Девяносто три!

24

— А восемь последних?

— Не знаю. Но у Прелати, кажется, есть версия.

— И тогда книга появится.

— Вот именно. Она рядом, но мы не видим. Она в воде, доносится плеск. Она в камине, скрип поленьев. Она во чреве кита, она на небесах, облака ползут по обложке. Шесть синих букв: смiрть.

Вы же знаете эти сауны, сюда в очках не войдешь. Засунул линзы в шкафчик, тренькнул замком. Ключ в кулак ухмыляющемуся мерзавцу. Туда, где пар, вода, вопли. Кто не польстится на слепого? Легкая добыча, засунет палец в рот, вылижет язвы. Раскинулся на теплом кафеле, поссал вниз, никто не заметит. Молочное дыхание катастрофы. Вот он рядом — тень, не разглядишь теперь, не увидишь никогда. Напрасно затеял ремонт. Швы разойдутся, рухнет дом.

Ключ, полотенце, линзы. Мерзавец высунул голову из окошка, словно сраный тетерев. Смерть славянским ублюдкам. Вышел на улицу, эвкалиптовый пар. Локоть удерживает брошюру: напечатано на луне. Остатки рифм: "содрать штаны и выебать бесцельно/редактора газеты "гражданин"". Пальцы, ваши пальцы. Наконец подкатил мотор. "К шлюхам, нет — лучше не набережную. Туда, где… ну, вы знаете". Окаменевшая шея.

Чемпион Румынии по бодибилдингу: парня ебли все, кому не лень. Желтые мозоли. Пузырьки просекко, музыка в автомобиле, фонари над кипящей рекой, мост налево, третий поворот, в гору и здесь стоп, вот здесь. По лестнице, вслед за беглым спартанским лисенком. Его косточки, мускулы, жгуты и отмычки. Его зловонные башмаки в прихожей. Заразное полотенце, которым он вытирался. Его галифе, его майка, его кожура и цепи. Его экземпляр "Книги Велиара". Его сиплая нота «ре». Его тайные знаки.

Apo pantos kakodaimonos. Расправил бушлат. Свидание у таежной заимки. Безупречный хуй, лепка зануды-родена. Всплеск фейерверка: четвертое июля, четырнадцатое июля, день падения бужумбуры. Я расковырял твое шампанское, прости. Суета доброхотов, вытрем пятна за скромную мзду природы.

Сидел на кухне, листал телефонную книгу. Дело сделано, ле-олам, аминь. Желтые страницы, красный шелковый халат, амплитуда.

Жертва компрачикосов: улыбался, смеялся, говорил глупости, подливал вино. Когда же ты уйдешь? Когда съебешься, наконец? Зарыться в израненные кишки, одеяло на голову, грелку под трусливые пятки. Два поворота ключа. Сентябрь, с каждым днем холоднее. Октябрь, первый лед. Ноябрь, конец света. Вена на хуе, как зимняя эльба. Новый берлин, стеклянные гнезда, под осокой светится бункер. Ваш диагноз — волчанка. Гниющие ноздри, оплывшие десна, осенний воздух в амбаре, забыли законопатить щели. Поместье старого негодяя, сгнившие конюшни, поле для гольфа — песок, сорняки, крот раскопал всё, что мог. Пристанище больных людей.

Несчастье. Могло бы подкатиться с востока, а оно зрело, как упрямый клубень прямо там, в невыносимом подполье; нет даже света, ничего пристойного не осталось, только сырая земля, только кости Жана Юбера под нею, палец с раздавленным ногтем.

— Циркуляр Lv-Lux-Light вызвал смятение в отделе ЭИ. Вот докладная.

— Оставьте, я посмотрю. Вы свободны.

— Простите, вот еще…

Где чертов наперсток?

— Вернулся Баррон.

— Вот как! Кто его вызвал?

— В том-то вся загвоздка. Это случилось без подготовки, на похоронах брата LT. Парни собрались на погосте, уже начали читать гимн Пану, и тут одна из надгробных плит ожила. Ну вы знаете, как это бывает — глыба берилла, метаморфозы, потом древесный голос.

— И что же он сказал?

— Только два слова: «евреи» и «сестра».

Слава бафомету, хрустальная вещица нашлась на операционном столе. Цела и невредима.