Девушки в шинелях

Вот и познакомились!

То морозное декабрьское утро 1942 года навсегда осталось в намяты Нины Обуховской. Она стояла на перроне Казанского вокзала среди девушек, уезжавших учиться в Центральную снайперскую школу.

…Ветер треплет ее каштановые волосы, выбившиеся из-под берета, и леденит до боли лицо. Под его жгучим дыханием Нина то и дело трет варежкой щеки и, чтобы согреться, пристукивает каблучками по заледенелому асфальту.

В хмуром зимнем поднебесье, на шпиле теремной башни вокзала, как часовой, маячит «золотой петушок», задорно ероша хохолок гребня. Нине кажется, что залетел он туда прямо со страниц сказки Пушкина и зорко смотрит теперь на запад, карауля родную столицу от непрошеного врага. И что-то далекое-далекое всплывает в памяти, тревожа сердце грустью. А грусть совсем некстати!

На перроне сутолока. Мимо девушек, мимо их чемоданов и вещмешков туда сюда снуют пассажиры, провожающие, железнодорожники… Их взгляды порою задерживаются на девушках, на их защитного цвета телогрейках и цивильных сапожках, купленных еще по случаю окончания семилетки.

Смотрит и никак не насмотрится Нина на родную Москву перед близким расставанием с ней.

— Идет! Наша электричка идет! — крикнул кто-то рядом, и строи девушек всколыхнулся.

Вскоре электричка замерла у перрона. Девушки с гомоном и толкотней хлынули в зеленые вагончики. В тесном тамбуре кто-то больно наступил Нине на ногу. Вещмешок слетел с плеча и зацепился за чей-то локоть, не давай протиснуться вперед. Наконец Инна оказалась в купе. Теперь бы еще свободное местечко…

— Иди сюда! — потеснилась одна из девушек с приятным округлым лицом и задорно вздернутым носиком.

Незнакомка понравилась с первого взгляда, и Инна присела рядышком с ней на краешек скамейки.

— Откуда? — с ходу спросила курносая.

— Москвичка.

— А мы — рязаночки! — И, улыбаясь, добавила: — Меня зовут Аня, ее, — она кивнула на девушку, сидевшую напротив, — Полина. А тебя как?

— Нина.

— Вот и познакомились! Я, откровенно говоря, тебя еще на вокзале приметила. Ну, думаю, обязательно познакомлюсь, — непринужденно, как с давней подругой, говорила Аня.

Пока ехали, Нина с интересом слушала ее бойким рассказ о Рязани, о том, как Дня работала швеей на фабрике, шила военное обмундирование для фронта, об учебе на курсах Всевобуча при горвоенкомате, о том, как ее не хотели посылать в снайперскую школу из-за маленького роста и возраста: lie хватало нескольких дней до семнадцати…

Электричка сбавила ход, по вагону пробежала команда: «Приготовиться к выходу!» Аня обеспокоенно поднялась и заторопила подруг:

— Вставайте скорее, девочки! Идемте в тамбур.

Остановились среди опушенных снегом деревьев.

— Нина, прыгай! Не бойся! — кричала Аня, успевшая уже выбраться.

— Лови вещмешок! — Инна соскочила с верхней ступеньки и снег.

Они огляделись и увидели небольшой деревянный колокольчик. В дверях стояла девушка в черной железнодорожной форме. Подошли.

— Как называется станция? — спросила Нина.

Железнодорожница показала жезлом на выцветшую вывеску над дверью.

— Вешняки, — прочитала Нина. — Что за слово такое?

— Это еще ничего, красиво даже, — сказала Полина, — а вот у нас по Ряжской ветке есть Чемодановка…

— Девочки, нас зовут, — спохватилась Дня. Смотрите, уже строятся. Побежали!

Шагали по наезженной дороге — от станции мимо нарядной церквушки и направо вдоль парка.

— Сколько берез! — удивилась Аня.

— А ты думала, что в Москве и березы не растут, — улыбнулась Нина. — У Тимирязевской академии целая роща!

— А вон и рябина, — показала рукой Полина на огненные грозди, полыхавшие жаром среди голых ветвей. — Ягода теперь приморожена, вкуснецкая! Попробовать бы…

— И полакомимся, Полиночка. Если снегири раньше не склюют.

Парк кончился. Будущие снайперы остановились перед большим кирпичным зданием. Встретила их женщина в военной форме. Это была начальник женских курсов снайперской подготовки капитан Пора Павловна Чегодаева. Она сказала девушкам, что их вызвали на мандатную комиссию, которая решает вопрос о зачислении на учебу.

— А пока — ждать. Громко не разговаривать.

И, четко повернувшись, ушла.

— Вот те на-а! А вдруг тут отсеют? И тогда — домой не солоно хлебавши, — забеспокоилась Аня.

— Главное — не трусь. Там, на комиссии, действуй смелее, и все обойдется. Примут, — подбодрила ее Полина.

— Кто знает… А вдруг от ворот поворот?

— Приехали — назад не отправят, — успокоила Нина то ли подруг, то ли саму себя.

Через полчаса начали вызывать.

— Носова, — нараспев сказала девушка, выпорхнувшая из кабинета. — Кто здесь Носова?

— Ну, девочки, я пошла, — Аня даже побледнела от волнения.

— Ни пуха ни пера!

Аня вышла минуты через три, раскрасневшаяся, радостная и сразу защебетала:

— Вхожу, а там одни военные. Двое, наверно, генералы: уж очень такие важные…

— Генералы?!

— Один посмотрел на меня и говорит: «А это что за детсад?» У меня аж душа в пятки! Ну, думаю, все — пропала! Но набралась храбрости, отвечаю: «Это я только ростом такая, а стрелять умею». Увидела винтовку и — к ней. Они и глазом не успели моргнуть, как я давай разбирать и собирать. А сама нет-нет да и гляну на них. Улыбаются! Который спрашивал, платочком глаза вытирает и головой покачивает: «Откуда только такие «карандаши» берутся…» Одним словом, зачислили!

Выкликнули фамилию Нины. Она тоже волновалась, но виду не подала. Поправила берет и смело толкнула дверь. На нее устремились изучающие взгляды.

— Обуховская? — спросил один из сидящих за столом, в генеральской форме.

— Да.

— Так-так… Подойдите-ка сюда поближе, побеседуем, — пригласил генерал и с отеческой теплотой в голосе поинтересовался: — В комсомоле давно?

— С августа сорок первого.

— А когда проходил третий съезд комсомола?

Краска прихлынула к лицу Нины. Стало жарко.

Она напрягла память. «Когда? Когда? Когда?» — быстро пульсирует в виске кровь. Вдруг в памяти ожила картина райкомовского бюро. Вспомнила! Обрадованно выдохнула разом:

— В октябре двадцатого года. — И добавила: — На съезде с обращением к молодежи выступил сам Владимир Ильич Ленин.

— Не забыла, молодец, — ласково улыбнулись ей глаза генерала. Откуда Нине было знать, что это — сам начальник Главвсевобуча НКО СССР Н. Н. Пронин. — В снайперы идешь с желанием?

— Да, с огромным!

— Похвально. Думаю, возражений против зачислении товарища Обуховской не будет, — повернулся Пронин к членам комиссии.

Одобрительные кивки.

— Можете идти.

Нина так заторопилась, что чуть было не упала, споткнувшись о порожек.

— Ишь, перепелка, обрадовалась, — донеслось вслед.

— Зачислили! — улыбнулась Нина подругам.

— Видно и так, — заметила Аня — Сияешь как начищенный самовар.

Лиха беда — начало

Разместили девушек в оранжерее бывшей усадьбы графа Шереметева. Вместо кроватей стояли деревянные двухъярусные нары. Между ними — тумбочки. Это непривычное жилище удивило Нину. Она в нерешительности остановилась.

— Будь как дома, Нинок, — подхватила ее под руку Аня и увлекла к парам, где лежали ее вещи. — Вот и тебе постелька. Располагайся.

— Жестковата, — тронула Обуховская ладонью неоструганные доски.

— Зато аромат какой, чуешь? Лесной…

То ли непривычное спартанское ложе, то ли промозглый холод непротопленного и необжитого помещения мешали уснуть, только Инна долго ворочалась с боку на бок. Наконец, свернулась калачиком, немного согрелась и задремала. Проснулась оттого, что замерзли колени. Приподнялась на локтях. Огляделась. Вспомнила, где она, и снова опустилась на нары.

— Что, Нннок? — подошла к ней Аня.

— Спина болит.

— Отлежала. Это пройдет. Какой сон приснился на новом месте?

— Какой тут сон!

— Я тоже кое-как прокоротала. Встала ни свет ни заря и ходила туда-сюда около вас, согревалась. А Полипа, смотри, полеживает как ни в чем не бывало…

Не открывая глаз, Полина сказала:

— Верите пример с Панки Корчагина. Надо приучить себя к трудностям.

— Подъем! — прозвучала команда. — Выходи строиться!

Нина спрыгнула с нар, машинально подхватила сноп вещмешок и побежала за Аней.

— Вещи не брать!

Вернулась. А когда выбралась на улицу, растерянно остановилась перед неспокойным строем девушек, отыскивая глазами своих подруг.

— Ни-на-а, сюда! — позвала из конца шеренги Аня.

Подбежала, втиснулась рядом.

Вышла Чегодаева. Строй замер. Ее взгляд скользнул вдоль неровной шеренги, по осунувшимся лицам девушек, почти детским неказистым фигуркам. Чегодаева вдруг остро пожалела этих девочек, у которых фашисты отняли счастливую, безмятежную молодость. С минуту она молчала, потом заговорила — погромно, мягко:

— Девушки, теперь вы курсанты. Ваш день по распорядку будет начинаться с подъема. Затем физзарядка на воздухе, завтрак, политинформация. Восемь часов занятий в классах и на улице — это строевая, огневая, химическая и политическая подготовка, а также изучение инженерно-саперного дела и военной топографии. Здесь придется вам освоить не только снайперское дело, но и обязанности бойца стрелкового отделения — изучаться рыть землянки, ползать по-пластунски, стрелять из ручного и станкового пулеметов, метать гранаты и бутылки с зажигательной смесью, оборудовать ячейки-окопчики. Преподавательский состав у нас опытный. Многие прибыли в школу прямо с фронта, имеют ранения…

Потом они набивали соломой чехлы, полученные в каптерке. Спать на мягкой хрусткой постели после голых досок невыразимо приятно. Утром Нина с удовольствием потянулась, глянула на Аню: та еще сладко похрапывала.

— Хватит нежиться, барыни, — подошла к ним Полина. — Вставайте! Сейчас нас в баню поведут…

Ватные брюки, которые выдали Нине после жаркого душа, оказались великоваты. Она выглядела в них комично. Попросила другие. Но ей сказали, что меньших нет и что немножко придется потерпеть, пока портной не подгонит по росту. И когда она, неумело обмотав портянками ноги, сунула их в валенки, обе штанины собрались гармошкой.

Инна вышла на улицу. В воздухе кружились лохматые снежинки. Они падали на ресницы, разгоряченное лицо, таяли. Их прикосновение было приятно.

Чисто и хрупко в морозном воздухе зазвучала песня:

Пела Аня. Даже Чегодаева остановилась у крыльца, пораженная Аниным голосом, светлым, как обновленный снег.

Увидев ее, Аня оборвала песню на полуслове.

— Продолжайте, курсант Носова. Где научились так хорошо петь?

— У нас в семье все поют, — робко отвечала Аня. — Мой отец в юности пел в хоре вместе со знаменитым Пироговым…

Девушек распределили по взводам в ротам. Лейтенант Мудрецова, к которой попали Нина и ее новые подруги, построила своих подопечных в казарме. В номой солдатской форме они были похожи друг на друга. Внимательно оглядев каждую с головы до пят, Мудрецова сказала:

— Некоторым, как это ни печально, придется расстаться с косами.

— Ой, косы отрежут!

— Кто выкрикнул? — прошлась строгим взглядом по лицам девушек взводная.

— Я-а-а, — призналась Аня.

— Наша фамилия, товарищ курсант?

— Носова.

— Надо в таких случаях отвечать по-военному: «Курсант Носова!»

— Я не знала.

— Так вот, курсант Носова! И все… зарубите себе на носу, что разговаривать или выкрикивать в строю не положено.

Комвзвода Мудрецова шла вдоль шеренги. Против Нины она остановилась.

— Курсант?..

— Курсант Обуховская.

— Выйдите из строя! Кру-гом!.. Не так. Смотрите, как это делается, — показала. — Ясно?

— Да.

— Сделайте еще раз.

Нина повернулась и замерла, задержав дыхание. Гимнастерка на ней топорщилась пузырем.

— Товарищи курсанты, обратите внимание на заправку гимнастерки под ремень!.. А сейчас смотрите, как надо делать, — и, легко поворачивая Нину, чтобы видели все, Мудрецова ловко разогнала складки у нее за спиной. — Уяснили?

— Да, — вразнобой пробежало по шеренге.

— Будем считать, что эту нехитрую премудрость усвоили. На досуге порепетируете. А вы, курсант Обуховская, поняли?

— Кажется.

— По уставу надо говорить: «Так точно» пли «Никак нет». Становитесь в строй.

В перерыве Нина вытащила из тумбочки зеркальце. «Совсем изменилась! Вот бы мама увидела!» — разглядывала она себя.

— Дай-ка и я погляжусь, — подошла Аня.

— На, покрасуйся.

— Батюшки, на кого похожа!

— На курсантика, — рассмеялась Нива.

— Становись!

И снова взводная начала обучать девушек азам солдатской науки.

Нелегко стать снайпером

Шли дни. Учебная программа усложнялась. Девушки все чаще и чаще колесили по окрестностям, ползали по-пластунски, окапывались в мерзлой земле. Ладони покрывались мозолями, кожа саднила, но снова и снопа разгребали глубокий снег и долбили примороженную землю солдатской лопатой.

Однажды занятия по тактике шли дольше обычного. То шли по лесу, то взбирались по крутым склонам оврагов, проваливаясь по колени в снег, ползли по запорошенному полю, оставляя позади широкие борозды. И наконец, начали окапываться. Силы, казалось, иссякли, но, как всегда, подхлестнул властный голос Мудрецовой.

Нина выбилась из сил и еле двигала лопатой. Хотелось уткнуться головой в снег и уснуть. По она вдруг вспомнила прочитанный накануне в «Комсомольской правде» очерк «Кровь Нальчика». И сейчас, как наяву, увидела танковый ров за городом с телами расстрелянных, замученных советских людей. Двухлетняя девочка с простреленной грудью, пятилетний мальчик, убитый прикладом. И что-то больно ворохнулось в груди, заныло. Нина с силой вонзила в мерзлую землю солдатскую лопату: прочь слабость!

Наконец ячейка вырыта. Сердце у Нины гулко стучит, в глазах туман, но она одержала победу и единоборстве с усталостью.

Возвращались, едва держась на ногах. Мудрецова, которая и сама порядком умаялась, приказала:

— Курсант Носова, запевай!

Раздался Анин чистый голос:

Обуховская пост вместе со всеми. Она чувствует себя частицей могучей силы народной, поднявшейся, на бой с захватчиками. Отступает усталость, шаг становится четче, не столь трудным кажется обратный путь.

…Ужинали молча. Горячая каша обжигала рот, но Инна этого почти не ощущала: так продрогла и проголодалась. После горячего чая по телу разлилось приятное тепло. Клонило ко сну. А до отбоя — более часа. За это время надо почистить винтовку, пришить чистый подворотничок да еще хоть немножечко подсушить у печки валенки.

Когда она собирала затвор, подошла Аня:

— Помочь?

— Уже заканчиваю…

— А тебе, Полина?

— Отнеси, пожалуйста, мою винтовку в пирамиду. Я пойду местечко у печки отыщу. Надо валенки с портянками посушить: снега на тактике начерпала.

— Давай. — И, взяв ее винтовку на плечо, Аня скомандовала: — Нина, за мной шагом марш!

В своих вздувшихся ватных брюках она выглядела неуклюже.

— Топаешь, как бравый солдат Швейк! — рассмеялась Нина…

— Отбой! — прозвенел голос Сони Кутломаметовой.

Незаметно как и день пролетел.

— Ох и намучилась я сегодня! — Нина сделала последний стежок на подворотничке. — Теперь как убитая спать буду.

— Еще бы, — сказала Анн, — нынче взводная, как Салтычиха, нас гоняла.

— Девочки, спать и не разговаривать! — предупредила подошедшая дежурная.

— Клава, молчим.

Инна улеглась на правый бок, свернувшись в комочек: так теплее. Засыпая, она улыбалась. Может, потому, что завтра их не будет доводить тактикой взводная, а своим напевным и добрым говорком, по-матерински ласково, поведет занятие замполит Екатерина Никифоровна Никифорова.

За окном — вьюга. Ветер яростно хлестал в стекла, и они жалобно дребезжали.

«Вот разгулялась непогодушка, — подумала Нина, глядя на запушенное морозным инеем окно. — Не позавидуешь тем, кто сейчас на передовой…»

К аудитории было пасмурно, лица девушек казались бледно-серыми.

— Встать! — раздался звонкий голос дежурной Беллы Дрездиной, и она начала рапортовать вошедшей Никифоровой.

— Здравствуйте, товарищи курсанты!.. Садитесь!

Инна заметила, что Никифорова приветствовала их с едва скрываемой радостью.

— Нина, сегодня наша «мама» сияет, — прошептала остроглазая Аня.

— Может, Гитлер на мине подорвался?

— Было б здорово!

— Тише, — толкнула их в спину Люба Макарова.

Никифорова не стала проверять присутствующих по списку, как это делала всегда, а положила учебный журнал на краешек стола.

— Товарищи курсанты! Девочки мои милые! — взволнованно начала она. — У нас большая радость с фронта…

Все замерли, устремив на нее нетерпеливые глаза. Наступила тишина. Лишь ветер осатанело швырял в стекла пригоршнями снежную крупу.

— …Под Сталинградом сдались в плен окруженные гитлеровские войска с их командующим фельдмаршалом Паулюсом…

— Ур-а-а! — воскликнула Аня, вскакивая из-за столика.

— Ур-ра-а-а! Ур-ра-а-а! — подхватили все в радостном порыве.

— Так им и надо, проклятым! — сказала Нина, повернувшись к Ане. — Здорово их там прижали. Как волчью стаю!

Глаза Ани полыхнули яростным огнем.

— Погодите, я еще с вами за брата поквитаюсь! — она сжала кулаки.

— Тише!.. Тише, девочки!.. Садитесь, — успокаивала их замполит, по ей самой было не под силу погасить счастливую улыбку…

Уже на исходе был февраль. Девушки готовились принимать воинскую присягу. Еще требовательнее стала на строевых занятиях лейтенант Мудрецова. Каждый раз, когда ее проницательный взгляд скользил по шеренге, Нина с замиранием сердца ждала «разноса» и молила: «Пронеси, пронеси…» — и старалась вовсю. Но, как назло, не проносило.

— Четче, четче, курсант Обуховская!.. Вот так!

Только в перерывах Нина облегченно вздыхала и проводила ладонью по влажному лбу.

Ежедневно гудела под ногами мерзлая земля. На плацу девушки отрабатывали строевой шаг, выправку, разучивали строевые песни. Нине нравилось маршировать под песню: и дышалось как-то легче, и шаг становился твердым и четким, а движении — необыкновенно свободными.

И вот, наконец, наступил долгожданный, торжественный день: 23 февраля 1943 года весь снайперский курс девушек застыл на плацу, держа равнение на алое полотенце Красного знамени.

В синей морозной выси сверкало зимнее солнце. Его лучи высекали искры из снежинок. Свет до слез слепил глаза.

Сияли начищенные пуговицы шинелей и пряжки ремней. Вороненой сталью поблескивали ровные ряды винтовок. Глаза устремлены на начальника курсов капитана Чегодаеву, которая зачитывает текст присяги.

Вместе со всеми Нина повторяла торжественно-волнующе слова: «Я клянусь до последней капли крови… Я клянусь!..» И ее сердце тревожно и радостно стучало в груди.

…И вновь курсантская жизнь пошла своим чередом. Миновала грудная и суровая зима, а занятия продолжились. Отшумел весенним половодьем апрель. С теплыми грозовыми дождями пришел май. Сирень заполыхала под окнами ломов поселка.

Гадость ликующей весны вселялась и в девичьи сердца. Между боевыми и тактическими занятиями они урывали минуту-другую, чтобы полежать на мягкой луговой траве среди золотистых лютиков, освежить в речке уставшие руки, лицо или побродить по цветущему саду. А в выходные дни шли загорать к пруду пли просто прогуляться по роще и попутно заглянуть в клуб на танцы.

Прощай, снайперская школа!

Нина склонилась над письмом. Непослушные волосы падают на глаза. Она то и дело поправляет их и продолжает писать.

Подошла Аня:

— Смотрю, чересчур стараешься… Кому, если не секрет?

— Маме.

— А я подумала — кавалеру…

— Взвод, в две шеренги становись!

— Мудречиха! — вздрогнула Аня и побежала в строй.

Инна торопливо спрятала в тумбочку недописанное письмо — и вслед: за подругой.

— Взвод, равняясь!.. Смирно!..

Девушки замерли.

— Поскольку майора Никифорову срочно вызвали в Москву, сейчас пойдем на полигон стрелять.

— Ур-а-а! — радостно шепчет Аня.

— Разговорчики в строю! — скользит в ее сторону взгляд взводной. — Вольно! Взять из пирамиды винтовки, — она смотрит на часы. — Через три минуты построение на улице. Разойдись!

Строп рассыпался. Нина побежала к пирамиде с оружием наперегонки с Аней. Ее винтовка — третья от края. Рука привычно касается вороненого ствола.

Взяв оружие, они спешат на улицу. Там их поджидает Мудрецова. Она смотрит на часы, на курсанток, выбегающих из казармы, и командует:

— Взво-о-од, становись!

И вот они шагают на стрельбище. Знакомая дорога. Сначала выходят к плотине, идут по насыпи. Под сапогами клубится пыль.

Из рощи, примыкавшей к пруду, доносятся громкие крики галок. Где-то вызванивает свою весеннюю песню жаворонок. Нина даже заслушалась и от этих с детства знакомых звуков сбилась с шага. Это не ускользнуло от острого взгляда Мудрецовой.

— Курсант Обуховская, не мечтать в строю!

У перелеска Мудрецова останавливает взвод. Здесь стрельбище снайперской школы.

Сначала взводная напоминает девушкам о правилах безопасности при обращении с оружием. На огневой рубеж курсантки выходят попарно. Нина стреляет вместе с Аней.

Мудрецова командует:

— Курсанты Обуховская и Носова, на огневой рубеж шагом марш!

Нина снимает с плена свою винтовку и шагает на линию огня.

В траншее, где она не раз лежала и целилась в мишень, знакомый запах глины. За бруствером виднеются розовые и белые макушки цветущего клевера, над которым с жужжанием кружится шмель. Оттуда вместе с легким ветерком плывет медвяный аромат.

— Показать мишень! — доносится сверху команда Мудрецовой.

Нина прижалась щекой к прикладу винтовки. Слева, из-за вершин сосен, прямо в глаза плещет жаркое солнце. Нина чуть-чуть отворачивается от него и с волнением ждет появления цели.

Палец замер на кончике спускового крючка. Она как будто срослась со своей винтовкой и ничего не замечает и не чувствует: все внимание ее там, где должен показаться мнимый враг.

На какую-то секунду вдруг появляется фигура на фанере. Нина плавно жмет на спуск, и плечо вздрагивает от выстрела.

— За «молоком» пошла! — доносится смеющийся голос Клавы Маринкиной.

«Неужели промазала?» — с беспокойством думает Нина и докладывает:

— Курсант Обуховская стрельбу закончила!

— К мишеням!

Она бежит с Аней наперегонки. В сердце тревога. Вот и мишень. Глаза ищут нулевую пробоину.

— Прямо в грудь! — счастливо улыбается Нина, увидев маленькое отверстие чуточку сбоку от центра.

— А у меня в голову!

— У тебя всегда здорово получается, — и Нина завистливо вздыхает.

— Не огорчайся, Нинок, еще научишься, — обняла ее Аня, и они неторопливо пошли назад…

Левушки стоят в полном боевом снаряжении. Среди них и Нина со своими неразлучными подругами. Они уезжают на фронт.

Строгие лица. Зачехленные винтовки. Золотом сверкают надраенные пряжки ремней.

Нина с волнением смотрит на развернутое полотнище Красного знамени, которым их наградил ЦК ВЛКСМ. У знамени командиры и преподаватели. Жадно ловит она каждое слово заведующего военным отделом ЦК комсомола Д. В. Постникова. Его рассказ о героической гибели комсомолки Зои Космодемьянской болью отдается в сердце Нины.

Под торжественные звуки оркестра он вручает именные снайперские винтовки Клаве Прядко и Шуре Шляховой. Этой чести они были удостоены за отличные показатели в боевой и политической подготовке, как лучшие выпускницы.

От имени отъезжающих на фронт девушек горячо говорит Клава Прядко:

— Партия доверила мне с винтовкой в руках защищать наше отечество. Дорогие товарищи, я буду беспощадна к врагам! Я обещаю, что на фронте первого немца убью пулей, которую беру с собою из школы.

Потом выступила Шура Шляхова. Она взволнованно бросает слова в притихшие ряды подруг по оружию:

— Дорогие товарищи курсанты и офицеры! Я благодарю командование за ту подготовку, которую мы получили в школе. Сегодня Центральный Комитет ВЛКСМ наградил меня именной снайперской винтовкой, и это меня ко многому обязывает. Я клянусь с честью защищать нашу Родину!

И вместе с нею девушки клялись не щадить своих жизней в боях с ненавистными оккупантами и возвратиться домом с победой.

Дорога, по которой несколько месяцев назад шли они в снайперскую школу, теперь уводила их на фронт. Но сейчас по ней шагали возмужавшие и повзрослевшие бойцы, мастера снайперского огня.

Шумная ватага местных ребятишек проводила колонну девушек до самой станции. Кое-где у калиток стояли женщины. Нина видела их добрые и печальные глаза. Казалось, на них смотрели их матери.

…Те же сосны у дороги, что встречали здесь девушек, сейчас провожали их. С высоты доносилась песни жаворонка. Ласковая тишина взгрустнувшего поселка провожала необычных бойцов, которых ждала нелегкая фронтовая судьба.

Дорога на фронт

В синеющую даль, на запад, мчится воинский эшелон. Зачехлены орудия, укрыты брезентом танки, охраняемые часовыми. В конце эшелона прицеплены две теплушки. В них едут на фронт девушки-снайперы.

Нина с подругами сидит у распахнутой настежь двери. Тесина, приспособленная вместо скамейки, пружинит, мягко покачивает девчат. Колеса беспрестанно выстукивают на стыках свою однообразную морзянку. Кажется, выговаривают одно и то же: «Е-дем… Е-дем… Е-дем».

Плывет раздолье цветущих лугов. Порой мелькнет извилистая синяя ленточка — речушка или темная круговина озерца. Взгляд притягивает далекая кромка горизонта. Там, в сиреневой дымке, проплывают одинокие деревеньки.

Иногда почти вплотную к железнодорожному полотну подступает густой лес. Деревья дробят солнце, бросая свои длинные тени ни эшелон.

Чем ближе к фронту, тем заметнее менялась местность. Вдоль железной дороги торчали пни. Деревья — клены, березы, тополя и сосны — были спилены. Неприютной выглядела пустая, покинутая людьми земля.

Нина задумалась. Вспомнилось, как на их улице от немецкой зажигательной бомбы вспыхнул дом. Вспомнились печальные лица жильцов, оставшихся без крова. Сердце охватила тяжелая грусть.

— Девочки, к вам можно втиснуться? — раздался за спиною голос Шуры Шлиховой.

Нина молча потеснилась.

— Вы что такие пасмурные? Давайте-ка лучше споем песню.

— А какую? — оживилась Аня.

— Нашу, комсомольскую.

Начали они вместе, одна — звонче, а другая — чуть-чуть мягче, нежнее.

Нина стала тихонько подпевать им. И вдруг песню подхватил весь вагон.

Надвигалось сумерки. Солнце купалось в розовом закате, тихо пламенело над дальним холмом… Внезапно в мелодию песни ворвался гул «мессершмитта». Самолет с воем пронесся над эшелоном. Пулеметные очереди с треском прошили дощатые стены.

Девушки в страхе попадали на пол.

Впопыхах Нина ударилась обо что-то твердое. Пальцы судорожно вцепились в чей-то сапог. Лицо прилипло к шершавому полу.

Вражеский истребитель давно исчез, по девушки все еще лежали кто где, напуганные, побледневшие.

— Подъем, девочки! Кажется, пронесло, — поднялась первой Шура Шляхова, отряхивая гимнастерку.

Только теперь Нина почувствовала поющую боль в плече.

— Вот и получили первое боевое крещение, — растирала она ладонью ушибленное место.

— Наверно, к фронту подъезжаем, — в раздумье проговорила Шура. — Скоро должны быть Великие Луки.

— Девочки, тише! Слышите, какой-то гул? — встрепенулась Аня, высовываясь наружу.

Все примолкли, и Нина уловила далекую канонаду. В груди зародился комочек тревоги.

Заскрежетали тормоза. Эшелон дрогнул и остановился.

— Наши соседи уже выгружаются, — подхватила свою винтовку и вещмешок с шинельной скаткою Нина и спрыгнула на мягкую насыпь. — А где же Великие Луки?! — оглядывалась она в недоумении вокруг.

— Был город и нет. Видишь, вон чернеет печная труба, в дальше — одни развалины, — показала направо Аня.

— Весь разрушили!

— Стройся! — прозвучала команда Никифоровой.

В сгустившихся сумерках девушки шагали среди развалин старого русского города. Все здесь сейчас дышало прифронтовой жизнью: где-то тарахтели грузовики, урчали тапки, доносились обрывки команд, из темноты куда-то шли солдаты…

В запасном полку

Девушки прибыли в запасной стрелковый полк. Несть о необычном пополнении моментально разнеслась по землянкам и блиндажам. Взглянуть на приехавших пришли отдыхающие бойцы.

— Смотри, да они и росточком-то с винтовку! — рассмеялся какой-то здоровяк младший сержант, уставившись на Аню.

— Братцы, воробьи припрыгали! — воскликнул другой.

— Шпингалеты, елки-палки! — говорил третий. — Куда вас гонят? Гильзы собирать?!

Эти слова тонули в дружном смехе бойцов.

— Тихо, братва! Майор ихний идет! — предупредил кто-то, и все примолкли.

Никифорова вернулась в сопровождении молоденького стройною лейтенанта с красной повязкой на рукаве. Он повел девушек в глубь леса, к землянкам, которые подполковник Чеботарев распорядился отдать им под временное жилье.

Когда Нина и Аня спустились вниз по ступенькам и оказались в просторной комнате, Обуховская воскликнула:

— Это же целый дом!

— Как наш класс в Вешняках… Инна, ты обратила внимание на лейтенанта? Симпатичный, правда?

Спустя несколько минут мишени девушек пошли по рукам бойцов. Нина подметила, как один из них, пожилой, с обветренным лицом, тыча в Анину мишень пальцем, с укоризной говорил рыжему ефрейтору:

— Гляди, Никола, вот это и «воробушки»! Все — в яблочко! А ты ржал, как колхозный жеребец.

— Ну, посмеялся, делов-то… — оправдывался тот.

— Молодцы! Утерли нам нос! — восхищались бойцы, разглядывая пробитые пулями листки.

Девушки были довольны: их, не обстрелянных еще, признала, можно сказать, старая гвардия.

Нина несла письмо, которое написала домой. Когда пересекала тропинку, выползавшую из леса на дорогу, послышался глухой топот копыт. Она остановилась. Приближался какой-то всадник. Отступив в сторону, присмотрелась.

«Да это же Степан…»

Лейтенант осадил разгоряченного копя в трех шагах от нее и соскочил на землю.

— Здравствуйте, Нина!

— Здравствуйте, товарищ лейтенант!

— Разрешите вас немножко проводить?..

Нина, потупившись, молчала. Ноги двигались будто помимо воли. Кровь прихлынула к лицу.

— Чем сегодня занимались? — пошел он рядом, держа коня в поводу.

— Винтовки пристреливали.

— Ну и как успехи?

— Все на «отлично».

— Здорово!

— На то мы и снайперы…

Шла Нина, слегка наклонив голову, словно что-то искала на дороге. Не было сил взглянуть на Степана.

А тот не мог оторвать своих глаз от нежно-смуглого лица девушки, ее черных кудрей, спадавших из-под пилотки прямо на плечи. Она нравилась ему все больше и больше. Хотелось сказать ей об этом сразу же, сейчас.

Лошадь покорно топала за своим хозяином. О ней забыли. Она то и дело косила глазом на траву и, заметив сочный куст пырея, потянулась к нему.

— Не балуй! — обернулся Степан и увидел алый куст иван-чая. «Красный цвет — знак любви». Он сорвал цветок и протянул Инне.

— Спасибо!

Она взяло лесной цветок и на миг почувствовала прикосновение руки Степана.

— Ни-на-а! Куда же ты запропала? Идем пистолет ТТ изучать! — послышался Анин голос. — А, это вы, товарищ лейтенант! — улыбнулась она лукаво. — Мою подругу задумали выкрасть?!

— А что? Вот посажу на коня — и к себе на батарею!

— Товарищ лейтенант! — шутливо погрозила Аня пальцем. — Извините, пожалуйста, нас ждут. До сайде пня!

И они побежали.

— Всего хорошего! До встречи! — крикнул вдогонку Степан.

Быстро пролетели дни в запасном полку, где девушки научились владеть и пистолетом, и гранатой, и автоматом применительно к условиям боевой обстановки. И вот в один из жарких дней июля, когда перекаленный диск солнца опустился за макушки сосен, к землянкам подкатили два грузовика.

— Это за нами! Приехали наконец-то! — услышав шум моторов, всполошилась Анн.

— А может, и не за нами…

В землянку вбежала Шура Шляхова:

— Девочки, забирайте свою амуницию — и по машинам!

Нина прощальным взглядом окинула обжитую за эти дни землянку и выбежала вслед за Аней и Полиной.

Девушки уезжали в боевые порядки 21-й гвардейской стрелковой дивизии. И только не было с ними Беллы Дрездиной. Она трагически погибла на стрельбах, так и не успев сделать выстрела по живому фашисту. Могильный холмик с красной фанерной звездою остался в лесу, под молодой березкой, у которой подруги похоронили ее.

На передовой

Под покровом ночи группа девушек-снайперов, в которую попали Нина, Аня и Полина, прибыла в один из батальонов дивизии.

Небольшая фронтовая землянка, отведенная комбатом для необычного пополнения, могла бы показаться лаже уютной, если бы не просачивавшиеся сквозь бревенчатую, присыпанную землею крышу приглушенные звуки пулеметных очередей. С непривычки Нина долго не могла заснуть. Лишь после полуночи прикорнула около спящей Анн.

— Подъем! — как будто издалека донесся певучий голос Шуры Шляховой, и Нина открыла глаза.

— Вставай живее, Нинок! — стянула с нее шинель Дня и выпорхнула наружу. — Ой, девочки, сколько тут ягод! — крикнула она.

Нина вышла и остановилась в узкой траншее. Шагах в пяти она увидела Аню, которая, позабыв обо всем на гнете, карабкалась наверх, к дикой малине.

Вдруг над головой свистнули нули и донесся стук пулемета. Нина инстинктивно присела. Ее взгляд испуганно остановился на Ане, которая плашмя свалилась на дно траншей. «Что с ней? Неужели убило?!» — ожгла страшная мысль.

Послышался топот сапог. Кто-то бежал по траншее.

— Наслали мне тут детсад, теперь мучайся, елки-палки! Кто разрешил высовывать нос из траншеи?! — ругался какой-то капитан. — Позиции мне тут демаскируете!

— Я хотела малины нарвать, — робко пролепетала Аня, приподнимаясь с земли.

— Жи-ва-я-а! — радостно закричала Нина.

Напитай смерил прищуренным взглядом Аню:

— Ефрейтор, вы понимаете, что здесь фронт, а не ягодный питомник? Фамилия?

— Что? — растерянно моргала глазами Аня.

— Ваша фамилия, ефрейтор?!

— Носова, товарищ капитан.

— Так вот, ефрейтор Носова, передайте своему командиру, чтобы сейчас же, на одной ноге, ко мне прибыли все! Скажете, комбат Рыбин вызывает.

Встревоженные случившимся, девушки друг за другом робко пробирались по ходам сообщения мимо глазевших на них бойцов.

— Смотри, братва, «воробушки» появились! — неслось им вслед удивленно и ласково.

Первой с докладом вошла к комбату Шура Шляхова. А минуты через две он вызнал всех девушек.

Они спустились по деревянным ступенькам вниз и оказались в просторной землянке. Рыбин рассадил их на скамейки. Кроме него за столом сидел еще один офицер, и тоже капитан — замполит. Фамилии у него была громкая — Булавин.

Комбат прохаживался у стола, заложив одну руку за портупею, а другой энергично рассекал воздух и рассказывал об обстановке на участке их батальона»

— Вот вы, ефрейтор… — остановился Рыбин против Нины.

— Ефрейтор Обуховская! — вскочила та со скамейки, лихо щелкнув каблуками.

— Сидите, сидите… Сможете ли вы по звуку летящей пули определить, из какого оружия она выпущена?

Нет. А почему? До только потому, что еще, как говорится, пороха не нюхали. Сегодня мне пришлось быть свидетелем нелепейшего случая. Это — чепе! — повысил он голос, останавливая свои потемневшие глаза на Ане. — Ефрейтор Носова… Садитесь!.. Из-за какой-то малины чуть не поплатилась жизнью! Не забывайте, враг на каждом шагу подстерегает вас! Мы его — тоже! И нам надо беречь себя, а фашистов уничтожать! А для итого вам сначала необходимо обвыкнуть на передовой, научиться некоторым хитростям нашей, на первый взгляд немудреной, фронтовой науки. С этого и начнем…

Рыбин подошел к телефону, крутнул ручку зуммера:

— Алло, Новиков? Зайди ко мне.

Вскоре в землянку вошел худощавый подтянутый лейтенант, козырнул.

— Как там у тебя? — спросил Рыбин. — Немчура не шалит?

— Да нет, тихо пока.

— Чем занимался?

— Посты проверил да за письмо взялся. Матери надо написать.

— Ты, кажется, из Рязани?

— Да, из Михайловского района.

Аня даже привстала со скамейки. Еще один земляк!

— Ты вот что, Николай, — в раздумье проговорил Рыбин, — небольшой фейерверк на правом фланге устрой фрицу для острастки, — он глянул на часы. — А я через пять минут загляну к тебе в гости. С девчатами.

— Есть устроить фрицу фейерверк, товарищ гвардии капитан! — улыбнулся Новиков и выбежал из землянки.

— Всем за мной! — комбат надел пилотку. — Выше ходов сообщения носа не высовывать!

Рыбин быстро шагал по траншее. Девушки едва поспевали за ним. Шествие замыкал сержант-автоматчик.

В березняке, куда уткнулась траншея, остановились. Справа неожиданно защелкали выстрелы, и тут же отозвалось гитлеровцы. Пули с неприятным свистом сверлили над головой воздух, резко ударяли в бруствер, взбивая фонтанчики земли.

Нина в испуге опустилась на дно траншеи, прижимаясь щекой к ее шершавой глиняной стене. Подруги, кто где был, тоже спрятались в укрытия поглубже. И лишь один Рыбин хладнокровно стоял на месте: траншея была отрыта в полный рост.

Девушки, глядя на него, тоже встали. Он будто и не заметил их минутой робости.

Глухо застучал немецкий пулемет.

— Это фриц из ручника пехотного МГ-34 бьет, — проговорил Рыбин. — Как палка по сырому частоколу выбивает. А пули пролетают с отрывистым присвистыванием, будто плетка траву сечет…

Пулемет смолк. Четче стала слышна трескотня автоматов.

— А это «шмайссеры». Их пули свистят мягче, с шуршанием, они тупоносые и меньше калибром.

— Товарищ капитан, что такое «шмайссер»? — спросила Нина.

— Автомат немецкий… Ну как, девчата, теперь отличите фрицевский автомат от пулемета по выстрелам и по полету пули?

— Отличим, товарищ капитан, — не очень уверенно ответили они.

Несколько дней сам комбат и командиры подразделений приучали девушек к боевой обстановке, рассказывали им о вооружении противника, о различных своих уловках и хитростях, без которых воевать с таким ко-, парным врагом, как фашисты, нельзя.

С прибытием в батальон девушек бойцы преобразились, повеселели. Они их жалели, берегли для них конфеты, которые получали вместо сахара, говорили: «Это нашим снайперятам». Но были и такие, которые чересчур навязывались в «женихи». С такими по-своему расправлялась Аня. Она выпроваживала из землянки зачастившего навязчивого кавалера и, захлопывая перед ним дверь, пела частушку:

Неудачливому донжуану бойцы потом не давали прохода, подшучивали на каждом шагу. Один такой в сердцах обозвал Аню чижиком, и это словцо навсегда прилипло к ней. Даже подругам оно поправилось. Аня скоро привыкла и не обижалась, когда ее окликали не по имени, а по прозвищу Чижик.

Наставник Санин

Как только девушки освоились с обстановкой на передовой, их прикрепили для стажировки к опытным бойцам-снайперам. Наставником у Нины стал сержант Санин, который имел на счету более полусотни уничтоженных фашистов.

— Товарищ гвардии сержант, ефрейтор Обуховская и вам на стажировку прибыла! — представилась Нина, войдя в землянку.

— Здравствуй, дочка. Проходи поближе, присаживайся, — снайпер отложил в сторону чучело, которое набивал травой. — Значит, ко мне подучиться прислали? Предупреждал меня давеча взводный, жду. Ты никак снайперскую школу закапчивала?

— Так точно, товарищ гвардии сержант, — привстала чуточку со скамейки Нина.

— Это хорошо. А я вот самоучкой, тут, на фронте, снайпером стал. В мирной жизни, правда, кой-когда с ружьишком за зайцем бегал на лыжах, а война заставила на фашистов охотиться. В школе-то, небось, учили, как выбирать место для засады, отрывать ячейку, маскироваться?

— Учили.

— Согласно уставу оно, конечно, выбирается перед линией обороны, ближе к врагу. На фронте, однако, всяко бывает, действуем по обстановке. Или в нейтральной полосе засаду устраиваем, или прямо из траншеи «охотимся». Ну, перво-наперво, начнем с выбора места засады. Идем-ка в траншею. Там, как говорится, тебе и все карты в руки, — поднялся Санин и взял свою винтовку, которая лежала на столе.

Они вышли. Санин подтянул потуже ремешок каски.

— Это наша спасительница. Не раз выручала в бою, — он ткнул пальцем во вмятину с правой стороны. — Без каски на «охоту» выходить нельзя. Кстати, разговаривать громко в траншее тоже опасно: немецкие разведчики подслушивают. На голоса фрицы и мины бросить могут.

Около поворота, где траншея вильнула в заросли, он остановился. Рядом оказалась ниша. Санин пригнулся, подавая знак рукой Нине. Она присела на корточки рядом и увидела узкую полоску щели, сквозь которую как на ладони видна была нейтральная полоса.

— Это, можно сказать, запасная точка, — шепотом произнес Санин. — Она может потребоваться, когда пойдем в наступленье. А теперь гляди, где, по-твоему, лучше выбрать место для засады? Немец отсюда в семидесяти метрах, кое-где до сотни наберется. Ихние позиции по краю болота проходят, у леса.

Нина приникла к щели. Перед нею была ложбина, которая далее переходила в болото. Справа виднелась уцелевшие от обстрела кусты ивняка. Участок слева был сплошь покрыт воронками. Трава, выкошенная пулеметным огнем, спеклась на солнце. Среди одной плешины зияла большая бомбовая воронка.

— Мне кажется, вон у той воронки можно ячейку делать, — сказала нерешительно Нина.

— Верно, фрицы не догадаются, что нош снайпер в засаде почти на голом месте. Только тут все решает искусная маскировка. Свежую землю надо по дну воронки разбросать. И в случае чего в ней от обстрела можно спрятаться. Каждая «охота» свое назначение якает. Выслеживать фрицев можно прямо из траншея. К примеру, надо выявить пулеметную точку или снайпера. В таких случаях в пяти-шести метрах от меня помощник-боец покалывает из траншеи чучело в каске или ползает с ним, то я дело высовывая ложную спину. Фриц на это иногда клюет… При солнце снайпера часто выдает оптика, и мы этим пользуемся. Не забывай, дочка, что и они наших неопытных снайперов так же ловят. Поэтому оптику надо маскировать с учетом местности, времени года к погоды. К примеру, обматывать тряпицей под цвет травы или земли, а зимой — марлей… Недавно у них тут тоже снайпер объявился. Осколок зеркала мне добрую службу сослужил. Приладил я его на палку к чучелу и замаскировал на ложной полиции. Три дня выжидал. Все-танк клюнул фашист на мою приманку и сам попался. Как щука на живца!

Нина внимательно слушает опытного снайпера. Для нее все это ново и интересно. В школе была теория, а здесь, на практике, все выглядят совсем по-другому, все сопряжено с опасностью для жизни.

— А еще, — продолжает Санин вполголоса, — нас, снайперов, командование часто использует при наступлениях. Сначала знакомимся с местностью, всеми ихними огневыми точками, устраиваем по две-три запасные ячейки. Ну а когда наступление — наше дело упредить вражеских пулеметчиков, автоматчиков и снайперов. Немецкие снайпера на всякие уловки идут. Чучело показывают да еще гармошку губную ему примастырят. Слышно — играет. Но не спеши, слушай острее. На самом-то деле играет на гармошке другой, взаправдашний фриц, что я траншее прячется. А то бывает, что-нибудь на нейтральную полосу подбросят… Высунешься полюбопытствовать — и поминай как авали. Много всяких случаев бывает…

— Я недавно читала в «Фронтовике», как фрицы заминировали своего офицера.

Во-во, нашу газету почитывай, дочка, и запоминай. Ну а теперь пошли по домам. Перед «охотой» перво-наперво надо как следует отдохнуть…

С первой в своей жизни боевой «охоты» Нина возвращалась уставшей. Гимнастерка была грязной и мокрой от росы. Лицо припухло от комариных укусов. Глина слезились. Хотя и никого не подстрелили, но на душе было радостно. Санин, когда они благополучно выбрились из засады, похвалил:

— А ты, дочка, молодец! Тебя и учить-то почти нечего: все делаешь правильно, словно снайпером и родилась.

Всему этому в снайперской школе учили, — отвечала и в его похвалу Нина, добрым словом вспоминала своих учителей и особенно взводную Мудрецову.

— Завтра я доложу комбату о нашей вылазке. И тебе, пожалуй, разрешат выходить на задания самостоятельно, — сказал на прощанье Санин, ласково окинул взглядом невысокую фигурку Нины и повернув к своей землянке, сокрушенно вздохнул: Совсем ведь дите, а тоже — вони! Эх, война-война, нет от тебя, проклятой, спокоя ни малому, ни старому».

Едва Нина зашла в землянку, подскочила Аня:

— Что это ты, как ясное солнышко, светишься? Фрица подстрелила?

— Нет, Чижик. Зато теперь охотиться» начну самостоятельно.

— Это ж здорово, Нинок!..

Робкий стук в дверь прервал ее.

— Кто там? Входите!

В землянку заглянул батальонный военфельдшер Свинцов.

— Девчата, вам бинты или что другое из медицины не надо?

— Все у нас пока есть, товарищ младший лейтенант.

— Ну, тогда я пошел. Забегу в другой раз.

Свинцов скрылся.

— Что-то часто стал он забегать! Наверно, в кого-то влюбился.

— Возможно, — вздохнула Аня и поставила перед подругой котелок с кашей, кружку кипятку и к ней — две кусочка сахара…

Лицом к лицу с врагом

В августе 1943 года начальник политотдела 3-й ударной армии полковник Ф. Я. Лисицын сообщал командованию Центральной женской школы снайперской подготовки: «…Девушки-снайперы, обучавшиеся в вашей школе, 7. VIII. 1943 г. вышли на «охоту». К исходу дня 12 августа, за шесть суток, все… открыли личные счета, уничтожив 179 оккупантов. Первая открыла счет ефрейтор Скрипочкина. Лучшие показатели имеют: ефрейтор Ускова, истребила 9 немцев, ефрейторы Болтаева и Голеня, истребили по 8, ефрейторы Жаркова, Макарова и сержант Крамерова — по 7, ефрейторы Скрипочкина, Шляхова, Крестьянинова и Обуховская — по 6, ефрейторы Прядко и Маринкина — по 5 немцев[3].

…Дневальная Соня Кутломаметова приоткрыла дверь землянки. Августовская ночь пахла настоями лесных трав. Из глубин неба сверкали серебряные точечки звезд. И вдруг тишина потонула в дрожавшем лае немецкого сторожевого пулемета.

«Пора будить девочек», — вздохнула жалостно Сопя, зная по себе, кок трудно, если не доспишь. Она прикрыла дверь и подошла к Нине. Стояла минуту-другую, глядя на осунувшееся лицо подруги, затем легонько дотронулась до ее плеча.

Нина нехотя поднялась и, размяв щеки шершавыми мозолистыми ладонями, с минуту бессмысленно смотрела на чадившую коптилку. Хотелось вновь упасть в постель и уснуть. Но привычным усилием воли она взяла себя в руки. Тревожная мысль о предстоявшей «прогулке» к вражеской передовой да несколько пригоршней холодной воды вывели ее из состояния сонной одури.

— Нина, идем? — полушепотом сказала Полина.

— Пошли.

— Счастливого пути и возвращения, девочки! Ни пуха ни пера! — напутствовала их Сопя.

…В ночной мгле затаился враг. До него рукой подать, какая-то сотня шагов… Почти на середине этого пути воронка, которую днем Нина выбрала для засады. И теперь подруги но-пластунски пробираются к ней. Каждое движение в нейтральной полосе сопряжено с опасностью. В любую секунду шальная пулеметная очередь может пригвоздить к земле.

Первой ползет Нина. Роса холодит лицо. Гимнастерка отволгла[4]. Местами уже хлюпает вода: болото. Осока режет лицо, шею, руки. Тело напряжено. Девушки готовы ко всяким неожиданностям.

Вдруг небо вспыхивает. Ракета! Нина замерла, уткнувшись лицом в торфяную жижу. И тогда хлестанул трассирующими очередями фашистский пулемет. Пули буравят над головою тьму ночи.

Смолкли выстрелы, и вновь зловещая тишина. Выждав с минуту, Нина осторожно двинулась вперед.

«Уже должна быть воронка, — с тревогой подумала она и неожиданно сползла куда-то вниз. Рука ощутила что-то колкое. — Можжевельник! Тот самый!»

Сильный шорох насторожил Полину. Она всматривается во мглу, но подруги не видно. Сердце обволакивает холодная тревога. Губы шепчут:

— Ни-на-а, где ты?

— В воронке… Свалилась…

Близился рассвет. Первые проблески зари высветили небо. Над вражескими позициями курится легкий туман. Тихо. Пулеметы молчат. Где-то рядом замаскировалась Полина. Раза два Нина поворачивала в ее сторону голову, но не заметила подруги. В том месте, где укрывалась Полина, лишь ветер волнами пробегал по густой осоке. До нее два-три метра, а не разглядишь.

«Неужели и сегодня впустую проторчим, только комаров кормить будем», — досадует Нина. Ее взгляд скользит по пригорку и замирает. В дымке тумана появилась пушка, возле нее возилась прислуга. Рядом стоял фашистский офицер и осматривал в бинокль наши позиции.

— Один, два… пять, — считает Нина.

— Ни-на-а, видишь поживу? — долетел взволнованный шепот Полипы.

— Ви-жу-у…

— Бей, даю ориентиры.

В оптическом прицеле возникло лицо молодого солдата. «Как трудно стрелять… Его, наверное, дома мать ждет…» Палец секунду медлит… и плавно нажимает спусковой крючок.

Над упавшим склонились двое других. И эти остались лежать у колес пушки. Остальные спрятались за щит. Офицер оторвал от глаз бинокль и что-то приказал. Артиллеристы бросились к ящику со снарядами.

— Ни-на-а, добиваю этих сволочей! За папу с ними рассчитаюсь! Проследи и скорректируй!

Два дня назад мать Полины прислала письмо с горьким известием: отец погиб в боях под Орлом.

Сухо щелкнули еще два выстрела. Один из солдат упал на лафет. Затем стал оседать на землю офицер. Фуражка с высокой тульей свалилась с его головы на траву. И только один оставшийся в живых гитлеровец успел спрятаться в траншее.

Не прошло и четверти часа, как шквальный огонь обрушился на наши позиции. Над головами снайперов свистели пули. Неподалеку рвались мины, с воем жужжали осколки. В ушах звенело от разрывов. Подруги замерли в своих ячейках: лишнее движение — смерть.

Обстрел прекратился внезапно. Стало так тихо, что Нина услышала, как тикают на руке часы.

— Полина, не задело?

— Нет, — послышалось в ответ.

— Тогда полный порядок!

Нина взглянула на пригорок, где у молодого осинника одиноко стояла пушка и валялись убитые враги. Гитлеровцы не приближались к своим мертвецам, опасаясь снайперов-«невидимок». И Полипа смотрит туда же. «Что, съели?! — шепчет она с яростью. — Будете теперь сидеть в своих норах, как крысы, убийцы проклятые!..»

…В землянке подруги попали в объятия Ани.

— Ой, вернулись! Живые! — бурно радовалась она. — А я-то думала… Ведь такой обстрел был!

— Живы, Анка! Сегодня фрицы сполна получили нашего гостинца. Полина даже офицера на тот свет отправила.

— А нам уже артиллеристы позвонили. «Ваши девчата молодцы, — говорят, — пять фрицев уложили. Как вернутся, поздравьте их от нашего имени».

И Аня пожала им руки, потом спросила:

— Ну а теперь хвалитесь. Сначала ты, Нинок. Сколько фрицев ухлопала?

— Троих! — Нина устало присела на скамейку, положив каску на стол. — Первого трудно было, жалко: совсем мальчишка. Смотрит на паши позиция и рукою глаз трет, видно, не выспался…

— Чего их жалеть, гадов! Они вон моего брата не пожалели, когда из горящего танка вылезал! — Аня гневно притопнула ногой. — А в «Комсомолке» за пятое августа что писали? Танковые рвы у Минеральных вод, Ессентуков и Кисловодска завалены трупами и залиты кровью. Ни стариков, ни женщин, ни детей не жалеют!

В дверь постучали. Аня примолкла. Вошел комбат и остановился у входа, всматриваясь в полумрак землянки.

— Где тут наши отличившиеся?!

— Вот они, товарищ гвардии капитан, — посторонилась Аня.

— Молодцы, гвардейцы! Поздравляю вас с первой боевой удачей! И впредь так же уничтожайте захватчиков, пока не вытурим их с советской земли! — крепко пожал Нине и Полине руки.

— Служим Советскому Союзу! — взволнованно и дружно ответили девушки.

На другой день их поздравляли и ротный, и взводные, и бойцы. Но более всего обрадовала Нину весточка от Степана. Она получила от него письмо.

…С каждым новым фронтовым днем у девушек-снайперов рос счет убитых оккупантов. О воспитанницах Центральной женской школы снайперской подготовки пошла громкая слава. Во фронтовых многотиражках появились очерки и заметки о них. Так, армейская гавота «Фронтовик» за 18 августа 1943 года в передовице, подписанной гвардии капитаном И. Кухальским, писала: «За 10 дней «охоты» 8 отважных дочерей советского народа вычеркнула из списка живых 82 немецких оккупанта. Девушки-снайперы мстят за слезы и страдания советских людей… Слава мужественным истребителям фашистского зверья — девушкам-снайперам!»

Невель

Стоял октябрь. Дивизия с боями теснила фашистов к Невелю. В полосе ее наступления у гитлеровцев были такие сильно укрепленные опорные пункты, как Кондошки, Дубровки, Житии, Грибово, Ушакино и высота 173,9. Бои развернулись на подступах к городу жестокие. Вместе с гвардейцами своего батальона выметали с советской земли оккупантов и девушки-снайперы.

На окраине одной из деревенек, из которой были выбиты гитлеровцы, Нина увидела обожженные трупы — женщина и пятеро детей, привязанных к ней проволокой. Потрясенная, она долго смотрела на эту страшную картину. Руки до ломоты в пальцах сжимали снайперскую винтовку. Подлое зверье!..

И вот наконец Невель.

Танки и автомашины, на которых прорвались в город гвардейцы дивизии, мчались по улицам. Нина и Аня сидели в кузове автомашины. Каски надвинуты на лоб, винтовки наготове.

В центре города ударила пушка. Это одна из «тридцатьчетверок» на ходу выстрелила по зданию, где висел флаг с фашистской свастикой. Открыли огонь и другие танки. Часть наших пехотинцев спешилась и рассыпалась группами по улицам.

Не ожидавшие появления советских гвардейцев, оккупанты выпрыгивали на улицу из окон, выбегали в двери, но повсюду их настигало возмездие.

Выкуривали оккупантов на зданий и укрытий своими меткими пулями и отважные подруги-снайперы.

Однако кое-где гитлеровцы успели организовать оборону и оказали упорное сопротивление. Ожесточенный бой шел у железнодорожной станции. Падали, обагряя кровью мостовую, гвардейцы, но их боевые друзья упрямо рвались вперед. Отважно бились за станцию бойцы старшего лейтенанта Рудых, а гвардейцы лейтенанта Хелина захватили стоявший на парах состав. Фашисты собирались отправить несколько сотен юношей и девушек в Германию. Вовремя меткий снаряд нашего танка угодил в топку паровоза.

…Только к вечеру стихла стрельба. Гитлеровцы оставили город и откатились на новый оборонительный рубеж. Наши войска вступили в Невель.

Нина и Аня, уставшие от боя, прикорнули в обнимку прямо на полу в каком-то пустом доме рядом струпной бойцов своего батальона.

Утро встретило жителей города мирной тишиной. Невельчане вышли на улицы чествовать своих освободителей. Объятия, поцелуи, слезы радости… Нине запомнился один эпизод. Она остановилась у колодца, чтобы напиться. В это время к ней подошла женщина в черном платке и обессиленно ткнулась ей в грудь.

— Пришли, мои милые! — запричитала она. — Ой же ты, моя касатка, а моя разнесчастная доченька не дождалась вас! Лежит она в сырой землице! Убили ее проклятые изверги!

— Не плачьте, тетенька! Не плачьте. Мы отомстим за вашу дочь! — успокаивала ее Нина.

Потом к Обуховской подбежала с цветами девчушка лет десяти — двенадцати. Нина поцеловала ее в бледную щечку…

На другой день Шура Шляхова принесла от замполита газету «Красная звезда», собрала всех подруг в кружок и начала читать. Крупным шрифтом был напечатан приказ Верховного Главнокомандования генералу армии А. И. Еременко, в котором говорилось, что 21-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Д. В. Михайлова особенно отличилась в боях за освобождение Невеля, поэтому ей присваивается звание — гвардейская Невельская.

«Я мщу за слезы Украины!»

Октябрь был на исходе. Осенняя хмарь зависла над позициями батальона. Лишь изредка проглядывало солнце. Беспрестанные дожди заливали ходы сообщения, на дне траншеи хлюпала липкая грязь.

На «охоте», когда приходилось часами выслеживать врага, притаясь где-нибудь в воронке от снаряда, ватные телогрейки девушек промокали насквозь. За ночь еле успевали отогреваться и просушить одежду у маленькой самодельной печурки. Больше всего налегали на чай, от которого через час-другой переставали выбивать барабанную дробь зубы, а по телу расходилось приятное тепло.

Накануне праздника Великого Октября Булавин собрал парторгов и комсоргов рот. От девушек-снайперов на активе присутствовала Шура Шляхова.

В земляке подруги с нетерпением ожидали ее возвращения.

— Шурочка, что новенького там, наверху? — встретила ее у порога Аня, помогая снять намокшую телогрейку.

— Чижик, наперед не забегай! Дай человеку хоть перевести дух, — сказала Маринкина.

— Девочки, внимание! — хлопнула в ладоши Шура. — Завтра у нас комсомольское собрание. Сам Булавин придет. На этот раз будьте поактивнее. Не подведете, родненькие?

— Не подведем!

— А что том наша Любочка Макарова пишет? — подошла к подруге Аня и заглянула в блокнот. — О нас?

— Да ну тебя, Анка, не мешай, — прикрыла та рукой исписанный листок.

— Ладно, пиши! Может, эдак лет через десяток твои мемуары где-нибудь в журнале или в книге прочитаем.

— Девочки, отбой!

Клава Прядко привернула коптилку…

Раннее утро предвещало погожий день: сквозь разорванные края дымчатых облаков над горизонтом выглянуло солнце, лучи его проникли в траншеи и заблестели в отстоявшихся лужицах. Шальной ветер сгонял с неба остатки кучевых облаков за дальние холмы. Нина, стоявшая в узком проходе траншеи, смотрела на пожелтевшие листочки, которые ветер срывал с березы и бросал к ее ногам, словно золотые монеты. Недалеко послышались шаги. Она обернулась, увидела Булавина и скорее юркнула в землянку.

Вскоре он вошел и остановился у входа:

— Доброе утро!

— Здравствуйте, товарищ гвардии капитан! — встали девушки.

— Проходите, товарищ гвардии капитан, — пригласила Шура Шляхова. — Садитесь, — и пододвинула к столику деревянный ящик, который со скрипом прогнулся под грузным телом Булавина.

— Раздавите, товарищ гвардии капитан, — заулыбалась Аня.

— С ума сошла! — дернула ее за гимнастерку Нива.

— Постараюсь не раздавить, — улыбнулся глазами Булавин. — А «стульчики» у вас ненадежные. Видно, долго засиживаться тут не собираетесь?

— Так точно, товарищ гвардии капитан! Фрицев побыстрее вытуривать надо с нашей земли!

— Правильно рассуждаете, гвардии ефрейтор Носова, гнать их надо в три шеи. Ну, мы малость отвлеклись, елки-моталки. А теперь, девчата, давайте собрание начинать.

— На повестке один вопрос, — наклонилась над блокнотом Шура Шляхова. — «Как мы встречаем 26-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции». Кто за данную повестку?.. Единогласно. Какие будут мнения по составу президиума?

— Два человека.

— Персонально?

— Шляхову!

— Обуховскую!

— Я предлагаю еще ввести в президиум коммуниста Булавина, — сказала Шура Шляхова. — Возражения есть?

— Нет! — поддержали ее подруги.

— А теперь разрешите предложить вашему вниманию небольшой доклад, — голос Шуры дрогнул, но она быстро справилась с волнением. Говорила недолго, почти не заглядывая в свой блокнот, но так, что каждое слово западало девушкам в душу. Особой болью и гневом дышали ее последние фразы:

— Оккупанты бесчинствуют на нашей земле. Они хотят сделать нас рабами. Мы с вами свидетели всего этого. И у каждой из вас есть свои счеты с фашистами. Я мщу за слезы Украины! Аня Носова — за погибшего брата! Полина Крестьянинова — за отца! Вместе с Ниной Обуховской она уничтожила недавно расчет немецкой пушки и офицера. Открыла счет Соня Кутломаметова и другие девушки-снайперы. Но это только начало! Мы будем бить и бить проклятых фашистов, пока их ни одного не останется на нашей советской земле.

«Смерть немецком оккупантам!» — вот наш боевой девиз.

— Кто желает выступить?

— А что тут много разговаривать. Истреблять надо фашистов и точка! — сказала Макарова.

— Правильно говорит Люба!

— Пусть Нина Обуховская скажет, — приподнялась Аня, — как они с Полиной Крестьяниновой уничтожили расчет.

— Комсомольцы просят, — повернулась к Нине Шляхова.

— Да что там рассказывать? — поднялась в смущении Нина. — Как обычно, выбрали место засады… А утром, когда фрицы выкатили пушку, подбили расчет…

Она умолкла и растерянно посмотрела на Полипу.

— А как ты думаешь встречать праздник? — видя ее заминку, подбодрила Шляхова.

— Я считаю, что надо всем «поохотиться» и настрелять фрицев побольше.

— Правильно! Правильно говорит Обуховская! — сразу раздалось несколько голосов.

— Тише, девочки! Давайте выступать по очереди. Кто еще? Давай, Носова.

— У меня с фашистами свой счет! — Голос Ани был жестким. — А предложение у меня будет такое: седьмого ноября после «охоты» собраться за фронтовым столом.

— Молодец Носова! — отозвалась Маринкииа. — Обязательно надо всем вместе отметить наш праздник.

— Разрешите мне? — встал Булавин.

— Пожалуйста, товарищ гвардии капитан.

— Товарищи! — взгляд капитана задержался на Ане. — Враг жесток, коварен. Но мы должны его вымести с нашей земли. И вы совершенно правильно понимаете задачу нашей партии здесь, на фронте. Фашисты уже обломали свои клыки о Москву. Получили по заслугам под Сталинградом и на Орловско-Курской дуге. Выходит, елки-моталки, треплем мы фашистов за загривок по всем статьям! Все вы видели, как фрицы драпали из Невеля…

— Видели!

— Почуял фашист нашу силушку. И теперь кишка тонка у Гитлера, чтобы наше наступление остановить. Урал вовсю гонит броню сюда, на фронт, а мы ею ломаем оккупантам хребет. Ваша задача как снайперов нанести врагу возможно больший урон в людской силе. Правильно тут гвардеец Обуховская внесла предложение — день годовщины Октября встретить по-снайперски — нащелкать, как она точно выразилась, побольше этой мрази. Пусть ваша солдатская пуля разит врага в самое сердце!..

Последний бой Ставского

Нина вышла из землянки. Глазам стало больно от ослепительной белизны: на солнце искрился свежий снег. Еще вчера земля лежала черная, обожженная взрывами, а сейчас выглядела стерильной, словно перебинтованная чьими-то заботливыми руками. Лишь кое-где у ходов сообщения пестрели пучки увядшей травы, напоминая об ушедшей осени.

— Нина, ты куда пропала? — донеслось из землянки.

— Иду! — откликнулась она, сгребая с кромки траншеи горсть пушистого снега. Войдя в землянку, незаметно сунула его за ворот Ане.

— Ой, Нин-на-а! — заплясала на месте Аня, вытряхивая холодный комочек. — Ну, погоди!

— Снег выпал? — приподнялась с лежанки Полина. — А мы залегли тут, как суслики в поре, и ничего не видим.

Вошла Шура Шляхова. Ее вызывал комбат. Лицо ее, румяное с мороза, загадочно улыбалось.

— К нам в батальон едет… — обвела она всех своими большими голубыми глазами: — депутат Верховного Совета СССР, корреспондент «Правды» писатель Владимир Петрович Ставский.

— Ой, какой большой человек к нам едет в гости! — воскликнула Аня. — Никогда еще живого писателя не видела.

— Так что, подруженьки, давайте наводить марафет.

— Это мы, Шурочка, мигом! — подхватив с лежанки свою шинель, Аня повесила ее на гвоздь. — Нина! Полина! Шевелитесь! Нечего прохлаждаться.

— Угомонись, Лика. Не спеши. Сначала пойдем пыль из одежды повыколотим на снегу.

— Ценное предложение, Нинок! Идем…

Вечером в землянку вошел Ставский. Высокий, плечистый, он ссутулился у порога. Кирзовые сапоги, выглядывавшие из-под плащ-накидки, облеплены были грязью. Снег, что выпал ночью, растаял, и теперь окопная жижа липла к ногам.

— Здравствуйте, мои дорогие снайперята! — пророкотал в полутьме землянки его задушевный бас.

Девушки кто с любопытством, кто с робостью смотрели на него.

— Здравствуйте! — несмело приветствовали они гостя.

— Проходите, пожалуйста, сюда! Садитесь! — чуточку волнуясь, Шура Шляхова пригласила Ставского к столу.

— Ну как, герои, бьете тут фашистов?

— Бьем помаленьку.

— Молодцы! Даже Михаил Иванович Калинин знает про ваши боевые дела. Он просил передать вам большой привет.

— Сам Калинин? — тихо переспросила Аня.

— Да, — улыбнулся Ставский.

— Спасибо! И ему передайте наш большой снайперский привет! Скажите, что мы еще лучше будем воевать! — радостно заговорили девушки. Оказывается, о них знают в Кремле, в самом правительстве!

Нина не отводила от Ставского завороженных глаз, слушая, как ласково рокочет его голос. Вот он повернулся к Ане и, улыбаясь, спросил:

— Ты откуда такая, птичка-невеличка, сюда прилетела?

— А я вовсе и не птичка!

— Как не птичка? А бойцы Чижиком зовут, — подала голос Маринкина.

— Выходит, я угадал! — весело рассмеялся Ставский.

— Угадали, товарищ писатель.

— Так откуда же ты?

— Из Рязани. И Полина вон тоже из Рязани.

— Рязанцы, значит. — И с улыбкой добавил: — Косопузые.

— Неправда ваша! Какие же мы косопузые?

— А ну-ка встаньте. Вот так, ровнее… Ну, что я говорил! Смотрите, пряжечка-то немножечко на боку. — И уже серьезно в ответ на оживленные улыбки подруг сказал: — Много патриотов дала рязанская земля…

Нина видит — глаза Ани светятся гордостью. Вот, мол, какие мы, рязанцы!

— …Я собираюсь про вас, снайперов, книгу написать, — продолжал Ставский, — рассказать, как вы храбро сражаетесь за нашу советскую Родину. Ну а теперь хвалитесь, рязаночки, сколько фашистов уничтожили?

— Тринадцать. И у Полины столько же.

— По чертовой дюжине? Хорошо! Ну-ка, выкладывайте, как на них «охотились»!

Аня сбивчиво рассказывает, как она зажмуркой подстрелила фашистского разведчика, как, отражая контратаку гитлеровцев, метким огнем остановила отделение немецких автоматчиков, которое по кустарнику пробиралось в тыл взвода.

Ставский сосредоточенно слушает. На его лице, у глаз и на лбу, залегли морщинки.

— А песни петь умеете? — спросил Ставский, когда все разузнал до капельки про боевые дела девушек.

— Умеем. У нас Аня лучшая солистка.

— Так вот почему тебя Чижиком прозвали?! Ну-ка, ну-ка. Чижик, давай споем!

— А какую песню, товарищ писатель?

— «Священную войну».

Они спели «Священную войну», потом — «Дубинушку».

Ставский встал, посмотрел на часы и сказал:

— Кажется, я загостился у вас. Спасибо вам за песни, милые девушки!

— Приходите еще к нам.

— Обязательно зайду!

От его слов на Нину дохнуло отцовским теплом.

— А почему вы нас обо всем расспрашивали и ничего не записали? — не вытерпела Аня, которую беспокоил этот вопрос: обещал про них написать, а даже блокнота не вытащил из кармана.

— У меня все здесь, — поднес Ставский руку к голове. — Это самый надежный блокнот. Ясно, Чижик?

— Так точно, товарищ писатель!

Ставский еще раз попрощался и шагнул в темноту.

Переменившийся ветер гнал с далекой Балтики хмурые облака. Сырой и пронизывающий холод пробирал до костей. Нина замаскировалась в траншее неподалеку от разведчиков. У нее своя боевая задача — поддержать наступление гвардейцев снайперским огнем.

Томительны минуты ожидания пород боем. Беспрестанные тревожные мысли теснится в голове.

Внезапная легкая дрожь прошла по земле — вдалеке ахнули залпы наших пушок. Черные фонтаны дыма искромсанной земли поднялись среди укреплений врага.

— Но страшно? — услышала знакомый голос Нина.

Она обернулась и увидела Ставского. On шел по траншее в ее сторону. Из-под распахнувшейся плащ-накидки блеснули ордена Красного Знамени.

— Привыкла, — ответила Нина.

— То-то, вяжу, прижалась к мотушке-землице… И правильно делаешь. Глубже зарывайся, дочка! Сейчас война — не то, что было в гражданскую, — в прошел далее по траншее к бойцам, лежавшим у пулемета.

Артобстрел переместился в глубину фашистских полиций, и Нина увидела поднявшихся в атаку бойцов.

Гвардейцы бегут налегке. Сапоги тяжело месят глубокую грязь. Автоматы наизготовку. В центре с поднятым пистолетом Рыбин. Еще несколько десятков шагов — в первые траншеи врага. «Ну, миленькие, поднажмите чуточку! Совсем немножечко осталось!» — мысленно торопит их Нина.

Вдруг длинной очередью хлестанул оживший вражеский пулемет. Упали на перепаханную снарядами пашню недобежавшие бойцы. Пули зло клевали землю. Обуховская лихорадочно искала гитлеровский пулемет. Скорее, скорее!! По слуху, его треск доносился с левого фланга. Присмотрелась. Вспышки выстрелов сверкали среди голых кустов ивняка за первым поясом фашистских траншей. Спокойнее! Она разглядела в бинокль зеленую с малыми рожками каску и выстрелила по ней.

Пулемет смолк.

Залегшие бойцы поднялись и побежали вперед Среди них маячила знакомая рослая фигура Ставского.

«Ах, зачем же он?» — с тревогой подумала Нина, глядя на изгрызанную снарядами и минами нейтральную полосну земля, где осталась неподвижно лежать несколько бойцов.

Пехотинцы добежали до вражеской траншеи. Летят гранаты… Бой идет в ходах сообщения…

Немцы были выбиты. В их насаженных, добротных укреплениях теперь хозяйничали разведчики и гвардейцы рыбинского батальона. Они спешили оборудовать щели с обзором в сторону отступившего врага.

Нина тоже перебралась к ним я готовила для себя место засады.

— И ты здесь? — услышала она голос Ставского. — Молодец! Только маскируйся лучше и щель обзорнее делай. Вот так… Побыстрее, а то сейчас фашист «концерт» откроет. Позиции-то проворонил. И поделом! Как говорится, что с возу упало, то пропало…

И правда, через четверть часа сплошной гул канонады окутал новые позиции гвардейцев. В разрывах вздымались фонтаны земли, огня, летели к небу обломки бревен и гибли, гибли бойцы.

Обстреливали и кромсали нашу оборону гитлеровцы около получаса, но для Нины они показались целой вечностью. Сжавшись в комочек, она лежала, закрыв голову обеими руками. В ушах гудело и ухало. Неприятной дрожью колотило тело. Страх отнял волю. В голове едва теплилась лишь одна мысль: как бы уцелеть в этом аду.

Наконец все стихло. Нине не верилось, что она жива и даже не ранена. Для убедительности пошевелила ногами, руками, ощупала тело. «Жива! — Ее почерневшие губы тронула радостная улыбка. — Теперь мы повоюем с фрицами!» — и осторожно приподняла голову к наблюдательной щели.

По полю волнами надвигались густые цепи врагов. Впереди них, наводя страх пламенем выстрелов, грозно полз «тигр».

«Что же бронебойщики никак не подобьют это чудище! — заволновалась Нива, прислушиваясь к редким выстрелам ПТР. — Хотя бы кто-нибудь удачно попал!»

И бронебойщики словно вняли ее мольбе: танк начинает крутиться на месте, разматывая по стерне гусеницу.

— Что, гад, обезножел? — донесся сбоку радостный возглас бойца. — Ну, держитесь теперь, гансы! Сейчас мы вам покажем!.. — Он принялся раскладывать около себя гранаты.

Прижавшись щекой к прикладу винтовки, Нина смотрит в щель. Немцы все ближе и ближе. Беспорядочная трескотня их «шмайссеров» режет слух.

— Без команды не стрелять! — бросил на ходу взводный, пробегая мимо Нины.

Прошла минута, другая… До гитлеровцев осталось полсотни шагов. «Что ж там взводный медлит?!» — с тревогой думает Нина, держа палец на спусковом крючке.

— Огонь! — наконец доносится хрипловатый голос лейтенанта.

Слились пулеметные и автоматные очереди. Нина тоже поймала на мушку фашиста и выстрелила, потом еще и еще…

Передняя цепь оккупантов залегла под плотным огнем гвардейцев.

— Ага, брюхом запахали! — услышала Нина повеселевший голос соседа. Среди смешавшихся цепей немецких солдат она вдруг увидела офицера, который что-то приказывал, размахивая парабеллумом. Потом он побежал в сторону наших траншей. Солдаты последовали за ним.

«Надо срезать офицера!» — пронеслось в голове. Вспомнила, замполит как-то говорил, что дисциплина у фашистов держится, пока жив командир.

Направила винтовку на офицера. Он бежит неровно, то и дело припадая к земле. Нина никак не поймает его в оптике. «Спокойнее!» — она стиснула зубы. Наконец мушка по миг замирает на груди офицера, и палец по привычке мягко нажимает на спуск… Упал!

Над траншеей со знакомым посвистом прошумели наши мины и начали рваться среди гитлеровцев. Их поредевшие цепи сразу поломались. Враги попятились назад, а потом побежали.

«А-а-а, драпанули!» — облегченно вздохнула Нина, прицеливаясь в очередного оккупанта. Она стреляла в ненавистные зеленые спины до тех пор, пока гитлеровцы не попрятались в свои траншеи.

…День клонился к вечеру. В низинах уже темнело. Нина затаилась в своей ячейке и рассматривала в бинокль подбитый «тигр» с массивной пушкой. Таких танков на фронте пока никто не видел. И вдруг Нина замерла. К вражеской машине ползли двое. В одном по плащ-накидке она признала Ставского.

Ставский полз к танку, чтобы осмотреть, пощупать своими руками это разрекламированное фашистской пропагандой «чудо-оружие», на которое немцы возлагали большие надежды. Как писатель и корреспондент он должен был это сделать, чтобы написать в газету очерк о героизме наших бронебойщиков.

«Ведь убить же могут!» — заволновалась Нина.

До танка оставалось совсем немного, когда до ее слуха донесся глухой стук станкового пулемета. Выстрелы смолкли. Один из ползущих остался на месте, а другой — это был Ставский — поднялся и побежал вперед. Но вновь резанул очередью фашистский пулеметчик.

Нина видела, как Ставский резко остановился, затем сделал шаг, другой — и упал в заросшую бурьяном борозду.

— Убили! Какого человека убили! Гады!.. — сжала до боли и пальцах бинокль Нина, и слезы побежали по ее щекам…

У деревни Турки-Поревоз гвардейцы хоронили Ставского. Мелкая пороша била в глаза. С окаменелыми лицами слушали пламенную речь писателя Александра Александровича Фадеева, приехавшего из Москвы проводить в последний путь своего боевого собрата по перу.

Горечь утрат

Фронтовые будни немыслимы без потерь: война есть война. Первого декабря 1943 года не вернулась с «охоты» Клава Прядко, а Шура Шляхова с осколочным ранением попала в медсанбат. Снайперов засекли фашистские наблюдатели и обрушили на их ячейки шквальный минометный огонь. Эту печальную весть принесла Соня Кутломаметова, которая видела все своими глазами.

Никогда не забудется Нине и ее подругам полусожженная деревенька Мотовилиха, где у двух березок они похоронили Клаву.

Незадолго до гибели у Клавы объявились земляки — шахтеры. Обычно молчаливая, при встречах с ними она никак не могла наговориться: вспоминали родной Донбасс, пели украинские песни. Когда Клава пела про «садок вишнэвый коло хаты», глаза ее светились радостью, щеки рдели румянцем.

Приехавший из армейской газеты фотокорреспондент запечатлел Клаву на снимке улыбающейся. Одно фото передал на память с нарочным — возвратившимся из госпиталя в батальон сержантом. Да только немного запоздало это фото. И отсылать его было некуда: родные у Клавы погибли тоже…

Отгремели прощальные залпы снайперских винтовок, а девушки все еще стояли у могилы. Они печально смотрели на фотографию, с которой им, как живая, улыбалась их боевая подруга. И от этого становилось еще горше, и слезы ручейками сбегали по их щекам. Декабрьский студеный ветер печально трепал лепту венка, на которой, как клятва, полыхали слова: «Спи, наша боевая подруга Клава. Мы отомстим за тебя фашистам!»

Командование 3-й ударной армии представило Клаву к награде орденом Отечественной войны второй степени посмертно. Приказ о ее награждении зачитал девушкам замполит Булавин, когда они были на отдыхе в запасном полку.

Батальон капитана Рыбина готовился к наступлению. Девушки-снайперы выдвинулись ближе к противнику. Нина с подругами попала в роту капитана Суркова. Командиры взводов ознакомили их с выявленными огневыми точками на участке обороны роты. Одни из взводных, младший лейтенант Деев, оказался рязанцем, уроженцем деревни Захаровна. Аня и Полина обрадовались новому земляку, с которым оживленно делились воспоминаниями о родных краях. Он сказал им, что в их полку есть еще рязанцы — взводные Иван Аксенов и Валентин Ермилов, комвзвода пулеметной роты Григорий Логашин, комроты ПТР Николай Медведев, военврач третьего ранга Тимофей Федорович Павлючков.

Прошло несколько дней. В ночь накануне наступления саперы старшего лейтенанта Сергиенко под прикрытием темноты подобрались к реке. Им было приказано построить штурмовые мостики. На рассвете гитлеровцы обнаружили наших бойцов. С другого берега ударили пулеметы. Начали рваться мины. Но саперы продолжали работать под огнем.

В схватку с вражескими пулеметами вступили подруги-снайперы. Их меткие выстрелы не давали фашистским пулеметчикам поднять головы. Переправа была наведена…

Ровно в 13 часов 30 минут заговорили наши пушки. На переднем крае гитлеровцев еще рвались снаряды, как реку форсировали танки капитана Джемиева с десантом мотострелков. Одновременно в атаку пошла и рота капитана Суркова. Начался бой в глубине немецкой обороны.

Гитлеровцы были ошеломлены неожиданным ударом и бежали, бросая оружие, технику. Нина и ее подруги вместе с гвардейцами батальона преследовали отступавшего врага.

Вражеские автомашины, пушки, минометы были исковеркали взрывами, раздавлены тапками. По заснеженной целине бродили одинокие лошади. То там, то тут валялись скрюченные трупы немецких солдат.

Нина старается не смотреть на эту мрачную картину и шагает по хрусткому снегу, глядя под ноги. Каждый новый километр дается все труднее. Плечи оттягивают винтовка и вещмешок. Северный ветер до ломоты студит руки, обжигает щеки.

В попавшейся навстречу деревеньке догорают две избы. Около одной в снегу лежат трупы старика и девочки. Посреди единственной улочки на ветле висит какой-то подросток. На груди фанерка с грозным для оккупантов словом — «партизан».

В ловушке

Недалеко от деревни Демешкино батальон попал под сильный минометно-пулеметный обстрел врага. Бойцы начали зарываться в землю на окраине перелеска.

— Вон, где фрицы засели, — показала Аня на холм, который виднелся впереди.

— Да, без артиллерии их оттуда не выбьешь, — расчищая под собою снег, проговорила Нина.

— Вот, паразиты, и головы поднять не дают!

— Подожди, еще и самолеты объявятся, куда тогда прятаться станем?

— А мы по ним из винтовок стрельнем прицельным.

— Это тебе не куропатки. Они тоже стреляют… Слышишь, Аня, где-то уже гудят?

— «Юнкерсы». Ноют, противно слушать…

Вскоре лес застонал от взрывов. Вверх поднимались султаны земли и снега, валились сосны.

С истошным воем «юнкерсы» пикировали на лес, и в эти мгновения по спине у Нины пробегали мурашки. Она закрывала уши руками, чтобы не слышать их душераздирающего завыванья, и зарывалась головою в снег. Одна из бомб упала неподалеку, и отлетевший мерзлый ком ударил ее по плечу.

Рассыпав смертоносный груз, «юнкерсы» скрылись за холмом. Стало поразительно тихо.

— Аня, живая?! — приподняла голову Нина и посмотрела в сторону подруги.

— Все в порядке!

— А меня в плечо мерзлым комом стукнуло. Болит…

— Ничего, до свадьбы заживет!

Недалеко кто-то застонал. Нина прислушалась. Стон повторился.

— Аня, раненый! Надо помочь, — поползла Нина по снегу на стоны.

У сосны, вывернутой с корнем, Нина увидела бойца. В руке он сжимал автомат. По его щеке к подбородку полз ручеек крови. Шагах в пяти от него, сжав пальцами почерневший снег, лежал еще один боец. Услышав шорох, раненый настороженно приоткрыл веки, но, узнав своих, успокоился и прошептал:

— Голова… Перевяжите, дочки.

— Сейчас, — Нина достала пакет и, стерев ватой с лица раненого кровь, начала бинтовать. Аня помогала ей.

— Спасибо, милые! — Он посмотрел на лежавшего бойца. — А Петраку уже не поможете. Еще на свете три сиротинушки остались. Жив буду, надо отписать в Павлинку, под Барнаул, его жене, да еще матери на Рязанщину. А каково писать-то… Запомните, может, дочки? Лавров его фамилия, а звать Петром Николаевичем.

— Приготовиться к бою! — послышалась команда взводного.

Подруги укрылись за поваленной сосной. В просвете меж обрубленными и иссеченными осколками деревьями показались танки, за ними бежали автоматчики в черных шинелях.

— Жарковато придется! — проговорил раненый боец. Он аккуратно, по-хозяйски разложил около себя гранаты и взял автомат наизготовку.

Приклад холодит щеку Нины. В оптическом прицеле — «фердинанд». Дуло пушки, казалось, наведено прямо в нее. Позади на белом фоне черные точки — гитлеровцы. Они надвигаются пунктирными линиями. «Ух ты, сколько!» В этот миг по перелеску гулко прокатился выстрел ПТР. Из «фердинанда» повалил дымок. «Молодцы, бронебойщики!» — облегченно вздыхает Нина.

— По фашистской нечисти… — слышится голос взводного. — Огонь!

Перелесок ожил от трескотни автоматных и пулеметных очередей.

Нина ловит в прицел бегущих в атаку эсэсовцев и стреляет. Одни падают, а другие уже приближаются к перелеску. Нина еле успевает перезаряжать винтовку. В ушах звон. Пахнет пороховой гарью. Рядом частят Анины выстрелы. Короткими очередями выстукивает автомат бойца, которого они перевязывали.

Еще один танк приближается к опушке. И за ним густо бегут эсэсовцы.

«Неужели прорвутся?!» — Нина лихорадочно ищет новую обойму в сумке.

Вдруг путь танку преградил боец. Шинели на нем нет. В руке связка гранат. Миг — и она летит под гусеницы! Взрыв сотрясает землю, и танк застывает в двух-трех метрах от упавшего гвардейца.

Огибая горевший «фердинаид», гитлеровцы бегут к соснам, но падают, скошенные пулями. Поворачивают назад. Вслед им летят гранаты…

В полдень гитлеровцы вновь штурмовали позиции рыбинского батальона, но и эта атака была отбита. Еще один танк застыл в ложбине. После третьей неудачной атаки гитлеровцы окружили перелесок полукольцом и методично стали вести обстрел из минометов.

Двое суток сдерживал батальон упорный натиск врага. Двое суток почти без сна и без пищи девушки не выпускали из рук винтовки. Батальон был в огненной ловушке. Откуда-то вел огонь замаскировавшийся фашистский снайпер, сторожил единственную тропинку, ведущую в тыл…

Недопетая песня

В ночь на третьи сутки в батальоне появились разведчики. Командиром у них был лейтенант Маклаков. «Неспроста пробыли, — догадалась Нина. — Значат, скоро наступление».

Девушки встретились с ними, как со старыми знакомыми: не раз приходилось действовать вместе. Разместились в одной просторной землянке, отбитой у гитлеровцев, которая была разделена на две части узким проходом. В одной половине хозяйничали разведчики, а в другой — девушки.

…Смеркалось. В землянке весело заполыхала печурка. Нина прислушалась к разговору разведчиков. Она уловила слово «Москва».

— Валентин, что из Москвы-то пишут? — спросил один.

— Там теперь полный порядок. Вот только с продуктами туго: братишка пишет — голодновато. Ему еще и четырнадцати нет, а он уже на заводе вкалывает, фронту помогает.

— А ты не горюй. Расколошматим фашистов, вернешься домой, тогда его и на учебу куда-нибудь пристроишь.

— Ты, пожалуй, прав. Однако доживу ли до победы… Кто знает? Нынче жив, а завтра — пуля…

— Что-то ты о смерти заговорил? Ни к чему это. Я всегда стараюсь о ней не думать. Давай-ка лучше, Валек, песню… С песней оно как-то веселее на душе. — И громче проговорил: — Девчата! Где там Аня Носова?

— Здесь я, — отозвалась Аня.

— Уважь, пожалуйста, спой.

— Какую вам?

— «Землянку», — попросил москвич.

Аня запела вполголоса. Песня была как раздумье о войне, о жизни и о смерти. Ее подхватили все: и бойцы, и девушки.

Нина пела и вспоминала знакомые улицы Москвы, по которым не раз бегала в кинотеатр «Салют», к Савеловскому вокзалу, ходила в школу и на работу…

И вдруг песня словно споткнулась: сухо докатилось эхо выстрела. Все замерли. У входа в землянку медленно клонился к полу разведчик-москвич.

Сердце Нины сжалось от испуга. Ведь он только что пел вместе с ними! И надо же так случиться: подошел к печке, вытащил горящую головешку, прикурил, а после приподнял край брезента, выглянул на улицу. «Зачем?! Какая роковая беспечность! Наверное, забыл, что землянка немецкая и выходом обращена в их сторону!» — И слезы заволакивают ее глаза.

— Убит! — с дрожью в голосе проговорил подскочивший к москвичу товарищ. — Это фашистский снайпер. На огонь стрелял, сволочь. Ах, Валентин! Один неосторожный шаг…

Нина с напарницей Сашей Виноградовой на окопчиков следили за передним краем гитлеровцев: комбат дал задание девушкам выследить и уничтожить немецкого снайпера.

Томительно тянутся часы. Мороз медленно пробирает до костей. Среди укреплений оккупантов никаких признаков жизни. И фашистский снайпер притих, как в воду канул.

Только на третий день, когда позиции стал окутывать вечерний туман, дежурившие в засаде Аня и Полина услышали на левом фланге одинокий выстрел. Но где притаился коварный враг, так и не могли определить.

Ни с чем вернулись с «охоты».

— Полина, ты сосенку, что с краюшку отдельно стоит, приметила? — спросила Аня.

— Да. А что?

— Завтра на нее заберусь, может, что и увижу сверху.

— Ой, а заберешься ли?

— Это для меня раз плюнуть. Я с мальчишками по деревьям лазила. А ты внизу спрячешься. В случае чего подстрахуешь.

— Ладно, договорились…

Наутро Полина замаскировалась шагах в двадцати от сосны, на которой притаилась Аня. Шло время, но напрасно вглядывалась она в каждый, хотя бы еле заметный, подозрительный бугорок. Тем временем и Аня в просветы меж ветвей разглядывала немецкую передовую.

В нейтральной полосе лежал труп лошади, припорошенный снегом. Чуть далее тянулась узкая полоска траншея. «Боевое охранение фрицев», — мелькнула догадка.

Руки державшую винтовку, онемели от холода. Она осторожно шевелит пальцами в перчатке, чтоб хоть чуточку отогреть их. А сама не отрываясь, скользят взглядом по траншее врага, которая ленточкой извивается по возвышенности. «Глубоко закопались, сволочи! Даже с дерева не все просматривается! — отмечает про себя Аня — Все учли, когда отрывали. Наверно, знающие фортификаторы поработали над этой оборонной точкой».

Прошел час, другой… Ноги свело от холода в неудобной позы. Но шевельнуться нельзя. Враг тоже не дремлет. Их наблюдателя следят за нашим передним краем. Аня стискивает зубы и терпеливо ждет.

Невыносимо томительно тянется время, но глаза снайпера зорко следят за нейтральной полосой, траншеей гитлеровцев. Самым подозрительным местом ей показалась едва заметная траншейка, что вытянулась на пять-семь шагов к трупу лошади.

Перевалило за полдень. Тишина. Снег в нейтральной полосе черпает оспинами минных воронок. Обманчивая тишина… Ане много раз приходилось бывать в таких ситуациях. Снайпер должен появиться. Фрицы хитры, думает Аня, но мы хитрее! И ее взгляд в который раз вновь устремился к убитой лошади да так и замер: на темном днище траншеи шевелилось что-то белое, ползущее. Прикрыла на миг глаза. Не мираж ли это от перенапряжения? Открыла. Ползет! «Ух, гад, как ты тихо ползешь! Лишь сверху тебя и заметить можно. Сейчас я с тобой расквитаюсь за Валентина!»

Уняв дрожь в теле. Аня прицеливается. Пенечек-мушка в прицеле чуть-чуть ходит. Притаив дыхание, она нажимает на спусковой крючок. Выстрела будто и не слышит. В голове лишь одна мысль: как бы этот коварный фашист не остался жив. Белое пятно на две траншеи недвижимо. «А вдруг не попала в него, гада? Вдруг он просто затаился?.. — волнуется Аня и прицеливается еще раз, уже спокойнее, и стреляет, — Так верное будет!» Все, фашист мертв!

Теперь надо незаметно слезть, а то можно и закоченеть на дереве на радость врагам. Аня пытается освободить ноги. Ветви сосны дрожат. На лицо и за шею падает снег. «Ой, могут насечь!» — она испуганно замирает. Проходит минута, две… Пять минут, Тихо. И только было успокоилась, как уши уловила неприятный свист мины. Сердце замерло. Руки плотнее обняли ствол сосны, щека прожалась к холодной шершавой коре. И не было сил, чтобы спрыгнуть на землю…

После второго выстрела подруги Полина забеспокоилась. «Зачем она его сделала? Ведь фрицы теперь наверняка ее засекли! — охватывает тревога за Аню. — Прыгала бы, что ли, с дерева и ползла ко мне побыстрее».

Вскоре перед сосенкой, на которой сплела Аня, разорвалась мина. Снежную пыль отнесло на Полину. Над головой просвистели осколки. Вторая мина рванула землю среди деревьев… Третья — срубила макушку сосенки, где, уцепившись за ветки, ни жива ни мертва продолжала сидеть Аня…

Когда Полина открыла глаза, Анн на дереве не было.

— Анка! — невольно вскрикнула она, когда увидела на снегу распластанное тело подруги.

Руки и ноги онемели: убита?! С минуту Полипа лежала, не двигаясь, а потом, превозмогая страх, поползла к Ане.

Носова лежала около срубленной макушки, раскинув руки. На снегу медленно расплывалось пятно крови. Полина приложила ухо к ее груди и позвала:

— Аня! А-ня-а-а!..

Веки подруги дрогнули.

— Живая! Ранена?

— Посмотри, кажется, нога, — прошептала Аня.

Полина осторожно перевернула ее на бок и увидела порванную штанину. Рядом из снега торчал острый окровавленный обломок ветви.

— А фашистского снайпера я все-таки ухлопала! Две пули в него всадила, для верности. Это ему, гаду, за наших бойцов и разведчика Валентина!

Перебинтовав рану, Полина сказала:

— Ну и удачливая же ты, милый Чижик! — и поцеловала подругу в щеку.

Передохнув, они осторожно начали отползать в глубь перелеска…

На рассвете наша артиллерия начала обстрел высоты, где засели гитлеровцы. А завершили дело в жаркой схватке разведчики и гвардейцы рыбинского батальона. Высота стала нашей.

Первая награда

Под яростные вздохи ветра в легкую дверь землянки ошалело билась поземка.

— Ух, как пурга в дверь барабанит! Что там, на улице? Надо выглянуть, посмотреть, — зябко поежилась Нина.

— Бывало, в такую погоду на печи полеживаешь с бабушкой да ее сказки слушаешь, — с мечтательной улыбкой сказала Полина.

— А мне стихи Пушкина вспомнились, — и Нина начала декламировать: — «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…»

Скрип за дверью оборвал ее. Девушки насторожились.

— Неужели фрицы, разведчики?! — Аня метнулась к винтовке.

«Метель, все может быть!» — мгновенно пронеслось и голове Нины, и сердце замерло в тревоге.

— Разрешите? — раздался знакомый голос.

— Входите, товарищ капитан! Входите! — с облегчением отозвались сразу несколько голосов.

— Не замерзли тут? — У порога остановились запорошенные с головы до ног комбат Рыбин и автоматчик. — Метет, будь здоров! Немчуре теперь несладко.

— Хоть бы их всех занесло снегом.

— Правильно говоришь, ефрейтор Носова!

— Проходите, садитесь, товарищ капитан, — пригласили девушки.

— Сидеть некогда. Я зашел предупредить, чтобы вы подготовились, как положено: приедут вручать награды. Да вот свежие газетки вам принес, почитайте…

Снежный вихрь, ворвавшийся в землянку, поглотил комбата и автоматчика.

Аня радостно воскликнула:

— Это ж здорово, девочки! — и, обвив руками Нину, чмокнула ее в щеку.

— Еще не наградили, а ты на седьмом небе. — Нина взяла из стопки газету «Фронтовик» и пробежала глазами первую страничку.

— Наградят, вот увидите, наградят!

— Аня, Полина, послушайте! Кажется, о вашей землячке пишут. Название — «В атаку». — И начала читать: — «Когда началось наше наступление, снайпер Полина Кочеткова находилась в боевых порядках роты…»

— Нашу землячку зовут Галиной, — перебила ее Аня.

— Может быть, имя перепутали? Звучит почти одинаково. Читай дальше, послушаем, — попросила Поляна.

— Где я остановилась? Ага, нашла. Слушайте. «…И меткими выстрелами уничтожала фашистов. Один раз немцы, подтянув свежие силы, пошли в контратаку. Полина в упор расстреливала гитлеровцев. А когда немцы подошли очень близко к нашим траншеям, снайпер Кочеткова крикнула: «Товарищи бойцы! За Родину! В атаку!» Как один, поднялись наши воины и стремительно ринулись на врага. Бросая убитых и раненых, фашисты откатились назад»[5].

— Кто там об этом написал-то? — спросила Аня.

— Подписало: гвардии красноармеец Юлков.

— Он, конечно, мог и неточно имя назвать. Возможно, тут про пашу Галку напечатано.

— Смелая, не побоялась под пулями подняться, — сказала Нина.

— Просто героическая! — уточнила Аня.

Сам начальник политотдела 3-й ударной армии полковник Ф. Я. Лисицын приколол Нине на гимнастерку поблескивающую серебром медаль «За отвагу». Обуховская стояла, вытянувшись в струнку, не чувствуя под собою ног от радости. Щеки жег счастливый румянец.

Радовались и ее подруги — Аня и Полина, тоже получившие медали «За отвагу».

Комбат, поздравляя девушек, сказал:

— Товарищи снайперы, гвардейцы! Вы сегодня получили от Родины боевые награды солдатской доблести. В прошедших боях мы потеряли многих товарищей по оружию. Среди нас нет верной дочери Украины, гвардии ефрейтора Прядко, отважной комсомолки Сони Кутломаметовой. Но мы, живые, будем мстить фашистам за геройски павших наших товарищей, — сурово звенел его голос. — Впереди у нас еще много жестоких боев с оккупантами, и мы очистим пашу землю от фашистской нечисти!..

Шурочка вернулась!

Батальон отвели с занимаемых позиций на пополнение в запасной полк. Сам комбат, раненный в последнем бою, был отправлен в госпиталь. После изнурительных переходов и многодневных тяжелых боев девушки попали словно в рай. Непривычная тишина, задумчивые сосны, припорошенные снегом…

Нина впервые после всех передряг не чувствовала постоянного напряжения. Лишь одна мысль не давала покоя: «Где же теперь Степан? Жив ли?»

— О чем замечталась, Нинок? — Аня села поближе к подруге.

— Обо всем понемножку. Чижик.

— А ты не грусти, самое главное, верь…

В это время шумно распахнулась дверь блиндажа и, держа за лямки вещмешок, вошла Шура Шляхова. Глаза ее смеялись.

— Ой, кого я вижу! — подскочила к ней Аня. — Шура! Шурочка вернулась! — И повисла у нее на шее.

— Чижик, повалишь!

— Поправилась? Починили тебя? Рука не болит? — сыпала Аня вопросами.

— Все в порядке, Чижик! Теперь фрицев хлеще прежнего щелкать буду!

— Чего развертелась вьюном? Дай-ка и нам поглядеть, — легонько оттолкнула Аню Полина. — Нина, ты берись-ка за Шурочку покрепче: надо раза два к потолку ее подбросить в честь возвращения. — И крикнула: — Девочки, помогайте, а то уроним!

— Не надо! — отбивалась от подруг Шура.

— Так ее! Так! — азартнее всех кричала Аня, бегая вокруг.

Наконец Шуру отпустили.

— Слышала я, здорово вам досталось в последних боях? — спросила она, когда немного улеглось радостное возбуждение.

— Верно, Шурочка, трудно было, — погрустнела сразу Аня.

— Говорят, и комбата ранило?

— В последнем бою, когда фрицевские траншеи штурмовали, — ответила ей Полина и добавила, вздохнув: — Много там наших полегло. Считай, от батальона только треть осталась…

— А что-то я не вижу нашей Сонечки?

Подруги опустили глаза.

— По-гиб-ла-а? Милая Сонечка, — Шура смахнула рукой набежавшие слезы. — Галка Кочеткова тоже убита. Ах, девочки-девочки!

— Что, и Галка убита?! — привстала со скамейки Аня. — Ну, изверги, никакой пощады не ждите!

— Вот ведь как получается, — горестно вздохнула Шура. — Сколько вместе километров отшагали, сколько пережили… О, девочки, вы даже не знаете, как я вас всех люблю, мои родненькие! — И обняла их.

— Шурочка, а как жилось тебе, какие новости привезла? — поинтересовалась Нина.

— Известное дело, как живут раненые. Ела, спала досыта. Последние дни все надоело, не вытерпела и удрала раньше. Краем уха слышала, что наш шеф, полковник Лисицын, едет сюда.

— Девочки, не иначе как награды вручать.

— Ну и Чижик! Ведь недавно медаль отхватила!

— То медаль, Полина, а теперь орден надо.

— Ишь чего захотела, орден!

— Возможно, и вправду награждать будут, — проговорила Нина. — Мы ведь не одни здесь.

— А мы не заслужили? Возьми любую — на счету более трех десятков фрицев, — не унималась Аня.

— Да что тут спорить и гадать, девочки, — успокоила их Шура. — Давайте-ка лучше спать, утро вечера мудренее…

Самый боевой орден

— Эй, соня, вставай! — тормозила Аня спящую подругу. — Вставай, кому говорят!

— Отстань, — пробормотала Нина и повернулась на другой бок, укрываясь шинелью.

— Подъем! — сдернула с нее шинель Аня.

Услышав привычную команду, Нина вскочила. Но, увидев улыбавшееся лицо Ани, вновь улеглась на пригретое местечко.

— Не балуй, Чижик.

— Живо поднимайся и одевайся! Надо спешить.

— Куда?

— На кудыкину гору! Награждать будут. Девочки уже все на улице, ждут.

…Затаив дыхание, Нина стояла в солдатском строю плечом к плечу со своими рязанскими подругами, Аней и Полиной. Слова приказа ясно звучали в наступившей тишине. Когда назвали ее фамилию, Нина и вовсе разволновалась. И только после того, как Аня легонько толкнула ее, шагнула из строя.

Полковник Лисицын приколол к гимнастерке Нины орден Красного Знамени, и его глаза тепло скользнули по невысокой хрупкой фигурке девушки, по ее счастливому лицу.

— Служу Советскому Союзу!

Возвращалась в строй, не чуя ног, — ведь получила первый в жизни орден, да еще самый боевой, вот какая большая радость!

— Поздравляю тебя, Нинок! — прошептала Аня и незаметно пожала руку.

Не прошло и пяти минут, как и у Ани серебром засверкал на груди орден Ставы III степени.

— Теперь фрицу еще сильнее жару задам, — шептала возбужденно Аня.

— Тс-с-с, Анка! — услышав знакомую фамилию, замерла в тревожном ожидании Нина.

И когда перед полковником замер Степан Клишин, радостная истома охватила Нину. «Милый… родной… живой», — шептали ее пересохшие губы.

— Инна, видишь? — дышала в ухо Аня. — Вон и твой Степушка объявился.

Нина подалась чуточку вперед и жадно глядела туда, где стоял Степан.

Едва их распустили, Нина побежала по тропинке к своей землянке.

— Ни-на! Подожди! — кричала вдогонку ей Аня, но напрасно.

— Бежим, Полина, — сказала она, — догоним. Что-то Нинча вдарилась как угорелая.

— От радости, наверно…

— Проворно ты улизнула, Нинок. Отчего бы это? Встречи с моим земляком застеснялась? — сразу же у землянки атаковала ее Аня.

— Долго стояли, замерзла… — Нина почувствовала, как щеки начинают гореть.

— Что-то с трудом верится.

— Ладно, подруженьки, тут дело ясное, — обняла обеих Полина. — Пошли в землянку: надо малость прихорошиться, вечером в клубной землянке танцы, говорят, будут…

Вечер. В серых сумерках тонул заснеженный лес. Девушки гурьбою высыпали на улицу. Под ногами звонко заскрипел снег. В разгоряченные лица пахнуло ледяным холодом, и воздух у губ заклубился паром.

— А морозец знатный, аж дух захватывает, — Нина прикрыла рот перчаткой.

— Настоящий, январский, — отозвалась Аня. — Девочки, бежим, а то заморозимся!

Когда они, запыхавшиеся, шумно ввалились в «клуб», то сразу оробели. Здесь было торжественно, празднично. Играл баян, они узнали вальс «На сопках Маньчжурии». Все, казалось, происходило как в мирное время в каком-нибудь заводском Доме культуры. Только вот военная одежда участников вечера да блеск орденов и медалей вносили свои коррективы.

Снимая шинель, Нина огляделась. «Неужели не пришел?» — и счастливая надежда на встречу стала гаснуть, сделалось грустно.

— Нина, а тут и мой землячок, — прошептала Аня.

— Где?!

— Ага, обрадовалась! Вот я и поймала тебя на «мушку». Ну да ладно. Смотри вон туда, где старшина стоит. Видишь? Ой, кажется, сюда идет!

— Добрый вечер! — подошел к ним Степан.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! — бойко приветствовала его Аня. — Что-то вы нас позабыли совсем. Никакой весточки.

— И вовсе не позабыл. Сами знаете, бои, — он не сводил глаз с Нины.

— Ладно, товарищ лейтенант, верим: самим тоже нелегко приходилось…

Зазвучала мелодия вальса «Грусть». Нина часто слышала его на танцплощадке в Тимирязевском парке, куда вместе со школьными подружками ездила на трамвае поглазеть на танцующих.

Аня закружилась с каким-то бойцом, а к Нине подошел незнакомый лейтенант и пригласил на вальс. Она отказалась. Стояла, в смущении опустив глаза. После этого Степану ничего не оставалось, как идти с ней танцевать.

Он неуверенно передвигал ногами, сбивался с ритма, когда надо было кружиться — останавливался.

— Плохой из меня танцор, — краснел Степан. — Только тебя мучаю. В колхозе не до танцев было и в училище не научился. А здесь… война.

— Война кончится — научитесь, — робко глянула на него Нина.

Еще весело кружились пары, когда Нина и Степан вышли на улицу.

Они брели наугад. Молчали. И это, наверное, длилось бы неизвестно сколько, не попадись им на пути могучая приземистая сосна. Природа наградила ее богатырскою сплою и поставила среди других сосен предводителем всего зеленого войска. Ее даже не сгубили, когда строили блиндажи.

— Какая здоровущая! — удивился Степан. — Не обхватишь. Ей, поди, лет двести…

— А может, и все триста, — вполголоса отозвалась Инна. — Нам в пионерском лагере рассказывали, что возраст дерева точно можно по спиленной части определить, считая годовые кольца.

— Древние люди из таких деревьев лодки выжигали…

Сзади послышался оживленный говор и смех. Их догоняли девушки, возвращавшиеся из «клуба».

— Нинок, долго не задерживайся, а то не открою! — озорно предупредила Аня.

— Ладно!.. Беспокойная она у нас, Чижик.

— Наверно, такая уродилась. Забавная у меня землячка, — улыбнулся Степан.

Они гуляли по лесу. А время летело, казалось, незаметно. Как-то мимоходом Нина взглянула на часы и, приостановившись, обеспокоенно проговорила:

— Мне уже пора идти, Степа. Аня и вправду дверь не откроет, — и попыталась высвободить свою руку.

— Вместе постучим, откроет, — крепче сжал он ее ладошку.

— Ну-у-у, Степушек!.. Товарищ лейтенант, отпустите, пожалуйста!

Последнее обращение, официальное, подействовало.

— Нина, свидимся ли еще? — с тоской посмотрел на нее Степан.

«Обязательно свидимся!» — ответила она ему любящим взглядом и побежала к своей землянке.

Выстрел, едва не роковой…

Траншеи боевых порядков батальона петляли у подножия горы, которую оседлали гитлеровцы, выбитые ни деревни Пустошки.

Нина лежит в окопчике и внимательно следит за каждым кустиком, бугорком, за подозрительными неровностями среди укреплений врага.

Недалеко от нее притаилась Полина и тоже просматривает в бинокль местность впереди.

Прошло более четырех часов, как они в засаде. А немцы будто вымерли. Подозрительная тишина. Лишь ветер порывами касается щеки Нины.

Солнце медленно перекатывается к лесочку, в который врезался правый фланг батальона. Лучи его высекают искры из снежинок, слепят глаза. Нина щурится, чтобы избавиться от рези в глазах. Все тело медленно сковывает холод, но двигаться нельзя. Она сильнее стискивает зубы. «Теперь бы погреться у печурки да выпить стаканчик, другой чаю. Куда же фрицы-то подевались? Что-то тут не так… Но что?!» И беспокойство накипает давить на сердце.

— Нина, пригнись! — уши вдруг резанул взволнованный возглас Полины.

Она в испуге убрала голову от наблюдательной щели.

Тут же позади звякнула о металл пуля, что-то ударило по каске. «Неужели конец?» — ожгла страшная мысль.

— Нина, ты меня слышишь?

— Да, — пошевелилась она, с трепетом ощупывая себе лицо, шею и голову: «Кажется, все в порядке…»

— Живая! — подползла к ней Полипа. — У тебя губа в крови!

— Пустяки, прикусила.

— Уходим отсюда: снайпер нас выследил!

Они осторожно поползли от опасного места…

Едва возвратились в землянку, Нина бросилась обнимать и целовать подругу, приговаривая:

— Спасибо тебе, Полиночка, дорогая, милая! Ты меня от верной пули уберегла!

— Девочки, что случилось? — непонимающе смотрела на них Аня.

— Уф-ф-ф! — в изнеможении плюхнулась на нары Нина. — Ну, Аннушка, страху я сегодня натерпелась! На волоске от смерти была!

— Снайпер ее чуть-чуть не срезал, — проговорила Полина.

— Как так?

— После полудня уже было. Я просматривала в бинокль фрицевские траншеи. Вдруг на солнце что-то блеснуло. Оптика, думаю, не иначе, как ихний снайпер, и кричу Нине: «Пригнись!» А следом выстрел слышу.

— Фрицы за нами «охотиться» стали. Значит, засели мы у них как кость в горле. А этого гада я обязательно выслежу и срежу!

— Выследишь? Смотри, не попадись на мушку сама.

— Не бойся, Полиночка, не попадусь: я маленькая. В оптическом прицеле меня за муху и примет, — улыбнулась Аня.

— Поживем — увидим. Чижик.

— Девочки, вы, наверно, промерзла до костей? Вам чаю горячего налить?

— Хоть кипяточка, милая Анка, а то зубы дробь выбивают! — Нина принялась подпрыгивать, чтобы согреться.

— Вижу, носы синие. Минуточку терпения, и будет нам чай, — Аня загремела котелком у печи.

Кружка, до краев наполненная кипятком, обжигала мальцы. Отхлебнув глоток-другой, Нина ставила ее на столик, сделанный из ящика из-под снарядов, а потом вновь тянулась к блаженному теплу. Согревшись, она улеглась на нары и моментально заснула.

Апрель сорок четвертого года. Небо очистилось от зимней хмари и засинело по-новому, красочно и нежно, как реставрированная картина. Веселые ручейки зажурчали по ходам сообщения. Земля раскисла и хлюпала под сапогами.

Весна, которую с нетерпением ждали девушки, принесла нелегкие испытания: возвращались с «охоты» в мокрой одежде, перепачканные грязью, продрогшие. Выручала их солдатская печурка, у которой они отогревались. Все шло своим чередом: «охота» — отдых, отдых — «охота»…

Но однажды девушки были обрадованы приятной новостью. Ее принесла Шура Шляхова, которая вернулась от комбата. Она остановилась посреди землянки. Глаза, в которых плескалась радостная голубизна, загадочно прошлись по подругам. Все вмиг вскочили с мест и окружили ее.

— А что я вам сейчас скажу, никто ни за что не отгадает!

— Гитлеру капут?

— Геббельс отравился?

— Нет, нет и нет!.. Завтра едем на армейский слет снайперов.

— Это ж здорово! — захлопала в ладоши Аня.

— И газеты вам принесла, — Шура расстегнула телогрейку и, вытащив из-за пазухи пачку небольших листков, положила ее на стол. — Читайте на здоровье, девочки, там и про нас пишут.

— Где, в какой? В дивизионке пли в армейской? — спросила Нина, подходя к столу.

— Во «Фронтовике». За двадцать третье апреля смотри. На первой странице, заголовок — «Молодцы, девушки-снайперы!»

— Ага, есть!

— Нина, читай, послушаем, — попросила Люба Макарова.

— Ладно. — И негромко начала: — «Целыми днями копошились немцы на своей обороне, все усовершенствовали ее. Были даже случаи, когда некоторые фрицы, вконец обнаглев, средь белого дня разгуливали по переднему краю. Мы, конечно, постреливали по ним, но все безрезультатно — дистанция велика, да и не было у нас ни одного снайпера. Несколько дней тому назад прибыло к нам несколько девушек-добровольцев — мастеров меткого огня. Изучив расположение противника, они вышли на свои позиции. Метко стреляют девушки, без промаха. Маринкина, Виноградова и Крестьянинова за короткое время по 7 фашистов убили, а Бычкова — 4. Так девушки-снайперы открыли предмайский счет». Подпись — старший сержант А. Гарусов, — оторвала глаза от газеты Нина.

— Ну-ка, дай я погляжу, — подошла к ней Аня. — Что-то даже не верится. Ой, правда! Полиночка, и твоя фамилия есть.

— Это про нашу «охоту» в 219-й дивизии написано, когда нас туда посылали на несколько дней, — пояснила подругам Полина.

— Верно, — подтвердила Саша Виноградова. — Нагнали мы тогда на фрицев страху — враз перестали носы из траншей высовывать.

— Молодцы, девочки. Я так рада за вас, — сказала Шура Шляхова. — А сейчас пора в дорогу.

— Нам это не впервой, Шурочка, — Аня сняла с гвоздя свою винтовку и стала надевать на нее чехол. — Нинок, слышишь? — повернулась она к подруге. — В самый штаб армии поедем. Поди, там и Еременко увидим?

— Может, и увидим.

— Наверно, и наш комдив, генерал Михайлов, там будет?

— Возможно, — ответила Нина, укладывая в вещмешок свое немудреное солдатское имущество.

— И другие генералы будут. Всех увидим. С девчонками своими встретимся. Новостей будет! Вот здорово!

— Конечно, здорово, Аня! Соберемся все вместе. Концерт закатим. Ты споешь, а мы с Полиною спляшем.

— И я сплясать не откажусь. «Цыганочку» по старой памяти с выходом сделаю, как в Рязани, в госпитале перед ранеными выступала…

— Девоньки-подруженьки, налетайте к столу, перекусим на дорожку, — пригласила Шура, когда все упаковали свои вещи.

Нина с трудом пережевывала зачерствевший ломоть хлеба, даже заболели скулы, а мысли ее были не здесь: она думала о Степане, который с батареей был где-то далеко-далеко отсюда…

На побывку

За окном вагона холодными красками полыхает закат. У горизонта — осколок остуженного солнца.

Нина лежит на верхней полке и смотрит в окно. Она счастлива: нежданно-негаданно за меткую стрельбу по мишеням наградили краткосрочным отпуском. Сам командарм, генерал-лейтенант В. А. Юшкевич, пожал руку и похвалил: «Молодец, землячка, метко стреляешь!»

Едут в свою Рязань и Аня с Полиной. Они уже спят. А ей не спится. «Сколько же не была дома? Год… А будто целая вечность! Мама, конечно, не ждет. Заявлюсь, как снег на голову…»

…Проснулась Нина рано. Донесся голос проводницы:

— Подъезжаем к Москве! Готовьтесь, Москва!

От этих по-будничному сказанных слов гулко застучало сердце. «Вот и дорогая столица! Даже не верится!» — жадно смотрит она в окошко.

— Москва, Нинок! Считай, ты дома! — обнимает ее Дня. — А нам еще дальше ехать, — и вздыхает.

— Девочки, может, сначала ко мне всем табором, а?

— Нет, мы тоже по дому соскучились! Спасибо за приглашение, как-нибудь в другой раз.

— Ну хоть на часок?

— Даже и не уговаривай, Нинок, — ответила Полина. — Нам ведь еще пересадку делать.

Поезд остановился.

— Я приехала, мои милые девочки! — Нина спрыгнула на перрон с подножки. — А мама ничегошеньки и не знает, вот будет сюрприз!..

С потоком приехавших Нина выбралась на Комсомольскую площадь. Вот и часы с разрисованным циферблатом, а выше — башня-с «золотым петушком». Молодец, петушок, не прозевал врагов!

Подошел трамвай. Нина втиснулась в переполненный вагон, пристроилась на задней площадке у окна. Знакомой россыпью тренькнул звонок, и вагончики застучали по рельсам, набирая скорость.

Прислонясь к поручням, Нина жадно глядит сквозь потемневшее от пыли стекло. Мимо мелькают знакомые с детства улицы, бульвары, дома… На душе необыкновенная легкость. Все здесь до слез мило: это ее родина…

Нина почти вбежала в подъезд родного дома, отворила дверь и в волнении переступила порог. В лицо сразу пахнуло теплом и уютом. Она торопливо сбросила на кухне вещмешок и прошла в комнату. Мать сидела на диване около спавшей сестренки и что-то вышивала.

— Мама, здравствуй! Мамочка!

Они крепко обнялись, всплакнули от счастья. А мать, будто не веря, повторяла: «Нина, Ниночка…»

— Нина плиехала! — проснулась сестренка.

— Здравствуй, Люсенька! — взяла ее на руки Нина и поцеловала в щечки. — Какая ты большая выросла! — ласково теребила она мягкие волосы девочки.

— Мама сказала: буду лучше кушать суп, то еще больше выласту…

— А я тебе сейчас конфет дам. Подожди чуточку, разденусь… Мам, а в какой это газете обо мне написали? — спросила Нина из кухни.

— Кто тебе сказал?

— От мальчишек во дворе услышала.

— В «Вечерей Москве», доченька. И твоя фотография там есть.

— Интересно посмотреть бы.

— Да вон она, на этажерке лежит. Мне в военкомате дали ее. На той неделе вызывали. Я как повестку получила, перепугалась, страсть! Думала, с тобой что случилось. Ну а потом все разъяснилось.

Развернув газету, Нина увидела свое фронтовое фото и вспомнила, что недели две назад к ним приезжал фотокорреспондент Гребнев. Сверху крупными буквами было напечатано: «Москвичи в боях за Родину!»

— Ух как расписали! — улыбнулась она.

— А как же, заслужила — и расписали. Иди к столу, доченька!

— Пить хочется.

— И чаю приготовлю, садись…

Они сидели за столом. Нина с сестренкой ели жареную картошку, а мать, не отрываясь, смотрела на них. В уголках ее постаревших глаз застыли счастливые слезинки…

На другой день зачастили соседи. Они разглядывали награды, восторгались и расспрашивали о боевых делах на фронте. Уходили довольные, приговаривая: «Ты смотри, какая Нинка боевая стала!»

Не забыли Нину и заводские девчата. Первой забежала Валя Аленина, комсомольский секретарь. Она была все такой же неугомонной: засыпала вопросами и под конец уговорила выступить перед комсомольцами и молодежью на заводе. Нина согласилась.

До хлебозавода было не более километра, и Нина пошла пешком. Со своей улочки с необычным названием — Пышкин огород она свернула на Бутырскую. Здесь стояли все те же тополя, мимо которых не раз бегала и на работу, и в кино. Все окружающее было так знакомо, что слезы радости затуманили ее глаза.

У проходной Обуховскую встретила Валя и повела в красный уголок.

Шли по двору мимо цеха, где когда-то вместе пекли хлеб. Из распахнутой двери вырвался и защекотал ноздри такой знакомый сытный запах свежеиспеченных буханок. Нина с удовольствием вдохнула его всей грудью и улыбнулась.

Вошли в зал, и все притихли. Нина увидела в первом ряду и директора завода Скурихина, и сотрудника отдела кадров Гурину. Кивнула нм, смущенно опустила глаза. А Валя тут же объявила:

— Снайпер Нина Обуховская, воспитанница нашей комсомольской организации, сражается с оккупантами на Прибалтийском фронте. На ее счету более пятидесяти уничтоженных фашистов. Представляете?! Я попросила ее рассказать о своих боевых делах на фронте.

Раздались дружные хлопки, десятки восхищенных глаз смотрели на Нину. Очутившись первый раз в жизни перед такой необычной аудиторией, она оробела, мысли смешались. Сжав в руке пилотку, Нина мысленно подбодрила себя словами: «А ну смелее, гвардия!» — и успокоилась, стала рассказывать о фронте, о боевых подругах и особенно про Аню Носову, как она, забравшись на сосну, выследила и уничтожила фашистского снайпера…

Провожали Нину до проходной Клаша Зайцева и Маша Кочеткова, с которыми она работала в одной смене. Они вместе тушили зажигательные бомбы, падавшие на территорию завода в начале войны, когда фашисты рвались к Москве.

— Возвращайся с победой, Нина! Мы ждем тебя! — кричали они ей на прощанье…

Долго бродила Нина по весенней Москве. Она видела, как похорошела столица по сравнению с суровым сорок первым. От знакомых улиц, беспокойного и тесного Арбата, парка Тимирязевской академии, куда заглянула буквально на пяток минут, повеяло воспоминаниями о веселых и беспечных днях довоенной жизни, припомнились подруги детства, одноклассники… «Где они теперь? Куда разметали их дороги войны? Живы ли?..»

Возвращение в батальон

Давно распрощались с Ниной столичные окраины. На окнами вагона уже мелькают луга, перелески. А у нее перед глазами мать, заводские подруги. Она задумчиво смотрит и смотрит в одну точку. Грустно…

Промелькнул первый подмосковный полустанок, и словно бы оборвалась та слабая ниточка, которая связывала Нину со столицей. Но то заветное и близкое, что волнует каждого и зовется одним словом — родина, что щемящей болью отзывается в груди, осталось глубоко в сердце. Оно не подвластно ни времени, ни расстояниям. И где бы ни был человек, он помнит о милом гнезде детства и юности, вскормившем его. И нет такой силы, которая бы порушила эту память.

Поезд прибыл в Невель. Вагон, в котором ехала Нина, замер напротив вокзала. Ступив на перрон, она остановилась в раздумье. Дальше надо было искать попутный транспорт. «У кого бы спросить, как выйти к большаку?» — оглядывалась Нина в растерянности.

В дверях вокзала показался военный. Его лицо уродовал шрам, тянувшийся от уха к подбородку. Нина шагнула к нему и, вскинув руку к пилотке, обратилась:

— Товарищ сержант, подскажите, пожалуйста, как выйти к большаку? — И ее взгляд невольно остановился на щеке сержанта.

— Что, дочка, али на фронт? — тоном старшего, по-отечески поинтересовался тот.

— Да. После отпуска я. Возвращаюсь в свою 21-ю гвардейскую Невельскую дивизию.

— И я туда же! — улыбнулся сержант. — Выходит, мы с тобой однополчане. Раз такое дело, пошли вместе.

Сержант ходко шагал чуть впереди Нины. Она еле поспевала за ним. Послышался гул мотора. Переваливаясь с боку на бок, приближался грузовик.

— Попробуем-ка проголосуем, — сказал сержант и поднял руку.

Грузовик, это был довоенный ГАЗ-АА или попросту полуторка, скрипнув тормозами, остановился. Из кабины высунулся шофер. Его молодое лицо, чуть-чуть взрыхленное оспой, выглядело хмурым, вероятно, от недосыпания.

— На передовую катишь? — спросил сержант.

— Так точно.

— Заодно и нас подвези.

— Садитесь, веселей будет!

Нина села в кабину, сержант — в кузов, и полуторка двинулась по разбитой дороге.

— Да вы усаживайтесь поудобнее, — повернулся к Нине шофер. На его гимнастерке блеснули серебром орден Славы III степени и медаль «За боевые заслуги».

«Обыкновенный шофер, а какой герой!» — подумала Нина и, не сдержав любопытства, спросила:

— А за что вам «Славу» дали? Наверное, за недавние бои?

— Это за Брянск! В сорок первом. Из окружения пробивались. Я тогда с одним лейтенантом на этой вот полуторке секретные документы вывозил по приказу полковника Долгих. — Он помолчал и вдруг спросил: — А ты, случаем, не рязанская?

— Нет, москвичка.

— А я рязанский, из Захаровского района. Моя деревенька Софьино на горе у речки Павловки приютилась… А в какой ты дивизии?

— В 21-й гвардейской Невельской. Снайперы мы. Мои подруги Аня и Полина тоже рязанские.

— Ого! Вот не знал, что у меня землячки — снайперы! Моя сестра тоже на фронте, связистка.

— Аня, как и вы, орденом Славы награждена, а Полина — медалью «За отвагу».

— Боевые! Ну что ж, как вернешься, привет им передай. Скажи, мол, ваш земляк объявился, Колька Исаев. При самом штабе фронта у Еременко состоит на службе…

Грузовик проскочил лес. И тут из-за облака, как коршун, неожиданно вынырнул «мессершмитт».

— Вот, гад! Откуда только взялся? — и шофер тормознул так, что Нина ударилась головой о лобовое стекло. — Быстрей в кювет!..

Нина упала на дно канавы. В уши ворвался вой пикирующего самолета. Где-то поблизости сыпанул свинцовый град, и все стихло.

Она приподняла голову и огляделась. Сержант уже сидел в грузовике.

— Вставайте, поедем! — позвал он. — Патроны у фрица кончились, а то кто знает, как бы обошлось…

— Значит, повезло нам, — проговорила Нина, поднимаясь с земли.

Шофер, проверяя скаты ударами сапога, приговаривал:

— Кажись, не задело. Уцелела, старушка, — он ласково провел рукой по капоту. — Три года с ней не расстаюсь. Ну что ж, милая, поехали дальше…

Поздним вечером Нина добралась до своего батальона. Войдя в землянку, она отрапортовала Шуре Шляховой:

— Гвардии ефрейтор Обуховская из краткосрочного отпуска прибыла!

— Вольно, — Шура обняла Нину.

— Нинок! — обрадовалась Аня. — А мы еще со вчерашнего дня ждем тебя с Полиной. Раздевайся.

— А как тут, все живы-здоровы? Что-то Клавы Маринкиной и Саши Виноградовой не вижу? — Нина поставила вещмешок и начала развязывать тесемку.

— На «охоте» они, — Аня легонько ткнула кулаком в вещмешок. — Чем это ты его набила? Пузатый, как футбольный мяч.

— Это вам подарок от моих заводчан. Угощайтесь! — и высыпала содержимое вещмешка на стол.

— Ой, булочки! Сдобные! Баранки, белый хлеб! — запрыгала в восторге Аня. — Полина, Шура, Люба! Налетайте, а то не достанется — все одна съем.

— Гуси, гуси! Га-га-га! Есть хотите? Да-да-да! — смеется Шура, пробуя присахаренную булочку.

— Вкусная!

— Аж во рту тает! — говорит Шура. — Я такие только до войны у себя в Запорожье едала. Знаете, девочки, — и ее васильковые глаза солнечно скользнули по подругам, — у меня есть предложение написать на завод письмо и отблагодарить за этот вкусный столичный подарок. Кто за?.. Все. Идет! А теперь, Нина, расскажи нам о Москве.

— Не знаю, с чего и начать. Гуляла по Красной площади. На Арбат заглянула. В Большой театр ходила…

— Вот те на-а-а, и в театре сумела побывать!

— Кстати, Аня, твоего знаменитого земляка Пирогова слушала.

— Ух, как здорово! Повезло тебе, Нинок! Я папе об этом пропишу.

— Какая же ты счастливая, Нинка, даже и сама не представляешь! Еще, еще рассказывай нам про все, что видела в столице…

В минуты затишья

Такое письмо в начале мая 1944 года отправили в родную школу девушки-снайперы. Это был их фронтовой привет, боевой наказ младшим подругам…

Теплый, прогретый солнцем майский ветер сушил землю. Среди луговых низин зеленели островки молодой поросли. Березки, около которых петляли траншеи батальона, манили к себе девушек шелестом бледно-зеленой листвы.

Наконец-то сброшены надоевшие телогрейки. Дверь землянки распахнута настежь, приятое тепло ласкает лицо, руки, шею.

— А в Вешняках теперь празднуют годовщину, — нарушает молчание Аня. — Курсанты под Красным знаменем школы стоят. Екатерина Никифоровна, наверно, наше поздравительное письмо читает им. Представляю, замерли в строю молоденькие курсантики-девчушки, как мы были, не шелохнутся, слушают наше послание. Вот бы побывать сейчас там! — и мечтательно прикрывает глаза.

— Тс-с-с, девочки! Кажется, пушки?.. — встрепенулась Нина, прислушиваясь к далеким глухим раскатам.

— Не похоже, — проговорила Полина. — Тучи небо обволакивают. Это гром.

И в этот миг свежим порывом ветра со стола подхватило газету и швырнуло на пол.

— Нина, закрой дверь! — попросила Люба.

— Сейчас… Ой, девочки, тучи какие! Темные-претемные! Гроза будет.

— Меня гроза однажды в степи застала, — сказала Шура Шляхова. — Страху натерпелась!

Грохочущий удар как будто расколол небо. В отсвете молнии, блеснувшей сквозь дверные щели, застыли испуганные лица девушек.

— Ну, началось светопреставление! — прошептала Макарова.

И это были те самые неустрашимые снайперы, которые не боялись выходить на смертельные поединки с врагом.

Гром перекатывался над землянкой с надтреснутым рыканием. Полумрак внутри землянки прожигали огненные блики. И вскоре по дощатой двери забарабанили упругие струи дождя.

— Ух и хлещет! Еще затопит, — прижалась Аня к Нине.

— Тогда вплавь, как бобры, выбираться будем.

— А я плавать не умею.

— Придется на буксире тебя тащить. Ремень есть, подцеплю.

— Аня, не волнуйся, дождь перестает, — успокоила ее Полина. — Слышишь, уже стихает.

И правда, шум за дверью ослаб. Реже и тише урчал гром, а вскоре и вовсе смолк.

— Пронесло! — облегченно вздохнула Аня, открывая дверь, и в землянку вместе с солнечными лучами хлынул свежий аромат весны. — Девочки, а на улице какая прелесть!

В листьях берез искрились светлые капли. Все преобразилось, стало необыкновенно праздничным, будто и не было на свете войны…

— Рыбин идет! — крикнула Аня.

Девушки засуетились, начали одергивать гимнастерки, застегивать воротнички. Люба Макарова спрятала свой блокнот в карман. Аня убрала со стола пилотку и котелок.

— Здравствуйте, снайперская гвардия! — остановился комбат у входа, заслоняя собою Булавина, шедшего за ним следом.

— Здравия желаем, товарищ гвардии майор! Поздравляем вас с присвоением звания! — дружно приветствовали его девушки.

— Спасибо, спасибо, — обвел он их улыбающимися глазами. — Садитесь! Надо поговорить, — и прошел к столу. Разложил карту. — А ну, девчата, пододвигайтесь ближе… Где-то тут, — и его палец уткнулся в очерченное карандашом место, — у Ольховки, немцы замаскировали пушку, а возможно — танк. Наши разведчики ищут эту «невидимку», но пока безрезультатно. Вчера были подбиты два наших танка. Чертова «невидимка»!.. Сами понимаете, мы не можем наступать, пока не уничтожим эту опасную огневую точку. Ваша задача — включиться в ее поиск и обнаружить как можно скорее. Думаю, не подведете?

— Не подведем, товарищ гвардии майор!

— Действуйте, девчата. Считайте это приказом! Вопросы есть?

— Нет.

— Замполит, у тебя что-нибудь есть?

— Имеется, — Булавин протянул Шуре Шляховой пачку газет. — То, что отмечено красным карандашом, проработайте на комсомольском собрании. Ну а в остальном действуйте как комсомольцы, истребляйте оккупантов без всякой пощады до полной победы — это общая задача всего советского народа. Желаю вам всяческих удач!

И серые усталые глаза замполита прошлись по лицам девушек…

Гимнастерка отволгла. Спине стало зябко. Нина обрадовалась, когда первые лучи солнца заиграли на узеньких листочках вихрастого мятлика, склонившегося к ее каске.

Второй час она наблюдает за позициями гитлеровцев, которые вытянулись у села с ласковым названием Ольховка. Который раз глаза ее останавливаются на околице, где над кручею приютилась церквушка, укутанная зарослями сирени и молодых тополей.

Первую избу от церквушки как будто караулит кряжистый тополь, кем-то обрубленный с одного бока. Далее, почти посередине улицы, в небо взметнулся одинокий колодезный журавль…

Сколько ни присматривалась Нина к вражеским укреплениям, ей так и не удалось уловить ничего подозрительного. «Где же спряталась фрицевская «невидимка»? Как же они, проклятые, так хитро ее замаскировали?» — ломала она голову.

В полдень со стороны села долетел звук одинокого выстрела. «Снайпер! — замерла в ячейке Нина. — Как там Аня? Неужели ее?!» Двигаться нельзя: обнаружишь себя и тогда…

Лишь когда остывающее солнце спряталось за дальний холм, Нина покинула свой окопчик. В траншее она наткнулась на Аню, которая сидела, опершись на винтовку.

— Аннушка, дорогая, жива? Ранена?!

— Пустяки, чуточку царапнуло. Спасибо моей спасительнице. Вот, глянь. — И протянула Нине свою каску.

— Ой, дырища какая! Даже палец пролезает!

— Еще бы маленько — и поминай, как звали, — Аня пригладила дрогнувшей ладонью волосы.

— Как же это так случилось?

— И сама не пойму. Наверно, зазевалась. А может, фриц оптику засек, когда в бинокль кусты разглядывала…

— Какие кусты? У церкви?

— Нет, в селе…

В землянке их встретила Полина. Она поднялась из-за стола, оставив недописанное письмо, обрадованно проговорила:

— Пришли, дорогие мои воробушки!

— Да-а-а, — устало вздохнула Аня, снимая с плеча винтовку.

— Как поохотились?

— Вот как, — подала ем пробитую каску Аня.

— Ух ты, мама родная! Как же это, Анка?!

— Очень просто… Одно слово — «охота»…

Удачный залп

Нина дневалила, когда с «охоты» возвратились остальные подруги. Заслышав их оживленный говорок, Аня поднялась с нар.

— Вернулись! Все?

— Все, Чижик-пыжик!

— Что радуешься, Клавча, «невидимку» обнаружили?

— Нет, зато наша Шурочка фрицевского снайпера угробила.

— Так ему, гаду, и надо! Шурочка, дай-ка я тебя расцелую за это! — и Аня повисла у нее на шее.

— И чему ты радуешься, не пойму?

— Да этот снайпер ее чуть на тот свет не отправил, — заметила Нина.

— Каску продырявил.

— А ну покажи! — попросила Маринкина.

— Смотри, пожалуйста, вон она на столе.

— Ух, батюшки мои, какая пробоина! И живая осталась! — ощупывала она рваные острые края.

Клаву окружили. Каска пошла по рукам. Слышались ахи, вздохи и восклицания. Подруги наперебой расспрашивали Аню о том, как все произошло.

— Девочки, прошу внимания! — обвела их задумчивым взглядом Шура, когда улеглось волнение. — Нам надо подвести итог вылазок — это раз. А второе — прикинуть, где же все-таки фашисты упрятали свою «невидимку», где искать ее?

— За церковью!

— Нет, Аня: оттуда плохой прострел местности. Мне думается, она скорее всего где-то у яра.

— В селе тоже исключено.

— Почему?

— Я там каждый домик прощупала в бинокль.

— И я! И я! — поддержали Аню в один голос Клава и Люба.

— У меня догадка есть, — сказала Нина.

— Какая?

— Тополь, что у дома, на окраине, кем-то обрублен…

— Верно, я тоже это приметила! — кивнула Аня.

— А что, если фрицы его для маскировки своей «невидимки» обрубили?

— Пожалуй, мысль верная.

— И еще, тополиный кустарник есть на самом обрыве, у кладбища, где растет сирень. Возможно, ложный он? Проверить надо.

— Да, прощупать это место стоит, может, и вправду на «волчье логово» наткнемся? — призадумалась Шура. — А как?

— Зажигательными и бронебойными пальнуть всем вместе — залпом! — выпалила Аня.

— Залпом? — сразу повеселела Шура. — Это идея, Чижик! Идет, — и стала что-то записывать в блокнот…

С волнением Нина рассматривала в бинокль тополиные кусты. Ничего будто бы и нет подозрительного: обыкновенный кустарник. Даже глаза заболели от напряжения, но она каждую веточку, каждый листочек словно просвечивала взглядом.

Шагах в десяти от нее в траншее притаились Аня и Полина, а далее — другие подруги. Их винтовки заряжены и направлены на тополиную поросль, на сельское кладбище.

И вот по цепи пробежала негромкая команда Шуры Шляховой:

— Приготовиться!.. Огонь!

Гулкое эхо снайперского залпа разорвало тихое утро.

Вскоре из середины тополиных кустов повалил густой дым, взвилось пламя.

— Ага, горит «невидимка»! — с восторгом смотрит Нина на вздымавшиеся над обрывом клубы дыма и огня.

— Нина, фашисты! Бей их! — прокричала Аня.

Гитлеровцы выскакивали откуда-то из оврага и бежали к церкви.

— Поджарились, гады! Отведайте теперь наших каленых «орешков»! — шептала Нина, ловя в прицеле ненавистные спины.

В ответ немцы открыли шквальный огонь. Свистели пули, рвались мины. Однако немногим фашистам удалось спрятаться.

Под покровом вечернего тумана девушки покинули боевые порядки третьей роты.

В землянке их дожидался сам комбат. Он был доволен. Улыбался. И, поздравляя с выполнением боевого задания, сказал:

— Одним словом, молодцы! Добили-таки проклятую «невидимку». Уничтожили почти дюжину прислуги. А горел, по-видимому, танк, который был зарыт в землю и замаскирован. Мне об этом сообщили артиллеристы. Они наблюдали за вашей дуэлью со своего НП[8]. И свое персональное спасибо просили передать.

А Нину ожидала и другая радость. Она заволновалась, увидев в руках Маринкиной конверт со знакомым почерком.

— Ну, Нинуля, пляши! — улыбалась Клава.

— Устала.

— Да плясани ты, — легонько подтолкнула ее в спину Аня, — хоть одно коленце отбей.

— Так и быть, вас все равно не упросишь, — и Нина, зардевшись, под хлопки подруг прошлась по гулкому полу.

— Это по-нашенски! На, бери теперь свое счастье! — протянула ей письмо Маринкина.

Нина с волнением распечатала конверт. Глаза побежали по строчкам. «Здравствуй, дорогая Нина…» В сердце сразу же улеглась тревога. Дочитав, она мечтательно задумалась.

— Девочки, отбой! — предупредила Шура Шляхова.

— Есть, товарищ командир! — крикнула на всю землянку Аня и первой бухнулась на лежак.

Скоро в землянке воцарилась тишина. Все спали. Лишь одна Полина при свете чадящей коптилки огрызком карандаша писала матери в далекую Рязань о себе и своих боевых подругах.

Москва салютует

После удачной вылазки наших разведчиков за «языком» Шура, придя от комбата, сняла пилотку и, оглядев подруг, взволнованно проговорила:

— Рыбин приказал отменить все выходы на «охоту».

— Почему?

— Наступаем! А мы, как и всегда, будем поддерживать атакующих снайперским огнем.

— Вот здорово! Значит, опять фрица погоним? Подсыплю же я нм рязанских «гостинчиков»! — радовалась Аня.

— А я их столичными угощу, — улыбнулась Нина.

— А я им по-вологодски подсыплю перцу! — вскочила со скамейки Саша Виноградова.

— Не горячитесь, девочки, — успокоила их Шура. — Мы все им всыплем. Получат, что заслужили…

Нина притаилась в окопчике. Взгляд ее скользит по реке, за которой укрепились гитлеровцы. Над водою курится легкий туман. У сонного берега дремлют кусты ивняка. Никаких признаков жизни. Будто это не передовая, а девственный уголок природы.

Но на берегу в тумане шла скрытая подготовка к переправе. Бойцы с автоматами наизготовку и с гранатами у поясов усеяли берег. На воде бесшумно закачались лодки, самодельные плоты. Саперы, как муравьи, облепили понтоны. Некоторые гвардейцы бросились вплавь. Началась переправа.

Гитлеровцы открыли беспорядочный огонь. Засвистели пули, взметнулись первые фонтаны воды, река словно вскипела от пулеметного огня. Одна из мин попала в лодку. Нине хотелось уткнуться лицом в землю и не видеть всего этого. Справа от нее, почти у того берега, замер плот. Боец, который правил веслом, схватился за грудь и повалился в реку. Остальные спрыгнули в воду и, держа над головами автоматы, стали выбираться на сушу. Вокруг них от нуль пузырилась вода. Одни падали, другие бежали вперед.

Лихорадочно ищет Нина, откуда бьет вражеский пулемет. Глаза напряжены до боли. И вот она заметила кусты, из которых сверкали вспышки очередей. Гитлеровец высунулся из траншеи и строчит по реке. Прицелилась. В оптике застыло оскаленное лицо фашиста. Выстрелила, и он сполз куда-то вниз.

— Ага, гад, получил свою долю! — зло шепчет Нина.

Усилили огонь наши пушки. Среди вражеских укреплений засверкали черно-багровые сполохи. Нина видит, что уже реже падают наши бойцы.

Наступление продолжается. Уже разорвала первая линия обороны гитлеровцев. По луговой низине гвардейцы бегут к селу, где находится вторая полоса укреплений. За огневым валом рвущихся снарядов они врываются в траншеи фашистов.

Шум боя постепенно удаляется и стихает. Не слышен над головою опасный посвист пуль. Рыбинцы уже далеко. Бой идет где-то за селом. Нина покидает свой окоп, перебирается по шаткому понтонному мосту на другой берег и бежит вслед за наступающим батальоном.

Дивизия генерал-майора Д. В. Михайлова 7 июля 1944 года под огнем противника форсировала реку Дрисса. Продолжая преследовать отходившего противника, невельцы 18 июля 1944 года в районе Сандарево вышли к границе Латвийской ССР.

…Батальон Рыбина пылил сапогами по узким улочкам Идрицы. Кое-где зияли воронки от бомб и кособочились полуразрушенные взрывами дома. У палисадников кучками толпились горожане. Женщины с улыбками смотрели на бойцов, а девушки махали вслед платками.

Не было отбоя от любопытных ребятишек. Это босоногое шумливое воинство провожало батальон до самой окраины. Некоторые из мальчишек были в пилотках и старались по-взрослому шагать в ногу с бойцами, взбивая голыми пятками дорожную пыль.

Скрылась за горизонтом Идрица, а дорога под палящими лучами солнца петляла и петляла среди полей, лесочков и оврагов. Девушки-снайперы шагали вместе с бойцами своего батальона, оставляя позади пропахшие зноем и потом версты…

Утреннюю почту принесла Аня.

— Девочки, про нас пишут! — взмахнула она газетой над головой, показывая ее всем. — В самой Москве нам салютуют! За Идрицу!

— Дай глянуть! — подскочила к ней Нина.

— Аня, читай вслух, — попросила Полина.

— Тут обо всем нашем фронте… Слушайте. «Приказ Верховного Главнокомандования. Генералу армии Еременко. Войска 2-го Прибалтийского фронта, перейдя в наступление из района северо-западнее и западнее Новосокольники, прорвали оборону немцев и за два дня наступательных боев продвинулись вперед на 35 километров, расширив прорыв до 150 километров по фронту, и в ходе наступления овладели городом и железнодорожным узлом Идрица, заняли более 1000 населенных пунктов, — Аня торжественно чеканила каждое слово. — 12 июля в 23 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 2-го Прибалтийского фронта, прорвавшим оборону немцев и овладевшим городом Идрица, 20-ю артиллерийскими залпами из 224-х орудий. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!»

Аня умолкла. Некоторое время держалась напряженная тишина. А потом кто-то крикнул: «Ура!», и этот клич подхватили все девушки.

Далеко за холмами осталась последняя русская деревенька, через которую маршем прошли девушки со своим батальоном. Латвийская земля встретила новыми тяжелыми боями. Леса, болота, непроходимые топи встали на пути гвардейцев. Но откатывались гитлеровцы под героическим натиском Красной Армии к Балтийскому морю. Нигде не было покоя немецким оккупантам. Меткие снайперские пули девушек разили врагов, помогая батальону продвигаться вперед.

Одиннадцать недель с боями и перестрелками шагали девушки-снайперы по пятам отступавших оккупантов. И вот в начале октября 1944 года 21-я гвардейская Невельская дивизия заняла оборонительные рубежи западнее латвийского города Добеле.

Батальон майора Рыбина закрепился на окраине заброшенного хуторка, в двух-трех километрах от города. Впереди был враг, прижатый к морю. Он метался, как в западне, злобно огрызаясь. Не раз пытались гитлеровцы пробить брешь в нашей обороне, но гвардейцы отбивали все контратаки.

У девушек начались обыкновенные фронтовые будни: выходы на «охоту» чередовались с отдыхом. Они даже не замечали, что небо над их землянкой все чаще и чаще заволакивало серой хмарью. Зачастили мелкие, въедливые дожди. Листья ивняка, росшего кое-где по краям траншеи, окрасились пятнышками ржавчины и поблекли. Осень все настойчивее стучалась в дверь. Вечерами в землянке становилось зябко.

…Набросив шинель на плечи, Обуховская сидела около печурки, штопала перчатку. Аня лежала на топчане, отдыхала. Полина и другие подруги ушли на «охоту». Стягивая нитками протертую дыру в вязке, она тихонько напевала: «Зачем тебя я, милый мой, узнала…» Вдруг ее напев оборвал скрип двери, в лицо пахнуло свежим ветром. Она подняла голову.

В землянку вошла Шура, которую зачем-то вызывал замполит Булавин. Ворот у телогрейки, как всегда, распахнут. Из-под отворота виден красный шарф, присланный Шуре матерью. Шура очень дорожила подарком и, насколько помнила Нина, никогда не расставалась с ним. Этот шарф был для нее самым дорогим талисманом, который связывал ее с любимой Украиной.

Расстегнув телогрейку, Шура вытащила из кармана сверток газет. Из них она выбрала одну, а другие положила на стол.

— Наши войска на Ленинградском фронте город Пярну освободили, вышли к Рижскому заливу, — засветились улыбкою ее глаза. — А на второй странице о нас кое-что, — и загадочно посмотрела в сторону Ани.

— О ком там? — Аня вскочила с места. — Дай глянуть!

— Ох, и вихревая же ты, Анка! О тебе написано. О тебе, непоседа! Бери на память.

— Ой, правда! Я и Полина! — впилась глазами Аня в газетный снимок.

— «Снайперская пара — девушки-«воробушки» на огневой позиции», — вслух прочитала подошедшая к ней Нина.

— Не «воробушки», а воины!

— Вижу, вижу, Аннушка, — и обняла ее за плечи. — Молодцы вы, рязаночки, мои дорогие подружки! О вас, поди, теперь вся наша Третья ударная узнала.

— Факт! Это же армейская газета, ее все бойцы читают.

— Смотри, Аня, а ниже пишут: «Споем, товарищ. Песня «Огонек». Словно для тебя специально постарались, наверное, угадали, что любишь песни…

В этот день Шура Шляхова написала матери:

А ранним утром, когда над землянкой еще курился сырой холодный туман, Шура уходила на очередную «охоту». Аня попыталась поухаживать за ней, застегнуть порот, из-за которого яркой полоской виднелся шарф.

— Не надо, Аннушка, так легче дышится, — легонько отстранила ее она.

— Смотри, Шурочка, штука приметная.

— Не волнуйся, милый Чижик, — и Шура сняла с гвоздя свою именную снайперскую винтовку — подарок ЦК ВЛКСМ — с прикладом, испещренным отметинами, их было шестьдесят девять: так она вела счет мести фашистам.

Вместе с ней шла на боевое задание Рая Благова, недавно переведенная из другого подразделения.

— Ни пуха ни пера! — напутствовала их Нина.

— Удач вам, девочки, и счастливого возвращения! — сказала Полина.

— Возвращайтесь с удачей, ждем! Я вам чаю горячего приготовлю! — крикнула вслед Аня.

— Спасибо, девочки! Спасибо, родненькие! Вернемся, ждите! — обернулась на ходу Шура и, улыбаясь синью глаз, помахала рукой.

Не предполагали девушки, что в последний раз видят свою любимую боевую подругу…

Весть о ее гибели принесла Рая Благова. Поздним вечером она в промокшей телогрейке вошла в землянку и потерянно остановилась у входа.

— Что произошло? А где Щура?! — спросила Аня.

— Нет больше Шуры, — и Рая заплакала.

Девушки не сразу поверили случившемуся.

— Не может этого быть! — воскликнула Аня. — Я же вам чай вскипятила, — и стала трясти Раю за рукав. — Ну, скажи, что все это ты просто выдумала! Ну, скажи… скажи, не молчи!

Но Рая, опустив горестно голову, молчала.

Аня упала на топчан. Ее плечи затряслись от рыданий. Нина и Полина стояли на месте, будто окаменев. Слезы текли по их щекам и падали на холодный пол землянки…

Хоронили Шуру в Добеле, на городском кладбище. В почетном карауле стояла вся снайперская рота девушек. Они слушали полковника Лисицына, каждое слово которого ранило печалью. С неба накрапывал дождь, и казалось, сама природа скорбит вместе с ними об отважном командире и снайпере Шуре Шляховой.

Отзвенел прощальным залпом боевой гвардейский салют. В последний раз глянули девушки на солдатский памятник, на фотографию, с которой на них смотрела улыбающаяся Шурочка.

Растянувшись цепочкой, девушки брели назад по раскисшей тропинке. Когда добрались до землянки, Нина втиснулась между Полиной и Сашей Виноградовой к печурке, протянув к ней иззябшие руки. Молчали. Каждая углубилась в свои мысли.

Люба Макарова сидела за столом и что-то торопливо записывала в свой походный блокнот. Аня лежала на топчане, уткнувшись лицом в ладони.

— А что с Аней? — проговорила Клава Маринкина. — Распласталась, как неживая.

— Надо взглянуть, — подошла к подруге Нина и присела около, положив руку на ее плечо. — Аня, что с тобой? Ну, перестань! Не плачь! Шуру теперь все равно не вернешь!

Аня подняла заплаканное лицо:

— Сколько вместе перетерпели, ужасов повидали, а тут, в обороне, проклятая фашистская пуля не обошла стороной.

— Мы отомстим за нее фрицам сполна.

— Я им, гадам, покажу! — сжала кулаки Аня.

— Ты им и так спуску не даешь, — вступила в разговор Клава. — Всегда у них под самым носом «охотишься».

— А теперь еще ближе подберусь!

…На пятые сутки с другого участка фронта прибыла их сокурсница Нина Лобковская, которую назначили командиром снайперской роты.

Неожиданная перемена

В ноябре над позициями закружили метели. Первые морозы застеклили наполненные мутной водой воронки. Жгучий северный ветер выстудил землянки, и ночами над передовой курились редкие струйки дымков.

Глубоко под землею притаились гитлеровцы и методически грызли, крошили нейтральную полосу и паши укрепления из всех видов оружия. Потянулись однообразные недели оборонительных боев.

Девушки, ходившие на «охоту», редко кого выслеживали, по гитлеровцев держали в страхе. Вечерами они возвращались в свою землянку и первым делом отогревались у солдатской печурки. Зачастую от холода не спасали ни шинели, ни телогрейки. Однако топить печку было рискованно: струйку дыма могли заметить фашисты.

Однажды, это было в начале января 1945 года, Нина проснулась от гулявшего по землянке свежего ветерка. Она поднялась с топчана, сделала несколько резких движений, чтобы согреться.

— Что, Нинок, замерзла? — спросила Аня, которая сидела на скамеечке, закутавшись в шинель.

Холодновато что-то. Печка не топится?

— На улице светлынь, так что про печку забудь до вечера.

— И сколько мы здесь торчать будем, караулить фрицев, как думаешь, Аня?

— А шут его знает.

— «Комсомолка» уже давно пишет о боях в Польше, Румынии, Венгрии, а мы все тут сидим.

— Обидно, если туда не попадем, — вздохнула Аня, но вдруг встрепенулась: — А может, нас вместе с 3-й ударной куда-нибудь на прорыв перебросят? Мы ведь снайпера бывалые, стреляные воробьи…

Снаружи послышался скрип шагов. В дверь постучали.

— Разрешите?

— Девочки, замполит! Подъем! Ой, какой у нас кавардак! — заметалась по землянке Аня.

Все вмиг попрыгали с нар, оправляя на ходу гимнастерки.

Стук повторился, и примороженная дверь, скрипнув, приотворилась.

— Заходите! Заходите, товарищ гвардии майор. Мы здесь прибираемся, — оправдывалась за всех Нина.

— Доброе утро, девчата! Ну, как поживаете?

— Мерзнем потихонечку, товарищ гвардии майор.

— Гвардии не к лицу мерзнуть, надо по-суворовски переносить холод.

— А мы и так по-суворовски. Когда холод подожмет, зарядкой занимаемся, — улыбнулась Аня.

— Молодцы! А теперь приступим к делу, — сразу посерьезнел Булавин. — Ближе к ночи, девчата, чтоб все были наготове, в полной боевой выкладке. Я пришлю вам проводника.

— Товарищ гвардии майор, на другой фронт?

— Не знаю, — ответил он. — Был приказ только насчет вас. Отзываетесь в запасной армейский полк.

— А вы?!

Серые глаза замполита погрустнели.

— Мы остаемся. Так что счастливого вам пути, девчата! Не поминайте нас лихом! — и Булавин торопливо вышел.

Нина перебирала свои вещи, а в голове теснились беспорядочные мысли. И первое, что тревожило, был Степан. Придется ли дальше воевать вместе или новая фронтовая дорога, может быть, навсегда разлучит их? И от этих мыслей сердце сжимала тоска. Единственное, что успокаивало, — это его письма, которые она бережно хранила в вещмешке. В них он заверял, что разыщет ее хоть за тридевять земель. Приложив к груди эти дорогие письма, она загадала: «Если кто окликнет, со Степаном будем вместе на всю жизнь».

— О чем замечталась, Нинок? Все свои пожитки упаковала?

— Почти, Аннушка! Еще немножечко — и полный походный порядок, — радостно отозвалась Нина: «Окликнули!»

— Закругляйся — и к столу, посидим перед дорогой…

Когда ночная мгла запеленала позиции батальона, девушки покинули свое холодное фронтовое жилище.

Нина шла за Аней. Сапоги гулко стучали по заледенелому дну траншеи. А когда выбрались на открытое место, небо со стороны немцев осветилось ракетами, и в морозном воздухе рассыпался треск пулемета.

Девушки упали в снег. Падая, Нина ударилась об Анин сапог. В голове тупо заныло. Вжавшись в снег, она лежала будто задеревенелая.

— По-пластунски айда, — толкнула ее в плечо Аня.

Над ними тинькали пули. Подруги ползли под их пересвист. «Скорее бы мертвая зона!» — торопила Нина время.

Несколькими минутами позже девушки шагали по проторенной дороге все дальше от передовой, навстречу ноной боевой судьбе…

Военная дорога…

Эшелон тяжело грохотал мимо полусонных разъездов и полустанков. Густой дым метался над теплушками и платформами с зачехленными орудиями. В одной из теплушек ехали девушки-снайперы. Их с 207-й стрелковой дивизией 3-й ударной армии перебрасывали на 1-й Белорусский фронт. Но девушки этого пока не знали.

Нина примостилась у горевшей печурки. Ей не спалось. Неожиданная перемена в боевой судьбе волновала неопределенностью. Она протянула в темноту руку, где лежала подруга, и вполголоса окликнула:

— Аня, спишь?

— Нет. Всякая всячина в башку лезет. Зима наша, рязанская, припомнилась и братья, с которыми на санках с крепостного вала каталась. Бывало, летишь вниз, аж дух захватывает! А в половодье ты посмотрела бы… Ока разливается, как море.

— А я ни разу большого половодья не видела.

— После войны, Нинок, ко мне в Рязань приезжай, посмотришь.

— Доживем — приеду обязательно.

— Почему бы не дожить? Не кручинься. Назло всем смертям доживем! — и Аня обняла Нину за плечи…

Ночь сменяется днем, а эшелон все мчит и мчит девушек ближе к границам Польши. Остались позади разбомбленные и обгорелые здания вокзалов Двинска, Полоцка, Молодечно, Волковыска… Но вот лязгнули вагоны, состав замедлил бег и вскоре остановился. Аня приоткрыла дверь и почти напротив увидела на здании вывеску с непонятными буквами.

— Девочки, Польша! — крикнула она на всю теплушку.

А из вагонов уже выпрыгивали бойцы. Осматривались, закуривали…

«Вот она какая, земля польская! И ничего тут нет особенного, — с интересом разглядывала все вокруг Нина. — Как будто где-то в Калининской области. Такой же снег. Такие же сосны. И небо такое же. Одна и та же, выходит, земля. Только люди другие, говорят по-своему».

— По вагонам! — донеслась звучная команда, и все побежали к своим теплушкам.

Это была последняя станция, которая встречала и провожала мирной тишиной. А где-то за лесами, за холмами ждала их исстрадавшаяся в неволе Варшава.

Вагон, громыхая, раскачивался. В печурке весело полыхали сосновые поленья. Аня вполголоса напевала:

От этой мелодии веяло суровостью былых фронтовых дней, невообразимой тяжестью переходов по выжженным нолям, топким болотам. Вспомнились Обуховской погибшие подруги, мать, сестренка…

— Хорошая песня, — присела рядом с ней Полина.

— Да, за сердце берет, — задумчиво проговорила Нина.

— Видать, фронтовик сложил, раз в самую точку…

— Наверно. И у нас скоро начнутся бои.

— На чужой земле биться будем с фашистами.

Поезд резко затормозил.

— Что там случилось?

— Похоже, где-то пушки бьют, — прислушалась Полина.

— Вот и приехали. Девочки, подъем! — крикнула Нина, подхватывая свою снайперскую винтовку и вещмешок.

Все почувствовали — скоро выгружаться.

…Ветер обжигал лицо. Под ногами с хрустом проминался снег. Снег слепил глаза. Более часа шагали девушки навстречу зловеще ухавшим орудиям, и сердца их, как тогда, у Великих Лук, сжимались от неведомой тревоги. И чем ближе подходили они к фронту, тем оживленнее было на дороге. Мимо то и дело проносились пахнувшие бензином грузовики: одни спешили к фронту, а другие — в тыл.

Здравствуй, Варшава!

Девушек разбудил громкий голос бойца. Открыв дверь, он крикнул:

— Младший лейтенант Лобковская тут ночует? К комбату!

Все всполошились. Сон как рукой сняло. Поспешно одевались. Подгоняли ремни, лямки вещмешков. Перематывали портянки, зачехляли снайперские винтовки. Вскоре вернулась Лобковская.

— Я вижу, вы уже наготове, — окинула она взглядом девушек. — Это хорошо. Сейчас выступаем на Варшаву.

— Даешь Варшаву! — радостно крикнула Аня. — Смерть фашистам!

Гулко рассыпался по половицам ее дробный перепляс, зазвенела частушка.

— Выходи строиться! — оборвала команда радостное настроение девушек.

Несколькими минутами позже они шагали по проторенной дороге к Варшаве, удивляясь массе людей и техники. В утренних сгустках рассвета двигались бесконечные колонны войск. Тягачи тащили пушки. С грозным урчанием обгоняли всех приземистые «тридцатьчетверки» и самоходки с красными звездами на башнях. Тяжело пыхтя, мимо проносились ЗИСы и «студебеккеры».

Все спешили на запад, где гремели бои.

За одним из перелесков навстречу девушкам выползла колонна пленных гитлеровцев.

— Нина, глянь, какой фриц смешной, — показала Аня на одного из них.

— Где?

— Да вон, с краю плетется. Сгорбился, как баба-яга. Только клюки не хватает, а то бы точь-в-точь…

Немец, о котором говорила Аня, действительно напоминал бабу-ягу. На его худом лице торчал длинный, широкий и чуть крючковатый нос. Пилотка, из-под которой тускло смотрели бесцветные глаза, глубоко надвинута на лоб. Ноги обмотаны не то портянками, не то шинельными лоскутами. Руки немец держал в карманах и всем своим обличьем напоминал немощного старика. «А когда-то небось ходил гоголем, орал вместе со всеми: «Дранг нах остен!» — подумала Нина… — Вот и шагает теперь на восток, чучело фашистское!»

Пленные брели мимо девушек серо-зеленой однообразной массой…

Дорога кажется нескончаемой. А где же Варшава? Сколько еще топать? Нина вглядывается в далекую кромку горизонта, но там ничего не видно, кроме серой пелены тумана.

И вот неожиданно возник огромный город, весь в руинах поверженных кварталов. Девушки с волнением смотрели на древнюю польскую столицу, разрушенную фашистами.

— Девочки, что носы повесили? — пробежала взглядом Лобковская по угрюмым лицам подруг и скомандовала: — А ну, сержант Носова, запевай!

Аня чуть-чуть откашлялась и запела:

И, когда дружно грянул припев: «Дорогая моя столица! Золотая моя Москва!» — Нина, словно очнувшись, вместе с подругами подхватила эти до боли родные слова.

Несколько поляков остановились на обочине. Печально они смотрели на девушек, и, казалось, в их измученных глазах плещется боль самой Варшавы.

Предместье польской столицы, Прага, в которую вступили девушки с головным батальоном 207-й стрелковой дивизии, уцелело и выглядело довольно-таки нарядным. Коробки зданий смотрели светлыми окнами, улыбками встречали жители… А за Вислой глазам девушек предстали сплошные руины. Полуобвалившиеся стены зданий с обожженными балками потолков и пустыми глазницами окоп поражали своим угрюмым однообразием. Улицы завалены битым кирпичом, труднопроходимы. Лишь кое-где мелькало уцелевшее здание с лепными украшениями, говорившими о былой красоте города.

Покидая Варшаву, девушки уносили в своих сердцах еще более острое желание мстить фашистам.

Последний рубеж

Батальон остановился на хуторе близ заснеженного леса. Девушкам отвели для ночлега заброшенный дом. Нина с Аней принесли по две охапки березовых дров. Полина с Клавой Маринкиной растопили голландку. Печь загудела веселым пламенем, и тепло разлилось по комнате.

Нина придвинула к голландке скамью и села, прислонясь спиною к горячим кирпичам. Сквозь гимнастерку приятно жгло лопатки. Скоро она разомлела, веки отяжелели. Клонило ко сну. Но слух улавливал громыханье котелка, в котором Полина разогревала консервы.

— Эй, Нинок, не спи! Сейчас ужинать будем, — подошла к ней Аня и тронула за плечо.

— Я не сплю, — и с трудом открыла глаза. — Разморило с дороги…

Поужинав, девушки улеглись прямо на полу на соломе, надерганной из стога, что стоял на задах усадьбы, и вскоре спали как убитые.

Утром, когда по низине возле леса еще стелился туман, девушки вновь зашагали на запад. Две недели, недосыпая и недоедая, шли они по польской земле вслед за отступавшими к Одеру гитлеровцами. Были и короткие стычки, и тревожные ночи в лесу, у костра. Нет, это был не тот тернистый путь, который девушкам пришлось преодолеть с боями в Калининской области и Прибалтике, где каждый клочок земли орошен кровью, изранен снарядами и бомбами.

Однажды в конце января на привале к девушкам забежал замполит. Он принес газеты. Поговорил об очередных задачах батальона на марше. А перед уходом обвел их своим загадочным взглядом и проговорил:

— Девчата, завтра или послезавтра у нас будет праздник, так что мало-мальски по возможности прифрантитесь.

— Какой праздник, товарищ капитан? Почему мы не знаем об этом? — посыпались вопросы. — В календаре нет никакого праздника, и в газетах не пишут.

— А праздник, девчата, у нас такой, — он улыбнулся, взглянув на Нину. — Мы с вами скоро пересечем границу фашистской Германии!..

Продолжая наступление к западу и юго-востоку от Познани, войска 1-го Белорусского фронта пересекли германскую границу и вступили в пределы Бранденбургской провинции. 31 января 1945 года они с боем овладели городами Ландсберг, Мезенриц, Швибус и Циллихау — крупными узлами коммуникаций и мощными опорными пунктами фашистской обороны, прикрывавшими подступы к Франкфурту-на-Одере. В районе Познани продолжались бои по уничтожению окруженного в городе вражеского гарнизона.

…Девушки двигались в походной колонне батальона. Впереди шумно месили грязь бойцы второй роты. Нина шагала в крайнем ряду, рядом с Аней, и ей была видна раскиселенная сапогами обочина дороги. За кюветом, среди черных полей, напоминая о минувшей зиме, кое-где белели островки снега.

На холмистой сини горизонта стеною стоял лес. Где-то там, за лесом, начиналась неведомая Германия.

Спину приятно пригревало солнце. Небо отливало нежной голубизною. И шагалось как-то легко. В этот по-весеннему теплый день Нину догнала негаданная радость.

Ездовой, молодой боец, лихо присвистывая, погонял вожжами коней. На тачанке кроме него сидели офицер, сержант и мальчик лет четырнадцати в шинели с черными петлицами артиллериста.

— Нина, смотри, твой Степушек едет! — встрепенулась Аня.

— Степа? Где?! Не может быть!

— Он! Смотри, обернулся к нам! — И крикнула: — Товарищ капитан! Клишин!

Тачанка остановилась.

— Гвардии сержант Носова, выкрики в строю! — сделала замечание Лобковская. — Что случилось?

— Авария сердца у гвардии сержанта Обуховской.

— Вон оно что!

— Товарищ младший сержант, разрешите выйти из строя! — поборов смущение, выпалила скороговоркой Нина.

— Разрешаю.

Степан спрыгнул с тачанки и уже спешил ей навстречу. От волнения ноги не слушались Нину, и, когда она остановилась в полушаге от Степана, силы оставили ее. «Ой, сколько же мы не виделись? — подумала она. — Полгода. А он ничуточки не изменился! Все такой же подтянутый и красивый…»

Руки их встретились помимо воли, и в ее взгляде Степан увидел все: и радость встречи, и тоску любви, и скрытую тревогу.

Они шли за тачанкою, ничего не замечая вокруг, пока Нина не ступила в лужу, грязь кляксами брызнула на шинель Степана. Тут он только спохватился и глянул на облепленные грязью сапоги Нины:

— Ты, наверно, умаялась?

— Привыкла, — потупилась Нива.

— Извини, пожалуйста, мою оплошность. Михайлов, притормози!

Ездовой натянул вожжи так, что выхоленные кони заплясали на месте.

— Садись, — Степан помог Нине забраться в тачанку, легко прыгнул сам, тесно прижавшись к ней плечом, и сказал: — Спасибо, Михайлов!

— Не за что, товарищ капитан, — ответил боец, заправляя взгорбившуюся шинель под ремень.

— А ты, Цыплухин, почему слез? Места всем хватит.

— Пройдусь маленько, товарищ капитан, — сказал он. — Поразмяться надо, ноги затекли…

На выбоинах тачанку трясло, но Нина этого не замечала. Прижавшись к Степану, она молча смотрела на голубой горизонт, на лес, который ужо был не далее как в полукилометре. Она была счастлива и ехала, будто зачарованная. Неизвестно, сколько бы это длилось, если бы не поднявшаяся вдруг пальба и радостные крики «ура!».

При первых выстрелах Нина схватилась за винтовку, однако, увидев вокруг ликование и полосатый пограничный столб, улыбнулась.

— Вот и на нашей улице праздник. Добрались наконец до проклятой Германии! Товарищ капитан, разрешите пальнуть на радостях? — донесся до Нины голос ездового.

— И мне! — попросил мальчик-артиллерист.

— Можно, можно. Такое больше не повторится! И тебе, Коля, разрешаю стрельнуть, — сказал Степан подростку.

— Это что за мальчик? — спросила тихохонько Нина.

— Я разве тебе не говорил? Да это наш дивизионный воспитанник, Коля Заходский. Связист. С сорок третьего с нами. Медалью «За отвагу» награжден… Нина, а мы — рыжие, что ли? Давай отсалютуем, — и Степан расстегнул кобуру.

— За Ленинград! — сурово сказал сержант и полоснул из автомата в небо.

— Раз такое дело, я — за Моршанск! — грохнул над ухом из карабина ездовой.

— За Москву и Рязань! — улыбнулся Степан Нине, поднимая свой ТТ.

— За Великие Луки! — звонко, по-мальчишески, выкрикнул Коля.

— Или! — скомандовал Клишин, и небо ответило эхом залпов…

Новая военная профессия

Девушки шагали по пустынной, словно вымершей, улице немецкого поселка. Одинаковые кирпичные домики под красной черепицей встречали и провожали грустными окнами.

Нина шла и думала о Степане. Они расстались всего полчаса назад. «Сойдутся ли вновь паши пути в этом новом потоке войны? — мысленно задавала она себе вопрос и отвечала: — Конечно, сойдутся, как было до этого. Обязательно встретимся! Ведь я люблю. Так люблю!..»

— Батальон, стой! Отдых! — прервала ее мысли команда, пробежавшая по ротам.

Спустя некоторое время Нина со своими подругами сидела в одном из домиков. Обедали.

— А фрицы тут, видать, неплохо живут, — заметила Полина. — Дома как на подбор.

— И улицы асфальтированные, — кивнула Аня. — Палисадники одинаковые, точно на картинке. Аккуратисты. И все им было мало… Войну затеяли!

— А куда же все гражданские из этого поселка подевались, не пойму? — вмешалась в разговор Нина.

— Наверно, в лесу попрятались со страху.

Отворилась дверь, и все, точно по команде, вскочили, увидев на пороге батальонного замполита и Лобковскую.

— Подкрепляетесь?

— Так точно, товарищ капитан!

— Правильно делаете. Без этого солдату никак нельзя. Как говорится, не евши и блоха не прыгнет.

— Садитесь с нами, товарищ капитан!

— Спасибо, некогда. Мне надо еще в другие дома к бойцам заглянуть, — и взялся за ручку.

— Товарищ капитан, — остановила его Аня, — а где все гражданские фрицы?

— Эвакуировались или попрятались в лесу.

— Нас боятся?

— Боятся. Геббельсовская пропаганда.

— А мы тут гадаем…

— Ну, ладно, девчата, приятного аппетита, — и вышел.

…По нескольку десятков километров в день преодолевали девушки по дорогам вражеской земли вслед за нашим танковым десантом, а зачастую и сами мчались на стальной броне, преследуя гитлеровцев, удиравших за Одер. Так текли фронтовые будни, полные тревог и опасностей.

Однажды, когда девушки отдыхали в запасном полку, их подняли по тревоге. Надо было закрыть путь выходившим из окружения вражеским солдатам. Эту операцию возглавила Лобковская.

Всю ночь Нина и ее подруги не смыкали глаз, притаившись в засаде у шоссе, которое тянулось через лес. С обеих сторон угрюмыми тенями нависли сосны. Ветер недобро шумел и стонал в макушках деревьев, наполняя жутью сердца девушек. На рассвете из леса выползла цепочка теней. Нина прицелилась и замерла, крепче сжимая автомат. Автоматы им выдали перед уходом на задание.

— Приготовиться к бою! — послышалась негромкая команда Лобковской.

Озираясь по сторонам, гитлеровцы продвигались к шоссе. И когда передние оказались на серой, мокрой от росы полосе дороги, в тишине грозно прозвучало: «Хенде хох!»

Фашисты замерли. Некоторые попятились к лесу, но автоматные очереди отрезали им путь к отступлению.

Около взвода вражеских солдат с офицером во главе понуро брели в кольце девушек до самого штаба полка…

Из прибрежного лесочка подруги с любопытством смотрят на разлившийся по равнине Одер. От разрывов снарядов и бомб вздыбился лед, среди торосов темнела вода. На том берегу в туманной дымке вырисовывались контуры большого города. А далее сплошная серая мгла заволокла и небо и землю.

— Ух и ширина — ужас какая! — взволновано теребит ремешок своей каски Нина.

— Это фрицы дамбу взорвали, — поясняет Аня. — У нас Ока в половодье похлеще разливается.

— А на той стороне какой-то город.

— Франкфурт.

— Нелегко фрицев оттуда выкурить. По льду не переберешься, на лодках и плотах тоже.

— Про лед, Нина, и разговоров быть не может: его фашисты умышленно разбомбили. Тут, наверно, саперный батальон уже готовит переправу.

— Все же до того берега далековато! И как подумаешь, что под обстрелом переходить придется…

— Не бойся, Нинок! Не в таких переделках бывали — живы остались. И тут как-нибудь выкарабкаемся. Я только вот плавать не умею…

— Ни-на-а! А-ня-а! Где вы? Срочно в землянку! — позвала Полина.

В землянке они увидели комбата, вокруг которого сгрудились девушки-снайперы. Он что-то говорил. Нина в дверях зацепила сапогом пустое ведро, и все повернули головы в их сторону.

— Тише!

— Так вот, — продолжал комбат, — вам придется осваивать новую военную профессию, стать прожектористами.

— А для чего это, товарищ капитан? — спросила Аня.

— Придет время — узнаете, — комбат встал. — Опоздавшим, товарищ младший лейтенант, доведите до сведения, о чем здесь шла речь, а после зайдете ко мне и получите подробные инструкции…

Темной апрельской ночью небо над Одером располосовали огненные стрелы «катюш». Молотить оборону противника начала наша артиллерия. А в это время Нина, Аня, Полина и другие их подруги прожекторами слепили вражеский берег, который полыхал в сплошном черно-багровом пламени рвавшихся снарядов и бомб. В ярком лучистом свете прожекторов им были видны наши пехотинцы, которые шли на штурм гитлеровских укреплений.

Над головами с могучим гулом пролетали армады наших бомбардировщиков. Как никогда, чувствовали подруги мощь Советской Армии. И они были частичкой этой великой мощи!

Оборона гитлеровцев была взломана. Яростно сопротивляясь, они отступали. И каждый клочок вражеской земли изрыгал смерть. Густо свистели пули, рвались мины, снаряды. Падали убитые, раненые. Но ничто уже не могло остановить наступательного порыва наших воинов.

Утром в потоке наступавших войск девушки перебрались на западный берег по понтонному мосту, через который перекатывалась темная ледяная вода.

На Берлин!

Рассвело. За легкой дымкой тумана послышалось тяжелое урчание моторов.

— Танки?! — с замирающим сердцем вглядывалась Обуховская в туман. — Наши! — обрадовалась она, когда увидела красные звезды на башнях. Обернувшись к Ане, взволнованно сказала: — Наши танки!

Подминая под себя пожухлые стебли прошлогодней травы, «тридцатьчетверка», крутнув гусеницами, остановилась метрах в двадцати. Клубы взвившейся ныли отнесло на Нину. Она прикрыла глаза ладонью.

Откинулся люк, показался черный шлем, а за ним и сам хозяин. Танкист высунулся до пояса и прокричал:

— Девушки, а где тут дорога?

— Да вот она! — показала рукою Нина. — У рощицы!

— А, ясно! Спасибо. Садитесь к нам на броню, по Берлину прокатим!

— Мы с большим удовольствием! — откликнулась Аня.

— Девочки! — подбежала запыхавшаяся Полина. — Снимаемся… Лобковская сказала, что идем на Берлин! — радостно светились ее глаза. — С танками, десантом!

— Товарищ лейтенант! — крикнула Аня, выслушав подругу.

— Что?

— Едем с вами! Берете?

— С такими красавицами хоть на край света!..

Нина сидит на броне между Аней и Полиной, спрятавшись за башню. Аня что-то кричит на ухо Полине. Глаза ее сияют. Но из-за шума двигателя, лязганья гусениц Нине почти ничего не слышно, улавливает лишь одно слово: «Берлин!»

Около них, уцепившись за поручни, расположились разведчики. Один с рацией. Они сидели молча. Только раз, когда танк подпрыгнул, преодолевая каналу, один из них прокричал:

— Крепче держись, Богданов, не то хлобыстнешься за борт!

— И так держусь изо всей мочи, Паша, аж пальцы занемели!

— Ничего, терпи, скоро приедем в пекло — чертей дубасить!

С любопытством разглядывает Нина разбитые, покосившиеся от бомбежек и артобстрела коробки зданий, мимо которых бешено мчится танк. Где-то вдалеке ухают пушки. Над крышами стелется дым. «Горит, проклятый! — шепчет торжествующе Нина. — Вот и настал наш час. Это за все!.. За Невель! За Великие Луки!..» — и крепко сжимает винтовку.

Тротуары засыпаны битым стеклом, осколками кирпича. В вихре от крутящихся гусениц разлетаются фашистские газеты и листовки. На перекрестке перед небольшой площадью «тридцатьчетверка» приостановилась. И в это время с чердака какого-то здания длинно застучал пулемет. Пули веером прошли по асфальту и зазвенели, искрясь, по броне.

В один миг всех будто смело на землю. Нива почти не почувствовала страха: на это не было времени. Они укрылись в подворотне соседнего дома. Туда же забежали и разведчики.

— Девчата, надо пулеметчика снять, — сказал один из разведчиков.

Другой, разглядывая пулевые отверстия на плащ-накидке, выругался:

— Вот падаль недобитая, чуть не угробил!

Аня отвела затвор винтовки, дослала патрон в патронник.

— Где он?

— Вон, чердачное окно! У дома с башенкой, видишь?

— А, вижу! — И повернулась к подругам: — Нина! Полина! Готовы?

— Да.

Грохнул залп трех снайперских винтовок, и стало тихо.

— Молодцы, курносые! А теперь ноги под мышки и жмем дальше! — поправил каску разведчик и первым выбежал из укрытия…

Аня устроилась на чердаке одного из зданий. Здесь наблюдательный пункт запасного полка, с которым девушки вошли в Берлин. Два часа назад тут была Нина, скоро должна подойти и Анина смена.

Она внимательно следит за улицей, окнами и подъездами соседних домов. Ничего подозрительного, все словно вымерло. Мельком взглянула на часы. До смены осталось совсем немного, минут десять.

«А вон и Полина!» — обрадовалась Аня, увидев шагающую по тротуару подругу.

И вдруг в стенной нише соседнего дома что-то шевельнулось. Это насторожило Аню. Присмотрелась…

«Эсэсовец!»

Она различила черную форму и даже Железный крест на кителе и тотчас взяла его на прицел.

Тень стоявшего фашиста шевельнулась. Он чуть-чуть вышел из своего укрытия и взял наизготовку автомат.

— Получай, гад! — Аня плавно нажала на спусковой крючок, на какое-то мгновение опередив фашиста.

Эсэсовец боком упал на тротуар.

Полина юркнула в подъезд и скрылась во дворе. А минут через пять она, тяжело дыша, уже стояла около Ани.

— Ух, батюшки, испугалась как! — едва переводя дыхание, говорила Полина. — Ноги и сейчас дрожат! Спасибо тебе, мой дорогой Чижик! — обняла она подругу. — Спасибо, моя милая Аннушка!..

Жили девушки в полуподвальном помещении какого-то особняка. С одной стороны от входа, по коридору, были их комнаты, а по другую — разместилось хозяйство запасного полка. От пятидесяти выпускниц снайперской школы, с которыми Нина Обуховская когда-то прибыла в Великие Луки, осталось всего семнадцать… В предмайских боях, когда кольцо советских войск замкнулось вокруг самого рейхстага, девушки участвовали лишь в отдельных боях, когда требовался меткий огонь снайперов.

Нина ходила по комнатам и с любопытством рассматривала особняк. И тут за окном раздались частые хлопки выстрелов и крики.

— Девочки, тревога! — закричала Нина, бросившись к пирамиде винтовок.

За окном продолжали хлопать выстрелы.

— Что там? Что случилось? — спрашивали подруги.

Кто-то зацепил и опрокинул на пол стул. Громыхнула под ногами чья-то упавшая каска.

Схватив винтовку, Нина выскочила в коридор вслед за Аней. Сзади гулко застучали сапоги остальных подруг.

Улица ошеломила. Всюду в глаза бросались радостные и возбужденные лица бойцов. Многие обнимались, целовались, кричали: «Ура!» — и палили из карабинов, автоматов и пистолетов в берлинское небо.

Увидев это, Нина в растерянности остановилась. «Наверное, что-то важное случилось, — подумала она. — У кого бы спросить?»

— Ур-ра-а-а, Нинок! Фрицы сдались! — подскочила к ней Аня и повисла на шее. — Мы победили! Понимаешь, победили! Ур-ра-а-а-а!!!

— Насилу пробралась к вам, — остановилась рядом Полина. — Наша взяла! — ее лицо полыхало счастьем.

— Ой, девочки! Даже и не верится, что война окончена! — обняла их за плечи Нина. — До такого дня дожили! До такого дня…

Нина безмерно счастлива: воина кончилась, и она жива, даже не ранена. Правда, кое-где в ее волосах уже седина. Она поворачивается то к Ане, то к Полине, которые сидят рядом за праздничным столом, накрытым по случаю победы над фашистами, и никак не может наговориться. До чего же легко на сердце. Мир!..

И все собравшиеся боевые подруги счастливы, как и она. На гимнастерках сияют начищенные до блеска ордена, медали, гвардейские значки. Стол ломится от солдатской снеди. Чего тут только нет: и рыбные консервы, и тушенка, и свежий хлеб. И сахару — сколько душе захочется. И настоящий индийский чай раздобыли! А в центре в графине рубином горит последний солдатский НЗ[10], который девушки подсластили вишневым сиропом.

У Нины слегка кружится голова. Перед глазами воскресают эпизоды из фронтовой жизни.

— Эх, жаль, нашей Шурочки нет! — с грустью вздыхает она. — Помнишь, Аннушка, как она мечтала дойти до Берлина, расквитаться за свою Украину?

— Помню, Нинок. И Галка Кочеткова не дожила. Она бы нам сейчас под гитару что-нибудь из Есенина спела, — и Аня смахивает ладошкой набежавшие слезы.

— А я Соню Кутломаметову никак не забуду, даже во сне ее вижу, — шепчет Полина.

А на другой день Нина писала матери: «Здравствуй, милая мама! Ура, мы в Берлине!.. Мамочка, тяжело вспоминать, что нам довелось испытать! Теперь это все позади. Фашисты капитулировали. Встаешь утром — тишина, даже не верится! Солнце бьет прямо в окно и, кажется, как будто и не было войны, а это был просто жуткий и страшный сон. Мир!!! Как это прекрасно, мамочка! Нельзя до конца понять и прочувствовать всю глубину этого святого слова, если не прошел через суровые фронтовые дни боев и лишений…» И долго еще сидела она, склоняясь над тетрадью, писала обо всем, что выливалось из ее сердца, и казалось, что отписывалась она сразу за все долгие месяцы войны…

Девушки собрались у радиоприемника. Ждали. Вот-вот должно быть сообщение ТАСС. Нина замерла в ожидании. И наконец, в динамике раздался знакомый радостно-торжественный, отливающий звенящей сталью голос Левитана: «…Завтрашний день, девятое мая, объявляется Днем Победы!..»

— Ур-ра-а! — подхватили девушки.

В День Победы

Небо над Берлином в первый День Победы содрогнулось от орудийного салюта и заполыхало в радужных бликах фейерверка, а улицы стали тесными от народа.

Нина, Аня, Полина, Саша Виноградова и Клава Маринкина брели по Альт Моабит-штрассе. То тут, то там у танков, автомашин и домов группами стояли фронтовики. У какого-то полуразбитого здания, где под смех, подбадривающие выкрики и звучные хлопки наперебой отплясывали русского сержант и боец, они задержались. Гармонист, русоволосый боец в пилотке, сдвинутой на затылок, играл лихо. Голосисто заливалась двухрядка, дрожали в ритм плясовой голубые мехи.

На одном из перекрестков весело звенела балалайка, а чуть далее, возле пушки, в тесном кругу артиллеристов грустила гитара:

Эту песню девушки слышали впервые. На какое-то мгновение Аня приостановилась. А Нине так захотелось в этот миг очутиться дома, увидеть мать, сестренку, что она даже зажмурилась, мысленно уносясь в свою родную Москву.

За мостом Мольтке играл баян. Знакомая фронтовая мелодия вальса «Осенний сон». На улице кружились танцующие пары. Было тесно от толпившихся бойцов и офицеров. Но девушек сразу же заметили. Перед Ниной остановился высокий красивый лейтенант-артиллерист и пригласил на танец. Она попятилась от него и спряталась за Аню.

— Ишь ты, нашла широкую спину! — посторонилась, открывая ее Аня.

— Разрешите вас на вальс? — еще раз пригласил лейтенант.

— Иди, Нинок, — Аня легонько подтолкнула ее. — Нынче ведь наш праздник и отказывать в такой день фронтовикам грех!

«А вправду, что тут такого?» — подумала Нина и робко ступила в круг танцующих.

Когда они вальсировали, взгляд Нины замер на группе артиллеристов, среди которых рядом с майором стоял… ее Степан! Сердце застучало так сильно, что потемнело в глазах. Она сбилась с ритма и остановилась.

Лейтенант недоуменно посмотрел на нее. Но в это время смолк баян, и Нина, торопливо расталкивая бойцов, заспешила к любимому:

— Степушка!..

…Они неторопливо шли по улице. На месте некоторых зданий высились груды развалин или стояли только стены со сквозными, прокопченными дымом, оконными проемами.

— Сильно здесь город пострадал, — проговорила Нина, глядя на удручающую картину разрушения.

— Сопротивлялись фашисты, вот и пришлось поработать нашей артиллерии. А вон и рейхстаг! — показал Степан вправо.

— Ой, какой покалеченный! — невольно вырвалось у Нины при виде обгорелого и густо исклеванного щербинами темно-серого здания, над которым трепетало Красное знамя.

— Тут самые жаркие бои были. Полк Зинченко из нашей 3-й ударной брал рейхстаг! — проговорил с гордостью Степан. — Когда Егоров и Кантария водрузили это знамя, внутри еще шел бой, представляешь?

Около рейхстага толпились фронтовики. Стены были испещрены надписями. Подходившие бойцы кто мелом, кто карандашом или углем оставляли о себе намять. Кое-кто царапал штыком или ножом.

— Степа, давай и мы черканем. — Нина, вытащив из кармана кусочек мела, который носила с собою, начала выводить «Обуховская — из Москвы!» — И, поставив восклицательный знак, обернулась к Степану и с улыбкой спросила: — Ну, как вышло?

— Отлично! — ответил он, оставляя свою надпись: «Степан Клишин — Рязань!»

— Степа, вот мы и в историю попали.

— Факт! — он нежно взял ее руки в свои. — Ниночка…

— Да, — еле выдавила из себя Нина в волнении, а глаза и губы ее, казалось, говорили ему: «Мой милый Степушек, родной! Я ждала этого часа, этой встречи, ждала наперекор всему и верила, очень верила, что это наступит! Если бы ты знал, как я тебя люблю!»

— Нина, мы теперь ни за что не разлучимся, правда? — Степан еще крепче сжал ее пальцы в своих горячих руках. — Мы будем вместе навсегда, на всю жизнь! Да, родная?

— Да, мой Степушек! — прошептала она и посмотрела на него счастливыми глазами…