Джойленд

Энни сидела в пассажирском кресле, и я подумал, что никогда еще она не была так красива, как в это октябрьское утро, в своих линялых джинсах и тонком свитерке, с волосами, подвязанными пасмой голубой шерсти.

— Спасибо вам, Дев, — сказала она. — Надеюсь только, что мы поступаем правильно.

— Конечно, — сказал я с уверенностью в голосе, которой на самом деле не чувствовал.

Потому что теперь, когда дело было сделано, у меня появились сомнения.

Вывеска Джойленда светилась — это было первое, что я заметил.

А второе — что из динамиков лилась развеселая летняя музычка: парад хитов конца шестидесятых — начала семидесятых. Я собирался припарковаться на одном из мест, отведенных для инвалидов — они были всего футах в пятидесяти от входа — но не успел я к ним свернуть, как Фред Дин вышел из открытых ворот парка и поманил нас внутрь. Сегодня он был не просто в костюме, а в тройке, которую приберегал для редких визитов знаменитостей, достойных ВИП-тура. Костюм я видел и раньше, а вот черный шелковый цилиндр, какие бывают на дипломатах в старых кинохрониках, узрел впервые.

— Это что, нормально? — спросила Энни.

— А то, — сказал я слегка обалдело. Ничего нормального в этом не было.

Я въехал через ворота на Джойленд-авеню и остановился у скамейки перед «Деревней „Туда-Сюда“», где когда-то сидел с мистером Истербруком после своего первого выступления в роли Гови.

Майк хотел выйти из фургона так же, как в него сел — самостоятельно. Я стоял наготове, чтобы поймать его, если он потеряет равновесие, пока Энни вытаскивала сзади коляску. Навостривший уши Майло сидел у моих ног, постукивая хвостом и посверкивая глазками.

Пока Энни подвозила к нам кресло, подошел Фред, окутанный облаком одеколонного аромата. Он был… ослепителен. Другого слова не подберешь. Он снял цилиндр, поклонился Энни и протянул руку.

— Вы, должно быть, мама Майка.

Не забывайте, что в то время обращение «миз»[23] еще не было в ходу, и как я ни нервничал, но не мог не восхититься тем, как он ловко обошел проблему «мисс/миссис».

— Да, — ответила она.

Не знаю, что ее смутило — то ли его любезность, то ли контраст в том, как они были одеты (она — для обычного визита в парк развлечений, он — для официального визита), но она, безусловно, была смущена. Однако руку ему пожала.

— А этот юноша…

— … сам Майкл.

Он протянул руку мальчику, который с широко распахнутыми глазами стоял на своих стальных подпорках.

— Спасибо, что посетили нас.

— Не за что… То есть, это вам спасибо. Спасибо, что разрешили нам прийти, — он пожал руку Фреда. — Парк такой огромный!

Никакой он, конечно, был не огромный. Диснейленд — вот огромный парк. Но для десятилетки, ни разу не бывшего в парке развлечений, он наверняка выглядел именно таким. На мгновение я увидел Джойленд его глазами, увидел как будто впервые, и все мои сомнения насчет того, стоило ли его сюда везти, растаяли.

Фред наклонился, чтобы осмотреть третьего члена семьи Росс, уперев руки в колени.

— А ты — Майло!

Майло гавкнул.

— Да, — сказал Фред, — мне тоже очень приятно. Он протянул руку и подождал, пока Майло подаст ему лапу, а затем пожал ее.

— Откуда вы знаете, как зовут нашу собаку? — спросила Энни. — Дев сказал?

Он выпрямился с улыбкой.

— Нет, не Дев. Знаю потому, что это место — волшебное, дорогая моя. Например… — Он показал пустые ладони и спрятал их за спину. — В какой руке?

— В левой, — подыграла ему Энни.

Фред вытянул вперед левую руку — пустую.

Она, улыбаясь, закатила глаза.

— Ну, в правой.

На сей раз в руке оказалась дюжина роз. Настоящих. Энни и Майк охнули от изумления. Я тоже. Даже теперь, столько лет спустя, я все еще понятия не имею, как он это сделал.

— Джойленд — для детей, дорогая моя, и поскольку сегодня Майк здесь единственный ребенок, парк принадлежит ему. Но эти цветы — для вас.

Она взяла их, как во сне, зарылась лицом в бутоны, втянула в себя аромат их сладкой красной пыльцы.

— Я отнесу их в фургон, — предложил я.

Она удержала их еще на мгновенье, потом отдала мне.

— Майк, — сказал Фред, — ты знаешь, чем мы здесь торгуем?

Майк неуверенно взглянул на него.

— Аттракционами? И играми?

— Мы продаем веселье. Ну что, пошли веселиться?

Я помню день, который Майк провел в парке — и Энни, конечно, тоже, — как будто это было вчера. Но нужен гораздо более талантливый рассказчик, чем я, чтобы объяснить, как этот день разорвал последние путы, которыми Венди Кигэн еще связывала мое сердце и чувства. Могу лишь сказать то, что вы и так знаете: бывают дни драгоценные. Их немного, но в жизни каждого наберется несколько штук. Вот это был один из них. Когда мне грустно, когда жизнь наваливается на меня и все вокруг кажется дешевой мишурой, как Джойленд-авеню в дождь, — я возвращаюсь к тому дню, чтобы напомнить себе, что жизнь — не всегда лохотрон. Иногда призы настоящие. Иногда они драгоценны.

Конечно, работали не все аттракционы, и это было к лучшему, потому что многие из них не годились для Майка. Но больше половины парка в то утро действовало: свет, музыка, даже некоторые ларьки, где с полдесятка газунов продавали поп-корн, картошку-фри, колу, сахарную вату и «Лайское наслаждение». Не представляю, как Фред и Лэйн устроили все это за один день, но им это удалось.

Мы начали с «Деревни», где Лэйн уже ждал нас возле Поезда Туда-Сюда. На нем была полотняная фуражка машиниста вместо обычной шляпы, но она заломил ее под все тем же лихим углом. Кто бы сомневался.

— Все на борт! Этот паровозик детишек возит, так что садись, да поторопись! Мамы бесплатно, собаки бесплатно, дети — на паровозе туда и обратно.

Он указал на Майка, затем на пассажирское сиденье паровоза.

Майк вылез из кресла, оперся на костыли и заковылял к нему.

Энни было дернулась, но он ее остановил:

— Нет, мам, не надо. Я сам.

Он обрел равновесие и захромал к Лэйну — живой мальчик с ногами робота. Майк позволил Лэйну усадить себя на пассажирское сиденье.

— А эта веревка — от свистка? Можно дернуть?

— Для того она и существует, — сказал Лэйн, — но следи за поросятами на рельсах! Тут неподалеку бродит волк, и они его до смерти боятся.

Мы с Энни уселись в один из вагончиков. Ее глаза сияли. На щеках расцвели розы не хуже фредовых. Губы, хотя и плотно сжатые, дрожали.

— Вы в порядке? — спросил я.

— Да, — она переплела свои пальцы с моими и сжала их почти до боли. — Да. Да. Да.

— На панели огоньки зеленые! — крикнул Лэйн. — Подтверди, Майкл.

— Подтверждаю!

— Кого надо опасаться на рельсах?

— Свиней!

— Я балдею, малыш, когда ты говоришь! Дерни как следует веревку-свистульку, и поехали!

Майк дернул за канат. Свисток загудел. Майло гавкнул. Запыхтели пневматические тормоза, и поезд тронулся.

Поезд Туда-Сюда был типичной «малышовкой». Все аттракционы в «Деревне» были малышовками — для детишек от трех до семи лет. Но надо помнить, как редко Майк Росс где-то бывал, особенно после того, как переболел пневмонией год назад, и сколько дней он просидел с матерью в конце той дорожки, слушая грохот аттракционов и счастливые визги из парка и зная, что все это не для него. А для него — ловить ртом воздух, когда начнут отказывать легкие, кашлять, постепенно терять возможность ходить даже с костылями и скобами, и, наконец, кровать, на которой он умрет в подгузнике под пижамой и с кислородной маской на лице.

«Деревня „Туда-Сюда“» выглядела покинутой без салаг, исполняющих свои сказочные роли, но Фред и Лэйн запустили все механические штуковины: волшебный бобовый стебель, который вырастал из земли в облаке пара, ведьму, хихикающую перед Леденцовым домиком, Сумасшедшее чаепитие, волка в ночном колпаке, который сидел в засаде под откосом и внезапно выскакивал к проходящему поезду. За последним поворотом нас ждали три хорошо известные всем детям домика: один из соломы, другой из веток, третий — из кирпича.

— Следи за поросятами! — крикнул Лэйн, и тут они как раз выскочили на рельсы, издавая усиленное динамиками хрюканье. Майк закатился смехом и дернул свисток. Как всегда, поросята спаслись… в последнюю секунду.

Когда мы подъехали к станции, Энни отпустила мою руку и поспешила к паровозу.

— Все в порядке, малыш? Дать ингалятор?

— Нет, все нормально. — Майк повернулся к Лэйну. — Спасибо, мистер машинист!

— Не за что, Майк. — Он протянул руку ладонью вверх. — Хлопни рукой, коль еще живой!

Майк так и сделал, и со смаком. Вряд ли он когда-нибудь чувствовал себя более живым.

— А теперь мне пора, — сказал Лэйн. — У меня сегодня дел хоть отбавляй, — и он мне подмигнул.

Энни наложила вето на «Чашки-вертушки», но — с некоторой опаской — одобрила «Креслоплан». Когда кресло Майка взмыло в небо на тридцать футов и принялось там раскачиваться, она сжала мою руку… ослабив хватку лишь тогда, когда услышала, как Майк смеется.

— Боже мой, — сказала она. — Ты только посмотри на его волосы! Как они развеваются!

Энни улыбалась. А еще она плакала, хотя, казалось, этого не замечала. Как и мою руку, обнявшую ее талию.

Аттракционом управлял Фред — и ему хватило смекалки разогнать его лишь наполовину. Если бы он врубил максимальную скорость, Майк повис бы параллельно земле, удерживаемый лишь центробежной силой. Когда кресло опустилось, Майк не мог идти — так его качало. Мы с Энни взяли его под руки и отвели к инвалидному креслу. Фред принес костыли.

— Нифига себе! — казалось, это единственное, что он способен сейчас сказать. — Нифига себе. Нифига себе.

Следующим пунктом были «Крутые моторки» — сухопутный, вопреки названию, аттракцион. Майк и Майло с видимым удовольствием рассекали рисованные волны на одной лодке, а мы с Энни — на другой.

Хотя к тому времени я работал в Джойленде уже четыре месяца, я никогда не катался на «Моторках» — и завопил, когда мы едва не врезались в судно Майка… успев увернуться лишь в последнюю секунду.

— Трусишка! — крикнула Энни мне прямо в ухо.

Выбравшись из лодки, Майк дышал тяжело, но не кашлял. Мы покатили его по Песьей тропе, где купили по содовой. Газун за прилавком отказался взять протянутую Энни пятерку: «Сегодня все за счет заведения, мэм».

— Можно мне сосиску, мам? И сахарной ваты?

Она сначала нахмурилась, потом вздохнула и пожала плечами.

— Ладно. Но ты должен помнить, что тебе по-прежнему нельзя все эти штуки. Сегодняшний день — исключение, ясно? И больше никаких быстрых аттракционов.

Он поехал к будке с «Лайским наслаждением», сопровождаемый лаем Майло, который бежал следом. Энни повернулась ко мне.

— Это не из-за диеты, если ты так подумал. Просто если у него заболит живот, его может стошнить, а приступы тошноты очень опасны для детей в его состоянии. Они…

Я поцеловал ее — просто мягко коснулся своими губами ее губ. Все равно что попробовал на вкус каплю чего-то невероятно сладкого.

— Успокойся, — сказал я. — Неужели он выглядит больным?

Ее глаза округлились. На мгновение я подумал, что она просто влепит мне пощечину и уйдет — день будет безнадежно испорчен, причем исключительно по моей собственной дурости. А потом она улыбнулась, бросив на меня изучающий взгляд — отчего в животе у меня потеплело.

— Думаю, ты способен на большее… представься тебе такая возможность.

И, прежде чем я смог что-то ответить, она поспешила вслед за сыном.

Да если бы она и осталась, ответить мне было нечего: она совершенно сбила меня с толку.

Энни, Майк и Майло забрались в одну из «Летучих гондол», которые пересекали парк сверху по диагонали. Мы с Фредом Дином ехали под ними на электрокаре. Кресло Майка мы заснули в багажное отделение.

— Отличный парень, — заметил Фред.

— Так и есть, но я не ожидал, что вы устроите… такое.

— Это не только для мальчика, но и для тебя. Ты принес парку пользы гораздо больше, чем думаешь, Дев. Так что я просто спросил у мистера Истербрука разрешения на большое шоу, а он дал зеленый свет.

— Вы ему звонили?

— Так точно.

— Этот фокус с розами… как вы его провернули?

Фред одернул манжеты и скромно ответил:

— Фокусник никогда не разбалтывает свои секреты. Сам, что ли, не знаешь?

— Вы, наверное, поднаторели в этом деле, когда работали на братьев Блиц?

— Нет, сэр, вовсе нет. У братьев я работал карусельщиком и зазывалой на центральной аллее. И, хотя у меня не было действующих водительских прав, иногда перевозил разный хлам на грузовике, когда приходилось перебираться по ночам с одного места на другое.

— И где же вы научились фокусам?

Фред потянулся к моему уху, достал из-за него серебряный доллар и бросил мне его на колени.

— Тут и там, там и сям. Прибавь газу, Джонси — что-то мы подотстали.

От «Небесной станции», где останавливалась гондола, мы направились к карусели, у которой нас уже поджидал Лэйн Харди. Кепку машиниста он снова сменил на котелок. Из громкоговорителей парка по-прежнему громыхал рок-н-ролл, но под широким, переливающимся всеми цветами радуги навесом карусели играла каллиопа. «Велосипед на двоих» — в записи, но такая милая, старомодная песенка.

Прежде, чем Майк попытался залезть на аттракцион, Фред опустился на колено и рассудительно произнес:

— Без джойлендской песболки на карусель нельзя. у тебя она есть?

— Нет, — ответил Майк. Он еще не кашлял, но под глазами у него уже появились темные круги. Там, где его щеки не пылали от возбуждения, кожа выглядела бледной. — Я не знал, что нужно…

Фред снял свой цилиндр, продемонстрировал нам, что внутри он пуст — каким и должен быть, когда фокусник показывает его аудитории. Потом Фред сам заглянул в него и просиял.

— Ага! — он достал из цилиндра новехонькую пёсболку и водрузил ее на макушку Майка. — Как раз твой размер! Уже выбрал зверюшку, на которой поедешь? Лошадь? Единорог? Может, русалка? Или лев?

— Да, лев, пожалуйста! — закричал Майк. — А ты, мам, садись рядом на тигра!

— Как скажешь, — сказала она. — Всегда хотела оседлать тигра.

— Эй, чемпион, — сказал Лэйн. — Давай я помогу тебе подняться.

Энни тем временем понизила голос и обратилась к Фреду.

— Еще чуть-чуть — и все, хорошо? Тут здорово, он никогда не забудет этот день, но…

— Он слабеет, — ответил Фред. — Понимаю.

Энни села рядом с Майком на зеленоглазого, застывшего в рыке тигра. Майло, ухмыляясь своей собачьей ухмылкой, устроился между ними. Карусель пришла в движение, и «Велосипед на двоих» сменился «Шумом на Двенадцатой улице». Фред положил мне руку на плечо.

— Встретимся у «Колеса» — это будет последний аттракцион на сегодня — но сначала заскочи в костюмерную. И побыстрее.

Я хотел было спросить, зачем, но потом и сам все понял. А поняв, направился в костюмерную. Бегом.

Тем вторничным утром в октябре 1973-го я носил меха в последний раз. Надел я их в костюмерной и по Песьей подземке вернулся к центру парка на электрокаре, выжав из него все соки. Откинутая голова Гови болталась у меня на плече. На поверхность я выбрался за шалманом мадам Фортуны. И как раз вовремя: Лэйн, Энни и Майк уже приближались по центральной аллее. Майк сидел в кресле, а Лэйн его толкал. Никто из них не заметил, как я выглянул из-за угла шалмана — вытянув шеи, они все смотрели на «Каролинское колесо». А вот Фред меня заметил. Я поднял лапу. Он кивнул, повернулся и махнул уже своей лапой кому-то в маленькой кабинке над отделом заказов. Пару секунд спустя из всех колонок хлынула Гови-музыка: Элвис запел «Гончую».

Я выпрыгнул из своего укрытия и начал танцевать танец Гови — что-то вроде недоделанной чечетки. Майк раскрыл рот. Энни приложила ладони к вискам, словно у нее разыгралась жуткая мигрень, а потом засмеялась. А дальше последовало, наверное, одно из лучших моих выступлений. Я прыгал и скакал вокруг кресла Майка, почти не замечая Майло, который делал примерно то же самое, только в другом направлении. За «Гончей» настал черед «Роллинг стоунз» с их «Выгуляй собаку». Слава богу, песня эта довольно короткая: не думал я, что настолько вышел из формы.

Закончил я раскрытием лап для объятий и криком: «Майк! Майк! Майк!» Гови тогда заговорил впервые. В свое оправдание могу лишь сказать, что получилось у меня очень похоже на лай.

Встав с кресла, Майк тоже раскрыл руки и рухнул вперед.

Он знал, что я его подхвачу, и я подхватил. Меня все лето обнимали детишки в два раза младше него, но ни одни объятия не были такими приятными. Жаль, что я не мог его развернуть, сжать так, как сжал тогда Хэлли Стансфельд и выдавить из него болезнь, словно кусок хот-дога.

Уткнувшись лицом в мех, Майк сказал:

— А из тебя получился отличный Гови, Дев.

Я погладил его по голове, сбив с него пёсболку. Так близко выдать слова за лай у меня бы не получилось, поэтому я просто подумал: «Хорошему мальчишке положен хороший пес. Спроси у Майло».

Майк посмотрел в голубые сетчатые глаза Гови.

— Пойдешь с нами на лифтушку?

Я энергично кивнул и потрепал его по голове. Лэйн поднял майкову новую пёсболку и водрузил ему на голову.

Подошла Энни. Руки она скромно сложила перед собой, но глаза сияли радостью.

— Можно расстегнуть вам молнию, мистер Гови?

Я бы и не против, но допустить, конечно, этого не мог. У любого представления свои правила, а одно из непоколебимых правил Джойленда гласило: Гови, Пес-Симпатяга всегда остается Гови, Псом-Симпатягой.

На глазах у кроликов меха снимать нельзя.

Нырнув в Песью подземку, я снял меха, бросил их на кар и присоединился к Энни и Майку на ведущем к «Каролинскому колесу» пандусе. Энни с опаской глянула вверх и сказала:

— Всё еще хочешь на нем прокатиться, Майк?

— Да! На нем — больше всего!

— Что ж, хорошо. Наверное. — И уже мне:

— Высоты я не боюсь, но и особой любви к ней не испытываю.

У открытой двери кабинки стоял Лэйн.

— Забирайтесь, ребятки. Запущу вас ввысь, где воздух — зашибись. — Он наклонился и почесал Майло за ушами. — А тебе, дружок, придется посидеть тут.

Я сел у внутренней стены кабинки, поближе к колесу. Энни — посредине, а Майк — около дверцы, откуда открывался самый лучший вид. Лэйн опустил перекладину безопасности и вернулся к рычагу, не забыв при этом подвинуть котелок.

— Готовьтесь восхищаться! — крикнул он, и мы поползли вверх со скоростью коронационной процессии.

Мир постепенно открывался нашим глазам: сначала парк, потом ярко-синяя гладь океана справа от нас, а слева — бескрайние просторы Северной Каролины. В самой верхней точке нашего путешествия Майк отпустил перекладину, поднял руки над головой и закричал:

— Мы летим!

К моей ноге кто-то прикоснулся. Энни. Я посмотрел на нее, и одними губами она произнесла одно единственное слово: «Спасибо». Не помню, сколько мы сделали оборотов: кажется, больше обычного, но я не уверен. Зато в память мне врезалось бледное, полное удивленного восхищения лицо Майка. И обжигающе горячая рука Энни у меня на бедре.

Которую она не убирала до самой остановки.

Майк повернулся ко мне.

— Теперь я узнал, каково это быть воздушным змеем.

Я тоже.

Когда Энни сказала Майку, что пора закругляться, мальчик не стал возражать.

Его силы были на исходе. Когда Лэйн помог ему усесться в кресло, Майк протянул руку — ладонью вверх.

— Хлопни рукой, коль еще живой.

Лэйн звонко шлепнул по руке мальчика своей.

— Возвращайся в любое время, Майк.

— Спасибо. Было так здорово.

Лэйн и я покатили его по центральной аллее. Будки по обеим ее сторонам вновь закрылись, но один из шалманов все еще работал: «Тир Энни Оукли». У деревянного прилавка с ружьями, на законном месте Папаши Аллена, стоял Фред Дин в своем костюме-тройке. Позади него туда-сюда ездили заводные зайцы и утки, а над ними стояли керамические цыплята. Стояли на месте, но были очень маленькими.

— Не желаете ли попрактиковаться в стрельбе по мишеням, прежде чем покинете наш парк? — спросил Фред. — Сегодня не будет проигравших. Сегодня кааааждый-прекаждый что-нибудь, да выиграет.

Майк оглянулся на Энни.

— Мам, можно?

— Конечно, солнышко. Но только недолго, хорошо?

Он попытался встать с кресла, но не смог — слишком устал. Лэйн и я приподняли его, каждый со своей стороны. Майк взял винтовку и сделал пару выстрелов, но руки его уже не слушались, пусть ружье и было легким. Пульки ударились о задник и упали в специальный желобок.

— Да уж, тот еще снайпер, — сказал он, опустив ружье.

— Что ж, ты никого не подстрелил, — согласился Фред, — но, как я уже сказал, сегодня выигрывает каждый.

И с этими словами он снял с полки самого большого Гови — главный приз, чтобы получить который даже опытные стрелки выкладывали по восемь-девять долларов.

Майк поблагодарил его и сел. Он выглядел потрясенным. Плюшевый пес был почти с него ростом.

— Мам, теперь твоя очередь!

— Нет, не стоит, — ответила она, но я подумал, что ей все же хочется. Было что-то такое в ее взгляде, оценивающем расстояние от стойки до мишеней.

— Пожалуйста! — Мальчик посмотрел сначала на меня, потом на Лэйна. — Она здорово стреляет. Один раз выиграла турнир по стрельбе из положения лежа в Кемп Перри — еще до того, как я родился — и дважды занимала второе место. Кемп Перри — это в Огайо.

— Я не…

Но Лэйн уже протягивал ей одну из модифицированных винтовок 22 калибра.

— Подходите сюда. Посмотрим, какая из вас Оукли, Энни.

Она взяла ружье и осмотрела его — как редко кто из «кролей».

— Сколько здесь пуль?

— По десять в обойме, — ответил Фред.

— Если уж соглашусь, то можно будет взять две обоймы?

— Сколько хотите, мэм. Сегодня ваш день.

— Раньше мама еще и по тарелочкам стреляла, вместе с дедом, — сообщил Майк.

Энни подняла ружье и выпустила десять пуль, с паузами в секунду-другую между выстрелами. Она сбила двух уток и трех зайцев. Керамических цыплят трогать не стала.

— Вот это меткость! — воскликнул Фред. — Любой приз со средней полки по вашему желанию.

Она улыбнулась.

— Да какая же это меткость… Отец бы со стыда сгорел. Я лучше перезаряжусь, хорошо? Приз не нужен.

Фред достал из-под стойки бумажный кулек (на Языке он назывался «мелкострел») и вставил его узким концом в отверстие на ружье. Десять шариков с треском закатились внутрь.

— Прицел, случаем, не сбит? — спросила она Фреда.

— Что вы, мэм. В Джойленде все по-честному. Но если я скажу вам, что Папаша Аллен — человек, который обычно стоит за этой стойкой — долгими часами настраивает прицелы на винтовках, то солгу.

Я работал в команде Папаши, так что знал, что на самом деле Фред выразился еще весьма дипломатично. Прицелами винтовок Папаша стал бы заниматься в самую последнюю очередь. Чем лучше стреляли лохи, тем больше призов ему полагалось выдавать — а все призы он покупал за свой счет. Как и остальные хозяева призовых аттракционов. Игрушки, конечно, были дешевыми, но не бесплатными.

— Чуть выше и левее, — сказала Энни — скорее, себе, чем нам.

А потом подняла ружье, уперла в выемку на плече и десять раз спустила курок. На этот раз пауз между выстрелами вообще не было, и целилась она не в уток с зайцами. Она целилась в керамических цыплят, и разнесла вдребезги восемь из них.

Когда она положила ружье на стойку, Лэйн принялся вытирать банданой пот и грязь с загривка. А вытирая, едва слышно пробормотал:

— Иисусе-наш-Христос… Никто еще не выбивал восемь штук.

— По последней я только чиркнула, но с такого расстояния должна была брать все, — она не хвалилась — просто констатировала факт.

— Говорил же, она хорошо стреляет, — извиняющимся тоном сказал Майк. — Даже хотела попасть на Олимпиаду, только ее выгнали из колледжа.

— Вы самая настоящая Энни Оукли, — сказал Лэйн, убирая бандану в задний карман. — Любой приз, милая леди. Какой хотите.

— Я уже получила свой приз, — сказала она. — Это был чудесный, изумительный день. Я никогда не смогу отблагодарить вас за него, парни.

Она повернулась ко мне.

— Вас и его. Ведь ему пришлось меня уговаривать на всё это. Из-за моей глупости. — Она поцеловала Майка в макушку. — Но сейчас мне надо везти своего мальчика домой. А где Майло?

Мы огляделись по сторонам и обнаружили Майло напротив «Дома страха». Пес сидел, обернув лапами хвост.

— Майло, ко мне! — крикнула Энни.

Уши Майло шевельнулись, но сам он не сдвинулся с места. Даже не повернул голову в нашу сторону — так и сидел, уставившись на единственный темный аттракцион Джойленда. Я почти поверил в то, что он читает капающие, написанные в стиле ужастика буквы: ЗАХОДИ, КОЛЬ ОСМЕЛИШЬСЯ.

Пока Энни смотрела на Майло, я успел украдкой взглянуть на Майка.

Хоть он и выглядел уставшим, выражение на его лице прочитать не составило особого труда: удовлетворение. Знаю, безумно было бы думать, что он и джек-рассел спланировали это вместе… но именно так я и подумал.

И думаю до сих пор.

— Отвези меня к нему, мам, — попросил он. — Меня он послушает.

— Нет нужды, — сказал Лэйн. — Если у тебя есть поводок, я с удовольствием приведу Майло сюда.

— Он в кармане, на спинке кресла, — сказала Энни.

— Хм, может, и нет, — сказал Майк. — Проверить стоит, но я, кажется, забыл его дома.

Энни проверила, а я подумал: черта с два ты его забыл.

— Ох, Майк, — укоризненно произнесла Энни. — Твоя собака, ты и должен за нее отвечать. Сколько раз я тебе это говорила?

— Прости, мам, — ответил ей Майк, а Лэйну с Фредом добавил: — Просто мы редко пользуемся поводком: обычно Майло прибегает сам.

— Кроме тех случаев, когда он нам нужен. — Энни сложила руки рупором и прокричала: — Майло, ко мне! Пора домой!

И уже сладким голосом добавила:

— Печенюшка, Майло! Будешь печенюшку?

Этот голос и меня убедил бы бросить все и побежать — может даже с высунутым языком — но Майло все так же не шевелился.

— Пойдем, Дев, — сказал Майк. Словно я тоже участвовал в его плане, но каким-то образом позабыл об этом. Я взялся за рукояти кресла и покатил Майка по Джойленд-авеню к «Дому страха». Энни пошла следом. Фред и Лэйн остались на своих местах — Лэйн лишь оперся на стойку с ружьями. Котелок он снял и теперь вертел его на пальце.

Когда мы подошли к собаке, Энни раздраженно спросила:

— Что с тобой, Майло?

Услышав голос хозяйки, Майло завилял хвостом, но головы не повернул. Он стоял на страже, и собирался стоять до тех пор, пока его не оттащат.

— Майкл, пожалуйста, заставь своего пса подняться, и мы пойдем домой. Тебе нужен от…

Фразу она закончить не успела — ей помешали два события. Не уверен, какое из них случилось раньше. Я часто вспоминал эти мгновения — чаще всего ночами, когда не мог уснуть — и до сих пор не уверен. Думаю, сначала раздался грохот: звук покатившегося по рельсу вагончика. Но, возможно, первым упал навесной замок. Кто знает, может, и то, и другое случилось одновременно.

Замок упал с входных ворот «Дома страха» и остался лежать на дощатом настиле, поблескивая в лучах октябрьского солнца. Фред Дин позже высказал предположение, что дужка замка была вставлена неплотно, и вибрация приближающегося вагончика расшатала его окончательно.

В этом был смысл, потому что дужка, когда я ее проверил, и в самом деле были откинута.

И все равно — чушь какая-то.

Я сам вешал этот замок, и хорошо помню щелчок, с которым дужка вошла в паз. Я даже помню, как дернул его, чтобы проверить, все ли нормально — как мы все обычно и делаем, когда закрываем замки. И это уж не говоря о вопросе, на который Фред даже и не пытался ответить: как вообще вагончик мог куда-то покатиться без электричества? А вот что случилось потом…

Поездка по «Дому страха» заканчивалась следующим образом. В самом конце «Камеры пыток», когда вам казалось, что все закончилось, наперерез вагончику вылетал вопящий скелет (салаги прозвали его Хагаром Ужасным). Скелет пролетал мимо, и перед вами возникала каменная стена со светящимся в темноте рисунком: гниющий зомби и надгробие с надписью КОНЕЦ ПУТИ. Само собой, каменная преграда распахивалась как раз вовремя, но такой двойной удар по психике был очень эффективным. Когда вагончик выезжал на улицу, делая небольшой полукруг перед тем, как проехать еще через одни ворота и остановиться, даже взрослые мужики орали как бешеные. Эти вопли (сопровождаемые неизменными смешками — «вот же гады, подловили») служили аттракциону лучшей рекламой.

Криков в тот день не было. Их и не могло быть, потому что выехавший наружу вагончик был пуст. Сделав полукруг, он уперся носом в другие ворота и замер.

— Та-ак, — сказал Майк. Не сказала даже, а прошептал — я едва его расслышал, а Энни, уверен, не услышала вовсе: все ее внимание было приковано к вагончику. Мальчик улыбался.

— Почему он поехал? — спросила Энни.

— Понятия не имею, — ответил я. — Может, короткое замыкание. Или какой-то скачок напряжения.

И то, и другое объяснение звучали веско, если, конечно, вы не знали о выключенных генераторах.

Я встал на цыпочки и заглянул в остановившийся вагончик. Сперва я заметил поднятую перекладину. Если Эдди Паркс или один из его салаг-помощников забывал ее опустить, она опускалась сама, едва вагончик приходил в движение: этого требовали обязательные правила безопасности. Поднятая перекладина выглядела глупо, но в этом был свой смысл: ведь питание подавалось лишь на те аттракционы, которые Фред и Лэйн запустили для Майка.

А потом я заметил еще кое-что — под полукруглым сиденьем, такое же настоящее, как и розы, которые Фред подарил Энни… только не красное.

Голубая лента.

Мы отправились назад к фургону. Майло, демонстрируя свое лучшее поведение, семенил рядом с креслом Майка.

— Вернусь, как только отвезу их домой, — сказал я Фреду. — Отработаю свои часы.

Он покачал головой.

— Сегодня с тебя хватит. Лучше ляг пораньше и приходи завтра к шести. Захвати пару сэндвичей, потому что работать придется допоздна. Похоже, шторм надвигается быстрее, чем прогнозировали.

Энни выглядела встревоженной.

— Может, мне стоит собрать вещи и увезти Майка в город? Конечно, он так устал, но…

— Следите за радиопередачами этим вечером, — посоветовал Фред. — Если объявят эвакуацию, у вас будет достаточно времени… впрочем, не думаю, что до этого дойдет. Для вас все ограничится сильным ветром. Я немного беспокоюсь за высокие аттракционы — «Шаровую молнию», «Мозготряс» и «Колесо».

— Все с ними будет хорошо, — сказал Лэйн. — Выстояли же в прошлом году во время «Агнессы», а ведь тогда был тот еще ураган.

— А у этого шторма есть имя? — спросил Майк.

— Его зовут «Гильда», — ответил Лэйн. — Только это не ураган, а так, небольшое субтропическое завихрение.

— Ветер начнет крепчать около полуночи, а спустя час или два зарядит ливень. Может, Лэйн и прав насчет высоких аттракционов, но день нас все равно ждет тяжелый. У тебя есть дождевик, Дев?

— Конечно.

— Тогда, думаю, завтра он тебе пригодится.

В машине мы послушали прогноз погоды, который слегка Энни успокоил. Ожидалось, что средняя скорость ветра не превысит тридцати миль в час, и что лишь редкие его порывы перейдут эту отметку. Также ожидалась некоторая эрозия берега с небольшими затоплениями на материке. Вот, собственно, и всё. Ди-джей назвал такую погоду «идеальной для запуска воздушных змеев», и мы засмеялись. Приятно было осознавать, что у нас уже накопилось довольно много общих впечатлений.

Когда мы подъехали к викторианскому особняку, Майк уже почти заснул. Я его поднял и пересадил в кресло.

Труда мне это не составило: за последние четыре месяца я здорово подкачался, а без жутких скоб на ногах Майк весил не больше семидесяти фунтов (70 фунтов = 32 кг, прим. пер.). Усадил и покатил кресло к дому за семенящим впереди Майло.

Майк захотел в туалет, но когда мама собралась его туда отвезти, он попросил, чтобы ему помог я. Вкатив Майка в ванную, я помог ему встать и, пока он держался за поручни, приспустил ему штаны.

— Терпеть не могу, когда ей приходится так мне помогать. Чувствую себя младенцем.

Может быть, но мочился он с энергией здорового ребенка. Потянувшись к ручке слива, Майк пошатнулся и чуть было не нырнул в унитаз. Мне пришлось его подхватить.

— Спасибо, Дев. Я уже сегодня голову мыл. — И в ответ на мой смех он широко улыбнулся. — Вот бы на нас налетел настоящий ураган. Было бы круто.

— Если бы налетел, ты бы так не думал. — Я вспомнил Дорию, которая ударила по Нью-Гэмпширу и Мэну два года назад. Тогда девяностомильные ветры валили деревья по всему Портсмуту, Киттери, Сэнфорду и Бервикам.

На наш дом тогда едва не рухнула огромная, старая сосна. Подвал затопило, и мы четыре дня просидели без электричества.

— Думаю, мне бы не хотелось, чтобы в парке что-нибудь упало. Для меня теперь это самое лучшее место в мире. По крайней мере, из тех, где я был.

— Вот и хорошо. Держись-ка покрепче, пока я тебе штаны натяну. Не будем сверкать перед мамочкой голой задницей.

Он засмеялся, но смех быстро перешел в кашель. Когда мы вышли из ванной, Энни взяла дела в свои руки и по коридору укатила Майка в его спальню.

— Не вздумай удрать, Девин, — бросила она через плечо.

С работы меня отпустили рано, поэтому удирать я не собирался, если уж она хотела, чтобы я остался еще ненадолго. Я ходил по гостиной и рассматривал вещи, которые, наверное, были дорогими, но не очень-то интересными (по крайней мере, на взгляд двадцатиоднолетнего молодого человека). Огромное, почти во всю стену, панорамное окно спасало эту комнату от излишней мрачности, заливая ее дневным светом. Оно выходило на задний двор, деревянный настил и океан. Я видел, как с юго-востока подбираются первые тучки, но небо пока еще оставалось ярко-синим. Помню, как подумал о том, что все-таки попал в этот огромный дом, хотя пересчитать все ванные комнаты шанса мне, наверное, так и не представится. Помню, как подумал о синей ленте и о том, увидит ли ее Лэйн, когда будет возвращать взбунтовавшийся вагончик на место. О чем еще я думал? О том, что я все-таки увидел призрака. Пусть и не человека.

Вернулась Энни.

— Он хочет тебя видеть, но надолго не задерживайся.

— Ладно.

— Третья дверь направо.

Я прошел по коридору, легонько постучался и вошел. Если не замечать поручней на стенах, кислородные баллоны в углу и вытянувшиеся по стойке смирно ножные скобы у кровати, то комната могла сойти за комнату обычного мальчишки. Да, ни бейсбольной перчатки, ни скейтборда в ней не было, зато были плакаты с Марком Спитцем и «Майамскими дельфинами». А на почетном месте над кроватью «Битлз» переходили Эбби-Роуд.

В воздухе стоял едва уловимый запах растирки. В кровати лежал Майк, такой маленький, что почти затерялся под зеленым покрывалом. Рядом с ним калачиком свернулся Майло, которого он рассеянно поглаживал. Трудно было поверить, что я видел перед собой того самого ребенка, который в победном жесте вскинул руки над головой на пике нашей поездки на «Колесе». Но грустным Майк не выглядел. Наоборот, он чуть ли не светился.

— Ты ее видел, Дев? Видел, как она уходила?

Я с улыбкой покачал головой. Тому я завидовал, Майку — нет. Майку — никогда.

— Хотел бы я, чтобы там был мой дедушка. Он бы тоже ее увидел и услышал, что она сказала, когда уходила.

— И что же?

— Сказала «спасибо». Нам обоим. Еще она сказала тебе быть осторожнее. Ты точно ее не слышал? Хоть немножко?

Я снова покачал головой. Нет. Даже немножко.

— Но ты знаешь. — Лицо Майка побледнело и осунулось: по нему сразу было видно, что он очень болен. Зато глаза оставались живыми и здоровыми.

— Ты же знаешь, так ведь?

— Да, — ответил я, думая о ленте. — Майк, а ты знаешь, что с ней случилось?

— Кто-то ее убил, — почти прошептал он.

— А она не сказала…

Он покачал головой, не дав мне закончить.

— Тебе надо поспать, — сказал я.

— Да. После сна почувствую себя лучше. Так всегда бывает. — Он закрыл глаза. Потом снова открыл. Медленно.

— Мне больше всего понравилось «Колесо». Лифтушка. На нем как будто летишь.

— Да, — сказал я. — Летишь.

Майк снова закрыл глаза и уже не открывал. Я на цыпочках прокрался к двери. Только взялся за ручку, как он сказал:

— Будь осторожен, Дев. Они не белые.

Я оглянулся. Майк спал. Точно спал. На меня смотрел один лишь Майло. Я вышел из комнаты и тихонько прикрыл за собой дверь.

Энни была на кухне.

— Я варю кофе, но, может, ты предпочитаешь пиво? У меня есть «Блю Риббон».

— Лучше кофе.

— Как тебе дом?

Я решил быть честным.

— Мебель, на мой вкус, немного старомодна, но я никогда не ходил в школу декораторского искусства.

— Как и я, — ответила она. — Что там, даже колледж не закончила.

— Добро пожаловать в клуб.

— Да брось, ты-то закончишь. Переболеешь той девчонкой, что тебя бросила, вернешься на учебу, выпустишься и отправишься в прекрасное светлое будущее.

— Откуда ты знаешь…

— Про девчонку? Во-первых, на тебе разве что нет плаката «МЕНЯ БРОСИЛИ». Во-вторых, Майк в курсе. Он мне рассказал. Он — мое светлое будущее. А ведь когда-то я хотела стать антропологом. Хотела выиграть золотую медаль на Олимпиаде. Хотела поездить по миру и стать Маргарет Мид[24] своего поколения. Хотела писать книги и вообще делать все, чтобы вернуть любовь отца. Ты знаешь, кто он?

— Моя хозяйка говорит, что он проповедник.

— Так и есть. Бадди Росс, человек в белом костюме и с роскошной сединой. Выглядит как постаревший «Человек „Глэд“» из рекламы.[25] Мега-церковь, эфиры на радио, теперь еще и телевидение. За кулисами — редкостный засранец с парочкой положительных черт.

Она приготовила две чашки кофе.

— Но точно так же можно сказать о любом из нас, верно?

— Говоришь так, словно сожалеешь о чем-то, — не самое тактичное замечание, но мы, кажется, уже были достаточно близки для подобных разговоров. По крайней мере, я на это надеялся.

Она взяла кофе и села напротив меня.

— Как поется в старой песенке, есть немного. Но Майк — чудесный мальчик, и, надо отдать отцу должное, он нас поддерживает — чтобы я могла не работать и полностью посвятить себя сыну. Думаю, такая любовь лучше, чем никакая. Сегодня я приняла решение. Думаю, это случилось, когда ты нацепил на себя этот смешной костюм и танцевал свой смешной танец. Когда смотрела, как Майк смеется.

— Расскажи.

— Я решила дать отцу то, чего он хочет — пригласить его обратно в жизнь Майка, пока не стало слишком поздно. Он говорил ужасные вещи — что господь наказал меня за грехи болезнью сына, например, но я решила оставить это позади. Ждать извинений мне бы пришлось очень долго… потому что в глубине души он до сих пор так считает.

— Извини.

Она пожала плечами, как будто это не имело значения.

— Я ошибалась, когда не хотела отпускать Майка в Джойленд, и цепляться за старые обиды — «ты мне, я — тебе» — тоже было ошибкой. Мой сын — не предмет торгов. Как ты думаешь, Дев, в тридцать один год еще не поздно взрослеть?

— Спросишь, когда я туда доберусь.

Она засмеялась.

— Туше! Извини, я на минутку.

Вернулась она через пять. Я сидел на кухне, потягивая кофе. Когда Энни вошла, свитер она держала в правой руке. Ее живот был смуглым от загара, а бледно-голубой лифчик почти совпадал по цвету с выцветшими джинсами.

— Майк заснул, — сказала она. — Пойдешь со мной наверх, Девин?

Спальня была большой, но какой-то пустой, словно даже спустя долгие месяцы вещи в ней не были полностью распакованы. Энни повернулась и обвила руками мне шею. Ее широко распахнутые глаза были совершенно спокойными. Улыбка коснулась кончиков губ, оставив на щеках небольшие ямочки.

— «Ты способен на большее, представься тебе такая возможность». Помнишь эти мои слова?

— Да.

— Я не ошиблась?

Ее губы были сладкими и влажными. Я чувствовал на вкус ее дыхание.

Она чуть отстранилась и произнесла:

— Это случится лишь раз. Ты же понимаешь?

Не хотелось, но понимал.

— Только если это не… ну…

Теперь она улыбалась по-настоящему. Почти смеялась. В полутьме я видел ее зубы и ямочки на щеках.

— Только если это не трах в знак благодарности? Поверь, это не так. Последний раз, когда у меня был парень твоего возраста, я сама была девчонкой.

Она взяла мою руку и положила на шелковую чашечку бюстгальтера. Я ощутил мягкое, мерное биение ее сердца.

— Должно быть, не все, связанное с отцом осталось в прошлом, потому что сейчас я чувствую себя удивительно распутной.

Мы снова поцеловались. Ее руки опустились к моему поясу и расстегнули пряжку ремня. С тихим скрипом разошлась «молния», и рука Энни скользнула по твердому выступу на шортах. Я выдохнул.

— Дев?

— Что?

— Ты когда-нибудь занимался этим раньше? И даже не пытайся мне лгать.

— Нет.

— Она что, совсем дурой была? Та твоя девушка?

— Наверное, мы оба были дураками.

Она улыбнулась, запустила холодную руку в шорты и сжала меня. Эта уверенная хватка, вкупе с нежно поглаживающим плоть большим пальцем, превращала все попытки Венди ублажить бойфренда в жалкую пародию.

— Значит, ты девственник.

— Виноват.

— Ну и хорошо.

Одним разом, к счастью, дело не ограничилось, потому что сначала я смог продержаться лишь восемь секунд. В лучшем случае девять. Я вошел в нее — да, смог дотерпеть — но на этом все и закончилось. Наверное, лишь раз в жизни я смущался сильнее — когда знатно пернул на исповеди в Лагере молодых методистов — да и то не уверен.

— О боже, — сказал я и прикрыл глаза рукой.

Она засмеялась, но ничего обидного в этом смехе не было.

— В некотором роде ты мне польстил. Попробуй расслабиться. Я спущусь вниз и еще раз проверю, как там Майк. Не хочу, чтобы он застал меня в постели с Гови, Псом-Симпатягой.

— Очень смешно. — Кажется, покрасней я еще сильнее, то просто бы вспыхнул.

— Думаю, ты будешь готов к моему возвращению — одна из приятных сторон жизни в двадцать один год, Дев. Если бы тебе было семнадцать, ты, наверное, был бы готов уже сейчас.

Энни вернулась с двумя бутылками содовой в ведерке со льдом, но едва она выскользнула из своего халата и предстала передо мной обнаженной, о содовой я думал меньше всего. Во второй раз все прошло более удачно: я продержался минуты четыре. Затем она начала мягко постанывать, и я не сдержался. Но какими же были эти четыре минуты!

Мы дремали. Голова Энни лежала на моем плече.

— Все хорошо? — спросила она.

— Поверить не могу, как хорошо.

Лица ее я не видел, но почувствовал, что она улыбается.

— После стольких лет эта спальня, наконец, используется не только для сна.

— Твой отец вообще жил тут?

— Недолго. Я вообще начала возвращаться сюда лишь потому, что Майку здесь нравится. Иногда я готова признать, что он практически наверняка умрет, но чаще всего отказываюсь в это верить. Просто отворачиваюсь. Договариваюсь с собой: «Если он не поедет в Джойленд, то не умрет. Если я не помирюсь с отцом, чтобы тот смог приезжать и навещать внука, он не умрет. Если мы просто останемся здесь, он не умрет». Пару недель назад, когда мне пришлось впервые в этом сезоне надеть на него пальто для прогулки по пляжу, я заплакала. Когда Майк спросил, что случилось, я ответила: женские дни. Он знает, что это такое.

Я вспомнил, как Майк сказал ей в больнице: это же не насовсем. Но, рано или поздно, «насовсем» случится. Так происходит со всеми нами.

Она села, укутавшись в простыню.

— Помнишь, как я сказала, что Майк оказался моим будущим? Моей блестящей карьерой?

— Да.

— Я ведь ни о чем другом и думать не могу. Всё, кроме Майка — это просто… пустота. Как там говорится? В Америке не играют вторых актов.

Я взял ее за руку.

— Не думай о втором, пока не закончился первый.

Она высвободила руку и нежно провела ладонью по моему лицу.

— Ты молод, но вовсе не глуп.

Было приятно это слышать, но чувствовал я себя все-таки глупо. С одной стороны, из-за Венди. С другой… я вдруг поймал себя на мысли о тех фотографиях из папки Эрин. Было в них что-то…

Она снова легла. Простыня соскользнула, обнажив ее соски, и я вновь почувствовал знакомое напряжение. Да, все-таки хорошо быть двадцатиоднолетним.

— В тире было весело. Я уже и забыла, как иной раз это здорово: просто дать рукам и глазам делать свое дело. Отец впервые дал мне ружье, когда мне было шесть лет. Маленькую однозарядку двадцать второго калибра. Мне она нравилась.

— Правда?

Она улыбнулась.

— Да. Это было нашей общей страстью. Единственной, как выяснилось. — Она приподнялась на локте. — Он же продавал всю эту чушь насчет адского пламени и серного запаха с юношеских лет. И речь не только о деньгах: его собственные родители прожужжали ему все уши это ерундой, и, не сомневаюсь, он верил каждому их слову. Хотя знаешь что? Он по-прежнему в первую очередь южанин, и лишь во вторую — проповедник. У него есть пикап за пятьдесят тысяч долларов, но пикап всегда останется пикапом. Он обожает печенье и подливку в «Шонис». Образчиком уточненного юмора для него являются Минни Перл и Джуниор Сэмплс [участники комедийного шоу Hee Haw, шедшего на экранах США с 1969 по 1992 год, прим. пер.]. Он обожает разухабистые песенки. И ему нравятся его пушки. Мне плевать на его дела с Иисусом, да и пикапами никогда не интересовалась, но вот оружие… эту страсть он дочери передал. Постреляю — и чувствую себя лучше. Дурное наследство, верно?

Я ничего не ответил — лишь выбрался из постели и открыл две бутылки «Колы». Одну протянул Энни.

— Штук пятьдесят он держит у себя дома в Саванне — по большей части ценный антиквариат — и еще полдюжины хранится здесь, в сейфе. У меня самой в Чикаго два ружья, хотя до сегодняшнего дня последний раз я стреляла два года назад. Если Майк умрет… — Она приложила бутылку ко лбу, словно пытаясь унять головную боль. — Когда Майк умрет, первым делом я избавлюсь от них. Слишком велик будет соблазн.

— Майк бы не хотел…

— Нет, конечно же нет, я знаю, но дело не только в нем. Если бы я верила — как мой святоша-отец — что Майк будет ждать меня по ту сторону золотых ворот в загробном мире, это одно. Но я не верю в это. Еще девочкой всю жопу стерла, пытаясь поверить, но не вышло. Бог и рай в итоге продержались лишь на четыре года дольше Зубной феи. Думаю, там только тьма. Ни мыслей, ни воспоминаний, ни любви — лишь тьма. Забвение. Вот почему мне так трудно смириться с тем, что его ждет.

— Майк считает, что там не только забвение, — сказал я.

— Что? Почему? Почему ты так думаешь?

Потому что девушка была там. Майк видел ее и видел, как она ушла. Ушла и сказала спасибо. А еще ее видел Том, а я видел ленту.

— Спроси сама, — ответил я. — Но не сегодня.

Отставив «колу» в сторону, Энни с любопытством на меня посмотрела. На ее губах снова играла улыбка, а на щеках появились ямочки.

— Второй раз ты получил. Как насчет третьего?

Я поставил свою бутылку на пол рядом с кроватью.

— Вообще-то…

Она протянула ко мне руки.

Первый раз был осечкой. Второй вышел здоровским.

Третий… о, третий был просто восхитительным.

Пока Энни одевалась, я ждал внизу. Когда она спустилась, на ней вновь были джинсы и свитер. Мне вспомнился голубой бра под этим свитером, и будь я проклят, если определенная часть моего тела снова не зашевелилась.

— У нас все хорошо? — спросила она.

— Да, но мне бы хотелось, чтобы было еще лучше.

— Мне бы тоже, но лучше уже не будет. Если я тебе нравлюсь так же, как ты мне, то должен принять это. Сможешь?

— Да.

— Здорово.

— Вы здесь с Майком надолго задержитесь?

— Если дом сегодня не унесет ветром, ты хотел сказать?

— Не унесет.

— Еще на неделю. Семнадцатого у Майка назначено обследование в Чикаго, мне бы хотелось выехать пораньше, — она сделала глубокий вдох. — И поговорить с отцом насчет визита. Нужно обсудить некоторые условия, и «никакого Иисуса» будет первым из них.

— Я еще увижу тебя до отъезда?

— Да, — она обняла меня и поцеловала. Затем сделала шаг назад. — Но уже не так. Это лишь все испортит. Я уверена, что ты понимаешь.

Я кивнул, соглашаясь.

— Тебе лучше идти, Дев. И спасибо еще раз. Лучшую поездку мы сберегли напоследок, верно?

Это было правдой. Не мрачную поездку, но светлую.

— Мне бы хотелось сделать больше. Для тебя. Для Майка.

— И мне, — сказала она. — Но так уж устроен наш мир. Приходи завтра на ужин, если шторм не разгуляется. Майк будет очень рад тебя видеть.

Она была прекрасна — босоногая, в выцветших джинсах. Мне хотелось обнять ее, взять на руки и перенести в какое-нибудь безопасное и спокойное будущее.

Вместо этого я оставил ее. Так уж устроен наш мир, сказала она, и как же она была права.

Как она была права.

В ста ярдах вниз по Бич-роу, на материковой стороне дороги, располагалась небольшая группа магазинчиков — слишком изысканных, чтобы назвать их торговым центром: бакалея для гурманов, салон красоты под названием «Взгляни на себя», аптека, отделение банка «Саутерн Траст» и ресторан «Ми Каса», где, без сомнения, питалась местная элита. Когда я возвращался в Хэвенс-Бэй в пансион миссис Шоплоу, то даже не взглянул на эти магазинчики. Если мне и требовалось доказательство того, что дара Майка и Роззи Голд я был лишен, то именно тогда я его и получил.

«Ляг пораньше», посоветовал мне Фред Дин — и именно так я и поступил. Лег на спину, подложил руки под голову, как обычно делал минувшим летом… Я слушал шум волн и вспоминал прикосновения ее рук, упругость ее груди, вкус ее губ. Сильнее всего были воспоминания о ее глазах и веере волос на подушке. Я любил ее не так, как Венди — любовь такого рода, столь сильная и глупая, случается лишь раз в жизни — но все же любил. Любил тогда, и люблю сейчас. За ее доброту. За ее терпение. Может, у каких-нибудь парней и было лучшее знакомство с мистерией секса, но ни у кого не было столь же сладостного. В конце концов, я уснул.

Меня разбудил далекий звук хлопающей ставни. Я взял с ночного столика часы и обнаружил, что сейчас без пятнадцати час. Я решил, что пока стук не прекратится, мне все равно не уснуть, так что встал, оделся, направился к двери, потом вернулся к шкафу за дождевиком. Спустившись вниз по лестнице, я остановился. Из большой спальни, находившейся за гостиной, доносился протяжный храп миссис Шоплоу. Никакая ставня не могла нарушить ее сна.

Как выяснилось, дождевик мне не требовался — во всяком случае, пока, потому что дождя еще не было. Ветер, впрочем, разгулялся сильный — миль двадцать пять в час или даже сильнее. Низкий, ровный гул прибоя превратился в приглушенный рев. Я подумал, что метеорологи могли недооценить силу Гильды, а вспомнив об Энни и Майке в доме на пляже, почувствовал укол тревоги.

Обнаружив хлопающую ставню, я заново закрепил ее железным крючком, потом вернулся в дом, поднялся к себе, разделся и снова лег в постель. Заснуть, впрочем, не удалось: ставня умолкла, но с ветром, завывающим в стропилах, я поделать ничего не мог (учитывая, что каждый сильный порыв превращал завывание в настоящие вопли). И теперь, когда мозг начал работать, я уже не мог его остановить.

Они не белые, подумал я. Мне это ни о чем не говорило — но должно было. Существовала какая-то связь между этой фразой и тем, что я видел сегодня в парке.

Над тобой простерлась тень, молодой человек — так сказала Роззи Голд в день, когда мы познакомились. Интересно, как долго она работала в Джойленде и где работала до того? Была ли она потомственной ярмарочницей? И имело ли это значение?

У одного из детей дар видения. У кого — мне неведомо.

Зато я ведал. Майк видел Линду Грей. И освободил ее. Как говорится, указал на выход, который она не могла найти сама. За что еще ей его благодарить?

Я закрыл глаза и увидел Фреда в тире, блистательного в своем цилиндре и костюме. Увидел Лэйна с винтовкой 22 калибра в руках.

Энни: Сколько здесь пуль?

Фред: По десять в обойме. Сколько хотите. Сегодня ваш день.

Мои глаза широко раскрылись. Все наконец-то сложилось в единое целое. Я сел, слушая ветер и шумный прибой.

Я включил свет, вытащил из стола папку Эрин и снова разложил фотографии на полу. Сердце в груди колотилось. С фотографиями все было хорошо, а вот с освещением — не очень, так что я снова оделся, положил документы в папку и опять отправился вниз.

Посреди гостиной стоял стол для игры в «Скраббл», лампа над которым светила довольно ярко (хоть какая-то польза от моих многочисленных вечерних фиаско). Гостиную и комнаты миссис Шоплоу разделяла раздвижная дверь, и я закрыл ее, чтобы свет не мешал моей хозяйке. Потом вернулся к столу, убрал коробку со «Скрабблом» на телевизор и разложил свои фотографии. От возбуждения я не мог сидеть — вместо этого просто наклонился над столом и менял фотографии местами. На третий раз моя рука вдруг онемела. Я увидел. Увидел его. В суде, конечно, за доказательство не сойдет, но мне хватит. Колени подкосились, и я, наконец, сел.

Внезапно зазвонил телефон, по которому я столько раз говорил с отцом — всегда аккуратно записывая время и продолжительность беседы в табличку совести. В ветреной ночной тишине звонок прозвучал как крик. Я подскочил к нему и снял трубку до того, как звонок прозвенел во второй раз.

— Ал-л-л… — это все, что я смог из себя выдавить. Сердце стучало слишком сильно, чтобы сподобиться на большее.

— Ты, — произнес голос на том конце телефонного провода. Он звучал одновременно весело и удивленно. — А я думал, что буду говорить с хозяйкой. У меня даже была наготове история о несчастном случае.

Я попытался ответить, но не смог.

— Девин? — Дразнящий голос. Радостный. — Ты там?

— Мне… подождите секунду.

Я прижал трубку к груди и вдруг задался вопросом (просто невероятно, как работает наш мозг в такие минуты): слышит ли он, как бьется мое сердце. Что касается меня — я слышал приглушенный храп миссис Шоплоу. Хорошо, что я додумался закрыть дверь, и вдвойне хорошо, что в ее спальне не было параллельного аппарата. Я вновь приложил трубку к уху.

— Чего вы хотите? Зачем звоните?

— Думаю, ты знаешь, Девин… а если и нет, уже слишком поздно, не так ли?

— Вы что, тоже медиум?

Глупость, конечно, но в те минуты мой язык действовал отдельно от мозгов.

— Нет, это к Роззи, — ответил он. — К нашей мадам Фортуне.

Он засмеялся. Его голос звучал расслабленно, но вряд ли он был спокоен. Убийцы не звонят тебе среди ночи, если они спокойны. Особенно если не знают точно, кто возьмет трубку.

Но у него наготове была история, подумал я. Он же бойскаут. Безумен, но всегда готов. Взять, к примеру, татуировку. Вот что приковывало взгляд, если вы смотрели на все эти фотографии. Не лицо. Не бейсболка.

— Я знал, что у тебя на уме, — сказал он. — Знал еще до того, как девчонка притащила тебе ту папку. Папку со снимками. А сегодня… мамочка и ее калека-сынок… ты им тоже сказал, Девин? Они, наверное, тебе помогали?

— Они ни о чем не знают.

Ветер взвыл. Я услышал его и в трубке… словно бы мой собеседник стоял на улице.

— Не знаю, можно ли тебе верить.

— Можно. Можно, поверьте.

Я смотрел на фотографии. Парень с татуировкой держит руку на заднице Линды Грей. Парень с татуировкой помогает ей целиться в тире.

Лэйн: Посмотрим, какая из вас Оукли, Энни.

Фред: Вот это меткость!

Парень с татуировкой и рыболкой на голове. Блондинистая бородка, темные очки. Татуировку в виде птицы можно было разглядеть только потому, что перчатки лежали в заднем кармане. Он воспользуется ими, когда окажется с Линдой Грей в «Доме страха». В темноте.

— Не знаю, — снова сказал он. — Ты сегодня пробыл довольно долго в том большом доме, Девин. Обсуждали фотографии, которые привезла Кук? Трахались? И то, и другое, наверное. Мамочка просто отпад, спору нет.

— Они ни о чем не знают, — повторил я. Говорил я тихо, не сводя глаз с раздвижной двери — все еще ждал, что она распахнется, и в гостиную войдет похожая на призрак миссис Шоплоу в кремовой маске и ночнушке. — Да и я не знаю ничего, что смог бы доказать.

— Может, и так, но это лишь вопрос времени. Звякнувший колокольчик уже не заглушить. Слышал такую поговорку?

— Конечно, конечно. — На самом деле, слышал ее впервые, но тогда я был готов согласиться с ним, даже если бы он сказал, что Бобби Райделл[26] (каждый год выступавший в Джойленде) станет президентом.

— Вот что ты сделаешь. Ты приедешь в Джойленд, и мы всё обсудим с глазу на глаз. Как мужчина с мужчиной.

— С чего бы? Если вы тот, кто…

— Ну, разумеется, тот. — В его голосе звучало нетерпение. — И если ты пойдешь в полицию, они обнаружат, что я устроился в Джойленд уже через месяц после убийства Линды Грей. Потом они свяжут меня с шоу Уэллмана и «Саутерн Стар», и дело в шляпе.

— Так может, мне позвонить им прямо сейчас?

— Ты хоть знаешь, где я? — Теперь в голосе зазвучали нотки гнева. Не гнева — яда. — Знаешь, где я сейчас стою, ты, мелкий пронырливый сукин сын?

— Где-то в Джойленде, наверное. В канцелярии.

— А вот и нет. Я у магазинчиков на Бич-роу. Там, где богатенькие сучки покупают свою вегетарианскую херь. Сучки вроде твоей подружки.

Мне показалось, будто кто-то приставил к основанию моего затылка ледяной палец и начал медленно — очень медленно — вести им вдоль позвоночника. Я промолчал.

— Рядом с аптекой есть платный телефон-автомат. Не будка, конечно, но это ничего — дождя-то еще нет. Только ветер. Тут я и стою. Отсюда, знаешь ли, открывается прекрасный вид на дом твоей подружки. На кухне горит свет — тот, что она, вероятно, оставляет на ночь — но в остальных комнатах темно. Я могу повесить трубку и оказаться там через минуту.

— У них сигнализация! — Я понятия не имел, так ли оно на самом деле.

Он рассмеялся.

— Неужели ты думаешь, что сейчас мне есть до нее какое-то дело? Она не помешает мне перерезать девке горло. Но сначала я заставлю твою подружку смотреть, как убиваю мелкого уродца.

Но не изнасилуешь, подумал я. Не изнасиловал бы, даже будь у тебя время. Потому что не можешь.

Я почти произнес это, но сдержался. Даже в том испуганном состоянии, в котором я находился, мне было ясно, что провоцировать его сейчас было бы очень плохой идеей.

— Вы сегодня так хорошо к ним отнеслись, — вместо это сказал я. — Цветы… призы… аттракционы…

— Да-да, обычные лоховские штучки-дрючки. Лучше расскажи мне о вагончике, который выкатился из «Дома страха». Что это было?

— Я не знаю.

— Думаю, знаешь. Мы еще обсудим это. В Джойленде. Мне знаком твой «форд», Джонси. У него мигает левая фара, а на антенне болтается славная маленькая вертушка. Если не хочешь, чтобы я начал резать глотки твоим знакомым, выходи прямо сейчас. Выходи и кати по Бич-роу в Джойленд.

— Я…

— Завали хлебало, когда я с тобой говорю. Проедешь магазины и увидишь меня — рядом с одним из парковых грузовиков. Если через четыре минуты после того, как я повешу трубку, тебя не будет, убью бабу и пацана. Ясно?

— Я…

— Тебе ясно?

— Да!

— Я буду ехать за тобой до парка. За ворота не волнуйся — они уже открыты.

— Выходит, вы убьете либо их, либо меня. Такой у меня выбор?

— Тебя? — в его голосе я слышал неподдельное удивление. — Я не собираюсь убивать тебя, Девин. Это лишь поставит меня в еще более трудное положение. Нет, я собираюсь исчезнуть. Не в первый, и, наверное, не в последний раз. Я лишь хочу поговорить. Хочу понять, как ты на меня вышел.

— Об этом я могу рассказать и по телефону.

Он засмеялся.

— Неужто упустишь шанс схватить меня? Неужто не хочешь вновь оказаться Псом-Героем? Девчушка, Эдди Паркс и прелестная мамочка со своим ущербным сопляком в качестве кульминации, — он вновь стал серьезным. — Четыре минуты.

— Я…

Он повесил трубку. Я уставился на фотографии. Потом открыл выдвижной ящик стола для «Скраббл», вытащил оттуда блокнот и нащупал один из карандашей, которыми Тина Акерли всегда записывала счет. Я написал: «Миссис Шоплоу, если вы читаете это, значит, со мной что-то случилось. Я знаю, кто убил Линду Грей и остальных».

И добавил его имя — большими буквами.

А потом побежал к двери.

Я снова и снова пытался включить зажигание, но стартер лишь чихал, и двигатель не заводился. Тут начал садиться аккумулятор: все лето я напоминал себе купить новый, но неизменно тратил деньги на что-нибудь другое.

Голос отца: двигатель захлебывается, Девин.

Сняв ногу с педали газа, я просто сидел в темноте. А время-то бежало, бежало. Может, мне следует вернуться в дом и позвонить в полицию? Позвонить Энни я не мог, потому что у меня не было ее номера, а с таким знаменитым папашей его, наверное, и в телефонной книге не найти. Знал ли об этом он? Вряд ли, просто ему сопутствовала дьявольская удача. Этого нахального ублюдка-убийцу уже давно должны были поймать. Но не поймали. Потому что он дьявольски удачлив.

Энни услышит, как он вламывается в дом, и застрелит его.

Да только она сказала, что все оружие хранится в сейфе. И даже если она достанет ружье, то к тому времени этот урод уже успеет приставить бритву к горлу Майка.

Я снова повернул ключ. Без моей ноги на педали газа и с полным карбюратором бензина «форд» сразу же завелся. Я выехал со стоянки и повернул на Джойленд. Красный неоновый свет «Колеса» и синие огни «Шаровой молнии» выделялись на фоне бегущих по небу туч. Эти два аттракциона всегда освещались в такие неспокойные ночи: они служили маяками для кораблей и предупредительными сигналами для легких низколетящих самолетов.

Бич-роу пустовала. Порывы ветра (иногда такие сильные, что встряхивали машину) гнали по ней тучи песка. На асфальте начали вырастать небольшие дюнки. В свете фар они походили на костлявые пальцы.

Проезжая мимо магазинчиков, я заметил на парковке одинокую фигуру, стоявшую рядом с джойлендским ремонтным пикапом. Фигура проводила меня взмахом руки.

А вот и огромный викторианский особняк. На кухне горел свет. Кажется, люминесцентная лампа над раковиной. Я вспомнил, как Энни тогда вошла в комнату со свитером в руках. Вспомнил ее загорелый живот. Ее лифчик, по цвету почти совпадавший с джинсами. Пойдешь со мной наверх, Девин?

В зеркале заднего вида я увидел приближающийся свет фар.

Он зажег фары дальнего света, за которыми машину было не разглядеть. Да мне и не требовалось: я знал, что это он на ремонтном пикапе, как знал и то, что его обещание меня не убивать было ложью. Утром миссис Шоплоу таки прочтет записку, которую я для нее оставил. Прочтет и написанное в ней имя. Вопрос только в том, сколько времени ей понадобится на то, чтобы поверить в такое.

Он ведь у нас такой душка со своими стишками-прибаутками, обаятельной улыбкой и лихим котелком. Лэйн Харди, любимец женщин.

Ворота, как мне и обещали, были открыты. Въехав в парк, я уж было хотел припарковаться около наглухо закрытого тира, но нажатием на клаксон и миганием фар он мне просигналил: езжай дальше. Когда я добрался до «Колеса», фары снова мигнули. Я выключил двигатель. Меня не покидала мысль, что завести его снова мне уже не доведется. Неоновый свет лифтушки отбрасывал кроваво-красные блики на приборную панель, сиденья и мою кожу.

Фары пикапа потухли. Я услышал, как открылась, а потом захлопнулась дверь. И я слышал, как в опорах «Колеса» гарпией верещал ветер. А еще до меня доносилось дробное и равномерное постукивание: колесо шаталось на своей огромной, толщиной с дерево, оси.

Убийца Линды Грей — и Ди-Ди Маубрей, и Клодин Шарп, и Дарлин Штамнахер — подошел к моей машине и постучал по окну дулом пистолета. Другой рукой он меня поманил. Я открыл дверь и вышел.

— Ты же говорил, что не собираешься меня убивать, — сказал я дрожащим, как мои ноги, голосом.

Лэйн улыбнулся своей обаятельной улыбкой.

— Ну… куда поток польется — тем дело обернется. Правильно?

Сегодня Лэйн сдвинул котелок влево и посильнее натянул его на голову, чтобы ветром не унесло. Его волосы, обычно связанные по рабочим дням в конский хвост, развевались теперь вокруг шеи. Ветер дунул сильнее. «Колесо» недовольно скрипнуло и мазнуло по лицу Лэйна дрожащим неоновым светом.

— За лифтушку не волнуйся, — сказал он. — Если бы она была сплошной, ее бы снесло, а так ветер просто дует сквозь опоры. Тебе о другом волноваться надо. Расскажи-ка мне про тот вагончик. Меня он больше всего интересует. Как ты это сделал? С помощью какого-то приборчика? С дистанционкой? Обожаю такие штучки. Ведь за ними будущее, знаешь ли.

— Не было никакого приборчика.

Кажется, он меня не услышал.

— Да и в чем вообще был смысл? Захотел меня вспугнуть прямо там? Если да, то ты зря старался. Насторожил ты меня еще раньше.

— Это всё она, — сказал я. Не знал, так ли это на самом деле, но впутывать Майка в нашу беседу я не собирался. — Линда Грей. Ты разве ее не видел?

Его улыбку как ветром сдуло.

— А на большее фантазии у тебя не хватает? На что-нибудь поинтереснее древней истории о призраке? Ну же, напрягись.

Значит, он тоже ее не видел. Хотя, наверное, он все же что-то подозревал. Наверняка уже не узнать, но, думаю, не зря он вызвался пойти за Майло. Не хотел никого из нас и близко подпускать к «Дому страха».

— Но она и правда там была. Я видел ее ленту. Помнишь, как я заглянул в вагончик? Так вот лента лежала под сиденьем.

Лэйн выкинул руку вперед с такой быстротой, что защититься у меня не было никакой возможности. Дулом пистолета он раскроил мне кожу на лбу. Перед глазами у меня посыпались звезды. А потом из раны потекла кровь, и кроме нее я уже ничего не видел. Я отшатнулся и наткнулся на железный поручень, который шел вдоль ведущего к «Колесу» пандуса. Только он и удержал меня от падения. Я вытер лицо рукавом дождевика.

— Не знаю, зачем ты пытаешься напугать меня этой байкой в такое-то время, — сказал Лэйн, — и мне это не нравится. О ленте ты узнал потому, что увидел ее на одной из фотографий в папке, которую тебе притащила твоя любопытная подружка-поблядушка.

Он улыбнулся. Обаятельным этот оскал было не назвать.

— Не заговаривай дяде зубы, пацан.

— Но… ты же папки не видел. — Хотя даже со звенящей от удара головой я мог ответить на этот вопрос. — Ее видел Фред. И рассказал тебе. Правильно?

— Ага. В понедельник. За обедом в его кабинете. Фред тогда сказал, что ты и та сучка из колледжа играете в детективов, пусть он и выразился немного иначе. Ему это даже показалось милым. Мне — нет, потому что я видел, как ты снял печатки с Эдди Паркса, когда тот свалился с сердечным приступом. Тогда-то я и понял, что ты играешь в детектива. Та папка… Фред сказал, что сучка накропала уйму записей. И я понял, что рано или поздно она узнает о моей связи с шоу Уэллмана и «Саутерн стар».

В голове у меня мелькнула тревожная картинка: Лэйн Харди кладет в карман свою бритву и отправляется в Аннандейл.

— Эрин ничего не знает.

— Да расслабься ты. Думаешь, она мне нужна? Пораскинь мозгой, пока мозга с тобой. И пошевеливайся. Дуй по пандусу, дружок. Мы с тобой прокатимся на аттракционе. Поднимемся ввысь, где воздух — зашибись.

Я уж было хотел его спросить, а не сошел ли он с ума, но теперь такой вопрос показался мне довольно дурацким.

— Чего лыбишься, Джонси?

— Да так, — ответил я. — Ты же не собираешься подниматься наверх при таком-то ветре, так ведь? — Да только двигатель «Колеса» работал. Вой ветра, рокот волн и скрип самого «Колеса» почти его заглушали, но теперь, прислушавшись, я обратил внимание на его мерный гул. Почти мурлыканье. И тут я понял кое-что очевидное: похоже, он собирался всадить себе пулю в голову после того, как покончит со мной. Вы, наверное, думаете, что такая мысль должна была прийти мне в голову гораздо раньше, ведь сумасшедшие склонны к подобным поступкам — в газетах о таком часто пишут.

И, скорее всего, будет правы. Но представьте себе, в каком напряжении и пребывал в те минуты.

— Наша старушка «Каролина» не опаснее кирпичного дома, — сказал Лэйн. — Да я на ней поднимусь и при шестидесятимильном ветре, а не тридцатимильном, как сейчас. Два года назад по побережью прошлась Карла с ветрами в два раза сильнее нынешних. И «Колесо» спокойно их выдержало.

— А как ты собираешься передвинуть рычаг, если мы оба будем в кабинке?

— Залезай и увидишь. А не то… — Он поднял пистолет. — А не то я тебя пристрелю прямо тут. Мне все равно.

Я поднялся по пандусу, открыл дверь кабинки и начал в нее забираться.

— Нет, нет, нет, — сказал он. — Ты сядешь у дверцы. Там вид лучше. Подвинься-ка, парниша. И засунь руки в карманы.

Лэйн протиснулся мимо меня, опустив пистолет. Кровь снова заливала мне глаза и щеки, но вытащить руку из кармана дождевика и вытереть ее я побоялся: я видел, как на курке пистолета палец Лэйна побелел от напряжения. Забравшись в кабинку, Лэйн сел у дальней стенки.

— Теперь ты.

Я залез. А что еще мне оставалось делать?

— И дверцу закрой, пока еще живой.

— А ты поэт, — сказал я.

Лэйн оскалился.

— Лесть тебя ни к чему не приведет. Закрой дверцу, а не то я прострелю тебе колено. Думаешь, кто-нибудь что-нибудь услышит при таком-то ветре? Вряд ли.

Я закрыл дверь. Когда я снова посмотрел на Лэйна, то увидел, что теперь в одной руке он держал пистолет, а в другой — какой-то приборчик. С антенной.

— Я же тебе говорил, что люблю такие штучки. Это обычная дистанционка от гаражной двери с парой небольших изменений. Посылает радиосигнал. Я ее как-то показал мистеру Истербруку этой весной. Сказал, что эта штука идеально подходит для техобслуживания колеса, когда рядом нет ни одного салаги или газуна, чтобы толкать рычаг. Он запретил мне ее использовать, потому что она не одобрена комиссией штата. Старый пугливый сукин сын. Я собирался оформить на нее патент. Наверное, сейчас уже поздно. Возьми.

Я взял. Действительно, дистанционка от гаража. У моего отца была почти такая же.

— Видишь кнопку со стрелкой вверх?

— Да.

— Нажми на нее.

Я большим пальцем дотронулся до кнопки, но не нажал. Даже здесь, внизу, ветер был очень сильным. Каким же он станет, когда мы двинемся ввысь, где воздух — зашибись? Мы летим! — кричал тогда Майк.

— Нажимай или получишь пулю в колено, Джонси.

Я нажал на кнопку. Двигатель «Колеса» заурчал, и наша кабинка начала подниматься.

— А теперь выкинь его.

— Чего?

— Выкинь приборчик или получишь пулю в колено, после чего отплясывать ты уже не сможешь. Считаю до трех. Один… д…

Я выкинул приборчик за борт кабинки. А мы все поднимались и поднимались навстречу ветру. Справа я видел атакующие берег волны. Барашки были такими белыми, что, казалось, светились. Слева от меня спали во тьме равнины. На Бич-роу не было видно ни одной машины. Усилившийся ветер сметал со лба мои липкие от крови волосы. Кабинка закачалась. Для пущего эффекта Лэйн заелозил туда-сюда… но пистолет, который теперь указывал мне в бок, даже не шелохнулся. На дуле отражались красные неоновые полосы.

Он крикнул:

— Ну сегодня-то уж точно не похоже на карусельку для бабушек, а, Джонси?

Он был прав. В ту ночь старое степенное «Каролинское колесо» вселяло ужас. Когда мы поднялись на самый верх, безумный порыв ветра с такой силой встряхнул всю конструкцию, что я почувствовал, как заскрипели стальные распорки, на которых держалась наша кабина.

Котелок Лэйна улетел в ночь.

— Вот дерьмо! Что ж, найду другой.

«Лэйн, а как мы отсюда спустимся?» Вопрос висел на кончике языка, но я молчал. Боялся, что он ответит мне «никак», и, если шторм не опрокинет колесо и не повредит генератор, мы так и будем кататься по кругу до самого утра, пока утром нас не обнаружит Фред. Два мертвеца на джойлендской лифтушке. Так что мой следующий ход был довольно предсказуем.

Лэйн улыбался.

— Хочешь вырвать пистолет, да? Вижу по глазам. Что ж, как говорил Грязный Гарри, ты должен спросить себя: уверен, что тебе повезет?

Мы спускались вниз. Кабина по-прежнему раскачивалась, но уже не так сильно. Я решил, что с везением у меня не очень.

— Сколько человек ты убил, Лэйн?

— Не твое собачье дело. И, раз уж пистолет у меня, вопросы буду задавать я. Давно ты знал? Некоторое время точно. По крайней мере, с того дня, когда эта дрянь из колледжа показала тебе фотографии. Ты просто взял паузу, чтобы калека смог побывать в парке. Промашка, Джонси. Лоховская промашка.

— Вообще-то, понял только сегодня, — сказал я.

— Классно врешь, за мною грош.

Мы проехали мимо пандуса и снова начали подниматься. Я подумал: «Он, наверное, собирается застрелить меня на самом верху. После чего или застрелится сам, или вытолкнет меня за борт, а потом прыгнет на рампу, когда кабинка опустится вниз, и постарается не сломать при этом ногу или ключицу». Вариант с убийством и самоубийством выглядел более вероятным — но не раньше, чем он удовлетворит свое любопытство.

— Можешь считать меня тупицей, но не лжецом. Я все смотрел на те фотографии и увидел на них что-то знакомое, но лишь сегодня до меня дошло, что именно. Твоя кепка. На тебе была рыболка, а не котелок, но на фотографии с «Чашек-вертушек» ты наклонил ее в одну сторону, а на фото в тире — в другую. Я просмотрел остальные снимки — те, где вы на заднем плане — и увидел то же самое. Туда-сюда, туда-сюда. Ты всегда так делаешь. Даже не задумываясь.

— И это все? Сраная кепка?

— Нет.

Мы поднимались к высшей точке во второй раз, и я подумал, что у меня, возможно, получится протянуть еще один круг. Лэйн хотел меня выслушать.

Начался дождь. Упругие струи — словно кто-то над головой включил душ. По крайней мере, смоет кровь с лица, подумал я. Когда я взглянул на Лэйна, то понял, что дождь смоет не только кровь.

— Как-то раз я увидел тебя без котелка и подумал, что твои волосы начинают седеть, — мне приходилось почти кричать, чтобы он меня слышал — из-за ветра и дождя, капли которого хлестали нас по щекам. — А вчера я заметил, как ты потираешь загривок. Мне показалось, что у тебя на шее грязь… но вечером, догадавшись насчет кепки, я задумался о фальшивой татуировке. Эрин увидела, как пот размывал ее. Думаю, копы упустили эту деталь.

Колесо завершало второй оборот, мы спускались все ниже, и я мог разглядеть постепенно увеличивающиеся в размерах машину, на которой я приехал, и джойлендский ремонтный пикап. Позади них что-то большое — может быть, подхваченный ветром кусок брезента — металось по Джойленд-авеню.

— Но то была не грязь, а краска для волос. Она смывалась, как та татуировка. Да и сейчас смывается. У тебя в ней вся шея. И видел в тот день я не седину, а пряди белых волос.

Он провел рукой по шее и взглянул на черное пятно, оставшееся на ладони. Я почти бросился на него, но он поднял пистолет и мне в лицо уперся черный глазок ствола. Маленький, но удивительно жуткий.

— Да, я когда-то был блондином, — ответил он. — Но сейчас почти полностью поседел. У меня была тяжелая жизнь, Джонси.

Он печально улыбнулся, как будто отпустил грустную шутку, касавшуюся нас обоих.

Мы опять поднимались, и лишь на секунду я подумал, что мог принять за кусок брезента машину, которая ехала по дороге с выключенными фарами. Надеяться на это было безумием, но я, тем не менее, все же надеялся.

На нас обрушился ливень. Вода струилась по дождевику, волосы Лэйна метались на ветру, точно изодранный флаг. Я рассчитывал удержать его от выстрела по крайне мере на еще один оборот. Может, даже два? Возможно, но маловероятно.

— И как только я смирился с тем, что ты убил Линду Грей — а это было непросто, Лэйн, после того, как ты взял меня под свое крыло и всему научил — бородка, очки и кепка уже не имели никакого значения. Я видел, что это ты. Тогда, правда, ты еще не работал в парке…

— Я управлял складским погрузчиком во Флоренсе. — Он наморщил нос. — Лоховская работа. Терпеть ее не мог.

— Ты работал во Флоренсе, там же встретил Линду Грей, но насчет Джойленда был в курсе, так? Не уверен, что ты потомственный ярмарочник, но тебя всегда тянуло к ярмаркам. Ты просто не мог без них жить. И когда ты предложил Линде прокатиться, она согласилась.

— Я был ее тайным бойфрендом. Сказал, что так надо, потому что я намного ее старше. — Он улыбнулся, — А она и купилась. Все покупаются. Ты удивишься, как много можно скормить молоденьким девицам.

Ах ты ж больной выродок, подумал я. Больной, больной выродок.

— Ты привез ее в Хэвенс-Бэй, вы остановились в мотеле, а потом ты убил ее здесь, в Джойленде, хотя прекрасно знал о Голливудских Девушках с фотокамерами. Смело. Но в этом-то и вся соль, верно? Конечно же, так и есть. Ты убил ее на аттракционе, полном «кроликов»…

— Лохов, — поправил он. В «Колесо» ударил сильнейший порыв ветра — каких еще не было в этот вечер, но Лэйн, кажется, его и не заметил. — Называй их теми, кто они есть. Просто лохи, все они. Похоже, их глаза соединены напрямую с жопой, а не с мозгом. Они ими лупают, но ни черта не видят.

— Тебя возбуждает риск, так? Вот почему ты вернулся и нанялся в штат.

— И месяца не прошло, — его улыбка стала еще шире. — Все это время я крутился у них прямо под носом. И знаешь что? Мне ведь… ну, ты понимаешь, стало лучше. После той поездки в «Доме страха». Все плохое осталось позади. Я мог навсегда остаться таким — мне тут нравится, да и жизнь, вроде как, начала налаживаться. У меня были мои приборчики, я даже запатентовать их хотел.

— Ну, думаю, рано или поздно ты бы все равно сорвался.

Мы снова оказались на самом верху. По нам опять били ветер с дождем. Я дрожал. Моя одежда насквозь промокла, а щеки Лэйна стали черными от краски. Она темными разводами сползала по его коже. Вот как выглядит его рассудок, подумал я. Глубоко внутри, где он никогда не улыбается.

— Нет. Я исцелился. Да, я должен разобраться с тобой, но только потому, что ты сунул нос, куда не следует. Это грустно, потому что ты мне нравился. Правда нравился.

Мне показалось, что он говорит правду, что делало происходящее еще ужаснее.

Мы начали снижаться. Аллеи под нами выглядели ветреными и промокшими. Не было на них никакой машины с выключенными фарами — всего лишь кусок брезента на ветру, принятый за машину моим измученным разумом. Кавалерии не будет. И надежда на обратное меня просто погубит. Я остался сам по себе, и единственным моим шансом было вывести его из себя. Вывести из себя по-настоящему.

— Тебя возбуждает риск, но изнасилование тебя не волнует, верно? Будь так, ты бы отвозил их в какое-нибудь безлюдное место. Думаю, промежность твоих секретных подружек пугала тебя до безумия. И что ты делал потом? Лежал в кровати и дрочил, наслаждаясь своей храбростью: «ну надо же, прирезал беззащитную девушку»?

— Заткнись.

— Ты мог их очаровать, а вот трахнуть — нет. — Ветер завывал, кабинка шаталась из стороны в сторону. Меня ждала смерть, но мне уже было наплевать. Не знаю, насколько сильно я его разозлил, но сам был зол за двоих. — Почему ты стал таким? Мамочка цепляла прищепку на пипиську? Дядя Стэн заставлял ему отсосать? А может…

— Заткнись! — Он поднялся, держась одной рукой за поручень, а другой — наставив на меня ствол. Удар молнии осветил его: безумные глаза, мокрые волосы, дрожащие губы… и пистолет. — Закрой свой грязный…

— ДЕВИН, ПРИГНИСЬ!

Я не думал, просто сделал, что велели. Раздался звук, похожий на удар хлыстом — еле слышный в ревущей ночи. Пуля, должно быть, просвистела рядом, но я ни услышал, ни почувствовал ее, как бывает в книгах. Наша кабинка проплыла мимо посадочной площадки, и я увидел Энни Росс, стоящую на пандусе с ружьем в руках. За спиной Энни виднелся фургон. Ее волосы развевались на ветру, обрамляя лицо цвета белой кости.

Мы поехали вверх. Я посмотрел на Лэйна. Он замер с приоткрытым ртом. Черная краска стекала по щекам. Глаза закатились, лишь нижняя половина зрачков виднелась из-под век.

От его носа почти ничего не осталось. Одна ноздря каким-то образом еще держалась на верхней губе, но все остальное представляло собой кровавое месиво вокруг черного отверстия размером с десятицентовик.

Он медленно опустился на сиденье, изо рта выпали несколько передних зубов. Я выхватил пистолет из его руки и выбросил за борт. Я чувствовал… да ничего я в тот момент не чувствовал. Разве что глубоко внутри начал понимать, что, может быть, переживу эту ночь.

— О, — сказал он. И еще: — А. Потом наклонился вперед и уронил подбородок на грудь. Было похоже, будто он тщательно взвешивает все варианты развития событий.

Когда кабина поднялась на самый верх, небо прорезали новые молнии, которые озарили моего попутчика огненно-голубым светом. Подул ветер, и колесо недовольно застонало. Мы снова спускались.

Снизу раздался голос, почти неразличимый в бушующем урагане:

— Дев, как мне его остановить?

Сначала я хотел сказать, чтобы она нашла дистанционку, но при такой погоде она могла искать его полтора часа и все равно не найти. А если бы и нашла, прибор мог оказаться сломанным — от падения или короткого замыкания, если он угодил в лужу. Но был и другой способ, получше.

— Подойди к двигателю! — крикнул я. — Ищи красную кнопку! КРАСНАЯ КНОПКА, ЭННИ! Кнопка аварийной остановки!

Я проехал мимо нее и успел заметить, что она в тех же джинсах и свитере, что и раньше — только теперь одежда промокла насквозь и прилипла к телу. Ни тебе куртки, ни шапки. Она явно приехала впопыхах, и я знал, кто ее послал.

Насколько все было бы проще, если бы Майк с самого начала обратил внимание на Лэйна. Но даже Роззи ничего не подозревала, а ведь она знала его несколько лет, да и сам Майк, как я узнал позже, ни о чем таком не знал.

Я пошел на новый круг. Лэйн лежал рядом. С его волос на колени стекали струйки черного дождя.

— Подожди, пока я не спущусь!

— Что?

Я не стал повторять — ветер был слишком сильным. Мне оставалось только надеяться, что она не нажмет кнопку, когда мы будем наверху. Кабинка поднялась выше, где буря бушевала сильнее всего. Снова блеснула молния, на этот раз сопровождаемая раскатом грома, и, словно этот звук разбудил его (возможно, так и было), Лэйн поднял голову и посмотрел на меня. По крайней мере, попытался. Его зрачки опустились, но глаза смотрели теперь в разные стороны. Я так и не смог забыть эту жуткую картину — она до сих пор иногда внезапно встает перед моими глазами в самые странные минуты: когда я проезжаю через будку дорожного сбора, когда пью утренний кофе и слушаю несущих дурные вести дикторов CNN, когда встаю в туалет в три часа ночи. Лэйн открыл рот, и оттуда хлынула кровь. Он издал стрекочущий звук, похожий на пение цикады. Его скрутила конвульсия, он начал отбивать быструю чечетку на металлическом днище кабинки. Потом его ноги замерли, и он снова уронил голову на грудь.

Да умри ты уже, подумал я. Умри.

«Колесо» стало опускаться. Одна из молний ударила в «Мозготряс» — в короткой вспышке я увидел металлические рельсы и подумал: а ведь могло ударить и сюда. Самый сильный порыв ветра за ночь обрушился на кабинку, и я вцепился в поручни, пытаясь в ней удержаться. Лэйна болтало, как тряпичную куклу.

Я глянул вниз, на Энни — ее бледное лицо было обращено к небу, из-за глаза щурились от дождя. Энни стояла внутри ограждения, рядом с двигателем. Уже неплохо. Я сложил ладони рупором и прокричал:

— Красная кнопка!

— Вижу!

— Не нажимай, пока не скажу!

Земля приближалась. Я вцепился в поручень. Когда колесом управлял покойный (во всяком случае, мне хотелось в это верить) Лэйн Харди, оно всегда останавливалось мягко и плавно. Мне было неизвестно, как сработает аварийная остановка, но в ближайшие секунды предстояло это выяснить.

— Давай, Энни! Жми!

Хорошо, что я держался. Кабинка прекратила спуск в десяти футах от места высадки и в пяти — над землей и бешено закачалась. Лэйна отбросило вперед. Его голова и туловище перевесились через поручень. Я машинально схватил его за рубашку и затянул обратно. Одна из ладоней Лэйна шлепнулась мне на колени, и я с отвращением ее смахнул.

Я понял, что кабинка не откроется, и мне придется пролезть под поручнем.

— Осторожнее, Дев! — Энни стояла рядом с кабинкой и тянула ко мне руки, словно хотела меня поймать. Ружье, оборвавшее жизнь Лэйна Харди, она облокотила на двигатель «Колеса».

— Отойди, — попросил я и высунул ногу из кабинки. Вокруг продолжали сверкать молнии. Завывал ветер, и «Колесо» отвечало ему тем же. Я схватился за распорку и выбрался наружу. Руки заскользили по мокрому железу, и я упал, приземлившись на колени. Секунду спустя Энни уже поднимала меня на ноги.

— С тобой все в порядке?

— Да.

Вообще-то, нет: мир кружился вокруг меня, и я был на грани отключки. Пришлось наклонить голову, взяться за колени и сделать пару глубоких вдохов. На мгновение показалось, что это не поможет, а потом все начало возвращаться на свои места. Я распрямился, стараясь не делать резких движений.

Сложно сказать наверняка, — шел дождь — но мне показалось, что Энни плакала.

— Мне пришлось. Он хотел тебя убить. Ведь хотел же? Пожалуйста, Дев, скажи, что хотел. Майк говорил, что хочет, и…

— Насчет этого можешь не переживать, поверь. И я был бы не первым. Он уже убил четырех девушек. — Тут я вспомнил размышления Эрин о тех годах, когда жертв не было (во всяком случае, их не находили). — А может, и больше. Наверняка больше. Нужно вызвать полицию. Там есть теле…

Я уже начал поднимать руку, чтобы указать на «Зеркальный дворец Мистерио», как она вцепилась в мое запястье.

— Нет. Нельзя. Пока нельзя.

— Энни…

Она приблизила свое лицо к моему, точно хотела поцеловать… но поцелуи — последнее, что было у нее на уме.

— Как я здесь оказалась? Неужели я должна сказать полицейским, что посреди ночи моему сыну явился призрак и сказал, что тебя убьют на этом колесе, если я не приду? Майка нельзя впутывать в эту историю, и если ты скажешь, что я слишком за него переживаю, я… я сама тебя убью.

— Нет, — ответил я. — Не скажу.

— Ну и как же я здесь оказалась?

Поначалу я не знал, что сказать. Вы должны понимать, что я тогда и сам был напуган до чертиков. Впрочем, нет. Не напуган. Даже близко не напуган. Я был в шоке. Вместо «дворца Мистерио» я повел ее к фургону и усадил за руль, потом обошел машину и сел на пассажирское сиденье. К этому времени у меня возникла идея. Простая идея, и потому мне казалось, что она должна сработать. Я закрыл дверь и вытащил из кармана бумажник. А когда открывал, то едва его не выронил, так меня трясло. Внутри бумажника обнаружилось достаточно клочков бумаги, на которых можно было бы написать, да только писать мне было нечем.

— Энни, пожалуйста, скажи мне, что у тебя есть ручка или карандаш.

— Может, в бардачке. Тебе нужно позвонить в полицию, Дев, а мне — вернуться к Майку. Если они арестуют меня за бегство с места преступления… или за убийство…

— Никто тебя не арестует, Энни. Ты спасла мне жизнь.

Я рылся в бардачке. Там лежали руководство по обслуживанию автомобиля, горы заправочных чеков, упаковка таблеток от изжоги, пачка M&M's, даже брошюра «Свидетелей Иеговы», которая спрашивала, знаю ли я, где проведу загробную жизнь. А вот ручки или карандаша не было.

— В таких ситуациях… раздумывать нельзя… мне всегда говорили… — ее зубы стучали друг о друга, и поэтому слова вылетали изо рта короткими порциями. — Просто прицелься… и стреляй, пока не… ну, понимаешь… пока не передумал… я целилась между глаз, но… ветер… думаю, ветер…

Она вдруг схватила меня за плечо и до боли его сжала. Глаза ее округлились.

— Я не задела тебя, Дев? У тебя рана на лбу и кровь на рубашке!

— Это не ты, а он. Приложился разок пистолетом. Энни, тут ничего нет…

Но я ошибся: в самой глубине бардачка валялась шариковая ручка. На корпусе ручки можно было прочитать выцветшие буквы: ПОЙДЕМ КРОГЕРИТЬ![27] Не скажу, что эта ручка спасла Энни и Майка Росс от серьезных проблем с полицией, но от бесконечных вопросов вроде «что привело вас в Джойленд такой темной и ненастной ночью?» уберегла точно.

Я передал ей ручку и визитку из бумажника (чистой стороной). Чуть раньше, сидя в собственной машине и переживая, что отложенная покупка нового аккумулятора убьет Энни и Майка, я хотел вернуться в дом и ей позвонить… да только тогда я не знал ее номера. Теперь я попросил Энни написать его на визитке.

— И добавь ниже: если планы изменятся, позвони.

Пока она писала, я завел двигатель фургона и включил печку на полную мощность. Закончив, она протянула мне карточку. Я убрал ее в бумажник, сунул его в карман, а ручку вернул в бардачок. Потом я обнял ее и поцеловал в холодную щеку. Ее дрожь не унялась, но заметно ослабела.

— Ты спасла мне жизнь, — сказал я. — Теперь давай сделаем так, чтобы это не принесло тебе или Майку неприятностей. Слушай меня очень внимательно.

И она слушала.

Шесть дней спустя индейское лето вернулось в Хэвенс-Бэй на прощальный танец. Погода для обеда на краю деревянного настила Россов стояла отличная, но пойти туда мы не могли: его оккупировали репортеры и фотографы. Им это не возбранялось, потому что в отличие от двух акров прилегающей к викторианскому особняку земли, пляж был доступен всем. История о том, как Энни одним выстрелом обезвредила Лэйна Харди (теперь он навечно останется в истории под кличкой Убийца-ярмарочник) обошла всю страну.

И не такие уж плохие то были истории. Наоборот. Заголовок на первой странице Вилмингтонской газеты гласил: «Дочь евангелиста Бадди Росса обезвреживает Убийцу-ярмарочника». У «Нью-Йорк пост» получилось короче: «Бой-мамочка!» Интерес подогревали фотографии из энниной юности, на которых она выглядела не просто роскошной, но дьявольски красивой. «Инсайд-вью», один из самых популярных таблоидов тех времен, выпустил дополнительный тираж. Они откопали фото семнадцатилетней Энни, сделанное после соревнования по стрельбе в Кемп-Перри. На ней были узкие джинсы, футболка «Национальной стрелковой ассоциации» и ковбойские сапоги. На сгибе одной руки она преломила старинный дробовик, а в другой держала синюю ленту победителя.

Рядом с фотографией улыбающейся девушки поместили фото двадцатиоднолетнего Лэйна Харди (его настоящее имя было Леонард Хопгуд), сделанное после его ареста в Сан-Диего за эксгибиционизм. «КРАСАВИЦА И ЧУДОВИЩЕ», гласил заголовок.

Газеты Северной Каролины не забыли и обо мне (все-таки я хоть и второстепенный, но герой), а вот таблоиды по большей части обошли меня стороной.

Рылом не вышел, наверное.

Майк считал, что мама-герой — это очень круто. Энни же выносила поднявшийся вокруг нее цирк с огромным трудом, и с нетерпением ждала, когда газеты переключатся на очередную «бомбу». В дни своей бурной молодости «грешная дочь святого отца» по уши наелась вниманием прессы. Поэтому теперь давать интервью она отказывалась, и прощальный пикник мы устроили прямо у нее на кухне. На самом деле, нас было пятеро, потому что под столом сидел ждущий подачек Майло, а на одном из стульев пристроился воздушный змей с ликом Иисуса.

Их дорожные сумки уже стояли в прихожей. После обеда я отвезу их в вилмингтонский аэропорт, откуда самолет корпорации «Священнодействия Бадди Росса» увезет их в Чикаго и из моей жизни. У полиции Хэвенс-Бэй (как и у полиции штата, а, может, и у ФБР) наверняка появятся новые вопросы, и, скорее всего, Энни еще придется вернуться, чтобы дать показания перед судом присяжных, но она справится. Она ведь теперь у нас БОЙ-МАМОЧКА, а благодаря найденной в бардачке фургона ручке, в газетах так никогда и не появится фото Майка под заголовком «СПАСИТЕЛЬ-МЕДИУМ!».

Наша история была простой, и Майк в ней не играл никакой роли. Убийством Линды Грей я заинтересовался благодаря легенде о призраке в джойлендском «Доме страха». Помочь мне с исследованием я попросил Эрин Кук, с которой подружился летом во время работы в парке. Человек, которого сфотографировали в Джойленде вместе с Линдой Грей, кого-то мне напомнил. Кого именно, я понял уже после похода в парк с Энни и Майком. Только я собрался связаться с полицией, как мне позвонил Лэйн Харди. Он угрожал убить Энни и Майка, если я как можно быстрее не прибуду в Джойленд. Пока что всё правда, за одним маленьким исключением: Энни дала мне свой номер телефона, на случай если планы насчет похода в парк вдруг изменятся (я показал детективу визитку, но тот едва на нее взглянул). Итак, перед тем как отправиться в Джойленд, я позвонил Энни из пансиона миссис Шоплоу и сказал ей запереть все двери, позвонить копам и оставаться на месте. Двери она заперла, но на месте не осталась. И в полицию не позвонила: она боялась, что Лэйн увидит мигалки и меня убьет. Поэтому она взяла из сейфа ружье и последовала за Лэйном на машине с выключенными фарами, в надежде застать его врасплох. И у нее получилось. Отсюда и БОЙ-МАМОЧКА.

— Дев, а как воспринял всю эту историю твой отец? — спросила Энни.

— Помимо обещания приехать в Чикаго и мыть тебе машины до скончания веков, если тебе того захочется? — Она рассмеялась, хотя отец и правда такое сказал.

— Он в порядке. В следующем месяце я возвращаюсь в Нью-Гэмпшир. Проведем вместе День благодарения. Фред попросил меня остаться до ноября, чтобы закончить подготовку парка в зиме, и я согласился. Да и лишние деньги мне не помешают.

— На учебу?

— Ага. Планирую записаться на весенний семестр. Папа пришлет мне бланк.

— Отлично. Этим ты и должен заниматься, а не менять лампочки и красить аттракционы в парке развлечений.

— Ты же будешь приезжать к нам в Чикаго? — спросил Майк. — Пока мне не стало хуже?

Энни поежилась, но промолчала.

— А как же, — сказала я, указывая на змея. — Я ведь должен буду его вернуть, правильно? Ты сам сказал, что одолжил мне его на время.

— Может, ты даже познакомишься с дедушкой. Насчет Иисуса он слегка сбрендил, зато в остальном классный. — Майк искоса поглядел на мать. — По крайней мере, я так считаю. У него в подвале стоит суперский электропоезд.

— Твой дедушка, наверное, не захочет меня видеть, — сказал я. — Я чуть было не устроил твоей маме кучу неприятностей.

— Он поймет, что ты не хотел ничего такого. Ты же не виноват, что работал с этим дядькой. — Майк выглядел обеспокоенным. Отложив бутерброд, он взял салфетку и покашлял в нее. — Мистер Харди казался таким хорошим. Катал нас на аттракционах.

Многие девушки тоже считали его милым, подумал я.

— А у тебя не было никаких… предчувствий насчет него?

Майк покачал головой и еще немного покашлял.

— Нет. Мне он нравился. И я думал, что нравлюсь ему.

Я вспомнил, как на «Каролинском колесе» Лэйн назвал его сопляком-калекой.

Положив руку на тонкую шею Майка, Энни сказала:

— Некоторые люди скрывают свое истинное лицо, солнышко. Иногда маску различить можно, но не всегда. Одурачить можно любого, даже человека с очень сильной интуицией.

Я пришел пообедать, отвезти их в аэропорт и попрощаться, но у меня была еще одна причина.

— Я хочу кое о чем тебя спросить, Майк. О том привидении, которое тебя разбудило и сказало, что я попал в беду. Можно? Тебя это не огорчит?

— Нет. Но в жизни это происходит не так, как по телевизору. Не было никакой белой прозрачной штуковины, которая бы летала по комнате и кричала «у-у-у-у-у». Я просто проснулся… и увидел призрака. Он сидел у меня на кровати, как обычный человек.

— Я не хочу, чтобы вы об этом говорили, — сказала Энни. — Может, Майка это и не огорчает, зато меня — очень.

— Еще один вопрос — и всё.

— Ладно, — Энни начала убирать со стола.

Во вторник мы повели Майка в Джойленд. А в ночь со вторника на среду Энни выстрелила в Лэйна Харди на «Каролинском колесе», что оборвало его жизнь и спасло мою. Всю среду мы отвечали на вопросы полиции и бегали от репортеров. Потом, уже в четверг, ко мне пришел Фред Дин, и его визит не имел к смерти Лэйна Харди никакого отношения.

Хотя, кажется, имел.

— Вот что я хочу у тебя спросить, Майк. То была девушка из «Дома страха»? Это она сидела у тебя на кровати?

Глаза Майка округлились.

— Нет, конечно! Она ведь ушла. А если они уходят, то уже не возвращаются. Ко мне приходил какой-то дядька.

В 1991-ом, вскоре после его шестьдесят третьего дня рождения, у моего отца случился довольно серьезный сердечный приступ. Неделю он пролежал в Городской больнице Портсмута, после чего его выписали со строгим указанием соблюдать диету, сбросить двадцать фунтов и отказаться от вечерней сигары. Отец оказался одним из тех редких людей, которые восприняли эти указания всерьез. Сейчас, когда я пишу эти строки, ему восемьдесят пять, и, за исключением больного бедра и плохого зрения, чувствует себя вполне неплохо.

В 1973-ем году дела обстояли иначе. По словам моего ассистента (Гугл Хрома), средний срок госпитализации сердечников составлял тогда две недели: неделя в реанимации плюс неделя восстановления в отделении кардиологии. Реанимацию Эдди Паркс прошел нормально, потому что на момент нашего похода в Джойленд его уже перевели на восстановление. Там у него и случился второй инфаркт.

В лифте он умер.

— Что он тебе сказал? — спросил я Майка.

— Что мне надо срочно разбудить маму и отправить ее в парк, потому что иначе тебя убьет плохой человек.

Произошло ли это, когда я все еще разговаривал по телефону с Лэйном в гостиной миссис Шоплоу? Даже если и нет, то немногим позже, потому что иначе Энни бы ни за что не добралась вовремя. Я спросил об этом Майка, но он не знал. Как только призрак ушел (Майк использовал именно это слово: не исчез, не вышел через дверь или через окно, а просто ушел), Майк нажал на кнопку интеркома рядом с кроватью. Когда Энни ответила на жужжание, Майк закричал.

— Всё, хватит, — сказала Энни не терпящим возражений тоном. Она стояла у раковины, уперев руки в бедра.

— Мам, да пусть спрашивает. — Кашль-кашль. — Серьезно. — Кашль-кашль-кашль.

— Мама права, — сказал я. — Хватит.

Пришел ли Эдди к Майку потому, что я спас ворчливому старикану жизнь? Трудно сказать что-нибудь определенное о мотивах тех, кто Двинулся Дальше (роззина фраза, заглавные буквы подчеркиваются поднятием ладоней), но я сомневался. Ведь после инфаркта он прожил всего неделю, которую он явно не провел на Карибах в окружении гологрудых прелестниц.

Но…

Я тогда пришел его проведать. И если к нему не приходил Фред Дин, то я был единственным. Я даже принес ему фотографию бывшей жены. Да, он назвал ее жалкой лживой сучкой. Возможно, она ей и была, но хоть какое-то усилие я сделал. Как, в конце концов, сделал и он. Уж не знаю, по какой причине.

По дороге в аэропорт Майк наклонился ко мне с заднего сиденья и сказал:

— Хочешь, расскажу кое-что смешное, Дев? Он ни разу не назвал тебя по имени. Просто пацаном. Думаю, он знал, что я пойму, о ком речь.

Я тоже понял.

Эдди-мать-его-Паркс.

Вот таким и был тот далекий и волшебный 1973-й год. Год, когда нефть продавалась по одиннадцать долларов за баррель. Год, когда мне разбили сердце. Год, когда я потерял девственность.

Год, когда я спас от удушения милую малышку и не дал умереть довольно мерзкому старикану от сердечного приступа (по крайней мере, от первого).

Год, когда я едва не погиб от руки маньяка на колесе обозрения. Год, когда я жаждал увидеть призрака, но так и не увидел… хотя, кажется, один из них видел меня. То был год, когда я научился говорить на секретном языке и танцевать «Хоки-поки» в песьем костюме. Год, когда я понял, что расставание с девушкой — далеко не конец света.

Год, когда я был двадцатиоднолетним салагой.

Я прожил хорошую жизнь — отрицать не буду — но иногда я все равно ненавижу этот мир. Пока я писал эти строки, Дик Чейни, ярый поборник пытки водой и главный проповедник церкви «Для достижения цели все средства хороши» получил новое сердце. Каково, а? Он продолжает жить. Другие умерли. Талантливые люди, как Кларенс Клемонс. Умные, как Стив Джобс. Просто хорошие, как мой старый друг Том Кеннеди. К этому привыкаешь. А что еще остается? У. Х. Оден как-то заметил, что Жнец забирает тех, «кто вечно смеется, над златом трясется и тех, кто красиво висит». Но свой список Оден начинает не с них. Начинает он с молодых и невинных.

Что и приводит нас к Майку.

Вернувшись на весенний семестр в университет, я снял дешевую квартирку неподалеку от кампуса. Одним холодным мартовским вечером я жарил на сковородке мясо с овощами для себя и для девушки, по которой я в то время с ума сходил. Зазвонил телефон. Как обычно, я шутливо ответил: «Оружейный магазин, Девин Джонс, владелец».

— Дев? Это Энни Росс.

— Энни! Ух ты! Подожди секунду, я радио приглушу.

Дженнифер, девушка, по которой я в то время с ума сходил, вопросительно на меня посмотрела. Я ей подмигнул, улыбнулся и взял трубку. — Ждите меня на весенние каникулы. Скажи Майку, я пообещал. На следующей неделе пойду за биле…

— Дев, постой. Постой.

Ее полный горечи голос обратил всю мою радость по поводу ее звонка в ужас. Я приложился лбом к стене и закрыл глаза. Хотя больше всего мне хотелось заткнуть уши.

— Майк умер вчера вечером, Дев. Он… — Голос ее задрожал. Потом успокоился. — Два дня назад у него начался жар, и врач сказал, что его надо отвезти в больницу. На всякий случай, сказал он. Вчера Майку уже вроде бы стало лучше. Он меньше кашлял. Сидел и смотрел телевизор. Болтал о каком-то важном баскетбольном турнире. А потом… вечером… — Она запнулась. Я слышал, как длинными, резкими вздохами она пытается привести себя в порядок.

Я тоже пытался, но из глаз полились слезы. Теплые, почти горячие.

— Все случилось так внезапно, — сказал она. А потом, едва слышно: «У меня сердце раскалывается».

Рука у меня на плече. Рука Дженнифер. Я накрыл ее своей. Подумал, а положил ли кто-нибудь там, в Чикаго, руку на плечо Энни.

— Отец с тобой?

— В крестовом походе. В Фениксе. Завтра возвращается.

— А братья?

— Джордж со мной. Фил вылетает последним рейсом из Майами. Мы с Джорджем сейчас… здесь. Там, где… Я не могу на это смотреть. Пусть Майк этого и хотел. — Энни уже рыдала. Я понятия не имел, о чем она говорит.

— Энни, что я могу для тебя сделать? Всё, что угодно. Вообще всё.

Она мне сказала.

Закончим мы солнечным апрельским днем 74-го. Вернемся на пляж, протянувшийся от городка Хэвенс-Бэй до Джойленда, парка развлечений, который два года спустя закроет навсегда свои ворота: большие парки таки доведут его до банкротства, несмотря на все усилия Фреда Дина и Бренды Рафферти. На пляже мы увидим красивую женщину в линялых джинсах и молодого человека в свитере Университета Нью-Гэмпшира. В руке у молодого человека какой-то предмет. На краю деревянного настила лежит Джек-Рассел-терьер, положив морду на лапу. Казалось, он растерял все свою былую бодрость. На столике для пикника, на который женщина ставила когда-то фруктовые коктейли, стоит керамическая урна. Она похожа на вазу без букета.

Мы заканчиваем не совсем там, откуда начали, но почти.

Почти.

— Я опять с отцом поругалась, — сказала Энни. — И на этот раз нет внука, чтобы нас помирить. Когда он вернулся из своего крестового похода и узнал, что Майка я кремировала, то просто взбесился. — Она грустно улыбнулась. — Если бы он тогда не отправился спасать очередные грешные души, то, скорее всего, он бы меня отговорил.

— Но ведь Майк хотел кремации.

— Странная просьба для ребенка, правда? Но да, именно этого он и хотел. И мы оба знаем, почему.

Да. Мы знали. Хорошему всегда приходит конец, а когда человек видит надвигающуюся тьму, то держится за все доброе и светлое. Держится изо всех сил.

— А ты хотя бы спросила у отца…

— Хочет ли он приехать? Вообще-то, да. Майк бы этого хотел. Папочка отказался участвовать в языческой, по его выражению, церемонии. И я даже рада. — Она взяла меня за руку. — Это для нас, Дев. Потому что мы были здесь, когда Майк был счастлив.

Я приложил ее руку к моим губам. Поцеловал и, слегка сжав, отпустил.

— Знаешь, он ведь спас мне жизнь не меньше тебя. Если бы он тогда не проснулся… если бы засомневался…

— Я знаю.

— Без Майка Эдди ничего не смог бы для меня сделать. Ведь я не вижу и не слышу призраков. Медиумом у нас был Майк.

— Тяжело, — сказала Энни. — Как же тяжело его отпускать. Даже ту малость, что осталась.

— Не передумала?

— Нет. Давай начинать.

Она взяла урну со столика. Майло поднял голову, посмотрел на урну и снова опустил голову на лапу. Не знаю, понимал ли он, что в урне хранятся останки Майка, но он знал, что Майка уже нет. Еще как знал.

Я протянул ей змея с Иисусом. К нему, по просьбе Майка, я приклеил маленький кармашек, в который поместится немного мелкого серого пепла. Я его открыл, а Энни поднесла к нему урну. Когда кармашек наполнился, Энни поставила урну на песок у себя между ног и протянула руки. Отдав ей катушку, я повернулся к Джойленду, над которым возвышалось «Каролинское колесо».

Я лечу, сказал Майк в тот день, вскинув руки над головой.

Ни тогда, ни сейчас его не удерживали никакие скобы. Думаю, Майк был намного мудрее своего помешанного на Христе деда. Может, мудрее всех нас. Разве есть на свете ребенок-калека, которому хотя бы разочек не захотелось полетать?

Я посмотрел на Энни. Она показала мне кивком, что готова. Я поднял змея над головой и отпустил. Холодный океанский ветер тут же увлек его ввысь. Мы следили за его полетом.

— Теперь ты, — сказала Энни и протянула руки. — Твой выход, Дев. Так он просил.

Я взял бечеву. Чувствовал, как змей рвется вверх, кренясь то влево, то вправо на фоне небесной синевы. Энни подняла урну и понесла ее вниз по песчаному склону. Наверное, она опустошила ее у самой воды, но этого я не видел, полностью увлекшись змеем. Как только я заметил, что из кармашка струйкой посыпался и разметался по ветру пепел, я отпустил бечеву. Смотрел, как свободный теперь змей взмывает все выше, и выше и выше.

Майк бы захотел увидеть, как высоко он поднимется, перед тем как исчезнуть. И я.

Я тоже хотел.

24 августа, 2012

Ярмарочные пуристы (уверен, такие существуют) уже наверняка корпят над письмами, в которых с разной степенью возмущения пытаются сообщить мне, что многие слова сленга, который я назвал Языком, не существуют: к примеру, лохов никогда не называют «Кроликами». Пуристы будут правы, но лучше бы им сэкономить силы и время: друзья, потому все это и зовется вымыслом.

В любом случае, большая часть Языка и в самом деле взята из ярмарочного жаргона, в равной степени богатого и забавного. Колесо обозрения действительно зовется вертушкой или хренолифтом, детские аттракционы — «малышовками», а «спалить поляну» на самом деле означает «покинуть город в спешке», и это лишь некоторые примеры. Я в долгу у «Словаря ярмарочного, циркового и водевильного жаргона», составленного Уэйном Кейсером. Он опубликован в интернете. Можете проверить сами — там еще около тысячи терминов и определений. Или даже больше. А еще обязательно прочитайте книгу Кейсера «На аллее».

Эту книгу редактировал Чарлз Ардай. Спасибо, дружище.

Стивен Кинг

© С. Думаков, Антон М., М. Замятина, перевод на русский язык, 2013