Диана. The Crown

Заметка издателя: все последующие слова выбраны и отредактированы из обширных записей интервью, данных Дианой, принцессой Уэльской, Эндрю Мортону в 1991–1992 годах для публикации книги первого издания под названием «Диана. Ее истинная история».

Детство

На самом деле, моим первым воспоминанием был запах внутри моей детской коляски. Запах пластика и капюшона. Я родилась дома, а не в больнице.

Самым сильным потрясением в те годы было решение мамы сбежать. Это наше общее яркое детское воспоминание, которое у нас осталось – у всех четверых. У каждого из нас есть своя точка зрения на то, что должно было случиться и что произошло в действительности. Люди выбирали чью-то сторону. Многие не разговаривали друг с другом. Для нас с братом это был очень неприятный и болезненный опыт.

В один из дней Чарльз[11] сказал мне, что он не понимал, как сильно повлиял на него развод родителей, до тех пор, пока сам не женился и не начал вести свою собственную жизнь. Сестры же взрослели не на наших глазах. С ними мы виделись в каникулы. Я не помню, чтобы это было чем-то особенным.

Я боготворила свою старшую сестру и занималась всей ее стиркой, когда она возвращалась из школы. Я собирала ее чемоданы, наполняла ванну, застилала ее постель – и тому подобное. Я делала все это и думала, что это замечательно. Вскоре я поняла, что это была не очень хорошая идея. Я всегда очень заботилась о своем брате. Две мои сестры были очень независимыми.

У нас постоянно менялись няни, потому что папа был очень привлекательным разведенным мужчиной и отличной приманкой для некоторых. Мы склонялись к мнению, что няни приходили скорее ради него, а не для того, чтобы присматривать за мной и моим братом. Если они нам не нравились, мы подкладывали булавки им на стул и выбрасывали всю одежду в окно. Мы всегда думали, что они представляют угрозу, потому что они пытались занять место мамы. Все они были очень молоды и достаточно хороши собой. Их выбирал мой отец. Было ужасно утомительно возвращаться из школы и обнаруживать дома новую няню.

Я всегда чувствовала себя непохожей на других, была отстраненной. Я знала, что мне предстоит уехать в другое место, но я тогда понятия не имела, куда именно. Когда мне было тринадцать, я сказала своему отцу: «Я знаю, что выйду замуж за кого-то, кто всегда в центре внимания общественности», – предполагая, что буду женой посла – не самого высшего ранга, но близкого к нему.

Наше детство было очень несчастливым. Родители постоянно были заняты выяснением отношений. Я все время видела нашу маму плачущей. Папа никогда не разговаривал с нами об этом. Мы никогда не могли задавать вопросы. Слишком часто менялись няни, во всем чувствовалась постоянная нестабильность. В целом мы были очень отстранены ото всех и несчастны.

Помню, в четырнадцать лет я считала, что я безнадежна, что у меня ничего не получается, потому что брат всегда сдавал школьные экзамены, а я постоянно была на грани отчисления. Я не могла понять, почему я, как мне казалось, доставляла всем неудобства, позже я отчасти воспринимала себя заменой сына, который умер еще до моего рождения. И родители просто сходили с ума, мечтая о сыне, наследнике; а тут на свет появляется третья дочь. Какая жалость, придется попробовать еще раз. Теперь я это понимаю. Я давно знала об этом и сейчас понимаю, что все нормально. Я принимаю это.

Я безумно любила животных, морских свинок и им подобных. У меня было огромное количество кроликов, морских свинок и хомяков. Хомяки размножаются быстрее многих других; а я никак их не разделяла. У каждого из них были имена, но я не могу вспомнить самого первого. У нас было нескончаемое количество животных. Но все они умирали. Помню, когда это произошло с золотой рыбкой, ее спустили в туалет. Кроликов всегда хоронили под деревом в коробках из-под обуви Clarks[12].

На моей постели было двадцать плюшевых игрушек, которые каждую ночь занимали все пространство в моей кровати, оставляя малюсенькое место для меня.

Я обожала каждую из них. На каждой из игрушек был мой бейджик из подготовительной школы – Д. Спенсер.

Такой была моя семья. Я ненавидела темноту, и в то же время она меня очаровывала, и пока мне не исполнилось десять, всегда за дверью должен был гореть свет. Я слышала, как плачет мой брат в своей постели в другом крыле дома, плакал он из-за мамы, он тоже был несчастен, как и мой отец в другом крыле дома, и это было так тяжело. Мне никогда не удавалось набраться смелости, чтобы выбраться из постели и подойти к брату. Я помню это и по сей день.

Я помню, как на моих глазах отец ударил мать по лицу. Я пряталась за дверью, а мама плакала. Помню, мама плакала навзрыд и каждую субботу, когда мы поднимались к ней или приезжали на выходные; в каждый субботний вечер она начинала плакать, и это было уже традицией. «В чем дело, мама?» – «О, я просто не хочу, чтобы вы завтра уезжали…» И это, знаете ли, было катастрофой для девятилетнего ребенка. Помню и самое мучительное решение, которое мне когда-либо приходилось принимать. Я была подружкой невесты у своей двоюродной сестры и должна была посетить репетицию свадьбы, но для этого нужно было быть элегантной и подобрать платье. Моя мама подарила мне зеленое платье, а папа – белое, и оба эти платья были такими изящными, что я до сих пор не могу вспомнить, какое из них я в итоге надела, но я помню, как тяжело переживала, потому что выбор платья по сути демонстрировал, словно я делаю выбор в пользу одного из родителей.

Помню и то, как мне предстоял серьезный разговор с судьей, который должен был приехать в Риддлсворт[13] и спросить, с кем из родителей я предпочла бы жить. Судья так и не появился, но тут внезапно в нашей жизни возник мой отчим[14]. Это произошло, когда я и мой брат Чарльз отправились в Лондон. Тогда я спросила у мамы: «Где же он? Где твой новый муж?», она ответила: «Он у билетной кассы». И там стоял очень красивый мужчина, которого впоследствии мы полюбили и приняли его, он же был очень мил к нам и страшно избаловал. И было очень приятно быть избалованной, потому что родители, живя по отдельности, не были к этому расположены. Питер же держался подальше от их проблем. Он был немного маниакальным или даже слегка маниакально-депрессивным. Он сам был для себя злейшим врагом. Так что, когда у него было плохое настроение, мы просто старались держаться подальше. Если он выходил из себя, то он действительно выходил из себя. Для нас это никогда не было проблемой.

По сути, мы с Чарльзом не могли дождаться момента, когда станем независимыми, чтобы расправить крылья и заняться своим делом. Мы стали совсем другими в школе, потому что наши родители были в разводе, в то время как родители других учеников – нет. Но спустя пять лет, к моменту окончания подготовительной школы, все изменилось: родители почти каждого ученика развелись.

Я всегда отличалась от остальных. Постоянно чувствовала внутри, что была другой. Не знаю почему. Я даже не могла кому-то сказать об этом, но эта мысль всегда была со мной.

Развод родителей помог мне наладить отношения со всеми, кто переживал из-за проблем в семье, не важно, был ли это синдром отчима, когда тот уделял излишнее внимание падчерице, или проблемы с матерью или что-либо еще, – я понимала это. Я была рядом и помогала справиться.

Я всегда хорошо ладила со всеми: не важно, был ли это садовник, местная полиция или кто-то еще – я всегда подходила поговорить. Мой отец часто повторял: «Относись к каждому как к личности, никогда не выпячивай свой статус».

Каждое Рождество и день рождения папа усаживал нас за стол, и нам давалось 24 часа, чтобы написать благодарственные письма в ответ на подарки. Теперь же, если я этого не сделаю, то впадаю в панику. Если я возвращаюсь с праздничного ужина или другого мероприятия, которое подразумевает благодарственное письмо, даже в полночь сажусь и пишу его, чтобы не ждать следующего утра, потому что иначе меня замучает совесть. Уильям перенял от меня эту привычку, и это здорово. Приятно, когда все стороны ценят друг друга.

На каникулы нас всегда отправляли в Сандрингем[15]. Раньше постоянно ходили смотреть фильм «Пиф-паф, ой-ой-ой»[16]. Как мы ненавидели этот фильм! Я терпеть не могла проводить там время. Атмосфера всегда была очень странной, стоило только приехать, и я постоянно пиналась и дралась с каждым, кто пытался заставить нас сходить на этот фильм. Папа был очень настойчив, потому что мое поведение было очень грубым. А я говорила, что не хочу смотреть «Пиф-паф, ой-ой-ой» третий год подряд. Каникулы всегда были очень мрачные, потому что длились они около четырех недель. Две недели – у мамы, две недели – у папы и душевная травма от переживаний и перемещений из одного дома в другой, где каждый родитель пытался восполнить все негативные эмоции материальными благами вместо чувств и объятий, которых мы оба жаждали, но ни один из нас не получал этого. Когда я говорю «ни один из нас», имею в виду меня и брата, с которым мы держались вместе, пока наши две старшие сестры учились в частной школе и их не бывало дома.

Дни рождения, разумеется, были настоящим праздником. Однажды отец даже заказал верблюда, который катал нас по лужайке. Он заполучил его из зоопарка Бристоля. Дни рождения были хорошим временем. Папа обожал вечеринки. Но по-прежнему не было ни руки на плече, ни объятий. Всегда было что-то другое.

Я всегда хотела получить на день рождения коляску или куклу. Всегда была одержима куклами и колясками. А еще собирала фарфоровые фигурки – всевозможные сказочные персонажи и крошечные кролики. Я имею в виду, все эти вещи были маленькими, и это казалось мне просто восхитительным.

Школьные годы

Я обожала свою подготовительную школу в Риддлсворт-Холле. Однако там я чувствовала себя отверженной, потому что большую часть времени была занята тем, что присматривала за отцом, пока неожиданно для себя не осознала, что мне предстоит быть вдали от него. Поэтому я часто угрожала ему: «Если ты меня любишь, ты не оставишь меня там», – что в то время было достаточно грубо по отношению к нему. На самом деле, мне нравилось в школе. Я была очень непослушной в том смысле, что мне все время хотелось смеяться и слоняться без дела, а не сидеть в классе в четырех стенах.

Помню школьные спектакли и восторг, когда наносила макияж.

Например, был один из рождественских спектаклей, где я была одним из волхвов, которые подходили поклониться малышу Иисусу. В другом я была голландской куклой или чем-то в этом роде. Мой важный момент. Но я никогда не выдвигала свою кандидатуру на участие в пьесе. Никогда не читала во время школьных уроков. Сидела тихо. Когда же меня просили поучаствовать, то ставила условие, что готова сделать это, если не придется говорить.

Моим первым спортивным достижением стали прыжки в воду, за что я получила свой кубок. На самом деле, я выигрывала его четыре года подряд! Я всегда выигрывала все кубки по плаванию и прыжкам в воду. Выигрывала всевозможные призы за лучшее содержание морской свинки – может быть, потому что моя была единственной в секции морских свинок. Но об успехах в учебе можно было забыть!

В школе нам разрешали спать только с одной плюшевой игрушкой. У меня был зеленый бегемот, которому я раскрасила глаза светящейся в темноте краской, поэтому по ночам казалось, будто бы он смотрит на меня, – я все еще ненавидела темноту.

Меня чуть не исключили из-за одного ночного происшествия. Кто-то сказал мне: «Готова рискнуть?» Я подумала: «Почему бы и нет? Жизнь такая скучная». И они отправили меня в 9 часов пройти по дороге длиной в полмили в кромешной тьме. Я должна была выйти и забрать конфеты у ворот у кого-то по имени Полли Филлимор, кажется, так ее звали. Я пришла на место, но там никого не было. Я спряталась за воротами, когда въезжали полицейские машины. Больше я об этом не думала. Я видела, как в школе загорелся свет. Испугавшись, побрела обратно и обнаружила, что какая-то дуреха в моей спальне сказала, что у нее аппендицит. Потом они спросили: «Где Диана?» – «Я не знаю, она куда-то делась».

Обоих моих родителей вызвали в школу – тогда они уже были разведены. Папа был в восторге, а мама сказала: «Не думала, что ты способна на подобное». Никакого выговора за этим не последовало. Множество девочек проделывали это и раньше – думаю, они встречались с мальчиками или что-то в этом роде, и их исключали. В нашем коллективе происходило много всего, а я просто присоединялась к ним, чтобы немного развлечься. Мне было где-то одиннадцать или двенадцать лет.

Я ела, ела и ела. Это стало отличной шуткой: давайте заставим Диану съесть на завтрак три порции копченой селедки и шесть кусочков хлеба, и я съедала все это.

Моя сестра [Джейн] была старостой в West Heath School, и в свой первый семестр я вела себя просто отвратительно. Я была задирой, потому что думала, как это замечательно, иметь сестру-старосту. Я чувствовала себя очень значимой, но уже во втором семестре мне воздали по заслугам те, с кем я ужасно себя вела, но к третьему семестру я успокоилась и все уладила.

Помню еду – ужас! Еда была просто отвратительной. Там был огромный, недавно построенный зал. И я прокрадывалась ночью, с наступлением темноты включала музыку и часами занималась балетом в этом огромном зале, и там никто никогда меня не находил. Все мои друзья знали, где я пропадала, когда ускользала из комнаты, я же освобождалась от колоссального психологического напряжения. Сейчас я это осознаю в полной мере, но тогда это казалось просто хорошей идеей.

Мне нравились все предметы. История очаровала меня. Я восхищалась Тюдорами и Стюартами. Подумать только, эти люди жили много лет назад. Я никогда не ожидала, что стану частью системы, что обо мне тоже напишут в книгах. Во время уроков английского я полюбила такие романы, как «Вдали от обезумевшей толпы»[17] и «Гордость и предубеждение»[18]. Но при подготовке к выпускным экзаменам приходится досконально изучать каждую строчку, поэтому это стало скорее обязанностью, а не удовольствием. Я сдавала пять экзаменов и за большинство из них получила двойки. Это даже не проходной балл. Помню, когда я писала эссе, то написала в десять раз больше, чем следовало. Это просто вышло из-под пера. Снова и снова.

Но я и подумать не могла, что окажусь в такой ситуации, где мне придется использовать всю полученную информацию. Я просто предполагала, что там будет лишь часть курса, которую мы только что изучали. Если бы сейчас я могла выбрать предмет для изучения, я бы выбрала науку о людях. О сознании. Совершенно определенно о сознании. Я хотела бы изучать психологию.

В школьные годы я играла на пианино. Занималась чечеткой, которую обожала, теннисом, была капитаном команды по нетболу[19]; меня называли клюшкой из-за роста. Я была одной из самых высоких в команде. Я безумно любила проводить время на свежем воздухе, раз в неделю навещала пожилых людей, раз в неделю ходила в местную психиатрическую больницу. Мне очень нравилось этим заниматься. Это было своего рода началом собственного большого дела. Затем, когда я доучилась до старшей школы, у всех моих подружек были парни, но не у меня, потому что я каким-то образом понимала, что должна вести себя очень осторожно, чтобы ни происходило на моем жизненном пути.

Подруг всегда было больше, чем друзей. Я всегда проводила время с девочками, а не с парнями. Но у меня не было настоящих друзей на долгие годы.

Я не была хорошим ребенком, в том смысле, что я была дьяволенком. Всегда искала неприятности. Да, я была популярна. Я не выкрикивала ответы во время уроков, потому что не была уверена, что знаю их. Но всегда знала, как себя вести. Когда стоит помолчать, а когда можно пошуметь. Я всегда умела подстраиваться под ситуацию. Но всегда чувствовала, что отличаюсь от остальных, как будто была не на своем месте.

Я влюблялась, по-настоящему влюблялась в разных людей, особенно в бойфрендов моей сестры. И если их когда-нибудь исключали из ее списка претендентов, я брала инициативу в свои руки. Мне было их так жаль, потому что все они были очень милыми. Это абсолютная правда. В любом случае, это был полный провал.

Переезд в Элторп

Мы переехали в Элторп, что располагается в Нортгемптоншире, когда мне было тринадцать. И тот факт, что мы покинули Норфолк, стал для меня тяжелым ударом, ведь там жили все, с кем я провела свое детство. Нам пришлось переехать из-за смерти дедушки, и жизнь резко изменилась, потому что судьба преподнесла нам еще один сюрприз: в нашей жизни, якобы случайно, появилась Рейн, моя мачеха. Она в некотором роде старалась подружиться с нами, неожиданно находила нас на различных мероприятиях, присаживалась рядом и осыпала нас подарками, но мы все так сильно ее ненавидели, потому что думали, что она заберет у нас папу, однако в действительности она переживала о том же.

Она была очень умна и хотела выйти за моего папу; это была ее цель, вот и все. Я сидела и держала всю злость в себе долгие и долгие годы, и пару лет тому назад [1989], в сентябре, во время свадьбы моего брата, я рассказала ей, что о ней думала и что никогда еще не испытывала такого гнева. Это было связано с тем, что моя мачеха и мой отец были очень грубы с мамой на репетиции перед свадьбой [Чарльза]; они отказывались говорить с ней, даже сидя рядом с ней на одной церковной скамье. Я думала, что хотя бы на один день, ради моего брата, мы все сможем вести себя как взрослые люди и справиться с этой ситуацией. Я считала, что так нельзя. Поэтому взяла на себя ответственность озвучить обиды всех членов моей семьи. И это было очень тяжело. После этого отец полгода не разговаривал со мной. Рейн не разговаривает со мной до сих пор. Но я заступилась за маму, и она сказала, что впервые за последние 22 года кто-то заступился за нее. Я высказала все, что только могла. Рейн тогда сказала: «Ты даже не представляешь, сколько боли твоя мать причинила твоему отцу». Я ответила: «Боли, Рейн? Это слово, определение которому вы даже не знаете. На своей должности и в своем положении я вижу людей, страдающих так, как вы никогда раньше даже не видели, и это вы называете болью? Вам многому стоит научиться». Помню, что готова была вцепиться ей в глотку – так была разгневана. Я сказала: «Я так сильно тебя ненавижу. Если бы ты только знала, как сильно все мы тебя ненавидим за то, что ты сделала. Ты разрушила наш дом, тратила деньги отца, и все ради чего?»

Болезнь отца Дианы

И он пережил инсульт, кровоизлияние в мозг. Он страдал от головных болей, принимал дисприн и никому не говорил об этом. У меня было тревожное предчувствие, что он заболеет, пока я гостила у друзей в Норфолке. Они спрашивали: «Как твой отец?», а я отвечала: «У меня такое странное чувство, что он вот-вот упадет, и если он умрет, то он умрет немедленно; если этого не случится, он будет в порядке». Я слышала, как я это произнесла, и больше не думала об этом. На следующий день зазвонил телефон, и я сказала хозяйке, что это по поводу папы. Так и было. Он потерял сознание. Я была пугающе спокойна, вернулась в Лондон, приехала в больницу и обнаружила, что папа смертельно болен. Мне сказали, что он умирает. Мозг был поврежден, а мы увидели Рейн с неожиданной для нас стороны, так как она фактически преградила нам вход в больницу; она не собиралась позволять нам увидеться с папой.

Моя старшая сестра взяла на себя ответственность и иногда заходила повидаться с ним. Между тем он не мог говорить после трахеотомии, поэтому не мог спросить, где остальные его дети. Бог знает, о чем он тогда думал, потому что никто ничего ему не говорил. Как бы то ни было, ему стало лучше, и его характер буквально изменился. Он был одним человеком до и, безусловно, стал другим после произошедшего. Он стал отчужденным, но любящим. Если он приходил и видел меня, то он действительно видел, если нет, то нет. Больше это не было моей проблемой.

О брате

Я всегда считала его мозгом нашей семьи. До сих пор так считаю. Он отличник, и этим все сказано. Если не говорить про общение с людьми и о том, как справляться с некоторыми ситуациями. Думаю, что мой брат, будучи самым младшим и единственным мальчиком, был просто бесценным, потому что Элторп – великое место, которое заслуживает наследника. Помните, я была девочкой, которая должна была быть мальчиком. Быть третьей наследницей в очереди – хорошая позиция: мне сошло с рук убийство. Я была любимицей отца, в этом нет никаких сомнений. Вы знаете, что он не разговаривал со мной с июля? Невероятно. И он не вручил мне подарок на день рождения, вообще ничего. Он говорит, что собирается за ним в Париж. Он думает, что, позвонив мне и сказав о том, что собирается в Париж, приведет меня в восторг. Мне не нужен подарок из Парижа. Я просто хочу его увидеть. В любом случае. Он уже не тот, что был раньше, до инсульта.

Я всегда старалась быть так же хороша, как и Чарльз на уроках. Я никогда ему не завидовала. Всегда очень его понимала. По некоторым вопросам он уже достаточно зрелый, в других же – совсем как ребенок. Но, ради бога, этого следовало ожидать от единственного мальчика. Он так похож на меня, в отличие от наших двух сестер. Я понимаю, что он один из лучших. И Чарльз всегда будет страдать, потому что он такой же, как я. В нас есть что-то, что привлекает это чувство. В это же время мои сестры счастливы в блаженном неведении в отношении множества вещей.

Окончание школы

В первый месяц после окончания учебы[20] я написала около 120 писем. Я чувствовала себя такой несчастной там, поэтому писала, писала и писала. Я чувствовала себя не на своем месте. Научилась кататься на лыжах, но так ни с кем и не нашла общий язык. Испытывала приступы клаустрофобии, несмотря на то, что мы были в горах. Я провела там один семестр. Потом, когда выяснилось, сколько стоило отправить меня туда, я сказала родителям, что это пустая трата их денег. Так что вскоре они вернули меня назад.

Родители сказали: «Ты не можешь переехать в Лондон, ты не можешь снимать квартиру, пока тебе не исполнится восемнадцать». Поэтому я отправилась в Хедли, что недалеко от Бордона в Хэмпшире, где работала с семьей Уитакер, Филиппой и Джереми. Я присматривала за их единственной дочерью Александрой и жила вместе с ними. Все было хорошо. Мне не терпелось отправиться в Лондон, ведь я тогда верила, что, как в поговорке, что у соседа трава зеленее.

Незамужняя девушка в Лондоне

Было здорово жить в одной квартире с девушками. Мне безумно нравилось. С ними я много смеялась. Проводила время наедине с собой. Мне не нужно было полностью планировать расписание, я любила быть сама по себе и до сих пор люблю – невероятное удовольствие.

[О работе няни] Работодатели зачастую были довольно угрюмыми дамами с бархатными ободками для волос. Сестры направляли меня к разным людям – тогда число их друзей стремительно росло. Они все время меня куда-то направляли – это было блаженство. Кадровое агентство «Реши свои проблемы» отправило меня на уборку помещения, но никто меня даже не поблагодарил. Но эта работа была лишь дополнительной по вторникам и четвергам, потому что по понедельникам, средам и пятницам я работала в детском саду. Так у меня было две работы, что было замечательно.

Я прошла кулинарные курсы в Уимблдоне у миссис Рассел. Она француженка. И мне очень нравился процесс, гораздо больше «бархатных ободков». Я ужасно поправилась, потому что мои пальцы постоянно были в кастрюлях, за что меня штрафовали. Это была не моя идея, так хотели родители. В то время это казалось лучшей альтернативой, чем работать за печатной машинкой, – и я получила диплом!

Знакомство с принцем Уэльским

Я знала ее [королеву] с самого детства, так что в этом не было ничего особенного. Меня не интересовали ни Эндрю, ни Эдвард – честно говоря, никогда не обращала внимания на Эндрю. Я все время мысленно говорила себе: «Посмотри, какая у них жизнь, это просто ужасно», поэтому я помню, как в Элторп приехал он, мой муж. Первое, что я подумала: «Боже, какой грустный человек». Он приехал со своим лабрадором Харви. Сестра крутилась вокруг как одержимая, и тогда я подумала: «Боже, он, должно быть, ужасно ненавидит все это». Я держалась от них подальше. Помню себя полной, неповоротливой, недалекой леди без макияжа, зато очень шумной, и ему это понравилось. Он подошел ко мне после ужина, мы потанцевали, и он сказал: «Вы покажете мне галерею?» И я уже готова была это сделать, но тут подошла моя сестра Сара и велела мне убираться вон, на что я ответила: «По крайней мере позволь объяснить, где располагаются выключатели в галерее, потому что иначе ты этого не узнаешь», – и скрылась. Он был очарователен, и когда и на следующий день рядом с ним оказалась я, шестнадцатилетняя, к которой кто-то проявил хоть какое-то внимание, моему удивлению не было предела: «Почему кто-то его уровня заинтересовался мной?» Но он интересовался. И все это продолжалось почти два года. Я видела его с Сарой и без нее, и Сара была в безумном восторге от всего, что происходило вокруг. А потом она заметила то, чего не замечала я: что-то идет не так. Выяснилось это на балу в честь его тридцатилетия, куда я тоже была приглашена.

«Почему Диана тоже идет?» – спрашивала сестра, я ответила, что не знаю, но очень хотела бы пойти. Она сказала «ну ладно» или что-то в этом духе. Чудесно потанцевали – просто потрясающе. И меня совсем не пугал Букингемский дворец: тогда я думала, что это потрясающее место.

Затем в июле 1980 года Филипп де Пасс пригласил меня погостить в их фамильную резиденцию. «Не хотела бы ты приехать и остаться у нас на пару ночей в Петсворте? Потому что у нас остановился принц Уэльский, а ты юна и можешь составить ему приятную компанию». На что я ответила согласием. Мы присели, и тут вошел Чарльз. Он не отрывал от меня взгляда, и это было очень странно. Я тогда подумала: «Это совсем нехорошо». Я полагала, мужчины не должны проявлять свое внимание так очевидно, мне это показалось очень странным. Первый вечер мы провели, сидя на тюках на барбекю неподалеку от дома. Чарльз тогда только расстался с Анной Уоллес. Я сказала ему: «Вы выглядели таким грустным, когда шли по проходу на похоронах лорда Маунтбеттена. В жизни не видела ничего трагичнее. У меня сердце кровью обливалось, когда я смотрела на вас». Я тогда подумала: «Это плохо, что ты так одинок, а должен быть с кем-то, кто заботился бы о тебе».

В тот же миг он практически набросился на меня, и я подумала, что это тоже очень странно. Я не знала, как себя вести. Как бы то ни было, в тот вечер мы говорили о многих вещах, но и только. Холодность – не совсем подходящее слово. Если на то пошло, то Холодность с заглавной «Х». Он сказал: «Ты должна поехать со мной завтра в Лондон. Мне нужно работать в Букингемском дворце, и ты должна поработать со мной». Я подумала, что это слишком, и ответила, что не могу, а сама подумала в тот момент: «И как я объясню свое присутствие в Букингемском дворце, когда я должна быть у Филиппа?»

Позже он пригласил меня в Коуз, на остров Уайт, на «Британию», его яхту, где у него было много старых друзей. Я была напугана, а они все крутились вокруг меня.

Я чувствовала себя очень странно; разумеется, пошли слухи.

Я колебалась, а позже уехала к своей сестре Джейн в Балморал, где Роберт Феллоуз, муж Джейн, служил помощником личного секретаря королевы. Я была в ужасе, потому что еще никогда не бывала в Балморале и хотела все сделать правильно. Ожидание оказалось страшнее действительности. Все хорошо, стоит только пересечь порог. У меня была нормальная односпальная кровать! Просто должна об этом сказать. Сейчас у меня двуспальная кровать, но она служит односпальной. Я всегда сама упаковывала и распаковывала свои вещи. Сейчас, конечно, я этого не делаю – нет времени. Но меня всегда возмущало, что [принц] Чарльз постоянно берет с собой двадцать две единицы ручной клади. Не говоря уже об остальном. У меня всегда четыре или пять. Даже неловко.

Я оставалась в замке из-за внимания прессы. Все посчитали это хорошей идеей. Мистер и миссис Паркер-Боулз были там все время моего визита. Среди них я была самой младшей. Чарльз звонил мне и спрашивал: «Не хочешь пойти прогуляться, отправиться на пикник?» На что я отвечала: «Да, пожалуйста», – и думала, что все просто замечательно.

Предложение

Вот так все и развивалось, а позже за это ухватилась пресса. В нашей квартире стало просто невыносимо, но три мои соседки были замечательные, звездочки, невероятно преданные. В Сандрингеме мне хотелось, чтобы принц Чарльз поторопился и разобрался со всем. Королева была сыта по горло происходящим. Он написал мне из Клостерса, а позже позвонил и сказал: «У меня к тебе очень серьезный вопрос». Женская интуиция подсказала мне, в чем дело. Всю ночь я просидела с девочками, повторяя: «Господи, что мне делать?»

К тому моменту я уже поняла, что рядом был кто-то еще. Я слишком часто останавливалась в поместье Болехайд у семьи Паркер-Боулз и не могла понять, почему она [Камилла] продолжает мне повторять: «Не заставляй его это делать, не надо». Она так много знала о том, чем он занимается в одиночку, и о том, чем мы занимались наедине друг с другом… В конце концов мне удалось во всем разобраться и сделать правильные выводы, а люди готовы были обсудить все со мной.

Как бы то ни было, на следующий день я поехала в Виндзор и прибыла около 5 часов. Он усадил меня и сказал: «Я так скучал по тебе». Но с его стороны никогда не было никаких прикосновений. Это было необычно, но мне не с чем было сравнивать, потому что я раньше не встречалась с парнями. Я всегда держалась от них подальше и думала, что от них одни проблемы, и не могла справиться с эмоциями, была очень взвинчена. Во всяком случае, он произнес: «Ты выйдешь за меня замуж?», и я засмеялась. Помню, как подумала: «Это ведь шутка». Ответила ему: «Ага, хорошо», – и засмеялась. Он был чрезвычайно серьезен. Сказал: «Ты должна понимать, что однажды станешь королевой». И внутренний голос подсказал мне: «Ты не будешь королевой, но тебя ждет трудная роль». Тогда я подумала – ладно, поэтому ответила согласием. Я сказала: «Я так сильно тебя люблю, я так сильно тебя люблю». Он ответил: «Что бы любовь ни значила». Тогда он сказал именно это. Тогда я думала, что все это здорово! Я думала, что он это серьезно! Он побежал наверх и позвонил своей матери.

В своей невероятной наивности я полагала, что он безумно влюблен в меня, как это и выглядело, но, если припомнить, у него всегда был какой-то одурманенный взгляд, который не был искренним: «Кто эта девушка, она совсем непохожа?» Но он не мог этого осознать, потому что тоже был крайне неопытен в этих вопросах. Для меня же это было похоже на чувство долга, в самом деле – иди и помогай людям.

Я вернулась в квартиру и села на свою кровать. «Девочки, угадайте что?» Они сказали: «Он сделал тебе предложение. Что ты ответила?» – «Да, пожалуйста». Они закричали и разрыдались, а потом мы поехали кататься по Лондону с нашей тайной. Родителям я позвонила на следующее утро. Папа был в восторге и сказал: «Замечательно». Мама тоже была в восторге. Помню, как рассказала своему брату, а он переспросил: «За кого?»

После этого через два дня я уехала в Австралию на три недели, чтобы привести мысли в порядок, вместе с мамой составить списки и прочее. Это была полная катастрофа, потому что я тосковала по нему, а он ни разу мне не позвонил. «Очень странно», – думала я. Когда бы я ему ни звонила, его не было на месте, а он никогда не перезванивал. Я подумала: «Ладно». Я просто была великодушна: «Он очень занят одним, другим и третьим». Я вернулась из Австралии, кто-то постучал в мою дверь – кто-то из его секретарей с букетом цветов, и я знала, что они не от Чарльза, потому что там не было записки. Просто в канцелярии принца был кто-то очень тактичный.

Мы влюблялись друг в друга постепенно. Без излишней драматичности. И в одно мгновение все прошло.

Преследование журналистов

Постепенно давление усиливалось, пресса пристально отслеживала каждый мой шаг. Я понимала, что это их работа, но люди не осознавали, что все время держали меня под пристальным наблюдением. Они сняли квартиру напротив, на Олд-Бромптон-роуд, там располагалась библиотека, окна которой выходили на мою спальню, что было некрасиво по отношению к девочкам. Я не могла отключить телефон: вдруг ночью кто-то из их семьи заболеет. Газетчики звонили мне в два часа ночи – они просто сочиняли очередную статью: «Могу ли я подтвердить это или опровергнуть?»

Однажды в Балморале я увидела представителей прессы, поэтому сказала Чарльзу: «Мне стоит отойти в сторону, потому что тебе не нужны осложнения». Поэтому я ушла. И шла долго-долго, до самого берега реки, пряталась за деревом добрых полчаса, пока Чарльз, очевидно, много жаловался и ловил рыбу. Вместо того чтобы светить лицом, я придумала взять пудреницу, чтобы взглянуть на них.

Я провалила первый экзамен по вождению, но сдала во второй раз. Я всегда следила за тем, чтобы успеть проскочить, когда на светофоре загорался красный, пока журналисты были вынуждены стоять. Иногда я ездила на велосипеде. Они везде преследовали меня. Мы говорим не о паре газетчиков – их было около тридцати. Бабушка сказала: «Может, возьмешь мою машину на выходные? Они продолжают следить за вашим метро». И я одолжила ее серебристый «гольф».

Однажды мне пришлось выбираться из Колхерн-Корта, чтобы поехать к нему [принцу Чарльзу] в Броудлендс. Поэтому мы сняли простыни с моей кровати, и я вылезла с чемоданом из окна кухни, которое выходило в переулок. Вот таким окружным путем.

Я всегда была вежливой, неизменно любезной. Никогда не была грубой, не повышала голос. Я рыдала, как ребенок, запертый в комнате. Я просто не могла с этим справиться. Я плакала, потому что ни Чарльз, ни пресс-служба дворца не поддерживали меня. Они лишь сказали: «Ты сама по себе». Тогда я подумала: «Ладно».

Принц Чарльз не поддерживал вовсе. Когда бы он ни звонил, он говорил: «Бедная Камилла Паркер-Боулз. Я звонил ей сегодня вечером, она жаловалась, что у замка Болехайд полно журналистов. Для нее это так непросто». Я никогда не жаловалась ему на прессу, просто не думала, что имею на это право. Я спросила: «Сколько там журналистов?». Он ответил: «По крайней мере четыре». Я подумала: «Боже, здесь их 34!» – и так и не сказала ему.

Я нашла в себе внутреннюю решимость выжить. Как бы то ни было, слава богу, было объявлено о помолвке и, прежде чем я поняла, что произошло, я была в Кларенс-хаусе[21]