Джереми Полдарк

Глава первая

В августе 1790 года три путника проехали по протоптанной мулами тропинке мимо шахты Грамблер и свернули в сторону разбросанных в конце деревни хижин. Наступил вечер, солнце только что скрылось за горизонтом, западный ветерок разогнал все облака, а небо, теряя свой закатный румянец, начинало бледнеть.

Даже дымоходы шахты, из которых почти два года уже не шел дым, в вечернем свете окрасились в сдержанные глубокие тона. В том, что повыше, голуби свили гнездо, и шорох хлопающих крыльев нарушал тишину, пока путешественники проезжали мимо.

Полдюжины детей в лохмотьях качались на самодельных качелях, подвешенных между двумя сараями, несколько женщин стояли у дверей хижин, скрестив руки на груди, и наблюдали за проезжающими всадниками.

Скромно, но респектабельно одетые всадники в черном, с виду чиновники, с важным видом восседали на своих конях. В последнее время редко можно было увидеть таких людей в этой полузабытой, полузаброшенной деревушке, которая была построена и существовала исключительно для обслуживания шахты, и теперь, когда ту закрыли, сама находилась в состоянии медленного упадка.

Казалось, что всадники проедут мимо, что было бы вполне ожидаемо, но едущий последним кивнул, и они осадили лошадей у самой убогой лачужки из тех, что им когда-либо доводилось видеть.

Это была одноэтажная глинобитная хибара со старой железной трубой вместо дымохода и латаной-перелатаной мешковиной и плавником крышей. У открытой двери на перевернутом ящике сидел кривоногий мужчина, стругающий какую-то деревяшку.

Человек среднего роста, крепкого телосложения, но уже в годах. На нем были старые сапоги для верховой езды, подвязанные тесемкой, желтые бриджи из свиной кожи, грязная серая фланелевая рубашка с оборванным по локоть рукавом и черная жилетка из жесткой кожи, карманы которой вздувались от никчемного барахла.

Он почти беззвучно насвистывал, но когда всадники спешились, разомкнул губы и посмотрел на них налитыми кровью глазами. Пока он разглядывал путников, его нож воткнулся в брусок.

Предводитель всадников — высокий тщедушный мужчина с настолько близко посаженными глазами, что трудно было понять выражение его лица, сказал:

— Добрый день. Вы Пэйнтер?

Нож медленно опустился, кривоногий поднял грязный указательный палец и почесал блестящую лысину.

— Можа и так.

Другой мужчина нетерпеливо махнул рукой.
— Ну же! Вы или Пэйнтер, или нет. И тут не может быть двух мнений.

— А я чтой-то в ентом не уверен. Люди свободны в том, как звать других. Можа, тут и два мнения. А можа и три. Зависит от того, чего вы от меня хотите.

— Это Пэйнтер, — сказал тот, что сзади. — Где твоя жена, Пэйнтер?

— Пошла в Марасанвос... Если подождете, она...

— Меня зовут Танкард, — резко произнес первый всадник. — Я поверенный, действующий в интересах короны в деле «Корона против Полдарка». Мы хотим задать вам пару вопросов, Пэйнтер. Это Бленкоу, мой клерк, и Гарт, заинтересованное лицо. Внутрь пустите?

Джуд Пэйнтер нахмурил побуревшую физиономию, приняв выражение оскорбленного святоши, однако под маской привычной самозащиты проглядывала неподдельная тревога.

— Чего вы ко мне привязались? Я всё выложил. Рассказал судьям, и больше ничё не знаю. Живу себе туточки христианской жизнью, как сам святой Петр, сижу перед собственной дверью, никому не мешаю. Оставьте меня в покое. 
— Закон есть закон, — сказал Танкард, ожидая, когда Джуд угомонится.

Спустя мгновение, подозрительно поглядывая то на одного, то на другого, Джуд всё же провел их внутрь. Гости уселись в темной хижине, Танкард, с отвращением осмотревшись, поднял фалды, чтобы не испачкаться. Никто из посетителей не был неженкой, однако Бленкоу, болезненно-бледный, ссутулившийся мужчина, с тоской оглянулся, любуясь приятным вечером снаружи.

— Я ничегошеньки не знаю. Не по адресу обратились, — сказал Джуд.

— У нас есть все основания полагать, — сказал Танкард, — что ваши показания, данные на предварительном слушании, до последнего слова — ложь. И если...

— Прошу меня извинить, мистер Танкард, — произнес Гарт вполголоса, — но, может, вы позволите мне переговорить с Пэйнтером наедине пару минут. Вы же помните, я говорил еще до того, как мы сюда отправились, что есть много способов...

Танкард скрестил тощие руки.
— Что ж, прекрасно.

Джуд обратил свои бульдожьи глаза на нового противника. Ему показалось, что прежде он уже видел Гарта, как тот скакал по деревне или что-то в этом духе. Наверное, что-то разнюхивал.

Гарт начал доверительно, в дружеской манере:
— Как я понимаю, когда-то вы вместе с женой были слугами капитана Полдарка, а до того много лет служили у его отца, так?

— Можа и так.

— И после стольких лет верной службы вас внезапно выгнали вон, вышвырнули из дома, ни словом не предупредив.

— Ага. И это неправильно, неподобающе, вот чего я вам скажу.

— И еще говорят, если позволите, в общем, молва такая ходит, ну вы понимаете, будто перед тем он обошелся с вами постыднейшим образом, отделал хлыстом и чуть ли не утопил под водокачкой. Это правда?

Джуд сплюнул на пол, обнажив два больших зуба.

— И это противозаконно, — вступил в разговор Танкард, сморщив свой длинный тонкий нос.— Этого человека можно обвинить в нападении и побоях. Вы могли бы выдвинуть обвинение, Пэйнтер.

— И это же не впервой, могу поручиться, — прибавил Гарт.

— Ага, так и есть, — через минуту откликнулся Джуд, причмокнув.

— Люди, в наши дни дурно обращающиеся с прислугой, не заслуживают ее иметь, — заявил Гарт. — Нынче из-за границы пришли новые веяния. Каждый человек не хуже своего соседа. Поглядите, что произошло во Франции.

— Ага, как же, знаю я, — сказал Джуд и замолчал. Не следовало выдавать этим любопытным надоедам секрет о его посещении Роскофа [1]. Это дело с Полдарком могло быть всего лишь ловушкой, чтобы выманить у него признание.

— Бленкоу, — сказал Танкард. — У вас остался бренди? Мы могли бы сделать по глоточку, и Пэйнтер, без сомнения, к нам присоединится.

Краски заката померкли, и тени в заваленной мусором хижине стали темнее.

— Помяните мое слово, — произнес Гарт, — с аристократией покончено. Ее дни сочтены. Простые люди вступят в свои права. И одно из них — право, чтобы с ними не обращались, как с собаками, и не использовали, как рабов. Вы знаете закон, мистер Пэйнтер?

— Дом англичанина — это его крепость, — ответил Джуд. — Хартия вольностей [2] и всё такое. И да не нарушай межи ближнего твоего.

— Когда кто-то преступает закон, — сказал Гарт, — как это случилось здесь в январе, слугам закона часто трудно бывает действовать, как должно. И потому они действуют, как могут. А когда случается мятеж, кораблекрушение, грабеж или что-то подобное, то вина лежит не на тех, кто следует, а на тех, кто ведет. В этом же случае зачинщика далеко искать не надо.

— Можа и так.

— Тут никаких «может» быть не должно. Лишь надежные свидетельства. Свидетельства ответственных людей вроде вас. И кстати, если закон не может доказать обвинения против зачинщика, то он смотрит вокруг и вылавливает людей помельче. Вот какова правда, мистер Пэйнтер, это такая же истина, как и то, что я сижу перед вами, так что лучше всего, чтобы перед судом предстал нужный человек.

Джуд схватил свой стакан и снова опустил его, поскольку тот был пуст. Бленкоу поспешно протянул Джуду бутылку с бренди. Когда тот опрокинул ее в себя, раздалось приятное бульканье.

— Не пойму, чего вы ко мне-то явились, меня там и вовсе не было, — сказал он по-прежнему настороженно. — У меня глаз на затылке нету.

— Слушайте, Пэйнтер, — произнес Танкард, не обращая внимания на протестующий жест Гарта. — Нам известно гораздо больше, чем вы думаете. Мы ведем расследование уже почти семь месяцев. Для вас же лучше рассказать всё, как на духу.

— И правда что ль как на духу?

— Нам известно, что вы взаимодействовали с Полдарком утром после кораблекрушения. Мы знаем, что вы были на берегу во время беспорядков в тот день и следующую ночь. Для нас не секрет, что вы сыграли главную роль в противодействии королевским офицерам, когда один из них был серьезно ранен, так что во многих смыслах вы столь же виновны, как и ваш хозяин.

— Отродясь не слыхал таких бредней! Я? Да я и близко не подходил к кораблекрушению, не сойти мне с этого места!

— Однако, как объяснил Гарт, мы готовы это пересмотреть, если вы станете свидетелем короны. У нас достаточно свидетельств против этого Полдарка, но мы хотим сделать их весомее. Вы уж точно ему ничего не должны. Вы же ведь сами только что признались, как постыдно он с вами обошелся! Давайте уже, и здравый смысл, и чувство долга подсказывают, что вам следует сказать нам правду.

С долей достоинства Джуд поднялся на ноги.

— А кроме того, — прибавил Гарт, — мы готовы оплатить ваше беспокойство.

Джуд задумчиво крутанулся на каблуках и снова медленно сел.
— Чего?

— Неофициально, конечно же. Официально этого делать не следует. Но есть и другие способы.

Джуд высунул голову за дверь и огляделся. Пруди нигде не было видно. Вечно одно и то же, когда она уходит навестить кузину. Пэйнтер исподтишка осмотрел всех находящихся в хижине, словно пытался незаметно оценить их намерения.

— Какие еще способы?

Гарт вытащил кошель и потряс им.
— Ну, вроде того, что корона получает свидетеля обвинения и готова заплатить за сведения. Разумеется, негласно. Исключительно по-дружески. Как предлагают награду за поимку, нечто вроде этого. Не так ли, мистер Танкард? Ничем от этого не отличается.

Танкард промолчал. Джуд поднял стакан и заглотнул остатки бренди.

— Поначалу угрозы, а таперича подкуп, — едва слышно пробормотал он. — Подкуп, чтоб мне пропасть! Иудины денежки. Вот как обо мне думают. Чтоб я стоял в суде супротив старого друга. Хуже Иуды, потому как тот это не втихаря делал. И чего ради? Ради тридцати сребреников. Зуб даю, даже этого мне не предложат. Дадут двадцать или десять. Это неразумно. Неподобающе. Не по-христиански. Неправильно.

Возникла небольшая заминка.

— Десять гиней сейчас и десять — после суда, — сказал Гарт.

— Ха! — бросил Джуд. — Так я и знал.

— Можно и до пятнадцати поднять.

Джуд встал, но на сей раз медленно, причмокивая и пытаясь присвистнуть сквозь зубы, но губы у него пересохли. Он подтянул штаны и сунул два пальца в карман жилета, вытащив понюшку табака.

— Не дело это — приходить к человеку вот так вот, — хмыкнул он. — У меня голова кругом идет. Возвращайтесь через месячишко.

— Слушания назначены на начало сентября.

Танкард тоже поднялся.
— Мы не требуем длинного выступления, — сказал он. — Лишь несколько слов об основных фактах, насколько они вам известны, и в нужное время их следует повторить.

— И чего я скажу? — вопрошал Джуд.

— Правду, разумеется, и присягнете в этом.

— Правду, разумеется, — нетерпеливо перебил Гарт, — но, пожалуй, прежде мы могли бы объяснить, чего хотим. Речь идет о нападении на солдат, вот о чем нам нужно свидетельство. Это произошло в ночь с седьмого на восьмое января. Вы тогда были на берегу, не так ли, мистер Пэйнтер? Без сомнений, вы всё видели.

Джуд выглядел усталым и измученным.
— Неа, ничего об том не помню.

— Если ваша память прояснится, то сможете получить двадцать гиней.

— Двадцать сейчас и двадцать опосля?

— Да.

— Эта байка того стоит.

— Мы хотим услышать правду, — нетерпеливо напомнил Танкард. — Так вы были свидетелем нападения или нет?

Гарт положил кошель на шаткий трехногий стол, когда-то принадлежавший Джошуа Полдарку, и начал отсчитывать двадцать золотых монет.

— Короче, — сказал Джуд, уставившись на деньги, — когда тому солдату проломили башку, остальные драпанули с пляжа Хендрона быстрее, чем пришли. Вот была умора. Вам это хотелось знать?

— Разумеется. И какую роль в этом сыграл капитан Полдарк.

С приближением ночи хижину наполнили тени. Монеты звенели так мелодично, и на мгновение показалось, будто весь оставшийся свет исходит от тусклого золотого островка гиней.

— Ага, — сказал Джуд, сглотнув, — я вроде как отлично всё помню. Хотя сам-то и не участвовал, ага. Болтался поблизости, — он ненадолго призадумался и сплюнул. — И чего вы мне сразу не сказали, что вам надо?

На следующий день через Грамблер в другую сторону проскакала девушка — мимо церкви Сола, обогнула Тренвит и вскоре по крутой тропинке спустилась в бухту Тревонанс. Наездница, темноволосая молодая женщина ростом чуть выше среднего, была в синей обтягивающей амазонке и небольшой треугольной шляпке. Ценитель не назвал бы ее по-настоящему красивой, но некоторые мужчины не проехали бы мимо, не бросив на нее второй взгляд.

Оставив позади плавильни, чьи охристые испарения отравили растительность в бухте, она подъехала с другой стороны Плейс-хауса, приземистого и прочного строения, которое, противостоя ветру и штормам, нависало над морем. Как только девушка спешилась, сразу стало ясно, что она нервничает. Ее затянутые в перчатки пальцы неустанно теребили уздечку, и когда конюх вышел придержать коня, запнулась, задавая ему вопрос.

— Сэр Джон Тревонанс, мэм? Я узнаю, здесь ли он. А кто его спрашивает?

— Госпожа Полдарк.

— Госпожа Полдарк. Кхм... да, мэм. 
Ей показалось, или конюх действительно бросил на нее косой любопытный взгляд?
— Пройдите сюда, пожалуйста.

Ее проводили в теплую маленькую комнатку, выходящую в оранжерею. Через пару минут после того, как она присела и стянула с рук перчатки, послышались шаги возвращающегося слуги, который сказал, что сэр Джон на месте и готов с ней встретиться.

Он находился в длинной комнате с видом на море, похожей на кабинет. Демельза с облегчением увидела, что Тревонанс здесь один, если не считать огромного датского дога, лежащего у его ног. Она обнаружила, что сэр Джон менее внушителен, чем Демельза себе представляла. Он оказался не намного выше ее ростом, с румяным лицом и глазами весельчака.

— К вашим услугам, мэм. Присаживайтесь, — сказал он.

Хозяин подождал, пока гостья выбрала кресло, и вновь сел за стол. Несколько минут она сидела, опустив глаза, зная, что сейчас её рассматривают, и принимала это пристальное внимание к себе как часть необходимого испытания.

— Я не имел удовольствия встречать вас раньше.

— Нет... Вы хорошо знаете моего мужа...

— Разумеется. До недавнего времени нас связывали деловые отношения.

— Росс был очень расстроен разрывом вашего союза. Он всегда им очень гордился.

— Хм! Сложившаяся ситуация оказалась для нас непреодолима, мэм. Никто не виноват в случившемся. Мы все потеряли деньги в этой сделке.

Она подняла взор и увидела, что осмотр удовлетворил Тревонанса. Одним из немногих факторов, делающих набеги Демельзы в общество более комфортными, была способность нравиться мужчинам. Она еще не видела в этом источника своего могущества, лишь опору для ускользающей храбрости. Демельза знала, что ее визит сюда нарушал любые нормы этикета — и хозяину это известно не хуже неё.

С того места, где они находились, оба могли наблюдать за медленно поднимающимся по заливу дымом от плавильных печей, и спустя некоторое время сэр Джон довольно сухо сказал:

— Вы... хм... несомненно, знаете, что у компании теперь новое руководство. Для нас было ударом, что концерн разорился, но вы понимаете, в какое положение меня поставили. Все постройки располагались на моей земле — прямо у меня под носом — я вложил туда больше всех, и было бы безумством просто позволить им сгнить. Появилась возможность получить свежий приток капитала, и каждый здравомыслящий человек ухватился бы за нее. Я верю, что капитан Полдарк понимает, как это бывает.

— Уверена, что понимает, — сказала Демельза. — Полагаю, что Росс пожелал бы вам успехов в новом деле, даже если сам не в состоянии принять в нем участие.

Глаза сэра Джона загорелись.
— Как благородно с вашей стороны так говорить. Конечно, пока мы едва покрываем расходы, но я полагаю, что положение наладится. Могу я предложить вам напитки? Может быть, бокал канарского?

— Нет, благодарю, — она помедлила, — но я бы выпила бокал портвейна, если вас не затруднит.

Иронично подняв бровь, сэр Джон встал и позвонил в колокольчик. Принесли вино, и они вели вежливую беседу, наслаждаясь напитком. Беседа шла о шахтах, коровах, повозках и испорченном лете. Демельза чувствовала себя во время беседы всё свободнее, а сэр Джон меньше осторожничал.

— Сказать по правде, — произнесла Демельза, — я думаю, что все проблемы с животиной из-за дурной погоды. У нас есть чудесная корова по имени Эмма, две недели назад она давала потрясающие надои, а сейчас всё молоко ушло в рога. То же самое и с остальными, хотя это и неудивительно.

— У меня тоже есть чудесная корова херефордской породы, стоит кучу денег, — сказал сэр Джон. — Отелилась второй раз два дня назад, а сейчас у нее паралич. Доктор Филлипс, ветеринар, осматривал корову уже более пяти раз. Мое сердце разобьется, если я ее потеряю.

— С теленком всё в порядке?

— О да, но роды прошли тяжело. А с тех пор Минта не может стоять. Что-то неладное с зубами, и хвост как будто распался на отдельные суставы. Филлипс сдался, и мой ветеринар не лучше.

— Помню, когда я жила в Иллагане, — проговорила Демельза, — случилось нечто похожее. У пастора заболела корова, и симптомы похожие. И тоже после отела.

— А он нашел лечение?

— Да, сэр, нашел.

— И какое же?

— Что ж, будет не совсем правильно сказать, что именно пастор нашел лечение. Но он не погнушался позвать старуху по имени Мегги Доус, припоминаю, она ​​жила сразу за ручьем. Мастерски лечила бородавки и золотуху. Однажды к ней заявился мальчишка с куском стекла в глазу. Жуткое дело, но она...

— Вернемся к корове, мэм.

— Ах, да. Её можно посмотреть, сэр Джон? Хотелось бы убедиться, что симптомы те же самые, что и у коровы пастора.

— Я сам вас сопровожу, если вам так угодно. Еще бокал портвейна, чтобы поддерживать вас?

Через несколько минут они пересекли мощеный двор позади дома и прошли в коровник, где лежала корова. Демельза отметила массивную каменную кладку надворных построек и пожелала, чтобы у нее были такие же. Корова молча лежала на боку с полными скорби добрыми карими глазами. С деревянного стульчика поднялся мужчина и почтительно встал у двери.

Демельза склонилась, осмотрела корову наметанным за семь лет проживания в Нампаре глазом, не говоря у же о детстве в Иллагане. Ноги животного парализовало, а половина хвоста выглядела странно безжизненной и не соединенной с оставшейся.

— Да. Симптомы те же. Мегги Доус называла это «кургузый хвост».

— И каково лечение?

— Это её лечение, не моё, понимаете?

— Да-да, понимаю.

Демельза провела кончиком языка по губам. 
— Она велела разрезать хвост вот здесь, в футе от конца, где размягчились позвонки, приложить хорошо посоленную луковицу, туго перебинтовать грубой тканью и оставить на неделю, прежде чем снять повязку. Корма давать немного — раз в день, и с настойкой, для которой в равных долях смешать розмарин, можжевельник и очищенные семена кардамона. Как сейчас помню — так она велела.

Демельза выжидающе взглянула на баронета — сэр Джон задумчиво прикусил нижнюю губу

— Что ж, — промолвил он, — никогда не слышал о подобном лечении, но и заболевание редкое. Вы, похоже, первая, кто с ним сталкивался ранее. Проклятье, думаю, что попробую. Что скажешь, Лайсон?

— Уж всяко лучше, чем просто смотреть, как животина страдает, сэр.

— Именно так и я думаю. Слышал, эти старухи творят чудеса, когда дело доходит до малоизвестных болезней. Вы не могли бы повторить указания моему слуге, миссис Полдарк?

— С удовольствием.
Спустя минуту или две они пересекли двор и вошли в дом.

— Надеюсь, капитан Полдарк не сильно обеспокоен приближающимся судом.

Как только он это произнес, то пожалел о своей неосторожности. Чувствовалось, что гостья сознательно избегает этой темы, возложив на него бремя упоминания об этом, но не подхватила её с горячностью, которой сэр Джон опасался.

— Разумеется, радости нам это не приносит. Думаю, что беспокоюсь об этом больше него. 
— Скоро всё закончится, есть хороший шанс на оправдание.

— Вы действительно так полагаете, сэр Джон? Это сильно меня утешает. Вы будете в Бодмине во время выездной сессии?

— Хм, хм. Этого я не знаю. А почему вы спрашиваете?

— Я слышала, что в сентябре пройдут выборы в парламент, а поскольку суд назначен на шестое число, то вы, вероятно, будете в Бодмине.

— Вы имеете в виду, чтобы помочь моему брату? Он вполне в состоянии позаботиться о своем кресле, — баронет недоверчиво глянул на её спокойное лицо, когда они снова вошли в большую комнату, служившую ему кабинетом. Было нелегко догадаться, о чем она думает. — Даже если бы я и находился в городе, у меня слишком много дел, чтобы присутствовать на суде. Кроме того, со всем уважением, мэм, мне бы не хотелось видеть старого друга в беде. Желаю ему успехов, конечно, но никто не захочет развлекаться, глядя на этот спектакль.

— Мы слышали, что будет двое судей, — заявила Демельза.

— Нет-нет, не двое в одном деле. Двое разделят между собой все дела, полагаю, так. Уэнтворт Листер — недурной человек, хотя мы давно не виделись. Вы получите справедливое судебное разбирательство, можете быть уверенной: британское правосудие об этом позаботится.
Датский дог подошел к нему, сэр Джон достал из ящика стола сладкое печенье и отдал собаке.

— Меня сильно удивляет, — сказала Демельза, — как человек, судья, может приехать из центра страны, рассматривать дела и разобраться в них за несколько часов. Это мне представляется невозможным. Разве он никогда не пытается заранее сам узнать правду до начала рассмотрения дела?

— Вы будете удивлены, — сэр Джон улыбнулся, — как быстро натренированный ум может разобраться в истине. И помните, не всё зависит от судьи, дело еще и в присяжных, а они корнуольцы, как и мы, так что взгляните на это с положительной стороны. Еще глоточек портвейна?

— Немного пьянит, я подозреваю, — отказалась Демельза, — но великолепный аромат. Когда всё это закончится, мы хотели бы, чтобы вы нас как-нибудь навестили, сэр. Росс просил меня это передать.

Сэр Джон ответил, что польщен. Собака разбросала крошки от печенья по всему полу. Демельза поднялась, чтобы уйти.

— Надеюсь, что ваше лечение Минте поможет, — добавил баронет.

Демельза тоже на это надеялась, хотя и скрывала свои сомнения.
— Вы сообщите мне о ней?

— Разумеется, сообщу. И если вы будете проезжать мимо, я буду очень рад вашему визиту.

— Благодарю вас, сэр Джон. Иногда для здоровья я катаюсь вдоль побережья. Путь для лошади не самый легкий, но мне нравятся виды и бодрящий воздух.

Сэр Джон проводил её до двери и помог взобраться в седло, восхищаясь гибкой фигурой и великолепной осанкой. Когда она выезжала за ворота, в них въехал мужчина на серой кобыле.

— Кто это был? — спросил Анвин Тревонанс, бросив серые перчатки для верховой езды на пачку чеков. Младший брат сэра Джона всё делал обдуманно, придавая значение даже самым бессмысленным действиям. Высокий и властный, с лицом льва, в возрасте тридцати шести или тридцати семи лет он обладал гораздо более впечатляющей внешностью, чем баронет. Но всё же сэр Джон имел деньги, а Анвин — нет.

— Жена Росса Полдарка. Привлекательная юная особа. Прежде я с ней не встречался.

— Чего она хотела?

— Этого я пока не знаю, — ответил сэр Джон. — Непохоже, чтобы она в чем-то нуждалась.

На переносице Анвина пролегла глубокая складка, углубившаяся, когда он нахмурился.
— А разве она не была его посудомойкой или что-то в этом роде?

— И до нее многие поднимались, даже обладая меньшими талантами, могу поклясться. А она уже определенно элегантна. Через несколько лет трудно станет отличить ее от женщины, получившей хорошее воспитание.

— И пришла просто так? Сомневаюсь. Как по мне, она выглядит опасной.

— Опасной?

— Когда она уходила, мы обменялись взглядами. Я умею разбираться в людях, Джон.

— Что ж, как и я, Анвин, и я подумываю рискнуть, — сэр Джон бросил псу очередное печенье. — Она предложила способ лечения для Минты, хотя чтоб мне пропасть, если я уверен, что это сработает. Ты нашел Рэя?

— Да. О, да. Я рассказал ему, что Кэролайн хочет прервать путешествие, чтобы остановиться в Бодмине на время выборов, но Кэролайн тоже ему написала, так что это не стало новостью. Как это на нее похоже — попросить меня поговорить с ее дядей, а потом написать ему самой!

— Она всего лишь девица. Будь с ней терпелив, Анвин. Имей терпение. Она пылкая и капризная. А кроме того, другие тоже могут счесть ее хорошим уловом, не ты один.

Анвин погрыз кончик хлыста.
— Старик — закоренелый скопидом. Нынче утром он просматривал свои счета, листая их заскорузлыми руками, а дом — даже в лучшие времена его не назвали бы особняком — почти пришел в упадок, так нуждается в починке. Это точно не то место, где Кэролайн следовало бы провести полжизни.

— Ты сможешь всё это изменить.

— Точно. Когда-нибудь. Но Рэю не больше пятидесяти трех или четырех. Он может еще десяток лет прожить.
Анвин подошел к окну и посмотрел на море, которое этим утром было спокойно. Низкие облака над скалистыми утесами придавали воде более насыщенный темно-зеленый оттенок. На стене вокруг дома расселись чайки, издавая хриплые крики. На Анвина, привыкшего к лондонской жизни, этот пейзаж навевал меланхолию. 
— Кстати, Пенвенен сделал странное заявление, — продолжил он. — Утром он высказал мнение о том, что Корнуолл слишком хорошо представлен в парламенте, заявив, что эти места следует перераспределить между новыми городами в центре страны. Сущий вздор.

— Не обращай внимания на его мелкие слабости. Он частенько говорит такое, просто чтобы позлить. Это у него в привычке.

— Что ж, — обернулся Анвин, — надеюсь, что в ближайшие семь лет больше у нас выборов не будет. Они обойдутся мне в две тысячи фунтов только за удовольствие быть избранным, а ты ведь знаешь, что на этом всё не заканчивается, да и не начинается, если уж на то пошло.

Глаза сэра Джона приняли встревоженное выражение, кровь отхлынула с лица, как всегда происходило, стоило только упомянуть деньги.
— Ты сам выбрал себе занятие, мальчик мой. А у других дела обстоят еще хуже. Картер из Грампаунда сказал, что, когда придет время, ему придется заплатить по три сотни гиней за голос.
Он встал и дернул колокольчик.
— Госпожа Полдарк спрашивала меня, буду ли я в Бодмине во время избирательной кампании. Интересно, с чего бы ей это понадобилось?

Глава вторая

Утро уже давно закончилось, когда Демельза повернула Каерхейс в сторону обеда и дома. Миновав Тренвит-хаус, она подумала, как было бы хорошо заскочить туда на несколько минут, чтобы по-дружески поболтать с Верити. Демельза так по этому скучала и никак не могла привыкнуть. Но Верити жила в Фалмуте, если не в море — похоже, в счастливом браке, несмотря на все дурные пророчества, а она, Демельза, сыграла весьма деятельную роль в этой перемене, так что теперь грех жаловаться. Тайное бегство Верити стало причиной резкого разрыва между их семьями, и, несмотря на самопожертвование Демельзы на прошлое Рождество, рана так полностью и не затянулась.

Теперь виноват был не Фрэнсис. После болезни и смерти на прошлое Рождество маленькой Джулии он, похоже, всеми силами стремился выказать Демельзе благодарность за ее поступок. Но Росс и слышать об этом не желал. Крах «Карнморской медной компании» встал между ними стеной. И если подозрения Росса относительно этого краха были верны, то Демельза не могла его винить. Но если бы дела обстояли по-другому, она была бы гораздо счастливее. Демельза всегда предпочитала прямое выяснение отношений мучительным горьким подозрениям.

Как раз перед тем как потерять дом из вида, она заметила Дуайта Эниса, едущего за ней по дороге, и потому осадила лошадь, чтобы его подождать. Приблизившись, молодой доктор снял шляпу.

— Чудесное утро, мэм. Рад видеть, что вы наслаждаетесь свежим воздухом.

— И не бесцельно, — улыбнулась она. — Всё, чем я занимаюсь в последние дни, я делаю с той или иной целью. Весьма похвально, я полагаю, если смотреть с этой точки зрения.

Он ответил улыбкой — трудно было бы не улыбнуться — и позволил своей лошади идти рядом с лошадью Демельзы. Дорога была достаточно широкой, чтобы позволить ехать рядом. Энис отметил профессиональным взглядом, как Демельза похудела с тех пор, как переболела в январе.

— Полагаю, это зависит от того, насколько похвальна цель.

Демельза поправила выбившийся из-за ветра локон.
— Ах, вот этого я не знаю. Нужно спросить у священника. Я была в Плейс-хаусе, лечила корову сэра Джона.

— Не знал, что вы в этом разбираетесь, — удивился Дуайт.

— Я и сама не знала. Молюсь Господу, чтобы его херефордской корове стало лучше. Если она умрет, я ничего не добьюсь.
— А если выживет?

— Куда вы направляетесь, Дуайт? — взглянула на него Демельза.

— Повидать кое-кого в Соле. Я приобрел популярность у пациентов, которые не в состоянии заплатить. Чоук еще больше разленился.

— И стал еще более недружелюбным. А что стоит за всем этим — тем... тем, что Росса пытаются приговорить?

Доктор почувствовал себя неловко. Он притянул опущенные вожжи к рукаву черного бархатного сюртука.
— Закон, я полагаю.

— Ах да, закон. Но и кое-что еще. Когда еще закон поднимал столько шума вокруг грабежа потерпевшего кораблекрушение корабля и грубого обращения с несколькими таможенниками, даже если предположить, что Росс принимал в этом какое-то участие, а мы знаем, что он не принимал. Такого не бывало с моего рождения и еще сотни лет до того.

— Я не настолько уверен, что это правда, вовсе нет. Я приложу все усилия, чтобы помочь Россу, вы это знаете...

— Да, я знаю.

— Но думаю, нет ничего хорошего в том, что вы десять раз обманете закон, а на одиннадцатый попадетесь. Он вцепится в вас, как пиявка, и не отпустит, пока не выбьет признание. Такова истина. Разумеется, в этом случае интересно, раз уж закон так изменился, не влияет ли на это дело кто-то еще...

— Повсюду рыскали какие-то люди, задавая всем вопросы, даже нашим собственным слугам, даже до Гимлеттов добрались. В округе не сыщешь ни одного коттеджа, куда бы они не заглянули, и всё пытаясь навешать вину на Росса! Это закон, сомнений нет, но закон, у которого куча денег и времени, потому что никто из местных Росса не выдаст, и им это известно. У Росса есть враги, но не среди шахтеров, которые помогали ему во время кораблекрушения!

Они добрались до церкви Сола, накренившейся, как Пизанская башня, и Дуайт остановился на краю оврага Сол. На холме несколько женщин убирали засеянный зерном склон, складывая урожай на краю, но центр поля пока еще не тронули, и он выглядел как вышитый платок.

— Вы не будете здесь спускаться?

— Нет, Росс ждет меня дома.

— Если даже за этим делом кто-то стоит, — сказал Дуайт, — я бы не стал приписывать это напыщенным ничтожествам вроде доктора Чоука, у которого нет ни денег, ни яда, чтобы нанести серьезный урон.

— Я тоже так думаю, Дуайт. Мы тоже так думаем.

— Да. Кстати, для сведения, я не был у Уорлегганов уже целый год, — сказал он.

— Я лишь однажды встречалась с Джорджем. Как выглядят остальные?

— Я мало их знаю. Николас, отец Джорджа, деспотичный и тяжелый человек, но имеет репутацию честного, которой не так-то легко добиться. Дядя Джорджа по имени Кэри всегда держится в тени, и если речь идет о каких-нибудь темных делишках, могу предположить, что занимается ими он. Но должен признаться, что со мной они всегда вели себя благородно.

Демельза уставилась на серебристо-синий треугольник моря, виднеющийся в конце долины.
— Сансон, погибший во время кораблекрушения, был их кузеном. А еще между Россом и Джорджем были и другие разногласия, еще до медеплавильной компании... Настало время расплатиться по старым счетам.

— Я бы не стал слишком об этом беспокоиться. Закон лишь выяснит истину.

— Я в этом не так уверена, — возразила Демельза.

Пейзаж на пляже Хендрона отличался от бухты Тревонанс. Хотя прилив был невысоким и почти не омывал скалы, на плоском песчаном берегу море бурлило, а туман низко стелился в пока еще неподвижном воздухе. Возвращаясь после привычной утренней прогулки к Темным утесам, Росс оглядел скалы, на которых воздвигли хибары Уил-Лежер, и едва их различил сквозь дымку. Словно бы шел по наполненной паром купальне.

После потери Джулии и начала судебного преследования Росс ежедневно заставлял себя гулять. Или, если позволяло настроение и погода, выходил в море на новой лодке и плыл до Сент-Агнесс. Эти занятия не разгоняли тучи в его разуме, но помогали справиться с будничной рутиной. Дочь умерла, кузен предал, с таким трудом взлелеянное плавильное предприятие обратилось в прах, ему грозили обвинения в уголовном преступлении, за которое могли приговорить к смерти или пожизненной высылке, и если по какой-то случайности ему и удастся это пережить, то через несколько месяцев его всё равно ждет неминуемое банкротство и заключение в долговую яму. Но в то же время нужно было засеять поля и собрать урожай, добывать и продавать медную руду. Нужно было одевать и кормить Демельзу, так что он не мог себе позволить просто отстраниться на этом этапе.

Смерть Джулии он переживал тяжелее всего. Демельза горевала не меньше, но обладала более жизнерадостной натурой и непроизвольно отзывалась на события, которые так мало значили для Росса. То чистотел расцвел не ко времени, то на чердаке обнаружились котята, то настало тепло после зябкой стужи, запахло первыми копнами сена — всё это служило ей временным утешением, и потому печаль не так ей овладевала. Хотя Росс этого и не осознавал, большая часть забот нынешнего года легла на плечи Демельзы.

После рождественских штормов настала тихая зима, но покоя никому не принесла, думал Росс, не больше, чем ему самому. Цены на медь повысились лишь настолько, чтобы принести небольшие прибыли пока еще открытым шахтам, но не давая возможности создавать новые предприятия или вновь открыть старые. Все просто выживали, а не жили.

Покинув пляж, Росс забрался на сломанную стену и увидел, как Демельза спускается вниз по долине, а она тут же заметила мужа и помахала ему рукой, и он помахал в ответ. Они добрались до дома почти одновременно, Росс помог ей спешиться и передал лошадь Гимлетту, который уже спешил навстречу.

— Сегодня ты приоделась для утренней прогулки, — отметил Росс.

— Подумала, что будет нехорошо, если меня увидят неопрятной, словно бы меня не заботит, как выглядит миссис Полдарк.

— Некоторые именно так и считают.

Демельза обвила его руку и сжала ее, потащив Росса в сад.

— Мои мальвы в этом году не так хороши, — сказала она. — Слишком много дождей. И урожай запоздал. Нам нужен на редкость жаркий сентябрь.

— Тогда в суде задохнешься.

— Мы же не проведем в суде весь месяц. Лишь один день. А потом тебя освободят.

— Кто это так говорит? Ты что, со своими гадалками советовалась?

Демельза помолчала, чтобы снять слизня из-под листа примулы. Она с отвращением держала его двумя пальцами в перчатке.

— Никогда не знала, как с ними лучше поступать.

— Брось на тот камень.

Демельза так и сделала, а потом отвернулась, когда Росс раздавил слизняка.
— Бедолага-улитка. Но они такие жадины. Я бы не возражала, если бы они удовольствовались листочком-другим... Что касается гадалок, Росс, то ты когда-нибудь слышал о коровьем заболевании под названием «кургузый хвост»?

— Нет.

— Задние ноги отнимаются, и у коровы выпадают зубы.

— У коров вечно выпадают зубы, — ответил Росс.

— И хвост приобретает странный вид, будто позвонки не связаны между собой, словно бы сломан. Потому так и назвали. Как думаешь, эту болезнь можно вылечить, если вскрыть хвост и приложить вареный лук?

— Нет, — сказал Росс.

— Но ведь вреда это не принесет, а корова и так может поправиться, правда?

— Где ты была нынче утром?

Демельза взглянула в его худое лицо с резкими чертами.

— На пути домой я встретила Дуайта. Он собирается на слушания.

— Не вижу в том нужды. Там будет половина Сола и Грамблера, мне так кажется. Прямо бои гладиаторов.

Их прогулка продолжалась в тишине. Сад замер под низко нависшими облаками, листья и цветы представляли собой приятную глазу, неподвижную и неизменную картину. Росс подумал о том, что нет ничего постоянного, только короткие мгновения тепла и дружбы, драгоценные секунды замершего времени в веренице беспокойных дней.

Тучи разверзлись ливнем, загнав пару внутрь, еще минуту они стояли у окна, наблюдая из гостиной, как крупные капли падают на листья сирени, окрашивая их в темный цвет. Когда пошел дождь, Демельза вдруг инстинктивно захотела выйти и проверить, не спит ли Джулия снаружи. Демельза хотела рассказать об этом Россу, но сдержалась. Имя ребенка никогда не упоминали. Временами Демельзе казалось, что Джулия стеной становилась между ними, и хотя Росс всеми силами старался доказать обратное, воспоминания о ее помощи больным в Тренвите еще терзали его.

— Разве тебе не пора опять идти на встречу с нотариусом Пирсом? — спросила Демельза.

— Я его раздражаю. Чем меньше я с ним вижусь, тем лучше, — хмыкнул он.

— Моя жизнь в такой же опасности, как и твоя, — сказала она тихо.

Росс обнял ее.
— Да будет тебе! Если со мной что случится, то у тебя останется еще много причин жить. Этот дом и земля станут твоими. Ты превратишься в главного акционера шахты Уил-Лежер. У тебя возникнут обязательства перед людьми со всей округи.

— Нет, Росс, — прервала его жена, — у меня ничегошеньки не останется, я снова стану нищей. Превращусь в девчонку-шахтерку.

— Ты будешь привлекательной молодой женщиной чуть за двадцать, с небольшим поместьем и кучей долгов. Лучшие годы жизни будут ждать тебя впереди.

— Я живу лишь тобой. Ты сделал меня тем, кем я стала. Это ты задумал меня привлекательной, ты задумал превратить меня в жену сквайра.

— Вздор. Ты уж точно снова выйдешь замуж. Если меня не станет, со всего графства сюда слетятся мужчины. И это не лесть, а чистая правда. Ты сможешь выбирать из десятка....

— Я никогда не выйду замуж снова. Никогда!

Он сжал ее крепче.
— Какая ты до сих пор худющая!

— Вовсе нет. И тебе следовало бы это знать.

— Ну ладно, стройная. Раньше твоя талия была помягче.

— Только после рождения Джулии. Тогда я была другой.

Вот и произнесено это имя.

— Да, — сказал он.

На пару минут наступило молчание. Росс прикрыл глаза, и Демельза не могла прочитать их выражение.

— Росс?
— Что?

— Возможно, со временем всё станет по-другому. Возможно, у нас будут еще дети.

Он отстранился.
— Не думаю, что хоть один ребенок будет рад иметь отца-висельника... Интересно, обед уже готов?

Расставшись с Демельзой, Дуайт направился вниз по крутой узкой дорожке — к Солу, навстречу журчанию ручья и стуку оловянных прессов. Прошло совсем немного времени с тех пор, как он приехал сюда, неопытный молодой врач с радикальными взглядами на медицину. Но казалось, что уже пролетело лет десять его жизни. За это время он заслужил доверие и любовь людей, среди которых работал, и непростительно нарушил клятву Гиппократа, после чего мучительно восстанавливал свою репутацию в глазах округи, которая считала, что он сыграл несущественную роль в произошедшем, а всю вину возлагала на девчонку. И всё это время он неизменно оставался критично настроен и требователен по отношению к себе.

Он понял важную вещь: человеческая природа бесконечно разнообразна и противоречива, так что любое лечение состоит из терпеливого эксперимента с чередой проб и ошибок, где доктору часто отводится роль зрителя, который наблюдает за битвой, разворачивающийся прямо перед его глазами, и никакая помощь извне не составляет даже четверти могущества восстанавливающей силы организма, а пилюли и микстуры чаще вредят, чем помогают.

Будь он человеком самодовольным, то смог бы найти некоторое утешение в этих мыслях, поскольку многие доктора и аптекари из тех, что он встречал, и за всю жизнь не приобретали столько знаний. Дуайт избегал людей своей профессии, потому что постоянно с ними препирался. Утешало его лишь то, что те и сами постоянно спорили друг с другом, общей у них была только полная и непререкаемая уверенность в непогрешимости собственных методов, уверенность, которую, казалось, ничто не может поколебать, даже смерть пациента. Если больной умирал в результате лечения, это оказывалось виной самого больного, а не метода лечения.

Дуайт не разобрался, во что верит доктор Томас Чоук. Они редко виделись, с тех пор как с самого начала повздорили, но поскольку практиковали примерно на одной территории, то неизбежно время от времени сталкивались.

Чоук всегда имел под рукой какое-нибудь снадобье — иногда он, похоже, даже заранее решал насчет лекарства, даже не осмотрев пациента. Но происходили эти снадобья от какой-нибудь медицинской теории или просто были плодом мысленных изысканий Чоука, Дуайт так и не понял.

В этот день Дуайт посетил нескольких пациентов, первым из которых оказался Чарли Кемпторн. Два года назад Кемпторн заработал чахотку в обоих легких, хотя затронута была только верхняя часть, но и того оказалось достаточно для смертного приговора.

Теперь же он явно поправился, чувствовал себя хорошо уже целый год, не кашлял, прибавил в весе и снова работал, не шахтером, а чинил паруса.

Он был дома, как и ожидал Дуайт, сидел у двери коттеджа с изогнутой иглой и ниткой. Увидев доктора, он улыбнулся во всю худую и загорелую физиономию и встал, чтобы его поприветствовать.

— Проходите, сэр, рад вас видеть. Я тут как раз несколько яиц припас к вашему приходу.

— Я не смогу задержаться, — приветливо ответил Энис. — Просто зашел, чтобы дать дальнейшие указания. Но всё равно благодарю.

— Да это совсем не сложно, лечиться-то. Сижу тут день-деньской на солнышке, шитьем занимаюсь и заколачиваю больше денег, чем когда шахтером был.

— А как Лотти и Мэй?
У Кемпторна было две тощих дочери пяти и семи лет. Жена утонула три года назад.

— Они сейчас у миссис Лоудс. Хотя мне и не нравится то, чему они научились, — облизав нитку, Кемпторн помешкал, держа ее между большим и указательным пальцем и хитро переглянувшись с Энисом. 
— Вы уж, наверное, в курсе, что за границей распространяется лихорадка. Тетушка Сара Трегигл попросила вам сказать.

Дуайт никогда не любил обсуждать болезни с пациентами, поэтому ничего не ответил.

— Тетушка также просила рассказать, что уже захворали Карноу и Бетти Коуд, и Ишбелы. Конечно, чего еще ожидать в августе.

— Какой прекрасный большой парус.

— Да, сэр. Вся эта махина — для «Все как один» из Сент-Агнесс. Вот уж кому понадобятся все паруса.

— Вы шьете паруса и для таможенных судов?

— Только если получится сшить так, чтобы они разорвались в клочья, когда судно на всех парусах за кем-то погонится.

Отсюда до площади у подножия холма ехать на лошади было небезопасно, и уйдя глубоко в свои мысли, Дуайт пошел пешком вниз по крутому переулку Стиппи-Стаппи-лейн.

Здесь находились самые лучшие коттеджи в деревушке, занимающие одну сторону переулка, а напротив возвышалась заросшая корноульская стена; долина на этом участке резко уходила вниз, к оврагу, где в море впадала река Меллинджи и работали оловянные прессы.

Каждый домик располагался на шесть футов ниже соседнего, возле самого нижнего Дуайт привязал коня. Когда он постучал в дверь, из-за облаков просочился медный луч солнца, осветив сгрудившиеся коттеджи и придав крышам мокрый блеск в предвкушении дождя.

Здесь жил Джака Хоблин, владелец собственного оловянного пресса, с женой Полли, дочкой Розиной, полукалекой, и младшей, Парфезией, прекрасным маленьким созданием одиннадцати лет, открывшей дверь.

На первом этаже располагались две маленькие комнатки с полом цвета жженой извести, в одной из них Розина шила и вышивала.

Парфезия сообщила, что мать лежит в постели, и ускакала по каменной лестнице на чердак, где спала вся семья. Убедившись, что Дуайт вошел, девочка снова побежала искать отца, который, по ее словам, тоже приболел.

Его оживленно поприветствовала Полли Хоблин — сорокалетняя женщина, выглядящая на все пятьдесят пять, Дуайт улыбнулся в ответ, заметив у нее обычные симптомы приступа малярии: мышечные сокращения, перекошенное бледное лицо, мертвецки бледные пальцы. Состояние хуже некуда.

Обнадеживающим обстоятельством явилось то, что его позвали хотя бы осмотреть больных, неуверенно и словно извиняясь. Два года назад люди с подобными жалобами просто покупали снадобья у Ирби — аптекаря из Сент-Агнесс, если могли себе это позволить, или у какой-нибудь старушки-соседки: конечно же, простой народ не мог себе позволить вызвать доктора Чоука, если только дело не касалось сломанных рук и ног или больной находился на смертном одре.

Доктор Энис никогда не отказывался помогать простому народу, способному заплатить только продуктами или не способному вовсе, но даже в этом случае ему выказывали признательность. Конечно же, находились и такие, кто говорил, что доктор проводит эксперименты над бедняками, однако всегда найдутся злые языки.

Он сделал для женщины лекарство из хинной корки и смотрел, как она принимает микстуру между клацающими зубами, две порции порошка Энис отложил, чтобы та приняла позже, вместе с морской солью и отваром ревеня на ночь. Тут в дверном проеме возникла тень — появился Джака Хоблин.

— Доброго вам дня, доктор. Фезия, сбегай-ка вниз и принеси, чем утереться. Я вспотел, как бык. И что же не так с Полли?

— Перемежающаяся лихорадка. Ей следует оставаться в постели еще по меньшей мере два дня. А как вы? Мне кажется, у вас то же самое. Подойдите-ка сюда, к свету.

Когда он приблизился, Дуайт ощутил запах перегара. Так значит, Джака опять запил. Танцующей походкой приблизилась Парфезия с куском красной ткани, и Джака утер платком свои густые брови. Его пульс был быстрым и едва слышным. Лихорадка была уже на последней стадии, приведя к всепоглощающей жажде.

— Мне слегка поплохело. Но лучшее лекарство — гулять по округе, а не лениться промеж одеял. Чем быстрее двигаешься, тем быстрее отпустит.

— А теперь послушайте, Хоблин, я хочу, чтобы вы немедленно приняли вот это, а этот порошок растворите в воде, перед тем как ложиться спать. Ясно?

Джака провел рукой по торчащим во все стороны волосам и бросил на доктора сердитый взгляд.
— Не терплю я все эти снадобья.

— И тем не менее, вам следует это принять. Вам станет гораздо лучше.

Они уставились друг на друга, но престиж Дуайта был слишком велик, и он с определенным удовлетворением пронаблюдал, как в глотке Джаки исчезла приличная доза растворенного винного камня.

Ночной порошок, если Джака будет достаточно внимательным и его примет, содержал десять граммов ялапы, но это не имело особого значения. Дуайта больше заботило состояние здоровья трех женщин, чем Джаки.

Покидая дом, Энис увидел, как Розина хромает вверх по холму с кувшином молока. Ей было семнадцать, и она еще не испортила прекрасные глаза бесконечными часами шитья при плохом освещении. При встрече девушка улыбнулась и присела в реверансе.

— Твоей семье к завтрашнему дню станет лучше. Убедись, чтобы мать приняла порошок.

— Всенепременно. Спасибо, сэр.

— Отец доставляет неприятности, когда пьет?

Она вспыхнула.
— Становится немного не в духе, сэр, трудно с ним управиться, вы бы так сказали.

— И дерется?

— Ох, нет, сэр, это редко. А потом всегда за это винится.

Дуайт миновал низкие окна лавки тетушки Мэри Роджерс и добрался до сгрудившихся у подножия холма маленьких полуразрушенных коттеджей, известных под названием Гернси.

Здесь царила страшная нищета. Окна были заколочены и затянуты тряпьем, двери просто опирались на косяки, кругом открытые выгребные ямы, а крысы шныряли от одной к другой, крыши сломаны, а стены покосились, тем временем полуголые ребятишки ползали или играли рядом.

Приходя сюда, Дуайт всегда вспоминал о своем приличном платье — феномене из другого мира. Он постучал в первый коттедж, удивленный тем, что обе половинки двери оказались закрытыми, поскольку комнату освещал только свет, проходящий через дверь.

Неделю назад он помог Бетти Каркик с рождением первенца, когда напортачили и сдались две повитухи, рыбацкие жены.

Он услышал плач младенца внутри, и через минуту в дверях появилась Бетти, подозрительно приоткрыв верхнюю половинку всего на дюйм.

— Ах, это вы, сэр. Входите же.
Бетти Каркик, в девичестве Коуд, была не из тех, кто угасает при первых же проблесках болезни, но Дуайт вздохнул с облегчением, когда четвертый и пятый день прошел без родильной горячки. Теперь с ней всё должно быть в порядке.

Он прошел за ней в каменный дом, но так и застыл на пороге, наклонив голову, когда увидел сидящего у небольшого очага Теда Каркика, помешивающего на огне какой-то травяной отвар. Тед и Бетти были женаты всего месяц, но оставаться дома, когда имелась работа, работа, которую так сложно получить, было дрянным способом показать привязанность.

Он кивнул молодому человеку и направился осмотреть ребенка. Тед встал и двинулся к выходу, но Бетти его остановила, он фыркнул и вернулся обратно к своему вареву. Младенец простуженно сопел, дыхание было учащенным, и Дуайт подумал о том, что натворила неопытная девушка — ему вечно приходилось бороться с невежеством и пренебрежением.

— Твоей матушки здесь нет, Бетти?

— Нет, сэр. Она приболела.

— Ну, разумеется. Кемпторн упомянул Коудов. Лихорадка?

— Думаю, да.

Варево на огне забулькало, а пламя затрещало, когда на него закапала жидкость. От открытого очага вился дымок, вплетаясь в почерневшие балки потолка.

— А как ты?

— В порядке. Но у Теда не так всё хорошо.

— Рот закрой, — бросил Тед от очага.

Дуайт не обратил на него внимания.
— Ты слишком рано встала, — сказал он девушке. — Если Тед дома, то может о тебе позаботиться.

— Скорее уж мне о нем придется.

Тед снова сделал раздраженный жест, но она продолжала:
— Пусть доктор тебя осмотрит, Тед. Ничего не добьешься, просиживая штаны у огня. Он не какой-нибудь болтун, мы это знаем.

Тед угрюмо поднялся и подошел к освещенному пространству около двери.
— Я плечо поранил, вот и всё. Тяжкий труд не пойдет ему на пользу.

Дуайт стянул с плеча парнишки мешковину. Пуля скользнула по кости и вышла наружу, рана выглядела достаточно чистой. Но теперь началось воспаление, которое не уменьшилось из-за припарок вареного тысячелистника.

— У вас есть чистая вода? И что ты там варишь на огне?
Дуайт занялся очисткой раны, не сделав никаких замечаний относительно ее причины.

И поскольку он ни о чем не спросил, объяснение последовало, хотя уже и после того, как Энис перевязал рану и собрался уходить. Тед Каркик с четырьмя другими владел лодчонкой, на которой в ясную погоду они отваживались на долгое и опасное плавание во Францию, чтобы взять груз спиртного на продажу.

Это не было крупномасштабным предприятием, как у мистера Тренкрома, но за четыре-пять поездок в год они зарабатывали достаточно, чтобы как-то перебиваться. Они отплыли в прошлую субботу, а вернулись в среду, пристав в бухте Вона — у полоски песка, время от времени соединяющейся с бухтой Сола — и обнаружили там поджидающих их Верскоу и двух других таможенников, готовых их заграбастать.

Возникла стычка, лодка затонула, натолкнувшись во время неразберихи на скалы, а Теда Каркика подстрелили в плечо. Неприятное происшествие, которое может иметь последствия.

— Мы же ничего такого не делали, — негодующе заявил Тед. — Только пытались заработать немного деньжат, как и все остальные, и вот нате вам — придется начинать всё сызнова, и это еще если нас оставят в покое. Наверняка солдаты начнут обыскивать дома, как в Сент-Агнесс.

— Нам всем интересно, — сказала Бетти, — откуда чинуши пронюхали, где они собираются пристать. Что-то здесь не так. Кто-то проболтался.

Дуайт защелкнул замки на кожаном саквояже и бросил последний обеспокоенный взгляд на младенца. Он мало чем мог помочь такому малышу, в любом случае, миссис Коуд всё равно заставит дочь его не послушаться и даст ребенку какое-нибудь собственное колдовское зелье. Выживет малыш или нет — зависит только от его прирожденного здоровья.
— У чиновников везде уши. Твоему плечу нужен отдых, Тед, — сказал Дуайт.

— И это ж не впервой, — продолжил тот. — В апреле поймали старика Пендарва вместе с Фостером Пендарвом. С поличным. Что-то тут не так, помяните мое слово.

— И многие в деревне знали о вашем плавании?

— О... да, кажись. Трудно не догадаться, когда мы отсутствовали половину недели. Но только не место, куда мы пристанем с товаром. Об том знали только человек шесть или семь. Я бы лично придушил того, кто не мог удержать язык за зубами. А, может, выдал нас намеренно...

В комнате было темно и душно, и Дуайт вдруг ощутил желание поднять руки над головой к покосившимся балкам и отбросить их подальше. Эти люди жили словно в пещере, куда не проникает солнечный свет.

— А другие члены твоей семьи тоже больны, Бетти?

— Ну, не то чтобы больны. У Джоан и Нэнси тоже лихорадка, но они просто немного попотели и теперь идут на поправку.

— Они нянчились с твоим малышом?

Бетти уставилась на доктора, пытаясь ответить скорее правильно, чем правдиво.

— Нет, сэр, — наконец выдавила она.

Дуайт поднял саквояж.
— Что ж, и не стоит их к нему подпускать.

Он повернулся к выходу.
— Не слишком увлекайся подозрениями, Тед. Конечно, советы раздавать легко, но как только ты начнешь кого-то подозревать, уже не остановишься.

Покинув коттедж и пересекая площадь в сторону погребов с рыбой, где несколько семей пытались свести концы с концами, он нахмурился, осознав все проблемы, которые принесет эпидемия.

Всё лето Дуайт боролся с новым в этом сезоне заболеванием, не просто с тем, как страдала от него миссис Хоблин, но и с возникновением новых симптомов у людей, которые должны были бы уже выздоравливать.

У них прогрессировала бледность кожи, начинались отеки, а вслед за этим следовал упадок сил. Недавно умерли двое детей — очевидно, именно от этой болезни, а несколько взрослых были больны гораздо серьезнее, чем следовало бы. Даже дети, которые поправлялись, выглядели слабыми, а их кожа отливала желтизной, животы раздувались, и они едва держались на ногах.

Если начнется корь, все будут помирать, как мухи. Он пытался использовать всё свое излюбленное оружие, но, похоже, ни одно средство не возымело успеха. Иногда Дуайт подумывал, не стоит ли изобрести новую болезнь под названием истощение, чтобы обозначить этим словом все те заболевания, с которыми он сталкивался.

Глава третья

Росс поскакал в Труро в следующий понедельник. Демельза отправилась бы с ним, если бы не чувствовала, что он предпочитает одиночество. Таково сейчас было его настроение.

В городе он тотчас же зашел к мистеру Натаниэлю Пирсу.

В прошлом феврале Росс неожиданно и внезапно столкнулся с законом и до сих пор ощущал тяжелые последствия утрат и неудач, так что рассматривал правосудие через призму своих обид и гнева.

Ясно ему было лишь одно — он должен нанять адвоката, чтобы тот действовал в его интересах, а кто лучше мог сыграть эту роль, чем его собственный стряпчий, служивший еще его отцу. Нотариус Пирс также был партнером по Уил-Лежер и дал ему кредит на тысячу четыреста фунтов.

Уже несколько раз за последние месяцы ожидания Росс желал бы, чтобы одного его разума оказалось бы достаточно для необходимых изменений, прежде чем будет слишком поздно. Пирс хорошо умел вести переговоры и прекрасно изъяснялся, был достаточно проницательным и находчивым в финансовых вопросах, но для того, чтобы подготовиться к судебным слушаниям, существовали более молодые и способные люди.

Кроме того, в неприятном расколе, произошедшем между двумя местными группировками в последние несколько лет, Пирс был одним из немногих, умудряющихся сидеть на двух стульях. Он поддерживал дружеские отношения и с Россом, и с Уорлегганами.

Будучи акционером Уил-Лежер, Пирс, однако, пользовался услугами банка Уорлегганов, хотя иногда и оказывал юридические услуги Паско. Был близким другом доктора Чоука, но при этом ссужал деньги Дуайту Энису.

Если судить беспристрастно и непредвзято, то этим можно было лишь восхищаться. Но когда вслед за разгоревшимся соперничеством последовали разрушенные жизни и пришедшие в упадок дома, такую позицию больше нельзя было назвать нравственной.

Росс обнаружил Пирса в лучшем расположении духа, чем обычно. Хроническая подагра немного отступила, и он воспользовался этой вновь обретенной подвижностью, яростно набросившись на коробки со старыми юридическими бумагами, которыми была завалена комната. Его помощник и ученик помогали в этой оргии, поднося коробки к столу и оттаскивая обратно хрустящие пожелтевшие пергаменты, которые мистер Пирс бросал на пол.

Завидев Росса, он воскликнул:
— Капитан Полдарк, какой приятный сюрприз, садитесь же, если найдете стул. Очистите стул для капитана Полдарка. Я тут как раз немного разбирал старый хлам, ничего нового, и вы присоединяйтесь, выберите себе какое-нибудь старье. Вы в добром здравии, надеюсь, эта переменчивая погода не многим по нутру.

Он кинул на пол несколько поеденных молью писем и поправил завитой парик.

— Не далее как вчера моя дочь заявила: «Ноукс, заберите эти коробки, все эти дела Бассета и Тресайза должны храниться в целости и сохранности»... И в том нет ничего комичного, капитан Полдарк, для любого, знакомого с теми делами 1705 года... Старейшие семьи натуральным образом желают, чтобы их стряпчие хранили всю корреспонденцию относительно того дела, но она занимает много места, это помеха, нужно обзавестись погребом. Моя дочь утверждает, что сырое лето хорошо сказывается на здоровье, вы согласны насчет лета?

— Я не отвлеку вас надолго, — ответил Росс.

Пирс взглянул на него, отложил в сторону кипу бумаг и вздохнул.
— Нет. Разумеется, нет. Но у меня выдалось свободное утро. Просто пара дел. Ноукс, и вы, Биддл, можете идти. Оставьте коробки. Ну не на столе же, любезный. Вот так... А теперь, капитан Полдарк, мы устроились вполне сносно. Минуточку, только разожгу камин...

Итак, они вполне сносно устроились в душной, заваленной бумагами комнате, и мистер Пирс почесался и сообщил Россу, как идет подготовка к его гибели.

Официально слушания начнутся в субботу, четвертого числа, хотя до понедельника всё равно ничего не произойдет.

Росс должен лично предстать перед управляющим тюрьмы не позже четверга, второго числа. Слушания проведут достопочтенный мистер Уэнтворт Листер и достопочтенный мистер Х.С. Торнтон, двое королевских судей суда общей инстанции.

Вероятно, мистер Х.С. Торнтон займется гражданскими исками, а Уэнтворт Листер — государственными. Список дел весьма велик, поскольку зимняя сессия суда проходила в разгар лихорадки в Лонсестоне, так что адвокаты отказались явиться, и почти все дела отложили на лето.

Однако, скорее всего, слушания по делу Росса посчитают важными и поставят на вторник или среду.

— А кто будет выступать со стороны короны?

— Генри Булл, полагаю. Хотя я бы предпочел кого-нибудь другого, видите ли, я никогда с ним не встречался, не знаю его, разве что по репутации, а судя по репутации, он человек бескомпромиссный, надо сказать. Не великий юрист, ну вы понимаете, но готовый на всё, чтобы заполучить нужный вердикт. Но всё это лишь предположения. К вам настроены доброжелательно, капитан Полдарк, и это весьма поможет. Боже ты мой, да это важнее всего, когда дело касается присяжных.

Пирс наклонился вперед с палкой для портьер в руке и снова пошевелил угли в камине.

— Доброжелательно и наоборот, — сказал Росс, наблюдая за лицом собеседника.

— И правда, ходят такие слухи. Разумеется, могут быть и такие, у всех есть враги, трудно пройти по жизни без них. Но не за многих, привлеченных как и вы к суду, двое судей вносят залог. И... И после всего сказанного вами могу поручиться, что это весьма существенная сумма. Как я и предполагал, вы мыслили... ээээ... безрассудно.

— Я лишь сказал, что думаю.

— О, в этом я не сомневаюсь, разумеется. Но если позволите высказать одно суждение... это не всегда помогает, капитан Полдарк, говорить точно то, что вы думаете, не считаясь с обстоятельствами. Это если кто-то желает... ээээ... В этом деле лорд Деворан и мистер Боскойн вам сочувствуют, и какое-то... какое-то решение наверняка нашлось бы, если бы вы так рьяно не обвиняли самого себя. Надеюсь, когда вам доведется выступать в суде, вы приложите больше усилий к собственному спасению. По моему скромному мнению, в вашем отношении проскальзывает желание быть повешенным.

— Повешенным, вот вы это и сказали, — Росс встал и пробрался между бумагами к окну.

— Давайте надеяться, что этого не произойдет. Бог ты мой, конечно же, нет. Но помните, перед вами судьи, которые должны рассматривать дело, и они всегда очень чувствительны к хорошему и плохому впечатлению. Вы можете многое для себя сделать, уж поверьте. Разумеется, адвокат даст вам совет, когда вы с ним увидитесь, и я надеюсь, что вы последуете этому совету.

Росс посмотрел на крадущегося по своей паутине паука в углу оконной рамы. 
— Слушайте, Пирс, есть одна вещь, которую я не сделал, но должен был — не написал завещания. Можете вы этим заняться — написать его сейчас, будто оно подписано раньше?

— Что ж, в этом нет ничего невозможного, если условия завещания просты. Можно вызвать Ноукса, когда вам будет угодно.

— Совсем простые условия. Обычное завещание, по которому я оставляю все долги жене.

Пирс взял в руки книгу и толстым пальцем наугад пошарил в ее пыльных страницах.
— Не всё так плохо, уверен, ха-ха! Сейчас немного трудновато, но без сомнений, вскоре наступит облегчение.

— Облегчение наступит, если ему позволят наступить. Если в Бодмине дела пойдут плохо, вы едва ли получите обратно свои деньги. Так что добиться моего освобождения — в ваших личных интересах, а не только в интересах правосудия, — в глазах Росса блеснули ироничные искорки.

— Именно так. Именно так. И мы приложим все усилия, поверьте. Но многое зависит от присяжных. Признаюсь, я чувствовал бы себя спокойней относительно исхода, если бы не проблемы во Франции. Нам придется с этим столкнуться. Те беспорядки в Редрате осенью — десять лет назад это было бы делом для малой сессии, а теперь один повешен, а двое высланы, — мистер Пирс почесал под париком. — Так мне вызвать Ноукса?

— Будьте добры.

Стряпчий оттолкнулся от кресла и потянул за колокольчик.
— Нужно еще нужно закончить речь защиты. Это весьма существенно, если вы не признаете себя виновным и...

Росс обернулся от окна.
— Давайте оставим это пока. Сегодня я не в настроении. Когда впереди будет ждать тюрьма, я смогу получше настроить на это свой разум.

Паско пригласили его на обед, и, покинув кабинет мистера Пирса, а это было уже в два часа пополудни, Росс прогулочным шагом направился к банку на Пайдар-стрит. Еще один плохой день, август не желал смягчаться.

Холодный северо-западный ветер принес проливные дожди, а жаркому солнцу, проглядывающему в промежутках, не хватало времени, чтобы высушить улицы, перед тем как снова надвигались тучи с очередной грозой.

В городе небольшие ручейки бежали по краям улиц даже в самое сухое лето, а в каждом боковом проулке незаметно булькали ручьи, этот город невозможно было покинуть иначе как по мосту или вброд, здесь получали представление о том, что значит промокнуть насквозь. В местах пониже грязные лужи постепенно поглощали камни мостовой и соединялись друг с другом, образуя озерца.

Чтобы избежать одной из них, протянувшейся поперек Пороховой улицы, Росс свернул в узкий проход Церковного переулка, и ветер, внезапно обретя новую злобу, раздул полы его фрака и пытался завладеть шляпой.

Человеку позади Росса не так повезло, и черная фетровая шляпа с широкими полями покатилась по мокрой мостовой, остановившись в ногах Росса. Он подобрал ее. Когда владелец шляпы приблизился, Росс увидел, что это Фрэнсис.

Их отношения так переменились с той гневной сцены в прошлом августе, что они встретились друг с другом, словно незнакомцы, припоминая былые чувства, но больше их не ощущая.

— Боже ты мой, — сказал Фрэнсис. — До чего ж надоедливый ветер. Одного прохожего просто сдуло в переулке, полетел, словно горошину выплюнули через тростинку.
Он забрал шляпу, но не надел ее на голову. Его волосы развевались по ветру. 
— Благодарю, кузен.

Росс коротко кивнул и двинулся дальше.

— Росс...

Росс повернулся. Фрэнсис похудел, отметил он. Исчезли все признаки полноты, но от этого выглядеть лучше кузен не стал.
— Что?

— Мы встречаемся от случая к случаю, но, несомненно, для тебя и это слишком часто. Не то чтобы я осуждал, но хочу кое-что тебе сказать на случай, если пройдет еще год, прежде чем выпадет другая возможность.

— И? — встревоженные глаза Росса смотрели мимо.

Фрэнсис поднял высокий бархатный воротник пальто.

— Разговаривать на таком ветру — сомнительное удовольствие. Ладно, давай немного прогуляемся.

И они зашагали вперед. Когда подошли к церкви Святой Марии, Фрэнсис остановился у ограды кладбища и заговорил.

— В основном две вещи. Не думаю, что тебе нужны мои наилучшие пожелания или ты в настроении их оценить, но когда отправишься в следующем месяце в Бодмин, знай, что я по-прежнему желаю тебе удачи.

— Благодарю.

— Во-вторых, если понадобится моя помощь, я к твоим услугам.

— Думаю, ты не в силах мне помочь.

— В основном нет, а иначе предлагал бы более настойчиво. Но в одном деле...

Поколебавшись, он остановился и замолчал.

Росс ждал, наблюдая, как Фрэнсис постукивает тростью по ограде.

— Несомненно, кладбище — прекрасное место для признаний. Полагаю, в следующем месяце твои дела ухудшатся. Как справится Демельза?

Росс поднял голову, словно принимал вызов — не со стороны Фрэнсиса, а вызов обстоятельств, которые проявили себя через мнения других людей или его собственный разум.
— Она справится. А тебе что до того?

— Я лишь хочу предложить помощь самыми разными способами. Без сомнения, я почти банкрот, как и ты, или близко к тому, но в следующем месяце ты будешь в тюрьме, а я нет, и Демельза может обратиться ко мне, если понадобится помощь или совет. У меня по-прежнему есть определенная репутация, и я с трудом, но получаю кое-какие деньги. Она может, если понадобится, их получить, как и всё, чем я обладаю.

Росс порывался сказать: «Что? Обратиться к иуде и змее вроде тебя, который предал и привел к краху дюжину прекрасных людей? Да разве только, чтобы в глаза плюнуть». Но у него не было доказательств, да и в любом случае — что было, то прошло. Обиды, негодование и застарелая злоба — это гниль, которая лишь пачкает руки, в которых оказывается.

Демельза как-то сказала прошлой зимой после смерти Джулии: «Все ваши ссоры выглядят такими незначительными и мелкими. Неужели мы не можем вновь обрести дружбу, пока еще есть время?».

— Элизабет тоже так считает? — спросил Росс.

— Я с ней не советовался. Но уверен, что она это поддержит.

Солнце скрылось, надвигался очередной ливень. Свет стал резким и с металлическим оттенком, улица погрузилась в безмолвие и потеряла цвет, как на стальной гравюре.

— Благодарю. Надеюсь, что этим предложением не будет нужды воспользоваться.

— Разумеется, я тоже на это надеюсь.

Росса внезапно захлестнули мысли о том, что, если бы не этот человек, ничего бы не произошло. Медная компания твердо стояла бы на ногах, а его ребенок был бы жив. И теперь уже этого не изменить. А он стоит тут, трезво рассуждая, будто ничего и не случилось. Просто плевок в лицо.

— Я только что написал завещание, — сказал он искаженным голосом. — Лежит у Пирса. Не сомневаюсь, что он выполнит свой долг, если произойдет худшее.

Росс поднял хлыст в подобии прощания, не встретившись глазами с кузеном, и развернулся, направившись к Паско.

Когда Росс вошел, Харрис Паско сидел за конторкой, но тут же кивком пригласил подойти, и они вместе удалились в его личный кабинет. За бокалом бренди Паско сказал:

— Молодой Энис обедает у нас впервые за несколько месяцев. Джоан так рада, но у меня есть сомнения относительно этой привязанности. Всё это длится слишком долго, чтобы из этого что-нибудь вышло. Особенно после интрижки Дуайта с той ж-женщиной в прошлом году.

— Она сама ему навязалась, — ответил Росс. — Надеюсь, что я не испорчу вам праздник своей угрюмостью.

— Разумеется, нет. Вы посещаете нас столь же редко, как и Энис. Проходите же. Я присоединюсь к вам через минуту.

— Я пришел и с деловым визитом, — сказал Росс. — Относительно приближающегося вызова в суд.

Он находил особый интерес в наблюдении за реакцией разных людей на упоминание о предстоящем суде. Некоторых выдавал нездоровый блеск в глазах перед тем, как они начинали выражать сочувствие, другие же отводили взгляд, словно им сообщали об отрезанной ноге. Харрис Паско с отвращением скривил губы и нарочито поправил дужки очков на ушах.

— Мы надеемся на счастливый исход.

— Но тем временем человеку благоразумному стоило бы привести дела в порядок.

— Полагаю, в настоящее время особо и приводить-то в порядок нечего.
— Разве что снова стать платежеспособным.

— Да-да. Именно так. Именно так. Хотите взглянуть на свой счет, раз уж вы здесь?

Они вошли обратно в банк, и Паско открыл одну из больших черных книг, попытался стереть со страницы застарелое табачное пятно и кашлянул.

— Если вкратце, то положение дел следующее. На счету у вас немногим более ста восьмидесяти фунтов. У вас имеется кредит под залог собственности в размере двух тысяч трехсот фунтов под семь процентов годовых. Как я понимаю, у вас есть еще и внешняя задолженность в размере... тысячи фунтов, так? П-под сорок п-процентов, с выплатой... когда?

— В этом декабре или в следующем.

— В этом декабре или в следующем. А ваш доход в круглых цифрах составляет сколько?

— Не более трех сотен в год.

Харрис снова прищурился.
— Хм... да. Это после расходов на жизнь, я полагаю?

— Да, после расходов на пропитание.

— Что ж, так просто не может продолжаться, не правда ли? Вы же п-помните, что когда обдумывали этот второй заём, я советовал вам вместо этого продать акции шахты. Однако не мне говорить, что я вам это советовал. Еще какие-нибудь значительные долги?

— Нет.

Через открытое окно залетела муха и весьма энергично обследовала комнату. Банкир толкнул гроссбух вдоль конторки, и Росс поставил подпись под последней записью своего счета.

— Я беспокоюсь о том, — произнес он, — чтобы обеспечить определенные средства для жены. Я не смотрю на эти слушания пессимистично, но в самообмане тоже нет ничего хорошего.
Он поднял обманчиво сонные глаза, и в них снова промелькнула ирония.

— Есть много способов, которыми закон может лишить ее моей поддержки, так что если Демельза до времени станет вдовой или соломенной вдовой, я получил бы успокоение, зная о том, что она не останется бездомной.

— Думаю, в этом вы можете быть уверены, — тихо ответил банкир. — Ваши движимые активы покроют второй заём. Если их не хватит, я выплачу разницу.

Они снова вернулись в личный кабинет.
— Вам не повезло быть моим другом, — сказал Росс.

— В-вовсе нет.

— У меня хорошая память — если закон позволит мне ее сохранить.

— Уверен, что позволит, — в некотором смущении, поскольку разговор, похоже, начинал затрагивать чувства, Паско сменил тон. — Есть кое-что, что я д-должен вам сказать, Полдарк, хотя это еще и не достояние общественности. Я расширяю своё дело и приглашаю в него партнеров.

Росс наполнил свой бокал. Для него это не было хорошими новостями, ведь сейчас он зависел от доброго отношения банкира, но он этого не показал.

— Серьезный шаг, но вы, разумеется, предприняли его не без причины.

— Разумеется. Полагаю, у меня есть веская причина. Конечно, когда мой отец начал вести счета, всё было по-другому. Тридцать лет назад это было простым и незатейливым делом, и первые векселя мы выпустили только после моей женитьбы. У нас всегда была хорошая р-репутация, и до сей поры мы пользовались таким доверием, что не было нужды в сложной системе финансирования. Но всё меняется, и мы должны идти в ногу со временем. В наши дни банк несет совсем д-другую ответственность и должен выдержать большее напряжение, чем может вынести на своих плечах один-единственный представитель семейного дела.

— Кем будут ваши новые партнеры?

— Сент-Обин Тресайз, вы с ним знакомы. У него есть деньги, престиж и обширные интересы. Второй — Эннери, стряпчий. Приятный человек. Третий — Спрай.

— Его я не знаю.

— Он из Кам-ту-Гуда. Квакер. Я буду старшим партнером, и мы будем называться банком «П-паско, Тресайз, Эннери и Спрай». Думаю, обед уже готов. Вам плеснуть еще каплю бренди напоследок?

— Благодарю.

Когда они вместе подошли к лестнице, ведущей в гостиную, Паско добавил:

— Вообще-то это события прошлой осени привели меня к такому решению.

— Вы говорите о крахе «Карнморской медной компании»?

— Да... Без сомнений, когда вы вели эту борьбу в центре арены, вы ощущали давление враждебных интересов, других медных компаний и вовлеченных в дело банков, это очевидно. Но сидя здесь... вы же знаете, я почти не выхожу, сидя здесь, в этом тихом банке, но зная обо всем, я тоже испытывал едва заметное д-давление.

— И также враждебное.

— И также враждебное. Как вам известно, я не имел прямых интересов в медной компании. Это не мой род интересов — как хранитель чужих денег, я не позволяю спекулятивных рисков. Но я понимал, что раз даже это меня затронуло, я бы не был достаточно силен, не смог бы выдержать напряжения, если бы действительно был вовлечен. Кредит — это вещь непредсказуемая, подвижная, как ртуть. Его нельзя запереть в сейф. Его можно лишь выдать, и как только вы это сделали, то уже в шаге от убытков. Прошлой осенью я понял, что дни, когда банком владел один человек, закончились. Это меня встревожило, шокировало, выбило из удобной колеи, в к-которой я пребывал многие годы. Весь этот год я размышлял об укрупнении.

Они направились к лестнице, чтобы подняться в столовую.

Глава четвертая

Фрэнсис добрался до дома уже после шести. Всю дорогу он ехал на самом ветру, полдюжины раз принимался проливной дождь, иногда и с градом, падая лошади на голову и ему на плащ, рассекая лицо под едва держащейся шляпой, щекоча шею и промочив бриджи над высокими кожаными сапогами.

Дважды Фрэнсис чуть не вывалился из седла, когда лошадь поскальзывалась в наполненных грязью рытвинах глубиной по лодыжку. Так что он был не в настроении.

Табб, последний из двух оставшихся слуг, подошел принять лошадь и что-то начал говорить, но порыв ветра и очередной поток дождя отнес слова прочь, и Фрэнсис пошел в дом.

В эти дни дом был молчалив, уже появились признаки бедности и запустения: непогода и соленый воздух плохо сказываются на делах рук человеческих, так что на потолке чудесного зала остались влажные разводы, пахло затхлостью. Портреты Полдарков и Тренвитов холодно взирали на редко посещаемую комнату.

Фрэнсис тяжело протопал по лестнице, намереваясь переодеться наверху, но дверь зимней гостиной оказалась открыта, и в зал вприпрыжку влетел Джеффри Чарльз.

— Папочка! Папочка! Здесь дядюшка Джордж, он принес мне игрушечную лошадку! Такую чудесную! Гнедую, с карими глазами и со стременами, куда я могу просунуть ноги!

Фрэнсис заметил у двери зимней гостиной Элизабет, так что теперь он не мог избежать приветствий нежданного гостя.

Когда Фрэнсис вошел, Джордж Уорлегган стоял у камина. На нем был табачного цвета сюртук, шелковый жилет и черный шейный платок, желто-коричневые бриджи и новые коричневые сапоги для верховой езды.

Элизабет немного раскраснелась, словно неожиданный визит ее порадовал. Джордж редко приезжал в последнее время, поскольку не был уверен в том, что его ожидает радушный прием. Фрэнсис часто бывал не в духе, его тяготило быть обязанным Джорджу.

— Джордж здесь уже около часа, — сказала Элизабет. — Мы надеялись, что ты вернешься до его отъезда.

— Это честь для нас, — Фрэнсис наклонился, чтобы доставить Джеффри Чарльзу удовольствие, восхитившись его новой игрушкой. — Теперь, раз уж я здесь, вам лучше остаться, пока не закончится дождь. Пока я добирался домой, промок насквозь.

— Ты похудел, Фрэнсис, — ровным тоном произнес Джордж. — Как и я. Еще до конца столетия мы оба будем выглядеть, как санкюлоты [3].

Взгляд Фрэнсиса скользнул по широкой фигуре Джорджа.
— Я не заметил никаких перемен к лучшему.

Кремовые шторы в комнате были задвинуты на пару дюймов больше, чем предпочитал Фрэнсис, они рассеивали свет, делая его излишне тусклым, и это раздражало. Фрэнсис пересек гостиную и резко отдернул шторы. Повернувшись, он заметил, как вспыхнула Элизабет при его последнем замечании, словно она была в этом виновата.

— Мы люди простые, — сказал Джордж, — и на нас влияют превратности судьбы. Наши лица и фигуры несут отметины всех прошедших бурь. Но твоя жена, дорогой Фрэнсис, обладает красотой, которая не подвластна злой судьбе или болезням и лишь сияет все ярче, когда накатывает новая волна.

Фрэнсис снял сюртук.
— Думаю, нам всем нужно выпить. Мы пока еще можем позволить себе выпивку, Джордж. Некоторые старые инстинкты сохранились.

— Я настаивала, чтобы он с нами поужинал, — сказала Элизабет. — Но Джордж отказался.

— Не могу, — откликнулся Джордж. — До темноты я должен быть в Кардью. Нынче днем я проехал до Сент-Агнесс по делам рудников и не мог не заскочить, раз уж вы так близко. Вы так редко бываете в городе в последнее время.

Джордж прав, цинично подумал Фрэнсис, когда жена взяла из его рук бокал, красота Элизабет слишком чиста, чтобы ее затрагивали будничные дела. Джордж до сих пор ему кое в чем завидует.

— И как дела на шахтах? — поинтересовался он. — Есть одно преимущество в том, чтобы отойти от дел — можно проявлять к ним чисто научный интерес. Ты подумываешь закрыть Уил-Пленти?

— Ничего подобного, — Джордж поковырял ковер длинной малаккской тростью, но тут же остановился, увидев, как поредел ворс. — И олово, и медь поднимаются в цене. Если так пойдет, то однажды можно будет снова открыть Грамблер.

— Если бы только это стало возможным! — воскликнула Элизабет.

— Но это не так, — Фрэнсис осушил бокал. — Джордж романтизирует положение, чтобы тебе потрафить. Медь должна подняться в цене раза в два, чтобы оправдать запуск закрытого и заброшенного Грамблера. Если бы его не закрыли — тогда другое дело. Вряд ли его откроют при нашей жизни. Я полностью отошел от дел и проведу остаток своих дней как обнищавший фермер.

Джордж ссутулил плечи.
— Уверен, что ты ошибаешься. Вы оба совершаете ошибку, заперевшись в четырех стенах. Даже в эти печальные дни от жизни можно многое получить. Полдарк — до сих пор известная фамилия, Фрэнсис, и если ты будешь появляться в обществе, то получишь и больше возможностей улучшить свое положение. Ты можешь найти покровителей, да хотя бы оплачиваемую службу, которая не приведет ни к обязательствам, ни к потере престижа, даже наоборот. Я бы когда угодно мог стать членом парламента, если бы захотел, но пока предпочитаю держаться подальше от политики. А что касается тебя...

— Что касается меня, — ответил Фрэнсис, — то я джентльмен и не желаю никакого покровительства от другого джентльмена или еще кого-либо.

Он сказал это без всякого пафоса, но в словах всё равно содержался яд. Джордж улыбнулся, но такого рода замечание он вряд ли мог забыть. Теперь немногие люди имели наглость говорить ему подобное.

Элизабет нетерпеливо дернулась.
— Друзьям неразумно ссориться, неразумно. Гордыня может завести слишком далеко.

— Что же до Полдарков, — продолжал Фрэнсис, не обратив на нее внимания, — то сегодня в Труро я повстречал другого представителя этой фамилии. Похоже, его не слишком печалит предстоящий суд, хотя он не горел желанием обсуждать это со мной. Едва ли я могу его в этом винить.

Фрэнсис снова нагнулся, чтобы поговорить с сыном, и остальные замолчали.

Внезапно Джордж произнес:
— Разумеется, я желаю ему оправдания на суде. Но не думаю, что исход как-то повредит твоему доброму имени, Фрэнсис. Разве я сторож брату моему? А уж тем более кузену.

— И какова вероятность оправдательного приговора, как думаешь? — спросила Элизабет.

— Чудесная лошадка, — нежно сказал Фрэнсис Джеффри Чарльзу. — Чудесная лошадка.

— Не вижу, каким образом его могут вчистую оправдать, — ответил Джордж, промокнув губы кружевным платком и наблюдая за выражением лица Элизабет. — Во время кораблекрушения Росс действовал по своей воле. Никто его не заставлял так поступать.

— Если верить в то, что он это сделал.

— Разумеется. Именно это и должен решить суд. Но тот факт, что было уже много случаев, когда он пренебрежительно относился к закону, будет истолкован не в его пользу.

— Каких случаев? Мне неизвестны другие.

— Как и суду, — сказал Фрэнсис, выпрямившись. — Но его не оставят в неведении. Сегодня в Труро я наткнулся на этот листок. Уверен, что еще до начала следующей недели в Бодмине обнаружатся и другие.

Он вытащил из кармана скомканную бумагу, расправил ее и, избежав протянутых ручек Джеффри Чарльза, передал Элизабет.

— Я подумывал показать это Россу, — добавил Фрэнсис, — но решил, что мудрее оставить его в неведении.

Элизабет уставилась на бумагу. Это был типичный памфлет, отпечатанный на дешевом прессе, чернила лежали неровно и слегка расплылись.

«Правдивые и сенсационные факты из жизни капитана Р-са П-д-ка, смелого искателя приключений, соблазнителя, подозреваемого в убийстве, который вскоре предстанет перед криминальным судом в Б--м-не, на ближайшей сессии. Всего за пенни. Доброжелатель».

Через минуту она отложила листок и посмотрела на Фрэнсиса. Тот вернул ей пристальный и заинтересованный взгляд. Памфлет был написан в форме биографии, где не упустили ни единой непристойной сплетни последних двух лет, и все подали как непреложные факты.

Фрэнсис протянул листок Джорджу, но тот лишь отмахнулся.
— Я уже это видел. Мы застали одного своего кучера за чтением такого же не далее как вчера. Это не имеет значения.

— Не имеет значения, — тихо произнес Фрэнсис, — разве что для Росса.

— Подойди, мальчик мой, — сказал Джордж крестнику, — у тебя уздечка запуталась в седле. Смотри, вот как нужно.

— Но если всему этому поверят, то присяжные будут иметь предубеждения против него, все будут их иметь. А еще говорят о справедливом суде! — воскликнула Элизабет.

— Не расстраивайся, дорогая Элизабет, — сказал Джордж. — Всегда распространяют подобные непристойные памфлеты, то про одного, то про другого. Никто не обращает на них внимания. Не далее как в прошлом месяце появились листки, нацеленные показать самые животрепещущие и подробные детали слабоумия и безумия в королевской семье, и что отец короля, Фредерик, извращенец и дегенерат, каких мало.

— И это правда? — поинтересовался Фрэнсис.

Джордж пожал плечами.
— Полагаю, в любой клевете есть мельчайший осадок истины.

Значение его слов было очевидно.

— Тут говорится, — сказала Элизабет, — что Росс отправился воевать в Америку, только чтобы избежать обвинений, которые ему предъявляли и раньше. Но тогда он был просто мальчишкой, это были просто юношеские проделки. Я знаю об этом, ничего серьезного. А что касается Демельзы... И это...

— «Более того, по всей округе болтаются многочисленные незаконнорожденные дети, чьим отцом он может быть, поскольку они все имеют странный шрам, не иначе как сам дьявол пометил отпрысков капитана», — прочел Фрэнсис. — «Этот шрам так похож на его собственный, будто использовали то же клеймо. Мы нашли серьезные основания...»
— Что это всё значит? — спросила Элизабет.

— У ребенка Джинни Картер есть шрам, — объяснил Фрэнсис. — Теперь она Джинни Скобл. Сочинитель этого памфлета расстарался изо всех сил, чтобы собрать весь... как ты это называешь? Весь осадок. «Доброжелатель». Интересно, кто это может быть? Не ты ли, Джордж?

Джордж улыбнулся.
— Я зарабатываю на хлеб более привычным способом. Только банкрот может предлагать свои услуги подобным образом.

— Деньги — не всегда самый сильный побудительный мотив, — возразил Фрэнсис, его колкость обратилась против него самого.

Джордж наклонил голову и положил подбородок на набалдашник трости.
— Да. Возможно, в этом случае играет роль злоба. Но всё равно, это не имеет значения, не так ли? Если история неправдива, ее опровергнут.

Но он задел Фрэнсиса за живое, так что попытка замять вопрос не вполне удалась. Джордж давно уже привык проглатывать оскорбления, чтобы потом, на досуге, за них рассчитаться.

Фрэнсис не был воспитан с умением так себя контролировать. К счастью, в это мгновение Джеффри Чарльз свалился с лошадки и оказался под ней, а когда его вопли стихли, худшее уже было позади.

Элизабет имела две причины, чтобы приложить все усилия для заглаживания ссоры. Во-первых, Джордж почти владел всем, что их окружало. Во-вторых, она не хотела терять его дружбу по личным причинам. В ее нынешней жизни обожание, какое выказывал он, было редкостью. Элизабет знала, чему этим обязана, но тем труднее ей было без этого обходиться.

Глава пятая

Ко времени летней сессии суда в 1790 году Бодмин являл собой городок с тремя тысячами жителей и двадцатью девятью питейными заведениями.

Историк, заглянувший сквозь два столетия, отметил бы нездоровую ситуацию — дома вдоль главной улицы, растянувшейся на милю, были, как он бы увидел, так загорожены от солнца холмом, что к их порогу не проникало ни малейшего света, ни свежего воздуха в комнаты.

Когда шел дождь, добавил бы он, все нечистоты со дворов и конюшен смывало вниз, прямо по улице, мимо домов, более того, основная водная артерия текла прямо по церковному двору, где обычно хоронили горожан и селян.

В последние годы положение не изменилось, но в тяжелых взглядах горожан Росс не замечал никаких признаков того, что они страдают от каких-то новых тревог, болезней или заразы. Даже прошлым летом, когда повсюду в округе свирепствовала холера, город ее избежал.

Второго сентября Росс предстал перед руководством тюрьмы, а Демельза приехала в субботу. Росс возражал против ее присутствия на суде, но она настаивала так яростно, что муж в конце концов сдался.

Росс снял для нее комнату в «Георге и короне» и зарезервировал место в почтовой карете в полдень, но она втайне от мужа сделала и собственные приготовления. Почтовая карета начала долгое путешествие от западного побережья в Фалмуте, и когда Демельза встретила ее в одиннадцать сорок пять в Труро, внутри оказалась Верити.

Они поприветствовали друг друга, как давние возлюбленные, расцеловавшись с таким чувством, что сразу стало понятно — надвигается беда, обе знали, как любят Росса, и объединили усилия.

— Верити! Ох, я так рада тебя видеть, я уже целую вечность не разговаривала ни с кем так, как говорила с тобой.
Демельза хотела тут же сесть в карету, но Верити знала, что придется прождать четверть часа, так что повела кузину на постоялый двор.

Они сели в углу у двери и повели доверительный и пылкий разговор. Верити показалось, что со времени их последней встречи Демельза стала выглядеть на много лет старше и бледнее и похудела, но это на удивление гармонировало с ее темными волосами и озорными глазами.

— Хотелось бы мне писать, как умеешь ты, — сказала Демельза. — Письма, где есть смысл. Я не умею писать, не больше, чем Пруди Пэйнтер, и никогда не научусь. Все слова тут... тут, у меня в голове, но стоит мне взять в руку перо, как они улетучиваются, как пар из носика чайника.

— Но скажи мне, кто будет защитником Росса, каких свидетелей защиты вызовут? — спросила Верити, — я так невежественна в подобных делах. Как выбирают присяжных? Они независимые люди и посмотрят на подобное преступление снисходительно? А судья?

Демельза попыталась удовлетворить ее любопытство всеми имеющимися сведениями и удивилась, обнаружив, что Верити столь же несведуща в делах закона, как и она сама. Они вместе пробивались через эти сложности.

— Эндрю пришел бы, но он в море, — сказала Верити. — Я стала бы счастливее, если бы можно было на него опереться. Но, может, это и к лучшему... Я о том, что ты, вероятно, не знаешь, собирается ли Фрэнсис прийти на слушания?

— Нет... Не думаю. Но там будет полно людей. Говорят, нам повезло, что раздобыли жилье, потому как на следующей неделе выборы, участвуют Анвин Тревонанс и Майкл Ченхоллс на стороне Бассета и сэр Генри Коррант и Хью Дагг — за Боскойна. Из-за этого началась страшная суматоха.

— Ты так хорошо всё знаешь. Этот Анвин Тревонанс, это брат сэра Джона?

— Да. Мы... Я немного знаю сэра Джона. Конечно, Росс знаком с ним уже много лет, но у него как раз заболела корова, и я ее вылечила... ну или ей стало лучше и без меня... так что я побывала там пару раз и знаю подробности о выборах.

— Корова заболела?

Демельза слегка покраснела.
— Ничего серьезного. Верити, не удивляйся, если на этой неделе я буду вести себя странно. Такой уж я путь избрала, может, он куда-то и приведет, а, может, и в тупик. Но таковы мои чувства, и я надеюсь, ты поймешь. Ты и правда счастлива с Эндрю?

— Очень счастлива, благодаря тебя, дорогая. Но каковы твои намерения на эту неделю?

— Может, и никаких, это просто предупреждение на всякий случай. А ты уже встречалась с детьми Эндрю?

Верити открыла новую бархатную сумочку, вытащила носовой платок, а затем снова завязала ее и нахмурилась, глядя на платок.

— Еще нет, не встречалась. Джеймс пока в отъезде, но я расскажу тебе позже... Думаю, пора занять места.

Они подошли к ожидающей почтовой карете, свежие лошади неугомонно стучали копытами по колее, их удерживали форейторы. Они сели в экипаж первыми, но мгновением спустя зашли еще три человека, и несколько забрались наверх. Народу в этой поездке будет много.

Совпадение выборов с судебными слушаниями вселило тревогу в наиболее трезвых жителей Бодмина: так некстати, что все постоялые дворы будут забиты под завязку в одну неделю и совершенно пусты на следующую, торжественный процесс исполнения закона смешается с менее значительным, но более шумным процессом предвыборного состязания, на котором уже пролилась первая кровь.

Все знали, что в городе две главы, и каждый представляет покровителя из соперничающих кланов, но никто не знал, кто одержит верх во время этой такой важной недели.

При более удачных обстоятельствах выборы членов парламента могли бы провести за пару часов, не более, поскольку было всего тридцать шесть выборщиков, членов городского совета под председательством городского головы.

К сожалению, спор за саму эту должность привел к вопросу о легитимности совета, и каждый городской голова имел собственный список выборщиков.

В совете первого из них, мистера Лоусона, состояли его брат, жена брата, кузен, племянник и четверо сыновей, и именно такое положение служило пылким вызовом для мистера Майкла, второго городского головы.

Что же касается слушаний, то в списке рассматриваемых дел осталось много отложенных с весенней сессии, тюрьма была переполнена, а постоялые дворы ломились от свидетелей и участников слушаний.

В пятницу Росс впервые побеседовал со своим адвокатом, мистером Джеффри Клаймером, дородным мужчиной сорока лет с массивным носом и таким подбородком, который не отскребет никакая бритва. Всё обдумав, Росс решил, что будет неплохо, если адвокат прибудет вместе с ним в своей мантии, иначе тюремный надзиратель может и отказаться снова его выпускать.

Мистер Клаймер считал, что дело «Корона против Р.В. Полдарка» не начнется ранее утра среды. Тем временем он пролистал короткое резюме мистера Пирса, осыпал клиента градом вопросов, поохал над ответами и чихнул в смоченный уксусом носовой платок.

Уходя, он сказал, что к понедельнику пройдется по списку вызванных в суд свидетелей и набросает линию защиты, которой посоветует придерживаться. Та, что предварительно написал мистер Пирс, совершенно никуда не годится — она признавала слишком многое.

Когда Росс сказал, что мистер Пирс готовил эту линии защиты согласно его указаниям, Клаймер заявил, что это вздор, не подобает клиенту давать указания подобного рода, это адвокат должен давать советы клиенту, иначе какой смысл его нанимать.

Нельзя заявить, что вы невиновны, и тут же сказать, что вы всё-таки это сделали. Будет чертовски жаль, если капитан Полдарк сделает подобные признания и позволит суду их рассматривать. Это означает просто напрашиваться на неприятности, иначе не назовешь.

Цель защиты сейчас — это сгладить подобное впечатление, а не подчеркивать его, заявил он, проигнорировав взгляд Росса. Им обоим пойдет на пользу, если капитан Полдарк до конца недели над этим поразмыслит, а также пороется в памяти в поисках того, что может помочь.

И кроме того, сказал Клаймер, почесывая сизый подбородок, никто кроме самого обвиняемого не знает всех фактов.

Росс согласился на присутствие в городе Демельзы при условии, что она не будет предпринимать никаких попыток увидеться с ним в тюрьме. Вообще-то она и сама не особо к этому стремилась, чтобы иметь возможность не отчитываться о своих действиях. Теперь она должна была находить предлоги только для того, чтобы улизнуть от Верити, но Верити не могла ее контролировать.

Когда они добрались до постоялого двора, тут же начались трудности, потому что хозяин поставил в их комнату вторую широкую кровать и заявил, что поселит еще двух женщин.

Лишь ценой долгих и утомительных увещеваний вкупе с дополнительной суммой от Верити им удалось отстоять свое уединение. Они вместе пообедали под звуки хлопающих дверей, окрики конюхов, быстрый топот горничных и песнопения пьяных прохожих под окном.

— Думаю, придется затыкать уши перед сном, — сказала Верити, вынимая шпильки из волос. — Если такое творится в семь вечера, то что будет через три часа?

— Не беспокойся, — ответила Демельза, — они просто напьются до бесчувствия, — она потянулась, выгнув спину, как кошка. — Ох уж эти старые почтовые кареты — трясешься в ней, трясешься, а потом как треснет! Я трижды опасалась, что мы перевернемся или проведем всю ночь, барахтаясь в грязи.

— А у меня голова разболелась, — сказала Верити. — Приму микстуру и лягу спать пораньше.

— Наверняка через часок я тоже буду так себя чувствовать. Когда ты расскажешь мне о приемных детях, Верити?

Верити тряхнула волосами, и они упали облаком ей на плечи. Это движение было словно новым и секретным расцветом ее личности. Теперь она не выглядела на одиннадцать лет старше Демельзы. Счастье вернуло ее взгляду жизнелюбие и проницательность, округлило щеки и сделало крупный рот более пропорциональным.

— Это всё пустяки, — ответила Верити. — Всё пустяки по сравнению с Россом.

— Я просто хочу услышать, ты что, до сих пор их ни разу не видела?

— Сейчас это единственный болезненный вопрос. Эндрю обожает детей, а я ненавижу ощущать, что они не приезжают из-за меня.

— Почему бы тебе такое ощущать? Это никак с тобой не связано.

— Не должно быть. Но... — Верити разделила половину волос на три части и начала их заплетать. — Положение очень необычно, учитывая, каким образом умерла первая жена Эндрю, и дети остались в таком раннем возрасте со шрамом на душе, их мать мертва, а отец в тюрьме, их вырастили родственники. Отец всегда чувствовал себя с ними неловко. Они время от времени приезжали его навестить, но ни разу после нашей свадьбы. Конечно, Джеймс и не мог, потому что служит на флоте и зависит от передвижений своего корабля, но с тех пор он ни разу и не написал. А Эстер живет всего лишь в Плимуте... Теперь Эндрю почти о них не говорит, но я знаю, что он о них постоянно думает. Знаю, что он был бы счастлив, если бы мы поладили. Иногда я раздумываю, не съездить ли в Солтэш, повидаться с Эстер втайне от Эндрю, пока он в отъезде.

— Нет, — сказала Демельза. — Не стоит этого делать. Это она должна приехать.

Верити пристально посмотрела на свое отражение в зеркале, а потом на Демельзу, которая меняла чулки.
— Но мне кажется, она никогда не приедет.

— Заставь Эндрю ее пригласить.

— Он уже это сделал, но Эстер нашла предлог отказаться.

— Тогда используй наживку.

— Наживку?

Демельза пошевелила пальцами ног, ее глаза внимательно изучали три пары туфель, из которых ей следовало выбрать.

— Она любит брата?

— Думаю, что да.

— Тогда сначала пригласи в Фалмут его. Возможно, они просто робеют, и поначалу его может оказаться проще завлечь.

— Хотелось бы мне думать, что ты права, потому что вскоре он должен вернуться домой. Его ожидали к Пасхе, но корабль направили в Гибралтар... Что это?

На фоне шума постоялого двора и улицы послышался мужской крик — громкий голос и звук колокольчика.

— Городской глашатай, — сказала Верити.

Демельза только что сняла амазонку, но подошла к окну, наклонилась и выглянула за штору.

— Не могу расслышать, о чем он говорит.

— Это что-то связанное с выборами.

Верити посмотрела на отражение Демельзы в зеркале: в ее сгорбленной фигуре была какая-то настороженность молодого животного — кремовое нижнее белье из сатина, корсет из гентских кружев. Три года назад она одолжила Демельзе ее первое изящное нижнее белье. Демельза быстро учится. Губы Верити растянулись в восхищенной улыбке.

Глашатай шел не в их сторону, но в промежутке между уличным шумом они смогли разобрать несколько бессвязных слов: «Слушайте! Слушайте! ...по указу шерифа... Оповещение о выборах... Городской голова и члены совета Бодмина. Спикер Палаты Общин сим объявляет во вторник, седьмого сентября, в год Господа нашего...»

— Это значит, что выборы будут во вторник? Я думала, что в четверг, — сказала Демельза.

— Теперь везде развесят объявления. Завтра мы их увидим.

— Верити...

— Что?

— Ты устала?

— К утру я буду прекрасно себя чувствовать.

— Ты не возражаешь, если я прогуляюсь в одиночестве?
— Нынче вечером? О нет, дорогая! Это будет редким безрассудством! Не следует ходить по улицам одной. Ты окажешься в серьезной опасности.

Демельза подошла к распакованным вещам, изучая их при тусклом свете.
— Я буду придерживаться центральных улиц..

— Ты даже представить себе не можешь, каково в Фалмуте даже в обычную субботу путешествовать без сопровождения. А здесь, когда полно дармовой выпивки, а улицы заполнены зеваками...

— Я же не рассыплюсь от одного лишь прикосновения, подобно нежной лилии.

— Конечно, дорогая, но это безумие, уверяю тебя. Ты даже представить себе не можешь... — Верити взглянула на Демельзу. — Если ты уже решила, то я должна идти с тобой.

— Нет, ты не можешь. Ты так часто меня выручала, Верити, но сейчас ты не можешь мне помочь. Сейчас это... просто... касается только меня и Росса.

— Но... Росс попросил тебя об этом?

Демельза боролась со своей совестью. Она помнила, сколько вреда принесла ей ложь во благо, но и сколько хорошего!

— Да, — сказала она.

— Ну раз так... Но ты уверена, что он хотел, чтобы ты пошла одна? Не могу поверить, что твой муж согласился бы на это.

— Я — дочь шахтера, — ответила Демельза. — Меня не вырастили неженкой. Утонченность — это правильное слово? — пришла ко мне, когда я уже почти выросла. За это мне следует благодарить Росса. И тебя. Но под этой личиной ничего не переменилось. У меня по-прежнему остались отметины на спине от отцовского ремня. Несколько пьяниц не смогут сделать ничего такого, за что я им не отплатила бы сполна. Всё дело в настроении.

На минуту Верити задержала взгляд на лице кузины. Нежность ее глаз и губ контрастировали с волевыми чертами.

— Ну хорошо, моя дорогая, — Верити показала, что сдается, — меня это не радует, но теперь ты сама себе хозяйка.

Глава шестая

Тем вечером не было луны, чтобы осветить город, но все лавки, таверны и дома щедро делились своим желтым мерцанием с улицами. По традиции обе партии на выборах предлагали бесплатную выпивку сторонникам, и многие прохожие уже шли, спотыкаясь, или сидели, забившись в ленивом ступоре в какую-нибудь щель или прислонившись к первой попавшейся стене.

Когда Демельза вышла на улицу, то повернула вниз, к подножию холма, и через несколько минут оказалась на главной городской улице, которая этим вечером казалась самой узкой и оживленной в мире.

Лавки, постоялые дворы и дома тесно прижимались друг к другу, и вдоль их фасадов с покрытыми сланцем портиками тянулась вереница дорожных столбов, четко обозначая тротуары по обеим сторонам улицы.

Оставленное для повозок место вмещало в ряд лишь один экипаж, и поскольку лавки часто использовали портики в качестве витрины для показа товаров, пешеходам приходилось большую часть времени идти по проезжей части. Такое положение дел вполне годилось при обычных обстоятельствах, но не сейчас.

Улица была забита людьми, толкающимися, пробивающимися то к одной стороне дороги, то к другой, грубовато, но пока вполне миролюбиво. В нескольких ярдах от «Головы королевы» Демельза остановилась, не в состоянии двинуться дальше из-за напора толпы.

В гостинице что-то происходило, но поначалу она лишь разглядела алые и оранжевые флаги, свисающие из верхних окон. Народ кричал и смеялся.

Неподалеку от портика, у которого стояла Демельза, завывал слепой, пытаясь найти выход, женщина устроила перебранку с медником по поводу цены колокольчика, мужчина в подпитии сидел на каменном приступке, используемом для того, чтобы забраться на лошадь, и похлопывал по щеке пышногрудую сельскую девицу с отсутствующим видом, сидящую на нижней ступеньке.

Откуда ни возьмись появились двое мальчишек-оборванцев в обрезанных сюртуках и затеяли драку, перекатываясь в подсохшей грязи, царапаясь и кусаясь. Полдюжины людей хохотали, образовав кружок и скрыв их из поля зрения.

Потом внезапно раздался крик и какое-то движение у «Головы королевы», и напор толпы ослаб. Окно верхней комнаты было открыто, люди шутили и выкрикивали что-то, высунувшись оттуда.

Другие катались и дрались посреди улицы прямо под ними. Снова послышались крики, и началась суета. Люди наверху что-то кидали из окна, разбрасывая на улице. Сквозь толпу, пригибаясь, пробрался беспризорник с помятой, но довольной физиономией, держа руки у подмышек.

Трое мужчин дрались, и Демельзе пришлось пригнуться под портиком, чтобы их обойти. Один врезался в лоток медника, тот выскочил с потоком брани и криков и оттолкнул драчунов.

— Что тут такое? — спросила его Демельза. — Из-за чего всё это?

Тот осмотрел ее с головы до пят.

— Разбрасывают раскаленные монеты, прям со сковородки. Традиция.

— Раскаленные монеты?

— Традиция, сказал же.

Она пробилась поближе и увидела в окне повара в высоком колпаке и двух мужчин с большими золотистыми и красными бантами в бутоньерках. Опять раздались громкие крики, и толпа хлынула на вновь посыпавшиеся монеты.

Человеческие существа перемешались в игре света и тени, утратив часть своей индивидуальности и двигаясь не вполне по своей воле, но и не по воле совокупности всех участвующих.

Демельза почувствовала, что станет частью толпы в этой желтой полутьме, и если не будет достаточно осторожной, толпа ухватит её, заставив потерять свою цель и решимость, засасывая в сторону окна при каждом новом броске монет. Она обнаружила, что стоит рядом со слепым.

— Старик, — сказала она, — ты сам тут не проберешься. Куда ты хочешь пойти?

— В ратушу, миссис, — ответил тот, показав остатки зубов, — туточки недалеко. Рядышком совсем.

— Возьми меня за руку, я помогу.
Демельза немного подождала и пошла вперед. То, что она может кому-то помочь, придало ей сил и успокоило.

— Это очень любезно с твоей стороны, помочь бедному старику, — слепой дыхнул на нее джином, — когда-нибудь и я тебе помогу. Редкостная сегодня толпа, — он хихикнул, когда их особенно сильно стиснули, — и лучше держаться от нее подальше, это уж точно.

— А где штаб-квартира Бассета? — спросила Демельза, вглядываясь в улицу, — думаю, днем она была здесь?

— Ну, это в паре шагов отсюда, — слепой сжал её руку, — но не пройдешь ли ты со мной до переулка Арнольда? Могу угостить глотком горячительного. Согреет тебя, да.

Демельза попыталась высвободить руку, но пальцы впились в руку, легонько ее поглаживая.

— Оставь меня! — сказала она.

— Ничего страшного, миссис, я не имею в виду ничего такого. Подумал, ты такая миленькая служаночка. Тебе все равно в ту сторону, вопрос лишь в том, со мной ли, а ты вся такая юная и милая. Юная и милая.

По улице ехали два всадника, медленно прокладывая себе путь через толпу и стараясь придержать лошадей. Демельза провела слепца мимо них и вырвала руку. Старик попытался схватить ее снова, но ему не удалось, и Демельза протиснулась вперед.

Когда она добралась до ратуши, другая толпа стала приближаться с запада, крича, распевая и небрежно неся на стуле какого-то человека. Демельзе едва удалось проскользнуть через сводчатый вход в «Корону».

Казалось, что толпа пройдет мимо, но кто-то остановился, один залез другому на плечи, пытаясь сорвать золотисто-голубой флаг над головой. Он даже ухватился за уголок, когда около десятка мужчин выбежали из гостиницы и промчались мимо Демельзы, они сбросили «акробата», и через минуту разгорелась драка.

Кто-то метнул булыжник, и Демельза отступила глубже во двор, стараясь привести себя в порядок. Затем вошла внутрь.

Одеться как подобает случаю оказалось задачей непростой, а результат ее разочаровал. Демельза хотела выглядеть как можно лучше, но в то же время выходить в вечернем платье на улицы не стоило. Итогом стал компромисс, укравший часть столь необходимой ей сейчас уверенности в себе.

— Да, мэм? — нахальный мальчишка-посыльный стоял рядом. По его взгляду Демельза поняла, что он не может решить, к какому классу ее отнести.

— Сэр Тревонанс здесь остановился?
— Не знаю, мэм.

— Думаю, здесь. Он сказал, что нынче вечером остановится здесь.
Поспешное заявление.

— Не могу сказать, мэм. Они обедают. Тут гости.
— Еще обедают?

— Скоро закончат. Начали в пять.

— Я подожду. Дай знать, когда закончат.

Демельза села в холле, пытаясь выглядеть безмятежной и расслабленной. Шум на улице усилился, она обдумывала, как же теперь возвращаться, и старалась не нервничать. Слева сновали туда-сюда разносчики. Не хотелось бы, чтобы ее обнаружили тут, как попрошайку в ожидании милостыни, и она махнула рукой, подзывая одного из них.

— Здесь есть гостиная, где я могла бы с большим комфортом подождать сэра Джона Тревонанса?

— Да, мэм. Вверх по лестнице. Не желаете ли пока чем-нибудь освежиться?

Отличная идея.
— Благодарю. Принесите немного портвейна.

Это был не обед по случаю выборов, который последует в понедельник, а предварительные скачки, как назвал его сэр Хью Бодруган.

И поскольку на нем присутствовала лишь пара женщин, вечер проходил сдержаннее, чем это будет в понедельник. Кое-кто послабее уже был навеселе, но большинство гостей вели себя вполне пристойно.

Во главе стола сидели сэр Джон Тревонанс и его брат Анвин, а Кэролайн Пенвенен — между ними. Слева от сэра Джона расположилась миссис Гилберт Дэниэлл, у которой все трое остановились.

За ней следовал Майкл Ченхоллс (второй кандидат), мисс Тернари, их городской голова Хамфри Майкл и сэр Хью Бодруган. В числе других гостей присутствовали видные жители города и округи, торговцы шерстью, должностные лица.

Когда дамы оставили компанию, мужчины еще с полчаса, небрежно развалившись, посидели за портвейном, потом, позевывая, поднялись на ноги, разбились на группки и переговаривались на фоне останков пиршества.

Шум перед входом в гостиницу не долетал до длинного обеденного зала, но когда все поднялись наверх, крики, смех и топот ног стал ясно различим. Когда Анвин поднимался по лестнице рядом со старшим братом, Кэролайн Пенвенен подошла к нему со своей собачкой на руках. Выражение ее лица было задумчивым и раздраженным, хотя и очаровательным.

— Гораций расстроен шумом, — сказала она, погладив длинными пальцами шелковистую голову и уши пса. — Он в нервном состоянии и начинает дрожать, когда испуган.

— Гораций — весьма счастливый пес, ведь он окружен таким вниманием, — заявил Анвин.

— Мне не следовало его приносить, но я решила, что со старым мистером Дэниэллом ему будет так одиноко. Я была уверена, что он будет чувствовать себя покинутым, сидя весь вечер в этой мрачной гостиной, когда в дверях завывают сквозняки, а старик храпит в своем лучшем кресле.

— Хочу напомнить вам, дорогая, — сказал сэр Джон полушепотом, — что мы гости мистера Дэниэлла, а миссис Дэниэлл как раз позади вас.

Кэролайн ослепительно улыбнулась Анвину.
— Сэр Джон меня не одобряет, Анвин. Вам это известно? Сэр Джон убежден, что я его позорю. Сэр Джон думает, что место женщины — в доме, ей не стоит быть назойливой и доставлять хлопоты во время выборов. Сэр Джон не благоволит ни одной даме, если ей нет тридцати и она еще не прошла через возраст проказ, и даже в этом случае...

Именно когда мужчины пытались убедить Кэролайн в обратном, Демельза вышла из боковой комнаты и увидела эту стычку прямо перед собой. Она подошла к ним с большей уверенностью, чем сделала бы час назад, гадая, что это за высокая и такая эффектная девушка с рыжими волосами и горящими серо-зелеными глазами.

Когда сэр Джон ее заметил, то выглядел удивленным.

— Вот как, миссис Полдарк, приятная встреча. Вы здесь остановились?

— На некоторое время, — ответила Демельза. — Снаружи страшная давка. Интересно, это как-то связано с выборами?

— Полагаю, что да, — рассмеялся сэр Джон. — Могу я представить вам... Не думаю, что вы встречались с мисс Кэролайн Пенвенен, хотя каждый год она на некоторое время становится вашей соседкой в Киллуоррене. Миссис Демельза Полдарк из Нампары.

Дамы обменялись приветствиями, хотя Кэролайн сделала определенные выводы о платье Демельзы, и та это знала.
— Я остановилась у дяди, — объяснила Кэролайн, — мистера Рэя Пенвенена, с ним вы, наверное, знакомы. У меня нет родителей, и он неохотно взял на себя заботы о сироте-племяннице, как монахи принимают власяницу. Так что время от времени я снимаю с него эту епитимью и уезжаю, и власяницу носят вместо него другие. Мне не остается ничего иного, как выразить свои соболезнования сэру Джону.

— Поверьте мне, — сказал Анвин, похоже, он не был особенно рад появлению Демельзы, — вы несправедливы к себе. Если о вас нужно позаботиться, то многие с радостью это сделают. Вам стоит произнести одно слово, и половина мужчин графства будет у ваших ног. А если...

— Мужчин? — откликнулась Кэролайн. — Только мужчин? А что не так с дамами? Разве вы не согласны, миссис Полдарк, что мужчины слишком переоценивают свою значимость?

— Я не вполне в этом уверена, — ответила Демельза. — Поскольку, видите ли, я замужем и нахожусь по другую сторону баррикад.

— И ваш муж — это всё, что имеет для вас значение? Я не стала бы в этом признаваться, даже будь это правдой. Но, Анвин, разве вы не говорили мне, что в нынешнем году некий Полдарк предстанет перед судом? Он имеет отношение к этой леди?

— Это мой муж, мэм, — сказала Демельза, — так что, возможно, вы поймете, почему нынче я придаю ему несколько большее значение.

Пару секунд Кэролайн выглядела смущенной. Она похлопала своего пса по приплюснутому носу. 
— А что он натворил? В чем его обвиняют?

Сэр Джон мрачно пояснил.
— О, будь я судьей, — сказала Кэролайн, — я бы приговорила незамедлительно вернуть его к жене. Полагаю, в нынешние времена казнить человека — это не по-людски.

— Хотела бы я, чтобы вы были судьей, — заметила Демельза.

— Я бы с удовольствием, мэм, но раз нет, то желаю вашему мужу всего наилучшего и надеюсь, что он вернется к благословению родного очага.

В разговор вмешался Майкл Ченхоллс:

— Толпа выкрикивает нашу фамилию, Анвин. Я предлагаю выйти на балкон, прежде чем они попытаются ворваться в гостиницу.

— Как вам будет угодно.

— Я пойду с вами, — заявила Кэролайн. — Люблю слушать, как гавкает толпа.

— Гавкает на меня? — спросил Анвин.
— Нет, просто гавкает.

— Они могут и кирпич бросить вместо букета.
— Так и должно быть. Немного перчинки.

Они направились к комнате с балконом, и Демельза наконец-то осталась наедине со своей добычей. Она не рассчитывала, что ее оставят так надолго.

— Весьма заметная молодая леди, сэр Джон.

— Ей всего восемнадцать, вы должны понять, и она такая взбалмошная. Со временем остепенится, — сухо согласился сэр Джон.

— Я не намного старше.
Сэр Джон взглянул на нее с любопытством и интересом. Они встречались лишь в четвертый раз, и было совсем немного женщин, с кем он так быстро наладил дружеские отношения.
— Брак делает более зрелым, — хихикнул сэр Джон. — Хотя, черт подери, если бы вы сняли кольцо, то все равно выглядели бы чуть старше.

Демельза открыто встретилась с ним взглядом.
— Я не хочу его снимать, сэр Джон.

Он неловко пожал плечами.
— Нет-нет. Разумеется, нет. Не бойтесь, мэм, вашего мужа ждет справедливый суд. Возможно, более чем справедливый. А Уэнтворт Листер — весьма способный человек. Никаких предрассудков. Готов в этом поклясться.

Демельза огляделась. Что ж, пора ринуться в дело с головой.

— Именно по этой причине я и хотела с вами увидеться, — сказала она.

Появившихся на балконе кандидатов приветствовал нарастающий рев, словно львиный рык.

Когда ее наконец могли расслышать, Кэролайн сказала:
— Выглядят, как поле репы, только посаженной неаккуратно. Что за сброд, дорогой Анвин. Зачем им так угождать?

— Традиция, — ответил Анвин, склонив перед толпой свою красивую голову. — Это всего на пять-шесть дней, а потом о них можно забыть на многие годы. Надеюсь, вы будете выглядеть любезной, это принесет пользу.

— А разве я когда-нибудь выглядела по-иному? Вы же знаете, я буду вам прекрасной женой... 
Анвин повернулся к ней.
— Если решу выйти за вас. Что может быть тактичней, чем мое поведение нынче вечером: критика дома миссис Дэниэлл, когда она могла это слышать, упоминание дела Полдарка перед его женой. Какой у меня будет триумф среди ваших друзей в парламенте!

Анвин не ответил, а поклонился и помахал толпе внизу. Народ начал двигаться вниз по улице, в сторону «Головы королевы».

Кэролайн набросила на плечи свою чудесную вышитую шаль.
— Надеюсь, Гораций не покусает лакея. У него такие острые зубы, и он умеет выбирает самые больные места. Что за прелестная дама эта миссис Полдарк. Это всё из-за ее глаз и кожи. Какая жалость, что она не умеет одеваться.

— Теперь мы можем идти, — сказал Анвин, складка между его бровями углубилась. — Новизна нашего появления уже улетучилась, и если мы останемся дольше, они начнут ожидать чего-нибудь еще.

— А знаете, — заявила Кэролайн, — я бы хотела посетить судебные слушания. Я никогда не видела, как это происходит, и полагаю, что будет очень интересно.

Они развернулись к выходу.
— Еще как интересно, если вы подхватите лихорадку.

— О, в таком случае я останусь на несколько дней в постели, и вы сможете меня навещать. Разве это вас не привлекает? Ну же, вы мне обещали. Какой прок иметь влияние, если им не пользоваться?

В холле позади них сэр Джон сдвинул парик, чтобы утереть лоб.

— Мэм, я не обладаю влиянием такого рода! Вы не понимаете, о чем просите! Уверяю вас, я могу только нанести вред вашему мужу, а не помочь ему!

— Нет, если всё сделать правильно, уверена в этом.

— Да, если всё сделать правильно. Судей его величества не подкупишь таким манером, когда речь идет о находящемся на рассмотрении деле.

Демельза почувствовала, как ее душа заледенела от разочарования и отчаяния. Она позволила взгляду заискивающе блуждать по лицу сэра Джона.
— Вам просто нужно сказать правду, чтобы перед началом дела он уже знал, чего ожидать. Что в этом плохого? Разве они не правды добиваются? Они желают настоящей справедливости или исполнения законов под влиянием той лжи, которую наговорят свидетели?

Сэр Джон посмотрел на нее скорее с печалью, чем гневно. Ему стало очевидно, к чему вело всё дружелюбие и очарование Демельзы.

— Мэм, немного поздновато для объяснений, но могу заверить, что вы правы во всем, кроме одного. Уэнтворт Листер не станет меня слушать. Это гораздо большее, чем стоит моя дружба. Более того, все законники в стране от меня отвернутся!

Ее заметил сэр Хью Бодруган. У нее в запасе всего минута.

— Вы же не деньги ему предложите, а всего лишь правду. Неужели это настолько презренно?

— Это с вашей точки зрения. Но откуда ему знать, что это правда?

— Как раз пока я сидела здесь до вашего появления, я слышала, как кто-то сказал, что ваш брат заплатил две тысячи фунтов за место в парламенте. Это так, сэр Джон?

— А какое это имеет отношение к вам?

Услышав его тон, Демельза сдалась.
— Простите. Я не хотела причинять неприятности. Никаких неприятностей нынче вечером. Я просто не понимаю, вот и всё. Я не понимаю, почему платить избирателям за голоса — это правильно, но смертельно сложно попросить судью об услуге. Возможно, лучше бы мы просто предложили ему деньги.

— Тогда вас пошлют в тюрьму. Нет, мэм, уверяю, лучше оставить всё как есть.
Когда Демельза сменила интонацию, его голос стал более сочувственным. 
— Не думайте, что я вам не сочувствую. Я надеюсь и верю, что Полдарк выйдет на свободу к концу недели. Самый надежный способ добиться противоположного результата, мэм, это попытаться повлиять на судью. Это одна из особенностей английской жизни. Не могу объяснить, почему это так, но закон всегда был неподкупен.

Он посмотрел в сторону двери, где появились Кэролайн, Анвин и Ченхоллс, и потому от его внимания ускользнуло выражение лица Демельзы. Оно промелькнуло всего на секунду, как с вызовом поднятый флаг над почти потерпевшим поражение фортом.

Глава седьмая

В субботу утром в городе проходило религиозное церковное шествие, возглавляемое городскими монахами. Процессия шла по улице Святого Николая прямо мимо их постоялого двора, поэтому Демельза и Верити, преклонив колени, наблюдали за происходящим. Демельза почувствовала слабость в коленях при виде двух судей, одетых в роскошные одеяния, соответствующие их должности — алые мантии и тяжелые парики, один из них был высоким и худым, а другой — среднего роста и толстым.

Демельза надеялась, что толстяк — это Уэнтворт Листер. Вернувшись домой, она обдумала чудовищность своего предложения сэру Джону. Днем, собравшись, Демельза снова зашла в гостиницу и, будучи гостьей сэра Хью Бодругана, выпила с ним чаю.

Весьма подходящий светский предлог, и в этот раз Демельза успешно поддерживала с ним беседу, соблюдая приличия. Но удерживать его всё время на расстоянии — задача не из легких.

В понедельник утром мистер Джеффри Клаймер последний раз встречался с Россом. Быстро просматривая записи, сделанные капитаном, он хмурил брови, пока те не сложились в кривоватый портик — точь-в-точь, как на главной улице.

— Так не пойдет, капитан Полдарк, просто не пойдет, — сказал он.

— Что не так?

— Что я говорил вам в пятницу? Поймите, мой дорогой, уголовный суд — это вам не простая баталия, а поле для маневров. Вы можете говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, но всё зависит от того, как вы ее излагаете! Будьте тактичным, убедительным, заслужите милость и снисхождение закона. Будьте скромным и невинным, а не грубым и вызывающим. После оглашения вердикта можете говорить, что угодно, но до этого будьте осторожны. Взвешивайте каждое слово. Только так вы можете преуспеть.

Взяв записи из волосатых рук адвоката, Росс попытался сосредоточится, не обращая внимания на шум за пределами камеры. Спустя пару минут он отложил бумаги.

— Всё же есть пределы, даже если на кону собственная жизнь.

Клаймер посмотрел на своего клиента, оценивая его с профессиональной точки зрения: высокий рост, крепко сложенная фигура, худощавое лицо человека хорошего происхождения, вспыльчивость, скрываемая под сдержанностью, шрам, волосы и серо-голубые глаза. Адвокат пожал плечами:
— Если бы я мог выступить вместо вас, то сказал бы именно это.

— Если бы вы могли выступать за меня, я бы позволил вам это сказать.

— Тогда в чем разница? Конечно, это ваша жизнь, и вы вольны поступать, как вам угодно, ваша свобода, если вы можете это так назвать. Есть ли у вас жена? Семья? Вы не думаете, что они стоят этой уступки? Поверьте, я не обещаю, что всё получится, если следовать моим указаниям. Но своевольничать вы могли бы и без меня и сберегли бы свои гинеи.

В другой камере дрались мужчины, а в дальнем углу двое воров спорили из-за забытого кем-то шейного платка. Есть ли у него жена? Семья? Думает ли он, что они стоят этой уступки? Делает ли это действительно ради Демельзы или ради себя?

Мысль о неволе душила его неугомонную натуру. За все эти дни Росс повидал достаточно. Оправдывало ли изменение тактики защиты в последний момент желание спасти свою шкуру?

— У вас есть список свидетелей со стороны короны? — резко бросил он.

Клаймер вручил капитану другой лист и стал обмахивать лицо платком, пока Росс читал.

Вайгас, Клеммоу, Андерсон, Оливер, Фиддик.
— Никто не посмеет сказать, что закон относится к своему делу спустя рукава.

— Никогда, как только получит в руки дело. Упорство — вот как можно это назвать. Когда в преступление вовлечена пара сотен человек, то его вешают на одного или двоих, чаще всего наиболее виноватых, но не всегда. Преступление вешают на них, а остальных пытаются заставить выступить свидетелями со стороны короны. Одного-двух делают козлами отпущения. Капитан, к сожалению, козел отпущения сейчас вы. Эти люди — ваши друзья?

— Некоторые.

— Конечно, этого следовало ожидать. Друзья становятся хуже врагов, чтобы спасти свою шкуру. Печальная черта человеческой природы — это трусость. Унаследованная от Каина. Никогда не знаешь, когда она проявится. Всегда живет где-то рядом, а страх приводит ее в действие.

— Полагаю, — сказал Росс, едва слушая, — у этих людей не было выбора, кроме как явиться, если им прислали повестку в суд. Пэйнтер... Не ожидал, что и он будет.

— Кто это? Новенький?

— Человек, служивший у меня много лет. Ах, да. Я разбудил его первым и послал поднять Сол.

— Сол — это мужчина?

— Нет, деревня.

Мистер Клаймер стал энергично обмахиваться.
— Здесь ужасная вонь, ужасная вонь. Этот Пэйнтер находился на берегу, когда появились таможенники?

— Да, но был слишком пьян, чтобы что-либо вспомнить.

— Проблема некоторых людей в том, что когда они не помнят, то придумывают. Это всегда предоставляет защите возможности. Сообразительный человек?

— Я бы так не сказал.

— Ага. Не сомневаюсь, что вы сможете сбить его с толку. Хотя некоторые из этих олухов на свидетельском месте становятся дьявольски упрямы. Просто как ослы, иначе не назовешь.

Росс отдал список.
— Утром в среду, как думаете?

— Утром в среду, — Клаймер встал и разгладил мантию. — Не знаю, отчего я беспокоюсь. Если вы хотите, чтобы вас повесили, то это ваше личное дело. 
Тюремщик шагнул вперед, но Клаймер знаком велел ему удалиться.
— Помнится, видел я как-то раз висельника в Тайберне [4]. Веревку срезали, посчитав его мертвым, но он корчился и строил рожи еще целых пять минут.

— Я видел такое, когда человеку срезало голову пушечным ядром, — сказал Росс. — Зрелище куда более удивительное, когда голова находится в нескольких шагах от тела.

— Да? — Клаймер уставился на него.

— Да.

— Ха, ну что ж... Оставляю вам этот план защиты. Обдумайте его. Но после вердикта не сожалейте, что вы им не воспользовались. Тогда уже ничего не поделаешь. Обвинение будет говорить про вас множество гадостей, и вы ему лишь поможете своим ложным чувством гордости. Гордость хороша на своем месте. Мне ее тоже хватает. Я бы без нее не продвинулся. Но суд — не место для ее демонстрации.

Дуайт Энис остановился на маленьком постоялом дворе на Медовой улице. Внезапная болезнь в коттеджах Меллина отложила его отъезд, так что он добрался до Бодмина лишь в понедельник днем. В суде он увидел, что имя Росса не числится в списке дел на вторник, и зашел в «Георга и корону», но обнаружил там только Верити.

Вскоре он ушел и спокойно пообедал у себя. Дуайт слишком поспешил и теперь столкнулся с необходимостью как-то убить время. Утром, решил он, можно будет посетить лепрозорий, расположенный примерно в миле от города. Энис никогда прежде не сталкивался с проказой и собирался понаблюдать за больными и приобрести новые знания.

Маленький обеденный зал постоялого двора от пивной отделяли лишь вращающиеся двери в половину человеческого роста, и когда он покончил с холодным пирогом из голубя, то возникла какая-то суета, и он услышал слово «лекарь». Однако его это не касалось, и Энис продолжил есть абрикосовое желе со сливками. Через минуту в дверях появился потный владелец постоялого двора и, увидев Дуайта, двинулся к нему.

— Прошу прощения, сэр, но вы ведь доктор или аптекарь, или еще кто такого рода?

— Да.

— В общем, сэр, из Прайори-хауса только что прибежал лакей и сказал, что там кто-то заболел, и нет ли здесь лекаря. Как мне сказали, это срочно. Это будет весьма любезно по отношению к Дэниэллам и весьма разумным действием, как можно выразиться...

В пивной стоял запыхавшийся и взволнованный лакей в ливрее. Заболела мисс Пенвенен, мисс Кэролайн Пенвенен, которая гостит в доме. Нет, он сам ее в глаза не видел и не знает, что с ней такое, кроме того, что это срочно, а их собственный аптекарь живет в другом конце города.

— Что ж, ладно. Я буду готов через минуту.
Дуайт взбежал вверх по лестнице, взял свой саквояж с лекарствами и инструментами, без которого редко путешествовал.

Стоял прекрасный вечер, дом находился всего в нескольких ярдах от Церковной площади, они поднялись вверх по холму на другой стороне и свернули в ворота, подойдя к большому квадратному особняку с видом на небольшой парк. Через живописные деревья поблескивала вода.

Лакей повел его в квадратный зал с массивными свечами, пламя покачивалось, словно горничные кланялись им, когда они проходили мимо. Через приоткрытую дверь Дуайт увидел сервированный для ужина стол, сверкающие ножи, гладкие фрукты, цветы. Слышался мужской голос — размеренный и ровный, голос человека, который привык, что его слушают. Они поднялись вверх по лестнице. Прекрасное кованное железо и много белой краски. Две картины Опи и две Цоффани.

Дальше по коридору с красным ковром, потом поворот. Лакей постучал в дверь.

— Войдите.

Дуайт вошел, а лакей исчез. На низкой кушетке сидела высокая, стройная и поразительно красивая девушка в платье из белого батиста с замысловатым узором.

— А, так вы аптекарь? — спросила она.

— Доктор, мэм. Могу я вам помочь?

— Да. Если вы знаете, как использовать лекарства, как аптекари.

— Разумеется. А в чем дело?

— Вы обычно обслуживаете Дэниэллов?

— Нет, я чужой в этом городе. Ваш лакей пришел на постоялый двор, где я остановился, и сказал, что это срочно.

— Да, понимаю. Я просто хотела убедиться, — девушка встала. — Однако больна не я. Это мой песик, Гораций. Взгляните. У него было два припадка, а теперь он еле жив, словно в обмороке. Я ужасно обеспокоена. Не могли бы вы немедленно им заняться?

Дуайт увидел рядом с ней на кушетке маленького черного мопса, свернувшегося на шелковой подушке. Энис посмотрел на мопса, а потом на девушку.

— Ваш пес, мэм?

— Да, — нетерпеливо ответила она. — Я до смерти обеспокоена уже целых полчаса. Он отказывается пить и едва меня узнает. Это всё из-за суеты и волнения, клянусь. Мне не следовало его привозить, я должна винить только себя.

Прекрасная комната была отделана пурпуром и золотом.

На туалетном столике стояли свечи, бесконечное сияние многократно отражалось в зеркалах. Несомненно, главная комната для гостей. Важная леди. 
— Ваш лакей ошибся, — сказал Дуайт мягко. — Вам следовало послать за коновалом.

Он заметил блеск в глазах девушки, перед тем как та покачала головой.

— Не в моей привычке нанимать для Горация лошадиных докторов.
— О, некоторые вполне умелы.

— Может быть. Но я предпочитаю их не нанимать.
Дуайт не пошевелился.

— Я хочу получить лучший совет, — резко сказала она. — Я за него заплачу. Так в чем дело? Могу заплатить вперед.

— Придется подождать, пока мне выпадет честь обслуживать вас.
Их взгляды скрестились. Что-то в ее поведении раздражало Дуайта даже больше, чем причина вызова.

— Ну так что, — сказала она, — вы собираетесь лечить песика или недостаточно владеете своим ремеслом? Если вы начинающий, вероятно, вам лучше уйти, а мне следует позвать кого-нибудь другого.
— Именно это я и собирался предложить, — ответил Дуайт.
Когда он оказался у двери, девушка окликнула его:
— Подождите.

Он обернулся и разглядел на ее переносице едва заметные веснушки.

— У вас что, никогда не было собаки? — спросила мисс Пенвенен. Ее тон изменился.
— Когда-то была.

— Вы бы позволили ей умереть ради соблюдения формальностей?
— Нет.

— Тогда почему позволите умереть моей?

— Полагаю, всё не так серьезно.
— Я и сама на это надеюсь.

На мгновение он замялся, а потом вернулся в комнату.
— Сколько ему?

— Двенадцать месяцев.

— В этом возрасте припадки — явление нередкое. У моей тетушки был спаниель...

Он наклонился, чтобы осмотреть Горация. Похоже, с псом ничего страшного не произошло, разве что дыхание у него хриплое.

Пульс довольно ритмичный и нет признаков жара. В свое время он превратится в жалкое создание, решил Дуайт: слишком толстый и избалованный. Дуайт чувствовал, что высокомерная юная хозяйка собаки внимательно за ним наблюдает.

Он поднял взгляд.
— Не вижу причин для беспокойства. У него наблюдается недостаток жизнелюбия, и я советую вам следовать ограничительной системе. Поменьше сладкого и пирожных. И пусть кто-нибудь из слуг ежедневно его выгуливает. Чтобы пес действительно упражнялся. Бегал и прыгал. Он избавится от ядов, ведущих к этим припадкам. Я напишу вам рецепт, который вы можете отнести аптекарю.

— Благодарю вас.

Он взял блокнот, а девушка кротко протянула перо и чернильницу, и Дуайт выписал успокоительное из черемухи и опиум.

— Благодарю, — повторила она, взяв листок. — Что вы говорили?

— О чем?

— О вашей тетушке.

Его мысли уже унеслись далеко. Энис неожиданно улыбнулся, и гнев, наконец, улетучился.
— О, у моей тетушки был спаниель, но очень давно. У него случались припадки, когда тётушка играла на спинете. Никто не мог точно сказать — то ли от любви к музыке, то ли наоборот.

Гладкое юное лицо Кэролайн, такое напряженное всего несколько минут назад, озарилось улыбкой, хотя где-то в глубине еще остался намек на исчезающую враждебность.

— Как вас зовут? — спросила она.


Во вторник с самого раннего утра хлынул ливень, превративший высохшую грязь в жидкую, но не повлиявший на состояние духа тех, кто был решительно настроен извлечь максимальную выгоду из дня выборов. Дуайт первым вошел в здание суда, но пока еще не было объявлений о списке дел на следующий день слушаний, так что он счел необходимым представиться мистеру Джеффри Клаймеру, чтобы всё выяснить.

Мистер Клаймер завтракал, его сизый подбородок чуть побледнел после утреннего бритья, и он спешил и суетился, но позволил Дуайту сесть за стол и просмотреть список дел на среду. Дел, которые достопочтенный судья Листер уже успел коротко охарактеризовать:

«Корона против Смита за мелкое хулиганство

К. п. Боунтона за кражу

К. п. Полкингорн и Нортон за бродяжничество

К. п. Подарка за мятеж и нападение

К. п. жителей Лискерда за отказ чинить дорогу

К. п. Коридона за скупку краденого

К. п. жителей Сент-Эрта за загромождение реки».

Дуайт положил листок обратно на стол.
— И как всё это можно рассмотреть за завтрашний день?

— Придется, любезный, — сказал Клаймер, продолжая жевать. — Весьма плотный список. Не хотел бы я проторчать тут весь месяц. Мне нужно быть в Эксетере шестнадцатого. Но не беспокойтесь, их все рассмотрят. Многие дела очень просты.

— Включая дело «Корона против Полдарка?»

— О, нет. Хм... — мистер Клаймер умолк, чтобы поковырять мизинцем в зубах. — Вовсе нет. Но мы пройдем через это. Я бы лишь желал иного отношения со стороны своего клиента. Он такой неподатливый, так сказать. Не понимает, как действует закон. И по-прежнему настаивает на своем. Возможно, вид судьи заставит его сменить настрой. Уэнтворт Листер — не какой-то хлюпик. Что ж, мне пора. У меня дело в одиннадцать. Старушку обвиняют в том, что она подсыпала внуку молотое стекло. Ей семьдесят два, и ни гроша за душой. Для всех лучше, чтобы ее повесили, дабы мягко препроводить в мир иной, да вот придется ждать решения судьи.

Когда Дуайт встал, в дверь постучал слуга.

— Сэр, вас желает видеть мистер Фрэнсис Полдарк.

Мистер Клаймер одним глотком осушил кофе.
— Еще один Полдарк? Что это значит? Вы с ним знакомы, сэр?
Когда Дуайт коротко объяснил, Клаймер поинтересовался:
— Так что же, еще один свидетель? Этот Пирс ничего не смыслит в своем деле, если позволяет кому попало являться со своими рассказами за пять минут до суда. Он даже не упомянул о нем в своем описании дела!

— Фрэнсис был болен во время кораблекрушения. Но его можно вызвать, чтобы спросить о характере кузена.

Мистер Клаймер раздраженно расстегнул халат.
— Я, знаете ли, капитану Полдарку не кормилица. У меня и другие дела имеются. Фостер!

— Сэр? — высунулся в дверь помощник Клаймера.
— Принесите мне дела «Корона против Пенроуза» и «Корона против Тредника».
— Сию минуту, сэр.

— Да еще этот фарс с выборами. Так не вовремя и так раздражает. Город переполнен пьяными мерзавцами и карманниками. В гостиницах не обслуживают. В кроватях клопы. Просто позор, иначе не назовешь.
Адвокат повернулся к разинувшему рот слуге.

— Что ж, проводите его сюда, раз уж так. Проводите мистера Полдарка!

— Я раскланиваюсь до его прихода, — сказал Дуайт. — Одним меньше на вашем пути. Встретимся завтра.

— Будьте там к десяти. Первые дела могут закончиться очень быстро.

На пути вниз по лестнице Дуайт встретил поднимающегося Фрэнсиса.

— Я очень торопился приехать, — сказал тот, — но слышал, что дело не будут рассматривать до завтрашнего дня.
Он был весь в пыли, волосы взъерошены.

— Верно.

— Вы знаете, где я могу найти комнату на ночь? Город просто забит народом.

— Думаю, придется поискать где-нибудь подальше.

— А где остановилась жена Росса?

— В «Георге и короне». Но ваша сестра сказала, что она тоже переполнена.

— Моя сестра? — бросил на него взгляд Фрэнсис.

— Они остановились там вместе.
Дуайт профессиональным взглядом не мог не отметить, что Фрэнсис бледен и плохо выглядит. Вместе с потерянным весом он словно потерял все жизненные силы.
— А ваша жена не с вами?

— Суд — не место для женщины. А что за дурацкие флаги и знамена развеваются на ветру?

Дуайт объяснил.
— А, ну конечно же. Я и забыл. В Корнуолле слишком много дрянных избирательных округов и подходящих людей, чтобы их заполнить. Как думаете, тот человек наверху обладает какими-нибудь способностями к ведению судебных дел? Ведь многие из них — просто толстопузые хвастуны и старые повесы, беспокоящиеся лишь о своем гонораре и подходящей девке под боком, когда всё закончится.

Дуайт улыбнулся.
— Я нашел его встревоженным и раздраженным. Завтра смогу судить точнее.
Они разминулись, а потом Дуайт обернулся.
— Если вы не найдете, где остановиться на ночь, я могу предложить разделить комнату со мной, хотя там всего одна кровать. Постоялый двор «Лондон», неподалеку от церкви.

— Кровать достанется вам. Если на полу есть место, я могу спать и на ковре. Благодарю.

Покинув гостиницу, Дуайт очутился на улице. Погода наладилась, и прогулка пошла бы ему на пользу. Прямо на выезде из города мимо него проехала карета, запряженная четверкой лошадей серой масти, с кучером и форейтором, одетыми в зеленые с белым ливреи. Покачиваясь из-за ужасного состояния дороги, экипаж ехал медленно, и Дуайт увидел, что внутри находится один Джордж Уорлегган.

Вернувшись домой из лепрозория, где доктор обнаружил лишь семерых прокаженных, в большинстве своем пьяных, и практически развалившееся здание, нуждающееся в починке, Дуайт как раз успел протиснуться в ратушу, чтобы посмотреть на выборы.

Помост в глубине здания был заполнен видными деятелями города, и Дуайт удивился, увидев, что высокая рыжеволосая девушка была единственной женщиной из присутствующих. Снаружи исходило немало шума от сотен людей, не сумевших попасть внутрь и забивших улицу, выкрикивая лозунги соперников.

Процедура началась, как обычно, с наставления шерифа, затем толстяк по имени Фокс, окружной судья, поднялся, чтобы принять присягу у председателя избирательной комиссии. В этом-то и заключалась загвоздка. Оба главы города: Майкл в одном конце помоста и Лоусон — в другом, выскочили вперед и заявили о своем праве выступить в этой роли.

Последовал долгий правовой спор, высказывались аргументы. Обе стороны привели адвокатов, чтобы подтвердить свои притязания, но выступающие так и не смогли убедить друг друга, страсти накалялись. Люди в холле начали кричать и топать ногами, сотрясая пол.

Дуайт всматривался поверх качающихся голов и думал о том, как дела у Горация. Он оглядел толкающихся вокруг людей, некоторые были в париках, некоторые заплетали собственные волосы в косицу на затылке, а другие — рабочий люд — с нечесаными прямыми волосами, спадающими на плечи.

У двоих рядом с ним имелись кожные заболевания, а третий страдал чахоткой и харкал кровью на солому под ногами. В углу находилась женщина, потерявшая нос от французской болезни.

Внезапно помост содрогнулся оттого, что наконец-то был достигнут компромисс, хотя произошло это скорее под давлением гула толпы снаружи, чем по доброй воле. Городские главы будут совместно возглавлять избирательную комиссию, в чем вместе приняли присягу. Все понимали, что это лишь приведет к дальнейшим затруднениям, когда начнутся выборы, но, по крайней мере это было хоть каким-то движением вперед.

Устав от всего этого, Дуайт сделал пару шагов в сторону двери, хотя не видел перспектив выйти, пока всё не закончится. Вокруг все замолчали, и он увидел, как выступил вперед первый выборщик.

Им оказался Олдермен Харрис, чей живот был столь же выдающимся, как и репутация, под одобрительные крики и почти без освистывания он проголосовал за Тревонанса и Ченхоллса. Потом пришла очередь Робертса, квакера и вига, ему тоже позволили проголосовать молча. За ним последовал еще один виг. Действуя так же осторожно, как и соперник, Майкл позволил ему пройти без единого комментария.

Третьего вига он уже проглотить не смог. Стряпчий, действующий в интересах Бассета, возразил на том основании, что Джозеф Лэндер давно уже не состоит членом гильдии по причине помешательства и его уже трижды заковывали в колодки за недостойное поведение.

Это вызвало негодование толпы, и двое мужчин неподалеку от Дуайта затеяли драку. Один из них толкнул Дуайта на безносую женщину, и та, раскрыв рот, словно дверь, заголосила так, будто ее убивают.

Когда безносая наконец успокоилась, Дуайт увидел, как выступает доктор, объясняя, что родители Джозефа Лэндера состояли в кровосмесительном родстве и оба выжили из ума, но потом Дуайт отвлекся от этого спора, потому что двое мужчин рядом снова подрались, и когда одного из них в бесчувственном состоянии вытащили из-под другого, Джозеф Лэндер уже исчез со сцены.

Молодой доктор уже пожалел, что пришел. Права почти каждого второго из тех, кто подходил голосовать, подвергали сомнению, и этот спор длился бесконечно. Одного человека, явно находящегося на пороге смерти, принесли на носилках, поставили на пол и спорили о нем, как чайки из-за выброшенных потрохов.

Дородному, волосатому и властному сэру Хью Бодругану позволили проголосовать, не оспаривая его прав, только потому, как решил Дуайт, что никто не посмел устроить с ним стычку. Как он проголосовал, осталось загадкой, но еще трое поступили так же — люди, живущие очень далеко и не имеющие никаких знакомых в городе.

Девушке явно стало жарко, она скучала и внезапно наклонилась к Анвину Тревонансу, что-то прошептав ему на ухо. Тревонанс с очевидным раздражением начал с ней спорить, но Кэролайн встала и выскользнула через боковую дверь. Дуайт тоже начал пробираться к выходу.

Это было долго и сложно, толпа сопротивлялась, но в конце концов он добрался до двери и оказался в коридоре — вспотевший, помятый и запыхавшийся. Коридор был забит людьми, а ведущая на улицу лестница — еще больше. Дуайт повернул обратно, зная, что Кэролайн Пенвенен не сможет выйти через парадную дверь.

В конце коридора толпа немного редела, и два констебля охраняли ведущую к помосту дверь. Они подозрительно уставились на него.

— Куда пошла мисс Пенвенен?

— Сюда, вниз, сэр, — кивнул один из них.

Дуайт увидел в стене напротив дверь и прошел через нее. Дверь вела в подсобку соседней лавки, а оттуда — на главную улицу. Оказавшись снаружи, Дуайт решил, что Кэролайн ушла, потому что рядом с пивными на противоположной стороне кричала и танцевала толпа, а из-за портиков трудно было разглядеть что-либо вниз по улице. Тогда Дуайт развернулся и увидел ее у стены рядом с дверью лавки, наблюдающую за ним.

Она была без шляпки, явно не заботясь о приличиях, ее роскошные золотисто-рыжие кудри спускались к плечам. Ради жемчужного ожерелья на ее шее рискнул бы любой разбойник.

— Доктор Энис, — сказала она, когда Дуайт поклонился. — Почему вы меня преследуете?

Он снова почувствовал укол раздражения.
— Я заметил, как вы ушли, и подумал, что вам может потребоваться моя помощь.

— Неужели похоже, что мне требуется помощь?

— День выборов — не самое спокойное время.

— Я нахожу всё это весьма скучным.

— Разумеется. Но некоторые так не считают.

Дверь лавки резко распахнулась, и вышел слуга. Заметив их, он остановился и прикоснулся ко лбу.

— О, госпожа Пенвенен, мэм, хозяин попросил меня проводить вас до дома. Сам он не может отойти, не сейчас. Это...

— Мне не нужна нянька, чтобы сопровождать домой, — нетерпеливо произнесла Кэролайн. — Возвращайся к мистеру Анвину и присмотри за ним. Возможно, ему это нужно. Ступай же! Ступай! — добавила она, когда слуга заколебался. — Мне ты не нужен.

Часть толпы распевала какой-то марш, но другие насмешливо и возмущенно загудели. Кто-то запустил кирпич в окно ратуши, но промахнулся, и кирпич разбился на мелкие кусочки о стену, осыпав дождем камешков людей внизу.

— Сброд, — заявила Кэролайн. — Как те полуголые попрошайки и воры, которые считают, что захватили Францию. Англия была бы счастливее, избавившись от нескольких тысяч подобных.

Лавочник за их спиной закрывал ставни. Послышался топот каблуков — кто-то пытался перелезть через ограду лавки, и ее хозяин скинул незваного гостя обратно на улицу, осыпал его ругательствами и велел убираться.

— В большинстве своем — сброд, это верно, — сказал Дуайт. — А пьяный сброд — штука опасная. Я бы ни на йоту им не доверял. Но взять каждого по отдельности — и они вполне пристойны. Слабые создания, как и все мы, подверженные ревности и злобе, как и все мы, эгоистичные и трусливые, как и все мы. Но часто щедры и добры, миролюбивы и трудолюбивы, и любят семью. По крайней мере это всё у них — как и у обычного джентльмена.

— Вы что, якобинец, как ваш друг Росс Полдарк? — взглянула на него Кэролайн.

Так значит, она наводила о нем справки.
— Вы не знаете Росса Полдарка, это очевидно.

— Не знаю, но увижу его завтра и надеюсь на самое лучшее развлечение в жизни.

— Не сомневаюсь, что вы из тех женщин, кто снимает комнату с окном в Тайберне ради удовольствия увидеть, как человека удушат до смерти.

— А вам-то какое дело?
— К счастью, никакого.

— Я нахожу вас излишне дерзким для вашего положения, доктор Энис.

— Не думаю, что мое положение сродни лакейскому, мэм.
— В таком случае, вам стоит высказываться, как подобает джентльмену.

Но он не успокоился.
— Это грубое графство, мисс Пенвенен. Оглядитесь, и увидите кругом... Хотя и с вашей стороны я не заметил особого почтения к правилам приличия.

Она подняла голову.
— Есть определенные границы, вам не кажется? И мне показалось необходимым упомянуть имя Полдарка, чтобы вы разозлились и их перешли. Это ваш герой, доктор Энис? Завтра вы выступите со страстной речью в его защиту? Будьте осторожны и не забывайте про манеры, иначе судья не даст вам слова.

— Судья ведь не женщина, мэм.

— Что вы хотели этим сказать?

— Что вряд ли он захвачен предрассудками.

— И даже не страдает отвратительным самомнением, как многие мужчины?

— Ах, самомнением. Я бы не стал считать его уделом лишь одного пола...

Пока они разговаривали, внимание Эниса привлекло очередное скопление посреди улицы. Двое мужчин дрались, похоже, за какие-то бумаги.

— Очень любезно с вашей стороны дать мне наставления, — сказала Кэролайн. — Удивительно, что вы столь любезны с одной из тех, кого отчаянно презираете.

— Вы совершенно неправильно поняли. Я... — он запнулся.

— Разумеется.

С противоположной стороны улицы донеслись крики и смех, и в воздух взлетели какие-то листки, рассеявшись над толпой. К драке присоединились и другие. Дуайт пробормотал извинения и побежал через дорогу. Он попытался протиснуться через кольцо зрителей.

Это оказалось нелегко, поскольку ни один не желал подвинуться ни на дюйм, но в конце концов ему это удалось, и он увидел Фрэнсиса, борющегося с тремя мужчинами, которые явно пытались оттащить его от четвертого, съежившегося в сточной канаве рядом с кипой листков.

— Паршивая облезлая ворона, — сказал Фрэнсис довольно спокойным тоном, несмотря на борьбу. — Дайте мне вырвать у него еще несколько перьев. Вы же хотели их распространить, разве не так? Так я сделаю это за вас. Вот так, — он почти вырвался, но его снова схватили.

— Стойте на ногах тверже, сэр, — сказал один из троицы. — Вы его прям на куски порвали, чтоб мне провалиться.

Раздался смех. Фрэнсис был прилично пьян. Человек в канаве, парень в драном черном сюртуке, держался за голову и стонал, пытаясь добиться сочувствия толпы.

В грязи валялись несколько десятков листков, и Дуайт подобрал один у своих ног. Он был озаглавлен «Правдивые и сенсационные факты из жизни капитана Р-са П-д-ка».

— Эта мерзость появилась из навозной кучи во время чумы, — сказал Фрэнсис. — Туда же нужно ее и вернуть. Отпустите меня. Уберите от меня свои поганые руки.

— Мистер Полдарк, эти люди вас беспокоят? Что случилось?

Фрэнсис поднял одну бровь.
— Доктор Энис. Что ж, вероятно, они ошиблись, полагая, что облепив меня, как мухи, доставляют мне удовольствие. 
Он вырвался, поскольку при виде трезвого Дуайта мужчины ослабили хватку.
— Проклятье, никакого уважения к аристократии в этом городишке. Нельзя стискивать человека... А, вот и он.

Увидев своего обидчика снова свободным, человек в драном сюртуке повернулся в канаве, словно червь, с которым сравнил бы его Фрэнсис, и проскользнул между ногами зевак. Фрэнсис бросил ему вслед трость, но лишь попал по голени какому-то толстяку.

— Ну вот, сбежал, чтобы разбрасывать эту заразу повсюду. Что ж, надеюсь, что оставшиеся хорошенько подпорчены. 
Фрэнсис бросил бумаги в грязь и потянул за шейный платок, пытаясь его поправить.
— Расходитесь, расходитесь! — бросил он разинувшей рты публике. — Здесь больше нет ничего интересного. Идите обратно на нерест.

— Эти листки оскорбительны, — сказал Дуайт. — Но не стоит брать правосудие в собственные руки.

— А они только тем и занимаются, что берут правосудие в собственные руки, пытаясь отравить мнение публики до начала слушаний. Чудовищное посягательство на права личности. Я уничтожу каждого из них. Вот только найду.

Дуайт ответил что-то уклончивое и собрался уходить.

— Что же до вас, — обратился Фрэнсис к тому человеку, который его держал, — то когда констеблям этого вшивого городишки понадобится ваша помощь, то они, без сомнений, вас позовут, а покуда не лезьте, куда не просят, иначе это доведет до беды, — Полдарк провел рукой по волосам. — Пойдемте выпьем, Энис.

— Прошу прощения, но я был не один, когда услышал суматоху, и мне пришлось прервать разговор, — Дуайт посмотрел назад над головами толпы, но не заметил Кэролайн.

— Разговор, — заявил Фрэнсис, — это именно то, в чем я нуждаюсь. Я провел весь день в обществе мошенников, воров и шлюх, а начал с самого омерзительного из них. И теперь я истосковался по респектабельности. А тут как раз вы подвернулись под руку, думаю, вы могли бы ее предоставить.

Дуайт улыбнулся.
— В другой раз я был бы польщен. Но сейчас прошу меня извинить.

Он вернулся к ратуше, постоянно оглядываясь вокруг. Но Кэролайн нигде не было видно. Очевидно, она не испугалась и ушла одна.

Толпа внезапно притихла, хотя это и ускользнуло от внимания Дуайта. Теперь он различил чей-то голос и понял, что это объявляют результаты выборов. Но было уже слишком поздно, чтобы разобрать смысл сказанного. Энис услышал лишь гул толпы под конец — ропот разочарования и возмущения.

Каким бы ни был результат, толпа осталась им недовольна.

Глава восьмая

Верити сидела у окна, наблюдая, как конюхи с постоялого двора гонят сорок или пятьдесят лошадей с пастбища за пределами города. Каждый вечер примерно в это время лошади проходили мимо, цокая копытами и фыркая, проделывая опасный путь по узкой улице. Каждое утро их гнали назад.

С самого приезда она проводила большую часть времени у окна, вглядываясь в лица прохожих. Как и в Фалмуте, когда Эндрю был в плавании, она сидела у окна над крыльцом, вышивая и глядя на гавань. Здесь подобного вида не было, только узкая улица со взгорками и снующие туда-сюда люди.

Час назад она услышала результаты выборов — фиаско, которое неизбежно приведет к куче ходатайств и встречных ходатайств в парламент и к бесконечным склокам в городе. Два вернувшихся председателя избирательной комиссии сообщили о разных результатах. Мистер Лоусон — что победили один виг и один тори, а мистер Майкл — что победили два тори. Город бурлил.

Сейчас Эндрю в Лиссабоне. Завтра, когда Росс предстанет перед судом, он возьмет курс домой. Его сын Джеймс — в Гибралтаре, неподалеку от отца, но мог быть и в другом полушарии.

Иногда Верити сомневалась, увидит ли когда-нибудь его детей. В глубине души, несмотря на сказанное Демельзе, Верити уже скорее страшилась этой встречи, чем желала. Джеймс и Эстер являли собой доказательства первого, трагического брака Эндрю.

Возможно, они чувствовали то же самое и потому не приезжали. Возможно, просто считали, что новая жена вытеснила их. В любом случае, второй брак Эндрю Блейми пока являлся безусловно успешным, и Верити ужасало, что его дети могут поставить брак под угрозу.

Раздался стук в дверь, и на пороге нарисовалась неряшливая служанка Джоанна — спутанные волосы под чепцом, на щеке полоска грязи.

— Ежели позволите, мэм, вас джентльмен хочет видеть. Назвался мистером Фрэнсисом Полдарком.

— Мистером Фрэнсисом Полдарком? — у Верити екнуло сердце.

— Ну да. Говорит, вы с ним знакомы. Может, это другая леди...

— Это та леди, — произнес Фрэнсис, входя в комнату. — Я её брат, замарашка, так что не надо непристойности рассказывать, когда спустишься вниз. Ступай к своим бочкам и оставь нас. И вытри свой сопливый нос.

Джоанна, задохнувшись от возмущения, выскользнула из комнаты, а брат и сестра впервые за четырнадцать месяцев посмотрели друг на друга. Впервые с того дня, когда, подстрекаемая Демельзой и несмотря на яростные возражения брата, Верити сбежала и вышла замуж за Эндрю Блейми.

Ее сердце тревожно забилось — она сразу поняла, что брат пьян. И знала, что это значит. Шесть или семь лет назад отец жаловался, что у Фрэнсиса нет головы на плечах и он падает под стол после первой же бутылки, как простой клерк. Но время и терпение излечили этот «недуг». Потребовалось настоящее упорство.

— Ты одна? — спросил он.

— Да. Я... я и не знала, что ты в городе, Фрэнсис.

— Все сейчас в городе. Аптекари, пахари, бедняки, воры. Я думал, что ты вместе с Демельзой.

— Вечером она ушла. Мы весь день провели вместе.

Фрэнсис нахмурился, словно пытаясь взглянуть на нее с непредвзятостью незнакомца. Его сорочка была разорвана на шее, а сюртук испачкан грязью. Только Верити знала, как неистово брат восставал против её брака.

Еще с детства братская любовь была эгоистичной, какой-то собственнической, и чем-то немного большей, чем просто братской. Его недоверие к плохой репутации Блейми стало той центростремительной силой, вокруг которой цеплялись прочие мелкие обиды.

— Миссис Блейми, — насмешливо произнес он. — Каково это, когда тебя называют миссис Блейми?

— Когда ты пришел... я надеялась...

— На что? Что я пришел при-примириться? — Фрэнсис оглянулся в поисках, куда бы сесть, пересек комнату и осторожно уселся, положив шляпу на пол рядом с креслом и вытянув вперед одну ногу в грязном сапоге.

Его движения были слишком нарочитыми.
— Кто знает? Но не с миссис Блейми. Моя сестра — дело другое. Коварная шлюха, — но произнес он это без осуждения или злобы.

— Я так хотела бы приехать и увидеть всех вас. Я знаю от Демельзы обо всех ваших болезнях после Рождества и о её утрате. Фалмуту тоже досталось, но... Как Элизабет? Она не с тобой, полагаю?

— А как Блейми? — отозвался Фрэнсис. — Он не с тобой, полагаю? Скажи, Верити, в браке ты не чувствуешь себя в западне, как с нами? Мы бросаемся в брак, как обманутые дьяволы, убежденные, что в нем есть нечто, чего нам не хватает и нельзя пропустить. Но это лишь капкан со стальными зубьями, и когда он впивается в нас... Так как там Блейми, порет своих матросов, я полагаю, где-нибудь в Бискайском заливе или на Балтике. Ты поправилась, ты ведь всегда была такой тощей. В этой комнате есть бренди или ром?

— Нет... только портвейн.

— Разумеется, его ведь пьет Демельза. Просто обожает. Ей нужно поберечься, пока не превратилась в пьяницу. Я видел в Труро Росса, еще две недели назад, он, похоже, не очень-то озабочен всей этой судебной кутерьмой и мерзкими сплетнями. В этом весь Росс — всегда был твердым орешком, и его не расколоть на обычном суде, как бы ни они рассчитывали.

Он уставился на сестру с перекошенным от ярости лицом, но смотрел будто сквозь нее.
— Хотел бы я оказаться на месте Росса, чтобы предстать завтра перед судьями. Я бы сказал им пару слов, вот бы они удивились. Фрэнсис Полдарк из Тренвита, эсквайр.

Еще одна попытка.
— Я рада, что ты пришел, Фрэнсис. Я чувствую такое облегчение, что всё это недовольство улетучилось. Я была так несчастна из-за этого, когда ушла.

Он оторвал кусок и без того рваной манжеты, задумчиво скатал его пальцами и щелчком отбросил в сторону камина.

— Счастье и несчастье — ниточки, связывающие одно и то же настроение! Прекрасные ленты, означающие не больше, чем флаги на этих проклятых выборах. Пфф! — как говорил отец. Нынче утром я страшно повздорил с Джорджем Уорлегганом.

Верити встала и позвонила в колокольчик.
— Я закажу чего-нибудь освежиться, дорогой. Мы все молимся за то, чтобы завтра его оправдали. Говорят, однако, дело безнадежное. Демельза всю неделю хлопотала. Это что-то связанное с судом, но я точно не знаю. Она старается без устали.

— Оправдали! Я бы тоже старался, будь я на ее месте. Утром я встречался с адвокатом Росса и спросил его: «Скажите мне правду, не нужно ходить вокруг да около, мне нужна правда: каковы завтра его шансы?» И он ответил: «Что касается третьего обвинения, то хорошие, но не знаю, как можно избежать первых двух, учитывая его признание и упрямство. Еще есть время всё изменить и побороться, но Росс Полдарк этого не сделает, так что дело проиграно, еще не начавшись».

В двери снова появилась горничная, но сейчас они оба были слишком взволнованы, чтобы обращать на нее внимание. В конце концов Фрэнсис послал ее за джином.

— Сразу после этого я увидел Джорджа в «Наряженном быке». Он выглядел таким самодовольным и надутым, что мне прямо тошно стало. Злость подкатила к горлу, и я выплеснул порядочную дозу наружу, после чего мне полегчало.

Они надолго замолчали. Верити никогда еще не видела брата таким. Она не знала, произошли ли эти перемены год назад или только вчера. В ее разуме боролись две мысли: беспокойство за него и о том, что он сказал про Росса.

— А мудро ли было ссориться с Джорджем? Разве ты не должен ему денег?

— Я приветствовал его со словами: «Что, стервятники слетелись еще до того, как забили дичь?» Он сделал вид, что проглотил это, хотя внутренне напрягся. Я решил, что пришло время высказать всё, что я о нем думаю. И чертова вежливость ему не поможет. С такой же вежливостью, как и его собственная, я сообщил, что думаю о его внешности, одежде, морали, родне и предках. Мы спорили со всё возрастающим жаром. Наши отношения уже давно следовало прояснить.

— Прояснить, — взволнованно сказала Верити. — Очень радостное прояснение выйдет, если он лишит тебя права пользования заложенным имуществом. Знаю, Джордж твой старый друг, но думаю, он готов отплатить за оскорбления любым доступным способом.

Вернулась Джоанна с джином. Фрэнсис дал ей на чай и выпроводил, потом плеснул немного спиртного в стакан и выпил. 
— Не сомневаюсь, Уорлегган считает, что завтра со мной рассчитается, но как бы ему не просчитаться.
Фрэнсис уставился в пустой стакан со странным выражением лица.

Он словно бы разглядывал всю горечь своей жизни, как сдавал позицию за позицией, долгую вереницу дней до этого мгновения одиночества, когда осадок — это всё, что у него осталось. В такие моменты безумие и глупость следуют рука об руку.

— До завтрашнего дня еще далеко, — сказал он. — Он может и не настать.

— Весь процесс пошел наперекосяк, — сказал сэр Джон Тревонанс, смахивая с рукава табачные крошки. — Был бы я там, никогда бы не позволил этому случиться.

— Легко тебе говорить, — угрюмо заметил Анвин. — Ни один не хотел уступать, а снаружи ревела толпа. Мы должны были показать какие-нибудь результаты, иначе они бы просто всё разгромили. Когда Майкл и Лоусон подошли к окну, я вообще решил, что их закидают камнями.

— Майкл сразу представил результаты?

— Да, с курьером. Но и Лоусон тоже.

— Важно, какие результаты попали в руки шерифа первыми. Особого смысла в этом нет, но обычно кто первый, у того больше шансов.

Братья находились на приеме, последовавшем за обедом в честь выборов. После лихорадочного обсуждения они решили вести себя так, будто тори одержали оглушительную победу.

Фракция Боскойна вела себя так же, и на приеме в ратуше, последовавшем после обедов, конкурирующие стороны столкнулись. Присутствовали оба судьи и несколько должностных лиц графства, которые не участвовали в выборах.

— Похоже, на меня будут давить, чтобы я ушел в сторону, — злобно сказал Анвин. — Всё к тому и идет. Без меня Ченхоллс и Коррант преспокойно смогут занять места. Если мне придется уйти, Бассет еще пожалеет об этом.

— Ты уж точно не останешься в стороне, — сэр Джон пожевал нижнюю губу. — Ты ведь занял второе место в результатах обеих избирательных комиссий, так что ты единственный, кого можно наверняка считать избранным.

Кадриль продолжалась, и Анвин наблюдал за грациозными движениями Кэролайн, танцующей в квадрате с Чэнхоллсом и кузенами Робертса.
— На два места претендуют три кандидата. Будет непросто.

— Это лишь вопрос времени, — сказал сэр Джон, уставившись на молодую темноволосую женщину, ведущую беседу с одним из судей его величества. — Когда жалоба попадет в канцелярский суд, преимущество Лоусона будет объявлено незаконным, в этом нет сомнений. Это автоматически сделает результаты выборов недействительными. Во всяком случае, они попахивают мошенничеством. Где это слыхано, чтобы городской голова из вигов давал пройти кандидату из другой партии, когда есть два кандидата из его собственной?

— Это свидетельствует о беспристрастности.

— Вздор. Это свидетельствует о мошенничестве. Но в любом случае, если всё это не рассмотрят до того, как соберется парламент, не стесняйся и требуй своё кресло. За последние годы уже имела место парочка подобных случаев в Хелстоне и Салташе. Дэниэлл напомнил мне, что в Салташе довольно долго существовали две конкурирующие избирательные комиссии, а различные апелляционные инстанции признавали действительной то одну, то другую. Более того, Анвин. Четыре или пять лет назад на выборах, где требовалось заполнить только одно место, каждая из конкурирующих избирательных комиссий избрала члена парламента, и оба заняли кресла в Палате общин.

— Да, я слышал что-то подобное в Палате.

— Это было в 85-м или 86-м, и Дэниэлл уверяет, что, несмотря на прошения с одной и другой стороны, оба избранных члена продолжают занимать места в парламенте. Если могло произойти такое, то у тебя нет причин отчаиваться. Я считаю, крайне важно, чтобы ты вел себя так, будто переизбран, и действовал соответственно.

Танец подошел к концу, и его сопроводили вежливыми аплодисментами. Даже не глядя в сторону Тревонансов, Кэролайн проскользнула с Ченхоллсом в направлении обеденного зала. Отношения между возлюбленными сегодня не клеились.

Она настояла на своем присутствии на трибуне — вопреки его совету. Затем, внезапно заскучав, выскользнула таким образом, что Анвин не мог ее сопроводить, и отослала прочь слугу, которого он послал следом.

Вскоре после объявления результатов выборов она вернулась и резко ответила, когда Анвин спросил её о причине ухода. «Когда я стану твоим мужем, — подумал он, глядя в её сторону (Кэролайн стояла в дверном проеме, её плечи ярко белели даже в этом приглушенном свете), — если я стану твоим мужем». И эта мысль весьма встревожила.

Эти выборы стоили дороже предыдущих. Сомнения в результатах голосования делали его позицию гораздо более шаткой, что бы там ни говорил Джон. А в Лондоне громоздились долги. Анвин пошел было к Кэролайн, но сэр Джон схватил его за руку.

Он нетерпеливо взглянул на брата, ожидая мудрого, но непрошеного совета. Но сэр Джон смотрел в другую сторону.

— Скажи, кто эта женщина, разговаривающая с Уэнтвортом Листером?

Анвин вздрогнул.
— Похоже, Демельза Полдарк.

— Бог мой... — сэр Джон сглотнул, — и я так думаю. Выходит, она не принимает отказов.

— О чем ты?

— Какого дьявола она тут делает? — встревоженно произнес сэр Джон. — Кто мог их познакомить? А теперь она разговаривает с Длинноногим Листером, как и намеревалась! Бог мой, да она загонит мужа на виселицу, если будет вести себя неосторожно, да и сама отправится в тюрьму за попытку воздействовать на правосудие! Она играет с огнем.

— Я видел её с Хью Бодруганом.

— Ну что же, — сэр Джон вытащил платок и вытер лицо, — хоть я в этом не участвовал. Хью всегда ведет себя как похотливый дурак, она заставит его заплатить за свои глупости. Пожелаю ей удачи с Листером. Удача ей потребуется.

— Я же говорил тебе, еще когда увидел ее впервые, что это опасная штучка.

Демельза как раз осознавала, что играет с огнем. Когда она увидела этого высокого мертвенно-бледного судью вблизи, то поняла, что эта встреча станет самой непростой из всех.

Демельза надела бледно-лиловое шелковое платье с рукавами до локтей, ярко-зеленым лифом и нижней юбкой. То платье, что ей помогла выбрать Верити три года назад.

Сэр Хью Бодруган не был знаком с Листером, но поймал мистера Колдренника, члена парламента от Лонсестона, чтобы тот их представил. Затем, волосатый и фыркающий, он удалился вместе с Колдренником, оставив Демельзу с её визави, как и обещал.

Достопочтенному судье Листеру было около шестидесяти, он был шести футов ростом, длинноногим и слегка сутулым. Сорок лет, проведенные в зале суда, наложили свой отпечаток на его строгое морщинистое лицо. Судья не получал удовольствия от приема, поскольку вне своей работы оставался на редкость застенчивым и не испытывал ни малейшего интереса к блеску и суете модных собраний.

Он пришел сюда, потому что пребывание в апартаментах оказалось настолько безрадостным, что он старался обедать в других местах, а теперь не смог отказать организаторам приема, выказавшим ему гостеприимство.

Когда Листеру представили эту молодую даму, он ожидал, что та задаст ему парочку глупых вопросов, жеманно поулыбается и двинется дальше, как и другие молодые дамы. Он не испытывал к ним никакого интереса за исключением тех случаев, когда женщины являлись движущей силой многих тяжких преступлений, что представали перед его пристальным взглядом. Судья Листер являлся законченным холостяком и пессимистом.

Но эта молодая дама задержалась дольше остальных. Сейчас она задала ему вопрос, а он не расслышал. Листер наклонил голову.

— Что вы сказали?

— Ваша милость танцует?

Листер отрицательно покачал головой.
— Но не смею вас удерживать. Несомненно, превеликое множество мужчин ожидают возможности воспользоваться такой честью.

— О нет, милорд. Я лучше посмотрю со стороны. Думаю, большее удовольствия от танца получает зритель.

— Я в том возрасте, мэм, когда наблюдение за тем, как что-то пытаются сделать другие, интереснее личного участия. Не думал, что и вы придерживаетесь того же взгляда.

— А при чем тут возраст? Разве не мудро не участвовать в глупости, а посмотреть со стороны, как бы мы выглядели, ввязавшись в неё?

— Если вы будете придерживаться этого правила в более важных случаях, — судья посмотрел на нее с большей заинтересованностью, — вы преуспеете в жизни.

— В более важных случаях жизнь всегда предоставляет выбор.

— Каждый подданный должен служить королю, но душа каждого принадлежит ему самому [5]. Как он ею распоряжается — его личное дело.

— О да, милорд, полностью с вами согласна. Но иногда это похоже на птицу в клетке — она никогда не будет петь так же сладко, как та, которую бросили в колодец, ведь пение не приведет ее к свободе.

— Вы весьма находчивы, мэм.

— Вы так любезны. Конечно, с моей стороны это пре-предположение. Я так невежественна в подобных вопросах. Вы же знаете так много.

— Мы знаем лишь то, что нам дозволено знать, — сказал Листер. — Совесть — более точный судья, чем знания.

— Неужели она вас беспокоит?

— Что?

— Судейская мантия, — поспешила продолжить она, глядя на собеседника, — разве не трудно судить безупречно, если не знаешь, что есть безупречность? Простите, если я не понимаю.

— Мэм, куда бы мы ни взглянули, везде есть возможность для усовершенствования. Непогрешимость есть только в божественных творениях.


— Чем я вас обидел? — спросил Анвин в комнате отдыха.

— Ничем, дорогой мой, — ответила Кэролайн, теребя локон волос. — Да и чем бы вы могли?

— Этого я не знаю. Я из кожи вон лез, чтобы вам угодить, и навлек на себя неодобрение партии, приведя вас на выборы, но вы весь вечер игнорируете меня, предпочитая Ченхоллса или любого другого щеголя преклонных лет, проходящего мимо. Удивлен, как это вы до сих пор не танцевали с Бодруганом.

— Благодарю, дорогой, на медведя я предпочитаю охотиться на свежем воздухе, — в нежном голоске Кэролайн прозвучали ледяные нотки. — Но почему бы мне не танцевать со щеголями преклонных лет, если мне это доставляет удовольствие? Мы с вами пока еще не связаны оковами — вот и славно, потому как нынче вечером они были бы скучными, унылыми, мрачными и непереносимыми.

Анвин взял себя в руки и улыбнулся.
— Простите, Кэролайн. В этом виноваты выборы, умоляю меня простить. Как только положение прояснится, я буду лучшей компанией, обещаю. Был бы ей и сейчас, если бы вы дали мне шанс.

— Ах, это ваше вечное «вот закончатся выборы». Они ведь уже закончены.... О, Джон! Джон!

— Да? — раздраженно отозвался старший Тревонанс. Он не любил, когда эта девица называла его по имени, и терпел это только ради брата.

— Вы знакомы с доктором по фамилии Энис, живущем в Соле или где-то поблизости? Дуайт Энис, если не ошибаюсь.

— Да. Живет не на земле Полдарка, не то в поместье Тренеглоса. Совсем молодой. Я не так много о нем знаю. А что?

— Он сейчас в городе, и я уверена, появится на завтрашних слушаниях. У него есть деньги, как думаете?

— А что? Вы с ним встречались? — подозрительно спросил Анвин.

— Вышло так, что его позвали к Горацию. Я вам об этом рассказывала. Он был таким несговорчивым, когда узнал, что его вызвали к собаке.

— Какая дерзость. Был бы я там, прямо так ему бы и сказал.

— О, я ему тоже это сказала. Но дерзость — не такой уж великий грех, Анвин. Вы так не думаете? Она демонстрирует определенную стойкость духа.

Тем временем в бальном зале разговор чуть сместился от опасной темы. Уэнтворт Листер смотрел на темноволосую девушку, сощурившись.
— Скромность, как сказал один греческий философ, это цитадель красоты и добродетели, первая добродетель — простодушие, а вторая — чувство стыда. Этот принцип уже много лет помогает мне в оценке дам.

— А как насчет оценки мужчин? — спросила Демельза.

— И в этом тоже.
Танец закончился, и судья медленно оглядел зал. Здесь было тепло, и он пожалел о том, что надел третью пару чулок.
— Умоляю, не позволяйте мне более вас задерживать, — произнес он немного обиженно. — Уверен, что вы можете провести время и более приятным образом.

Демельза облизала губы.
— Иисусе, похоже, я злоупотребляю вашим временем.

Он вежливо отрицал это в ответ, и Демельза в свою очередь быстро огляделась. Хотя вокруг мелькало множество людей, никто сейчас, похоже, не собирался помешать их разговору тет-а-тет. Судья был не из тех, кто привлекает внимание.

— Хорошо бы в следующий раз сыграли что-нибудь потише, — сказала Демельза. — А то ничего не расслышишь. Слишком много флейты и свирелей.

— А вы сами играете? — спросил судья.

— Немного, — неожиданно обворожительно улыбнулась она. — И люблю петь, когда остаюсь в одиночестве.

— Соглашусь с вами в предпочтении виол и скрипок. Что же до пения, то сегодня ничего стоящего не услышать.

Её острый, как у хищницы, слух уловил особые нотки в его голосе. Какое-то мимолетное проявление чувств в его обычно чопорном характере.

— В Корнуолле на удивление много поют.

— И причем все вместе, — он улыбнулся. — Не сомневаюсь, что вы именно об этом говорите. Церковный хор по воскресеньям.

— Разумеется, может, это и не совсем то, что в Лондоне...

— В Лондоне тоже такое бывает. Нечто, не испорченное современными тенденциями. Легкомысленные и пустые песнопения. Подделка под итальянцев, жеманная и искусственная. Чтобы найти чистый источник, придется вернуться на две сотни лет в прошлое, а то и больше.

Внезапно Листер замолчал и взял понюшку табака. Чихнув в кружевной платок, он сцепил руки за спиной и уставился в зал, как будто решил больше не вступать в разговор.

— А что не так с церковной музыкой, милорд? Я не уловила вашу мысль, — отчаянно произнесла Демельза.

— Ха!

Братья Тревонансы вышли из обеденного зала. Пламенеющие волосы Кэролайн чуть возвышались над сэром Джоном, а Анвин целиком ее закрывал.

— Это первая церковь, в которой я услышала орган. В Труро есть один, но я его никогда не слышала. Великолепное звучание, но мне скорее нравится старинная манера, если она исполнена хорошо.

Судья чихнул и утер лицо.
— Вам повезло, что ваш слух не целиком разрушен современными тенденциями. Несомненно, вы никогда не слышали пения в манере органум [6]?

— Нет, милорд. А это разве не пение под орган?

— Орган тут вообще ни при чем...

...Сэр Хью Бодруган говорил о последствиях выборов с мистером Колдренником, ему хотелось что-нибудь выпить. Он до смерти устал от Бодмина и был бы рад завтра уехать домой к собакам и лошадям, Конни с её ругательствами, своей комнате в большом ветхом доме, где он мог развалиться в кресле и рыгать, когда вздумается.

Здесь всё на него давило. Единственной отрадой послужила встреча с Демельзой Полдарк, чье остроумие освежало и заставляло держаться начеку. Хью огляделся и увидел, что она все еще разговаривает с тем высоким и похожим на паука судьей. Она чертовски неуловима, вот в чем печаль.

Немного изворотливости и неуловимости только придавали удовольствия, он знал это и не хотел, чтобы рыбка досталась слишком легко, но до сих пор он только дважды поцеловал её, и только раз в губы, да пару раз полапал. Проклятая дразнящая длинноногая шалунья. Пора к ней вернуться.

Он что-то второпях сказал мистеру Колдреннику, прервав какие-то скучные рассуждения об аренде городской земли.

— Да, — согласился последний, — и я так думаю. Должен признаться, я редко видел нашего ученого судью столь разговорчивым. Юная миссис Полдарк смогла найти подход.

— О да, это она умеет, — мрачно подтвердил Бодруган. — Чертовски верно. Только не ко всем хочет его искать.

Приблизившись, они услышали голос судьи.
— Дорогая юная леди, до десятого или одиннадцатого столетия в церковной музыке не существовало никакой гармонии, даже самого примитивного рода. Начиналось с простых песнопений, а затем вступали более высокие и низкие голоса и пели на четвертый или пятый счет, а вовсе не в унисон. Без сомнения, это было за много лет до того, как мы обнаружили, что терции и октавы оказались гораздо более благозвучными и мелодичными, а также придают разнообразие. Есть один шотландский гимн... хм... Святому Магнусу.

— Хм, — буркнул сэр Хью Бодруган.

Достопочтенный судья Листер поднял голову и посмотрел на прервавшего разговор взглядом, которым обычно удостаивал преступников. Заметив это, Колдренник поспешил удалиться, но Бодругана ничем невозможно было смутить.

— Ха! Пришло время перекусить, моя дорогая. Здесь царит такая суета, что вынужден просить вас стать моей путеводной звездой, чтобы протолкнуться в нужном направлении. Без сомнения, ваша милость нас простит.

— Я вовсе не голодна, сэр Хью, — запротестовала Демельза. — Возможно, стоит немного подождать. Его милость говорил о церковной музыке, и это весьма поучительная беседа, так что мне хотелось бы продолжить.

— Это может подождать другого удобного случая, не правда ли, милорд? О церковной музыке, ну надо же! Вот это тема для вечера после выборов!

— Это тема хороша для любого вечера, — заявил Листер, — если у вас есть желание ее воспринимать. Но очевидно, что есть те, кто на это просто не способен, — он собирался прибавить что-то еще, разжав свои плотно сомкнутые губы, но тут две дамы направились к обеденному залу, а вслед за ними потянулись и другие. — Есть также музыка елизаветинских времен, мэм, — обратился он к Демельзе. — Бёрд и Таллис — вот имена, которые стоит запомнить. А в более легкой и несколько другой манере — Томас Морли.

— Я их запомню, — сказала Демельза, поблагодарив его самым любезным образом.

Бодруган искал возможность уйти, и с судьей уже заговорила другая дама. Но в следующее мгновение тот снова повернулся к Демельзе. В его глубоко посаженных глазах промелькнул слабый проблеск одобрения, когда он осмотрел ее с ног до головы.

— Не могу припомнить ваше имя, сударыня, к кому я имею удовольствие обращаться?

— Полдарк, — сказала она, сглотнув. — Миссис Росс Полдарк.

— Весьма обязан, — сказал судья, слегка склонив голову. Тогда это имя для него еще ничего не значило.

Глава девятая

С наступлением темноты пьянство и беспорядки на улицах достигали своего апогея, поэтому изначально Дуайт не намеревался снова выходить. Кэролайн всё равно будет на балу, куда его не пригласили, и в любом случае, у него не было подходящей одежды.

После ужина Дуайт некоторое время просидел в своей комнате, читая медицинскую литературу, но своенравная мисс Пенвенен и ее поступки продолжали вводить его в замешательство. Эта девушка стояла у него перед глазами, ее голос засел глубоко в ушах, она поселилась в его разуме. Дуайт вспоминал шелест ее шелкового платья, как нечто новое и неизведанное ранее, перед ним всплывал образ кончика ее языка, облизывающего губы, ему слышался ее голос, холодный и раздраженный, но незабываемый, как строчка из песни.

В конце концов он бросил книгу на кровать и пошел в таверну, пропустить пару стаканчиков, однако там оказалось шумно и слишком много народа, поэтому, за неимением ничего лучшего, Дуайт решил прогуляться на холм в крошечную больницу, находящуюся под патронажем доктора Холливелла.

Бодмин был одним из тех достаточно прогрессивных городов, которые обладали подобными больницами, в остальных же, если вы вдруг поранитесь, то умрете на улице или у себя в постели, поэтому Дуайту стало интересно сравнить эти крошечные провинциальные образцы с огромными учреждениями, процветающими в Лондоне.

Так Дуайт разминулся с Фрэнсисом, свернувшим на постоялый двор, после того как доктор ушел.

Фрэнсис спросил о Дуайте, но ему сообщили, что тот ушел, на что Фрэнсис объяснил, что доктор обещал приютить его на ночь. Хозяин изучал его с сомнением, пытаясь оценить его положение: речь джентльмена противоречила грязной и драной одежде, по виду гость был пьян, но не настолько, чтобы утратить хорошие манеры и решительный тон.

— Простите, сэр, но такому, как я, не положено пускать одного жентльмена в покои другого жентльмена без спроса. Это вроде как не по-честному.

— Вздор. Доктор Энис меня пригласил. К которому часу он обещал вернуться?

— Не могу знать, сэр. Они не сообщили.

— Обычное дело, — Фрэнсис опустил седельную сумку на пол, — попросить двух джентльменов разделить одну комнату, когда это необходимо. И ты это знаешь. И мы не незнакомцы, а друзья. Скажи, сколько заплатил доктор Энис, и я заплачу столько же.

— С радостью, когда придет доктор Энис.

— Я не готов ждать его всю ночь. — Фрэнсис достал пару золотых из бумажника, — я заплачу тебе сейчас, так что ты ничего не теряешь.

Глаза хозяина постоялого двора округлились от изумления.
— Но это маленькая комнатушка, ваша милость, и с одной кроватью.

— Меня не интересует размер кровати.

Хозяин постоялого двора снова уставился на него, а потом повернулся к слуге.
— Чарли, отведи этого жентльмена в шестой номер.

Фрэнсис заплатил и по скрипучей лестнице последовал за мальчишкой. Очутившись в комнате и избавившись от проводника, он закрыл дверь и повернул ключ. Узкая каморка с низким потолком и простым столом перед пустым камином, односпальная кровать около окна, наполовину закрытого ставнями, две мерцающие свечи отбрасывают тени на кровать.

Он прислонился к двери и постоял так какое-то время, осматривая комнату, взял одну из свечей и поставил на стол. Затем расстегнул сумку, достал чистую сорочку, умылся, надел сорочку и чистый шейный платок. Фрэнсис сел за стол, взял несколько листов бумаги из сумки и после некоторого раздумья начал писать.

Всё это было сделано неторопливо, но не с медлительностью пьяного. Фрэнсис уже миновал это состояние и протрезвел.

В течение пяти минут комната была окутана тишиной, нарушаемой только поскрипыванием пера. Иногда доносился шум с улицы, или, как эхо из далекого мира, сквозь стены проникал взрыв смеха из пивной.

Время от времени пламя одной свечи трепетало, пуская струйку дыма, уплывающую по комнате. Он сосредоточенно писал, как будто какие-то внешние и внутренние причины заставляли его поторапливаться: он будто бы писал не только наперекор времени, но и вопреки какому-то императивному механизму у себя внутри, который говорил ему, что задуманное нельзя больше откладывать.

Наконец, Фрэнсис подписался, встал, снова подошел к сумке и достал пистолет — одноствольный дуэльный пистолет с кремневым замком, заряжаемый тяжелой пулей и небольшим зарядом пороха. Фрэнсис взвел его и положил на стол рядом с собой.

Затем огляделся. Все готово. Тишина в комнате стала гнетущей, в ушах стоял гул, отражая страх перед последним делом: последнее принуждение ума и мышц, к которому вели все эти приготовления, подобные реке, спешащей погибнуть в море.

Он приставил пистолет к голове.


Добравшись до больницы, Дуайт обнаружил, что та состоит из нескольких палат и находится на первом этаже приземистого здания, расположенного рядом с судом присяжных. В подвале расположился читальный зал; внизу вы могли получить книгу, а на первом этаже — потерять ногу. Ему не посчастливилось встретить доктора Холливелла, который до сих пор не вернулся с охоты, однако дородная оплывшая женщина после непродолжительных препираний в дверях всё же показала ему пару палат.

Кровати были установлены как и в Лондоне — встроены в стены, с деревянными бортиками, как у больших ящиков, которые вытаскивают из письменного стола. В каждой палате имелся только один светильник, где горела скрюченная свеча.

Толпы и события недели собрали свой урожай заболеваний, и больница была забита под завязку. Внутри стояло обычное отвратительное и удушающее зловоние. Пациенты лежали по четверо в одной кровати, похоже, никто не предпринимал попыток как-то разделить их в соответствии с состоянием.

Прямо под светильником лежала женщина с ампутированной рукой, у другой рядом начались роды, третья же в их компании, на его профессиональный взгляд, явно находилась при смерти. Ее лицо горело, руки были покрыты синими пятнами, дыхание прерывистое.

— Нашли на улице в полудреме, — сказала дородная женщина, сцепив руки на животе. — На прошлой неделе родила мальчиков-двойняшек. Еще до утра скончается, помяните мое слово. А у другой роды начались всего час назад. Говорят, дитя-то у ней от собственного папаши, хотя она и отрицает. Их поместили вместе, чтобы... А там палата для мужчин.

Дуайт не стал там задерживаться. Он не был знаком с доктором Холливеллом и не знал, хорошо ли отнесутся к его визиту. Оказавшись на улице, Энис с благодарностью вдохнул ночной воздух.

Пока он находился внутри, прошел сильный дождь, с запада надвигался еще один, но и он не остудил пыл гуляк, и на улицах по-прежнему кутили десятки человек. Энис заметил, как пару наиболее респектабельных городских торговцев увозят домой в тачках.

Хозяин постоялого двора встретил его новостями о нежданном госте. Дуайт уже и забыл о том, что утром пригласил Фрэнсиса, после их встречи вечером он уже пожалел об этом.

Он поднялся по лестнице, ожидая, что обнаружит гостя разлегшимся в постели, и его раздражение только возросло, когда дверь оказалась запертой. Он нетерпеливо постучал, в надежде, что гость еще не настолько пьян, чтобы не услышать. Ответа не последовало. Что ж, печально, вероятно, его не удастся разбудить и до утра. Возможно, у хозяина нет второго ключа, да даже если и есть, то ключ может быть вставлен в замочную скважину с той стороны.

Дуайт снова изо всех сил заколотил в дверь. Узкий и темный коридор был затянут по углам паутиной, по стенам пошли трещины и пузыри, словно с другой стороны на них кто-то давил.

Человек, страдающий клаустрофобией, съежился бы и поспешил убраться подальше, пока стены не рухнули, поймав в ловушку. На мгновение в одной из самых широких трещин у двери показался жучок, словно его побеспокоил шум. Внезапно Дуайт услышал, как в комнате кто-то двигается, и в замке повернулся ключ.

Он с облегчением поднял щеколду и вошел, удивившись, что кровать пуста и не смята, а Фрэнсис медленно идет обратно к столу, где горят две свечи.

По-прежнему раздраженный, Дуайт неловко рассмеялся.

— Простите за шум. Я думал, вы спите.

Фрэнсис не ответил, а уселся за стол и уставился на два листка бумаги, лежащие перед ним. Гость выглядел не настолько пьяным, как при их предыдущей встрече.

С всё возрастающим любопытством Дуайт отметил чистую сорочку, аккуратно повязанный шейный платок и мертвенно-бледное лицо.

— Хозяин постоялого двора сообщил, что вы пришли, — сказал он. — Я подумал, у вас могли возникнуть трудности. Жизнь в городе бьет ключом.

— Да, — согласился Фрэнсис.

Осознав еще непонятую им какую-то глубокую напряженность, царившую в комнате, Дуайт медленно расстегнул сюртук и отбросил его, колеблясь, мгновение постоял в сорочке, чувствуя себя неуютно. Молчание Фрэнсиса заставило его продолжить разговор.

— Сожалею, что днем так внезапно вас покинул, но как я объяснил, мне пришлось вернуться к другу. Полагаю, вы уже поужинали?

— Что? Да.

— Если пишете письмо, то не буду вас отвлекать.

— Нет.

Наступила тишина. Дуайт посмотрел на него более внимательно.

— В чем дело?

— Вы фаталист, Энис? — Фрэнсис внезапно свел брови вместе в гримасе тревожного отчаяния. Она исказила его застывшее лицо, словно внезапно налетевшая гроза. — Вы верите в то, что мы сами себе хозяева или просто марионетки на ниточках, имеющие лишь иллюзию независимости? Я не уверен.

— Боюсь, я слишком устал для философских бесед. Если у вас есть личные проблемы, может быть, вы зададите вопрос в более понятной форме?

— Только эти, — Фрэнсис нетерпеливо смел в сторону бумаги и вытащил пистолет, спрятанный под ними. — Пять минут назад я пытался застрелиться. Но произошла осечка. С тех пор я спорю с самим собой, должен ли попробовать снова.

По взгляду Фрэнсиса Дуайт понял, что тот не шутит. Он смотрел на Фрэнсиса, пытаясь подобрать слова.

— Вы слегка шокированы, — сказал тот, приставил пистолет к лицу и взвел курок, положив палец на спусковой крючок. — Разумеется, было бы нетактично воспользоваться вашим гостеприимством и вашей комнатой в таких целях, но своей у меня нет, а делать это где-нибудь в темном переулке — совсем уж вульгарно. Прошу меня простить. В любом случае, я еще ничего не сделал, так что на несколько минут вам лучше превратиться в говорливого компаньона вместо молчаливого.

Дуайт уставился на него, сдержав порыв сказать или сделать что-нибудь банальное. Любое неверное движение может оказаться смертельным. Через долгую минуту он заставил себя расслабиться и подойти к тазу с кувшином у окна, так что оказался к Фрэнсису спиной. Энис начал мыть руки и обнаружил, что те слегка дрожат. Он чувствовал на себе пристальный взгляд Фрэнсиса.

— Я вас не понимаю, — произнес он, наконец. — Не понимаю, зачем вам убивать себя, а если вы так решили, то зачем для этого отправляться за двадцать пять миль, в незнакомый город.

Послышался шорох бумаг, которые складывал Фрэнсис.

— Покойный перед смертью вел себя нерационально. Так? Но кто ведет себя рационально, даже если желает жить дальше? Если бы наш мозг мог всегда думать разумно... Но он не может. У нас есть внутренности, любезный Энис, как вы и сами знаете, нервы и кровь, и то, что называют чувствами. У человека могут возникнуть совершенно необъяснимые предрассудки против того, чтобы проливать свою кровь на пороге собственного дома. Для порывов трудно найти общие правила.

— Если это был порыв, надеюсь, что он прошел.

— Вовсе нет. Но теперь здесь вы и можете сообщить мне свое мнение. Что происходит с решимостью, когда вы приставляете к голове дуло и нажимаете на спусковой крючок, а он щелкает, и ничего не происходит? Вы бы сочли издевкой, что непредусмотрительно не купили свежего пороха и не сообразили, что в проклятой корнуольской сырости порох недолго остается сухим? Или приняли бы последнее унижение, увильнув от еще одной попытки?

Дуайт начал вытирать руки.
— Это единственный разумный выход. Но вы так и не ответили на мой вопрос. Почему самоубийство? Если позволите, вы молоды, владеете собственностью, уважаемы, у вас есть жена и сын, вы счастливо избежали серьезных болезней, на вашем горизонте ни облачка...

— Хватит, — оборвал его Фрэнсис. — А то я зарыдаю от счастья.

Дуайт слегка повернулся и краем глаза заметил, что пистолет снова лежит на столе, а рука покоится на нем.
— Что ж, будь я на месте вашего кузена, то видел бы больше причин для подобного. Он потерял единственного ребенка, по всей видимости, завтра его приговорят, в прошлом году потерпело крах дело, в которое он вложил всю душу.

Фрэнсис встал, оттолкнул в сторону стол, издавший скрип, и двинулся через комнату.
— Будь вы прокляты, помолчите...

Дуайт отложил полотенце.
— Не сомневаюсь, что Росс до сих пор сохранил самоуважение. А вы, возможно, его потеряли...

Фрэнсис повернулся к нему. Вблизи на его лице стали заметны следы от высохших струек пота.
— Почему вы это сказали?

Пистолет был уже очень далеко. Дуайт приобрел гораздо большую уверенность в том, что сможет совладать с ситуацией.

— Думаю, что потеря самоуважения всегда предшествует мысли о самоубийстве.

— Вы так думаете, да?

— Да.

Фрэнсис попытался рассмеяться, но этот смех оказался беззвучным и печальным.
— Бывают времена, когда оно может быть единственным способом восстановить самоуважение. Можете вы это понять, или это вне пределов вашего разумения?

— Вообразить такую ситуацию — вполне в рамках моих представлений. Но я не способен представить, почему вы в ней оказались.

— Давайте поглядим на те изящные слова, что вы употребили — молод, владею собственностью, уважаем. Но молод по каким стандартам? И владею собственностью, так вы сказали? Вопрос в том, кто владеет собственностью в эти дни банкротств? Обычно какой-нибудь нувориш-заимодавец со сладким голосом и моральным кодексом морской каракатицы... А уважение? — Фрэнсис произнес последнее слова с яростью. — Уважение с чьей стороны? Мы снова вошли в старые двери и уважаем сами себя, а это тупик. Выпивка облегчает крушение иллюзий, но усугубляет парадокс. Для пули из пистолета не существует завтрашнего утра.

Дуайт пересек комнату и зажег от камина пару свечей. Тени немного рассеялись, и стали видны выцветшие обои и пыльные оленьи рога. Свет был словно пробуждающимся рассудком, продвигающимся к темным уголкам разума.
— Пуля из пистолета — это слишком драматично, — медленно произнес Дуайт.

— Неожиданные решения всегда такими бывают. Вам следовало бы это знать, с вашей-то профессией. Но вы не можете от них отмахнуться, даже если они противоречат вашим понятиям о пристойности.

— О, я и не пытаюсь. Но всё равно предпочитаю более приземленные вещи. Давайте выпьем и всё обсудим. К чему спешить? Вся ночь впереди.

— Боже мой... — Фрэнсис медленно вздохнул и отвернулся. — У меня в горле будто кошки скребут.

С улицы донесся дурацкий смех.

Дуайт подошел к буфету.
— У меня есть бренди. Можем его испробовать.

Он услышал, как Фрэнсис складывает бумаги и засовывает их в карман. Когда Энис обернулся, Фрэнсис снова взял в руку пистолет, но вытаскивал из него пулю. На полпути он замешкался, в его глазах снова мелькнул огонек.

— Выпейте, — быстро сказал Дуайт. — Дешевый джин вас отравит и вызовет нездоровые мысли.

— Они были таковыми и без джина.

— Что ж, можете рассказать мне о них, я не против.

— Благодарю, но приберегу свои печали для себя, — Фрэнсис взял стакан и посмотрел на него. — Вот где прячется дьявол. Не знаю, на чьей стороне он был сегодня.

Дуайт выпил молча. Эмоциональная буря выдохлась. Лишь по воле случая он сумел помешать Фрэнсису. Тот был так измотан, что хотел говорить о чем угодно, кроме причин сегодняшних событий. Но именно поэтому и следовало с ним разговаривать. Лишь позволив ему выговориться, можно было удостовериться в том, что кризис миновал.

Глава десятая

До эпохи реформации францисканцы имели в городе значительное влияние и владели большей частью собственности в его центре. И хотя монахи в серых рясах больше не ходили по улицам и не заботились о сирых и убогих, памятником их деятельности оставались здания, теперь используемые в светских нуждах, но внешний церковный облик невозможно было с чем-либо спутать. Именно так выглядела трапезная монахов, где проходили судебные слушания.

Большой зал длиной сто пятьдесят футов и шириной в шестьдесят с выходящим на восток окном из витражного стекла представлял собой внушительное помещение. Но и несомненно нес отпечаток своего возраста — более пятисот лет, были и другие помехи для того, чтобы использовать его в качестве зала суда.

За ночь погода переменилась от теплой к удушающей, и рассвет накрыл город густым туманом, который не рассеялся даже по мере того, как поднималось солнце, и когда судьи шли в париках и мантиях из своих апартаментов, туман струился вокруг них, словно дым.

Демельза провела ужасную ночь, ей постоянно снились кошмары, и она возвращалась в реальность, которая была не слаще. Демельза чувствовала, что прошлым вечером полностью провалилась, результатом всех ее усилий стал бессмысленный разговор без какого-либо исхода, она снова подвела Росса.

Лишь прошлым вечером она поняла, как много глупых надежд возлагала на свои действия, все эти недели ожидания лелеяла мысль о том, что принесет существенную пользу. Но прирожденный здравый смысл помешал ей надавить на судью, когда они все-таки встретились.

Она с горечью винила себя за то, что не положилась на милость судьи, рассказав ему свою историю. Но если бы ей снова представилась такая возможность, она поступила бы так же. Начало встрече положили неверные суждения, но благоразумие спасло ее от еще большей катастрофы.

Когда Демельза вернулась, Верити была расстроена почти в такой же степени. Заходил Фрэнсис, пьяный и в престранном состоянии духа, они расстались как малознакомые люди, что погрузило ее в состояние нарастающей тревоги.

Почти в равной мере волнуясь об обоих Полдарках, Верити тоже не сомкнула глаз, и когда пошла на слушания и заметила впереди Фрэнсиса, испытала внезапное облегчение, словно уже и не чаяла увидеть его живым и здоровым. Но другие тревоги остались, а увиденное во время рассмотрения первых дел их только усилило.

Им заняли места в первых рядах зала, который уже был набит битком, когда они сели. Охрана и тюремные надзиратели, присяжные и свидетели, адвокаты и нотариусы заполняли передние ряды, а сзади находились места для публики.

Несколько передних рядов оставили для знати, людей, приехавших в город на выборы и явившихся поглазеть на забаву. Верити заметила Анвина Тревонанса с рыжеволосой девушкой, сэра Хью Бодругана и нескольких дам и джентльменов определенного положения с веерами и табакерками. Джордж Уорлегган занимал собственный уголок, стиснув малаккскую трость. За этими рядами сидело простонародье.

Зал, хотя и просторный, вентилировался плохо, и стояла духота, можно было с уверенностью сказать, что скоро здесь станет жарко от такой толпы. У двери и в зале сновали люди, продающие горячие пирожки, каштаны и лимонад, но после десяти часов их выпроводили. Тогда судебный служащий постучал молотком, и все встали.

Вошел достопочтенный судья Листер, знаток церковной музыки, торжественно поклонился суду и сел рядом с шерифами и членами городского совета. Рядом с собой он положил большой пучок душистых трав и смоченный в уксусе платок поверх бумаг. Начался очередной тяжелый день.

Вскоре приступили к рассмотрению первого дела. Демельза совершенно не уловила его суть. Адвокат использовал такие цветистые выражения, что она разбирала лишь одно слово из трех, но поняла, что речь идет о залоге за заключенного. Прошение отклонили, и человек снова вернулся на скамью подсудимых.

Затем по залу прошел заинтересованный гул, когда ввели трех мужчин и двух женщин. Одним из мужчин оказался Росс Полдарк. Его темные волосы с медным отливом были тщательно расчесаны, а на щеке, как и всегда во время волнения, четко выделялся шрам. После недели, проведенной в тюрьме, он выглядел бледным. Демельза вспомнила судьбу Джима Картера.

Присяжные принесли присягу, но Демельза ничего не расслышала. Она думала о Россе, о том дне много лет назад, когда впервые его увидела на ярмарке в Редрате.

Ей казалось, что прошла целая вечность, но хотя она и стала старше и изменилась так, что и не узнать и не вообразить, Росс стал выглядеть на удивление моложе, хотя внутри остался тем же. Он был человеком настроения, но оставался чем-то неизменным, бесконечно надежным, смыслом ее жизни. Никто другой не мог занять это место. Без него она была бы жива лишь наполовину.

Судья Листер выглядел этим утром бесчеловечным, способным на любую гнусность, его глаза оставались пусты. Присяжные принесли присягу, возражений не последовало. Теперь, к удивлению Демельзы, всех заключенных снова вывели, и Росса тоже.

Началось слушание дела «Корона против Ф.Р. Бойнтона по обвинению в краже».

Демельза не слушала. Слова проносились мимо, как тошнотворное марево, и это ощущение она запомнила гораздо более ярким. Лишь через некоторое время Демельза услышала, как присяжные признали обвиняемого виновным в краже у леди пары вязаных чулок стоимостью в два шиллинга и шесть пенсов, и пятисот булавок стоимостью шесть пенсов из лавки галантерейщика. Она услышала, как судья Листер принял во внимание, что это первое обвинение, и приговорил его к проставлению клейма на руке. Едва увели этого обвиняемого, как появились две женщины, и началось следующее дело. У нее засосало под ложечной — Демельза в ужасе поняла, что дальше на очереди Росс.

Женщины оказались бродяжками. Их схватили за попрошайничество. Похоже, их никто не защищал. Дело было простым, и присяжные быстро признали их виновными. Но к этому преступлению достопочтенный судья Листер отнесся строже и произнес длинную нотацию, в которой обличал мерзость подобного образа жизни. Глядя на него, Демельза поняла, что снисхождения ожидать не стоит. Его дикция была безупречной, фразы элегантны, словно написаны заранее. Но содержала речь лишь порицание. Резко, не повысив голос и не поменяв выражения лица, судья приговорил обеих женщин к порке, и дело было закрыто.

В помещении возникла суматоха, некоторые мужчины пытались протолкнуться к выходу, чтобы поглазеть, как отстегают этих женщин на площади перед церковью, а другие спешили занять свободные места. И как раз посреди этой суеты ввели Росса. На этот раз, подойдя к скамье подсудимых, он на мгновение оглянулся по сторонам и встретился взглядом с Демельзой. На его лице мелькнула мимолетная ободряющая улыбка.

— Спокойно, — сказала Верити. — Спокойно, дорогая. Мы должны сохранять спокойствие.
Она крепко обняла Демельзу.

Всем было ясно, что это самое важное дело дня. Вошли еще несколько адвокатов, и теперь на скамье, где они сидели, не осталось свободных мест. Демельза попыталась разглядеть перемены в выражении лица судьи, какой-нибудь проблеск интереса, но ничего не увидела. Словно и не встречал миссис Полдарк накануне вечером. Мистер Джеффри Клаймер сидел чуть ниже скамьи подсудимых, откуда мог поддерживать связь со своим подопечным. Генри Булл, представляющий интересы короны, оставил предыдущие дела для своего младшего клерка, но это решил вести сам. Он был смуглым человеком, привлекательным, хотя и немного грубоватым, с оливковой кожей и янтарными глазами, словно не обошлось без негритянской крови. Это сильно мешало ему в жизни — приходилось пробиваться сквозь шепоток коллег и соперников, и эта борьба оставила свой отпечаток.

Судебный чиновник начал слушания такими словами:

— Росс Веннор Полдарк, поднимите руку. Господа присяжные, взгляните на обвиняемого. Это человек по имени Росс Веннор Полдарк из Нампары, что в графстве Корнуолл, эсквайр, который седьмого января года 1790 от Рождества Христова, не боясь гнева Господня перед глазами его, соблазненный дьяволом, подбил мирных граждан к мятежу, после чего восстал против законов государства. А далее указанный Росс Веннор Полдарк злонамеренно, по доброй воле и в здравом уме, применяя силу и оружие, разграбил, обокрал, разрушил и растащил товары, принадлежащие двум терпящим бедствие кораблям. Более того...

Он всё продолжал, и Демельзе показалось, что речь длилась несколько часов, клерк говорил одно и то же снова и снова на разные лады. Она почувствовала слабость, но постаралась это скрыть. Внезапно голос умолк. 
Тогда Росс произнес:
— Невиновен!
А клерк сказал:
— Подсудимый, теперь вы предстанете перед судом.
— Именем Господа и моей страны, — отозвался Росс:
Потом темнокожий чужак встал и начал повторять всё сначала.

Но теперь слова звучали немного по-другому. Клерк бубнил официальные фразы, бросал их, как шелуху, словно в них не было никакого смысла. Мистер Генри Булл, королевский адвокат, вдохнул в них жизнь и жажду мести. Он рассказывал присяжным простую историю, никакого официоза, а простую историю, которую мог понять любой.

Выглядело всё так, будто во время большого шторма в прошлом январе, который все, без сомнения, помнят, корабль — корабль корнуольского владельца, заметьте, попал в бедственное положение, и его прибило к берегу у пляжа Хендрона, как раз неподалеку от дома подсудимого, человека вполне благополучного, владельца шахты и земель еще с незапамятных времен. Присяжным следует ожидать, что такой человек при взгляде на судно первым делом подумает, как спасти тех, кто находится на борту. А вместо этого, как покажут свидетельства, он позаботился только о том, как пробудить в многочисленных соседях дух беззакония, чтобы те как можно быстрее разграбили потерпевший крушение корабль. И его разграбили, всего за несколько часов, не задумавшись о спасении команды и не сделав никаких попыток помочь ей на берегу, и свидетели это покажут. Человек, сидящий на скамье подсудимых, лично доплыл до корабля, первым из всех, и сам руководил разграблением судна. В это время там еще оставался один пассажир. Никто не может сказать, можно было бы его спасти, оказав немедленную помощь. Известно лишь, что такой помощи оказано не было, и человек расстался с жизнью.

Далее обвинитель предположил, что подсудимый расставил наблюдателей вдоль утесов, чтобы сообщили о новой добыче. Когда через несколько часов на берег выбросило еще один корабль, «Гордость Мадраса», все вероотступники и бандиты ближайших пяти приходов ожидали его появления. И весьма сомнительно, что, даже если бы команда приложила все усилия и сняла корабль с мели, его бы не затянула на берег толпа. И всё это — по наущению подсудимого, который в ответе за вероломное поведение своих последователей.

Некоторых членов команды жестоко избили, а когда они добрались до берега, сняли с них всю одежду. Их оставили без сознания и нагишом на морозе, так что наверняка можно утверждать, что многие погибшие были бы ныне живы, если бы с ними обошлись по-христиански, как положено обращаться со всяким потерпевшим бедствие моряком. Корабль растащили по кусочкам всего лишь за время прилива. Капитана корабля, А.В. Кларка, вызовут для дачи показаний в суде, и он расскажет о том, что так варварски с ним не обходились даже дикари Патагонии двумя годами ранее.

Но и это еще не всё. Без сомнения, самое худшее (и тут Генри Булл покачал своим длинным смуглым пальцем) — что когда на место преступления подоспели таможенники его величества при поддержке небольшого отряда пеших драгун, перед ними предстал подсудимый и предупредил, чтобы не вмешивались под угрозой смерти, угрожая самым прямым и оскорбительным образом. Когда они его не послушали и спустились на берег, подсудимый и остальные напали на них и после серьезной драки один из таможенников, Джон Коппард, получил тяжкие ранения. Также погибли и двое мятежников, а многие были ранены. По достоверным свидетельствам, число принимавших участие в разграблении составляло две тысячи.

Голос продолжал говорить, иногда проникая в уши Демельзы, а иногда становясь еле слышным и далеким ворчанием. В этой речи огульно смешалась клевета, правда, ложь и полуправда, и Демельзе хотелось закричать. В зале стало очень жарко, окна запотели до самого верха, а по стенам струилась влага. Демельза решила, что лучше бы она вообще сюда не приходила — всё лучше, чем слушать такое. Она попыталась заткнуть уши, но без толку. Если ей выпало на долю услышать самое худшее, то придется слушать.

Наконец, речь Булла подошла к концу. Указывать присяжным на прошлые беззакония обвиняемого — не в его компетенции, сказал Булл, хотя они и очерчивают характер. Но...

Тут мистер Джеффри Клаймер, рисующий карандашом круги и квадраты, вскочил на ноги и энергично запротестовал, судья поддержал протест, и мистеру Буллу пришлось отступить. Он сделал это охотно, поскольку уже заронил в умах присяжных, что хотел. О прежних действиях подсудимого говорить не дозволено, продолжил он, но — и Булл подчеркнул это «но» — вполне законно и уместно сделать выводы из тех заявлений, что подсудимый высказал на допросе, заявлений, в которых пытался оправдать свои действия, заявлений, которые обличают его как явного якобинца и почитателя кровавой тирании по ту сторону пролива. Такие люди, заявил Булл, вдвойне опасны в нынешние времена.

Каждый член жюри присяжных владеет собственностью. Если он хочет сохранить ее нетронутой, людей вроде подсудимого нужно показательно наказывать. Пламя подстрекательства к мятежу нужно гасить в зародыше. Бывший военный и джентльмен несет особую ответственность. Для него стоять на стороне подонков и отбросов общества, поощрять их к жестокости и давать указания на действия, на которые у них самих не хватило бы сообразительности, значит бросать обществу вызов. Такой человек заслуживает, чтобы его изгнали. Даже повешения недостаточно. Правосудие должно свершиться, он требует всего лишь правосудия.

Когда обвинитель сел, публика зашушукалась, и через минуту встал помощник обвинителя и произнес собственную речь, такова была традиция в серьезных делах — стороне обвинения разрешалось выступить дважды, а стороне защиты — ни разу. Наконец, вызвали первого свидетеля. Им оказался Николас Вайгас.

Он вошел в зал суда, прищурившись и неохотно, словно херувим, удивленный таким нечестивым зрелищем. На фоне потрепанных париков гладкая кожа его головы составляла вопиющий контраст с щербатым лицом. Своим тонким лукавым голосом, становящимся всё уверенней по мере рассказа, он поведал о том, что в указанное утро вскоре после наступления зари был разбужен подсудимым, который громко колотил в дверь соседнего коттеджа, крича: «Заки! Заки! Добычи хватит на всех! На берегу кораблекрушение, мы разберем корабль до последней дощечки!». Позже свидетель заметил подсудимого на берегу, тот руководил толпой и направлял ее, а также первым поплыл на корабль и забрался на борт.

Он также руководил разграблением второго судна и действовал в таком духе весь день. Свидетель видел, как обвиняемый подошел к прибывшим таможенникам и разговаривал с ними на повышенных тонах, хотя Вайгас и не стоял достаточно близко, чтобы расслышать. Потом он ушел и во время драки не присутствовал. Этим свидетель завершил свои показания. 
Все посмотрели на Росса.

Тот откашлялся. Для него это было только начало. До сих пор он не имел возможности обелить себя в глазах зрителей и лишь критически и невозмутимо отмечал цвет ногтей мистера Генри Булла, уделив этому больше внимания, чем обличительной речи, оценивал возраст и профессии присяжных, не придавая много значения тому факту, что они его судят. Теперь же он должен был заставить себя бороться, должен воспринимать всё это более близко к сердцу, если хочет выжить. Росс так и не разрешил противоречия между советом Клаймера и его собственными намерениями. Но при виде Демельзы понял, что должен бороться.

— Тем утром был сильный ветер, Ник?

Вайгас лукаво сощурился на Росса, его уверенность снова начала улетучиваться.
— Ага, думаю, что так.

— А коттедж Мартина не рядом с твоим, а через один, это так?

— Ага, точно. Между нами коттедж Дэниэлов.

— У тебя, наверное, хороший слух, раз ты так уверен в том, что я сказал, находясь так далеко.

— Ну, не так уж далеко. Я довольно хорошо расслышал ваши слова.

— Ты был обижен, что я не разбудил тебя?

В задних рядах публики раздались смешки.

— Мне без разницы, — угрюмо заявил Вайгас. — Я-то всё равно в этом участия не принимал.

— Но ты провел целый день на берегу?

— Ну, в общем, туда-сюда пробежался. Сходил вниз, глянуть, что там и как.

— А разве ты не принимал никакого участия в разграблении предметов, смытых на берег?

— Нет. Я не такой.

— Никогда?

— Никогда.

— То есть ты живешь на берегу и ни разу не подбирал предметов, которые прибивает к берегу после крушений?

— Ну... иногда. Но не в тот раз. Только не когда и вправду настоящее крушение с утопленниками и всё такое.

— Ты помогал тем, кто тонул?

— Неа.

— Почему же?

— Не видал никого.

— Но ты видел, как я плыл к первому кораблю?

— Ага.

— У меня был с собой канат?

— Может и был. Не помню.

— И что это означает?

— Без понятия. Ничего это для меня не означает.

Росс взглянул на мистера Клаймера, который тут же помотал головой в парике. Нику Вайгасу позволили уйти. Привели еще трех свидетелей, чтобы подтвердить определенные детали истории и слова Ника Вайгаса.

— Вызывается Джуд Пэйнтер, — провозгласил судебный клерк.

Демельза смотрела, как их бывший слуга медленно и бочком пробирается к свидетельскому месту, словно надеется, что его никто не заметит. Она не могла поверить, что Джуд затесался в эту компанию и собирается давать показания против Росса перед лицом закона. Верити предупреждающе положила ладонь на ее руку, поскольку Демельза готова была вскочить. Джуд промямлил присягу и огляделся, чтобы куда-нибудь сплюнуть, но потом призадумался и взглянул на ожидающего мистера Генри Булла.

— Ваше имя Джуд Пэйнтер, и вы живете вместе с женой в деревне Грамблер?

— Ага.

— Расскажите, что произошло утром седьмого января.

— Ну... — Джуд откашлялся. — Я спал со своей старушкой, ну с Пруди, в общем.

— То есть с вашей женой?

— В общем, да, сэр, можно и так сказать, — сконфуженно улыбнулся Джуд, — мы с Пруди спали, когда явился капитан Росс, а он нечасто это делал, а потом я вскочил и отворил дверь, а он как ворвется и говорит, мол, корабль на мель сел на пляже Хендрона. Так что давай, мол, пошевеливайся, так он сказал. Мы всегда были хорошими друзьями с капитаном Россом. Много лет, покуда из мухи не сделали слона и...

— Да-да. Ближе к делу. И что потом?
Джуд обвел налитыми кровью глазами зал, тщательно избегая взглядов публики.
— Так что же было потом?

— Потом он говорит: «Беги и разбуди всех, кого сможешь, на корабле-то наверняка женщины и дети, — так он сказал, — их нужно спасти из морской пучины...»

Несколько секунд слуги закона раздраженно совещались друг с другом.

— Давайте же, припомните как следует, — сказал Генри Булл. — Подумайте еще разок.

Джуд уставился на готическую крышу в поисках вдохновения и облизал губы.

— Ну и?

— Ну, так он и сказал, сэр. Как пить дать.

— А я прошу вас подумать еще разок. Ваши слова не соответствуют тому, что записано в вашем заявлении.

— Чего?

— Вы не говорили такого, когда давали показания королевскому поверенному и его служащим.

— Да?

— Повторите то, что вы говорили с самого начала.

— Дык это самое я и сказал, ни прибавить, ни убавить.

— Вздор. Разрешите, ваша честь? Вы сказали... позвольте зачитать. «Когда капитан Полдарк пришел ко мне в хижину, то велел спешить вниз и разбудить друзей, потому что там кораблекрушение, и чем скорее мы разграбим корабль, тем лучше, пока не появились люди закона». Вот что вы сказали.

Джуд на секунду наморщился, а потом изобразил вид оскорбленной невинности.
— Нет-нет, сэр, отродясь не слыхал, чтоб я произносил такие слова. Ваша милость, даже и не думал ни о чем подобном. Это несправедливо, нечестно, неправильно.

— Напомню вам, Пэйнтер, это заявление вы сделали в присутствии свидетелей и подписались под ним, а перед этим вам его зачитали.

— Я плоховато слышу, — заявил Джуд, простодушно глядя на обвинителя, — так что, видать, они недопоняли, чего я сказал, а я недопонял, чего они пробубнили. Кажись так, да уж наверняка.

Мистер Булл сердито откинул свою мантию и склонился над записями. Он начал опрашивать Джуда по событиям того дня, но вскоре снова начались разногласия и возник еще один сердитый спор.

— Свидетель, а вы знаете, что за наказание полагается за лжесвидетельство? — ледяным тоном поинтересовался судья Листер в ходе этой перепалки.

— Лжесвидетельство? — переспросил Джуд. — Отродясь не делал ничего подобного, ваша милость. Даже не могу написать свое имечко, что уж говорить об остальном. И отродясь не был рядом с теми кораблями, только разок и то, только чтоб протянуть руку помощи тем, кто борется с волнами. Все пытались помочь и...

Судья впился в Пэйнтера долгим пристальным взглядом.
— Не думаю, что этот свидетель поможет вашему делу, мистер Булл.

Мистер Клаймер устало поднялся.
— Могу ли я привлечь внимание вашей милости к тому, что в первый раз, на предварительном допросе, Пэйнтер не предоставлял таких свидетельств, какие дал позже. Он, кажется, отрицает, что знаком с событиями, которые мы рассматриваем.

Последовал сердитый спор, зашелестели бумаги. Но Генри Булл не сдавался.
— Есть еще некоторые важные показания, сделанные позднее, ваша милость. Могу ли я озвучить это свидетелю?

— Хорошо.

— Так, Пэйнтер, — сказал Булл, сверля его взглядом, — припомните события в ночь на седьмое января. Вы присутствовали, когда таможенники и солдаты появились на берегу. В своем заявлении вы утверждали, что обвиняемый, капитан Полдарк, возглавлял нападение на таможенников, и вы видели, как он ударил Джона Коппарда, который упал с тяжелым ранением. Это верно, не так ли? Помните о предупреждении его милости: вы находитесь под присягой. Вас самого могут отправить за решетку!

Джуд облизнул передние зубы и заколебался.
— Нее, — внезапно произнес он чуть слышно, — ничегошеньки об этом не знаю.

— Что? Что такое? — переспросил судья.

— Впервые это слышу, ваша милость. Никогда не произносил ничего подобного. Это неправда. Это выдумки.

Генри Булл глубоко вздохнул и резко повернулся к судье.
— Милорд, прошу разрешить вызвать мистера Танкарда и мистера Бленкоу.

Судья Листер помахал перед лицом душистой веточкой.

— Я напомню вам, мистер Булл, дело Нэирна и Огилви, вы не можете о нем не знать, когда суд без перерыва заседал сорок три часа. Я не намерен такое повторять и здесь, а у вас еще осталась куча свидетелей.

Булл раздраженно запахнул мантию. 
— Милорд, это дело имеет весьма серьезное значение. Этот человек только что выдвинул очень серьезное обвинение против двух младших должностных лиц короны. Мне это кажется важным.

— Мне кажется, мистер Булл, — устало произнес Листер, — что ситуация ясна даже слабоумному. Совершенно понятно, что этот свидетель совершил клятвопреступление в каком-то периоде судебного разбирательства. На ранней ли стадии или сейчас, в вашем деле это не имеет большого значения, так как свидетельства клятвопреступника вряд ли имеют вес. Пожелает ли корона выдвинуть в отношении него обвинения по этому поводу — решат соответствующие должностные лица. Я, разумеется, не стану возражать. Но также совершенно ясно, что этот человек обладает настолько низким интеллектом и ограниченной дееспособностью, что в любом случае будет трудно провести границу между умышленной и врожденной глупостью. Если вы прислушаетесь к моему совету, то удалите его со свидетельской скамьи и продолжите разбирательство.

— Разумеется, как угодно вашей милости, — угрюмо сказал Булл, и Джуда бесцеремонно выпроводили из зала суда.

Глава одиннадцатая

Пока давал показания следующий свидетель, Верити наблюдала за присяжными со своего места. Все они выглядели прилично одетыми, трезвыми на вид мужчинами, большинство среднего возраста, выходцы из мелкого дворянства и торговцы. В общем и целом, в Корнуолле мало кто обвинял Росса в том, что он сделал, или в чем его обвиняли. Кораблекрушения рассматривались как законная добыча, а таможенников презирали и ненавидели. Но Генри Булл слукавил в своем последнем выступлении, и в рядах собственников сейчас царил страх приближающегося шахтерского бунта.

Якобинские клубы, открывшиеся в Англии в поддержку французских революционеров, страшные события в Редрате прошлой осенью, повторяющиеся хлебные бунты, возрастающее недовольство, все эти события усиливали предчувствие надвигающейся беды. Люди копили по двадцать фунтов в год, строили сараи или покупали новые телеги на ферму с чувством неуверенности в будущем. Все это вызывало тревогу, и если мятеж, о котором говоря на суде, сойдет с рук без тяжкого наказания для главаря...

Капитан Кларк занял место свидетеля и описал происходившее на берегу той ночью, прямо как Данте описывал свой ад: пылают огромные костры, сотни пьяных мужчин и женщин скачут и дерутся, мулы нагружены добычей с корабля, так что аж шатаются, на бедных жертв кораблекрушения нападают, а он вместе с двумя другими мужчинами, обнажив саблю и нож, охраняет пассажиров, чтобы уберечь их не разорвали на куски.

Когда он закончил, в суде наступила непривычная тишина. Моряк очень ярко живописал сцену, и казалось, что присутствующие так и представили её себе, некоторые, похоже, поразились, что сельские жители способны зайти так далеко.

— Капитан Кларк, — в конце концов нарушил молчание Росс, — вы можете вспомнить, как я подошел к вам на берегу и предложил приютить вас и ваш экипаж на ночь в моем доме?

— Конечно, помню, сэр, — ответил Кларк, — это был первый акт милосердия, оказанный нам в ту ужасную ночь.

— Вы воспользовались им?

— Да, разумеется. Нас было девятнадцать, и все мы провели ночь в вашем доме.

— С вами хорошо обращались?

— Превосходно.

— А когда вы были на берегу, вы видели или слышали, чтобы я подстрекал кого-нибудь разгромить ваш корабль?

— Нет, сэр. Могу сказать, что везде было темно, кроме как вокруг костров, но я не видел вас, пока вы не подошли и не предложили нам кров.

— Благодарю вас, — Росс перегнулся и шепотом посоветовался с мистером Клаймером. — Капитан Кларк, вы видели, как я встречался с сержантом драгун?

— Да.

— Мы повздорили?

— Насколько я помню, вы предупредили его не спускаться на берег, и он услышал ваше предупреждение.

— Как вы думаете, я предупредил по-дружески, чтобы предотвратить кровопролитие, или...?

— Может, и так. Да. Думаю, так и было.

— Так мы не дрались?

— Нет, при мне — точно нет.

— Я сопроводил вас до дома?

— Да.

— Благодарю вас.

— Капитан, минутку, — заявил Генри Булл, подскочив, когда моряк уже собирался уходить, — как долго обвиняемый находился с вами, когда вы вошли в дом?

— Хм, около десяти минут.

— А когда вы его увидели в следующий раз?

— Часом позже.

— Когда вы видели драгун, были ли с ними таможенники?

— Нет, я не заметил.

— Значит, насколько вам известно, ничто не мешало обвиняемому сразу после вашего обустройства уйти из дома и вступить в стычку с солдатами?

— Нет, сэр.

— Благодарю вас, вызовите капитана Эфраима Тревейла.

Невысокий худой человек занял место свидетеля и заявил, что видел драку с таможенниками и солдатами, подтвердил, что именно Росс возглавлял нападавших, и опознал его как человека, сразившего Джона Коппарда. Насколько Росс знал, он никогда не видел этого человека раньше, но не мог повлиять на его показания. Мистер Джеффри Клаймер передал ему записку с просьбой не давить на враждебно настроенных свидетелей. Затем вызвали Илая Клеммоу, который рассказал ту же самую историю. Росс видел его больше трех лет назад. Он почувствовал, как внутри нарастает гнев.

— Где вы живете, Клеммоу? — спросил Росс, когда настала его очередь задавать вопросы.

Губы мужчины разжались, явив выступающие зубы. Они походили на скрываемые до поры клыки ядовитой гадюки. 
— В Труро.

— Как же вы оказались на пляже Хендрона во время кораблекрушения?

— Я там и не был. Я услышал о первом крушении и пошел посмотреть на забаву.

— Когда-то вы жили на моей земле, не так ли?

— Так.

— Но я выгнал вас, как вы помните, потому что вы являлись источником непрекращающегося беспокойства для своих соседей.

— Вы о том, что выгнали моего брата из его же дома ни за что, ни про что!

— Вы ненавидите меня за это, правда?

Илай осекся.
— Нет-нет. Вовсе нет.

Мистер Клаймер передал Россу записку: «Можете вытрясти из него детали?».

— Скажите, Клеммоу, какой из кораблей потерпел крушение ближе к моему дому? — медленно спросил Росс.

Свидетель нервно облизнул губы, но ничего не ответил.

— Вы слышали вопрос?

— Было темно, когда я туда пришел.

— Какой из кораблей был больше?

— «Гордость Мадраса», — ответил он после долгой паузы.

— Сколько у него было мачт?

— Две или три.

— Откуда вы знаете?

— Мне сказали.

— И больший корабль находился ближе к моему дому или дальше?

Последовала еще одна пауза.

— Полагаю, вы видели костры у Дамсель-Пойнт?

— Да.

— Никаких костров у Дамсель-Пойнт или поблизости не было. Вы ведь не были той ночью на пляже Хендрона, так? Вы не покидали Труро.

— Нет, был. Вы пытаетесь сбить меня с толку!
Лицо Илая Клеммоу побелело от напряжения.

Он собирался продолжить объяснения, но мистер Генри Булл снова встал и прервал его.
— Вы когда-нибудь бывали в море, мистер Клеммоу?

— Ну... это... нет, как говорится, если именно в море, то нет. Но...

— Значит, если вы увидели в темноте на берегу два кораблекрушения на некотором расстоянии друг от друга, то вам было бы сложно сказать, какой корабль больше, раз вы не эксперт в этих вопросах?

— Это точно!

— Без сомнений, гораздо труднее, чем если бы вы активно помогали грабить корабли и нападали на команду?
Илай благодарно кивнул.

— Вы заметили, где именно были костры?

— Нет. Там и сям.

— Как далеко вы находились от места драки между обвиняемым и таможенниками?

— Это голословное утверждение, — заявил Джеффри Клаймер, встав и снова сев одним движением.

— Что именно является голословным утверждением?

— О, прям так же близко, как сейчас к вам.

— И то, что вы рассказали под присягой — это правдивое свидетельство о том, что там произошло?

— Это такая же правда, как то, что я стою на этом месте.

Слабость накатывалась на Демельзу волнами, охватывала ее и исчезала, оставляя после себя дрожь и тошноту. Вызвали таможенника Коппарда, он подтвердил историю обвинителя, но надо отдать ему должное, достаточно туманно рассказал о том, нападал ли на него подсудимый, да и был ли он там вообще. Дал показания сержант драгун. День уже близился к вечеру, и до сих пор не было ни перерыва, ни возможности перекусить. Через полуприкрытые двери с улицы зашли разносчики, и по-быстрому из-под полы приторговывали в задних рядах. Жара и вонь удушали.

Последним свидетелем обвинения оказался Хик, судья, принимавший все письменные показания, включая и заявление Росса. В Труро возникли некоторые затруднения, когда стало известно, что закон ждет от городского совета участия в деле. Некоторые члены городского совета были настроены в пользу обвиняемого и считали, что с их стороны будет несправедливо выступать против него. Другие, такие как преподобный доктор Холс, наоборот, были слишком предвзяты. В конце концов, в качестве представителя выбрали пустое место — Эфраима Хика. Главным образом Хика интересовали бутылки с бренди, но он собрал показания со всей возможной беспристрастностью.

Теперь Хик огласил их, и эти показания оказались чрезвычайно опасными.

Из ответов, которые обвиняемый дал на допросе, следовало, что он полностью признавался в том, что разбудил соседей, когда произошло первое крушение. На вопрос «С какой целью?» он ответил: «В округе было много голодающих семей». 
Вопрос: Вы отвели этих людей к месту крушения? 
Ответ: В этом не было необходимости. Они знали местность не хуже меня.
Вопрос: Вы поощряли их напасть на команду «Королевы Шарлотты»?
Ответ: На команду «Королевы Шарлотты» не нападали.
Допрос продолжился следующим образом:
— Вы были первым, кто ступил на ее борт, и если так, то с какой целью вы это сделали?

— Я хотел посмотреть, какой груз на борту.
— Кто-нибудь из команды был в это время на борту?
— Нет, только один пассажир, мертвый.
— Он был мертв, когда вы оказались на корабле?
— Разумеется. Вы что, обвиняете меня в убийстве?
— Вы помогли вашим друзьям забраться на борт, кинув им веревку?
— Да.
— Вы сделали какие-либо попытки доставить тело погибшего на берег?
— Нет.
— Вы помогали разграбить судно и снести на берег груз?
— Нет.
— Вы присутствовали при этом?
— Да.
— Вы делали какие-либо попытки этому воспрепятствовать?
— Никаких. Я не судья.
— Но вы были единственным присутствующим джентльменом, единственным достаточно авторитетным человеком, который мог остановить мародерство на ранней стадии?.
— Вы переоцениваете мое влияние.

— Вы были среди первых, кто заметил второе крушение?
— Полагаю, что да.
— Вы поощряли своих друзей напасть на команду «Гордости Мадраса»?
— Разумеется, нет.
— Вы стояли рядом и не возражали, когда на нее напали?
— На них никто не нападал, насколько мне известно. По крайней мере, никто из знакомых мне. К тому времени на берегу было множество шахтеров из отдаленных деревень.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Это тот ответ, который я могу дать. Я не способен находиться повсюду одновременно.
— Но вы поднимались на борт «Гордости Мадраса»?
— Да.
— Задолго до того, как предложить помощь морякам?
— За некоторое время до этого.
— Вы одобряли этот мятеж с самого начала?
— Я не считаю это мятежом.
— Так вы одобряли или нет?
— А вы одобряете то, что многие семьи остались без достаточного пропитания, чтобы выжить?

Под конец обвиняемый отрицал, что ему было известно о нападении на солдат и таможенников.

На этом выступления со стороны обвинения завершились.

Со стороны защиты выступили пять свидетелей. Первым были Джон и Джейн Гимлетты, их призвали засвидетельствовать, что обвиняемый не покидал дом после того, как вошел туда вместе с командой потерпевшего крушение корабля. Первый час, пока они разносили потерпевшим бедствие горячие напитки, Полдарк провел у постели спящей жены, которая была серьезно больна. Генри Булл попытался их запугать, но ничего не вышло. Если обвиняемый и покидал дом, то только совсем поздно, гораздо позже нападения. Затем вышел Заки Мартин и Седовласый Скобл, они засвидетельствовали аналогичное поведение Росса в более раннее время. Последним свидетелем выступил Дуайт Энис.

Он не знал, как до сего времени развивалось дело. Солнце вышло из-за туч, проникая через высокие окна. Среди зрителей он заметил огненно-рыжую голову. Значит, она все-таки здесь, как и намеревалась.

Энис чувствовал себя странно — стоять перед Россом и говорить о нем. Через пару секунд он повернулся в сторону судьи.

— Ваша честь, я доктор и лечил жену и ребенка капитана Полдарка, когда они болели тяжелой гнойной ангиной (morbus strangulatorius). В этот период я очень часто находился в доме и знаю, что капитан Полдарк не спал почти неделю. Его единственный ребенок умер, девочку похоронили накануне кораблекрушения. Жена еще была в тяжелом состоянии. Накануне вечером я осматривал его и пришел к выводу, что он находится на грани нервного срыва. Который и имел место, как я полагаю, и все странности его поведения в последующие два дня всецело объясняются этим состоянием.

Наступила тишина. Все превратились в слух. Генри Булл взглянул на Росса, отряхнул мантию и встал. Заявление свидетеля было опасным для обвинения.

— Вы аптекарь, доктор Энис?

— Нет, доктор.

— Как я понимаю, особой разницы между ними нет, особенно в провинции.

— Не могу сказать обо всех провинциях, но разница очень существенная.

— Разве не каждый может назвать себя доктором, если пожелает?

— Нет, он не имеет такого права.

— А какое право есть у вас?

— Я выпускник лондонского медицинского колледжа.

Мистер Булл уставился в окно. Такого ответа он не ожидал.

— Вы довольно далеко уехали, чтобы практиковать, доктор Энис.

— Я корнуолец по рождению.

— Могу я поинтересоваться, сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

— И как давно вы получили квалификацию?

— Почти три года назад.

— Три года... И кто обучал вас в Лондоне?

— Я изучал теорию и практику у доктора Фордайса на Эссекс-стрит, акушерство у доктора Лика на Крейвен-стрит и хирургию у мистера Персиваля Потта в больнице святого Варфоломея.

— О, и хирургию! Весьма интересно. А под чьим руководством вы изучали умственные расстройства?

— Ни под чьим.

— Значит, вашу точку зрения на сей счет нельзя рассматривать как весомую, не так ли?

Дуайт пристально посмотрел на обвинителя.
— Как вам должно быть известно, сэр, по этому поводу нет определенных медицинских указаний. Такие знания можно приобрести лишь в результате клинического опыта...

— Которого вам, разумеется, хватает в избытке.

— У меня есть кое-какой опыт. Не могу сказать, что в избытке.

— Безусловно, вы обучались в Бедламе [7].

— Нет.

— Нет? Вы там не были?

— Не был.

— Так значит...

— Я не утверждаю, что капитан Полдарк был нездоров. Я лишь говорю, что, с моей точки зрения, он кратковременно был не в себе из-за горя и недостатка сна.

— И вы готовы оправдать его на таком основании?

— Безусловно. Да.

— Вы считаете, что любого, потерявшего дитя, можно оправдать в подстрекательстве к мятежу прихожан трех приходов, повлекшему за собой потерю собственности и жизней?

— Не думаю, что капитан Полдарк подстрекал к мятежу. Но если он и вел себя несколько странно, то я считаю, это по причине временного помешательства. Он не из тех, кто склонен нарушать закон.

— После вердикта это прояснится, — туманно заявил Булл. — А пока предлагаю вам не прибегать к описанию его характера.

— Я лишь могу дать свое заключение как его доктор.

— Это мы уже слышали. Благодарю вас, доктор Энис.

Дуайт помедлил.
— Я готов подтвердить это заключение всей своей репутацией.

— Мы не знаем, какова ваша репутация, доктор Энис. Но все равно благодарю.

— Минуточку, — вмешался достопочтенный судья Листер.
Дуайт остановился.
— Вы сказали, что сделали это заключение об обвиняемом накануне ночью. На чем основывалось ваше заключение?

— На его поведении, ваша честь. Его замечания были не вполне связными. Когда умерла его дочь, на похороны пришло много людей. Всех сословий, от низших до высших. Видите ли, он пользуется большим уважением. Но из-за болезни жены мистер Полдарк не смог предложить угощение, как это принято на похоронах в Корнуолле, ваша честь. Это сильно сказалось на состоянии духа капитана Полдарка. Он всё повторял и повторял, как сожалеет, что не смог их накормить. Он не был пьян, в то время он пил очень мало. На мой взгляд, дело было лишь в состоянии его рассудка.

— Благодарю, — сказал судья, и Дуайт покинул свидетельское место.

В зале опять поднялась какая-то суета. Люди вставали, потягивали ноги, сплевывали и шелестели бумагами. Но никто не двинулся к выходу, а желающие войти не могли этого сделать. Теперь для подсудимого настала последняя возможность предстать перед судом и присяжными и со всем красноречием — или без оного, как обычно бывало — произнести речь в свою защиту, которую Росс подготовил вместе с адвокатом, и надеяться на то, что она возымеет действие.

Глава двенадцатая

Сейчас или никогда. Его собственная позиция, заявление о том, что он испытал и сделал, кратко и начистоту... Послушаться Клаймера и покориться, отрицая всё, даже представить новую версию событий вопреки тому, что сказал судье в Труро... Или он найдет компромисс и выберет смягченную часть своего заявления и менее лицемерную часть того, что предложил Клаймер. Но он бы запинался и колебался, если бы попытался так сделать.

Все ждали.

— Милорд, — сказал Росс, — это дело уже заняло много вашего времени. Я займу еще совсем немного, чтобы заслужить у вас помилование, а у присяжных — понимание. Самое худшее, что можно сказать обо мне, уже сказал обвинитель короны. Ему в поддержку выступили свидетели, также и я вызвал свидетелей, чтобы опровергнуть его заявления или некоторую их часть. Они рассказали о самом лучшем, что есть во мне. Вы выслушали обе стороны и способны сделать собственные выводы.

Действительно, седьмого января на пляже Хендрона, около моего дома, произошло два кораблекрушения. Слуга сообщил мне о первом из них, когда еще только рассвело. Я сел на лошадь и предупредил нескольких человек по соседству. Если вы спросите, почему я так сделал, я не вспомню. По крайней мере, я это сделал, и через какое-то время множество людей пришли на берег, и корабли буквально растащили. Я провел там большую часть дня, и хотя мой дом впоследствии и обыскали, но не обнаружили никаких товаров с кораблей. Я и в самом деле ничего не взял. Вам не кажется довольно странным для главаря мятежной толпы не взять себе никаких трофеев?

Теперь что касается мятежной толпы. В своем выступлении обвинитель говорил, что на берегу было свыше двух тысяч человек. Это так. Но позже мистер Булл сказал, что эти люди, если я правильно помню, «отщепенцы и отребье пяти приходов». Я не думаю, что он знает, сколь мало заселена сельская местность в этом районе. Всё население пяти приходов не превышает шести тысяч, считая женщин и детей. Предполагает ли он, что каждый трудоспособный человек в этих приходах является отщепенцем и отребьем? Не думаю, что как разумные люди вы согласитесь с такой оценкой.

Росс повернулся к судье, немного приближаясь к тому, что касалось непосредственно его, потому что пока это были общие слова.

— Нет, милорд, из двух тысяч, пришедших на берег, не пятьдесят и даже не десять явилось с целью нарушить закон, они остались верными подданными короля. Все остальные пришли независимо от своего общественного положения, как люди приходят посмотреть на что-то сенсационное, будь то пожар или кораблекрушение, суд присяжных или исполнение наказания. Они не нуждались в моем приглашении. Они там мгновенно очутились и без этого. Возможно, с полсотни там очутились чуть быстрее из-за моих призывов. И всё. На скалах над берегом расположена шахта, и когда кто-нибудь из рабочих видит крушение, как и произошло, разве вы не думаете, что его действия не будут такими же как мои — поднять своих друзей, не ища в своем сердце никаких мотивов, просто оповестить своих друзей.

Когда Росс сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, в глубине зала кто-то громко хихикнул. Он сразу понял, кто это. Илай Клеммоу сделал то же самое три года назад, когда Росс выступал в защиту Джима Картера. Тогда это возымело эффект, нарушило непрерывность его рассуждений и отвлекло внимание судей. Это не должно случиться еще раз.

— Господа присяжные, — продолжил Росс, — что касается того, что произошло, когда эти люди явились на берег и увидели потерпевшие крушение корабли, то я должен вас просить на мгновение задуматься о традициях нашей страны. Что касается попыток, якобы сделанных, чтобы заманить корабли на скалы при помощи ложных маяков, то это клевета, распространяемая исключительно людьми предвзятыми или невежественными. Но то, что люди рыщут по берегам в поисках обломков и считают принесенное приливом своей собственностью, слишком хорошо известно и не нуждается в упоминании.

Закон гласит, что все обломки принадлежат Короне — или, возможно, тому или иному помещику, но на самом деле, когда находки имеют малую ценность, не предпринимается никаких попыток забрать их у тех, кто их нашел. Во времена нужды эти маленькие находки зачастую помогают людям — честным и порядочным людям — выжить. Таким образом, сформировалась привычка, традиция. Так что же происходит, когда корабль выбрасывает на берег? Люди спешат туда, чтобы посмотреть на крушение и помочь спасти людей. В моем приходе две вдовы не стали бы вдовами, если бы их мужья не попытались спасти потерпевших кораблекрушение моряков. Но когда спасательные работы закончены, должны ли они сидеть сложа руки, ожидая прибытия таможенников? Закон говорит, что должны. Закон, несомненно, прав. Но когда у людей нет ни корки хлеба для своих детей, ни тряпья, чтобы прикрыть спину, весьма непросто убедить их, что им нужно следовать закону.

Росс снова завладел вниманием суда.

— Королевский обвинитель предположил, что эти люди — революционеры, что и я революционер, охваченный желанием свергнуть власть. Я отвечу на это довольно просто: ничто не может находиться дальше от истины. Мы не революционеры. Что же касается нападения на членов экипажа второго корабля, то это позорный эпизод, который я никак не могу оправдать, совершенный людьми в состоянии опьянения, теми, кто явился издалека и безо всякого моего приглашения, узнав о первом крушении. Наконец, что касается нападения на таможенников. Мне нет нужды как-то защищаться или оправдываться, потому что меня там не было. Я не видел таможенников. Они не видели меня. Я предупредил сержанта драгун не спускаться на берег, потому что все были взбудоражены, а я хотел избежать кровопролития. К тому же ко времени их прибытия уже мало что можно было поделать.

Росс снова взглянул на пометки Клаймера, но не нашел, что еще добавить, даже учитывая свой новый настрой.

— Вот и всё, что я хотел бы сказать. Думаю, я приму любую судьбу, что мне уготована, и вверяю себя искренности, справедливости и гуманности вашей чести и моих земляков, господ присяжных.

Он поклонился и сел, после чего послышался одобрительный ропот где-то на галерке.

— Я не думаю, что мы могли бы выбраться сейчас, даже если бы захотели. Проходы и скамейки битком забиты, — прошептала Верити.

— Нет, мы должны остаться. Со мной всё будет хорошо.

— Вот, возьми мою нюхательную соль.

— Нет, слушай.

— Против стоящего перед вами человека, — холодно произнес достопочтенный судья Листер, — выдвинуты три обвинения: в мятеже, нанесении вреда имуществу и нападении на служащего Короны. Вы слышали свидетельства, и ваша обязанность вынести вердикт в соответствии с ними. Вы можете найти его виновным по всем трем обвинениям или по любому из них. Что же касается третьего обвинения, а именно, нападения и причинения вреда служащему таможни, то налицо конфликт свидетельств. Два свидетеля поклялись, что это тот человек, а двое дали показания, что его просто не могло там быть. Сам же служащий таможни сомневается в личности нападавшего, и никого из его коллег не вызвали помочь расследованию. Та ночь была темной и ветреной, поэтому могла произойти ошибка. От вас зависит, предпочесть ли показания двух его слуг, которые клянутся, что он не покидал дома, или свидетельства Тревейла и Клеммоу, заявивших, что видели, как обвиняемый ударил служащего таможни. Но позвольте вам напомнить аксиому английского права, что если наличествует разумное сомнение, оно толкуется в пользу обвиняемого.

Воспаленному воображению Демельзы показалось, что во время свой речи судья посмотрел прямо на неё.

— Что же касается первых двух эпизодов, то их можно трактовать по-разному. Обвиняемый признает, что позвал людей к месту крушения, но утверждает, по-видимому, утверждает, что его целью являлась помощь потерпевшим кораблекрушение, а разграбление судна и мятеж внезапно вспыхнули без его поддержки и желания. Если я правильно понял, то это и есть линия его защиты, это и является сутью вопроса. Но правдивость его заявлений и правдивость его действий могут быть истолкованы по-разному. Если, например, он был действительно обеспокоен спасением пассажиров и экипажа, почему не действовал активнее? Как так случилось, что между тем моментом, когда он вскарабкался на первое судно и запоздало предложил убежище экипажу второго корабля, прошло так много часов? Видимо, обвиняемый не предпринимал усилий по их спасению. Они его не видели. Капитан Полдарк утверждает, что не видел их, но признает, что находился на берегу, так что же он делал все эти часы?

Судья Листер говорил, не обращаясь к записям. Во время процесса он их даже не вел.

— Его лечащего врача вызвали, чтобы тот засвидетельствовал состояние временного расстройства капитана Полдарка во время крушений, и доктор Энис предположил, что капитан не отвечал за свои действия в то время. Сочтете ли вы подобное свидетельство достаточно весомым и имеющим важное значение, решать вам. Я только хотел бы отметить, что такое состояние, если оно вообще когда-либо существовало, вряд ли могло сохраняться шестью неделями позже, во время предварительного разбирательства. Вы слышали заявления, сделанные обвиняемым в это время, и я не сомневаюсь, что они осели у вас в голове. Вы помните, его спросили: «Какую цель вы подразумевали, приведя своих друзей к месту крушения?». На что он ответил: «В округе голодали люди». Позже его спросили: «Вы одобряете начавшийся мятеж?». И он ответил: «Я не считаю это мятежом». Так чем же, тогда спросите вы, он его считает? Считает ли его оправданием грабежам и мародерству?

Вы можете сказать, что раз третье обвинение не доказано, трудно доказать противозаконные действия лично обвиняемого и по другим обвинениям. Где доказательства конкретно его вины? Например, хоть кто-нибудь видел, как он утащил хоть щепку с любого из кораблей? Ответ — нет. Но согласно закону, если вы уверены, что мятеж имел место, то следует быть уверенными, что обвиняемый оказался в достаточной мере вовлечен в события, чтобы оказаться виновным в принципе. Намерение совершить уголовное преступление делает участие одного соучастием всех — не требуется даже присутствовать при фактическом совершении тяжкого преступления, чтобы человека признали виновным. Например, если кого-то и не видели на месте убийства, но он работал на убийц наблюдателем и знал об их намерениях, то он будет признан виновным.

В суде наступила тишина. В сердце Демельзы разливался мертвящий холод.

— Кроме того, согласно закону, если несколько человек сговариваются совершить деяние, которое само по себе является незаконным, и во время расследования выясняется, что совершено более тяжкое преступление, чем было задумано, то все участники виновны в совершении этого тяжкого преступления, каким бы отвратительным оно ни казалось кому-либо из них, и сколь мало они не намеревались совершить его. Следовательно, на основе представленных доказательств вам остается только принять решения: первое, находился ли на самом деле обвиняемый на берегу во время крушения, второе, находился ли он с целью грабежа, как и остальные, третье, имели ли место грабежи, беспорядки и нападение на представителей закона.

Его необыкновенно цепкая память впитала всё услышанное как губка, а теперь без малейших усилий выдала всю информацию обратно. Иногда, казалось, слегка в пользу обвиняемого, но в основном против него. Никто не мог заподозрить судью Листера в предубеждении: он не подкладывал груз на весы, а лишь оценивал вес на обеих чашечках, находя одну из них тяжелее другой. Он выполнял обязанности, возложенные на него королем, и по этому праву занимал высокое положение в обществе.

— Обвиняемый, — закончил судья свою речь, — попытался найти широко распространенные в настоящее время среди бедняков смягчающие обстоятельства в таких преступлениях, как беспорядки и разграбление получившего повреждение корабля. Ваш долг проигнорировать эти не относящиеся к делу обстоятельства. Капитан Полдарк посвятил часть своего последнего слова защите своих земляков, которых в этом суде вообще ни в чем не обвиняют. Вы можете счесть это достойным восхищения поведением с его стороны, но вы нарушите свои обязательства перед обществом, если позволите симпатиям или узколобому эмоциональному патриотизму повлиять на решение, которое считаете правильным. Я прошу вас исполнить обязанности, возложенные на вас присягой, независимо от последствий и независимо от чего-либо, кроме вашего желания свершить правосудие. А теперь обдумайте свой вердикт.

В гуле голосов, последовавших за этой речью, Верити заметила, как судья взглянул на часы — уже почти четыре, а впереди еще несколько дел. Присяжные сбились в кучку и шептались, осознавая, что все глаза устремлены на них. Несколько раз Верити уже подумала, что Демельза хлопнется в обморок, но, к счастью, увидела, что за последние десять минут той удалось восстановить самообладание, как будто худшее уже произошло, и теперь она оправлялась после полученного удара.

— Можете отдохнуть, если желаете, — предложил судья председателю присяжных.

Председатель нервно поблагодарил и посоветовался со своими коллегами, потом наклонился к судебному приставу, и тот направился к судье. Секретарь суда ударил молотком, судья встал, поклонился и вышел. Присяжные взяли перерыв.

Всё закончилось, думал Росс, и гораздо лучше, если бы я придерживался своей линии и выступил так, как и хотел. Подстраховался в последний момент. Трусость и компромисс. Сделал вид, что это ради Демельзы. Моя собственная слабость и трусость и проклятая властная манера Клаймера. И ничто из этого совершенно не поможет. Даже если бы я пошел до конца и прополз на брюхе, как он того хотел. Я уселся между двух стульев. Нет даже удовлетворения в том, что я высказал свое мнение о суде, о бедственном положении людей, о крушении. Во рту такое ощущение, будто тухлятины наелся.

Худое язвительное лицо судьи. Человеческая машина, что вершит закон. Если я сяду в тюрьму, то и в самом деле выйду оттуда революционером. Выберусь и перережу ему глотку как-нибудь ночью, когда он будет храпеть в постели. Намного безопаснее меня повесить.

А Демельза? Трудно разглядеть её, не поворачивая головы. Просто вижу цвет её платья уголком глаза и руки на коленях. Они не могут удержаться на месте, не так ли, дорогая? Может быть, мне и в самом деле стоило пресмыкаться? Пресмыкаться в полной мере ради неё. Милость, милость. 
Не действует по принуждению милость, 
Как теплый дождь, она спадает с неба [8].
О чем, черт возьми, спорят присяжные? Им всё должно быть совершенно ясно, как и судье, который практически направлял их.

Это сюрприз, что Верити здесь. Нужно написать ей и попросить позаботиться о Демельзе. Надо было подумать об этом раньше. Демельза последует её советам. Может, и хорошо, что Джулия умерла — мало приятного расти, зная... Но, может, если бы не умерла, то ничего этого не случилось бы. Возможно, Дуайт не так уж далек от истины. Вздор, я был в своем уме, в своем уме, насколько это возможно. Но всё равно нужно написать и поблагодарить его. Трезвомыслящий молодой человек. Жаль, что он попал во всё это.

Предположим, что у меня окажется пара минут с Демельзой, когда все закончится. Но что сказать... Подобные встречи лишены эмоциональности вследствие своей краткости. Почему тянут присяжные? 
И власть ее всего сильней у тех,
Кто властью облечен. Она приличней
Венчанному монарху, чем корона.
Знак власти временной есть царский скипетр.
Власти временной... 
Достопочтенный судья Листер. Власти временной... Присяжные возвращаются.

Прошло лишь десять минут, но как сказал Заки, в зале суда они показались длиной в месяц. Присяжные медленно вошли — двенадцать избранных и праведных мужчин, выглядят такими же застенчивыми, как и когда вышли. У председателя виноватый взгляд, будто считает себя виновным в не менее тяжком преступлении и сам предстанет перед судом. Все встали, когда судья Листер вернулся, а когда он сел, в зале установилась тишина.

— Господа присяжные, вы вынесли вердикт? — задал вопрос секретарь суда.

— Да, — нервно сглотнув, выговорил председатель присяжных.

— Посчитали ли вы обвиняемого виновным или невиновным?

— Мы посчитали... — председатель присяжных запнулся и начал снова, — мы посчитали его невиновным по всем трем обвинениям.

До последней секунды висела тишина, а затем взорвалась. Кто-то на галерке радостно завопил, другие подхватили. Почти одновременно послышались крики неодобрения и возгласы «Позор!» Затем всё прекратилось, разбившись на ручейки обсуждений. Молоток секретаря призвал к тишине.

— Если снова будет шум, — сказал судья, — всех выгонят из зала суда, а зачинщиков призовут к ответу.

Росс оставался на месте, не вполне понимая, верить ли вердикту или закон способен на еще какую-то подлость. Через некоторое время его голубые глаза встретились со взглядом судьи.

— Обвиняемый, — произнес судья Листер, — против вас выдвигались три обвинения, и жюри присяжных из ваших соотечественников признало вас невиновным. Мне остается только приказать освободить вас. Но прежде чем вы уйдете, я хочу дать небольшой совет: с моей стороны было бы неправильно комментировать вердикт, вынесенный присяжными, за исключением разве что одного: вы должны чувствовать в сердце признательность Богу за избавление, в котором много милости и мало логики. Через несколько мгновений вы покинете зал суда свободным человеком, чтобы воссоединиться со своей достойной женой и начать с ней новую жизнь. Ваша убедительная защита и ваша репутация говорят, что вы — человек талантливый и способный. Я призываю вас в ваших же собственных интересах подавлять желания нарушать закон, что могут время от времени вас посещать. Пусть день сегодняшний послужит вам предупреждением. Может, он принесет свои плоды и в душе вашей, и в жизни.

Из глаз Демельзы закапали слезы.

Глава тринадцатая

Тем же вечером они отправились домой. Росс болезненно воспринимал тот интерес, который возбуждало его появление, и стремился поскорее скрыться от любопытных глаз. Почтовой кареты не было, так что они наняли лошадей и отправились в путь в половине седьмого.

Демельза хотела, чтобы Верити поехала с ними и перед возвращением в Фалмут остановилась на несколько дней в Нампаре, но та упрямо отказывалась, чутье подсказало Верити, что сейчас им нужно побыть вдвоем. Дуайт тоже собирался поехать вместе с ними, но в последнюю минуту его позвали к какому-то больному. Остальные — Джуд Пэйнтер, Заки Мартин, Седовласый Скобл и Гимлетты — собирались приехать на дилижансе утром и пройти пешком от Сент-Майкла.

В результате они покинули Бодмин в одиночестве, город еще гудел, но привлеченные выборами толпы уже начали редеть. К следующей неделе, когда судьи и адвокаты отправятся в Эксетер, Бодмин вернется к привычной жизни.

К тому времени, как миновали Ланивет, начало смеркаться, и пустоши уже пересекали в темноте. Снова поднялся туман, и пару раз им казалось, что они сбились с пути. Супруги почти не разговаривали, так что спор по поводу того, куда ехать, оказался весьма желанной темой, когда другие слова не приходили на ум. Во Фрэддоне они немного передохнули, но вскоре снова забрались в седла. Около половины десятого они достигли земель Тренеглоса, а позже сделали крюк, чтобы обогнуть коттеджи Меллина. Имелся еще один мотив для возвращения как можно раньше — чтобы очутиться дома еще до того, как распространятся новости, и потому из коттеджей не раздались приветственные крики. В общем-то Демельза не возражала бы — Росс заслуживал триумфального возвращения — но она знала, что ему ненавистна подобная мысль.

И вот наконец они добрались до своей земли: каменные столбы, на которых когда-то держались ворота, спускающаяся вниз долина, поросшая диким орехом. Туман как всегда придал земле загадочность и необычность, это была не та дружелюбная сельская местность, которую они знали и которой владели, она словно стала первобытной и незнакомой. Росс вспомнил о той ночи семь лет назад, когда вернулся домой из Америки и обнаружил, что его дом заброшен, а пьяные Пэйнтеры валяются в постели. Тогда шел дождь, но во всем остальном ночь была такой же. Тогда вокруг были только собаки и куры, а с деревьев капала вода. Он онемел от удара, который нанесла помолвка Элизабет с Фрэнсисом, ощущал ярость, обиду и боль, еще только наполовину осознанную, был таким одиноким.

Сегодня Росс возвращался в еще более опустевший дом, потому что там не было Джулии, но рядом с ним ехала женщина, чья любовь и дружба значили больше, чем всё остальное, он возвращался, освободившись от тех туч, что нависали над ним последние полгода. Ему следовало радоваться и чувствовать себя свободным. В тюрьме Росс думал о том, что должен был сказать Демельзе, но так никогда и не сказал. Теперь, после неожиданного оправдания, на ум приходили только неуклюжие фразы, мешающие выразить чувства.

В долине туман поредел, и они увидели черный силуэт дома, пересекли ручей и осадили лошадей перед парадной дверью, у большой сирени.

— Если спешишься тут, я заберу лошадей, — сказал Росс.

— Так чудно́, когда даже Гаррик радостно не гавкает. Интересно, как он там, с миссис Заки, — произнесла Демельза.

— Скорее всего, скоро учует твое возвращение, я бы сказал так. Полмили для него ничего не значат.

Она соскользнула вниз и несколько секунд постояла, прислушиваясь к цоканью копыт лошадей по пути в конюшню.

Потом открыла дверь, привычно и дружелюбно скрипнувшую, и вошла. Пахло домом.

Демельза на ощупь прошла на кухню, нашла коробочку с огнивом и высекла искру. К тому времени, как появился Росс, она уже разожгла огонь и водрузила на очаг чайник. Зажгла свечи в гостиной и потянулась, чтобы задернуть шторы.

Когда Росс увидел изгиб ее юного тела, пряди темных волос, распрямившиеся от влаги, оливковую кожу щек, его наполнило тепло и благодарность жене. Демельза и не ожидала, что он порадуется своему освобождению. Может, она и не понимала причины, но чутье подсказало ей, что его душа еще выздоравливает. Это займет время, возможно, долгое время...

Она оглянулась, встретилась с ним взглядом и улыбнулась.
— В кувшине осталась вода. Думаю, мы могли бы выпить чаю.

Росс снял шляпу, швырнул ее в угол и провел рукой по волосам.
— Ты, наверное, устала, — сказал он.

— Нет... Я рада, что наконец дома.

Он потянулся и медленно прошелся по комнате, глядя на окружающие предметы, с которыми неделю назад уже мысленно распрощался, а теперь словно вновь знакомился через много лет разлуки. Дом казался таким одиноким и пустым в темном и молчаливом мире. Его жизненный пульс замер, пока они находились в отлучке.

— Разжечь здесь камин? — спросила Демельза.

— Нет... Наверное, уже поздно. Мои часы остановились, да и настенные, как я погляжу, тоже. Ты забыла их завести?

— А ты считаешь, что должна была помнить?

— Думаю, что нет, — улыбнулся Росс с отсутствующим видом и подошел к часам, купленным три года назад Верити и Демельзой. — Как ты думаешь, который час?

— Около одиннадцати.

Он подкрутил стрелки и подтянул гирьки.
— Я думал, что больше.

— Утром спросим Джека Кобблдика.

— А ему откуда знать?

— По коровам.

— А сегодня вечером мы не можем их спросить?

Она засмеялась, но ее голос немного дрожал.
— Пойду посмотрю, не вскипел ли чайник.

Когда она ушла, Росс сел в кресло и попытался привести в порядок мысли, покопаться в них, чтобы понять, что он на самом деле чувствует. Но облегчение до сих пор смешивалось с прежним напряжением, и потому он так ничего и не выяснил. Когда Демельза вернулась с чашками и кипящим чайником, Росс снова ходил из угла в угол, словно после недельного заключения даже пребывание в этих стенах его раздражало.

Демельза молча разлила чай.
— Вероятно, Джек подозревал, что сегодня ночью кто-нибудь вернется, потому что оставил кувшин с молоком. Иди сюда и сядь, Росс.

Он сел в кресло напротив жены, взял чашку и сделал глоток, его худое задумчивое лицо теперь было напряжено больше, чем когда-либо. С этой стороны Демельза не видела шрам. Чай был теплым и бодрил, смягчал натянутые нервы и намекал на былое чувство товарищества.

— Значит, начнем жизнь сначала, — произнес Росс через какое-то время.

— Да...

— Клаймер сказал, мне удивительно повезло, что присяжные Корнуолла оказались самыми упрямыми в мире. Я должен ему тридцать гиней. Думаю, это вполне разумная плата.

— А я думаю, что это вообще ничто.

— О, да. Всё дело в его советах. Я частично позаимствовал их для своей речи, — лицо Росса исказилось. — Боже, как же мне не хотелось этого делать!

— Почему? Это была чудесная речь, так мне показалось. Я так тобой гордилась.

— Гордилась... Прости, Господи!

— Другие считали так же. Дуайт сказал мне, что когда услышал ее, то понял, что ты выйдешь сухим из воды.

— И это самое худшее. Когда приходится буквально ползти к свободе.

— О, нет, Росс! Ничего подобного! Почему ты не мог защитить себя, объяснив свои действия?

— Но ведь это же неправда! По крайней мере... если это не вранье, то увиливание от истины. Я и не думал о том, чтобы спасать чью-то жизнь, когда будил соседей. Это же был корабль Уорлегганов. Меня волновало лишь это. Когда я обнаружил мертвого Сансона в каюте, я обрадовался! Вот что мне следовало сказать присяжным нынче днем, и я бы так и поступил, если бы не Клаймер и его советы о рациональном поведении!

— И тогда ты сейчас не был бы на свободе, возможно, тебя приговорили бы к высылке. Неужели ты не считаешь, что оно того стоило — просто рассказать историю, которая представила бы тебя в более выгодном свете? И если бы ты сказал то, что собирался, разве это не было бы такой же полуправдой, как и то, что сказал? Дуайт прав, и ты это знаешь! Ты с ума сходил от горя, и присяжные вынесли справедливый вердикт.

Росс встал.
— Я также обелил соседей. Мы все знали, что спустились на берег ради того, чем можно там поживиться, совсем не задумываясь о потерпевших крушение моряках. И кто может их в этом винить?

— Это верно. Кто может винить их — или тебя?

Росс рассерженно отмахнулся.
— Давай поговорим о другом.

Но вместо этого они просто не стали ни о чем говорить, наступила тишина. Казалось, что сам дом хранит молчание. Демельза попыталась вспомнить о выборах, но это не имело никакого смысла. Росс снова сел, и она наполнила его чашку.

— Больше всего на свете я хочу заниматься этим всегда, — сказала она.

— Пить чай? Через некоторое время ты почувствуешь неудобства... Но почему?

— Это так по-домашнему.

Одна из свечей начала чадить, Демельза встала и затушила ее. Дым поднялся вверх темным расширяющимся кольцом.

— Только мы с тобой, — сказала она, — в нашем доме, и никого между нами, никто не мешает. Может, это потому, что я такая простушка, но я хочу, чтобы меня окружали домашние вещи — горящие свечи, шторы, тепло, чай, дружба, любовь. Вот что имеет для меня значение. Нынче утром, всего несколько часов назад, я думала, что потеряла это всё навсегда.

— Простушка? В жизни не поверю, — и после минутной паузы добавил: — Джулия тоже не была простушкой, а она так была похожа на тебя.

— Я хочу еще кое-чего, — сказала она, ринувшись напролом.

— Чего?

— Очага, может, кошки у камина... но главным образом, ребенка в колыбели.

Челюсть Росса напряглась, но он промолчал.

— Так что же? — спросила Демельза.

— Ничего, пора спать. Завтра я снова превращусь в фермера, да?

— Нет, скажи мне, Росс.

Он пристально посмотрел на жену.
— Неужели тебе недостаточно пережитого? Я не хочу больше отдавать никого эпидемии.

Демельза в ужасе уставилась на него.
— Никогда?

Он пожал плечами, немного удивленный и обеспокоенный выражением ее лица. Он-то думал, что жена чувствует то же самое.

— О, пусть всё идет своим чередом. Тут уж ничего не поделаешь. Но только не сейчас, молю небеса. И никто больше не сможет занять место Джулии. Я этого не хочу. Я пока вообще не хочу детей.

Она уже готова была что-то сказать, но сдержалась. Сегодня в суде Демельза поняла, что снова носит ребенка, и с тех пор как Росса оправдали, держала это знание в секрете, чтобы высказать в надлежащее время, когда это поможет Россу снова вернуться к нормальной жизни, возбудит в нем интерес, воздвигнет новую цель. Теперь словно внезапно сорвали позолоту, скрывавшую под собой дешевый блеск, нечто низменное и нежеланное. Демельза обошла комнату, задувая другие свечи, дым попал ей в глаза, она обрадовалась, что Росс уставился в камин. Всё триумфальное счастье этого дня испарилось. Теперь она была так же опустошена, как и он.

И тогда послышался неуверенный стук в парадную дверь. Поначалу они решили, что ослышались, но стук повторился. Росс удивленно пересек прихожую и открыл дверь. Мерцающий фонарь озарил десяток человек, стоящих в тумане. Там были Пол Дэниэл, Джек Кобблдик, миссис Заки Мартин, Бет Дэниэл, Джинни Скобл и Пруди Пэйнтер.

— Мы увидели свет, — сказала миссис Заки. — Решили прийти посмотреть, неужто вы вернулись, сынок.

— Хвала Господу, — сказала Бет Дэниэл.

— Всё в порядке? — спросил Пол Дэниэл. — Вы на свободе, и всё кончено?

— Для рождественских колядок вы явились рановато, — ответил Росс, — но проходите и выпейте по глоточку вина.

— Да нет, мы ж не хотели вас беспокоить. Просто хотели узнать, увидали вот свет в окошке.

— Разумеется, вы должны войти, — заявил Росс. — Разве вы не мои лучшие друзья?

Глава четырнадцатая

Позже тем же вечером у самого большого дома в Труро на Принцесс-стрит остановилась карета, продрогший и зевающий форейтор открыл дверцу Джорджу Уорлеггану. Тот вышел, не обращая внимания на прислугу, и медленно поднялся по ступеням. Обнаружив, что дверь заперта на засов, он раздраженно потянул за колокольчик. Его впустил другой заспанный лакей, принял шляпу и плащ и наблюдал, как хозяин поднимается по прекрасной лестнице. В глазах Джорджа не было признаков сонливости.

На первом пролете он замешкался, увидев свет под дядиной дверью, и подошел к ней. Кэри в поношенном халате и ночном колпаке работал со счетами при свете двух свечей. Когда он заметил, кто пришел, то снял очки в стальной оправе и отложил перо. Потом задул одну из свечей, поскольку для беседы в освещении не было нужды.

— Мы ожидали тебя вчера. Тебе пришлось провести там ночь?

— Слушания состоялись только сегодня, а кончились лишь в четыре. А потом нужно было перекусить.

Кэри высморкался и оглядел Джорджа.
— Тебе стоило остаться там еще на одну ночь. Удивительно, как это у кареты в темноте не сломалась ось, или она не застряла в трясине.

— Один раз так и произошло, но с некоторыми усилиями нам удалось ее вытащить. Я не был готов провести еще одну ночь в этой грязной и шумной гостинице с отвратительным обслуживанием и без балдахина над кроватью.
Джордж подошел к буфету у стола и налил себе выпить. Он сделал глоток, чувствуя, что Кэри не сводит с него глаз.

— Что ж, — сказал Кэри. — Полагаю, в такое время ты здесь не для того, чтобы получить удовольствие от моего общества?

— Он выпутался, — сказал Джордж. — Эти чертовы невежественные присяжные отвергли все свидетельства и признали его невиновным за красивые глаза.

— Полностью?

— Полностью. Так что судья прочел ему нотацию, велел впредь быть хорошим мальчиком и на этом отпустил.

Кэри замер в своем кресле. Его маленькие карие глазки пристально рассматривали дрожащее пламя свечи.
— И никто даже не предположил, что он убил Мэтью? Я же говорил, нужно обвинить его в этом!

— А я говорил тебе, дорогой дядюшка, что это не выдержит проверки. Мэтью утонул, не было ни крохи доказательства, что это мог сделать Полдарк. А раз так, то все свидетельства, которыми мы пытались подкрепить свою точку зрения, были бесполезны. Некоторые даже дали преимущество противной стороне. Этот Пэйнтер, к примеру. Утром мне следует повидаться с Гартом...

— А что по поводу остального? — поинтересовался Кэри. — Его прошлых прегрешений? Прошел всего год с тех пор, как он ворвался в лонсестонскую тюрьму и забрал оттуда заключенного. И без каких-либо последствий. А вскоре помог этому убийце Дэниэлу сбежать. Это что, всё не в счет?

Джордж взял свой бокал и сел в кресло, рассматривая вино на просвет.
— Закон, как тебе следует знать, рассматривает только что-нибудь одно за один прием. Он также имеет дело с прежними приговорами, а не с прежними подозрениями. Судья был знаком с фактами, но не мог их использовать. Нас обошли, любезный Кэри, и придется признать поражение.
Джордж произнес это так, словно пытался избавиться от собственного разочарования, уязвив дядю.

Послышался стук в дверь, и вошел Николас Уорлегган. Он был готов ко сну, в развевающейся ночной сорочке и колпаке.

— Вот как, отец, — произнес Джордж с деланным удивлением. — Я думал, ты в Кардью.

— Твоя матушка уехала одна. Я слышал твою карету. Так каков же итог?

— Его оправдали по всем обвинениям, и теперь он, несомненно, уже в Нампаре и спит, как свободный человек.

— И это человек, ответственный за бесчестье Мэтью, — сказал Кэри. — А потом и за его смерть.

Николас Уорлегган бросил быстрый взгляд на брата.
— Всегда существует опасность, что подозрение превратится в навязчивую идею.
Потом он обратился к Джорджу:
— Так значит, твои усилия были напрасны. Я всё время чувствовал, что здесь что-то не так.

Джордж покрутил ножку бокала. 
— Твоя совесть может быть спокойна на этот счет. Дорогой дядюшка, почему ты пьешь дешевое вино? Мне подобная экономия кажется совершенно неуместной.

— Меня его вкус вполне устраивает, — ответил Кэри. — Если тебе не нравится, так и не пей.

Джордж посмотрел на отца.
— А что мы могли сделать, кроме того как приложить усилия и помочь исполнению закона? Разумеется, теперь придется отступиться, потому что больше ничего не поделать. Так, Кэри?

— Я бы ни в коем случае не стал ослаблять усилий, — процедил Кэри сквозь зубы. — Финансово Полдарк почти на дне. Мы еще можем увидеть его за решеткой или изгнать из графства..

— Другими словами, — произнес Джордж, — есть много способов, как прибить кошку. Ты не можешь винить нас, отец, если мы купим долю в его шахте.

— Я не возражаю против любого законного делового предложения, — ответил Николас, вышагивая по комнате. — Я не питаю любви ни к одному из Полдарков — высокомерные, слишком много о себе воображающие и наглые мелкие землевладельцы. Если ты сможешь купить из вторых рук долю в его шахте, то сделай это, это одна из самых прибыльных шахт такого размера в графстве. Но не забывай о чувстве меры. За последние годы, Джордж, под моим руководством и с твоими способностями мы достигли такого положения, когда Полдарки просто не стоят нашего внимания, даже теперь. Эта вражда не должна повлиять на наше положение и достоинство...

— Ты не подумал о Мэтью, — резко оборвал его Кэри.

— Да, об этом я не подумал. У него была нечистая совесть, и он сам навлек на себя неприятности.

— Ты виделся сегодня с Пирсом? — спросил Джордж.

— Да, — фыркнул Кэри. — Он говорит, что миссис Жаклин Тренвит не готова предложить свои акции. Пирс мне не нравится. Он постоянно пытается увильнуть. Думает, что может усидеть на двух стульях.

— От этого мы его можем излечить. Его убежденность может быстро испариться. Сядь, отец, ты ходишь взад-вперед, как на пожаре.

— Нет, я лучше пойду спать, — отозвался Николас. — Мне рано вставать.

— В Бодмине у меня вышла стычка с Фрэнсисом Полдарком, — сказал Джордж. — Мы встретились случайно, он был трезв, но жаждал это исправить, и я пригласил его в таверну, вместе выпить. Но там он набросился на меня с оскорблениями и затеял ссору.

— И что он сказал?

— Вполне открыто обвинил меня в том, что я стою за обвинениями против его кузена, что пытаюсь разорить его семью всеми возможными способами, что веду себя так грязно, как он и ожидал от внука кузнеца, который до сих пор живет в лачуге неподалеку от Сент-Дея, потому что семья Уорлегганов его стыдится.

В комнате повисла тишина, слышалось только дыхание Кэри. Шея Николаса Уорлеггана стала багровой.

— И ты сидишь здесь, спустив ему это с рук? — спросил Кэри.

Джордж посмотрел на свои руки.
— Я мог бы сломать ему хребет этими руками. Но у меня в жизни есть и более приятные вещи, чем превратиться в мишень для пистолета, и я не собираюсь позволять слабакам вроде Фрэнсиса диктовать, что мне делать.

— Вполне справедливо, — пробормотал Николас. — Это единственный верный путь. Но я удивлен, что он так поступил. Не далее как в прошлом году Фрэнсис был на ножах со своим кузеном...

— Думаю, это его и терзает, — удовлетворенно произнес Джордж. — Тяжело сказалось на его совести.

— И в каком состоянии ты его покинул? — поинтересовался Кэри.

— В состоянии вежливой вражды.

Кэри рассерженно махнул рукой, захлопнув одну из своих учетных книг.
— Все его финансы в наших руках. Мы хоть завтра можем его обанкротить, и это лучший способ...

— Нет, — передернул плечами Джордж. — Этого делать не следует. По крайней мере, не таким очевидным образом. Пока я не собираюсь ничего предпринимать.

— Почему же? Его хорошее отношение тебе сейчас всё равно ни к чему.

— Дело не в его хорошем отношении, — сказал Джордж, вставая. — Есть и другой человек, которого следует принимать во внимание.