Джек Восьмеркин американец

Джек пришел в себя на четвертый день после операции.

На этот раз он прежде всего спросил о Татьяне. Докторша ответила ему что-то неопределенное. Джек сейчас же попытался соскочить с постели. Он заявил, что пойдет в коммуну и наведет справки сам. Докторша уложила его с помощью сиделки.

Джек заволновался, почувствовал страшную слабость, впал в забытье.

Когда он снова пришел в себя, он увидел, что рядом с его кроватью на табуретке сидит Пелагея. Он не сразу узнал ее. Старуха была в белом халате, в черном платке, и лицо ее сильно изменилось за последние дни.

– Татьяна жива? – спросил Джек.

– Похоронили в четверг в саду, – ответила Пелагея просто, по-крестьянски. – Попа не было. Зато народу собралось!.

Джек закрыл глаза, и по лицу его побежали слезы.

– Яшенька, – зашептала Пелагея горько. – Говорила я тебе, что не рука на помещице жениться. Не послушал ты меня, вот и вышло…

– Эх!. При чем здесь помещица, мать?

– Яшенька, – продолжала Пелагея. – Ведь это она тебя погубила, она. Докторица правлению сказала, что не будешь ты жить.

– Это мы еще посмотрим, – сказал Джек слабо, но с задором. – А почему ты говоришь, что Татьяна виновата?

– Так ведь она на сторону Скороходова стала. И меня в грех ввела. Уговорила в Чижи слетать, предупредить Пал

Палыча, что коммуна его ночью выселить хочет. Я сдуру пошла, думала, что зла от этого никакого не будет, одно добро. А он, пес, не болен был, а притворялся. Мне виду не подал, все стонал, а ночью пришел с ружьем и начал палить. В городе сознался, что хотел коммуну сжечь, а тебя застрелить. Думал, что это ты его выселить настоял. Во злость-то какая! Никому я об этом не говорила – ни Катьке, никому. Тебе первому сказала, чтоб легче помирать было.

Пелагея сдвинула платок на лицо и заплакала. Джек лежал с закрытыми глазами, и Пелагея уже думала, что он умер.

– Так, значит, это старик Скороходов стрелял? – вдруг спросил он, не открывая глаз.

– Он, враг. Из чурасовского ружья.

– Один был?

– Говорит, с Петром. Все на него теперь валит. И

станцию, говорит, Петр поджег.

– А Петра поймали?

– Убег. И в городе его искали, и в лесу – нигде нетути.

– А как же артель их теперь?

– С козловской сливается. Одна артель теперь в Чижах будет – «Правильный путь». А в правлении Козлов, Советкин и Зерцалов председателем.

Джек задавал вопросы все тише и тише и, наконец, умолк совсем. В это время в коридоре послышались голоса.

Фельдшерица не пускала кого-то в палату, говорила, что халатов не хватает.

Джек встрепенулся.

– Поди, мать, – сказал он громко, – отдай свой халат, а сама ступай в коммуну и все с глазу на глаз Николке Чурасову расскажи.

– А мне ничего за это не будет?

– Увидим.

Пелагея, громко стуча сапогами, вышла из палаты.

Дверь закрылась за ней. Джек с трудом повернул голову и ждал нового посетителя.

Он не сразу узнал гостя, не ожидал увидеть его. В белом халате, важный и торжественный, в палату вошел Егор

Летний. В руках он держал толстую красную книгу в коленкоровом переплете.

– Такие-то дела, Яша, – сказал Летний, усаживаясь на табуретку. – Горе большое, что и говорить. Но ничего не поделаешь. Трудное дело мы с тобой затеяли, братец, – мир перестроить. Однако, думаю, осилим. – И писатель погладил Джека по голове. – Тебе редактор привет посылает,

– продолжал он. – Говорил, что, если нужда в чем есть, газета поможет!

Джек ответил едва слышно:

– Нам артезиан в первую очередь нужен. За чистоту пора приниматься.

– Что ж, артезиан так артезиан. Думаю, что он согласится. А тебе я, по твоему поручению, политграмоту купил.

Самую толстую, какая есть. Тут обо всем прочтешь: и о крестовых походах, и об Америке, и о коммунизме.

– А о коммунах есть?

– И о коммунах. На всякий вопрос – ответ.

Джек задумался.

– Егор Митрофанович, – сказал он немного погодя, сильно волнуясь. – А есть в политграмоте объяснение, почему у нас все так плохо вышло?

– Это, Яша, и без книжки понятно. Трудно коммуны строить. Надо, чтоб народ поднялся до них, чтоб все условия были. А вот вы построили хозяйство, отгородились от всех проволокой, про жизнь-то окрестную и забыли. Вот и случилось. Предупреждали мы тогда тебя в Москве, да не послушал ты, значит.

Джек сделал гримасу.

– Не в том дело, Егор Митрофанович. Вы еще всего не знаете. Ведь это Татьяна все натворила. Послала Скороходову известие, что мы его выселить хотим. Пожалела его.

А он ее первую застрелил, да и меня вот тоже. В меня и целился. Эх, сделал я ошибку, что на помещице женился! А

может, и в том виноват, что не сумел ее переделать. – Джек закрыл глаза, потом вдруг тревожно заворочался.

– Чего ты? – спросил Летний. – Иль тебе чего-нибудь хочется?

– Жить хочется, Егор Митрофанович. А дышать вот трудно.

– Будешь жить! – произнес Летний уверенно, как будто он был замечательный врач. – Будешь жить, ручаюсь…

– Хорошо бы. Только неужели все наши труды напрасны были? Неужели по неправильному пути шли?

Неужели «Новая Америка» для строительства социализма не пригодится?

– Пригодится, Яша. Вот попомни мое слово – пригодится. А пока спи.

«Новая Америка» пригодилась

Примерно через восемнадцать месяцев, весной 1931 года, в Москву от коммуны «Новая Америка» был командирован Чарльз Ифкин.

К этому времени Чарли хорошо выучился говорить по-русски, и правление не побоялось дать ему поручения.

Кроме того, Чарли должен был побывать в Москве, чтобы оформить свой переход в союзное подданство.

Остановился Чарли у Егора Летнего, и писатель с большим удовольствием начал водить американца по театрам, музеям и выставкам. В начале апреля Чарли стал уже было собираться домой, как вдруг неожиданно почувствовал себя плохо. У него сильно поднялась температура. Три дня он пролежал в комнате Летнего на диване, а затем его перевезли в больницу. Там выяснилось, что у

Чарли воспаление легких в очень серьезной форме. Чарли не поверил в серьезную форму, начал нервничать и сказал по секрету Летнему, что думает бежать из больницы. Писатель запретил ему болтать об этом, написал обстоятельное письмо в коммуну, а закупки Чарли – книги, семена, инструменты – выслал посылкой.

В письме Летний просил Джека не волновать Чарли известиями из коммуны, но писать все-таки почаще, потому что без писем Чарли изведется.

Больница, куда попал Чарли, была бесплатная. Американец не переживал тех мук, какие в свое время испытал

Джек в американской больнице. Его беспокоило другое. Он знал, что в коммуне с весны будут работать пять тракторов, работать день и ночь, иначе не удастся засеять корм на триста коров, которые стояли теперь в Чижах и «Новой

Америке». Должна была производиться пахота и на лошадях, так как поля «Новой Америки» за последний год значительно увеличились. В общей сложности надо было поднять не меньше шестисот гектаров. И вот теперь Чарли,

лежа в постели с высокой температурой, видел во сне разные небылицы и просыпался в ужасе. Днем, когда температура падала, он объяснял сиделке, что в СССР мало машин и что пахота в коммуне обязательно сорвется, если из строя выйдет хоть один трактор. Конечно, при коммуне имеется маленькая мастерская, но он, заведующий этой мастерской, дезертировал, а без него ремонт проходит туго.

И он смотрел умоляющими глазами на сиделку и просил ее уменьшить ему в листке температуру, чтобы врачи его выписали поскорей.

Да, Чарли страшно волновался в больнице и вел себя, как мальчишка. Может быть, отчасти поэтому болезнь его протекала так тяжело.

А из коммуны шли утешительные вести. Джек прислал четыре открытки в больницу, и из этих открыток Чарли узнал, что горевать и волноваться нечего. В последней открытке Джек поздравил приятеля с выздоровлением и не удержался приписать на полях, что в коммуне есть неожиданные и приятные новости. Чарли любил новости, но здесь, в отдалении, известие взволновало его сильнее, чем следует, тем более что подробностей Джек не написал. И

Чарли начал с новой силой приставать к доктору с просьбой о выписке из больницы.

Но прошел апрель и половина мая, а доктор все отрицательно покачивал головой и блистал своими золотыми очками при этом. Он убедительно просил Чарли не волноваться и даже приносил ему газеты с сообщениями, что весна в Союзе поздняя в этом году и что пахота тоже запаздывает. Но Чарли возражал на это, что при поздней весне пахоту надо произвести особенно энергично и что каждый человек сейчас дорог деревне.

Наконец двадцатого мая доктор заявил, что с завтрашнего дня американец может считать себя выздоровевшим.

Чарли сейчас же позвонил по телефону Егору Летнему, просил его раздобыть билет на завтра и уведомить Джека о высылке лошади.

Двадцать первого вечером Чарли уехал из Москвы.

В пути ему пришлось поволноваться еще немного.

Трудно было думать о чем-нибудь, кроме пахоты. По обе стороны полотна лошади и машины трудились над полями, сев был в разгаре. И Чарли из окна вагона целыми часами имел возможность видеть, что все-таки к работе он опаздывает.

Подъезжая к своей станции, Чарли за километр высунулся из окна, чтобы хорошенько рассмотреть знакомые места. Может быть, на дороге он увидит телегу из коммуны? На автомобиль он не рассчитывал. Он знал, какие ужасные дороги бывают весной и, конечно, Джек не станет гонять машину по грязным колдобинам.

Вот наконец и станция выплывает из-за поворота. Паровоз дает протяжный гудок, и лес отвечает ему в тон гудком послабее. Чарли с чемоданом уже стоит на площадке вагона. Он пытается рассмотреть лошадь коммуны у станции, ведь он отлично знает всех лошадей. Но знакомой подводы не видно. Зато рядом с крестьянскими лошадьми стоит какой-то грузовичок, на нем керосиновые бочки. Что это за грузовичок в здешних местах? Не есть ли это приятная новость, на которую намекал Джек в открытке? И

Чарли почувствовал, что после двухмесячного отсутствия он подъезжает к коммуне с бо?льшим интересом, чем тогда, давно, когда он приехал из Америки.

Поезд подошел к станции. Много баб в разноцветных платках и сияющий Джек со своими золотыми зубами.

Чарли закричал с площадки вагона:

– Я здесь, Джек! – и прокатил мимо, так как вагон его был первым от паровоза.

Когда Чарли выскочил на платформу со своим черным чемоданом, Джек уже подбегал к нему. Они обнялись, прослезились.

– И дернуло тебя заболеть в такую пору, – буркнул

Джек и взял чемодан. – Идем скорей!

– И не говори, – ответил Чарли. – Хворать в пахоту я считаю двойной болезнью. Уж и перемучился я!

Они быстро прошли по дороге за станцию, и Джек потащил Чарли прямо к грузовичку.

– Ого! – сказал Чарли. – Так, значит, это наша машина?

Я увидел ее еще из вагона. Откуда она, старик?

– Я расскажу тебе обо всем доро?гой, – ответил Джек, усаживаясь за руль.

Чарли оглядел грузовик со всех сторон и сказал сквозь зубы:

– Не пойму одного: как ты сумел провести машину и не забрызгать ее грязью? Ведь я представлял себе нашу дорогу сейчас и был убежден, что авто застрянет. А грузовичок, можно сказать, чистехонек.

– Я же говорю тебе, старик, что у нас много новостей, –

ответил Джек с легким раздражением. – Неужели не можешь потерпеть две минуты? Сейчас поедем, и все узнаешь.

Чарли засмеялся, предвкушая удовольствие, и уселся на подушку сиденья.

– Что же, новости касаются и дороги от станции до коммуны? – спросил он ехидно.

– Да, касаются и дороги.

Джек перевел рычаги. Машина пошла.

– Ну, рассказывай скорей! – закричал Чарли. – А то я подохну от любопытства.

– Не знаю даже, с чего начать, – заговорил Джек неуверенно. – Придется, пожалуй, с философии. Ты знаешь, старик, что в Советской стране все находится в движении.

Здесь мы не держимся за старое, а наоборот, идем все время вперед и не жалеем вчерашнего дня.

– Да, я это знаю. Без изменения остаются только дороги,

– вставил Чарли.

Он сказал эту фразу и сейчас же замолчал. Наклонился из окна над дорогой и начал рассматривать ее с большим вниманием. В ровном ходе автомобиля он почувствовал что-то новое. Уж он ли не знал здесь каждого поворота и выбоины!

– Кажется, я ошибся немного насчет дороги, – наконец сказал он смущенно. – Что-то тут делали без меня и по дорожной части. Подсыпали щебнем да, кажется, прошлись и трамбовкой. Вот о каком сюрпризе писал ты мне, старик! Ну, да говори же, Джек, в чем дело?

– Ну, ремонтировали мы немного дорогу, и все, – ответил Джек деланно равнодушным тоном. – Без этого нельзя было обойтись. Ведь движение-то увеличилось раз в десять.

– Ну уж и в десять? – неуверенно усомнился Чарли. –

Чего бы ему увеличиваться в десять раз?

– У нас произошли большие изменения в организации хозяйства, Чарли. Все колхозы в окрестностях решили соединиться для пахоты. Образовалось и много новых за эту весну. Середняки здорово расшевелились. Ну, ты сам понимаешь, это отразилось и на движении.

– Ясное дело. И мы, конечно, вошли?

– Ну да.

– И большой клок земли получился в общей сложности?

– Порядочный. Если считать на американские меры, то около сорока…

Машину сильно качнуло в этот момент. Джек оглянулся:

– Ишь ты, выбоина!

– Чего около сорока, старик? – закричал Чарли.

– Около сорока тысяч акров, хотел я сказать.

Чарли неопределенно хмыкнул:

– Да… ничего себе хозяйство! И в Америке не много таких. Но, между нами говоря, дружище, я не приветствую этого соединения. Ведь с ума сойти можно, прежде чем осилишь посев на таком кусочке. Конечно, попробовать следует, но, прямо говорю, трудное дело. Телефонов нет, дороги неважные. Я думаю, не родился еще человек, который мог бы к сроку закончить сев на таком куске при наших условиях.

Джек промолчал.

– А верно, – продолжал Чарли, – кто же будет председателем такого огромного объединения?

– Да, собственно, предложили мне, – ответил Джек тихо, как будто стесняясь.

– Ну, и ты, конечно, отказался?

– И не подумал!

Чарли крякнул.

– В таком случае я предсказываю, что ты сядешь в грандиозную калошу. Как же ты, умная голова, думаешь справиться с этим делом?

– А сколько нас человек работает, Чарли? Ты позабыл?

Я и на тебя рассчитываю.

– Я-то, конечно, помогу. Вот приеду, побреюсь и стану на работу. Только, сказать по совести, что такое я один, когда хозяйство величиной чуть ли не с Панамскую республику? Это не наша покойная ферма в коровий носочек.

Лошади-то фуражом обеспечены?

– Средне.

– Я так и думал. Теперь позволь задать тебе нескромный вопрос, старик. Ведь с осени под зябь пахали здесь мало. Сколько же вы осилили новой пахоты на сегодняшнее число?

– Вчера к вечеру было восемьдесят процентов.

– Как же это вы сумели?

– А ты подумай хорошенько.

– Неужели вам удалось раздобыть немножко машин, Джек? – спросил Чарли очень робко.

– Ну конечно.

– Подцепили десяток тракторов?

– Нет, с десятком тут не управишься.

– Что же, два десятка?

– Не угадал.

– Полсотни! – закричал Чарли с восторгом.

– Поднимай выше. Если считать с нашими, то будет шестьдесят пять.

– Брось!

– А вот представь себе.

В эту минуту они въехали во двор коммуны, и Чарли увидел перед собой не старый, знакомый двор, а что-то совершенно новое, словно они ошиблись адресом.

Там, где раньше бродили белые куры, где была площадка для тенниса, вытянулся длинный дощатый сарай под толевой крышей, и искры кружились над его железной трубой. Очевидно, здесь были мастерские. Вокруг теснились в очереди на ремонт самые разнообразные машины.

Здесь были и рондали со своими отполированными дисками, носастые сеялки, широкие железные бороны. Даже один комбайн, как дом, выглядывал с заднего плана. Его время работать еще не пришло, и он стоял пока тихо за другими машинами – новый, лаковый, многообещающий.

Чарли заметил также на дворе несколько грузовых автомобилей, цистерну для керосина и пяток триеров. Двое незнакомых рабочих возились у огромного гусеничного трактора – катерпиллера. Трактор был похож на утюг, на лодку, на танк, и высокое сиденье тракториста на нем было покрыто хорошей кожаной подушкой.

Джек остановил машину у катерпиллера. Чарли выскочил и ударился коленкой о гусеничную передачу.

– Ой! – закричал он весело. – Честное слово, здесь ничему не знают меры! Раньше была пустыня, а теперь невозможно повернуться, чтобы не разбиться о машину. Как же, Джек, называется вся эта благодать?

– Машинно-тракторной станцией, Чарли. По счастливому стечению обстоятельств, ее развернули здесь экстренно, в середине апреля.

– Но почему же именно на нашем дворе?

– По десяти причинам, Чарли. Во-первых, все наши коммунары умеют работать на тракторах, что они сейчас и делают. Во-вторых, у нас электричество. В-третьих, мастерская. В-четвертых, мы оказались в центре участка.

В-пятых, у нас артезиан. В-шестых…

– Понимаю, понимаю, – перебил Чарли. – О причинах довольно. Мне бы хотелось узнать теперь, откуда же все это взялось? Ведь тракторы не падают с неба, тем более катерпиллеры. А мы за них не выплачивали.

– Да, но каждую осень мы возили зерно на пункт.

Помнишь, я еще протестовал один раз, и мы уехали с тобой из коммуны. Так вот теперь это зерно вернулось к нам в виде машин. И нам будет легче работать, дружище.

– Понятно. Идем здороваться с товарищами.

– Но все они на работе, сказал я тебе. В такую пору здесь никого не бывает. Впрочем, директор станции – вон он…

– Где?

Чарли оглянулся, но не увидел никакого директора.

Правда, из конторы огромными шагами, вернее, даже прыжками к нему приближался улыбающийся Николка

Чурасов. Но он нисколько не был похож на директора.

– Здорово, Ифкин! – закричал Николка. – Ну как?

– Да вот поправился.

– Поздравляю! Я, брат, директорствую здесь, разрываюсь, а все-таки остался тебя подождать. Когда можешь стать на работу?

– Минут через двадцать выйду. Мне хочется только помыться и посмотреть наших кур и свиней.

– Успеешь, там все благополучно. А вот здесь похуже.

Эта «катя»4, – Николка потрепал рукой катерпиллер, – все время из строя выходит, не управляются с ней. А машина новая. Можешь ты образец ударной работы показать?

Знаешь, так, чтобы всех обогнать, новый рекорд установить и без единой поломки. Можешь?

– Постараюсь, – ответил Чарли конфузливо.

– Мы тебя бригадиром в пичеевскую группу назначим.

Она у нас позади плетется в соревновании, прорывчик там, скрывать нечего. Подкулачники еще не вывелись и бузят.

Новую лазейку себе нашли: против сдельщины возражают.

Надо нам все преимущества высокой выработки показать.

Так как же, можешь?

– Я бы хотел сначала все посмотреть, – коротко ответил

Чарли.

– Да я тебе все в двух словах расскажу. Положение на сегодня у нас такое. Десять бригад тракторных, двадцать три лошадиных. Бригадиры все тебе знакомые: наши, из

Починок, чижовские. И Советкин работает и Козловы.

Катерина Восьмеркина за бригадира ездит. Во как закрутили! Встречный мы выставили: пятнадцать процентов сверх плана. Как будто невелика цифра – пятнадцать, а по вашим теперешним масштабам это полторы тысячи гектарчиков. И мечтать прежде не могли, а справимся. Мы с

Яшей, как две руки, сработались. Теперь твоя очередь пришла себя показать. Берешься?

– Берусь, – ответил Чарли смело. – Ладно, берусь.

Только я еще не совсем представляю себе план и организацию работ.

4 Так шутя называют катерпиллер.

– Ну, это дело несложное. Вот закусим и поедем. Агроном тебе все разъяснит.

– А разве у нас теперь есть агроном?

– А то как же! Мишка Громов, старика Громова сын. Не знаешь его?

– Не знаю.

– Скоро узнаешь. Парень подходящий. Главное, все места кругом изучил. Да ты сам увидишь.

Через час Джек, Николка, Громов и Чарли выехали на автомобиле в сторону Пичеева.

– Эх и пригодилась нам твоя машина, Ифкин! – сказал

Николка, наклонясь к уху Чарли. – Без нее нипочем бы не управились. На лошади нашего комбината не обскачешь –

падет. А на машине каждый день все бригады объезжаем.

Они ехали по пичеевской дороге и миновали уже, не останавливаясь, две бригады трактористов, которые кончали свои участки. Чарли только помахал рукой Капралову, который стоял недалеко от дороги, у трактора. Капралов закричал что-то вслед, но что – нельзя было разобрать.

Дальше дорога шла в гору, и автомобиль замедлил ход.

Николка попросил остановить машину на перевале.

Отсюда с горы все было видно на много километров вперед. Как бы огромный план развернулся под ногами.

Черные, недавно запаханные квадраты, озимь, и еще не запаханные, серые участки. Горизонт был подернут дымкой, и за ней скрывались дальние края полей.

Маленькие тракторы внизу ползали, как жуки, и земля под их плугами из серой делалась черной. Некоторые работали стайками, по пять-шесть штук, и полоса запашки за ними была широкая, как река. Все это было покрашено солнцем, свежая зелень рябила в глазах. Но воздух был душен. Огромная, пузатая туча голубиного цвета подползала с севера на тонких ножках дождя.

– Эх, помочила бы посевы! – сказал Николка мечтательно. – Но так, чтоб пахоту не тронула.

– Так и будет, – произнес Джек, оглядывая небо. – Она ближе к линии прольется.

– Здесь упадет! – крикнул Громов.

Николка подошёл к Чарли и показал вперед.

– Вот туда тебе надо. Сейчас я тебя с работниками познакомлю и в курс дела введу. Участок отстающий, не скрываю, но я на тебя рассчитываю.

– Чарли не подгадит, – сказал Джек и обнял приятеля. –

Ему трудодни выколачивать надо. Да и «катя» ему поможет: ведь в ней четыре трактора сложено.

– Видишь теперь наш план? – спросил Николка и ткнул

Чарли в бок.

– Вижу! – ответил Чарли. – Вижу ваш план и план всего

СССР – идти все время вперед. И если: мы будем так двигаться дальше, то…

Чарли не кончил. Угловатая, злющая молния запрыгала в туче, как бы силясь вычеркнуть ее с небес. Гром ударил неожиданно близко и оглушительно. По земле побежал ветер.

– Что – то? – закричал Николка.

– Честное слово, мы в пять лет действительно перегоним старую Америку.

Чарли сказал это и покраснел. Николка захохотал:

– Нашел чем пугать! Это в нашем плане значится. Помяни мое слово, Ифкин: придется тебе еще домой, за океан, бригадиром ехать, чудеса показывать.

Гром ударил опять. Туча опустила перпендикуляры на ближние поля, и с земли туманом поднялись мельчайшие брызги. Тракторы один за другим скрывались из глаз. Джек побежал поднимать в машине верх.

А через минуту автомобиль покатил навстречу водяной стене. Люди, сидевшие в машине, не боялись дождя.

Миллионы этих крупных капель сулили победу, радость, урожай.

Владимир Фалеев

Утопия или антиутопия?

Читая роман «Джек Восьмеркин американец», волнуешься: а сможет ли главный герой Яшка-Джек прижиться на советской почве? Яшка родом из села Починки, провел восемь лет в США, там возмужал, приобрел опыт наемного рабочего и цель жизни – купить клочок земли, чтобы стать на нем фермером, – возвращается на Родину, в СССР… Это не американец-миллионер, это американец-рабочий, трезвый, энергичный, дисциплинированный и целеустремленный. Сможет ли он существовать у нас? Захочет ли работать, если ему отказать в праве купить свою маленькую ферму? Будет ли энергично и смекалисто трудиться, если его лишить личной заинтересованности?

«Джек Восьмеркин американец» впервые издан в 1930 году, с той поры имя русского американца Джека стало нарицательным, хотя сам образ привлекает не столько литературоведов, которые как бы опасаются его сложности, сколько социологов и экономистов. Недавно этот необыкновенный персонаж весело прошел по экранам нашей страны в одноименном фильме, еще раз обращая всеобщее внимание на то, что он, Яшка, однажды став Джеком, уже никогда не сможет обернуться снова в Яшку… Американский рабочий инороден советскому образу жизни, более того, не поддается «перевоспитанию». Не странно ли?

Прежде чем приступить к анализу характера этого героя, к «разборке и сборке» романа, вспомним об авторе книги – Николае Григорьевиче Смирнове (1890–1933),

который, прожив короткую жизнь, всего сорок три года, десять лет из них отдал детской литературе. Он родился в

Вязьме. В 1912 году окончил юридический факультет

Московского университета и еще до Октябрьской революции оказался в петербургском театре «Кривое зеркало», для которого сочинял пьесы, настораживавшие царскую цензуру. По складу своего таланта он не был сатириком, а скорее – аналитиком судеб, видевшим тайные мотивы поступков, умел весело рассказывать об этом, с грустным подтекстом, в той манере, которая дорожит принципом:

«один пишем, два в уме».

После революции Николай Смирнов организовал в

Калуге революционный театр сатиры, стал его режиссером, а затем увлекся литературным творчеством для детей и юношества; лучшими его книгами признаны историко-приключенческая повесть «Государство Солнца» (1928) и роман «Джек Восьмеркин американец» (1930), хотя читатели не без интереса встречали и другие его произведения. Уже сам выбор героев – незаурядных, отважных, авантюристов и романтиков, искателей приключений и странников – позволял писателю вместе с ними обсуждать проблемы переустройства общества и перековки личности.

«Джек Восьмеркин американец» написан вслед за повестью «Государство Солнца»; уже в ней поставлен великий вопрос, над которым ломали головы могучие мыслители: как и зачем перестраивать общество?

Государственная структура делает людей несвободными; одни оказываются богатыми, другие бедными. Как быть? Куда звать людей? В рай или в ад? Если в стране ад,

то возможен ли рай? И вот теоретики, сидя за письменным столом, конструируют разные модели общественного жизнеустройства. Утопия – сказочная модель, антиутопия

– разоблачительная. Обе модели неосуществимы. А возможны ли другие варианты? И какой из них считать за наилучший?

Повесть «Государство Солнца» рассказана от имени жителя Камчатки Леньки Полозьева, невзначай ставшего сподвижником отважного практика-утописта Августа

Беньовского, который в конце XVIII века, начитавшись

«Утопии» Томаса Мора (1478–1535) и «Города Солнца»

Томмазо Кампанеллы (1568–1639), попытался на Мадагаскаре воплотить утопическую идею в жизнь, основав государство равных – город Солнца (город Здоровья). Ясно, что из затеи ничего путного не вышло, но герой на то и герой, чтобы смело произвести эксперимент.

«Он приехал сюда для тех сотен тысяч черных, которых скрывала от нас стена тропического леса. Он не знал этих черных, и они не знали его, но он верил в то, что они поймут в конце концов, в чьих интересах высадился он на этом сыром берегу, объединятся, забудут свою дикарскую лень и примутся за работу по плану, который он составил в

Париже. К этому он решил двигаться хитростью, насилием, уговорами, но неуклонно. Он совершал малое, имея в виду большое. Он не стукнул бы пальцем о палец, если бы это было безразлично для его основного дела. Только один он из всех нас умел видеть среди бедствий и нищеты ростки

Государства Солнца».

Затруднения для Августа Беньовского вышли от того, что окружавшие его люди не хотели быть лучше самих себя, медленно и плохо учились тому, что им предписывалось и предназначалось. Беньовский «начал формировать из мальгашей огнестрельную роту, и это нам удавалось. Но с пушками мальгаши не могли справиться. После каждого выстрела они падали на землю. Мы напрасно тратили порох. Всякий раз повторялась та же история.

– Привыкнут! – говорил Беспойск.

– Да, но тогда у нас не будет пороха, – говорил я.

И туземная артиллерия не была создана».

Умирая от раны, отважный утопист, названный президентом, произносит: «Не зови меня президентом. Зови дураком. Проиграть такое дело…» Рассказчик заключает:

«Но будь у него хоть семь пядей во лбу, он не смог бы осилить того дела, за которое взялся! Мы слишком рано приехали на Мадагаскар».

Неудача с устройством государства по утопическому чертежу объясняется в повести не тем, что идея была иллюзорна, а тем, что герой с единомышленниками поторопился со своим энтузиазмом. Впрочем, это мнение высказывает Ленька Полозьев; сам же писатель Николай

Григорьевич Смирнов мягко усмехается.

«Государство Солнца» можно назвать повестью о кризисе несбыточных иллюзий и фантастических представлений смельчаков-утопистов, которые взялись не только в корне перестроить общежитие мальгашей, но и просветлить им головы. Тут уместно сказать, что социалисты-утописты пришли к благородной идее просвещения людей, с тем чтобы потом просвещенными силами собраться в гармоничные общины – фаланги и построить великолепные дворцы – фаланстеры.

Отрицательные результаты экспериментов социалистов-утопистов навели других мыслителей на другую идею: первоначально разрушить старое гособщежитие, а потом на развалинах возводить по новым чертежам светлый дворец справедливости, в ходе строительства освобождая людей от частнособственнической психологии.

Итак, начать не с ломки характеров, а с ломки здания; строя новое жилище, переделывать несознательных. Логично?

Тут уместно вспомнить древнюю мудрость, которую исповедуют американские прагматисты: «Если тебе кто-то не нравится, хочется его изменить, то приступай к этому немедленно и начни с себя». Каждый, кто произносит слова «начни с себя», обязан помнить, что он говорит их только самому себе!

Переделывать себя или «несознательных»? Вопрос принципиальный! Николай Смирнов, приступая к роману

«Джек Восьмеркин американец», отлично знал революционные преобразования, которые начались в российской деревне в конце 20-х годов. В качестве новой крестьянской организации предлагалась модель коммуны. Русский американец Яшка-Джек оказался председателем группы коммунаров, которые назвали себя «Новая Америка». Как видим, Джек Восьмеркин внес элемент личного опыта даже в название общины; он не только хотел ввести в практическую жизнь коммунаров американскую инициативу, жесткий ритм труда, экономическую целесообразность и прибыльность производства, но и принципы личной заинтересованности. Однако его «американизм» коммунарам не нравится; они сами были готовы переделать психологию

Джека!

Множество конфликтов, сливающихся в многослойный поток романа, – поверхность, зеркало которого светлым юмором отражает внешние события жизни, а глубинные течения – трагические и грустные движения судеб, и составляют объемную картину происходящего и пророчествуют о будущем. Роман легко обвинить в несерьезности, в намеренной усмешливости, но он почти нигде не переходит в фельетон; улыбки его не ядовиты, смех не переходит в хохот и сатиру, даже беды не подаются как драма или трагедия. Зато под верхним слоем приключений и разговоров всегда угадывается темная глубина раздумий. Вот, например, Джек обращается к своему американскому другу

Чарли:

«– Каким же образом можно получить бесплатную ферму?

– Да очень просто: после революции в России раздают землю даром.

Джек недоверчиво покачал головой:

– Наверное, какие-нибудь солончаки или пески?

– Да ничего подобного, жирнющий чернозем! Прямо как черная икра, какую в Нью-Йорк привозят с Волги и продают по двадцать долларов за жестянку. Намазывай на хлеб и ешь за обе щеки. В России почвы лучшие в мире. И

пахотной земли в десять раз больше, чем во всех наших штатах».

Что же тут «подводного»? А то, что на земном шаре площадь черноземов составляет около 240 миллионов гектаров, из них 130 миллионов гектаров принадлежат

Молдавии, Украине, Поволжью, Северному Кавказу, Западной Сибири… В России почвы лучшие в мире… Это невероятно, но факт! Прав оказывается американец Чарли; жаль только, что мы не можем питаться черноземом, не обрабатывая его под урожай, а употребляя прямо в пищу…

И, вернувшись на Родину, увидев нищий Мурманск, несчастные свои Починки и заселенную густо клопами и тараканами избу, в которой бедствуют его мать и младшая сестра, Яшка-Джек решает преобразовать сперва личное хозяйство матери по образцу американской фермы. Он по-своему реформатор, но его никто не понимает. В чем дело? Да в том, что тут, в селах, уже изобретены свои варианты-модели новой жизни.

«– А правда, Яша, сказывают, что в Америке крестьянство все поголовно вверх ногами ходит?

– Этого не замечал.

– Как же ты самого главного не заметил? Сколько лет прожил, а на ноги внимания не обратил».

Фельетонный прием? Да нет. Джек привез из Америки в родное село мечту о культурном хозяйствовании, но большинство крестьян, да и не только крестьян, но и горожан, не бывали за границей, малограмотны; тут скопился, как поется в «Интернационале», «мир голодных и рабов»; организовавшись, они хотят быстро и без больших усилий получить для себя рай. В коммуну как в средство избавления от голода верят искренне, даже студент из

Москвы Мишка Громов прямо-таки уговаривает Яшку:

«…научился ты добру в Америке. Только для себя одного ты это добро бережешь. Ты посмотри кругом-то сначала. Ведь мучается деревня, форменно мучается. Бедность страшная, со свиньями дети спят, мылом только по праздникам моются».

В селе можно услышать и другое: «коммуны эти в городе придуманы, за письменным столом», – слова принадлежат зажиточному по тому времени единоличнику

Скороходову, но большинство крестьян – не на его стороне, так что отговоры от вступления в утопическую организацию хозяйствования на Джека не действуют, он поверил в коммуну. Даже дочь бывшего адмирала, помещика

Кацаурова, Татьяна становится коммунаркой. Джек избирается председателем «Новой Америки». Он, конечно, сомневается и задает себе вопросы:

«Правильно ли сделал он, что вошел в коммуну?

Безусловно, правильно. За год он понял, что Советская

Россия не Америка. В СССР нужно работать сообща…»

Однако скоро его мечты и энергия пришли в противоречие с предложенным вариантом организации коммуны.

Помещичья усадьба отдана коммунарам не за так, государство требует хлеб.

«Пшеницы хватило на возврат ссуды и на семена.

Коммуна свезла и на ссыпной пункт сколько полагалось.

Остальное зерно пока не мерили и не делили, но, по расчетам Капралова, тонны три приходилось на нужды коммуны, в неделимый фонд.

Вот из-за этого неделимого фонда и разыгрался в коммуне скандал».

Надо было переселяться в большой дом, да не было у него ни окон, ни дверей. Для Джека ясно, что если дом до зимы не отделать, не продав часть зерна, не купив на вырученные средства стекол и не застеклить рамы, то в дом никто не заселится, а значит, все разбегутся по своим избам, разберут скот и запасы, зиму будут бездельничать, –

коммуна развалится. Секретарь партячейки Николка Чурасов с ним не согласен, он решил дать Джеку бой, одновременно проверив «сознательность членов».

Вот на идее «сознательности» коммуна и лопнула!

Понимая, что Джек может покинуть коммуну, Николка предлагает Татьяне почитать «политграмоту» о продовольственном положении в стране, о значении коммун, а затем своими словами все это внушить Джеку.

Николка малограмотен, но и Джек малообразован.

Впрочем, Джек – хозяин и экономист. Он не принимает призывов секретаря партячейки: «Не может быть несознательных коммунаров, а тем более председателей». Рамы в окна дома не вставлены, а Николка «красный обоз составил», отправил зерно государству. И тут звучит мягкая ирония писателя: «Большой кусок красной материи на двух палках тормозил движение».

Бывший деревенский шалопай Николка Чурасов, возглавив партячейку, стал «совсем другим человеком», он в кармане носит наган. И это не ирония. Дело в том, что каждый социальный слой в романе (помещик Кацауров и его сыновья, которые, разорившись, играют в поле в шахматы; зажиточные крестьяне, объединившиеся в свой «лжеколхоз» «Умная инициатива»: бедняцкая группа, имеющая шесть лошадей, слившаяся в коммуну «Новая

Америка»; союз бедняков-артельщиков «Кулацкая гибель») имеет свои интересы! Вот эти-то интересы и раздирают на части Чижи, Починки и Кацауровку.

Даже в коммуне отношения складываются непросто.

Один любит спать без просыпа, другой фантазер, третий выпивоха, четвертый занят множеством своих детей, а некий Чувилев «был задумчив, и казалось, что мысли его далеко от коммуны. Иногда он говорит, что думает все время о социализме, когда в каждой деревне появятся тротуар и зверинец и можно будет летать на аэропланах хоть каждый день. Чувилев очень боялся, что не доживет до этого времени, поэтому жалел свое здоровье и от трудных работ отказывался».

К этому можно добавить еще интересы настоящего американца Чарльза Ифкина, уборочного рабочего, недавно приехавшего в СССР, готового за три года создать здесь рай по-американски, но он за всю жизнь ни разу не имел дела с косой или серпом, привык работать только на машинах, поэтому убирать урожай в коммуне вручную не хочет и, по существу, уклоняется от помощи коммунарам.

В романе очень точная социологическая раскладка, и нет примитивного деления людей на героев и антигероев, на друзей и врагов. События большого масштаба – войны,

революции, социальные потрясения и преобразования –

вызываются к жизни не вождями и не героями, а засухами, перенаселениями, косностью управленческих структур и накоплением взрывоопасного бедняцкого слоя; не революционеры породили экономический кризис в царской

России, не они довели страну до технически убожеской отсталости – одряхлевший аппарат самодержавной власти; но и новые методы руководства, будучи революционно-командными, не смогли вывести российскую деревню из вековой отсталости, а раскулачивание и другие научно необоснованные мероприятия даже усугубили многие проблемы села…

«Что ж, товарищи, пришла пора показать, кто мы есть –

советская коммуна или волки-хищники в коммунарской шкуре! По-Яшкиному выходит, что самое для нас подходящее дело спекуляция в компании с Пал Палычем Скороходовым…» – эти слова секретаря партячейки звучат вроде бы актуально и в наши дни. Да, при отсутствии реальных результатов труда всякая самоотверженность со временем выдыхается, энтузиазм иссякает, и тогда возникает подозрение, что кто-то вредит…

А кто может вредить коммунарам? Джек страшно удивился: хлопотал не за себя, а за большинство, но его никто не хочет поддержать. Джек привез из Москвы подаренную ему писателем Летним собаку Боби Снукса, которую приспособили «искать следы врага». Людьми все более овладевают мысли: «Откуда могут быть призраки у нас в СССР?» Подозрение, в данном случае обоснованное, падает на хитрого хозяина Петра Скороходова, возглавляющего «лжеколхоз» «Умная инициатива»; предлагается ударить его в бок электрической искрой, то есть не давать ему электричества. Люди «друг другу не говорили, но чувствовали, что, если не открыть тайного врага, успех и радость общего дела будут всегда под угрозой и что теперь можно ждать любого несчастья».

Специалисты из США приехали смотреть коммуну. Но голос профессора Иллинойского университета не доходит до сознания не только крестьян, но и руководителей:

«Продуктивен ли труд, когда нет личной заинтересованности? Я хочу сказать, что результаты труда здесь ведь не принадлежат вам».

Крестьяне разорили помещика, отставного адмирала, у которого было только двадцать лошадей и сорок коров, а в

США на фермах по 500 и более коров. Отнятые у адмирала кони и коровы никого в селе не сделали богатыми, потому что дележ не увеличивает производительность труда, чужой хлеб и мясо съели – и опять голодно. Очередь доходит до дележа кулацких хозяйств, а затем и середняцких… В

такой ситуации достаточно искры-слова обреченного на раскулачивание Скороходова: «По его словам получалось так, что Советская власть очень нуждается в хлебе и мясе.

Чтобы получать все это, мужиков насильно будут загонять в колхоз».

Все разбежались по дворам, схватились за ножи, начали резать скот. Паника охватила село. Несколько членов

«Кулацкой гибели» побежали по дворам и стали уговаривать крестьян бросить дикую затею. Но уговоры не действовали. Каждый орудовал у себя на дворе по своему усмотрению, «страшное бедствие произошло в деревне».

«– Бить вас в морду надо, коммунаров! Продали вы деревню городу! Гнать вас отсюда надо по шеям! Страдания вы мужиков увеличиваете!» На такие речи есть управа; Павла Павловича Скороходова решено выселить из села за контрреволюцию. Бегают коммунары, ищут врагов, пускают по следам собаку, которую кто-то убивает. Татьяна и

Пелагея пытаются уберечь Скороходова от раскулачивания, но «борьба сейчас обострилась, сам знаешь», – разговаривают в Москве редактор газеты и писатель Егор Летний, – Джека ранят, а его жену убивают…

Писатель закончил свой роман на описании весны 1931 года. Село готовится к новому грандиозному эксперименту

– к объединению крохотных коммун и артелей в большой колхоз «Правильный путь»…

Сейчас, более пятидесяти лет спустя после коллективизации, появились разные суждения о ее целесообразности или темпах; дескать, она проводилась «вопреки ленинским принципам», Сталин преднамеренно все трудности приписывал врагам: «Мы имеем врагов внутренних.

Мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать ни на одну минуту». «И средства преодоления трудностей виделись ему в беспощадном уничтожении врагов, среди которых на первом месте стояли кулаки» (см.: «Коллективизация: как это было», «Правда», 26 августа 1988 г.).

Хочется перечитать концовку романа, последнюю страницу, написанную зорким и мудрым человеком:

«– Видишь теперь наш план? – спросил Николка и ткнул Чарли в бок.

– Вижу! – ответил Чарли. – Вижу ваш план и план всего

СССР – идти все время вперед. И если мы будем так двигаться дальше, то…

Чарли не кончил. Угловатая, злющая молния запрыгала в туче, как бы силясь вычеркнуть ее с небес. Гром ударил неожиданно близко и оглушительно. По земле пробежал ветер.

– Что – то? – закричал Николка.

– Честное слово, мы в пять лет действительно перегоним старую Америку.

Чарли сказал это и покраснел. Николка захохотал;

– Нашел чем пугать!..»

Читая роман сегодня, мы воспринимаем его как притчу, где герои-романтики (в большинстве своем люди без образования, не видавшие в жизни никакой техники) берутся с энтузиазмом построить жизнь по «светлым идеалам»; действуют они с задором и оптимизмом. Судьба Джека, Чарли и других персонажей легко предсказуема, а карьера

Николки Чурасова, «борца за сознательность», даже очевидна… И на какой бы гром ни намекал писатель Николай

Смирнов, он понимал, что малокультурный слой людей, джинном вырвавшийся в период революционного разлома из недр народа, продиктовал условия социально-экономических преобразований. В. И. Ленин добивался введения новой экономической политики, но командно-административная сила приказала готовиться народу к мировой революции, к иллюзорным целям. Упорствовать в заблуждениях и шагать за иллюзорными лозунгами беднейших слоев, а не приобщать их к научному и техническому, социальному и экономическому творчеству – это гибельно для народа, и это было понятно писателю Николаю Смирнову еще в конце 20-х годов. Но кто, какая сила перехватит управленческую инициативу у малокультурных бедняков? На этот вопрос роман ответа не дает.

Document Outline

Джек Восьмеркин американец

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Редактор изменяет своему обыкновению

Мальчик с коровой

Редактор дает историческую справку

В Сан-Франциско

В гостях у американцев

В погоне за помощью

Скитания по Америке

Цель жизни

Чему можно научиться в тюрьме

Джек кончает работу в Америке

На родину за землей

Редактор начинает действовать

Глава вторая

В родном доме

Четырнадцать акров

Изучение местных условий

Джек принимается за работу

Первая весна на своей земле

Джек делается огородником

Страдная пора

Джек получает кредит

Таинственный «Робинзон»

Новые знакомые

Джеком заинтересовываются

Сигары «Вирджиния»

Сливы поспели в Калифорнии

Глава третья

Польза табака

Новые перспективы

Еще кандидаты в члены коммуны

Сбежал председатель коммуны

Николка Чурасов зашевелился

Возвращение Джека Восьмеркина

Экстренное заседание

Джек делает визиты старым знакомым

Неудачное переселение

Селькор по-американски

Джек выдерживает характер

«Новая Америка»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Егор Летний собирается в колхоз

Встречи со старыми знакомыми

Дела «Новой Америки»

Три тонны излишков

Как был использован автомобиль Чарли

Джек узнает кое-что без книг

Ответ Сундучкову

Производственный план коммуны

Прения по производственному плану

План Чарли трещит

Капиталы Николки Чурасова

Заботы Николки Чурасова

Работа пошла

Зима

Глава вторая

Начинается весна

Джек в Москве

Плакали зеленые огурцы

Боби Снукс за работой

Мобилизация внутренних ресурсов

Весенние работы

Первое мая

Большая работа

«Новой Америкой» заинтересовываются

Искра в бок

Электричество не загорелось

Чарли сдает экзамен

Глава третья

Пал Палыч поправился

Второй удар

Ночью

Татьяна и Джек

Говорит Москва

Третий удар

Джек хочет жить

«Новая Америка» пригодилась

Утопия или антиутопия?