Девять хвостов небесного лиса (Ку-Ли)

ВТОРОЙ

…Я очнулась.

В жизни ничего не изменилось.

Все так же бухтел телевизор, все так же пальцы студил холод, все так же бил озноб одиночества. В настоящем не было ничего, что могло бы удержать. Если нет Олега, зачем жить?

Телефонный звонок — он всегда внезапен. Даже и тем более, когда его ждешь.

− Что делаешь? − Судя по звукам, Дима сидел в ресторане. Пианист играл «Killing Me Softly». Довольно неплохо играл. Даже по телефону.

− Ужинаю.

− Я по делу.

− Выкладывай.

− Нам надо жить вместе. Тогда я не буду ни с кем встречаться. Тебе же нужен мужчина в доме?!

− Зачем?

− Любой женщине нужен мужчина. В постели. В доме. В жизни.

Бросила трубку.

Любой женщине нужен мужчина. Смешно. Мать внушала мне эту мысль с детства: хорошие девочки выходят замуж, хорошие девочки рожают детей, сидят дома и никогда не изменяют мужьям.

Хорошей девочкой я никогда не была. Когда же тебе за сорок, глупо прятаться за мужскую спину.

− И откуда в тебе, глупой бабе, столько феминизма, столько стремления к свободе? — удивлялся Олег. — Ты же из себя ничего не представляешь.

− Что ж ты меня, такую дуру замуж взял.

− Когда я тебя брал, ты дурой не была.

− Получается, ты меня сделал такой?

− Дура!

Он уходил. Хлопок двери — холостым выстрелом. Но я не боялась, что Олег не вернется. Тогда наша связь была сильнее, чем любовь или ненависть. Я была его дурной привычкой. А дурные привычки можно бросать бесконечно.

Терпение Ляльки лопнуло в мае. Вспомнить бы, какой год на дворе стоял. Ну, неважно — календарные отметины ненадежны.

Особенно по прошествии времени.

У нее тогда с учебой проблемы начались, из двоек не вылезала, да и с подружками не задалось. Натура скрытная, в себе все держала. Как я ни пыталась, так и не смогла увидеть, что у нее в душе: плотные тяжелые шторы. Посторонним вход воспрещен.

Я была посторонней.

Фотография того периода. Улыбающийся Олег, напряженная Лялька, и я − бледная тень в иссохшем теле. Я тогда только-только курс лечения прошла. Дала домашним слово, что больше никаких гаданий на дому. Да и вообще наш дом — наша крепость. И в нем не должно быть чужих. Только Олег, Лялька, я и моя маман по праздникам. В виде исключения. Мы обычная нормальная семья. Я домохозяйка. О том, чтобы мне выйти на работу, и речи не шло. Зачем позориться? У Олега бизнес начал налаживаться. Деньги в доме были. Вот он и решил:

− Времени у тебя — вагон. Пора уделить его семье. Займись чем-нибудь полезным!

− Чем?

− Сиди дома и вари борщи.

Борщи… Время и терпение залечили раны и надломы. И даже Лялькины шторки чуть-чуть приоткрылись, пропуская свет и тьму моей души. Олег вновь стал со мной спать и теперь находил в сексе свое, извращенное удовольствие. Маман все чаще приходила на ужин — не только по праздникам. Мной были довольны. Все шло так хорошо, что становилось страшно. Не сорваться бы!

− Теперь тебя даже людям можно показывать, − сказала как-то раз Лялька за семейным ужином. − Как обезьянку.

Олег и маман переглянулись. До этого Лялька вообще никак ко мне не обращалась.

Обиду я проглотила. Она сделала шаг навстречу − и я уцепилась за шанс:

− Разве во мне есть что-то обезьянье? − улыбка через силу. − Я все-таки человек.

− Была когда-то.

− А теперь?

− А теперь ты у нас гадалка! Вешаешь людям лапшу на уши! Дураки верят!

− У каждого есть право верить в то, во что он хочет. Хочешь — в Бога. Хочешь — в черта. Хочешь — в себя. Мне казалось, люди от меня уходят счастливые.

− Уходят. Только недалеко. После твоих сеансов они мрут, как мухи. Ты им всем врешь.

− Не всегда можно говорить правду.

− А кому нужна твоя ложь?

− Ляля! − охолодил Олег.

− Что − Ляля?! Я уже четырнадцать лет Ляля. Ты разве не знал, папочка, что дети алкоголиков рано взрослеют? А твоя жена хоть на человека стала похожа. За что ей отдельное спасибо.

Маман тонко улыбнулась, одобряя действия внучки. Впрочем, Ляльку она всегда поддерживала, видя в ней свое собственное − и возможно, более удачное — продолжение.

− Ты куда, Кася? − Олег испуганно приподнялся. Вид у него был на удивление забавный.

− Пойду, покурю на лестницу, − надеюсь, прозвучало ровно и равнодушно.

Конечно, Лялька была права. На все сто. К тому времени я уже привыкла, что все вокруг меня правы.

На лестнице воняло мочой и табаком. Я прижалась к стене и закурила сигарету. Ломало. Зачем мне все это? Ради кого? Чтобы все были довольны? Оправдать чьи-то ожидания? Странный расклад. Когда я жила для себя — Олег и Лялька были несчастливы. Когда я жила для них — несчастлива была я. Ну и как разрубить гордиев узел? Уйти? Остаться?

И тут появилась она.

Марга.

Аккуратный пальчик на кнопке звонка. Она могла стоять часами, нажимая, пока не откроют. В кармане шубки грелись ключи. На моей памяти Марга ими ни разу не воспользовалась.

Прошла на кухню, цокая сапожками.

— Ты помнишь, что тебе завтра работать?

− Помню. Я сегодня уволилась. Сделала все, как ты сказала.

− Тогда выпьем! — Быстро нарезала колбасу, сыр, вымыла яблоки, открыла банку икры, достала из морозилки заледеневшую бутылку. Плеснула в стакан. Марга терпеть не могла стопки, пила большими порциями, никогда не пьянела.

− Вздрогнули! Вечная память!

Водка обожгла и охладила. Закусили красной икрой и яблоками.

− Как же ты про Олежека не почувствовала? Тоже мне, пророчица!

В который раз я подивилась глазам Марги: они у нее очень красивые — выбеленные злостью и ненавистью, с черными, почти матовыми зрачками.

− Все мы не совершенны. И сейчас ничего не чувствую. Словно он где-то здесь, живой, но чужой. Не знаю, как тебе объяснять.

− Объяснять − не надо. Побереги слова для клиентов.

− Я даже плакать не могу.

− Разве ты умеешь? − она, не чокаясь, выпила еще. Мелькнул раздвоенный язычок. Как у змеи. Тот, кто видел Маргу впервые, смущался и невольно отводил взгляд. Сама Марга не любила говорить о причинах этого дефекта, равно как и о глубоком шраме на шее. Шрам обычно маскировала − шарфиком или бархоткой.

Сегодня − бархотка.

Она закурила, чуть рисуясь. Знала, что хороша.

− Кто в известность-то поставил? Кто у нас такой добрый?

− Неважно.

− И ты конечно тут же позвонила бывшей подружке?

− Алла так ничего толком не объяснила.

− Эта амёба? − плечико презрительно дернулось, ткань соскользнула, обнажив почти прозрачную кожу. − Могла бы и меня спросить. Я бы тебе в подробностях рассказала…

Хруст яблока. Я почувствовала себя змеем, которого Ева лихо обвела вокруг пальца.

− Чего смотришь? Я же в морг ездила.

− Зачем?

− А зачем в морг ездят? Не на экскурсию же! Олежека опознавать. У него до самого подбородка шов. Криво зашили. Не эстетично. И рана в боку — во-от с такой кулак. Амёба наша последний долг отдать так и не смогла, все в обморок валилась. Мне даже как-то неловко стало. Вторая тоже там без толку была. В вашей семье — все амёбы.

Вторая — Лялька. У них с Маргой давняя вражда, и теперь уже непонятно, кто побеждает — моя дочь или моя… начальница.

− Про его дела тебе что-нибудь сказали? Ну, про дела Олежека?

Значит, он для нее «Олежек». Интересный расклад.

Поняла. Осеклась.

Глаза в глаза.

− Жены обычно мало что про дела мужей знают. Особенно бывшие. Любовницы — другой расклад.

− Ревнуешь? — Марга улыбнулась, ступив на твердую почву.

− К прошлому не ревнуют, ревнуют к будущему. Но ты меня удивила.

− Ну что за жизнь! − она щелкнула зажигалкой. − Только, думаешь, наладилось — и все кувырком!

− Сама проговорилась.

− Я и не скрывала, − Марга была невозмутима. − Олежек давно клинья подбивал, когда еще у вас жила. Сопротивлялась, сколько могла, но потом устала. Он ведь угрожал меня выгнать. А потом взял да и подружку твою привел. Помнишь, как все было?

Если бог хочет наказать, то дает тебе хорошую память. В тот момент, когда Алла вошла в мой дом, меня уже увезли. Я содрогнулась, вспомнив собственную грязную тушку, скрученную ремнями.

− Мне пришлось уйти. Они были очень рады, кстати. Дочь твоя даже вещей не дала собрать. Выставила на улицу, в чем была. Чего молчишь-то?

− Слушаю.

− Правильно. Слушай.

− И сколько вы уже с ним?

− Какая разница?! Так, время от времени развлекались. Я его пару лет назад снова встретила, − еще щелчок зажигалки. − Былые чувства вспыхнули вновь… Твой муж — сволочь высшей пробы.

− Был.

− Но денег дал. Тебя уговорил. За что ему посмертное человеческое спасибо. И хватит о нем, ладно?

Мелькнул змеиный язычок.

− Работаешь с завтрашнего дня, − Марга перешла на деловую волну. − В салон — к десяти. В половине одиннадцатого у тебя запись. Больше не пей. Тебе на сегодня достаточно. Как раз к утру в нужной форме будешь. Мы тебе такой пиар сделаем, будешь в полном шоколаде.

Представила себя в шоколаде. Не сказать, что приятно.

− Может, зря мы это затеяли? Ведь рано или поздно сорвусь. И что ты тогда со мной будешь делать?

− В салоне нарколог есть. Выведет, куда надо. Хочешь — в астрал, хочешь — в нирвану. Доставит быстро и без проблем. Для тебя — бесплатно. Бонус от фирмы. Так что не дрейфь. Пара любовных приворотов или что там тебе заказали, и никаких проблем − войдешь во вкус.

На пороге оглянулась — легкая, красивая, грациозная:

− И знаешь что, дорогая? Олежека не жалей. По делам своим получил. Воздалось сволочи.

− По каким делам?

− А то ты не знаешь!

− Он мне про свои дела не рассказывал.

− Странно… Впрочем, теперь неважно. Про дела его забудь.

Так, проблемы в бизнесе. Все в прошлом. В последнее время он был совсем никакой. Блеклый, суетный, пить стал. Не как ты, конечно, но без похмелья не обходилось. Деградировал, в общем.

Стопка водки задрожала в руке:

− Марга! Почему не сказала? Я бы ему помогла!

− А что говорить? — она прошлась на каблуках, охорашиваясь.

− Чем бы ты ему могла помочь, если себе не можешь? Да и на кой черт он тебе сдался? Даже в постели стал никакой. Так что забудь. Похоронили, и ладно. Перед тобой сейчас совсем другие задачи. Ты же пророчица! Вот и занимайся своим делом!

Впервые я увидела Маргу на лестнице собственного дома. Соплюха, жалась к батарее, согреваясь. От одежды шел пар. Рваные кеды набухли от влаги и пованивали. Вторые сутки дождь.

Учуяв свежий табачный дым, соплюха повела носом:

− Тетенька, дайте закурить… А прикурить?.. Сигареты у вас, тетенька, вкусные.

− Обыкновенные.

− И обыкновенное может быть вкусным. Неважно, что оно обыкновенное, правда? Главное, что оно доставляет удовольствие.

− Странное заявление для тинэйджера.

− Мне семнадцать, − она зябко повела плечами. — И причем тут возраст? Кто много видел, мало плачет.

− Лопе де Вега.

Она сделала вид, что поняла:

− Ну да, Вега… Вот и дядя Митя то же самое говорил, пока не помер. Он много поговорок знал — образованный. Выпьет, и давай из классики шпарить. Король Лир там, Йорик. Шекспира уважал.

− А от чего твой дядя Митя помер? От водки?

− Под поезд сиганул. Афишу увидел, и сиганул. Даже не знаю, чего он в той картинке такого разглядел. Афиша как афиша.

«Вишневый сад» в новом составе. Чего он взвыл? Стоял и плакал, я его еле оттащила. Неприлично, когда мужчина плачет, правда?

− Слезы — слабость?

− Наедине с собой — куда ни шло. Но на людях! Зачем давать оружие против себя?

− Так что там с дядей Митей твоим?

− Да ничего, − она закурила еще сигарету. — Несколько дней молчал, потом хлопнул для храбрости − и под поезд. Плохая смерть. Грязная. И людей подвел — состав задержали на два часа, пока его с рельсов соскребали. Люди-то причем? Они же деньги потратили, билеты купили, а тут дядя Митя в роли Анны Карениной.

− Тебе разве не жаль дядю Митю?

− А чего жалеть? Его ж никто под поезд не толкал. И пить не заставлял. Ну, досталось роль другому. Ну? Сам все решил. Только с ним проще было — мужики не приставали, думали, что я с дядей Митей сплю. А как помер, сразу лапать стали. Пришлось уйти из подвала. Подвал хороший, там горячая вода течет, можно помыться, одежду постирать.

− Родители есть?

− Я ими не интересуюсь, − солгала она. − Живут и живут. Я давно сама по себе. Вот как школу закончила…

− Как же родители тебя отпустили?

− Я для них — позор. На выпускном выпила немного, с пацанами гулять пошла, они меня и… Очнулась на скамейке возле родного дома. Отчего, думаю, платьице мое белое в алых разводах, трусы порваны? Мать в истерике. Мол, тварь подзаборная. Отцу по барабану, но к истерике присоединился. Так я в институт и не поступила — из дому ушла. Лето прожила за городом — ягоды, грибы, речка. Осенью обратно в Питер перебралась. Пришла домой — а там замок новый. И мне места как бы нет. Сначала, конечно, помыкалась, потом втянулась — привыкла, сама по себе. Делаю, что хочу. Только кушать иногда хочется.

Именно тогда это и случилось.

Серый столбик пепла — теплый и горький — вместе с алой капелью упал на ступени. Настоящее смирилось перед будущим.

Дар сам рванулся навстречу жертве. Я не стала удерживать.

Впервые за много недель почувствовала свое «я» − свободное, живое, пусть и не похожее на других, но живое.

Подобно бутону, пророчество медленно и сладко раскрывалось, сила росла и крепла, легко подчиняя себе все тело. Останови кто в тот момент − убила бы.

Соплюха вздрогнула и застыла. Глаза распахнулись, принимая вторжение.

Есть судьбы, в которые нельзя вмешиваться: сделаешь только хуже. Я и до Марги встречала таких же мытарей − обреченных, искалеченных от рождения и разрушающих все вокруг, и прежде всего, самих себя. Но у этой девочки была особая — обжигающая − сила. Дай ей волю — от мира мало что осталось бы.

Черный клубок, разматывающийся по спирали. Липкие ядовитые нити. Осторожно их распутала, пытаясь увидеть хоть малейший проблеск света. Ничего. Тьма. Агрессия. Ненависть. Все, к чему прикасалась эта девочка, превращалось в пепел и боль. И кровь, очень много крови. Цепочка мертвых имен. Я на мгновение замерла, когда поняла, ЧТО стало с родителями Марги. И ЧТО на самом деле произошло с дядей Митей. И ЧТО могло произойти со мной.

Почуяв атаку, чужое «я» забилось испуганной птицей, стараясь вырваться. Но я цепко держала. На седьмой спирали открылось сплетение наших судеб — ее и моей. Ничего хорошего эта встреча ни ей, ни мне не сулила. Дальше нить распадалась на две тонкие, почти невидимые. Оставь я тогда все, как есть, Марга в тот же вечер погибла бы. А с ней ушло бы и зло, предначертанное ей и мне от рождения.

Отпустить бы ее тогда. Отпустить и забыть. Встретились и разминулись. Я заколебалась. Уйти? Но тут увидела второе ответвление — тоненькое, едва державшееся на клубке судьбы. Дарующее право на равновесие.

Ее нужно только удержать, отогреть и дать проблеск надежды. И я дала шанс, вопреки всему тому, что увидела. И, прежде всего, вопреки себе.

Качало от слабости. Ноги не слушались. Споткнувшись, я вцепилась в узкое — на удивление сильное — плечо. Она не дернулась. Смотрела на меня задумчиво. И в этом взгляде — понимание того, что с ней сейчас произошло.

− А вы ведь пьете, − сказала она.

− Раньше. Теперь нет. Завязала.

− Это вы так считаете. Впрочем, дело ваше: пить или не пить. Лучше про другое скажите. Как вы ТАК делаете?

− Сама не знаю. Просто Дар — видеть прошлое и будущее. Извини, если причинила боль.

− Какие политесы! У меня все нутро наизнанку, но это не боль, а так… полезный опыт. Мозговая клизма.

Я убрала руку с ее плеча. На коже набухал волдырь. Ожог.

− Не думала, что я такая, − сказала Марга — Одно дело догадываться, другое — знать. Но мне нравится. Спасибо, тетенька.

− Хочешь есть? — я посмотрела на приоткрытую дверь в квартиру. По ту сторону, пылая от ненависти и ревности, к нашей беседе прислушивалась Лялька.

Марга проследила за моим взглядом.

− А дадите?

− Дам. Только тетенькой меня не зови.

− Договорились.

Так я привела ее в дом.

Если мать не любит сына, то его не станут любить ни жена, ни дочь, ни любовница. Так писал один сербский писатель, и был прав.

Но если мать не любит дочь? Станет ли дочь счастливой, и будут ли ее любить?

Мой отец — хороший и нескладный человек — умер, когда мне было десять лет. Быстро и прозаично. Сидел за столом и вдруг стал заваливаться. Пролил кофе. Я смочила салфетку и аккуратно протерла. С тех пор не могу видеть разлитый кофе.

Маман переживала вдовство недолго. Все и так шло к разводу, смерть отца случилась вовремя, избавив от выяснения отношения и дележа скудного имущества. Выдержав полгода, она ринулась на поиски женского счастья, предоставив меня самой себе.

− Ты уже взрослая, − красила губы новой польской помадой, потому голос слегка не похожий, смазанный. — Вполне можешь позаботиться о себе. Деньги на тумбочке — это тебе на неделю.

− А ты?

− Что я?

− Разве сегодня не придешь?

− Зависит от обстоятельств. Ключи у тебя есть. Деньги есть.

Не забывай иногда посещать школу. Тебе нужен аттестат.

Я довольно быстро приняла новые правила. Хочешь есть — купи продуктов и приготовь обед. Хочешь спать − стели постель и ложись. Хочешь быть в чистом — постирай. Хочешь не иметь проблем — делай уроки.

Когда маман приходила не одна, то запирала меня в дальней комнате. Прислушиваясь к приглушенным звукам, я с неудобной лежанке считывала тени на потолке. Ее кавалеры не представляли никакого интереса: я точно знала, сколько продлится тот или иной роман, и чем он окончится.

Она часто ошибалась. Но только при крупных ставках. В мелочах была на удивление прозорлива. Шла по жизни легко, почти играючи, не замечая на своем пути самого важного и прикрывая собственную никчемность располагающими улыбками и стрекозиной суетой.

Будучи ребенком, я ее боготворила. Став старше, поняла: детская привязанность — еще не любовь. Мы всегда были чужими.

И это причиняло боль. Мне, не ей.

В который раз посмотрела на телефон: ну, давай же, не тяни! звони, черт бы тебя побрал!

Маман позвонит. Знает, что я уволилась. И ей нужны подробности: как отреагировал мой бывший босс, что сказала его любовница, как смотрели на меня в отделе. Из подробностей маман свяжет вполне симпатичное одеяльце, которым будет укрывать чрезмерное любопытство многочисленных подруг: «Не могу же я им сказать, что моя дочь — неудачница. С меня достаточно твоего замужества. До сих пор стыдно в глаза людям смотреть».

Причин моего нынешнего поступка не поймет. И даже авторитет Марги не поможет. Увольнение (по собственному желанию или нет, неважно) — всегда неудача. Проигрыш.

Рядом с маман я, действительно, чувствовала себя неудачницей. Она из тех редких женщин, которые с годами становятся красивее, приобретая благородное изящество. Не растолстела, напротив, после сорока легко сбросила двадцать килограммов, полностью изменив стиль и отношение к жизни.

Ненавидя Олега, маман не уставала подчеркивать свою с ним солидарность в вопросах моего воспитания.

− Ну, хорошо, ты возомнила себя предсказательницей.

Признаю, что в наши дни − модная специальность. Но ты палец о палец не ударила, чтобы получить соответствующее образование и диплом. Получается, ты шарлатанка.

− Какой диплом, мама?

− Такой! Диплом мага, колдуньи, предсказательницы. Кто там у вас еще есть? Я консультировалось — этому обучают.

− Кто?

− Специально обученные люди.

− А их кто научил?

− Специально обученные люди. С дипломом ты могла бы открыть салон и стать очень известной. Как Ванга.

− Тогда бы ты мной гордилась?

− Тогда бы я тобой гордилась.

И почему мне не все равно? Почему мне так важно, чтобы она меня любила?

Ну, вот! Напророчила! Через десять секунд раздастся звонок.

Маман звонила, только когда барометр чужого настроения показывал либо очень плохо, либо очень хорошо. В межсезонье не проявлялась.

Звонок. Что и требовалось доказать.

— Марга у тебя? — фоном музыка и мужские голоса. Умела брать от жизни все, что нужно и что не нужно. — Или уже ушла?

Она рассказала про Олежека? Я очень переживаю. Как он мог!

− Мог — что?

− Умереть! С его стороны так неблагородно — оставить тебя мне. И что теперь с тобой делать?

− Мама, Олег умер.

− Ужас, правда?! Ну да с кем не бывает. Он, конечно, был удивительной сволочью. Тебя, опять же, дуру бросил. С подружкой твоей спутался. Но вот такого финала — нож в спину — не заслужил.

Сиплое дыхание в трубку. Словно подслушивает кто-то.

− У тебя алиби есть?

− Алиби?

− Ну, что ты его не убивала! − шумно отхлебнула из бокала. Солоно и горько. Лимон и текила. − Меня уже допрашивали.

− И что ты сказала?

− Что у вас были очень сложные отношения, и ты вполне могла, — она лизнула соль, − его убить.

В конце концов, я даже не знаю, в какой день погиб Олег, как я могу думать об алиби? Да и зачем?

− Я что-то хотела тебе сказать… Вот память!.. А, вспомнила! Ты ведь завтра у Марги начинаешь работать?

Надо же, уже в курсе. Спасибо Марге. Избавила меня от длительных объяснений.

− Завтра.

− Видела вашу рекламу. Молодцы, со вкусом сделано!

− Мама…

− Что?

− Ты меня любишь? Хоть немножко?

В трубке позвякивали кубики льда.

Неужели так сложно соврать?

− Мне пора, − сказала она, наконец. − Кстати, похороны получились красивыми. Жаль, что ты так и не удосужилась проститься с бывшим мужем.

− Ты там была?

− Все приличные люди бывают на похоронах такого уровня.

Я поняла, что давно уже не вхожу в разряд приличных людей.

Жизнь — как вышивка: у одних узор яркий, красивый, у других − путаный, сплошь из узелков и блеклых нитей. Вроде и узор симпатичный, а все равно − удача мимо скользит. Как ни старайся, тебя не видит.

А у иных и того сложнее: на лицевой сторонке красота и благодать, но стоит только перевернуть вышивку, видишь неприглядную изнанку — напутано, наверчено, грязно. А бывает, коснешься ниточки, вся картинка у тебя в руках рассыпается. Было все, а теперь и нет ничего.

Вот так и с Олегом. Много авансов ему жизнь отмерила. Но где-то он все-таки ошибся и что-то не просчитал, раз его убили.

Пока мы были вместе, я, как могла, угрозу отводила. Умел он вляпываться в сомнительные истории.

− Я, Каська, великий комбинатор. Щелкну тебя по носу, весь мир завертится.

Хвалиться все мужики горазды. А этот — как павлин упитанный. Хвост распустит и ну клокотать перед птичником, демонстрируя свои прелести. А птичник знай себе, подзуживает: давай еще, на бис, чтобы публика не заскучала.

Казалось бы, чего проще: жить с предсказательницей. Она тебе всю твою жизнь наперед расскажет и покажет. Однако в отношении близких дар давал сбой. Ведь все должно быть прямо наоборот: кого знаешь и чувствуешь лучше, тому и предскажешь с максимальной точностью — как жить и что делать, кого избегать и где можно рискнуть. Но ни с Олегом, ни с Лялькой, ни с Маргой у меня ничего не получалось.

Олег умер. Марга видела его тело. Ляля. Алла. Даже маман умудрилась побывать на похоронах. Почему же у меня нет ощущения, что его нет? Физически − нет!

Я и раньше, случалось, смотрела в его будущее, а там — как стекло напотевшее: только смутные тени. Поди-ка разбери. Вот и приходилось руны задействовать. Руны ни разу не подвели. Они-то мне и измену подсказали. Только куда ж мне, убогой, с Аллой соперничать?! Я даже узнать толком не смогла, когда они сошлись. Не до того было. Больница за больницей. В себе бы разобраться, где уж чужие отношения понять.

Да и не виню… Вот я тогда и за Олега решила. Зачем ему алкоголичка? Зачем дочери такая мать? Мать, которой постоянно стесняешься? А то, что они от меня с легкостью отказались, моя личная боль. Кто про то сейчас знает!

Водка остужала голову, делала ее ясной и легкой. Я вдруг вернула себе способность не только думать, но и соображать. Итак, Марга спала с моим бывшим. Про нее ничего плохого не скажу, она с любым готова. Секс для Марги — как стакан воды перед едой. Выпил, и меньше есть хочется. Но почему Олег согласился? Ведь он ее ненавидел больше, чем меня, непутевую. Ненавидел? Или я опять что-то пропустила? Думай, Каська, думай. Когда они могли сойтись? Как получилось, что Марга знала об Олеге больше, чем я? И больше, чем его нынешняя жена, Алла?

Получается, Марга и Олег общались за моей спиной. Мой бывший муж и моя… До сих пор не знаю, как охарактеризовать свои отношения с Маргой. Кто она мне? Подруга? Любовница? Начальница? Остановимся на последнем.

Вспомнила разговор с ней в конце октября. Странноватый…

Она позвонила на работу:

− Скучаешь? Не надоело жить от зарплаты до зарплаты?

− Стабильность не надоедает.

− Неужели?

− Марга, меня все устраивает. Плыву по течению. Мне хорошо.

− Ты тонешь! Еще немного, и пузыри по воде пойдут. И тебе плохо. Ты перестала спать. Почти ничего не ешь, и, извини, все чаще прикладываешься к бутылке.

− Я сижу на диете «Пять веселых сырков». Один сырок в день и несколько бокалов вина.

− Оригинально! − И выдержав паузу: — Я сегодня говорила с Олегом. О тебе. Он беспокоится.

− Мы с ним давно в разводе.

− Развод разводом, но близкими людьми вы быть не перестали. Он по-прежнему только тебя и любит. Ну, мне так кажется. Да, ненавидит пунктирно, а так — любит.

− С какой радости ты с ним встречалась?

− Денег просила. Я магический салон открываю.

− В кризис-то? − За окном облетали кленовые листья.

Дождливая пряность и грусть. − Ну, и как? Дал?

− При одном условии. Я должна взять тебя на работу. Предсказательницей. Оформление по Трудовому Кодексу. Аванс и зарплата. Любая переработка оплачивается свыше. Согласна?

− А если я не соглашусь, денег он тебе не даст. Так?

− Именно. Знаешь же, Олег — человек жесткий, особенно в отношении финансов. Соглашайся, без его и твоей помощи у меня ничего не получится.

− Олег дает деньги на магический салон? Мир сошел с ума!

− Умение признавать ошибки — признак умного человека.

− Только давай без пошлых афоризмов.

− Ладно, без афоризмов. Олег боится, что ты снова начнешь пить. Он признал, что ты должна использовать свой дар.

− Хотя и не верит в него.

− Может, теперь и верит, раз деньги дает. Он вообще странный какой-то стал. Нострадамуса читает. Говорит, хочу понять, где ложь, а где правда. Ты будешь у меня работать?

«Время — не деньги. Время драгоценней, нежели деньги. Время — это жизнь».

− Я буду у тебя работать.

Как-то быстро потом все закрутилось, завертелось. Даже не было времени осмыслить тот разговор.

Олег читает Нострадамуса? Новость сродни тому, как если бы Папа Римский (неважно, который по счету) вдруг заявил, что он «аццкий сатана».

В начале ноября мы с ним, с Олегом, встретились. Позвонил, пригласил в кафе. Согласилась. Почему? А просто захотелось.

− Плохо выглядишь, − сказал он.

− Алаверды.

− Комплименты всегда были нашей слабой стороной, − сказала он серьезно. — Я сделал за тебя заказ. Надеюсь, твои вкусы не изменились. И ты по-прежнему любишь ягодный чиз-кейк.

− Люблю.

Он дернулся.

− Марга сказала, ты согласилась?

− Глупо отказываться. Удивлена, что вы с ней общаетесь. Мне казалось, что в основе ваших отношений — ненависть.

− Мы не общаемся. Мы… В общем, неважно. У нас есть общая тема, которая ни ей, ни мне не дает покоя.

− И какая тема?

− Ты. Мы соревнуемся в любви к тебе.

Я рассмеялась. И сменила тему:

− Что нового в твоей жизни? Как Ляля? Алла? Ты счастлив?

− На какой вопрос отвечать?

− На какой хочешь.

Принесли заказ. Чиз-кейк со свежей клубникой и малиной. Как я люблю.

− Ты смотришь на него, как маленькая девочка, которая все еще верит в деда Мороза.

− Ты не ответил.

− Отвечать нечего, потому и не ответил. Скажи, Кася, ты никогда не думала, что все мы — часть чьей-то замысловатой игры?

Нас дергают за ниточки, и мы движемся в заданном направлении.

−А кто кукловод?

− Хотел бы я знать.

− Что-то случилось?

− Ничего особенного. Просто не покидает ощущение, что моей жизнью кто-то управляет. И делает это весьма топорно. Любое вмешательство раздражает. Я под колпаком, Кася.

− Кризис среднего возраста.

− Красивое название для климакса. Кризис среднего возраста. Ты понимаешь, что уже не молод, две трети жизни прожито, а впереди — полная дисгармония и неустроенность. Кто-то сказал, что климакс — это личный Апокалипсис. Выживают единицы.

− Слишком мрачно смотришь на это. Все не так страшно. Обычные биологические процессы: мы не становимся хуже, мы становимся другими. Только и всего.

− Тогда почему у меня чувство, что я где-то ошибся? И уже не смогу исправить свою ошибку — время вышло.

Я коснулась его руки и с усилием перевернула ладонью вверх.

Знакомое переплетенье линий. Длинная линия жизни. Застывшая линия любви. Напряженная линия ума. И несколько крестиков — отметок прожитых событий. Все, как обычно.

− Что напророчишь?

− Жить будешь долго, и относительно счастливо. Черный период пройдет, и станет легче. Ночь наиболее черна перед рассветом.

Олег осторожно высвободил холодную руку, словно я сказала совсем не то, что ему хотелось услышать.

− Я вот зачем тебя позвал… Тебе ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно работать у Марги. Это очень важно.

− Что за идиотские загадки? Олег, что с тобой? Ты заболел? Или тебе твой Апокалипсис, который климакс, в мозг ударил? Или…

− Я получил письмо, − сказал он так страшно, что я запнулась.

— Это как свою смерть вдруг увидеть — четко и ясно. Только не спрашивай, что за письмо. Пока не могу сказать, иначе все будет бессмысленно, и мы с тобой ничего не сможем изменить. А если не сможем, то все вокруг погибнут. Понимаешь, Кася? Все! Глупо, когда от тебя зависит судьба мира, а ты ничего не можешь изменить. Замкнутый круг. Мы не вольны распоряжаться своей судьбой. Ею распоряжается кто-то другой, за нас. Мы обречены.

− Какой смысл переживать? Все произойдет своим путем.

− Ну, уж не-ет! Так просто я ИМ не дамся. Я и ИМ такой фейерверк напоследок устрою!

− Решил поиграть в Терминатора?

− Странно, правда? — усмехнулся Олег. — Мы поменялись с тобой местами. Теперь ты — скептик, я — мистический параноик, у которого все мысли только о том, как пережить свой личный Апокалипсис. Думаешь, я спятил? Правильно думаешь. Я сошел с ума. Я сошел с ума в тот момент, когда решил с тобой расстаться. Я ненавидел тебя. Господи, больше всего на свете я ненавидел тебя и свою зависимость от тебя. Ты же — яд, Кася, черный, страшный яд, отравляющий душу и тело. Все, кто с тобой столкнулся, не могут жить без тебя. Как думаешь, о чем мы говорим с Маргой? С Аллой? С Лялькой? Мы говорим только о тебе. Я ненавижу говорить о тебе!

− Ты затем меня и позвал? — я поднялась и бросила салфетку на стул. — Еще раз сказать, что я испортила тебе жизнь, и ты меня ненавидишь? Не стоило утруждаться. И так знаю.

− Подожди! Ты не поняла! Я хотел сказать совсем о другом!

− Но сказал об этом. Чиз-кейк удался. Всего хорошего!

Когда я расстаюсь с человеком навсегда, то говорю ему «Всего хорошего!». Он отвечает: «Спасибо!», не подозревая, что я с ним расстаюсь навсегда.

Луна не давала уснуть: за стеклом плыл огромный молочный блин, настолько большой, что видны все его пятна — притягательные в своем уродстве.

Ни черта я не знаю о бывшем муже. Как и зачем жил последние годы, о чем думал, о ком беспокоился? Был человек в жизни, и будто бы сам себя из нее вычеркнул.

Вот именно — будто бы.

Что-то изначально не складывалось. Почему мне позвонили только сегодня, уже после похорон? Не вчера. Не два дня назад. Не в день смерти Олега, а сегодня, постфактум. Ни времени, ни желания проинформировать жену-алкоголичку, бывшую. Всего-то и надо — набрать семь цифр, назвать дату, время и место гражданской панихиды. Все! Остальное — мое дело, приходить или нет. Меня же поставили в известность во время поминок.

Месяц назад я смотрела на ладонь Олега и видела всего лишь проблемы в бизнесе, пусть нечеткие, размытые, но — обычные ситуации, с которыми сталкивается любой предприниматель. Но насильственная смерть? В подворотне? И почему я ничего не почувствовала? Пусть мы расстались, пусть считались заклятыми врагами, но эмоциональная связь ни на секунду не прерывалась. Почему я не вздрогнула в тот момент, когда нож оборвал его жизнь? Как сказала Алла? Зарезали, как свинью.

Стоп! Я вдруг поняла, что именно беспокоило и не давало уснуть. Способ убийства.

Алла сказала, что Олегу перерезали горло.

Марга — об ударе в живот.

Маман упомянула ранение в спину.

Общее − нож.

И общее — Олег.

Значит, кто-то из них говорит правду, остальные врут. Или врут все.

Рванула оконную раму. Холодный воздух, замешанный на дожде и снеге. В ночной темноте множились влажные тени. Балансируя на подоконнике, тихонько позвала его душу, надеясь найти либо в мире живых, либо в мире мертвых.

В ответ — тишина. Я по-прежнему не чувствовала Олега, но вместе с тем знала, что среди мертвых его нет. Как нет и среди живых. Что за чертовщина?

Тогда кого сегодня похоронили?