Девять негритят

США. ГОРОД ВАШИНГТОН. ШТАБ-КВАРТИРА НАЦИОНАЛЬНОГО АЭРОКОСМИЧЕСКОГО АГЕНТСТВА (NASA)

В последней просьбе отказывать нельзя! Это — великий грех. Последнюю просьбу имеют право высказывать даже приговоренные к смертной казни преступники, даже самые отъявленные убийцы, получая свою, последнюю в их жизни, банку пива, гамбургер или свидание с близкими.

Астронавты не были преступниками, хотя их — приговорили! Приговорил к смерти неизвестный маньяк! Но даже он не отказал им в возможности еще раз, может быть последний, пообщаться с родственниками, предоставив связь с ЦУПом!

И уж тем более им не мог отказать в этой просьбе ЦУП,

Встреча астронавтов с вызванными ими родственниками происходила в главном зале русского ЦУПа в Королеве при стечении нескольких десятков журналистов.

Таким было условие шантажиста — чтобы встреча почему-то проходила в России и чтобы на ней присутствовали репортеры CNN и еще нескольких новостных телеканалов. Настоящие журналисты, не липовые, потому что репортаж должен был вестись в прямом эфире, ретранслируясь через спутники связи на весь мир.

Таким было его условие, которое пришлось выполнить.

Тем более что и так весь мир уже все знал.

Но более потому, что преступник доказал, что он не шутит!

Этот репортаж, хотя это был всего лишь разговор родственников, потряс мир. Его снова и снова прокручивали по телеканалам целиком и отдельными фрагментами, сопровождая взятыми у родственников астронавтов интервью.

— Привет! — приветствовал немецкий астронавт Герхард Танвельд своих близких, естественно, по-немецки. И сразу стал говорить о самом главном. О деньгах! — Когда получите мою страховку, не вздумайте тратить ее попусту! Помните, как она мне досталась…

И дальше большую часть разговора он инструктировал своих родственников, как нужно обращаться с заработанными им деньгами и под какие проценты и куда класть.

Он говорил о них так, словно вопрос их получения уже был решен! Словно его уже не было. Как видно, он считал, что уже не вернется домой.

Что задало тон всему сеансу связи.

— Я же говорила тебе, я же чувствовала, что этот полет не кончится добром! — утирала слезы жена Рональда Селлерса. — Я же просила тебя!..

А ее муж в ответ только молчал, так как единственный не мог говорить из-за перехлестнувшей шею повязки.

Или не хотел говорить.

Он лишь согласно кивал головой, жадно всматриваясь в лицо своей жены, своих детей и родителей. Которые все были там, перед мониторами.

— Зачем, зачем ты меня не послушал, — уже рыдала Салли.

— Ну все, все, успокойся, — шептал изменившимся от раны, а может, не от нее, голосом Рональд. — Ну неудобно, люди смотрят.

Люди — смотрели.

Весь мир смотрел на это странное и страшное шоу!

— Все, успокойся.

И словно внимая его невысказанной, но всем понятной просьбе, камера выхватила из толпы родственников его отца.

— Держись, сынок, — сказал Селлерс-старший. — Я горжусь тобой.

Хотя глаза отца тоже неестественно поблескивали, а нос шмыгал. Но старик держался, потому что не хотел опозориться перед всем миром.

— Позаботься о моих, если что… — прошептал Рональд.

— Будь спокоен, — ответил отец.

И отвернулся от камеры, чтобы найти платок. А потом долго и натужно сморкался, чтобы скрыть предательски выступившие слезы.

Тверже всех держался Ли Джун Ся.

— Я верю в светлое завтра китайского народа, руководимого мудрой Коммунистической партией, — заявил он, обращаясь к своей жене, детям, родителям и многочисленным братьям и сестрам. — Поэтому, если что-то случится, я умру спокойным, зная, что до конца выполнил свой долг!

Его родственники зааплодировали национальному герою, о котором трубили все китайские газеты, и замахали заранее припасенными флагами.

А потом прозвучала запись сводного хора китайских школьников, исполнивших для народного героя Ли Джун Ся его любимую песню — Гимн Китайской Народной Республики!

Все это было очень трогательно и печально.

Китайский астронавт персонально попрощался с каждым из своих родственников, на что ушло почти все его время. В заключение он попросил передать руководителям Партии и Правительства, что он до конца был верен светлым идеалам коммунистического будущего Китая!..

Чуть подпортил общее настроение русский космонавт.

Он сказал, что: все нормально, что пока он еще жив и думает остаться живым, надеясь на русское «авось», которое всегда его выносило!

Что это за лекарство такое, которое может спасти от смерти, — телезрители не поняли.

И еще русский космонавт на всякий случай сказал, где его похоронить, кого пригласить на поминки и что поставить на стол.

И в самом конце, то ли в шутку, то ли всерьез, пригрозил жене, что, когда вернется, узнает, чем она занималась в его отсутствие и разберется с ней по-свойски.

На что его жена расплакалась и сказала, что ничем таким не занималась, а только и делала, что ждала его. И что будет продолжать ждать, если понадобится — вечно.

А может, и так — русские женщины странные — живым мужьям рога наставляют, а покойников, случается, всю оставшуюся жизнь ждут, оставаясь им верны!

Но добила всех американка Кэтрин Райт.

— Я рада вас видеть, — сказала Кэтрин. — Тебя, Рональд, и вас…

И помахала своему мужу и своим стоящим возле отца детям рукой. И они ей тоже. Как тогда, в день старта…

— Как вы там живете? — спросила она, крепясь, потому что знала, что сейчас ее видит весь мир.

— Все хорошо, у нас все в полном порядке! — ответил, улыбнувшись, ей муж. — Мари все-таки исправила ту свою двойку по английскому языку. Она получила отлично!

Кэтрин улыбнулась.

И ее улыбку показали все телестанции мира.

— Я очень рада. Молодец, Мари!

И Мари обрадовано заулыбалась.

— Мама, мамочка, я буду самой первой ученицей! — затараторила она. — Только ты возвращайся, ладно?..

— Ладно, — прошептала Кэтрин, борясь с собой. — Я вас всех очень, очень люблю!..

И голос ее дрогнул.

Но время тикало, время неумолимо уходило, и ей пора было уступать место другому, следующему астронавту. Потому что никто бы не согласился пожертвовать этими, возможно, последними своими минутами!

— Возвращайся быстрее, мы ждем тебя! — крикнул ее муж.

Зря так крикнул!

— Да, я вернусь, я хочу… к вам… — ответила Кэтрин.

И на большее у нее выдержки не хватило.

У нее задрожал, задергался подбородок, и из глаз брызнули слезы. С экранов миллионов телевизионных приемников брызнули! И не потекли по щекам, потому что там, где она плакала, нет силы тяжести, они повисли на ресницах блестящими бусинками, оторвались от них и повисли в воздухе. Много-много серебристых бусинок.

— Я хочу к вам, — повторила Кэтрин, уже не скрывая и не стыдясь своих слез. — Я не могу… Я не хочу умирать! Я хочу жить! Спасите меня!

Француз тоже хлюпал носом, а его жена и дети плакали.

Прощание Кэтрин было последней каплей, которая смыла все барьеры. Теперь никто не боялся выглядеть глупо, теперь все говорили то, что считали нужным сказать. Стесняться им было нечего, они уже не верили, что вернутся домой.

Француз что-то быстро и страстно говорил на своем языке, его жена краснела, и краска, разливающаяся по ее щекам, разливалась по экранам миллионов телевизоров.

Француз попрощался со своей семьей, с родственниками, коллегами. И со своей страной. Не забыв напомнить, чтобы она, страна, правильно распорядилась «заработанными» им деньгами.

А потом их показали всех сразу, как на коллективном снимке, — всех, слетевшихся в рамку единого кадра, астронавтов и всех их собранных вместе, как на официальной общешкольной фотографии, родственников. И все ободряюще улыбались. Хотя на самом деле плакали… Потому что видели друг друга, наверное, в последний раз…

И никто, ни один человек, ни астронавты в космосе, ни их родственники в ЦУПе, ни зрители перед экранами телевизоров, в эти мгновения не задумывались над тем, что там, на МКС, среди рыдающих и прощающихся с близкими и Землей астронавтов, застывших в одном общем кадре, не одни только жертвы, что среди них — в большинстве своем жертв — затаился как минимум один злодей!

Который выглядит, как все, и плачет, как все, прощаясь с близкими, и молит взглядом о спасении. А потом… хладнокровно и расчетливо — убивает!

Такая вот получается общая фотография.

Жертв в одном кадре со своим палачом…