Девять жизней

Пролог

Ральф Беринджер, ещё недавно младший клерк страховой фирмы «Добсон и сыновья», а ныне один из полутора миллионов нью-йоркских безработных, коротал время в тесной комнатушке на Алджери-роуд. Мистер Фишем, домовладелец, драл за эту чёртову конуру по шесть долларов в неделю. А прознав, что жилец лишился работы, старый червь вздумал требовать оплату за месяц вперёд. Нет, ну каков?

Оскорбившись, Ральф послал домовладельца к такой-то матери, сдобрив напутствие красноречивым жестом. Собственно, привычки ругаться за бывшим клерком не водилось, наоборот, большинство знакомцев отозвались бы о нём как о благожелательном и в высшей степени учтивом молодом человеке, разве что чуточку взбалмошном. Но Фишем докучал ему уже третий день подряд, вылавливая то на лестнице, то у парадного входа. Сегодня же – просто верх бесцеремонности – явился прямо в комнату. Ральф и без того пребывал не в лучшем расположении духа – а кто бы не обеспокоился, потеряй он работу в то время, когда новой не сыщешь? Вот и не сдержался.

Бранное словцо возымело действие – старик сию минуту убрался. Можно бы, конечно, и заплатить. Было чем. По крайней мере, пока. Всё равно, похоже, не отвяжется.

Уняв раздражение, Ральф вышел в коридор, чтобы вернуть зануду Фишема, но затем произошло нечто весьма занимательное, что заставило молодого человека тотчас забыть о надоедливом старике и изменить планы на вечер.

Откровенно говоря, как таковых планов и не было, ни на этот вечер, ни на все ближайшие… пока не приключилась эта прелюбопытная встреча, после которой Ральф Беринджер вознамерился посетить «Голубое Око». Недурной ресторанчик на Бовери-стрит в Маленькой Италии. Из-под полы там подавали стóящий виски и, если пожелаете, божественную «Мальвазию»[1], вместо того дрянного пойла, что нередко норовили подсунуть проходимцы, выдающие себя за честных бутлегеров[2]. Разумеется, подобная привилегия распространялась лишь на «своих», коим, к счастью, теперь являлся и Ральф Беринджер.

Красавчик Ральфи – так его здесь звали – взял в привычку наведываться по средам и пятницам. В эти дни публику развлекала сладкоголосая и обворожительная Соня Сантиллини. Поговаривали, репертуар ей отбирал сам хозяин «Голубого Ока», мистер Тонео, с оглядкой на гарлемский «Cotton Club», где блистала Билли Холидэй[3]. Голос Сони и вправду был восхитителен, но Ральфа пленили иные её достоинства. Увы, не его одного. Однако итальянская певичка лишь на сцене изображала горячую штучку – тех обожателей, что подкарауливали её за кулисами и предлагали золотые горы за капельку ласки, ждало разочарование. Соне как будто не нужны были ни поклонники, ни их пламенные речи, ни подарки, пусть бы даже и колье от Гэрри Уинстона[4]. Завсегдатаи, кивая в сторону Ральфа, усмехались – мол, ещё один туда же. Но бармен Джон Капо, а это он ввёл Беринджера в здешний мир, уверял:

– Помяните моё слово, красавчик Ральфи своего добьётся. И наша неприступная Соня никуда от него не денется. Уж я-то знаю.

Впрочем, на этот раз молодой Беринджер собирался в «Голубое Око» с другой целью.

Три дня назад старина Капо, крепко подпив, проболтался, что подпольная торговля алкоголем – не единственный грешок мистера Тонео. За сценой, помимо двери в гримёрную Сони, была ещё одна, сокрытая от посторонних глаз тяжёлой гобеленовой портьерой. Вела она во второй зал. Там играли в карты – покер, фаро[5], блек-джек. «То-то там вечно крутятся головорезы Тонео», – вспомнилось Ральфу.

Джон Капо пил редко – был слишком разборчив и в выпивке, и в компании. А может, ещё и следовал примеру от противного – родной отец скончался в припадке белой горячки. Да и будучи барменом, Джон насмотрелся всякого. Зато если уж начинал пить, то не останавливался, пока сон не сморит. А чтоб такого детину да сморило, парой бутылок скотча – предел возможностей худощавого, если не сказать субтильного, Беринджера – не отделаться. Потому Ральф старался не попадаться на глаза приятелю в его «хмельные» дни. По крайней мере, до того момента, когда крах, косивший, как чумная пандемия, контору за конторой, не настиг и довольно прочно сколоченную фирму Добсонов. Внезапно оказавшись не у дел, разжалованный клерк сыскал утешение в выпивке. Неделю утешался в одиночку. А под конец загула компанию ему составил Джон Капо. Наутро, после – дай бог памяти – четырёх ли, пяти бутылок Canadian Club[6], Ральф еле оклемался. Но зато узнал от Джона весьма любопытные вещи. У Капо вообще наблюдалась такая слабость – будучи подшофе, делиться секретами, иногда опасными. Тонео, узнай он о том, отнюдь бы не возрадовался. Но недаром Джон был очень разборчив в компании.

На этот раз приятель Ральфа не только поведал о маленьких шалостях босса, но и намекнул, какие люди туда порой захаживали:

– Хе-хе, братишка, наши достопочтенные отцы города днём законы пишут, а вечерком-то тоже не прочь побаловаться картишками.

Игроков Капо делил на два вида. Первые – играли для удовольствия. Ставили по мелочи (по здешним меркам) – на кон не больше десятки. Вторые – жили игрой. Такие, бывало, спускали сотни, даже тысячи, но изредка случалось, в один вечер становились баснословно богаты.

– Один поляк, – рассказывал Джон, – несколько игр кряду срывал банк. Тонео уже распорядился «проводить» его. Боюсь даже представить, сколько он унёс. И, что самое чуднóе, никто не знает, откуда он взялся. Хочешь – верь, хочешь – не верь, но этот чёртов пшек возник будто ниоткуда и точно так же исчез. Парни божились, что мимо них никто чужой не проходил. Ни туда, ни обратно.

– Может, спутали?

– Не-е, он, говорят, приметный был – сам невысокий, а физиономия оспой поедена. Ну а главное, шрам у него необычный над бровью – словно кожу в узелок стянули. Точно знаю – не было его. А у меня глаз цепкий. Такой портрет я бы не проглядел.

– А как вообще узнали, что поляк?

– Да по говору. Пшикал всё и слово одно раз за разом повторял – «поновне» какое-то. Сказали, польское. Вроде нашего «повтори» или «ещё раз». Вот босс теперь рвёт и мечет. Ищет того поляка. Два грэнда[7] за него даёт. Только как его найдёшь? Я вот подумал – может, это и не человек был вовсе? Как думаешь, Ральфи? Не бывает ведь такого, чтоб живые люди появлялись и исчезали, как призраки.

В таинственного поляка Беринджеру не очень-то верилось. С другой стороны, с чего бы Джону врать?

Разговор этот почти забылся. Несколько дней уж прошло. А тут эта нечаянная встреча…

Ральф выудил из портмоне несколько купюр и вышел вслед за Фишемом. Домовладелец уже успел спуститься на этаж ниже, где, очевидно, столкнулся с другим жильцом, из новых.

Старик негодовал:

– Я найду управу на этого бездельника. Сейчас же вызову полицию!

Некий господин ответил домовладельцу, слегка пришепетывая и коверкая слова:

– Не на-а-адо полисия. Хороший молодой человек. Немножко бедный. Я заплачу.

– О! Премного благодарен.

Шелестнули бумажки, негромко хлопнула дверь, и старик зашаркал вниз.

Когда наконец шаги его стихли, Ральф осторожно спустился. От неясного предчувствия трепетало всё нутро, хотя здравый смысл подсказывал: не может незнакомец оказаться тем поляком, что «обул» Тонео. Так не бывает.

Во-первых, нет уверенности, что он вообще поляк. Иностранец – да. Но мало ли их в Нью-Йорке.

Во-вторых, ну не пожелал этот господин встречаться с копами. А кто этого желает? Может, у него свои проблемы с законом, никак не связанные с «Голубым Оком». Потому и откупился от домовладельца.

«Разумеется, это не он, но на всякий случай, – подумал Ральф, – всё-таки зайду. А вдруг?» И повод был – поблагодарить за участливость.

Вежливо постучал. Прислушался – ни шагов, ни шороха. Внезапно дверь отворилась. «Эге, брат. Никак подкрался? Потихоньку проверил, кто пришёл, чтобы затаиться в случае чего. Кого ж ты так боишься?» Вопрос отпал, стоило Ральфу взглянуть на осторожного соседа. Лицо рябое и шрам над бровью, в точности как Джон Капо описал!

«Да это же тот самый поляк, которого разыскивают люди Тонео», – Ральф взволновался не на шутку. Всё-таки нервы ни к чёрту!

– Я…я…

– Я знаю вас, – улыбнулся чужестранец, указав наверх.

– Да-да, я живу над вами, – подтвердил Ральф. – Зашёл поблагодарить. Вы заплатили за меня. Я верну всё до последнего цента.

– Пустяки, – отмахнулся тот. – Забудьте.

Денег у Ральфа поляк не взял. Конечно, что ему какие-то двадцать баксов, когда сорвал такой куш.

Беринджеру не терпелось всё рассказать Джону Капо. Но раньше семи соваться в «Голубое Око» не имело смысла, а время близилось лишь к полудню. Надо было чем-то себя занять. Взялся за газету, но, едва глянув, отбросил. Надоело. Пресса печатала одно и то же – безработные бастовали, банки один за другим лопались, оставляя с носом толпы вкладчиков, компании закрывались, даже непоколебимый Паккард[8] терпел убытки. Мир, казалось, летел в тартарары.

За стенкой, в пику приунывшему Ральфу, бодро и даже ликующе запел саксофон Бенни Гудмэна[9]. Отличная пилюля от грусти этот джаз. Мысли сразу перетекли в другое, более приятное русло – вспомнилась черноглазая итальяночка. Между ним и Соней определённо что-то было, какое-то неуловимое взаимное влечение, хоть та и виду не подавала. Но Ральфа этими штучками не проведёшь, он такие моменты всегда безошибочно угадывал. Впрочем, Ральф и сам не торопился. Что бы он ей дал сейчас? Не в эту же конуру вести такую красотку.

В прежние времена, до приезда в Нью-Йорк, за Ральфом водилась слава неугомонного ловеласа. Жил он тогда в Дипвилле, тихом городке на западе Монтаны, откуда родом был и Джон Капо.

Юный Беринджер заморочил голову не одной местной барышне, пока не отправился колесить по стране в поисках земного рая. Здесь прижился не случайно – вокруг Большого Яблока[10] ходили всевозможные легенды. И неважно, где правда, а где выдумки, – этот город сулил надежды. Даже сейчас, когда жизнь трещала по швам, Нью-Йорк и не думал впадать в уныние.

Обдумав возможные перспективы, воспрянул и Ральф. Надо только свидеться поскорее с другом-барменом. Джон Капо ещё год назад предлагал свести Беринджера с людьми Тонео. «Пусть бы и мелкой сошкой, – убеждал его старый приятель. – Все с этого начинали. Сам Аль Капоне на первых порах был вышибалой в затрапезном бруклинском клубе. А теперь? Из тебя вышибалы, конечно, не выйдет. Зато у тебя мозги варят, а это поважнее будет. И ты бы сразу понял, что такое настоящая жизнь, а не эти твои жалкие семнадцать гринбэков[11] в неделю».

Ральф отнекивался – всё-таки родители добросовестно воспитывали в нём законопослушного гражданина. Однако страсть к Соне пошатнула убеждения. А теперь ещё и этот кризис…

Решено, сегодня же он порвёт с прежней «правильной и скучной» жизнью. Закон? А к чертям закон! Кого он волнует, когда приходится выбирать между меню в ресторане и многотысячной очередью за бесплатным муниципальным супом? Мозги важнее, значит? Ну и отлично! А загадочный рябой господин станет его вступительным взносом.

Джон устроит ему встречу если не с самим хозяином, так с кем-нибудь из его приближённых. Ральф скажет, что желал бы работать на Тонео, а в качестве подтверждения своей полезности приведёт их прямо к поляку.

Только вот что, интересно, будет с этим несчастным? Вспомнились слова Джона Капо о тех парнях, мимо которых умудрился проскользнуть неуловимый поляк: «Бедолаги теперь рыб кормят на дне Гудзона».

Конечно же его убьют – Ральф даже не сомневался. А перед тем наверняка пытать будут.

По рассказам Джона он имел кое-какое представление о том, как вершились подобные дела. В воображении тотчас возникла картина зверских истязаний, на которые так горазды громилы Тонео. А потом… бабах – и нет поляка.

Ральф содрогнулся. Достал карманный хронометр – стрелка подползала к шести. Можно было выходить. Оставшийся час уйдёт на неспешную прогулку от Алджери-роуд до Бовери-стрит.

Только вот вся решимость сошла на нет. Терзали сомнения: «Я стану соучастником убийства, пусть не по закону, но по сути. Смогу ли я с этим жить? Две тысячи долларов… Это умопомрачительные деньги. С ними будет всё: рестораны, лучшие отели, заветный Ford V8 и, конечно, Соня. А на другой чаше – чья-то жизнь, пущенная с моей подачи в расход. Скоро ли такое забывается и забывается ли вообще?»

«Голубое Око» показалось непривычно пустым. В зале сидели лишь несколько респектабельных пар, ужинали. Привычной публики – щегольски одетых молодых людей и их развесёлых подружек – почему-то не было.

– Что-то посетителей у вас сегодня маловато, – заметил Ральф.

Джон Капо кивнул:

– Да-а, все наши прочёсывают местность в пяти кварталах отсюда. Представляешь, видели того самого поляка где-то на Алджери-роуд! Но там чёртова туча меблирашек[12]. Вот босс и отправил всех – так чтоб ни одна мышь не проскочила. Боится, что проклятый пшек опять сбежит.

Ральф обмер. Только он решил, что пусть сосед живёт себе и здравствует, как вот вам – видели, ищут. И найдут, вне всякого сомнения. Если уже не нашли.

Наскоро распрощавшись с Джоном, Ральф устремился домой. До Фишема парни Тонео пока не добрались, и он поймал себя на мысли, что испытал облегчение.

«Впрочем, это всего лишь вопрос времени. Чёрт, да какое мне дело до этого поляка!» – досадовал он, оттого что непривычное, неуютное чувство не давало ему покоя.

Минуту спустя Беринджер колотил в дверь соседа.

– Сэр, вам нужно срочно отсюда убираться. Вот-вот за вами придут люди Тонео.

Без лишних слов поляк накинул плащ, подхватил шляпу и весьма объёмный саквояж. Но двумя пролётами ниже кто-то уже расспрашивал Фишема о рябом иностранце с приметным шрамом над бровью.

– Холера[13]! Опоздали, – прошептал поляк.

Ральф потянул его за собой наверх:

– Бегом ко мне.

В тесной комнатушке спрятаться было решительно негде. Разве что в ванной. Особенно если она наполнена пеной.

Минут через пятнадцать в дверь постучали. Раз, другой, третий. Только тогда Ральф отворил, впуская двух молодых людей. Был он абсолютно наг, если не считать полотенца, которое едва держалось на бёдрах. На влажных чёрных волосах белели островки мыльной пены.

Ральф заговорил невозмутимо и даже холодно, хотя парни были ему знакомы:

– Чем обязан?

– Ого! Красавчик Ральфи! Ты тут как?

– Вообще-то, я здесь живу.

– Давно? А то мы одного человека разыскиваем. Кстати, твой сосед снизу. Знаешь его?

– Кроме Фишема, домовладельца, я никого тут не знаю.

– Ну мы всё равно должны осмотреть твою берлогу. Извини, дружище, но таков приказ босса.

– Да валяйте. – Он распахнул дверь пошире, впуская парней.

Они пробежались взглядом по комнате, где, помимо узкой койки, письменного стола и двух стульев, больше ничего не имелось. Сунулись в закуток, служивший кухней. Там тоже заинтересоваться было нечем.

Напоследок Ральф открыл дверь в ванную:

– Ещё здесь поискать не забудьте. Я как раз мылся…

Парни мельком взглянули, ещё раз извинились и покинули комнату.

Заперев за ними дверь, Ральф присел на край ванны, опустил руку в густую пену.

– Эй, ты там не утонул? Не околел ещё? Выныривай давай. Ушли они.

К рассвету следующего дня Беринджер и его сосед, как выяснилось, звали его Анджей, подъезжали к Скрантону. Старенький «Форд», взятый напрокат, едва не сдох по пути. Ральф даже обеспокоился о том, как будет возвращаться назад.

На станции Скрантона оказалось людно, что было на руку – проще затеряться. Отсюда беглец собирался поездом на Запад.

– Поедем со мной, – предложил поляк.

– Не могу.

Ральф коротко махнул на прощанье, развернулся и побрёл к автомобилю, из предосторожности оставленному в полумиле от станции.

– Постой!

Анджей догнал Ральфа.

– Ты спас мне жизнь. Я мог бы отблагодарить тебя деньгами. Но я хочу подарить тебе гораздо более ценную вещь. Вот, возьми.

И поляк протянул Ральфу старые карманные часы. Тяжёлые, из серебра, потемневшего от времени. Вот только отчего-то стрелка у них была всего одна, минутная…

Глава 1

Галина Фёдоровна разбудила Ромку ни свет ни заря. Ей на работу, а ему… тоже нечего валяться. И неважно, что ещё целая неделя каникул осталась – пусть привыкает рано вставать, скоро ведь в школу. И вообще не мешало бы делом заняться, а не сидеть в шестнадцать лет на материной шее. Работать его, естественно, никто не гонит – пусть доучится сначала. Но уж по дому помочь можно. А то ему лень с дивана подняться, а она – покорми, обстирай, прибери. И всё это между сменами, потому что, где носит ветер странствий Ромкиного отца – неизвестно. Вот и приходится за гроши вкалывать на полторы ставки. А ведь не девочка уже. Пенсия не за горами. Давление скачет, артрит замучил, одышка…

В аптеку зайдёшь больным, выйдешь – нищим. Квартплата постоянно поднимается. Теперь ещё и эта беда обрушилась, под новомодным и малопонятным словом «дефолт»[14], когда цены внезапно выросли в четыре-пять-шесть раз. На всё! На ценники и взглянуть страшно – инфаркт при слабом сердце можно заработать. И как такого лба прокормить? Как вообще жить? Хорошо ещё, есть пока старые запасы муки, круп, макарон, консервов – бережливость и запасливость по отношению к еде матери привила бабушка, которой в войну довелось пережить блокаду. Но что потом, когда всё закончится?

Ромка выслушивал подобные речи каждое утро. Всегда отмалчивался – не потому, что не пронимало или привык, а потому что не знал, что ответить. Перед матерью было совестно. Хотя кое-где она кривила душой – обстирывал себя Ромка сам и комнату свою держал в порядке. Вот готовить – да, этого он не умеет. Даже яичницу умудряется запороть, да так что после его поварских экспериментов во всей квартире дышать от чада нечем. Но ведь старается…

На мать Ромка не сердился. Та хоть и пилит его с утра до вечера, но любит безоглядно, он точно знает. Это она дома, наедине с ним, такая раздражённая и вечно претензии высказывает, а стоит кому-то на Ромку косо взглянуть или, не дай бог, дурное слово сказать в его адрес, так… берегись тот, кто осмелился. Натуральная львица, защищающая своего детёныша. И ей неважно, кто и почему «обидел» Ромку, прохожий, учитель или соседский пацан, у неё правда одна: «Это мой сын, и трогать его не моги».

Возможно, тому виной вечный страх за Ромку. Он ребёнок поздний, долгожданный, но… с врождённым недугом. Гидроцефалия[15] – диагноз очень серьёзный. Когда-то в голове у Ромки даже трубка была для отвода избыточной жидкости – ещё младенчиком он перенёс шунтирование[16]. Операция калечащая и вообще опасная, но, слава богу, всё прошло успешно. Повезло, насколько может повезти в такой ситуации. Потому что список «нельзя» длиннющий: не простывать, не температурить, не нервничать, не падать, не ударяться головой. И как все эти «не» обеспечить? Но главное, что Ромка выжил. Правда, явно отставал от других малышей, и неврологи как клеймо лепили – грубая задержка психофизического развития. Проще говоря, слабоумный калека. Ни ходить-де не сможет, ни себя обслуживать. А Ромка, вопреки прогнозам, лет с трёх как пошёл вес и силу набирать! Галина Фёдоровна и сама не заметила, как он уже и ходил, и бегал, и прыгал. Только вот пальчики неловкие были. И долго не хотел разговаривать. К каким только светилам и целителям мать его не таскала. Ромка упрямо молчал лет до пяти, а потом неожиданно заговорил. Поначалу невнятно, глотая звуки – одна она его и понимала.

Пошёл новый этап – психологи и логопеды, развивающие игры и упражнения. Одно название – игры! Играть в такие «игры» Ромке было совсем неинтересно. Но он слушался и старался делать то, что от него требовали, – иначе мать сердилась.

Затем – школа. Медлительному Ромке поначалу очень тяжело давалась учёба. Да и потом он из четверти в четверть, из года в год еле вытягивал на тройки. Только уроки музыки ему и нравились. Пел он замечательно – тут уж что есть, то есть. Причём любые песни: и детские, и военно-патриотические, и популярные, и шансон. Голос у Ромки от природы был сильный, тембр приятный, диапазон широкий и, главное, потрясающий слух. Учительница пения, да и ребята, прямо заслушивались, даже хлопали. На всех школьных концертах он солировал. Порой приглашали его и в места попрестижнее, но мать не разрешала. Поэтому в школе Ромке нравилось – петь для других, когда тебе ещё и аплодируют, оказалось гораздо приятнее, чем просто самому себе. И всё бы хорошо, да с остальными уроками – прямо беда. А потом и уроки музыки закончились. Зато пошли невозможно трудные химия и физика. А с математикой у него всегда не ладилось. Дошло до того, что предложили перевестись в коррекционную школу. Ромка слышал, стоя под дверью в коридоре, как мать ругалась в кабинете директора: «Мой сын не умственно отсталый! Да, он не схватывает всё на лету и с трудом запоминает, но почему-то я без всякого педагогического образования научила его и буквам, и цифрам, и стихам. А ваши так называемые педагоги ручки сложили. Или у вас тут что, школа только для гениев?»

Ромку больше не трогали. Мама умела быть убедительной – как-никак начальник в прошлом. Тройки ему ставили «за усердие». И, в принципе, относились благожелательно, рассуждая, что пусть и не так уж успевает, но ведь старается. И дисциплину никогда не нарушает, и помочь всегда готов, только попроси. Единственный, кто ни в какую не желал идти на уступки, – это новый физрук. Когда Ромке в двенадцать лет сделали ещё одну операцию, современную, эндоскопическую, и извлекли трубку, его диагноз стал не таким уж пугающим и опасным. Настолько, что через год даже освобождение от физкультуры сняли. Прежний физрук, Пётр Сергеевич, пожилой и непридирчивый, жалел Ромку и ставил четвёрки, закрывая глаза на то, что тот толком ни одно упражнение не мог выполнить и бегал медленнее всех. Зато единственный из класса без всякого напоминания оставался после урока, чтобы убрать мячи и скакалки, сложить маты, снять сетку. Но с середины прошлого года Пётр Сергеевич ушёл на пенсию. А новому физруку, только что закончившему физкультурный техникум и по забавному совпадению или, скорее, по насмешке судьбы носившему похожее имя-отчество, только наоборот – Сергей Петрович, доброта и отзывчивость неуклюжего мальчика были до лампочки. Оставалось только горестно вздыхать, вспоминая Петра Сергеевича. Для его антипода (не только по имени, но и по сути) важнее всего были нормативы, а в них Ромка ну никак не укладывался. Даже близко. Ещё повезло, что оценки по физкультуре Сергей Петрович выставил только за последнюю четверть, так что годовую не запорол. А вот что будет в этом году – неизвестно. Галина Фёдоровна уже заранее переживала, потому что «этот новый», как она его раздражённо называла, к её просьбам, призывам и требованиям «не цепляться к мальчику» оставался глух и твердил одно: «У меня ко всем ученикам отношение одинаковое. Никого выделять и ставить липовые оценки не собираюсь. Есть программа, есть нормативы, придуманные не мной. На сколько он выполняет, то и получает». Кроме того, после маминого разговора стало ещё хуже – физрук теперь не просто равнодушно ставил Ромке двойки, но и всячески его поддевал, частенько поругивал или отпускал ядовитые замечания.

Так что Ромка тоже с грустью вздыхал, представляя, как непримиримый Сергей Петрович будет гонять их по стадиону на дистанцию три тысячи метров. Как Ромка, единственный из класса, мало того, что будет бежать в хвосте, так вдобавок выдохнется ещё на первой тысяче. Как придётся прыгать в длину и в высоту, перемахивать через козла и подтягиваться на брусьях. Какое презрительно-недовольное лицо состроит новый физрук, глядя на скромные Ромкины потуги. Но всё же ему не хотелось, чтобы мать так уж себя изводила, поэтому пытался утешить её как мог:

– Не переживай, мам! Костя мне помочь обещал. Позаниматься со мной немного…

Костя Лавров – Ромкин самый близкий друг. Вернее, единственный. Ромка для Кости тоже друг, но один из многих, по крайней мере, из нескольких. К Косте народ тянется. Он самый сильный, весёлый, красивый. Катается на собственном мопеде и здорово играет на гитаре. А ещё всегда просит, чтоб Ромка ему подпевал.

Костю ребята любили, уважали, к нему прислушивались. Без него – никуда. Ни в поход, ни в кино всем классом, ни день рождения чей-нибудь отпраздновать. Авторитет. На соревнованиях, опять же, за честь школы выступает. Даже суровый Сергей Петрович к нему явно благосклонен.

К Ромке одноклассники относились хоть и без восторга, но вполне дружелюбно, во всяком случае, большинство. А если и подшучивали порой над его нерасторопностью, то беззлобно. Да и неинтересно было бы над ним смеяться: насмешек он не понимал совершенно и даже на едкие шпильки некоторых, а конкретно – Стаса Щеглова, искренне улыбался, обескураживая обидчика.

В общем, если закрыть глаза на физкультуру и ещё кое-какие мелочи, жилось Ромке вполне сносно. Даже хорошо, потому что когда человеку мало надо для счастья – он и счастлив. Ведь маленькие радости найдутся почти всегда.

Вот только мать порой было очень жалко. Особенно вечерами, когда она приходила со смены настолько измотанная, что минут пять сидела неподвижно в прихожей, не в силах даже разуться.

Работала мать в супермаркете продавцом – это, считай, весь день на ногах. Да и покупатели всякие попадаются: и нервные, и капризные, и нечистые на руку. А прежде, Ромка знал, она руководила подразделением на крупном предприятии, была уважаемым человеком в своих кругах. Но с рождением сына успешная карьера оборвалась. Кому нужен начальник отдела, который всё время отсутствует, пусть даже по самой уважительной причине? А маленькому Ромке требовались дорогущие лекарства, массажи, занятия в бассейне. Опять же, регулярные походы по всяким специалистам обходились в копеечку. В конце концов пришлось поменять квартиру, шикарную трёхкомнатную сталинку, на тесную двушку с доплатой. А ещё раньше – распродать драгоценности, которые, как и квартира, остались от Ромкиной бабушки, Софьи Павловны.

Ромка бабушку не застал – та умерла задолго до его рождения, – но наслышан был о ней премного. Легендарная личность! Родилась не где-нибудь, а в самой Италии! Если точнее – на острове Гарда, откуда в конце двадцатых перебралась в Штаты. Во времена Великой депрессии бабушка, а тогда ей было всего девятнадцать, пела в настоящем гангстерском клубе! Мать с гордостью называла какие-то имена тех, с кем бабушка водила знакомство, но Ромка не запомнил. Зато выучил имя Ральфа Беринджера – так звучно и необыкновенно звали его родного деда. Но Галина Фёдоровна отзывалась о нём неприязненно: «Подонок – разбил маме сердце. После пяти лет, что они прожили вместе как муж и жена, он завёл интрижку с какой-то вертихвосткой. Однажды мама их застала и сразу же ушла от него, так и не сказав, что беременна. А этот негодяй даже ни разу не попытался её найти».

Впрочем, жизнь Софьи Павловны, тогда ещё Сони Сантиллини, вскоре устроилась наилучшим образом. Нью-йоркская судоходная фирма «Уорд Лайн» взяла её певицей на круизный лайнер «Ориентэ» – роскошный плавучий палас-отель, который курсировал между Нью-Йорком и Гаваной. Там, в Гаване, перед самой войной она познакомилась с советским дипломатом Фёдором Нечаевым, своим будущим мужем, который и привёз жену в Россию.

Ромка мог бесконечно слушать мамины рассказы о бабушке, мыслями улетая в ту далёкую эпоху. Правда, этого загадочного Ральфа Беринджера ему тоже было жаль, хоть мама его и ругала. Дед же. Родной!

Глава 2

Мать принесла с рынка букет белых лилий, чтобы Ромка вручил их классному руководителю. Уже который год он – единственный во всём классе, кто дарит на первое сентября учительнице цветы. Ребята тихонько посмеивались, мол, только он да первоклашки тащат в школу букеты, а Ромке нравилось делать Ирине Николаевне, их классной, приятное. А ей и правда приятно – Ромка это видел. Вот только Щеглов фыркал, что это он так «подмазывается», чтобы потом на истории, которую она у них вела, сильно не гоняла. Ромка попросту не обращал внимания: он же знал, что это неправда, а Щеглов этого не знает – так какой смысл на него обижаться?

Ромка открыл шкаф. Костюм, тёмно-серый, по фигуре, ещё накануне был отглажен так, что о стрелочки на брюках порезаться можно. И теперь висел на плечиках – ждал своего часа, вместе с отутюженной белоснежной рубашкой. А в прихожей стояли начищенные до блеска туфли.

Всё-таки как бы трудно ни давалась Ромке учёба, а Первое сентября было для него настоящим праздником, и готовился он к нему тщательно и с трепетом.

Вот и сейчас настенные часы едва перевалили за девять, а он уже весь при параде крутился у зеркала.

– Я пошёл! – крикнул он в сторону кухни, где гремела кастрюлями мама, – так уж у них было заведено: после линейки она ждала сына за накрытым столом и они вместе отмечали «новый год» газировочкой и всякими вкусностями. Даже страшное слово «дефолт» не могло нарушить эту традицию.

– Рано ведь ещё, – выглянула мама. Оглядела Ромку с ног до головы и осталась довольна.

– Ничего. Зато не спеша дойду и с ребятами успею до начала линейки поболтать.

Он чмокнул маму в щёку и торжественно, с букетом наперевес отправился в школу.

Ирина Николаевна, как всегда, с улыбкой приняла Ромкин букет и даже ласково потрепала ученика по плечу. Щеглов фыркнул, но на этот раз оставил свои язвительные реплики при себе. Да его и слушать бы никто не стал: ребята с упоением рассказывали, где и как отдыхали летом. Кто ездил с родителями на море, кто в спортивный лагерь, а Костик со старшим братом и его друзьями, уже студентами, провёл целый месяц в лесу, на Байкале. Жили в палатках, еду готовили сами, на костре, ловили рыбу, даже поохотиться на вальдшнепов удалось. Всем хотелось послушать поподробнее о Костиных приключениях, но тут его отозвали ребята из одиннадцатого, Денис и Егор. Ромка знал, они вместе ходят в секцию по рукопашному бою. А может, у них есть и ещё какие-то общие дела. Костя не очень распространялся о той стороне своей жизни, к которой Ромка не имел отношения. В любом случае, не успел год начаться, а Костя уже нарасхват.

– А ты, Ромка, куда-нибудь ездил? – спросила Катя Иванова, рыженькая и смешливая.

– Да, – честно ответил Ромка. – В деревню. Там у соседки, тёти Наташи, дом, и она нас с мамой пригласила погостить.

– Да-а, Нечаев, ты как всегда в своём репертуаре.

Ребята засмеялись, но Ромка не обиделся, улыбнулся вместе с ними. Ведь раз смеются, значит, весело, и не беда, что он не понимает почему.

– И что ты там в деревне делал? Хвосты коровам крутил? – усмехнулся Щеглов.

– Почему хвосты крутил? – заморгал Ромка. Щеглов приготовился выдать очередную остроту, но тут из динамиков полилась извечная первосентябрьская песнь «Школьные годы чудесные», и все, от мала до велика, сразу засуетились, точно школьный двор охватило броуновское движение. Однако и пары минут не прошло, как воцарился порядок и ученики выстроились по периметру двора, где пёстрыми флажками было помечено, куда какому классу становиться.

Музыка стихла, и на школьное крыльцо, служившее нынче сценой, вышел директор.

– Дорогие ребята, коллеги, родители, поздравляю всех с началом учебного года! – начал он приветственную речь.

Торжественность первых минут вскоре рассеялась, и ребята снова завозились, зашушукались. Только первоклашки стояли ровно и смирно, наполовину скрытые большими пёстрыми букетами, да Ромка, который заворожённо слушал директора, а потом и завуча, и всех прочих, которые выступали на линейке, поздравляли, благодарили, напутствовали. А затем из динамиков вновь рванула бодрая музыка, на этот раз ремикс «Нашей школьной страны», и на площадку в центре линейки высыпали девочки в белых футболках, жёлтых юбочках и гетрах. У каждой в руках были жёлтые и белые шары. Девочки танцевали хип-хоп так слаженно и зажигательно, что Ромку охватил восторг. А с последними аккордами композиции они высоко подпрыгнули, выпустив шары, и те медленно взмыли в небо.

После линейки весь класс под предводительством Кости отправился гулять на набережную. Один Ромка засобирался домой.

– Да пойдём, Ромыч, прошвырнёмся, – позвал его Костя. – Чего дома-то киснуть в такую погоду?

– Не могу, надо. Мама ждёт, – виновато сказал Ромка. Ему всегда было сложно отказывать кому-то, тем более Косте, и, наверное, будь тот понастойчивее, Ромка всё же сдался бы. Но Костя только усмехнулся:

– Ромыч! В шестнадцать лет пора уже оторваться от мамкиной юбки!

Ребята грохнули в дружном хохоте. Ромка тоже улыбнулся, но, скорее, по привычке, потому что на этот раз, впервые, ему вдруг стало обидно. Совсем чуть-чуть. Лёгонький, едва уловимый укол в сердце, но настроение уже не было таким радужным, как минуту назад. Ромка коротко кивнул и, попрощавшись с ребятами, побрёл домой.

Но дома матери не оказалось. Стол в большой комнате сервирован, на плите остывают кастрюльки с чем-то ароматным. Ромка приоткрыл крышку – мамино фирменное рагу. Живот тотчас протяжно заурчал. Но где же мама? – забеспокоился Ромка. Он уж собрался звонить тёте Наташе, да рядом с телефоном увидел вскрытый конверт с логотипом – замысловатым узором и подписью: «Элиот и Маккарти».

Тут Ромка и вспомнил: точно! Мать же предупредила его, что к двум ей надо быть у какого-то адвоката. Зачем – она и сама толком не знала.

Несколько дней назад Галину Фёдоровну пригласили в адвокатскую контору «Элиот и Маккарти». Всё честь по чести – прислали приглашение на лощёной плотной бумаге с фирменным же логотипом. Обращались к ней не иначе, как «Госпожа Нечаева» и рассыпались в витиеватых любезных фразах. Потом последовала пара звонков исключительно вежливой секретарши: удостовериться, что «госпожа» придёт, не забудет. Галина Фёдоровна насторожилась. Кому и для чего она вдруг могла понадобиться? А выяснив через знакомых, что это очень солидное и респектабельное адвокатское бюро, оказывающее услуги на международном уровне, взволновалась ещё сильнее. Но чтобы не пойти – об этом и мысли не возникло. А в глубине души даже шевельнулась несмелая надежда – а вдруг это какое-нибудь неожиданное наследство? Привет из Америки или Италии. Раз уж бюро международное…

В офисе её встретила всё та же секретарша, с которой они договаривались по телефону. Была она не так молода, как казалось по голосу, но очень ухожена. Стильная стрижка, неброский, но дорогой костюм, туфли, с виду тоже простые, стоили, наверное, три зарплаты продавца супермаркета. Галина Фёдоровна, в своём поношенном плаще и видавших виды лоферах, чувствовала себя бедной родственницей, по ошибке забредшей на светский раут. Но секретарша если и отметила скромность её наряда, ничем этого не выказала и продолжала приветливо улыбаться, словно самому дорогому гостю. И впрямь международный сервис! Проверив документы, девушка проводила Галину Фёдоровну к поверенному, имя которого тотчас вылетело из головы.

Поверенный довольно долго изъяснялся сложными терминами, пытаясь растолковать то, что было изложено в бумагах, которые Галине Фёдоровне дали подписать. В конце концов ей вручили посылку. Отправителем значился Ральф Беринджер. Оказалось, эта посылка уже давно плутала в поисках адресата. И вот наконец нашла.

Коробочка была совсем небольшая, довольно лёгкая и запросто уместилась в её объёмной сумке. Было очень интересно узнать, что в ней, но раскрывать посылку при посторонних, пусть даже очень доброжелательных и учтивых, почему-то не хотелось.

А уж дома, забыв и про первое сентября, и про традицию, и про фирменное рагу, они с Ромкой аккуратно и бережно принялись вскрывать посылку. Сначала сняли пластиковый пакет, затем распотрошили картонную упаковку и наконец добрались до небольшой железной коробочки.

– Уж запаковали-то как! – краснея от волнения, засмеялась Галина Фёдоровна. – Наверное, что-то очень ценное.

Коробочка, по счастью, секрета не имела – крышка откинулась легко, когда её поддели ножом. Но внутри оказались… письмо и часы. Письмо на нескольких листах, датированное прошлым годом, было на английском языке. Галина Фёдоровна тщетно пыталась понять хоть что-нибудь – английский, что учила когда-то в школе, давным-давно позабылся, и, кроме отдельных слов, разобрать ничего не получилось. Часы же вызвали у неё ещё большее недоумение. Это был старый хронометр из потемневшего серебра, на толстой цепочке и с крышечкой, на которой угадывались какие-то непонятные символы. Такие носили в нагрудном кармане лет сто назад или ещё раньше – Ромка видал в кино. Но зачем им такие старые часы? Такими сейчас уже никто не пользуется.

Иссечённое мелкими царапинками стекло помутнело от времени. Но самое странное, что за ним была только одна стрелка. Очевидно, минутная, потому что длинная. Но что это за часы – с одной стрелкой?

Галина Фёдоровна рассердилась: «Ну, спасибо, папочка. А я-то, дура, размечталась, что хоть раз в жизни он сделал для нас что-то хорошее. Это просто издевательство какое-то – отправить после стольких лет сломанные часы!»

Обед прошёл в разочарованном молчании. Нет, Ромка из-за часов ничуть не расстроился – его они, наоборот, заинтересовали, словно вдруг он прикоснулся к далёкому загадочному прошлому, но вот мама впала в уныние.

– Мам, а вдруг они старинные и… ну как это называется… анти…

– Антиквариат?

– Да! Я слышал, такое дорого стоит.

Но Галина Фёдоровна безразлично пожала плечами:

– Непохоже, чтобы эти дорого стоили. Да ещё и сломанные! И вообще, как будто у меня есть время бегать по всяким антикварным лавкам!

Тем не менее на другой день она отнесла часы к оценщику, но тот не сообщил ничего утешительного. Да, старые. Да, серебро. Да, ручной работы. Но! Не настолько они и старые. И серебро так себе – слишком большой процент лигатуры, проба невысокая. Да и сделаны как-то грубовато. Причём странно: нет никакого отличительного знака мастера, вообще никакого клейма.

Так что, увы и ах, ценность этого изделия вряд ли может порадовать…

А вечером до часов добрался сам Ромка, естественно, с дозволения матери. Та просто-напросто утратила к ним всякий интерес.

Ромка крутил их, постукивал, чуть ли не на зуб пробовал. И его изыскания оказались не напрасны. На корпусе, прямо под колечком для цепочки, имелась крошечная, еле заметная кнопка. Меньше, чем иголочное ушко. И выпирала-то всего на полмиллиметра. Так сразу и не догадаешься, что это кнопка. Вполне можно решить, что это просто какая-то шероховатость, неровность. Но в исследовательском порыве Ромка умудрился на неё надавить, и она довольно легко поддалась. Вошла в паз полностью, и корпус стал как будто гладкий. Но самое удивительное было в том, что в этот момент часы начали тикать. Довольно отчётливо. Тикали ровно минуту – Ромка потом несколько раз засекал по секундомеру. Затем единственная стрелка вздрагивала и передвигалась на следующее деление циферблата. И часы тут же замолкали и останавливались.

Он попробовал их разобрать и посмотреть, что внутри. Но не обнаружил даже намёка на то, что они вообще хоть каким-нибудь образом разбираются. Странный подарок деда совсем лишил Ромку покоя – он потом даже уснуть не мог. Думалось о всяком, но больше всего волновало, куда делась часовая стрелка, что за непонятная кнопка и почему часы тикают ровно минуту.

«Было же письмо, – вспомнил Ромка. – Наверняка в нём всё объясняется».

Но как разобрать, что написано? Если уж у мамы не получилось, то куда там ему, Ромке… Надо попросить кого-нибудь перевести. Как это – кого? Конечно же, Татьяну Ивановну, их учительницу по английскому! Завтра же он к ней и подойдёт с этим письмом! Ромка тут же успокоился. И даже заснул крепко, без снов.

Глава 3

Но Татьяны Ивановны в школе не оказалось.

– Она на больничном, – сообщили Ромке в учительской. – Выйдет предположительно через неделю.

Ждать целую неделю! Это же с ума сойти можно от нетерпения – сокрушался Ромка. Он и так ни о чём другом думать не мог. Физрук его даже пару раз насмешливо одёрнул: «Нечаев, спустись на землю грешную!» А Ирина Николаевна – поскольку была к нему добра – лишь укоризненно пожурила, что он весь урок «витает в облаках». Даже Костик отвёл его на перемене в сторону и спросил, озабоченно хмуря брови:

– Ромыч, с тобой всё в порядке? А то ты какой-то не такой. Я прямо не узнаю тебя.

– Да нет, Кость, всё хорошо, – улыбнулся Ромка, тронутый заботой друга. – Лучше расскажи, как вчера погуляли.

– А-а, нормально, – отмахнулся Костя. – Ну ладно, раз никаких проблем, я пойду, а то мне ещё надо…

И Костя умчался. Ведь и правда его общество требовалось везде и всюду. А жаль. Ромке, вообще-то, не терпелось поделиться с другом такой странной новостью. Костя умный, он бы наверняка что-нибудь посоветовал.

Дома Ромка вновь достал часы и принялся изучать. Обследовал их долго и тщательно, но ничего нового обнаружить не удалось. Неужели всё-таки придётся целую неделю мучиться? И тут Ромку осенило: он ведь может пойти к Татьяне Ивановне домой. Где она живёт, он знал: как-то раз помог донести тяжёлые сумки из школы до самой квартиры. Учительница, растрогавшись, даже пыталась затянуть Ромку к себе на чай, но он отказался – неудобно. Сейчас тоже было неловко, но уж очень хотелось раскрыть поскорее тайну старых часов. А в том, что здесь скрывалась какая-то тайна, Ромка не сомневался ни секунды.

Он уже почти собрался, но замер на пороге. Нет, всё же как-то нехорошо. Человек болен, а он придёт и озадачит его своими проблемами. Ромка грустно вздохнул и вернулся в свою комнату, но тут к нему заглянула мама:

– Ну что, Ром, как день прошёл? Какие уроки у вас сегодня были?

– Литература, история, алгебра и физкультура.

– А завтра?

Ромка вяло сунул матери дневник, куда аккуратно переписал расписание на неделю.

– Только английского не будет. Татьяна Ивановна заболела.

– А что с ней?

Ромка пожал плечами.

– Ну так сбегай навести. Рассиживаться не стоит – когда человек болен, ему не до гостей, а спросить, не надо ли чего, не помешает. Тебе ещё как-то экзамен по английскому сдавать надо будет.

Ромка поморщился – уж очень мамины слова сейчас напомнили ему шутки Щеглова, но ничего не сказал… потому что его вдруг осенило. Точно! Вот он, прекрасный повод – навестить, поинтересоваться здоровьем и между делом, разумеется, если Татьяне Ивановне не так уж плохо, попросить помочь с переводом.

– И верно, мам! – просиял Ромка. – Тогда я прямо сейчас к ней и схожу. Я быстро! Туда и обратно.

Мать достала из холодильника апельсин:

– На вот, больше дать нечего, но с пустыми руками к больным не ходят.

Ромка сунул апельсин в карман, заветный конверт за пазуху и помчался к приболевшей англичанке. Жила она всего в двух кварталах от Ромкиного дома, так что уже через десять минут он нетерпеливо вжимал кнопку звонка.

– Рома? – удивилась Татьяна Ивановна, открыв дверь.

Она была в халате и тапочках с помпонами, как, наверное, больным и полагается. Но Ромка всё равно опешил. Он, конечно, не считал учителей биороботами или небожителями, которым чужды людские слабости, но настолько привык видеть Татьяну Ивановну безупречно причёсанной, в строгом костюме и туфлях на каблуках, что не сразу вспомнил, зачем пожаловал. Практически на автомате сунул руки в карманы, нащупал апельсин, извлёк и протянул Татьяне Ивановне.

– Это ты мне? – вскинула брови учительница, принимая из его рук подношение.

Ромка кивнул.

– Спасибо! Заходи, чаю выпьем.

– Нет-нет, мне домой надо, – отмер Ромка и засуетился. – Выздоравливайте скорее!

Он уж было развернулся к лестнице, но вспомнил про письмо.

– Татьяна Ивановна, помогите мне, пожалуйста, перевести письмо от моего дедушки!

– Дедушки? Какого дедушки? Да зайди уже, не дело через порог разговаривать.

Ромка сам не заметил, как выложил жизненные перипетии своей семьи, не заметил, как выдул две больших чашки чая с молоком на кухне у Татьяны Ивановны, не заметил, как прошло без малого два часа. Да и сама Татьяна Ивановна удивилась, что так быстро время пролетело, настолько её заворожила Ромкина история.

– Конечно, я помогу с переводом! – воскликнула она. – Это ведь так интересно! Ты оставь своё письмо. Пока сижу на больничном, как раз переведу.

Ромка, хоть и не подал виду, а в душе расстроился. Он-то наивно полагал, что Татьяна Ивановна прямо тут же, при нём возьмётся за перевод, ну или хотя бы завтра. А выходит, всё равно придётся ждать ещё неделю. Но настаивать и упрашивать не посмел, вежливо попрощался и направился домой.

Ромка и сам не мог сказать, отчего так огорчился из-за этой задержки. Неделя – это ерунда, пролетит быстро, утешал он себя, неспешно пересекая двор и выходя на улицу. Мимо проносились машины и троллейбусы, торопились по своим делам прохожие, и лишь Ромка брёл так, будто идти ему некуда, уныло взирая на озабоченные лица людей, на неопрятные тополя, на здания и вывески. Гастроном… Аптека… Пельменная… Часовая мастерская…

Ромка прошёл было мимо, но вдруг встал как вкопанный. Сюда ведь ему и нужно – к часовщику! Как же он сразу не додумался?!

Динь-динь – прозвенел колокольчик над входной дверью, и Ромка оказался в небольшой комнатке. За конторкой, склонившись над столом и надвинув на один глаз монокуляр, сидел пожилой мужчина. Вся стена за его спиной была сплошь увешана часами. «Как в сказке», – подумал Ромка, и от этой мысли его охватил ещё больший трепет.

– Что вам угодно, молодой человек? – спросил часовщик, не поднимая глаз.

Ромка вынул часы, с которыми вот уже два дня ни на миг не расставался, и положил на конторку.

– Это… часы моего дедушки. Из Америки.

– Часы или дедушка?

– Что? – Ромка вмиг растерял всю уверенность.

– Часы из Америки или дедушка?

– А-а-а… и часы, и дедушка…

– Ну и?

Ромка долго и путано объяснял про стрелку, про микроскопическую кнопку, но видел: мастер его не понимает. Тогда он решил показать часы в действии:

– Вот смотрите.

Ромка нажал кнопку. Часы затикали, и всё вокруг замерло: часовщик в нелепой позе, с приоткрытым ртом; за окном, на улице, встали машины и точно окаменели прохожие; даже муха, которую секунду назад мастер согнал со стола, зависла прямо в воздухе. Минута истекла, стрелка сдвинулась на следующее деление, и всё вновь ожило: улица пришла в движение, муха, сделав петлю под потолком, опять приземлилась на стол, а часовщик вёл себя так, будто не стоял сейчас истуканом.

– Ну так что там у вас, молодой человек?

Ромка вместо ответа снова нажал кнопку – эффект повторился.

Тут-то он всё и понял: неизвестно каким чудом, каким немыслимым образом, но эти часы останавливали время! От неожиданной догадки Ромка разволновался чуть не до паники.

«Домой! Срочно!» – сказал себе Ромка и опрометью бросился из мастерской, не зная, что часовщик в замешательстве уставился ему в спину, а затем покрутил пальцем у виска.

По пути Ромке надо было перейти дорогу, но машины неслись беспрерывным потоком, а до перехода ещё добрых полкилометра пилить. Ромку осенило: кнопочка – и машины встали. Переходи себе вразвалочку и не волнуйся.

Часы определённо нравились ему всё больше.

Глава 4

На следующий день Ромка несколько раз испытывал действие часов в школе – просто позабавиться. А ещё подумал, что на будущее они очень и очень пригодятся. Включил кнопочку, скажем, на контрольной, взял тетрадь Ивановой, отличницы, – и всё списал. Нажимать, конечно, придётся несколько раз, но разве это хлопоты, когда такой результат светит? И так по любому предмету!

Из школы Ромка шёл в самом радужном настроении. Светофоры и «зебры» ему теперь были не нужны. Он мог переходить дорогу где вздумается. Единственное, немного беспокоила мысль: надо ли рассказывать матери о часах? С одной стороны, Ромка никогда от неё ничего не утаивал. А с другой – почему-то на этот раз очень хотелось сохранить это в тайне. После недолгих раздумий Ромка пришёл к компромиссу: он всё скажет, но потом, чуть позже.

Мама сегодня работала допоздна, так что он мог вволю наиграться своим чудесным подарком. Правда, уроки всё равно пришлось готовить: часы, конечно магические, но хоть сто раз останавливай время, домашнее задание само собой не сделается. А на кухонном столе Ромка нашёл записку от мамы, в которой она просила вынести мусор и сходить за хлебом. К записке прилагалось шесть рублей мелочью.

Ромка вынес мусор и забежал в булочную. Очевидно, завоз был совсем недавно, потому что в воздухе умопомрачительно пахло сдобой. Особенно манили своим ароматом булочки, свежие, румяные, покрытые сливочной глазурью. Ромка сглотнул набежавшую слюну, не в силах оторвать взгляда от лакомства. Раньше мать, бывало, покупала сладости к чаю, но и то изредка. Теперь же, когда разразился дефолт и цены резко подскочили, о всяких вкусностях осталось только мечтать. У них и впрямь второй день и на обед и на ужин каша без ничего.

Ромка пожирал глазами булочки, теребя в кармане монеты, которых хватало только на хлеб. Рука невольно коснулась рельефной крышечки часов, пальцы почти непроизвольно огладили корпус и, нащупав крохотную кнопку, нажали…

В ту же секунду в магазине воцарилась тишина, нарушаемая лишь еле слышным мерным тиканьем. Продавщица и покупатели застыли, словно манекены. Ещё какой-то миг Ромка лихорадочно соображал, затем порывисто схватил булочку и выбежал из магазина.

Съел только дома, раньше не решился. Да и не съел – проглотил. А потом чуть сквозь землю от стыда не провалился. Ему казалось, что об этом обязательно все узнают. Начнут обзывать вором. Опозорят.

«Больше я так никогда не поступлю!» – успокаивал себя Ромка. И вроде совесть, что терзала его до самого вечера, вняла его заверениям и постепенно притихла. Часы он за весь оставшийся день так больше и не достал – уж больно напоминали они о его неблаговидном поступке. Но в булочную пришлось идти снова, хоть и умирал от страха: хлеба-то он так и не купил.

Галина Фёдоровна пришла с работы позже обычного. Ромка даже беспокоиться начал. Хотя в последние дни стал подмечать за собой, что ему нравится оставаться дома одному – никто не пилит, не стоит над душой, требуя то одного, то другого, не жалуется на тяготы жизни. Однако сам же себя и укорял: нельзя так! Ведь это мама!

А мама от усталости выглядела больной и какой-то враз постаревшей. Как будто все краски схлынули с лица.

– Не знаю, Ромка, как теперь будем… О чём они там вообще думают? Что с народом творят? – Она кивнула вверх, и Ромка понял – речь о правительстве. Мать последнее время только об этом и говорит. – Директор сказал, что нет денег. Зарплату платить нечем. Мы ему: а на что жить-то? А этот только руками разводит, мол, он тут ни при чём. Просто ужас какой-то! Мы и так получали мало, а с теперешними ценами – это вообще жалкие крохи. Так ведь и их не дают.

Мама вдруг всхлипнула, а потом и вовсе разрыдалась. Ромка впервые видел её слёзы, и от потрясения не мог вымолвить ни слова, лишь беспомощно смотрел на вздрагивающие сутулые плечи, на тёмные с проседью волосы, собранные в хвост, на руки, закрывающие лицо.

Спать пошёл в растрёпанных чувствах. От бессилия самому хоть плачь.

А утро выдалось пасмурным. Небо свинцовым полотном нависло над городом. Холодный порывистый ветер так и норовил забраться за воротник. Но физруку, как оказалось, плохая погода не помеха. У него запланированы занятия на стадионе, значит, там они и будут проходить. Хорошо ещё, что к третьему уроку немного потеплело, но всё равно было довольно зябко.

– Двигайтесь! Активнее! Ещё один круг! Нечаев, не отставай! – командовал Сергей Петрович, демонстрируя ученикам, как он, в одной футболке, безразличен к прохладе и ветру.

К счастью, вскоре начался дождь, да ещё и припустил как следует, так что физрук, ограничившись лишь пробежкой по стадиону, повёл всех в спортзал, где позволил оставшиеся двадцать минут доигрывать в баскетбол. Ромка играть не хотел и не умел, но Сергей Петрович взглянул на него так, что стало ясно – отсидеться не выйдет. Толку от Ромки на площадке не было никакого, все эти обводы и пивоты[17] казались ему чем-то немыслимым, а мяча он вообще боялся. Так что он лишь изображал какую-никакую активность да старался двигаться так, чтобы сильно игре не мешать. Однако в какой-то момент мяч сам угодил ему в руки, Костя и другие враз закричали так, что их голоса слились в непонятный гул. Ромка растерялся, пробежал по инерции шага три, и тут Стас Щеглов завопил: «Пробежка!» Мяч у Ромки отняли, а кто-то ещё и подзатыльник ему отвесил.

В раздевалке, после урока, пацаны, с которыми Ромка был в одной команде, шпыняли его за промах:

– Блин, всю игру испортил! Мы впереди были по очкам и, если бы не ты…

– Ты чего затормозил-то? Что, пасануть не мог? Куда ты с ним помчался?

– Вот поэтому мы Нечаева и не взяли к себе, – усмехнулся Щеглов.

Ромка, красный от стыда, не мог и слова сказать в оправдание. Ведь правы они – нарушил правило, подвёл ребят, команда проиграла из-за него.

– Тоже мне, Майкл Джордан[18], – вмешался Костя, смерив Щеглова взглядом. – Можно подумать, с тобой все так и рвутся играть в одной команде. И вы тоже, чего разворчались? Не корову же проиграли.

Ромку затопила волна безграничной благодарности Косте, но жгучий стыд никуда не делся. Оттого весь день настроение было хуже некуда. Да ещё, как выяснилось позже, Ромка где-то посеял тридцать рублей, что мать дала на молоко и завтрашний обед.

Обнаружил пропажу уже в гастрономе, отстояв почти всю очередь. Ромка судорожно обшарил карманы, сумку с учебниками – денег не было. «Наверное, на физкультуре выпали», – подумал он с тоской. И уж было собрался вернуть пакет с молоком и извиниться перед кассиром, как вспомнил заплаканное лицо матери. Что он ей скажет? Потерял деньги? Она и так трясётся теперь над каждым рублём. И снова видеть её слёзы? Ромка быстро, отчаянно, будто боясь передумать, вдавил кнопочку на часах, и время замерло. Схватив молоко, он пулей выбежал из гастронома.

Странно, но на этот раз стыда почти не было. Скорее, наоборот, Ромка чувствовал какой-то задор, точно рискнул и выиграл. А победителей не судят. Даже гнетущее чувство, которое он испытывал после позора на физкультуре, ослабло. А за ужином, черпая ложкой гороховую кашу, вдруг подумал, что можно было бы прихватить не только молоко, но и колбасу, и те же булочки, и конфеты – да что угодно. Наелись бы досыта.

На другой день сразу после школы Ромка прямиком направился в уже знакомый гастроном. Однако, покрутившись по небольшому залу, решил, что рядом с домом промышлять не стоит – мало ли.

В трёх остановках, Ромка знал, был ещё один магазин. Туда он и пошёл, но по пути ему встретилась столовая. Живот тут же предательски заурчал, желудок подвело. Ведь Ромка сегодня остался без обеда: деньги-то потерял. Да и какой там обед на десять рублей? Стакан чая и коржик. Но всё равно хоть что-то, а так в животе совсем уж пусто и тоскливо. Ноги сами завернули в столовую. И пусть в карманах ни рубля, но есть же часы!

В столовой было почти пусто. Ещё бы – обед давно прошел, всё смели подчистую. Даже жалко тратить волшебство на слипшиеся макароны с крохотной серой тефтелькой – единственное, что осталось на витрине. Грешным делом подумал, не залезть ли в кассу – как раз и кассирша куда-то вышла. Но тут же сам себя одёрнул. Нет, это уже грабёж называется. Это уж совсем плохо! Да и кассирша вернулась. В руках она держала туго набитую хозяйственную сумку. Ромка высмотрел палку колбасы и батон.

– Ну, чего стоим? Брать будем или…

Договорить она не успела – сработала кнопка. А в следующее мгновение Ромка уже мчался прочь, унося сумку кассирши.

Улов оказался недурён: помимо колбасы и батона в сумке были консервы, сыр, масло, сардельки, пачка чая, яблоки и булочки с изюмом.

Галина Фёдоровна, вернувшись с работы и увидав такое пиршество, от изумления аж онемела. А немного придя в себя, потрясённо спросила:

– Ром, откуда это? Столько всего!

Но Ромка уже продумал «легенду» и, как ни совестно было врать, сказал, что весь день грузил ящики и ему заплатили провизией. Мать поверила: такое практиковалось сплошь и рядом. Однако отметила, что, видать, крепко поработал, раз так щедро вознаградили. Ромка скромно потупился и пошёл спать, чтобы случайно не засыпаться на маминых вопросах.

Глава 5

Потихоньку Ромка стал приворовывать продукты на рынке, в продовольственных магазинах, в столовых. За три дня он обошёл все близлежащие гастрономы и торговые ряды и до отказа забил холодильник всякой снедью. В последний раз утянул даже баночку икры – такой деликатес они с матерью давным-давно не пробовали.

Людей не трогал – это табу. Не прикасался и к деньгам. Почему-то ему казалось, что это намного хуже, постыднее. А таскать еду привык быстро и не судил себя строго. Тем более мать даже как будто расцвела: и румянец на щеках заиграл, и в глазах появился блеск, и даже голос стал звонче без этих горестных ноток. Так приятно было видеть её довольной, а не понурой или сердитой, как обычно. А смех её и вовсе искупал те неясные угрызения совести, что мучили его вначале. Теперь Ромка чувствовал себя добытчиком.

Сытый Ромка вскоре потерял интерес к продуктовым магазинам и стал поглядывать в сторону вещевого рынка: неплохо было бы приодеться. А то курточке его латаной-перелатаной сто лет в обед. И брюки у него уже лоснятся, и обшлага на пиджаке мелкой бахромой пошли. Да и переобуться не мешало бы. А ещё Ромка давно мечтал иметь собственный магнитофон. Двухкассетный и с радио, как у Кости. А для матери можно будет телевизор умыкнуть – вместо их громоздкого допотопного ящика. И видак в придачу! Да много всего. Но это потом, это надо уже с опытом, деловито рассуждал Ромка, всё успешнее заглушая слабые протесты совести.

В пятницу снова вышла неприятность на физкультуре. Занимались опять на стадионе – на этот раз погода позволяла. Сначала небольшая разминка, во время которой Сергей Петрович постоянно шпынял Ромку: то ноги не так поставил, то руками не так работает. Только и слышно: «Нечаев, колени не подгибай! Или ты на шарнирах?», «Сказано – ноги на ширине плеч! Если ты, Нечаев, думаешь, что у тебя такие богатырские плечи, то ты себе очень льстишь», «Я сказал делать махи руками, Нечаев! А не мух отгонять!» Потом ещё хуже – бег на две тысячи метров. И на время! Чтобы заработать хотя бы троечку, надо пробежать за десять минут. На большее Ромка и рассчитывать не смел.

– На старт! Внимание! Марш! – скомандовал физрук, махнув рукой, и запустил секундомер. Только тут до Ромки дошло, как он сглупил! Ведь мог взять свои часы, щёлкнуть волшебной кнопкой, и чёртовы нормативы были бы выполнены. Но часы остались в раздевалке вместе с вещами.

Уже на третьей минуте появилась резь в правом боку – так всегда и случалось. И с каждой секундой боль становилась острее, так что Ромка не то что бежать, идти почти не мог. Так и плёлся еле-еле в самом хвосте. В итоге – тринадцать с половиной минут. Хуже, чем девчонки. Впрочем, для Сергея Петровича такой Ромкин результат не стал неожиданностью. Он уже заранее кривил губы в усмешке.

– Нечаев, ты бы пришёл последним даже в черепашьих бегах.

– У меня в боку кололо, – попытался оправдаться Ромка.

– Так надо было активнее разминаться, тогда бы нигде не кололо. – И, одарив Ромку взглядом, полным презренного недоумения – мол, что ты вообще за человек, если бегать не способен, – отвернулся. Потом захлопнул журнал, сунул под мышку и направился к школе, кивком велев ученикам следовать за ним.

– Забей! – дружески шлёпнул Ромку по плечу Костя. – Хотя я и сам не понимаю, чего он на тебя так взъелся.

Ромка благодарно улыбнулся Косте, который, кстати, пробежал на «отлично» и не просто уложился в необходимые девять минут двадцать секунд, а практически выполнил норматив второго юношеского разряда[19]. Что уж говорить, если сам Сергей Петрович тут на похвалу не поскупился. Ромка нисколько не завидовал, наоборот, радовался за друга, но для себя решил, что на следующий урок обязательно возьмёт часы с собой. Рекорды ставить он не собирался, но хотя бы до тройки дотянуть.

С лёгкой руки физрука Щеглов быстро окрестил Ромку черепахой и дразнил всю перемену, пока на него не цыкнул Костя.

Однако бедного Ромку ожидала ещё порция неприятных впечатлений. На следующем уроке он попросил разрешения выйти, а возвращаясь через пару минут в кабинет и проходя мимо лестницы, снова услышал голос Сергея Петровича, от которого ему уже рефлекторно плохо становилось. Только на этот раз физрук разговаривал с завучем и, скорее, оправдывался, чем наседал. Хотя и оправдываться-то он умудрялся как-то агрессивно. Ромка прошмыгнул бы мимо, да вдруг уловил, что речь шла о нём.

– Не успел год начаться, а вы уже две двойки Нечаеву поставили.

– Но он не справляется…

– Я понимаю, вы молоды, опыта у вас пока нет, зато принципов – целый воз, так что послушайте меня, уважаемый Сергей Петрович. Уроки Нечаев не прогуливает, дисциплину не нарушает. А не справляется, потому что не может. Не способен. Не у всех есть такие данные, уж вы-то должны это понимать. – Голос завуча звучал назидательно. – Если вам так хочется, чтобы он улучшил свои результаты, занимайтесь с ним дополнительно в индивидуальном порядке. Натаскивайте. Либо ставьте ему тройки. А махать шашкой здесь не нужно…

Ромка поздно сообразил, что разговор, случайным свидетелем которого он стал, уже закончен, что завуч, цокая каблучками, спускается вниз по лестнице, ну а Сергей Петрович, напротив, поднимается. Ромка испуганно попятился, но успел сделать лишь пару шагов, когда в коридор вывернул злой как чёрт физрук. Увидел Ромку и аж остановился, играя желваками.

– А я гляжу, кое-где ты очень даже шустрый, – процедил он тихо и страшно. – Сначала мать подослал, теперь вот…

– Я не… я не… – растерянно бормотал Ромка, качая головой и продолжая всё так же неуклюже пятиться.

– Какой же ты, пацан, если за женские юбки прячешься? – сказал, как плюнул, Сергей Петрович, развернулся и стремительно пошёл прочь, оставив Ромку в полном раздрае.

За что? – недоумевал Ромка, с трудом сдерживая слёзы. Он ведь никого не просил, не подсылал. Ни маму, ни завуча. Настроение, и без того плохое, окончательно испортилось. Еле высидел остаток урока. Совсем по-детски хотелось домой.

Из школы шли вместе с Костей. Навстречу им попался Денис из одиннадцатого класса.

– Ну что, Костян, значит, в шесть у тебя? – спросил он у Кости, на Ромку при этом даже не взглянув.

– Да, подтягивайтесь и Маринку с собой берите.

Маринка училась с Денисом в одном классе и, по общепринятому мнению, считалась самой красивой в школе.

– Обязательно! – пообещал Денис и, уходя, усмехнулся: – Именинник.

– Кто именинник? – не понял Ромка и покосился на друга.

– Ну… я… как бы… – Костя заметно смутился, отвёл взгляд, но почти сразу взял себя в руки и задорно, с вызовом спросил: – А ты забыл, что ли? Что, правда?! Забыл, что у твоего друга сегодня день рождения? А я-то жду-жду, когда Ромыч меня поздравит…

Ромка и вправду забыл и оттого сконфузился. Память его вечно подводит!

– Извини, я помню, что у тебя в сентябре, где-то в начале, но цифры… Я всегда их путаю.

– Ничего, Ромыч. Всё нормально, – снисходительно похлопал его по плечу Костя.

И, хотя невидимое напряжение между ними прошло, изнутри Ромку продолжало подтачивать гнетущее чувство. Смущение, на миг промелькнувшее в Костиных глазах, никак не давало покоя. Почему? Откуда оно? «Просто Костя позвал ребят к себе на день рождения, а меня нет. И теперь ему стало неловко», – догадался Ромка, и смутное неприятное чувство будто ещё острее вонзило коготки, заставив болезненно поморщиться. Тут же вспомнилось, как на перемене Костик что-то обсуждал с ребятами, словно они о чём-то договаривались, но, стоило подойти Ромке, разговор сразу стих. Тогда он не обратил на это внимания, а сейчас стало ясно – Костик намеренно его не звал. Он не хотел приглашать его, только его одного. И Ромку затопила обида, незнакомая, неожиданная и такая едкая. А ещё стало стыдно за Костины попытки выкрутиться, за притворство, которое Ромка не то что распознал, а скорее, почувствовал, за то, как с наигранной беззаботностью его друг болтал обо всём подряд, лишь бы скрыть неловкость. Ромке, конечно, хотелось спросить Костю, почему он так с ним, но всё тот же стыд как свинцом сковал горло.

– … и она мне говорит такая… – смеясь, рассказывал Костя очередную байку про какую-то девчонку, но вдруг осёкся. Уставился на молчавшего всю дорогу Ромку. В принципе Ромка почти всегда помалкивал – обычно он слушал Костю, понимая, что вряд ли его рассказы заинтересуют друга. Что такого он мог поведать? Нигде не был, ничего особенного не видел и не знает. А вот Костя наоборот – у него что ни день, то приключение. Да и рассказчик из него замечательный – все, не только Ромка, заслушивались. Но сейчас Ромка молчал совсем иначе, как-то тяжело, давяще. Костик отвёл глаза, вздохнул и уже другим голосом, не весело и не беспечно, зато как-то искренне, что ли, спросил:

– Ты из-за дня рождения этого дурацкого такой? Думаешь, наверное, что я не хочу тебя звать? Зря. Хочу, конечно. Приходи! Просто я думал, там будут… Впрочем, неважно. Ты приходи. Обязательно приходи. К шести. Хорошо?

Когтистое чувство, терзающее Ромку, медленно и верно отступало.

– Придёшь? – спросил Костя.

А у Ромки, что называется, в зобу дыханье спёрло – только и смог, что кивнуть.

– Только ты это… не приходи в школьном костюме, а? Мне-то пофиг, а вот девчонки… им же рты не заткнёшь. А давай я тебе какую-нибудь свою футболку дам? Или кофту?

Ромка отказался. Зачем? У него же есть часы. Тем более подарок Косте надо добыть. Подарок! У Ромки голова пошла кругом – что же подарить такого необыкновенного, нужного, ценного? Чтобы удивить Костю. Чтоб запомнилось навсегда. Ромка бродил по центральному универмагу, придирчиво оглядывая полки с видеокассетами и новомодными дисками, приставками, часами, забрёл в отдел музыкальных инструментов. Подарить бы ему гитару! Акустическую! Вот бы все обомлели! Но только стоила она очень дорого, её потом наверняка хватились бы. Да и как объяснить, откуда у него такая дорогая вещь? А потом взгляд упал на соседнюю стену, где была выставлена всевозможная неформальная атрибутика. Сам-то Ромка был к этому равнодушен, но знал, что Костику такое нравится. И тут он увидел футболку, чёрную, с белым принтом – портретом Курта Кобейна, фронтмена «Нирваны», любимой группы его друга. Костя знал все их песни, даже английский выучил специально, чтобы не только наигрывать, но и худо-бедно петь. Вся его комната сплошь была увешана постерами с Кобейном. А прошлым летом Костя даже перестал стричься – задумал отрастить волосы по плечи, как у его кумира. Но в сентябре директор вызвал Костиных родителей на ковёр и сделал внушение, после чего их сын два дня не ходил в школу – отстаивал идеалы. Не вышло. Чем уж там воздействовали родители, Ромка не знал, но на третий день Костя пришёл со спортивной канадкой. Но причёска не суть – пристрастию своему он всё равно не изменил.

Ромка остановил время. Хипповатый парень-продавец застыл как восковая кукла. Ромка метнулся к стене, сорвал футболку, с грохотом уронил металлические плечики, их тоже подобрал, чтобы в глаза потом не бросились, и пустился со всех ног наутёк. Для себя воровать одежду не стал – и без того порядком переволновался, да и время уже поджимало.

Надел простую белую рубашку и чёрные брюки. Мама говорила – классика всегда в моде.

Костины друзья уже собрались. И Денис с Егором, и красивая Маринка с подружкой, и несколько человек из родного класса. Когда пришёл Ромка, ребята вовсю веселились.

– Ромыч, ты, как всегда, самый последний, – воскликнул, смеясь, именинник. Но в тоне его не было ехидства. Да и Ромка не мог не признать, что зачастую опаздывает и отстаёт. Было лишь жаль, что Костик, взяв его подарок, не стал сразу разворачивать, а, кивнув в благодарность, бросил в общую кучу таких же ярких, но уже распотрошённых свёртков. А так хотелось увидеть Костину реакцию!

Одноклассники поздоровались с Ромкой, а Егор с Денисом и девочки как будто его и вовсе не заметили. Да и сам именинник о нём быстро забыл. Но Ромка не обижался, ему нравилось спокойно сидеть в сторонке и наблюдать, как Костя блистает остроумием, как забавно старается сразить Марину. И та будет полной дурой, искренне думал Ромка, если начнёт воротить нос от Кости. Разве есть лучше, чем он?

Тут Костя взял гитару. Спел свою любимую – «Человек, который продал мир». Её он знал наизусть, а проигрыш исполнял вообще великолепно. Был бы ещё голос посильнее, подумал Ромка и сам устыдился своих мыслей. Одёрнул себя. Ведь Костя поёт очень даже неплохо! Подумаешь, тянуть не может. Не это же главное.

– Здóрово, Костя! – улыбнулась Марина. – А на русском можешь что-нибудь?

– Пфф, – усмехнулся он и вдруг обратился к Ромке:

– Ромыч, а давай с тобой дуэтом «Беспечного ангела» исполним?

Ромка немного помялся – всё-таки неловко, но как имениннику не уступить?

Костя сыграл перебором вступление, и Ромка запел: «Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь…» Костя, наверное, тоже пел, но его за Ромкиным голосом было почти не слышно.

Последние аккорды умолкли, а все так и сидели притихшие. Лишь спустя минуту Марина, восторженно глядя на Ромку, прошептала:

– Да ты у нас талант! Слушай, тебе надо идти на эстраду. Серьёзно! Мы потом ещё гордиться будем, что с тобой вместе учились. Ребят, ну скажите?

Она повернулась к Егору и Денису, но те как-то кисло улыбнулись в ответ.

– А спойте ещё что-нибудь! – попросила Марина, глядя почему-то только на Ромку, как будто он здесь решает. Ромка-то и не против был бы, да Костя вскочил, убрал гитару и объявил, что на сегодня хватит самодеятельности. Вместо этого включил магнитофон. Ромка даже не сразу понял, что обращаются к нему, когда Денис вдруг крикнул:

– Эй, талант! Может, ты ещё и плясать мастер? Ну-ка изобрази нам что-нибудь.

Парни засмеялись. А Ромка покачал головой.

– А что так? – не унимался Денис. – Будущей звезде эстрады положено уметь танцевать. Да?

– Какой разговор! – поддержал Егор, да и Костя одобрительно улыбался, точно и не замечал насмешки.

– Ну давай, соловей наш голосистый, станцуй нам! Публика ждёт! – Денис выдернул Ромку из кресла и вытолкнул на середину комнаты. Ромка как-то беспомощно, просяще посмотрел на Костю, но тот смеялся, словно это было самое безобидное и весёлое развлечение. Ребята из класса тоже посмеивались, но как-то вяло, будто по привычке – раз Костя смеётся, значит, так и нужно. Только Марина и её подружка хмурились и поджимали губы, а когда Денис и Егор начали толкать Ромку друг к другу, точно тряпочную куклу, не выдержали и зашипели на них:

– Прекратите, придурки! Это вообще не смешно!

Наконец Ромку оставили в покое. Он не понимал, почему Костя так себя вёл, почему позволял насмехаться над ним, обижать его и даже, можно сказать, сам в этом участвовал.

– Что-то я проголодался, – сообщил Костя и позвал всех к столу. Ромка не хотел за стол, ему бы сейчас и кусок в горло не полез. Он засобирался уходить, но Денис и тут к нему привязался:

– И куда это ты лыжи навострил? Концерт ещё не окончен, а артист уже линяет.

В руке Денис сжимал стакан с брусничным морсом.

– И правда, – теперь дорогу ему преградил ещё и Егор, – нам без тебя будет скучно, соловушка.

Денис покачнулся, и из стакана щедро плеснуло красным – прямо на белую Ромкину рубашку. На груди вмиг расползлось огромное тёмно-розовое пятно, стало неприятно и холодно.

– Ой! – картинно заморгал Денис, не выпуская Ромку из цепкого захвата. – Какая досада! Рубашечку попортили. Ну ничего, может, теперь купишь себе новую, а эту на помойку. Давно пора!

А затем вдруг тихо, жёстко, сквозь зубы процедил Ромке в лицо:

– Уйдёшь, когда я скажу. Усёк?

А Костя… Костя и тут молчал, с любопытством наблюдая за происходящим, не обращая внимания на то, как недоумённо и настороженно уставились на него одноклассники. Один даже попытался что-то тихо ему сказать, но он отмахнулся.

Ромка незаметно опустил свободную руку в карман брюк, нащупал часы и нажал заветную кнопочку. Резко выдернул рукав из пальцев Дениса, а потом… плеснул остатки морса из его же стакана ему на брюки.

– Вот так тебе! Усёк? – буркнул Ромка.

Сунул ноги в кеды, схватил куртку и, натягивая её на ходу, выбежал в подъезд.

Настроение было ужасное. Казалось, что весь мир вокруг него вдруг рухнул и вот он, Ромка, стоит один-одинёшенек среди этих обломков и не знает, что делать.

Глава 6

В субботу Ромка даже не хотел идти в школу – такая хандра вдруг напала. Но у матери был выходной, и остаться дома она не позволила. Пришлось ему превозмочь внутреннее «не хочу» и всё же пойти на занятия.

Ромка лгал себе, что не хочет в школу, – на самом деле он боялся встречаться с Костей. Боялся не потому, что тот мог его как-то обидеть, – это уже прошло. Да и вряд ли Костя смог бы обидеть его ещё сильнее. Ромка боялся встретиться с ним глазами. Потому что это пытка. Потому что это рухнувший мир. Потому что предательство друга – это, оказывается, очень-очень больно.

Ромка трусливо прятался в маленьком скверике возле школы, дожидаясь, когда начнётся первый урок. Пусть он лучше опоздает, пусть ему сделают замечание, только бы не столкнуться с Костей. Ведь просто пройти, будто ничего не произошло, не получится, а возвращаться ко вчерашнему – это новое унижение, новая обида.

Учительница посмотрела на опоздавшего Ромку с укором, но ничего не сказала, только кивнула, мол, проходи, садись скорее на место. Он, не поднимая глаз, прошёл к своей парте. И лишь тогда осмелился украдкой оглядеть класс – Костя был здесь.

Ромка сидел как на иголках. Страшился перемены. Как они теперь будут с Костей общаться или не общаться? Его аж знобило от волнения. Как только закончился урок, Ромка одним из первых сорвался с места. На переменах он отсиживался на четвёртом этаже, где занималась начальная школа, – старшеклассники туда даже не совались. К тому же в субботу малышня не училась, так что Ромка мог в тишине и одиночестве перевести дух. Постоянно так бегать и прятаться, конечно, не получится, да и вообще это глупо и бессмысленно, понимал он. Но хотя бы сегодня, пока ещё саднит где-то там, в груди…

Если бы Ромка не был так поглощён своими терзаниями, если бы остался на перемене в классе, то с удивлением увидел бы, какой понурый сегодня Костик. И с ещё большим удивлением обнаружил бы, что ребята не толпятся вокруг него, как это бывает обычно, не обращаются с вопросами, а если и обращаются, то с прохладцей, не ждут от него шуток и вообще как будто едва замечают.

На последнем, четвёртом уроке Ирина Николаевна объявила, а точнее напомнила (просто у Ромки за этими треволнениями всё вылетело из головы), что в понедельник вместо двух последних уроков они всем классом едут на экскурсию на керамический завод. Ребята радостно загалдели, а Ромка для себя решил, что точно не поедет, уж лучше уйдёт потихоньку домой.

Как только прозвенел звонок с последнего урока, Ромка, пользуясь суматохой и оживлением, незаметно выскользнул из класса и был таков. Но на улице его догнали, тронули за плечо. Ромка нервно вздрогнул, обернулся – Костя. И ни капли задора в глазах, ни блеска, ни удали лихой. Смотрел на Ромку и – взглядом – каялся.

– Ромыч, прости меня. Я, правда, не хотел, чтоб так всё вышло. Сам не знаю, что на меня нашло. Дурость какая-то. Маринку к тебе вдруг приревновал…

– Маринку?! Ко мне?! – искренне изумился Ромка. Как мог такой видный, во всех отношениях замечательный Костя ревновать к кому-то, тем более к нему, Ромке? От удивления даже обида вмиг куда-то испарилась. И стало жалко Костю. И неловко, что он сейчас стоит перед ним такой виноватый, поникший.

– Ну конечно, – вздохнул Костя. – Вон как она на тебя смотрела, когда мы пели! Талант, говорит. Про меня она никогда такого не говорит. Вот я сгоряча и разозлился. Но я был не прав. Ты не бойся, я Денису с Егором сказал, чтоб тебя больше не трогали и не задирали. А потом, уже вечером, открыл твой подарок и… чуть не умер. Правда-правда. Так стыдно стало… Ромыч, твой подарок был самый лучший! Я о таком и не мечтал. Вернее, только мечтать и мог. Ещё и не поблагодарил как следует. Спасибо тебе! Классная футболка! Где ты только достал такую?

– В «Союзе», – вяло ответил Ромка.

– Блин! Она ж дорогущая, наверное. Где деньги-то взял?

Ромка неопределённо махнул рукой, мол, не стоит об этом и говорить. И Костя сразу перескочил на другой, не менее каверзный для Ромки вопрос:

– А как ты, кстати, ушёл? Так незаметно… Только что был – и уже нету… Вообще никто ничего не понял…

Ромка пожал плечами, а Костя допытываться не стал. Оставшуюся часть пути они шли молча, но то было молчание уютное, без обид, без злости, без напряжения. Ромка думал о своём, точнее, удивлялся: вот ведь как бывает – вчера он чувствовал себя очень счастливым, потом оглушительно несчастным, теперь снова на душе хорошо, во всяком случае, спокойно, ничто не грызёт, не терзает. От этих эмоциональных взлётов и падений внезапно и сильно захотелось одновременно есть и спать. Что он и сделал, как только пришёл домой.

А в воскресенье к нему забежал Костя, чего не случалось давным-давно, класса, наверное, с пятого. Они посидели в Ромкиной комнате, поболтали о том о сём, совсем как раньше. Ромку тронуло, что друг старается загладить свою вину, вон даже все дела свои забросил, пришёл. А ведь у него каждая минута обычно на счету. То на тренировку с Егором и Денисом торопится, то на гитарный кружок, то мопед чинить. Теперь вот ещё Маринка появилась, и все вечера Костя гуляет с ней. Ромке перепадали лишь редкие минуты Костиного внимания – на переменах и когда шли из школы домой. И тут вдруг такой сюрприз. Неожиданно! Приятно!

Потом Галина Фёдоровна позвала обоих мальчиков на кухню обедать и накормила вкуснейшим борщом с щедрыми кусками нежного мяса и салатом «Оливье».

– Ого! – присвистнул Костя, потирая руки. – Да у вас тут пир горой!

– Да это всё Ромочка, – заулыбалась Галина Фёдоровна. – Если бы не он, одну кашу бы и ели. – И пошутила: – Из топора.

– Что, тоже зарплату не выплатили? – сочувственно спросил Костя. – Вот и моим задерживают. Да у всех сейчас так. Ну или почти у всех.

– Да-да, – закивала Ромкина мать.

– А что там Ромка, вы говорили? – вспомнил Костя.

– Ну это всё он, добытчик мой, – она, светясь, махнула в сторону плиты, где в огромной кастрюле томился ароматный борщ. – Всю неделю после школы подрабатывает грузчиком в каком-то магазине, а с ним рассчитываются продуктами. И видать, хорошо работает, старается, потому что…

– Мам, не надо, – пролепетал Ромка, пунцовый от стыда. Да уж, знала бы мама, как он старается! Как хорошо работает! Так старательно заглушаемая совесть внезапно взвыла во весь голос, и вся радость от Костиного прихода сошла на нет.

– Смущается, – умилилась мама, а Костя лишь понимающе хмыкнул.

После обеда он позвал Ромку прокатиться на мопеде. Это уж вообще было нечто из ряда вон! Мама, правда, обеспокоилась, не опасно ли, но Костя сказал – волноваться не о чем. И Галина Фёдоровна поверила: Костя умел быть убедительным. А как только вышли из подъезда, напустился на Ромку:

– Ромыч, ты вправду подрабатываешь грузчиком? Где, скажи! И что, харчей прилично дают? А работать много приходится? Ну же! Колись!

Ромка что-то бессвязное пробормотал – врать он не умел и не любил. Особенно так, без подготовки. И даже если пытался, лицо выдавало. Вот и сейчас снова предательская краска залила щёки.

– Ну в каком магазине-то? Я, может, с тобой хочу!

– Да это в другом районе… – лепетал Ромка, пряча глаза.

Костя вдруг замолчал – не просто оставил расспросы, а замолчал демонстративно. Ромка скосил взгляд на друга – лицо Кости непривычно окаменело.

– Ты чего?

– Ничего. – Голос у Кости тоже изменился.

Ещё пару минут они шли молча, но потом Костя не выдержал, вспыхнул:

– Вот, значит, ты какой! Не ожидал…

– Какой? – не понял Ромка.

– Сам нашёл рыбное место, а мне не говоришь. Хорош друг!

Ромку раздирало отчаяние. Больше всего на свете он не хотел, чтобы Костя так про него думал. Просто не мог этого допустить!

– Если я тебе что-то расскажу, обещаешь, что это останется между нами? – поколебавшись немного, начал он.

– Что за вопрос! – сразу заинтересовался Костя. – Считай, я – могила. – И шутливо добавил: – Или надо клятву принести? И скрепить кровью?

Ромка грустно улыбнулся – почему-то вдруг возникло странное ощущение холода и пустоты.

– Помнишь, я тебе говорил, что у меня есть дедушка в Америке? То есть был.

– Ну-ну, – нетерпеливо кивнул Костя.

– На днях от него пришла посылка. А в ней часы и письмо. Но письмо на английском языке. А вот часы… они непростые…

– Дорогие? Из золота? Или как это называется… антиквариат?

– Да нет. Они… понимаешь… они необычные. Магические.

– Что?!

– Они останавливают время…

И Ромка выложил Косте почти всё: и про то, как сам узнал о силе часов, и про то, как некрасиво этой силой пользовался, и даже объяснил, как ему удалось незаметно уйти с дня рождения. Но Костя поглядывал на Ромку с сомнением:

– Ты вот сейчас серьёзно? Это же сказка какая-то!

Ромка и сам, наверное, не поверил бы, расскажи кто ему что-нибудь подобное.

– Я бы показал тебе, как оно работает, но… ты тоже замрёшь и ничего не увидишь. Хотя… стоп! Я тебе сейчас докажу. Придумай что-нибудь, что угодно, что я могу сделать за минуту, пока время стоит. Например, хочешь, я добегу вон до того фонаря? – Ромка показал на фонарный столб метрах в ста от них. – А ты этого даже не заметишь. Для тебя это будет… раз – и я уже там. Понимаешь? Или вон, смотри, мелок валяется. Хочешь, я напишу на асфальте, прямо тут, что-нибудь, а у тебя надпись просто появится внезапно, как по волшебству?

– Ну давай, – согласился Костя. Ему казалось, что Ромка бредит самым натуральным образом, но тот говорил с такой горячностью и искренностью, что вопреки здравому смыслу закралась мыслишка: а вдруг? – Напиши: здесь были мы.

Ромка нажал на кнопочку, подобрал мелок и прямо у неподвижных Костиных ног вывел большими буквами: «ЗДЕСЬ БЫЛИ МЫ».

Минута истекла, и всё ожило. А Костя, увидев под ногами буквы, вздрогнул, нервно сглотнул, перевёл глаза на Ромку, затем снова на асфальт – и так несколько раз. Потом присел, пальцем потёр линию, убедился, что это мел. В полнейшем потрясении присвистнул, почесал затылок. Затем снова повернулся к Ромке:

– А теперь давай до фонаря!

Ромка повиновался. Внезапно возникшее стометровое расстояние между ними, казалось, окончательно добило Костю, и он впал в настоящий ступор.

– Как такое возможно?! Не понимаю! Это же необъяснимо, – бормотал он весь оставшийся путь до гаража. – Так время замирает для всех, абсолютно для всех, кроме тебя?

– Ну да. Я же часы держу.

– Невероятно! Но круто!

Ромка радовался, что Костя ему поверил. Оказывается, хранить тайну в одиночку – это нелёгкое бремя. А поделился – и сразу стало легче.

Правда, покататься на мопеде, не довелось: Костя был не в том состоянии. Разволновался вдруг не на шутку.

Когда Ромка вернулся домой, довольный, почти счастливый, мама сообщила, что ему звонила Татьяна Ивановна. И тут уж сердце вовсе затрепыхалось от волнения. Хотя, если подумать, что волноваться? Ведь он уже и сам разобрался с часами. Но всё равно – не только в часах дело. Так хотелось узнать, что написал этот далёкий и загадочный Ральф Беринджер, его родной дед. Прямо до дрожи – сил не было терпеть, хоть мама и уговаривала подождать до завтра.

Ромка перезвонил Татьяне Ивановне и напросился прийти немедленно. По дороге, кляня свою слабую грешную натуру, всё же не удержался и свистнул из палатки плитку шоколада – в благодарность учительнице за помощь. А затем припустил чуть ли не вприпрыжку.

Татьяна Ивановна выглядела теперь гораздо лучше. Видимо, шла на поправку, сказала, что в среду уже выйдет на работу. А потом вынула из кармана конверт с письмом и сложенный тетрадный лист, исписанный её почерком.

– Вот, Ром, возьми. Уж не знаю, что за чудеса этот твой американский дедушка описывал, я перевела как есть, – сказала она с улыбкой. – Видишь, как важно знать иностранный язык?

Ромка кивнул.

– А тебе вообще стыдно его не знать, с твоими-то корнями. Надеюсь, теперь я увижу, как ты будешь стараться на уроках.

Ромка пообещал, что будет очень стараться, взял бумаги и, сгорая от нетерпения, помчался домой.

Запершись в комнате, он дрожащими руками достал перевод и зачем-то положил рядом письмо. Так, казалось Ромке, возникало ощущение, будто он разговаривает с Ральфом. Точнее, слушает его. Тем более в письме дед обращался к ним с матерью, а Ромка даже не думал, что он знает об их существовании.

Ромка, растроганный, даже чуть не всплакнул. Ведь не зря же ему нравился этот Ральф! Не зря он всегда жалел его, даже толком не зная, за что и почему.

Ромка раз за разом перечитывал перевод, вглядывался в замысловатые строки, гладил шероховатую бумагу, пытался уловить запах и совсем уж погрузился в мечтания, как внезапная мысль пронзила его. Заставила вскочить и кинуться к часам. Точно! До двенадцати часов оставалось всего одно деление. Всего одно чудо. От досады Ромка аж тихонько заскулил. За несколько дней он растратил почти всё. Да так бестолково! Сколько раз он нажимал кнопку впустую, теряя драгоценные моменты!

Стоп! Может, ещё шестьдесят раз они послужит и маме? Но тут же вспомнилось, даже в письмо заглядывать не пришлось: «…дарю вам, обоим… вы – их хозяева».

А ещё, ко всему прочему, предстоял разговор с матерью. Явно непростой. Ведь не показать ей такое письмо он не мог, а значит, придётся объяснять, что он делал с часами. И уж конечно, мама сразу догадается, откуда он приносил сумки с продуктами.

Ромка тысячу раз проклял и своё вранье, и глупость, и нетерпение. Ведь мог же подождать неделю? Мог! И тогда бы…

Ночь Ромка почти не спал. Решил, что если уж остался всего один раз, то его надо использовать с умом, на что-нибудь действительно ценное. Пусть это будет последний мой грех, увещевал он собственную совесть, а после – больше никогда! Никакого воровства! А с одного разочка не убудет. Вот только что ценного он может раздобыть, чтоб им с матерью хватило надолго, чтоб жить и не страшиться будущего? Вынести бы огромный мешок денег из банка, как в вестернах, вот это был бы куш, мечталось ему. Только это нереально. Тут не минута, а час, и не один, нужен. Может, золото-бриллианты? Но и тут в минуту никак не уложиться. Да и как-то это совсем по-бандитски. Так и терзался Ромка чуть не до самого утра.

Глава 7

Ромка шёл в школу и немного побаивался – ну как Костя выдаст его секрет? Нет, он не то что не доверял другу, наоборот, очень даже доверял. Но всё-таки нервничал. Однако Костя сдержал обещание – всё было как прежде. Никто ничего не знал. При встрече Костик заговорщицки ему подмигнул. И от этого Ромке стало не просто легче, а вообще хорошо: эта тайна будто ещё крепче их связала. Ромка даже решил, что, после того как использует последнюю минуту, подарит часы Косте. И уж точно подарит от души, без всякого сожаления.

Настроение сразу улучшилось, и Ромка решил пойти с классом на экскурсию. Невзирая на то, что вместо Ирины Николаевны, классной, их поведёт Сергей Петрович, которому Ромка, вообще-то, старался на глаза лишний раз не попадаться. Не злить. Да и самому видеть насупленные брови и изогнутые в кривой усмешке губы было очень неприятно.

Правда, Сергей Петрович больше никаких эмоций при виде Ромки не выказывал. Наоборот, всячески его не замечал, смотрел будто сквозь него. Зато Косте улыбался как родному.

Завод находился за городом, и пришлось почти два часа трястись в автобусе. Ромка сидел рядом с Костей, а напротив, через проход, занял место Сергей Петрович. Сначала Ромка чуть ли не кожей чувствовал неприязненные флюиды, отчего инстинктивно хотелось съёжиться, и сожалел, что всё-таки отправился на эту экскурсию. Но Костя всю дорогу хохмил, шутками своими снимая напряжение, и даже развеселил хмурого Сергея Петровича. Да и ребят растормошил, а ведь они ещё с пятницы поглядывали на Костика с сомнением.

Вскоре сквозь наполовину облысевшие ветви деревьев показались чёрные трубы, а потом и красно-кирпичные здания завода. Железные ворота со скрежетом разъехались, впуская арендованный школой «пазик». Ребятам выдали оранжевые каски – «согласно технике безопасности», как пояснил начальник производства, который и встретил юных туристов на проходной. Невысокий и плотный, он старался выглядеть добродушным, но жёсткая складка меж бровей выдавала в нём властного и строгого руководителя. Наверное, начальнику так и положено, решил Ромка. Кто же будет подчиняться совсем уж добряку?

Ребятам вкратце рассказали, как образовался завод ещё в 70-х, каких производственных успехов удалось добиться за четверть века, какие цели поставлены теперь.

– На фоне общего спада мы продолжаем наращивать производство, осваиваем современные технологии, ежегодно запускаем новые линии, – с гордостью сообщал начальник, сопровождая ребят из цеха в цех.

Ромка заворожённо слушал, уже мечтая устроиться после школы работать на этот завод. Особенно его впечатлил сам технологический процесс производства керамической плитки, все этапы которого – от подготовки сырья до выхода из печи готового изделия – ребятам показали. Им даже разрешили потрогать ещё тёплую плитку. Но интереснее всего оказалось увидеть, как наносят на безликие пластины декоративный рисунок и покрывают глазурью.

С экскурсии все ехали взбудораженные и довольные, даже Сергей Петрович пытался отвечать с юмором, когда девчонки, расслабившись в неформальной обстановке, насели на него с вопросами.

Высадили ребят у автовокзала, но расходиться они не торопились.

– Сергей Петрович, а давайте, пока дни тёплые, сходим в поход? – предложила Катя Иванова.

– Да, Сергей Петрович, с вами интереснее, чем с Ириной Николаевной. Да она и вообще походы не любит. Ну дава-а-айте! – поддержали остальные девчонки.

Физрук порозовел, довольный и немного смущённый.

– Посмотрим, девочки, – попытался отговориться он, чтобы и себя не связывать ненужными обещаниями, и учениц не расстраивать.

– Пойдёмте в следующие выходные! Костик гитару возьмёт. Да, Костик? Вы ведь не слышали, как он играет? А главное, вы не слышали, как поёт наш Ромка! Это вообще бесподобно! – уговаривали девчонки.

Наверное, один лишь Ромка заметил, как на долю секунды у Сергея Петровича дрогнули крылья носа и поджались губы. Правда, говорить он ничего не стал – и то спасибо. Но и от довольного смущения не осталось и следа – достаточно сухо он сказал девочкам, что ничего обещать не может. Даст знать ближе к концу следующей недели. Было понятно, что это просто вежливый отказ. Девчонки сразу загрустили, и уже все собрались отправиться на остановку, откуда и разъехались бы по домам, когда всеобщее внимание привлёк резкий вскрик. Женщина лет шестидесяти, очевидно, только что приехавшая на одном из междугородних автобусов, стояла метрах в ста от ребят в окружении чемоданов. В руке она держала обычную дамскую сумку для ключей, кошелька и тысячи других необходимых мелочей. Почти такую же, как у Ромкиной мамы. А парень, с виду лет двадцати, в синей куртке, попытался выдернуть из её рук эту сумку. Сумки она не выпустила, громко вскрикнула, но парень коротким резким движением ударил женщину кулаком в лицо. Та глухо охнула, разжала руку и упала. Парень же, схватив добычу, со всех ног помчался прочь.

Девочки взвизгнули, запричитали. Мальчишки онемели. Некоторые прохожие встрепенулись, даже пытались схватить парня, когда он проносился мимо них, но он оказался слишком юрким. Женщина, приподнявшись, взвыла, заплакала навзрыд:

– Помогите, люди добрые! Там же всё – документы, деньги на операцию… всё… Господи…

Сергей Петрович, первым оправившись от шока, бросился в погоню за синей курткой. Но парень уходил, петляя меж киосков и припаркованных машин. Ещё чуть-чуть – и он скроется из виду. Сергей Петрович его не догонит, это было ясно. Слишком большое расстояние, которое с каждой секундой только увеличивалось. Ребята напряжённо следили за погоней, с досадой понимая, что негодяя не поймают. Ромка тоже кинулся догонять и услышал за спиной короткий смешок.

– О! Главный бегун идёт на помощь. Всё, ребя, у злоумышленника никаких шансов перед человеком-черепахой, – узнал он голос Щеглова, но ему и раньше было плевать на его издёвки, а теперь-то и подавно. Ромка бежал так быстро, как никогда раньше, но отставал даже от Сергея Петровича. Тогда рука скользнула в карман, пальцы нащупали округлый корпус часов, колечко, под ним – заветную кнопку. «Это последняя минута! – возопил голос разума. – Её надо истратить на что-нибудь полезное!»

«Что-нибудь полезное», – повторил про себя Ромка и нажал на кнопку. В тот же миг парень в синей куртке застыл в полуметре от поворота, за которым они бы наверняка его уже не поймали. Но минута – это так мало! Ромке казалось, он слышал, как быстро, неумолимо, оглушительно часы отщёлкивают секунды. Он мчался изо всех сил – только бы успеть! Тридцать секунд… Вот он обогнал замершего Сергея Петровича. Сорок секунд… Обеими ногами угодил в лужу, потому что не было времени обегать… Пятьдесят секунд… Пятьдесят пять… Ещё рывок – и Ромка с наскоку бросился на спину синей куртке. В тот же миг город ожил. Парень от неожиданности свалился с ног, оказавшись под Ромкой. Попытался его стряхнуть, но Ромка вцепился в него мёртвой хваткой, как бульдожка, не замечая болезненных ударов локтем. Парень извивался ужом, отчаянно отбивался, разбил Ромке нос и чуть не вырвался из захвата, но тут уж на помощь подоспел Сергей Петрович. Парня скрутили и отвели в комнату милиции в здании автовокзала. Похищенную сумку вернули перепуганной женщине, вокруг которой, хлопоча, толпились девочки из класса и случайные прохожие.

– А вот и наш герой! – воскликнула Катя Иванова, завидев приближающихся Ромку и Сергея Петровича. – Ромка! Ну ты даёшь! Поймал и обезвредил грабителя! Ты настоящий герой!

– А кое-кто ещё сомневался, – поддержали остальные девочки, бросая косые взгляды на притихшего Щеглова.

Ромка засмущался, а тут ещё и хозяйка сумки принялась горячо благодарить. А следом беднягу стали на все лады нахваливать прохожие-очевидцы, только что не рукоплескали. И над разбитым носом охали и ахали. Хорошо хоть Катя Иванова дала свой платок. Ромка конфузился чуть не до обморока, не зная, куда деться от всего этого потока хвалебных речей и навязчивой заботы. В конце концов Сергей Петрович отправил ребят на остановку, велев ехать по домам, а сам вместе с Ромкой, пострадавшей женщиной и её чемоданами направился в отделение милиции, где томился незадачливый воришка.

Идти в милицию Ромке очень не хотелось. Во-первых, боялся каверзных вопросов. Что бы он сказал, если бы милиционерам вдруг вздумалось спросить, как такой медлительный и совсем неспортивный Ромка сумел догнать и схватить грабителя, а физрук не смог? Не рассказывать же про часы! Во-вторых, дело было в самом физруке: с ним Ромка неизменно чувствовал себя напряжённо, даже когда рядом был весь класс, а уж остаться с Сергеем Петровичем практически наедине – и вовсе стресс. Ну а в-третьих, и это самое главное, он попросту боялся милиции, как любой, кто знает, что у самого рыльце в пушку. А вдруг они как-то узнают, что он, Ромка, ничем не лучше этого парня в синей куртке, такой же вор и жулик? Это ведь какой позор будет, несмываемое пятно…

Ромка заметно нервничал и никак не мог взять себя в руки. Но в отделении его неожиданно тоже стали хвалить, мол, герой, не испугался, и отзывчивый какой, а то ведь народ пошёл всё больше чёрствый, к чужой беде равнодушный… Сергею Петровичу тоже воздали по заслугам: «У хорошего учителя хорошие ученики!» Лишь потом вернулись к делу и попросили Ромку рассказать в деталях о произошедшем. Но тот счёл за лучшее сделать вид, что ничего не помнит, что действовал неосознанно, на автомате. После него подробно расспросили Сергея Петровича и пострадавшую, занесли в протокол, дали прочесть и расписаться. Затем им пообещали, что этот случай не останется без внимания и отважного ученика непременно наградят грамотой, и отпустили восвояси.

Уже по дороге Сергей Петрович, как-то смущённо глядя на Ромку, сказал:

– Я не ожидал. Думал ты… А ты! В общем, вижу – ошибался я в тебе. А ты – молоток!

– Это случайно получилось, – пролепетал Ромка, который уже устал от чрезмерного внимания к себе.

– Так то и здорово! На самом деле, что почётного-то в продуманном благородстве?

– Как это? – не понял Ромка.

– Ну, скажем, решит один герой в кавычках: а сделаю-ка я вот такое хорошее дело, и тогда все будут мною восхищаться. То есть стараться-то он будет только для себя, любимого. Что ж тут благородного? А вот ты сегодня ни о чём таком не думал. Не думал ведь? Вот! Просто хотел помочь. Это и есть настоящее благородство. А за прошлое, Нечаев, извини. И… мы можем и правда позаниматься индивидуально после уроков. Если, конечно, пожелаешь.

Ромка торопливо закивал, ушам своим не веря. Сам Сергей Петрович, неприступный и страшный, перед ним извинился! Ещё и благородным назвал. Тут он, конечно, заблуждался, но Ромке было удивительно и приятно, хоть и очень неловко. Осмелев, он выпалил:

– Я не просил маму с вами разговаривать, и завуча не просил…

– Верю, – улыбнулся Сергей Петрович и, прощаясь, крепко стиснул Ромкину ладонь.

«Какой сегодня необыкновенный день! – думал Ромка. – Столько всего случилось, аж голова кругом и внутри точно бабочки порхают». Он даже поймал себя на мысли, что шёл по улице и просто так улыбался тёплому ветру, запаху осенней свежести, незнакомым прохожим.

Ромку слегка огорчало лишь то, что в суматохе он потерял Костю и даже не успел с ним попрощаться. Тот как-то незаметно ушёл, растворился в толпе. Что же до последней, уже истраченной минуты, то тут Ромка ничуть не жалел. Ну и пусть выгоды не вышло, зато на душе впервые за последние дни было легко. Правда, предстоял ещё тяжёлый разговор с мамой, которая явно не одобрит того, как он распоряжался часами. Но это потом, завтра… или, может, послезавтра… А сегодня пусть ему ещё побудет хорошо.

Домой Ромка шёл дворами – так короче. Миновал детскую площадку с искорёженными качелями, мусорные баки, где хозяйничала большая чёрная собака, будку с надписью «Срочный ремонт обуви» и вышел на задворки маленького продуктового магазинчика. Отсюда он на днях унёс целую гору сарделек – всё, что лежало в лотке за витриной. Помнил, как застыла изваянием румяная улыбчивая продавщица, как он мчался со всех ног, прижимая к себе ароматную добычу, как следом увязалась та самая чёрная собака, выпрашивая сардельку. Радужное настроение тотчас улетучилось – не любил он вспоминать свои «подвиги» и места, где промышлял, старался обходить стороной. А сюда забрёл как-то не задумываясь.

В эту минуту с чёрного хода вышла продавщица – такая же румяная, но уже без улыбки. У крыльца, взгромоздившись на ящики, курил какой-то потрёпанный мужичок в синей спецовке. К нему продавщица и обращалась, упрашивая перенести коробки с товаром. Тот отнекивался:

– Тебе надо, ты и таскай. Задаром работать я не нанимался.

– Я ж тебя по-человечески прошу…

– И я – по-человечески. Давай я всё перетаскаю куда надо, а ты мне чекушку.

– Да ты что? Где ж я тебе её возьму? Мне вон тоже зарплату не выдали, ещё и за сардельки эти проклятые платить придётся. Кто-то спёр, а виновата я…

Ромка больше не слушал их пререканий. Жгучий стыд опалил щёки, уши, дыхание перехватило. Когда он крал, у него и мысли ни разу не возникло, что кто-нибудь мог от этого пострадать. Казалось, магазин большой, всего там много, не убудет… А оказывается, за его грехи платили другие.

Ромку аж затошнило от неумолимой правды, которую он так малодушно не замечал раньше. А ведь всё очевидно – он обворовывал простых людей, таких же, как он сам, как его мать. Получается, что он действительно ничем не лучше сегодняшнего воришки с автовокзала. Нет, даже хуже. Тот, по крайней мере, действовал в открытую. Не притворялся хорошим, как Ромка. И так ему стало от самого себя противно, что хоть плачь.

– Можно я вам помогу? – обратился Ромка к расстроенной продавщице.

– Что ты, мальчик?! Коробки очень тяжёлые, и их там много.

– Ну и что? Я могу! Давайте! – загорелся Ромка. Ему отчаянно захотелось хоть как-то помочь женщине, раз уж не хватало смелости признаться, что это он украл.

Она улыбнулась:

– Ну смотри, богатырь, если будет тяжело, не надрывайся. Бросай всё.

Конечно, было тяжело. Но Ромка и не думал сдаваться, ещё и пытался выдавить улыбку, мол, вовсе ему не трудно, зря она так беспокоится.

Больше часа он таскал коробки, взмок весь, запыхался, натёр мозоли на ладонях, а под конец даже в глазах стало темнеть. Но зато справился. И продавщица снова выглядела довольной и весёлой, даже норовила всучить ему шоколадный батончик, но Ромка наотрез отказался и поскорее сбежал. Точнее, уковылял, потому что и руки и ноги у него тряслись и почти не слушались. И всё же стало легче. Не совсем, конечно, – Ромке казалось, что он запачкался так, что вовек не отмоется, но тем не менее…

Глава 8

Подходя к дому, Ромка с удивлением обнаружил, что у подъезда, на скамейке, его поджидают Денис и Егор. Сомнений быть не могло – ждали именно его. Соседей Ромка знал – никто с этими двумя знакомства не водил. Да в их подъезде, кроме Ромки, всего в одной квартире были дети: два пацанёнка-близнеца пяти лет. Так что…

Ромка забеспокоился: с чего он им понадобился? В школе они даже не здоровались никогда. Они вообще его не замечали. Единственный раз, когда «заметили» – это в тот злополучный Костин день рождения, о котором лучше не вспоминать. А теперь что? Им же Костя вроде как сказал не трогать Ромку. Зачем тогда пришли? Ромка чувствовал – вряд ли для чего хорошего. Да и поглядывали они на него ещё издали с недоброй насмешкой. Неужто опять будут издеваться?

Он прошёл мимо незваных гостей молча, внутренне сжавшись под их пристальными взглядами. Но, входя в подъезд, увидел, что оба подскочили и двинулись следом за ним. Ромка успел подняться на два пролёта, когда Денис сграбастал его сзади за ворот и больно впечатал в холодную стену. Ромкин пострадавший нос тут же снова закровил.

– Куда спешишь, соловушка? К мамочке? Успе-е-ешь, – протянул Денис.

– Ну-ка выворачивай карманы, – скомандовал Егор.

Ромка попытался вырваться, даже совершил некое подобие выпада, за что, правда, тотчас получил под дых. Запястья сжали стальной хваткой.

– Он ещё и трепыхается! Дэн, шмонай его, пока держу.

Ромка брыкался, невзирая на тычки и угрозы, но нетерпеливые руки Дениса уже обшарили карманы куртки и добрались до брюк, где лежали часы.

– Нашёл! – радостно объявил Денис и запустил пятерню в Ромкин карман. Ромка согнулся пополам, завертелся юлой, даже, преодолев стыд, крикнул: «На помощь!» Но Денис уже успел вытащить часы.

– Бежим! – позвал он Егора, и оба опрометью бросились вон из подъезда. Ромка, когда его резко выпустили, не удержался на ногах, рухнул на колени, но быстро поднялся и бездумно побежал следом. Но какой там! Выскочив на улицу, он увидел, что одиннадцатиклассники уже далеко, почти скрылись из виду. Там, где лежали часы, вместо привычной тяжести теперь было легко и пусто.

Делать нечего – Ромка медленно, по-стариковски поплёлся домой. Мама, увидев разбитый нос, распереживалась так, что готова была сейчас же вызывать скорую и милицию. Он еле её успокоил, еле убедил, что с ним всё в порядке. Почти. Однако пришлось рассказать обо всех приключениях: и про необыкновенную силу часов, и про то, как он подворовывал и лгал, что работает грузчиком, и про грабителя на автовокзале, который и разбил ему нос, и про то, что часы у него отобрали. Единственное, чего он не стал говорить, – кто. Сказал, что просто напало хулиганьё. Обшарили карманы, а, кроме часов, у него ничего при себе не было. Не то что Ромка хотел выгородить Дениса и Егора или боялся их, просто иначе мама завтра же прибежала бы в школу и устроила грандиозный скандал. Она ведь не понимает, что в Ромкином возрасте искать у мамы заступничества – это стыд и позор.

Сами часы Галине Фёдоровне было не жалко, отобрали – ну и чёрт с ними. Они ей и сразу не понравились, а теперь, узнав, что сын промышлял с их помощью мелкими кражами, она и вовсе видела в них только зло.

Наверное, если бы не Ромкин разбитый нос и потрёпанный вид, то упрёками типа «Как же ты мог брать чужое?!» он вряд ли бы отделался. Уж мама всегда умела устраивать головомойку, и хоть ругалась она не часто, но, что называется, метко. После её выволочек Ромка чувствовал себя так, будто его всего перетряхнули и наизнанку вывернули. Собственно, он и сегодня готовился получить сполна – ведь и повод был серьёзный. Поэтому удивился, когда мама лишь посокрушалась. Даже спросил, точно боясь поверить:

– Мам, ты что, про меня не думаешь плохо? И всё равно любишь меня теперь не меньше?

– Какие глупости! Конечно, не меньше. И ты для меня всегда будешь самый хороший, только никогда, слышишь, никогда не поступай так.

– Обещаю, – прошептал Ромка.

А потом оба перечитали письмо Ральфа, которое Ромка уже успел выучить наизусть. Мама впервые не обронила ни одного недоброго слова в адрес своего отца. Наоборот, на некоторых строках улыбалась, а местами чуть слышно шмыгала носом и вытирала краешком платка глаза. И потом весь вечер выглядела мечтательной, хоть и немного грустной.

Ромка брёл в школу еле-еле – болело всё: спина, руки, ноги, да ещё и не выспался. Ночью совсем сон не шёл. А как тут уснёшь? С одной стороны, вроде и камень с души свалился – признался во всем матери, был прощён и помилован. А с другой… С другой – много всего. Да, мама простила, но самому от себя всё ещё было тошно. Пусть не так остро, как накануне, но зато глубже, что ли, будто чувство вины накрепко укоренилось в нём. А ещё не давала покоя мысль, неясная, но назойливая, с того самого момента, как Егор с Денисом напали на него: откуда эти двое узнали про часы? Они ведь не случайно наткнулись на Ромку и неожиданно нашарили забавную вещицу, нет. Они намеренно его подкараулили и искали именно то, что нашли. И с ужасающей очевидностью напрашивался только один ответ: им рассказал Костя. Больше узнать про часы им было негде. Но как мог Костя разболтать его тайну? Ведь он слово дал. Заверил, что ни единой живой душе не обмолвится, никогда… Как же так?! Ведь они же друзья! Ведь это же Костя! Самый лучший, смелый, замечательный, всегда и во всем первый. Нет, это просто абсурд! Такого быть не может. Только не Костя. Но никаких других вариантов Ромка не видел. Не Татьяна же Ивановна, в конце концов, разоткровенничалась с ними. Да она у них даже не ведёт!

Значит, всё-таки Костя… Ромка лежал в кровати и невидящими глазами смотрел в тёмный потолок. Ему казалось, что он умер, растоптан, раздавлен. Он даже почувствовал, как, против воли, выкатились две слезинки и неприятно затекли в уши. Но тут же велел себе не плакать – мужчина ведь, пусть ещё и пацан.

Он отчаянно пытался найти оправдание Костиному поступку. И понял – его друг просто случайно проболтался. С кем такого не бывает? Вон и Ромка сколько раз говорил прежде, чем думал, а потом жалел. А тут ещё эти, Егор с Денисом, уцепились, поди, и слово за слово вытянули из Костика всё. И придумали устроить такую подлость. Ромка решил, что обязательно расскажет Косте, что у него за дружки. Пусть знает, с кем дело имеет. А ещё лучше – пусть не имеет с такими никаких дел. И вообще остерегается.

Ромка опоздал на первый урок. Втиснулся бочком, извинился.

Ирина Николаевна покачала головой:

– Что-то ты, Рома, частенько стал опаздывать. Садись скорее на место. Мы тут как раз обсуждаем вашу экскурсию на завод. Ой! Хотя нет, постой. Нам же сегодня в учительской Сергей Петрович сообщил, что ты задержал настоящего грабителя. Молодец!

Ребята тут же подключились и принялись наперебой рассказывать, как отличился Ромка.

– Он даже Сергея Петровича обогнал, представляете!

– В одну секунду догнал вора и схватил его!

– Они подрались, но наш Ромка его победил!

– А потом они вместе с Сергеем Петровичем сдали его в милицию…

Ромка снова пылал от смущения: героем он себя не чувствовал – чувствовал обманщиком.

И поэтому стоял у доски, понурившись, точно его не хвалят сейчас, а отчитывают.

– Молодец, Рома! – с улыбкой сказала Ирина Николаевна. – Мы гордимся тобой, правда, ребята?

– Правда, правда!

А потом и вовсе начали ему хлопать. Тут уж Ромка не выдержал.

– Не надо! – взмолился. – Пожалуйста! Ну, перестаньте…

Ромка с мольбой поднял глаза и, точно на лезвие, наткнулся на взгляд Кости. Его друг, единственный из класса, смотрел на Ромку без улыбки. В серых, таких знакомых глазах будто застыли льдинки, и оттого холод пробирал до самого нутра. А потом Костя всё же улыбнулся, одними губами. Вот только улыбка его была совсем чужой. Ядовитой, демонической. Сердце ёкнуло и пропустило удар. Неужели всё-таки Костя рассказал не случайно? Неужели это он подослал Егора и Дениса за часами? Но как? Почему? Ромка растерянно хлопал глазами, не слыша, что ещё говорили одноклассники и учительница. Наконец ему позволили сесть на место. Ромка, потрясённый, на ватных ногах прошёл к своей парте. В голове, казалось, образовался вакуум. Ни единой мысли. Ребята оборачивались к нему, подмигивали, шептали что-то одобрительное, но он больше не реагировал. Он точно неисправная машина, странный робот, который, столкнувшись с чем-то непостижимым, дал сбой… Вот он есть, а вроде его и нет. Внутри – пустота. Потому что тот ледяной взгляд друга, бывшего друга, принёс короткий миг прозрения, после чего всё, во что Ромка верил, окончательно и бесповоротно разлетелось вдребезги.

Так же, на автомате, он отсидел и второй урок. На перемене Костя к нему не подходил, будто не было девяти лет дружбы, будто вообще ничего не было.

Третьим уроком по расписанию у них шла физкультура, и, когда они всем классом спускались на первый этаж, к спортзалу, на лестнице им встретились Денис и Егор. Оба смерили Ромку насмешливыми взглядами, а потом отвели Костю в сторонку и вроде что-то ему передали. Но Ромка уже ничему не удивлялся и ни о чём не думал. Наверное, всё придёт потом, когда отпустит это оцепенение. Тогда будут и горькие мысли, и боль, и отчаяние. А пока Ромка погрузился в спасительное безразличие ко всему вокруг, словно впал в анабиоз.

Сергей Петрович велел быстро переодеться, идти на стадион и ждать его там. Ромка, забыв о ноющих мышцах, послушно поплёлся за остальными в раздевалку, впервые не испытывая ни страха, ни трепета перед физруком и не замечая, как у того разгладилась суровая морщинка меж бровей. И даже когда Сергей Петрович придержал его за руку и участливо спросил, как он себя чувствует после вчерашнего, Ромка лишь равнодушно пожал плечами и ответил, что нормально.

Когда к стадиону подтянулся весь класс, Сергей Петрович объявил, что начнут занятие, как всегда, с пробежки, а затем по плану – прыжки в длину с места.

– Ты, Ромка, теперь не притворяйся, что бегаешь плохо, – смеясь, сказала Катя Иванова. – Нас не обманешь. Все видели твой класс.

– А правда, – влез Стас Щеглов, – как такое возможно, а, Сергей Петрович? То еле-еле бегал, а то вдруг как молния? Мы и глазом моргнуть не успели, как он разогнался. Даже вас опередил…

– Ну… бывает такое. И не так уж редко, – преспокойно ответил Сергей Петрович, ничуть не уязвлённый этим «опередил». – Есть категория людей, чей организм в стрессовых ситуациях мобилизуется до предела и выдаёт неслыханные результаты, достичь которых в обычном состоянии просто невозможно. Например, был такой случай, когда на стадион, где проходили соревнования по бегу с препятствиями, вдруг выбежала собака и увязалась за одним из бегунов. Он, к слову, отставал. Так вот от страха спортсмен настолько ускорился, что в считанные секунды обогнал соперников и примчался к финишу первым, поставив новый мировой рекорд. Правда, справедливости ради стоит сказать, что результат этот не засчитали, но к нашей ситуации случай как раз подходит. Или вот женщина, вообще не имеющая отношения к спорту, подняла бетонную плиту весом около двух тонн, под которой застрял ребёнок. Да я и сам, ещё мальчишкой, убегая от разъярённого быка, перемахнул на бегу через двухметровый забор. А позже даже вскарабкаться на него не смог. Такие дела…

Ребята слушали заворожённо, то и дело поглядывая на Ромку, будто и его причислили к этим необыкновенным людям с феноменальными возможностями, пусть даже те и проявляются не по заказу, а лишь в экстремальных ситуациях. Оттого как-то резко и неожиданно прозвучал Костин смешок. Все недоумённо воззрились на него.

– Ну да. Может, некоторые и, как вы говорите, мобилизуются, но кое-кто нашёл другой способ совершать невозможное, да, Ромыч? Сейчас я вам расскажу, какой герой наш Ромка. – Костик нырнул рукой за пазуху, и в следующий миг на его раскрытой ладони уже лежали Ромкины часы. – Вот эту вещь наш Ромка получил в подарок от деда. Думаете, это просто старые часы? Не-е-ет Это часы с секретом. Вот тут, под колечком для цепочки, есть кнопочка, маленькая, так сразу и не заметишь, но волшебная. Если её нажать, то время останавливается. Для всех и вся, кроме того, кто нажал эту кнопку. Таким вот образом наш Ромка и добежал до грабителя, пока все мы, и вор в том числе, стояли, застыв на месте. Да-да, нажал кнопку – и готово. И ты уже герой, и все тобой восхищаются, и никто даже не подозревает, как на самом деле ты всё обстряпал. Ловкач наш Ромка! А знаете, что он мне на день рождения подарил? Футболку, которую спёр из магазина при помощи вот этих же часов. Так же остановил время, преспокойно взял её и скрылся. Неплохо для героя, а?

– Лавров, что за бред ты несёшь? – спросил кто-то из ребят.

– По-моему, наш Костенька сказок перечитал, – засмеялась Катя Иванова.

– А по-моему, – вклинился Щеглов, – кто-то просто очень завидует…

Сергей Петрович хоть и молчал, но смотрел на Костю с хмурым недоумением.

– Не верите? – хохотнул Костя. – Ну-ну Посмотрим, как вы запоёте, когда я вам всё наглядно докажу.

– Что ты хочешь нам доказать? – спросил Сергей Петрович. – Что это вообще за выступление непонятное? Не узнаю тебя…

– Сейчас-сейчас, – Костя вскинул свободную ладонь, призывая немного потерпеть. – Скоро сами всё увидите и поймёте. Я просто покажу, как работают эти часы, а уж выводы вы сможете сделать сами. Итак. Я тут, перед вами. Видите вон те футбольные ворота? Сейчас я нажму кнопку на часах, время остановится, и вы замрёте тоже. Вы все – кроме меня. На целую минуту. Я же, пока вы стоите, побегу к воротам.

Через минуту вы отомрёте, даже ничего не заметив, а я уже буду у ворот. То есть вы даже не поймёте, как я вдруг в один миг оказался там. Ясно? Костя одарил всех лучезарной улыбкой и, проигнорировав Ромкино несмелое «Костя, не надо», нажал на кнопку. Затем повернулся в сторону футбольных ворот и побежал, кстати, довольно неспешно. Ребята оторопело смотрели ему вслед. Тем временем Костя добежал, развернулся и помахал одноклассникам.

– Что-то я ничего не понял, – пробормотал Щеглов.

Затем Костя, торжествуя, вальяжно прошествовал назад.

– Ну? – спросил он с самодовольным видом.

– Я вообще не понял, что это было, – повторил Щеглов. – В чём фокус-то?

Костя посмотрел на него снисходительно, как на несмышлёныша.

– В часах, Щеглов, в часах… Ну ничего, сейчас я вам ещё один фокус покажу. Вот, специально из класса взял мел.

Костя и правда вынул мел, завёрнутый в тетрадный листок. Подошёл к выкрашенной синим скамье.

– Асфальта тут нет, так что изобразим на скамейке. Вы не возражаете, Сергей Петрович? Это не хулиганство и не порча школьного имущества. Это исключительно в целях эксперимента. Я потом, если что, всё сотру!

– Может, прекратим уже этот балаган, Лавров, и займёмся физкультурой?

– Минуточку, Сергей Петрович. Разве вам не интересно, как же так, самый слабый ученик – и вдруг вас, физрука, обогнал? Ни в жизнь не поверю!

– Что за глупости…

– Смотрите сюда, – перебил физрука Костя, в ажиотаже не обращая внимания, как у того брови взлетели от негодования. – Сейчас на скамейке ничего нет, ни слова, ни буквы, ни чёрточки. А через мгновение здесь появится целая надпись. И вы даже не поймёте, откуда она взялась. Просто возникнет – и всё. Приготовьтесь.

Костя нажал на кнопку и принялся выводить мелом: «Нечаев – вру…»

– Лучше напиши: «Лавров сошёл с ума», – фыркнул Щеглов, а Костя вздрогнул и оглянулся.

– От зависти, – добавила Катя Иванова, и все засмеялись.

На Костю жалко было смотреть – от его самодовольства не осталось и следа. Он вновь и вновь судорожно жал крохотную кнопку на часах, не понимая, почему она не работает. Затем подскочил к Ромке, сверкая глазами, в которых вместо колючего льда теперь бушевало яростное пламя:

– Это всё ты! Чёртов придурок! Что ты сделал? Говори! Ты специально всё подстроил?

– Э-э-э, успокойся! – Между ними втиснулся Сергей Петрович. – Лавров, я так и не понял, что ты здесь за концерт устроил, но, если сейчас же не угомонишься, за срыв урока будешь отвечать перед директором. Всё, отставили посторонние разговоры! Девятый «А», бегом на разминку.

– Подождите! – воскликнул Костя теперь уже с отчаянием. – Вы ничего не поняли!

– Да нет, Костя, – ответили ему ребята. – Всё мы поняли. Ромка, ты идёшь?

Костя с остервенением швырнул часы оземь и стремительно зашагал прочь, не оглядываясь. Кто-то из девочек поднял часы и протянул Ромке.

– Ром, да не расстраивайся ты так. Это он от зависти бесится. Он же привык быть всегда первым и лучшим, – Катя Иванова легонько потрепала Ромку по плечу и улыбнулась. И от этой капельки тепла он вдруг будто бы начал оживать. Да, было и больно, и горько, и обидно. Но мир, оказывается, не рухнул, не разлетелся на куски, потому что в нём были и такие как Катя, как Сергей Петрович, как остальные ребята, которые старались его поддержать.

Ну а часы… Часы Ромка оставил на память, и не только о Ральфе Беринджере, но и об этих двух неделях, что целиком и полностью изменили его жизнь…