Диета милосердия: Буддизм и вегетарианство

Религиозное обоснование первой заповеди

В буддизме первая заповедь^{15}, гласящая «не убий», или «не причиняй вреда ничему живому» («фу-сессё» на японском, «ахимса» на санскрите), имеет скорее религиозное, нежели моральное или метафизическое происхождение. Я имею в виду, что положение это заложено в присущей всем нам Природе Будды^{16} — матрице всего сущего, — из которой и возникает наше чувство сострадания, морали, добра и справедливости. Иными словами, эта заповедь зиждется на принципе взаимного тяготения и праведности, свойственных всему живому. То же самое можно сказать и о других основных заповедях, каждую из которых можно трактовать как продолжение первой или раскрытие её отдельных, специфических аспектов.

Именно в Природе Будды все формы сущего, как одушевлённые, так и неодушевлённые, — едины и гармоничны. Все живые организмы стараются поддерживать это единство посредством собственной кармы. Отнимать жизнь по своему усмотрению — значит грубо вторгаться и разрушать эту внутренне-присущую целостность, заглушая чувства уважения и сострадания, исходящие из Ума Будды, который пребывает в каждом из нас. Первая заповедь, запрещающая убийство, — это по сути зов жизни и творения, по форме же — порицание смерти и разрушения.

Умышленный расстрел, резня, удушение, утопление, раздавливание, отравление, сожжение, убийство электрическим током, а также любое другое действие, отнимающее жизнь, или намеренное причинение боли человеку или животному — всё это не является исчерпывающим перечнем нарушений первой заповеди. Если вы сознательно подтолкнули кого-то к совершению убийства, пыток или к причинению любого иного вреда живому существу, — вы также становитесь нарушителем первой заповеди. Таким образом, кладя себе в рот кусок мяса убитого животного, вы становитесь соучастником его убийства по той простой причине, что если бы коров, свиней, овец, кур не ели, их бы и не убивали.

Хотя это и правда, что в буддизме Махаяны при определении степени виновности в таком деянии, как лишение жизни, необходимо принимать в расчёт целый ряд факторов, однако это не должно заботить нас в данной ситуации, так как помимо охотников, мясников и рыболовов, которые сами убивают то, что потом едят, подавляющее большинство потребителей мяса лишь косвенно виновны в угнетении и уничтожении животных. Факт этот ни в коей мере не снимает с нас ответственность за нарушение первой заповеди.

Ясутани-роси в своей книге о заповедях указывал на особую важность соблюдения заповеди непричинения вреда:

Первая заповедь имеет ещё один религиозный аспект. Буддизм учит нас, что каждое живое существо было когда-то нашей матерью, отцом, мужем, женой, сестрой, братом, сыном или дочерью в череде непрекращающихся восхождений и нисхождений по лестнице причинно-следственных связей через бессчётное число перевоплощений.

Стало быть нет ни единого существа, не исключая и обитателей животного мира, чьё родство с нами не состоялось хотя бы однажды. Как тогда может тот, кто по идее должен относиться ко всем живым существам, как к самому себе, поедать плоть тех, кто имеет с ним одну сущность, одну природу, не занимаясь при этом особой формой каннибализма? Можно также посмотреть на этот вопрос и под другим углом: поскольку потенциал нашей Природы Будды безграничен, тот, кто сегодня является коровой, вполне может в будущем переродиться человеком и в этом состоянии осознать присущее ему совершенство — т. е. стать Буддой^{18}.

Таким образом, мы имеем фундаментальное буддийское учение о том, что все формы жизни, человеческая или любая иная — неприкосновенны. Конечно, не следует это трактовать как призыв к тому, чтобы относиться к людям как к скоту, а коров держать за людей — ведь вполне очевидно, что каждый имеет свои способности и свои специфические нужды. Это, скорее, призыв к тому, чтобы построить общество справедливости, в котором права братьев наших меньших не будут игнорироваться и попираться.

Отношение к животным в буддизме и христианстве

Из всего вышеизложенного становится вполне очевидно, что буддисты вкладывают несколько иной смысл в первую заповедь, нежели тот, что христиане и евреи вкладывают в призыв «не убий» Десяти Заповедей Моисеевых. В отличие от иудо-христианских религий, буддизм не ставит человека на вершину пирамиды мироздания. В буддизме он скорее занимает место где-то на полпути между низшими формами бытия (мученики адов) и высшими (совершенные Будды), или, говоря более простым языком, на полпути между полным неведением и полным Просветлением. Буддизм также не наделяет человека бессмертной душой, претендующей на то, чтобы вкушать вечное блаженство в раю, или же обреченной на вечные муки ада. Как и все живые существа, человек постоянно либо прогрессирует в направлении полной самореализации, либо деградирует, скатываясь в направлении адов в соответствии с созданными им самим причинами и условиями, в соответствии со своей собственной кармой.

Когда иудо-христианские религии, от избыточного соблазна самообожествления, возвели человека в статус «венца творения», остался лишь шаг до того, чтобы наделить его правом вершить вопросы жизни и смерти в отношении животных.

Библия гласит:

По мнению эколога и социолога Яна Мак Харга, историков Арнольда Тойнби и Линна Уайта, а также многих других думающих личностей, эти роковые слова во многом предопределили разрушительный ход развития западной цивилизации за последние 2000 лет. Несколько лет тому назад, читая лекции в Университете Куинс, Кингстрон, штат Онтарио, на тему отношения западного человека к природе, Мак Харг следующим образом охарактеризовал эту библейскую догму:

Взгляды, которых придерживается Мак Харг, без сомнения можно отнести к разряду крайностей, однако они дают нам ясно понять одну простую истину: горделиво вознося себя над всеми иными формами жизни, трудно со временем избежать опасности презрительного и даже жестокого отношения к живым существам — будь то намеренно или ненамеренно.

Если без тени сомнения принимать к действию эти цитаты из Библии, стоит ли тогда удивляться, что человек, считающий себя венцом творения Создателя, грубо игнорирует право всех остальных живых существ на мирное сосуществование с ним во вселенной, порабощая и уничтожая их по собственной прихоти, находясь во власти самовнушения, что его физическое благополучие зиждется на этой бойне? Как может любое отдельно взятое общество рассуждать об идеалах добра и справедливости, продолжая вершить бессмысленную и кровавую расправу над беззащитными созданиями, лишёнными самой возможности выступить в собственную защиту? Как может человек, считающий себя духовно развитым, тот, кто ищет освобождения от страданий, изо дня в день поедать плоть животных, памятуя о тех невыносимых боли и ужасе, что им довелось испытать перед тем, как попасть к нему на стол?

Надо отметить, что на самом деле догматы иудо-христианской библейской традиции не столь категоричны, как может показаться из утверждения Мак Харга. На страницах той же самой Библии мы находим следующее положение:

Без сомнения, эта цитата призывает нас к тому, чтобы рассматривать фрукты и ягоды плодоносных деревьев как своего рода «мясо», пищу для человека. Короче говоря, перед нами прямое библейское указание на праведность вегетарианского образа жизни.

Умер ли Будда, отравившись мясом?

Известно, что многие священнослужители, монахи и учителя, принадлежащие к буддийской традиции, при определённых обстоятельствах позволяют себе употреблять в пищу мясо. В оправдание своим действиям они приводят тот факт, что однажды Будда якобы сам отведал мяса в доме одного из своих последователей, дабы не обидеть чувств хозяина. «Вот так и мы, — говорят эти люди, — смиренно и с благодарностью приемлем всё нам подносимое, не выказывая приязни или отвращения». («Мясо», как позже оказалось по их версии, было несвежим и вызвало отравление, приведшее к смерти Будды.) После этого они обычно добавляют: «Также вам надлежит знать, что Будда заповедал избегать мяса лишь в том случае, если мы знаем, слышали или имеем основания подозревать, что данное животное было забито специально для нас».

Таким образом, своим первым утверждением они противоречат исследованиям учёных, большинство из которых сходятся во мнении, что причиной смерти Будды явился не кусок мяса, а ядовитый трюфель (разновидность подземного клубневидного гриба). Вторым своим заявлением они противоречат писаниям Махаяны, которые однозначно порицают употребление мяса.

Давайте для начала расставим все точки над i в так называемом инциденте с «употреблением несвежей свинины» Буддой. В Диалогах Будды, переведённых с языка пали супругами г-ном и г-жой Рис Дэвидс, говорится следующее:

Термин, переведённый здесь как «трюфель», на языке оригинала звучит как «sukara-maddava». Артур Уэлей, в своей статье «Стала ли свинина причиной смерти Будды?» утверждает, что термин «sukara-maddava» может иметь, по меньшей мере, четыре варианта интерпретации: 1. Мягкая еда свиней (т.е. то что едят свиньи); 2. «Свиное наслаждение» (т.е. любимое лакомство свиней); 3. Мягкие части свиней, и, наконец, 4. «Истолчённый свиньями» (т.е. еда, растоптанная копытами свиней)^{21}. Также Уэлей ссылается на работу исследователя К.Е. Неймана, который обнаружил, что:

Далее Уэлей продолжает:

Весьма показательно и то, что Эдвард Томас в своей работе «Жизнь Будды», затрагивая проблему спорного термина «sukara-maddava», писал: «Используемый в тексте термин, — это не очевидное «sukaramamsa», означающее «свиная плоть» или «свинина», которого мы вправе были бы ожидать, если автор имел в виду именно это»^{22}.

Г-жа Рис Дэвидс в своём «Введении в буддизм» подвергает эту, якобы имевшую место «свиную плоть», ещё большему сомнению:

Оставив на время в стороне доводы учёных, подумайте сами, какой здравомыслящий человек может поверить в то, что Чанда мог и вправду поднести Будде кусок свинины, когда тот почтил его дом своим посещением? Как один из последователей Будды, он, вне всякого сомнения, был хорошо осведомлён, что плоть умерщвленных животных не входит в рацион Учителя. Также весьма вероятно и то, что Чанда сам избегал есть мясо, как многие индийцы предпочитают делать и по сей день. С какой стати стал бы он тогда предлагать мясо в угощение Наипочтеннейшему, тому, чья чувствительность к страданиям живых существ была столь остра, что он отказывался даже от предлагаемого ему молока, если оно было от коровы, которая отелилась менее десяти дней тому назад?

Мясо в качестве подношения

Любой, кто когда-либо участвовал в «такухацу» (проповедь Дхармы^{24}, сопровождаемая сбором подаяний) или неоднократно бывал приглашён на трапезу в дома верующих, хорошо знает, что практически во всех случаях подносящий пищу прекрасно осведомлён, какому блюду тот или иной монах или учитель отдают предпочтение, и именно этим руководствуется при составлении меню. Особенно в случае с приглашением в дом «роси»^{25}, хозяйка не преминет заблаговременно осведомиться у его прислужника или иных лиц на предмет вкусов гостя, чтобы удалось порадовать его любимым блюдом или, на худой конец, избежать подношения той пищи, которую он не приемлет по физическим или религиозно-этическим соображениям. Так и во времена Будды, потенциальные спонсоры угощения зачастую советовались с Анандой — его прислужником^{26}.

Сколько бы раз я ни принимал участие в подобного рода трапезах с моими учителями Харада-роси или Ясутани-роси (ни один из них ни разу не был мною замечен в употреблении мяса), нас никогда не угощали блюдами из мяса или рыбы. В то же самое время, если «такухацу» осуществлял какой-то другой роси — большой любитель рыбы или мяса — обеденный стол ломился от подобных яств.

Тот факт, что хозяин всегда ориентируется на вкусы приглашённого монаха или учителя, мне довелось на практике усвоить во время моего первого же самостоятельного такухацу в Японии. После того, как мы с группой монахов прибыли на поезде в отдалённый городок и весь день занимались тем, что ходили по его улицам, выкрикивая «Хо!» (Дхарма), принимая подаяния деньгами, рисом и овощами, под вечер мы наконец пришли к дому верующего, который взялся угостить нас ужином. Мы пропели сутры за упокой усопших родственников хозяина, а затем были приглашены к столу. Вместо того, чтобы обнаружить на своём столике порции рыбы, яиц, «суси»^{27} и кувшинчики с сакэ и пивом, которые были поданы всем монахам и роси, я, к своему немалому удивлению, обнаружил перед собой огромный бифштекс с жареным картофелем, рюмку виски и чашку чёрного кофе. Не будучи до конца уверенным, что эти гастрономические кошмары моего мрачного прошлого не являются чем-то вроде сурового «Дзенского испытания», и не желая обидеть хозяев, я лихо опрокинул рюмку виски, пару раз откусил от бифштекса и сверху залил всё это чашкой кофе. По прошествии нескольких часов кармические результаты^{28} совершённого мною недальновидного поступка не замедлили проявиться: живот не на шутку скрутило. Когда появилась возможность поговорить об этом с роси, я спросил его: «Почему мне не предложили те же блюда, что и остальным?»

«Эти наивные провинциалы, — объяснил он мне, — находятся в полной уверенности, что все американцы без ума от бифштекса, виски и кофе. Чтобы выразить своё восхищение твоими усердием в следовании Буддизму, они поднесли тебе напитки и блюда, которые, по их мнению, пришлись бы тебе по вкусу. Не отведав ничего из предложенного, ты без всякого сомнения обидел бы их, не воздав должное их гостеприимству».

Это исчерпывающее объяснение положило конец моему недоумению, но никак не моей «американской карме», ибо уже на следующем же «такухацу» мне опять был предложен знакомый набор из бифштекса, виски и чёрного кофе. Правда, теперь к этому прилагалась рыба. Её я съел целиком, тогда как к бифштексу и напиткам прикоснулся лишь чисто символически. Результат? Очередной приступ боли в желудке. Несомненно пришло время обратиться с этой проблемой в высокие инстанции, что я и сделал, изложив свои беды настоятелю Харада-роси. «Даже будучи в Соединённых Штатах, — жаловался я, — я всегда избегал подобной пищи и напитков, потому что их невозможно переварить. Так почему же теперь, на «такухацу», я вновь должен их есть?»

«Не ешь ничего, что противоречит твоим убеждениям!» — приказал роси тоном не терпящим возражений. Несомненно, что молва об этом тотчас разнеслась среди покровителей монастыря, и уже на следующем «такухацу» рыба и рис пришли на смену бифштексу и картофелю фри, а виски и кофе уступили место чаю и сакэ. Всё это я поглотил с превеликим удовольствием, ничуть не отставая при этом от остальных монахов. Рыба представлялась тогда не только лучиком света на фоне скучного монастырского рациона, состоящего из варёного риса три раза в день (лишь в обед сдобренного супом мисо и горсткой овощей), но и своего рода успокоительным фактором для моих тревог о нехватке протеина, этого «великого американского пугала» (см. Приложение 1).

Мясо в рационе японских монахов

Хотя ни один из монастырей, в которых я обучался, формально не подавал к монашескому столу мясо, рыбу или птицу, мало кто из монахов обходился без этих продуктов, даже в процессе духовных практик. Если им не удавалось поесть мяса в процессе «такухацу» или в домах друзей, они навёрстывали упущенное, когда настоятель на время покидал город. В таких случаях наиболее инициативные монахи, собрав со всех деньги, отправлялись на велосипедах в город и украдкой приобретали там особую разновидность говядины, используемую для приготовления их излюбленного мясного блюда — «сукияки». Монастырские спонсоры также вносят свою лепту в нарушение монахами первой заповеди, поднося изрядное количество рыбы и мяса во время монастырских праздников и специальных церемоний. Только монах с проблемами пищеварения или невероятной смелости человек мог открыто отказаться от такого угощения.

Поскольку подавляющее большинство монахов-послушников и так систематически ело мясо и рыбу на стороне, мало кому вообще приходил в голову вопрос, почему же монастырская кухня официально не включает мясо в их рацион. Однажды, в ранние годы моей учёбы, я спросил одного монаха, неплохо говорившего по-английски: «Почему нам никогда не готовят говядину, рыбу или курицу?» «Потому, — отвечал он, — что монастырю не по карману такая роскошь». В тот момент это объяснение показалось мне вполне правдоподобным. Но на тот же вопрос, заданный мной позже одному из старших монахов, я услышал совершенно другой ответ: «Потребление мяса потворствует плотским страстям, а это едва ли будет хорошим подспорьем монахам в их практиках. К тому же мясо, поедаемое в больших количествах, способствует появлению раздражительности и агрессии, и это ещё одна причина, по которой в монастыре его не готовят».

«А как насчёт молока?», ― спросил я. ― «Почему монастырь не держит коров? Разве не будет монахам полезнее пить молоко, есть масло и сыр?»

«Существует множество причин, по которым не стоит содержать коров в Дзенском монастыре, — объяснял учитель, — но можешь считать, что главной из них является та, по которой и сам Будда не пил молока, — тот факт, что этим мы отнимаем его у телят»^{29}. Это последнее замечание заставило и меня самого задуматься о допустимости употребления молока, но поскольку в своих рассуждениях он так и не дошёл до порицания употребления мяса и рыбы в связи с аморальностью убийства (да и как он мог это сделать, сам продолжая есть его время от времени?), то вопрос о взаимосвязи мясоедения и первой заповеди так до конца и не прояснился в моей голове.

По какой-то непонятной причине мне самому никогда не приходило в голову, что употребление плоти животных в пищу ведёт к неоправданному убийству невинных существ. Моему неведению пожалуй можно было найти объяснение. В тех учениях, что роси давал нам о первой заповеди, я не могу припомнить, чтобы он хоть раз поставил акцент на этой связи. Когда же я пару раз задал старшим монахам вопрос о том, разрешал ли Будда употребление мяса, они живо принимались уверять меня, что он запрещал это только в тех случаях, когда есть основания полагать, что животное, чьё мясо вам предлагается, было забито специально для вас.

Употребление мяса в монастырях Юго-Восточной Азии

Если в японских монастырях приобретение и употребление мяса порицается и происходит лишь украдкой, то монахи и миряне в странах Юго-Восточной Азии делают это открыто и без тени смущения, с полным осознанием того, что эти их действия никоим образом не противоречат первой заповеди. По крайней мере, это выглядело именно так в одном из монастырей недалеко от Рангуна в Бирме, где я провёл около пяти недель в конце 50-х в качестве монаха-гостя. Каждое утро, ровно в половине седьмого, водитель моего спонсора (состоятельного человека, который в качестве акта накопления заслуг взялся обеспечить моё пропитание на весь период пребывания монастыре) подвозил к моему жилищу на джипе огромное количество пищи, которую мне надлежало употребить не позже полудня. В буддизме Тхеравады гораздо важнее когда ты ешь, нежели что ты ешь, и поэтому, когда я вступил во владения этого монастыря, то, как и все прочие, подписал обязательство соблюдать пять заповедей, включая обет не употреблять твёрдой пищи после полудня. Позор монаху или мирянину, осмелившемуся нарушить (в пределах юрисдикции монастыря) это строгое правило!

Мой дневной рацион состоял, как правило, из двух куриных окорочков, картофеля, хлеба, фруктов, пирога и кофе. Подозрительно отсутствовали местные карри, рыба и рис. Блюда, подаваемые мне, безусловно были рассчитаны на то, чтобы соответствовать вкусу иностранца. Однако количество привезённого в первый же день было столь велико, что я вынужден был вернуть назад половину, когда водитель заехал за посудой в половине двенадцатого. На следующий день с едой была доставлена записка от хозяина: «Еда не должна пропадать. Всё присланное — для Вас, пожалуйста кушайте».

Употребить всё это до полудня означало бы примерно четыре раза плотно поесть в течение пяти часов — задача, физически неосуществимая без того, чтобы всё это не закончилось полным расстройством пищеварения. Даже гипотетическая необходимость физически трудиться сверх обычной уборки в собственном жилище не принесла бы мне облегчения. Таким образом, я был вынужден, рискуя вызвать недовольство моего спонсора, «жертвовать» большую часть еды монастырским собакам, кои водились в изобилии. У собак, впрочем, не было недостатка в благодетелях. Моими соседями по бунгало была группа юристов и судей Верховного Суда в Рангуне, «постригшихся в монахи» на трёхнедельный период празднования бирманского Нового Года. Считается особой заслугой провести эти дни в монастыре, ибо это означает аскетическое самоустранение от пышных торжеств и гуляний, коим большинство бирманцев предаются в эту пору.

Каждый день жёны этих псевдо-монахов, изысканно одетые, приезжали в монастырь, привозя пищу для своих благоверных. С ними, как правило, прибывали их отпрыски, весело общавшиеся со своими отцами, пока их матери подавали карри и другие бирманские блюда, имевшие рыбу и мясо в своём составе. Поскольку жёны также приносили больше еды, чем их мужья могли физически употребить до полудня, значительная её часть, состоящая в основном из избыточного риса и хлеба (но никогда — из мяса и рыбы), шла на корм собакам.

Как может такое повсеместно распространённое употребление мяса уживаться с первой заповедью, запрещающей убийство и причинение вреда живым существам? «Легко!» — скажут те, кто оправдывает свою страсть к мясу цитированием слов, приписываемых Будде, о допустимости употребления плоти в пищу. Каковы же всё-таки были слова Будды на этот счёт, и насколько правдоподобно то, что они действительно исходили из его уст?

Санкционировал ли Будда употребление мяса?

Доктрина «Ахимсы» в Индии

Чтобы ещё раз продемонстрировать ошибочность той точки зрения, что слова об употреблении мяса из Палийского Канона действительно принадлежали Будде, давайте коротко остановимся на феномене доктрины «ахимсы» в Индии и том глубоком влиянии, которое она оказала на религиозное сознание нации. Ещё во времена Вед^{49} и Упанишад^{50}, существовавших задолго до появления Будды, мы встречаем массу критических замечаний, касающихся употребления мяса. Доктор Кошелья Уалли, в своей книге «Концепция ахимсы в индийской мысли», указывает на то, что хотя некоторые древние индуистские писания и разрешают, в отдельных случаях, употреблять в пищу мясо (как правило, приносимое в жертву), но всё же подавляющее большинство осуждает употребление мяса.

В подтверждение своих слов она приводит следующие выдержки из этих текстов:

Влияние «ахимсы» на духовный климат общества было значительным и во времена Будды. Махавира, основатель джайнизма и современник Будды, полагал непричинение вреда живым существам высшей формой добродетели и сделал этот гуманный принцип краеугольным камнем своего вероучения. Трепетное уважение джайнов ко всем формам жизни ясно прослеживается в этом фрагменте из «Ачаранга-Сутры»:

Понятие «ахимса» и имя Ашока (могущественный император буддийской Индии, 263 – 233 гг. до н.э.) неразрывно связаны между собой. Перед тем как принять буддизм, Ашока, безжалостный завоеватель, стал причиной жестокой смерти многих тысяч людей. После того как он принял учение Будды, массовое уничтожение людей и животных в его царстве прекратилось, и наступило относительное благоденствие. Он запретил принесение животных в жертву и ограничил употребление в пищу мяса. «Я провёл в жизнь закон, запрещающий убийство определённых видов животных и тому подобное, ибо величайший расцвет Праведности среди людей происходит от проповеди непричинения вреда всему живому и воздержания от убийства живых существ — высечено на одной из его колонн-эдиктов»^{53}.

Составить представление о том, насколько глубоко положения «ахимсы» внедрились в массовое сознание Индии того времени, поможет свидетельство, оставленное известным китайским буддийским паломником Фа-сянем, посетившим Индию в V веке нашей эры:

Во время моего паломничества в Индию, в 1950 году, я восхищался тем же самым феноменальным отсутствием мясных и винных лавок. Индия — рай для вегетарианца. И это свидетельствует не о том, что индийцы не могут позволить себе есть мясо, а скорее о том, что под влиянием всех духовных авторитетов, включая нашего современника Махатму Ганди, даже состоятельные индийцы с презрением относятся к умерщвленной плоти, употребляемой в пищу. Уникальное, чисто индийское, благоговение перед коровой — суррогатной матерью рода человеческого — не удивительно в свете всего вышесказанного. В то время как другие «цивилизованные» народы бессердечно вершат расправу над коровой, этим кротким существом, неспособным более приносить им молока, индийцы оберегают её, возводя в ранг священного животного. Во многом надо отнести в заслугу Ганди то, что несмотря на сильную оппозицию, ему удалось-таки отстоять коров.

Клевета на животных, чье мясо употребляется в пищу

В странах, отличающихся высоким потреблением мяса, где перестающих давать молоко коров миллионами отправляют на бойню, не услышишь и слова благодарности или признательности в их адрес. Не могу забыть слышанное мною высказывание фермера, пристававшего с вопросами к одному индуистскому наставнику, в котором он, сам того не желая, выразил саму суть этого пренебрежительно-потребительского отношения к животным: «Почему вы, индийцы, объявляете корову священной? Разве вы не в курсе, что это одно из тупейших созданий на планете, годное лишь для того, чтобы давать молоко и мясо?» Так же, как мы порочим других людей, навешивая на них ярлыки «ленивый по определению», «тупой», «язычник», «грязный», «дикий», чтобы оправдать их порабощение и эксплуатацию, клевещем мы и на животных, готовясь к убийству и обрабатывая своё сознание таким образом, чтобы съев их избежать каких бы то ни было угрызений совести. Так свиньи, животные по природе своей весьма чистоплотные, существуют в нашем сознании как «грязные свиньи», корова превращается в «скотину» — термин, предполагающий тупость и бесчувственность, касатка — во вселяющего страх «кита-убийцу». (Интересно, есть ли на Земле более изощрённый убийца, чем человек?) Для формирования эффекта полного отчуждения от ассоциаций с живым существом, мы вводим в обиход такие термины, как «говядина», «телятина», «ветчина», «бифштекс», «сало», «окорочка», чтобы лишний раз не напоминать себе, что всякий раз мы кладём в рот обожженный кусок мёртвой коровы, убитого телёнка, трупа свиньи или расчленённой птичьей тушки. Единственной целью лишения их жизни при этом является наше желание побаловать свой вкус. Само слово «мясо» лингвистически является эвфемизмом. Изначально оно использовалось исключительно для обозначения твёрдой пищи, как в старинном выражении «мясо и напитки»^{55}, и лишь позже стало означать плоть животных. Весьма показательно, что оно всё ещё сохранило свой первоначальный смысл в идиоматическом выражении «мясо ореха».

Буддизм не является религией бездумного следования догмам или слепой веры. В одном из самых известных своих высказываний Будда призывает своих последователей избегать слепой веры в однажды написанное каким-нибудь мудрецом или всецело полагаться на авторитет учителя или священнослужителя. Принимать за истину надлежит лишь то, что не противоречит собственному здравому смыслу и жизненному опыту, после тщательного обдумывания и взвешивания, и только те положения, которые несут пользу тебе самому и всем живым существам. Используя это мерило, данное нам самим Буддой, памятуя о том, какой высокоморальной личностью он являлся, а также принимая в расчёт духовную атмосферу его времени, не разумнее ли будет принять за истину недвусмысленное порицание употребления мяса Махаяной, нежели размытую вседозволенность Тхеравады?

Палийский Канон об употреблении мяса

Но в таком случае возникает вполне разумный вопрос, как могли эти слова, приписываемые Будде, проникнуть в тексты Палийского Канона? Ответ прост: монахи и писцы, не мыслящие своего существования без мяса, вписали их туда. Звучит неправдоподобно? Тогда задумайтесь о том, как вообще появились на свет все Сутры и в частности Виная. В течение как минимум ста лет после паринирваны (кончины) Будды его наставления, беседы, положения монастырского устава, стихи, истории, деяния, поколениями передавались из уст в уста. В случае с Винаей этот период существования в форме устной традиции, по мнению исследователя буддизма Рис Дэвидс, составил не менее трёхсот лет. На практике это выглядело следующим образом: представители различных школ буддизма заучивали всё пересказанное на память, а затем периодически читали нараспев речитативом, как в стихотворной форме, так и в форме фиксированной прозы.

Неудивительно, что при сложившейся практике с течением времени стали возникать многочисленные разночтения. Ни сутры Пилийского Канона, ни сутры Махаяны не были даны Буддой в какое-то определённое время и в определённом месте. Буддийский Канон, как утверждают г-н и г-жа Рис Дэвидс, в этом плане ничем не отличается от любой иной древней религиозной литературы мира и в результате своего многовекового становления являет причудливую картину «мозаичного взаимонаслоения ранних и поздних фрагментов».

Всякая сутра начинается с привычного «Так я слышал», и это подразумевает, что следующие за этим слова принадлежат не автору, но Будде. Скромность, заслуживающая всяческих похвал! Но в то же самое время и ловкий полемический приём, позволяющий придать аутентичность, канонизировать позицию автора, ненароком приписав её Будде.

В течение ста лет после кончины Будды имели место три собора, созываемых с целью формирования Буддийского Канона, т. е. определения того, какой материал считать при составлении «доподлинным», «аутентичным», а какой нет. Несомненно, что соборы породили массу дебатов, приведших к изъятиям и правкам в исходном материале. Может ли у кого-то вызывать сомнения тот факт, что в этот период Слово Будды, или по крайней мере то, что изначально таковым считалось, претерпело неоднократные дополнения, урезалось, переписывалось, копировалось и подгонялось под вкусы, требования и предпочтения старейшин тех или иных буддийских общин, принимавших участие в этом трудоёмком процессе.

Ведущие буддологи мира, посвятившие многие годы изучению и переводу палийских сутр на английский язык, ничуть в этом не сомневаются. Супруги Рис Дэвидс в своём переводе «Диалогов Будды» утверждают, что на момент составления Палийского Канона, претендовавший на включение в него материал являлся настолько спорным, что «было не только возможно, но и считалось за правило что-то добавлять и исправлять в нём» (выделение Роси Капло). В своём вступительном слове к английскому переводу Винаи, Т. В. Рис Дэвидс и Герман Ольденберг являют небывалую откровенность, заявляя, что «нет никаких сомнений» в том, что большинство повествований, касающихся Будды, являются «откровенным вымыслом», отмечая, что при этом «доктринальный материал имеет совершенно иную степень достоверности».^{56} А. Фоучер, в столь элегантно написанной им «Жизни Будды», поддерживает эти оценки Ольденберга и Дэвидса.^{57}

В то время как Ольденберг, Фоучер, Рис Дэвидс и другие признанные знатоки буддизма, принадлежащие к старшему поколению, ставят под вопрос аутентичность отдельных частей Палийского Канона, современные буддологи идут ещё дальше. Эдвард Конзэ в своём труде «Тридцать лет изучения Буддизма» напоминает нам, что Будда никогда не говорил на языке пали. Его родным диалектом являлся магадхи, и все его высказывания, как и высказывания Иисуса, можно считать утраченными в их оригинальном виде. Он также говорит о том, что в первый период буддийской истории существовало не менее восемнадцати различных школ, каждая со своими писаниями, претендующими на эксклюзивную достоверность. По его мнению, лишь благодаря случайному стечению череды исторических обстоятельств, и ничему более, одни только писания Тхеравады дошли до нашего времени во всей своей полноте и неприкосновенности. Далее он цитирует профессора Вальдшмидта:

Исследователь Хофингер добавляет:

Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что отдельные места в палийских и санскритских писаниях были намеренно опущены или изменены в целях привести их в соответствие со взглядами и убеждениями отдельных монахов-писцов. Конзэ приводит пример такого явления: В «Дигханикае XVI» последние слова Будды приводятся так: «Все феномены, состоящие из частей, обречены на распад, стремитесь же к пробуждению!» В то время как в «Махапаринирвана-Сутре» читаем лишь: «Удел всего, что состоит из частей, — распад». А. Фернандес в своей неопубликованной работе о месте женщины в буддизме указывает, что в то время как санскритский вариант «Лотосной Сутры» гласит: «Просветлённая личность открыла свои глаза на истину, не взирая на учителя в ожидании помощи», в китайской версии читаем: «...Выслушав учение Будды, он принял его как правдивое». Затем она приводит цитату из работы японского учёного Накамуры, где тот утверждает, что вышеизложенное является наглядным примером того, как китайские монахи намеренно изменяют смысл написанного, чтобы это служило их целям.

В вопросе же о том, что в действительности сказал Будда по тому или иному вопросу, мы вынуждены беспомощно развести руками — подлинная картина всей полноты исторических фактов находится вне нашей досягаемости, оставляя нам лишь различные версии буддийских преданий, из коих мы сами вольны выбирать. Г-жа Рис Дэвидс чётко сформулировала эту мысль, написав:

Теперь становится понятнее, почему Дзен порой описывают как «традицию вне сутр», философию без опоры на слова и буквы, и почему эта школа не делает своим фундаментом какую-либо отдельно взятую сутру, как это делают прочие секты. В Дзен-буддизме акцент делается на том, что истина должна постигаться впрямую, непосредственно, без опоры на авторитет сутр или тем более на какие-то безжизненные интеллектуальные формулы. Не сами сутры, а тот дух сострадания и почтения, что пронизывает их; не слова, а осознание невыразимой реальности, что кроется за ними; не мирская жизнь Будды, а его Пробуждение — вот что является предметом Дзен-буддизма. При этом Дзен не отвергает сутр, но лишь стремится познать тот источник, что служит всем им первоосновой, источник, имя которому — Подлинная Природа нашего Ума.

Ведь в конце концов, причина необходимости отказа от мяса не в том, что Будда якобы говорил или не говорил. Подлинная причина коренится во внутренне присущей всем нам нравственной добродетели, сострадании и жалости, которые, действуя, сами неминуемо приведут нас к уважению всех форм жизни. Вполне очевидно в этом случае, что намеренно отнимать жизнь или через потребление мяса косвенно побуждать других делать это за вас, — действия, противоречащие этим фундаментальным качествам человеческой природы.

«Фактор семьи» в употреблении мяса

Безусловно, нелегко расстаться с вырабатывавшейся годами привычкой есть мясо. С того момента, когда их дети ещё совсем маленькие, большинство родителей систематически заставляют их есть мясо, с искренней верой в то, что «Если ты не доешь свою котлету или курицу Джонни, ты никогда не вырастешь большим и сильным». Под воздействием таких постоянных понуканий даже дети с врождённым отвращением к мясной пище вынуждены со временем уступить, и с годами их утончённые инстинкты притупляются. Пока они растут пропаганда, состоящая на службе у мясной индустрии, делает своё дело. В довершение всего, врачи-мясоеды (которые сами не в силах отказаться от своих отбивных с кровью) вбивают последний гвоздь в гроб вегетарианства громогласно возвещая: «Мясо, рыба и птица являются важнейшими и незаменимыми источниками протеина!» — заявление откровенно ложное и не соответствующее действительности (см. Приложение 1).

Многие родители, воспринимающие заявления этих «врачей» как Закон Божий, впадают в шоковое состояние, когда их подрастающее чадо за семейным ужином внезапно отодвигает от себя тарелку с мясом и тихо говорит: «Я это больше не ем». «Это ещё почему?» — багровея вопрошает отец, пытаясь за снисходительной ухмылкой скрыть раздражение, а мать закатывает глаза к небу, складывая руки в молитве. Когда же Том или Джейн отвечает, более фактом нежели с тактом: «Потому, что мой желудок — не помойка для обгорелых трупов животных», — фронт можно считать открытым. Некоторые родители, чаще матери, достаточно понимающи и дальновидны, чтобы увидеть в этом пробуждение в их детях ранее дремавшего чувства жалости к живым существам, и порой даже сочувствуют им в этом. Но подавляющее большинство родителей рассматривают это как прихоть, которой нельзя потворствовать, вызов, брошенный их авторитету или косвенное порицание их собственного мясоедения (а зачастую — все три вместе взятые). Следует ответная реакция: «Покуда ты живёшь в этом доме, ты будешь есть то, что едят все нормальные люди! Если ты хочешь разрушить своё здоровье — это твоё личное дело, но мы не позволим этому случиться в стенах нашего дома!» Не способствуют выходу из сложившейся ситуации и психологи, утешающие родителей следующим заключением: «Ваш ребёнок использует приём пищи как орудие выхода из-под бремени вашего влияния. Не давайте ему лишнего повода для самоутверждения, позволяя делать трагедию из своего вегетарианства, — всё пройдёт само собой».

Вне сомнения, для некоторых подростков вегетарианство — это действительно всего лишь повод к бунту или очередной хитроумный способ добиться уступок от своих осаждённых родителей. Как бы то ни было, но мой собственный опыт общения с молодёжью свидетельствует о том, что в большинстве случаев их отказ от употребления мяса имеет мотив куда более глубинный и благородный: идеалистическое желание на практике разрешить извечный вопрос боли и страдания — как их собственного, так и других (будь то людей или животных). Отказ от употребления плоти живых существ в пищу — лишь наиболее очевидный и первостепенный шаг в этом направлении. К счастью не все родители воспринимают отказ их детей от мяса с враждебностью и настороженным испугом. Одна мать рассказывала мне: «До тех пор пока нашему сыну не исполнилось двадцать, мы с отцом пытались научить его всему, что мы сами знали. Теперь он учит нас. Своим отказом от мясной пищи он заставил нас осознать всю аморальность мясоедения, и мы так благодарны ему за это!»

Каких бы трудов ни стоил нам отказ от устоявшихся привычек в питании, мы должны делать все возможные усилия для построения гуманной диеты — во имя нас самих, во благо всех живых существ. Тому, кто отказался от мяса по соображениям жалости к живым существам силою своего собственного сострадания, нет нужды объяснять, насколько замечательно это новое чувство, когда осознаёшь наконец, что никто не должен быть принесён в жертву для того, чтобы накормить тебя. Во истину, перефразируя Анатоля Франса, можно сказать, что до тех пор пока мы не откажемся от поедания животных, часть нашей души продолжает оставаться во власти тьмы...

Чтобы дать организму время перестроиться в соответствии с новой диетой, лучше сначала отказаться от красного мяса, затем от птицы, и уж потом — от рыбы. Мясо со временем «отпускает» человека, и в какой-то момент становится трудно даже вообразить, как вообще кто-то может употреблять эту грубую плоть в пищу.

Что же такое вегетарианство?

Отказ от мяса, птицы и рыбы является лишь первой ступенью на лестнице вегетарианства. Каково же тогда более точное определение вегетарианства? В массовом сознании оно, как правило, рисуется как некая скучная диета, которой следуют бледные, бесцветные типы, извращенцы, предпочитающие грызть морковку и хрустеть капустным листом, вместо того чтобы съесть сочный, дающий жизненные силы бифштекс, пикантную салями или тающую во рту котлету. Такой стереотип восприятия имеет свои корни в непонимании самого слова «vegetable» — растительный. Термин этот происходит от латинского «vegetabilis», означающего «способный к росту, оживлению, придающий силы». Растительный — означает принадлежащий к флоре, будь то корень, стебель, лист, цветок, плод или семя. Всё, что мы употребляем в пищу, так или иначе происходит из растений или животных, которые сами являются травоядными и, стало быть, — вегетарианцами. Но усваивать растительные продукты питания не самому, а посредством поедания травоядных животных не только расточительно (см. Приложение 3), но и делает нас косвенными соучастниками убийства.

Вегетарианство включает в себя множество разнообразных диет. Так, некоторые в дополнение к овощам и фруктам употребляют в пищу зерновые, орехи, семена, молоко, сыр, масло, кисломолочные продукты, но при этом воздерживаются от употребления яиц по тем соображениям, что они произведены на птицефабрике со всеми вытекающими отсюда жестокостями (см. часть первую), или же, в случае естественного оплодотворения, являются зародышевой формой живого существа. Такие люди именуются «лакто-вегетарианцами». Тех, кто включают в свой рацион и яйца, принято называть «лакто-ово-вегетарианцами»^{60}.

За ними следуют «стопроцентные» вегетарианцы — те, кто помимо плоти умерщвленных животных воздерживается также от молока и яиц на том основании, что эксплуатация живых существ, дающих эти продукты, ничуть не гуманнее той, которая выпадает на долю мясных пород животных. Они также известны как «виганс» (англ. vegans — Прим. пер.) — строгие вегетарианцы. Большинство из них предпочитают также отказ от одежды и обуви из кожи, меха и иных материалов, предполагающих убийство животного ради их получения.

Необходимо подчеркнуть, что в идеале вегетарианский образ жизни выходит за рамки чисто номинального отказа от употребления плоти умерщвленных животных или иных разновидностей пищи нерастительного происхождения. Это своего рода философия, исповедующая гуманизм и ненасилие, образ жизни, отвергающий допотопный антропоцентризм человека в пользу просветлённой истины, что все формы жизни, включая животных, имеют основу в Первозданном Разуме — этом нашем общем достоянии. Перефразируя Джорджа Бернарда Шоу, одно лишь прикосновение вегетарианства делает весь мир вашей семьёй. Эта истина в разное время открылась многим величайшим умами человечества (см. Приложение 4).

До наступления современной эпохи, во времена, когда буддизм ещё являлся реальным фактором в жизни китайского и японского обществ, мясоедение в этих странах почиталось за признак отсталости и варварства. Следующее свидетельство одного впечатлительного китайского путешественника, посетившего Америку на заре XX века и принявшего участие в типичном застолье того времени, настолько же информативно, насколько забавно: «Этот известный китайский учёный, только что вернувшийся из своей первой поездки в Америку, на вопрос «Цивилизованны ли американцы?» ответил: «Цивилизованны!? Им далеко до этого определения... За столом они поглощают плоть быков и овец в невероятных количествах... Мясо вносится в их гостиные огромными кусками, зачастую непрожаренным и наполовину сырым. Они терзают, кромсают и рвут его на куски, после чего жадно пожирают при помощи ножей и особых вилок, один ужасающий вид которых приводит цивилизованного человека в содрогание. Трудно было порой удержаться от мысли, что находишься в обществе факиров — глотателей шпаг»^{61}.

Убийство китов и японский буддизм

В довоенной Японии тоже можно было услышать нечто подобное. Но времена и нравы меняются. Такие факторы, как превращение Японии в светское государство и в особенности резкий рост национальной экономики в последние десятилетия, привели не только к многократному увеличению уровня потребления мяса, но и в целом, к обесцениванию буддийских идеалов. Так японская китобойная промышленность, стремясь загладить ложащуюся на неё тяжким бременем вину за продолжающееся истребление китов, но не желая при этом хоть сколько-нибудь изменить сложившееся положение вещей (читай: прекратить убивать китов, устранив тем самым саму необходимость испытывать это чувство вины), сочла для себя более выгодным начать манипулировать буддизмом для достижения своих сомнительных целей. Я имею в виду ту грандиозную поминальную церемонию, которая состоялась недавно в одном из Дзенских храмов Японии. Помимо целого ряда государственных чиновников, а также руководства и простых служащих одной из крупнейших корпораций Японии, свидетелем этого события стал корреспондент американской газеты «Балтимор Сан», написавший следующий репортаж об увиденном:

Упоминание им китов не было оговоркой, ибо вся эта служба была организована служащими крупнейшей в Японии китобойной корпорации. Те 15 000 душ, за упокой которых они молились, были душами убитых ими китов»^{62}.

Далее журналист продолжает, описывая насколько удивлены и обескуражены китобои критикой, раздающейся в их адрес из-за рубежа, в особенности из Соединённых Штатов, в которой они выставляются «жестокими и бессердечными созданиями, без нужды лишающими жизни одних из благороднейших животных на планете». Автор приводит слова капитана китобойной шхуны, который припоминает, что именно «американские оккупационные власти, сразу после второй мировой войны, распорядились отправлять рыболовецкие суда на промысел китов, дабы спасти поверженную страну от голода. Теперь, когда японцам уже не грозит недоедание, их уровень потребления животного белка всё же в два раза ниже аналогичного показателя в Соединённых Штатах, а мясо кита зачастую входит в школьные завтраки». Один бывший гарпунщик сказал журналисту следующее: «Я никак не могу понять аргументов противников промысла китов. Ведь это то же самое, что убивать корову, курицу или рыбу с целью последующего употребления в пищу. Если бы киты вели себя перед смертью как коровы или свиньи, производя массу шума, я никогда не смог бы их пристрелить. Киты же принимают смерть без единого звука, как рыбы»^{63}. Пишущий завершает свою статью следующим наблюдением: «Их (китобоев) чувствительность может удивить немало активистов, ратующих за запрещение отлова китов. Инаи, например, убил более семи тысяч китов за свои двадцать четыре года работы гарпунщиком. Однажды он увидел, как заботливая мать, сама имея возможность спастись бегством, сознательно вернулась в зону опасности, чтобы поднырнув, увести своего медлительного детёныша и тем самым спасти его. Он был настолько тронут увиденным, что, по его словам, так и не смог нажать на спуск».

На первый взгляд эта служба в монастыре выглядит как искренняя попытка попросить прощения у «невинно убиенных» китов, своего рода «слеза раскаяния». Однако факты говорят совсем об ином. Как мы уже знаем, первая заповедь запрещает умышленное лишение жизни. Следовательно, это распространяется и на рыбную ловлю (как в виде спортивной рыбалки, так и в качестве промысла), которой буддистам заниматься запрещено. Мясники-забойщики скота и охотники относятся Буддой к той же категории, что и рыбаки. Китобойной компании — прибегать к услугам буддийских священнослужителей и храмов с целью создать видимость некоего религиозного покровительства своим откровенно антибуддийским действиям, а её служащим — обращаться к Будде с молитвой об освобождении от мучений душ убитых ими китов (убийством этим в корне презрев самое учение Будды) подобно тому, как если бы подросток, зверски убивший обоих своих родителей, просил суд проявить к нему снисхождение на том основании, что он является круглым сиротой.

Доктор Д. Т. Судзуки, известный буддийский философ, согласен с этой точкой зрения. В своей книге «Цепь сострадания» он осуждает лицемерие тех, кто сначала без нужды, с жестокостью убивает, а затем заказывает поминальные буддийские службы за упокой душ своих жертв. Он пишет:

Будь эта церемония в храме не лицемерным спектаклем, а актом подлинного буддийского благочестия, китобои и служащие компании должны были бы покаяться в своих нарушениях первой заповеди, которым несть числа, помолиться Каннон, бодхисаттве сострадания, прося у нее прощения за содеянное, и поклясться впредь не убивать невинных существ. Нет необходимости объяснять читателю, что ничего этого на практике не происходит. Что же до тех буддийских священников, что сдают себя и свой храм в аренду для этой буффонады, мотивируемые, без сомнения, ожиданием существенного пожертвования от китобойной компании, то сам факт их существования красноречиво свидетельствует о том упадочном состоянии, в котором пребывает сегодня японский буддизм.

В послевоенные годы Япония несомненно являлась бедной и голодной страной, и обстоятельствами того времени ещё можно было пытаться оправдать неограниченный бой китов на мясо. Руководствуясь именно этими соображениями, американские оккупационные власти и настаивали на развитии китобойного флота. Сегодня, когда Япония является одной из богатейших стран в мире, чей валовый национальный продукт среди стран свободного мира уступает лишь Соединённым Штатам, с таким положением вещей невозможно более мириться.

Помимо всего прочего, китовое мясо уже не играет той существенной роли в рационе японцев, каковую ему приписывает автор статьи. По последним данным среднестатистический японец получает из мяса кита лишь три десятых процента от всего потребляемого им протеина^{65}. Когда я жил в Японии в послевоенные годы, и даже в начале пятидесятых, лишь самые бедные люди покупали дешёвое «кудзира» — китовое мясо. Мало кому оно действительно нравится — большинству японцев не по вкусу это чрезмерно жирное мясо. Теперь, когда блага «японского экономического чуда» докатились и до простых японских трудящихся, возведя их в разряд наиболее высокооплачиваемых рабочих в мире, разумно предположить, что и они предпочитают питаться более утончёнными мясными продуктами, нежели пресловутое мясо кудзира. В действительности, потреблениие мяса японцами поднялось на такую запредельную высоту, что, по мнению наблюдателей, Япония в этом показателе уступает на сегодня лишь Соединённым Штатам^{66}. Печальная правда состоит в том, что в наши дни японцы и русские продолжают, игнорируя протесты мировой общественности, истреблять китов в основном ради получения субпродуктов, используемых при изготовлении крема для обуви, косметических средств, удобрений, корма для домашних животных, промышленных жиров и прочих продуктов, которые все без исключения могут быть получены и иным путём^{67}.

Всё вышесказанное никоим образом не оправдывает непомерное количество животного белка, потребляемого американцами, и вытекающие из этого факты массового убийства свиней, коров и птицы, обслуживающего эти цифры потребления. Хочется лишь обратить внимание читателя на то, что ни одно из этих животных не относится к вымирающим видам, в то время как киты находятся на грани исчезновения. Хорошо известно, что киты — это высокоразвитые морские млекопитающие, без сомнения куда менее агрессивные и кровожадные, чем человек. Сами китобои признают, что в своём отношении к потомству киты в точности напоминают людей. Как могут тогда японские китобои утверждать, что киты во всём ведут себя как рыбы? Еще более важен в этом контексте тот факт, что наряду с интеллектом, киты обладают также и высокоразвитой нервной системой, обрекающей их на способность испытывать весь спектр физических страданий и боли. Попытайтесь представить каково это, когда у тебя во внутренностях разрывается гарпун! В этой связи заслуживает внимания свидетельство доктора Г.Р. Лилли, врача, работавшего на британской китобойной флотилии в южных морях: «По сей день при охоте на китов используется древний и варварский по своей жестокости метод... В одном случае, который мне довелось наблюдать, потребовалось пять часов и девять гарпунов, чтобы убить самку голубого кита, которая к тому же находилась на поздней стадии беременности»^{68}.

Или представьте себе ощущения дельфинов, чья участь — быть насмерть забитыми палками, ведь именно так принято у японских рыбаков расправляться с ними. Недавние фоторепортажи в прессе запечатлели то, как рыбаки тысячами убивают этих высокоразвитых млекопитающих и бросают их трупы в огромные мясорубки, опять же не для употребления в пищу человеком, а на корм животным и на удобрения. Что делает массовое истребление дельфинов особенно отвратительным, так это тот общепризнанный в мире факт, что эти уникальные существа всегда имели особую связь с человеком. Через века до нас доходят легенды о том, как дельфины спасали человека в беде. Жак Кусто запечатлел на плёнку, как дельфины в Мавритании и Африке приносят человеку рыбу, а натуралист Том Гаррет рассказывает о племенах Амазонки, которые достигли такого симбиоза с дельфинами, что те охраняют их от пираний и прочих опасностей^{69}. Фольклор, предания, песни и легенды многих народов мира восхваляют «одухотворённость и доброту» этих существ. Аристотель писал, что «существа эти отличаются благородной силою своей родительской заботы». Греческий поэт Оппиан предал анафеме поднявших руку на дельфина в своих строках:

Различия между человеком и животным

Апологеты употребления мяса нередко приводят в поддержку своих взглядов тот аргумент, что человек, с биологической точки зрения, — животное, поедая других животных поступает лишь естественным образом и в согласии с законами природы. Так, в условиях дикой природы многие животные вынуждены поедать своего соседа — выживание одних видов требует смерти других. Думающие так забывают одну простую истину: плотоядные хищники могут выжить исключительно поедая других животных, ибо устройство их пищеварительной системы не оставляет им иного выбора. Человек же может, и при этом весьма успешно, обходиться без поедания плоти других существ. Едва ли кто станет спорить с тем фактом, что на сегодня человек — своеобразный «хищник», самый жестокий и кровожадный из когда-либо существовавших на земле. Никто не может сравниться с его злодеяниями по отношению к животным, которых он уничтожает не только для употребления в пищу, но и ради развлечения или в целях извлечения прибыли. Кто ещё из хищников повинен в стольких безжалостных убийствах и продолжающемся по сей день массовом истреблении своих собственных собратьев, с чем можно сравнить зверства человека по отношению к представителям рода человеческого? В то же самое время человека несомненно отличает от остальных животных сила его разума, вечное стремление к самосовершенствованию, чувство справедливости и сострадания. Мы так гордимся своей способностью принимать этически безупречные решения и нести моральную ответственность за собственные действия.

Пытаясь обезопасить слабых и беззащитных от насилия и агрессии сильных и безжалостных, мы принимаем законы, гласящие, что тот, кто умышленно лишает жизни человека (кроме случаев самообороны и защиты интересов государства), должен понести суровое наказание, нередко сопряжённое с лишением жизни. В нашем, человеческом, обществе мы отвергаем, или хотим верить, что отвергаем, порочный принцип «Сильный всегда прав». Но когда дело касается не человека, а братьев наших меньших, в особенности тех, на чьё мясо или шкуру мы положили глаз или на чьих организмах хотим произвести смертельный эксперимент, мы со спокойной совестью эксплуатируем и мучаем их, оправдывая свои злодеяния циничным заявлением: «Поскольку интеллект этих существ уступает нашему, и им чуждо понятие добра и зла, — они бесправны». Если в решении вопроса жизни и смерти, будь то человеческой или любой иной, руководствоваться лишь соображениями уровня интеллектуального развития индивида, то тогда, подобно нацистам, мы смело можем заодно покончить и со слабоумными стариками и с умственно отсталыми людьми. Ведь согласитесь, многие животные куда более разумны, способны на адекватные реакции и полноценное общение с представителями своего мира, нежели умственно неполноценный индивид, страдающий полной идиотией.

Под вопросом находится и способность такого человека всегда придерживаться в своём поведении норм общепринятой морали и нравственности. Можно также, по аналогии, попытаться представить себе следующий сценарий: некая внеземная цивилизация, находящаяся на более высоком, нежели человеческая, уровне развития, вторглась на нашу планету. Будет ли морально оправдано, если они станут убивать и пожирать нас лишь на том основании, что наш интеллект уступает их, и им пришлось по вкусу наше мясо?

Как бы то ни было, безупречным критерием с этической точки зрения здесь должна служить не разумность живого существа, не его способность или неспособность принимать этически верные решения и выносить моральные суждения, а его способность испытывать боль, страдать физически и эмоционально. Вне сомнения, животные способны в полном объёме познать страдание — они не объекты материального мира.

Животные в состоянии испытывать горечь одиночества, грустить, переживать страх. Когда что-то случается с их потомством, их душевные муки трудно описать, а в случае грозящей им опасности, они цепляются за свою жизнь ничуть не меньше, чем человек. Разговоры о возможности безболезненного и гуманного умерщвления животных — лишь пустая болтовня. Всегда будет место тому ужасу, который они испытывают на бойне и во время транспортировки, не говоря уж о том, что никуда не денется клеймение, кастрация, спиливание рогов и прочие страшные вещи, творимые человеком в процессе выращивания скота. Давайте наконец спросим самих себя, со всей откровенностью, готовы ли мы, будучи здоровы и в расцвете сил безропотно принять насильственную смерть лишь на том основании, что сделано это будет быстро и безболезненно? Имеем ли мы вообще право лишать жизни живых существ, когда того не требуют высшие цели общества и делается это не из соображений сострадания и гуманности? Как смеем мы заявлять о своей врождённой любви к справедливости, когда по прихоти своего желудка мы каждый день хладнокровно обрекаем на ужасную смерть сотни тысяч беззащитных животных, не испытывая при этом и тени раскаяния, не допуская даже мысли, что кто-то должен быть за это наказан. Задумайтесь, сколь тяжек груз той негативной кармы, что своими жестокими деяниями продолжает накапливать человечество, какое незавидное наследие, полное насилия и леденящего ужаса, мы оставляем грядущим поколениям!

Поедание животных и «любовь» к ним

По иронии судьбы мы не употребляем в пищу мясо хищников, а напротив, берём их поведение за образец, как верно подметил Руссо. Даже самые искренние любители животных не гнушаются порой вкушать плоть своих четвероногих или пернатых любимцев. Известный этолог Конрад Лоренц рассказывает, что с раннего детства он был без ума от животных и всегда держал дома самых разнообразных питомцев. В то же самое время, уже на первой странице своей книги «Человек встречает собаку» он признаётся:

Как же автор пытается оправдать отсутствие у него моральной ответственности за то, что он безошибочно и точно определяет как убийство?

«Соображение, отчасти объясняющее действия человека в этой ситуации, состоит в том, что он не связан никаким подобием договора или контракта с рассматриваемым животным, который бы предусматривал иное с ним обращение, нежели то, которого заслуживают к себе враги, попавшие в плен».

Нетрудно представить себе животных, печально констатирующих в этом месте: «Да..., с такими друзьями — кому понадобятся враги?»

Охота и употребление мяса аборигенами

Несмотря на всё вышесказанное, существуют жизненные ситуации, в которых приходится мириться с употреблением мяса в пищу. Коренные жители Крайнего Севера, такие как эскимосы или аборигены Лапландии, не имеют реальной альтернативы охоте и рыбалке для выживания и гармоничного сосуществования с уникальной средой своего обитания. Что оберегает их (или по крайней мере тех, кто до наших дней свято следует традиции предков) от незавидного кармического удела обычных рыбаков или охотников, так это то обстоятельство, что они рассматривают охоту и рыбалку как некий священный ритуал. Поскольку они не самодистанцируются, отгораживаясь от объекта своей охоты чувствами собственного превосходства и всесилия, можно сказать, что их самоотождествление с теми животными и рыбой, на которых они охотятся, основано на глубоком почитании и смирении перед той единой Одухотворяющей Силой, что вдыхает жизнь во всех без исключения существ, пронизывая и объединяя их^{72}.

Сравнимо ли убийство растения с убийством животного?

От убеждённых сторонников мясоедения можно порой услышать снисходительное: «Ведь даже употребляя только растительную пищу, вы всё равно совершаете убийство. Какая разница между, скажем, лишением жизни свиньи и цветущего растения?» Отвечаю: «Самая что ни на есть существенная!» Разве картофелина жалобно плачет, когда её выдёргивают из земли, как телёнок, отнимаемый от матери? Разве лист сельдерея визжит, корчась от боли и ужаса, когда его срывают, как свинья, которую ведут на бойню и вспарывают ножом горло? Какую горечь утраты, боль одиночества или муки страха может испытывать пучок салата-латука?

Нам не нужен замысловатый полиграф, чтобы продемонстрировать факт наличия некоей формы сознания у растений. Но не вызывает также сомнений и то, что сознание это присутствует у растений в зачаточной, рудиментарной форме, куда более примитивной, нежели у млекопитающих, с их высокоразвитой нервной системой. Не требуется сложных тестов и для того, чтобы понять, что те же коровы, свиньи, овцы могут испытывать боль не в меньшей степени, чем люди. Кто не видел, как они дрожат и извиваются, корчатся, стонут и плачут, когда их истязают или калечат, как делают они всё возможное, чтобы любой ценой избежать боли!

И если уж на то пошло, то многие фрукты и овощи вообще могут быть собраны без причинения смерти или какого-либо вреда растению. Это включает ягоды, бахчевые культуры, бобовые, орехи, семена, тыквы, кабачки и многие другие виды овощей. Картофель выкапывают из земли, когда само растение уже умерло. Большинство овощных культур — вообще однолетние растения, и сбор урожая совпадает или лишь ненамного предупреждает их естественную смерть.

Существуют также научные данные, свидетельствующие о том, что наши зубы, челюстной аппарат и длинный, витой кишечник не приспособлены для потребления мясной пищи^{73}. Так, например, пищеварительный тракт человека в 10-12 раз превышает длину его тела, тогда как у плотоядных, таких как волк, лев или кошка, этот показатель равен трём, что позволяет их пищеварительной системе в кратчайшие сроки избавляться от таких быстро разлагающихся органических продуктов, как мясо, избегая образования токсинов гниения. Помимо этого, желудок плотоядных животных имеет, по сравнению с человеческим, повышенную концентрацию соляной кислоты, что позволяет им легко усваивать тяжелую мясную пищу. Сегодня многие учёные сходятся во мнении, что фрукты, овощи, орехи, семена и злаковые культуры представляются наиболее оптимальной пищей для человеческого организма.

Итак, нам хорошо известно, что без пищи нам долго не протянуть, а вся наша пища состоит из материи, которая так или иначе когда-то была живой. Но поскольку мы можем обходиться без плоти умерщвленных животных и при этом оставаться здоровыми и полными сил, зачем тогда, имея в избытке необходимую для нашего благоденствия растительную пищу, продолжать отнимать жизнь у ни в чём не повинных существ?

Подчас в некоторых кругах не чуждых «духовности» людей бытует странное мнение: «Конечно мы едим мясо, — заявляют они, — ну и что с того? Важно ведь не то, чем мы наполняем свой желудок, а то, что наполняет наш ум». Хотя и правда, что очищение своего ума от заблуждений и освобождение из эгоистического плена собственного «Я» является весьма благородными целями, но как можем мы надеяться достичь любви и взаимопонимания со всеми живыми существами, продолжая закусывать ими?

Гитлер ― позор на имени вегетарианства

Следует подчеркнуть, что отказ от употребления в пищу плоти умерщвленных животных, к чему призывают нас писания Махаяны, не следует приравнивать к избранию вегетарианского образа жизни по соображениям здоровья. Говоря это, я в первую очередь подразумеваю Адольфа Гитлера — этого урода в благородном семействе вегетарианцев. Говорят, что он отказался от мяса из-за панического страха заболеть раком^{74}. Сторонники мясной диеты обожают приводить в пример любовь Гитлера к вегетарианской пище, словно бы в доказательство того, что даже полностью отказавшись от мяса, можно продолжать оставаться агрессивным, жестоким, страдать манией величия, быть психопатом и обладать целым букетом иных «замечательных» качеств. Чего эти критики предпочитают не замечать, так это того факта, что никем не доказано, что все те, кто убивал и пытал людей, выполняя его волю, — офицеры и солдаты СС, чины Гестапо — тоже воздерживались от мяса. Бесспорно, что вегетарианство, имеющее своей единственной мотивацией заботу о собственном здоровье, никак не принимая в расчёт участь животных, их боль и страдание, имеет все шансы превратиться в ещё один «-изм»: привязанность к определённой диете во благо «себя любимого». В любом случае, никто из апологетов праведности вегетарианского образа жизни никогда и не пытался утверждать, что вегетарианство — это панацея от всех бед, волшебный эликсир, способный превратить кусок железа в золото.

В книге «Животные, человек и нравственность» — сборнике эссе с подзаголовком «Исследование проблемы жестокого обращения с животными», Патрик Корбетт вскрывает самую суть моральной стороны вопроса, говоря нижеследующее:

Так не настало ли время для представителей рода человеческого перестать жестоко убивать братьев наших меньших, поедая их плоть, и начать заботиться о них, исполнившись любовью и состраданием?