Девушки начинают и выигрывают

5

Мелвин опаздывает. Опять.

Я десять раз посмотрела на часы с тех пор, как подошла к зданию «Дейли ньюс».

Это по-настоящему красивое здание — о чем я часто забываю, когда торопливо вбегаю в него, чтобы встретиться со своим редактором. Построенное из бежевого камня, оно похоже на маленький сказочный замок, который должен быть населен гномами и принцессами.

Мысли несутся со скоростью миллион миль в минуту, переполненные тем, что должно быть сделано. Это всегда случается со мной во время экзаменов. Период тестов — вечная моя погибель. На протяжении двух недель мой неутомимый мозг безостановочно перечисляет то, что мне нужно сделать. Написать эссе о «холодной войне» для промежуточных экзаменов и реферат по афро-американской литературе на двенадцать страниц; купить пива для поездки на матч «Гарвард−Йель»; каким-то образом сдать промежуточный экзамен по финансовым рынкам (предмет, взятый мною только с серьезной подачи отца; под серьезной подачей он подразумевает: «Я плачу за твое проклятое обучение, поэтому, будь добра, научись чему-нибудь полезному»); прочитать восемьсот страниц — Гомер, Данте, Вергилий; покупка пива для «Гарварда−Йеля»; промежуточный экзамен, промежуточный экзамен, реферат, чтение, эссе, пиво…

Работа в это время года кажется бесконечной, а МЕЛВИН ОПАЗДЫВАЕТ!

Мне, конечно, следует объяснить, кто такой Мелвин, прежде чем я продолжу свое повествование.

Мелвин — мой редактор.

Еще он — герпес дружбы. Я не имею в виду ничего обидного, просто он такой. У каждого есть свой Мелвин. Ты знакомишься с ним на какой-то случайной вечеринке, в подпитии даешь номер своего телефона и уже больше не можешь от него избавиться. Ты говоришь нечто вроде: «О, у меня сегодня вечером Мелвин». Тебе приходится предупреждать людей о своем Мелвине. Как о герпесе.

Он раздражает. Он надоедает. Он считает себя умнее тебя и всегда тебя подводит.

Мы знаем друг друга с девятого класса средней школы Бронсона. Все началось с математики: я успевала по ней хуже всех, Мелвин — лучше всех. Мы знакомились с тригонометрией (синус, косинус… ну, вы знаете), когда в класс с двадцатиминутным опозданием вошел худой мальчик с копной темных кудрей. (Позднее я узнала, что для Мелвина это в порядке вещей.) Он уселся рядом со мной, представился и без предупреждения потянулся через меня и заграбастал запасной карандаш, который всегда лежал у меня на краю стола (когда я еще была прилежной и мечтала поступить в колледж). С того дня я так и не смогла избавиться от Мелвина, а он продолжал без спроса брать у меня карандаши и многие другие вещи. В выпускном классе школы мы оба подали заявления в Йель — и поступили. В качестве еще одной насмешки судьбы он стал моим редактором в газете.

Это так похоже на Мелвина — скрыться в неизвестном направлении, когда мы договорились о встрече. Скорее всего это его еженедельная месть за все мои категорические «нет» в ответ на его разнообразные романтические предложения.

Редакция газеты бурлит, как всегда по четвергам. Редакторы «Сцены» суетятся, пытаясь заполнить страницы посредственными обзорами CD, очередной статьей о распитии алкогольных напитков на территории кампуса или обязательным рассказом о студентке, которая после занятий подрабатывает стриптизершей. (Каждый раз, когда требуется такая статья, интервью берут у одной и той же девушки, изменяя только ее псевдоним — очень удобно.)

Вечер четверга здесь самое интересное время, поскольку сдача макета сопровождается щедрыми возлияниями — пиво течет рекой. От каменных стен здания эхом отскакивают крики: «Где мое пиво?» и «Кто делает материал о собаке Левина?».

Я прикидываю, что в ожидании мистера Герпеса могу смело прогуляться наверх — в комнату номер два. Все самое важное в газете происходит именно здесь — ночные заседания редакционного совета, перебранки между выпускающими редакторами и макетчиками…

Брайан, самый усердный студент из тех, кого я знаю, и лучший старший редактор «Дейли», какого мне только доводилось лицезреть (а также предмет моего увлечения на втором курсе), сидит за компьютером. Он проводит здесь столько времени, что даже его телефонные звонки переводят сюда.

— Эй, Брайан!

Нет ответа.

Обычно ему требуется некоторое время, чтобы отреагировать, и это было для меня причиной страшной тревоги в течение всего нашего трехнедельного романа. Обратной стороной которой стало тайное совокупление на большом столе в конференц-зале. Длина стола около двадцати футов, и сделан он из вишни — Эверест среди столов. Я ощущала себя сэром Эдмундом Хиллари, искателем приключений!

До того момента, как у Брайана случилась преждевременная эякуляция мне на ногу.

Как видно, реакция у него либо запоздалая, либо несколько преждевременная.

— Брайан!

— Хм-м-м…

— Брайан Грин, сейчас же посмотри на меня, — говорю я в шутливо-приказном тоне.

Он поднимает глаза и улыбается:

— Извини, Хло, просто один придурочный первокурсник не вполне понимает, что такое проверка фактов. Ну, ты знаешь, проверить факты — это не так уж сложно.

Ого. Сегодня вечером постоянно стоящая дыбом шерсть Брайана стоит еще на градус выше. Плохой знак.

— Ничего-ничего. Как дела?

— Представляешь, один из наших фотографов потерял оборудование стоимостью пять тысяч долларов, руководитель отделения политических наук угрожает подать на нас в суд за диффамацию, а «Гарвард кримсон» только что выиграла журналистскую награду, третий год подряд оставив нас с носом. А в остальном — жизнь прекрасна.

Я же говорила…

— Значит… это, вероятно, означает, что ты не знаешь, где Мелвин, — говорю я, думая, что он, возможно, прекрасно знает, где Мелвин.

Брайан знает обо всем, что происходит в его газете. Отчасти поэтому он так хорошо делает свою работу. Быть может, он достигнет в своей жизни чего-нибудь выдающегося, например, станет издавать «Нью-Йорк таймс», а я буду умолять его взять меня на какую-нибудь ничтожную, нешикарную должность, которую ему придется мне дать, потому что: а) мы с ним спали и б) после того, как мы с ним спали, я пообещала никому не рассказывать, что у него преждевременная эякуляция. Он утверждает, что это случилось с ним лишь раз. И к тому же с ведущей секс-колонки. Дуракам везет.

— Мелвин пошел за пиццей. Подожди здесь, составь мне компанию, пока он не вернется, — оптимистически предлагает он.

— Извини, дорогой, твоя нынешняя девушка играет в регби, а я — литератор. Наши шансы слишком неравны. И потом, — говорю я, сверяясь с часами, — она должна появиться с ежевечерним визитом через семь минут и тридцать шесть секунд.

Нынешняя любовь Брайана каждый вечер ровно в девять часов приносит ему в редакцию печенье.

Умная девушка.

— Ладно, — произносит он, уже потеряв ко мне интерес и разглядывая строчку входящих писем своей электронной почты, которая лихорадочно мигает двадцатью двумя непрочитанными сообщениями.

— Не наживи язву, — напоминаю я Брайану и направляюсь к двери, успев при этом схватить с его стола последнюю банку пива «Пабст блу риббон».

Он смеется:

— Ладно-ладно. Не подцепи триппер.

Я густо краснею, но предпочитаю не реагировать на его реплику.

Бегом спускаюсь вниз, в закуток Мелвина, по-прежнему раздраженная его отсутствием и готовая идти домой, а не общаться с миром. Общение с ним требует слишком много энергии.

Я сажусь на вращающийся стул Мелвина и начинаю крутиться, все еще поглощенная мыслями о предстоящей мне длинной ночи за учебниками и надеясь, что мне удастся докрутиться прямо до каникул на День благодарения, наплевав на все свои обязанности.

В тот момент, когда у меня начинает кружиться голова, я вижу спешащего ко мне Мелвина — в одной руке он держит пиццу, другой поправляет очки. Его каштановые кудри прыгают по лбу. Плечом он прижимает к уху сотовый телефон и почти кричит в него:

— Хорошо, мама, хорошо. Обещаю. Я позвоню бабушке завтра. Хорошо, мам!

— Ты опоздал, — сурово говорю я, когда он прощается со своей властной матерью (через десять минут она позвонит снова).

— Ты красивая.

— Я тебя ненавижу.

— Я тебя люблю.

— Мелвин, — с угрозой произношу я.

— Хлоя, — ласково отзывается он.

Он меня просто бесит. Но все равно я ничего не могу с собой поделать — питаю слабость к этому мерзавцу. Один из самых старых моих друзей как-никак.

— Мелвин, на этой неделе мне нужно написать миллион с половиной тестов и рефератов. У меня нет времени выслушивать твою чушь, поэтому просто скажи, зачем ты вызвал меня сюда сегодня вечером.

— Успокойся, Хлоя. Ну, как дела?

— Что?

— Как у тебя дела? Мне нравится, когда мои авторы расслаблены. Я просто хочу знать, как ты живешь. Что хорошего произошло у тебя за последние дни?

— Нечего меня опекать, — сардонически отвечаю я.

— Хорошо, хорошо, — отступает Мелвин, наконец заметив мое раздражение. — Я хотел поговорить с тобой о большом выпуске, посвященном «Гарварду−Йелю».

«Гарвард против Йеля», или «Игра», — ежегодный футбольный матч, который проходит за неделю до Дня благодарения. Это одно из самых волнующих событий года, так как выездная гулянка компенсирует промежуточные экзамены. И одновременно демонстрация посредственного студенческого футбола.

— Так что насчет выпуска? — спрашиваю я, мне любопытно, что задумал Мелвин. Раздражает он меня или нет, но голова у парня и в самом деле переполнена блестящими идеями.

— Я тут подумал, как будет на этой неделе выглядеть «Сцена», и хочу, чтобы она расшевелила по-настоящему. Я хочу, чтобы твоя колонка была смешной. Я имею в виду — смешной до хохота, чтобы уписаться, топать ногами и стучать ладонью по столу.

Вот это да! Стало быть, никаких ограничений.

— Ты можешь это сделать? — нетерпеливо спрашивает он.

— Ну, я… я могу попытаться. Я всегда пытаюсь… — Я умолкаю, внезапно ощутив приступ легкой паранойи. И сильной нервозности. — Разве в последнее время я писала не смешно? Мои материалы не на уровне? В чем дело? — С каждой секундой мой голос повышается на октаву. Я не в настроении выслушивать критику.

В особенности от Мелвина.

— Ну… — начинает он, снова поправляя сползшие очки и делая задумчивую паузу.

— Мелвин, — с угрозой произношу я, — давай к делу.

У меня куча работы, и я хочу отсюда выбраться.

— Я просто думаю, что твою колонку не помешает немного оживить. Понимаешь? Сделать чуть… поострее.

Я не сплю? Король Несдержанности говорит, что мне требуется чуть больше остроты.

— Что ты подразумеваешь под остротой?

— Ты знаешь, Хлоя, тебе нужно выйти на переднюю линию. Подергай людей за их тайные струнки. Испытай, как далеко можно с ними зайти. Побезумствуй! Больше раскрепостись в сексуальном отношении, — добавляет он.

Еще больше раскрепоститься в сексуальном отношении?

— Угу. И что же я, по-твоему, должна сделать? — нерешительно спрашиваю я.

— Хлоя, — очень серьезно отвечает он, — ты можешь это сделать. Просто поверь в себя. Ты талантливый автор. Покажи мне, на что ты способна.

— Не слишком толковые инструкции, — говорю я. — Более того, это вообще не инструкции. Ты мой редактор. Если тебе что-то надо — вперед, скажи мне, что именно.

— Хорошо, Хлоя, — ровно произносит он, — мне нужен материал из ряда вон. Который побьет все, что поместит в своей газете Гарвард, — быстро добавляет он.

Ага, вот, значит, настоящая причина этой дурацкой встречи: Мелвин хочет побить Гарвард с помощью своих ловких журналистов.

— Стало быть, все это из-за Гарварда, да? Это Брайан тебя настропалил? — спрашиваю я, готовая взлететь наверх и высказать держателю преждевременной эякуляции все, что о нем думаю. Но там сейчас его регбистка, поэтому я остываю.

— Нет, нет, ничего подобного, — заверяет меня Мелвин. — Мне просто хочется превратить этот выпуск в нечто грандиозное. Ты — моя единственная надежда. Мне нужно, чтобы ты показала себя с самой лучшей стороны. — Он прибегает к откровенной лести. Можно подумать, на меня это действует. (Действует.)

— Отлично, — фыркаю я, — ты у меня получишь поострее. Я дам тебе столько остроты, что ты порежешься.

— Великолепно! — восклицает Мелвин. И продолжает чуть поспокойнее: — Спасибо, Хло. Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

— Да-да, — торопливо отзываюсь я. Я не хочу, чтобы Мелвин расчувствовался и попытался обнять меня или совершить другую подобную глупость.

— Серьезно, — мягко произносит он. — Ты лучшая.

— Хорошо, хорошо.

Прежде чем он выдает что-нибудь еще, я вскидываю сумку на плечо и спешу вон из здания.

Вечер прохладный и ясный, и я быстро вдыхаю свежий воздух, прежде чем засесть на ночь в душной библиотеке. Перепрыгивая через кучи опавшей листвы и надеясь не споткнуться, я бегу по территории кампуса к библиотеке, где меня ждет Лиза, что-бы помочь с финансовыми рынками (тест завтра!), а мне еще нужно взять учебник. И теперь я, конечно, опоздала из-за опоздания Мелвина.

Он всегда все портит, говорю я себе, но с оттенком нежности. Несмотря на нашу любовь-ненависть друг к другу, Мелвин тот, к кому я взывала о помощи, когда вступительный тест оказался слишком сложным, а тригонометрия казалась бессмыслицей. Он, в свою очередь, попросил меня вести колонку «Секс в большом городе Вязов», умоляя попробовать, потому что, по его глубокому убеждению, не знал никого, кто писал бы, как я, и делал бы это настолько забавно.

Прибыв в библиотеку, я тут же направляюсь к автоматам и покупаю шесть банок диетической колы, два пакетика чипсов (сметана с луком), три пакетика «Скиттлс» и один пакетик «М&Мs», которые помогут мне продержаться ночь. Для тех, кого это интересует: данное пиршество заключает в себе полторы тысячи килокалорий и шестьдесят граммов жира.

Шарю в карманах куртки в поисках «Мальборо лайтс». Есть.

Чудесно. Теперь, когда я гарантированно обеспечу себе семь фунтов веса, угри и рак легких, можно приступать к занятиям.

Когда я наконец вхожу в главный читальный зал библиотеки, моему взгляду открываются сгорбленные над книгами и лэптопами спины сотен студентов, напряженно готовящихся к промежуточным экзаменам; пол поблизости усеян пустыми жестянками из-под содовой. Некоторые бедолаги спят на своих тетрадях, пуская слюни на конспекты, возможно, самые важные за весь семестр.

В конце концов мой взгляд упирается в Лизу. На ней обтягивающее розовато-лиловое платье на бретельках, огромные ботинки на меху и розовый кардиган. Мягко говоря, эклектично. Я пристыжено смотрю на свою йельскую футболку и жалкие серые спортивные брюки. Вот как должна выглядеть одежда для занятий. Лиза, кроме того, периодически зачерпывает ложкой пломбир с сиропом, орехами и фруктами из огромной коробки, пристроенной на книге «Удивительный мир финансов».

Эта девушка весит не более ста десяти фунтов, хотя ест как футбольный полузащитник. Она списывает это на гиперактивную щитовидку. Невероятный метаболизм бесит меня до чертиков.

Лиза смотрит на меня и качает головой.

— Опять опоздала! — громко шепчет она.

— Извини, — отвечаю я. — Это из-за Мелвина.

— У тебя он во всем виноват? — недовольно спрашивает она.

— Нет! Правда, мы договорились встретиться, а он опоздал на сто лет… как обычно.

— Ладно, ладно. Давай начнем. Через несколько часов мне нужно увидеться с Гарри, чтобы обсудить человеческую природу по Юму. Я пишу по нему доклад для семинара. — Видя мое недоумение, она добавляет: — Это действительно очень интересно.

Я подумываю, не спросить ли, что значит человеческая природа по Юму, но решаю этого не делать, опасаясь скучного объяснения, которое не имеет ничего общего с финансовыми рынками. Вместо этого я интересуюсь текущим состоянием любовного треугольника Лизы. Это хотя бы геометрия.

— Подожди-ка, значит, ты остановилась на Гарри?

— Ну… — застенчиво начинает Лиза.

Я выжидательно смотрю на нее.

— Я уже ужинала со Стюартом, признается она с лукавой улыбкой. — И все еще считаю, что у меня недостаточно информации для принятия окончательного решения.

— Разумеется, нет, — энергично кивая, говорю я.

— Причем заметь, — тут же идет она на попятный, — я действительно не разбиваю ничьих сердец, просто развлекаюсь. Ты дала мне неплохой совет. Я даже тебе благодарна.

Я смеюсь.

— Ш-Ш-Ш-Ш! — раздается вокруг нас хор голосов.

Мы смущенно переглядываемся и открываем книги.

На протяжении следующих трех часов мы с Лизой увлеченно обсуждаем опции и фьючерсы, акции и облигации, взаимные фонды и ипотеку.

Лиза снова и снова терпеливо растолковывает мне каждое понятие, ни разу не посетовав, почему я не могу постичь своим неэкономическим умом математическое объяснение модели САР-М — или любой другой модели, которая не относится к дизайнерской одежде, если на то пошло.

По моему разумению, «САР» — это модель шляпы, а «М» — размер, между маленьким (S) и большим (L). Я действительно не понимаю, как все это может объяснять колебания на фондовой бирже.

Наконец при описании моделей Модильяни и Миллера, которое я принимаю за шутку об итальянце и англичанине, зашедших в бар, Лиза сдается…

— Ты безнадежна! — в отчаянии констатирует она и собирает вещи, чтобы отправиться на обсуждение человеческой природы с Гарри (и затем, конечно, для демонстрации ему своих собственных определений).

У меня кружится голова и тошнит от двух сотен поглощенных шариков «Скиттлс».

— Пожалуйста, не уходи, — умоляю я.

Лиза смотрит на меня с сочувствием:

— Успокойся, тебе еще очень много нужно сделать.

Я прекрасно это знаю. И именно поэтому Лиза не может уйти. Без нее мой учебник из научного инструмента превратится в подушку.

Я устремляю на нее свой самый красноречивый взгляд: «Посмотри, твоя подруга в беде».

Лиза не из тех, кто не отвечает на вызов, поэтому она бросает на меня ответный взгляд: «Твоя подруга собирается в койку». Она убегает из библиотеки, оставив меня с окружающими, которые готовы прикончить меня, как Жан-Клод Ван Дамм.

Опасаясь за свою жизнь, я обвожу их извиняющимся взглядом, но, не встретив сочувствия, смущенно опускаю голову и продолжаю заниматься.

Четыре часа спустя из древней системы оповещения раздается трескучий голос.

— Вниманию посетителей, — произносит он, — библиотека закрывается через пятнадцать минут.

Объявление вырывает меня из очень крепкого и довольно приятного сна.

Сна?

Черт!

«Господи Боже, неужели это правда?» — думаю я, сонно моргая, и пытаюсь разглядеть циферблат своих часов. Контактные линзы приросли к моим пересохшим глазам, а во рту привкус, как от запаха шлема Горячего Роба после четырехчасовой тренировки — под дождем.

Общая идея вам ясна.

Меня охватывает паника. Экзамен менее чем через двенадцать часов, и…

Последние четыре часа я спала.

Я провалюсь.

Меня отчислят.

Родители от меня откажутся.

Нет, правда, откажутся.

Мне придется торговать на рынке фруктами с лотка и сдавать за деньги кровь.

Я начинаю тяжело дышать и собирать вещи, чтобы вернуться к себе в комнату и там допоздна просидеть за учебниками. Правда, сейчас уже пять утра, но какая разница?

Я запихиваю в рюкзак все свои (непрочитанные) конспекты, учебники, ручки и карандаши. Так, а где мой калькулятор?

Где, черт побери, мой калькулятор? Я лихорадочно роюсь в грудах бумаг. И устраиваю целое представление, бормоча себе под нос ругательства.

Ой, вот он!

Мне бы не хотелось лишиться этого несчастья всей моей жизни.

Я покидаю библиотеку и решаю по пути домой выкурить сигарету, чтобы успокоиться. Дрожащими руками я шарю по карманам и нахожу зажигалку и почти пустую пачку сигарет.

Сую сигарету в рот, прикуриваю и быстро бегу по улицам Нью-Хейвена, чтобы не подвергнуться нападению со стороны многочисленных городских бомжей.

В голове снова крутятся мысли, я думаю обо всем, что еще нужно сделать, и о тех четырех часах, что продрыхла в библиотеке. Я в сотый раз ругаю себя, почувствовав, как зацепилась за что-то пляжным шлепанцем.

(В пляжных шлепанцах ходить жутко холодно, но я до первого снега продолжаю демонстрировать педикюр. Какой смысл платить двадцать семь долларов, чтобы одной смотреть на свои пальцы?)

Сумка с книгами летит в одну сторону, нога едет в другую, а я сама — в третью.

Я приземляюсь на колени на холодный жесткий тротуар и, как только убеждаюсь, что не получила никаких серьезных травм, оглядываюсь: не стал ли свидетелем моего падения кто-нибудь из значительных персон?

Заметив парочку, которая, держась за руки, осторожно приближается ко мне, я прищуриваюсь, чтобы разглядеть их в темноте, и понимаю, что это Кристал и Себастьян Уайз. Как видно, эрекция во время танца — новая мода знакомиться, охватившая нацию. Некоторым везет, так уж везет. Еще я понимаю, что лицом к лицу столкнулась с двумя обладателями самого лучшего маникюра на планете. Как может Бог так ненавидеть одного человека?

Я пытаюсь спрятать лицо под волосами, чтобы два небожителя меня не узнали. И это только из любви к Кристалу. Кто хочет быть лучшим другом девушки с размазанной тушью, распластавшейся на земле, как лягушка?

Однако удача, похоже, окончательно меня оставила. Голос в отдалении зовет:

— Хлоя? Милая? Это ты?

Я поднимаю глаза и оказываюсь лицом к лицу с Кристалом и божеством среди геев.

— Да, — покорно отвечаю я, стараясь не расплакаться.

— Это Себастьян, — неуверенно произносит Кристал.

— Привет.

— С вами все в порядке? — спрашивает Себастьян. Он кажется взирающим сверху ангелом: светлые волосы образуют нимб вокруг лица с идеальными чертами.

«Почему ты гей?» — хочу спросить я, но вместо этого лишь говорю «да», не пытаясь даже посмеяться над своим жалким существованием.

Они вдвоем помогают мне подняться. Вместе молча собирают мои вещи и складывают их в сумку.

Кристал обнимает меня своими худыми руками.

— Мы с тобой еще как следует повеселимся, — с улыбкой говорит он, — а пока пойди-ка съешь порцию мороженого или чего-нибудь другого.

— У меня завтра экзамен, — беспомощно подвываю я, обращаясь скорее к себе, чем к нему.

— Тем более, — говорит он, и Себастьян энергично кивает.

— До матча «Гарвард−Йель» всего ничего. Ты должна это выдержать. И тогда мы сможем от души выпить, — радостно добавляет Кристал.

— Ты прав, ты прав, — отзываюсь я, безуспешно пытаясь убедить себя, что он действительно прав. — Куда вы? — спрашиваю я, чтобы отвлечься от своих несчастий.

— О, просто идем ко мне, — небрежно отвечает Кристал.

Я не сомневаюсь, что внутри у него все трепещет.

— Желаю повеселиться, — с дьявольской ухмылкой произношу я. После Райана я ни разу не видела Кристала таким возбужденным. Возможно, Себастьян Уайз поможет ему преодолеть последствия того разрыва.

Я медленно поднимаюсь по лестнице, и мой оптимизм все уменьшается. Надежда на то, что я сдам экзамен, тает с каждой минутой: сейчас уже два тридцать. Мое падение вырвало значительный кусок времени из моего расписания.

Я распахиваю дверь и кладу тяжелый рюкзак на диван в общей комнате. Из-под двери спальни пробивается полоска света. Должно быть, Бонни не спит. Странно, обычно в полночь она уже гасит свет. Я приоткрываю дверь — Бонни сидит, ссутулившись, за своим компьютером и барабанит по клавиатуре, словно строчит из пулемета.

— Привет, Бонни, — весело говорю я.

Она смотрит на меня с холодным безразличием. Бонни все еще злится на меня из-за истории с вибратором.

— Бон-Бон, — с надеждой произношу я… Это прозвище я придумала для нее на первом курсе, и, как правило, оно будит в Бонни добрые чувства. Особенно когда она сердится на меня, что обычно длится не слишком долго.

— Что, Хлоя. — Это звучит скорее как утверждение, а не вопрос.

— Чем занимаешься?

— Пишу эссе, — четко отвечает она.

— О, здорово! Можем позаниматься вместе! — восклицаю я, призвав на помощь весь оставшийся у меня энтузиазм.

— Я собираюсь ложиться.

— Надеюсь, ты не против, если я немного посижу, — робко спрашиваю я.

— Как угодно, Хлоя.

Решив дать ей несколько минут, чтобы успокоиться, я сажусь за свой компьютер и проверяю почту. Ничего интересного.

Я решаю посмотреть, не бросил ли YaleMale05 на этой неделе в меня комком сочувствия.

Разве я не упомянула, что я мазохистка?

Еще я надеюсь, что он, возможно, назвал свое имя, хотя это точно Максвелл.

Я размышляю.

Захожу на страничку «Йель дейли ньюс», наверное, в миллионный раз за эту неделю и жду, пока выскочит моя колонка, чтобы прочитать отклики.

Ну конечно, как и ожидалось, YaleMale05 действительно нашел время в своем плотном расписании, чтобы уделить мне толику внимания.

Я прокручиваю экран и вижу всего одно простое предложение под его псевдонимом:

YaleMale05 много о себе воображает. Разумеется, правда, что его маскировка дала мне пищу для последнего материала. Но как он умудрился это понять? Максвелла всю эту неделю я даже не видела.

Возможно, он несколько более перспективен, чем я думала вначале.

Обдумывая данную мысль и готовясь покинуть сайт и по-настоящему начать заниматься, я заметила, что на этой неделе были присланы еще несколько откликов.

Я тупо пялюсь на экран, не в силах придумать ни резкого ответа, ни саркастического замечания. Я чувствую себя неудачницей, пустой и даже… ненавидимой.

Неужели никто не видит в моих текстах юмора и иронии? Простых наблюдений за нашим поведением, когда мы пытаемся общаться с противоположным полом? Такое впечатление, что выстраданная мысль, которую я каждую неделю пытаюсь донести через свою колонку, уничтожена этими не имеющими лица критиками.

Внезапно на глазах у меня выступают слезы и начинают капать на клавиатуру. Терпеть не могу плакать. Не только портится цвет лица, но и словно выворачивается наизнанку душа. Но я не могу сдержаться. Эта кошмарная ночь начинает вытекать из моих глаз, сначала медленно, затем потоком.

Как могут люди, которых я даже не знаю, так меня обижать? Как могут мои материалы, источник большой гордости, превратиться в публичную катастрофу?

Судорожно вздохнув, я поворачиваюсь и пытаюсь нащупать коробку бумажных платков на столике у кровати. На меня вдруг наваливается смертельная усталость. Я хочу только одного — лечь не раздеваясь на кровать, прямо поверх покрывала, и заснуть в надежде проснуться где-то в другом месте. С кем-то другим. Или, скажем, пробудиться через два дня в Гарварде, ничего этого не помня.

Бонни смотрит на меня, и ее лицо смягчается. Она берет платки, которые я безуспешно искала, и направляется ко мне, сочувственно протягивая мне коробку. Я выхватываю один и сморкаюсь, тянусь за вторым, который она милосердно вкладывает мне в руку.

Она позволяет мне выплакаться. Бонни знает, когда надо делать подобные вещи. Она знает гораздо больше, чем я думаю.

Через несколько минут, когда мои рыдания сменяются всхлипываниями, она спрашивает.

— В чем дело? Что случилось?

Я поднимаю на нее глаза и тихо отвечаю:

— Ничего.

— Значит, мы просто так сидели последние десять минут, пока ты плакала? Что ж, замечательно. Тогда я ложусь спать, — говорит она полным сарказма голосом.

Я смотрю на нее, надеясь, что она пойдет спать, но она не сводит с меня глаз и терпеливо ждет ответа. Бонни каждый день ложится спать в полночь, но, если я уроню хоть одну слезу, она будет утешать меня до восхода солнца. У нее больше терпения, чем у меня.

Наконец я сдаюсь и по частям выкладываю свою историю. Мелвину не нравятся мои материалы. По крайней мере я так думаю. И я завалю экзамен. И я упала. А теперь еще и отзывы. Эти отзывы.

— Все идет не так, — спокойно делаю я вывод.

Бонни задумчиво слушает.

— Разреши взглянуть на эти сообщения, — просит она. — Кто эти люди, начисто лишенные чувства юмора? — добавляет она.

— Бонни! — сердито восклицаю я. — Ты хочешь вывести меня из себя? Мне совсем ни к чему знать о тысячах людей, которые меня ненавидят.

— Согласна, я немного преувеличиваю. — Ха! Ты только взгляни.

Через ее плечо я читаю сообщение, на которое она указывает — три коротких слова на экране.

— Видишь! — радостно восклицает Бонни. — Ты нравишься читателям!

— Да, на каждых трех, считающих, что у меня литературные способности Полы Абдул, приходится одинокий стрелок, который находит меня забавной. Очень ободряет.

— Хлоя, — говорит Бонни, глядя мне прямо в глаза, — заткнись.

Я смущенно опускаю взгляд.

— Ты помнишь, — продолжает она, — как в начале второго курса я вела ту обучающую программу?

— Угу. — Я киваю головой, не вполне понимая, куда клонит Бонни.

— И в группе были люди, не согласные с моей методикой преподавания. Они считали, что я допускала ошибки и тому подобное.

— Да.

— Ты помнишь, что ты мне сказала?

Я тупо смотрю на нее. Абсолютно не помню, что я ей сказала.

— Ты сказала, цитирую: «Если все тобой довольны, ты плохо делаешь свое дело. Ты даже не стоишь того, чтобы тебе об этом сказали. Ты скучная».

Я улыбаюсь:

— Я действительно это сказала. Я такая мудрая.

— Нет, ты не мудрая. — Она делает паузу. — Хлоя, ты считаешь, что можно вести секс-колонку и быть всем лучшей подругой? Ты пишешь о том, что задевает в людях определенные чувства. Вполне естественно, что некоторым не нравится, что ты говоришь.

— Но зачем им говорить, что им не нравлюсь я? Та девица вообще сказала, что жалеет меня! — причитаю я.

— А ты не жалеешь ее за то, что она потратила время на то, чтобы выразить свое мнение о тебе в газете колледжа? — спрашивает Бонни с таким отвращением в голосе, что я почти ей верю. Но резкие слова все еще остаются накрепко впечатанными в моем мозгу.

— Думаю, да, — отвечаю я, лишь слегка убежденная.

Бонни смотрит на часы и ахает:

— Черт! Неужели уже три тридцать?

— Ты сказала «черт».

— Знаю. Тебе нужно заниматься, — говорит она, читая мои мысли.

— Это верно.

— Теперь обними меня, и я пойду спать.

Я падаю в ее объятия, благодарная Бонни за терпение.

— Ладно, будет тебе. Отпусти меня. Мне нужно поспать. Утром у меня пробежка. И если твой будильник подведет… — с угрозой предупреждает она.

— Не волнуйся. Не подведет. Похоже, сегодня я вообще не лягу.

Она сочувственно смотрит на меня:

— А как насчет праздничного ленча завтра, когда ты все сдашь?

— Не могу, — извиняюсь я. — Мне еще нужно закончить реферат по афро-американской литературе.

— Ох, бедняжка!

— Да, это точно.

У Бонни никогда не бывает завалов перед промежуточными экзаменами. В основном потому, что она любит все делать заранее. Миссис Джонсон внушила своим детям: «Кто рано встает, тому Бог дает». Промедление для Бонни подобно святотатству.

Для миссис Джонсон я антихрист. Так что все сходится.

Я выпрямляюсь на стуле и оглядываюсь, чтобы не заснуть (в третий раз за последние пятнадцать минут). Все вокруг меня лихорадочно строчат и с излишней энергией тычут пальцами в калькуляторы. Мерзавцы.

Я озадаченно смотрю на свой листок.

Ответьте на пять из следующих десяти коротких вопросов.

На два я ответила и испытываю трудности с выявлением еще трех, на которые можно было бы попытаться ответить.

3. Что такое Бермудский опцион и как он действует?

«Четырехзвездочный отель по системе все включено» — единственный ответ, который приходит мне в голову, поэтому я его и записываю. Может, мне дадут баллы за юмор. Я определенно не заглянула в «Удивительном мире финансов» в главу, связанную с тропиками.

Я смотрю на часы: осталось сорок пять минут.

Переворачиваю страницу.

Ответьте на два из следующих четырех математических вопросов.

Продемонстрируйте все свои познания.

Ох! Эта часть теста от автора «Иррационального избытка». Сегодня я определенно не в том состоянии.

Минуты бегут, я сражаюсь с тестом и отвечаю на все четыре вопроса.

Вот вам и попытки вложить что-то путное в мою голову.

Я уже смирилась с мыслью, что все указывает на провал. В Йельской градации это, вероятно, найдет свое выражение в оценке «В» с минусом. Что вполне соответствует действительности, потому что в жизни я постоянно получаю «В» с минусом.

Несколько часов после сдачи теста я провожу в состоянии, близком к безумию; в спешке укладываю вещи и пишу реферат, в котором анализирую тему религии в романе Элис Уокер «Цвет пурпура», по поводу которой на самом деле могу высказать интересные соображения. И конечно же, умудряюсь забыть купить пиво, не выполнив единственное задание, данное мне Карой в связи с матчем «Гарвард−Йель». Кара — главный организатор нашей поездки. Она очень серьезно подходит к своим обязанностям. Кара из Техаса, а там с большим почтением относятся к футболу (и оружию). С таким почтением, между прочим, что Кара выступила с блестящей идеей нанять ради данного случая фургон.

— Это наш последний такой матч в Гарварде, — настаивала она, когда я спросила, почему все же мы должны заплатить по 200 долларов за трехчасовое путешествие из Нью-Хейвена в Кембридж. Хотя, должна сознаться, мне нравится, что в фургоне есть туалет и встроенная кофеварка. Не говоря уже о том, что в истории всей нашей семьи я единственная, кто когда-либо ездил в фургоне.

Наш план состоит в том, чтобы на следующие два дня запарковаться, подобно бродягам, в Гарвард-Ярде, надеясь — нет, молясь, — что нас не арестуют и не эвакуируют наш арендованный фургон. Это неизбежно вылилось бы в пешую прогулку в Саути, чтобы вызволить его за огромные деньги у человека по имени Винни с повязкой на глазу и четырьмя зубами.

Ладно, согласна, это мой личный кошмар.

Именно эту сцену я, развлекаясь, проигрываю в уме, пока бегу по Старому кампусу, чтобы встретиться с друзьями за воротами Фелпса и наконец отправиться в путь (с традиционным опозданием на полчаса).

Я прибегаю запыхавшаяся и вымотанная. К счастью, я дитя Нью-Йорка, а значит, имею проездной на метро вместо водительского удостоверения, и меня не оштрафуют за вождение этого чудовища на колесах в самый час пик. Я проведу свое первое путешествие в фургоне, попивая пиво с Горячим Робом и Активистом Адамом (самым что ни на есть женственным образом), и возможно, ухитрюсь поспать перед знаменитой вечеринкой в гарвардском пабе, которая состоится сегодня вечером.

— Привет, ребята! — кричу я, переполняемая возбуждением. Выходные, в которые проводится матч «Гарвард−Йель», — мое любимое время года. Это время воссоединения и огромного облегчения после промежуточного безумия.

Кара стоит перед фургоном, решительно подбоченясь и щурясь от солнечного света. На ней футболка с надписью:

ГАРВАРД ПРОДУВАЕТ, А ПРИНСТОН НЕ СЧИТАЕТСЯ

Кара сурово смотрит на меня:

— Во-первых, ты опоздала. Во-вторых, что с моим поручением?

Я изображаю непонимание.

— Ты о чем? — спрашиваю я и широко открываю глаза, подражая Веронике. По-моему, у меня получается очень хорошо.

— Ты знаешь, о чем, — ворчит она, вытаскивая из фургона две упаковки по тридцать штук «Нейчерал лайт». — Я знала, что ты забудешь, поэтому купила сама.

«Нейчерал лайт» — не натуральное, не очень светлое; да вы и сами знаете.

— Спасибо, Кара, — искренне благодарю я. «Гарвард−Йель» немыслим без моря дешевого пива.

Вся наша разношерстная компания в сборе. Бонни, назначенная водителем, изучает карту, пытаясь вычислить наиболее легкий и самый безопасный путь до Кембриджа. Активист Адам и Горячий Роб раздобыли гарвардский альбом и просматривают его в поисках девушек, на которых можно нацелиться в эти выходные, и одновременно подталкивают Бонни к тому, чтобы выбрать самый короткий маршрут. Вероника склонилась над футбольной программкой в надежде покорить в эти выходные тысячу фунтов мужчин. Это составит 4,62 футбольного игрока.

Амбициозно, но выполнимо.

Кристал в роскошных потрепанных джинсах «Дизель» прислонился к фургону и пристально изучает свежий номер «Нью-йоркера». В данный момент он с головой ушел в рассказ, напечатанный в этом выпуске. Он постоянно посылает в этот журнал рассказы, раз за разом получая отказы. По счастью, в отношении своих литературных опусов он проявляет стальную выдержку.

— Как на этой неделе? — кричу я ему.

— Не так хорош, как тот, что послал я, — говорит Кристал, качая головой, и возвращается к рассказу.

Кара, глава экспедиции, сидит в фургоне, вооружившись списком: еда, напитки, карты… целая простыня. Убедившись, что все и всё на месте, она издает командный клич:

— По местам!

Первокурсник Питер из «Жабы» с ошалелым видом — оттого, что еще жив, — широко улыбается. На прошлой неделе он бросил свою подружку, и Кара подхватила его проворнее, чем туфли «Манолос» на распродаже.

— Придержи своих лошадей, футбольная Барби, — сухо замечаю я.

Питер смеется, словно ничего смешнее в жизни не слышал.

Кара бросает на него убийственный взгляд, и он давится собственным смехом.

Надо отдать ей должное: она хорошо выдрессировала его всего за одну неделю.

Лиза с театрально накрашенными глазами и сигаретой ходит взад-вперед и рассеянно говорит по сотовому. Она отбрасывает назад длинные темные волосы и делает глоток пива с привкусом джина и тоника из спрятанной в бумажный пакет банки.

Пить такую дрянь? Лиза иногда очень меня удивляет.

— Я тоже буду скучать, дорогой, — шепчет она в телефон и закатывает глаза.

— Кто это? — спрашиваю я.

— Стюарт, — отвечает она одними губами.

— Ах да.

— Значит, так, друзья! — хлопнув в ладоши, привлекает общее внимание Кара. — Садимся и едем!

— Ш-ш-ш! — шипит Лиза. — Я говорю с Гарри.

С Гарри? Мне показалось, она разговаривала со Стюартом.

Мы все поднимаемся в фургон, горя желанием бурно начать выходные.

Когда Бонни выезжает на шоссе, положив руки на руль в положении «на десять часов» и «на два часа», меня захлестывает теплое, не поддающееся определению чувство. Ощущение такое, будто впервые за целую неделю я сижу неподвижно, не обремененная никакими обязанностями и окруженная людьми, которых люблю. Пусть это звучит банально, но мало что в жизни сравнится с удовольствием от общения с друзьями. И одно из этих «мало» — находиться с ними в начале пути к трехдневному забытью.

— Вы ни за что не угадаете, что я слышала, — обращается к нам Кара, выдернув меня из моих грез.

— Пива? — спрашивает, ни к кому конкретно не обращаясь, Горячий Роб и открывает установленный в фургоне холодильник.

— Что бы вы сделали, если бы узнали, что это пиво разлито в колумбийских потогонных заведениях людьми, работающими по четырнадцать часов в день без перерыва на посещение туалета и практически бесплатно, лишь для того, чтобы принести прибыль бессердечным империалистам и транснациональным корпорациям? И не говоря уже об ущербе, который эти заводы наносят окружающей среде. — Активист Адам умолкает.

Горячий Роб смотрит на него с досадой.

— Хочешь пива? — снова спрашивает он.

— Да, давай, — отвечает Адам, протягивая руку. Бонни слышит, как эти двое с треском открывают банки, и с угрозой смотрит на них в зеркало заднего вида.

— Если вы хотя бы подумаете о том, чтобы выпить это здесь, я остановлю машину и высажу вас прямо тут, на обочине шоссе.

Вероника отрывается от зеркальца, не донеся до губ помаду, и неодобрительно хмыкает:

— Ты всегда такая зануда, дорогая? Бонни с весьма недовольным видом что-то едва слышно бормочет себе под нос.

Адам и Роб разражаются хохотом. В ответ Бонни сворачивает на обочину и резко жмет на тормоза.

Сложив руки на груди, она оборачивается и смотрит на ребят. Бонни не шутит.

Кара, раздраженная тем, что никто не обращает на нее внимания и ее план прибытия в Гарвард ровно в пять минут девятого может быть сорван единственным водителем, считает своим долгом вмешаться.

— Бонни, возвращайся на дорогу, — сурово произносит она и быстро добавляет: — В фургонах разрешены открытые емкости с алкоголем. Бонни смотрит на нее с подозрением.

— Я проверяла, — вынужденно лжет Кара.

— Отлично, — ворчливо отзывается Бонни.

— А теперь, — говорит Кара, удовлетворенная тем, что настояла на своем и фургон снова движется, — вы ни за что не угадаете, что я слышала.

— Что, милая? — с надеждой спрашивает Первокурсник Питер, играя темным локоном, лежащим на ее загорелом плече.

Кара — фанатка загара. Она или бронзовая, как пляжная красотка, или странного оранжевого цвета, в зависимости от того, где провела лето.

Она смотрит сквозь Первокурсника Питера, словно он прозрачный.

— Что ты слышала? — спрашиваю я, радуясь возможности развлечь ее.

— Вы не поверите, кто у нас лесбиянка.

— Кто? — отзываюсь я.

— Ты сказала «лесбиянка» так, как будто это болезнь, — замечает Лиза.

— Я ничего плохого в виду не имела. Просто это шокирует.

— Ну, давай, говори уж, — встревает Вероника.

— Джули Купер, — театрально объявляет Кара.

— Кто такая Джули Купер? — спрашивает Первокурсник Питер.

— Ты ее не знаешь, — говорит Кара, стряхивая его руку и выжидающе глядя на остальных.

— Офигеть! — восклицает Горячий Роб.

Я недоуменно смотрю на него.

— Я встречался с ней на первом курсе, — объясняет он. — И на втором, между прочим, тоже. Это я могу вычеркнуть из своего списка, — говорит он, обращаясь к Адаму.

— Что вычеркнуть из своего списка? — спрашиваю я.

— Пункт «переспать с лесбиянкой».

— Что это за список?

— Список того, что было бы забавно сделать до окончания колледжа, — совершенно спокойно отвечает он.

— И переспать с лесбиянкой входит в этот список?

— Ну да, а почему нет.

— Кара, — произношу я, поворачиваясь к ней, — Джули Купер не лесбиянка.

— Нет, лесбиянка. Она лесбиянка с губной помадой.

— Откуда ты знаешь?

— Да, — кивает Лиза, — откуда у тебя эта информация?

— Ну, вы помните, как она одно время встречалась с Билли Дунном?

— Угу, — говорим мы все (кроме Первокурсника Питера).

— Так вот, я занимаюсь вместе с ним на курсе «Популярность».

— Подожди-ка, — перебиваю я Кару, — ты посещаешь курс, который называется «Популярность»?

— Да, — отвечает Кара, — туда все ходят. Он очень интересный. Там рассказывают, какие качества делают людей популярными.

— Ну, ладно, — с сомнением отвечаю я.

— Ну вот, мы с Билли сидим рядом, поэтому разговариваем. Во вторник он пришел на занятие очень расстроенный, и я пыталась его утешить.

— Разумеется, — вставляет, многозначительно кивая, Лиза.

— Он сказал мне, что Джули — лесбиянка! За неделю до этого она все ему рассказала. Он огорчен, потому что считает это своей виной.

— Билли не мог сделать Джули лесбиянкой. Это просто глупо, — говорю я. — Почему он вообще так думает?

— Ну, он действительно ее бросил. Понятно, почему у него плохое настроение.

— Бросая девушку, ты не превращаешь ее в лесбиянку, — не соглашаюсь я.

— Может, секс был плохой, — встревает Вероника, — поэтому она решила, что с женщинами будет лучше.

— Лично я думаю, что Билли в постели очень хорош, — говорит Кара.

Первокурсник Питер сердито на нее смотрит и, надувшись, уходит в угол.

— Да кому какое дело, — опять встревает Вероника. — Значит, Джули — лесбиянка; таким образом, у нас меньше конкуренток.

— Мне есть дело! — кричит с водительского сиденья Бонни. — Я считаю, что Джули классная. И молодец, что имеет смелость признаться.

— Молодец? — спрашивает Кристал. — Да в Йеле все геи.

— Все, кого ты знаешь, — напоминаю ему я.

— Неправда! — сердится он.

— Во всяком случае, — говорит Кара, — эта сплетня просто показалась мне интересной.

— Мы можем сменить тему? — интересуется Лиза.

Адам, который на протяжении всего этого времени остается относительно спокойным (что очень на него не похоже), быстро соглашается:

— Да! Это неприлично. Кто-нибудь хочет пойти на экологическое ралли, когда мы приедем в Гарвард?

Никто не отвечает.

Лиза лезет в большую дорожную сумку от Диора, стоящую у ее ног, и роется в ней. Выпрямившись, она раскладывает на столе травку, сворачивает бумагу и начинает набивать косячки.

Я молюсь, чтобы Бонни не обернулась и не увидела, иначе ее хватит удар. Курение марихуаны уж точно незаконно как внутри, так и за пределами фургона.

Лиза, читая мои мысли, озорно говорит:

— На это есть туалет.

Адам садится рядом с ней и спрашивает, нельзя ли и ему присоединиться к празднику. Он влюблен в Лизу — с первого курса. Лиза со своей стороны считает Активиста Адама — цитирую — «претенциозным, как траханье».

Может, она и права, но у парня доброе сердце, и он не работает на факультете. Любая другая девушка расценила бы это как преимущество, но с Лизой не все так просто.

— Итак, Лиза, — нервно начинает он, — я читал «Теорию справедливости» Джона Роулза, и мне интересно узнать твои мысли на этот счет.

— Ты читал? — спрашивает Лиза.

Адам смотрит на нее, не зная, что сказать. Будучи по природе своей вежливым, он останавливается на:

— Ну да, конечно.

— Это мило, — вежливо отвечает Лиза.

— Я знаю, как ты любишь философию, — начинает он.

Лиза бросает на меня взгляд, который говорит: «Если он знает про Гарри и Стюарта, я тебя четвертую».

Я качаю головой: мол, нет, я держу слово и не открываю рта.

— В любом случае, — продолжает Адам, не замечая нашего переглядывания, — мне было бы интересно узнать твои мысли насчет его теории о покрове невежества. Мне она кажется радикальной.

— Радикальной? Это ты — покров невежества, — отвечает Лиза, отворачиваясь от него. — А теперь дай мне покурить травку.

— Травка? Травка? — верещит со своего места Бонни. — Никакой травки в этом фургоне. Никакой!

— Ладно, ладно, извини, — быстро говорит Лиза, досадуя, что сама же себя и выдала.

По счастью, в отличие от Вероники, она искренне симпатизирует Бонни.

— Мне нужно позвонить, — объявляет она. Хватает свой сотовый, прячет в лифчик косячок и поворачивается ко мне: — Хлоя, пойдем, поможешь мне нажимать кнопки.

— Хорошо, — с готовностью отвечаю я, и мы вдвоем втискиваемся в крохотный туалет и возобновляем давнюю традицию, связанную с матчем «Гарвард−Йель».

— Помнишь первый курс? — спрашивает Лиза, закуривая.

— Уже чудо, что я вообще что-то помню.

— Как нам захотелось писать на тейлгейте[16] у «Бета Тета Пи»… — Она хихикает.

— Мы были такие пьяные, — добавляю я, качая головой. — А мне хотелось только одного — съесть гамбургер.

— Да! Да! — восклицает Лиза. — Еще и двенадцати дня не было!

— А ты, разумеется, хотела только выкурить свой косячок.

— Ты присела, штаны спущены, во рту косячок, практически на виду у всей толпы, а у меня хот-дог в одной руке и «Кровавая Мэри» в другой…

— Потому что мы так и не нашли тот гамбургер, да?

— Да. Безобразие, кстати. Потому что на тейлгейтах их должно быть завались! Но конечно, к полудню их все разобрали.

— И мы потеряли всех.

— Но это было так весело.

— Особенно, — замечает Лиза, хватая воздух между приступами смеха и выпусканием дыма, — когда Джош застал нас с тобой в тот момент, когда мы писали почти на грузовик «Беты».

— О Господи, он так разозлился!

— Вы тогда в первый раз встретились, правильно?

— Да. Мне кажется, что я прямо тогда в него и влюбилась, — задумчиво произношу я.

Лиза кивает и смотрит на меня, оценивая мою реакцию.

— С того момента ты так и осталась со спущенными штанами, да? — шутит она.

— Заткнись!

— Хорошие времена, — говорит она, смеясь. Совершенно неожиданно Кара распахивает дверь, и облако дыма вылетает из туалета.

— Да как вы посмели веселиться без нас? — спрашивает она.

— Мы вовсе не веселимся, — серьезно говорит Лиза.

— Я киваю в подтверждение.

— Никакого веселья, — говорю я. — Совсем никакого.

Бонни, унюхав то, что миссис Джонсон назвала бы сигаретой с марихуаной, кричит, обращаясь к нам:

— Затушите немедленно! Я вас всех поубиваю!

— Она начнет паниковать, если мы этого не сделаем, — шепчу я девушкам.

— Ладно, хорошо, — говорит Лиза и бросает косячок в раковину.

Мы с Карой и Лизой возвращаемся в переднюю часть фургона, где из динамиков льется оглушительная «Живем, молясь» Бон Джови. Даже Бонни начинает подпевать.

«О! О! Мы на полпути туда… о-о… живем, молясь…»

На следующий день я просыпаюсь в полдевятого утра. Надо мной стоит Кара.

— Вставай. Проснись. Время тейлгейта. Сейчас.

Я сонно тру глаза.

— Нас еще не арестовали?

— Нет, — радостно отвечает она. — Прошла одна ночь без полиции, проведенная в фургоне в Гарвард Ярде. Предстоит еще одна.

— Чудесно, — отвечаю я с искренней радостью в голосе. — Мне нужно принять душ.

— Это же тейлгейт. На душ времени нет.

— Но там будут все нынешние красавчики. Я хочу хорошо выглядеть, — причитаю я…

— Ты хорошо выглядишь, детка, — с обожанием в голосе произносит Первокурсник Питер из другого конца фургона.

Кара смотрит на него и сладко улыбается.

— Ничего не выйдет, — говорит она.

— Что? — У бедного ребенка такой вид, будто его припечатал футбольный полузащитник.

— У нас с тобой, — сурово произносит она, — ничего не выйдет.

— Почему? — невинно спрашивает он.

— Ты слишком уж милый. Это просто невыносимо, — отвечает Кара.

Определенно, в последний раз парень был слишком мил со мной, когда я училась в старших классах. Карл Борински. Он дал мне половинку крекера в обеденный перерыв и на перемене завел меня в спальный корпус мальчиков. Он мне надоел, и я бросила его ради известной в кампусе личности — Рики Стивенса, который ни разу не дал мне печенья, но наградил вшами.

Надеюсь, Кара вшей не получила.

— Слишком мил? — совершенно сбитый с толку, спрашивает несчастный мальчик.

— Да, — шипит Кара. Испытав мимолетный укол совести, она добавляет: — Можешь остаться с нами на выходные, но потом все кончено. Я просто тебя предупреждаю.

Первокурсник Питер вот-вот заплачет. От одного его вида у меня разрывается сердце.

Я сажусь на своей импровизированной постели и оглядываюсь.

Лиза снова говорит по сотовому, а Бонни только что вернулась с утренней пробежки.

Кристал полирует ногти.

Горячего Роба и Активиста Адама поблизости не видно, так как прошлым вечером им явно повезло.

Хм, я хочу, чтобы повезло мне. Чума на оба их дома!

Внезапно дверь фургона распахивается.

Я падаю навзничь, уверенная, что это наряд полиции. Может, они меня не увидят.

Увы, это Вероника, еще со вчерашнего вечера разодетая в пух и прах. Чудесным образом у нее даже не размазалась тушь на ресницах.

Я решаю позже расспросить ее об этой туши.

Вероника сбрасывает черные туфли на четырехдюймовых каблуках и швыряет их в стену, едва не попав в Бонни и Кару, которые пригибаются, спасаясь от ее гнева.

— Хватит с меня мужчин! — кричит она, отбрасывая назад волосы. — ХВАТИТ!

Она выжидающе смотрит на нас, ожидая расспросов.

— Ничего себе. Стой там, сестра Следж, — раздраженно говорю я. Мне хочется еще немного поспать до начала оргии. Кроме того, само предположение, что Вероника на самом деле покончила с мужчинами, смехотворно.

Бонни и Кара переглядываются и закатывают глаза. Бонни едва терпит выходки Вероники, а Кара считает, что главная роль принадлежит ей. Это шоу Кары, и оно идет по всем каналам двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Вероника награждает парочку убийственным взглядом и ждет моего отклика.

— Ну, так что случилось? — подбадриваю ее я.

— Я, значит, трахаю этого гарвардца.

— А еще погрубее нельзя? — спрашивает Бонни.

— Так во-о-от… — продолжает Вероника, не обращая на нее внимания. — Вчера вечером я встретила парня, которого приняла за Первый Сорт. Зовут его Зияд, — добавляет она.

— Зияд?

— Угу. Он просто случайно встретился мне в «Джоне Гарвардсе», ты же знаешь этот бар на Данчестер-стрит?

Протирая глаза, я пытаюсь сообразить.

— Ну да, вчера вечером я выпила там восьмую или девятую банку пива.

Неудивительно, что я внезапно ощущаю себя немного пьяной.

— Очень мило, — безо всякого интереса отзывается Вероника. — Так вот, я пыталась заказать выпить, а он стоял рядом и все это время пялился на мой вырез, — продолжает она.

— Какая прелесть.

— А потом поворачивается к бармену и говорит: «Налей этой леди все, что она пожелает, я плачу».

— А ты?

— Ну, я понятия не имела, что ему от меня было нужно, — невинно произносит Вероника.

— Понятия не имела, да?

— Ну, возможно, кое о чем я догадывалась, — уступает она. — Я решила проигнорировать его, взять выпивку и свалить. Не такой уж он и красавец.

— Ясно.

— И я придерживалась своего плана, пока он не сказал самую смешную вещь, которую я когда-либо слышала. Он просто посмотрел на меня и сказал: «Жирная пингвиниха».

— Это не смешно.

— Я спросила: «Что?» Он повторил. Тогда я спросила, что он имеет в виду.

— Так, — поддерживаю я, начинаю уставать от данной истории.

— А он и говорит: «Я просто хотел сказать что-то, что сломает лед».

Мы тупо смотрим на нее.

— Поняли? — возбужденно спрашивает она. — Жирная пингвиниха. Сломает лед.

Никто не смеется.

— Ты с ним переспала? — спрашиваю я.

— Мне это показалось забавным, — возмущенно заявляет Вероника.

Бонни громко фыркает:

— Ты спишь со всем, что забавно?

— А что в этом такого? — со злостью спрашивает Вероника. — По крайней мере я с парнем переспала, — говорит она и мерит Бонни взглядом.

— Так что тогда произошло? — снова вмешиваюсь я.

— В любом случае я решила сходить в туалет в «Джоне Гарвардсе» перед походом в следующее заведение. Зияд сказал, что проводит меня и подождет.

— Как это любезно с его стороны, — подбадриваю я Веронику. У меня закрадывается подозрение, что я знаю конец этой истории.

— Так вот, мы уже дошли до женского туалета, и только я собралась зайти туда, как вдруг Зияд хватает меня за руку и прижимает к стене, моя рука у меня над головой, и он целует меня.

— Прямо в баре? — в ужасе спрашивает Бонни.

— Круто, — признает Кара.

— Правда, да? — вздыхает Вероника.

— И что потом? — заинтригованная, спрашиваю я. Начало хорошее.

— Ну, совершенно ясно, что я потом сделала.

— И что же это?

— Трахнулась с ним в туалете.

Бонни давится апельсиновым соком. Глаза у нее лезут на лоб.

— Так почему теперь ты ненавидишь мужчин? — в растерянности интересуюсь я.

— Хуже мужика в постели у меня не было, — с каменным выражением лица отвечает Вероника.

— Ну, технически ты с ним не спала, — встревает Кара, — так как вы все же скорее стояли, чем лежали.

— Когда это я сказала? — язвительно парирует Вероника.

— Класс.

— Послушай, то же самое ты говорила про всех своих четырех последних парней, — замечаю я.

— Знаю, — соглашается она, — мужской пол обречен. В смысле, очень трудно найти человека. Правда. Давайте смотреть правде в глаза.

— Женщины сложнее мужчин, — медленно начинаю я.

— Мне плевать, кто сложнее; если он собирается устроить целое представление, покупая мне выпивку, а потом прижимая к стенке, он должен знать, что делает.

— Первый раз обычно всегда бывает неудачным, — говорю я.

— Если первый раз неудачный, зачем вообще нужен второй? — ядовито спрашивает Вероника.

Ответа у меня нет.

— И что ты сделала? — спрашивает Бонни, вид у нее, как у человека, только что увидевшего аварию на дороге. Ей хочется посмотреть, но она знает, что это неприлично.

— Изобразила оргазм.

Я в шоке таращу на Веронику глаза. У нее много чего чужого — ногти, сиськи, средства, — но фальсифицировать еще и оргазм? Это впервые.

— Знаю, — говорит Вероника, встретившись со мной взглядом, — я тоже не могла этому поверить, но взяла и сделала. Я как будто потеряла контроль над своим телом.

— Ты? — потрясена я. — Ты же королева без фальши. Настоящая стерва. Честная девушка.

— Знаю! — восклицает она. — Но мне так все надоело. Я так разозлилась, что просто не могла больше это терпеть. Да и его мне стало жалко. Он так трудился, с такой смешной надеждой на лице, что я взяла — и изобразила.

— В туалете, да?

— Да.

— Громко кричала?

— Достаточно громко.

— И что это значит?

— Ну, достаточно громко, чтобы привлечь второго парня, с которым я изобразила это вчера вечером.

— Ну все, хватит! — вскрикивает Бонни. — Я больше не могу этого слышать. Нам еще на тейлгейт идти, а меня стошнит, если я услышу продолжение этой истории.

— Я под впечатлением, — признаюсь я.

Теперь очередь Бонни пинать меня.

Если не считать того, что до ужаса холодно, сегодня роскошный день для матча «Гарвард−Йель».

Мы с Лизой, как предписывает традиция, обходим тейлгейт-парти, приветствуя старых друзей и возлюбленных.

Все началось часа три назад, когда было действительно холодно, но в настоящий момент мы уже влили в себя достаточно кофе с ликером «Франджелико», чтобы вообще ничего не чувствовать.

Мы находимся в центре огромного поля рядом с Гарвардским стадионом. По периметру поля стоят грузовички с пивными бочонками, дешевой водкой и сухопарыми парнями, рассказывающими о братствах, к которым они принадлежат. «Тимоти Дуайт», «Силлимен», «Сейбрук», «Трамбулл», «САЭ», «Сиг Эп. Бета». Этот список бесконечен. На верху каждого грузовичка, как это принято на тейлгейт-парти, сидит самый пьяный из компании и во всю глотку призывает друзей подняться к нему. В последний раз я предприняла попытку забраться на такой грузовичок на прошлогоднем матче «Гарвард−Йель». Скажем так, получилось не слишком удачно. С другой стороны, если вам очень уж нужны подробности, то на полпути к вершине я поскользнулась на пролитом пиве и съехала вниз по капоту, стащив за собой бедного (и очень красивого) парня, который помогал моему восхождению. Мы приземлились в грязь, вокруг сразу же собралась толпа, призывавшая нас к мад-рестлингу. Я едва избежала этого безумия, умудрившись лишиться отличного минета (всухую), погубив джинсы и оставшись в блузке, спереди залитой пивом.

Я поднимаю взор на грузовик «Беты» и прищуриваюсь от слепящего солнца. Наверху идет оживленная игра в пиво-понг[17]. Новички против членов братства. Братья одерживают вверх. В совокупности у них восемнадцать лет питья против несчастных первокурсников, у одного из которых серьезные проблемы с поддержанием вертикального положения.

Я мысленно даю себе обещание вернуться сюда попозже. Надеюсь, что смогу показать вам, что с целеустремленностью у меня все в порядке, когда речь идет о пиво-понге.

Лиза рядом со мной курит сигарету и прихлебывает свой седьмой коктейль из кофе и «Франджелико».

Она на удивление органично выглядит здесь в своей не по размеру большой йельской футболке и ботинках на меху.

— Мне нужно пописать, — сообщает она.

— Горшки там. — Я указываю на кабинки, внушительными рядами выстроившиеся ярдах в пятидесяти впереди от нас.

Ничто так не заставляет работать почки, как три литра пива на пустой желудок.

Это напоминает мне о том, что я проголодалась.

— Туда я не пойду, — непреклонно заявляет Лиза. — По-моему, это самое отвратительное изобретение за всю историю человечества.

— Хуже, чем клипсы для сосков? — поддеваю я Лизу.

— Что?

— Ничего.

Она как-то странно смотрит на меня.

— Ну, и молчи тогда. Снова писать за грузовиком я не стану. И в первый-то раз было унизительно.

— А как насчет того «ягуара»? — спрашивает она, указывая на до смешного дорогой автомобиль кого-то из студентов. На табличке с номерами значится «Йель 92». Другими словами: «Привет! Я заработал кучу денег во время Интернет-бума. Кроме того, у меня пересажены волосы — по 3000 долларов за штуку. Как тебя зовут?»

— А почему бы и нет, — отвечаю я.

— Хлоя, — говорит она, серьезно глядя на меня, — неужели я тебя ничему не научила?

— А что?

— Если ты хочешь помочиться, делай это стильно, моя дорогая.

— Заткнись.

В этот момент к нам подбегает Кара, сопровождаемая Первокурсником Питером.

— Это недоумок так и таскается за мной, — шепчет она нам.

Лиза выставляет ногу, и бедный Питер падает, а Кара улепетывает.

Мы что, в средней школе? Я помогаю ребенку подняться, прекрасно зная, что он чувствует.

— Не ушибся? — спрашиваю я.

— Мне нехорошо, — отвечает он.

О, черт! Судя по виду несчастного, ему предстоит серьезное свидание с фаянсовой богиней.

— Меня, кажется, сейчас вырвет, — продолжает он и делается белым как простыня.

— Только не на мои ботинки, — безо всякого сочувствия говорит Лиза.

— Идем. — Я веду его в относительно безлюдный уголок и достаю из сумки бутылку с водой.

На третий год я уже знаю, что хорошая порция H₂O служит гораздо лучшим катализатором, чем даже алкоголь.

Лиза тянет меня за рукав, отвлекая от Питера:

— Я хочу сделать пивную стойку.

— Что?

— Я хочу сделать пивную стойку, — громко повторяет она.

— Зачем?

— Потому что это кажется забавным.

— Согласна, — говорю я. — Пить, стоя на голове, кажется забавным.

— Идем же! — провозглашает она и бежит.

Я следую за ней. Мне кажется, что я не в форме, чтобы бегать.

Я оборачиваюсь и смотрю на Питера. Похоже, он снова ощущает вкус своего завтрака (и обеда).

— Бэ-э!

Мы продолжаем пробираться сквозь толпу, не желая отказываться от затеи.

— Ой! — вскрикиваю я. — Там Люси Телман (наследница состояния тети Джемаймы и первостатейная сука).

— Какая гадость! — замечает Лиза. — Посмотри, она укладывает свои сиськи на Маркуса Мозина. Надо его спасать. Он, без сомнения, самый галантный из известных мне джентльменов.

— Он такой красивый, — с тоской произношу я.

— Она же совсем не красива.

— Правда? Ты так думаешь? А я считала ее симпатичной.

— У нее лицо потаскухи, — ставит диагноз Лиза.

— Лицо потаскухи? — переспрашиваю я.

— Сообразила? У нее хорошее тело, а вот лицо… где ты была, ведущая секс-колонки?

— Не знаю, но я приберегу это для будущих статей.

— То-то же.

Мы переглядываемся и прыскаем со смеху.

Наконец мы натыкаемся на Горячего Роба и Активиста Адама, которые щедро, через край разливают пиво у тейлгейта «Тимоти Дуайта».

— Здравствуйте, друзья, — сердечно приветствует их Лиза. — Мы хотели бы принять участие в пивной стойке, если вы не против.

Адам обнимает девушку, которая, судя по ее виду, не мылась с апреля. Узрев Лизу, он быстро отталкивает ее и воодушевленно кивает.

— Конечно, — говорит Роб, — кто первый? Я смотрю на Лизу.

— Хорошо, — говорит она. — Я проявлю смелость. Буду первопроходцем.

— Хорошо, Мэйфлауэр[18], — с обожанием произносит Адам, — забирайся туда.

Она пьет пиво, стоя вверх ногами добрых двенадцать секунд, потом мотает головой, показывая, что хочет спуститься вниз. Как только ее ноги касаются земли, она делает несколько неуверенных шагов и громко, что совсем на нее не похоже, рыгает.

— Я позвоню Старри! — кричит она мне.

— Кому?

— Стюарту и Гарри. Старри.

— Хорошо! Возвращайся сюда!

— Вернусь. Желаю удачи! — кричит она и спешит прочь.

— Так, Хло, — подмигивает мне Роб, — твоя очередь.

— У меня очень плохо получается, — протестую я. — Я и в обычном положении нормально пить не умею. Не то что вверх ногами.

— Слишком поздно! — лукаво говорит он, а Активист Адам тем временем заламывает мне руки за спину.

Я пытаюсь вырваться, но безуспешно. Горячий Роб берет меня за ноги.

— Давай наверх, милая! — вопит он. — Назад ходу нет!

— Ладно, ладно! — смеясь, кричу я. — Успокойтесь, я сделаю это!

Парочка поднимает меня над землей, и я позволяю им заправить меня пивом, как «Шеви-76» газом.

Я обозреваю тейлгейт-парти под потрясающе новым углом. Интересно.

Люси Телман выглядит даже еще хуже, чем в обычном положении.

Щурясь на солнце, я рассматриваю толпу и футах в ста замечаю Веронику. Она хохочет и к кому-то прижимается, вероятно, в надежде на более удачное знакомство.

Эта девушка не сдается. Она не перестает меня удивлять.

Парень поворачивается в мою сторону, и я вижу, кто с Вероникой. Это Джош.

Джош.

Нет.

Я начинаю размахивать руками. Пиво льется из носа.

— Тихо, тихо, — сочувствует мне Горячий Роб, — сейчас мы тебя перевернем.

Они с Активистом Адамом ставят меня на ноги.

— С тобой все в порядке? — озабоченно спрашивает Роб.

Как только я открою рот для ответа, я заплачу.

Джош не просто парень. Он — бывший. БЫВШИЙ. Самый лучший в моей жизни.

Он окончил колледж и уехал. Веронике это известно.

Нет, он не уехал — он сбежал со всех ног. Я киваю в сторону Активиста Адама и ухожу. Я ненавижу Веронику. Я ненавижу ее, ненавижу, ненавижу. Из всех парней она выбрала Джоша. Моего Джоша.

— Хлоя! Хлоя! — кричат мне вслед Роб и Адам, но я продолжаю быстро идти вперед, надеясь от них отделаться. Я направляюсь к Веронике и Джошу с намерением убить их обоих. Проклятие, здесь слишком много свидетелей! Если я хочу осуществить свой замысел, придется затащить их в более уединенное место.

Я сдерживаю слезы, которые Джош автоматически во мне вызывает, и стараюсь сохранять спокойствие.

Получается у меня неважно. Я делаю вдох, выдох и глоток пива и понимаю, насколько пьяна. Столкновение ничего хорошего не сулит.

«Сохраняй спокойствие, — говорю я себе. — Она, возможно, всего лишь с ним разговаривает». Я уверена, что их беседа носит вполне невинный характер. Я продираюсь сквозь толпу.

— Хлоя! Хлоя!

Я слышу, как мое имя выкрикивают с крыши грузовичка. Черта с два я туда заберусь.

Я не обращаю внимания на крики. Мне нужно найти место, где я смогу побыть одна. Это все равно что найти монахиню в стриптиз-клубе.

Все, что мне нужно, — это сигарета. Покурив, я почувствую себя лучше. А если я успокоюсь, то смогу все обдумать. Да, да. Именно это я и сделаю.

В отдалении я вижу грузовичок «Воды Жизни» (христианского хора) и устремляюсь к нему. Он расположился в стороне, и сейчас там почти никого нет. В наши дни никого не интересует горячий чай и листовки об Иисусе.

Я опускаюсь на откинутый задний борт и достаю зажигалку.

В ту секунду, когда я сосредотачиваюсь на том, чтобы зажечь сигарету, я слышу, как кто-то снова зовет меня по имени.

Черт, надеюсь, это не Адам и не Роб. У меня нет настроения объяснять им причину своей истерики.

Я поднимаю глаза. Это Кристал.

Ура!

— Что случилось, Хло? — с тревогой спрашивает он.

— Джош, — просто отвечаю я.

— О, черт! — отзывается он. — Что произошло? Ты с ним разговаривала?

— Нет, у меня не хватит на это духу. Он общался с Вероникой.

Кристал с отвращением стонет;

— Вот потаскушка. А я-то не мог понять, что ты тут делаешь. Решил, что ты присоединилась к движению «Евреи за Иисуса».

Я смеюсь.

— Вероника моя подруга. Мне не следует так расстраиваться.

— А ей не следует так гордиться, что она потаскушка, — говорит он.

— Я уверена, что там ничего нет, — говорю я, пытаясь убедить себя. — Я уверена, она просто с ним болтала… просто случайно шла рядом.

— Да, наверняка, — убежденно кивает Кристал.

— Бывшие, — тихо произношу я.

— Бывшие, — повторяет он.

Мы с минуту сидим молча, каждый мысленно перелистывает альбом своего разбитого сердца. Я протягиваю Кристалу сигарету, и он так же молча затягивается.

— Хочешь пойти на игру? — спрашивает он. — Мы выигрываем четыре — ноль.

— Кристал, в футболе не может быть счета «четыре»[19].

— Правда? — отзывается он.

— Да.

— Ладно, я придумал.

— Я догадалась.

Кристал не относится к знатокам футбола. Особенно йельского. У него отвращение к спорту, причина которого — несколько травм, полученных в школе.

— Тогда, может, пойдем посмотрим, у какой команды в целом красивее задницы, у Гарварда или у нас?

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Я знала, что однажды ты снова сможешь наслаждаться спортом.

— Так мы идем? — спрашивает Кристал, протягивая мне руку.

— Идем.

— И не волнуйся насчет Вероники, — шепчет он мне на ухо. — Она не идет с тобой ни в какое сравнение.

— Ладно, хватит об этом. Я просто слишком бурно отреагировала. Сама виновата. Она моя подруга.

— У тебя есть пенис?

— Нет.

— Она не твоя подруга.

— Хм…

Мы снова молчим — Кристал дает мне время поразмыслить над его язвительным замечанием.

— Ванильная столичная и диетическая кола? — спрашивает Кристал, нарушая молчание, и достает из внутреннего кармана куртки красивую серебряную фляжку.

— Точно, — отвечаю я, желая залить мысли о Веронике.

Взявшись за руки, мы снова смешиваемся с толпой, забираем Лизу и направляемся на стадион.

Перерыв между таймами закончился, и зрители снова потянулись на свои места.

Я думаю о том, что впервые добралась до самой игры. Очко в мою пользу.

Очередь, чтобы войти на стадион, длинная, и люди толкаются. Зачем толкаться в очереди? Это напоминает мне о тех идиотах, которые дважды нажимают на кнопку вызова лифта. Как будто это может ускорить его приход.

— Гей идет! — громко объявляет Кристал.

Мы с Лизой хихикаем.

— Какого черта ты делаешь? — спрашивает она.

— Я, вероятно, один-единственный такой! — объясняет он. — У меня должны быть особые привилегии. Дайте дорогу гомику! — громче выкрикивает он.

Старшие школьники (очень гарвардского вида) в форме «Нантакет редс» (ужас!), группой стоящие перед нами, оглядываются и одаривают нас неприязненными взглядами.

— Разве вы не знакомы ни с кем из гомиков? — вызывающе спрашивает Кристал.

— Я знаю вас, — произносит один из них.

Голос этот кажется мне странно знакомым. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с говорящим. Максвелл. Потрясающе.

— Привет, Хлоя. — Он вежливо улыбается. — Хочешь пива? — спрашивает он и достает из кармана куртки остатки упаковки из шести банок. «Хайнеккен». Шикарно.

Но Максвелл застал меня настолько врасплох, что я не в состоянии выдать связного ответа.

— Ты, — вместо этого говорю я.

Его друзья смотрят на меня так, будто у меня третий сосок. На лбу.

— Закончи предложение: «Ты бреешь яйца», — подсказывает мне на ухо Лиза. — Скажи же! — подзуживает она, желая повеселиться.

Ради присутствующих я решаю оставить ее слова без внимания.

— Я хотела сказать — привет, — говорю я, беря себя в руки.

— Хорошо отдыхаешь? — спрашивает он. — Давно тебя не видел. Я по тебе скучал.

— Однако ты давал возможность почувствовать твое присутствие. — Я лукаво ему улыбаюсь. Такая я дрянь.

— В самом деле? — в замешательстве спрашивает он.

— Да. — Я снова улыбаюсь. — И потом, — продолжаю я, — если ты так по мне скучаешь, то всегда можешь мне позвонить. В конце концов, меня вполне можно полюбить.

— Неужели? — спрашивает он.

— Тебе следовало бы знать, — уверенно произношу я, пробираясь мимо его друзей, Кристал и Лиза не отстают от меня ни на шаг.

— Простите, — добавляю я, — с нами тут гомик идет.

— Молодец! — восклицает Кристал, когда они уже не могут нас слышать.

Мы проходим по длинному тоннелю в студенческий сектор. Я наконец-то довольна собой. Возможно, этот день прожит не совсем зря.

Зрители стоят. Идет уже третья четверть игры. Мы, болельщики из Йеля, являем собой синее море и сидим напротив одетых в пунцовое противников.

— Слабаки! Слабаки! — кричат они нам в унисон.

Йель быстро набирает очки, и мы приходим в неистовство.

Мелвин, по случайности сидящий перед нами, оборачивается. Его шерстяная шапка съехала набок, щеки порозовели от холода. Из-под шапки вокруг ушей торчат буйные кудри. Неприятно признавать, но выглядит он очень даже ничего. В Мелвиновом стиле.

— Это что-то! — вопит он, с его лица не сходит улыбка.

— Привет, Мелвин! — стараюсь я перекричать шум. При виде приятеля я чуть-чуть успокоилась. Но только чуть-чуть.

— Ты что-нибудь придумала для своей колонки? — возбужденно спрашивает он.

Несколько мгновений я думаю.

— Пожалуй, да, нашла, — говорю я. — Спасибо, что спросил.

— И что же это? — интересуется он.

— Фальшивые оргазмы! — громко кричу я.

Весь сектор, где я сижу и который сейчас утихомирился, оборачивается ко мне.

— Что? — со смехом спрашиваю я. — Нет ни одной женщины, у кого этого не было!

— Чертовски откровенно! — кричит в ответ девушка, сидящая двумя рядами ниже.

— Спой об этом, сестра! — слышен другой голос. Мелвин, пьяный и счастливый, обнимает меня настолько неожиданно и крепко, что я чуть не валюсь вниз.

— Мелвин! — взвизгиваю я. — Отпусти меня. Сейчас же отпусти меня!

Он с ворчанием разжимает руки.

— Я тебя люблю, Хлоя.

Что ж, хоть один гетеросексуал меня любит. Лиза и Кристал улыбаются мне.

— По такому случаю можно выпить еще… — шепчу я им.

— Я все слышал! — говорит Мелвин с притворным гневом.

Я показываю ему язык и переключаюсь на игру.