Девять королев

Глава девятнадцатая

Праздник Середины Лета длился три дня. Часть времени была отведена обрядам. В канун солнцестояния по всей округе разжигали костры, люди танцевали, пели, предавались любви на полях, читали заговоры, прося благоденствия для семьи и дома, скота и урожая — как по всей Арморике, так и по всей Европе. Следующий день исанцы посвящали ритуалам в храмах Трех. По улицам проходили шествия, где все Великие Дома и гильдии старались блеснуть богатством и красотой, браво маршировали моряки, а в этом году их перещеголяли легионеры. По традиции ткачи подносили в дар Белисаме новое одеяние, лошадники приводили новую упряжку для колесницы Тараниса, а моряки выходили в море и приносили в жертву Леру пойманного тюленя — единственного тюленя, которого дозволялось убить в Исе. Случались и другие приношения богам — дела древние, тайные, темные.

Оставалось время и для светского празднества. Свадьбы, сыгранные на Середине Лета, по общему признанию, приносили счастье. В эти дни примирялись рассорившиеся родичи, устраивались грандиозные пиры, и старшие закрывали глаза на проказы молодежи. Короткая светлая ночь звенела песнями, музыкой и смехом. Над каждой дверью висели зеленые ветви. Люди прощали обиды, платили долги, одаривали бедняков. На сон не оставалось времени.

И еще в день солнцестояния собирался ежегодный Совет суффетов.

Как правило, событие это считалось рядовым и не привлекало внимания. Ис, под легким покрывалом Белисамы, не знал земных забот. Однако ничто не вечно.

Взойдя на помост, Грациллоний поднял Молот и произнес традиционное:

— Во имя Тараниса, мир. Да защитит он нас.

Поднялась Ланарвилис.

— Во имя Белисамы, мир. Да благословит она нас.

Итак, отметил Грациллоний, сегодня Девятеро доверили ей говорить от имени всех. Почему? Не потому ли, что она в дружбе с Сореном Картаги, главным противником всех его начинаний?

Встал Ханнон Балтизи.

— Во имя Лера, мир. Да минует нас его гнев.

Древко трезубца ударило в пол.

Грациллоний передал Молот Админию и с минуту стоял неподвижно, оглядывая лица собравшихся и встречая их напряженные взгляды. Тишина углублялась. Пора начинать, подумал он.

— Позвольте мне прежде всего поблагодарить вас за терпение и поддержку в эти трудные месяцы, — он улыбнулся. — Сегодня мы можем говорить по-исански.

Немногие ответили на улыбку.

— Мы выдержали сильную бурю. Море еще неспокойно, но верю, совместными усилиями мы достигнем безопасной гавани.

Не надо напоминать им о том, как они ворчали, роптали и едва не подняли мятеж. Удержались на самом краю — но удержались, и это главное.

— Мы разбили скоттов. Не скоро они решатся снова появиться у наших берегов. Мы избежали превратностей гражданской войны, которая раздирает Рим, и защитили от них Арморику. Магн Максим благодарен нам за это. Я получил от него послание. Некоторые из вас уже ознакомились с ним, а остальные могут сделать это в любой момент. Я служил под его началом и могу заверить, что он не забывает услуг. А он недалек от победы. Но не все еще сделано — здесь, в Исе. Я думаю, боги доверили нам быть стражами на границе цивилизованного мира. Мы должны выполнить свой долг.

Едва он закончил, с места вскочил Ханнон Балтизи. Седобородый патриарх заговорил с необычайной горячностью:

— Да-да, мы знаем, чего ты хочешь! Ты готов истощить все силы города — и ради чего? Ради Рима! Король, я сам вручил тебе тайну Ключа, и не желал бы я противоречить тебе, ибо не сомневаюсь в честности твоих намерений, — но зачем должен Ис служить Риму, Риму христиан, который запретит нам чтить наших богов, а тебе, Граллон, твоих?!

Адрувал Тури, Повелитель Моря, выпрямился во весь свой немалый рост.

— Ханнон, при всем моем уважении к тебе должен сказать, что ты наговорил кучу чепухи. Моя бабка из племени скоттов, в жилах матери — половина франкской крови. Я немало поплавал по морям и с миром, и с боями. Я знаю варваров. Что ты предлагаешь — разоружить военный флот, держать на побережье малую стражу, и все для того, чтобы не дразнить саксов? Так я тебе скажу — кто откупается от волка ягненком, к тому назавтра явится целая стая и потребует телку. Боги послали нам короля, которому не надо этого объяснять, — старый шкипер расчесал пятерней рыжие космы. — Ради богов, его стоит послушать.

Ханнон полыхнул гневным взглядом, но проворчал:

— Так чего желает наш повелитель?

Оба опустились на скамью. Грациллоний прочистил горло.

— Вот чего, — сказал он. — Само небо посылает нам возможность. Главным образом благодаря Ису Арморика избежала войны. Там с радостью примут наше покровительство, по крайней мере пока в империи не установится твердая власть. Я предлагаю наладить сотрудничество с римскими властями на побережье. Мы могли бы помочь им восстановить сигнальные вышки и поддерживать в готовности маячные огни. У них практически нет флота — мы могли бы предложить им наши корабли против угрозы со стороны саксов. Римляне же могут взять на себя охрану наших сухопутных границ.

— И какая в том нужда? — пророкотал с места Оратор Тараниса. — Что может угрожать Ису с суши?

— Угроза Риму — это угроза цивилизации, — ответил Сорену Грациллоний. — Говорю вам, почтенные, Ис не способен прокормить себя. Торговля — его жизнь. Если Рим падет, ваш город погибнет от голода.

Встала Ланарвилис. И в голосе ее, когда она заговорила, звучал металл:

— Я не стала бы противоречить королю — сейчас, в затронутом сегодня вопросе, — но матерям приходится смотреть дальше в будущее, чем отцам. И вот я спрашиваю собрание — даже если такое сотрудничество и принесет нам сиюминутную выгоду, желает ли Ис по доброй воле воссоединиться с Римом, превратившимся в государство рабов? Не лучше ли положиться на наших богов и сохранить самостоятельность? Задумайтесь!

Она села. Грациллоний с трудом сглотнул комок в горле. Беда в том, что она была права. Если бы Рим не стал его отечеством… Борьба предстоит долгая. Что ж, по кирпичику дом строится. Сегодня, может быть, удастся положить два-три… Он прочистил горло, готовясь к долгому спору.

В древности король проводил в Священном лесу все время. Туда к нему по очереди являлись высшие жрицы и приглашенные им мужчины. Постепенно он стал появляться в городе, чтобы возглавлять религиозные церемонии, и визиты эти со временем становились все продолжительнее. Солдат Юлия Цезаря, завоевав корону, отказался сидеть, зевая, в древнем Доме. В сущности, он просто окончательно закрепил давно назревавшую перемену. С тех пор король получил право свободного передвижения и жил в особом королевском дворце.

Но хотя Таранис допустил послабление в законе, отменить его совсем было невозможно. Король должен был возвращаться в Священный лес, чтобы принять вызов нового претендента, а кроме того, если ритуал не отменялся по случаю войны или важной поездки, проводить в Лесу три ночи каждого полнолуния. Обязательным было только присутствие короля, но большинство правителей брали с собой двух-трех жен, приглашали друзей и весело проводили время.

Дахилис лес внушал ужас. Под этим тенистым дубом Колконор убил ее отца и едва не убил Грациллония, чья кровь тоже рано или поздно оросит древние корни. Она призналась в этом после его первого полнолуния, и тогда Грациллоний поцеловал ее и в дальнейшем проводил лунные ночи в одиночестве.

Впрочем, он не скучал. Пользуясь тем, что никто не отвлекает, изучал архивные документы, упражнялся в языке, подолгу беседовал с приглашенными советниками, обдумывал предстоящие дела и умудрялся еще выкроить время для ежедневной гимнастики. О том, чем все это кончится, не задумывался. В ближайшее время Грациллоний не ожидал появления соперников. Новые претенденты появлялись, как правило, раз в несколько лет, к тому же он чувствовал себя в состоянии справиться с любым бойцом. С возрастом сила и реакция ослабеют, но жить в этом городе до старости он не собирался, хотя пока об отъезде думать было рано.

Утром третьего полнолуния было жарко еще до восхода солнца. На востоке сгрудились облака, громоздились с каждым часом все выше, а синеву неба затянуло тусклой дымкой. Ни ветерка в душном воздухе. Сорен и жрец, официально сопровождавшие Грациллония, вспотели так, что от них несло. Важность и достоинство не помешали им откровенно возликовать, когда король предложил холодного пива.

Сам он, привычный к походам и сражениям в доспехах, страдал меньше, но все же, как только гости удалились, с наслаждением скинул тунику.

Слуги заранее приготовили перья, чернила и пергамент. Сей дорогостоящий материал предназначался для писем к представителям Империи в соседних областях — не из уважения к адресатам, а потому, что запасы папируса в городе иссякли. Война прервала торговые связи, писать же на деревянных дощечках было недостойно римского префекта. Ну что ж, подумал он, неплохо подчеркнуть богатство Иса, а кстати, и легче будет исправить недочеты его стиля и правописание. Надо будет попросить Бодилис проверить написанное.

Он устроился в большом зале — там было прохладнее — и взялся за работу. Дело шло туго. Вскоре у него заныли спина и челюсти. С чего бы? Может, стоит прогуляться в роще? Он вышел из Дома около полудня.

И сразу его окружило одиночество. Старые деревья угрожающе нависали над головой корявыми ветвями. Под густыми кронами царил полумрак, сквозь который порой пробивался зловещий бронзовый свет предгрозового дня. Над миром стояла тишина, даже опавшие листья отсырели и не шуршали под ногами. Ни щебета птиц, ни стрекотания белки, ни ворчания дикого вепря, чья кровь должна омыть труп короля. На земле поблескивали, как тусклые глаза, шляпки ядовитых грибов. Он вышел к каналу, но и его вода казалась безжизненной, бессильной утолить жажду.

Грациллоний поморщился. Что это с ним? Он ведь не суеверный варвар, в конце концов, он римлянин!.. Но римлянам не по душе дикие леса. В такой глуши можно встретить Пана — и, обезумев, бежать в ужасе, в слепой панике, под хохот всемогущего божества… Здесь чувствовалось Присутствие. Сердце сжалось. Демон Аримана? Лучше возвратиться.

Подходя к дому, он услышал первое бормотание грома.

На священной земле дышалось легче, мощеный, чисто выметенный двор был открыт небу и распахнут на Дорогу Шествий, с него открывался вид на холмы и домики предместий, на пастбища мыса Ванис, где нес свою долгую вахту Эпилл. Но и здесь ощущалось невнятное предвестие. Облака совсем скрыли небо, зелень лета потускнела, словно налилась темной кровью. Дуб Вызова нависал над двором, поблескивая медью, в которую из раза в раз ударял Молот. Сквозь багровую краску, покрывавшую стены Дома, угрожающе просвечивали древние бревна. Город маячил вдали, словно пригрезившееся видение.

Внезапно, словно при вспышке молнии, он увидел три фигуры на дороге. Как не заметил раньше? Они уже подходили к Дому. Он заставил себя спокойно ожидать их приближения. Налетел ветер. Молот качнулся на цепи, задел медный щит. Послышался приглушенный гул. Вдали сверкнула молния, громче прозвучал раскат грома.

Перед королем встали три женские фигуры. Грациллоний узнал под покрывалами Форсквилис, Виндилис и Малдунилис — и не смог подавить дрожь.

— Привет тебе, повелитель, — произнесла Форсквилис. — Мы пришли позаботиться о тебе.

Грациллоний попытался смочить губы, но и язык оказался сухим.

— Благодарю… однако я не искал… вашего общества.

На сухом лице Виндилис вспыхнули глаза.

— Не искал, — признала она. Не презрение ли прозвучало в ее голосе? — Из всех Девятерых ты меньше всего хотел бы видеть здесь нас троих.

Форсквилис подняла ладонь.

— Мир, — серые глаза Афины перехватили взгляд Грациллония и не отпускали его. — Да, — сказала она. — Именно мы удерживали здесь Колконора, пока не настал час его рока. Это было неизбежное зло. Пришло время оправдать его.

Малдунилис подобралась поближе и потянула мужчину за рукав.

— Тебе с нами будет хорошо, милый, очень хорошо, — и хихикнула.

Ярко сверкнула молния, ударил гром, гулом отозвался щит. Будто с порывом ветра на Грациллония налетел обжигающий гнев.

— Слушайте, вы, — рявкнул он. — Я верю, что у вас добрые намерения, и, возможно, я пренебрег своими обязанностями, но я предпочел бы спокойно и разумно уладить все в свое время.

— А мы — нет, — отвечала Форсквилис. Она говорила спокойно, но при этом отпустила складки своего плаща, и он взметнулся у нее за плечами, как огромные крылья. — Мы делаем, что должно, дабы поток времени не покинул доброе русло невозвратно. Я посылала свой дух. Он не достиг богов, это не в моих силах, но приблизился так, что расслышал Их шепот. Следуй за мной, — она шагнула к дому.

Грациллоний молча повиновался. По бокам его шли Виндилис и Малдунилис.

Дверь в Дом зияла как ход в пещеру. Слуги зажгли факелы, но их мрачный свет лишь углублял колеблющиеся тени. Колонны, истертые знамена давних сражений, казалось, шевелятся в полумраке. Дым раздражал ноздри, мешал видеть. Завывающий снаружи ветер почти заглушал потрескивание горящего дерева.

— Уходите, — приказала Форсквилис собравшимся слугам. — Идите в город, да поторопитесь, чтобы вас не застал ливень. Не возвращайтесь, пока луна не пойдет на убыль.

Грациллоний сухим кивком подтвердил ее слова. А что еще ему оставалось?

— Мы позаботимся о тебе, — шепнула ему в ухо Малдунилис. — Отлично позаботимся. — От ее прикосновения у него по коже побежали мурашки.

Оставшись с ним наедине, все трое сбросили плащи. Под ними оказались королевские одеяния. Королевы выстроились перед ним в ряд.

— Король, мой повелитель, — серьезно сказала Форсквилис. — В нас — в тебе и в твоих королевах — земной облик богов. Мы — почва и семя, вода и воздух, круговорот времен года и морских приливов, движение звезд и веков. Мы оплодотворяем, мы даем рождение, мы питаем, засыпаем, и умираем, и снова возрождаемся в детях каждой весны, и снова умираем с каждой осенней жатвой. Если мы не исполним свой долг, Ис погибнет, ибо мы — это Ис. А потому — пусть то, что было содеяно в ненависти, повторится ныне с любовью. Пусть откроются лона, что были замкнуты. Таранис, приди к Белисаме!

Ослепительная вспышка, и сразу — могучий удар грома. Град ударил по крыше, земля побелела, щит отозвался раскатистым звоном — и потоком хлынул дождь.

Грациллоний словно со стороны видел, как мужчина оказался в объятиях Форсквилис. Не стало ни мужчины, ни женщины, а было то, что было, и более ничего.

…Свет лампы озарял спальню, глаза Форсквилис в этом свете светились желтым, как глаза коршуна, лицо стало ликом Медузы, локоны змеями расползлись по подушке, она цепко обхватила его тело руками и ногами и встречала каждое движение приглушенным криком.

— …Напрасно я прогнала тебя, — тихо шептала в темноте Виндилис. — Дай мне новую дочь, новое дитя, которое я могла бы полюбить.

— Но ты сказала, что тебе неприятно…!

— Я должна была научить тебя, как сделать, чтобы было приятно. Хоэль не мог понять, но Бодилис и Дахилис уверяют, что ты готов слушать.

— Готов. Потому что мне нужна ты, а не просто покорное тело…

— Попробуем, может быть… Позволь мне направлять твою руку.

…Сонное полуденное солнце согревало пышные формы Малдунилис.

— Мы, знаешь ли, собираемся выдоить тебя досуха, — засмеялась она, и это не прозвучало кощунством — боги тоже понимают шутки; и в любви, и в смерти есть место смеху, приносящему свежесть душе. Рядом резвились Виндилис и Форсквилис, и Грациллоний видел, что Малдунилис в самом деле желает его. В нем вспыхнул жар…

…Бык был в нем. И он был быком среди своих коров, а иногда, в мгновенных проблесках озарения, сознавал себя самцом тюленя на горбатых рифах Сена.

…Последняя ночь была на исходе. Заходящая луна побледнела в лучах рассвета. Все четверо устали так, что едва сумели подняться на ноги. Но все же Грациллоний и Виндилис — да, Виндилис — вышли на росистую траву на опушке.

— Теперь веришь? — тихо спросила она.

— Стараюсь, — ответил он.

В ее черных волосах воинским султаном блестела белая прядь.

— Мы были — боги. Едва ли такое может повториться. Плоть выгорит дотла. Нет, мы снова станем, кем были, может, чуть мудрее, немного сильнее, чем прежде, но смертными. И все же мы были богами!

Поднялось солнце, возвещая славу Митры Непобедимого. Грациллоний задохнулся.

Он молча позволил Оратору и жрецам проводить его и королев обратно в Ис. Дахилис встретила его во дворце, поцеловала, нежно пошутила, заметив, что он заслужил хороший отдых, проводила в покои с занавешенными окнами и оставила одного.

Сквозь шторы пробился луч света. Грациллоний подошел к окну, отворил его и подставил лоб и ладони солнцу.

— Нет, не понимаю! — воскликнул он. — Что это было? Что на меня нашло? — он осекся, осознав, что кричит на языке Иса, и перешел на латынь. — Tene, Mithra, etiam miles, fidos nostris votis nos!