Действуй, жена!

Глава 2

Заштопанного Воскобойникова мне сдают на руки примерно минут через сорок. Две молоденькие медсестры ведут под локотки раненого бойца и горделиво смотрят по сторонам. Жаль, конечно, но никого кроме меня в коридоре нет. Даже регистраторши разошлись по домам, прихватив с собой аптекаршу. Дедок-охранник, встречавший нас на въезде в клинику, подозрительно таращится на меня, но молчит. Да и мне некогда на него смотреть. За то время, что жду Леху, я успеваю накатать пост про жену нашего местного олигарха Пирогова, замутившую роман со студентом. Мой блог – «Рупор Дерзкой Анжелики» – не простаивает и дня. Ежедневно в нем публикуются злободневные новости и мое личное мнение о животрепещущих событиях.

«Страна должна знать, что я думаю!» – такой слоган я хотела разместить в шапке профиля, но моя сестрица Малика – компаньон, обеспечивающий прикрытие, – оказалась против.

– Тебя читают не только в России, – совершенно справедливо заметила она и предложила заменить слово «страна» на слово «мир». Но тут уже возразила я. Мои посты точно не читают в Нигерии или в Сомали. Долго мы цапались и решили обойтись без слогана. Зато фотка Мишель Мерсье, там, где она в белой мужской рубашке и с распущенными волосами, прошла без всяких споров.

Блог в Инсте мы ведем вместе с Маликой. Аккаунт зарегистрирован на нее. Указаны все достоверные данные, но даже самым шустрым журналистам, сыщикам и Интерполу к ней не пробраться. Во всяком случае, пока никому не удавалось. А учитывая особую направленность «Рупора», факт безопасности был и остается самым важным. Малика проверяет фотки на подлинность, отвергая любой фотошоп, даже простое осветление кадра, и рассчитывается с осведомителями. А с меня обличающие и едкие тексты, за которые многим хочется открутить автору башку. Нас такой творческий союз полностью устраивает.

Я лишь на минуту задумываюсь о сестре, отправляю ей пост на личную почту и поднимаю голову, заслышав в коридоре шаркающие шаги. Встаю навстречу и, улыбаясь, наблюдаю, как конвоиры в белых халатах ведут, поддерживая с двух сторон, здоровенного амбала со страдальческим лицом и в нетканом хитоне. Если бы сейчас какой-нибудь художник писал сцену снятие с креста, то увиденное мною трио как раз бы подошло для натуры.

– Все, Кира, – бормочет Воскобойников, припадая мне на плечо, – подлатали меня.

– Что же вы ему никакой одежды не принесли? – восклицает наивно одна из медсестер и торжествующе глядит на Леху, словно говоря: «Смотрите, товарищ артист, какая я умная и красивая. Может, бросите свою образину, и сходим в ЗАГС?»

– Поедем, Лешенька, – приторно-медовым голосом говорю я и, не обращая внимания на девиц, вывожу своего подопечного из клиники.

– Куда тебя отвезти, Лехес? – усадив болезного в Туарег, интересуюсь менее заботливо.

– Откуда взяла, туда и привези, – хмыкает он, морщась от боли. – Куда я в таком виде пойду? Будто из морга сбежал.

– Твои жабешки не поймут, – соглашаюсь я и, глянув на почетного пассажира моего авто, сталкиваюсь с испепеляющим взглядом.

– Кто? – рычит он.

– Бабешки, – быстренько поправляюсь я и делаю вид, что так и было.

– А то я подумал… – угрожающе бубнит он.

– Послышалось, милый, – выезжая с территории клиники, улыбаюсь я гадко. – Семейка твоя заботливая. Они тебя до сих пор на коротком поводке держат? А Нефертити им нравится?

– Шакира, – гневно предупреждает Воскобойников, – заткнись…

– А то что? – уточняю, покосившись подозрительно. – Высадишь меня из машины? Не выйдет, Лешенька. Не нравится, иди пешком, – торможу я около парка, где, несмотря на поздний час, полно гуляющих. – Порадуй публику, и завтра из всех утюгов страны…

– Кира, и без тебя тошно, – баюкая руку, просит пощады Леха, и я замолкаю, следя за дорогой. Снова накрапывает дождь, и мне уже кажется, что там, в небесной канцелярии, кто-то включает душ, когда я выхожу из дома. Я врубаю магнитолу, и салон машины тут же наполняется криками Шнура «Начинаем отмечать!».

Песня, конечно, новогодняя… но мне так радостно слушать ее в любое время года.

Воскобойников морщится, будто съел таракана, хотя в детстве на спор слопал одного вполне спокойно.

– А ничего другого у тебя нет? – интересуется домашний гений. – Может, лучше в тишине ехать? Башка раскалывается…

– Да вроде Шнур под водочку самое то, – пожимаю я плечами, но музыку выключаю.

– А ты выпила, пока меня ждала? – ехидно интересуется Леха. – Что-то я сразу не понял…

– Ты под препаратами, Воскобойников, – хмыкаю я, въезжая во двор и, видя перекошенное от ярости лицо, поясняю: – Я про наркоз.

– Ну ты стерва, Мансурова! – протяжно ноет Леха и щелкает замком, открывая дверь. Но та не поддается…

– Сейчас отвезу тебя к тете Нине, – угрожаю я, называя его мать, как когда-то в детстве. – Сдам на руки. Пусть волшебные Ксень-Вер-Дан за тобой ухаживают и одновременно проедают плешь. Уже недолго осталось.

– Где? – попадается на крючок Воскобойников и задумчиво ищет на своей башке проплешину, выжранную тремя сестрами и матерью. – Выпусти меня, змея, – бурчит грозно.

– Ты мне надоел, – устало фыркаю я, – вот только из чувства искреннего сострадания… к себе любимой никуда тебя не повезу. Иди к своей Нефертити под бочок.

– Она уехала, – кивает Леха на мое место, – так что можешь поставить тут свою машину, чтобы нам завтра за ней не бегать.

«Что? – хочется заорать мне. – Вот спасибо, дорогой!»

Но я молча киваю и мастерски заезжаю на бордюр. Ставлю Туарежку в небольшой уютный тупичок, как раз под моими окнами.

– Пойдем, горе луковое, – вздыхаю натужно и, собираясь выйти из машины, грозно предупреждаю: – Еще раз назовешь меня стервой или змеей, и я звоню твоим родственницам.

– Больше не буду, – понуро обещает мне Леха. – Но и ты не ругайся больше, моя Кирюшенька, – бормочет он сипло и силится погладить меня по руке.

Меня!!! По руке!!!

«Вот лучше б еще раз назвал стервой», – еле сдерживаюсь я, когда одним словом Воскобойников режет по давним шрамам. Хочу заорать: «Какая я тебе Кирюшенька!» – и стискиваю зубы, чтобы не влепить по мордасам. Но больных, сирых и убогих бить нельзя. Я помню, учила в школе и поэтому с трудом, но сдерживаюсь. Выхожу из машины, стараясь избегать резких движений.

Вдох… Выдох. Полегчало, вроде.

Поднимаясь к себе на второй этаж, на минуту словно забываю о Лешке, пыхтящем мне в спину, и пытаюсь понять, что нужно с вечера подготовить на завтра.

«С утра пораньше – в бассейн», – напоминаю самой себе, распахивая дверь в тамбур, и замираю на секунду. Осматриваю стены и пол, забрызганные кровью. Рано лечь точно не получится. Пока все отмою. Нет, у меня есть, конечно, домработница. Но она приходит строго к девяти, когда я собираюсь на работу, а к тому времени отмыть от моих стен биоматериал нашего доморощенного Ди Каприо уже не удастся. Придется прямо сейчас вооружиться тряпками и химикатами и драить стены до первоначального вида. Или уже с утра пригласить маляров. Но, блин, за что мне этот цирк?

– Не убирай, – заявляет Леха, протискиваясь бочком в тамбур. – Я завтра клининг вызову, они все отмоют…

– Завтра уже закрашивать придется. В темный цвет, – отрезаю я, заходя в свою квартиру, и очень надеюсь, что Лехес воспользуется апартаментами египетской царицы.

Но дверь в соседнюю квартиру оказывается заперта.

– А ключей у меня нет, – вздыхает Алексей. – Пусти переночевать, а?

– С Ромкой свяжись, – велю я и сама понимаю, что сморозила глупость. Сотовый тоже остался в чертогах Нефертити. А обычные стационарные телефоны народ теперь не держит.

– Завтра с утра я ему на работу позвоню, – сообщает Воскобойников и, как ни в чем не бывало, заходит ко мне в квартиру. Здесь тоже будто курицу резали и она без головы носилась по всем комнатам.

– Чувствуй себя как дома, – бурчу я, сразу проходя в кухню и доставая с полки чашки. Включаю чайник, придвигаю в центр стола пакет с выпечкой. – Не стесняйся, – хмуро предлагаю я и сама себя одергиваю.

Кому?! Кому я это говорю, твою мать?!

– Прости, – кидает на ходу Леха без капли раскаяния. – Постели мне где-нибудь на коврике в прихожей, – шутит, включив все свое обаяние. Но у меня давным-давно выработался иммунитет на его шуточки. Будто прививку сделали!

– В гостевой спальне ложись, – коротко замечаю я, доставая из-под раковины ведро для уборки. – Там все постелено.

– Какие мы важные, – кривляется Воскобойников, садясь за стол и по-свойски вытягивая пирожок из пакета.

– Гостевая спальня сейчас – необходимость, а не роскошь, – улыбаюсь я, набирая с помощью специального шланга ведро воды. Добавляю туда белизну, пятновыводитель и усилитель порошка. Все до кучи! Сначала мою квартиру, а потом тамбур. Чем там занимается любимец публики, я не знаю. И честно говоря, даже не интересуюсь. И так все понятно. Выпьет чай, сожрет пирожки, а потом засунет нос в холодильник и спросит жалостливо:

– Шакира, а у тебя совсем ничего нет из еды?

Я прекрасно знаю эти фокусы, поэтому не ведусь. Молча драю стены и пол, да еще себя нахваливаю.

– Кто молодец? Я молодец, – напеваю вполголоса, вспоминая, как все-таки решилась на дорогущие моющиеся обои в прихожей и венецианскую штукатурку в тамбуре. Зато теперь тряпочкой провел, и вуаля! Даже намека нет, что здесь резали поросенка.

– Тебя, наверное, завтра в ментовку вызовут, – замечаю я негромко, вернувшись в кухню.

– Зачем? – искренне удивляется Леха, доедая последний пирожок. Перехватывает мой взгляд и начинает каяться: – Кира, прости! Хочешь, давай еды закажем, а? У тебя все равно в холодильнике пусто. Я посмотрел. Дай телефон, закажу.

– Я собираюсь спать, Леша, – заявляю я негромко, но твердо.

– Поедим, поболтаем, а? Сто лет не виделись, Кира, – прижав к себе больную руку, с жаром восклицает Воскобойников.

– Мне завтра на работу, – замечаю я нейтрально, всем своим видом давая понять, что встречи одноклассников в ночи – не моя стихия.

– Как скажешь, – разводит руками Лешка, обидевшись на полное пренебрежение к его персоне. Он тут же морщится от боли. – Обезболивающее есть, Мансурова? – прижимает руку к груди.

– Конечно, – киваю я и бегом несусь за аптечкой.

«Вот же дура, – тихо бурчу, внезапно остановившись, и обратно возвращаюсь степенным шагом. Протягиваю средство, купленное прошлым летом в Эмиратах.

– Странное снадобье, – рассматривает флакончик и черные таблетки Воскобойников. – У садоводов на рынке покупала? – интересуется небрежно.

– В аптеке, в отделе ядов, – парирую я. – Держу вот, на всякий случай… Спокойной ночи, Леш, – бросаю я и сворачиваю в коридор. Но не успеваю сделать и шага, как крепкий и властный мужчина догоняет меня и прижимает к стене.

– Мансурова, – бубнит он, поправляя мои выбившиеся русые прядки. – Что же мы наделали, Кира… – жарко шепчет мне на ухо. Проводит ладонью по бедру и застывает, пораженный догадкой. – Твою ж мать, Кира, – восклицает в замешательстве. – Ты без трусов, что ли?

– Вот какое тебе дело, Воскобойников? – устало вздыхаю я, отодвигая локтем незадачливого ухажера. – Я же тебя не спрашиваю, почему ты ходишь с хоботом, хвостом и ушами.

Я осторожно высвобождаюсь из Лешиных объятий и, чувствуя, как последние силы капля за каплей покидают меня, валюсь на кровать. Заснуть не удастся, я это точно знаю. Приподнимаюсь на локте и внимательно смотрю по сторонам. Вспоминаю, что в письменном столе, стоящем около окна, кажется, валяются пачка сигарет и зажигалка. На негнущихся ногах снова выхожу в прихожую забрать сумку. Краем глаза замечаю Леху, развалившегося на диване перед телевизором. Воскобойников чешет пузо, щелкает пультом, переключая каналы, и кажется довольным жизнью. Слоновья морда и хобот с ушами его никак не смущают, зато выводят из терпения меня.

– На вот, возьми, – приношу разноцветную махровую простыню. – Прикройся…

– А что такое? – противно вскидывается Леха и самодовольно смеется. – Какие-то мысли навевают мои труселя?

– Ничего нового, – усмехаюсь я. – Спокойной ночи, – говорю равнодушно и величественно отступаю в спальню. Валюсь на кровать, утыкаясь носом в подушку, и уже собираюсь от души пореветь, но тут же понимаю, что ничего не выйдет. Во-первых, из меня слезу не выжмешь, а во-вторых, телефон в сумке начинает кукарекать. Такой рингтон принадлежит только одному человеку – моему шефу. Такой звонок в ночи говорит только об одном. В нашей славной конторе приключилась какая-то ж*па. Потянувшись за сумкой, я выуживаю сотовый с самого ее дна, в который раз мысленно матеря себя за бардак.

– Да, Анатолий Иванович, – бодро заявляю я, откинувшись на подушки, и внутренне готова к новым неприятностям, уже как снежный ком валящимся на мою голову.

– А что у нас с проектом для Пирогова? – рычит в трубку шеф. – Я же тебя просил заняться побыстрее…

– Уже в работе, – вру безбожно. – Завтра с утра покажу наброски.

– Это хорошо, – сменяет гнев на милость Анатоль. – В девять на планерке посмотрю. Покумекаем, что еще можно добавить… А сам Пирогов к двенадцати заявится. Вот не терпится человеку. Но ты у меня молоток, Мансурова. Или как сейчас говорят?

– Понятия не имею, – тихо бурчу я, стараясь поскорее закончить разговор и сесть за работу. Ночь предстоит бессонная, и я в этом не сомневаюсь.

– Лампово, – хохочет старый хрыч.

Анатолю хорошо за шестьдесят, в своем деле он – гений, и, работая с ним бок о бок уже лет семь, я до сих пор многому учусь. Но как же я ненавижу его любовь к молодежному сленгу. Каждое новое выражение он записывает в особую тетрадочку. Потом забывает и переспрашивает. Вот как сейчас. А я злюсь и искренне не понимаю, почему тефтели должны называться митболами, а женщина средних лет – милфой?

Я снова заглядываю в экран телефона. Двадцать три сорок пять.

«Часов до пяти можно поработать и часика два поспать, – решаю я, подскакивая с кровати и включая ноутбук. – Пирогов, вот что тебе неймется? – мысленно обращаюсь я к местному денежному мешку. – Лучше женой займись, а то она у тебя все по студентам шарахается. Совсем от рук отбилась!»

Открыв почту и найдя там письмо от Анатоля, я читаю и вновь перечитываю требования Пирогова. А затем исполняю их в точности.

«Две параллельные прямые должны пересечься? Да не вопрос», – фыркаю я, делая эскизы рекламной кампании. Все равно, это все полетит в корзинку, а сам Пирогов начнет орать гадости, обвиняя нас в непрофессионализме. Но в своем деле я лучшая, поэтому он и пришел ко мне. Они все приходят. Сначала покричат как резаные, а потом, утихнув, начинают есть с рук. Я даже не задумываюсь, что я могу ошибаться. Да и после воцарения Лешки у меня в квартире я что-то плохо соображаю, но делаю в программе наброски и придумываю слоганы, прославляющие чудо-кастрюли, выпускаемые Пироговским заводом. За кухонным скарбом подтянутся карамельки его кондитерской фабрики, а за ними и парк аттракционов, открытый в области на имя жены. За работой я на время забываю о своем госте и, только когда за дверью слышу хорошо поставленный голос Воскобойникова, настороженно прислушиваюсь. Мой ушастый друг топает из комнаты в комнату и что-то декламирует. Ночью в квартире тихо, дикция у Лехи отличная, и я различаю каждое слово:

– … Что кажется и может быть игрою; То, что во мне, правдивей, чем игра; А это все – наряд и мишура.

«Гамлет, что ли?» – морщусь я. Представляю Лехеса, разгуливающего по квартире.

– Офигеть, – шепотом твержу я и, не отрываясь от экрана, закрепляю слои изображений и сохраняю сделанную работу на флешку.

«Завтра будет что показать», – довольно усмехаюсь я, направляясь к постели, но, прежде чем лечь, подхожу к двери и, слегка приоткрыв ее, выглядываю в коридор. Уж больно хочется посмотреть, как человек с хоботом и слоновьими ушами в паху читает Шекспира.