Джон Голсуорси

Глава 20 МАНАТОН И «БРАТСТВО»

Самым счастливым местом для Голсуорси, безусловно, стал Уингстон, деревенский дом в Манатоне, что в Девоне, описанный в рассказе «Лютик и ночь», «прелестный уголок», расположенный в самом центре местности, из которой вышел его род. Уингстон был для него убежищем от бурной лондонской жизни; здесь он обретал покой и возможность размышлять и писать; его окружали поля, где Голсуорси мог гулять и кататься верхом; и, что самое главное, здесь он избавлялся от клаустрофобии, которая мучила его в городе. В Манатоне он чувствовал себя свободным и духовно, и физически.

К несчастью, Ада не разделяла его любви к Уингстону. Она испытывала к нему некую сентиментальную привязанность – ведь сюда они приехали с Джоном на Рождество после смерти его отца, чтобы побыть вместе в первые дни их свободы, – но ее не устраивали ни его удаленность, ни климат. Условия жизни в Манатоне в те времена были достаточно примитивными, Аде не хватало городских удобств и развлечений; она здесь часто болела и скучала. Ей не терпелось вернуться в Лондон или отправиться за границу в поисках солнечного тепла и новых впечатлений.

Манатон – небольшая деревушка на границе с Дартмуром, расположившаяся между Мортонхемпстедом и Бови-Трейси; в ней насчитывалось всего несколько домов, деревенская почта, лавка и характерный для тех времен трактирчик. Уингстон находился на окраине деревни, к нему вела узкая, обсаженная деревьями дорога, заканчивавшаяся у черного хода на заднем дворе; кухонная дверь была всегда открыта, через нее туда-сюда бегали дети хозяина, мистера Эндакотта, по двору носились собаки, гуляли цыплята, там стояли повозки и другое имущество хозяев. Но Голсуорси и их гости всего этого не видели. Когда они приезжали в Манатон, экипажи подвозили их прямо к парадному крыльцу; здесь везде были разбиты цветочные клумбы, подступавшие к веранде и застекленным дверям, украшавшим фасад дома. Эта его часть, принадлежавшая Голсуорси, была очень элегантной; трудно было даже представить себе, что здесь же, с тыльной стороны здания, вовсю бурлит деревенская жизнь.

Голсуорси несколько раз приезжали в Уингстон в качестве «платных гостей» мистера Эндакотта и его жены, а теперь, начиная с весны 1908 года, они арендовали парадные комнаты дома, в то время как в остальной его части проживала хозяйская семья. Во время пребывания Голсуорси и их гостей миссис Эндакотт ухаживала за ними, а ее муж присматривал за их лошадьми.

Внутреннее убранство дома описано Р. X. Моттрэмом; Голсуорси занимали две парадные комнаты с окнами на юг, выходившие на длинную веранду; одна из комнат служила столовой и одновременно кабинетом, где работал Джон; вторая была гостиной, где стояло новое пианино Ады – «маленький «Бехштейн», «опробованный» в Мортоне, а затем весной аккуратно доставленный сюда на телеге». Музыка была единственным ее утешением – «Джек пишет, я же бездельничаю, или печатаю, или пытаюсь играть на моем милом маленьком «Бехштейне», который доставляет нам такую радость».

Судя по записям Ады, они приехали в Уингстон в начале апреля и провели там около трех месяцев, вернувшись в Лондон 20 июня. Для Голсуорси это был большой промежуток времени, когда он мог без перерыва работать над новым романом, получившим сначала название «Тени», но позже переименованным в «Братство». «Я слишком поглощен работой, чтобы писать еще и письма, – оправдывается он перед Эдвардом Гарнетом, которому долго не писал. – Но нам все же удалось насладиться весной и окрестными лугами. А в солнечные дни здесь просто великолепно».

Ада была менее довольна их жизнью. В апреле она с завистью думает об отдыхе Моттрэмов на Луаре – «хочу шепнуть Вам на ушко, что для меня это совершенно не отдых – ведение домашнего хозяйства, все эти люди, заказы ужасных продуктов в местных лавках – совсем не отдых – тс-с-с!» В июне она радуется предстоящему отъезду в Лондон: «С меня довольно деревенской жизни, надоели этот уют и новизна ощущений и этот густой девонширский воздух, даже когда он хороший, что, впрочем, бывает нечасто... В субботу у нас был настоящий ураган, а в воскресенье рано утром к нам забрела овца и такое натворила! Хочу в свой маленький садик на Аддисон-роуд, где за всем можно уследить, да и уследить нужно за малым».

Немного печально, что Джону и Аде нужны были в жизни столь разные вещи: Ада была очень утонченной женщиной в своих вкусах, разговорах, манере одеваться; она блистала в атмосфере жизни высшего лондонского света. Ей нравилось все, что она могла там получить, – концерты, театры и более всего – само светское общество. Ведь чем знаменитее становился Джон, тем чаще их повсюду приглашали – от частных обедов до общественных мероприятий.

Все, кто знал Аду, подтверждают, что в деревне она скучала, а иногда чувствовала себя и просто несчастной. Тем не менее через много лет после того, как они перестали ездить в Манатон, будучи уже вдовой, она с чувством ностальгии вспоминала его в своих мемуарах «Через горы и дальше». Возможно, время стерло из ее памяти суровый местный климат и скуку, в которой она признавалась в письмах Ральфу Моттрэму.

«В Дартмуре у нас почти не было развлечений, и эти периоды покоя и свободы, нарушаемые лишь приездом тех гостей, которых не смущали бытовые неудобства, были очень по душе писателю. Длительные пешие прогулки и прогулки верхом, пение птиц, звуки, доносящиеся с фермы, живописная смена времен года и сопутствующие им события: рождение ягнят, стрижка овец, сенокос, сбор урожая, изготовление сидра, молотьба – все эти простые занятия максимально приближали человека к земле и поэтому были для нас особенно ценными. Случайные крикетные матчи, конные состязания, спортивные игры, концерты местных талантов вносили в нашу жизнь большее оживление, чем можно было предположить. Обычно распорядок нашего летнего дня был следующим: до обеда он писал, я копалась в саду. Затем примерно часовая конная прогулка, после чего мы выбирали подходящее место, привязывали лошадей и обедали по-спартански. Затем более серьезные «скачки»: возвращение домой, ванна, чай, письма, и прочие разнообразные обязанности и маленькие удовольствия – ужин, для меня – занятия музыкой, пока он правил гранки, читал или занимался второстепенной литературной работой – так сказать, не созидательной».

Они вели самый простой образ жизни, особенно если учесть, что автомобиль в начале века был большой редкостью. Голсуорси и их гости поездом добирались до Ньютон-Эббота или Бови-Трейси, где их встречала крестьянская повозка или тележка, запряженная собакой; затем они с багажом ехали к ферме по узкой тенистой дороге. В доме не было удобств в их современном понятии: электрического освещения – только масляные светильники и свечи, – уборной и ванной комнат. Мылись они в сидячей ванне, которая ставилась перед зажженным камином, воду для нее носили снизу из кухни. Из-за всего этого они находились в большой зависимости от любезности местных жителей. Супруги Голсуорси гуляли, катались верхом и принимали участие в жизни деревенской общины. Вскоре после их приезда Джон организовал «Стрельбище Манатона», «что вызвало восторг у местной молодежи (мужчин)», – сообщает Ада. Они держали собственных лошадей – Пегги, любимую кобылу Джона, и Скипа, купленного для Ады и гостей. У них было много собак, и количество их постоянно увеличивалось. Они очень нуждались в общении и радовались, когда к ним приезжали гости; чаще всех у них бывал Ральф Моттрэм и родственники Джона. И, конечно, их друзья-литераторы, и среди них Эдвард Гарнет, который спас Криса от гадюки: «именно Эдвард Г. отфутболил Криса от змеи, как мяч... Мне ужасно интересно, как часто приходилось ему подбрасывать ногами собак – настолько ловко это у него получилось». Однажды осенью они отправились в небольшой поход с супругами Баркерами; те «оказались великолепными спутниками; он был неистощим на анекдоты, всевозможные выдумки, веселые рассказы и так далее. К тому же он гениально «играет» на пианоле (!). Я слышала в его «исполнении» две токкаты Баха, и должна признаться – никогда не слыхала ничего подобного».

Но, гостил ли у них кто-нибудь или они оставались одни, жизнь в Манатоне давала Голсуорси возможность трудиться постоянно – что ему редко удавалось где-нибудь еще. Той весной он работал над романом «Братство». «Это странная книга, – писал он Гарнету. – Более личная, чем любое другое мое произведение. Этим я хочу сказать, что в ней меньше литературной техники, меньше истории, но больше жизни».

Это действительно очень личная книга: пожалуй, ни один из героев романов Голсуорси не наделен таким количеством автобиографических черт, как Хилери Даллисон. Как и его создатель, Хилери Даллисон – писатель, человек со средствами и примерно тех же лет, что и Голсуорси к тому времени: ему сорок два года. Но важнее этого внешнего сходства является его озабоченность чужими бедами: «В какой мере обязан человек отождествлять себя с другими людьми, особенно людьми слабыми, в какой мере имеет он право изолироваться от всех, держаться integer vitae[70]?»

Проблемы Хилери – это проблемы самого Голсуорси. В заметках по поводу романа Голсуорси раскрывает суть характера Хилери:

«В образе Хилери показано, каким роком тяготеет над ним его «сверхутонченность», каким бедствием для него она является.

...Особенность английской системы воспитания и образования заключается в том, что, получив хороший исходный материал, она формировала существо настолько подавленное, застенчивое, сдержанное и гипертрофированно-чувствительное, что, когда жизнь заставляет его столкнуться с неприкрытой человеческой плотью и кровью (а это случается в «самых добропорядочных семьях»), его просто парализует... Его трагедия состоит в его сверхчувствительности, и это настоящая трагедия».

Главная тема романа была отражена в его первоначальном названии – «Тени». «Тенями» культурных, обеспеченных Даллисонов являются бедняки, живущие в трущобах на Ноттинг-Хилл-гейт – в районе, расположенном в непосредственной близости от фешенебельного района Кемпден-Хилл, где жили оба брата Даллисоны с семьями – Хилери и Стивен – и одно время жил сам Голсуорси. Через семью Хьюзов жизнь всех героев романа переплетается в один тесный клубок. Миссис Хьюз «помогает» жене Стивена Сесили; вместе с Хьюзами живет «маленькая натурщица», которая начинает позировать жене Хилери, художнице Бьянке. Ее крайняя нищета вызывает у Хилери сочувствие и заинтересованность в ее судьбе, и он покупает девушке комплект новой одежды, вплоть до нижнего белья, чем вызывает естественные подозрения у своей семьи, а также ревность у подвыпившего мистера Хьюза.

Покой этих высокообразованных буржуа, которые умом признают существование социального неравенства, но не хотят принимать все это близко к сердцу, нарушают юные Мартин и Тайми, которые с присущей их возрасту наивностью пытаются заняться этими проблемами, и пожилой философ Сильванус Стоун, работающий над «Книгой о всемирном братстве». («Я отношусь к нему с любовью, – отмечает Голсуорси. – Он похож на пророка, который плачет, как «пеликан в пустыне», и питается акридами и диким медом». В случае мистера Стоуна это какао и черный хлеб с маслом.) Суть характеров этих героев заключается в том, что у них благие намерения, но они неспособны к активным действиям, а если они что-нибудь и предпринимают, это приносит только несчастья. Больше всех это переживает Хилери, но он наименее способен сделать что-либо полезное. Его племянник Мартин называет его «современным Гамлетом», «слабым и неудовлетворенным, потому что он далек от реальной жизни», и далее он прямо обвиняет Хилери: «Вечно вы с вашей хваленой деликатностью! Что от нее толку? Был ли когда от нее прок? Право, какое-то проклятие лежит на всех вас. Почему вы никогда не действуете? Думать можно потом».

Со времен романа «Джослин» Голсуорси не позволял себе столь развернуто выражать собственные суждения устами своих героев или исследовать при их изображении те противоречия и недостатки, которые в определенной степени были свойственны ему самому. Хилери терпит окончательное поражение, когда осознает, что его интерес к натурщице по сути своей носит характер отнюдь не филантропический. Он в панике, его пугает преданная любовь к нему бедной девушки, он с ужасом думает о возможном союзе с человеком, чье происхождение и разница во взглядах с самого начала омрачают их отношения. «От нее исходил, согретый теплом ее тела, тяжелый запах фиалковой пудры; запах этот проник в сердце Хилери, и он отпрянул в чисто физическом отвращении».

«Фиалковая пудра» – это, доведенный до крайности, символ того, сколь нелегко было понять бедняков сословию Даллисонов. «Они знали, что «тени» существуют, потому что встречали их на улицах, они, конечно, верили в их существование, но по-настоящему его не ощущали: так тщательно была сплетена паутина социальной жизни».

В определенном смысле это была самая важная книга для ее автора; менее ценная в художественном отношении, чем «Собственник», это тем не менее самая «вычурная» книга Голсуорси. Характер Хилери Даллисона наиболее сложный в творчестве писателя, и как история одного героя роман «Братство» вполне современен, чего нельзя сказать о некоторых других произведениях Голсуорси. Можно пойти дальше и предположить, что Голсуорси намеренно писал этот роман в таком ключе, рассчитывая, что «Братство» займет свое место среди книг писателей послевоенного поколения двадцатых годов. Возможно, именно этот «модернистский» подход Голсуорси к созданию образа Хилери вызвал столь яростный протест против образа этого героя у Конрада, прочитавшего книгу в рукописи.

«Как выясняется, у X. нет индивидуальности, это просто утонченный монстр. Мне кажется, дорогой мой Джек, что в творческом запале, работая над книгой, Вы не обратили внимания на отталкивающую грубость его поведения. Вы постоянно демонстрируете, как он предает свое сословие – в мыслях, в интимных отношениях, в полунамеках, в своем молчании. Почему? Ради какой цели мотивы его поступков скрыты от читателя? Он такой, как есть. В нем нет ничего положительного. С самого начала он невероятно вероломный».

Голсуорси объясняет реакцию Конрада его полным непониманием «особого – образованного, сверхчувствительного – типа англичанина, который представлен в лице Хилери». Это абсолютно верно, но Конрад, более того, не сумел понять назначение Хилери и его роль в романе: он был задуман как герой, но его поведение полностью противоречит авторскому замыслу. С точки зрения Конрада, это было отклонение от традиционных канонов романа, и он считал, что Голсуорси должен это понять.

Реакция критики на произведение была, с точки зрения Голсуорси, «любопытной», начиная с очень высокой оценки «Сатердей Ревью», утверждавшей, что это «очень опасная и революционная книга. Роман «Братство» – это не что иное, как коварные и злобные нападки на нашу социальную систему». Интересно, что рецензент «Чикаго Ивнинг Пост» Фрэнсис Хэкетт расхвалил роман именно за то, что привело в такой ужас Конрада. Ему понравился «индивидуальный взгляд на жизнь, во многом основанный на личном опыте, на опыте, трансформированном с помощью искусства и писательского воображения, что не часто встречается в английской литературе. Английские писатели так редко рассказывают, о чем они думают, к чему стремятся, что чувствуют, – с гордостью или со стыдом».

Голсуорси считал, что после «Собственника» и, возможно, «Темного цветка» «Братство» является лучшим его романом: «Мне кажется, что он самый глубокий из всех них...» Он был опубликован в 1909 году. Мог ли автор предполагать, что приблизительно через год он сам испытает нечто похожее на страсть Хилери к маленькой натурщице и это чувство нанесет ему такую травму, что в конце концов приостановит движение вперед как автора современных романов?

Как и 1906-й, 1909 год был для Голсуорси очень удачным: кроме того, что в феврале вышел в свет роман «Братство», в марте наконец была поставлена пьеса «Схватка», написанная двумя годами ранее. Как отмечает Ада, пьеса побывала «у многих интеллигентных режиссеров», но безуспешно; антрепризы Ведренна – Баркера в королевском Корт-тиэтр, с такой готовностью поставившей «Серебряную коробку», более не существовало, вследствие чего очень трудно было найти театр, готовый поставить до такой степени необычную пьесу, как «Схватка». И тем не менее Чарльз Фроманн[71], человек предприимчивый и прозорливый, организовал шесть специальных утренних спектаклей в Дюк-оф-Йорк-тиэтр. Постановка имела такой успех, что «Схватку» немедленно поставили в Хеймаркете и Адельфи-тиэтр и сняли лишь тогда, когда театрам пришлось ставить пьесы, запланированные заранее. ««Схватка» сейчас – «главная тема» разговоров в Лондоне, – сообщает Ада миссис Моттрэм, – совсем как в свое время «Усадьба»... Вчера вечером собралась самая большая аудитория, все это были очень модные, шикарно одетые, обвешанные драгоценностями люди, которые, как мне кажется, не могли не пойти в театр из страха, что не смогут при случае поддержать разговор на эту тему. Это действительно великая пьеса, но очень серьезная».

Неудивительно, что произведение привлекло большое внимание критики. Очень необычным было облечение такой темы в драматургическую форму, тем более что в то время искусство еще крайне редко обращалось к производственным проблемам. Раскрыть эту тему столь захватывающе стало бы триумфом для любого драматурга, но у Голсуорси, у которого за «Серебряной коробкой» последовала принесшая разочарование безжизненная «Джой», успех «Схватки» вызвал лишь сдержанное удовлетворение. «Это та английская пьеса, которую мы все так давно ждали», – писала «Ивнинг Стандард», а «Корт Джорнэл» и «Глазго Геральд» назвали «Схватку» «шедевром». Как свидетельствует «Вестминстер Газетт», постановка этой пьесы действительно стала событием: «Вчера днем было такое ощущение, что содружество Ведренна – Баркера вновь возвратилось к жизни. В театре присутствовали м-р Ведренн, м-р Грэнвилл-Баркер – режиссер-постановщик пьесы; более половины актеров, занятых в спектакле, блистали в свое время в Корт-тиэтр... а автор пьесы – мистер Джон Голсуорси, которому принадлежит и замечательная пьеса «Серебряная коробка»».