Джума

ГАРРИ ЗУРАБЯН

ДЖУМА

Самый крупный в мире золотой клад, страшный штамм чумы, изобретенный в военных лабораториях, невероятное и загадочное переплетение обстоятельств, какие только возможны в жизни человека, падение в пучину самых низменных страстей и восхождение на самые высшие ступени чести и благородства, - все это удивительным образом сошлось в одной точке - город Белоярск и в одной судьбе - Сержа Рубецкого, потомка известного в России княжеского рода, поставленного трагическим роком перед жестким выбором: "береза" или "клен"? Россия или Канада?

Я всего натерпелся, поверь!

Как затравленный, загнанный зверь,

Рыскать в поисках крова и мира

Больше я, наконец, не могу

И один, задыхаясь, бегу

Под ударами целого мира.

Поль Верлен

ПРЕДТЕЧА

1347 год. Северное Причерноморье, Каффа.

... Я бреду меж многочисленных костров, красными и желтыми цветами раскинувшихся по черному лугу ночи. Я слышу незнакомую гортанную речь, приглушенные крики и смех, ржание лошадей, чувствую запах приготовленного в котлах мяса, - все это резко вонзается в мозг, заставляя откликаться каждую клетку и нерв.

Я никогда здесь не был, но почему-то знаю, что произойдет завтра. Словно передо мной, доступный лишь моему видению, от земли до неба развернут громадный холст, на котором, сменяя друг друга, мелькают кадры хроники, повествующие о чудовищных событиях.

Я вижу последнюю ночь двух материков - Европы и Азии: восточных сатрапов, западных монархов; их роскошные дворцы; свиту, где каждый надежно прикован друг к другу цепями интриг, жаждой золота и чинов; вижу бесконечную вереницу народов Европы, едва ступивших в мрачный тоннель средневековья, с пока незажженными , но уже сложенными в поленницы и обложенными снопами хвороста аутодафе; вижу восточных мудрецов, агатовыми глазами пытливо вглядывающихся в тайны мироздания; правителей и простолюдинов: веселых и грустных, влюбленных и отчаявшихся, погруженных в глубокие раздумья и предающихся порокам, - я вижу их всех - миллионы уже обреченных...

Солнце медленно поднимется из-за горизонта моря. Будто форштевнем рассечет сапфировые воды залива, в сладостной, утренней истоме прильнувших к прохладным камням крепостных башен города. На смуглом лице хана отразится коварная усмешка. Много дней и ночей он безуспешно осаждает Каффу, за стенами которой лежит золото удачливых в торговле и хитрых генуэзских купцов. Хан поклялся взять золото и он сдержит клятву. Сегодня на приступ пойдут не живые, а мертвые.

Спустя несколько часов, хан бесстрастно смотрел, как распухшие, почерневшие тела его воинов, умерших в лагере, катапульты стремительно перебрасывают через крепостные стены. Во главе отряда мертвецов в город входила Джума, чтобы начать свою самую страшную в истории жатву смерти.

Я знаю, что никогда здесь не был, а, значит, ничего не смогу изменить, ибо путь мой по дорогам этого века - лишь в памяти хромосом. Но теперь я знаю исток и начало.

Впервые в мире использование чумы для истребления людей при ведении боевых действий в качестве бактериологического оружия было применено в 1347 году при осаде Каффы золотордынским ханом Джанибеком. Спасаясь от эпидемии, жители на кораблях бежали в Геную. Оттуда, небывалая по размаху, масштабам и последствиям пандемия чумы начала свое шествие по странам Евразии. С 1347 по 1351г.г. число погибших составило 75 миллионов человек.

1920 год. Восточный Крым, г. Керчь.

Степан, не останавливаясь, проверился. Сомнений не осталось: за ним следили. "Обидно, - подумал Артемьев, - в город вот-вот войдут наши. Если меня сцапает контрразведка, шансов остаться в живых не будет." У него за плечами были годы революционной борьбы, строжайшей конспирации. И ни одного дня в ссылке или на каторге. Он умел мастерски уходить от погонь, засад и слежки, максимально используя данный от природы и тренированный годами хладнокровный, практичный ум. Его подпольная кличка "Тень" о многом говорила как соратникам, так и сотрудникам тайного политического сыска в Российской империи.

Артемьев прибавил шаг и вдруг резко свернул на широкую Воронцовскую улицу, надеясь затеряться в людском водовороте. По ней, стиснутой домами-скалами, ударяясь о пороги паники и хаоса, текла людская река, круто обрывавшаяся у пристани, где на фоне свинцовых волн и затянутого тучами пасмурного неба четко вырисовывались 305-миллимитровые орудия линкора "Императрица".

Степан незаметно оглянулся. Держали его, хоть и на расстоянии, но профессионально плотно и цепко. Единственная надежда - уходить нагло и дерзко, как, впрочем, не раз бывало. Он перешел на другую сторону улицы, где точно знал есть дом с черным входом, выходящим в лабиринты проходных дворов. Артемьев готов был взяться за ручку дверей парадного, когда увидел рядом стройного, моложавого офицера, по-видимому, направлявшегося в этот же подъезд. На мгновение их взгляды встретились и Степан вздрогнул. Офицер, глядя ему за спину, каким-то внутренним чутьем разгадал в толпе и "сопровождающих", и саму ситуацию. Со стороны могло показаться, что эти двое неожиданно столкнулись и даже в царящей вокруг суматохе не желают пренебречь нормами вежливости и учтивости. На самом деле, их заминка длилась не более нескольких мгновений. Офицер быстро распахнул двери парадного, пропуская Степана, который тотчас почувствовал в руке маленький предмет.

- Третий этаж, дверь направо. Я их задержу, - выдохнул офицер торопливо, на одном дыхании. - А теперь - бей! - взволнованно выкрикнул он, обращаясь к Артемьеву.

Но тот, будто не слыша, продолжал в волнении переводить взгляд с офицера на маленький ключ в своей ладони, отказываясь вот так просто поверить в эту странную, почти мистическую, встречу.

- Да бей же, черт тебя возьми! - И офицер неожиданно сам сильно ударил наотмашь рукой по лицу Степана.

Проведенный следом ответный удар возымел поистине ошеломляющее действие. Лицо офицера, как кипятком, опалило жгучей болью; голова резко дернулась назад, едва не слетев с плеч. Он нелепо взмахнул руками и отлетел к дверям парадного, которые уже распахивали настежь "сопровождающие". Споткнувшись о его распростертое тело, они потеряли какое-то время.

- Ваше благородие... - в замешательстве воскликнул один из шпиков, пытаясь его поднять. - Где он?

- Там, - сквозь зубы выдавил офицер, рукой указывая на скрытую лестницей дверь черного входа. - Он, не без труда, поднялся. Глаза его налились бешенством: - Сволочь! - заорал, должно быть, вкладывая в слова всю свою душу. - Поймать! Задержать!

Агенты, отталкивая друг друга, с готовностью ринулись в указанном направлении. Когда трое выбежали, последний внимательно взглянул на офицера.

- Вам помочь?

- Я - не смолянка, сударь, - раздраженно поморщился тот, вытирая белоснежным платком кровь с лица. - И уже спокойнее добавил: - Но все-равно благодарю. - Сделал небрежный жест рукой: - Ступайте.

- Капитан Лохматовский, контрразведка, - представился его визави. Извините, господин полковник, разрешите взглянуть на ваши документы.

- Вы забываетесь, сударь! - глаза офицера гневно блеснули, но он тотчас подавил в себе ярость, встретив изучающий взгляд умных, проницательных глаз капитана.

- Что здесь произошло? - ровным и невозмутимым голосом спросил тот.

- Этот человек показался мне подозрительным. Я тоже попросил его предъявить документы, - пояснил полковник, тщательно вытирая руки от крови. - Результат вы имеете честь лицезреть, - с иронией закончил он.

Затем, с досадой оглядев испачканный мундир, осторожно достал документы и, с вызовом глядя на Лохматовского, предъявил. Тот внимательно их просмотрел и вернул:

- Еще раз прошу прощения, господин полковник. Но вы должны понять: служба. Это был очень опасный преступник. Проявить к нему сочувствие или оказать помощь - было бы в высшей степени неблагоразумно, - произнес капитан выразительно, с явным подтекстом.

- Сударь, - в глазах полковника промелькнула горечь, - пока мы живем на этой земле, мы все - преступники. И, возможно, лишь после смерти станоновимся праведниками... - разбитое лицо осветила грустная улыбка, ... потому, что уже никому и никогда не сможем причинить зло. Честь имею, господин капитан, - офицер слегка склонил голову.

Контрразведчик сверлящим взглядом смотрел в спину поднимающегося по лестнице человека. Он был уверен: сбежавший "объект" они безнадежно упустили. Капитан был хорошим контрразведчиком и догадывался, где именно в данный момент тот может находиться. Но знал и то, что в город через сутки-двое, максимум - трое, войдут "красные". А, значит, эти поиски и суета - не более, чем судороги, тщетная попытка оставить за собой последнее слово. Слово, канувшее в пустоту и уже ничего не способное изменить.

Постояв в раздумье, он решительно направился к дверям парадного. Выйдя на Воронцовскую, глубоко вдохнул, пытаясь заглушить и подавить в себе тоскливое и пронзительное чувство личной вины, порожденное так и неразрешенным вопросом: "Для чего в последние дни в городе появился "товарищ Тень" - специалист по диверсиям и экспроприациям?"

Лохматовский все дальше уходил от дома, где в одночасье полковник из лазарета, с известной всей России, легендарной фамилией, оставил недописанной одну из страниц в книге его судьбы. У капитана возникло непреодолимое желание обернуться. Оно было интуитивным, но притягивало и пугало одновременно. Резко оглянувшись, он с каким-то злобным торжеством отметил, как на третьем этаже покинутого им дома на двух окнах поспешно задергивают тяжелые, плотные шторы.

"Я оказался прав, - мысленно усмехнулся Лохматовский. - Не поздно вернуться и прикончить эту "красную" сволочь. Красную... - Капитан вспомнил окровавленное лицо полковника: - Зачем он это сделал, если отплывает на "Императрице"? Или... решил остаться?"

Оставив без ответа обращенные к себе вопросы, капитан - сначала деникинской, а потом и врангелевской контрразведок, шел прочь от дома по быстро пустующей Воронцовской, не догадываясь, что в эти минуты на пути зла встало Провидение, сохранив жизнь не только ему, но и десяткам, сотням других. Цепочка, с прочными, казалось, звеньями Великого Противостояния, в этом городе, в это время и для этих людей уже разорвалась...

... - Ну, здравствуй, Сергей, - Артемьев, замешкавшись, нерешительно протянул руку. - Спасибо. Я этого не забуду.

- Здравствуй, Степан, - офицер ответил крепким рукопожатием. - Проходи в гостинную. Я только в порядок себя приведу.

- Все такой же, - улыбнулся Степан, - князь Рубецкой! Сергей... - он замялся, - ... Прости, что саданул сгоряча. - И, потирая до сих пор багровеющую щеку, добавил: - Но и у вашего благородия ручки - не белошвейки.

Тот взглянул пристально и внезапно процедил сквозь зубы:

- Ты не представляешь, как я устал жить! Иногда кажется, я давно умер и иду по дорогам бесконечного ада, о котором великий Данте и не подозревал! - Он поспешно вышел из комнаты.

Пока Артемьев разглядывал обстановку, Рубецкой вернулся. Лицо его опухло, под глазами и возле носа проступила синева.

- Нос не сломал? - участливо спросил гость.

- Ерунда, заживет, - отмахнулся Сергей, расставляя на столе питье и нехитрую закуску. - Извини, - он кивнул на хрустальный графин, - но господа офицеры нынче пьют спирт. Самое подходящее средство на пиру у чумы. Мы ведь покойники, Степа. Не "белая гвардия", а гвардия мертвецов. - Рубецкой разлил по стопкам спирт, жестом пригласил гостя к столу.

Артемьев нерешительно произнес:

- Сережа, я тебе бесконечно благодарен и признателен, но, думаю, мне лучше не злоупотреблять твоим гостеприимством.

- Они больше не вернутся, - по-своему понял тот его сомнения. - Не до тебя им теперь... товарищ "Тень".

- Да верю я тебе! - вспылил Степан. - Я другое имел в виду.

- Тогда не стой, присаживайся, - хозяин поднял свою стопку: - За встречу, Степан и... за веру!

Они чокнулись, выпили, положили в тарелки закуску. Рубецкой ел, временами морщась и Степан украдкой бросал на него сочувствующие взгляды. Налили по второй. Хозяин дома выжидающе глянул на гостя.

- Сергей, я не предлагаю победных тостов. Неуместны они здесь. Давай выпьем за наше прошлое, князь? За то далекое, в котором мы мечтали избавить мир от чумы, - он обезоруживающе улыбнулся.

- Умерло оно, - со вздохом откликнулся Рубецкой. - А, значит, выпьем, не чокаясь.

Некоторое время ели молча, искоса бросая друг на друга изучающие взгляды. Наконец, Артемьев решился.

- Сережа, - он постарался придать голосу как можно больше искренности и дружелюбия, - если я могу чем-то тебе помочь... - Степан враз смолк, встретив полный презрения взгляд сидящего напротив человека.

Рубецкой резко поднялся из-за стола, едва не уронив стул. Порывисто зашагал по комнате, затем остановился у окна, побелевшими пальцами сжимая отдернутую штору и глядя на улицу.

- Вот вы уже и раздаете почести и милости, - заговорил глухо, еле сдерживая гнев. - Не победив, не встав на ноги, создаете свою свиту избранных. Избранных вами, заслуживающих вашего доверия. Которые будут преданны исключительно вам. - Он повернулся: - А остальные?! Остальными займется Ревтрибунал?!

- Мы защищаем революцию, - тихо, но жестко парировал Степан.

- Ре-во-лю-ция, - на лице Рубецкого мелькнула горькая усмешка. - От кого же вы ее защищаете? От собственного народа?

- Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду контрреволюцию, - не сдавался гость.

- А что, по-твоему, контрреволюция? Или - кто? - горячился Сергей. На мне мундир белого офицера. И я горжусь им! Горжусь мундиром армии, не однажды защищавшей Отечество, и не только его. Я - кто? Тоже контрреволюция?! И таких, как я - сотни, миллионы. Вина наша лишь в том, что мы присягнули царю. Ответь мне, Степан, разве могут быть котрреволюционерами те, кто присягнул монарху, вере своей и Отечеству?! Знаешь,что меня пугает в вас? Вы объявили войну людям, доказавшим свою верность убеждениям. Пойми, нельзя от нас требовать большего и невозможного. В жизни мужчина дает много клятв, но присягу принимает только один раз. А самое ужасное: вы объявили войну своим соотечественникам. У страны, начинающий свою историю с братоубийственной войны, будущего нет. Вы начали с гонений и проклятий, этим вы и закончите. Вы нарушили баланс добра и зла, переступив роковую черту, где действуют уже не человеческие законы, а нечто более могущественное и совершенное. Ты же естествоиспытатель, Степан, врач, и должен понимать: свой баланс природа сводит сама, без суеты и потуг homo sapiens выглядеть и впрямь разумными.

- Но, позволь заметить, и ты должен понимать: когда начинается гангрена, для спасения организма необходима ампутация пораженного органа.

- Чтобы принимать подобные решения, надо быть хирургом, а не мясником, - парировал Рубецкой, присаживаясь к столу и разливая спирт.

- Выходит, по-твоему, мы - мясники?! - всплеснув в негодовании руками, вскочил теперь Артемьев. - А ты представляешь, что проделывают с людьми твои собратья по мундиру в контрразведке? Кожу живьем сдирают!

- Сядь, Степан, - устало проговорил Сергей. - Вы-то, положим, не с одного-двух, со всей России-матушки содрали.

- Вот так, значит, - Степан лихо опрокинул стопку, отщипнул немного хлеба. Волнуясь, скатал из мякиша шарик и нервным жестом отправил в рот.

- Иначе не выходит, - вздохнул Сергей. - Пойми, ни одна страна в мире не жила почти тысячу лет в рабстве. Вдумайся: в рабстве! Сначала татаро-монгольское иго, потом - крепостное право. А вы людям, почти не мыслящим жизнь без рабства, решили сразу дать все: равенство, свободу, мир, землю. Они не будут знать, что с этим делать. Сначала их надо научить этим пользоваться.

- Зато вы знали - что делать и как пользоваться! - зло огрызнулся Степан. - Царь, вера, Отечество - пафос и слова! Не ради них вы взялись за оружие. Вас лишили рабов, выбили из-под ног опору и смысл жизни распоряжаться чужими судьбами, определяя им место слуги, прачки, кухарки, рабочего или крестьянина. Вы не можете свыкнуться с мыслью, что ваши бывшие рабы оказались достойны вас, что они такие же люди, как и вы.

- Это меня и настораживает, - ничуть не смутился Рубецкой. - Что бывшие холопы окажутся под стать своим бывшим хозяевам. Когда вы покончите с нами, непременно примитесь друг за друга, только с большими алчностью, жестокостью и коварством. Какие возможны лишь в среде рабов.

- Не думал, что ты способен так ненавидеть, - упрекнул его Артемьев.

- За что же мне любить вас? - с горечью произнес Рубецкой. - Вы мечтаете о мировой революции и, прикрываясь высокими идеалами, истребляете своих братьев, вынуждаете их покинуть Отечество, навечно обрекая на скитания и унижения. Кто дал вам право делить нас на "нужных" и "ненужных" для России?! - Сергей вновь встал. Заходил по комнате, не в силах справиться с охватившим его волнением: - Ты даже представить себе не можешь, что творится в моей душе. - Он уперся руками в стол и заглянул в глаза Артемьву. Тот невольно отшатнулся, поразившись разлитой в его взгляде болью. - Страшно? А ты смотри. Смотри и помни! Дав свободу одним, для других вы "милостиво" распахнули ворота тюрьмы, в которой до самой смерти будут греметь кандалами памяти наши души. Мы нынче, как призраки, разбредемся по свету, еще не одно десятилетие пугая его тоскливым, волчьим воем. Мы - никто. Состояния, богатство, чины, - их всегда можно нажить и заслужить. А Россия? Ее не отломишь на память, в акцию не переведешь и в саквояже с двойным дном не вывезешь, - масштаб не тот. - Он помолчал и продолжал: - Но и вы долго не продержитесь. Рано или поздно вам предъявят счет.

- Уж не вы ли? - не скрывая сарказма, язвительно спросил Степан.

- Бог, - последовал короткий ответ Рубецкого.

- С каких пор ты стал верующим? Раннее за тобой подобного не водилось, - усмехнулся Артемьев.

- Раньше за мной, Степан, многого не водилось. - Взгляд Сергея стал задумчивым и отрешенным. - Иногда мне кажется, перешагнув рубеж этого страшного века, мы второпях не заметили нечто важное и главное, ценное и очень необходимое нам всем. И нельзя уже вернуться, а эта невозможность изменить, ощущение утраченного безвозвратно - ужаснее всего. Как эпидемия чумы... Она, как пал в степи, опустошает огромные пространства, а мы, жалкие и беспомощные, плетемся, не поспевая, за ней в своих убогих кибитках-лазаретах. Весь этот проклятый век пройдет под черным флагом чумы. И, как всегда, будет не хватать лазаретов. Зато будет много вождей, готовых откупиться миллионами жизней свободных, но все-таки рабов. И больше всего в России. Это и будет тот самый счет от Бога. Нам всем.

- Сергей, - в голосе Артемьева послышалось искреннее сочувствие, - я понимаю: в тебе говорят обида и боль. Но это еще не проигранная судьба. Ты - врач. Можешь остаться, принести пользу. Тебя никто не гонит и для тебя всегда найдется место в новой Россиии.

- В том-то и дело, Степан, что я - осколок той, старой, России. Нынче смутное время, но когда-нибудь оно, конечно, закончится. Не будет ни хаоса, ни разрухи. - Его взгляд стал острым и пристальным: - Но будет другое... Кто-то, наевшись с запасом свободы, равенства и братства, непременно заскучает. Распахнет осоловелые глазоньки, оглядится кругом и завопит в патриотическом угаре: "Враг! Я вижу его! Чувствую!" Он будет визжать столь правдоподобно и самозабвенно, что заставит поверить в свой бред сбежавшуюся на вопли толпу. Вот тогда, Степан, - проникновенным голосом закончил Рубецкой, - мне вспомнят все: белую кость, голубую кровь и этот мундир.

- Боишься? - напрямую спросил Артемьев.

- Боюсь, - честно ответил Сергей. - Не смерти. Боюсь умереть с клеймом "врага России". Она такова, что почетнее оказаться побежденным ею, чем принять бесчестье и позор именоваться ее изменником.

- Чем ты думаешь заняться?

- Перед самой войной пришло приглашение из Института Пастера. Обещали лабораторию.

- Значит, Франция, Париж... Там всегда было много русских. Теперь, вероятно, станет больше. Вообщем, почти Россия.

- Ты ничего не понял, Степан, - покачал головой Рубецкой. - Даже если все русские переедут во Францию, она все-равно никогда не станет называться Россией.

- Ну, - смутился Артемьев и в тоже время решил его поддержать, надеюсь, ты не пропадешь: у тебя нужная и прекрасная профессия.

- Пропаду, Степа, обязательно пропаду! - В глазах полковника царской армии, потомка древнейшего, аристократического рода, стояли слезы. И гость не в силах был отвести взгляд от сведенного мукой лица. - У меня теперь одна профессия - человек без Родины.

- Не смей так говорить, слышишь! Обещаю, если решишь остаться или вернуться, я сделаю для тебя все, чего бы мне это ни стоило! - с отчаянной решимостью воскликнул Артемьев.

Они с минуту в упор смотрели друг другу в глаза.

- Прощай, Степан, - хриплым голосом выдавил Сергей.

- Спасибо, что спас меня и не выдал, - Артемьев встал и направился к выходу.

- Подожди, - услышал за спиной. - Я спасал не только тебя, но и... Варю. Она бы не перенесла, кабы тебя, дурака, убили.

Степан медленно повернулся.

- Варю? Ты сказал - Варю?!

- Я нашел ее в Астрахани в тифозном бараке, год назад. Она работает в моем лазарете.

Артемьев кинулся к нему, схватил за плечи, встряхнул:

- И ты молчал, Сергей? Ты молчал?!! - Он прикрыл глаза, из груди его вырвался то ли стон, то ли хрип: - Боже мой, как я ее искал! По всем городам, лазаретам, фронтам...

- Она, по-прежнему, любит тебя. Оставайся здесь. Когда закончится эвакуация, я отправлю ее. - Рубецкой смотрел с грустной улыбкой. - Только береги ее, Артемьев. У меня никогда не было никого дороже Вари и... тебя. Он наклонил голову и поспешно вышел из гостинной. Вскоре послышался его преувеличенно бодрый голос: - До отплытия осталось четыре часа. Последний корабль уйдет в сумерках, никто и не заметит ее отсутствия.Ты не представляешь, как она обрадуется.

Артемьев вздрогнул и перевел ошеломленный взгляд на часы.

"Четыре часа... Последний корабль... Ну, конечно! И на нем - архивы контрразведки. - Он слышал, как собирает вещи Сергей. Вспомнил Варю и, сжав кулаки, не смог сдержать мучительного стона. - Ну почему?!! - подумал с яростью, чувствуя, как внутри все тонет в холодном, ледяном омуте бешенства и бессилия одновременно. - Почему злой, чудовищный рок именно меня определил в его палачи?! За что? Или это счет от Бога, о котором говорил Сергей? Если это первый вексель, то какая же цена будет заплачена за остальные?", - в нем шла дикая, нечеловеческая схватка между двумя понятиями долга.

... По измученной, истерзанной России, ощетинившись жерлами ненависти и войны, с невероятной скоростью мчался дьявольский бронепоезд истории, в топке которого ежеминутно сгорали сотни, тысячи жизней, чтобы накормить ненасытное пламя Идеи. И в этом же направлении шел неприметный, маленький человек. Их разделяло всего четыре часа. А потом бронепоезд настигнет его, сметет вихрем с откоса, развеет в прах, словно того и не было вовсе. Что значит еще один маленький человек в сравнении с миллионами, уже сгоревших в топке?

В гостинную вошел Сергей, направляясь к буфету.

- Ты отплываешь на "Императрице"? - хрипло, пересохшими губами, спросил Артемьев.

- Да, - удивленно посмотрел на него Сергей. - Это же последний корабль.

- Ты не сможешь эвакуироваться на линкоре.

- Послушай, мы, кажется, все выяснили, - раздраженно заметил Рубецкой. - Давай не будем вновь возвращаться к этому вопросу. Тем более, времени, практически, не осталось.

- Да, Сережа, не осталось... Линкор "Императрица" не придет в Констанцу. Он взорвется в проливе.

Тот в изумлении уставился на Артемьева, не в состоянии осознать услышанное и поверить ему.

- Но там же раненные! - придя в себя, воскликнул он.

- Именно поэтому контрразведка вывозит на нем свои архивы.

- И ради нескольких ящиков с бумагами вы решили потопить линкор с беспомощными людьми - слепыми, без рук, без ног. А я... я, как дурак, радовался, что с такой легкостью их пристроил, - он в изнеможении опустился на стул, бессмысленно и отрешенно глядя в пространство.

- Это - судьба, Сергей, оставайся! - попытался вразумить его Степан.

- Да ты с ума сошел! - враз подскочил Рубецкой. - Неужели ты мог подумать, что я способен сбежать с обреченного линкора, как... - его гнев и возмущение неожиданно угасли, - ... как Маруся. - Заметив недоуменный взгляд Артемьева, пояснил: - Сегодня утром с линкора на берег "сошла" кошка Маруся - любимица команды, которую матросы упросили капитана взять с собой в эмиграцию. - Он невесело усмехнулся: - Надо же, контрразведка вас прошляпила, а Маруся учуяла. Недаром матросы, крестясь,твердили: "Гиблый рейс, добра не будет!" - И вдруг спросил: - Твоя работа, товарищ "Тень"? С минуту они неотрывно смотрели друг на друга. - Степан, - нарушил молчание Сергей, - клянусь честью, никогда в жизни я не посмел бы напомнить тебе... нет, не сегодняшний день... Степа, вспомни Харбин девятьсот десятого года, ту страшную эпидемию. Там были китайцы и монголы, а тут - тем более, свои, русские. Ради раненных, беспомощных людей... Ради русских, Степан! Ведь должен и на войне кто-то оставаться святым!

- Не надо, - жестом остановил его Степан, - дай ручку и чернила. Рубецкой тут же выполнил его просьбу. Склонившись, Артемьев быстро набросал план, поясняя: - Их две - одна в носовом отсеке, вот здесь... вторая - в кормовом, тут... Обе с часовым механизмом, будьте осторожны...

У окна, крепко обнявшись, стояли двое. Было заметно: они напряжены, как бывают обычно люди, замершие в предчувствии кульминационной, драматической развязки. Они смотрели на опустевшую улицу, которую, как губка, впитывали ранние, ноябрьские сумерки. Ветер нес по ней обрывки газет, бумаг, афиш, клочья окровавленных бинтов и бесформенного тряпья. Кое-где валялись брошенные, раскрытые баулы - словно маленькие, потерявшиеся дети, в немом, отчаянном крике призывавшие родителей. С неприютного неба, укрытого рванным, лоскутным одеялом туч, медленно падал белый пух первого снега. Казалось, кто-то, в недосягаемой, заоблачной дали, пытается поскорее укрыть людской срам и распри, разруху и кровь, войну и хаос, не в силах более взирать на сотворенное людское зло.

Подгоняемая гулом близкой канонады, с громким ржанием пронеслась лошадь с оборванной упряжью. И отбрасываемый эхом от стен домов стук подков о брусчатку был похож на поминальный звон одинокого колокола.

Наискось, через улицу, прямо к дверям парадного, воровато оглядываясь, пробежал чумазый, в грязной и ветхой одежке, мальчонка. Спустя минуту, послышался робкий стук в дверь.

- Я открою, - Степан бережно отстранил прижавшуюся к нему хрупкую, худенькую девушку в платье сестры милосердия. Заметив в ее лице сомнение и страх, успокоил: - Не бойся, это наверняка от Сергея.

Открыв дверь, увидел того самого мальчонку.

- Дяденька, вам велели передать: "Маруся вернулась", - запыхавшись, торопливо проговорил он.

Артемьев улыбнулся, шире распахивая дверь.

- Заходи, - пригласил тепло и радушно.

- Это еще зачем? - попятился мальчишка. - Велено было только передать.

- Заходи, чай будем пить. С настоящим сахарином и с вареньем.

- А не врете? - подозрительно спросил тот, оценивающе оглядывая Степана.

В переднюю вышла девушка. Протянув руку, сказала:

- Меня зовут Варя. А тебя?

Мальчишка, наконец, доверчиво улыбнулся. Осмелев, переступил порог, тщательно вытер свою руку о штаны и, пожав Варину, чинно представился:

- Георгий. - Шмыгнув носом, добавил: - Можно просто Егорка.

Они еще долго сидели за столом, пили чай с сахарином и настоящим брусничным вареньем, невесть где раздобытым Сергеем и в последний момент переданным Варе в качестве "свадебного подарка". Канонада смолкла и к утру город запеленали снег и тишина - необыкновенно чистые и светлые. Снег-призрак. Тишина-мираж.

- Дядь Степан, - отчего-то шепотом спросил Егорка, - а беляки не вернутся?

Артемьев не смог разглядеть в утреннем, зыбком свете лиц мальчика и Вари, но почти физически ощутил давление этой странной тишины, смысл которой являлся недосягаемым и непостижимым, неся в себе сокровенное таинство Предтечи.

- Не знаю, Егор. Возможно лучше, если бы они и вовсе не уезжали. - Он не заметил, как Варя бросила на него предостерегающий, испуганный взгляд.

- Кто - беляки?!

- Русские, Егорка, русские...

- Для кого лучше-то, дядь Степан? - не понял его рассуждений мальчик.

- Для России, - тихо ответил Артемьев.

... Тишина лопнула, как ветхое рубище на теле юродивого. В город, торжествуя, входили передовые части 51-й дивизии Южного фронта под началом легендарного командарма Михаила Фрунзе.

16 ноября 1920 года М. В. Фрунзе отправил В. И. Ленину знаменитую телеграмму:

" Сегодня нашей конницей занята Керчь. Южный фронт ликвидирован. ст. Джанкой 16 ноября. Номер 10097 п.т. Команд. Юж. фронта - Фрунзе"

... На палубе линкора "Императрица", вцепившись побелевшими пальцами в поручни, стоял офицер в форме полковника уже несуществующей царской армии, не раз защищавшей Россию и не только ее. Глотая слезы, вглядываясь в почти расстаявшие очертания берегов, он с отчаянием молил: " Господи, все отними, но дай когда-нибудь - хоть раз, хоть перед смертью, увидеть Россию... Все отними. Все!!! Но Россию - не отнимай... Господи..."

... Над кроватью с младенцем-веком склонилась фигура в длинном, черном балахоне, с наброшенным на лицо капюшоном, из-под которого слышался хриплый, зловещий и издевательский голос:

- Здравствуй, детка-век! Я пришла, твоя няня... Имя мое -ЧУМА!

И век-младенец вздрогнул. Пока еще во сне...

Конец 1988 года. Канада, Британская Колумбия.

Научно-исследовательский Центр "Barrier - 2"

Вертолет, с эмблемой Мейпл-Лиф и опознавательными знаками канадских ВВС на бортах, мощными винтами рассекая стену дождя, летел над раскинувшимся внизу жестким, ворсистым, зеленым ковром лесной чащи Британской Колумбии. Кроме пилотов, в нем находилось двое пассажиров. Сидя по разные стороны борта, не общаясь, они отрешенно смотрели в иллюминаторы, думая каждый о своем.

Того, кто занимал место у правого борта, звали Чарльз Стоун. На вид ему было около сорока пяти. Его спутник, Мишель Жермен, сидевший слева, выглядел лет на десять моложе. Внешне они походили на преуспевающих бизнесменов, в которых человек случайный наверняка определил бы обиталей престижных контор и оффисов, скажем, с Бей-стрит в Торонто. Однако, в Стоуне и Жермене проскальзывало и нечто неуловимо настораживающее. Любопытство к ним неосознанно наталкивалось на необъяснимую преграду, в равной степени состоящую из уважения и страха. Эти двое принадлежали к сословию ее величества Тайны.

Оно никогда не упоминается ни в одном учебнике истории человечества, большая часть которого до сего дня пребывает в твердой уверенности: его судьба зависит от присягнувшим на верность своим народам и государствам монархов и президентов. Впрочем, в это же наивно верят и сами правители, не подозревая, что их "неограниченная власть" и принадлежность к касте "сильных мира сего", - не более, чем занятная игра, правила и конечный результат которой определяют скрытые за кулисами истории, невидимые, не обозначенные, порой, и после смерти, фигуры "кукловодов", смыслом жизни которых было, есть и останется воспроизведение Тайны, поддержание ее жизнеспособности в условиях любого общественного строя и неустанный поиск путей к ее реинкарнации. И пока существуют государства, пока есть разделяющие их границы и готовые все это защищать "стойкие оловянные солдатики", миром будет править сословие подданных Тайны, а народы из века в век рождаться, жить и умирать в очерченном для них магическом круге забавной, на первый взгляд, игры, ставка же в которой тайная, а потому беспредельная власть.

Чарльз Стоун и Мишель Жермен в свое время получили прекрасное образование, свободно говорили на нескольких языках. Первый был микробиологом, второй - бактериологом, но в настоящее время они являлись сотрудниками секретной спецслужбы, осуществлявшей контроль за объектами "Barrier". И службу, и объекты курировал непосредственно Председатель Военного и Научно- исследовательского Комитета при Совете обороны страны. В данный момент путь обоих лежал к объекту "Barrier-2", расположенному в труднодоступной местности между Скалистыми горами и Береговым хребтом в Британской Колумбии.

Однообразие мелькавшего за иллюминаторами ландшафта вскоре сменилось: словно кто-то невзначай уронил с высоты огромный по размерам холст картины в стиле сюрреализма и он так и остался лежать на земле, заключенный в живой, колыхающийся "багет" из высоких красных кедров и двугласовых пихт. По мере приближения уже можно было различить отдельные здания, ангары вспомогательных служб, радио- и локационные вышки, спутниковые антенны и протянувшиеся на сотни метров по периметру заграждения с тройной системой слежения. Сделав круг, вертолет пошел на снижение.

Стоун и Жермен прошли обязательную для всех без исключения строгую процедуру проверки. Затем два молчаливых, угрюмых охранника проводили гостей к кабине лифта, быстро и бесшумно доставившего всех на Уровень-4, где их встретил сравнительно молодой, приятной наружности, сотрудник.

- Джон Харви, личный секретарь доктора Полларда, - представился он. Прошу за мной, - Харви жестом указал направление.

Дойдя до нужной двери, секретарь посторонился, пропуская гостей вперед. Втроем они оказались в небольшой приемной, где находилась вторая массивная, металлическая дверь, с кодовым замком и системой видеослежения. Через несколько мгновений она плавно отошла в сторону. Прибывшие гости шагнули за порог. Джон Харви проводил их напряженным взглядом. Трагедия, происшедшая в Центре, несколько дней и ночей держала в колоссальном напряжении весь персонал. Ее расследованием занималась специально созданная комисссия с Координационным штабом в Оттаве. Визит этих двух должен был, наконец, внести ясность и определенность в дальнейшую работу Центра.

Вошедшие в который раз с интересом разглядывали поднимавшегося навстречу из-за стола шестидесятилетнего доктора Стивена Полларда - легенду Центра и основателя проекта "Barrier".

Его научная деятельность в области микробиологии не раз могла бы быть отмечена Нобелевской премией. Но, во-первых, он абсолютно был лишен тщеславия - качества, весьма редко встречающегося в научной среде; во-вторых, большинство его открытий, едва успев родиться, тут же тщательно упаковывались в соответствующую "тару", с обязательным грифом " Строго секретно. Хранить вечно. Доступ ограниченному контингенту лиц".

Доктор Стивен Поллард принадлежал все к тому же сословию подданных Тайны. Хотя, если говорить откровенно, вряд ли об этом догадывался, а узнай - сильно бы удивился. Главным в жизни любого человека он полагал занятие любимым делом. В Центре многие знали, что дивизом собственной жизни Поллард избрал слова Конфуция: "Занимайтесь тем, что вам нравится, и вам не придется работать ни дня в своей жизни." Он и занимался. Однако, никто не догадывался, что с годами Стивен Поллард все чаще и яснее сознавал: его всепоглощающее увлечение научными исследованиями в области микробиологии при определенных обстоятельствах может привести к непредсказуемым последствиям и явиться причиной глобальной катастрофы. Он был, как принято говорить, "широко известен в узких кругах", считаясь одним из авторов проекта "Barrier" по созданию новых видов бактериологического оружия.

После вежливого обмена формальными, ничего не значащими, но необходимыми в подобных случаях, фразами, в кабинете начался разговор, за возможность услышать который дорого заплатила бы любая спецслужба в мире.

Мишель Жермен поставил на стол небольшой "атташе-кейс", пристегнутый к запястью его левой руки. Стоун подал ключ, щелкнул замок и, набрав код, Жермен, наконец, его открыл. Взяв лежащие сверху бумаги, протянул хозяину кабинета:

- Здесь выводы наших аналитиков и независимых экспертов из Комитета и Координационного штаба в Оттаве.

Поллард, по мере чтения, все больше мрачнел. Это был широкоплечий, высокий человек, с грубоватыми чертами лица, внимательными серо-голубыми глазами и коротко остриженными седыми волосами. В целом, он производил впечатление сильного и надежного мужчины - этакого главы семейства, способного обеспечить его, защитить от любых житейских бурь и напастей, по праву уважаемого и любимого многочисленными детьми и внуками. Он мог быть и "каменной стеной", и "мощным тараном". Но был гениальным ученым. И в этом тоже проявлялась особенность подданных Тайны: они никогда не являлись в действительности теми, кого в них предполагали.

Не дочитав несколько страниц, Поллард отыскал последнюю и, бегло проглядев, небрежно бросил бумаги на стол.

- Как это понимать? - насупившись, он тяжелым взглядом уперся в прибывших. - Вы, что же, всерьез полагаете, что после всего происшедшего, я соглашусь на продолжение исследований?

- Вы можете назначить собственное расследование, - невозмутимо отреагировал Стоун.

- Я руковожу этим проектом несколько десятилетий, - хмуро отозвался Поллард, - и мне не требуется проводить дополнительных расследований, чтобы убедиться в очевидном: все, связанное с "G-33", должно быть уничтожено.

Гости переглянулись. Жермен, открыв "кейс", достал еще один лист бумаги, подал руководителю Центра. Тот успел прочитать всего несколько строк, когда на панели селекторной связи замигала красная лампочка. Он нажал кнопку приема.

- Что у вас, Харви? - бросил раздраженно. Услышав ответ, неприязненно взглянул на гостей. - Передайте Вэбсу, пусть выполняет. Это приказ из Оттавы.

Отключив связь, он откинулся на спинку кресла и, сцепив на столе пальцы рук, несколько минут пристально изучал гостей, не особенно стесняясь рассматривать их в упор. Взгляд Полларда был настолько красноречивым, что у сидевших напротив Стоуна и Жермена не осталось сомнений относительно его значения. Казалось, руководитель Центра хладнокровно и расчетливо прикидывает, как, по возможности, без суеты и лишнего шума избавиться от посетителей. Желательно, навсегда.

Стоун попытался разрядить напряженную атмосферу в кабинете:

- Д-р Поллард, - начал он уважительно, - эта акция ни в коей мере не ущемляет права и свободу передвижения сотрудников Центра...

- Тогда почему я узнаю о ней последним?! - рявкнул, перебивая его, Стивен Поллард.

- ...Она - лишь дополнительная мера в вопросах безопасности, - не обратив внимания на его выпад, невозмутимо закончил Стоун.

- Неужели? - не скрывая издевки, спросил Поллард. - Ваша мера, скажем так, немного запоздала. - Отметив удивление на лицах собеседников, он, отчеканивая каждое слово, жестко проговорил: - Сегодня утром скончались еще четыре сотрудника лаборатории "8". Среди них - мой лучший ученик, Ричард Пауэрс. Я, в свою очередь, тоже хотел бы вас кое с чем ознакомить.

Он поднялся. Открыв сейф, достал кассету и вставил ее в панель видеомагнитофона. Вернувшись к столу, с тяжелым вздохом опустился в кресло и принялся нервно нажимать кнопки на дистанционном пульте. Все, сидевшие в этот момент в кабинете, с нарастающим внутренним напряжением смотрели на пока еще черный экран монитора. Вдруг он полыхнул ослепительно ярким, белым светом.

Возникло изображение небольшой комнаты без окон, с одиноко стоящей в ней больничной, функциональной кроватью, которую окружали многочисленные датчики и аппаратура. Вначале камера бесстрастно фиксировала фрагменты тела лежащего на койке человека. Он был полностью обнажен. Его кожный покров представлял собой сплошную язву, местами сочившуюся гнойными, кровянистыми выделениями. Вместо ногтей на пальцах рук и ног чернели безобразные, вздувшиеся струпья. Человек тяжело дышал. Чувствовалось, любое движение причиняет ему невыносимую боль и вызывает приступы мучительного кашля. Несмотря на ужасное свое состояние, человек был в сознании. И он... заговорил:

- ... Стив, я знаю, ты видишь и слышишь меня. Я скоро умру. Прошу тебя, поверь всему, что я скажу... - Тяжелый приступ кашля прервал его слова, но через какое-то время он вновь продолжал, торопливо, свистящим шепотом: - ... В результате последних экспериментов мы получили атипичный штамм - совершенно уникальную, неизвестную форму. Поверь, он имеет разум! Не думай, что мои слова - бред или галлюцинации. Стив, я понял: мы стали опасны для всего живого на планете и, возможно, за ее пределами. Мы что-то делаем не так, что-то страшное и преступное. Посмотри на меня... - Человек замолчал, глядя в камеру глазами, полными слез, боли и ужаса. - ... У природы иссякло терпение, она решила защищаться - от нас, людей, - с трудом выговорил он. - Посмотри на меня, Стив... Это начало войны...

Несколько минут камера еще продолжала фиксировать бьющегося в приступе кашля человека. Потом экран погас, словно изображение утонуло в складках черного савана смерти. В кабинете стояла гнетущая тишина.

- Ричард Пауэрс, - прервал молчание д-р Поллард. - Мы были знакомы более тридцати лет. Он очень серьезно относился к своим исследованиям. Зная это, мне, тем не менее, нелегко поверить тому, что и вы услышали. Разумный штамм... Скорее, сюжет для любителей фантастики. Но одиннадцать погибших! воскликнул он в волнении. И бросил гневный взгляд на присутствующих: - А вы перебрасываете сюда спецназ. Вы хоть представляете, с кем ему предстоит столкнуться?! Вы понимаете, что лаборатории больше не существует?! Из двенадцати человек, работавших с "G-33", в живых остался один. Один!

- Кто? - подавшись вперед, поспешно спросил Стоун.

- Серж Рубецкой, - ответил Поллард. Заметив, как гости обменялись быстрыми, многозначительными взглядами, грубо потребовал: - В чем дело?

Стоун кивнул, а Жермен в который раз открыл "кейс".

- Я начинаю бояться вашего "ящика Пандоры", - усмехнулся невесело хозяин кабинета. - Что на этот раз?

Взяв документы и едва просмотрев первые несколько страниц, удивленно перевел взгляд с Жермена на Стоуна.

- Это материалы Хабаровского процесса сорок девятого года, - пояснил Чарльз Стоун и с нажимом добавил: - Почти все материалы. Нам удалось получить их всего две недели назад. Здесь есть довольно любопытные протоколы и свидетельства, не вошедшие в официальный стенографический отчет заседаний суда. Речь идет о неизвестном штамме чумы, полученным в результате исследований в отряде № 731.

- Какое отношение это имеет к Сержу Рубецкому? - подозрительно спросил Стивен Поллард

- Хотелось бы верить, что никакого, - спокойно глядя ему в глаза, ответил Стоун.

- Ваша служба, господин Стоун, начала непонятную игру, - с трудом сдерживая ярость, проговорил руководитель Центра. - Я допускаю, есть вещи, которые мне знать не положено. И ваша игра, по большому счету, мне глубоко безразлична. Но моим сотрудникам отведена в ней роль смертников. А вот на подобное я не соглашусь ни при каких обстоятельствах! Я потерял одиннадцать человек, каждый из которых в своей области исследований был гениальным. Но будь они и простыми фермерами или лесорубами, это слишком высокая цена в вашей игре. Если мне предстоит потерять еще хоть одного , я должен знать во имя чего или кого это делается.

- Д-р Поллард, у нас есть чрезвычайные полномочия, вы имели возможность с ними ознакомиться. Вам выделят неограниченные средства. В Центр к концу дня прибудут новые сотрудники. Уверяю вас, они ничуть не хуже прежних. Несмотря на случившееся, исследования с "G-33" будут продолжены, холодно закончил Стоун.

- А если я откажусь вам подчиниться? - напрямую спросил хозяин кабинета.

- Вы можете подать в отставку, - равнодушно пожал плечами Стоун.

- Д-р Поллард, - позволил себе вмешаться в разговор Мишель Жермен, когда вы начинали заниматься своими исследованиями, должны были представлять, что в результате получите не пилюлю от кашля, а новые виды бактериологического оружия.

Стивен Поллард с интересом взглянул на него:

- А вы далеко продвинетесь, молодой человек, - с непередаваемым сарказмом в голосе проговорил он. - Но я отвечу вам. Много лет назад я думал только о том, что буду заниматься любимым делом - наукой. За прошедшие десятилетия я создал десятки смертоносных вирусов и бактерий. И теперь все чаще задаю себе вопрос: зачем? Зачем было создавать новые, если человечество до сих пор не определилось в своем отношении к уже существующим? - Он помолчал и после паузы с горечью добавил, обращаясь к обоим: - Поверьте, я давно подал бы в отставку, но не уверен, что столь же легко будет отправить туда собственную совесть. Именно по этой причине я останусь со своими коллегами в Центре до конца.

- В таком случае, - заметил Стоун, - вы особенно должны быть заинтересованы в разгадке этого штамма.

- Если Пауэрс прав, а я очень хочу, чтобы он ошибался, нам этого никогда не добиться, - Поллард был явно настроен пессимистически. Появление разумных микроорганизмов в корне способно изменить наши представления не только о живой природе, но и обо всем материальном мире. Но с другой стороны, штамм ведет себя, как давно изученный возбудитель чумы. Клиника полностью соответствует первично-легочной форме. Разница лишь в инкубационном периоде и состоянии кожных покровов. Однако, в записях Ричарда есть один существенный момент. В результате анамнеза он выяснил: все сотрудники лаборатории, впоследствии умершие, отмечали странную закономерность. Накануне заболевания у них внезапно появлялась навязчивая мысль о собственном инифицировании и летальном исходе. Подобное состояние пережил и сам Пауэрс, довольно подробно его описав. Как будто им сознательно внушили мысль об этом. Его теория, на первый взгляд, выглядит фантастической. Он предположил, что инифицирование происходит неизвестным науке путем, имеющим непосредственное отношение к природе и свойствам торсионных полей. Но у меня, к сожалению, на сегодня нет даже такой теории. Единственное, что мы можем, это бесконечно совершенствовать защиту.

- Сколько уровней задействовано на объекте? - спросил Стоун.

- Обычно мы используем три. После смерти первых двух сотрудников лаборатории, были приняты беспрецедентные даже для нашего Центра меры безопасности. В работу ввели семь уровней защиты, плюс четыре дублирующих, независимых электронных системы! Даже мизерная, микроскопическая утечка внутренней среды заставила бы сработать, по меньшей мере, три сигнальных панели. Ничего подобного не произошло. И мы продолжали терять людей...

Полларда прервал резкий телефонный звонок. После секундного замешательства, руководитель Центра поднял трубку. Из них троих только он знал, что это прямой телефон связи с лабораторией "8". Внутренне напрягаясь, Поллард приготовился к самому худшему, хотя, казалось, все ужасное, что могло случиться, уже произошло. Но он оказался, мягко говоря, не совсем готов к витку дальнейших событий.

- Поллард, слушаю...

Стоун и Жермен замерли, подавшись вперед, отметив, как у него побледнело лицо, а черты все больше начинают походить на застывшую, безжизненную маску.

- Вы уверены? - спросил он упавшим голосом. Выслушав ответ, взглянул на часы: - Подготовьте боксы, необходимую аппаратуру. Я буду у вас через десять минут.

Поллард положил трубку, руки его подрагивали. Не скрывя негодования, с трудом подавляя гнев, он проговорил:

- Звонил Серж Рубецкой. У четверых бойцов спецподразделения, находившихся в непосредственной близости от сектора исследований, появились первые признаки заболевания: сильный озноб, нарастающие головная и мышечные боли, температура резко подскочила до сорока; у двоих - рвота и конъюктивит, синдром "мелового языка". Все четверо жалуются на режущие боли в груди и одышку.

- Но они здесь не более четырех часов! - изумленно воскликнул Стоун. Проклятье, как это могло произойти?!

- Вы и теперь намерены продолжать исследования?

- У нас нет другого выхода, д-р Поллард, - Стоун был неумолим, но, смягчившись, добавил: - Я свяжусь с Оттавой. Поймите, необходимо установить истину. Возможно, дело не в самом штамме.

- Вы представляете себе последствия установления вашей, так называемой, "истины"? А если к концу дня "G-33" уложит весь Центр?! А утром... Мне даже страшно подумать, что может произойти завтра. Необходимо срочно эвакуировать весь персонал и начать консервацию лаборатории "8".

- Я понимаю, вы взволнованы, - холодно заметил Стоун, - но у нас есть четкие инструкции на этот счет.

- Ваши инструкции стоили жизни одиннадцати моим сотрудникам! - бросил ему в лицо Поллард. - Я сам свяжусь с Оттавой!

- Для этого мы прежде должны узнать, что произошло в лаборатории и почему заболели бойцы спецподразделения? - Стоун был строг и неприступен. И выяснить, почему один из ваших сотрудников до сих пор счастливо избежал печальной участи своих коллег?

Стивен Поллард в крайнем изумлении уставился на Стоуна:

- Вы подозреваете Сержа Рубецкого в распространении чумы?! Да вы с ума сошли!

- По-моему, мы теряем время, - нервничая, заметил Мишель Жермен.

И, словно по команде, все трое, молча, покинули кабинет.

Вскоре они оказались в просторном помещении, где за пультами с мониторами сидели двое в форме охранников Центра и находились трое бойцов спецназа. Поллард отметил на лицах всех пятерых явную растерянность.

- Соедините меня с Рубецким, - он кивнул на крайний монитор. Лицо его при этом оставалось непроницаемым, но чувствовалось, что внешнее спокойствие дается ему путем колоссального напряжения воли.

Между тем, на экране появилось изображение комнаты, с сидящим спиной к камере человеком в специальном защитном костюме.

- Серж, - хриплым от волнения голосом позвал Поллард.

Человек поднял голову от микроскопа и повернулся. Сквозь прозрачное стекло шлема, снабженного особой связью, присутствующие смогли рассмотреть молодого человека лет тридцати. Он имел густые, светло-русые волосы, с которыми резко контрастировали черные, вразлет, брови и ярко-голубые глаза. Утонченные черты лица невольно вызывали в памяти смутные ассоциации с портретами блестящих русских аристократов 18-19 веков. Собственно, потомком таковых он и являлся.

- Слушаю вас, д-р Поллард, - послышался слегка искаженный динамиками, взволнованный голос Рубецкого. - Извините, я уже заканчиваю, мне необходимы минут семь-десять. - Он бросил нетерпеливый взгляд на микроскоп.

- Хорошо, - согласился Поллард, - мы подождем. - Он на минуту задумался и потом, будто отбросив враз все сомнения, решился спросить: Серж, какие меры безопасности нам принять?

- Д-р Поллард, - неуверенно начал Рубецкой, - не берусь утверждать что-либо определенное, но с объекта необходимо снять оцепление.

Мельком взглянув на бойцов спецназа, Поллард заметил, как они облегченно вздохнули, с благодарностью глядя на экран. Но тут прозвучал властный голос Чарльза Стоуна:

- Это невозможно!

- Наши новые... - Поллард замялся, - ...сотрудники. Из Оттавы. Д-р Чарльз Стоун и д-р Мишель Жермен.

Находившиеся в комнате охранники смерили обоих представленных откровенно неприязненными взглядами.

- Д-р Стоун, я могу узнать причину? - нахмурился Рубецкой.

- Это приказ из Оттавы, - ответил тот.

Серж неопределенно хмыкнул и, повернувшись к микроскопу, с иронией заметил:

- Поздравляю, ребята. Вы становитесь популярными, как звезды Кубка Стэнли. О вас всерьез судачат в столице... - Но в ту же секунду на всех, кто находился в этот момент в комнате, обрушился убийственно-холодный голос Сержа Рубецкого: - Д-р Стоун, похоже, с сегодняшнего дня вы эдесь считаете себя самым главным, но я позволю дать вам один совет: если вы не уберете с объекта всех посторонних, то их уберет "G-33"!

Стремительно шагнув к пульту, Чарльз Стоун мгновенно отключил монитор. Обернувшись, он готов был разразиться гневной тирадой, низвергнув на Полларда лавину упреков, но его гнев разбился о недобрые, осуждающие взгляды присутствующих. Даже Мишель Жермен смотрел настороженно и оценивающе. Стоун взял себя в руки и попытался успокоиться.

- Продолжайте работать, - проговорил Поллард глухо, обращаясь к охранникам. - А вас, господа, прошу пройти за мной. - Он распахнул дверь, жестом приглашая Стоуна и Жермена.

Выйдя, они прошли в уютное помещение библиотеки, где стояли столы с новейшим оборудованием - последними новинками оргтехники, удобные кресла и стеллажи с научной литературой на нескольких языках.

Едва переступив порог, Чарльз Стоун, не стесняясь в выражениях, дал волю эмоциям.

- Д-р Поллард, это черт знает что! Некоторые ваши сотрудники ведут себя, по-хамски, недопустимо! Последнее заявление Рубецкого я расцениваю не иначе, как провокацию!

- Вы забываете, что тот же Рубецкой отказался покинуть лабораторию и продолжает исследования. К слову, исправно выполняя привезенные вами инструкции.

- К тому же он - единственный, кто до сих пор остался в живых, - с вкрадчивой интонацией произнес Стоун.

- Может, вы, наконец, скажите, в чем его подозревают? - раздраженно поморщился Поллард.

- Мы внимательно изучили его личное дело. Он - потомок известного в России княжеского рода Рубецких. В свое время получил блестящее образование. С отличием закончил Королевский военный колледж в Кингстоне. В совершенстве владеет английским, французским, русским; свободно говорит на фарси и китайском. Рано начал увлекаться микробиологией и к моменту окончания колледжа имел ряд работ, получивших высокую оценку...

- Мне все это известно, - перебил его Поллард. - Не понимаю только, почему вы перечисляете его заслуги тоном прокурора.

Чарльз Стоун оперся руками о стол, за которым сидел руководитель Центра:

- Он - внук русского эмигранта, ученого с мировым именем Сергея Михайловича Рубецкого-старшего. Потрясающее прикрытие, вы не находите?

- В таком случае, вы забыли упомянуть и его отца - Мишеля Рубецкого, ходившего на эсминце "Обдюрат" в годы второй мировой войны в составе конвоев в Мурманск и Архангельск. Поистине преступная и злодейская семейка, - произнес Поллард и с сарказмом добавил: - Вы не находите? - И взволнованно продолжал: - Рубецкие переехали в Канаду в начале тридцатых годов. И, заметьте, за все это время никто из них не дал и малейшего повода усомниться в их порядочности и благонадежности. Я хорошо знал Рубецкого-старшего. Это был высоконравственный человек, для которого понятия чести и долга являлись в жизни определяющими. Он ужасно тосковал по России, но я не могу даже мысли допустить о том, что Рубецкой-старший работал на какое-либо другое государство, кроме Канады. Он был влюблен в Квебек...

Скажу вам более, - Поллард устало вздохнул, - когда Сержа пригласили на работу в проект "Barrier", именно Рубецкой-старший был категорически против. Он пережил две мировых войны и это оказало слишком большое влияние на его мировоззрение, как ученого. Он обожал внука и, конечно, догадывался о характере предстоящей работы. Для деда согласие внука на работу у нас стало личной трагедией.

Чарльз и Мишель, не скрывая интереса, слушали Полларда. Но когда он окончил говорить, Стоун, решившись, произнес:

- Признаюсь, д-р Поллард, для нас ваши слова явились откровением. Но, может быть, вы в состоянии объяснить и некоторые другие факты в биографии Рубецкого-старшего? Дело в том, что его имя упоминается в полученных нами новых материалах Хабаровского процесса. - Заметив удивленный взгляд руководителя Центра, пояснил: - Один из свидетелей и экспертов на этом процессе некто Степан Артемьев ссылается на еще дореволюционные исследования Сергея Рубецкого, которые тот проводил во время эпидемии чумы в Харбине в 1910 году. Именно благодаря им, русским и удалось подойти к разгадке природы и свойств того таинственного штамма, который получили японцы в отряде №731. Но во всем этом есть один интересный момент... Стоун сделал многозначительную паузу и продолжал: - Нам удалось выяснить, что Степан Артемьев до революции был близко знаком с Сергеем Рубецким.

Потом их пути разошлись: Рубецкой стал микробиологом, а Степан Артемьев - эпидемиологом. Этот ученый-эпидемиолог являлся научным руководителем секретной лаборатории "Джума", занимавшейся разработками новых видов бактериологического оружия и расположенной когда-то в Забайкалье. Артемьев умер в звании генерал-майора...- Он хотел добавить что-то еще, но не успел.

Дверь в библиотеку распахнулась: на пороге стоял "внук русского эмигранта". По смятению, промелькнувшему на лицах собравшихся, Серж угадал, что речь шла о нем. Однако, не смутившись, смело шагнул вперед, плотно прикрывая дверь.

- Здравствуйте еще раз, господа, - он иронично улыбнулся, с достоинством выдержав устремленные на себя взгляды.

- Присаживайтесь, Серж, - Поллард жестом указал на одно из кресел. Думаю, разговор предстоит долгий и нелегкий. - Он с сочувствием глянул на Рубецкого.

- Судя по вашему тону, д-р Поллард, мне надо будет сильно постараться, доказывая, почему именно я остался в живых, - интуитивно угадал он.

- И доказательств таких у вас, по всей видимости, нет. - Стоун решил, не теряя времени, взять инициативу в свои руки.

- Господин Стоун... или все-таки доктор? - ирония Сержа, казалось, была непробиваемой.

- С этого момента, - жестко осадил его тот, - я и д-р Жермен - ваши коллеги.

- Я очень рад, - Рубецкой слегка поклонился. - Тем более, "с этого момента" в лаборатории масса вакансий и ваш пытливый ум, надо думать, поможет нам установить, в конце концов, истину.

При этих словах Поллард и даже Жермен не смогли сдержать улыбки.

- Вы забываетесь! - рявкнул Стоун.

Рубецкой взглянул на него с сочувствием и укором:

- Мне кажется, вы не столько обеспокоены происшедшей трагедией, сколько тем обстоятельством, что я остался в живых. Поймите, если мы, как вы выразились, - коллеги, между нами необходимо абсолютное доверие. Иначе все последующие исследования станут бессмысленными. Я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы разобраться в природе "G-33". Думаю, ничего подобного раннее не существовало. Это - нечто поразительное и уникальное. Он ведет себя, как разумное существо. Вы слышали когда-нибудь о микроорганизмах, способных реагировать на тембр и тон человеческого голоса? - Отметив недоумение на лицах коллег, попытался пояснить: - Мои слова могут показаться абсурдными, если бы не серия опытов, которые я только что закончил. Это потрясающе! Штамм бурно реагирует на ... ласку и грубость. Помимо этого, он способен чувствовать настроение человека. И буквально сходит с ума, улавливая присутствие агрессивной среды. Именно поэтому я просил снять оцепление.

- Но люди начали умирать, когда спецназа не было и в помине! возразил Стоун. - Чего вы добиваетесь, Рубецкой?

- Как минимум, разоружить наши вооруженные силы, - улыбнулся он.

Его улыбка, открытая и добрая, обладала магическим, притягательным и успокаивающим действием. И Чарльз Стоун внутренне содрогнулся, чувствуя, как вопреки сложившемуся о Рубецком собственному мнению, невольно подпадает под власть этого обаятельного и, без сомнения, одаренного молодого человека. " Ну уж нет! - подумал он, пытаясь противиться возникшему чувству симпатии и доверия к нему. - Со мной подобное невозможно! С этим человеком нельзя расслабляться. Надо не забывать о том, что подозрения комиссии не лишены оснований и только к полуночи мы будем точно знать, доверять или нет Рубецкому..."

- ... "G-33" нельзя рассматривать лишь с позиции естествознания, продолжал Серж. - Похоже, мы получили штамм, природа которого неразрывно связана с законами морали и нравственности.

- Вы не могли бы пояснить свою мысль? - взволнованно произнес д-р Поллард.

Рубецкой с готовностью кивнул:

- Мы знаем, что микроорганизмы появились миллиарды лет назад. Их можно встретить на дне океана, на глубине свыше 10 тысяч метров, и в атмосфере, на высоте 20 километров. Они выдерживают давление в 1000 атмосфер, обитают в условиях атомных реакторов и в концентрированных соляных растворах порядка 250 грамм на литр. Способны размножаться после 200 лет абсолютного покоя. - Серж встал и взволнованно заходил по библиотеке: - Человечество и микроорганизмы существуют бок о бок десятки тысяч лет. И каждый пытается сохранить свой вид за счет другого. Своего рода, антогонизм и симбиоз в одном явлении. Человеческий род в ходе эволюции приобрел огромное количество защитных свойств, но и у микроорганизмов насчитывается немало способов сохранения видов... - На лицах присутствующих он заметил нарастающее нетерпение: - Я вовсе не пытаюсь читать вам лекцию о давно известных истинах. Мне необходимо, чтобы вы, как и я, логически пришли к своим выводам.

- Продолжайте, Серж, - подбодрил его д-р Поллард.

- Итак, эволюция. Эволюция, в процессе которой человечество и микроорганизмы пытаются сосуществовать и получать при этом максимальную выгоду, прежде всего, для собственного вида. К сожалению, люди часто забывают, что они - хоть и важное, но все-таки одно из звеньев в бесконечной эволюционной цепочке макромира. До сих пор мы рассматривали микробиологию, как часть естествознания. Но любое направление в нем рано или поздно неизбежно сталкивается с нравственными и философскими понятиями.

Человек почему-то решил, что ему дано исключительное право вседозволенности: он может безнаказанно ликвидировать биологические виды, существовавшие миллионы и миллиарды лет. Более того, насильственно их видоизменять и даже создавать супермонстров, наделенных смертоносными признаками многих поколений и видов. - Рубецкой сделал паузу. Горько усмехнувшись, обвел взглядом присутствующих: - Согласитесь, коллеги, было бы наивно думать, что все эти, так называемые "исследования", останутся без ответа. Вполне возможно, мы вторглись на запретную для нас территорию, перешагнули некую черту и последовал "ответный удар". Если в ближайшее время нам не удастся установить природу этого штамма... Поверьте, даже AIDS по сравнению с "G-33", нам покажется не более, чем простой насморк. Это, если хотите, "дистанционный" атипичный штамм, и он способен стать "Аттилой двадцатого века" - "бичом Божьим".

- Но вам каким-то образом удалось остаться в живых, - не унимался Стоун.

- Простите, что не умер, - иронично заметил Серж. - Хотя вы должны знать: в годы даже самых страшных пандемий нередко случалось, когда люди, работавшие в эпицентре очага, не подвергались заражению и оставались в живых.

- Д-р Рубецкой, - обратился к нему молчавший до сих пор Мишель Жермен, - у вас есть какое-либо объяснение в случае с военнослужащими спецназа?

- Еще одна загадка "G-33", - оживился Серж. - Лабораторная диагностика во всех предыдущих случаях показала, кроме клинических и диагностических данных, и наличие граммотрицательных овоидных биполярно окрашенных палочек. Были сделаны посевы на агаровые среды и в бульон. В случае с бойцами спецподразделения использовался метод ускоренной диагностики люминесцентно-серологический. С одной стороны, у меня нет сомнений: мы имеем дело с хорошо изученным возбудителем первично-легочной формы чумы. С другой... - Он недоуменно пожал плечами: - Эта форма, как известно, предполагает три основных периода: начальный - лихорадочного возбуждения, период разгара и последний - терминальный. У всех четверых первые два периода проходили с молниеносно нарастающей симптоматикой. И вдруг, совершенно неожиданно, все прекратилось. Этот факт невозможно объяснить интенсивностью медикоментозного лечения. Кроме того, все четверо вакцинированы. Следовательно, инкубационный период у них должен был длиться от восьми до десяти суток. Они же, менее, чем за четыре часа, прошли инкубационный период и две первых стадии заболевания! По идее, их ждал летальный исход уже к вечеру, но они, к счастью, до сих пор живы, хоть и в тяжелом состоянии. - Рубецкой развел руками: - Я не могу этого объяснить. Создается впечатление, что "G-33" затаился. Если использовать военную терминологию, то, пожалуй, подойдет слово "засада". Болезнь не прогрессирует, но и не отступает. "G-33"... как-будто ждет...

- Чего?! - изумленно воскликнули почти одновременно Поллард и Стоун.

- На мой взгляд, нашей реакции, - неуверенно проговорил Серж.

- Вам не терпится убрать отсюда спецназ? - хмуро поинтересовался Стоун.

- Вы когда-нибудь не простите себе сегодняшний день... Чарльз, впервые назвал его по имени Рубецкой, глядя осуждающе и грустно. Представьте на минуту: "G-33" способен передавать свое отношение к людям другим микроорганизмам. Вы отдаете отчет, с кем нам придется воевать? Это целая планета, которая за считанные часы "поставит под ружье" и двинет на человечество армию, состоящую из миллиардов безжалостных, и, что самое страшное, невидимых убийц.

- Вам не кажется, Серж, - холодно заметил Стоун, - что вы несколько увлеклись в своих фантазиях? Подобными мыслями можете развлекаться на досуге или в отставке, - закончил он жестко.

Поллард вскинул на Чарльза Стоуна испуганный взгляд, а Мишель Жермен с интересом посмотрел на Рубецкого, ожидая его реакции.

- Я - не смолянка, сударь, - усмехнулся в ответ Серж. - Впрочем, это выражение русских офицеров и вы вряд ли поймете его смысл. Иногда мне кажется, с "G-33" договориться легче, чем...

- Вы, прежде всего, офицер Вооруженных Сил Канады! - побагровев от ярости, рявкнул Стоун.

- Представьте себе, сударь, я в равной степени горжусь принадлежностью и к русским офицерам, и к армии страны, в которой имел счастье родиться! с достоинством отчеканил Рубецкой. - У меня - корни березы, а крона клена, и я еще ни разу в жизни об этом не пожалел.

- Господа, - поспешил прервать их перепалку Поллард, - мы все взволнованы, излишне эмоциональны...

- Прошу извинить, мне пора в лабораторию, - Серж встал и, обращаясь непосредственно к Стоуну, с едва заметной иронией произнес: - Надеюсь увидеть вас там же, доктор, в скором времени. Бросив взгляд на Мишеля Жермена, он прочел в его глазах понимание и одобрение и осознал, что приобрел в нем союзника...

Рубецкой сидел за компьютером, обрабатывая данные последних лабораторных исследований. Шел второй час ночи. К этому моменту состояние четырех больных, каждого из которых поместили в отдельном боксе, оставалось без изменений: не ухудшалось, но и не улучшилось.

Всю вторую половину дня Рубецкой и Поллард потратили на то, чтобы ознакомить Чарльза и Мишеля с необходимой документацией и результатами анализов. При этом оба оказались приятно удивлены отношением к своим обязанностям со стороны Стоуна и Жермена. Они скурпулезно и дотошно вникали в суть дела, не стесняясь задавать вопросы и не боясь показаться при этом некомпетентными. К тому же, Стивена и Сержа поразили их глубокие познания, несомненный опыт и профессионализм. Вдобавок, оба были не лишены чувства юмора и, несмотря на весь трагизм случившегося, именно это обстоятельство помогло им всем разрядить возникшую в первые часы общения напряженность и настороженность. Когда дело коснулось конкретной работы, здравый смысл возобладал и все их чувства и стремления были теперь подчинены главной цели - выяснить природу нового штамма.

Серж заканчивал обработку данных, когда в кабинет, постучавшись, вошел Чарльз Стоун. В его облике совершенно не чувствовалось усталости и утомления.

- Присаживайтесь, Чарльз. Я закончу минуты через три-четыре, проговорил Рубецкой.

Как-то незаметно и совершенно естественно они перешли в обращении друг к другу по именам, что, в общем-то, было для Центра явлением не характерным. Но общая опасность и тревога за будущее сблизили их, заставляя, по крайней мере, на данном этапе отношений действовать мудро и конструктивно.

- Можете выпить пока чай. Он еще горячий, - предложил Серж, продолжая лихо стучать пальцами по клавиатуре компьютера. - Я - не поклонник кофе. К чаю меня с детства приучил дед. У него этот напиток всегда получался фантастически вкусным и ароматным. Он добавлял в него разные травы и обязательно кленовый сироп. В общем, это был уже не собственно чай, а какой-то колдовской эликсир. К тому же, он каждый день менял состав трав, доводя домочадцев до истерики, - засмеялся Рубецкой, при этом внимательно глядя на экран монитора.

- Вы, должно быть, очень любили своего деда, - откликнулся Чарльз, наливая чай и вдыхая сложный, но приятный запах. Он сделал глоток и, отстранив чашку, уставился на нее. - Что вы в него положили?! - воскликнул Стоун ошеломленно. Вкус поистине был божественным.

- Все, закончил! - устало вздохнул Серж, поворачиваясь в кресле лицом к Чарльзу. И тут же засмеялся: - Нравится? Дело не в том, что кладут, но еще и как, - пояснил он. - Дед, бывало, часто наставлял: еду и питье надо готовить с мыслями о том, что частью их непременно следует с кем-то поделиться. Это было кредом его жизни - никогда, ни в чем и ни при каких обстоятельствах не жить только для себя, любимого.

- Кем он был для вас, Серж? - пытливо взглянул на него Стоун.

- Всем. Дед был, как Вселенная - бесконечность любви и сострадания ко всему живому в этом мире. Он очень переживал разлуку с Россией. Ни дня в своей жизни не болел, а причиной единственного инфаркта стала смерть кошки. - Заметив живой интерес на лице Стоуна, принялся рассказывать: - Она жила в нашей семье много лет. Ее звали русским именем Маруся. Существует семейное предание, будто она спасла деду жизнь во время гражданской войны в России. Но подробностей он никому не рассказывал, даже бабушка не знала. Когда Маруся умерла, дед похоронил ее на территории усадьбы и посадил молодую березку. А наутро бабушка нашла его без сознания возле свежей могилки и дерева.

- Он ведь тоже похоронен в вашем родовом поместье?

- Такова была его последняя воля. Он лежит не рядом с бабушкой, а с Марусей. В этом есть, конечно, нечто противоестетственное. Но, согласно обычаям православной церкви, последнее желание умершего - закон для живых. Теперь на этом месте растут уже два дерева. Я посадил рядом с березой клен.

- Корни березы и крона клена... - проговорил, вспомнив, Стоун. - Серж, почему вы стали изучать китайский и фарси?

- Опять же, под влиянием деда. Он считал китайский и японский языками человеческого разума, а фарси - языком человеческой души. Языки давались ему легко, в этом плане я пошел в него, - улыбнулся Серж. - Он полагал, что вся мудрость человечества сосредоточена на Востоке, а в Азии эмоции и чувства.

- Что же в таком случае досталось другим?

- Познание.

- Следовательно, одни - в муках производят, а другие только потребляют?

- Отчего же? - не согласился Серж. - Мы с вами в настоящее время занимаемся познанием. Учитывая все происшедшее, вы полагаете, что это легкий путь? В нашем мире все взаимодополняемо. Мудрость и чувства невозможны без познания. Противоречия между ними рождают хаос, а слияние гармонию. Знаете,Чарльз, многое в отношении деда к этому миру я не понимал. Прсле смерти родителей, кроме деда и бабушки у меня никого не осталось. Я имею в иду в Канаде.

Да-а... Так вот, к тем же микрорганизмам он относился, как к равным себе: разговаривал с ними, иногда ругался, спорил, шутил, - и все вслух, в полный голос. Для меня это было откровением. - Он вдруг весело рассмеялся: - Поверите, дед никогда не говорил "деление клетки", он говорил - "у нашей барышни скоро роды". Представляете, что, с подобным подходом, можно было услышать в его кабинете! Но иногда мне кажется, он все-таки вышел на какой-то уровень общения с ними. Я понимаю, звучит, мягко говоря, не совсем привычно, однако одной гениальностью и интуицией объяснить все его открытия сложно. Несомненно присутствовало что-то еще.

- Он был против вашего участия в исследованиях проекта "Barrier"?

Рубецкой тяжело вздохнул, отведя взгляд.

Только сейчас Чарльз обратил внимание, как устал этот молодой ученый, отмеченный внутренней, глубокой красотой. И неожиданно для себя проникся к нему пониманием и состраданием. Это был момент истины! Стоун молча смотрел на осунувшиеся черты лица, в печальные глаза и проступившую под ними, после стольких дней нечеловеческого напряжения и бессонных ночей, синеву.

"Последний из рода Рубецких и единственный из выживших в лаборатории. Почти не жил, а смерть все время рядом. Может, Бог хранит его? Или мы просто часто пытаемся возложить на Бога ответственность за свои решения поступки? Мол, так суждено было Богом... Серж не готов к выполнению предстоящей миссии. Если с ним что-то случится, я до конца жизни буду нести этот крест. Имеем ли мы право вторгаться в его судьбу?.." - мучительно размышлял он и внутренне содрогнулся, услышав прозвучавшие в тишине слова Рубецкого.

- Вы правы, Чарльз, дед был против моего решения работать здесь, но сказал, что только Бог имеет право вторгаться в судьбу человека.

А Стоун, повинуясь какому-то злому противоречию, яростно себя ненавидя и презирая, проговорил:

- Серж, я пришел вас предупредить. В Оттаве два часа назад принято решение об эвакуации персонала и временной консервации "Barrier-2". Больные будут перевезены в специально оборудованные для них палаты в госпитале нашей военной базы "Кедр". Там уже проводят необходимые противоэпидемиологические и карантинные мероприятия. Вам же... - он сделал паузу, словно ему вдруг стало не хватать воздуха, - ...вам, Серж, предстоит завтра, вернее, уже сегодня, - поправился он, - прибыть в Оттаву. Вы полетите туда со мной.

- Значит, все-таки меня в чем-то подозревают, - побледнев, упавшим голосом проговорил Рубецкой. - Но почему, Чарльз?!

- Вас никто и ни в чем не подозревает. Простите, Серж, но большего я сказать вам не уполномочен. К сожалению, - грустно добавил он...

Начало 1989 года. Канада, Квебек.

Он стоял неподвижно, закрыв глаза и прислонившись спиной к гладкому стволу березы, запрокинув голову и подставив лицо яркому, зимнему солнцу . Легкий ветер шевелил густые светло-русые волосы.

" Дед, ты всю жизнь мечтал туда съездить. Когда я вернусь, первым делом приду к тебе и расскажу о России. Не будет никого, только мы трое ты, Маруся и я..."

Невдалеке возвышался величественный дом, в архитектуре которого без труда угадывались признаки итальянского зодчества, характерные для эпохи преобразований Петра Великого в России. Рядом с парадным входом стояла машина, в которой сидели двое. Один из них, расположившийся на переднем сидении, - полноватый, седой, с грустными глазами человека, много повидавшего в этой жизни и оттого умеющего многое в ней прощать, время от времени поглядывал на сверкавшие на запястье дорогие часы.

- Не нервничайте, Ричард, - улыбнувшись, проговорил тот, кто сидел за рулем. - Его вылет из Дорваля в четырнадцать сорок. Мы успеем. Давайте немного прогуляемся.

Они вышли из машины. Пройдя несколько шагов, остановились, с удовольствием вдыхая чистый, ядрено-морозный воздух. Седой мужчина с любопытством огляделся.

- Здесь прошло его детство, - отметил Чарльз Стоун, а это был он. Дом построил еще Рубецкой-старший. Он так и не смирился с утратой России.

- Все это, разумеется, прекрасно и трогательно, но, на мой взгляд, полностью обречено на провал. И я до настоящего момента, несмотря на пройденное им с блеском ускоренное обучение, остаюсь при своем мнении: все, что мы пытаемся предпринять - чистейшей воды авнтюра! За такое время невозможно подготовить профессионала. Просто не понимаю, как наш шеф мог на подобное решиться, да еще получить "добро" на самом высоком уровне. Настает время дилетантов, - со вздохом проговорил он.

- Он выполнит свою миссию именно потому, что никогда не был, не является и не будет профессиональным агентом. Ему многое неведомо из того, на чем может элементарно засыпаться даже превосходно подготовленный профессионал. Он будет выглядеть непринужденно и естественно, как выглядит любой человек, оказавшийся в незнакомом городе. И нам просто повезло, что на русский манер его зовут Сергей Михайлович и он увлекается историей. Чудоковатый ученый, не более...

- Все-равно авантюра! - остался при своем мнении Ричард.

- Время, оно работает на нас. При том что, казалось бы, его-то у нас и нет. То, что происходит в Советском Союзе - начало заката. Еще лет пять назад разработать подобную операцию, тем более, отправить туда своего человека, считалось немыслимым. Сегодня - все гораздо проще. Советский Союз буквально наводнен представителями разведок чуть не всех стран мира. Великая "империя зла" рушится... - Он помолчал, о чем-то размышляя, и заговорил снова: - Но рухнуть она может с таким невообразимым грохотом, что накроет своими обломками половину планеты.

Мы должны благодарить Бога, что между Европой и Америкой Атлантический океан. К сожалению, он не может служить препятствием для бактериологического оружия. В той неразберихе и хаосе, что уже прослеживаются в Советстком Союзе, никто ни в состоянии дать хоть какие-то гарантии безопасности в отношении оружия массового поражения. Эта страна стала пороховой бочкой. Русский писатель Гоголь как-то подметил: "В России две беды - дураки и дороги." И если дороги - их внутригосударственная головная боль, то дураки рядом с пороховой бочкой, учитывая территорию страны и ее военный потенциал, - проблема уже общечеловеческая. Поверьте, Запад еще не раз содрогнется, осознав, от кого отделял их "железный занавес".

- Я никогда не мог понять этот народ, их правителей и что ими движет, - задумчиво проговорил Ричард. - Богатейшие ресурсы, огромный научный и трудовой потенциал, одна из лучших мировых культур и, в тоже время, невежество, грязь, нищета, повсеместное воровство, пьянство... Знаете, Стоун, я часто вспоминаю войну. Мне было двадцать с небольшим лет. Как и отец Рубецкого, я ходил в составе конвоев. И хорошо помню русских: удивительно добрые, отзывчивые и честные люди. Но страшные в своей неистовой ненависти к фашизму. По мужеству и стойкости, с которыми они преодолевают трудности, им нет равных на земле. Их воинская доблесть была за пределами человеческого понимания. Может, в этом и есть их предназначение - быть Воинами с большой буквы?..

Стоун ничего не ответил. Он молча смотрел, как к ним приближется молодой человек, в жилах которого текла частица крови народа, странного и непонятного, пожалуй, и для самого себя.

... Через несколько часов, в монреальском аэропорту Дорваль, Серж Рубецкой перестал быть тем, кем он являлся в действительности.

Самолет, разбежавшись по взлетной полосе, устремился в безоблачное, пронзительно синее, небо. Молодой человек, сидящий в одном из кресел, бросил прощальный взгляд на промелькнувшие внизу шпили Нотр-Дам-де-Бон-Секура, старейшей монреальской церкви семнадцатого века, собора моряков и рыбаков.

" Господи... - мысленно взмолился он, прикрывая глаза и стараясь унять немилосердно сдавившую сердце тоску. - ... Господи, помоги мне! Дай мне вернуться сюда вновь. Пусть - глухим, незрячим, старым и больным. Пусть никому не нужным. Но оставь надежду - однажды взять в руки охапку листьев клена, поднести к лицу, почувствовать их запах и понять: я - дома, в самой лучшей и прекрасной стране на свете... Господи, не оставь меня..."

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗОЛОТО

Сон цвета зеленого клена.

... Глазами, в которых застыла тревога, он внимательно следил за окружившими его людьми. Он понимал обращенные к нему вопросы, но отчего-то боялся на них отвечать. Казалось, стоит ему произнести всего несколько слов и произойдет нечто ужасное, непоправимое, что неминуемо повлечет за собой возвращение к исходному рубежу. И все повторится сначала...

Он закрыл глаза и улыбнулся, ощутив покой и блаженство. Словно веки обладали неким магическим даром, способным надежно охранять и оберегать его от мира звуков и света. Он полюбил тьму. Она не была агрессивной, не таила в себе неизбежные вопросы, не пыталась с коварством и хитростью завладеть его мыслями и душой. Не набивалась в друзья и не грозила обернуться врагом. Он привык к ее безмолвному и безграничному пространству. Но главное - она дарила ему странные, непонятные, но до сей поры приятные, сны, окрашенные в тихий перезвон зеленых кленовых листьев.

Его влекло на восток неведомой, прекрасной страны. Он не помнил ни ее названия, ни места, где она расположена. Но, тем не менее, был накрепко к ней привязан незримыми, прочными узами, внутренним убеждением, обозначенным еще на заре своего рождения, а ныне, увы, канувшим в глубины подсознания. И теперь, закрыв глаза, он все ниже погружался в эти глубины, чувствуя, как с каждой минутой приближается к своей сказочной, волшебной стране.

Его влекло на восток, где ранняя весна собирает кленовый сок. Еще лежит на земле снег - прозрачный, с тонкой льдистой корочкой, но уже стонущий и ухающий под уколами солнечных стрел. Холод, подобно побежденному вассалу, покорно склоняет главу пред своим сюзереном - теплом весны.

Его влекло на восток, на буйный, хмельной праздник. Он вместе со всеми соберет сок и долго будет колдовать над вязким варевом, постепеннно превращая его в темно-янтарный, густой сироп.

Во сне он даже облизнул губы и жадно втянул ноздрями воздух, почувствовав сладкий привкус и тонкий запах сочных, бабушкиных блинов, приправленных кленовым сиропом. Бабушка... Он не помнил, была ли у него мать, но бабушка была: стройная, высокая, седая, с лучистыми и добрыми, как у сказочной феи, глазами. Фея по имени Полина.

В этой волшебной стране, на ее востоке, в круговерти хмельного, буйного праздника, он был спокоен и счастлив. Страна защищала его своими снами - цвета зеленого клена...

Глава первая

... Человек попытался повернуться и открыть глаза. Боль острыми иглами атаковала мозг.

Длинные, тонкие пальцы, подрагивая, принялись осторожно ощупывать лежащее поверх одеяло в застиранном пододеяльнике, с въевшимися в материал пятнами крови и лекарств. Бледными щупальцами поползли к лицу, накрыли его, сдавливая, словно спрут, настигший парализованную страхом жертву в бесконечном пространстве океана. Вместо океана были бинты. Океан бинтов. Их широкие полосы, волнами накатывая друг на друга, надежно укрывали под своей толщей многие тайны тела и лица.

Молоденький сотрудник милиции, в звании ст. сержанта, расположившийся у входа в палату, уставший бороться со сном и задремавший, был буквально сметен со стула вырвавшимся из-за двери воплем ужаса и боли. Он в смятении подхватился, распахивая дверь, но тут же непроизвольно отшатнулся.

На кровати, свесив конвульсивно подрагивающие ноги, сидел голый, изможденный человек. Рыча, захлебываясь слюной, он с яростью рвал с себя бинты. Его руки, как два стервятника, взмывали над головой. Затем, стремительно впиваясь в лицо и голову, скрюченными пальцами выдирали клочья материи, разбрасывая ее по палате. С грохотом упала капельница. На пол, с тумбочки, полетели лоток и посуда. Человек, шатаясь, встал и медленно повернулся в сторону двери. На распотрошенном "коконе" головы, с торчащими в стороны клочьями бинтов, местами проступила кровь. Вытекшая изо рта тоненькая струйка слюны каплей повисла на подбородке. Человек пошатнулся, зубы его лязгнули и, замычав протяжно и дико, он сделал шаг в сторону двери.

- Сестра-а-а! - не помня себя, заорал ст. сержант и бросился по коридору, чувствуя, как его вот-вот настигнет невидимый, но оттого не менее убойный, заряд, в котором намертво спрессовались боль и безумие.

Навстречу уже спешили заспанные медработники. Из дверей соседних палат выглядывали встревоженные и удивленные лица пациентов. Утихомирить больного удалось, лишь позвав из других отделений подрабатывающих в эту ночь санитарами студентов мединститута.

- Что это было с ним, доктор? - тяжело дыша, спросил милиционер, безуспешно пытаясь привести в порядок форму, с отсутствующими двумя пуговицами.

Пожилой, но довольно крепенький еще, с роскошной седой шевелюрой, врач, близоруко щурясь, с досадой вертел в руках разбитые очки. Он устало взглянул на сотрудника милиции.

- Что это было? - повторил с расстановкой. - Это, молодой человек, результат пересторойки и ускорения. Страшно?

- Не понимаю, - обескураженно произнес тот.

Доктор обернулся и посмотрел на больного, чье дыхание постепенно становилось ровным и глубоким. Выйдя из палаты, он с облегчением опустился на стоящую в коридоре кушетку.

- Вас как по батюшке, мил человек?

- Старший сержант Приходько! - подобрался тот и, смутившись, уже тише добавил: - Игорь Васильевич.

- А меня - Георгий Степанович Артемьев. - Доктор встал и, с достоинством поклонившись, протянул руку для приветствия, чем еще больше смутил стража порядка. - Да вы присядьте, Игорь Васильевич. Я, уважаемый, из семьи потомственных эскулапов. Раньше, видите ли, пытались лечить болезни, а нынче - ненависть. Куда ни глянь - газеты, радио, телевидение, везде насилие, кровь, жестокость. Воспитание тотальной ненависти. Убийство, нанесение травм, увечий, несовместимых с жизнью, стали, увы, нормой этой самой жизни. Человеческое общество перестраивается, решив во что бы то ни стало с ускорением выполнить поставленную кем-то цель по самоуничтожению. Вот он, - доктор кивнул в сторону палаты, - если верить вашим коллегам, подозреваемый в убийстве. Но отчего он стал таковым? Ведь мой пациент, без сомнения, весьма образованный человек.

- Да бросьте, Георгий Степанович, - отмахнулся Приходько, - отморозок, каких много теперь развелось. Самого Горыныча завалил, а потом и сам, видать, под разборку попал.

- Кто такой Горыныч? - искренне удивился доктор.

- Неужели не слышали? Его Горынычем прозвали, что ума и хитрости имел на три головы. "Авторитет в законе" был, всю область держал.

- Выходит, не по силам ношу взял. И "три головы" не помогли, философски заметил Артемьев.

- Тоже верно, - согласился ст. сержант. - В одну голову пули хватило.

- И все-таки не могу поверить, что убил его мой пациент, - с сомнением покачал головой врач.

- Улики, - веско произнес Игорь. - Георгий Степанович, а вы почему решили, что парень этот - образованный?

Артемьев открыл было рот, собираясь поделиться своими выводами и наблюдениями, но что-то его остановило. Он почти натурально закашлялся и, стараясь выглядеть убедительным, проговорил:

- Интуиция, знаете ли, Игорь Васильевич.

- Ну-у, интуицию к делу не подошьешь, - тоном бывалого сыщика парировал Приходько. - Да и какая разница - образованный, нет ли. Убил значит, отвечай по закону! Хотя этот - пока подозреваемый.

- Убил - отвечай... - повторил Артемьев задумчиво.

- Только так и не иначе! - безапелляционно припечатал Приходько.

- А если, к примеру, не одного-двух, а сотни, тысячи?

- Ну, хватили, Георгий Степанович. Таких суперманьяков не бывает.

- Отчего же? Возьмите войну. На ней, порой, не тысячи, а миллионы гибнут. Вот в Афганистане...

- Я бы этих душманов голыми руками давил! - азартно перебил его Игорь. - У меня там брательник двоюродный служил. - Он понизил голос почти до шепота: - Инвалидом пришел, без ноги. Я б за Коляна их... Знаете, скольких он там положил? У него орден и медали есть. За абы что не дадут, верно? Приходько помрачнел: - Только протезы никак выбить не можем, устали по кабинетам ходить и бумаги слать. И Колян еще.. это дело... - он красноречиво щелкнул пальцем по горлу, - ... попивать стал, зараза. Как напьется, так с катушек долой! Вроде этого мужика, - он невольно передернул плечами. - Пить ему никак нельзя, контуженный он.

- Кем же он служил?

- В десантуре. Революцию защищал! - с гордостью выдал Игорь.

- Революцию? - переспросил Артемьев. - От кого же он ее защищал?

- Ну, вы даете, Георгий Степанович! - возмущенно воскликнул тот. - От международного империализма, конечно! Вы, извините меня, здесь со своими болячками совсем в международных вопросах не ориенти... -Приходько умолк на полуслове, споткнувшись о мудрый, спокойный взгляд

доктора. - ... Наш замполит говорит, что всякая революция должна уметь себя защитить, - неуверенно добавил он.

- Революция... - Артемьев едва заметно улыбнулся. - Да уж, дама эта, знаете ли, во все времена от отсутствия аппетита не страдала.

- Что-то не пойму я вас, Георгий Степанович, вы за кого будете-то?

- Я - врач, уважаемый Игорь Васильевич, а посему всегда за жизнь буду, а не за убийство. На какой бы почве оно не произрастало - на сугубо личной или на почве высших интересов государства.

- Ой, хитрите, доктор, - лукаво усмехнулся Игорь. - А сами не хотели бы в Афганистан съездить? Брательник говорил, не хватает там докторов. Народ больной очень, лечить надо.

Артемьев от души расхохотался и с энтузиазмом подхватил:

- Еще бы, народ давно пора лечить! И не только... внутренние органы, но и голову. Голову, я бы сказал, в первую очередь!

Приходько, поняв подтекст, тоже весело рассмеялся:

- Ну и мысли у вас, доктор, - покачал головой.

- Так мне с ними и мучиться, - парировал Георгий Степанович, глядя на часы и поднимаясь. - Честь имею, уважаемый Игорь Васильевич, извините пора. Благодарю, не отказали - терпели стариковский бред.

- Какой же вы старик! - вполне искренне удивился Игорь. И вдруг, будто вспомнив что-то, нерешительно замялся: - Георгий Степанович...

- Слушаю вас, любезный, - живо откликнулся тот.

- Этот ваш, образованный, случаем, опять... ну, не подорвется?

- Будьте покойны. Он надежно прификсирован. Для его же блага.

- Да-да, конечно, - с облегчением закивал Приходько. - Пусть отдыхает.

- Будьте здоровы, - поклонился доктор, пряча улыбку, и зашагал по коридору.

" Ну-у, жук, - подумал Игорь, гдядя ему вслед. - Народу, мол, лечение надо, "особенно голове и внутренним органам". Во завернул как, зараза! Доверь такому голову, он живо все мозги на плоту спустит. Образованный..."

Подойдя, Приходько приоткрыл дверь палаты. Некоторое время чутко прислушивался и пристально приглядывался к лежащему на койке человеку.

" И чего лечат? - подумал с сомнением. - Если "вышку" не дадут, на зоне уделают. Смерть таких, как Горыныч, не прощают. Уж лучше пулю в голову."

Он прикрыл дверь и стал ждать прихода сменщика. Время тянулось бесконечно медленно. Казалось, солнце - толстое и неуклюжее, с трудом выползает из узкой щели горизонта, не в силах выбраться из черной трясины ночи. И все-таки свет, пока лишь тоненьким ручейком, но начал переливаться помалу в безмолвное пространство больничного коридора, наполняя его раскатами звуков, четкими очертаниями предметов и, безусловно, смыслом, правда, понятным, скорее, некоему высшему разуму, нежели людям.

... Зверь, глухо рыча, присев на задние лапы, нехотя отползал во тьму. Она обволакивала его плотным, непроницаемым покрывалом, будто заглатывая и с усилием проталкивая в себя. В огромных, желтых глазах зверя, не угасая, билось неистовое, жаркое пламя боли. Узкий, черный зрачок, похожий на тонкое, острое лезвие, гипнотизировал и лишал воли. Но вот веки зверя дрогнули. Зрачок на миг расширился, открывая пропасть, в которую неминуемо, казалось, должен был рухнуть человек, лежащий на больничной койке, но, полыхнув последней искрой, погас... Плоть выиграла схватку со зверем боли и погрузилась в спокойный сон. Плоть отдыхала. А душа возвращалась к целебному роднику прошлого...

Ст. сержант Игорь Приходько, сидя на кушетке, пробовал писать рапорт о дежурстве у постели подозреваемого, когда до его слуха из-за приоткрытой двери в палату донеслось неясное бормотание. Он поднялся, прошел в палату и с некоторой опаской приблизился к пациенту. Больной... разговаривал! Четко и ясно выделяя слова. Но по мере того, как из его уст все громче лилась речь, взгляд Приходько приобретал все более изумленное выражение.

- Во шпарит! - выдохнул он восхищенно, - и опрометью кинулся к телефону.

Рванув дверь ординаторской, Игорь сконфуженно замер на пороге. Сотрудники пили чай и над чем-то весело хохотали.

- Пожалуйте, сударь, - на правах знакомого пригласил Артемьев.

- Спасибо, - Приходько овладел собой, произнося скороговоркой: - Мне бы позвонить срочно. - Заметив встревоженные взгляды персонала, успокоил: Не волнуйтесь, с парнем все в порядке. Мне по служебной надобности.

Сотрудники, поднявшись, деликатно потянулись к выходу.

Спустя полчаса, начальник отделения уголовного розыска Белоярска майор Иволгин, занимавшийся убийством гр. Свиридова Евгения Ивановича, по кличке "Горыныч", в спешном порядке прибыл в больницу. Поговорив с Приходько, побывав в палате, он решительно направился к двери с табличкой "Заведующий нейрохирургическим отделением Артемьев Георгий Степанович".

- Можно? - постучав, Иволгин заглянул в кабинет.

- Милости прошу, Петр Андреевич, - поднялся из-за стола заведующий. Чайку, кофейку? - глянул вопросительно. - Ни свет, ни заря пожаловали. Ведь и не завтракали поди, а?

- Говорят, чай у вас знатный, - обаятельно улыбнулся майор. - Потому не откажусь.

Он сел в предложенное кресло, с интересом наблюдая за хлопотавшим над чайником и чашками Артемьевым, отметив слегка дрожащие руки и с трудом скрываемое волнение во взгляде доктора.

- Меня барышни мои во время ночных дежурств всегда домашней выпечкой балуют, - бодрым тоном начал он. - Я и вас с удовольствием угощу... Иволгин заметил, как напряглась его спина. - Да вы спрашивайте, Петр Андреевич, - не выдержал Артемьев, - не молчите. Я ваше нетерпение, милостивый государь, затылком чувствую.

Заведующий разлил чай, подал одну чашку гостю, на стол выставил красивую тарелку с аппетитными сдобными маленькими булочками. И лишь после этого сел в кресло напротив Иволгина.

Под его внимательным, ироничным взглядом майор почувствовал себя провинившимся школяром.

- Георгий Степанович, - начал он издалека, - все хочу спросить... Откуда у вас эти мудренные слова - "мил человек", "милостивый государь"?

- Старорежимные? - усмехнулся доктор. - Это, уважаемый, исконно русский язык: прекрасный, образный и удивительно точный в определении сущности предмета или явления. Но, увы, исчезает. А с ним и культура, и, главным образом, нация. На мой взгляд, сильное, независимое и прогрессивное государство - отнюдь, не мудрые руководители и боеспособная армия, а язык основа основ. Чем глубже народ его знает, чем ревностнее оберегает от чужых слов и выражений, тем он культурнее и образованнее. - Он устало взглянул на Иволгина: - Вам необходима консультация в отношении моего пациента?

- Ваш пациент... - усмехнулся невесело тот. - Для меня он, к сожалению, подозреваемый номер один.

- Я догадываюсь, Петр Андреевич, почему вы изволили пожаловать в столь раннее время. Ваш сотрудник, Игорь Васильевич, вероятно, услышал то, что мне хотелось бы подольше сохранить в тайне. И ваша прелюдия о моих "мудренных" словах - не случайна. - Он вздохнул: - Да вы пейте чай, Петр Андреевич. Я, разумеется, никоим образом и в мыслях не держал, как у вас говорится, "противодействовать следствию". Но, поверьте старику, имевшему дело не с одной больной головой: мой пациент - не убийца. Он свободно говорит, по меньшей мере, на трех языках. Вряд ли у него имелось нечто общее с известным в ваших кругах Горынычем.

- Как вы сказали? На трех языках?! - ошарашенно произнес Иволгин. - И давно он... говорит?

- Дня четыре.

Майор с неподдельным интересом взглянул на Артемьева:

- Георгий Степанович, отчего вы скрывали?

- Мне обязательно отвечать?

- Это не допрос, - говоря так, Иволгин наперед предвидел ответ.

- Тогда позвольте оставить сей грех для рассмотрения в высшей инстанции, - заведующий кивнул на висевшую в кабинете, по всей видимости, старинную икону с изображением Спасителя.

- Однако, - усмехнулся майор. И тут в голову пришла, на первый взгляд, совершенно абсурдная мысль. - Георгий Степанович, а он, часом, не какой-нибудь ваш родственник или знакомый? - спросил как-будто в шутку, но при этом пристально глядя тому в глаза.

Артемьев не отвел взгляд, но майор готов был побиться об заклад: всего на мгновение в лице доктора что-то неуловимо проскользнуло.

- Георгий Степанович, - решил он его "дожать", - чувствую я, вы что-то знаете. Поймите, возможно, вы - единственный, кто в состоянии помочь и нам, и вашему пациенту. Мы даже имени его не знаем.

- Ему не поможет и Господь Бог, дорогой Петр Андреевич, - с грустью констатировал Артемьев. - Он - не человек, а существо...

- Хорошее существо - на трех языках шпарит! - не удержался Иволгин.

- ...Его будущее - психоневрологический интернат, - продолжал доктор, - в худшем случае.

- А в лучшем? - подался вперед майор.

- В лучшем для него - смерть.

- Значит, надежды нет, - подвел итог Иволгин.

- Один шанс на миллион, - негромко сказал доктор.

- Все-таки шанс, но миллион... - покачал головой майор.

- Петр Андреевич, я сорок лет, простите за грубость, копаюсь в чужих мозгах и мог бы рассказать вам фантастические вещи. Мозг - уникален, по строению, возможностям. Видите ли, я пришел в медицину атеистом и безбожником, а ныне - верующий. И верю: мозг и душа человека - парные органы. Да-да, не улыбайтесь. Разум и душа - две неизменные, основополагающие сущности природы. К сожалению, нынешняя медицина от этого бесконечно далека. Не до глубин ей, знаете ли, души и мозга. Капельниц, шприцов одноразовых дефицит. - Он, вздохнув, развел руками: - Перестройка. Строим, перестраиваем, считайте, с семнадцатого года. Одни сплошные народохозяйственные стройки. А человек где? В чем смысл его жизни? Неужели в тоннах зерна и чугуна, выданных на гора или в новой квартире и машине, счете на сберкнижке? - Артемьев поднялся: - Извините, Петр Андреевич, это у меня уже старческий маразм. Надумал, старый пень, смысл жизни искать.

Иволгин тоже встал:

- Спасибо за чай, Георгий Степанович... - взглянул иронично.

- Знаю-знаю, - понял его заведующий, махнув рукой. - Если что, обязательно известим. Да и ваши здесь... бдят неустанно. - Он протянул руку для прощания: - Будьте здоровы и заходите, как время будет. Не только по служебной необходимости.

Когда Иволгин вышел, Артемьев обошел стол, выдвинул нижний ящик и, подняв стопку папок, достал старую, пожелтевшую фотографию на плотной бумаге, с вензелями дореволюционного алфавита. С минуту внимательно ее разглядывал, потом медленно опустился в кресло и закрыл глаза.

"-... Папа, это же тот беляк, с "Императрицы". Ну, который просил тебе за Марусю передать.

- Он не беляк, Егорка, а русский офицер - Сергей Рубецкой, потомок старейшего, славного рода. Но главное, он - самый мужественный, образованный и благородный человек из всех, кого я встречал в своей жизни.

- Папа, откуда у нас его фотография?

- Вот подрастешь маленько и расскажу тебе. Не будь Сергея, и мы бы с тобой не встретились..."

- Не может быть, - вслух произнес Артемьев. - Сколько лет прошло, почти век. И вдруг этот юноша, говорящий на нескольких языках. Словно призрак, заплутавший между прошлым и настоящим. Невозможно поверить... Но какое сходство!

Иволгин перечитал лежащие перед ним бумаги. Не отрываясь, в волнении поднял трубку телефона внутренней связи, набрал номер.

- Капитан Добровольский, - ответили на другом конце после третьего гудка.

- Иволгин, - отрекомендовался майор. - Леша, срочно зайди ко мне. И сигареты захвати.

- Ты ж не куришь, Андреич! - изумленно воскликнул Добровольский.

- Я скоро колоться начну, - буркнул тот. - Давай в темпе, - и бросил трубку.

Через несколько минут дверь открылась:

- Разрешите, ваше благородие? - Добровольский вошел, лихо щелкнув каблуками и вытянувшись по стойке "смирно".

- Заходи, присаживайся, - угрюмо бросил Иволгин, не отреагировав на обычное приветствие Алексея. - Дай сигарету! - Он нетерпеливо вытянул руку. Закурив, хмуро взглянул на коллегу, подавая тому несколько листов бумаги со стола. - Вот, полюбуйся, результат экспертизы лингвистов.

Добровольский, среднего роста, сероглазый шатен, в прошлом чемпион области по самбо и дзюдо, тяжко вздохнул и погрузился в чтение. Минут через десять, внимательно изучив бумаги, он с кротостью дебила воззрился на майора:

- Андреич, а, може, он - шпиен?

- Ага, - зло откликнулся тот, - Троцкий, Бухарин и Тухачевский - в одном лице. Те тоже шпиены были - всех разведок мира. - Уловив завистливый взгляд Алексея, махнул рукой: - Да не косись ты! Дыми, если невмоготу.

- Премного благодарны, ваше благородие, - Добровольский с готовностью схватил со стола майора свою же собственную пачку, закурил.

- Леша, я понимаю, английский, на худой конец, китайский - вот они, китаезы, рядышком. - Иволгин подхватился и маятником заметался по кабинету: - Но французский! Фас... Черт, как там?

- Фарси, товарищ майор, - улыбаясь, подсказал Алексей.

- Я и говорю: фарси! - Он остановился: - Это где ж такой?

- В Афганистане, например, - блеснул эрудицией капитан.

- Во, душманов мне только здесь не хватало! И так все на голове сидят: убийство, видите ли, в городе. Результаты всем подавай! - Снова забегал он по кабинету. - Как-будто не уголовника пристукнули, а Горбачева. И даже имени этого спеца не знаем. Он, что, из космоса прилетел?

- Из Америки, - наобум ляпнул Добровольский. - Мы теперь с ней братья навек! Вот они и решили нам подсобить, с преступностью покончить.

- Леша, пусть мы - менты поганые, но не безмоглые же моськи. Хочешь, чтобы я поверил, что этот парень вот так, запросто, уделал Горыныча, взял "дипломат", припрятал, а потом башкой оземь грохнулся, как Василиса, надеясь голубем сизым воспарить?

- А был ли мальчик, Андреич?

- Был, Леша, был. Хор-р-рошие были деньги. Не наши, мадэ ин Америка, чтоб ей подавиться своим гнилым капитализмом!

На столе громко зазвонил телефон. Он недовольно поморщился и, обойдя стол, поднял трубку:

- Слушаю, майор Иволгин. - Выслушав, отчеканил: - Так точно, товарищ полковник! Сделаем. Хорошо, Михаил Спиридонович, обязательно все подготовим. - Но, положив трубку, свернул в направлении телефона увесистый кукиш: - Видал?!

Алексей отвернулся, сдерживая смех.

- Ну, нар-р-род! - прорычал майор сквозь зубы. - Готовим бумаги, Леша. Нашим полиглотом "сталинские соколы" озаботились. К расследованию "контору" подключают.

- Отдаем? - с сомнением спросил тот.

- Да щас! - огрызнулся Иволгин. - Я свои трупы, отродясь, в чужом огороде не хоронил. - Заметив улыбку капитана, поспешил предостеречь: - Но и вы у меня не очень-то резвитесь! Не приведи Бог, что утаим и "контора" дознается... Нас не то без пенсии, без штанов по Владимирке пустят. А кандалы, знаешь, куда приладят, чтоб звенели позаливестее?

- Обижаешь, Андреич, - заметил Алексей, поднимаясь.

- И вот еще что... - Иволгин с минуту размышлял. - ... Артемьев есть такой.

- Зав. нейрохирургией?

- Он. Чувствую, знает этот "мил человек" нашего парня.

- Может, "прессануть"?

- Леша, я тебя умоляю, - ухмыльнулся майор. - У него вместо позвоночника - рельса. Он за своего "пациента" костьми ляжет. А то и, лежа, не отдаст. Установите за ним наблюдение. Соберите все данные: друзья, знакомые, родственники, вплоть до Евы. Что-то там есть...

Сны цвета зеленого клена

... Бронзовые ручки, в форме волчьих голов, отбрасывали яркие блики от струившегося в окно солнечного света. В такие минуты ему казалось, что волки улыбаются. И совсем не страшным представлялся тот, настоящий большой, сильный и красивый зверь, находившийся сейчас по другую сторону двери. Он прислушался. Уловив осторожные, мягкие шаги, напрягся, и почувствовал, как радостно забилось сердечко, когда послышался негромкий вой и перекрывший его зычный голос:

- Сереженька, входи!

Мальчик, с силой надавив на ручку, распахнул двери и вихрем ворвался в комнату, спеша увернуться от кинувшегося к нему волка. Ребенок, смеясь, не чуя под собой ног, стремглав летел к стоящему у окна широкому и длинному столу, из-за которого навстречу ему поднимался высокий, седовласый старик, с благородной осанкой и ясными, голубыми глазами на красивом, с тонкими чертами, лице. Он на лету подхватил мальчика, в ту же секунду крепко обнявшего его за шею, при этом с детским, непосредственным пылом, не умолкая, кричавшего вертящемуся рядом волку:

- Не поймал, не поймал! Дедушка, Рогдай меня не поймал! - Ребенок отстранился, глянув на старика с обожанием и нежностью. И крепко поцеловал в щеку: - Деда, я сейчас умру - так я тебя люблю!

Тот бережно опустил его на пол. Но он, уже вцепившись в роскошный мех животного, заглянул зверю в глаза и с тем же чувством произнес:

- Рогдаюшка, не обижайся, что не поймал. Ты все-равно самый прекрасный, добрый, быстрый и смелый. Ты - лучше всех! - Зверь, полыхнув диковатыми глазами, доверчиво ткнулся носом в ладони мальчика. Ребенок с восторгом бросил взгляд на деда: - Посмотри, он - замечательный, верно?

- Верно, Сереженька, - кивнул старик с улыбкой.

Часы в кабинете начали бить четыре часа.

- В парк? - спросил старик.

Внук крепко взял его за левую руку, неперпеливо заглядывая в лицо. Справа встал волк. Так, втроем, они и вышли.

... Он не шел, а словно парил за ними следом, невидимый и бестелесный, как Ангел. Никогда прежде он не чувствовал столь обостренно это необыкновенное состояние легкости и гармонии, властвовавшее над ним теперь. Искалеченная плоть, отгородившись от реальности стеной бессознательности, погружалась в чистые, светлые и теплые воды озера памяти. Он плыл за ними, не касаясь земли, по широкой аллее парка, с радостью узнавая деревья и строения, впитывая чуть размытые акварельные цвета и формы старого поместья.

- Ты не устал, дедушка? - участливо спросил мальчик.

- Что ты, Сереженька, мы только вышли на прогулку.

- Бабушка не велела тебя беспокоить. Сказала, что ты заполночь работал. Но я так соскучился, - виновато проговорил он. Заметив нежный взгляд старика, успокоился. Но мгновение спустя, лукаво прищурившись, поинтересовался: - Опять с вирусами в догонялки играл?

- Опять, мой друг, - притворно тяжело вздохнул старик.

- Поймал?

- Да разве их поймаешь, Сереженька? Уж больно резвые да верткие. Совсем, как иные непослушные отроки.

Ребенок остановился, глядя на взрослого с непередаваемым отчаянием:

- Деда, тебе м-ль Жюльен нажаловалась? Но мне с ней никакого сладу нет. Она очень строгая и... придирается, - он опустил голову и закусил губу.

- Давай присядем, Сережа. - Они расположились на скамье, у их ног лег волк. - Неужели придирается? - строго спросил старик.

- Деда, ты не думай, я стараюсь! - мальчик прильнул к нему, крепко держа за руку. - Но никак мне грамматика не дается! - в отчаянии воскликнул он.

- Так уж и не дается? - улыбнулся старик.

- Зато по другим предметам - отлично. Я расстроил тебя? - его взгляд был полон печали. - Я обязательно исправлюсь, вот увидишь! Я же никогда тебя не обманывал, правда?

- Правда, Сережа, - обнял его, улыбаясь, старик. - Я верю тебе.

Ребенок понял, что прощен и, с надеждой взглянув на старика, попросил:

- Тогда расскажи мне про Харбин и Фудзядяни.

- Так ведь не раз говорил!

- Пожалуйста, деда. Ты всегда что-то новое вспоминаешь.

- Хорошо, но ты мне поможешь, - и вопросительно посмотрел на внука: Это было...

- ...Это было в начале века, - начал тот шепотом заговорщика, завороженно глядя в лицо деда. - В одна тысяча девятьсот десятом году. Ты заканчивал учебу в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. В это время в Харбине и его пригороде Фудзядяни вспыхнула эпидемия чумы. Экспедиция русских врачей, во главе с Даниилом Кирилловичем Заболотным, отправилась в Маньчжурию...

- ... Вместе со мной, - подхватил рассказ старик, - поехал и мой лучший друг - Степа Артемьев. В те годы в Маньчжурии свирепствовала легочная форма чумы - одна из самых опасных и страшных. Потом уже подсчитали, что от эпидемии умерло более шестидесяти тысяч человек. Среди них были и русские врачи, фельдшеры, санитары, прачки.

Кроме русских, из Парижа приехал бактериолог Жерар Мени. К сожалению, он тоже стал жертвой чумы. В этой экспедиции было много студентов. Все понимали, что болезнь может коснуться каждого из нас, но слишком велико было желание помочь несчастным. Местное население, надо сказать, Сереженька, пребывало в страшной нищете. Люди жили в грязных, убогих фанзах. Однажды, в одной из них, местный врач обнаружил среди тряпья восьмилетнего китайского мальчика. На тот момент в фанзе находились трое больных чумой и восемь умерших, среди которых была и мать мальчонки. А он был здоров! Потом Ян-Гуяма, так его звали, усыновил Даниил Кириллович.

Китайцы сперва отнеслись к нам подозрительно и настороженно. Зато потом отношения между нами переросли в искреннюю дружбу. Они очень трудолюбивы, терпеливы и радушны. Бывало, самих от голода и невзгод качает, а нам тащат кули со снедью. И сильно переживали, когда из наших кто умирал... - Старик замолчал, устремив вдаль печальный взгляд. - ... Да, вздохнул он, - много наших тогда умерло. Помню Володю Михель из Томска. Он добровольцем приехал, с десятью студентами. Веселый был, неунывающий. С китайцами быстрее всех сошелся. Любили они его. Илюшу Мамонтова помню. Он только закончил Военно-медицинскую академию, всего на два года старше меня был. И очень талантливый врач. А Аннушка Снежкова, сестра милосердия... Как ее забыть? Сутками от больных не отходила. Случалось, мужчины от усталости с ног валились, не выдерживали. А она, словно дух святой: ни есть, ни спать, - все около чумных. Вскорости и сама слегла. А следом - Степа...

По сию пору диву даюсь, как он выжил. Сила воли у него была недюжинная. Чума, и та, бессильна оказалась. Он и в бреду все зубами скрипел и кричал: "Что, пришла, Пиковая Дама? - это он чуму так величал. Врешь, гадина, я еще с тобой повоюю!"...

- Деда, расскажи, как ты спас его, - подал голос мальчик.

- Да, что, спас, - отмахнулся старик. - Дружили мы крепко, Сереженька. По-настоящему, по-мужски. Случись что, и он бы, не раздумывая, меня на себе семь верст нес. К тому же... - старик смущенно глянул на внука: - ... барышня нас одна очень ждала из этой экспедиции.

- Расскажи, деда! - глаза мальчика загорелись нетерпением. - Вот, видишь, новое вспомнил. - Как ее звали?

- Варенька Измайлова. Мы в нее оба влюблены были, но она сердце свое Степану отдала. Не мог я дать ему умереть, потому как и Варенька не перенесла бы.

- А, может, тогда она бы с тобой осталась, - с детской непосредственностью рассудил ребенок.

Старик с интересом взглянул на него:

- Как бы ты поступил, Сережа?

Мальчик задумался:

- Не знаю, деда. Если по справедливости: лучше, чтобы ты Степана спас, а Варенька за это свое сердце тебе отдала.

Старик грустно улыбнулся и проговорил:

- Делая добро, Сережа, нельзя быть корыстным даже в самых тайных и сокровенных своих помыслах. И еще.. У тебя, случись пожениться нам с Варенькой, были бы другие отец и мать, и бабушка. Да и ты другой бы был.

- Деда, - мальчик бросил на него мимолетный взгляд, - а бабушку ты любишь больше или меньше, чем Вареньку Измайлову?

- Однако... - покачал головой старик, невольно хмыкнув. Но ребенок не сводил с него испытывающего взгляда и ждал ответа. - Их нельзя сравнивать, Сережа, - осторожно проговорил он. - Варя - это звезда моей юности, а Полина - солнце всей жизни. В двадцатые годы, когда я покинул Россию, мне казалось, что жизнь кончена. Но на свое счастье я встретил Полину, твою будущую бабушку...

- А почему она часто говорит, что у нас - корни березы, а крона клена?

- Потому, Сереженька, что нашей семье удивительно повезло: у нее две Родины - Россия и Канада. Первая - дала жизнь, вторая - наполнила ее смыслом.

- Деда, я хочу увидеть Россию, - задумчиво проговорил мальчик.

- Когда-нибудь ты обязательно там побываешь, - убежденно сказал старик. - Но всегда должен помнить, что родился в Канаде.

- Дедушка, - не унимался ребенок, - а что главнее: корни или крона?