Дезертирство в Красной армии в годы Гражданской войны (по материалам Северо-Запада России)

1.1. Оформление системы борьбы с дезертирством (1918 – весна 1919 г.)

Вначале 1918 г. на развалинах старой армии в условиях развивающейся Гражданской войны и продолжающейся Мировой советская власть приступила к созданию новой армии на основе добровольности. Говоря о Красной армии первых месяцев, необходимо отметить, что «добровольное вступление… не означало, что военнослужащий мог в любое время по собственному желанию оставить военную службу»[132]. Добровольная служба оформлялась подписанием специального обязательства на срок не менее шести месяцев. Декретом ВЦИК от 22 апреля 1918 г. был утвержден текст воинской присяги. Инициатива на местах (например, в Петрограде) по подписанию красноармейцами неких торжественных обещаний была проявлена еще ранее. Данное нововведение рассматривалось как одна из форм «сдерживания военнослужащих от дурных поступков: оставления службы (дезертирства), неисполнения приказов, озорства, мошенничества и т. п.»[133]. С конца марта в петроградских частях пытались уточнить и конкретизировать права и обязанности красноармейцев. В частности, были разработаны «Условия приема и жизни в Красной армии Выборгского района», «Общие обязанности красноармейца», «Условия для вступающих в Эстонский коммунистический батальон», «Обязательство» Особого отряда Красной армии и т. д.

Понятие побега со службы, под которым понималось «самовольное отсутствие свыше пяти дней без всяких на то основательных причин», было раскрыто в декрете «О социалистическом рабоче-крестьянском Красном Флоте» от 14 февраля 1918 г. Предусмотренные декретом наказания соответствовали духу времени: исключение из профессионального союза или демократической организации, а также отдача на общественные работы[134]. Логично, что раньше всего необходимость юридической фиксации данного военного преступления была осознана именно в военно-морском флоте как в традиционно более четко отлаженной, дисциплинированной и консервативной, в силу своей специфики, нежели армия, системе.

Тезис С. П. Оликова о том, что Красная гвардия образца зимы 1917–1918 гг. была «единственной в истории вооруженной силой, которая не знала дезертирства», излишне категоричен – здесь также стоит вести речь только об отсутствии дезертирства массового[135]. В сравнении с армией призывного периода следует также помнить, что количественно бо́льшую долю отнесенных к дезертирам в годы Гражданской войны составили уклоняющиеся от мобилизации, что просто не могло иметь места при добровольческом наборе.

29 мая 1918 г. был издан декрет ВЦИК «О принудительном наборе в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию»[136]. Был сделан шаг, на который, казалось, невозможно было пойти еще в начале 1918 г., когда «жива была еще в памяти старая армия. Живы были еще и ее остатки, которые растекались по всей стране»[137]. Уровень дисциплины в любой армии непосредственно связан с уровнем дезертирства, самовольных отлучек и т. д. Один из пунктов резолюции по докладу Л. Д. Троцкого о создании Красной армии на V съезде Советов 10 июля 1918 г. гласил: «Рабочая и крестьянская Красная Армия должна быть построена на основе железной революционной дисциплины… Хулиганские элементы, которые грабят и насилуют местное население или устраивают мятежи, шкурники, трусы и дезертиры, которые покидают боевые посты, должны караться беспощадно»[138]. Необходимый, по сути, переход к комплектованию Красной армии на основе воинской повинности вызвал естественную волну массового дезертирства, которая к концу 1918 г. стала представлять серьезную опасность для новой власти. Она заключалась не только в ослаблении армии, но и в создании почвы для антисоветских вооруженных выступлений, нарушении работы транспорта, развитии бандитизма, демонстрации безнаказанного нарушения советских декретов.

За 1918 год существенно изменился и классовый характер армии: в добровольческий период большую часть ее составляли рабочие, да и первые мобилизации затронули лишь города. 29 июня 1918 г. был издан декрет СНК о призыве рабочих 1896–1897 гг. рожд., постоянно и временно проживающих в Петрограде и пригородах, а ровно через месяц были призваны рабочие 1893–1897 гг. рожд. всех уездов Петроградской губернии[139]. В августе 1918 г. по Петрограду активно распространялась листовка, в которой, наряду с призывом к матерям, женам и сестрам рабочих «звать» их на призывные пункты, констатировалось, что каждый не явившийся – «враг народа и изменник собственному делу»[140].

Осенью начались массовые призывы крестьян, пришедшиеся как раз на период полевых работ, что также сказалось на уровне уклонения от службы. С этого времени пара «крестьянин-дезертир» стал одним из клише большевистского агитпропа, причем весьма заслуженно. В постановлении, принятом на совещании военных делегатов XI съезда РКП(б) (март – апрель 1922 г.), давалась характеристика Красной армии «…как принудительно собранной живой силы, более чем на ³/₄ состоящей из крестьян», из чего и вытекали ее особенности[141]. Говоря о мобилизационных кампаниях этого периода, главнокомандующий Вооруженными силами республики С. С. Каменев подчеркивал, что на местах призывных списков не имелось, никакой специальной подготовки к призыву не велось, а «просто говорилось – таким-то возрастам идти на войну. Каждый мог скрыть свой возраст, однако шел»[142]. Сложилась объективная ситуация, в которой всех подлежащих призыву привлечь просто не представлялось возможным в силу слабости системы, и потому «брали только тех, кто являлись на сборные пункты»[143]. Видный военный и партийный деятель С. И. Гусев писал об отсутствии реальных рычагов воздействия на население и сельские органы власти: «Вспомните, как проводились первые мобилизации. Митингами, манифестацией, листовками»[144]. Иначе и быть не могло, ведь в начальный период мобилизационного строительства Красной армии «учетные аппараты, не говоря уже про места (где их, зачастую, не было), но даже в центре были поставлены весьма слабо»[145]. Более того, в сборнике «Строительство Красной Армии» под редакцией военного комиссара Всероссийского главного штаба В. Г. Шарманова отмечено, что учет населения, подлежащего призыву, начался только после первых мобилизаций[146]. Л. Д. Троцкий говорил о массовой неявке на призывы среди крестьян в губерниях, удаленных от фронтов, где «учет был плох, призывы не брались всерьез»[147]. Воспитание в народной среде подобной «необязательности» в отношении исполнения законов и «простительности» к нарушителям летом – осенью 1918 г. будет оплачено дорогой ценой при последующих призывах. Это «несерьезное» отношение к мобилизациям – отголосок революционно-анархической вольницы 1917 г. и отсутствие восприятия советской власти как пришедшей всерьез и надолго.

Исследователь В. С. Измозик, анализируя сводки о настроениях на местах, отметил как типичные для 1918 г. сведения о нежелании населения выполнять декрет о мобилизации в Красную армию[148]. На VI съезде Советов Петроградской губернии в январе 1919 г. один из уездных представителей заявил в своем выступлении: «Мобилизованные целых волостей не являлись. Человек 300–400 мобилизованных собираются и попадают под воздействие офицеров и кулаков, происходит вооруженное восстание и приходится подавлять его оружием… У нас есть волости, где на мобилизацию смотрят как на что-то враждебное и стараются разрушить ее»[149]. К концу 1918 г. от мобилизации в Красную армию по Советской России уклонилось 917 250 человек…[150]

Проведение широких мобилизационных кампаний в России неизменно встречало определенное сопротивление того или иного рода со стороны мобилизуемых. Даже говоря о патриотическом подъеме первых месяцев Первой мировой войны, уместно вспомнить о беспорядках и волнениях среди новобранцев. Слова исследователя С. В. Тютюкина об этих событиях вполне ложатся и на рассматриваемый нами период: «Здесь проявилась глубокая, годами копившаяся неприязнь значительной части народа к властям… Ситуация усугублялась привычной для России административной неразберихой, произволом карательных органов, привыкших действовать в основном методом устрашения и подавления»[151].

Меры, применяемые для борьбы с дезертирством во второй половине 1918 г., несмотря на решительность (объявление дезертиров врагами народа и применение массовых расстрелов), не характеризовались организованностью и продуманностью. Анализируя все новые многотысячные наборы в Красную армию и чуть ли не превышавшее их число бежавших и уклонистов, Н. Н. Мовчин сделал любопытный вывод: «пока еще оставались ресурсы для призывов, не было побудительных причин серьезно отнестись к борьбе с дезертирством»[152]. Позднее глава Политуправления Петроградского военного округа К. Г. Аршавский в телеграмме в Псковскую губернскую комиссию по борьбе с дезертирством (далее – ГКД) от 9 января 1920 г. о предстоящей мобилизации 1901 г. рожд. обращал внимание на то, что одной из основных задач на тот период было «приведение в более благоприятное состояние взаимоотношения между числом мобилизованных и числом штыков». Речь шла о необходимости начать, наконец, дорожить каждым призванным, так как «расход человеческого материала чрезвычайно велик», а больших мобилизаций страна уже не в силах была проводить[153].

При отсутствии организованной системы сопротивления дезертирству большая доля ответственности была возложена на партийные структуры. Советский историк В. В. Бритов, конъюнктурно рассказавший в своей монографии об успешном прохождении массовых мобилизаций 1918–1919 гг., все же упомянул, что без «крайнего напряжения» усилий РКП(б) это было бы невозможно[154]. В сентябре 1918 г. Петроградский губернский комитет РКП(б) выработал «Инструкцию партийным коллективам красноармейских частей». Пункты 7 и 8 этой инструкции возлагали на партийные коллективы не только недопущение «утечек» при отправке на фронт, но и борьбу с малодушием бойцов и дезертирством на фронте[155]. Постановлением ЦК РКП(б) от 26 ноября 1918 г. всем членам партии предписывалось «общими энергичными усилиями вызвать скорый перелом в настроении и поведении частей», обратив особое внимание на укрепление дисциплины и на то, чтобы ни одно воинское преступление не осталось безнаказанным[156]. Явственную демонстрацию того, к чему это приводит и на фронте, и в тылу, дал 1917 г.

С лета 1918 г. началось создание системы военно-революционных трибуналов (далее – ВРТ), что логично шло параллельно с первыми крупными призывами в Красную армию, оформлением проблемы массового дезертирства. Первоначально на отдельных участках фронта по личной инициативе комиссаров и командиров возникали разного рода чрезвычайные органы («тройки», трибуналы, военно-полевые суды), которые включились в борьбу с военными преступлениями, в том числе с дезертирством[157]. В беседе с корреспондентом «Северной коммуны» председатель ВРТ при РВСР К. Х. Данишевский так обосновал необходимость создания таких трибуналов: «Вошедшие в состав новой армии бывшие солдаты, пережившие период разложения и демобилизации, принесли с собой склонность к дезертирству и беспричинной панике»[158]. Соответственно, на фронте должна была сложится эффективная и скорая на расправу карательная система, приговоры которой оказали бы отрезвляющее влияние на нестойких бойцов. Простую и меткую мысль высказал Л. Д. Троцкий в феврале 1919 г., отметив, что армия революционной, переменчивой эпохи по сути своей есть «нервная армия, которая живет порывами…» и может дрогнуть, побежать вследствие любых неудач[159].

Практическая борьба с дезертирством в 1918 г. легла во многом на плечи ЧК, но, несмотря на масштабность массового дезертирства (сотни тысяч человек), эта задача была для них третьестепенной. В историографии по исследуемому региону этот вопрос не нашел достойного отражения[160]. По сведеньям М. Я. Лациса, по состоянию на 18 сентября 1918 г. в одной только Новгородской губернии было задержано 11 150 дезертиров[161]. Используя материалы периодической печати, петербургский исследователь И. С. Ратьковский выявил 80 случаев применения высшей меры наказания органами ЧК за дезертирство в 1918 г.[162] На этом этапе подавляющая часть извлеченных дезертиров отправлялась обратно в части, лишь те, чей побег был отягчен уголовными преступлениями, контрреволюционной деятельностью или же совпал с тяжелой военной обстановкой, подлежали суду. Уездные ЧК, имевшие, как правило, весьма слабый кадровый состав, зачастую только усложняли ситуацию с дезертирами, скрывавшимися на селе, неуклюжими или же излишне жестокими действиями провоцировали бело-зеленые восстания. Их упразднение несколько оздоровило отношение власти и населения, способствовало успешности борьбы с дезертирством.

Для борьбы с паникой и дезертирством уже в августе 1918 г. на фронте действовали «специальные конные отряды-десятки», состоящие по преимуществу из коммунистов[163]. Всем начальникам боевых участков Северокавказского военного округа было предписано немедленно сформировать отдельные роты для борьбы с дезертирством. Вскоре за этим последовал приказ: «Выделить при каждом штабе корпуса две контрольные роты для наблюдения в тылу за порядком и задержания дезертиров, к коим применять расстрел»[164]. Л. Д. Троцкий поощрил инициативу командования 5-й армии, где была создана «летучая сотня» для борьбы с дезертирством, и рекомендовал внедрять этот опыт на всех фронтах.

После занятия Красной армией Пскова в ноябре 1918 г. в губернии началась организация особых военизированных подразделений, имевших задачей борьбу с дезертирством, которое здесь зачастую принимало характер вооруженного сопротивления советской власти. В конце 1918 г. по распоряжению Псковского губернского комитета РКП(б) был создан Псковский коммунистический отряд (около 60 штыков). На него были возложены функции «очистки» окрестностей Пскова от дезертиров и белогвардейцев. Подобные формирования были созданы и в других уездах (например, в Островском)[165]. Постепенно в отдельных районах исследуемого региона появлялись не только силовые подразделения, но и временные структуры, организующие и координирующие антидезертирскую деятельность. Так, например, в начале 1919 г. в Луге действовал «Военно-революционный штаб отрядов по усмирению кулацко-белогвардейских мятежей и борьбе с дезертирством»[166].

Приказом председателя РВСР № 44 от 7 октября 1918 г. обязанность задерживать дезертиров и доставлять их в штаб полка или дивизии возлагалась на сельсоветы и комбеды, ответственными за неисполнение считались их председатели. Каждый добровольно сдавшийся властям дезертир, который являлся в штаб дивизии и говорил: «Я дезертир, но клянусь, что дальше буду сражаться честно», – должен был быть прощен и допущен к исполнению «высоких обязанностей» красноармейца[167]. Одновременно тот же приказ грозил расстрелом на месте за любую попытку сопротивления со стороны дезертира.

Постановлением РВСР от 24 октября 1918 г. все меры к розыску скрывшихся красноармейцев должны были принимать окружные военные комиссары и войсковые начальники, «распоряжениями которых формировались воинские части, давшие дезертиров»[168]. По прибытии эшелона с красноармейцами надлежало провести проверку личного состава, выявить «летчиков» и подключить к их поимке окружные военкоматы (далее – ОВК) и войсковых начальников[169]. Приказом РВСР № 283 от 22 ноября 1918 г. все отставшие от следующих на фронт эшелонов должны были предаваться революционному суду как дезертиры. Отмечалось, что они деморализующе воздействуют на красноармейцев и парализуют работу транспорта[170]. В это время, когда потенциальная мобилизационная база большевиков была далеко не исчерпана, на первом месте находилась не проблема недополучения Красной армией боевых единиц, а «побочные» негативные эффекты бегства: перебои в работе железных дорог, удар по авторитету советской власти, создание взрывоопасной ситуации в тылу и т. д.

С самого начала важная роль в деле борьбы с дезертирством отводилась агитации, главным образом силами периодической печати. Признавалось необходимым «…создать среди трудовых масс населения и прежде всего в самой Красной Армии понимание всей преступности дезертирства в тех условиях, в каких находится наша страна, и настроения к дезертирам, нарушающим основной долг граждан Советской республики»[171]. На деле же до января 1919 г. должного внимания этой теме на страницах газет не уделялось.

Проблема дезертирства и уклонения от мобилизации была равно актуальной для всех противоборствующих сторон в Гражданской войне. Важнейшим делом для них было успешное проведение призыва, сокращение дезертирства из армейских рядов; нужно было «заставить новобранцев воевать, а не разбегаться после первого же боя»[172]. В обвинение белым режимам Г. Раковским была брошена следующая фраза: «Крестьянство с необычайной стойкостью и упорством уклонялось от участия в гражданской войне. Суровые репрессии, драконовские приказы о мобилизациях не могли парализовать массового, чуть ли не поголовного, дезертирства из рядов „русской армии“»[173]. По большому счету, приведенное высказывание применимо ко всем вооруженным силам гражданской войны в России, с той лишь разницей, что пятимиллионная боеспособная Красная армия все же состоялась и победила.

Н. Х. Реден обозначил своеобразную обоюдность дезертирства в войне Гражданской – проблему перебежчиков – так: «Массовое дезертирство было нередким явлением. Из-за него Белая армия теряла и приобретала солдат»[174]. А. Ренсом сообщал о полном нежелании сражаться и у красных, и у белых за отсутствием у них осознанных политических и патриотических убеждений. Скудное снабжение влекло за собой массовое дезертирство и переход на сторону врага, из армии которого они вскоре с немалой долей вероятности бежали вновь[175]. Министр общественных работ Северо-Западного правительства Н. Н. Юденича Н. Н. Иванов писал: «Я близко видел гражданскую войну, и мое заключение: народ наш в массе не принял гражданской войны ни красных, ни белых, и участвовал в ней весьма нехотя»[176]. И для Советской России, и для подконтрольных белым территорий равно подходит следующее описание: «длинные вереницы совершенно молодых и здоровых людей тянутся в глубокий тыл, гонимые безотчетным и слепым чувством страха»[177]. Сравнивая численность противоборствующих сил и масштабы дезертирства в них, Р. Пайпс заметил: «Во второй половине 1919-го из рядов Красной Армии дезертировало каждый месяц больше солдат, чем служило во всей Добровольческой армии белых»[178].

Большинство крестьян было готово сражаться с белыми в своих волостях, но не вдалеке от малой родины. Особенно это было характерно для партизанских, добровольческих формирований, которые зачастую набирались в одной деревне. При переброске на другой фронт такие части в буквальном смысле таяли на глазах. «Земляческие» побеги в родную волость были одной из характерных черт войны.

В ответ на естественное дезертирство и уклонение, вызванное и нежеланием воевать, и неприятием большевистской политики в деревне, «требовались как политическая агитация, так и принуждение, порядок, жестко навязанный рождающимся государством»[179]. Острота вопроса требовала максимально быстрого сложения в чрезвычайных условиях практической и теоретической базы борьбы с дезертирством. Тем не менее на III Партийной конференции Совета коммун Северной области (далее – СКСО) 2 декабря 1918 г. основной докладчик по военному вопросу Б. П. Позерн с удовлетворением утверждал: «… мы провели множество мобилизаций, с которыми не справилось бы ни одно хорошо организованное капиталистическое государство. Нам же удалось проделать это лишь благодаря наличию комитетов деревенской бедноты, которые зорко следят за тем, чтобы никто не уклонялся»[180].

Надежда власти на успешность призывной кампании во многом возлагалась именно на комбеды. Так, приказ Новинского волостного военкомата (Тихвинский уезд Череповецкой губернии) от 20 ноября 1918 г. гласил: «Всем комитетам бедноты вменяется в обязанность проверять отпускные билеты-мандаты у солдат, прибывших в отпуск, и, если таковые окажутся без всяких увольнительных документов – немедленно доставлять в волостной комиссариат. За неисполнение… комитеты бедноты подвергаются ответственности по законам военного времени»[181]. Ноябрьское предписание Запольского волостного военкомата (Лужский уезд) местному комбеду по поводу отправки дезертиров содержало следующие практические подробности: «Вторично предписываю вам принять самые строжайшие меры по отправке проживающих в вашем обществе дезертиров, кои до сих пор не отправились в свои части… При ослушании граждан отправиться в часть, прошу в тот же день переписать их фамилии и список представить в военный комиссариат, который вышлет партизан для ареста таковых и отправки в комендатуру в г. Лугу с рапортом как дезертиров»[182].

Принципиально новым шагом стало образование Центральной комиссии по борьбе с дезертирством (далее – ЦКД). В соответствии с постановлением Совета рабоче-крестьянской обороны (далее – СРКО) «О дезертирстве» от 25 декабря 1918 г. (см. Приложение 1) в нее вошли представители Всероссийского главного штаба (далее – ВГШ), Всероссийского бюро военных комиссаров, Народного комиссариата по военным делам[183]. Временный характер данной комиссии особо подчеркивался, что сказалось и на ее официальном первоначальном названии – Центральная временная комиссия по борьбе с дезертирством. Казалось, стоит взяться за данную проблему «всем миром», и такой неотъемлемый спутник царской армии, как дезертирство, будет изжит. Только с созданием ЦКД мы можем говорить о начале оформления организованной и планомерной борьбы с дезертирством. Тем не менее четкая, прозрачная для самих «борцов» понятная система работы так и не была налажена в течение всей Гражданской войны.