Джан — глаза героя

«Управляющий» домом

Джан теперь минуты не мог прожить без Семена Гавриловича.

Вскоре он сам включил в круг своих обязанностей заботу и мелочную опеку надо всем, что, по его разумению, относилось к хозяину, а следовательно, и к нему самому.

Он по-хозяйски присматривал за всем домом, вещами и за всеми проживавшими в доме. И не только охранял, но устанавливал в домашнем быту и на работе свой собственный порядок. За это домашние и сослуживцы Семена Гавриловича начали величать его «Управдомом» и «Комендантом».

С детства Джан не выносил крика, ссор, повышенного тона. Ссоры его бывшей хозяйки с мужем всегда оканчивались побоями ни в чем не повинного щенка. Всякий крик Джан обычно встречал рычанием и лаем и немало вынес в прошлом за это побоев. Теперь же, чувствуя за собой правоту и поддержку могущественного своего покровителя, Джан немедленно появлялся при нарушении тишины и порядка и одним своим грозным видом сразу унимал скандалистов.

Вешать белье на веревку он разрешал всем домашним, но снимать его позволялось только хозяину. Ему, впрочем, позволялось все на свете. Нине же Александровне пришлось выдержать несколько тяжелых столкновений, пока новый «управдом» не согласился предоставить и ей это право.

Со всеми остальными обитателями сердюковской дачи и ближайшими соседями Джан вел настоящую войну.

Соседка-прачка теперь брала стирать и крахмалить белые кители Семена Гавриловича с обязательной оговоркой: «Если этот черт косматый не навяжется».

Обнаружив у нее во дворе хозяйское имущество, пес бесстрашно врывался «во вражеское расположение» и уволакивал домой отбитые трофеи.

Вскоре после тою, как Джан появился в семье Сердюковых, в мире произошли величайшие события. От этих событий зависели судьбы народов, и в жизнь каждого маленького человека они также вносили большие перемены. Война была победоносно закончена. Семьи снова собирались у домашних очагов, и вся страна переходила к мирному восстановительному труду.

Дети, в первые месяцы войны уехавшие от родителей в эвакуацию, почти взрослыми людьми возвращались домой.

В семье Сердюковых были отпразднованы сразу три торжества.

Их дочка Лида окончила медицинский институт и уже работала в госпитале. Возвращалась домой она не одна — муж ее, молодой военный врач, находился за границей в длительной командировке, но с Лидой приехал еще один, совсем новый, член семьи — крошечная Лариска.

Так, задним числом, отметили сразу окончание вуза, свадьбу и рождение внучки.

Джан был очень недоволен таким нашествием родственников. С тревогой и подозрением следил он за выражениями семейной радости. Он решительно не допускал никаких объятий и ласк этой, неизвестной ему, дочери. Пусть она кидается, сколько ей угодно, на мать, но не на его сокровище!.. Аррр-рр!..

Лиду сначала это очень смешило, потом возмутило. Она обиделась, попробовала воевать и даже поплакала от досады, но… с Джаном нельзя было не посчитаться. И она уступила.

Зато Лариска совершенно неожиданно нашла в Джане верного друга. С чисто собачьей чуткостью Джан — первый во всем доме — разобрался в чувствах хозяина и, оценив, насколько дорога ему маленькая внучка, распространил на малютку свои заботы и попечение.

Он дошел до того, что оберегал ее от матери и бабушки, сторожил ее колыбельку и недовольно бурчал, когда кто-нибудь, кроме него и хозяина, осмеливался просовывать нос под кисейные занавески коляски.

Как это обычно бывает с собаками, вместе с обожанием в Джане выросла уверенность в том, что его хозяин не только самое лучшее, но и самое могущественное существо во всем мире.

Нужно было видеть, с какой гордостью и торжеством он выступал с ним рядом!

На общем собрании инвалиды единогласно выбрали Семена Гавриловича председателем профессиональной организации, и он принялся деятельно помогать рождению следующих цехов предприятия.

Вскоре вырос и заработал новый цех, где изготовляли блокноты, записные книжки, тетради, альбомы для рисования. Множество необходимых и полезных вещей изготовлялось руками инвалидов в этом цехе из остатков и обрывков бумаги.

Металлический цех начал вырабатывать скрепки, кнопки, булавки и другие изделия. Для этого использовалась металлическая стружка, а также отходы различных производств.

Вслед за этими тремя цехами и наждачный цех включился в производство.

Отделы Всероссийского общества слепых, пока они не окрепли, получали щедрую помощь от государства, и во всех городах началась работа по устройству труда и быта инвалидов.

Коллектив получил разнообразные станки и машины для высекания и штампования картонных коробочек, стаканчиков, различной посуды и упаковки из картона, из бумажной массы, из стружек, пластмассы и щепы. Станочки для производства сумок из кожи, дерматина и различных подделок под кожу, машинки для штампования кнопок, скрепок, футляров и множества всяких изделий.

Трудовой коллектив все шире разворачивал свою работу. А заказы все прибывали и прибывали.

Тысячи производств заработали после войны с удвоенной и утроенной нагрузкой. Жизнь забила ключом. Многим производствам требовалась тара, изящная и дешевая упаковка. Коробочки, стаканчики, футляры и коробки нужды были и для духов, и пудры, и для лекарств, и для кондитерских товаров, и мороженицам, и под канцелярские принадлежности, и для фотографической промышленности.

Год комбинат закончил с миллионной прибылью.

Решено было не тратить больше денег на аренду дач под мастерские и общежития, а поскорее достраивать комбинат с новыми корпусами цехов, общежитиями, столовой и разными хозяйственными зданиями.

Семен Гаврилович не скучал больше. Он снова чувствовал себя винтиком в огромном механизме общественной стройки.

Он и его верный Джан все больше «отбивались» от дома.

— Забегут, поедят — и снова до вечера нету, — добродушно ворчала Нина Александровна.

Но слишком большая нагрузка, конечно, сказалась на неокрепшем здоровье Семена Гавриловича. Он начал быстро худеть. Головные боли мучили его, как в первый год после контузии.

Вырезая на своем станке углы для картонных коробочек, Семен Гаврилович рассказывал товарищам о международных событиях, о новостях в нашей стране, о достижениях в науке, технике и искусстве.

Под стук высекалки он умел просто и хорошо побеседовать обо всем, что было близко и интересно для каждого советского человека. Он обсуждал с товарищами прочитанное, а если, случалось, чего-нибудь не знал, — обещал справиться, почитать дома и не забывал вернуться к этому в следующий раз.

Однажды во время такой беседы ему стало нехорошо. Врач определил сильное нервное переутомление, и, несмотря на все отнекивания, товарищи настояли на том, чтобы Семен Гаврилович взял отпуск, отдохнул бы и подлечился.

В цехе стало скучнее без рассказов и бесед председателя.

Семен Гаврилович тоже скучал без товарищей и часто навещал мастерские и общежитие.

У Джана сегодня все шло как-то невпопад: утром ему не терпелось побегать, и он утомил хозяина, ведя его слишком быстро.

Джан чувствовал, что хозяин чем-то раздосадован, озабочен. Он не шутит сегодня, не улыбается, не разговаривает с ним.

И собака виновато вглядывалась в его лицо.

В просторных комнатах старинной дачи работали мастера картонажного цеха.

По широким ступеням Джан ввел хозяина через стеклянную галерею в зал. Издали пес услышал мерный стук высекалок и замахал пушистым хвостом, а войдя в двери, дал знать о себе гулким басом: — Гав! Гав!

Высекалки замолкли:

— А-а, Семен Гаврилович! А мы только-только о вас вспоминали.

— Как отдыхаете? Что сказал доктор?

— А мы уже соскучились…

— Что новенького под луною, рассказывайте!..

— Сюда, председатель, сюда!

Здороваясь, Семен Гаврилович снял с Джана шлейку и повесил ее на обычное место. Джан получил разрешение: «Иди погуляй!» — и побежал было в сад, но вдруг вспомнил, что, отпуская, хозяин не погладил его, и тихо вошел снова в комнату.

Станки негромко постукивали.

Люди выполняли обычную работу.

Семен Гаврилович рассказывал о своей поездке в правление Общества и о новой большой работе по району, за которую ему предложили приняться, как только закончится его отпуск.

Общество поручило ему отыскать и познакомиться со слепыми, живущими в этом районе по деревням и колхозам. Семен Гаврилович должен будет постараться привлечь их к строительству комбината и на производство.

Всех решено устроить на работу — и тех, кто потерял зрение на войне, и тех, кто ослеп от несчастных случаев, и слепорожденных. Нужно было учесть всех — и мужчин, и женщин, и стариков, и детей. И не только заработок, для них будут созданы все условия…

— А за границей, читали?… Отец безработный с детьми и с женой бросился с крыши, — отозвался кто-то из мастеров. — Там и зрячие не могут найти заработка.

— Так как же мне не радоваться такому заданию?! — убежденно спросил Семен Гаврилович.

Джан прислушался и ткнулся, как обычно, носом в его ладонь.

— Набегался? Уже?… Что-то мало! Ну, хорошо, песик, принимайся тогда трудиться, — и хозяин, наконец, улыбнулся и погладил собаку по широкой спине.

Джан весело принялся за работу.

— Джан! Перенеси-ка мне заготовки поближе, — показал ему на кучу картона мастер Иван Захарыч Арбузов.

Джан перенес все, что ему было приказано.

— Джан, сюда! На-ка вот, отнеси это вон туда, Федорову, — говорил другой мастер-закройщик, подавая собаке кусок раскроенного картона. Джан в точности выполнял все поручения и морщил от удовольствия губы, чувствуя на спине единственную руку инвалида.

Этих людей — одноруких, одноногих и вовсе без ног, в черных очках и повязках — Джан выделял из общей породы людей. Они были ему как родные. И в общежитии, и в цехах он был их помощником, защитником и любимцем.

То один, то другой мастер подзывал к себе собаку, и Джан охотно обслуживал всех по очереди. Потом ему поручили перетащить из угла в темную кладовую несколько мешков обрезков. На этих же мешках, в тесной кладовочке, он и завалился отдыхать.

Нигде Джан не спал так спокойно, как в своем цехе, в полуденный час.

Монотонный стук станков постепенно стал затихать.

Три сигнала по радио объявили двенадцать часов. Это было время обеденного перерыва.

Джана гладили, тормошили, ласкали, называли его «молодчиной» и «умницей». И у каждого в сверточке с завтраком отыскалась какая-нибудь «премия» для «коменданта».

Мастер Арбузов позвал Семена Гавриловича завтракать вместе.

Они уютно расположились в тени сиреневого куста.

Джан с любезным и заинтересованным видом следил, склонив голову, за тем, как мастер, ловко действуя своим крюком вместо отнятой в полевом госпитале кисти, чистит и крошит в тарелку огурцы и сваренные вкрутую яйца.

— Прошу, прошу! И не подумайте отказываться! — Старший мастер очень гордился заботой о нем семьи, и Семен Гаврилович понимал, каким удовольствием было для слепого и однорукого инвалида показывать эту заботу.

— Ну, так вы же, Иван Захарович, и мой сверточек нате, включите в наш пир! Молодец у вас жинка! Это она, видно, вам наготовила?

— Да, семья у меня замечательная. Обо мне и она, и ребята заботятся, уважают во всем инвалида-отца. А ведь как я боялся! Без руки… Глаз остался один, и в нем мутная пелена, предметов почти не различаю… Обуза, думаю, камнем сяду на шею семье. Хотел только зайти к ним из госпиталя, проститься, повидать всех в последний разок… А потом… сочинить о себе что-нибудь и подальше… без пересадки…

— И что же?…

— Ку-у-ды!.. — счастливо смеясь, махнул рукою мастер, — как повисли на мне… Ни шагу, верите ли, целый месяц от меня не отходили.

Иван Захарович начал рассказывать о семье. Когда Общество слепых прислало ему приглашение на работу, с ним поехала дочка — посмотреть, хорошо ли, удобно ли, не трудно ли будет ему тут работать? Они ни за что не хотели, чтобы он отлучался из дома. Но они понимали, каково ему — старому мастеру, боевому гвардейцу, защитнику Москвы, — чувствовать себя беспомощным, выброшенным за борт жизни, калекой.

Иван Захарович не без труда овладел новым станком. А с тех пор уже дважды повышал установленные нормы.

— А вы помните, как вас привезла к нам жена? Вы тогда, попервоначалу, тоже малость хандрили? А я сразу вас понял. И, помните, сказал: «Это все-таки производство, коллектив! А что дома сидеть — без товарищей и без дела?» Правильно? Так ведь? По-моему вышло? Человек вы, как и я, шибко артельный.

Покончив с обедом, они аккуратно сложили кастрюльку и термос в белую салфетку.

— Каждый день приходят за мною. Обед ровно в полдень приносят. В общежитие ни за что не согласны меня отпустить. «Скучно нам, — говорят, — без вас будет, папаша»… Вот люди!.. — улыбаясь рассказывал мастер. — Ну, и я сам об них обмираю. По две ставки теперь вырабатываю. Дочке новую шубку справили…

Перерыв кончился. Все рабочие снова сошлись у станков.

Обсудив, кто теперь будет вести работу Семена Гавриловича, товарищи с сожалением проводили его до чугунных ворот своей пышной дачи. Сегодня он ничего не успел им рассказать о событиях во всем мире.

— Как-нибудь забегу к вам в общежитие, вечерком, после работы. До свидания, товарищи! Не забудьте же послушать по радио концерт нашего Леонида, — отвечал на их дружеские пожелания Сердюков.

Джан приветливо улыбался и помахивал пышным хвостом. Они зашагали на станцию.