Джимми Хиггинс

Мировая схватка продолжалась с нарастающим ожесточением. Целое лето немцы обстреливали французские и английские позиции, в то время как англичане сражались на подступах к Константинополю, а итальянцы на подступах к Триесту. Немецкие дирижабли засыпали Лондон

градом бомб, а их подводные лодки топили пассажирские и госпитальные суда. Каждое новое посягательство на нормы международного права вызывало новые протесты со стороны Соединенных Штатов, новую полемику в газетах, в конгрессе и в велосипедной мастерской Кюмме на Джефферсон-стрит.

Впрочем, полемика в велосипедной мастерской носила несколько односторонний характер. Почти все посетители проклинали военную промышленность и открыто злорадствовали, когда происходили какие-нибудь несчастья, вроде пожаров в доках или таинственных взрывов железнодорожных мостов и судов в открытом море. А стоило кому-нибудь хотя бы вскользь упомянуть о том, что целая флотилия кораблей доставляет в Европу снаряды, предназначенные для убийства немецких солдат, как Кюмме, сморщенный, седой старик с шишковатым носом и конусообразной головой, разражался проклятиями, мешая английские слова с немецкими. Направив свой костлявый палец на первого попавшегося слушателя, он заявлял, что немцы, живущие в Америке, не рабы и сумеют защитить свое отечество от коварных британцев и их наемников с Уоллстрита. Он выписывал газету на немецком языке и два-три еженедельника на английском, но тоже пронемецкой ориентации. Он отмечал в газетах и затем прочитывал вслух все, что человеческий ум в силах вспомнить или выдумать с целью опорочить Англию, Францию, Италию, Уолл-стрит и некую нацию, позволяющую Уолл-стриту надувать себя и эксплуатировать.

Добиваясь социальной реформы, многие американцы привыкли смешивать с грязью свою страну и восхвалять социальную систему Германии. Эти взгляды теперь очень пригодились-немецким пропагандистам, а Джимми в свою очередь распространял их всюду, где только мог, и особенно у себя в организации во время собраний. После же собраний Джимми обычно отправлялся с Мейснером в пивную на свидание с Джери Коулменом, попрежнему раздававшим десятидолларовые билеты на печатание антивоенной литературы.

Иногда старого Кюмме навещал его племянник Генрих, высокий красивый молодой человек, говоривший по-английски и одевавшийся гораздо лучше дяди. А потом он и совсем переселился к дядюшке, и тот заявил, что-племянник будет помогать ему в мастерской. Джимми видел, что никакой помощи не требовалось. Да и какая могла быть помощь от такого, как Генрих, который и спицы-то от руля отличить не умеет? Впрочем, хозяину виднее, и Генрих, облачившись в рабочую куртку, просидел несколько недель за конторкой, беседуя вполголоса с какими-то посетителями. Через некоторое время он снова стал выходить и однажды объявил, что получил работу на заводе «Эмпайр».

II

А потом к числу завсегдатаев мастерской прибавился еще один, рабочий-ирландец по фамилии Рейли. Вовремя войны Ирландия представляла собой особую проблему — это было темное пятно на совести союзников, уязвимое место в их броне, слабое звено в цепи их аргументов. И потому появление ирландца привело немцев в восторг.

Этот Рейли зашел в мастерскую починить проколотую шину и разговорился со стариком Кюмме насчет мировых событий. На прощание тог потряс ему руку, похлопал по спине и просил^ заходить еще. И Рейли зачастил. Обыкновенно он вытаскивал из кармана газету «Гиберния»[5], а Кюмме из-под прилавка газету «Германия», и оба часами громили «коварный Альбион», а Джимми, выпрямлявший в это время зубчатку, поднимал время от времени голову и, усмехаясь, приговаривал:

— Так его!

Однажды зимой, когда темнело рано и Джимми работал при электрическом свете, в мастерскую неожиданно вошел Рейли и с таинственным видом отвел его в угол. Действительно ли Джимми так ненавидит войну, как говорит, и готов против нее бороться? Ведь на заводе «Эмпайр» изо дня в день выпускаются тысячи снарядных стаканов, и пойдут они на то, чтобы убивать людей. Забастовку устроить невозможно, поскольку завод наводнен шпионами, рта нельзя раскрыть — сразу выгонят; попытки же со стороны могут окончиться для смельчаков тюрьмой, потому что, как известно, городское управление помещается в жилетном кармане у старика Гренича.

Пока ничего нового Джимми не услышал; затем ирландец завел речь о том, что есть способ остановить завод,— способ этот был с успехом испытан в других местах. Он знает, где можно раздобыть тринитротолуол— взрывчатку во много раз сильнее динамита. Они изготовят бомбы из кусков старых велосипедных рам, а Джимми, который так хорошо знает завод, легко проникнет куда надо и все подготовит. За это дело хорошо заплатят — тот, кто за него возьмется, может вполне обеспечить себе безбедное существование до конца своих дней.

Джимми <5ыл поражен. Он вполне искренно считал, что немецкие шпионы относятся к разряду драконов, и вдруг этакий дракон очутился прямо перед ним, словно вылез из-под пола велосипедной мастерской Кюмме.

Джимми ответил, что подобными вещами он никогда не занимался и теперь не будет. Войны это все равно не остановит, а только приведет к новым жертвам. Рейли принялся доказывать, что взрыв не причинит никому вреда, так как он произойдет ночью, и пострадает лишь кошелек Эйбела Гренича. Но Джимми упорно стоял на своем: к счастью, ему достаточно твердили на собраниях о том, что социалистическое движение не должно прибегать к террору — оно должно открыто, с помощью пропаганды завоевывать на свою сторону умы и сердца людей.

Ирландец обозлился, назвал Джимми трусом, бабой, а потом настороженно спросил, уж не собирается ли Джимми выдать его хозяевам завода? Джимми расхохотался. Он не настолько любит Гренича — пусть старый хрыч сам шпионит за рабочими. Просто он не станет связываться с этим делом и слышать о нем не желает. Словом, план провалился, но после этого случая Джимми стал держать ухо востро и вскоре заметил, как много немцев встречаются в мастерской и что Генрих, племянник Кюмме, человек сухой и надменный, вдруг подружился с ирландцем.

Развязка наступила неожиданно — действительно как взрыв бомбы, но совсем не такой, какую Джимми предложили подбросить; Был февральский вечер, и он уже собирался закрывать мастерскую, как вдруг дверь распахнулась и вошли четверо мужчин; двое направились с каким-то странным деловитым видом прямо к Кюмме, а двое других к озадаченному Джимми. Один из них отвернул лацкан своего пальто, сверкнул значок — желтая звездочка.

— Я — правительственный агент. Вы арестованы. Второй схватил Джимми за руки, надел наручники, затем быстро провел руками по его телу, производя «беглый» осмотр. Другие в это время схватили Кюмме.

Джимми видел, как в заднюю дверь вошли еще двое, но их помощь не понадобилась: и он и Кюмме были слишком ошеломлены, чтобы пытаться бежать.

У входа стоял автомобиль. Обоих арестованных вывели из мастерской и втолкнули в него. Машина тронулась. На их вопросы не отвечали, и им оставалось лишь перебирать в памяти содеянные грехи и догадываться, уж не известны ли они полиции.

III

Джимми, разумеется, решил, что их везут в тюрьму; но, как оказалось, их привезли к зданию почтамта и отвели наверх: Джимми в одну комнату, а Кюмме— в другую. Джимми больше его никогда не видел. Не успел он опомниться, как уже стоял перед молодым человеком сурового вида, сидевшим за письменным столом.

— Должен поставить вас в известность, что ваши показания могут быть использованы против вас,—сказал молодой человек и, не давая Джимми времени прийти в себя от удивления, стал забрасывать его вопросами. Около Джимми, слева и справа, стояли двое сыщиков, а в углу, за отдельным столиком, стенографистка усердно записывала все, что говорилось. Джимми знал, что существуют стенографистки. Ведь не так давно он был почти влюблен в одну из них.

— Ваше имя? — спросил суровый молодой человек.— Где живете?—А потом:—Расскажите все, что вам известно относительно этого заговора с бомбами.

— Но я же ничего не знаю!

— Вы находитесь в руках федерального правительства,— заметил молодой человек,— и ваше единственное спасение — чистосердечно во всем признаться. Поможете нам, будете освобождены.

— Но я ничего не знаю! — повторил Джимми.

— Вы слышали разговоры о предполагаемом взрыве завода «Эмпайр»?

— Д-д-да, сэр.

— Кто об этом говорил?

— Один человек...— начал было Джимми, но тут он вспомнил о своем обещании и осекся.— Я... я не могу сказать кто.

— Почему?

— Это нечестно.

— Вы согласны с тем, что надо взрывать здания?

— Да что вы, сэр! — Это было сказано с такой искренностью, что молодой человек принялся убеждать Джимми: по всей стране совершаются зверские преступления, правительство стремится пресечь их, и, разумеется, долг каждого честного гражданина оказать ему посильную помощь.

Джимми слушал с возрастающим беспокойством — капли пота выступили у него на лбу. Но донести на своего товарища рабочего? Никогда!! Пусть хоть запрячут его, как грозился молодой человек, на десять или двадцать лет в тюрьму.

— Говорили вы Рейли, что отказываетесь ввязываться в эту историю с бомбами? — спросил молодой человек.

— Ясное дело, говорил!—Джимми был совершенно сбит с толку и даже не понял, что этим ответом он невольно нарушил свою клятву молчать.

Следователь, возможно, уже и так все знал, и ему было нетрудно навести Джимми на разговор о том, как старый Кюмме поносил завод «Эмпайр», Америку и президента, как он шептался с Рейли и какими-то немцами — Джимми не знает, кто они такие,— и как племянник Кюмме, Генрих, распиливал на куски велосипедные рамы. Потом молодой человек спросил о Джери Коулмене: сколько Джимми получил от него денег и на что потратил? Джимми отказался назвать имена; но когда молодой человек намекнул на то, что часть денег Джимми, возможно, оставил себе, маленький механик с жаром заявил, что ни единого доллара не попало в карман к нему или его другу Мейснеру, хотя им частенько и приходилось туго. Они представили подробный отчет Джери Коулмену. Пусть полиция наведет справки у товарища Геррити, Мэри Аллен и других членов организации.

Между прочим, поскольку разговор зашел об организации, следователь должен сказать ему .кое-что о немцах-социалистах. Вот, например, пивовар Шнейдер, который всегда яростно нападает на союзников,— он ведь тоже участвовал в этом заговоре. Джимми возмутился: товарищ Шнейдер такой социалист, что дай бог каждому, а социалисты и близко не подходят к бомбам! Но ведь молодой Эмиль Форстер занимается на досуге изготовлением взрывчатых веществ, не так ли? Джимми пришел в ярость. Молодого Эмиля, рисовальщика на фабрике ковров и музыканта, он прекрасно знает, а кто говорит про него такое — тот просто врет. Допрос продолжался не меньше часа, и бедняга Джимми был уже совсем измучен страхами и подозрениями, когда, наконец, следователь смягчил суровость тона: просто он хотел выведать у Джимми все, что тот знает о некоторых лицах. Единственное, что навлекало на них подозрения,— это их германофильство. У правительства нет никаких улик ни против Шнейдера, ни против Форстера, ни против других «настоящих» социалистов. Они просто дурачье — позволяют немецким заговорщикам вить из себя веревки, а те сыплют деньгами без счета и устраивают беспорядки на военных заводах.

IV

После этого молодой человек, назвавшийся особым представителем министерства юстиции, стал его отчитывать. Такому искреннему человеку, как Джимми, должно быть стыдно: позволил себя так провести, и кому же — немецким конспираторам, которые хотят уничтожить американскую промышленность, обманывают американских рабочих...

— Но ведь они хотят помешать производству вооружения! — не выдержал Джимми.

— Да, хотят — для того, чтобы Германия могла производить его еще больше.

— Но я против производства вооружения и в Германии тоже!

— А как, интересно, вы можете помешать производству вооружения в Германии?

— Я социалист-интернационалист, так? Моя борьба против войны у себя на родине помогает борьбе социалистов в других странах. И пока я жив, я не перестану бороться!

Словом, Джимми принялся читать лекцию о пацифизме особому представителю правительства, от которого зависела его судьба. Нет, Джимми не дал бы спуску ни.-какому защитнику войны — пусть хоть его за это на всю жизнь упрячут в тюрьму.

Молодой человек расхохотался — более весело и жизнерадостно, чем мог бы предполагать Джимми, судя по началу допроса.

— Хиггинс,— сказал он,— вы просто добродушный болван! Благодарите судьбу за то, что один из тех, кому вы доверяли, был правительственный агент, и мы отлично знаем, кто вы и что вы. Иначе вам было бы не так-то легко доказать свою непричастность к этому делу.

Джимми вытаращил глаза.

— Какой правительственный агент? Кто?

— Рейли,— ответил молодой человек.

— Рейли? Да ведь он же сам меня уговаривал...

— Вот и поздравьте себя, что не поддались на его уговоры.

— Но, может быть, он и Генриха уговаривал?

— Его-то, положим, нечего было уговаривать. Из-за него и началось это расследование — он изготовлял взрывчатые вещества и рассылал их по всей стране. Только зовут его не Генрих и он вовсе не племянник Кюмме, а прусский офицер фон Гольц, личный друг кайзера.

Джимми остолбенел. Ну и чертовщина! Значит, он набивал себе трубку из кисета личного друга кайзера! Он называл этого личного друга кайзера болваном и ослом, говорил ему, что пока он, то есть личный друг кайзера, только раскачивается, настоящий механик успеет двадцать раз собрать подшипник. Ну и ну!

Мистер Хэррод, «особый представитель министерства», предупредил Джимми, что ему придется дать на суде показания в качестве свидетеля; Джимми согласился, хотя и был зол на то, что его так подло провели. Полиции нужна гарантия в том, что он явится в суд. Может кто-нибудь внести за него залог? Опять пришлось ломать голову. Товарищ доктор Сервис, конечно, мог бы, если бы твердо знал, что Джимми действительно не помогал немцам. Мистер Хэррод любезно согласился уверить в этом доктора Сервиса, позвонил ему по телефону — очевидно, они были знакомы — и изложил обстоятельства дела. Доктор Сервис был готов внести две тысячи долларов в качестве залога за явку Джимми на предварительный разбор дела и на суд. Мистер Хэррод добавил, что если доктор Сервис обещает прийти утром и выполнить формальности, он отпустит свидетеля на ночь. Доктор Сервис согласился. Итак, до десяти часов завтрашнего утра Джимми свободен — и он вылетел на улицу, как жаворонок из клетки!

V

Джимми предупредили: никто не должен знать об его аресте. Лиззи он сказал, что просто задержался на работе — чинил мотоцикл. А чтобы не возбудить подозрений, он поднялся утром в обычный час и отправился в мастерскую. Постояв у запертой двери и полюбовавшись на замок и па полисмена, дежурившего у входа, Джимми купил номер лисвиллского «Геральда» и прочел захватывающую статью о раскрытом в Лисвилле германском заговоре. Арестовали несколько заговорщиков и нашли больше десятка бомб, предназначенных для того, чтобы взорвать «Эмпайр». Наконец-то в руки правосудия попался Франц Генрих фон Гольц, организовавший взрыв моста в Канаде и установивший адскую машину на борту огромного трансатлантического парохода!

Джимми был у почтамта за полчаса до назначенного срока; через некоторое время пришел и товарищ доктор Сервис: Обязательство они подписывали вместе. Когда они вышли после этого, вид у доктора был свирепый и решительный. Он заставил Джимми сесть в его машину и принялся отчитывать. Как он его распекал! Он и такой и сякой, он просто самоуверенный болван, который лезет напролом, думая, что война кончится, если прекратится подвоз оружия из Америки. Говорили же ему более пожилые и опытные люди, предупреждали. Так нет, впутался в эту историю, арестован вместе с шайкой поджигателей и головорезов, наемников кайзера, возглавляемых его личным другом!

На этот раз Джимми не спорил—он сдался без боя и только пробормотал в свое оправдание, что у не*го на было дурных намерений — он просто агитировал против военной промышленности, этого преступного дела...

— Преступного? — перебил его товарищ доктор.— Дело, от которого зависит свобода человечества, преступное?

— Ч-что? — Для Джимми это прозвучало, как бред сумасшедшего.

— Ну, хорошо. Предположим, какая-нибудь нация решила уничтожить своих соседей и взялась за производство пушек и снарядов, вкладывая в это всю свою энергию. А союзные нации этого не сделали — они не верили в близость войны, не могли допустить, что их соседи собираются их уничтожить. И вот когда на них напали, им осталось одно: покупать средства защиты на мировом рынке. А вы хотите лишить их этого права и тем самым, предаете их, бросаете под копыта чудовища — войны! Вы, борец за справедливость, становитесь орудием этого заговора, берете немецкие деньги...

— Да не брал я никаких немецких денег! — закричал Джимми чуть ли не в исступлении.

— А разве Кюмме не платил вам?

— Платил за то, что я работал у него в мастерской — за десять часов в день!

— Ну, а этот тип, Джери Коулмен? У него вы разве не брали денег?

— Он давал на пропаганду — он же представитель «Всеамериканского трудового совета мира».

Товарищ Сервис фыркнул.

— Надо же быть таким ослом¹! Вы что, не читаете газет? Ах, да! Вы ведь читаете только немецкую пропаганду.

Доктор вынул из кармана бумажник, распухший от газетных вырезок, и отыскал среди них сообщение нью-йоркской газеты о том, что правительство возбуждает судебный процесс против официальных представителей организации, именуемой «Всеамериканским трудовым советом мира», обвиняя их в заговоре с целью вредительства и устройства забастовок. Основатель организации — некий «Волк с Уолл-стрита», а субсидировалась она офицером прусской армии, атташе при германском посольстве, использовавшим свою неприкосновенность для заговоров и массового уничтожения собственности в дружественной стране. Ну как?

Тут уж возразить было действительно нечего, и Джимми сидел как пришибленный. Выходит, что не только те деньги, которые он получал по вечерам в субботу от Кюмме, но и десятидолларовые билеты тороватого Джери Коулмена исходили от кайзера! Этак, пожалуй, кайзер приберет к рукам все социалистическое движение, а Джимми Хиггинс останется совсем не у дел!