Диетлэнд

Часть третья. Выпей меня

Два дня прошло с тех пор, как я обнаружила «Приключения в Диетлэнде» на кухне в Остен-тауэр; и почти закончила читать эту книгу. Я должна была быть в кофейне, отвечать на вопросы «девочек Китти», но я не могла оторваться от истории. Я принесла в жертву свою работу ради горчично-желтых страничек, которые старалась ненароком не намочить, пока отмокала в горячей ванне.

Двенадцать лет минуло с той весны, когда я впервые переступила порог «Клиники баптистов». За все эти годы я практически не вспоминала о том периоде, но книжка разбередила старые душевные раны; те дни на Харпер-лейн теперь ярко представали в моем сознании. Я словно вновь могла ощутить на языке вкус баптистской еды: металлический привкус разбавленного томатного соуса, кислое послевкусие во рту после порции запеканки, от которой пахло, как от средства для очистки ковров. Я вспомнила баптистские коктейли, их меловую текстуру и отдающий медикаментами белый осадок на языке. Когда империя «Баптист» перестала существовать, я знала лишь самые общие сведения: Верена Баптист унаследовала компанию; как у единственной владелицы акций, у нее было право закрыть все клиники, что она, собственно, и сделала спустя несколько дней, почти сразу же после трагической кончины родителей. Тогда я возненавидела дочь Юлайлы, хотя не знала даже, как ее зовут. Теперь, благодаря девушке, я держала в руках «ее слова».

Верена писала, что после того, как закрыла клиники, она осталась с «литрами баптистских коктейлей, чанами тушеной говядины и грузовиками куриных грудок, покрытых таинственной слизью»; все это «добро» было отдано в столовые и приюты для бездомных – «людям, которые голодали не по собственному выбору». Верена описывала это как акт милосердия, я же думала, что «баптистские помои» все же немного лучше, чем ничего.

Сейчас же я чувствовала только гнев и отвращение, когда читала о Юлайле. Как и всем «баптисткам», мне было суждено потерпеть неудачу, но тогда я винила в этом только себя. Возможно, когда-то давно я ненавидела дочь Юлайлы, теперь же я была рада, что она разоблачила мать. Наконец-то я осознала, что «Программа баптистов» не сработала вовсе не по моей вине.

Интересно, почему Верена публично отвернулась от матери? В основном книга содержала статьи, сухие факты, деловую (quasi) переписку, лишь изредка проскальзывал голос самой Верены. Но первый абзац словно был олицетворением ее самой – правдивые слова, неприукрашенные: «До моего рождения мама была стройной молодой женой. Они с папой обосновались в чудесном доме в Атланте и жили в любви, счастье и согласии… целый год, пока в одну пьянящую ночь страсти после мартини на веранде с Эмберсонами через дорогу папа не заминировал маму бомбой, что взорвалась через девять месяцев, превратив маму в жирную корову со шрамом, растяжками и талией объемом с автомобильную покрышку».

Этой бомбой, как нетрудно догадаться, была Верена. Она уничтожила идеальную фигуру бывшей королевы красоты, что сделало Юлайлу одержимой диетами, что, в свою очередь, привело к созданию всеамериканского ужаса под названием «Программа снижения веса баптистов». Почему Верена решила дискредитировать в печати покойную матушку и раскрыть все ее секреты? Ее заставили чувствовать себя виноватой лишь за то, что она появилась на свет.

Но книга была не только о «Программе баптистов». Верена попыталась разоблачить индустрию платных центров по снижению веса. Она много писала об известных диетологах, авторах книг про похудение, о настоящих гуру; некоторые разделы книги были посвящены диетическим препаратам, там даже была глава об операции, которую я планировала сделать. Но основной идеей книги была концепция побега женщин из некоей страшной страны, которую Верена называла Диетлэндом – страной диет. «Идеология Диетлэнда – сделать женщину ничтожной, делая ее худой!» – писала Верена. Моей матери понравилась бы эта книга. Я была уверена, что она прислала бы мне копию, если бы знала о ее существовании.

В книге также было много фотографий Юлайлы: Юлайла в короне и с ленточкой «Мисс Джорджия 1966», свадебный снимок, снимок времен «невыносимой жизни», когда Юлайла была толстой, ну и знаменитая фотография тонкой, как тростинка, Юлайлы, держащей свои гигантские джинсы, конечно. На одной фотографии лицо ее было подтянутым, а ноги стройными, но Юлайла все равно была немного расплывшейся в бедрах и талии. Я смотрела на фотографию и думала, что после смерти Юлайла таки получила то, что ускользало от нее в жизни. В виде трупа она наверняка была такой иссохшейся мумией, какой хотела быть. Кожа да кости.

На задней стороне обложки «Приключений в Диетлэнде» помещалась краткая биография автора: «Верена Баптист живет в Нью-Йорке, является основательницей и руководительницей феминистской организации «Дом Каллиопы». И все. Ее фотографии тоже не было, так что я даже не могла взглянуть на лицо женщины, что разрушила мои мечты, на лицо женщины, которую я так ненавидела в юности.

Я закрыла книгу и бросила на пол в ванной, не желая больше думать о моих «баптистских» днях. Вынужденный отказ от баптистской диеты склонил меня к другой крайности: вместо того, чтобы оградить себя от моря еды, я окунулась в него с головой. Большую часть выпускного года старшей школы я провела в компании пирожных, печенек и пирогов – в ресторане Делии я стала помощницей кондитера. К тому времени, когда нужно было поступать в колледж, я не только вернула все сброшенные ранее килограммы, но и набрала новые. В колледже я присоединилась к «Худому дозору» – они проводили собрания прямо в моем кампусе, но, разочаровавшись в их программе, я стала самостоятельно следовать другим диетам, изложенным в различных книгах и журналах. Я принимала всевозможные таблетки для похудения, в том числе и те, что были отозваны управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов после нескольких случаев летального исхода. Я также заказывала БАД у одной компании из Мехико, но я отказалась и от этих добавок после сильных болей в животе. На протяжении почти всего первого курса я пила на завтрак и обед диетические шоколадные (вроде как) коктейли, которые вызвали у меня геморрой, образовали каловые камни в кишечнике и которые на вкус были еще хуже, чем баптистские коктейли. Я была слишком брезглива для схемы «поела-унитаз» и слишком слаба, чтобы довести себя до нервной анорексии. Поэтому, как только я прошла все круги ада с различными диетами, я вновь вернулась к «Худому дозору».

За все годы, что минули со дня моего вступления в ряды «баптисток», я набрала около сорока шести килограммов. Прочитав «Приключения в Диетлэнде», я лишний раз убедилась, что операция для меня – правильное решение. Верена пришла бы в ужас от такого вывода, так как она выступала против радикальных мер, за исключением угрожающих жизни случаев, но ее личные мотивы для меня не имели никакого значения. Она доказала мне, что диеты не работают. За это я была ей благодарна.

Непрошеные воспоминания вымотали меня; некоторое время я просто расслабленно лежала в ванне, ни о чем особо не думая. Вода уже остыла, но мне не было холодно или неприятно. Теперь я знала, что таинственная девушка вовсе не собиралась смеяться надо мной, оставив книгу Верены, но я все еще не знала, что ей надо. Мне так не хотелось вылезать из воды, когда раздался телефонный звонок. Кто бы ни звонил, он мог оставить мне сообщение, но через несколько минут звонок раздался снова. Я недовольно вылезла из ванны и голая пошлепала по коридору, оставляя после себя лужицы воды на полу.

– Могу я поговорить с мисс Кеттл? – послышалось в трубке.

– Это я.

– Плам?

– Кто звонит?

– Меня зовут Эрика, я из отдела кадров «Остен Медиа». Нам нужно, чтобы вы в понедельник подъехали в наш офис к десяти утра, подписать один документ.

– Какой еще документ?

– Который вам нужно подписать. Всего лишь небольшие проблемы с медицинской страховкой.

– Хорошо, – согласилась я, хотя меня совсем не радовала перспектива еще одной поездки на Манхэттен.

– Тогда ждем вас в офисе отдела кадров на двадцать седьмом этаже. Спасибо, до свидания.

Последние пару дней я совсем не думала об империи «Остен». С того дня, как открыла книгу Верены, я совершенно забила на письма девочек Китти. Их безмолвные крики о помощи были заперты в моем ноутбуке – в ящике Пандоры, который я боялась открыть.

На двадцать седьмом этаже я вышла из лифта и направилась в сторону офиса, но не по дороге из желтого кирпича, а по длинному коридору, устланному дорогущим ковролином. Вела эта дорожка к огромному окну от пола до потолка – то ли прозрачная дверь в сердце Манхэттена, то ли дорога в огонь солнца, то ли пропасть. Коридор походил на трамплин над морем зданий. Я прижалась лбом к стеклу и посмотрела вниз.

Эрика, женщина, которая приставала ко мне по телефону, встретила меня в офисе отдела кадров. Она протянула мне клипборд со справкой с логотипом страховой компании «Трай-Стейт Хелф».

– Пожалуйста, прочтите и подпишите, – сказала она, сидя рядом со мной в приемной.

Читать-то там было особо нечего: просилось лишь подтвердить страховой план, который я выбрала, когда начала работать на Китти.

– Отлично, – просияла Эрика, когда я передала ей клипборд. – Я провожу вас до лифта.

– И это все? Из-за этого я приехала из Бруклина?

– Вы ведь не хотите, чтобы срок действия вашей страховки истек, правда?

Я хотела ответить ей с такой же издевкой, но это того не стоило. Собрала вещи, и Эрика проводила меня из офиса, что было совсем не обязательно. Когда мы ждали лифт, я выглянула в окно и вновь подумала о трамплине для прыжков. Каково это – выйти в окно света, спрыгнуть, приземлиться в сердце мегаполиса? Я была поглощена этой мыслью, пока громкий звоночек лифта не вернул меня к реальности. Яркий солнечный свет заливал коридор, приходилось невольно щурить глаза, но я все же заметила, как Эрика вытащила мою только что подписанную справку из клипборда и, скомкав ее, выбросила в мусорное ведро.

– Эй, это же…

– Второй цокольный этаж, – заговорщически прошептала она. – Ц-2. Ты должна спуститься туда. Придется пересесть на другой лифт в фойе.

– Ты о чем? Что вообще происходит?

Эрика придерживала локтем двери лифта, не давая им закрыться.

– Поторопись. Мне нужно вернуться к работе.

Щуря глаза от яркого света, я зашла в лифт. Когда двери закрылись, скрывая от меня лицо Эрики, и кабинка начала плавно спускаться, в голову мне пришла всего одна мысль. «Девушка».

Я немного помедлила в фойе, прежде чем подойти к лифту, который смог бы отвезти меня на Ц-2. Я не понимала, что происходит, но я сгорала от любопытства: что же случится, если я последую указаниям Эрики? Когда я спустилась на два этажа под башню «Остен Медиа», то оказалась перед двойными дверьми с потускневшей, заляпанной следами многочисленных пальцев серебряной табличкой «Уголок красоты». Справа от дверей была кнопочная панель доступа, а также еще одна кнопка, размером побольше, видимо, звонок.

Двери лифта за моей спиной захлопнулись. Я подошла к входу в «Уголок красоты» и позвонила в звонок. Прошло несколько секунд, ни звука, даже ни намека, что с той стороны кто-то есть.

Я хотела было нажать на кнопку еще раз, но услышала неотчетливые звуки за дверью; я приложила ухо к двери. Цок-цок, цок-цок. Звуки нарастали, словно цоканье конских копыт в старом вестерне. Цок-цок, цок-цок. Я слушала еще с минуту и только потом поняла, что это стук чьих-то каблуков. Кто-то шел к двери. Цок-цок.

– Иду-иду, – раздался приглушенный голос; дверь слегка приоткрылась, сквозь щель я едва могла разглядеть лицо говорящей. – Я Джулия Коул, хозяйка «Уголка красоты». Чем могу помочь?

– Меня зовут Плам, и я не знаю, почему я здесь.

Ничего не ответив, женщина открыла дверь и впустила меня. Только переступив порог, я невольно ахнула. Едва ли это место можно было назвать уголком. Внутри без труда мог бы поместиться «Боинг 747», а то и два. Кто бы мог подумать, что у сверкающего мирового древа Остен-тауэр была такая огромная корневая система в недрах? Всюду, куда падал мой взор, высились бесконечные стеллажи, потолок белел слепящими лампами, будто я внезапно оказалась в гигантском супермаркете, по масштабам сравнимом лишь с древним месопотамским храмом. Передвижные лестницы стояли в каждом проходе между стеллажами, такие высоченные, что верхушки их терялись в слепящей белизне электрического света, казалось, будто лестницы были устремлены в небо. Каждый стеллаж отмечался блестящей табличкой – «ГУБЫ», «ВЕКИ», «РЕСНИЦЫ», «ВОЛОСЫ» и так далее, – и не было ни одной пустующей полки: все были уставлены черными маркированными коробками с косметикой.

– И это вы называете «уголком»?

Женщина теперь стояла передо мной, на ней были шелковая сиреневая блузка, укороченные брюки кремового цвета и шпильки. Талию ее опоясывала сумочка визажиста, из которой торчали всяческие кисти, тюбики и баночки.

– Тебе, – сказала она, протягивая мне небольшой металлический футлярчик. «Сочная слива», – значилось на наклейке на донышке футлярчика.

Джулия жестом указала следовать за ней. Мы двинулись вдоль стеллажей, отмеченных табличкой «ГУБЫ»; вся косметика на полках была тщательно рассортирована – тут помада, там блеск, вот здесь бальзамы для губ, вон там карандаши – и разделена по цвету: на каждой полке висела цветовая палитра, как в магазине красок. На одной из полок я углядела листочек с написанными от руки словами «ГУБЫ: МАЛЫЕ И БОЛЬШИЕ» и изображением того, что издалека походило на половинку мандарина, а на поверку оказалось довольно детализированным рисунком вульвы.

– Это у нас так шутят, – сказала Джулия, проследив за моим взглядом.

В самом сердце лабиринта стеллажей стояли два стула на колесиках; Джулия уселась на один и пригласила меня занять другой стул.

– Отвечая на твой вопрос. Это место называется «уголком красоты» еще по старой памяти. Когда в 1928 году на этом месте стали воздвигать первые этажи Остен-тауэр, а империя «Остен» уверенно двигалась к всеамериканскому господству, дочь Корнелиуса Остена определили сюда – выбирать косметические средства для модных журналов – их тогда было только два, – которые публиковала компания. На самом деле это просто был способ занять ее чем-то, пока она не выйдет замуж. Сотрудники компании любили девушку и часто заходили к ней чайку попить, поболтать. С тех пор этот «уголок» с тучей косметики – вроде как традиция «Остен Медиа».

Джулия поправила свою сумочку на поясе, ловко подхватив выскользнувшие кисточки. Прямо над головой Джулии ясно читался ярлычок на полке: ГУБ. ПОМ./МАТОВ./бургунд. 003ПМБ. Я задалась вопросом, не Джулия ли разработала эту Десятичную классификацию Дьюи[14] (Джулии?), только для косметики.

– Для чего здесь вся эта косметика?

– Над нами пятьдесят два этажа. Империя «Остен», как ты знаешь, выпускает девять модных журналов, известных под общим названием «Девять Муз». Прибавь еще телевизионные передачи, рекламу, видеоблоги и тому подобное. На страницах журналов и на экранах телевизоров и гаджетов всегда много женщин. И всем им нужен идеальный макияж. Вот этим мы здесь и занимаемся.

Я огляделась по сторонам, но так и не смогла охватить взором все бесчисленные стеллажи. Заметив, что я слегка дрожу, Джулия улыбнулась:

– Здесь прохладно, чтобы косметика не таяла. Я уже привыкла. – Немного помедлив, Джулия добавила: – Прежде чем мы продолжим, ты должна понимать, что все, что я расскажу или покажу тебе здесь, совершенно секретно. Ясно?

Я молча кивнула.

– Одиннадцатого мая под вымышленным именем я написала вот это и отправила через раздел «Привет, Китти» на сайте Daisy Chain. – Джулия вытащила из своего пояса-сумочки сложенную бумажку, развернула ее и зачитала: – «Дорогая Китти, я пишу тебе, потому что считаю тебя одним из самых величайших умов нашей современности. Как думаешь, кто в этом мире угнетен больше – женщина, закутанная с головы до ног в паранджу, или загорелая модель в бикини на страницах вашего журнала?»

Я на мгновение задумалась, пока в памяти само не всплыло это сообщение:

– Я помню. Очень необычное письмо.

– Три дня спустя, – продолжала Джулия, – я получила ответ: «Меня радует, что ты размышляешь о таких серьезных вопросах. Обычно я не получаю подобных писем от девочек твоего возраста. Ты задала очень интересный вопрос, на который я не уверена, что смогу ответить. Одна девушка скрывает свое тело, другая обнажается. Не две ли это стороны одной и той же монеты? Спасибо, что написала мне!»

Джулия сложила бумажку и убрала ее обратно в сумочку. Я смутилась, услышав из ее уст свои же слова, написанные от лица Китти.

– Я сразу поняла, что мне ответила не Китти. Я и не ждала, что Китти ответит лично, но мне стало очевидно, что письмо было написано не одной из тех «куколок», что обычно работают на нее. Узнать, кто его написал, было не так уж сложно. Я позвонила Эладио, и он за считаные секунды проболтался. Когда мне сказали, что ты работаешь на дому, я послала Литу узнать о тебе побольше. Она моя помощница. Прошлой осенью увела ее к себе из редакции «Прекрасной невесты».

Лита! Наконец-то таинственная девушка обрела имя.

– Не похожа она на ту, кто стал бы работать в «Прекрасной невесте», – вставила я, вспоминая армейские ботинки и готичный макияж.

– Я тебя умоляю. Лите дела нет до невест и красоты. Ее стажировка там всего лишь средство, но не цель.

– Она сейчас здесь? – спросила я, втайне надеясь на отрицательный ответ. Она слишком много знала обо мне. Она видела.

– Лита уехала из города по делам. И, раз уж мы заговорили об этом, позволь извиниться за ее поведение. Да, я подослала ее к тебе, но я уже предупреждала тебя, что работа, которой я занимаюсь здесь, совершенно секретна. Я хотела, чтобы Лита понаблюдала за тобой, составила представление о твоей повседневной жизни, я хотела знать, какой ты человек. В своем деле я могу доверять только проверенным людям. Хотела убедиться, что ты подойдешь нам.

– Подойду? Для чего?

– Суть в том, что после разговора с Литой и прочтения ее заметок я поняла, что вела она себя… не совсем достойно. Вторглась в твою жизнь, выбила тебя из колеи… – Джулия потянулась к поясу и из самого глубокого кармана вытащила красный блокнот на пружинке, тот самый, в котором писала Лита, когда наблюдала за мной.

– Дайте мне посмотреть, – выпалила я и протянула руку за блокнотом.

Джулия, даже не моргнув, спокойно убрала его обратно в карман.

Получив отказ, я вспыхнула:

– Я ведь могла позвонить в полицию.

– Почему не позвонила? – спросила Джулия.

На это мне не нашлось что ответить.

– Опять же, прошу прощения за то, что произошло, – продолжила Джулия. – Ты не должна была заметить Литу.

– Но отправлять ее шпионить за мной – это, по-вашему, нормально?

– Шпионить? Она просто хотела узнать тебя получше.

– Без моего ведома?

– В общем-то, да. Сначала.

Тогда я задумалась, уж не стала ли я жертвой какого-нибудь дурацкого розыгрыша? Если да, то Джулия прекрасно играла свою роль.

– Почему она оставила мне книгу Верены Баптист?

– Это была идея Литы. Ты ей понравилась. Она подумала, ты оценишь книгу.

– Вы знаете Верену Бап…?

Внезапно раздался звонок в дверь, прервав мой вопрос. Джулия испуганно подскочила на месте, откинулась на спинку стула, задев им стеллаж позади; тюбики губной помады градом посыпались ей на голову, разлетелись по полу.

– Вот черт! – выругалась Джулия. – За мной, скорее! – приказала она мне и засеменила к дверям, так быстро, как только могла на высоких каблуках.

Кто-то сильно колотил в дверь.

– Алло, есть тут кто? Это Тамрин Суарес-О’Брайен, – послышался женский голос. – Откройте мне!

– Продюсер «Кружева ТВ», – шепнула мне Джулия, открывая дверь.

Тамрин Суарес-О’Брайен переступила порог в своих высоченных фиолетовых шпильках «под змеиную кожу».

– Ты чего так долго? – выдохнула она, барабаня наманикюренными ноготками по своему огромному животу. – Ты же знаешь, беременным нельзя долго стоять на каблуках!

Говорила она с Джулией, но глаз не сводила с меня.

– А ты кто такая? – спросила она.

– Она работает на Китти, – тут же встряла Джулия, не давая мне и рта раскрыть. – Пришла за помадой.

– Ясно, – безразлично протянула Тамрин. – Ты знаешь, я терпеть не могу пользоваться своим положением, – сказала она, вновь указывая на живот, – но мне нужен парфюм, и срочно. Все утро в офисе я вдыхаю этот отвратительный запах. Ну знаешь, запах… тела. Мне было интересно, от кого это так несет, пока не поняла, что от меня.

Джулия повела Тамрин в отдел парфюмерии, оставив меня в одиночестве. От нечего делать я взяла клипборд, висящий на одном из стеллажей:

Появилась Тамрин с флаконом духов в руках.

– Быть беременной – отстой, – страдальчески протянула она, когда Джулия закрывала за ней дверь.

Когда послышался звук поднимающегося лифта, Джулия уперлась лбом в дверь, закрыла глаза и выплюнула: «Шмара!», затем повернулась ко мне:

– Два года назад я защитила кандидатскую по феминологии. Но никого в этом гадючнике не интересует, что у меня научная степень из престижного университета. И вот я здесь, днями сортирую тушь и помаду на складе без единого окна. Посмотри на меня, – устало вздохнула Джулия. – Эта одежда, эти крашеные волосы, эти гребаные шпильки. Пойми, в своей настоящей жизни я бы никогда так не одевалась. – Джулия покраснела, на лбу у нее выступили бисеринки пота, несмотря на прохладу склада. Она утерла лоб и обмахнулась рукой, подгоняя к себе холодный воздух, затем потянулась к своей сумочке визажиста. Вид у Джулии был изможденный, кожа бледной, под глазами ее залегли темные круги – вероятно, оттого, что она проводила почти все свои дни на подземном складе, вдали от солнечного света. Она была все равно что шахтер в «модной» угольной шахте, погребенная под землей среди залежей блесков и теней.

– А как со всем этим связана Верена Баптист? – снова спросила я.

– Да никак, – ответила она, забрав у меня клипборд и повесив обратно на крючок на стеллаже. – Так, больше никаких вопросов. Встань у стены. – Она двинулась на меня, вытесняя назад, пока я не уперлась в бетонную стену. Мы с Джулией были одного роста, стояли лицом к лицу. Волосы Джулии, каштановые со светлыми карамельными прядями, волнами опадали на плечи. Она взяла меня за подбородок и слегка откинула голову назад. – Открой рот, – приказала она.

– Чего? – промычала я.

– Сделай так, как я прошу.

Левой рукой она придерживала мой подбородок, правой искала что-то в сумочке. Я приоткрыла рот и закатила глаза; вскоре я почувствовала, как кончик карандаша скользит по губам – сначала непривычно царапая, затем мягко и приятно. Я чувствовала, как дыхание Джулии шевелило волоски на моей шее, когда она красила губы прохладной помадой.

– Тебе идет этот цвет, – вставила она. – У тебя бледная кожа. Как лепестки белой розы.

Я залилась румянцем.

– Неужели тебе никто не говорил, что ты красивая? – удивленно спросила Джулия.

Я отвернулась, но она притянула мой подбородок к себе, внимательно всматриваясь в лицо.

– Какого цвета твои соски?

– А?

– Соски? Какого цвета?

– Р-р-розовые, – смущенно протянула я. Никто раньше не спрашивал меня об этом.

Джулия вытащила из сумочки палитру румян и показала мне:

– Такие?

Я взглянула на палитру и качнула головой:

– Светлее.

Джулия снова потянулась к поясу и достала другую палитру, с самыми бледными оттенками розового.

– Что-то вроде этого, – согласилась я.

Легкими профессиональными взмахами кисточки Джулия нанесла румяна на щеки. Несколько кисточек высыпались из ее пояса, и она наклонилась, чтобы поднять их. Мне открылся вид на ее грудь под сиреневой блузкой, я заметила вытатуированную на грудной клетке розу с шипами.

– Теперь закрой глаза, – сказала Джулия.

Я почувствовала, как что-то мягкое и слегка щекочущее, словно перышко, коснулось век. Когда Джулия закончила, я открыла глаза.

Джулия придирчиво рассматривала меня, сложив руки на груди.

– Накладывать макияж – такая скучища, – протянула она.

– Зачем я здесь?

Джулия мерила шагами проход между стеллажами, стук ее каблуков отдавался гулким эхом.

– Ты можешь прямо сейчас пойти к Китти и все ей выложить, – сказала она, покусывая кончик кисточки для румян. – Тогда мне конец.

– Чего выложить? Я ничего не знаю.

Джулия задумалась на мгновение.

– Лита считает, тебе можно доверять. Я хочу, чтобы ты кое-что сделала.

Памяти Шонды

Мужчины были еще живы, когда их запихивали в коричневые холщовые мешки. Два мужика, два мешка. Ночью оба мешка сбросили на дорогу на транспортной развязке имени судьи Гарри Преджерсона, самой высокой в Южной Калифорнии, прямо между средними полосами движения I-105 и I-110. Падение, определенно, и убило их, позже сообщили представители органов.

В течение нескольких следующих часов по мешкам проезжали легковые машины и грузовики; непрерывный поток движения бил их, пихал, теснил к обочине. Сотрудник дорожно-патрульной службы заметил один из мешков и позвонил, чтобы сообщить о мертвом животном на дороге. «Что-то большое и темное. Останавливаться и проверять не входит в мои обязанности».

Через час прибыла дорожная бригада – два опытных работника и приставленный к ним молодой рэпер Джейсон Фокс, что отбывал наказание в виде общественных работ. Однажды ночью в своем особняке на голливудских холмах восходящая звезда рэпа избил подругу, известную модель. Сделанные полицией снимки обезображенного лица девушки утекли в сеть. Джейсона Фокса приговорили к небольшому сроку в окружной тюрьме Лос-Анджелеса, за которым последовала тряска в служебной машине вместе с двумя здоровенными потными импотентами – ездить по дорогам и подбирать трупы животных. Оранжевая роба сменилась комбинезоном цвета хаки. Два месяца таких работ должны были отучить Фокса бить девушек. Или, по крайней мере, научить больше не попадаться.

– Шевелись, Фокс, – сказал водитель грузовика, когда они остановились на обочине возле одного из коричневых объектов. Фокс, привыкший гонять на Bugatti Veyron, с облегчением выпрыгнул из затхлого грузовика. Двое мужчин наблюдали за ним, вгрызаясь в остывшие «МакМаффины» с яйцом. Автомобиль с девчонками припарковался позади грузовика. Девчонки следовали за ними повсюду. Одна из них прижала к стеклу листочек с отчетливой надписью: «Ты можешь избить меня, Джейсон!»

– Не похоже чет это на животное, – прогудел один из работников, наблюдая, как Джейсон с лопатой на плече приближается к темному объекту.

– Не-а, – согласился другой.

Джейсон Фокс понял, что это мешок, а не сбитое животное, еще раньше – он в замешательстве оглянулся в сторону грузовика. Один из работников, все еще сжимая в руке недоеденный «МакМаффин», жестом указал Фоксу открыть мешок, насквозь пропитанный чем-то подозрительно похожим на кровь. Жуя бургеры, мужчины с интересом наблюдали, как Джейсон, задержав дыхание, осторожно откинул мешковину. В ту же секунду на лице парня застыла гримаса ужаса, он ринулся к краю дороги и согнулся пополам. Девушки из машины не поленились снять, как знаменитого рэпера рвет на обочине. Не прошло и часа, как эти ролики появились в интернете.

Второй мешок обнаружили позже; его оттащило машинами на целых семь миль. Межштатная магистраль была перекрыта в обоих направлениях, что вызвало огромную пробку.

Доктор Осмонд Браун смотрел новости дома в западном Техасе и спрашивал себя: скоро ли полицейские постучат в его двери? Он словно на подсознательном уровне чувствовал, кто был в этих мешках. И если интуиция его не подводила, то он был косвенно ответственен за их смерть. Линчевание. Казнь. Это ведь он с женой разместил фотографии Симмонса и Грина на веб-сайте после того, как полиция и армия отказались принимать меры. А теперь кто-то убил их. Доктор Браун вспомнил о дочери. Он думал о ней, пока не разрыдался.

Смерть дочери доктора Брауна, рядовой сухопутных войск США Шонды Браун, официально была признана самоубийством. Шонда была «первой афроамериканкой из Техаса, погибшей в Иракской войне», как писали в прессе; ее родители предпочли бы обменять это «звание» на живую дочь. В ее свидетельстве о смерти, в графе «причина», было указано: «пулевое ранение, умышленно нанесенное самой себе». Три года прошло со дня ее смерти, а в свидетельство так и не внесли поправки.

Шонда служила в лагере «Мохаве» в Ираке. В письмах домой и редких звонках она казалась спокойной и невозмутимой, будто ее ничего не мучило, но армейские следователи сказали, что она выстрелила себе в голову из винтовки М16, не оставив предсмертной записки. После того, как ее тело переправили в Техас и доставили в местный морг, доктор Браун, превозмогая боль, тщательно осмотрел его. Она была в полном военном обмундировании. Белые перчатки были приклеены к коже; это сразу насторожило доктора Брауна. Что-то было явно не так. Лицо было покрыто синяками, зубы сломаны. Выходное отверстие на затылке было маленьким, но не от М16, понял доктор Браун, а от револьвера.

Он попросил служащих похоронного бюро снять форму с тела дочери и срезать перчатки с ее рук. Кожа под перчатками была в шрамах и ожогах. Руки и ноги тоже были в синяках. Когда доктор Браун получил отчет о вскрытии, там черным по белому было написано: «гениталии сожжены отбеливающим раствором». Отец Шонды и так знал, что дочь не совершала самоубийства. Но он не мог понять, почему следователи пришли к такому выводу.

В течение трех лет через представителя в Конгрессе, в соответствии с законом о свободе информации, родители Шонды собирали доказательства изнасилования и убийства дочери. В ходе своего собственного расследования доктор Браун узнал о других американских женщинах-военнослужащих, которые «покончили жизнь самоубийством», казалось бы, невозможными, чудовищно жестокими способами, такими как «множественные смертельные пулевые ранения» или «прыжки под колеса грузовиков». Беседы с семьями этих женщин помогали ему чувствовать себя полезным, будто он мог еще хоть что-то сделать, несмотря на то, что в случае Шонды он был бессилен.

На третью годовщину смерти Шонды в ее деле наметился неожиданный прорыв. Отстраненный от службы сержант Ланс Педерсон покончил с собой в гараже брата. Задушил себя. Перед смертью он написал Браунам письмо, в котором сообщил, что их дочь была изнасилована двумя солдатами из лагеря «Мохаве» – Майклом Симмонсом и Дэвисом Грином. Он не знал, причастны ли они к ее убийству. Но изнасиловали Шонду они. Все это знали.

Родители Шонды передали письмо армейским следователям. Симмонса и Грина, к тому времени уже частных граждан Лос-Анджелеса, допросили, но никаких доказательств и улик, свидетельствующих о том, что Шонда вообще была изнасилована, тем более изнасилована этими гражданами, обнаружено не было. Даже генетическая экспертиза для сравнения материалов с анализами, взятыми у подозреваемых, не была проведена. Официально: «пулевое ранение, умышленно нанесенное самой себе».

В отчаянии родители Шонды разместили имена и фотографии Симмонса и Грина на веб-сайте «Памяти Шонды». «Что, если они изнасилуют кого-то еще? – сокрушалась мать Шонды. – Что, если совершат еще одно убийство?» Симмонс и Грин угрожали подать в суд и даже наняли адвоката. Но процессу не суждено было состояться.

Доктор Браун сидел в гостиной и молча смотрел новости: кадры воздушной съемки с транспортной развязки, фотографии окровавленных мешков, видео из интернета с блюющим Фоксом. Доктор Браун знал, кто был в этих мешках. Он просто знал. Ведь накануне вечером он получил электронное письмо с прикрепленным видеофайлом. Видеопризнанием. Симмонс и Грин рассказывали о том, что они сделали с Шондой, в мельчайших подробностях. Не оставалось никаких сомнений, что они были виновны. Видео напомнило доктору Брауну о кадрах, что делают террористы-смертники. За мужчинами висел американский флаг, они смотрели прямо в камеру округлившимися от ужаса глазами и говорили. Они знали, что счет их жизни идет на минуты.

Уже больше недели прошло с моей встречи с Джулией в «Уголке красоты». Она хотела, чтобы я прислала ей электронные адреса каждой девочки, что когда-либо писала Китти. Точнее, те адреса, к которым мне открылся доступ с тех пор, как я начала работать на Китти. А их было не менее пятидесяти тысяч. Когда я спросила Джулию, зачем они ей, она сказала, у нее есть на то свои причины. «Это для хорошего и благородного дела, – сказала она. – Но лучше, если ты не будешь знать подробностей. Тогда тебе не придется лгать».

Я знала, что у меня могут быть большие проблемы, если я передам ей адреса. А проблемы мне были не нужны. Я могла потерять работу и медицинскую страховку, что конкретно сорвало бы мне операцию мечты. Я всеми силами пыталась забыть о просьбе Джулии. Прислать ей адреса было для меня делом пяти минут, но я не могла поступить так безрассудно. И все же я не могла выкинуть из головы нашу встречу. Джулия, Лита и книга Верены Баптист лопнули пузырь моей повседневной жизни.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я разогрела порцию лазаньи из индейки (230 ккал) и включила телевизор, поставив тарелку на журнальный столик перед собой. По телевизору шел новостной блок Шэрил Крейн-Мерфи. Она обсуждала убийство Симмонса и Грина; каждый канал считал своим долгом осветить подробности этого дела. Вид транспортной развязки и окровавленных мешков уже начал мне надоедать.

– Заслужили ли они такую ужасную смерть? – спрашивала с экрана Шэрил Крейн-Мерфи. Когда она говорила, то смотрела прямо в камеру, будто в дверной глазок, открывающий ей с ее столика в Нью-Йорке обзор на всю Америку. «Я вижу тебя, зритель. Я одна из вас». – Что ж, как глубоко верующий человек, я считаю, что любое убийство – это страшный грех. И все же мне не жаль этих негодяев. Можете осуждать меня.

Шэрил Крейн-Мерфи напоминала пожилого политика, такого дедулю в костюме и с зачесом, прикрывающим лысину; вот только она была женщиной, а зачес был скорее… метафорический. Волосы у нее были короткие и русые, зачесанные и налаченные так, что прическа походила на безе – жесткие снаружи, полые внутри. В разговоре она имитировала просторечную манеру.

Я уныло пролистывала каналы в надежде найти что-нибудь, не связанное со смертью двух насильников, и попала на один из каналов «Остен Медиа» – Китти давала интервью. От Китти невозможно было скрыться.

– Я уже показывала вам, как позировать на фотографиях, чтобы бедра казались стройнее, – щебетала она. – А теперь поговорим, как удачно скрыть…

Я вновь переключила на Крейн-Мерфи:

– Должен быть принят закон о том, чтобы любого военнослужащего, уличенного в изнасиловании, кастрировали – без анестезии! Серьезно, мне стоит баллотироваться в Конгресс.

Я поедала лазанью, наблюдая, как Шэрил Крейн-Мерфи вращает безумными глазами и стучит кулаком по столу. Внизу экрана ярко-желтой лентой проплывала надпись «Срочное сообщение». Шэрил поправила свой наушник и объявила, что стали известны предварительные результаты вскрытия Симмонса и Грина: у обоих мужчин в глотке обнаружили одинаковые, туго свернутые в трубочку крошечные клочки бумаги. «Дженнифер». Вот и все, что там было написано.

– Что еще за Дженнифер? – спросила Шэрил Крейн-Мерфи.

От одной только мысли о бумажных посланиях в глотках мертвецов меня затошнило; я отодвинула тарелку. Я выключила телевизор и потянулась к телефону, чтобы позвонить маме. Мы разговаривали раз в пару дней. Если я не звонила, она начинала волноваться.

– Что за Дженнифер? – раздалось в трубке вместо приветствия. Мама никогда не пропускала новостной блок Шэрил Крейн-Мерфи. – Я тебе не рассказывала, что твой отец хотел назвать тебя Дженнифер? Тогда каждую третью девочку звали Дженнифер.

Она продолжала обсуждать преступление, рассказала мне, как несколько часов стояла в ужаснейшей пробке в тот день, когда нашли тела. Я лишь что-то согласно мычала в ответ. С тех пор как Делия переехала в дом для престарелых, мама жила одна в доме на Харпер-лейн. Я понимала, что ей там очень одиноко. Я всячески призывала маму и Делию продать дом и избавить нашу семью от этого каменного мешка с тусующимися вокруг него гляделами. Несмотря на мои бесконечные «Подумайте, как выгодно можно продать бывший дом Мирны Джейд. Особенно сейчас!», убедить мне их не удалось. Они были очень привязаны к этому месту. Для них это был дом родной. Читая книгу Верены, я столько раз в своих мыслях переносилась на Харпер-лейн, что мне начало казаться, будто я только-только уехала оттуда, хотя я не переступала порог дома Мирны Джейд уже четыре года.