Джэксон остается в России

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Океанский лайнер «Олимпик» за десять дней пересек Атлантический океан. Почти всю дорогу было тепло, солнечно, и Сидней большую часть дня проводил на открытой палубе. Пароход напоминал огромный дворец. Роскошно убранные каюты, почта, ресторан, бассейн и огромный гимнастический зал.

У пассажиров второго класса обстановка была беднее. А в третьем классе было грязно и душно, занят буквально каждый квадратный метр.

Среди пассажиров первого класса преобладали североамериканцы и англичане. Особенно много богатых ньюйоркцев, многие с семьями.

Столица Великобритании встретила пассажиров мелким дождем и густым туманом. Лондонская сырость негостеприимно приняла их в свои влажные объятия. Джэксон внимательно всматривался, пытаясь разглядеть улицы, дома, но безуспешно.

– Лишь бы на ринге тумана не было, – пошутил Эрнст Флайн. – Не то мы вместо противника судью бить станем.

Англичане встретили американцев сдержанно. В их холодной внимательности чувствовалась спесивая надменность: что могут показать эти парни из Нового Света здесь, на родине бокса?

Состязания состоялись на второй день. Лондонский спортивный клуб почти ничем не отличался от американских. Тот же тесный зал, набитый любителями острых ощущений, так же шумят, разговаривают и курят. Курят даже больше. Синий табачный дым повис облаком.

– Нас выкуривают, – Флайн подмигнул Сиднею.

– Не привыкать.

Первому выступать на ринге пришлось Флайну. Английский боксер легкого веса быстро раскусил тактику Флайна и в шестом раунде добился победы.

Первые бои принесли американцам огорчения. Норисон и другие антрепренеры всполошились. Если так пойдет и дальше, то турне может из доходной комбинации превратиться в убыточную. Оставалась одна надежда – Джэксон. Он должен был показать этим спесивым лондонцам, что американские боксеры – опасные конкуренты.

– Сид, бей их на сто долларов! – напутствовали его товарищи.

У противника – Грофильда, худощавого, высокого блондина, были длинные руки; он легко скользил на жилистых ногах, осыпая Джэксона градом прямых ударов, и работал, как автомат, без передышки, не избегая сближений. Наоборот, он сам атаковал, но, атакуя, всячески уклонялся от боя на короткой дистанции, не давая возможности Джэксону развернуться. Используя преимущество в росте и длине рук, Грофильд уверенно набирал очки, и первые раунды был хозяином ринга. Казалось, что Джэксону на этот раз придется испытать горечь поражения.

Норисон стал нервничать. Пассивность Джэксона его раздражала. А Сидней и не думал о поражении. Не за тем же, черт возьми, он пересек Атлантический океан, чтобы в этом мокром Лондоне признать себя побежденным! Джэксон искал ключ к победе. Отдав инициативу, он следил за противником, изучал характер лондонца и его манеру боя. Раунд за раундом он анализировал, сопоставлял, испытывал, присматривался и, наконец, к седьмому раунду обнаружил, что Грофильд не любит двигаться в правую сторону. При движении вправо у него получается невыгодная позиция: он может наносить прямые удары только левой рукой, а правая остается без применения. Теперь оставалось воспользоваться этим открытием. Уловив удобный момент, Джэксон неожиданно сделал большой шаг вправо-вперед и таким образом оказался у левого плеча Грофильда. Тот не успел отразить атаку. Коричневая перчатка Джэксона, прочертиз дугу в воздухе, попала в крутой подбородок.

Англичанин упал.

Судья взмахнул рукой и открыл счет:

– Раз… два…

При счете «восемь» лондонец быстро вскочил и бросился на Джэксона. Но это уже не спасло его.

Джэксон с радостью шагнул навстречу граду ударов и вошел в ближний бой. В девятом раунде секундант Грофильда поспешно выбросил на ринг белое полотенце.

Успех ждал Сида и в Старом Свете – в Лондоне, Манчестере, Бирмингеме, Глазго. После каждого выступления на ринге в газетах появлялись пространные репортажи и отчеты. Статьи пестрели заголовками: «Снова победил Джэксон», «Атакует таран», «Удары американского чемпиона».

Газеты писали обо всем: во что он одет и какой фирмой сшит его костюм, какое мыло и зубную пасту употребляет, что ест на завтрак и когда ложится спать. И, конечно, сообщали читателям о тех больших гонорарах, которые он получает за победы. Но догадывались ли читатели, что львиная доля этих денег попадает отнюдь не в карманы чемпиона?

В последнем поединке Сиднею Джэксону не повезло. Он опять вывихнул большой палец левой руки! Он очень хорошо помнил, что произошло в восьмом раунде. Чемпион Шотландии длинным и хлестким свингом пытался бросить американца на брезент. Удар был уже у самого подбородка! Сидней отклонился назад, шотландец промахнулся, и Джэксон тут же снова атаковал. Прямым справа он хотел отвлечь внимание, чтобы провести боковой крюк левой в голову. Но шотландец, видимо поняв замысел, присел, или, как говорят боксеры, «нырнул», под удар. Однако шотландец не успел провести защитный прием до конца. Удар Сиднея пришелся в верхнюю часть головы. В ту же секунду острая боль обожгла руку Джэксона.

Стиснув зубы, он бросился в атаку, вошел в ближний бой и с большим трудом ударами по корпусу заставил крепкого шотландца дважды опуститься на помост ринга. Но тот падал и снова вставал! Вставал и вел бой…

Этот поединок английские специалисты и спортивные журналисты признали самым лучшим и самым впечатляющим. Знали бы они, что победа принесла Джэксону не столько радость, сколько огорчение…

Палец распух. Даже легкое прикосновение вызывало острую боль. Норисон встревожился. Они срочно вернулись в Лондон. Не заезжая в гостиницу, Норисон прямо с вокзала повез Джэксона к лучшему хирургу. Сухощавый старичок с копной седых волос на маленькой голове долго и внимательно исследовал вспухший палец и кисть. Потом сказал:

– Будем лечить.

Пока Джэксона усаживали в кресло под каким-то громоздким электрическим аппаратом, профессор взял Норисона под руку и, отведя в глубь кабинета, сообщил вполголоса:

– У пациента очень сложный вывих. После лечения года полтора-два вашему боксеру придется забыть о перчатках. Пока не укрепится кисть.

– А потом? – тревожным шепотом спросил Норисон, не скрывая волненин.

– Трудно сказать что-либо определенное. Однако молодой организм иногда способен совершать чудеса! Но кто знает! Я не ручаюсь.

По настоянию Норисона Джэксон остался в клинике профессора:

– Я хочу видеть твою руку здоровой.

О своем разговоре с профессором Норисон умолчал. Но Сидней и сам догадывался, что травма пальца далеко не «типичная», как утверждает хирург. Тут дело сложное.

Норисон отплывал с первым пароходом. Перед отъездом он зашел в клинику. Принес Джэксону коробку конфет и выписал чек на незначительную сумму.

– За лечение я уплатил. Вернешься в Нью-Йорк, тогда подведем итог.

У Джэксона сжалось сердце. Неужели Норисон спешит от него избавиться? Предчувствуя недоброе, Сидней стал упрашивать антрепренера, чтобы тот взял его с собой.

– Мистер Норисон, я буду лечиться дома. В Нью-Йорке врачи не хуже лондонских…

– Глупости! Тебе хотят лучшего, – Норисон тщательно скрывал раздражение, которое пробивалось в голосе. – Профессор настаивает на госпитализации. Тебе не только ехать, первую неделю даже ходить нельзя!

Джэксон стиснул зубы. Он знал, что настаивать бесполезно. Норисон еще ни разу не изменил своих решений.

– Хорошо, мистер Норисон, пусть будет по-вашему, – Сидней старался говорить спокойнее. – Я прошу вас об одном. Вы должны из причитающихся мне денег уплатить очередной взнос за ферму.

Норисон поспешил уверить Сиднея, что он сделает все необходимое и, конечно, внесет часть денег, чтобы покрыть проценты, однако полный расчет должен произвести сам Джэксон. Ибо денежные отношения – это такая область человеческих отношений, где люди не доверяют даже самим близким.

Клиника профессора Хольюктэнгинса жила своей обычной размеренной жизнью. После ухода Норисона в палату явилась мисс Кольгерутт. Худая, долговязая, она все еще пыталась выглядеть моложавой и тщательно скрывала свой истинный возраст с помощью новинок косметики.

– Добрый день, мистер Сидней! Как вы себя чувствуете? Не правда ли, сегодня отличная погода? Прошу вас. В процедурном кабинете все готово.

Джэксон шел в процедурный кабинет, ходил в столовую, ел, ложился отдыхать, глотал пилюли, слушал, отвечал – и все это делал как во сне. Его мысли были там, на пароходе, на котором отплывал Норисон. Пассажирский лайнер увозил не только антрепренера, но и последние надежды Джэксона. Неужели Норисон бросил его? «Нет, нет, – он гнал от себя назойливую мысль, – еще не все потеряно. Надо выдержать. Пройдет несколько месяцев, и я снова надену боевые перчатки. Я еще покажу себя на ринге…»

Он стыдил себя за недоверие к человеку, который, собственно, и сделал его знаменитым боксером. Чемпионом. Да ведь и все хорошее в его жизни так или иначе связана с именем антрепренера. Норисон всегда находился рядом, в любом затруднительном положении. А сколько сделал для Иллая! Ведь он мог и не выручать его тогда, после первомайской демонстрации… Нет, надо отбросить всякую подозрительность.

Джэксон прошелся по палате. Вечерний закат окрасил блеклые комнаты в розовые тона. Боксер распахнул окно. Долго глядел на закат. Солнце только недавно зашло, и небо было ярко-розовым, теплым, чистым. От него веяло спокойствием и величием. Но за темными силуэтами остроконечных крыш одиноко торчала фабричная труба. Из нее валил густой черный дым и грязным пятном ложился на чистые краски заката.

Джэксон, если бы у него была такая возможность, заткнул бы эту трубу, чтобы она не портила красоту заката. Но у него не было такой возможности, как не было возможности и заглушить неотступные сомнения, которые чернили все хорошие воспоминания о Норисоне.

Он смотрел на свою тяжелую, закованную в гипс кисть и видел не травмированный палец, а покалеченную свою судьбу.

Неужели Норисон его бросил?!

Через две недели в Лондон возвратились остальные боксеры. Турне было успешным. Эрнст Флайн, довольный своими успехами – он одержал три победы, – начал разбирать почту. Писем и телеграмм было много. Любители бокса из Америки горячо приветствовали успешные выступления земляков.

Письмо отца Эрнст прочел дважды. Оно было деловым. Чикагский предприниматель поручал сыну съездить в Россию и разведать возможности сбыта мясных консервов. «Партии образцов нашей продукции я выслал, деньги на твое имя переведены в Лондонский банк, – писал отец. – Советую нанять секретаря – так удобнее и солиднее. Пусть это будет твой первый самостоятельный международный бизнес».

Флайн самодовольно усмехнулся. Особенно его радовала та часть письма, где отец указывал, что всю прибыль от первых контрактов он может считать своей и расходовать по личному усмотрению.

В тот же день он побывал в банке и получил деньги, а заодно нанес несколько официальных визитов. Он узнал, что через два дня в Архангельск отправляется торговое судно «Баркаролла», встретился с капитаном, толстощеким лысым ирландцем, и договорился относительно каюты на двоих.

Оставалось сделать последнее – найти секретаря. И тут Эрнсту пришла в голову прекрасная, как ему показалось, мысль: он вспомнил о Сиднее Джэксоне. Уговорить бы его! По всем статьям подходит: представительный, скромный, деловой, честный и – знаменитый!

Эрнст тут же навел справки о денежных делах Джэксона и отправился в клинику.

Сидней был рад встрече.

– Хэлло, Эрнст! Значит, вместе плывем на ту сторону большой лужи? Я чертовски стосковался по Нью-Йорку!

– Сид, я домой ехать не собираюсь.

– Думаешь еще кутнуть в Лондоне?

– Нет. Думаю совершить коммерческое путешествие.

– Тебе можно только позавидовать!

– Так же, как и тебе.

– Мне?

– Ну да! – Флайн делал паузу. – Мы поедем вдвоем! Старина! Тебе все равно некуда девать своего времени. А тут путешествие!

Предложение Флайна застало Джэксона врасплох, как замаскированный удар. Он горько усмехнулся. Путешествие! Хорошо путешествовать вот таким, как Флайн, папенькиным сынкам. С полными карманами долларов. А тут не знаешь, как домой добраться, на что жить дальше.

Флайн же, не давая опомниться боксеру, развертывал перед ним многообещающую картину роскошного путешествия, причем почти не связанного с расходами. Он рассказал, что отец прислал партию образцов чикагских консервов и поручил ему самостоятельно заключать договоры на поставку.

– Я оформлю тебя своим помощником, ну хотя бы личным секретарем, – и бесплатный проезд обеспечен! Надо же и тебе, в конце концов, посмотреть мир?

Джэксон задумался. Бесплатный проезд и полный пансион. Предложение действительно заманчивое. Время свободное есть. И потом надо избавиться от этого тревожного состояния. Отчего же, собственно, ему не принять предложение? О, кей! Кажется, судьба снова улыбнулась ему. Решив так, Сидней сразу повеселел. Хлопнув здоровой рукой Эрнста по плечу, он воскликнул:

– Я всегда говорил, что Флайн – чемодан с идеями!

Эрнст дернул плечом. Черт возьми, секретарь должен быть почтительным! Но сдержавшись – еще успею поставить его на место! – он тоже хлопнул Джэксона ладонью:

– Мы махнем всего на месяц. Не больше!

– А куда мы направимся?

Флайн широко улыбнулся. Вопрос Джэксона был согласием. И даже без претензий на заработную плату секретаря. Это с его стороны просто благородно. Он бы на его месте, возможно, тоже так поступил. Да и зачем ему деньги? И проезд и гостиницы – все будет обеспечено. Нужно поскорее закрепить это письменным соглашением.

Флайн остался весьма доволен своими предпринимательскими способностями. Бизнес есть бизнес!

– Мы едем в Россию, Сид. Завтра в русский город Архангельск отправляется одно судно. Капитан – любитель бокса, он с большой радостью согласился доставить нас туда. Представь, в этом диком Архангельске, как говорят моряки, белые медведи бродят по улицам!

– В Россию? – Джэксон много слышал о таинственной огромной стране. А теперь представляется возможность побывать в ней. – Что ж, неплохо придумано. Можно и в Россию.

– Мы еще сделаем бизнес, – торопливо говорил Флайн, боясь, как бы Джэксон не разочаровался. – В России меха дешевые. Просто дармовщина! Там все охотники. Даже купцы и те с ружьями ходят, как мексиканцы с пистолетами. А какие меха там! Ты слышал про голубых песцов? А про соболей? Прелесть! Лучший в мире каракуль! Всех оттенков, начиная с черного до серебристо-серых и огненно-золотых!

– Эрнст, но сейчас у меня нет свободных денег.

– Как ты наивен! – Флайн развел руками. – У меня тоже нет лишних денег. Но будем покупать в обмен на поставку консервов. Ведь это так просто!

Флайн обещал, что если удачно совершат сделки, то и Сидней заработает. Часть чистой прибыли будет его.

Речь Флайна звучала, как чарующая музыка. Ну как тут не согласиться! А потом, разве у Джэксона был выбор…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Торговоe судно «Баркаролла» оказалось простым грузовым кораблем с допотопным двигателем. В Россию он вез машины, английские шерстяные изделия, а обратно должен был взять пеньку и лес, знаменитую русскую корабельную сосну.

Когда окончилась суета и «Баркаролла» отошла от берега, на корабле установилась обычная рейсовая жизнь. Сидней Джэксон снова почувствовал тоскливое одиночество. К чему он здесь? Зачем едет в неизвестную Россию? Дома его ждут, Иллай болен, мать и Рита беспомощны, за ферму надо платить. Кругом долги… И тяжелые, как камни, неоконченные счета с Норисоном…

Корабль шел медленно. Джэксон подолгу сидел на палубе, всматриваясь в живую гладь воды, и думал, думал…

На третий день плавания Сидней с удивлением узнал, что они не единственные пассажиры корабля. Рядом с тесным матросским кубриком в крошечной каюте ехал какой-то незнакомец. Джэксон столкнулся с ним совершенно случайно, у кока. Незнакомец пришел за чаем. Был он высокого роста, широкий в кости, светло-русый, скуластый, с крупными чертами лица. На шее около уха краснел продолговатый рубец – след ранения.

Увидев в камбузе постороннего человека, он, как показалось Сиднею, смутился. Взяв чайник, он тут же удалился.

– Никак не пойму этого русского, – сказал кок. – Странный народ!

– Он русский? – удивился Сидней. – А я думал, что он скандинав. У него есть что-то от норвежцев.

– Нисколько! Типичный русский. Уж я их знаю, насмотрелся. Но этот какой-то странный. Третий день ничего не ест, только чай да чай.

– Может быть, у него денег нет?

– Денег нет? Ха-ха! – осклабился рыжебровый кок. – У кого денег нет, те сидят дома, по заграницам не шатаются. Я видел, какой он чемодан тащил!

Сидней не стал спорить. Немного погодя он велел корабельному повару сделать омлет и поджарить ветчины с луком.

– Куда подавать? – спросил кок.

– В каюту, – ответил Сидней, уходя к себе. – Пожую перед сном.

Вскоре кок принес ужин. Джэксон вытащил еще банку мясных консервов из запасов Флайна и, прихватив батон хлеба, отправился в гости к русскому.

Тот встретил его вежливо и на превосходном английском языке сказал, что он предпочитает проводить вечерние часы в одиночестве. Но Сидней не хотел отступать. Ведь это был первый русский, которого он встретил!

– Мне ужасно надоело одиночество, – сказал Сидней, – давайте поужинаем вместе.

– Я бы не сказал, что вы одиноки, – усмехнулся русский.

– Это только кажется. Я не поклонник спиртного, а мой товарищ и капитан считают, что только ромом можно утолять жажду.

Русский жестом пригласил войти.

– Прошу! Только извините, каюта не первого класса.

В узенькой и тесной каморке помещалась койка и табурет. Сидней на койке расстелил бумагу и разложил еду.

Русский жевал медленно, даже лениво, но Сидней сразу догадался, что он давно не ел. Русского звали Петр. Узнав, что Сидней из Нью-Йорка, он спросил:

– Коммерсант?

Джэксон отрицательно покачал головой:

– Я не коммерсант. Это мой товарищ Эрнст Флайн коммерсант. Он сын миллионера. А я просто боксер.

Сидней попутно рассказал о себе. Узнав, что он из рабочей семьи, русский оживился. Расспрашивал о жизни рабочих Нью-Йорка, особенно интересовался профсоюзными организациями, забастовочными комитетами, социалистическими партиями. Джэксон напрягал память и выкладывал все, что видел сам или слышал от Иллая. А когда Сидней рассказал о зверской расправе над братом, Петр стал хмурым. Потом провел пальцем по шраму.

– Память девятьсот пятого года.

Чем ближе подплывала «Баркаролла» к Архангельску, тем больше они узнавали друг друга. Между ними завязалась дружба. Петр даже показал Сиднею фотокарточку белокурой девушки и сказал:

– Моя невеста. Анна, возможно, придет на пристань встречать.

Он обещал познакомить ее с Сиднеем.

Сидней внимательно рассматривал фотокарточку. У Анны большие глаза, чуть курносый, задорный нос и четко вычерченные красивые губы. А на голове, словно корона, выложена толстая коса.

Однако Петру так и не пришлось познакомить Сиднея со своей невестой. Когда «Баркаролла» приблизилась к архангельскому порту, к ним причалил сторожевой военный катер. Русские жандармы протопали по палубе и после обыска арестовали Петра.

Матросы высыпали на палубу и хмуро смотрели на блюстителей порядка. Жандармский офицер на ломаном английском языке приносил извинения капитану, говоря, что арестованный является крупным политическим преступником. Петра заковали в наручники и под сильной охраной повели к трапу. Проходя мимо Сиднея, русский сказал по-английски:

– Помни, Россия не только полиция…

Договорить ему не дали. Один из жандармов толкнул его в спину прикладом.

– Молчать!

Так Джэксон и не узнал, что хотел сказать Петр.

– Что понимают эти дикари в революции? – сказал Флайн и рассмеялся. – Не больше, чем гориллы в шахматах!

Джэксон не ответил. Цинизм чикагского мясопромышленника становился невыносимым. Сидней терпел его шутки так, как терпит грубости хозяина сезонный рабочий, уверенный, что скоро кончится время найма, и он сможет послать работодателя ко всем чертям.

Когда увели Петра, Сидней заглянул в его каюту. Там было словно после погрома. Жандармы все перевернули. Сидней поднял с пола растоптанную фотографию Анны и унес ее к себе.

К вечеру «Баркаролла» причалила к архангельскому порту. Дул холодный ветер. Слегка моросил мелкий дождь. Встречающих, если не считать таможенных чиновников и нескольких русских купцов, знакомых с капитаном, не было. Одинокая женская фигура, закутанная в плащ, сразу бросилась Джэксону в глаза.

– Анни! – окликнул он.

Девушка остановилась, окинула незнакомого иностранца холодным взглядом и пошла дальше. Джэксон догнал ее. Он извинился и сказал, что того, кого она ждет, утром арестовали. Он говорил по-английски, и Анна его не поняла. Тогда Сидней достал фотографию и протянул ее. Увидев свой портрет, она сразу насторожилась.

– Откуда у вас моя фотография? Где Петр? Вы видели его? – спрашивала она, совсем забыв, что Сидней не понимает по-русски.

Джэксон снова ей рассказал все, как было. Из его длинного вежливого повествования Анни разобрала лишь два слова: «Петр» и «полисмен». И она поняла, вернее, догадалась: Петра схватили жандармы. Поблагодарив доброго иностранца, она взяла у него свою фотографию и быстро удалилась.

Сидней смотрел ей вслед и, когда она оглянулась, помахал рукой. Он смотрел и думал: встретится ли когда-нибудь Петр с Анни?

Белых медведей ни на улицах Архангельска, ни в других городах они не встретили. Старинный русский порт, столица суровых поморов, поразил Джэксона колокольным звоном церквей и страшной бедностью окраин. Рабочему люду здесь жилось так же тяжело, как и на его родине…

Русские купцы, бородатые и степенные, приглашали иноземцев в свои лавки н торговые ряды, полутемные и тесные. Рубленные из кряжистого леса, они стояли, как крепости, пригодные для долговременной обороны.

Купцы стлали на пол ценную пушнину. У Сиднея разбегались глаза, когда он видел шкурки голубых песцов и горностаев, связанные по дюжинам. Он гладил ладонью соболиный мех. О, это богатство!

Купцам нравилось восхищение заморских покупателей, тем более из такой далекой страны, как Америка. Они подносили Сиднею и Эрнсту русской водки, угощали вареной севрюгой и копченым балыком, ставили на стол деревянные резные чашки с черной икрой.

Флайн, в свою очередь, открывал мясные консервы, раскупоривал бутылки с ромом.

Купцы изъяснялись на каком-то смешанном англонемецком жаргоне, пробовали мясные консервы, хвалили, однако покупать их отказывались:

– Мяса у нас и так вдоволь. Какое хошь, на выбор: парное, солонина, копченое, вяленое.

Английский торговый корабль «Баркаролла» загружался лесом и готовился в обратный путь. Но Флайн, к удивлению Джэксойа, не думал отчаливать.

– Давай съездим в Петербург! Там быстрее сделаем бизнес. В Петербурге сядем на американское судно и прямым ходом, минуя английскую таможню, махнем в Нью-Йорк!

Джэксон упирался. Только домой!

Тогда Флайн, не скрывая раздражения, заговорил другим тоном. Тоном хозяина. Сухо, отрывисто, безапелляционно:

– Я тебя нанял секретарем сроком на один месяц. После истечения этого срока ты можешь быть свободным. А сейчас потрудись выполнять свои обязанности.

Джэксон скрипнул зубами. На кой черт он подписал контракт!

Поезд тащился медленно. Шел конец июля, и жара, несмотря на северные широты, стояла страшная. В вагоне было душно и грязно.

Флайн большую часть суток валялся на пружинистом матраце, коньячными рюмками пил водку.

Сидней не отходил от окна. Ему не хотелось не только разговаривать, а даже видеть своего временного патрона. Он смотрел на проплывавшие за окном красоты русской природы, на редкие деревни с погнившими избами, на величавые и спокойные реки, а в его голове в такт стуку колес звучала одна-единственная мысль: влип, влип, влип…

В русской столице они провели около недели. Флайн заключил несколько выгодных контрактов на поставку консервов. На полученный аванс купил меха. Сидней радовался – скоро домой!

Однако сесть на попутный пароход и уехать в Америку им не удалось. Однажды вечером Эрнст возвратился в гостиницу встревоженный. Сидней бросился к нему.

– Что случилось?

Эрнст устало опустился в кресло.

– Война…

– Война?!

– Да… выезд запрещен.

Утром в американском посольстве учтивый чиновник, с сожалением покачивая головой, подтвердил:

– Да, мистер Флайн, выезд временно прекращен.

– Послушайте, а как же мы?

– Есть выход, мистер Флайн.

Эрнст впился в него взглядом.

– Возвратиться на родину, мистер Флайн, можно кружным путем. Через Азию.

Эрнст задумался. Такая поездка обойдется не дешево. Но когда чиновник назвал цифру примерной стоимости подобного Турне, у Флайна чуть не вырвался крик «ого!» Однако перспектива остаться в России до окончания войны радовала его, еще меньше. Он прикинул в уме. На одного у него денег хватит. А на двоих? Нет, нет, возвращать купцам меха он не намерен. Их нужно сейчас же отправить кружным путем. Это первое. А второе… Второе – обеспечить свой отъезд. И по возможности немедленно! Джэксон? Нет, угрызений совести Флайн не ощущал. О нем он тоже подумал, хотя срок контракта по найму секретаря уже почти кончился.

Джэксон вернулся в гостиницу с небольшим опозданием. Он поглядывал на часы и готовился объясниться с Флайном.

Злой, усталый и голодный (с самого утра он ничего не ел), он думал не об отдыхе, не о еде… В номере Флайна не было. Время обеда, а Эрнст где-то задерживается. Где он? Неужели успел пообедать без меня? Джэксон обвел взглядом комнату. В глаза бросилась какая-то странная пустота. Подстегнутый поздним предчувствием, он вскочил. В номере отсутствовали вещи Флайна. Не может быть!

На письменном столе тощая пачка долларов и русских ассигнаций. Рядом записка. «Имеющихся в наличии денег все равно не хватило бы двоим на кружной путь через Азию. Номер оплачен за месяц вперед, а этих денег хватит тебе на первое время… Приложу все усилия, чтобы ты возвратился на родину…»

Джэксон остался один. Остался в чужой, незнакомой стране, не зная ни слова по-русски, без друзей, без денег. Его охватило отчаяние. Несколько дней он не выходил из гостиницы, валялся в постели и думал, думал, думал… Как вырваться из этой проклятой России?

Потом апатия сменилась дикой энергией. Сидней Джэксон бегал по различным инстанциям, многочисленным департаментам, обивал пороги своего посольства, писал прошения, заявления, жалобы. Но на всех бумагах высокопоставленные чиновники ставили только одну резолюцию: отказать. Никому не было дела до застрявшего в пути боксера. Пусть подождет, пока кончится мировая война!

И ему пришлось ждать.

Наступила осень. Мокрая, холодная. С туманами и дождями. А за ней надвигалась суровая русская зима.

В конце сентября его вызвали в посольство. С какой надеждой Сидней отправился туда! Он не шел, а буквально летел. Наверное, пришел долгожданный ответ из Нью-Йорка. По настоянию Сиднея посольство обратилось в Нью-Йорк к президенту ассоциации профессиональных боксеров. Он не сомневался, что судьба чемпиона Соединенных Штатов должна их волновать. Надеялся, что ассоциация окажет ему содействие и вместе с мистером Норисоном (Сидней рассчитывал и на антрепренера) поможет ему выбраться из России.

Зайдя в здание, Сидней поспешно снял плащ и на секунду задержался у большого зеркала. Черт возьми, рубашка не первой свежести! Особенно эти манжеты. Как он ни старался, они предательски выглядывают. Да, за это время он изрядно поизносился. Финансовые затруднения отразились на внешнем виде.

В канцелярии его встретили любезно. Худощавый пожилой чиновник, который и раньше более других проявлял к нему сочувствие, приветливо улыбнулся.

– Да, мистер Джэксон. Ответ пришел.

– Это один из самых счастливых дней моей жизни! – воскликнул Сидней. – У кого мне его получить?

– На руки вы его не получите, – любезно ответил чиновник, – у нас такой порядок. Вас сегодня примет сам посол.

– Посол?

– Да, сам посол, сэр Майер.

Надежда обретала реальность. Месяц назад этот самый сэр Майер, посол Соединенных Штатов в России, отказал ему в приеме, и все отчаянные попытки Джэксона пробиться к нему окончились безуспешно. А теперь он сам приглашает Джэксона к себе на прием. Это что-нибудь да значит!

Сидней поспешно шел за сухощавым чиновником, поднялся по мраморной лестнице на второй этаж, шагал через комнаты по мягкой ковровой дорожке, и сердце его наполнялось радостью и гордостью. Гордостью за свою могучую и богатую родину, радостью, что он, ее представитель, гражданин Соединенных Штатов, и не просто гражданин, а чемпион Америки, в какой-то мере является частицей величия и славы своей страны.

В просторной приемной Сиднея попросили подождать. Сухощавый чиновник скрылся за массивной дверью, ведущей в кабинет посла.

Секретарь приемной, молодой, подтянутый, вежливо предложил:

– Не желаете ли просмотреть газеты? Правда, недельной давности, но здесь, в России, и эти кажутся свежими.

Джэксон поблагодарил и стал листать подшивки газет. «Нью-Йорк трибюн», «Таймс», «Чикаго трибюн», «Геральд»… С каким наслаждением он читал заголовки, листал страницы. С каждой из них веяло знакомой до боли родной жизнью, американской деловитостью и предприимчивостью, крикливой рекламой и гордым самовосхвалением всего стопроцентного, американского. Он смотрел иллюстрации, узнавая на них знакомые места. Вот на этой улице Чикаго он бродил после матча, это мост через Гудзон, по которому он мчался в машине, вот универсальный магазин, где он часто бывал…

Он листал страницы, и каждая из них открывала перед ним окно в далекое и близкое, в родное и неповторимое. Сидней внимательно ознакомился с разделом спортивной хроники. В его отсутствие никаких особых событий не произошло, если не считать установления нового мирового рекорда по плевкам в длину мистером Юркингом.

Вдруг его взгляд остановился на маленькой информации. В ней сообщалось, что боксер полутяжелого веса Дэнни Коррэу в последний месяц одержал ряд блестящих побед. Его менажер мистер Норисон заявляет, что Дэнни Коррэу готов оспаривать первенство у прежнего чемпиона Америки.

Буквы заплясали перед глазами. Не может быть? Он еще и еще раз перечитал газетную информацию. Значит, Норисон бросил его? Кровь стучала в виски. Во рту пересохло, как в разгар труднейшего поединка. Скорее домой, в Америку. Он сжал кулаки. Только бы добраться до Нью-Йорка!

Когда его пригласили войти в кабинет посла, Джэксон вскочил и, словно опаздывая на поезд, устремился в распахнутую массивную дверь.

В просторном кабинете на широком диване, устланном дорогим ковром, сидели двое. Джэксон представился. Один из них предложил Сиднею сесть.

Джэксон присел на краешек кожаного кресла.

– Курите?

Сидней машинально взял сигару. Сейчас ему скажут самое главное – когда ехать домой.

– Мистер Джэксон, мы получили ответ на запрос, который сделан по вашей просьбе.

Сидней весь превратился в слух.

– Мы ставим вас в известность, что президент ассоциации профессиональных боксеров и ваш антрепренер мистер Норпсон в настоящее время не располагают достаточными средствами и, таким образом, не могут взять на себя расходы, связанные с вашим возвращением.

Джэксон не верил своим ушам. Уж не ослышался ли он? Хриплым, глухим голосом он попросил повторить. Его просьбу пополнили. У Сиднея что-то опустилось в груди. Отказ, казалось ему, был равносилен смертному приговору. Он смахнул со лба капли холодного пота.

– Как же мне быть? У меня кончились средства…

– Посольство не оставит вас в беде, мистер Джэксон. По силе наших возможностей мы постараемся вам помочь. Дело повернулось таким образом, что вам волей-неволей придется оставаться в России до окончания войны.

– До окончания?!

– Она долго не протянется.

– Вполне вероятно. – Сидней пытался овладеть собой. – Но что я должен делать?

– Поехать на юг.

– На юг?

– Именно. Мы рекомендуем вам поехать в столицу Туркестана, в Ташкент.

– Так это Азия?!

– Да, Центральная, или, как ее именуют, Средняя Азия. Мы дадим вам рекомендательные письма, обеспечим проездным билетом. А там вы сможете заняться преподаванием английского языка. Ведь это не так уж плохо.

Джэксон слушал и отвечал, как во сне. Он не помнил, что говорил, как вышел из кабинета.

– Послушай, Герберт, мне кажется ты слишком жестко обошелся с этим боксером, – сказал Майер, когда Джэксон удалился.

– А что с ним возиться! Подумаешь, фигура! И без него в Штатах хватает безработных, – ответил Герберт Гувер.

– Но ты его послал на верную гибель.

– В Штатах и без него хватает коммунистов.

– Он не коммунист. Это его брат, как сообщили на наш запрос, – профсоюзный активист и забастовщик.

– Яблоки одного сорта! – Гувер усмехнулся.

Посол закурил. Он уважал и побаивался Герберта Гувера. Отличный делец и прекрасный разведчик, тот имел, кроме капитала, богатые связи с Капитолием. Прибыв в Россию, он начал с мелких спекуляций и в течение нескольких лет стал одним из крупнейших владельцев нефтеносных районов Кавказа. Ему принадлежали чуть ли не все нефтяные промыслы в Майкопе. К тому же он владел акциями многих компаний.

Посол спросил:

– Зачем же именно в Среднюю Азию?

– Там нет ни одного легального американца, если не считать отдельных разведчиков, – Гувер прошелся по кабинету. – Если он сильный, он выживет. А если выживет, он будет нужен нам. Этот парень будет цепляться за американский паспорт, как утопающий – за спасательный круг.

…На той же неделе, получив рекомендательные письма и денежное пособие, Сидней Джэксон отправился в Среднюю Азию, в Ташкент, в далекую неведомую восточную столицу. На душе у него было, как у приговоренного к длительному тюремному заключению.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Ташкент встретил Джэксона зноем. В столице русского Туркестана и в сентябрьские дни стояла летняя жара. На улицах во всем своем великолепии зеленели южные гиганты – чинары, карагачи, акации. Вдоль тротуаров в узеньких канавах плескалась грязная вода. Водопровода не было. По пыльным улицам двигались двухколесные арбы, колеса были выше человеческого роста. Степенно шагали верблюды, мчались красивые фаэтоны, и лихо гарцевали на лошадях казаки.

Солнце склонялось к закату. На высоких минаретах гортанно кричали муллы, призывая правоверных в мечети. Заглушая их, звенели колокола церквей и соборов.

По тротуарам спешили прохожие. Рядом с людьми одетыми по-европейски шли азиаты, смуглолицые, как американские индейцы. Несмотря на жару, одеты они были в стеганые ватные халаты, яркие, полосатые. На головах – белоснежные чалмы.

Сидней с удивлением осматривался вокруг. Вот она, таинственная Азия! Вдруг его внимание привлекло странное существо вроде человека, только без головы и без рук. Когда оно подошло ближе, Сидней понял, что это женщина. Закутанная с ног до головы в какой-то длинный темный балахон, вроде мешка. Лицо закрыто черной тонкой сеткой. Джэксон поспешно уступил дорогу и несколько раз оглянулся на нее…

Азия! И здесь ему предстоит жить. Сколько времени? Месяцы? Годы? Пока не окончится война. Мировая война, захватившая всю Европу, решала и его судьбу.

Показывая встречным письмо с адресом и коверкая заученные русские слова, Джэксон спрашивал, как ему добраться до резиденции генерал-губернатора Туркестанского края.

Резиденция царского наместника называлась «Белым домом» и помещалась в центре Ташкента, на стыке азиатской и европейской частей города. Границей служила неширокая река Анхор, по берегам которой тянулись ввысь пирамидальные тополя.

В «Белом доме» Джэксона встретили приветливо. Как же – иностранец! Его тотчас же провели в приемную генерал-губернатора. Холеный адъютант распечатал письмо и, пробежав его глазами, на ломаном английском языке предложил Сиднею последовать за ним.

Миновав ряд комнат, они вошли в небольшой кабинет чиновника по делам просвещения.

– Это к вам, Алексей Васильевич.

Алексей Васильевич, толстый и лысый, уже в годах, нацепив на нос пенсне, стал, не спеша, читать рекомендательное письмо.

– Значит, вы прямо из Америки? – спросил он по-английски, поднимая на Сиднея маленькие глаза. – Очень рад познакомиться.

Весть о том, что в Ташкент приехал человек из Соединенных Штатов Америки, настоящий американец из Нью-Йорка, моментально облетела аристократические дома. Сидней Джэксон, который временно поселился в доме у Алексея Васильевича, привлек к себе внимание. Его наперебой приглашали на обеды и ужины, интересовались жизнью далекой фантастической Америки.

Жизнь пошла сплошным праздником. Джэксону, несмотря на желание сохранить спортивную форму, пришлось попробовать и русской водки. Не мог же он сидеть чурбаном за столом, когда ради него устраивались такие пышные банкеты.

Ташкентский банкир и хлопкопромышленник Щепкин не мог допустить, чтобы модный американец находился вне его дома. Он сам побывал у Алексея Васильевича и увез Джэксона к себе.

Переводчиком сделали одного из служащих банка Юрия Козлова. Юрий не отходил от Джэксона ни на шаг. Он был в восторге от настоящего американца!

Супруга Щепкина Мария Львовна из рода обедневших князей Сальских, дородная и полнотелая женщина, не по возрасту энергичная, приняла гостя радушно и сама проверила, как убрали его комнату. Она охотно показывала Джэксону свой особняк, водила из залы в залу, расспрашивала, как обставляют свои дворцы американские миллионеры, хвалилась французской мебелью и роскошным садом.

В семье Щепкина Сидней познакомился с племянницей Марии Львовны – Лизой. Лизи довольно плохо изъяснялась по-английски, но Джэксону было приятно беседовать именно с ней. Рядом с несколько поблекшей Марией Львовной она выглядела красавицей. Лизи находилась в том счастливом возрасте, когда проблема замужества еще не являлась в ее жизни вопросом номер один. Впереди еще были годы, а от женихов уже не было отбоя. Охотников породниться с влиятельной семьей Щепкиных имелось более чем достаточно.

Сидней тоже попал в число ее поклонников. Ему нравилась ее гордая осанка, упругая легкая походка. Он часто любовался правильными чертами ее лица, тонкими, четко очерченными губами, на которых постоянно блуждала насмешливая улыбка. Ее светло-карие глаза то наполняли его душу теплом, то смотрели отчужденно, холодно, отчего ему становилось не по себе.

Лизи открыто и довольно смело кокетничала с Джэксоном. Порой, оставшись с ним наедине, она принималась за усовершенствование своих знаний в английском языке. Под этим благовидным предлогом она задавала такие вопросы, от которых Сидней терялся и краснел. Ей, видимо, нравилось вводить его в смущение. Ее красивые, чуть нахальные глаза принимали при этом выражение безупречной наивности. Ровным голосом, словно речь идет о чем-то обыденном, Лизи уточняла:

– А скажите, пожалуйста, как по английски талия?

Сидней отвечал.

– Это вы говорите о женской талии. А как говорится – девичья талия?

Сидней находил выражение.

– Произнесите, пожалуйста, фразу: красивый бюст.

Сидней не сразу понимал вопрос. Лизи бесцеремонно показывала на свои округлые девичьи груди.

– Красивый бюст. Понимаете? Красивый бюст!

После таких «занятий» у Джэксона кружилась голова, словно он хлебнул глоток крепкого виски. «Черт возьми, – думал боксер, – только бы не влюбиться!»

В семье Щепкиных Джэксон чувствовал себя превосходно. Если так будет всегда, можно подождать окончания войны. Он мысленно благодарил американского посла за внимание и заботу. Бесспорно, тот знал, куда пристроить безденежного соотечественника.

Джэксон больше месяца пользовался популярностью у богатых ташкентцев. Но постепенно страсти утихли, мода прошла.

В беседах за роскошными обедами постепенно выяснилось, что Сидней из бедной рабочей семьи, что он в России не в качестве богатого путешественника, а просто как пострадавший от войны: у него нет денег вернуться на родину кружным путем через Китай… Интерес к нему ослабел. А когда на одном вечере Сидней стал рассказывать своим новым знакомым о том, что он был боксером, известным боксером, одна собеседница, пожилая дама, спросила соседку:

– А что такое – боксер?

– Милая, это вроде гладиатора. Люди выходят на помост и бьют друг друга на потеху зрителей.

– Какой ужас!..

– Милая, нечему удивляться. Ведь он – плебей!

Джэксон, не понимавший по-русски, догадался, о ком они разговаривают. Слово «плебей» не требовало перевода. От стыда и неловкости у Сиднея покраснели уши, словно его, как мальчишку, уличили в чем-то нехорошем.

Семья Щепкиных спровадила американца назад к чиновнику по делам просвещения, а Алексей Васильевич, в свою очередь, ссылаясь на болезнь жены, переселил Джэксона в дешевую гостиницу.

Попытка устроить Джэксона в учебное заведение учителем английского языка тоже не удалась. Нашлись противники.

– У него нет должного образования! – ехидно замечали преподаватели иностранных языков, почуявшие в американце опасного конкурента.

В конце концов, Джэксону удалось пристроиться домашним учителем в семье бельгийского чиновника, представителя Брюссельской компании, владевшей трамвайным парком Ташкента.

Плата за уроки была настолько мизерна, что ее едва хватало на полуголодную жизнь.

Недавние знакомые, те, что гордились им и считали большой честью видеться и беседовать с американцем, теперь при встречах не подавали руки, спешно проходили мимо.

Дружба Джэксона с переводчиком Юрием Козловым продолжалась недолго. Она вскоре оборвалась – Юрий был арестован. Это произошло весной, когда вслед за миндалем расцвели персиковые и урючные деревья и сады Ташкента оделись в бело-розовый душистый наряд.

В субботу после полудня Сидней отправился повидать Козлова. На душе у него было так тоскливо, что буйная азиатская весна не радовала, а угнетала.

У Юрия Джэксон застал нескольких человек. Сиднею они были незнакомы. По их напряженным лицам Сид догадался, что его прихода не ожидали.

На столе стояли две бутылки водки, стаканы, валялись куски черствых лепешек и вареного мяса. Невысокий, коренастый узбек, едва Сидней переступил порог, стал торопливо разливать водку. Другие вопросительно поглядывали то на Джэксона, то на Юрия.

От всей обстановки, от этих напряженных взглядов, от заминки, которая произошла при его появлении, повеяло чем-то близким и знакомым. Повеяло домом, Америкой. Сидней не мог сдержать понимающей улыбки. Он вспомнил Иллая, его друзей, которые часто собирались в их квартире. И тут что-то похожее.

– Знакомьтесь, товарищи, это мой друг, американец, – сказал Козлов и представил Сиднея Джэксона.

Сид по очереди пожимал протянутые руки. Многие были мозолистые, крепкие. Последним протянул руку коренастый узбек.

– Меня зовут Мукимов, – узбек говорил гортанным, приятно звучащим голосом. – Я тебя хорошо знаю. Нам товарищ Юрий многе рассказывал. Ты американец, а я узбек – Мукимов. Садись сюда.

Мукимов подвинулся, освобождая место рядом с собой. Джэксон сел. Снова воцарилась неловкая тишина. Чувствовалось, что своим появлением Джэксон нарушил ту атмосферу, которая была до его прихода. Говорили малозначащие слова. Разговор не клеился.

– Водку будешь? – Мукимов показал на бутылку.

Сидней отрицательно покачал головой и показал пальцем на пиалу:

– Чай.

Мукимов улыбнулся. Улыбка у него была теплая, добродушная. Он налил пиалу чая.

– Правильно, товарищ американец. Чай не пьешь – откуда сила будет?

Чай оказался холодным, Сидней понял, что собравшиеся сидят давно. «Русские комитетчики» – в этом он уже не сомневался. Вот бы Иллая сюда. Он бы с ними быстро нашел общий язык! Напротив сидел скуластый русский. Он был одних лет с Сиднеем. Джэксону понравилось его открытое лицо, прямой простодушный взгляд. Русский что-то сказал Козлову, н тот обратился к Сиднею по-английски:

– Тут товарищи просят рассказать о себе.

Джэксон кивнул. Он уже понял, что говорить можно все. Здесь его поймут. Он начал с химического завода, проклятого рабочими Бронкса. Рассказал о трагической смерти отца, о том, сколько горя и бед выпадает на долю простых рабочих-американцев, о забастовках, которые организовывал его брат. Когда Юрий начал переводить, атмосфера в комнате резко изменилась. Присутствующие заулыбались, со всех сторон посыпались вопросы. Джэксон отвечал подробно. Рассказывал все, что знал, что видел, слышал от Иллая и его друзей. Особенно расспрашивали о первомайских событиях, во время которых был схвачен Иллай. По этим вопросам Сидней понял, что «комитетчики» готовятся провести рабочий праздник.

– Не могли бы вы повторить свой рассказ нашим товарищам? Им будет очень интересно узнать о жизни американских рабочих, – попросили Джэксона.

Сидней, не задумываясь, дал согласие.

Домой он вернулся глубокой ночью. Он вспоминал, что говорили ему его новые русские товарищи, и удивлялся, как все сказанное ими было близким ему, волновало его. Сид вспомнил все, что говорил сам, и не мог понять, откуда у него появились такие слова, такие выражения, они могли принадлежать разве только Иллаю. И как приятно сознавать, что ты не одинок, что у тебя есть товарищи, которым ты нужен! Спать не хотелось. Сидней потушил свет, распахнул окно. Ночная прохлада, полная тонких запахов цветущих садов, ворвалась в комнату. Джэксон пододвинул стул к окну…

Воскресенье выдалось солнечным и по-летнему теплым. Сидней выгладил свой костюм, почистил ботинки. Долго и старательно брился. Его не покидало возбужденное состояние. Он торопился. Он должен сегодня встретиться с рабочими Ташкента. Он расскажет им сегодня об Америке.

Однако рассказывать ему не пришлось. Когда он пришел к Козлову на квартиру, его тут же схватили жандармы. В участке, несмотря на его энергичные протесты, продержали несколько дней, пока в ходе проверки и бесконечных допросов жандармский следователь не убедился в том, что американец не причастен к деятельности подпольного большевистского комитета и арестован случайно. На всякий случай следователь взял с Джэксона расписку о невыезде из Ташкента.

Джэксон вернулся в гостиницу с тяжелым чувством. Ему казалось, что случилось что-то ужасное. Но он и не подозревал, какие неприятности ждут его впереди. Пребывание в участке в корне подорвало его репутацию. Хозяин гостиницы, который до сих пор гордился тем, что у него живет американец, в категорической форме предложил Джэксону в трехдневный срок подыскать себе новое жилище и освободить номер.

– Я не могу допустить, чтобы у меня проживали политически неблагонадежные!

Не теряя времени, Джэксон отправился к бельгийскому чиновнику, но тот даже не пустил Сиднея в дом. Он передал через слугу, что «весьма сожалеет, однако вынужден отказаться от его услуг».

Частная педагогическая практика – единственный источник дохода Джэксона – прекратилась. Он остался без работы. И именно к этому времени у него вышли все деньги.

С большим трудом удалось найти частную квартиру. Комната была в небольшом глинобитном плоскокрышем доме узбека Карима Юлдашева. Карим работал чернорабочим в железнодорожных мастерских ташкентского депо. Дом его находился неподалеку от госпитального рынка, в той части города, где жили бедняки различных национальностей.

После безуспешных поисков работы Джэксону, наконец, удалось устроиться подмастерьем в дамское ателье Гофмана.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Потянулись однообразно трудные дни.

Далеко на западе грохотала первая мировая война. Плоскокрыший Ташкент стали наводнять раненые солдаты и разоренные крестьяне. На хлопкоочистительных заводах и в железнодорожных мастерских вспыхивали забастовки. Неспокойно было и в воинских частях.

Сидней работал в портняжной мастерской и жил в крохотной комнате Карима Юлдашева. За это время он научился разговаривать по-русски и кое-как по-узбекски.

Скудного заработка не хватало на жизнь. Попытки Джэксона устроиться преподавателем физической культуры в воинском училище или в гимназии также кончились безуспешно. Все места были заняты.

Жизнь превращалась в повседневную утомительную борьбу за насущный кусок хлеба. Судьба бедных людей всюду была одинаковой.

Палец за это время почти окреп, и Сидней, не особенно напрягаясь, начал готовить себя к будущим боям. Он ежедневно утром и вечером проделывал гимнастические упражнения, прыгал со скакалкой в руках, проводил «бой с тенью». Джэксон еще надеялся выйти на ринг.

Семья Юлдашевых, в которой жил Джэксон, состояла из четырех человек: сам Карим, его отец Юлдаш-бобо, семидесятилетний аксакал, добродушный и трудолюбивый, жена Зайнаб-апа и дочь Айгюль.

Первое время десятилетняя попрыгунья сторонилась Джэксона, убегала на женскую половину при его появлении во дворе. Но постепенно она к нему привыкла. Когда же Сидней начал заниматься гимнастикой и боксерской тренировкой, Айгюль заинтересовалась квартирантом. Особенно ей понравилась легкость и ловкость, с какой Джэксон прыгал со скакалкой. Сначала Айгюль наблюдала за тренировками, потом стала, подражая Джэксону, повторять его упражнения. Айгюль старалась изо всех сил, но все равно так не выходило.

Сидней Джэксон однажды застал ее за «тренировкой». Юная узбечка неумело скакала через веревочку. Ничего не говоря, Джэксон пошел в комнату и вернулся со скакалкой. Пальцем поманил девочку. Айгюль не двинулась с места, но и не убегала.

Сидней усмехнулся и, взмахнув скакалкой, стал легко, красиво подпрыгивать. Айгюль стояла как завороженная. Сидней остановился. Потом стал медленно повторять движения, как бы объясняя ей. Айгюль улыбнулась. Она поняла! Схватив свою веревочку, начала прыгать, повторяя за Джэксоном каждое его движение. В ее иссиня-черных глазах загорелась радость. Оказывается, это так просто!

– Айгюль, где ты? – раздался голос Зайнаб-апы. – Скорей разожги огонь.

Айгюль схватила свою веревочку и тут же убежала за хворостом.

Постепенно между Сиднеем и Айгюль установилась дружба. Сидней показывал ей гимнастические упражнения, Айгюль учила его узбекскому языку.

Семья Юлдашевых жила на скромный заработок Карима. Домой он приходил усталый, грязный, с веселой улыбкой на круглом загорелом лице. И, казалось, никогда не унывал.

Карим иногда заходил к Джэксону. Они садились друг против друга и вели беседу на русском языке, который Карим почти не знал, а Сидней понимал всего несколько фраз. Больше помогали мимика, жесты.

Юлдашевы часто приглашали к себе Джэксона, особенно в те дни, когда Кариму удавалось подзаработать. В такие дни готовили плов.

В начале 1915 года Карима мобилизовали и увезли куда-то на запад, на тыловые работы в прифронтовой полосе. Семья осталась без кормильца. В низком глиняном доме вместо смеха часто слышался плач. Зайнаб-апа ходила с покрасневшими, вспухшими веками. Бедной женщине уже не верилось, что ее муж когда-нибудь возвратится. Проводы в армию она восприняла, как похороны.

Притихла и Айгюль. Она больше не смеялась, а пела только протяжные, тоскливые песни. В ее широко открытых глазах появилась недетская озабоченность.

В один из последних дней осени 1916 года Сидней вернулся с работы поздно. В мастерской наступила горячая пора: приближались рождественские праздники, и заказчиков было много.

Джэксон устало открыл свою комнатку, зажег керосиновую лампу. Разводить огонь в печке, кипятить чай не хотелось. Взял кусок колбасы, пожевал. Вздохнул. Эх, сейчас бы вареных бобов и хорошего бульона! Да гречневых блинчиков с кленовой патокой… От таких мыслей стало еще тоскливее. Не раздеваясь, он лег на жесткую кровать.

– Сидней-ака! Сидней-ака, откройте!

Джэксон нехотя встал, открыл дверь. Айгюль впорхнула в комнату и, заглядывая Сиднею в глаза, выдохнула:

– А что я вам принесла! Вот, смотрите!

И протянула Сиднею конверт, весь испещренный надписями и заляпанный сургучом. Взглянув на штамп, Сидней чуть не вскрикнул от радости. Письмо из Нью-Йорка! Джэксон подхватил Айгюль, поднял ее на вытянутых руках к дощатому потолку и закружил.

– Спасибо, Айгюль! Рахмат! Большой рахмат!

Потом подкрутил фитиль в лампе, прибавил света. Айгюль уселась рядом и не сводила с него счастливых глаз.

Письмо было из дому. Первое письмо за два года! Сидней прочел его залпом. Писала мама, писала о своих радостях, о своих горестях. Она благодарила бога, что ее сын, Сидней, наконец, нашелся, что он жив и здоров. Это была ее самая большая радость в жизни. Иллай поправился, окреп и сейчас снова работает на химическом. На этом радости кончались. Но и горести у нее были не маленькими. Они переехали в Нью-Йорк, живут в старой комнате, на Бронкс-авеню. Ферму пришлось продать. Вырученных денег едва хватило, чтобы рассчитаться с Норисоном и уплатить налоги с процентами.

В конце миссис Джэксон писала о Рите. Каждое слово дышало болью. Риту оставил Блайд. Она так хотела ребенка, но он настоял… Операция прошла неудачно… Джэксон прижал кулаки к вискам. Блайд! Он жив, а Рита… Ну почему тогда, в детстве, я не попал ему в висок? На земле было бы на одну гадину меньше…

Айгюль, увидев повлажневшие глаза Джэксона, и сама заплакала.

– Не надо, Сидней-ака! Не надо… Это я виновата. Зачем принесла эту бумажку и причинила столько горя? Лучше бы бросила ее в огонь…

Девочка всхлипывала, и тонкие черные косички, которые сорока струйками сбегали с ее головы, тревожно вздрагивали.

Наступил грозный 1917 год.

Однажды в мастерскую Гофмана вихрем ворвался Ванька-посыльный. На его озорном курносом лице лучились веснушки.

– Братцы, царя скинули!

Все недоуменно переглянулись. Что он, рехнулся? А старший закройщик погрозил Ваньке волосатым кулаком.

– Я тебе скину, сукин сын! Я портки тебе скину и так накидаю, что век, шельмец, будешь помнить!

Но Ванька оказался прав. Через два часа взбудораженные и тревожно радостные портные, побросав работу, высыпали на улицу.

Свобода!

Сидней вместе с остальными направился на митинг в Александрийский парк. Там собралось много народу. Рабочие железнодорожных мастерских и хлопкоочистительных заводов, студенты, грузчики, чиновники, торговцы и солдаты… На груди у многих красные банты. Ораторы сменяют один другого. Им дружно аплодируют. Свобода!

Толстый купец, размахивая тяжелой резной тростью, охрипшим голосом призывал спасать мать Россию. Его не слушали, кричали:

– Долой!

Худощавый чиновник кричал о гражданских правах и кидал шапку вверх:

– Да здравствует Временное правительство!

Усатый рабочий в промасленной куртке потребовал:

– Вся власть Советам!

Из той части, где стояла интеллигенция, раздался выкрик:

– Большевик!

Но тонкий голос потонул в громе аплодисментов. Заводских было больше. Свобода!

По настоянию рабочих комитетов были арестованы генерал-губернатор Туркестанского края и его ближайший помощник. Власть перешла в руки временного комитета, который возглавил Щепкин. По улицам зачастили казачьи патрули. Гофман снял со стены в примерочной портрет царя и требовал, чтобы свободные граждане трудились не покладая рук, ибо лодырей он держать не намерен.

– Политика политикой, а без штанов никто ходить не будет!

Джэксон часами бродил по шумным улицам Ташкента, пытливо всматривался в возбужденные лица рабочих, слушал страстные речи ораторов. Повсюду проходили митинги, собрания, демонстрации.

В России, отсталой России появилось что-то новое, грандиозное. Оно неудержимо влекло к себе. Джэксон плохо понимал русский язык, но были слова, которые не требовали перевода.

В середине октября неожиданно возвратился Карим Юлдашев. Похудевший, в старом потертом обмундировании, которое так шло к его смуглому лицу. Карим принес с собой отголоски больших событий.

В тот же вечер в доме Юлдашевых состоялся праздник. Его устроили в складчину. Соседи принесли счастливой Зайнаб-апа мяса, риса, овощей, фруктов, лепешек. Каждый давал, что мог. Сидней вручил Юлдаш-бобо свой недельный заработок:

– Купите, что нужно.

В небольшой комнате на старых войлочных подстилках усаживались гости. Пришли соседи узбеки, друзья по работе, грузчики, среди которых были и двое русских, а также родственники тех, кто еще не вернулся с тыловых работ.

Гости пили чай и слушали. Карим рассказывал о фронте, о том, как русские и немецкие солдаты втыкали в землю винтовки и шли друг к другу с песнями, как они братались и клялись не убивать друг друга. Старики поглаживали бороды и одобрительно кивали головами:

– Магомет завещал нам любить ближних своих. Зачем человеку убивать человека?

Беседа затянулась за полночь. Всех интересовали события в России. Карим рассказывал о большевиках:

– Я слышал, что они хотят передать землю бедным дехканам, заводы – рабочим, чтобы каждый народ жил так, как он пожелает, по своей совести, по правде. Большевики – против богатых, против баев и ханов, они за народную власть, которую называют Советы.

Сидней слушал Карима и думал: когда и где он уже слышал подобные речи? Не о большевиках, о них он узнал здесь, в России, а о том, чтобы отобрать землю и раздать ее фермерам, а заводы – рабочим. Конечно, так говорил Иллай! Неужели то, о чем страстно мечтали американские рабочие, претворяется в жизнь здесь, в далекой России?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

– Сидней-ака! Сидней-ака, к вам идут гости!

Айгюль вбежала во двор. Следом за ней вошли двое. Один в черной черкеске и огромной белоснежной папахе, второй, пониже ростом, в элегантном штатском костюме. За воротами фыркали лошади.

Джэксон вышел из своей комнаты. Никаких гостей, разумеется, он не ждал.

– Вы будете мистер Сидней Луи Джэксон? – спросил человек в штатском.

Джэксон утвердительно кивнул.

– Имею честь представиться, секретарь по иностранным делам Туркестанского комитета Временного правительства России дворянин Лаушкин Анатолий Данилович. – Лаушкин, сделав легкий наклон головы, протянул руку в сторону военного. – Личный адъютант генерала Коровиченко есаул Трибин.

Джэксон пригласил гостей пройти к себе.

– У меня по-спартански. Прошу извинить, без комфорта.

Айгюль было очень интересно узнать: зачем пожаловали столь важные люди к Сиднею-ака? Но офицер, заметив ее, взмахнул плеткой:

– Куда лезешь, чумазая?

Айгюль, сжавшись в комок, юркнула на свою половину.

Лаушкин, окинув взглядом холостяцкую комнату Сиднея, положил свою папку на стол и сказал:

– Вы извините, но мы будем говорить весьма откровенно. Нам печально видеть представителя такого могущественного государства, как Америка, в такой жалкой азиатской конуре.

Джэксон пожал плечами.

– Мы знаем, мы все знаем, мастер Джэксон! – Лаушкин улыбнулся, обнажая редкие зубы. – Мы пришли помочь вам!

– Спасти вас! – добавил казачий офицер.

Подцепив ногой табурет, он подтянул его к себе и бесцеремонно уселся.

– Мы приглашаем вас сотрудничать с Туркестанским комитетом. Вернее, служить в его вооруженных силах, разумеется, при штабе. Подробности вот в этом пакете.

Чиновник вынул запечатанный конверт и вручил его Джэксону.

– Мы завтра ждем вас, – Лаушкин протянул руку. – В этом хаосе революции нам с вами следует держаться вместе. Для вас это единственная возможность возвратиться в Америку.

Когда они уехали, Сидней распечатал пакет. Текст был написан по-английски. От имени генерального комиссара Временного правительства по Туркестанскому краю Сиднея Луи Джэксона, гражданина США, приглашали на службу в экспедиционный полк. Ему обещали офицерское звание, награды и достойное вознаграждение за верную службу, а также «по восстановлении в России твердого порядка» возвращение на родину. Джэксон дважды прочел послание. Пакет снова и снова притягивал к себе. Черт возьми, это первое деловое предложение!.. Единственное деловое предложение за три года. Единственная возможность выбраться из России. Но какой ценой!!! Ему предлагают участвовать в восстановлении твердого порядка, то есть в подавлении революции!

– Как же быть? Как поступить?

Глубокой ночью Сиднея разбудили гудки. Густой басистый гудок главных железнодорожных мастерских разноголосо поддерживали несколько других. Так гудят, когда случается пожар или какое-нибудь стихийное бедствие. Сидней быстро оделся и, выбежав во двор, столкнулся с Каримом.

– Тревога! Боевая тревога! – Юлдашев с винтовкой устремился на улицу. – Скорее в мастерские!

Раздумывать было некогда. Надо выбирать: или вместе с Каримом, или принимать предложение Туркестанского комитета. Но Сидней хорошо помнил, как туркестанские аристократы безжалостно выбросили его на улицу. А Юлдашев и его товарищи делили с Джэксоном последнюю лепешку. Неужели он будет стрелять в них?

Решение пришло само собой. Джэксон вместе с Каримом побежал по темным улицам встревоженного города к железнодорожным мастерским. Где-то в центре гремели выстрелы. Бухнула пушка.

На привокзальных улицах было людно. Народ все прибывал. Шли с оружием и без оружия. Рабочие, ремесленники, солдаты… Все были встревожены. Революция в опасности!

Возле депо Карим расстался с Джэксоном. Он показал Сиднею на здание, где выдавали оружие, и побежал разыскивать свою дружину. Сидней видел, что те, у кого есть оружие, строились в отряды и поспешно уходили в центр города. Там шел бой.

Джэксон попытался было протолкаться к дверям дома, где выдавали винтовки, но на него зашикали:

– Куда без очереди лезешь?

Джэксон вынужден был встать в хвост длинной цепочки людей. Когда он, наконец, подошел к дверям, у него потребовали документы. Солдат с красной повязкой на рукаве был неумолим. Сидней показал заграничный паспорт.

– Заходи.

В комнате пожилой рабочий надел очки и, перелистав страницы паспорта, посмотрел на Джэксона.

– Так, значит, американец?

– Да.

– Революцию поддерживаешь?

– Поддерживаю.

– А кто ты будешь? Из пролетариев?

– Мой отец был рабочим и умер на химическом заводе, – ответил Сидней на ломаном русском языке.

– Свой, выходит.

Американец Сидней Джэксон был зачислен рядовым в интернациональную роту, которой командовал Хаби-буллин.

Джэксону вручили винтовку, сотню патронов.

Хабибуллин, низкорослый и большеголовый татарин, тут же отправил Джэксона на боевой пост – ему, а также старому солдату, георгиевскому кавалеру турецкой войны, Семенову и молодому китайцу Сянь Фу поручили нести охрану водокачки.

Водокачка находилась рядом с депо. Старшим караула стал Семенов. Расправив пышные усы, он молодцевато щелкал затвором, показывая американцу и китайцу приемы обращения с оружием.

Джэксон и Сянь Фу повторяли за Семеновым каждое движение. У китайца было радостное и счастливое лицо. Он – солдат революции!

– А на спуск надо нажимать плавно, помаленьку. Ясно?

Над Ташкентом вставало утро. Где-то в центре горел дом. Черный дым столбом поднимался к небу. Выстрелы стали значительно реже. Семенов влез на водонапорную башню и, приставив ладонь козырьком, долго всматривался вдаль.

– Из центра, небось, уже выбили. Теперича вынимают из крепости! Это как пить дать!

Попытка генерала Коровиченко захватить власть силой оружия и установить кровавую диктатуру оканчивалась безуспешно. Накануне 27 октября жители Ташкента узнали о победе революции в Петрограде. Это послужило боевым сигналом для туркестанских большевиков. Рука об руку с рабочими были и солдаты местного гарнизона.

Генерал решил предотвратить революционное выступление. В ночь на 28 октября он поднял школу прапорщиков, преданные казачьи части и напал на полки гарнизона, пытаясь разоружить их. Завязалась перестрелка.

В предрассветной тишине раздались тревожные гудки депо и главных железнодорожных мастерских. Наспех сформированные отряды тут же вступали в бой. Отбив атаки юнкеров и казаков, восставшие брали квартал за кварталом. Три дня шли уличные бои. Захватили резиденцию Туркестанского комитета Временного правительства – «Белый дом», почту, телеграф и другие важные объекты. Повели наступление на крепость – главную опору контрреволюционных войск. В ночь на 1 ноября революционные отряды штурмовали крепость.

В штурме крепости участвовала и интернациональная рота Хабибуллина. Это было первое боевое крещение Сиднея Джэксона.

Крепость окружили со всех сторон. На предложение сдаться мятежники ответили отказом. Сидней вместе с Семеновым и Сянь Фу, очутившись за углом здания, ждали сигнала к атаке.

– Тут главное – смотри в оба, – наставлял Семенов. – И не отставай от товарищей.

Где-то рядом бабахнула пушка. За ней – вторая, третья. В крепости раздался взрыв. Сразу же затрещали пулеметы, винтовочные выстрелы. Издалека донеслось раскатистое «ура!»

Джэксон бежал рядом с Семеновым. С этим усатым старым солдатом он чувствовал себя увереннее.

Ночную мглу прорезали вспышки разрывов. Когда Сидней добежал до крепости, там уже была давка. Красногвардейцы, толкаясь, стремились скорее проскочить через крепостные ворота, которые были разбиты прямым попаданием снаряда.

В крепости пылала казарма, и пламя освещало весь двор. Шла беспорядочная стрельба. Откуда-то с крыши дома застрочил пулемет, и Семенов, грубо толкнув Джэксона, крикнул ему:

– Ложись!

Сидней плюхнулся в грязь. Единственная куртка, которую он так берег, оказалась запачканной. Джэксон хотел было переползти на сухое место. Но только он привстал, как Семенов снова толкнул его в плечо:

– Лежи! Штаны потом вычистишь!

Сидней хотел возразить, но тут раздался отчаянный крик Сянь Фу. Сидней видел, как китаец, прижав руки к животу, катался по земле. Джэксону сразу стало жутко. Он еще теснее прижался к земле.

Слева и справа зазвучали выстрелы. Красногвардейцы лежа открыли стрельбу по крыше, откуда строчил пулемет. Джэксон, как учил Семенов, щелкнул затвором и поднял винтовку. Лежа стрелять вверх было неудобно. После каждого выстрела приклад больно ударял в плечо.

Пулемет смолк так же неожиданно, как и начал.

Красногвардейцы, пригибаясь, устремились в восточную часть крепости, где еще шел бой. Перепрыгивая через трупы убитых, Сидней бежал вперед и вместе со всеми кричал «ура!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

14 ноября 1917 года в Ташкенте состоялся краевой съезд Советов, который объявил о переходе власти в руки Советов рабочих, солдатских и дехканских депутатов. Съезд образовал Совет Народных Комиссаров Туркестанского края. Председателем Совнаркома был избран большевик Ф. Колесов, военным комиссаром – Е. Перфильев.

В январе 1918 года, сразу же после получения декрета Центрального правительства, подписанного Лениным, в Туркестанском крае началось формирование частей Красной Армии. Молодая Советская республика создавала регулярную армию.

Рота, в которой служил Сидней Джэксон, вошла в Первый революционный Туркестянский полк.

Организация Красной Армии проходила в сложной обстановке. Атаман Оренбургского казачьего войска полковник Дутов во главе многочисленных отрядов, сформированных из офицеров и богатой части казачества, захватил Оренбург, Челябинск, Троицк, перерезал единственную железнодорожную магистраль, соединяющую Среднюю Азию с Советской Россией.

Центром объединения контрреволюционных сил Средней Азии стал город Коканд. Националистическая организация мусульманского духовенства «Улема» именем бога призывала правоверных вступать на борьбу с «неверными» – большевиками.

В Ферганской долине бесчинствовала басмаческая шайка Иргаша, в Туркмении – Джуканд-хана, в горах Памира – Ибрагим-бека.

Это было трудное время для Туркестанского края. Отрезанные от Центральной России местные Советы вели ожесточенную борьбу с внешними и внутренними врагами.

Весной 1918 года в Ташкент прибыла так называемая «военно-дипломатическая миссия» английских офицеров во главе с полковником Бейли. К ним присоединился бывший английский консул в Кашгаре Д. Маккартнэй и американский консул Трэдуэл. Они создали тайную «Туркестанскую военную организацию», в которую вербовалось бывшее офицерство царской армии. Местные баи и ханы снабжали деньгами, оружием, боеприпасами и снаряжением басмаческие шайки и готовились свергнуть Советскую власть. Для руководства вооруженной борьбой в иранском городе Мешхеде обосновался английский генерал-майор сэр Вильхорид Маллесон, возглавивший специальную «миссию по делам русского Туркестана».

Едва успел сэр Маллесон появиться в Мешхеде, как через иранскую границу для встречи с ним переправился лидер ашхабадских эсэров граф Доррор. Генерал-майор обещал графу Дорреру всяческую поддержку, в том числе, если потребуется, и военную.

– В северных провинциях Ирана уже находятся двадцать восьмой кавалерийский полк, девятнадцатый Пенджабский батальон, взвод сорок четвертой батареи полевой артиллерии. Как видите, мы не бросаем слов на ветер. Великобритания всегда готова выступить на поддержку своих друзей!

В тот же день граф отбыл в Ашхабад. Вместе с инструкциями он вез деньги, оружие, боеприпасы.

С благословения Маллесона ашхабадские эсэры подняли голову. 17 июня 1918 года они предприняли первую попытку захватить власть. Однако мятеж был тут же подавлен. На помощь ашхабадским большевикам прибыли вооруженные отряды рабочих Красноводска, Кушки, Мерва, Кизыл-Арвата и заставили эсэров и местных националистов сложить оружие.

Урсатьевская – небольшая железнодорожная станция, открытая с четырех сторон ветрам. Вокзал, депо, несколько домишек европейского типа окружены глинобитными кибитками. Около вокзала – одинокие акации, которые чудом выросли в этом безводном крае. Под их редкой тенью расположилась интернациональная рота Хабибуллина, возвращающаяся из Ферганской долины.

Ветер, песок, жара…

Красноармейцы небольшими группами расположились прямо на земле. Одни спят, закрывшись от жгучего солнца и ветра полой шинели, другие чистят оружие, третьи, усевшись в кружок, едят черствые лепешки, сухой урюк и запивают кипятком.

Среди них и Сидней Джэксон. Он осунулся, похудел, загорел. На лбу залегли суровые складки. На нем солдатское обмундирование и красный полинявший бант на груди.

Мимо прошел Хабибуллин – правая рука забинтована, – рядом с ним начальник станции. У начальника усталое лицо давно не спавшего человека. Хабибуллин, ругаясь по-татарски, требовал немедленно отправить его роту.

– Не могу, товарищ, – начальник разводил руками, – что хошь делай, а не могу. Пока не пройдут эшелоны в Ашхабад, не могу. Ты же сам знаешь, там контра голову подняла.

Урсатьевская – узловая станция. Отсюда идут вагоны на север – в Ташкент, на восток – в Фергану и на юг – до самого Красноводска.

К вокзалу, пыхтя и гудя, подошел поезд-броневик. На открытых железнодорожных платформах по бортам уложены плотные тюки спрессованного хлопка. В промежутках установлены пулеметы. На передней платформе – орудие. Паровоз – в середине бронепоезда.

Вокзал сразу заполнили красноармейцы. У крана с кипятком выросла очередь.

Сиднею торопиться было некуда. Он, не спеша, прошелся по перрону. Вдруг его внимание привлек командир. Стройный, высокий, белокурый. Одет тот был, несмотря на жару, в кожаную куртку. В облике командира было что-то знакомое. Когда они встречались? Где? Командир прошел рядом. Сидней увидел у него шрам возле уха. Так это же Петр!

Джэксон бросился, к нему:

– Петер! Петер!

Командир не оглянулся. Сидней забежал вперед и встал перед ним.

– Здравствуй, Петер!

Командир остановился, ласково посмотрел на Сиднея.

– Здравствуй, товарищ! Но я не Петер, ты, видимо, ошибся.

Он не узнавал Джэксона. Но Сидней уже узнал его. По улыбке, по голосу.

– Я Сидней. Сидней Джэксон, помнишь? – И, волнуясь, заговорил по-английски, напоминая о плавании на «Баркаролле».

Английская речь была лучшим доказательством. Командир сразу стал серьезен. Он положил руку на плечо Сиднея.

– Вы?.. Неужели?!

Теперь уж улыбался Джэксон. Он утвердительно кивал:

– Да, Петер… Я!..

Они обнялись. Потом еще раз. Хлопали друг друга ладонями по спине, улыбались, говорили наперебой, мешая русские и английские слова.

Вокруг них образовалась толпа. Красноармейцы соскакивали с бронепоезда и с удивлением смотрели на своего командира чрезвычайного комиссара Центрального Комитета партии и Совнаркома Туркестанской республики Алексея Флорова, который так восторженно обнимался с рядовым красноармейцем.

Хабибуллин, растолкав красноармейцев, подошел к Флорову и четко отрапортовал:

– Интернациональная рота Первого революционного полка, в которой служит рядовым американский гражданин товарищ Джэксон, после успешной операции в Фергане возвращается в Ташкент.

Флоров пожал левую, здоровую, руку Хабибуллина и сказал:

– Джэксона я возьму с собой.

– Товарищ чрезвычайный комиссар, он в нашей интернациональной роте единственный американец! – попытался возразить Хабибуллин, но Флоров был непреклонен.

Тогда Хабибуллин отстегнул маузер и протянул его Джэксону.

– Хорошего человека на Востоке провожают с подарками. Возьми на память о наших победах.

Джэксон с благодарностью принял дорогой подарок. Шутка ли сказать, – маузер!

Джэксона провожала вся рота. Семенов трижды поцеловал его.

Через несколько минут Сидней уже находился в вагоне Флорова. Поезд набирал скорость, увозя его все дальше и дальше на юг.

Джэксон узнал, что Флорова зовут не Петр, а Алексей. После ареста на «Баркаролле» его судили, приговорили к пятнадцати годам каторжных работ и отправили в Сибирь. В конце 1915 года он бежал и до Февральской революции жил на нелегальном положении, ведя подпольную работу.

– А ты здорово тогда мне помог! – воскликнул, улыбаясь, Флоров. – Ты даже сам не знаешь!

Оказывается, в деревянной рамке под фотографией, которую Сидней передал в порту Анне, находились важные документы.

Сидней не верил своим ушам. Он снова и снова расспрашивал Флорова. Тот охотно рассказывал. Оказывается, и Анна была не Анна, а Соня, и вовсе не невеста, а просто подпольщица, которая должна была встретить Алексея в порту.

– Как она благодарила тебя! – вспоминал Флоров. – Знаешь, как закончим ашхабадское дело, напишу ей, что встретил тебя. Обязательно напишу. Вот обрадуется!

Купе заполнялось командирами. Они с любопытством поглядывали на Джэксона. Неужели этот загорелый плотный красноармеец в пропыленной и грязной солдатской форме и есть тот самый американец, о котором не раз рассказывал чрезвычайный комиссар!

Джэксон расположился в купе, где находился пулеметчик Степан Бровкин и его помощник Мурат.

Вдоль наружных стен купе стояли тюки спрессованного хлопка, надежно защищая от пуль. Мурат принес охапку ваты и постелил ее на полу. Джэксон с удовольствием растянулся на мягкой подстилке.

Степан Бровкин, плечистый рыжебородый сибиряк, сидел рядом на полу и поминутно вытирал платком пот, который струился у него по лицу. А смуглолицый худощавый и подвижной Мурат был в стеганом халате, стянутом в талии широким армейским ремнем, и, казалось, совсем не чувствовал жары. Он налил в жестяную кружку кипяток.

– Чай – будешь?

Сидней вытащил свою кружку.

– А я вот никак не могу! – Степан расстегнул ворот рубахи. – Разве в этакую жару чай полезет в нутро?

– Э! Зачем так говорить, Степан! – Мурат покачал головой. – Чай не пьешь – откуда силы возьмешь?

Джэксон выпил кружку кипятку, улегся лицом к стене. Ему хотелось отдохнуть, побыть наедине со своими мыслями. О чем он думал? О жизни, о себе. Встреча с Флоровым подтвердила правильность выбранного им пути.

Все складывается как нельзя лучше. Победа революции – это и его победа. Скоро новая власть утвердится по всей стране. А что будет потом? Вернее, что будет делать потом он, Сидней?

«Потом» – было его будущее. Оно казалось ему сейчас совсем недалеким. Он не знал и не понимал, что гражданская война только начинается, что в Лондоне и Париже, Нью-Йорке и Токио уже делят Россию на части, а полчища интервентов и оккупантов уже садятся на корабли, которые держат путь к берегам Советской республики. Джэксон ничего этого не знал. Он думал о своем будущем. Он был твердо уверен в том, что после победы революции ему, несомненно, дадут возможность попасть к себе на родину. Ему по-прежнему очень хотелось вернуться в Америку. После долгой разлуки увидеть мать, обняться с Иллаем. Он обязательно вернется…

В Ашхабад прибыли утром. Солнце стояло уже высоко, и июльская жара набирала силу. Ни ветерка, ни тучки. В знойном мареве никли листья редких деревьев, росших возле станции и вдоль центральной улицы. В сухих арыках потрескалась земля. Пыль, песок. Прохожих почти нет. Казалось, жизнь замерла и за высокими глинобитными заборами.

Но тишина и сонливость были обманчивы. Сотни недоброжелательных глаз скрытно следили за действиями прибывшего отряда. Мятежники не думали сдаваться. Они лишь притаились, выжидая удобного момента, чтобы нанести удар в спину.

Флоров объявил город на осадном положении. Создал ревком, отстранил эсэров от руководства ашхабадским Советом. К вечеру по улицам в людных местах расклеивали приказ ревкома, в котором в категорической форме предлагалось гражданскому населению немедленно сдать оружие.

А в это время на загородной даче граф Доррер, бежавший из Ашхабада, инструктировал группу местных головорезов:

– Комиссара взять живым. Чтоб ни звука!

В ту же ночь они напали на Флорова, когда он вместе с Джэксоном возвращался с митинга. Сидней и комиссар шли темным переулком. Флоров был доволен митингом и находился в отличном настроении.

– Тебе нравится эта ночь? – спросил он боксера.

– Не особенно. Я больше люблю лунные ночи, – ответил Джэксон.

– У безлунных своя прелесть. Где, как не в Средней Азии, можно увидеть такие крупные лучистые звезды! Вся Вселенная перед тобой!

Но Сидней не успел взглянуть на небо. Из-за глиняного забора на них, как коршуны на добычу, набросилась группа наемников. Все произошло мгновенно. Флоров сбросил с себя прыгнувшего ему на спину басмача и успел выхватить пистолет. Однако выстрелить не удалось. Несколько басмачей навалились на него, выбили из рук оружие.

Сидней почувствовал, как ему на голову накинули ватный халат. Чьи-то дюжие руки сорвали оружие и пытаются скрутить боксера.

«Засада! – мелькнула мысль. – Комиссар в опасности!» Резким движением тренированного тела Джэксон стряхнул с себя навалившихся'наемников и бросился на выручку командира.

– Товарищ комиссар!

Обозленные неудачей, басмачи выхватили ножи. Лезвия тускло сверкнули в синей темноте ночи. Но это не обескуражило боксера. Его мысли были с Флоровым, которого басмачи уже успели свалить.

Джэксон, не мешкая, бросился на врагов. Прямо перед ним выросла огромная фигура двухметрового великана. Басмач взмахнул рукой, надеясь одним ударом ножа покончить с прытким красноармейцем. Но Сидней был начеку. Отбив левой рукой занесенный над ним нож, Джэксон, как это не раз он делал на ринге, ударил снизу вверх с поворотом тела по жирному подбородку. Басмач, лязгнув зубами, рухнул под ноги своих сообщников. Те на мгновение оторопели. Этим замешательством успел воспользоваться Флоров. Он вскочил на ноги.

– Бей гадов!

Басмачи, словно их кто-то подтолкнул в спину, дружно бросились на боксера и комиссара. Схватка была короткой, жестокой. Кулаки Джэксона не знали пощады. Его удары, точные и неотвратимые, валили наповал. Через несколько минут дюжина басмачей валялась в пыли переулка. Остальные, не выдержав натиска, кинулись бежать, оглашая ночь криками ужаса:

– Шайтан! Злой дух! Шайтан!

О ночной схватке ни Флоров, ни Джэксон никому не рассказывали. Было много других, более важных, забот. Однако после этой ночи они стали всюду бывать вместе.

Проведя несколько митингов среди рабочих и поручив ревкому решительно утверждать революционный порядок, Флоров со своим отрядом направился в город Кизыл-Арват, крупнейший центр Закаспийской области. Оттуда поступали тревожные сведения.

В Кизыл-Арвате находились железнодорожные мастерские, в которых работало около двух тысяч человек. Флоров не мог допустить, чтобы такой коллектив был под влиянием эсэров и меньшевиков.

…С отъездом чрезвычайного комиссара Туркестанской республики контрреволюция в Ашхабаде снова подняла голову. Мятежники захватили почту и телеграф, перерезали линию связи с Кизыл-Арватом и, разбив в уличном бою остатки незначительных сил Ашхабадского ревкома, ворвались в здание Совета. Тут же было создано Закаспийское правительство во главе с Фунтиковым и Доррером.

Новое правительство спешно направило в Кизыл-Арват вооруженную до зубов дружину мятежников. Перед ней была поставлена задача – уничтожить отряд чрезвычайного комиссара.

Из-за нарушения связи Флоров ничего не знал о контрреволюционном выступлении в Ашхабаде. Дружина мятежников, ворвавшись в Кизыл-Арват, застигла его отряд врасплох.

Красноармейцы, забаррикадировавшись в здании Совета, отчаянно защищались, отбивая одну атаку задругой. Однако силы были не равны. Все попытки пробиться на вокзал к бронепоезду оканчивались безуспешно. К вечеру от всего отряда осталась совсем небольшая группа бойцов. Многие из них были ранены. Кончались патроны.

Еще в начале боя Флоров вызвал Мурата.

– Бери коня и выбирайся из города. Любыми средствами сообщи Ашхабадскому ревкому. Мы надеемся на тебя, Мурат!

К вечеру невысокое кирпичное здание Совета было плотным кольцом окружено мятежниками. С гиканьем и свистом они бросались на приступ, всякий раз откатываясь назад.

Сидней вместе с Бровкиным обосновались на чердаке. Они вдвоем затащили туда пулемет и, выбив слуховое окно, вели огонь. Стрелял Степан, а Джэксон помогал ему, заменяя уехавшего Мурата.

Мятежникам удалось поджечь крышу. Дым заполнял чердак. Нечем было дышать. Но бойцы держались до последней ленты. Когда пулемет умолк, Степан сказал Джэксону:

– Ступай вниз! А я тут один справлюсь…

Он вытащил из вещевого мешка три гранаты, которые бережно хранил больше года. Теперь они были кстати.

Джэксон спустился вниз и, вытащив маузер, пристроился у окна. На душе было горько. Сколько они еще смогут продержаться? Час? Сутки?..

У соседнего окна, прислонившись боком к стене, сидел Флоров. Он был ранен. Комиссар левой рукой зажимал рану на животе, а правой держал тяжелый кольт. Увидев Джэксона, он улыбнулся, хотел что-то сказать, но в этот момент мятежники с диким ревом снова бросились в атаку. Джэксон, положив маузер на подоконник, стал торопливо стрелять. Вдруг в толпе атакующих один за другим грохнули взрывы. Это Бровкин бросил с чердака гранаты. Мятежники с воем кинулись обратно. Площадь мгновенно опустела. Джэксон вытер ладонью вспотевший лоб и повернулся к Флорову. Комиссар все так же сидел у окна, только голова его была беспомощно опущена на грудь. Со лба на щеку стекала густая кровь. Джэксон бросился к нему.

– Товарищ комиссар!

Флоров не пошевельнулся. Он был мертв.

– Комиссар убит!..

В комнату, где находился Флоров, собрались остатки его отряда. У многих на глазах были слезы.

Стиснув зубы, Бровкин обвел взглядом товарищей.

– Погибать – так по-русски!

Высоко подняв единственную гранату, он бросился к выходу.

– Ура!

За ним кинулись остальные.

Это была последняя, отчаянная контратака.

В рукопашной схватке, которая продолжалась несколько минут, одни погибли, других, обезоруженных, скрутили, взяли в плен. Среди попавших в плен был и Джэксон.

На следующий день пленных, связанных попарно, погнали к окраине города. Джэксон шел с молодым узбеком, раненным в ногу. Узбек от потери крови обессилел и буквально висел на Сиднее.

Пленных, награждая ударами плеток и прикладов, загнали в просторный двор.

Солнце палило нещадно. Во дворе – ни деревца. Время тянулось томительно медленно. Пленные изнывали от жары и жажды. Их продержали под палящим солнцем до самого вечера. Это была жестокая пытка. Люди вконец обессилели. Раненые бредили.

Под вечер во двор въехала группа всадников. Джэксону бросилось в глаза, что двое из них были в форме офицеров американских войск.

Охранники кинулись к пленным и стали пинать их ногами, хлестать плетками.

– Вставай! Тур! Вставай!

Пленные, поддерживая друг друга, поднимались на ноги. До слуха Сиднея донеслась английская речь.

– Это настоящие большевики. Надеюсь, вы удовлетворили свое любопытство? – сказал один из всадников.

– О да, сэр Нольдинг! Я вполне удовлетворен.

Джэксон торопливо протиснулся вперед.

– Сэр, прошу внимания! – крикнул он. – Одну минуту, сэр!

Один из офицеров осадил коня:

– Кто говорит по-английски? Кто меня спрашивает?

Охранники бросились к пленным и вывели Сиднея вперед.

Американец придержал танцующего под ним коня.

– О, я не полагал, что большевик так культурен. У вас есть какая-нибудь просьба или последнее желание?

Пленные, не понимая ни слова, настороженно вслушивались в их разговор. Охранники не сводили глаз с Джэксона.

– У меня только одна просьба, сэр. – Джэксон смотрел соотечественнику прямо в лицо. – У меня только одна просьба, сэр: чтобы вы обеспечили человеческое отношение к пленным.

Нольдинг насмешливо сощурил глаза:

– Стоило ли тебе изучать английский язык для того, чтобы быть расстрелянным в Кара-Кумах?

– Английскую речь я впитал вместе с молоком матери, сэр, – Джэксон старался говорить спокойнее. – Но я настаиваю на своей просьбе – это главное.

Нольдинг круто повернул коня, подъехал вплотную и дважды хлестнул плеткой по лицу боксера.

Джэксон в бессильной злобе рванул связанными руками. Охранники кинулись к нему и, награждая ударами, поволокли к толпе пленных.

Только к вечеру пленных загнали в сарай. Усталые и измученные жаждой, голодные, опаленные безжалостным солнцем, люди, едва переступив порог вонючего сарая, без сил повалились на пол. Джэксон с трудом подтащил узбека, с которым был связан, к стене. Раненый пылал жаром, бредил, метался. Сид ничем не мог помочь товарищу по несчастью. Руки, связанные грубой шерстяной веревкой, затекли и онемели. Во рту пересохло.

Ночь была темной и душной. Джэксон прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Вдруг за стеной сарая послышалась какая-то непонятная возня. Потом – шаги, щелкнул замок.

Узники насторожились.

В распахнутую дверь ворвался свежий ночной ветер.

– Кто живой, выходи!

Джэксон узнал голос Мурата. Да, это он!

Узники повскакивали и, толкаясь, устремились к выходу.

– Мурат!

– Братцы, свои!

В дверях красноармейцы орудовали кинжалами, разрезая веревки, которыми были связаны пленники. Мурат, расталкивая счастливых, втиснулся в сарай.

– Товарищ комиссар! – В голосе Мурата была тревога. – Товарищ комиссар!

В сарае воцарилась гробовая тишина. Кто-то сказал:

– Нету комиссара…

Другой добавил:

– Еще днем… Во время боя…

Красноармейцы торопливо седлали лошадей охраны: Мурат посадил Джэксона на свою лошадь.

– Держись за мой ремень!..

Сидней обхватил туркмена покрепче. «Только бы не упасть!» – подумал он.

– Скорей, товарищи! Скорей!

Всадники скакали молча. Вдруг раздался плач туркмена. Он прозвучал тоскливо, как стон:

– Ай-яй-яй! Зачем не успел!.. Зачем не успел!

Мурат вслух выразил то, что было у всех на душе.

– Такой комиссар!.. Самый большой комиссар! Самый первый комиссар!.. Ай-яй-яй!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Пятнадцатый день скитаний по знойной пустыне. Всюду, в какую сторону ни посмотришь, видишь одно и то же – застывшие, мертвые волны. Песок, песок, песок… Кажется, ему нет ни конца, ни края.

Уставшие лошади медленно бредут, понуро опустив головы, словно обнюхивают сыпучее бездорожье. Всадники их не торопят. Они рады тому, что животные еще держатся на ногах.

Всадников двое. Мурат и Джэксон. Мурат на серой лошади едет впереди. К его седлу привязан длинный повод второго коня бурой масти. На нем Джэксон. Старая туркменская папаха надвинута до бровей. Но и она плохо спасает от слепящего солнца. Полузакрыв глаза и плавно покачиваясь в такт шагам лошади, Сидней дремлет в седле.

Зной, голод и жажда оставили на его лице свои следы. Оно осунулось, глаза ввалились, кожа потемнела и обветрилась.

Лошади тихо бредут, а кажется, что топчутся на месте. Только следы ложатся на неровном грязно-желтом листе бесконечно длинной строчкой, рассказывающей печальную повесть о двух смельчаках, дерзнувших вступить в единоборство с черной смертью – Кара-Кумами. Два дня небольшой отряд красноармейцев бешено скакал по пустыне, уходя от погони.

На привале командир роты ашхабадского полка, которую Мурат встретил и привел в Кизыл-Арват, сказал:

– Мы не знаем обстановки. Оставаться тут рискованно. Надо разбиться на небольшие группы. Одна пойдет в Красноводск, другая – в Мерв, третья – в Кушку, четвертая – на север, к Аральскому морю. Мы должны любым способом сообщить командованию о мятеже.

На север пошел Мурат. Он знал пустыню, вырос в этих краях. Он и выбрал самую трудную дорогу. Так ему подсказала совесть.

Кроме Джэксона, в его группу вошли армянин Саркисян и два красноармейца из отряда Флорова.

После привала, разделив оружие, воду и продовольствие, бойцы разъехались в разные стороны.

Мурат повел свою группу в сердце Кара-Кумов, в горячие пески. По еле заметным признакам, только Мурату понятным отметкам маленький отряд уверенно шел вперед. На пятые сутки вдали, у самой линии горизонта, показался зеленый островок. К вечеру добрались до густых зарослей саксаула. Послышался отдаленный лай собак, в воздухе запахло дымом костра и жареным мясом.

Мурат велел всем остаться на месте, а сам направил коня к юрте пастухов. Он пробыл там довольно долго и вернулся не один. С ним пришел старый туркмен, видимо, старший среди пастухов. Мурат подарил ему винтовку и десяток патронов.

Аксакал не смог сдержать радости, хотя старался казаться равнодушным. У него загорелись глаза, и руки с жадностью уцепились за оружие. Он тут же унес подарок.

– Зачем ты ему винтовку отдал? – спросил Джэксон.

– Так надо, – ответил Мурат. – Такой обычай. Надо самый дорогой подарок делать.

Вскоре раздался собачий лай. Бойцы вскочили. К костру приблизился аксакал и с ним еще двое молодых туркменов. Аксакал на железном подносе принес куски жареной баранины.

Один из пастухов разостлал на песке у костра самотканую скатерку и положил на нее огромные плоские лепешки. Аксакал поставил рядом поднос с мясом. Потом взял у второго пастуха бурдюк с кобыльим молоком и вручил его Мурату.

Когда все насытились, по кругу пошла кружка с кипятком. Завязалась беседа. Мурат и Саркисян выполняли роль переводчиков.

Аксакал сообщил, что от Красноводска до Чарджоу власть находится в руках инглизов – так в Туркестане именуют англичан. К инглизам перешли банды Джунанд-хана и дашнакцутюицы полковника Ораз-Сердара. Вся степь в огне.

Пастухи туркмены настоятельно просили, чтобы кзыл-аскеры – красноармейцы – с рассветом покинули их стойбище. Рядом бродит банда дашнакцутюнцев, и они опасаются, как бы те не расправились с пастухами за оказанное гостеприимство.

Мурат, приложив руку к сердцу, твердо обещал выполнить эту просьбу:

– Отец, утром нас здесь не будет. Мы сами спешим.

Аксакал оживился.

– Если вы спешите, то зачем терять время. Мы дадим лошадей, мяса, лепешек и воды. Пусть ваш путь будет счастливым!

Пастухи пригнали лошадей, помогли оседлать. Дали один хурджум с лепешками, несколько бурдюков с водой и двух связанных баранов.

– Сами зарежете.

Когда взошла луна, отряд снова находился в пути.

Однако избежать встречи с бандитами Ораз-Сердара им не удалось. Отряд напоролся на засаду. Притаившись за высоким гребнем бархана, дашнак-цутюнцы неожиданно открыли беспорядочную стрельбу. Первыми же пулями двое бойцов были убиты наповал. Мурат, Джэксон и Саркисян, отстреливаясь, повернули назад и погнали лошадей по ложбине, между барханами. Началась бешеная скачка. Бандиты преследовали. Упал раненый Саркисян.

Джэксон и Мурат соскочили с лошадей. Они хотели помочь товарищу.

Ашхабадец был ранен смертельно. Пуля прошла чуть ниже пояса. Он сам понял, что минуты его жизни сочтены. Саркисян, сжав побелевшие губы, щелкнул затвором.

– Я задержу их… Мне все равно… А вы… – Он махнул рукой. – Скорей!.. Ташкент должен знать…

Мурат и Джэксон молча вскочили на коней.

Сзади долго раздавалась стрельба.

Прячась в ложбинах меж барханами, они сделали большой крюк и снова повернули к северу.

Так их осталось двое. Им удалось уйти от погони. Но впереди их поджидал самый коварный и беспощадный враг – пустыня.

Пятнадцатый день скитаний.

Знойное марево уныло дрожит над сонными барханами. Сухой, жаркий воздух, сухой разогретый песок. Безветрие и тишина. Никогда в жизни Джэксон не ощущал такой тишины. Сначала она пугала, настораживала. Даже собственный голос казался Сиднею лишним и чужим в этом бесконечном крае вечного покоя. Потом тишина стала раздражать. Хотелось звуков. Обыкновенных звуков. Звона трамваев, рокота мотора, стука дверей, шелеста листвы, пения птиц, плеска воды, ударов гонга. Жизнь – это звуки! А здесь – тишина. Гнетущая тишина.

Джэксон нервным рывком вскидывал винтовку. От неожиданного выстрела лошади шарахались в сторону, тревожно храпели. Мурат ругался по-туркменски и кричал, что патроны надо беречь. А Джэксон улыбался. Он разбудил пустыню! Но проходили минуты, и тишина снова воцарялась вокруг.

После полудня заговорили пески. Небо сразу подернулось желтой пеленою, солнце поблекло. Душный воздух застыл, притаился, напружинился, как тигр перед броском. Лошади, словно очнувшись, пошли быстрее. Они первыми почуяли приближение беды.

– Идет большой ветер!

Мурат остановил коня, соскочил.

– Надо готовиться! Ветер быстро придет!

Не успели они снять поклажу, как налетел первый порыв урагана. Вверх взметнулись тучи пыли и песка. Стало темно, словно наступили сумерки. Песок набивался в уши, в рот, нос.

Лошадь Джэксона, дико заржав, рванула поводья. Вырвавшись, она исчезла в пыльном вихре. Сидней попытался было догнать ее. Но через несколько шагов остановился. Он ничего не видел перед собой. Глаза были залеплены песком.

– Скорей ложись! Скорей ложись! – кричал Мурат.

Джэксон повернул назад и, вытянув вперед руки, стал искать товарища.

Мурат лежал вместе с конем. Сидней опустился рядом. По совету Мурата закутался в халат, закрыл лицо платком.

Ветер выл, гудел, поднимал и швырял тучами песок. Джэксон почувствовал, что их засыпает. Он хотел привстать, освободиться от навалившегося песка. Но его удержал Мурат.

– Надо лежать! – закричал он в самое ухо Сиднею. Сидней молча повиновался.

Буря свирепствовала долго. Может быть, сутки, может быть, трое. Сидней не знал. Сначала он забылся, потом забытье перешло в сон.

Проснулся Джэксон от толчков. Его тормошил Мурат:

– Вставай! Вставай!

Сидней поднялся, размотал платок, открыл глаза и – не узнал пустыни.

Вместо горбатых барханов, которые тут были накануне, вокруг, до самого горизонта, простиралась ровная песчаная гладь.

Мурат перебрал поклажу. Часть выкинул. Оставил воду, еду, винтовки и немного патронов. Все это навьючил на коня.

Сами пошли пешком.

Первым выбился из сил конь. Он упал на песок, и никакими ударами его уже не удалось поднять на ноги. Тогда Мурат прирезал его.

Джэксон насобирал сухих колючек, разжег костер, и они досыта наелись мяса. Но после этого жажда усилилась, а воду надо было беречь.

Начался пеший поход. Сидней потерял счет дням.

Сначала они бросили одну винтовку и патроны. Потом, обессилев, вторую. Шли только по утрам и вечерам, когда спадал зной. Потом – только по утрам…

Разъезд красноармейцев заканчивал разведку. В песках было неспокойно, и специальный отряд правительства РСФСР под командованием Джаигнльдина продвигался с большими предосторожностями.

Разъезд повернул назад. Круглов в последний раз приставил к глазам бинокль. Впереди лежала пустыня, мертвая и огромная. Несмотря на утро, оттуда несло сухим палящим зноем. Вдруг его внимание привлекла маленькая точка. Она была у самой линии горизонта, на границе желтой пустыни с бирюзовым небом. Точка то появлялась, то исчезала:

– Постой, ребята!

Красноармейцы остановили коней, насторожились.

– Матвеев, на-ка посмотри. У тебя глаза острее, – Круглов протянул бинокль. – Видишь точку?

Матвеев пристально рассматривал горизонт.

– Там две точки, товарищ командир. Потом добавил: – Вроде люди… Вроде пешие…

– Люди? – насмешливо усмехнулся красноармеец с круглым монгольским лицом. – Ты, Матвеев, смешной человек! Кто в черных песках будет пешком бродить?

Круглов снова посмотрел в бинокль на горизонт. Пусто. Немного погодя появилась темная точка. Потом она превратилась в две. Никакого сомнения – там люди.

– Токтогул, скачи в отряд. Передай, что мы углубились в пески. – Круглов пришпорил коня. – Остальные, за мной!

Вскоре уже невооруженным глазом каждый боец видел, что по пескам бредут два человека. Было ясно, что они вконец выбились из сил. Сделав несколько шагов, падали, вставали, помогая друг другу, шли и снова падали…

Когда красноармейцы подскакали к ним, неизвестные неподвижно лежали на склоне бархана. Их вид был страшен. Худые, изможденные, высохшие. На заросших бородатых лицах выделялись темные глазные впадины и вспухшие потрескавшиеся губы.

Двое суток Мурат и Сидней спали.

Первым пришел в себя Джэксон. Вода и пища, в первую очередь вода, вернули его к жизни. Открыв глаза, Сидней удивленно посмотрел вокруг. Где он? Почему рядом костры, люди, лошади, верблюды? Не мираж ли это? Он опустил веки и тут же спохватился – где Мурат?

– Мурат! – позвал Джэксон. – Мурат!

Он кричал, напрягая все силы, но вместо крика получился какой-то сиплый шепот.

– Лежи, лежи, – ласково сказал Матвеев, который не отходил от спасенных. – Надо лежать.

Чужой голос, совсем не похожий на голос туркмена, вернул Джэксона к действительности. Нет, это не мираж. Тогда что за люди его окружают? К кому он попал? Сидней настороженно осмотрелся. Вдруг он увидел на помятой фуражке Матвеева пятиконечную красную звезду. Сразу стало легко, свободно. Джэксон улыбнулся потрескавшимися губами. Свои!

– Кто командир? – прохрипел Джэксон. – Позовите командира…

– Надо лежать, – успокаивал Матвеев. – Надо подкрепиться. Потом поговоришь с командиром.

Но Сидней настаивал. Он должен сейчас же видеть командира, немедленно! Он должен сообщить нечто очень важное. Государственно важное. Матвееву ничего не оставалось другого, как отправиться за командиром отряда. Джэксон требовал «самого главного». Вскоре к Джэксону подъехала группа кавалеристов. Они спешились и подошли. Один из них протянул к Сиднею руку.

– Джангильдин. Военный комиссар Тургайской области, командир отряда.

Джангильдин был среднего роста, плотный, с мягкими восточными чертами лица. В его глазах, темных и внимательных, светились доброта и проницательность. Одет он был в кожаный военный френч, перетянутый крест-накрест ремнями.

Джэксон приподнялся на локтях.

– Надо сообщить… срочно сообщить в Ташкент, в Москву… Они подняли мятеж с помощью англичан…

Сидней, злясь на свою слабость, старался скорее рассказать о трагической гибели чрезвычайного комиссара Туркестанской республики, о разгроме Ашхабадского ревкома, о большом размахе контрреволюционного выступления эсэров и местных националистов, о том, что американские и английские военные специалисты руководят мятежниками.

Джангильдин слушал внимательно. Когда Сидней кончил говорить, он положил руку на плечо Джексона.

– Спасибо, товарищ. Я постараюсь сообщить правительству и ваши сведения. А вам надо отдыхать, набираться сил. Впереди трудные бои. Товарищ Ленин уже знает об интервенции англичан, об открытии Закаспийского фронта.

От каждого слова Джангильдина у Сиднея спадала тревога, беспокойство, которое столько времени заставляло его жить, двигаться. «Товарищ Ленин уже знает! – думал Джэксон. – Это очень хорошо. Выходит, какая-то из групп добралась до своих раньше. Это очень хорошо!»

Отряд Джангильдина выполнял важное задание правительства РСФСР.

Контрреволюционное выступление, подготовленное англичанами, ширилось с быстротой степного пожара. Эсэров, белогвардейцев и буржуазных националистов поддержало мусульманское духовенство, которое в своем обращении к верующим призывало встать на защиту ислама. Почти вся Закаспийская область, за исключением крепости Кушка, оказалась в руках мятежников.

Совнарком Туркестанской республики, принимая срочные меры для ликвидации мятежа, послал по радио телеграмму Ленину о создавшейся критической обстановке. Владимир Ильич немедленно, 17 июля 1918 года, ответил телеграммой, в которой писал: «Прилагаем все возможные меры, чтобы помочь вам»…

Оказание этой помощи было поручено военному комиссару Тургайской области Казахстана коммунисту Алиби Джагильдину. В центральных районах России был срочно сформирован специальный отряд в шестьсот человек. Правительство РСФСР вручило Джангильдину огромную сумму денег – шестьдесят восемь миллионов рублей золотом – для передачи Совнаркому Туркестанской республики и большое количество оружия, боеприпасов для доставки через Астрахань по Каспийскому морю.

В тот же день Джангильдин вместе с отрядом двинулся через Царицын к югу. Большевики Астрахани помогли снарядить экспедицию. На две рыбацкие шхуны погрузили оружие, боеприпасы, снаряжение. Отряд пополнился добровольцами, в основном казахами, киргизами, узбеками, и вскоре двинулся в плавание по Каспийскому морю.

Узнав о том, что Красноводск занят англичанами, Джангильдин принял решение высадиться севернее, на восточном берегу.

Местные жители – туркмены – встретили отряд сначала настороженно. Но когда Джангильдин, хорошо зная местные обычаи, почтительно принял стариков и рассказал им о том, с какой целью прибыл отряд, туркмены охотно согласились помочь. Они привели Джангильдину шестьсот верблюдов и лошадей и выделили проводников, чтобы провести отряд по безводной пустыне.

Мятежники праздновали легкую победу. Генерал-майор сэр Вильхорид Маллесон перенес свою резиденцию из иранского города Мешхед в Ашхабад. От имени английского правительства он поспешно заключил с Закаспийским правительством договор, согласно которому «ввиду общей опасности большевизма» Англия обязалась обеспечивать контрреволюционную армию достаточным количеством оружия, боеприпасов, снаряжения, ввести дополнительные полки великобританских войск для «сохранения порядка». Взамен этого Закаспийское правительство безвозмездно уступало англичанам Среднеазиатскую железную дорогу, Красноводский порт, Кушкинскую крепость, весь запас туркестанского хлопка и признавало английский контроль над финансами.

Окрыленный первыми успехами, генерал разрабатывал план захвата всей Туркестанской республики. Мятежные войска, ломая сопротивления красноармейских частей, стремительной лавиной двигались к Ташкенту.

В эти напряженные дни героический подвиг совершили рабочие города Чарджоу. Большевики провели митинг, на которохм приняли решение: оборонять город до прибытия частей Красной Армии.

Вооружались кто чем мог. В складах военного городка нашли три пулемета, одну пушку и достаточное количество боеприпасов. Командиром добровольного отряда избрали коммуниста Николая Шайдакова, плотника Амударьинской флотилии.

В течение трех дней сто двадцать восемь рабочих героически держали оборону. Около двух тысяч белогвардейцев и басмачей много раз бросались в атаки в конном и пешем строю, но так и не прошли рубеж обороны. Рабочий отряд продержался до тех пор, пока из Ташкента не подошли красноармейские части. Наступление мятежников было остановлено.

В Ташкенте из рабочих были срочно сформированы два ударных батальона и вместе с полками регулярной армии направлены на Закаспийский фронт. Правительство Туркестанской республики обратилось с воззванием ко всем Советам солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, в котором разъясняло создавшееся положение и призывало всех коммунистов с оружием в руках защищать социалистическую революцию.

8

Два с половиной месяца отряд Джангильдина пробирался по черным пескам Кара-Кумов и безводным солончаковым степям. Много трудностей и лишений пришлось пережить.

Джэксон и Мурат за это время окрепли и стали бойцами отряда. Их мужественный поход по Кара-Кумам завоевал им всеобщее уважение.

К осени отряд вышел к станции Челкар, где находился штаб Актюбинского фронта. Транспорт оружия, направленный по указанию Ленина, был доставлен своевременно. Полки туркестанцев получили двадцать тысяч винтовок, два миллиона патронов, десять тысяч гранат и семь пулеметов.

Красноармейские части, которые сидели на голодном патронном пайке, воспрянули духом и пошли на прорыв блокады.

На Закаспийском фронте также наступил перелом. Красная Армия перешла в решительное наступление.

В то время, когда в песках под Красноводском англичане расстреляли 26 бакинских комиссаров, а в Ашхабаде английские и американские офицеры чинили расправу над коммунистами, простой американец Сидней Джэксон пролил свою кровь за утверждение свободной республики рабочих и крестьян. В боях под городом Байрам-Али он был ранен. Месяц пролежал в госпитале. Поправился и – снова на фронт. В первых рядах своего полка Джэксон прошел с боями тысячи километров, освобождая города Хиву, Мары, Тахта-Базар, Ашхабад, Красноводск. В боях под Казанджнком он получил второе ранение.

Четыре года не снимал Джэксон солдатской формы, четыре года не выпускал из рук винтовки.

Закончилась гражданская война, изгнаны интервенты, разгромлены белогвардейские армии. Летом 1922 года Сидней Джэксон возвратился в Ташкент.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Эшелон, сбавляя скорость, подкатил к вокзалу. Из дверей товарных вагонов выскакивали солдаты. Одни бежали за кипятком, другие осаждали буфет, третьи устремлялись к небольшому базару. На перроне – шум, гам.

Из третьего вагона выходили с вещами и без оружия. Демобилизованные воины возвращались домой.

Джэксона никто не ждал, никто не встречал. Однако это ничуть не омрачало его радости. После знойных Кара-Кумов столица Туркменской, республики показалась ему сплошным цветущим садом. Улицы утопали в зелени. Шумно звенели трамваи, торопливо шли пешеходы. Жизнь била ключом.

Сидней вышел на привокзальную площадь. Осмотрелся. Все так, как и семь лет назад, когда он впервые ступил на эту солнечную землю. Те же дома, деревья, трамваи. И в то же время все не то. И он не тот. Совсем не тот!

Джэксон улыбался. Улыбался домам, деревьям, людям.

– Здравствуй, Ташкент!

Пожилой узбек в ферганской тюбетейке остановился, видимо приняв приветствие в свой адрес, приложил руку к сердцу:

– Салям алейкум, уртак! Здравствуй, товарищ!

От теплого приветствия незнакомого человека на душе стало еще радостнее, солнечнее. К Джэксону подкатил фаэтон.

– Товарищ красноармеец, живо довезу! – Кучер лихо соскочил с передка. – Да вы не беспокойтесь, бесплатно! Так постановил наш профсоюз. Всех демобилизованных развозим задарма.

Но Сидней отказался:

– Спасибо, друг. Мне недалеко, совсем рядом. Я и так доберусь.

Джэксону хотелось пройти по улицам пешком, посмотреть на город.

Закинув за спину походную сумку, наполненную нехитрым солдатским скарбом и сухим пайком, взяв на руку шинель, Джэксон, не спеша, пошел в город.

– Здравствуй, Ташкент!

Шагая по затененному тротуару, он полной грудью вдыхал воздух и почему-то вспоминал о своем деде, которого никогда не видал. Видимо, тот Джэксон так же радостно шагал по американской земле, возвращаясь домой после победного окончания войны за независимость, и думал о том, что теперь своими руками построит настоящее счастье. «Что ж, если деду не удалось это сделать тогда в Америке, – думал Сидней, – то теперь я это сделаю здесь!»

На груди его пропыленной гимнастерки алел бант, слегка выгоревший на солнце, но еще яркий, красный, как знамя, под которым он сражался, которое гордо реяло под крышей бывшего дворца царского наместника, а ныне здания правительства Туркестанской советской республики.

Джэксон шел не спеша. Вот и переулок, узкий и косой, глиняный дувал, облупленный и до щербатинки знакомый, калитка.

Сидней задумчиво взялся за потемневшее медное кольцо. Дверь оказалась открытой. Можно было войти. Но он постучал. Послышались легкие шаги. «Интересно, узнают меня или нет?» – подумал Джэксон. Калитка раскрылась, и Сидней увидел невысокую молодую узбечку. У нее было круглое лицо, круглые смешливые глаза и множество тоненьких косичек, которые струйками сбегали из-под яркой тюбетейки.

«Неужели это Айгюль? – пронеслось в голове Джэксона. – Выросла, изменилась. Совсем не похожа на ту маленькую стройную девочку».

– Здравствуй! – сказал он громко.

– Ие?! – У девушки удивленно поднялись брови. – Ким керак? Кого надо?

Она говорила мягким гортанным голосом. Сидней неуверенно произнес:

– Айгюль…

– Айгюль? – переспросила узбечка и замотала головой. – Йок, йок, Нет, нет! – потом протянула руку к дому. – Айгюль там.

– Айгюль! О, Айгюль! – негромко крикнула узбечка и, улыбаясь Джэксону, сказала: – Проходите. Будьте гостем.

Джэксон шел по кирпичной дорожке, с интересом осматриваясь вокруг. Все по-старому, все, как было. Старый глинобитный дом и чуть прогнутая крыша небольшой террасы, выбитое окно в чулане. И, как всегда, чистота.

Из дома вышла смуглая красивая девушка. Поверх цветного платья надета синяя жилетка, которая подчеркивала стройность и статность. На голове, поверх тюбетейки, в несколько рядов уложены черные косы. Большими серьезными глазами она вопросительно смотрела на Джэксона.

– Айгюль! – тихо произнес Джэксон, любуясь ею. – Вот ты какая стала, Айгюль!

Она несколько секунд неотрывно смотрела на Джэксона и вдруг сорвалась с места. Сидней почувствовал на своих плечах горячие руки Айгюль, совсем рядом увидел ее темные лучистые глаза.

– Сидней-ака!.. Ой-йе! Сидней-ака!

Вечером они сидели за чистой скатертью – дастар-ханом. Джэксон был усажен на почетное место. Напротив, поджав ноги, расположился седой Юлдаш-бобо. Айгюль была за хозяйку.

Джэксон с удовольствием ел жирный лагман, приготовленные на пару большие пельмени – манты. Пил душистый зеленый чай.

Айгюль рассказала о том, как они жили. Юлдаш-бобо смотрел добрыми глазами на Джэксона, вздыхал и поглаживал ладонями поредевшую бороду.

– Мы с дедушкой остались вдвоем. Зайнаб-апа умерла сразу после вашего ухода на войну. Она заболела. Лечилась у знахарок и пила всякое зелье. Потом, в двадцатом, сообщили о смерти отца. Он погиб в Бухаре, когда наши ворвались в эмирский дворец… Я долго не верила, все ждала, что он придет…

Айгюль низко нагнула голову. При свете керосиновой лампы на ее длинных ресницах заблестели капельки влаги. Юлдаш-бобо протянул руки и широкой ладонью с узловатыми пальцами стал гладить внучку.

– Не надо, внучка. Тот, кто ушел к аллаху, назад не возвращается.

– Теперь я привыкла, – Айгюль овладела собой. – Товарищи, подруги, комсомольская работа… Знаете, что мы сейчас делаем?

Она стала рассказывать о собраниях женщин, на которых выступают коммунистки, русские и узбечки, о кострах на базарных площадях, на которых сжигали паранджу.

– А в свободное время я – на стадионе. Занимаюсь гимнастикой и бегом, – Айгюль оживилась. – Говорят, что у меня неплохие результаты.

До поздней ночи просидели они, разговаривая, вспоминая, рассказывая. Давно пора было ложиться спать, но они не расходились. Джэксон поймал себя на мысли, что здесь, рядом с Айгюль, он просидел бы так вечно. Ему хотелось смотреть на ее овальное красивое лицо, ловить улыбку мягко очерченных нежных губ, любоваться взлетом тугокрылых черных бровей и ощущать на себе ее взгляд. Ее глаза, черные, большие, были рядом, дарили тепло, излучали таинственную силу, притягивали.

Даже тогда, когда он остался один, Сидней не перестал думать об Айгюль, восхищаться ее яркой восточной красотой. Он лежал на мягких одеялах, постланных на vдеревянной тахте, в небольшом винограднике внутреннего дворика и мечтательно смотрел на далекие звезды – яркие, лучистые…

Утром Джэксон побрился, вытащил из чемодана гражданский костюм, рубашку, галстук. Разогрел утюг, долго и старательно гладил. Вычистил до блеска старые штиблеты. Однако, когда оделся и завязал галстук, ощутил какую-то неловкость. То ли костюм стеснял движения, то ли он отвык от выглаженных брюк и чистой рубашки. «Неужели таким франтом он пойдет в Совет за направлением на работу? Конечно нет!»

Снова дымил утюг, снова мелькала одежная щетка. Потертая гимнастерка посветлела. Начищенные сапоги, хотя и не блестели, как штиблеты, зато удобны и привычны.

В красноармейской форме Джэксон выглядел мужественнее. И чувствовал себя не случайно попавшим в рабочую среду, а равноправным солдатом революции.

В Ташкентском городском Совете Джэксона провели в отдел кадров. Полная женщина с усталым лицом быстро просмотрела красноармейское удостоверение.

– Где вы раньше работали? – спросила она, поправляя очки. – Куда вас направить?

Джэксон неловко переминался с ноги на ногу. Сказать, что он работал гладильщиком в портняжной мастерской? Несолидно. Сказать, что он боксер? А знает ли она, что такое бокс? Но его опасения оказались напрасными. Едва заговорил он о спорте, лицо женщины просветлело.

– Так, значит, вы специалист?

– Профессионал, – поправил Джэксон, – профессиональный боксер.

– Голубчик, так бы сразу и сказали! Нам позарез нужны специалисты по спорту.

Она тут же сняла телефонную трубку, вызвала какого-то товарища Мукимова.

– Иргаш-ака, нашла!.. Ну да… да. Даже профессионал, американец… Что? Немедленно к вам? Хорошо, хорошо.

Кабинет Мукимова оказался на другом конце коридора. Джэксон мельком прочел надпись на табличке: «Начальник Всевобуча». В приемной толпились люди. В основном военные. У многих имелись командирские отличия.

Джэксон подошел к секретарше и назвал себя. Светловолосая девушка приветливо посмотрела на него и скрылась в кабинете. Через минуту массивная дверь открылась, и на пороге появился коренастый мужчина в военной форме. Все сразу двинулись к нему.

– Товарищи, по порядку, – сказал Мукимов. – Приму всех обязательно. Кто товарищ Джэксон?

Сидней выступил вперед.

– Я.

– Прошу вас, входите.

Джэксон смотрел на Мукимова, на коренастую фигуру начальника Всевобуча, на орден Красного Знамени, на его широкое скуластое лицо и не мог отделаться от странного чувства, которое его охватило. Было что-то знакомое в облике этого человека. Боксер готов был поклясться, что они где-то встречались.

Мукимов дружески протянул руки:

– Ну, здравствуйте, салям-алейкум, товарищ американец! Очень рад с вами встретиться. Сколько лет! А?

И тут Сидней узнал его. Узнал по гортанному голосу, по его теплой, доброй улыбке. Это был один из тех, кто присутствовал на вечере у Юрия Козлова. Это тот самый узбек, который усадил его тогда рядом с собою. Вот так встреча!

Мукимов усадил гостя на диван и засыпал Джэксона вопросами: как встретил революцию, давно ли в Красной Армии, где воевал? Сидней, в свою очередь, спросил о Юрии Козлове. Где он? Жив ли?

– Был с ним на каторге, – рассказывал Мукимов. – Вместе бежали. А сейчас он высоко. Начальство! – Он шутливо поднял руку, показывая на потолок. – Большой человек. В Москве, заместитель наркома.

Мукимов рассказал, что Козлов всегда тепло вспоминал о Джэксоне и очень сожалел, что по неосторожности «впутал американца в политику».

– Знаешь, – сказал Мукимов, переходя на ты, – я завтра буду разговаривать с Москвой по телефону и сообщу о тебе. Ты не против? Вот Юрий-ака обрадуется!

Потом долго говорили о спорте. Откуда знает спорт? Сколько лет занимался боксом? Разбирается ли в гимнастике? Пробовал ли свои силы в легкой атлетике и плавании? Как организовывать соревнования? Какой нужен инвентарь для тренировок? Вопросы сыпались, один за другим.

У Джэксона потеплели глаза. Он увидел не начальника, а человека, серьезно интересующегося физической культурой, спортом. И еще он понял, что эти люди, люди новой власти, придают большое значение физической культуре. Он и сам не ожидал, что это открытие так обрадует его.

– Мы строим социалистическое государство, – говорил Мукимов. – Государство, в котором физическая культура станет достоянием всех! Через месяц у нас начнется первая спартакиада, к состязаниям готовятся воинские подразделения, учебные заведения и, конечно, все коллективы рабочих организаций. Так что, товарищ Джэксон, вы приехали в самое время. В спартакиаду включены соревнования по гимнастике, легкой атлетике, плаванию, стрельбе и рукопашному бою.

– Но я же боксер.

– Боксер тоже должен уметь и плавать и стрелять. Верно? А что касается непосредственно бокса, то, уверяю вас, на будущий год мы запланируем и соревнования боксеров. Так что, дорогой товарищ, подготовка спортсменов по этому виду спорта на вашей пролетарской совести! С сегодняшнего дня вы – инструктор Всевобуча по спорту.

Мукимов вытащил блокнот, быстро написал записку и вручил ее Джэксону.

– Отправляйтесь к товарищу Куприянову и – начинайте! Желаю вам успеха.

Мукимов проводил Джэксона до дверей.

– В случае чего не стесняйтесь, обращайтесь прямо ко мне. Договорились?

Джэксон крепко пожал руку начальника Всевобуча.

С какой радостью встретил Джэксон это назначение! Он – спортивный инструктор. Значит, его знания, опыт нужны. Он сразу как-то вырос в собственных глазах. Оказывается, быть специалистом по боксу – не так уж плохо.

Куприянов оказался секретарем горкома комсомола. В его кабинете, если так можно было назвать просторную комнату в особняке убежавшего за границу царского генерала, было людно и шумно. На стенах висели революционные плакаты и лозунги. Рядом с потертыми некогда дорогими креслами стояли простые табуретки и столы.

– Кто товарищ Куприянов? – спросил Джэксон.

Ему показали на высокого, плечистого молодого человека с крупными чертами лица. Его окружали парни и девушки, они спорили, что-то доказывали, приходили, уходили.

Джэксон протолкался к Куприянову, подал записку. Тот, прочитав, поднял руку:

– Ребята! Нашего полку прибыло. Мукимов направил тренера по боксу. Из Америки!

В комнате стало тихо.

– А когда он приедет? – спросил кто-то.

– Он здесь! – Куприянов показал на Сиднея. – Знакомьтесь, товарищ Джэксон!

Через час на дверях горкома комсомола висел перевернутый наизнанку старый плакат, а на нем было выведено красной краской: «Кто хочет научиться бить буржуев, записывайся в боксеры!»

Группа комсомольцев отправилась на розыски спортивного инвентаря, а Сидней с Умаровым и Хлебченко пошли в городской парк выбирать место для тренировок. На окраине парка уже был оборудован спортгородок. Расчищено футбольное поле с воротами, вокруг отмечена известью граница беговой дорожки, под тенью деревьев установлены самодельный турник и кольца.

– Давайте рядом с гимнастами, – предложил Хлебченко.

Джэксон осмотрел место, на которое показал комсомолец. Тень от двух высоких чинар была достаточно широкой. «Тут можно установить ринг, – подумал он, – и подвесные снаряды – мешки с опилками».

– Вполне подходит.

Умаров сходил в сторояжу садовника и принес лопаты и кетмень. Джэксон снял гимнастерку. Втроем они принялись расчищать площадку для тренировок.

Поиски спортинвентаря результатов не принесли. Комсомольцы облазили пыльные склады бывших учебных заведений, но ничего дельного не нашли, кроме канатов. Только один Рокотов вернулся с добычей. Ему удалось достать три пары боксерских перчаток. Они были старыми, разбитыми, в местах, где расползлись швы, вылезала морская трава. Но, несмотря на это, перчатки были самыми настоящими, боксерскими.

Их передавали из рук в руки, любовно осматривали, примеряли.

– Товарищ Джэксон, разрешите взять перчатки домой? – спросил Хлебченко. – Я их починю.

– А что, я сам не смогу! – сказал Рокотов мягким басом. – У меня дядя—сапожник.

Желающих отремонтировать боевые рукавицы оказалось больше, чем перчаток. Пришлось дать каждому по одной штуке.

– А теперь за дело! К вечеру площадка должна быть готова. Завтра – первая тренировка.

Работа закипела. Одни лопатами очищали бугры, колючки, траву, другие сгребали все в кучу и на носилках относили к свалке, третьи орудовали метлой.

Джэксон выделил место для ринга. Умаров и Хлебченко принялись выкапывать ямы для установки столбиков. Джэксон вместе с Рокотовым стали размерять канат и подготавливать будущую ограду ринга.

Время летело быстро. Солнце склонилось к западу, и длинные тени легли на подготовленную площадку. С наступлением вечера ожил спортивный городок. На футбольном поле начали тренировку будущие мастера кожаного мяча, около перекладины и колец собрались любители гимнастики, у ям для прыжков, наполненных желтым песком, начали разминаться легкоатлеты. Девушки, среди них и несколько узбечек, приступили к отработке старта. Узбечки сняли свои платья, но остались в рубашках и шароварах – цветистых штанах, стянутых у щиколоток. Русские девушки были в трусиках и майках. В их среде выделялась одна чернокосая смуглянка. Присмотревшись, Джэксон узнал Айгюль. И рядом с ней он увидал узбечку, Дильбар, ту самую, которая открывала ему калитку. Дильбар всячески старалась не отставать от Айгюль. Однако такой легкости и быстроты у нее не было.

Джэксон невольно залюбовался Айгюль. Она стремительно срывалась со старта, словно птица устремляясь вперед, и две косы, отброшенные ветром, развевались за ее спиной.

Джэксон не заметил, как рядом встал Умаров.

– Яхши кыз? Хороший девушка?

Сидней кивнул:

– Джуда яхши. Очень хорошая.

Умаров вздохнул, помолчал, потом сказал:

– Ее звать Айгюль. Это значит «лунный цветок». А все джигиты зовут ее Ташгюль. Это значит «каменный цветок».

Джэксон повернулся к Умарову:

– Почему?

– Давай лучше, товарищ, будем работй. Она хороший комсомольц, только душа каменный. Не надо смотреть. Глаза радуйся, потом сердце будет болеть. Не надо. Сколько хороший комсомольц такой больной ходит! Зачем еще один? Давай, хороший американский товарищ боксер, лучше будем работай.

Джэксон внимательно посмотрел на Умарова:

– Ты тоже больной?

Умаров ничего не ответил, только смущенно опустил голову.

Джэксон направился к рингу. Под руководством Рокотова натягивали канаты. Сидней помогал закреплять углы ринга, показывал, как лучше бинтовать канат. А думал об Айгюль. Неужели Умаров прав?

Сидней Джэксон вернулся поздно.

Едва войдя в калитку, он с изумлением увидел в окне своей комнаты свет. Кто-то ждет его. Кто бы это мог быть?

В комнате сидела женщина. На ней был легкий темный жакет и темный платок, накинутый поверх него. Она сидела, опустив плечи, задумчиво глядя на маленькое занавешанное окно, казалась маленькой, подавленной, какой-то несчастной. Не сразу можно было узнать в ней Лизи, ту гордую красавицу Лизи, племянницу Марии Львовны Щепкиной! Но вот она встала и сразу преобразилась. Плечи ее гордо расправились, рот скривился в иронической улыбке. Она грациозно протянула ему для приветствия руку и, как-то бравируя, произнесла:

– Здравствуйте, Сид! Вы, конечно, удивлены? Я тоже. И не менее вас. Я удивлена вашим прекрасным видом! Вас не изменило время. Вы даже похорошели, как мне кажется.

Она говорила ласково, ровно. В ее красивых глазах не было и следа надменности, которая так больно ударяла его тогда, в семье Щепкиных.

– Здравствуйте, Лизи. Очень рад видеть вас. Вы также прекрасно выглядите.

Он говорил это, но думал о том, что ее не пожалело время.

– Чем я обязан, Лизи? – как можно любезнее спросил Джэксон.

– Садитесь… Садитесь рядом… Я должна вам многое рассказать. – Она положила сумочку на стол и дотронулась до руки боксера.

– Я пришла к вам, как к другу. Я всегда помнила о вас! Я рада, что, наконец, разыскала вас.

Сидней выжидающе смотрел на нее. Нет, он не в силах был догадаться, что же привело ее сюда.

– Сид! Как моему старому другу, я буду говорить прямо, без обиняков. Сид, я хочу сказать, что мой интерес к вам не прошел.

Она внимательно смотрела ему в глаза и, не дав вымолвить слово, быстро взяла за руку. Сидней почувствовал холод ее ладоней.

– Молчите! Вы еще ничего не знаете! Вы не знаете, как часто я думала о вас… Сид… Я могла бы согласиться быть вашей женой!

Лизи ждала ответа. Он чувствовал на себе ее настойчивый, вопрошающий взгляд. Что ответить ей? Гораздо легче молчать. Да и зачем отвечать? Несколько лет назад эти слова привели бы его в неописуемый восторг. Но теперь… Неужели она сама не понимает, что все это теперь нелепо и не нужно?

Лизи встала, резко отодвинув стул. Нет, она не собиралась уходить. И когда вновь заговорила, Джэксон увидел ее совсем другой: гневное лицо, зло пылающие глаза…

– Я ошиблась. Вы не любили меня. Но, если хотите, мне это безразлично! Меня вынуждают обстоятельства, которые сильней моей гордости! И того, что мне необходимо, я добьюсь.

Лизи порывисто села на стул.

– Сид, отбросим чувства. Вы не любите. Но разве это обязательно в браке? Женившись на мне, вы сможете, наконец, вернуться на родину. Подумайте! Мы будем жить в Америке!

«Так вот чего она хочет – ей нужна Америка. Не я, а Америка!» – подумал Джэксон.

– У меня есть деньги, – быстро говорила Лизи. – Мы приобретем в Нью-Йорке дом… Купим дело… Вы до конца дней будете жить безбедно!

Она заглядывала ему в глаза, улыбалась дружески, почти заискивающе. На ее лице не осталось и тени прежней надменности.

– Я открою вам все, Сид. В швейцарском банке на мое имя лежат деньги! Семьдесят тысяч золотом. Сид, это наши деньги. Твои тоже. Я сейчас могу дать расписку, что третья часть будет переведена на твое имя! Ты не представляешь, Сид, сколько нам пришлось пережить! Дядя успел перевести золото за границу. Но его расстреляли красные… О! Как я их ненавижу!

Она говорила быстро, захлебываясь словами, как бы боясь, что ей не дадут высказаться до конца. Но Джэксон и не думал перебивать ее, он слушал не перебивая. Когда она замолчала, на душе у Сиднея была та же пустота, что и до этого. Лизи ждала ответа. Она не верила, что он может отказаться.

– Подумайте, Сид. Я еще приду к вам. Прошу вас, подумайте. Вы будете богатым и уважаемым человеком в Америке. Такие возможности бывают раз в жизни.

После ее ухода Джэксон долго сидел неподвижно. Он думал о Лизи. Нет, он сразу, с первых слов отверг ее предложение. Что ему, простому человеку, делать в Америке с ее деньгами? Становиться Норисоном? Или покупать завод и выжимать последние соки из таких, как Иллай или Жак Рэйди? Нет, ему по душе эта новая, честная жизнь, которую он начал в России. Ему по душе и труд, который ему тут дали. Нет, его совсем не волнует предложение Лизи. И она сама тем более.

И все-таки Лизи взволновала его. Она заставила вспомнить Америку, родных. Сидней достал лист бумаги, карандаш. Он давно собирался написать письмо. С волнением вывел первую строчку: «Здравствуй, мама…»

Он писал долго, старательно подбирая каждое слово. Он писал о том, что после войны остался жив и здоров, что он тут неплохо устроился, что работы много и заработки хорошие и что он, как только поднакопит достаточно денег, вышлет ей и Иллаю на дорогу. И еще писал о том, какая красивая страна Россия и что ей здесь все обязательно понравится, она будет довольна.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Сидней Джэксон окунулся в работу. Ее было много, и день был уплотнен до предела. Утром Джэксон преподавал в школе английский язык (как он ни отговаривался, ссылаясь на отсутствие университетского образования, его никто не захотел и слушать), днем проводил занятия по физической культуре в школе красных командиров, а вечером шел на спортивную площадку. Там его ждали энтузиасты бокса. Их было много. Едва в горкоме комсомола появилось объявление, как к Сиднею Джэксону со всех концов города потянулись молодежь, комсомольцы.

До позднего вечера на спортивной площадке царило оживление. Крепкие парни-комсомольцы, молодые рабочие заводов и фабрик, приходили на тренировочные занятия. Они с удовольствием выполняли указания Сиднея Джэксона, настойчиво проделывали различные упражнения, овладевали сложным искусством боксерского боя. Разбившись на пары, они отрабатывали отдельные удары и комбинации, изучали способы защиты. Потом по очереди надевали перчатки и выходили на самодельный ринг.

Джэксон радовался каждому успеху своих учеников. Ему было не легко, приходилось быть сразу и тренером, и спарринг-партнером, и судьей, и секундантом. Однако никакие трудности не могли затмить радости от того, что он видел, что сам создавал. Появился новый спорт, спорт подлинно свободный, где судьба победителя и чемпиона всегда будет решаться в честном поединке.

Домой он возвращался поздно, уставший и счастливый. При свете керосиновой лампы готовился к занятиям и составлял план тренировок.

Завидев свет в комнате Джэксона, Юлдаш-бобо направлялся к Сиднею и, прижав руку к сердцу, настойчиво приглашал:

– Углум, сынок, надо покушать. Плов давно ждет вас.

Юлдаш-бобо исполнял роль хозяйки. Сидней и Айгюль отдавали ему деньги. Юлдаш-бобо умел вкусно готовить. Джэксон отрывался от работы и тепло улыбался старому узбеку:

– Рахмат, спасибо. Айгюль уже пришла?

Когда Айгюль бывала дома, Юлдаш-бобо утвердительно кивал и прятал улыбку в седых усах:

– Она давно ждет вас.

Но такие вечера бывали редко. Чаще Юлдаш-бобо вздыхал и говорил:

– Нет, сынок. Айгюль днем была. Покушала вчерашний лагман и опять убежала. Когда она придет, не знаю. Идемте, а то плов остынет.

И они садились друг против друга на ковре, двое мужчин, таких разных по возрасту и воспитанию, таких непохожих и далеких. Они ели плов и думали об Айгюль. Где она сейчас? Что делает? Юлдаш-бобо, горестно потирая руками белую бороду, жаловался Джэксону:

– Боюсь я за нее, ой боюсь… В старом городе много плохих людей живет. Советская власть пощадила их. Но они не пощадят Айгюль. Зачем она туда ходит?

Джэксон знал, зачем Айгюль так часто ходит в отдаленные закоулки старого города. Приближался день открытия спартакиады, и Айгюль старалась выполнить свое обещание, которое она дала: «В колонне спортсменов будет шагать команда узбечек». В составе легкоатлетов уже насчитывалось около двадцати девушек узбечек. Но этого ей было недостаточно. Айгюль была страстным агитатором. В самых глухих кварталах Ташкента она организовывала одно женское собрание за другим, устраивала костры, на которых с проклятьями сжигали паранджу, мобилизовывала женщин узбечек на борьбу за свою свободу, равноправие, призывала их к свету и новой жизни. Деятельность Айгюль и других активисток была не по душе закоснелым приверженцам шариата. Мулла Эргаш-бай встретился с Юлдаш-бобо в чайхане и долго наставлял старого мусульманина, чтобы он взял в руки свою непокорную внучку.

– Если сам не можешь, да простит нас аллах за такие слова, то выдай ее замуж. Хороший муж, что лихой джигит, он н степного дикого скакуна делает покорным конем.

После встречи с муллой Юлдаш-бобо несколько раз пытался повлиять на внучку, но Айгюль и слушать его не хотела.

– Эргаш-бай беспокоится о своем доходе, а не о мусульманах. Они понимают, что, если все станут грамотными и культурными, никто его не будет слушать и мечеть опустеет. А за меня не беспокойся. – Айгюль нежно обнимала дедушку. – Советская власть во много раз сильнее, чем Эргаш-бай и все его прислужники, потому что она за народ. Ведь так и отец говорил. Правда? Так чего же мне бояться?

Что мог ей ответить старик? Юлдаш-бобо терялся и только повторял одно:

– Будь осторожнее, Айгюль. Будь осторожнее.

А когда Айгюль не бывала дома, Юлдаш-бобо изливал свои опасения перед Джэксоном. Сидней внимательно слушал старого узбека, сочувствовал и старался успокоить его, хотя сам в душе тоже тревожился за Айгюль.

Приближался день открытия спартакиады. Город принимал праздничный вид. Со всех концов республики и из частей Красной Армии в Ташкент прибывали делегации спортсменов.

По городу разъезжали два автомобиля, украшенные плакатами и лозунгами. В них сидели музыканты и агитаторы. На базарных площадях музыканты играли. Гремели бубны, звонко пели флейты, гулко гремел карнай. Вокруг автомашины вырастала толпа. Как только смолкала музыка, агитаторы приглашали горожан принять участие в празднике спорта, посмотреть состязания по бегу, гимнастике, плаванию, скачкам и национальной борьбе кураш.

Айгюль целыми сутками не показывалась дома. Она успевала бывать всюду: на митингах женщин и на тренировках, участвовать в заседании горкома комсомола и спортивного комитета, разъезжать на агитмашине и вечером вести занятия по физкультуре с девушками узбечками.

Джэксон тоже был очень занят все эти дни. С Айгюль они виделись только мельком и успевали сказать друг другу всего лишь несколько ласковых слов.

Сиднея включили в состав главной судейской коллегии спартакиады. Нужно было комплектовать судейские бригады по видам спорта. А это было не таким простым делом. Оказалось, что все хотели быть только участниками. Те комсомольские вожаки, которые все же соглашались быть судьями, имели весьма смутное представление об обязанностях спортивного судьи, слабо разбирались в правилах состязаний. Приходилось их обучать на ходу. Времени не хватало. Если бы в сутках было не двадцать четыре, а сорок восемь часов, то и их оказалось бы Сиднею недостаточно. Спать приходилось урывками, есть – на ходу.

Едва заканчивались уроки в школе, Сидней спешил на спортивную площадку. Здесь его уже ждали. Шли последние приготовления к открытию спартакиады. Спортсмены готовились к торжественному параду. Джэксона сразу окружали боксеры.

– Товарищ Джэксон, посмотрите, какой мы ринг сделали!

Рокотов разворачивал самодельный переносной ринг. К четырем метровым палкам он прикрепил бинты. Боксеры встали по углам и натянули их. Ринг получился приличный. Его можно было нести в колонне и на ходу демонстрировать выступление боксеров.

– Молодцы! – похвалил Сидней. – Как настоящий.

– Это мы с Умаровым сделали, – сказал польщенный Рокотов.

– Значит, вам и выступать на нем. Верно, друзья?

Выступать во время парада хотели многие. Поэтому решили выходить на ринг по очереди.

– Только возле трибуны на ринг выйдем мы, – настоял Рокотов.

– Хорошо, – согласился Сидней. – А где Умаров?

– Он еще не приходил – сказал кто-то.

– Тоже сказал! Он был здесь. Сидней Львович, я сам его видел. – Хлебченко отошел от подвесного мешка и вытер пот со лба. – Иван, куда делся Умаров?

Рокотов пожал плечами.

– Не знаю.

– Опять что-нибудь придумал. – Хлебченко снова направился к мешку. – Он сейчас вернется!..

Но Умаров так и не появился до конца тренировочного занятия.

К боксерам подошел тренер легкоатлетов Михаил Евдокимович. Он был высок, жилист и, казалось, никогда не снимал больших роговых очков. Он отвел Джэксона в сторону.

– Вы, Сидней Львович, не знаете, где Айгюль? Она вам ничего не говорила?

– Нет. А что?

– Она что-то задерживается. Прошло уже больше трех часов, а ее все нет…

Джэксон сразу насторожился.

– А куда она пошла? Вы знаете?

– В старый город. – Михаил Евдокимович рассказал, что утром прибежал младший брат Дильбар и сообщил: Дильбар заперли! Скоро приедет жених. Она больше не будет ходить без паранджи! Айгюль сразу же и отправилась туда.

– Одна? – Сидней недоуменно посмотрел на Михаила Евдокимовича. – Зачем вы ее одну отпустили?

– Айгюль настояла. Одна, говорит, я на женскую половину зайти смогу.

Джэксон задумался. Нехорошие предчувствия охватили его. Но он отогнал дурные мысли. Ведь до сих пор все обходилось благополучно! Не первый же раз она в старом городе. И вслух сказал:

– Надо послать туда кого-нибудь. Сейчас же!

– Я уже послал. Умарова.

– Хорошо.

Михаил Евдокимович ушел. Джэксон вернулся к своим боксерам. Но мысли его были там, с Айгюль. Только бы не приключилась беда!

А беда приключилась. Айгюль попала в западню. Вместе с ней попал и Умаров. Расспросив братишку Дильбар, он отправился в старый город вслед за Айгюль. Чем дальше от центра, тем улицы уже, движение тише. Высокие глиняные заборы – дувалы – закрывают внутреннюю жизнь каждого дворика. Дома стоят без окон, словно повернулись к улице спиною. Окна и двери где-то там, во дворе. Тихие глухие переулки. Лабиринт глинобитных стен. То там, то здесь возвышаются стройные минареты и высокие купола мечетей. Они покрыты разноцветной керамикой и изразцами, отливающими на солнце глубокой-глубокой синевой.

Каждая стена, каждый камень говорят о древности, напоминают о прошедших веках.

Умаров любил бродить по дальним закоулкам старого города. Идешь и не знаешь, куда выйдешь. Магистральные улочки утопали в пыли. Тротуаров не было, и арба-кеши, сидевшие верхом на лошадях, запряженных в арбы, громко кричали: «Пошт! Пошт!» Прохожие жались к стенкам, пропуская транспорт.

Сегодня тишина переулков не радовала Умарова. Она скорее настораживала. Вдруг он услышал гортанный крик муллы. До вечерней молитвы было еще далеко. Умаров прислушался. Мулла проклинал неверных жен, нарушивших шариат и открывших свои лица. Он призывал правоверных покарать их, и в первую очередь эту бесстыдницу, дочь сатаны и красных богоотступников, ту самую, которая устроила костер и публично сожгла паранджу…

Слова муллы были тяжелы, как камни. Там Айгюль… Умаров побежал. Она в опасности!

Переулок был кривым и узким, как ферганский нож. Добежав до конца, Умаров очутился на небольшой площадке возле старой мечети.

Айгюль стояла к нему спиной. На нее, изрыгая ругательства, надвигалась тесная толпа взбешенных бородачей. У многих в руках были посохи дервишей – бродячих монахов. Умаров увидел, как задние нагибались и торопливо шарили вдоль дувалов, собирали камни. Он бросился в толпу.

– Тохта! Остановитесь!.. Что вы делаете?.. Тохта! Остановитесь!..

Несколько дервишей с перекошенными от гнева лицами поспешно вскинули свои посохи, длинные, как копья. Тускло сверкнули острые железные наконечники.

– Коч ит боласы! Прочь, сын собаки!..

Тренировка подходила к концу. Айгюль все не появлялась. Джэксон не находил себе места. Вдруг у входа на спортплощадку появилась Дильбар. Она была одна. Ее окружили девушки и парни. Дильбар была встревожена и счастлива.

– Я убежала! Меня ночью отвезли к дяде и там заперли в сарай. А я убежала! Они хотели, чтобы я «не позорила семью», чтобы не участвовала в спартакиаде…

Джэксон протолкался к Дильбар.

– Где Айгюль? Почему ты одна?

– Айгюль? – Дильбар удивленно вскинула брови. – Не знаю. Я ничего не знаю… Я не видела Айгюль…

– Она же пошла к тебе!

По лицу Дильбар пробежала тень.

– Ко мне? Зачем ко мне? Туда ходить не надо… Ой!.. Там злые дервиши…

Все молча смотрели на Джэксона. Он стиснул зубы. Дорога каждая минута. Скорей!

– Я боюсь туда ходить! – Дильбар замахала руками. – Я боюсь!

У здания горкома партии они встретили Куприянова. Узнав, в чем дело, комсомольский вожак взял машину.

– Садитесь! И я с вами!

Старый форд, грохоча и изрыгая клубы дыма, помчался по улицам к старому городу. Дильбар сидела рядом с шофером и показывала дорогу. Еще издали они увидели толпу. Среди пестрых узбекских халатов выделялись защитные гимнастерки красноармейцев и синие – милиционеров. Джэксон наклонился к шоферу:

– Скорей! Пожалуйста, скорей!

Форд остановился перед мечетью. Выпрыгнув из машины, Джэксон устремился в гущу толпы:

– Айгюль! Где ты, Айгюль?

На Джэксона никто не обращал внимания.

– Айгюль! Айгюль!

Группа красноармейцев с винтовками наперевес охраняла небольшую кучку бородачей. Они опасливо косились на разгневанную толпу и только жались друг к другу. Другая группа красноармейцев оттесняла людей.

– Товарищи, успокойтесь! Самосуда чинить нельзя! Их будут судить! По всей строгости народного суда! Граждане, успокойтесь!

Джэксон увидел Куприянова, разговаривающего с командиром. Он протиснулся к ним.

– Товарищ командир! Что случилось? Где Айгюль? Где Айгюль? Она должна быть здесь! Где Айгюль?..

Куприянов опустил голову. Командир пристально посмотрел в глаза Джэксона.

– Мы их обоих отправили в лазарет. Может быть, еще спасут…

Всю ночь Сидней не отходил от дверей больницы. Юлдаш-бобо, согнувшись, сидел на ступеньках крыльца и беззвучно рыдал.

К рассвету скончался Умаров. Врачи оказались бессильны. Он потерял слишком много крови.

Джэксон больше не мог ждать. Он ворвался в кабинет заведующего и молча, почти угрожающе уставился на него.

– Успокойтесь, – мягко сказал врач. – Девушку мы спасем. Спасем! Даю вам слово.

Джэксона усадили в вестибюле. Но сидеть спокойно он не мог. Мимо него сновали медсестры, врачи, сиделки, и всякий раз Сидней вскакивал и просительно заглядывал в глаза:

– Скажите, как там? Как Айгюль?

Утром в больницу приехал Куприянов. Он разыскивал Сиднея.

– Товарищ Джэксон! Я приехал за вами. Меня послал Мукимов. Вас ждут.

Сидней безразлично смотрел на Куприянова. Он ничего не слышал. Его мысли были там, за стеклянной дверью, где люди в белых халатах старались спасти жизнь Айгюль.

– Товарищ Джэксон! Вас ждут! Вы меня понимаете? – Куприянов положил руку на плечо боксера. – Идемте. Машина у ворот.

Купрршнов привез Джэксона в Ташкентский городской Совет. Сидней думал, что его будут расспрашивать о спартакиаде. Но он ошибся. Его принял не Мукимов, а сам председатель Совета депутатов товарищ Ходжаев.

В просторном, светлом кабинете находилось несколько человек. Едва Джэксон переступил порог, один из присутствующих направился к Сиднею.

– Смею надеяться, вы и есть мистер Сидней Луи Джэксон? – спросил он по-английски.

Сидней молча посмотрел на него. Элегантный черный костюм, накрахмаленная рубашка, безупречно завязанный галстук, лакированные туфли. Полное, гладко выбритое лицо с лисьей улыбкой. Что ему нужно?

– Да, Сидней Луи Джэксон – это я.

– Очень рад, дорогой соотечественник! Меня зовут Рэнд Ховарт. Годы ваших мучений окончились! Правительство самой могучей страны мира – Соединенных Штатов Америки – берет вас под свое покровительство. Родина не забывает о своих сыновьях, где бы они ни находились! По поручению военного атташе американского посольства, разрешите вручить вам эту ценную бумагу. В ней заключено ваше будущее!

В кабинете стало тихо. Присутствующие не сводили глаз с Джэксона. Сидней взял лощеную бумагу с гербом Соединенных Штатов. Несколько секунд рассматривал ее. Поздно! Слишком поздно. Было время, когда он ждал такой бумаги, как чуда, как спасения. А теперь… Джэксон дважды прочел документ. Потом сказал:

– Здесь ошибка.

– Ошибка?!

– Да, мистер Ховарт. – Джэксон повторил по-русски. – Здесь ошибка. Я не военнопленный.

Ховарт вынул сигару изо рта и с удивлением посмотрел на Сиднея.

– А как же вы очутились в Азии?

– Посольству это хорошо известно. В 1914 году оно всячески старалось отделаться от меня и не оказало никакой помощи, не помогло мне, чемпиону Соединенных Штатов, вернуться на родину.

– Но, как вы видите, оно не забыло о вас! Вам предоставляется бесплатный проезд в Соединенные Штаты, вас восстанавливают в правах гражданства. Быть гражданином США – большая честь!

Воцарилась минута молчания.

– А быть гражданином Советской России – еще большая честь! Это великая честь! – сказал, наконец, Джэксон. Он говорил неторопливо, даже несколько торжественно. – Еще в 1917 году я отдал свой американский паспорт и в составе Интернациональной роты Первого революционного полка боролся с белогвардейцами, басмачами и иностранными интервентами, в том числе и с американскими, которые хотели задушить русскую революцию. Но революция жива! Она строит подлинно народное, подлинно свободное государство. И я четыре года завоевывал право быть гражданином этого государства.

– О! Ваш ответ, мистер Джэксон…

– Не мистер, а гражданин, – поправил его Сидней.

– Простите, гражданин Джэксон, ваш ответ можно принять как отказ от американского подданства?

– От американского подданства я отказался еще в октябре 1917 года.

– Это ваш окончательный ответ?

– Да.

И, повернувшись, неторопливым, уверенным шагом Джэксон вышел из кабинета.