Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ

Глава 2. «Абитура». Поступление

Два месяца спустя, г. Рязань.

Так уже было однажды. Год назад. Точно так же поезд прибыл в шесть часов утра на станцию Рязань-1. Точно так же, несмотря на ранее утро, ослепительное, но еще не жаркое солнце озаряло светом полупустой перрон. Точно так же на привокзальной площади пахло летом и свежими огурцами. Поливальная машина прибивала еще не нагревшуюся пыль к бордюрам и смывала ее в сточные колодцы.

Разница была лишь в том, что в прошлый приезд у меня был официальный вызов из учебного отдела Рязанского воздушно-десантного училища, а в этот раз – только мое личное дело в спортивной сумке. А еще теперь я знал короткий путь до КПП, но двинулся все той же, что и в первый раз, длинной дорогой – по улице Ленина до площади с таким же названием, затем налево через сквер мимо училища МВД.

Этот путь я выбрал потому, что торопиться было некуда – офицер учебного отдела должен был появиться на КПП не раньше девяти часов утра. Там уже топтались несколько абитуриентов. Примерно без четверти семь ворота открылись, и мимо нас, грохоча сапогами, повзводно пробежали голые по торс заспанные курсанты. Возвращались они другим путем – мимо «сучьего» парка через автопарк на спортгородок – это тоже я уже знал.

В соответствующее время вышел дежурный по КПП, махнул потенциальным абитуриентам рукой. По ту сторону ворот их ждал посыльный по штабу, который сопроводил юношей в учебный отдел училища, где за столом дневального по штабу сидел секретарь приемной комиссии майор Вдовин. К нему гурьбой ринулись счастливчики, протягивая предписания. У меня такового не было, и я в последнюю очередь вместо командировочного удостоверения протянул призывное дело.

Офицер принялся тут же его перелистывать и внимательно изучать. «Издалека», – задумчиво протянул он. Потом с удовлетворением, то ли вопросительно, то ли утвердительно, констатировал:

– Поступал уже в прошлом году?

– Так точно, товарищ майор! – как можно бодрее отозвался я.

Тот удивленно вскинул на меня глаза, хмыкнул и произнес:

– Ну, тогда пошли.

Секрет его благосклонности заключался в том, что в результате трагедии конкурс на поступление резко упал. Если ни один курсант не написал рапорт на отчисление, то «абитура», узнав о недавней гибели, в значительном количестве ринулась обратно, не дожидаясь экзаменов. Поэтому я, не блиставший ни отличными знаниями, ни высокой физической подготовкой, предварительно был зачислен в кандидаты на поступление.

В той первой попытке мне повезло – я не прошел по конкурсу и отправился домой. Зато я узнал о «секретном» иностранном факультете и теперь намеревался сдавать экзамены именно туда.

После долгих формальностей в учебном отделе я наконец оказался в казарме, но в другой, нежели в прошлом году. Так получилось, что тогда нас поселили в старом корпусе на третьем этаже. Именно это расположение в дальнейшем послужило мне родным домом на долгие и в то же время короткие четыре года.

Уже немного знакомый с воинскими порядками я не бухнулся с размаху, как в прошлом году, на кровать, но после сдачи вещей в каптерку скромно присел за стол в ленинской комнате.

Наступало обеденное время, и расположение наполнилось шумом и гомоном. Дверь в ленинскую комнату распахнулась, и в помещение ворвался радостный голубоглазый блондин. Со всего размаху он уселся на стул и счастливо сообщил мне: «Все! Я поступил. – Бросил на стол тетрадку и тут же прокомментировал свое действие: – Письмо родителям буду писать!»

Это был Юра Манюхин. Письмо он намеревался писать в Марьину Горку, где на тот момент дислоцировалась пятая бригада спецназа ГРУ ВС СССР, в которой отец Юры служил начальником службы артвооружения. Все это, включая имя юноши, я узнал позже, когда мы вместе, в составе взвода, бодро шагали в сторону автопарка после поступления.

У Юрия Ивановича Манюхина интересная военная биография. После РВВДКУ он попал служить домой – командиром 3-й группы 1-й роты 1-го отряда 5 ОБрСпН БВО, откуда весной 1983 года уехал в Афган на должность заместителя командира 459-й роты СпН 40-й армии, горел в БМП. После ДРА Юрий Манюхин с ноября 1984 был первым и единственным командиром особой учебной роты ТуркВО, в марте 1985 года ставшей 1-й ротой сформированного 467 ОУПСпН ТуркВО, который готовил разведчиков разных специальностей для службы в Афганистане. В дальнейшем, с 1987 по 1989 год, капитан, а позднее майор Манюхин командовал старейшей в СпН 75-й ротой в ЮГВ. Подполковник Манюхин прошел несколько войн и вооруженных конфликтов. Умудрился даже повоевать в одной из африканских стран. Остался цел, и почти невредим, не считая тяжелой контузии. На 2013 год проживает в Марьиной Горке (Белоруссия).

Курсантов в тот момент в училище не было – все подразделения находились в учебном центре, а затем были отправлены в отпуска. Все, кроме вожделенной 9 роты, которая несла караульную службу.

На следующий день утром я уже стоял в строю после тяжелой зарядки и скудного, как тогда показалось, завтрака, готовый отправиться на самоподготовку. Даже мне, более или менее системно занимавшемуся спортом, шестикилометровая пробежка, а затем силовые упражнения на спортгородке показались трудными. Так начался отбор еще до начала экзаменов. Некоторые юноши вместо занятий молчком собрали вещи и отправились домой. Провожали их без ехидства, понимая, что конкурентов стало меньше. Оставшиеся чувствовали себя почти героями, познавшими и успешно преодолевшими трудности суровой курсантской службы. Только потом и даже не в училище мы, те, кто выпустился и получил офицерские погоны, поняли, что трудности – это нечто иное, не имеющее единого термина и превышающее обычные человеческие возможности.

Стоят: курсанты Скирта (слева), Пятаков. Сидят (слева направо): Вячеслов, Зимняков, Манюхин

Через несколько дней третий этаж казармы, где жили кандидаты на «спецфакультет», изрядно опустел. Уж не знаю почему, но в первых рядах беглецов оказались приехавшие из союзных республик. Особенно это касалось молдаван и юношей из азиатских регионов, среди которых было немало круглых отличников и медалистов.

Вдоль разношерстного строя прохаживался сержант ВДВ со строгим голосом, но добрым лицом и поторапливал опоздавших. Коля Малинин, так звали сержанта, оказался действительно добрым малым и в то же время требовательным командиром. К нам он относился по-братски, помогая освоить азы казарменного быта. В дальнейшем он возглавил третье отделение нашего второго взвода, которое изучало французский язык, вплоть до отчисления из училища. Николай уволился сам. Через два года написал рапорт, и его, как давно выслужившего все сроки, довольно легко отпустили. Редкий случай. Уже через несколько месяцев мы узнали первую истину: «в спецназ попасть очень сложно, уйти, практически, невозможно».

Сержант Малинин снисходительно окинул критическим взглядом разношерстный строй абитуриентов, скомандовал: «заправиться» – и через несколько секунд прозвучала следующая команда: «выходи строиться на самоподготовку». Так началось недолгое по времени поступление на иностранный факультет.

Нестройными рядами в колонну по четыре мы шагали в один из учебных корпусов, а над плацем раздавалась песня. Два парня сидели на училищной трибуне и пели, аккомпанируя себе на гитарах. Это звучало настолько профессионально, что в первый момент мне показалось, что транслировался эстрадный концерт. Чистые и красивые голоса дружно вытягивали самые сложнейшие ноты. Юноши неразличимо походили друг на друга. Перед ними сидела толпа слушателей, изредка аплодируя. По всей видимости, это были те счастливые абитуриенты, которые уже сдали экзамены в первом потоке.

При кажущейся строгости порядков «абитура» чувствовала себя достаточно вольготно. После обеда мало кто находился в жарких аудиториях. В основном молодежь обреталась на парашютном или спортивном городке с учебниками в руках. Отправился туда и я.

На турниках и спортивных брусьях молодые люди бравировали друг перед другом физической подготовленностью. Там мне делать было нечего. Мне, серьезно занимавшимся легкой атлетикой, хвастать на перекладине особо было нечем, поэтому я облюбовал себе место на трибуне.

Осмотревшись по сторонам, я увидел скромного парня в модной по тем временам цветастой рубахе и синих тренировочных штанах. В руках у него был учебник немецкого языка. Это меня заинтересовало, я пересел поближе и спросил:

– Иняз будешь сдавать?

Тот кивнул и по-прежнему смотрел в учебник.

– В девятую? – не унимался я.

На этот раз юноша поднял глаза и спросил:

– Ты тоже?

Я подтвердил, и завязался разговор. Парень говорил, то и дело сползая на украинский в крайнем его проявлении – с «западенским» говорком. Иногда мне даже приходилось ему подсказывать некоторые русские слова. Оказалось, что нелюдимость Валентина – так звали парня – в основном обуславливалась его плохим знанием русского, а на деле он оказался очень общительным и доброжелательным человеком.

Родом Валя был из села Хмельницкой области, Каменец-Подольского района. Порой он с трудом подбирал слова, но, тем не менее, поведал мне, что сомневается в поступлении и как запасной вариант рассматривает цирковое училище.

Так началась наша дружба, которая продлилась четыре года, и лишь офицерская служба, а затем глобальные события отрицательного свойства разлучили нас, что вовсе не изменило мои братские чувства к нему.

Своим коньком я не без оснований считал английский язык. Благо, что окончил специализированную школу с преподаванием ряда предметов на английском языке. Надежды мои оправдались.

У входа в казарму. Курсанты (слева направо): Казанский, Ежков, Скирта, Ганчук, Пятаков

Первым экзаменом и был как раз иностранный язык. Этим же вечером Малинин уже в который раз построил абитуриентов, достал листок и зачитал фамилии. Затем, поднял глаза, окинул всех взглядом, выдержал паузу и равнодушно произнес: «Выйти из строя». Команда была немедленно выполнена, и тут же прозвучала следующая: «Напра-во, в каптерку за получением вещей – шагом марш!»

Это означало, что вышедшие из строя экзамен завалили и теперь должны были получить вещи и освободить помещение. В казарме раздался глухой стон разочарования с одной стороны и глубокий вздох облегчения с другой.

Я остался в строю. Валя Ганчук тоже. По этому предмету я получил отметку «хорошо». Второй такой же балл получил уже упомянутый Юра Манюхин.

Экзамен по русскому языку письменно, сиречь сочинение, отличался от прочих, пожалуй, только тем, что вышедших из строя на вечерней перекличке оказалось значительно больше.

Казарма заметно опустела. Теперь уже было много ни кем не занятых и аккуратно заправленных без постельного белья кроватей. Меньше стало абитуриентов, и достаточно легко стало занять место в ленинской комнате для учебы после отбоя.

На экзамене по физике преподаватель порекомендовал мне поступать с такими знаниями на инженерный факультет и поставил «отлично», сразу объявив об этом, поэтому вечером на построении я чувствовал себя уверенно.

Наконец был сдан последний экзамен. К этому времени все оставшиеся абитуриенты были переселены в один из кубриков расположения роты. Иными словами, теперь нас стало не более одного взвода, поэтому команда на построение выполнилась очень быстро. Никого не пришлось ни ждать, ни разыскивать. Уже в ранге заместителя командира взвода сержант Малинин начал перечислять фамилии.

Я не поверил своим ушам, когда услышал и свою. Оглушенный очередной неудачей, не помня себя от расстройства, вышел и привычно развернулся лицом к строю. Валька Ганчук тоже оказался рядом со мной, но легче от этого не стало.

Вихрь мысленного возмущения и обид в моей голове был прерван неожиданной командой Малинина: «Нале-во! В расположение шагом марш. Отбой!» Вероятно потому, что нас оказалось меньшее количество, а может быть, ему просто дали список зачисленных, он сделал именно так – вывел из строя тех, кто поступил, а остальных отправил в каптерку.

Следующий день оказался свободным, и после обеда я был вызван на КПП – ко мне приехала мама. Я взял сумку, которая, к слову, до сих пор валяется у меня в чулане, и беспрепятственно вышел на улицу Каляева. По-видимому, меня посчитали не поступившим, и несколько часов я пробыл в городе с мамой, откуда вернулся уже налегке и постриженный наголо.

Мои новые друзья чудачили и развлекались. В казарме стоял гомерический хохот, даже всегда серьезный и насупленный сержант Малинин по-свойски смеялся вместе со всеми. После того, как мы были зачислены, в нем произошли неуловимые изменения по отношению к нам.

Между тем веселье продолжалось. Посреди кубрика на табурете сидел Ганчук, а над ним с ножницами в руках колдовал Вадик Курашов, бесстрашно отхватывая пряди волос. Через несколько мгновений на затылке у Вальки сияла огромная лысина, и теперь он походил на монаха-капуцина.

Все вновь покатились со смеху, но это было еще не все. Вадик опять усадил Ганчука на табурет, все тем же нехитрым манером увеличил проплешину до лба – и перед нами сидел скабрезный старичок, умело изображенный владельцем лысины. Затем каждый из нас имел счастливую возможность пройтись электробритвой по стриженой голове Валентина, которая, в конце концов, засияла как солнце.

Следующим стал сам Вадик Курашов, и к ужину на построении уже все сверкали лысыми головами. В тот момент мы радостно смотрели в будущее, представляя себя героическими и мужественными офицерами ВДВ. Увы, это был мираж, отнюдь не соответствующий суровой и простой действительности, с которой был прекрасно знаком фронтовик полковник Ашихмин.

Утром следующего дня оба потока поступивших уже сидели в большом лекционном зале, сокращенно БЛЗ, и невнимательно слушали наставления командиров. Тогда выяснилось, что талантливые «поющие» братья-близнецы, Сергей и Александр Лавровы из Горловки, тоже оказались нашими однокашниками, а Николай Малинин стал командиром одного из отделений. К моему удивлению, заместителем командира взвода оказался тот самый сержант, которого я помнил еще по первой попытке поступления. Выяснилось, что он тогда тоже не поступил и стал курсантом только что. Звали его Михаил Будилов.

На обед мы уже шли общим с инженерным факультетом строем, плетясь в хвосте колонны. Здесь были и разношерстно одетые гражданские абитуриенты, были и солдаты, поступившие из войск, а также и суворовцы уже наряженные в парадную курсантскую форму. Так называемые «кадеты» экзамены не сдавали, а были зачислены по результатам окончания суворовского училища. Наша юность осталась на третьем этаже казармы, только мы об этом еще не знали.

А пока мы бодро шагали по центральной дороге, которая вела к выходу на КПП и одновременно – к столовой. Атмосфера невероятного счастья владела этими короткострижеными пацанами. Не нарушали общего настроения своих подчиненных и командиры рот: старшие лейтенанты Крикунов и Алымов, а также старший лейтенант Солуянов. Последний впоследствии стал Героем Советского Союза.

Теперь это место в училище называется аллея Героев, а некоторые из тех юношей, что шли тогда здесь в далеких 1976-м и других годах, остались тут навеки отлитыми из бронзы памятниками.

После приема пищи наш взвод под командованием уже сержанта Будилова направился на кафедру иностранных языков. Если не считать экзамена, мы здесь в таком составе были впервые и едва разместились в единственном большом классе. Несколько минут мы сидели в ожидании, наконец дверь открылась, и тут же прозвучала команда «встать, смирно!». Мы дружно загрохотали стульями и замерли. В класс вошла делегация из нескольких офицеров. К нашему удивлению, ее возглавлял полковник в общевойсковой форме. Грубые черты лица придавали ему брутальности и, как мне тогда показалось, суровости. Он по-свойски махнул рукой, и мы уселись на места. Представился он полковником Лаврёновым.

Офицер расположился за преподавательским столом, внимательно оглядел сидящих перед ним пацанов и начал говорить.

Как мы узнали значительно позже, это был будущий начальник 5-го управления ГРУ, или, как его называли в местном обиходе, «директор спецназа», а на тот момент он занимал должность заместителя начальника направления.

Говорил Лаврёнов недолго, после общих и ободряющих фраз он произнес: «Вопросы есть?» Сначала воцарилась тишина, а потом чей-то робкий голос спросил: «Скажите, пожалуйста, а куда мы поступили?»

Полковник помолчал, нахмурил и без того мрачноватое лицо и как-то внушительно и серьезно сказал: «А вот это вам, ребята, знать еще рано». Вот тут мы поняли, что иностранный факультет к языковой деятельности, похоже, имеет опосредованное отношение, а предстоит нам нечто более важное и ответственное.

Семь лет спустя. Афганистан, провинция Кабул, 1983 год.

Жара наступала, вода кончалась. Провизии изначально много не брали. Кончались и терпение, и силы, в основном моральные. Ничто так не выматывает, как долгое ожидание и бездействие, а еще неизвестность. Группа старшего лейтенанта Ганчука уже четвертые сутки находилась в засаде, увы, безрезультатно. По информации, исходившей из мутных недр Царандоя, здесь должен был пройти караван душманов с боеприпасами и вооружением.

Умело оборудованные позиции хорошо скрывали бойцов от постороннего взгляда, но не могли уберечь от солнца и жары. На вероятном пути прохода противника Валентин распорядился установить осколочную мину направленного действия МОН-50. Сейчас он лежал на спине за большим валуном и смотрел в небо, внимательно прислушиваясь к каждому шороху, лишь изредка посматривая вниз по склону.

Бойцы дремали после напряженной ночи, ведь именно темное время суток было самым вероятным для появления «духов». Мучила жажда. Ганчук облизал сухим языком потрескавшиеся губы и посмотрел на часы. До эвакуации группы оставалось 85 минут, уже скоро можно собираться и выходить на точку «забора», благо это было совсем рядом.

Валентин достал фляжку с теплой водой, поболтал ею в воздухе и начал отвинчивать пробку. Бойцы радостно оживились – пить разрешалось исключительно по команде, а действия старшего лейтенанта означали, что распоряжение вот-вот прозвучит. Так оно и случилось. «По три глотка», – определил норму командир, но сам сделал только один.

Вдруг все замерли. Внизу послышались осторожные шаги. Ганчук посмотрел в узкую щель между камней и, скорее сам себе, прошептал: «Не стрелять». Между камней в полный рост двигалась группа вооруженных автоматами «духов», а также несколько вьючных животных.

Лежавший рядом сержант осторожно зажал в кулак портативную подрывную машинку ПМ-4, перевел выключатель в режим «взрыв» и приложил ладонь к толкателю. Все бойцы изготовились к бою, однако было необходимо выждать и дождаться сам караван, и он не замедлил появиться.

«Огонь», – скомандовал Ганчук, боец ударил ладонью по толкателю ПМ-4, грохнула МОН-ка – и несколько «духов», как будто им подрезали сухожилия под коленками, резко осели на землю. Далее вновь воцарилась полная тишина. По предварительной договоренности огонь из автоматов не открывали.

Одновременно с взрывом один из бойцов задел рукой приготовленную гранату, которая лежала перед ним, и та покатилась вниз. Все замерли, но бородачи, застигнутые врасплох неожиданным взрывом, этого не заметили и принялись палить во все стороны, а граната между тем, остановилась, уткнувшись по стечению обстоятельств в уцелевший колышек от растяжки, которая была установлена для подстраховки.

Осела пыль, стихла беспорядочная стрельба. Группа по-прежнему не выдавала себя. В таких обстоятельствах это было главное преимущество, и особым чутьем Валентин решил, что этого на данный момент нельзя было лишаться. Тем более что до прибытия вертолетов оставалось около пятидесяти минут.

Душманы, по-видимому, подумали, что попали на случайное минное поле. Один из них поднялся и чуть продвинулся вперед с целью разведать дорогу. Вдруг он увидел гранату возле колышка и дал команду остальным собратьям замереть. Те немедленно выполнили команду, а бородач принялся тщательно прощупывать грунт пальцами, очевидно в поисках мины-ловушки.

Ганчук время от времени поглядывая на часы, внимательно наблюдал за происходящим. Вдруг из ущелья появились несколько душманов, а следом вьючный верблюд, потом еще один в сопровождении бородачей, еще и еще…

Командир начал было считать их, но потом перестал. Караван полностью вывернул из ущелья и остановился, вероятно, получив команду от головной группы, которая сейчас пыталась определиться с несуществующим минным заграждением.

Кто-то из бойцов удивленно охнул, а Ганчук шепотом произнес: «Человек сто или сто двадцать, не считая вьючных. – Помолчал и спросил, ни к кому не обращаясь: – Что будем делать?» Пропускать такое было нельзя, но и силы были чересчур неравными.

Верблюды стояли, переминаясь с ноги на ногу, «духи» тоже нетерпеливо посматривали вперед, пытаясь определить причину заминки. Валентин опять посмотрел на часы: теперь уже с минуту на минуту должны были прилететь «вертушки», и он решил рискнуть. По всей видимости, первый небольшой караван был отвлекающим, а теперь в силу случайных обстоятельств подошел основной.

«К бою!» – скомандовал командир, распределил цели и громко произнес: «Огонь!» Первый же выстрел РПГ-18 попал в емкость с горючим, которая была закреплена на одном из верблюдов. Полыхнул взрыв, потоки невидимого, но слышного свинца срезали врасплох бородатых. Завязалась перестрелка. Вьючные шарахались из стороны в сторону и наконец падали под пулями разведчиков. Духи укрывались за их трупами и ожесточенно вели ответный огонь. Бой достиг своего апогея, и в этот момент послышался гул приближающихся «вертушек».

Командир сразу связался с ними, скорректировал местоположение группы относительно противника, и летчики незамедлительно начали свою боевую работу. С шипеньем и свистом с консолей срывались НУРС-ы и достигали своей цели, превращая мандех в мешанину мяса и камней.

Скоро все было кончено. Командир группы старший лейтенант Ганчук рискнул и выиграл. Пилоты не подвели и прибыли точно в срок. При схожих обстоятельствах погиб Олег Онищук – тогда в силу разных обстоятельств помощь опоздала.

На тот момент это оказался едва ли не крупнейший караван. За этот бой Валентина намеревались представить к высокой награде, вплоть до присвоения звания Героя Советского Союза, но ввиду сложившихся вокруг него обстоятельств отрицательного свойства, о которых я бы не хотел говорить без согласия главного действующего лица, ограничились орденом Красной Звезды. В дальнейшем Валентин еще получил очередное звание капитана досрочно.

Эпизод изложен при помощи моей фантазии, но со слов Валентина Ганчука, рассказанного им в 1985 году. В деталях возможны расхождения с действительностью, но не более того.