Девяносто девять

8

В комнате действительно было очень холодно. Прежде чем лечь в кровать, Грегори выключил свет, отодвинул штору и выглянул в окно. Перед ним была та самая ночь, о которой так мечтают и которой так боятся многие горожане. Снаружи не было ни единого огонька, какое-то время он вообще ничего не мог разглядеть. Понемногу глаза привыкли, и Грегори увидел, что в пелене облаков появились разрывы. По темному небу неслись рваные белесые клочья, между которыми проглядывали яркие и холодные ноябрьские звезды. Луны не было. Темная масса холма над домом резким силуэтом вырисовывалась на фоне звезд, а ниже мерцала дорога, все еще влажная от дождя. Грегори слышал, как свистит ветер за углом дома и как шуршат на ветру листья живой изгороди. И хотя окно было закрыто прочно и не стучало, Грегори ощущал давление ветра на раму.

Он подумал, а что скажет Джиллиан, если он сейчас спустится и сообщит ей, что намерен пойти в деревню посмотреть на празднование «Семи сестер» и, может быть, взглянуть на «соревнования по дартсу» в пабе. Вряд ли она станет возражать. В конце концов, он платный постоялец, а не школьник. Впрочем, сегодня он чертовски устал. Задень Грегори прошел пешком столько, сколько давно уже не ходил. Ноги нестерпимо ныли, колени и икры болели, и от одной мысли о том, что предстоит снова завязывать шнурки на своих тяжелых походных ботинках и идти в холодную ветреную ночь, им овладела необоримая усталость. А если у Джиллиан нет фонарика, который он смог бы у нее на время позаимствовать, придется всю дорогу до деревни и обратно идти в кромешной темноте. Да и фонарик не спасет от холода и ветра, к тому же в такую темень он может где-нибудь по дороге между домом Джиллиан и деревней поскользнуться и с ног до головы вываляться в грязи.

И тем не менее сейчас идеальное время для того, чтобы стать свидетелем самой интересной части церемонии, если верны его предположения относительно того, когда делались ежегодные фотографии. Выглянув в окно, за дорогой Грегори разглядел темный, похожий на усеченный конус силуэт Стакли-Хилл. С этнографической точки зрения предпочтительнее было бы поприсутствовать на самой церемонии, но если это невозможно, он по крайней мере сможет не без удобства понаблюдать и отсюда за тем, чем местные жители занимаются на вершине холма в подобную ночь – фотографированием ли или же какими-то красочными народными танцами при свете звезд.

Грегори вышел из комнаты и направился в сторону туалета; половицы громко скрипели у него под ногами, хотя он и старался ступать как можно осторожнее. Затем быстро вернулся к себе в комнату, разделся до трусов и сел на краю кровати. У него, естественно, не было никакой уверенности в том, что что-то должно произойти сегодня ночью на вершине холма, и тем не менее Грегори поставил будильник на своих часах на полночь и положил их на столик рядом с кроватью. Затем без промедления нырнул под одеяло – и громко выдохнул от ужаса.

Простыни оказались настолько холодными и настолько жесткими, что на какое-то жуткое мгновение Грегори показалось, будто они на самом деле промерзли. Он свернулся калачиком – сонливость мгновенно как рукой сняло, – натянул на себя все одеяла и понемногу начал согреваться. Затем медленно, очень медленно стал дюйм за дюймом отвоевывать у холода остальную часть постели, пока не вытянулся во весь рост, утопив голову в большой и мягкой подушке и натянув пуховое одеяло до самого носа. Веки у него отяжелели, болели мышцы ног, столько выходивших за этот день.

Грегори повернул голову и выглянул в окно – ложась в постель, он не задернул штору, – и от вида бледных облаков, несущихся по небу, ему стало еще холоднее, чем от ледяных простыней. Глаза помимо воли закрылись сами собой, по телу пробежала легкая дрожь, и он стал потихоньку засыпать в теплом коконе из одеял и простыней.

Проснулся Грегори изумленный, озадаченный, чувствуя легкое головокружение. Секунду он пребывал в панике, не понимая, где находится и сколько времени спал. Прозвенел ли будильник? Он ничего не слышал. В окне что-то мерцало; он повернулся и увидел отражение какого-то движущегося бледного огонька. Грегори крепко закрыл глаза, ему почему-то было страшно оглядываться по сторонам. Он подумал, что, конечно же, его разбудили не часы. Будь это так, они бы еще продолжали пищать.

Незадолго до того, как Грегори проснулся, дверь его комнаты открылась и снова закрылась, и вот теперь, натянув на себя все одеяла и простыни, он совершенно отчетливо услышал тихий звук шагов. В комнате кто-то был, и он, собрав в кулак все свое мужество, медленно повернулся и открыл глаза. Тень от тусклого дрожащего огонька падала на стены. Грегори взглянул поверх него и увидел бледную фигуру в белом, с чем-то черным на плечах и со свечой в руке. У Грегори от ужаса перехватило дыхание.

– Грегори? – тихо произнесла фигура. Он вслух застонал.

– Боже мой, Джиллиан! Вы меня чуть не до смерти напугали!

– Извините.

Она подошла к кровати, держа перед собой свечу и глядя на Грегори широко открытыми глазами, которые в мерцающем свете свечи, казалось, то увеличивались, то уменьшались. В ледяном холоде комнаты она стояла босая, в тонкой белой ночной рубашке, доходившей ей только до щиколоток. На ночную рубашку была наброшена его кожаная куртка, под которой тяжело вздымалась пышная грудь. Грегори немного приподнялся в постели, хотя одеяло натянул почти до самого подбородка.

– Что вы делаете?

– Я подумала, что вам может понадобиться ваша куртка, – сказала Джиллиан очень тихо и почти умоляющим тоном.

У Грегори снова перехватило дыхание, и он в полнейшем изумлении уставился на нее. Не сводя с Грегори взгляда широко раскрытых глаз, Джиллиан поставила свечу на столик рядом с кроватью и медленно сняла куртку. Огонек свечи отражался в ее складках. Плечи и руки женщины под курткой были совершенно голые, ночная рубашка держалась только на тонких полосках материи. Она взяла куртку за воротник, аккуратно сложила и повесила на спинку кровати Грегори. Затем села на край кровати и, опираясь на одну руку, по-матерински прислонилась к нему, однако зрачки ее при этом оставались расширенными, и в них застыла совсем не материнская мольба. Кожа у Джиллиан была бледная, как полотно.

– Вам не холодно? – спросила она.

Грегори открыл было рот, но ничего не сказал. Сердце его неистово колотилось.

– А я пришла вас согреть. – Джиллиан соскользнула с кровати, встала и одним легким движением сняла с себя ночную рубашку. У Грегори перехватило дыхание. Он не мог оторвать от нее взгляда и уже чувствовал, как напрягается его мужское естество. Джиллиан взяла ночную рубашку за бретельки, аккуратно, как и куртку, положила в ногах кровати.

Джиллиан оказалась обладательницей некрупного округлого тела, полных белых грудей, маленького живота, сильных бедер, соединявшихся в темном треугольнике. Она мрачно взглянула на Грегори, одной рукой сорвала с него все одеяла, затем забралась в постель и обмотала пуховое одеяло вокруг бедер, словно турнюр. Грегори мгновенно ощутил резкое дыхание ледяного воздуха комнаты. Джиллиан наклонилась над ним, и ее грудь коснулась его сосков. Вес ее тела на нем был весьма чувствителен, и Грегори помимо своей воли тяжело выдохнул. Тем не менее он старался не касаться Джиллиан руками, которыми ухватился за перекладины изголовья кровати у себя за головой.

– Джиллиан, – произнес он, сглотнув. – О мой Бог!

Джиллиан коснулась своих губ, а затем тем же пальцем прикоснулась к его губам, потом приподнялась, встала на колени, содрала с него трусы, протянула руку, нашла член и мгновенно вставила его себе во влагалище.

Грегори закрыл глаза, пытаясь восстановить дыхание.

– Джиллиан, – пробормотал он, – мне кажется, что это не очень разумно…

Она приставила свою теплую, грубую ладонь к щеке Грегори, он открыл глаза и увидел, что Джиллиан наклонилась вперед, ее груди покачиваются над ним, волосы ниспадают ему на лицо. Она наклонилась и поцеловала его.

– Ш-ш, – произнесла она ему на ухо и начала двигаться. Сердце Грегори неистово билось, тепло и упругость тела

женщины были ему приятны, но холод и изумление в сочетании постоянно отвлекали его и постоянно пробуждали сильнейшее смущение. Грегори закрыл глаза и попытался представить, что в подобной ситуации следует делать, что следует говорить… ничего в голову не приходило. Открыв глаза, он вновь увидел над собой ее покачивающееся тело, ее губы, что-то произносящие без слов, и блестящий взгляд широко открытых глаз, застывший на его лице. Все это вызывало в нем одновременно и сильное волнение, и ужас.

Джиллиан кончила раньше него, внезапно с пронзительным криком упала на спину и перекатила его на себя, затем натянула одеяла на обоих и крепко сжала Грегори бедрами. Он продолжал совершать ритмические движения во влажной темноте под одеялами, а она молча гладила его плечи своими мощными руками, ее горячее дыхание обжигало ему лицо, а пружины кровати истошно скрипели. Грегори почти не видел ее под одеялом и в панике стал «работать» еще активнее, гонясь за пиком наслаждения, которое, однако, ускользало от него. Тут Джиллиан вновь вскрикнула и так сжала его своими бедрами, что он едва не задохнулся. Он кончил со всхлипом, дрожью и сильным ударом кровати о стену.

Казалось, в это мгновение Грегори был полностью опустошен, все вышло из него – усталость, страх, раздражение на Фиону, воспоминания о пережитом профессиональном унижении, – и он упал на спину рядом с Джиллиан, сердце его рвалось из груди наружу, дыхание перехватило от ледяного воздуха. Джиллиан поднялась и вновь оседлала его, сбросив все одеяла. Груди ее то поднимались, то опадали над ним, пот сверкал в мерцании свечи. Она закрыла глаза, обеими руками откинула назад волосы, сжала губы и начала дышать, широко раздувая ноздри. Возникало странное ощущение, что Джиллиан молится.

Грегори взирал на нее в полнейшем изумлении, широко открыв рот, в предельной усталости. Все тело его покрылось гусиной кожей. Он поднял руки и коснулся ими ее бедер, живота, грудей. И ему показалось, что он никогда в жизни не испытывал подобного наслаждения.

– Спасибо, – выдохнул он.

Джиллиан открыла глаза, пальцами провела по его рукам и прижала его ладони к своей горячей груди.

– Я хочу вам кое-что сказать, – произнесла она. Грегори взглянул ей в лицо. Глаза Джиллиан светились отраженными бликами свечи.

– Я люблю вас.

Грегори уставился на Джиллиан. Он снова открыл было рот, чтобы заговорить, но, так и не сказав ни слова, закрыл его. Хотелось что-то ей ответить, однако мозг был абсолютно пуст, будто все его извилины в одно мгновение стер приступ невыносимого, немыслимого ранее наслаждения. Наконец Грегори начал смеяться. Высвободив руку из-под груди Джиллиан, он зажал ею рот.

– Извините, – проговорил он, сжимая рот, но все равно никак не мог совладать с собой.

Теперь с той же силой и интенсивностью, с какой всего несколько мгновений назад излились из него все его проблемы и треволнения, изливался смех. Грегори смеялся так громко, что даже кровать тряслась под ним.

Джиллиан протянула руку и отняла его ладонь ото рта. Грегори прикусил губу, чтобы прекратить смех, но его член все еще находился внутри Джиллиан, и от пароксизмов смеха он вновь напрягся.

Она наклонилась вперед и сжала его, отчего Грегори вновь испытал острейшее наслаждение и застонал. Джиллиан прижалась к нему щекой, волосы ее упали ему на глаза.

– Не бойся, дорогой, – прошептала она. – Смеяться – хорошо. Ведь это на самом деле смешно.

Она снова сжала его, а Грегори разразился новым приступом смеха, исходившего из самых глубин его физического естества, смеха, выворачивавшего наизнанку, смеха, от которого раскачивалась кровать, а член все глубже входил в Джиллиан. Женщина ритмично двигалась, опершись на руки и глядя на Грегори широко открытыми глазами.

– Я люблю тебя! – воскликнула она. – Правда люблю.

– Я знаю, – ответил Грегори. От смеха у него из глаз полились слезы.

Он снова кончил, на сей раз с громким криком, Джиллиан прекратила движение и легла на него. Он слышал, как бьется ее сердце, ее дыхание щекотало ему ухо. От ее пота Грегори сделалось холодно, и он потянулся за одеялом.

– Джиллиан…

– М-м-м… – был ответ, она уткнулась ртом ему в шею.

– Джиллиан, – произнес он снова, хихикая. – Мы можем накрыться? Я замерзаю.

Джиллиан приподнялась и серьезно взглянула ему в глаза.

– Перевернись.

– Можно я натяну одеяла, Джиллиан? Здесь чертовски холодно.

Она улыбнулась ему, неожиданно по-девчоночьи игриво.

– Вначале перевернись. Грегори снова начал смеяться.

– Я хочу сделать тебе кое-что приятное, – сказала она.

– Что-то еще более приятное? – Грегори почувствовал, как расслабляется каждый мускул в его теле, ему не хотелось двигаться. – Джиллиан, если ты сделаешь что-то еще более приятное, чем то, что уже сделала, ты меня убьешь.

– Я знаю, – ответила Джиллиан, смеясь. – Повернись.

Она поднялась над ним и практически силой повернула его на живот. Обеими руками Грегори ухватился за подушку, прижавшись к ней щекой. Теперь одним глазом он мог видеть окно. Облака разогнало, и он видел слабое мерцание звезд и отраженный огонек свечи. До самого последнего момента Грегори не знал, что именно этого простого, даже примитивного удовольствия вожделела его душа больше чего бы то ни было еще. Именно о таком удовольствии говорил он Мартину на следующий день после своего приезда. И какой от него может быть вред? Он доставил радость одинокой вдове фермера и сам получил давно взыскуемое. Глупый анахронизм сельского празднества казался ему теперь таким далеким и ненужным. Черт с ними, с полевыми исследованиями. Пусть они себе играют в дартс до умопомрачения и танцуют всю ночь на обдуваемой ветрами вершине холма или обнаженные и с ног до головы разрисованные водят хороводы вокруг древних мегалитов, пока он проведет здесь недельку-другую в объятиях Джиллиан, трахаясь до полного забвения всего и вся вокруг. Расставание с ней может оказаться в сложившихся обстоятельствах достаточно сложным, но если все это разыграть в стиле приятной грусти, томной меланхолии, своеобразной tristesse[1] антропологического варианта «Мадам Баттерфляй»…

Джиллиан села ему на поясницу и крепко сжала Грегори бедрами. Он чувствовал, как она наклоняется, и услышал, как грохочет столик у него за спиной.

– И что теперь? – спросил он с улыбкой.

– Тебе понравится, – ответила она. – Все будет просто чудесно.

– М-м-м… – пробормотал Грегори, сжимая подушку и поудобнее устраиваясь на скрипящем матраце.

– Не двигайся, – приказала Джиллиан, сильно надавив ему между лопаток, и Грегори почувствовал острый укол в задней части шей.

Жуткая боль пронзила его позвоночник, и Грегори содрогнулся с ног до головы, так, словно его ударило электрическим током. Грегори попытался сделать вдох и захлебнулся. Он взвыл от боли, попытался приподняться, но Джиллиан крепко держала его, продолжая совершать те же нестерпимо болезненные нажатия между лопаток Грегори. Боль уходила все глубже, сопровождаясь каким-то ослепительным светом, – и вдруг прекратилась, уступив место немыслимому наслаждению и медленно опускающейся темноте.

Грегори не мог произнести ни слова. Он попытался рукой ухватиться за Джиллиан, но только и смог, что чуть-чуть приподнять локоть, который тут же снова опустился. Джиллиан перевернула его на спину. Грегори знал, что его переворачивают, так как чувствовал смещение центра тяжести, однако прикосновений рук больше не ощущал. В этот миг на столике рядом с кроватью в теплом и уютном мерцании свечи он разглядел старомодный шприц.

Джиллиан склонилась над Грегори, в глазах ее стояли слезы. Они падали ему налицо, но он их не чувствовал. Он и ее-то уже почти не видел.

– Дорогой, дорогой Грегори, – говорила Джиллиан, исчезая в мутной пелене тумана. – Мой самый, самый любимый.