Джек Ричер: Поле смерти

Глава 7

– Так что мне делать? – спросил Хаббл. – Что бы вы сделали на моем месте?

Он смотрел мне в лицо. Ожидая ответа. Что бы я сделал на его месте? Если бы кто-то сказал мне что-либо подобное, эти люди умерли бы. Я бы разорвал их на части. Или еще когда они говорили свою угрозу, или через несколько дней, месяцев, лет. Я бы их выследил и разорвал на части. Но Хаббл так не поступит. У него семья. Три заложника, которые только и ждут, когда их захватят. Уже захваченные. В тот самый момент, когда была сделана угроза.

– Что мне делать? – повторил Хаббл.

Мне стало не по себе. Я должен был что-то ответить. И у меня болел лоб, разбитый в кровь после крепкого удара в лицо Красного. Я подошел к решетке, выглянул в коридор и осмотрел длинные ряды камер. Прислонился к верхней полке. Подумал. Нашел единственный ответ. Но не тот, который хотел услышать Хаббл.

– Ничего, – сказал я. – Вам велели держать язык за зубами, вот и держите его за зубами. Никому ни о чем не говорите. Ни слова.

Хаббл уставился на свои ноги. Уронил голову на руки. Издал стон, наполненный отчаянием. Словно его сокрушило разочарование.

– Я должен с кем-то поговорить, – сказал он. – Я должен выпутаться из этой истории. Я говорю серьезно, я должен выпутаться из этой истории. Я должен с кем-то поговорить.

Я покачал головой:

– Ни в коем случае. Вам велели молчать, вот и молчите. Только так вы останетесь живы. И вы, и ваша семья.

Он поднял взгляд. Его передернуло.

– Происходит нечто очень серьезное, – сказал Хаббл. – И я должен остановить это, если смогу.

Я снова покачал головой. Если люди, делающие подобные угрозы, действительно затеяли что-то крупное, Хабблу их не остановить. Он крупно вляпался, ему никуда не деться. Печально улыбнувшись, я в третий раз покачал головой. Казалось, Хаббл все понял. В конце концов он признал неизбежное. Он снова принялся раскачиваться взад-вперед, уставившись в стену. Широко открытыми глазами. Без золотой оправы красными и беззащитными. Он раскачивался и не говорил ни слова.

Я не мог понять его признания. Хаббл должен был держать язык за зубами. Отрицать всякую связь с убитым. Утверждать, что понятия не имеет, как его телефон попал в ботинок. Утверждать, что понятия не имеет, что такое «pluribus». Тогда его бы отпустили домой.

– Хаббл, – сказал я, – почему вы сделали признание?

Он поднял взгляд. Долго молчал, прежде чем ответить.

– Я ничего не могу вам объяснить. Я и так сказал гораздо больше, чем следовало.

– Я и так знаю гораздо больше, чем мне следовало, – ответил я. – Финли спросил вас про труп и «pluribus», и вы раскололись. Так что мне известно о том, что существует какая-то связь между вами, убитым и этим «pluribus», что бы это ни было.

Хаббл отрешенно посмотрел на меня.

– Финли – это тот чернокожий следователь? – спросил он.

– Да, – подтвердил я. – Финли, старший следователь.

– Он у нас новенький, – сказал Хаббл. – Я его никогда раньше не видел. До него всегда был Грей. Он работал здесь испокон веку, еще с тех пор, как я был совсем маленьким. Вообще-то, знаете, в отделении только один следователь, так что я не понимаю, зачем говорить «старший следователь», когда других, кроме него, нет? Во всем полицейском участке всего восемь человек. Начальник полиции Моррисон, он тоже работает с незапамятных времен, затем дежурный сержант, четыре полицейских в форме, одна женщина и следователь. Грей. Только теперь вместо Грея этот Финли. Новенький. Чернокожий. У нас таких раньше никогда не было. Видите ли, Грей покончил с собой. Повесился на балке в гараже. Кажется, в феврале.

Я слушал, не перебивая. Тюремные разговоры. Помогают скоротать время. В этом их главный смысл. У Хаббла это выходило хорошо. Но мне по-прежнему хотелось получить от него ответ на свой вопрос. У меня болел лоб, и я хотел вымыть его холодной водой. Я хотел прогуляться. Хотел есть. Хотел кофе. Я отключился, а Хаббл продолжал бормотать, рассказывая мне историю Маргрейва.

– О чем вы меня спросили? – вдруг спохватился он.

– Почему вы сознались в убийстве того типа? – повторил я.

Хаббл огляделся вокруг. Затем посмотрел мне в лицо.

– Есть связь, – сказал он. – Больше сейчас ничего нельзя сказать. Детектив рассказал про того человека и упомянул слово «pluribus», и я вздрогнул. Я был поражен. Не мог поверить, что ему известна связь. Затем я понял, что он ничего не знал, но я только что сам ему все выдал. Понимаете? Я сам себя выдал. Выболтал тайну. А делать этого нельзя, из-за угрозы.

Хаббл снова умолк. Вернулись отголоски паники, охватившей его в кабинете Финли. Наконец он снова посмотрел на меня. Глубоко вздохнул.

– Я был вне себя от ужаса, – сказал он. – Но потом следователь сказал мне, что этот человек мертв. Убит выстрелом в голову. Я испугался еще больше, потому что раз они убили его, они могут убить и меня. Честное слово, я не могу вам объяснить почему. Но есть связь, как вы уже сами догадались. Если они расправились с тем человеком, следует ли из этого, что они собираются расправиться и со мной? Мне нужно было все обдумать. Я даже не знал точно, кто убил того человека. Но тут следователь рассказал мне про зверские действия. Он вам об этом говорил?

Я кивнул.

– О побоях? Мало приятного.

– Точно, – подхватил Хаббл. – И это доказывает, что тут замешан тот самый человек, на которого я и подумал. Так что я не на шутку испугался. Я гадал, ищут ли и меня тоже? Или не ищут? Я не знал. Я был в ужасе. Я думал целую вечность. Все это снова и снова крутилось у меня в голове. Следователь начал сходить с ума. Я ничего не говорил, потому что думал. Мне казалось, прошло несколько часов. Я был перепуган, вы понимаете?

Он снова погрузился в молчание. Снова перебирал все в голове. Вероятно, в тысячный раз. Пытаясь определить, правильным ли было принятое им решение.

– И вдруг до меня дошло, что я должен делать, – сказал Хаббл. – Передо мной стояли три проблемы. Если они охотятся и за мной, я должен как-то от них укрыться. Спрятаться, понимаете? Чтобы защитить себя. Но если они за мной не охотятся, я должен молчать, верно? Чтобы защитить жену и детей. Кроме того, с их точки зрения, того человека надо было убить. Три проблемы. Поэтому я сделал признание.

Я не мог проследить за его рассуждениями. В этих объяснениях для меня не было никакого смысла. Я непонимающе посмотрел на Хаббла.

– Три отдельные проблемы, – повторил он. – И я решил сесть в тюрьму. В этом случае, если они за мной охотятся, я буду в безопасности. Потому что они же не смогут добраться до меня здесь, правда? Они на свободе, а я в тюрьме. Вот решение проблемы номер один. Далее наступает самое сложное. Я подумал: если они на самом деле вовсе за мной и не охотятся, то почему бы мне не сесть в тюрьму, но ничего про них не рассказывать? Тогда они подумают, что меня арестовали по ошибке, и поймут, что я ничего не сказал. Поймут, что все в порядке. Это докажет, что мне можно верить. Вроде как подтверждение моей надежности. Доказательство. Если так можно выразиться, проверка делом. Вот решение проблемы номер два. Ну а взяв на себя убийство того человека, я однозначно становлюсь на их сторону. Все равно как приношу клятву верности, правда? И я подумал, что они будут мне признательны за то, что я на время отвлек огонь на себя. Вот и решение проблемы номер три.

Я посмотрел на него. Неудивительно, что в кабинете Финли Хаббл сорок минут молчал и думал как сумасшедший. Три зайца одним выстрелом. Вот куда он целился.

К той части, где он показывал, что ему можно доверять, вопросов не было. Эти люди, кем бы они ни были, обязательно это заметят. Ты побывал в тюрьме и никого не выдал – это тебе обязательно зачтется. Ритуальное причащение. Получай орден почета. Это ты хорошо придумал, Хаббл.

К несчастью, вторая часть была очень сомнительна. Его не достанут здесь, в тюрьме? Да он шутит. На свете нет лучшего места, чем тюрьма, чтобы замочить человека. Известно, где именно он находится, никто не торопит со временем. Найдется масса людей, которые с радостью выполнят заказ. Масса возможностей. И дешево. Сколько будет стоить смертельный удар на улице? Штуку, две штуки? Плюс риск. А в тюрьме смерть человека обойдется заказчику в пачку сигарет. И никакого риска. Потому что никто ничего не заметит. Нет, тюрьму никак нельзя считать безопасным убежищем. Это ты плохо придумал, Хаббл. К тому же в его рассуждениях был еще один изъян.

– А что вы собираетесь делать в понедельник? – спросил я. – Вы вернетесь домой, продолжите заниматься тем, чем занимались раньше. Будете ходить по улицам Маргрейва, или Атланты, или где вы еще ходили. Если за вами охотятся, разве у этих людей не будет возможности?

Хаббл снова начал думать. Как сумасшедший. Раньше он не заглядывал далеко вперед. Вчера его просто охватила слепая паника. Разобраться с настоящим. Неплохой подход. Вот только очень быстро подкатывает будущее, и приходится разбираться и с ним.

– Я просто надеюсь на лучшее, – сказал Хаббл. – Мне почему-то показалось, что если они действительно захотели расправиться со мной, то через какое-то время они бы остыли. Я могу быть для них очень полезным. Надеюсь, они это обязательно поймут. Сейчас ситуация очень напряженная. Но скоро все непременно успокоится. Мне только надо выждать. Но если меня убьют, мне все равно. Я уже перестал бояться. Меня беспокоит только моя семья.

Умолкнув, он пожал плечами. Шумно вздохнул. Неплохой парень. Он не был рожден для того, чтобы стать серьезным преступником. Это подкралось к нему сзади. Засосало так осторожно, что он ничего не заметил. До тех пор, пока не захотел выбраться. Если Хабблу очень повезет, ему не переломают все кости после того, как он будет убит.

– Что известно вашей жене? – спросил я.

Он в ужасе посмотрел на меня:

– Ничего. Совсем ничего. Я ей ничего не говорил. Ни слова. Я не мог. Это моя тайна. Кроме меня, никто ничего не знает.

– Вам придется что-то ей объяснить, – сказал я. – Можно не сомневаться, она обратила внимание, что вас нет дома, вы не чистите бассейн – или чем еще вы занимаетесь по выходным?

Я просто попробовал хоть как-то его развеселить, но у меня ничего не получилось. Хаббл умолк. Снова расстроился при мысли о дворе своего дома, купающемся в лучах осеннего солнца. Его жена сейчас, наверное, суетится вокруг розовых кустов. Дети играют с громкими криками. Быть может, у них есть собака. И гараж на три машины, где стоят европейские седаны, ждущие, когда их окатят водой из шланга. Над дверью баскетбольное кольцо, ожидающее, когда у девятилетнего мальчишки хватит сил закинуть в него тяжелый мяч. Над крыльцом флаг. Первые опавшие листья, которые надо сметать. Семейная жизнь по субботам. Но в эту субботу Хабблу придется ее пропустить.

– Надеюсь, она решит, что произошла какая-то ошибка, – наконец сказал Хаббл. – А может быть, ей все скажут – не знаю. Мы близко знакомы с одним из полицейских. С Дуайтом Стивенсоном. Мой брат женат на сестре его жены. Не знаю, что он ей скажет. Думаю, я со всем разберусь в понедельник. Скажу, произошла какая-то страшная ошибка. Жена мне поверит. Всем известно, что время от времени случаются ошибки.

Он рассуждал вслух.

– Хаббл, – сказал я. – Чем так провинился перед ними тот высокий тип, что ему прострелили голову?

Встав, он прислонился к стене. Поставил ногу на край стального унитаза. Посмотрел на меня. Ничего не ответил. Теперь настал черед задать главный вопрос:

– Ну хорошо, чем провинились перед ними вы, раз вам грозит выстрел в голову?

Хаббл молчал. Тишина в нашей камере стала просто жуткой. Я тоже решил помолчать немного. Просто не мог придумать, что еще сказать. Хаббл принялся постукивать ботинком по металлическому унитазу. Дребезжащий ритм, чем-то напоминающий импровизации Бо Дидли.

– Вы когда-нибудь слышали о Слепом Блейке? – вдруг спросил я.

Перестав стучать, Хаббл посмотрел на меня.

– О ком? – тупо переспросил он.

– Не важно, – сказал я. – Я пойду искать уборную. Мне нужно положить мокрое полотенце на голову. Рана болит.

– Неудивительно, – сказал Хаббл. – Я пойду с вами.

Он очень боялся остаться один, что было вполне понятно. На эти выходные я должен был стать его нянькой. Впрочем, у меня все равно не было других планов.

Мы прошли мимо ряда камер до площадки в конце коридора. Я увидел дверь пожарного выхода, через которую Спиви привел нас вчера вечером. За ней была выложенная кафелем туалетная комната. На стене висели часы. Времени было уже около полудня. Я никогда не мог понять, зачем нужны часы в тюрьмах. Зачем вести счет часам и минутам, когда заключенные отмеряют время годами и десятилетиями?

В туалетной комнате стояли плотной кучкой люди. Я протиснулся сквозь толпу, Хаббл проследовал за мной. Это было просторное квадратное помещение. В воздухе стоял сильный запах дезинфицирующих средств. В одной из стен дверь. Слева ряд открытых душевых кабинок. Сзади ряд туалетных кабинок. Открытых спереди, разделенных перегородками высотой по пояс. Справа раковины. Вся жизнь на глазах у общества. Ничего страшного, если ты всю жизнь провел в армии, но Хабблу было не по себе. Он привык совсем к другому.

Вся фурнитура металлическая. То, что должно было быть из фаянса, здесь из нержавеющей стали. В целях безопасности. Из разбитой фаянсовой раковины получаются довольно острые осколки. А осколок приличного размера может стать хорошим оружием. По этой же причине зеркала над раковинами были из полированной стали. Довольно мутные, но со своей целью справляются. Свое отражение в них увидишь, но разбить такое зеркало и проткнуть кого-нибудь осколком нельзя.

Подойдя к раковине, я открыл холодную воду. Отмотал большой кусок бумажного полотенца и намочил его. Прижал к ушибленному лбу. Хаббл стоял рядом. Подержав холодное полотенце у лба, я выбросил его и отмотал новый кусок. У меня по лицу текла вода. Мне было приятно. Ничего серьезного не случилось. На лбу нет мяса, только кость, прикрытая кожей. Поранить практически нечего, а кость не сломаешь. Идеальная дуга, самая прочная форма в природе. Вот почему я предпочитаю ничего не бить руками. Руки очень хрупкие. В них множество мелких костей и сухожилий. Удар такой силы, какая понадобилась бы, чтобы уложить Красного, изуродовал бы заодно и мою руку, и я отправился бы в госпиталь вместе с ним. Особого смысла в этом нет.

Промокнув насухо лицо, я склонился к стальному зеркалу, изучая полученные повреждения. Ничего серьезного. Я расчесал волосы пятерней. Прислонившись к раковине, я почувствовал в кармане солнцезащитные очки. Боевой трофей. Достав очки, я нацепил их на нос. Посмотрел на свое мутное отражение.

Крутясь перед стальным зеркалом, я увидел за спиной какое-то оживление. Хаббл предостерегающе меня окликнул, и я обернулся. Солнцезащитные очки приглушали яркий свет. В туалетную комнату вошли пятеро белых парней. Они были похожи на тех, кто разъезжает в кожаных куртках на мотоциклах. Оранжевая форма, естественно; оторванные рукава, но с аксессуарами из черной кожи. Фуражки, ремни, перчатки без пальцев. Длинные бороды. Все пятеро были массивными, широкоплечими, с толстым слоем твердого, вязкого жира, очень похожего на мышцы, но и только. У всех пятерых лица и руки украшены грубой татуировкой. Свастики. На щеках под глазами и на лбу. Арийское братство. Белая тюремная банда.

Как только пятерка появилась в туалете, все остальные поспешили к двери. А тех, кто не понял, схватили за шкирку и выкинули в коридор. В том числе голых намыленных ребят из душевых кабинок. Через считаные секунды просторное помещение опустело. Остались только пятеро рокеров, Хаббл и я. Рокеры рассредоточились веером, обступив нас. Это были здоровенные отвратительные ребята. Свастики были грубо нацарапаны на лицах. И замазаны чернилами.

Я предположил, что они пришли меня вербовать. Узнав каким-то образом, что я завалил Красного. Решили привлечь мою сомнительную репутацию на свою сторону. Превратить меня в кумира белого братства. Но я ошибся. Мое предположение оказалось в корне неверным. Поэтому меня застали врасплох. Средний из пятерых несколько раз перевел взгляд с меня на Хаббла и обратно. Наконец его глаза, моргнув, остановились на мне.

– Отлично, вот он, – сказал рокер, глядя прямо на меня.

Одновременно произошли две вещи. Двое крайних верзил схватили Хаббла и потащили его к двери. А главный ткнул мне в лицо своим огромным кулачищем. Я увидел удар слишком поздно. Уклонился влево, и кулак попал мне в плечо. От удара меня развернуло. Тотчас же меня схватили сзади за горло. Две громадные руки стиснули мою шею. Начали душить. Главный приготовился ударить меня в живот. Если бы удар достиг цели, меня можно было бы считать покойником. Это я знал точно. Поэтому я откинулся назад и лягнул главного в пах. Врезал ему по яйцам так, словно собирался пробить через весь футбольный стадион. Качественный ботинок-оксфорд попал куда нужно. Твердый рант обрушился главному в промежность тупым топором.

Меня крепко сдавили за плечи. Я напряг шею, чтобы помешать душителю. Он знал свое дело. Я чувствовал, что проигрываю. Поэтому я нащупал его руки и сломал ему мизинцы. Треск выворачиваемых суставов у самых ушей оглушил меня. Затем я сломал ему безымянные пальцы. Опять громкий треск. Как будто кто-то разрывал курицу. Напавший сзади меня отпустил.

В дело вступил третий рокер. Он представлял собой сплошную гору сала, одетую массивными слоями мяса. Как броней. Ударить его некуда. Верзила молотил меня короткими ударами в руку и грудь. Я оказался зажат между двумя раковинами. Гора сала наступала. Ударить его некуда. Только в глаза. Я ткнул большим пальцем ему в правый глаз. Согнув остальные пальцы, засунул их в ухо и нажал что есть силы. Выдавил ногтем большого пальца глазное яблоко вбок. Просунул палец дальше. Глаз почти вывалился из орбиты. Закричав, верзила схватил меня за запястье. Я продолжал давить.

Главный поднялся на колено. Я с размаха ударил его ногой в лицо. Промахнулся. Попал вместо этого ему в шею. Переломил трахею. Главарь повалился на пол. Я протянул второй большой палец к левому глазу горы сала. Промахнулся. Я не ослаблял давления на правый глаз. Это все равно что мять окровавленную вырезку. Верзила рухнул. Я оторвался от стены. Рокер со сломанными пальцами бросился к двери. Тот, у кого вывалился глаз, лежал на полу и громко вопил. Главарь судорожно кашлял, пытаясь дышать через перебитую трахею.

Меня снова схватили сзади. Я попытался вырваться. Один из дружков Красного. Нет, двое. У меня уже начала кружиться голова. Теперь мне точно не выстоять. Но негры просто схватили меня и потащили к двери. В коридоре завыли сирены.

– Убирайся отсюда, живо, – крикнули негры, перекрывая рев сирен. – Это наша работа. Понял? Это сделали мы. Черные. Мы берем все на себя.

Они швырнули меня в толпу. Я все понял. Негры скажут, что это их рук дело. Не потому, что они хотят снять вину с меня. Они хотят приписать всю заслугу себе. Расовая победа.

Я отыскал взглядом в толпе Хаббла. Увидел охранников. Увидел Спиви. Я схватил Хаббла, и мы побежали в свою камеру. Выли сирены. Через дверь в коридор один за другим вбегали охранники. Я разглядел ружья и дубинки. Застучали кованые сапоги. Раздались крики. Сирены. Мы добежали до камеры. Завалились внутрь. Я задыхался, у меня кружилась голова. Меня здорово избили. Сирены были оглушительными. Я не мог говорить. Плеснул себе в лицо холодной водой. Солнцезащитные очки исчезли. Должно быть, упали.

Я услышал за дверью крик. Обернувшись, я увидел Спиви. Он кричал, приказывая нам выходить. Вбежал в камеру. Я сгреб с койки свое пальто. Спиви схватил Хаббла за локоть. Затем схватил и меня, потащил нас к выходу. Криками заставляя нас бежать. Надрывались сирены. Спиви дотащил нас до двери пожарного выхода, откуда появились охранники. Втолкнул внутрь, и мы побежали вверх по лестнице. Все выше и выше. Легкие у меня горели. На лестнице наверху последнего пролета была нарисована большая цифра шесть. Мы ворвались в эту дверь. Спиви протащил нас мимо ряда камер. Втолкнул в пустую камеру и захлопнул за нами дверь-решетку. Громко щелкнул замок. Спиви убежал. Упав на кровать, я крепко зажмурился.

Когда я снова открыл глаза, Хаббл сидел на койке и смотрел на меня. Мы находились в просторной камере. Наверное, вдвое шире той, где мы были до этого. Две отдельные койки, друг напротив друга. Раковина, унитаз. Одна стена из стальных прутьев. Все светлее и чище. Здесь было очень тихо. Пахло гораздо приятнее. Это был этаж для подследственных. Этаж номер шесть. Тот этаж, где мы должны были находиться с самого начала.

– Черт побери, что там с вами случилось? – спросил Хаббл.

Я пожал плечами. В коридоре появилась тележка с обедом. Ее катил белый старик. Не охранник, а какой-то работник. Он был чем-то похож на стюарда на океанском лайнере. Старик просунул поднос в щель между прутьями. Накрытые тарелки, бумажные стаканчики, термос. Мы поели, сидя на койках. Затем я прошелся по камере. Потряс решетчатую дверь. Она была заперта. На шестом этаже было спокойно и тихо. Просторная чистая камера. Отдельные койки. Зеркало. Полотенца. Здесь я чувствовал себя гораздо лучше.

Сложив пустые тарелки на поднос, Хаббл просунул его под дверь в коридор. Затем лег на свою койку. Засунул руки под голову. Уставился в потолок. Занялся ничегонеделанием. Я последовал его примеру. Но только мои мысли напряженно работали. Потому что арийские братья определенно выбрали меня не случайно. Они очень тщательно осмотрели нас обоих и остановили свой выбор на мне. После чего попытались меня задушить.

Они бы меня убили. Если бы не одно обстоятельство. Тот тип, что схватил меня за горло, совершил ошибку. Он напал на меня сзади, что было в его пользу, и он был достаточно сильный и высокий. Но он не сжал пальцы. Душить лучше всего, обхватив шею сзади большими пальцами, при этом согнув остальные. Давить надо костяшками, а не кончиками. Этот тип оставил пальцы распрямленными. Поэтому я смог их схватить и выломать. Его ошибка спасла мне жизнь. Тут нет никаких сомнений. А как только он был нейтрализован, я остался один против двоих. А к такому соотношению сил мне было не привыкать.

И тем не менее это была явная попытка со мной расправиться. Арийцы пришли, выбрали меня, попытались убить. А Спиви совершенно случайно оказался в коридоре. Это он все подстроил. Он нанял арийцев, чтобы те меня убили. Организовал нападение, а сам ждал рядом, чтобы прибежать и обнаружить меня уже мертвым.

И он задумал это еще вчера вечером, до десяти часов. Это было очевидно. Вот почему он отвел нас не на тот этаж. На третий, а не на шестой. На этаж осужденных, а не на этаж подследственных. Все знали, что мы должны быть на этаже подследственных. Это четко дали понять те двое охранников, что нас принимали. Это было написано в потрепанной папке. Но в десять часов вечера Спиви отвел нас на третий этаж, где, как он надеялся, меня убьют. Он приказал арийцам напасть на следующий день в полдень. Сам он в это время ждал в коридоре, готовый ворваться в туалет и увидеть мой труп на кафельном полу.

Но весь его замысел расстроился. Меня не убили. Арийское братство потерпело поражение. Банда Красного воспользовалась подвернувшимся случаем. На этаже начались беспорядки. Запахло бунтом. Спиви испугался. Нажал сигнал тревоги и вызвал специальное подразделение. Поспешно забрал нас с третьего этажа и оттащил на шестой. Оставил нас здесь. Согласно бумагам, именно на шестом этаже мы и находились со вчерашнего вечера.

Очень аккуратный отход на запасные позиции. Причем я теперь мог не опасаться любых расследований. Спиви выбрал вариант, гласивший, что нас никогда не было на третьем этаже. Теперь у него на руках двое с тяжелыми телесными повреждениями, возможно, даже один труп. Очень вероятно, что главарь арийцев умер от удушья. Спиви знает, что это моих рук дело. Но он не может сказать ни слова. Потому что, согласно его собственным бумагам, меня не было на третьем этаже.

Я лежал на кровати, уставившись в бетонный потолок. Приходил в себя. План Спиви был мне ясен. Никаких сомнений. И отход на запасные позиции был тоже понятен. План, не доведенный до конца и аккуратно завершенный в аварийном порядке. Но почему? Этого я не понимал. Предположим, душитель согнул бы пальцы. Тогда арийцы справились бы со мной. Я превратился бы в труп. Валялся бы на полу туалета с высунутым изо рта распухшим языком. Ворвавшийся Спиви обнаружил бы меня в таком виде. Но почему? Чем объяснялись поступки Спиви? Что он имел против меня? Я никогда раньше его не видел. Никогда даже рядом не был с его чертовой тюрьмой. Так почему он составил такой тщательный план, чтобы меня прикончить? На этот счет у меня не было никаких предположений.