ДИГЕНИС АКРИТ
Книга первая[1]
Победы воспоем и воздадим хвалу
Василию Акриту[2] трижды славному.
Отважней был он всех и благороднее,
Могучей силой наделен от господа,
5 Он власти подчинил своей всю Сирию[3],
И Вавилон[4], и Харсианы[5] земли все,
Армению[6] он занял, Каппадокию[7],
Затем Аморий[8] и Иконий[9] покорил,
И крепость взял прославленную, мощную,
10 Большую, превосходно укрепленную,—
Об Анкире[10] веду я речь — и Смирну[11] взял,
И земли он завоевал приморские[12].
Поведать я хочу тебе о подвигах,
Которые он в жизни совершил земной —
15 О том, как мощных и отважных воинов
И хищников лесных он побеждал;
Была ж ему поддержкой милость господа
И милость богородицы великая,
Была с ним милость ангелов, архангелов
20 И Феодоров-мучеников праведных,
Наградами увенчанных, прославленных:
Один зовется Стратилат, другой — Тирон[13].
Святой Георгий-воин[14] помогал ему,
И знал он помощь славного Димитрия[15] —
25 Страдальца из страдальцев, что Василию
Предстателем и гордостью, и славой был;
Димитрия, что победил врагов своих —
Агарян[16] племя покорил, исмаильтян[17]
И скифов-варваров[18], как псы, неистовых.
* * *
30[19] Жил знатный некогда эмир[20], богатством окруженный,
Известный мудростью своей и высшею отвагой.
Не черный был, как эфиоп[21], но светлый и прекрасный,
Как подобало, бороду курчавую носил он;
Густые[22] брови у него тянулись, как витые,
35 И взгляд живой[23] и радостный, наполненный любовью
Светился на лице его, с цветущей розой схожем.
Соперничал сложеньем он со стройным кипарисом,
И если видел кто его — уподоблял картине.
Еще был наделен эмир неодолимой силой,
40 И с хищниками дикими привык вести сраженья,—
Так пробовал отвагу он, и доблести чудесной
И славным подвигам его вокруг дивились люди.
Прославился он в молодости грозными делами,
Богатством возвеличившись и храбростью безмерной.
45 Стал войско вербовать себе из турок[24], дилебитов[25],
Арабов[26] лучших выбирал и троглодитов[27] пеших,.
Из тысячи гулабиев[28] набрал себе он свиту
И всех, кто у него служил[29], вознаграждал достойно.
Напал он на Романию[30], пылая жаждой боя,
50 Завоевал в сражениях окрестности Иракла[31],
Разрушил много городов, в пустыни превратил их,
Несметное число людей он пленниками сделал,—
Случилось так, что земли их остались без защиты,
А все защитники страны стояли на границах.
55 В победном шествии своем препятствий не встречая,
Он в Каппадокию вступил, минуя Харсиану[32],
И вот во всеоружии напал на дом стратига[33].
Кто в силах участь описать, что этот дом постигла?
Все домочадцы страшному подверглись избиенью,
60 Богатства много захватил, весь дом опустошил он
И девушку увел с собой красы необычайной —
Стратига дочь она была и чистоту хранила.
Что ж до стратига самого, то был он в дальней ссылке[34],
А братья этой девушки стояли на границах.
65 Но мать ее избегла рук язычников и тотчас
Послала сыновьям письмо, все горе описала:
Как подошли язычники[35], как девушку забрали,
Как разлучилась с дорогой, как беды одолели,
И в заключенье, сетуя, прибавила к посланью:
70 «О, пожалейте вашу мать, любимейшие дети,
Душой моей владеет скорбь, и к смерти я взываю.
Любовь к сестре своей родной не смеете забыть вы,
Сестру и мать освободить скорее поспешите —
Ее — от рабства горького, меня — от близкой смерти.
75 Молю вас всем пожертвовать — лишь бы помочь любимой,
Для блага собственной сестры не пожалейте жизни!
Пусть сострадание к судьбе несчастной вас охватит,
И выступайте в путь скорей, свободу ей несите,
Не то увидите, как мать умрет, дитя утратив,
80 А вас самих проклятие родителей постигнет,
За то, что отказались внять призывам материнским».
А сыновья — все пятеро[36],— слова услышав эти,
«Со вздохами глубокими и слезы проливая,
Друг друга стали побуждать скорее в путь пуститься
85 И говорили так: «Пойдем, погибнем, за родную!»
Вот сели на коней они и двинулись в дорогу,
А небольшой отряд бойцов скакал за ними следом.
Не освежались сном они и, полные заботы,
Немного дней проехали и лагерь увидали[37]
90 В ущелье диком — прозвано оно Непроходимым[38].
Не доезжая, спешились они, достигнув стражи,
И отдали письмо свое, о милости прошенье,
И повелел эмир тогда к себе доставить братьев.
На троне восседал эмир, на золотом, высоком,
95 Стоял тот трон перед шатром, внушая людям трепет,
И грозных воинов толпа владыку окружала;
Приблизились просители и стал эмир их слушать.
Сначала братья до земли три раза поклонились
И обратились вслед за тем к эмиру со слезами:
100 «Эмир, слуга всевышнего и Сирии владыка!
Да сможешь ты прибыть в Панорм[39], мечеть увидеть сможешь,
Да сможешь преклониться ты перед висящим камнем[40]
И счастья удостоишься гробницу зреть пророка![41]
Пусть до ушей твоих теперь дойдет мольба святая:
105 Красавицу похитил ты, сестру родную нашу,
Продать ее нам согласись, всевышнего служитель,
Дадим тебе мы за нее богатства, сколько хочешь.
По дочери единственной отец горюет тяжко,
И мать готова умереть, страдая от разлуки;
110 И вот к сестре своей полны любовью безграничной
Мы все друг другу поклялись торжественною клятвой,
Что принесем свободу ей или простимся с жизнью».
И подивился тут эмир отважной этой речи.
Решил узнать он, истинно ль так мужественны братья,
115 И произнес, на речи их спокойно отвечая
(Ибо ромейским языком[42] владел он превосходно):
«Стремитесь если вы сестре родной вернуть свободу,
То изберите одного, кто всех других отважней,
И скакунов своих тогда мы оседлаем оба,
120 В единоборство с ним вступлю — пускай борьба решает:
Победу если одержу, то станете рабами,
А если он одержит верх, то, лишних слов не тратя,
Возьмете вы свою сестру, не потерпев убытка,
А с ней и пленников других,— найдете их немало.
125 Не соглашусь иначе дать я узнице свободу,
Хоть всей Романии взамен предложите богатства.
Идите же, подумайте, что больше вам подходит».
И вышли братья от него и, радуясь надежде,
Чтоб в пререканья не вступать, кому идти сражаться,
130 И спору положить конец, решили жребий бросить.
На Константина[43] жребий пал, на младшего из братьев,
Того, кто родился на свет с сестрой одновременно.
А старший, умастив его перед началом битвы,
Сказал[44] в напутствие: «О, брат, пусть крики не тревожат[45]
135 И не страшат тебя ничуть, удары не пугают.
Завидев обнаженный меч, не обращайся в бегство,
Не отступай, какая бы опасность ни грозила,
Не бойся за себя — страшись лишь матери проклятья,
И с помощью ее молитв врага ты одолеешь —
140 Ведь не допустит наш господь, чтоб стали мы рабами.
Иди, дитя, приободрись и не страшись нисколько».
К востоку обратясь лицом, они воззвали к богу:
«Не потерпи, о, господи, чтоб мы рабами стали».
И вслед за тем, обняв его, сказали напоследок:
145 «Да будет помощью тебе родителей молитва!»
Вот на породистого сел коня он вороного
И опоясался мечом, копьем вооружился,
Дубинку в сумку положил, и знамением крестным
Со всех сторон он оградил себя перед сраженьем,
150 Затем копя погнал вперед и выехал на поле,
Мечом сначала поиграл, потом копьем искусно,
И начали над юношей смеяться сарацины[46]:
«Глядите, что за молодца поставили сражаться —
Сражаться с тем, кто в Сирии победами прославлен!»
155 Но был там дилебит один, акрит[47] из сарацинов,
И он при виде юноши сказал эмиру тихо:
«Гляди, с каким искусством он пришпоривает лошадь,
Как обращается с мечом и как копьем играет,
А все это — свидетельство уменья и отваги;
160 Смотри же, осторожен будь, как с юношей столкнешься».
И выехал вперед эмир, на скакуне гарцуя,
Отваги преисполненный и страх внушая взорам;
Блистали в солнечных лучах доспехи боевые,
И голубое с золотом копье в руке держал он;
165 Собрались все вокруг тогда, чтобы увидеть битву.
А конь резвился весело, внушая изумленье:
То все четыре он ноги соединял вдруг вместе
И оставался недвижим, как будто бы в ловушке,
То в бег пускался так легко, с такою быстротою,
170 Что он, казалось, по земле летит, а не ступает.
И радость ощутил эмир — с улыбкою веселой
Погнал он сразу же коня и выехал на поле.
Словно клекочущий орел, словно дракон шипящий,.
Как лев рычащий, юношу хотел он уничтожить,
175 Но во мгновенье ока тот врага отважно встретил,
И сшиблись копьями они, и поломались копья,
И ни один из них не мог соперника осилить.
Вступили в рукопашную[48] они, мечи извлекши,
Друг с другом продолжали бой, рубились час за часом,
180 Звучало эхо средь холмов, и грохотали горы,
И кровь сражавшихся лилась и обагряла землю,
И кони были в ярости, а зрители дивились:
Покрылись ранами бойцы, но ни один не дрогнул.
Когда же взорам сарацин явилось это чудо,
185 То перед рвеньем юноши исполнясь восхищенья,
Перед безмерной стойкостью[49], отвагой благородной,
К эмиру обратились все, вскричали в один голос:
«О мире[50] попроси его и прекрати сраженье,
Чтоб зла не причинил тебе ромей отважный этот».
190 И повернул назад эмир, и в бегство обратился,
И пораженье испытал кичащийся чрезмерно —
Ведь никогда не назовешь достоинством кичливость.
Отбросил меч он в сторону, поднявши кверху руки,
И по обычаю своих сложил крест накрест пальцы[51],
195 И обратился к отроку с такими он словами:
«Довольно, славный юноша,— победа за тобою.
Сестру свою теперь бери и всех, кто в плен захвачен».
Покинувши ристалище, пошли они к палатке,
И можно было увидать, как радостные братья,
200 Воздели руки высоко и стали славить бога,
Так говоря: «Господь, лишь ты один хвалы достоин,
Кто уповает на тебя, позора не увидит».
Исполненные радости они обняли брата,
Целуя голову его, целуя его руки,
205 И все[52] с горячею мольбой к эмиру обратились:
«Отдай же нам, эмир, сестру, согласно обещанью,
И сердце наше успокой, охваченное горем».
Тогда ответил им эмир, от них скрывая правду:
«Вручаю вам печать свою — палатки обойдите,
210 Ищите, где желаете, осматривайте лагерь,
И отыскав свою сестру, домой идите с нею».
А те с великой радостью печать эмира взяли
И принялись за поиски, не ведая обмана.
Искали, где могли они, искали безуспешно,
215 Когда ж печали полные пошли назад к эмиру,
То земледельца встретили из сарацинов родом,
И через драгомана стал тот спрашивать у братьев:
«Что ищете вы, юноши, из-за кого скорбите?».
Ответили они ему, слезами заливаясь:
220 «Похитили вы девушку, сестру родную нашу,
Не можем мы найти ее, и жизнь нам стала в тягость».
Тогда, вздыхая, сарацин сказал в ответ искавшим:
«Обрыва вы достигнете, пройдя через ущелье,—
Там перебили мы вчера красавиц благородных,
225 Что отказались нашему желанью покориться».
Погнали братья лошадей, подъехали к обрыву,
Убитых много[53] там нашли и кровью обагренных,—
Иная обезглавлена, без рук, без ног другая,
У третьей — вспоротый живот, отрублены все члены,
230 И опознать замученных никто б не смог на свете.
И охватила братьев скорбь при зрелище ужасном,
Подняли прах они[54] с земли и головы посыпав,
В отчаяньи рыдали все, стенанья шли из сердца:
«Какую взять из этих рук и из голов оплакать?
235 Какой обрубок нам узнать и матери доставить?
За что, сестра прекрасная, бесчестно ты убита?
Скажи, душа сладчайшая, как все это случилось:
Зачем лишила света нас, безвременно угаснув?
Как руки варваров тебя на части разрубили?
240 И как не отнялась рука жестокого убийцы,
Что сострадания не знал к твоей красе чудесной
И не проникся жалостью, твой дивный голос слыша?
О благородная душа! Перед лицом позора
Ты смерть охотно предпочла и страшное убийство.
245 Скажи, сестра любимая, душа и сердце наше,
Как отличим теперь тебя от остальных убитых?
Неужто отнято у нас и это утешенье?
О час, страшнее всех других, и день, несчастья полный,
Да не увидишь солнца ты, не озаришься светом,
250 Да ввергнет в мрак тебя господь — сестру родную нашу
Бесчестно и безжалостно злодеи изрубили!
С какою вестью явимся мы к матери скорбящей?
Зачем завидовало ты красе сестры, о солнце[55],
И погубило девушку, что блеском всех затмила?».
255 Так и не смог никто из них сестру найти родную,—
Могилу сделали одну, зарыли всех убитых,
И со слезами горькими и со скорбящим сердцем,
К эмиру тотчас возвратясь, в отчаяньи сказали:
«Эмир![56] Сестру назад верни, а не вернешь — убей нас,
260 Ведь без нее никто из нас домой не возвратится,
И смерть нам легче вынести, чем вынести утрату».
Когда услышал то эмир и их печаль увидел,
Он братьев начал спрашивать: «Чьи дети вы? Откуда?
Какого рода отпрыски? В какой живете феме[57]?»
265 «Мы в Анатолике[58] живем, мы из ромеев знатных,
И происходит наш отец из рода Киннамадов,
А наша мать — из рода Дук, и Константин ей предок[59].
Стратигами поставлены дядья и братья наши,
Двенадцать их у нас[60] в семье — вот от кого мы родом.
270 В изгнанье ныне наш отец из-за причины глупой[61],—
Доносчики какие-то несчастье причинили;
Да и самих нас не было, когда ты к нам ворвался,—
Служили мы стратигами, границы охраняя,
А окажись мы у себя — все б кончилось иначе,
275 И даже в дом наш никогда войти б вы не посмели;
Но не застал ты нас, и вот, легко тебе хвалиться.
О высший средь эмиров всех и первый из сирийцев,—
Да сможешь ты Багдад[62] почтить! — Скажи теперь нам, кто ты,
И если наши родичи вернутся из похода,
280 И если из изгнания отец домой вернется,
Знай, что разыщем мы тебя, где б ты ни очутился,
И дерзость не останется твоя без наказанья».
«О, юноши прекрасные,— эмир ответил братьям,—
От Хрисоверга[63] я рожден, а мать моя — Панфия[64],
285 Дед прозывался Амброном[65] и дядя мой — Кароес[66].
Ребенком маленьким я был, когда отец мой умер,
И поручила меня мать сородичам-арабам.
У них воспитывался я в законе Магомета[67],
Когда ж увидели они, как счастлив я в сраженьях,
290 То сделали владыкою над всей землей сирийской
И дали мне три тысячи копейщиков отборных.
Всю Сирию я подчинил, взял Куфер[68] во владенье,—
Пускай немного похвалюсь, но говорю вам правду,—
Прошло немного времени, Ираклию[69] разрушил
295 И овладел Аморием, Икония достигнув[70].
Я усмирял разбойников и всех зверей свирепых,
И ни стратиги, ни войска мне не были преградой,
Но вот сражен я женщиной, затмившей всех на свете,
Сжигает красота меня, а слезы девы — сушат,
300 И жгут любимой жалобы. Что делать мне? — скажите.
Из-за нее вас испытал,— хотел узнать получше,
Тоскует по родным она и плачет непрестанно.
Во всем признаюсь я теперь и истину открою:
Коль честь вы мне окажете и в шурины возьмете,
305 То ради чудной красоты сестры любимой вашей
Я в христианство перейду[71], в Романию отправлюсь.
Узнайте правду — поклянусь великим я пророком —
Не знал я ласки от нее и не слыхал ни слова.
Берите же пропавшую — в моей она палатке».
310 И услыхав его слова, охваченные счастьем,
Приподняли палатки край и, внутрь когда вступили,
На покрывале золотом нашли они ту деву.
Лежала там она — Христос! —окружена сияньем,
И были переполнены глаза ее слезами.
315 А братья подняли сестру, в объятья заключили
И каждый целовал ее с великим изумленьем,—
Ведь всякий, кто отчаялся, не ликовать не сможет,
Коль счастье вдруг придет к нему негаданно, нежданно[72]
В удел достались горе им, и слезы, и стенанья,
320 И тут же счастье к ним пришло, какого не бывало.
Великой радости полны, они ее ласкали,
Не в силах слезы удержать, и с плачем говорили:
«Жива, ты, милая сестра, душа и сердце наше!
Считали мы, что ты мертва, изрублена мечами,
325 Но красота спасла тебя, любимая, от смерти.
Краса в убийцу, и в того вселяет состраданье
И заставляет недругов щадить красу и юность».
Затем, эмиру обещав, торжественно поклявшись,
Что он, в Романию придя, возьмет сестру их в жены,
330 Домой они под звуки труб отправились немедля.
И изумлялись все кругом, вели такие речи:
«Какое чудо из чудес! Сколь славна мощь ромеев![73]
Их сила победит войска, вернет свободу пленным,
Заставит веру изменить и смерти не бояться!»
335 И,вот молва стоустая всю землю облетела,
О том, как дева знатная, блиставшая красою,
Над славным войском Сирии победу одержала.
Победы воспоем и воздадим хвалу
Василию Акриту[2] трижды славному.
Отважней был он всех и благороднее,
Могучей силой наделен от господа,
5 Он власти подчинил своей всю Сирию[3],
И Вавилон[4], и Харсианы[5] земли все,
Армению[6] он занял, Каппадокию[7],
Затем Аморий[8] и Иконий[9] покорил,
И крепость взял прославленную, мощную,
10 Большую, превосходно укрепленную,—
Об Анкире[10] веду я речь — и Смирну[11] взял,
И земли он завоевал приморские[12].
Поведать я хочу тебе о подвигах,
Которые он в жизни совершил земной —
15 О том, как мощных и отважных воинов
И хищников лесных он побеждал;
Была ж ему поддержкой милость господа
И милость богородицы великая,
Была с ним милость ангелов, архангелов
20 И Феодоров-мучеников праведных,
Наградами увенчанных, прославленных:
Один зовется Стратилат, другой — Тирон[13].
Святой Георгий-воин[14] помогал ему,
И знал он помощь славного Димитрия[15] —
25 Страдальца из страдальцев, что Василию
Предстателем и гордостью, и славой был;
Димитрия, что победил врагов своих —
Агарян[16] племя покорил, исмаильтян[17]
И скифов-варваров[18], как псы, неистовых.
30[19] Жил знатный некогда эмир[20], богатством окруженный,
Известный мудростью своей и высшею отвагой.
Не черный был, как эфиоп[21], но светлый и прекрасный,
Как подобало, бороду курчавую носил он;
Густые[22] брови у него тянулись, как витые,
35 И взгляд живой[23] и радостный, наполненный любовью
Светился на лице его, с цветущей розой схожем.
Соперничал сложеньем он со стройным кипарисом,
И если видел кто его — уподоблял картине.
Еще был наделен эмир неодолимой силой,
40 И с хищниками дикими привык вести сраженья,—
Так пробовал отвагу он, и доблести чудесной
И славным подвигам его вокруг дивились люди.
Прославился он в молодости грозными делами,
Богатством возвеличившись и храбростью безмерной.
45 Стал войско вербовать себе из турок[24], дилебитов[25],
Арабов[26] лучших выбирал и троглодитов[27] пеших,.
Из тысячи гулабиев[28] набрал себе он свиту
И всех, кто у него служил[29], вознаграждал достойно.
Напал он на Романию[30], пылая жаждой боя,
50 Завоевал в сражениях окрестности Иракла[31],
Разрушил много городов, в пустыни превратил их,
Несметное число людей он пленниками сделал,—
Случилось так, что земли их остались без защиты,
А все защитники страны стояли на границах.
55 В победном шествии своем препятствий не встречая,
Он в Каппадокию вступил, минуя Харсиану[32],
И вот во всеоружии напал на дом стратига[33].
Кто в силах участь описать, что этот дом постигла?
Все домочадцы страшному подверглись избиенью,
60 Богатства много захватил, весь дом опустошил он
И девушку увел с собой красы необычайной —
Стратига дочь она была и чистоту хранила.
Что ж до стратига самого, то был он в дальней ссылке[34],
А братья этой девушки стояли на границах.
65 Но мать ее избегла рук язычников и тотчас
Послала сыновьям письмо, все горе описала:
Как подошли язычники[35], как девушку забрали,
Как разлучилась с дорогой, как беды одолели,
И в заключенье, сетуя, прибавила к посланью:
70 «О, пожалейте вашу мать, любимейшие дети,
Душой моей владеет скорбь, и к смерти я взываю.
Любовь к сестре своей родной не смеете забыть вы,
Сестру и мать освободить скорее поспешите —
Ее — от рабства горького, меня — от близкой смерти.
75 Молю вас всем пожертвовать — лишь бы помочь любимой,
Для блага собственной сестры не пожалейте жизни!
Пусть сострадание к судьбе несчастной вас охватит,
И выступайте в путь скорей, свободу ей несите,
Не то увидите, как мать умрет, дитя утратив,
80 А вас самих проклятие родителей постигнет,
За то, что отказались внять призывам материнским».
А сыновья — все пятеро[36],— слова услышав эти,
«Со вздохами глубокими и слезы проливая,
Друг друга стали побуждать скорее в путь пуститься
85 И говорили так: «Пойдем, погибнем, за родную!»
Вот сели на коней они и двинулись в дорогу,
А небольшой отряд бойцов скакал за ними следом.
Не освежались сном они и, полные заботы,
Немного дней проехали и лагерь увидали[37]
90 В ущелье диком — прозвано оно Непроходимым[38].
Не доезжая, спешились они, достигнув стражи,
И отдали письмо свое, о милости прошенье,
И повелел эмир тогда к себе доставить братьев.
На троне восседал эмир, на золотом, высоком,
95 Стоял тот трон перед шатром, внушая людям трепет,
И грозных воинов толпа владыку окружала;
Приблизились просители и стал эмир их слушать.
Сначала братья до земли три раза поклонились
И обратились вслед за тем к эмиру со слезами:
100 «Эмир, слуга всевышнего и Сирии владыка!
Да сможешь ты прибыть в Панорм[39], мечеть увидеть сможешь,
Да сможешь преклониться ты перед висящим камнем[40]
И счастья удостоишься гробницу зреть пророка![41]
Пусть до ушей твоих теперь дойдет мольба святая:
105 Красавицу похитил ты, сестру родную нашу,
Продать ее нам согласись, всевышнего служитель,
Дадим тебе мы за нее богатства, сколько хочешь.
По дочери единственной отец горюет тяжко,
И мать готова умереть, страдая от разлуки;
110 И вот к сестре своей полны любовью безграничной
Мы все друг другу поклялись торжественною клятвой,
Что принесем свободу ей или простимся с жизнью».
И подивился тут эмир отважной этой речи.
Решил узнать он, истинно ль так мужественны братья,
115 И произнес, на речи их спокойно отвечая
(Ибо ромейским языком[42] владел он превосходно):
«Стремитесь если вы сестре родной вернуть свободу,
То изберите одного, кто всех других отважней,
И скакунов своих тогда мы оседлаем оба,
120 В единоборство с ним вступлю — пускай борьба решает:
Победу если одержу, то станете рабами,
А если он одержит верх, то, лишних слов не тратя,
Возьмете вы свою сестру, не потерпев убытка,
А с ней и пленников других,— найдете их немало.
125 Не соглашусь иначе дать я узнице свободу,
Хоть всей Романии взамен предложите богатства.
Идите же, подумайте, что больше вам подходит».
И вышли братья от него и, радуясь надежде,
Чтоб в пререканья не вступать, кому идти сражаться,
130 И спору положить конец, решили жребий бросить.
На Константина[43] жребий пал, на младшего из братьев,
Того, кто родился на свет с сестрой одновременно.
А старший, умастив его перед началом битвы,
Сказал[44] в напутствие: «О, брат, пусть крики не тревожат[45]
135 И не страшат тебя ничуть, удары не пугают.
Завидев обнаженный меч, не обращайся в бегство,
Не отступай, какая бы опасность ни грозила,
Не бойся за себя — страшись лишь матери проклятья,
И с помощью ее молитв врага ты одолеешь —
140 Ведь не допустит наш господь, чтоб стали мы рабами.
Иди, дитя, приободрись и не страшись нисколько».
К востоку обратясь лицом, они воззвали к богу:
«Не потерпи, о, господи, чтоб мы рабами стали».
И вслед за тем, обняв его, сказали напоследок:
145 «Да будет помощью тебе родителей молитва!»
Вот на породистого сел коня он вороного
И опоясался мечом, копьем вооружился,
Дубинку в сумку положил, и знамением крестным
Со всех сторон он оградил себя перед сраженьем,
150 Затем копя погнал вперед и выехал на поле,
Мечом сначала поиграл, потом копьем искусно,
И начали над юношей смеяться сарацины[46]:
«Глядите, что за молодца поставили сражаться —
Сражаться с тем, кто в Сирии победами прославлен!»
155 Но был там дилебит один, акрит[47] из сарацинов,
И он при виде юноши сказал эмиру тихо:
«Гляди, с каким искусством он пришпоривает лошадь,
Как обращается с мечом и как копьем играет,
А все это — свидетельство уменья и отваги;
160 Смотри же, осторожен будь, как с юношей столкнешься».
И выехал вперед эмир, на скакуне гарцуя,
Отваги преисполненный и страх внушая взорам;
Блистали в солнечных лучах доспехи боевые,
И голубое с золотом копье в руке держал он;
165 Собрались все вокруг тогда, чтобы увидеть битву.
А конь резвился весело, внушая изумленье:
То все четыре он ноги соединял вдруг вместе
И оставался недвижим, как будто бы в ловушке,
То в бег пускался так легко, с такою быстротою,
170 Что он, казалось, по земле летит, а не ступает.
И радость ощутил эмир — с улыбкою веселой
Погнал он сразу же коня и выехал на поле.
Словно клекочущий орел, словно дракон шипящий,.
Как лев рычащий, юношу хотел он уничтожить,
175 Но во мгновенье ока тот врага отважно встретил,
И сшиблись копьями они, и поломались копья,
И ни один из них не мог соперника осилить.
Вступили в рукопашную[48] они, мечи извлекши,
Друг с другом продолжали бой, рубились час за часом,
180 Звучало эхо средь холмов, и грохотали горы,
И кровь сражавшихся лилась и обагряла землю,
И кони были в ярости, а зрители дивились:
Покрылись ранами бойцы, но ни один не дрогнул.
Когда же взорам сарацин явилось это чудо,
185 То перед рвеньем юноши исполнясь восхищенья,
Перед безмерной стойкостью[49], отвагой благородной,
К эмиру обратились все, вскричали в один голос:
«О мире[50] попроси его и прекрати сраженье,
Чтоб зла не причинил тебе ромей отважный этот».
190 И повернул назад эмир, и в бегство обратился,
И пораженье испытал кичащийся чрезмерно —
Ведь никогда не назовешь достоинством кичливость.
Отбросил меч он в сторону, поднявши кверху руки,
И по обычаю своих сложил крест накрест пальцы[51],
195 И обратился к отроку с такими он словами:
«Довольно, славный юноша,— победа за тобою.
Сестру свою теперь бери и всех, кто в плен захвачен».
Покинувши ристалище, пошли они к палатке,
И можно было увидать, как радостные братья,
200 Воздели руки высоко и стали славить бога,
Так говоря: «Господь, лишь ты один хвалы достоин,
Кто уповает на тебя, позора не увидит».
Исполненные радости они обняли брата,
Целуя голову его, целуя его руки,
205 И все[52] с горячею мольбой к эмиру обратились:
«Отдай же нам, эмир, сестру, согласно обещанью,
И сердце наше успокой, охваченное горем».
Тогда ответил им эмир, от них скрывая правду:
«Вручаю вам печать свою — палатки обойдите,
210 Ищите, где желаете, осматривайте лагерь,
И отыскав свою сестру, домой идите с нею».
А те с великой радостью печать эмира взяли
И принялись за поиски, не ведая обмана.
Искали, где могли они, искали безуспешно,
215 Когда ж печали полные пошли назад к эмиру,
То земледельца встретили из сарацинов родом,
И через драгомана стал тот спрашивать у братьев:
«Что ищете вы, юноши, из-за кого скорбите?».
Ответили они ему, слезами заливаясь:
220 «Похитили вы девушку, сестру родную нашу,
Не можем мы найти ее, и жизнь нам стала в тягость».
Тогда, вздыхая, сарацин сказал в ответ искавшим:
«Обрыва вы достигнете, пройдя через ущелье,—
Там перебили мы вчера красавиц благородных,
225 Что отказались нашему желанью покориться».
Погнали братья лошадей, подъехали к обрыву,
Убитых много[53] там нашли и кровью обагренных,—
Иная обезглавлена, без рук, без ног другая,
У третьей — вспоротый живот, отрублены все члены,
230 И опознать замученных никто б не смог на свете.
И охватила братьев скорбь при зрелище ужасном,
Подняли прах они[54] с земли и головы посыпав,
В отчаяньи рыдали все, стенанья шли из сердца:
«Какую взять из этих рук и из голов оплакать?
235 Какой обрубок нам узнать и матери доставить?
За что, сестра прекрасная, бесчестно ты убита?
Скажи, душа сладчайшая, как все это случилось:
Зачем лишила света нас, безвременно угаснув?
Как руки варваров тебя на части разрубили?
240 И как не отнялась рука жестокого убийцы,
Что сострадания не знал к твоей красе чудесной
И не проникся жалостью, твой дивный голос слыша?
О благородная душа! Перед лицом позора
Ты смерть охотно предпочла и страшное убийство.
245 Скажи, сестра любимая, душа и сердце наше,
Как отличим теперь тебя от остальных убитых?
Неужто отнято у нас и это утешенье?
О час, страшнее всех других, и день, несчастья полный,
Да не увидишь солнца ты, не озаришься светом,
250 Да ввергнет в мрак тебя господь — сестру родную нашу
Бесчестно и безжалостно злодеи изрубили!
С какою вестью явимся мы к матери скорбящей?
Зачем завидовало ты красе сестры, о солнце[55],
И погубило девушку, что блеском всех затмила?».
255 Так и не смог никто из них сестру найти родную,—
Могилу сделали одну, зарыли всех убитых,
И со слезами горькими и со скорбящим сердцем,
К эмиру тотчас возвратясь, в отчаяньи сказали:
«Эмир![56] Сестру назад верни, а не вернешь — убей нас,
260 Ведь без нее никто из нас домой не возвратится,
И смерть нам легче вынести, чем вынести утрату».
Когда услышал то эмир и их печаль увидел,
Он братьев начал спрашивать: «Чьи дети вы? Откуда?
Какого рода отпрыски? В какой живете феме[57]?»
265 «Мы в Анатолике[58] живем, мы из ромеев знатных,
И происходит наш отец из рода Киннамадов,
А наша мать — из рода Дук, и Константин ей предок[59].
Стратигами поставлены дядья и братья наши,
Двенадцать их у нас[60] в семье — вот от кого мы родом.
270 В изгнанье ныне наш отец из-за причины глупой[61],—
Доносчики какие-то несчастье причинили;
Да и самих нас не было, когда ты к нам ворвался,—
Служили мы стратигами, границы охраняя,
А окажись мы у себя — все б кончилось иначе,
275 И даже в дом наш никогда войти б вы не посмели;
Но не застал ты нас, и вот, легко тебе хвалиться.
О высший средь эмиров всех и первый из сирийцев,—
Да сможешь ты Багдад[62] почтить! — Скажи теперь нам, кто ты,
И если наши родичи вернутся из похода,
280 И если из изгнания отец домой вернется,
Знай, что разыщем мы тебя, где б ты ни очутился,
И дерзость не останется твоя без наказанья».
«О, юноши прекрасные,— эмир ответил братьям,—
От Хрисоверга[63] я рожден, а мать моя — Панфия[64],
285 Дед прозывался Амброном[65] и дядя мой — Кароес[66].
Ребенком маленьким я был, когда отец мой умер,
И поручила меня мать сородичам-арабам.
У них воспитывался я в законе Магомета[67],
Когда ж увидели они, как счастлив я в сраженьях,
290 То сделали владыкою над всей землей сирийской
И дали мне три тысячи копейщиков отборных.
Всю Сирию я подчинил, взял Куфер[68] во владенье,—
Пускай немного похвалюсь, но говорю вам правду,—
Прошло немного времени, Ираклию[69] разрушил
295 И овладел Аморием, Икония достигнув[70].
Я усмирял разбойников и всех зверей свирепых,
И ни стратиги, ни войска мне не были преградой,
Но вот сражен я женщиной, затмившей всех на свете,
Сжигает красота меня, а слезы девы — сушат,
300 И жгут любимой жалобы. Что делать мне? — скажите.
Из-за нее вас испытал,— хотел узнать получше,
Тоскует по родным она и плачет непрестанно.
Во всем признаюсь я теперь и истину открою:
Коль честь вы мне окажете и в шурины возьмете,
305 То ради чудной красоты сестры любимой вашей
Я в христианство перейду[71], в Романию отправлюсь.
Узнайте правду — поклянусь великим я пророком —
Не знал я ласки от нее и не слыхал ни слова.
Берите же пропавшую — в моей она палатке».
310 И услыхав его слова, охваченные счастьем,
Приподняли палатки край и, внутрь когда вступили,
На покрывале золотом нашли они ту деву.
Лежала там она — Христос! —окружена сияньем,
И были переполнены глаза ее слезами.
315 А братья подняли сестру, в объятья заключили
И каждый целовал ее с великим изумленьем,—
Ведь всякий, кто отчаялся, не ликовать не сможет,
Коль счастье вдруг придет к нему негаданно, нежданно[72]
В удел достались горе им, и слезы, и стенанья,
320 И тут же счастье к ним пришло, какого не бывало.
Великой радости полны, они ее ласкали,
Не в силах слезы удержать, и с плачем говорили:
«Жива, ты, милая сестра, душа и сердце наше!
Считали мы, что ты мертва, изрублена мечами,
325 Но красота спасла тебя, любимая, от смерти.
Краса в убийцу, и в того вселяет состраданье
И заставляет недругов щадить красу и юность».
Затем, эмиру обещав, торжественно поклявшись,
Что он, в Романию придя, возьмет сестру их в жены,
330 Домой они под звуки труб отправились немедля.
И изумлялись все кругом, вели такие речи:
«Какое чудо из чудес! Сколь славна мощь ромеев![73]
Их сила победит войска, вернет свободу пленным,
Заставит веру изменить и смерти не бояться!»
335 И,вот молва стоустая всю землю облетела,
О том, как дева знатная, блиставшая красою,
Над славным войском Сирии победу одержала.
Книга вторая
О РОЖДЕНИИ АКРИТА[74]
Когда же братья поклялись, что станет он их зятем.
Не медля выступил эмир, взял отроков[75] с собою,
Назад в Романию пошел, стремясь к своей любимой.
И вот, достигнув, наконец, Романии пределов,
5 Он всем, кого в плену держал, свободу предоставил
И вдоволь каждого снабдил запасами в дорогу.
А братья матери своей отправили посланье
О том, как найдена сестра, и о любви эмира,
Отрекся как от веры он, от родины и близких,
10 И написали: «Матушка, печалиться не надо,
Прекрасного и славного мы жениха получим,
И приготовить следует все нужное для свадьбы».
Услышала о том их мать и восхвалила бога,
Сказала: «Славься, мой Христос, владыка милосердный,
15 И власть твоя пусть славится — надежда в безнадежном!
Что пожелаешь совершить, все совершить ты можешь:
Свирепый недруг укрощен твоей чудесной властью,
Родную дочь мою ты спас, от гибели избавил.
О доченька любимая, очей моих услада,
20 Когда услышу голос твой, живой тебя увижу?
Вот приготовила я все, сыграть готова свадьбу,
Но страшно мне, сравнится ли с тобой жених красою?
Усвоит ли обычаи[76] ромеев благородных?
Боюсь я, милое дитя, что в нем любви не будет,
25 Что, как язычник[77], он свиреп,— тогда не жить мне лучше».
Так пела[78] радостная мать в счастливом ожиданье.
А между тем отправились эмир и братья девы,
Исполненные радости в тяжелый путь пустились.
Когда ж приблизились они к отцовскому жилищу,
30 Родные вышли их встречать с несчетною толпою,
И стратигисса среди них во всем предстала блеске.
Кто был бы в силах описать, кто смог вообразить бы
Ту радость безграничную, царившую над всеми:
И дети обнимали мать с великою любовью,
35 И мать[79], взирая на детей, исполнилась веселья,
А жениха увидела — еще счастливей[80] стала,
И благодарность воздала она всем сердцем богу,
Сказав: «Владыка наш Христос, кто верит в тебя твердо,
Всего сумеет тот достичь, всего, к чему стремится».[81]
40 И вот вступили в дом они, отпраздновали свадьбу,
Свершив над женихом обряд крещения святого.
И радость общая росла, все больше становилась,
И рад безмерно был эмир, соединясь с любимой.
Нет в мире большей радости, чем радость нежной страсти;
45 Насколько страждет любящий, что терпит неудачу,
Настолько счастлив любящий, соединясь с любимой.
И зачала та девушка с супругом сочетавшись,
И Дигениса родила Василия Акрита,
И возросла еще сильней любовь в груди эмира.
50 А между тем из Сирии эмиру мать послала
Письмо, печали полное, упреков и укоров:
«Глаза мои ты ослепил, не светит мне светило,
Дитя любимое мое, как смел ты мать оставить,
Как смог отречься от семьи, от родины, от веры
55 И на себя позор навлечь во всей земле сирийской?
Кого ни встретим мы теперь — лишь ненависть увидим.
Законы преступили мы, от веры отказались,
Заветами пренебрегли, заветами пророка.
Что стало вдруг с тобой, дитя,— забыл ты их так скоро!
60 И как не вспомнились тебе отцовские деянья[82],—
Ромеев сколько он убил, рабами сколько сделал?
Стратигами, топархами[83] наполнил он темницы,
И сколько фем в Романии опустошенью предал,
И сколько пленниц захватил, прекрасных, знатных родом!
65 А разве стать изменником отца не искушали?
Ведь окружен когда он был ромейскими войсками,
То клятвою торжественной клялись ему стратиги,
Что звание патрикия[84] он от царя получит,
Что станет протостратором[85] — пусть только меч свой бросит.
70 Но верность сохранил отец учению пророка,
Почетным местом пренебрег, богатством не прельстился,
И был изрублен на куски, и меч его забрали[86].
Ты ж, хоть насилья не встречал, но от всего отрекся:
От веры, от семьи своей, от матери родимой.
75 А помнишь ли, как дядя твой, мой брат Мурсес Кароес[87]
На Смирну армию повел по берегу морскому?
Опустошил он Анкиру и Абидос[88] разрушил,
И Африку[89], и Теренту[90],— затем — Эксакомию[91]
И возвратился в Сирию победами увенчан.
80 А твой поход, поистине, принес одни несчастья:
Прославиться ты мог, дитя, по всей земле сирийской.
Но за любовь язычницы[92] посмел от всех отречься,
И нет мечети, где б тебя теперь не проклинали.
Скорей же в Сирию вернись и в дом войди свой снова,
85 Не то безжалостно меня эмиры обезглавят[93],
Убьют детей они твоих — ведь их родил изменник,
В чужие руки отдадут всех жен твоих прекрасных[94],
Что горько плачут о тебе, снести не в силах горя.
Дитя мое любимое, проникнись состраданьем,
90 Чтоб мать твоя на старости не умерла в печали,
Чтобы детей твоих родных бесчестно не убили,
Чтоб женщины прекрасные не проливали слезы,
И чтоб не истребил твой род владыка всемогущий.
Гляди — отборных скакунов я для тебя прислала,
95 Коня гнедого оседлай, а сбоку вороного
И сзади бурого[95] веди — никто догнать не сможет,
Ромейку если жаль тебе — возьми ее с собою;
Когда ж ослушаешься ты, то ждет тебя проклятье!»
И вот арабы славные посланье это взяли
100 И с быстротой великою Романии достигли.
Пустынное там место есть, зовется Лаккопетра[96],
Разбили лагерь там они, чтоб не привлечь вниманья,
И с тем, кто относил письмо, эмиру передали:
«Всю ночь сияет свет луны — скорей же в путь,коль хочешь!»
105 Когда же увидал эмир от матери посланье,
Сыновним состраданием он к матери проникся,
О детях горевал своих, о женах; и при мысли,
Что жен чужие ласки ждут, в нем ревность загоралась.
Ведь первой страсти не забыть, пускай придет другая;
110 Ту страсть затмила лишь любовь к прекрасной этой деве,
Как малое страдание затмится от большого.
Задумался глубоко он и, действовать желая,
Своей любимой так сказал, войдя в опочивальню:
«Я слово тайное сейчас хочу тебе поведать,
115 Хоть и боюсь, прекрасная, что горевать ты будешь;
Настало время, наконец, когда узнаю точно,
Насколько дорог я тебе и любишь ли супруга»[97].
Она же, слыша эту речь, что в сердце ей вонзилась,
Со вздохами глубокими ему в ответ сказала:
120 «О муж мой, всех ты мне милей, властитель мой, защитник,
Когда я рада не была[98], твоим словам внимая?
Что за превратность разлучит меня с твоей любовью?
Пусть умереть придется мне — тебя я не оставлю,
Пусть испытанием любви превратности послужат».
125 Эмир ответил: «Я про смерть, любимая, не думал,
Да минет нас, душа моя, все то, чего страшишься.
Пришло ко мне от матери из Сирии посланье:
Подверг опасности я мать и к ней теперь отправлюсь.
И, если ты, душа моя, со мной поедешь вместе —
130 Ведь ни на час я не хочу с тобою расставаться,—
Недолог будет путь у нас — домой вернемся быстро».
И молвила она ему: «Я рада буду, милый[99],
Пойти, куда прикажешь ты,— об этом не тревожься».
Но чудеса творит господь и шлет он сновиденья,
135 Чтоб мысли сокровенные перед людьми раскрылись.
Случилось так, что младший брат увидел сон той ночью,
Немедля пробудился он и, всех созвавши братьев,
О сне своем поведал им, о вещем сновиденье:
«Сидел я в доме наверху,— рассказывать он начал,—
140 Смотрел, как птицы хищные летят над Лаккопетрой,
И вижу: сокол яростный[100] преследует голубку,
Но кончилась погоня та, и вот уж обе птицы
Достигли дома нашего, влетели с быстротою
В опочивальню молодых, к сестре, к ее супругу.
145 Вскочил я сразу, побежал, хотел настигнуть птицу,
Душа в смятении была,— и вот я пробудился»[101].
Тут самый старший среди них стал толковать виденье[102]:
«Должно быть птицы хищные — грабители лихие,
И я боюсь, что шурина тот сокол означает
150 И что голубку он — сестру — в несчастье ввергнуть может.
Отправимся теперь туда, где сон ты свой увидел,
Пойдем туда, где хищных птиц ты наблюдал в полете».
И на конях они к скале отправились немедля,
Арабов увидали там и скакунов их быстрых.
155 Не ждали братья этого и изумились сильно,
«Привет вам, слуги шурина,— так стали говорить им,—
Зачем от дома нашего вдали расположились[103]?»
А те, ответа не найдя, во всем сознались братьям
И истину раскрыли всю, ничто не утаилось.
160 Ведь в страхе неожиданном легко открыться правде;
Лишь тот, кто был предупрежден, умеет защититься.
Тут братья взяли их с собой, немедля возвратились
И стали шурина бранить за то, что зло замыслил,
А больше всех их младший брат отважный был разгневан:
165 «Не отрицай,— он говорил,— своих коварных планов,
Знай, сарацин, что в Сирию тебя мы так не пустим,—
Врагом ты показал себя, врагом бесчестным нашим;
Оставь теперь жену свою и позабудь о сыне
И, взявши, что принес с собой, иди своей дорогой!».
170 Когда услышал то эмир, увидел обвинявших,
Не мог ответа он найти и пребывал в молчанье,
Исполнен страха и стыда, охваченный печалью.
Боялся, что чужой он им, стыдился, уличенный,
И горевал, что предстоит с любимою расстаться.
175 Не ведая, как быть ему, к жене своей вошел он,
Надеялся — она одна его утешить сможет,
И ничего не знал о сне, ниспосланном всевышним.
«Зачем ты это сделала? — воскликнул со слезами,—
Так вот, как любишь ты меня? Так вот как держишь клятвы?
180 Не признавался ль я тебе во всех своих желаньях?
Не пожелала ль с радостью ты следовать за мною?
Ведь я не принуждал тебя, не прибегал к насилью,
Нет — настояла ты сама, чтоб ехали мы вместе,
Чтоб путь свершили радостно и снова возвратились;
185 Но страха перед господом глаза твои не знают,
Подговорила братьев ты, склонила на убийство;
Забыла разве, как с тобой всегда я обращался?
Я пленницей[104] тебя увел, а почитал хозяйкой,
Рабой иметь тебя хотел,—к тебе попал я в рабство;
190 От веры, от родителей из-за тебя отрекся,
В Романию отправился любви к тебе исполнен,
А благодарность какова? Ты смерти мне желаешь.
Не нарушай, прекрасная, торжественных обетов,
Не отрекайся от любви, от страсти, нас связавшей;
195 Ведь если братья вновь твои грозить начнут насильем
Увидишь — меч свой обнажу[105] и заколюсь от горя,
И будет пусть тогда господь судьею между нами.
А ты у всей своей родни[106] лишь осужденье встретишь
За то, что тайну выдала, доверенную мужем,
200 Что предан и погублен он, словно Самсон Далилой»[107].
Такие речи вел эмир, горюя неутешно,
Уверенный, что выдала она его решенье,—
Ведь оскорбленная любовь приносит злые речи.
А девушка, услышав то, лишилась дара слова[108],
205 Ответить не могла ему, как будто онемела,
И так подавленной[109] она часами оставалась.
Ведь часто провинившийся приводит оправданья,
А невиновный — тот молчит и что сказать не знает.
И под конец, когда с трудом собою овладела[110],
210 Рыдая, стала восклицать: «За что меня бранишь ты?
Зачем винишь меня, супруг? Любви ль моей не знаешь?
Не я — да не случится то! — твой план посмела выдать.
Пусть, коль виновна я, живой земля меня поглотит,
Для всех живущих на земле пусть послужу примером
215 Дурной изменницы-жены, предавшей тайну мужа».
И видя, что еще сильней печаль эмира стала,
Что близок он к безумию, отчаяньем охвачен
(Избыток ведь отчаянья безумие рождает,
А обезумев, многие идут на беззаконье),
220 Бояться стала, чтоб мечом себя не заколол он,
И к братьям бросилась бежать, рвя волосы от горя:
«О братья милые мои, тревожить перестаньте
Ни в чем не виноватого,— ведь гибель его близко:
Безумием охваченный, готов он заколоться.
225 Всевышним заклинаю вас — не обижайте гостя,
Из-за меня отрекся он от родичей, от веры
И никогда не помышлял дурное причинить вам.
А нынче матери своей страшится он проклятья
И хочет в Сирию идти, чтоб с матерью вернуться,—
230 Об этом рассказал он мне и показал посланье.
И сами ведь страшились вы, чтоб мать не прокляла вас,
Отважились пуститься в путь одни вы против тысяч,
С врагами завязали бой из-за меня в ущелье,
И вам не смерть была страшна, но матери проклятье.
235 Таким же страхом он объят и в путь скорей стремится».
Так говорила девушка, увещевала братьев
И волосы рвала свои, и слезы проливала.
А те, не в силах вынести ее рыданий горьких,
Воскликнули немедленно, сестру свою целуя:
240 «В тебе одной у нас душа, в тебе услада сердца,
И если хочешь ты сама, чтобы поехал зять наш,—
Пусть богом поклянется он, что быстро возвратится,
И мы помолимся тогда, чтоб путь его был счастлив».
И успокоив так сестру, вошли в покои зятя,
245 Прося прощенья у него за прежние их речи:
«Забудь обидные слова, не знали мы всей правды,
Не наша это ведь вина, но сам ты провинился,
Не пожелав нам о своих намереньях поведать».
Простил им прошлое эмир и заключил в объятья,
250 Затем, к востоку обратясь и руки вверх воздевши,
Провозгласил: «О мой Христос, о сын и слово бога,
Привел меня ты к светочу божественного знанья,
Из мрака вызволил и спас от заблуждений тщетных,
Все помыслы сердечные ты ведаешь, все тайны;
255 Коль позабыть посмею я любимую супругу
Иль этот сладостный цветок — дитя мое родное,
И не вернусь от матери так быстро, как сумею,—
Пусть для зверей и хищных птиц в горах добычей стану,
И между христианами пусть места мне не будет!»
260 И стал он после этого готовиться в дорогу.
Когда ж через пятнадцать дней закончились все сборы,
И сделалось известно всем, что близится прощанье,
То собралась вокруг толпа — друзья его, родные,
И можно было увидать любовь супругов верных:
265 С женою рядом шел эмир, держал ее за руку,
В опочивальню шли они, туда вступили вместе.
Лились ручьями слезы их, лились, из сердца словно,
И слышались стенания, сменявшие[111] друг друга:
«Дай слово мне, владычица, дай мне свое колечко[112],
270 И буду я, прекрасная, носить его в разлуке».
А девушка со вздохами ответила эмиру:
«Смотри же, клятвы не нарушь, властитель золотой мой,
Обнимешь коль другую ты — всевышний покарает,
Карает за грехи господь и справедливо судит».
275 «Любимая! — ответил он,— коль сделать так посмею,
Иль позабуду о любви, о страсти, нас связавшей,
Иль сердце, благородная, твое в печаль повергну,
Пускай разверзнется земля, Аид[113] меня поглотит,
Пусть не увижу радости с тобой, благоуханной».
280 И целовались без конца они, обнявшись нежно,
И много времени прошло в прощанье бесконечном.
Потоки слез обильные их лица оросили,
С трудом лишь двое любящих оставили друг друга,
Нисколько не стыдясь людей, собравшихся толпою.
285 Вот так всесильная любовь людей стыда лишает,
И знают это хорошо охваченные страстью.
Затем он поднял на руки дитя свое родное
И с плачем говорил ему, и все кругом слыхали:
«Дарует ли всевышний мне, о мальчик мой сладчайший,
290 Увидеть как на скакуне искусно ты гарцуешь?
И научу ль тебя владеть копьем, двоерожденный[114],
Чтобы сородичи тобой гордились по заслугам?»
И слезы не могли сдержать свидетели прощанья.
А между тем на скакунов породистых и быстрых
295 Вскочили отроки его, от дома поскакали,
И на коне своем эмир отъехал напоследок.
Большая собралась толпа родных его и близких,
На расстоянии трех миль[115] его сопровождали,
Он обнял на прощанье их, заставил возвратиться,
300 А сам пустился дальше в путь со слугами своими.
Когда же братья поклялись, что станет он их зятем.
Не медля выступил эмир, взял отроков[75] с собою,
Назад в Романию пошел, стремясь к своей любимой.
И вот, достигнув, наконец, Романии пределов,
5 Он всем, кого в плену держал, свободу предоставил
И вдоволь каждого снабдил запасами в дорогу.
А братья матери своей отправили посланье
О том, как найдена сестра, и о любви эмира,
Отрекся как от веры он, от родины и близких,
10 И написали: «Матушка, печалиться не надо,
Прекрасного и славного мы жениха получим,
И приготовить следует все нужное для свадьбы».
Услышала о том их мать и восхвалила бога,
Сказала: «Славься, мой Христос, владыка милосердный,
15 И власть твоя пусть славится — надежда в безнадежном!
Что пожелаешь совершить, все совершить ты можешь:
Свирепый недруг укрощен твоей чудесной властью,
Родную дочь мою ты спас, от гибели избавил.
О доченька любимая, очей моих услада,
20 Когда услышу голос твой, живой тебя увижу?
Вот приготовила я все, сыграть готова свадьбу,
Но страшно мне, сравнится ли с тобой жених красою?
Усвоит ли обычаи[76] ромеев благородных?
Боюсь я, милое дитя, что в нем любви не будет,
25 Что, как язычник[77], он свиреп,— тогда не жить мне лучше».
Так пела[78] радостная мать в счастливом ожиданье.
А между тем отправились эмир и братья девы,
Исполненные радости в тяжелый путь пустились.
Когда ж приблизились они к отцовскому жилищу,
30 Родные вышли их встречать с несчетною толпою,
И стратигисса среди них во всем предстала блеске.
Кто был бы в силах описать, кто смог вообразить бы
Ту радость безграничную, царившую над всеми:
И дети обнимали мать с великою любовью,
35 И мать[79], взирая на детей, исполнилась веселья,
А жениха увидела — еще счастливей[80] стала,
И благодарность воздала она всем сердцем богу,
Сказав: «Владыка наш Христос, кто верит в тебя твердо,
Всего сумеет тот достичь, всего, к чему стремится».[81]
40 И вот вступили в дом они, отпраздновали свадьбу,
Свершив над женихом обряд крещения святого.
И радость общая росла, все больше становилась,
И рад безмерно был эмир, соединясь с любимой.
Нет в мире большей радости, чем радость нежной страсти;
45 Насколько страждет любящий, что терпит неудачу,
Настолько счастлив любящий, соединясь с любимой.
И зачала та девушка с супругом сочетавшись,
И Дигениса родила Василия Акрита,
И возросла еще сильней любовь в груди эмира.
50 А между тем из Сирии эмиру мать послала
Письмо, печали полное, упреков и укоров:
«Глаза мои ты ослепил, не светит мне светило,
Дитя любимое мое, как смел ты мать оставить,
Как смог отречься от семьи, от родины, от веры
55 И на себя позор навлечь во всей земле сирийской?
Кого ни встретим мы теперь — лишь ненависть увидим.
Законы преступили мы, от веры отказались,
Заветами пренебрегли, заветами пророка.
Что стало вдруг с тобой, дитя,— забыл ты их так скоро!
60 И как не вспомнились тебе отцовские деянья[82],—
Ромеев сколько он убил, рабами сколько сделал?
Стратигами, топархами[83] наполнил он темницы,
И сколько фем в Романии опустошенью предал,
И сколько пленниц захватил, прекрасных, знатных родом!
65 А разве стать изменником отца не искушали?
Ведь окружен когда он был ромейскими войсками,
То клятвою торжественной клялись ему стратиги,
Что звание патрикия[84] он от царя получит,
Что станет протостратором[85] — пусть только меч свой бросит.
70 Но верность сохранил отец учению пророка,
Почетным местом пренебрег, богатством не прельстился,
И был изрублен на куски, и меч его забрали[86].
Ты ж, хоть насилья не встречал, но от всего отрекся:
От веры, от семьи своей, от матери родимой.
75 А помнишь ли, как дядя твой, мой брат Мурсес Кароес[87]
На Смирну армию повел по берегу морскому?
Опустошил он Анкиру и Абидос[88] разрушил,
И Африку[89], и Теренту[90],— затем — Эксакомию[91]
И возвратился в Сирию победами увенчан.
80 А твой поход, поистине, принес одни несчастья:
Прославиться ты мог, дитя, по всей земле сирийской.
Но за любовь язычницы[92] посмел от всех отречься,
И нет мечети, где б тебя теперь не проклинали.
Скорей же в Сирию вернись и в дом войди свой снова,
85 Не то безжалостно меня эмиры обезглавят[93],
Убьют детей они твоих — ведь их родил изменник,
В чужие руки отдадут всех жен твоих прекрасных[94],
Что горько плачут о тебе, снести не в силах горя.
Дитя мое любимое, проникнись состраданьем,
90 Чтоб мать твоя на старости не умерла в печали,
Чтобы детей твоих родных бесчестно не убили,
Чтоб женщины прекрасные не проливали слезы,
И чтоб не истребил твой род владыка всемогущий.
Гляди — отборных скакунов я для тебя прислала,
95 Коня гнедого оседлай, а сбоку вороного
И сзади бурого[95] веди — никто догнать не сможет,
Ромейку если жаль тебе — возьми ее с собою;
Когда ж ослушаешься ты, то ждет тебя проклятье!»
И вот арабы славные посланье это взяли
100 И с быстротой великою Романии достигли.
Пустынное там место есть, зовется Лаккопетра[96],
Разбили лагерь там они, чтоб не привлечь вниманья,
И с тем, кто относил письмо, эмиру передали:
«Всю ночь сияет свет луны — скорей же в путь,коль хочешь!»
105 Когда же увидал эмир от матери посланье,
Сыновним состраданием он к матери проникся,
О детях горевал своих, о женах; и при мысли,
Что жен чужие ласки ждут, в нем ревность загоралась.
Ведь первой страсти не забыть, пускай придет другая;
110 Ту страсть затмила лишь любовь к прекрасной этой деве,
Как малое страдание затмится от большого.
Задумался глубоко он и, действовать желая,
Своей любимой так сказал, войдя в опочивальню:
«Я слово тайное сейчас хочу тебе поведать,
115 Хоть и боюсь, прекрасная, что горевать ты будешь;
Настало время, наконец, когда узнаю точно,
Насколько дорог я тебе и любишь ли супруга»[97].
Она же, слыша эту речь, что в сердце ей вонзилась,
Со вздохами глубокими ему в ответ сказала:
120 «О муж мой, всех ты мне милей, властитель мой, защитник,
Когда я рада не была[98], твоим словам внимая?
Что за превратность разлучит меня с твоей любовью?
Пусть умереть придется мне — тебя я не оставлю,
Пусть испытанием любви превратности послужат».
125 Эмир ответил: «Я про смерть, любимая, не думал,
Да минет нас, душа моя, все то, чего страшишься.
Пришло ко мне от матери из Сирии посланье:
Подверг опасности я мать и к ней теперь отправлюсь.
И, если ты, душа моя, со мной поедешь вместе —
130 Ведь ни на час я не хочу с тобою расставаться,—
Недолог будет путь у нас — домой вернемся быстро».
И молвила она ему: «Я рада буду, милый[99],
Пойти, куда прикажешь ты,— об этом не тревожься».
Но чудеса творит господь и шлет он сновиденья,
135 Чтоб мысли сокровенные перед людьми раскрылись.
Случилось так, что младший брат увидел сон той ночью,
Немедля пробудился он и, всех созвавши братьев,
О сне своем поведал им, о вещем сновиденье:
«Сидел я в доме наверху,— рассказывать он начал,—
140 Смотрел, как птицы хищные летят над Лаккопетрой,
И вижу: сокол яростный[100] преследует голубку,
Но кончилась погоня та, и вот уж обе птицы
Достигли дома нашего, влетели с быстротою
В опочивальню молодых, к сестре, к ее супругу.
145 Вскочил я сразу, побежал, хотел настигнуть птицу,
Душа в смятении была,— и вот я пробудился»[101].
Тут самый старший среди них стал толковать виденье[102]:
«Должно быть птицы хищные — грабители лихие,
И я боюсь, что шурина тот сокол означает
150 И что голубку он — сестру — в несчастье ввергнуть может.
Отправимся теперь туда, где сон ты свой увидел,
Пойдем туда, где хищных птиц ты наблюдал в полете».
И на конях они к скале отправились немедля,
Арабов увидали там и скакунов их быстрых.
155 Не ждали братья этого и изумились сильно,
«Привет вам, слуги шурина,— так стали говорить им,—
Зачем от дома нашего вдали расположились[103]?»
А те, ответа не найдя, во всем сознались братьям
И истину раскрыли всю, ничто не утаилось.
160 Ведь в страхе неожиданном легко открыться правде;
Лишь тот, кто был предупрежден, умеет защититься.
Тут братья взяли их с собой, немедля возвратились
И стали шурина бранить за то, что зло замыслил,
А больше всех их младший брат отважный был разгневан:
165 «Не отрицай,— он говорил,— своих коварных планов,
Знай, сарацин, что в Сирию тебя мы так не пустим,—
Врагом ты показал себя, врагом бесчестным нашим;
Оставь теперь жену свою и позабудь о сыне
И, взявши, что принес с собой, иди своей дорогой!».
170 Когда услышал то эмир, увидел обвинявших,
Не мог ответа он найти и пребывал в молчанье,
Исполнен страха и стыда, охваченный печалью.
Боялся, что чужой он им, стыдился, уличенный,
И горевал, что предстоит с любимою расстаться.
175 Не ведая, как быть ему, к жене своей вошел он,
Надеялся — она одна его утешить сможет,
И ничего не знал о сне, ниспосланном всевышним.
«Зачем ты это сделала? — воскликнул со слезами,—
Так вот, как любишь ты меня? Так вот как держишь клятвы?
180 Не признавался ль я тебе во всех своих желаньях?
Не пожелала ль с радостью ты следовать за мною?
Ведь я не принуждал тебя, не прибегал к насилью,
Нет — настояла ты сама, чтоб ехали мы вместе,
Чтоб путь свершили радостно и снова возвратились;
185 Но страха перед господом глаза твои не знают,
Подговорила братьев ты, склонила на убийство;
Забыла разве, как с тобой всегда я обращался?
Я пленницей[104] тебя увел, а почитал хозяйкой,
Рабой иметь тебя хотел,—к тебе попал я в рабство;
190 От веры, от родителей из-за тебя отрекся,
В Романию отправился любви к тебе исполнен,
А благодарность какова? Ты смерти мне желаешь.
Не нарушай, прекрасная, торжественных обетов,
Не отрекайся от любви, от страсти, нас связавшей;
195 Ведь если братья вновь твои грозить начнут насильем
Увидишь — меч свой обнажу[105] и заколюсь от горя,
И будет пусть тогда господь судьею между нами.
А ты у всей своей родни[106] лишь осужденье встретишь
За то, что тайну выдала, доверенную мужем,
200 Что предан и погублен он, словно Самсон Далилой»[107].
Такие речи вел эмир, горюя неутешно,
Уверенный, что выдала она его решенье,—
Ведь оскорбленная любовь приносит злые речи.
А девушка, услышав то, лишилась дара слова[108],
205 Ответить не могла ему, как будто онемела,
И так подавленной[109] она часами оставалась.
Ведь часто провинившийся приводит оправданья,
А невиновный — тот молчит и что сказать не знает.
И под конец, когда с трудом собою овладела[110],
210 Рыдая, стала восклицать: «За что меня бранишь ты?
Зачем винишь меня, супруг? Любви ль моей не знаешь?
Не я — да не случится то! — твой план посмела выдать.
Пусть, коль виновна я, живой земля меня поглотит,
Для всех живущих на земле пусть послужу примером
215 Дурной изменницы-жены, предавшей тайну мужа».
И видя, что еще сильней печаль эмира стала,
Что близок он к безумию, отчаяньем охвачен
(Избыток ведь отчаянья безумие рождает,
А обезумев, многие идут на беззаконье),
220 Бояться стала, чтоб мечом себя не заколол он,
И к братьям бросилась бежать, рвя волосы от горя:
«О братья милые мои, тревожить перестаньте
Ни в чем не виноватого,— ведь гибель его близко:
Безумием охваченный, готов он заколоться.
225 Всевышним заклинаю вас — не обижайте гостя,
Из-за меня отрекся он от родичей, от веры
И никогда не помышлял дурное причинить вам.
А нынче матери своей страшится он проклятья
И хочет в Сирию идти, чтоб с матерью вернуться,—
230 Об этом рассказал он мне и показал посланье.
И сами ведь страшились вы, чтоб мать не прокляла вас,
Отважились пуститься в путь одни вы против тысяч,
С врагами завязали бой из-за меня в ущелье,
И вам не смерть была страшна, но матери проклятье.
235 Таким же страхом он объят и в путь скорей стремится».
Так говорила девушка, увещевала братьев
И волосы рвала свои, и слезы проливала.
А те, не в силах вынести ее рыданий горьких,
Воскликнули немедленно, сестру свою целуя:
240 «В тебе одной у нас душа, в тебе услада сердца,
И если хочешь ты сама, чтобы поехал зять наш,—
Пусть богом поклянется он, что быстро возвратится,
И мы помолимся тогда, чтоб путь его был счастлив».
И успокоив так сестру, вошли в покои зятя,
245 Прося прощенья у него за прежние их речи:
«Забудь обидные слова, не знали мы всей правды,
Не наша это ведь вина, но сам ты провинился,
Не пожелав нам о своих намереньях поведать».
Простил им прошлое эмир и заключил в объятья,
250 Затем, к востоку обратясь и руки вверх воздевши,
Провозгласил: «О мой Христос, о сын и слово бога,
Привел меня ты к светочу божественного знанья,
Из мрака вызволил и спас от заблуждений тщетных,
Все помыслы сердечные ты ведаешь, все тайны;
255 Коль позабыть посмею я любимую супругу
Иль этот сладостный цветок — дитя мое родное,
И не вернусь от матери так быстро, как сумею,—
Пусть для зверей и хищных птиц в горах добычей стану,
И между христианами пусть места мне не будет!»
260 И стал он после этого готовиться в дорогу.
Когда ж через пятнадцать дней закончились все сборы,
И сделалось известно всем, что близится прощанье,
То собралась вокруг толпа — друзья его, родные,
И можно было увидать любовь супругов верных:
265 С женою рядом шел эмир, держал ее за руку,
В опочивальню шли они, туда вступили вместе.
Лились ручьями слезы их, лились, из сердца словно,
И слышались стенания, сменявшие[111] друг друга:
«Дай слово мне, владычица, дай мне свое колечко[112],
270 И буду я, прекрасная, носить его в разлуке».
А девушка со вздохами ответила эмиру:
«Смотри же, клятвы не нарушь, властитель золотой мой,
Обнимешь коль другую ты — всевышний покарает,
Карает за грехи господь и справедливо судит».
275 «Любимая! — ответил он,— коль сделать так посмею,
Иль позабуду о любви, о страсти, нас связавшей,
Иль сердце, благородная, твое в печаль повергну,
Пускай разверзнется земля, Аид[113] меня поглотит,
Пусть не увижу радости с тобой, благоуханной».
280 И целовались без конца они, обнявшись нежно,
И много времени прошло в прощанье бесконечном.
Потоки слез обильные их лица оросили,
С трудом лишь двое любящих оставили друг друга,
Нисколько не стыдясь людей, собравшихся толпою.
285 Вот так всесильная любовь людей стыда лишает,
И знают это хорошо охваченные страстью.
Затем он поднял на руки дитя свое родное
И с плачем говорил ему, и все кругом слыхали:
«Дарует ли всевышний мне, о мальчик мой сладчайший,
290 Увидеть как на скакуне искусно ты гарцуешь?
И научу ль тебя владеть копьем, двоерожденный[114],
Чтобы сородичи тобой гордились по заслугам?»
И слезы не могли сдержать свидетели прощанья.
А между тем на скакунов породистых и быстрых
295 Вскочили отроки его, от дома поскакали,
И на коне своем эмир отъехал напоследок.
Большая собралась толпа родных его и близких,
На расстоянии трех миль[115] его сопровождали,
Он обнял на прощанье их, заставил возвратиться,
300 А сам пустился дальше в путь со слугами своими.
Книга третья
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ СИРИИ С МАТЕРЬЮ
Всегда бывает любящий рабом любви послушным[116].
Похожа на судью она, терзающего сердце;
Кто в строгости не следует путям любовной страсти,
В тех метко стрелы шлет любовь, сердца их поражает,
5 Огнем вооружается, воспламеняет разум,
И овладеет если кем, спастись тот не сумеет,
Пускай прославлен будет он, пусть всех других богаче,—
Поднимется над ним любовь и заключит в оковы.
Все это испытал эмир, достойный изумленья,—
10 Презрел он власть великую, от славы отвернулся[117],
Забыл своих сородичей, родителей, отчизну,
От веры смог отречься он, пылая страстью к деве,
Воистину прекраснейшей и полной благородства.
Рабом любви покорным стал тот, кто врагом был ярым,
15 И родиной Романию избрал из-за любимой.
Но, вот, пришло из Сирии от матери посланье,
И к ней поехать он решил, страшась ее проклятья:
Ведь дело недостойное — родителей разгневать.
Спросил совета у родных, поклялся перед всеми,
20 Когда же радостно его в дорогу провожали,
Запел он песню бодрую, чтоб девушку утешить:
«Где сила ваша, отроки? Где резвость ваша, кони?
В усердье проводите дни и бодрствуйте ночами,
Пускай не будут вам страшны ни дождь, ни снег, ни стужа,—
25 Не то вернуться не смогу к назначенному сроку,
Упреки встречу горькие, мне жизнь мила не будет».
Затем сказал: «Прощайте же!» родным своим и близким
И обнял всех и попросил, чтоб за него молились.
А те без промедления в один вскричали голос:
30 «Да ниспошлет тебе господь в пути благополучье,
Да удостоимся мы вновь тебя средь нас увидеть».
И вслед за расставанием домой они вернулись,
Как будто грянула беда, мрачны, печали полны,—
Такую боль несет в себе с любимым расставанье,
35 Сжигает душу нам оно, овладевает сердцем,
В смятенье повергает ум тяжелая разлука.
Меж тем отправился эмир с поспешностью в дорогу
И что ни день передавал своей желанной в письмах:
«Оставь печаль свою, прошу, и возноси молитвы»,
40 А верных спутников своих он так просил с любовью:
«О знатные вы отроки, друзья мои и братья,
Не спали вы из-за меня, труды переносили[118],
Вступили в договор со мной и дали обещанье,
Что, коль придется, за меня вы умереть готовы.
45 А здесь нам гибель не грозит: наш тяжкий труд — любовный;
Воспламеняется душа, огонь сжигает сердце,
Лишь представляю я себе весь путь наш бесконечный.
Когда пустыни страшные мы, отроки, минуем,
Минуем горы страшные[119] и дикие ущелья?
50 Когда увижу я Рахаб[120] и с матерью увижусь?
Когда я снова наконец свершу весь путь обратный,
Когда достигнем мы земель Романии прекрасной,
И куропатку я свою, красавицу, увижу
И благородный тот цветок — прекраснейшего сына?
55 Кто крылья даст мне, кто лететь, любимая, научит,
Чтоб хоть на час покой я мог вкусить в твоих объятьях?
Не знаешь сна из-за меня, вздыхаешь непрестанно
И на дорогу день за днем нетерпеливо смотришь —
Не сосчитать нам всех тревог из-за любимых наших,
60 Всех нескончаемых забот, опасностей и страхов.
Смелей же отроки мои, красавцы молодые,
Гоните безмятежный сон, оставьте нерадивость,
И чем скорее крепости достигнем мы, Рахаба,
Тем ближе час, когда назад в Романию вернемся.
65 Ведь много раз в опасностях спасал я жизни ваши.
Не буду вспоминать всего, лишь об одном напомню:
Недавно то произошло вблизи Меллокопии[121],
Где наш отряд со всех сторон стратиги окружили,
И вражьи воины вокруг сплошной стеной стояли.
70 Отчаяньем охвачены вы ожидали смерти,
В гробницу словно заживо вас заключили вместе,
И не надеялся никто уйти от истребленья.
Тут клич я бросил боевой, в ряды врагов ворвался,
И сколько их сошло в Аид[122], известно хорошо вам,—
75 Все отступили предо мной и обратились в бегство
Избегли мы опасности и даже пленных взяли.
А ныне нет сражения[123]: наш тяжкий труд — любовный,
И в том труде —молю я вас — меня не покидайте».
Слова такие говорил и многие другие
80 В дороге спутникам эмир с тяжелой болью в сердце.
Сжигает так всегда любовь попавших в ее сети,
И отвернувшись от всего, к любви они взывают.
А отроки, услышав то, ответили немедля:
«Где пожелаешь, господин, там лагерем мы станем[124],
85 За нерадивость никогда не сможешь упрекнуть нас».
Свершилось чудо дивное и все ж нельзя не верить —
Любовь ведь ими двигала, во всем была поддержкой:
Три перехода каждый день они одолевали;
Когда ж ущелья дикие[125] открылись перед ними,
90 То отроков берег эмир и шел путем окружным.
И вот однажды на пути по жуткому ущелью
Глазам их страшный лев предстал, газелью завладевший.
Когда увидели его те отроки, то сразу
Охваченные ужасом взбежали вверх на гору,
95 А опечаленный эмир промолвил зверю грозно:
«Страшнейший среди хищников, твоя безмерна дерзость,
Раз на пути влюбленного помехой ты явился.
Смотри ж — готова для тебя заслуженная кара!»
Дубинкой посреди спины удар нанес он зверю,
100 И бездыханным тут же пал на землю ненавистный.
Тут отрокам своим эмир приказ немедля отдал:
«У хищника убитого все зубы вырвать надо,
И когти тоже вырвите из правой лапы зверя,
И, возвратясь в Романию по милости господней,
105 Я подарю их своему прекраснейшему сыну,
Каппадокийцу славному[126], Акриту Дигенису».
И снова в путь пустился он, охваченный любовью.
Друг друга побуждали все идти, не унывая,
Не предавались сну они, забыли нерадивость,
110 Стремился каждый превзойти другого в состязанье.
Когда же к крепости они приблизились, Рахабу,
Палатки перед стенами велел эмир поставить
И приказал двум отрокам отправиться в ту крепость
И матери его сказать о том, что сын к ней прибыл.
115 Без промедления приказ исполнили посланцы,
А мать эмира, услыхав подобное известье,
Едва плясать не начала от радости великой.
О том узнали в скорости и родичи другие,
Собрались, приготовились приехавшего встретить.
120 За стены выехали все, приблизились к палаткам,
Пешком навстречу вышел им эмир, обутый в пурпур[127],
И тотчас спешились они, узнали, кто пред ними,
Исполненные радости, слезами заливаясь,—
Ведь счастье слезы нам несет, когда придет в избытке.
125 И обнимали все его, и с ним любовь делили[128],
Собрались все сородичи и мать стояла рядом,
И взяв детей с собой, пришли эмира жены встретить,
Его в объятья заключив, без счета целовали,
И не хотел из них никто от гостя оторваться.
130 Затем в палатку все вошли и по местам расселись,
И обратилась мать к нему с таким увещеваньем:
«Дитя мое сладчайшее, очам моим ты светишь
И душу утешаешь мне в годах моих преклонных,
Источник радости моей, сердечная услада,
135 Поведай мне, дитя, зачем в Романии ты медлил?
С тобой в разлуке и на свет глядеть я не хотела,
На солнце лучезарное, мне жизнь мила не стала.
Да разве знает чудеса Романия такие,
Что рядом совершаются с могилою пророка[129]?
140 Ты помнишь, как ходил туда со мною на молитву,
Как видел чудо дивное, свершившееся ночью:
Хоть света не было нигде, сошло сиянье сверху,
И все вокруг наполнилось тем несказанным светом.
Увидел ты медведей, львов, волков с овечьим стадом,
145 Земные твари всех пород паслись друг с другом вместе,
Никто вреда не причинял малейшего другому,
Но ожидали все они свершения молитвы
И, вот, колена преклонив, немедля удалились.
Неужто чудо большее в Романии ты видел?
150 А разве не у нас платок Неемана[130] хранится, —
Неемана, что управлял народом ассирийским,
За добродетели свои был чуда удостоен?
Как, сын мой, позабыть ты мог о всех родных святынях
И властью пренебречь своей и славою великой?
155 Мы ждали, что близка твоя победа над Египтом[131],
Ты ж создал сам препятствие для собственной удачи
И все утратил, что имел, из-за одной ромейки».
Хотела продолжать она свои увещеванья,
Но юноша прервал ее и так ответил сразу:
160 «О том, что говоришь ты, мать, мне хорошо известно:
До той поры, как свет узрел, за истину считал я
Такое, что достойно лишь погибели и мрака;
Когда ж за лучшее почел всевышний наш владыка,—
А это тот, кто пожелал ради меня быть нищим,
165 И тот, кто бремя слабостей моих понес охотно,—
Меня у зверя выхватить лукавого из пасти
И мне омыться даровал[132] водою возрожденья,
Тогда всю эту болтовню, все сказки я отбросил,
Поистине огонь за них нам вечный уготован,
170 И кара неизбежная заблудших ожидает.
Кто ж в бога верует, в отца всего, что существует,
Творца небес, земли, всего, что от очей сокрыто;
Кто верует в Христа, в того, кто — сын и слово бога,
В Христа, который от отца на свет рожден предвечно,
175 Который, как от света свет, бог истинный, великий;
В того, кто ради нас, людей, спустился вниз на землю
И родился от матери, от девственной Марии,
К спасенью нашему стремясь, распятию подвергся
И похоронен был в гробу, который чтишь ты тоже[133],
180 А после этого воскрес на третий день из мертвых,
Как учат нас свидетельства писания святого;
В того, кто справа от отца на троне восседает,
И чье владычество конца вовеки не увидит;
Кто верит также в дух святой, что все наполнил жизнью,—
185 Ведь, как отца, его я чту, как сына и как слово,
И верю, что крещенье лишь от скверны нас очистит,
И часа жду того, когда все мертвые восстанут.
Когда постигнет грешников законное возмездье,
И будет праведник прощен, согласно обещанью,
190 И век грядущий к нам придет, век жизни бесконечной,—
Так вот, кто в эту троицу уверует святую,
Во имя вечного отца крещение воспримет,
Во имя сына божьего, рожденного предвечно,
Святого духа, наконец, что все одушевляет,
195 Тот не погибнет человек и обретет бессмертье.
Но тот, о мать любимая, кто этого не знает,
В геенне будет огненной терзаться бесконечно,
Наполненной стенаньями и скрежетом зубовным».
Такие речи вел эмир и к безупречной вере
200 Надежный путь им указал и матери он молвил:
«Мать! Отправляться мне пора в Романию обратно,
Еще сильней уверовал я в троицу святую:
Ведь все богатства на земле души не стоят нашей,
И если все мы обретем, а душу потеряем,
205 То, право, пользы никакой в тот час для нас не будет,
Когда господь сойдет с небес, чтоб суд вершить над миром,
И всех поставит пред собой, потребовав отчета;
Когда суровый судия возвысит голос грозно
И повелит нам снизойти во пламя преисподней,
210 Туда, где вместе с дьяволом вовеки мы пребудем
За то, что не послушались господних повелений.
Но те, кто веруют в Христа, как в истинного бога,
Заветы чтимые его усердно соблюдают,—
Все воссияют в этот час, подобные светилу,
215 И глас услышат своего властителя благого:
«Придите, унаследуйте, отцом благословенны,
То царствие небесное, что вам я уготовил!»
И жизнь непреходящая начнется для блаженных,—
Ведь справедлив наш судия и воздает, как должно.
220 Коль жизни истинной о, мать, сподобиться желаешь,
От пламени избавиться, от темноты извечной,
Блужданий тщетных избегай и выдумок безумных,
Уверуй в бога — этот бог в трех лицах существует
И в нераздельной чистоте своей единосущной.
225 Родного сына слушайся, иди со мною вместе,
И сделаться отцом твоим смогу в святом я духе,
Крещеную приму тебя — на свет ты вновь родишься».
Такими были их слова, и мать не отказалась
Благочестивым следовать увещеваньям сына,
230 И словно добрая земля, воспринявшая семя,
Вняла она его речам и так провозгласила:
«Благодарю тебя, дитя, поверила я в бога,
Что существует в троице; в Романию с тобою
Пойду теперь крещеная и чистая от скверны,
235 И благодарная за свет, дарованный мне сыном».
Стояли рядом родичи, эмира окружая,—
Собрались вместе с матерью толпой они великой,—
И все[134] вскричали, как один, в Христа исполнясь веры:
«В Романию отправиться желаем вместе с вами,
240 Хотим крещение принять, достигнуть вечной жизни!»
Был в изумлении эмир при виде их усердья
И молвил: «Славься, господи, владыка милосердный!
Не хочешь ты, чтоб грешники скончались в заблужденье,
Но сострадаешь им и ждешь, когда к тебе вернутся,
245 Удела удостоятся в твоем великом царстве».
И захватили все с собой несметные богатства
И вместе выступили в путь, в Романию направясь.
Когда же Каппадокии земель они достигли,
То отрокам сказал эмир, прося помочь советом:
250 «Мне, воины достойные, такая мысль явилась:
Пусть впереди поеду я, неся благие вести[135].
Коль будет впереди другой — услышу нареканья,
Упреки в нерадивости услышу от любимой».
И воины одобрили желание эмира,—
255 Ведь справедливо, чтоб любви исполнились стремленья.
И вот намеренье свое он тщательно обдумал,
Переоделся сразу же и взял ромеев платье:
Из шелка чудный плащ надел фиалковый и белый[136],
Весь грифами украшенный[137] и золотом сверкавший;
260 И светлый головной платок, бесценный, златотканный;
Гнедого мула оседлал со звездочкою белой[138],
Трех отроков он отобрал, с собою взял в дорогу,
Вперед, как птица, полетел, достиг родного дома
И полным счастья голосом вскричал нетерпеливо:
265 «Голубка нежная моя, перед тобой твой сокол!
Прими же и утешь его — с чужбины он вернулся!»
Служанки выглянули тут, нежданный голос слыша
И видя: у окна — эмир, воскликнули: «О счастье!
Будь рада, наша госпожа,— то господин явился!»
270 Но не осмелилась она поверить в эту новость,—
Ведь тот, кто неожиданно желанного достигнет,
Считает сновиденьем все от радости чрезмерной.
Служанкам стала возражать: «Привиделось вам это»,
Хотела продолжать она, объятая неверьем,
275 Как вдруг увидела — рупруг подходит долгожданный.
Сознанья чуть не потеряв[139], в великом потрясенье,
Его в объятья заключив, обвив руками шею,
Лишилась голоса она и слез не проливала.
Да и эмир, увидясь с ней, не мог владеть собою
280 И обцял страстно девушку, к груди ее прижавши.
Часами оставались так, сплетенные друг с другом,
И если б стратигисса их водой не оживила,
На землю пали бы они, лишенные сознанья.
Нередко так случается из-за любви чрезмерной,
285 И смертью неожиданной грозит избыток счастья,—
Так и они злой участи едва не претерпели.
С трудом великим оторвать смогли их друг от друга,
И поцелуями эмир покрыл глаза любимой,
И снова обнял ласково и спрашивал счастливый:
290 «Как, нежная ты телочка[140], живешь, о свет мой сладкий?
Как ты живешь, душа моя, мое ты утешенье,
Голубка нежная моя, кустарник мой прекрасный,
И как цветок твой дорогой — как сын живет наш милый?»
А девушка еще сильней любовью воспылала,
295 И сладким голосом своим ответила эмиру:
«Со мной, надежда ты моя, отрада в этой жизни,
Опора моя славная, души моей услада!
Благополучие у нас царит по доле бога,
И милостью всевышнего мы обрели друг друга.
300 Теперь и ты, владыка мой, мне о себе поведай»,
«Все хорошо,— сказал эмир,— Христос наш милосерден,
И сердце матери моей наполнил выршим светом
И родичей моцх сердца и светоч указал им:
Божественного знания — увидите их скоро».
305 И на руки дитя свое любимое он поднял
И мальчику сказал слова, идущие от сердца:
«Когда, прекрасный сокол мой, расправишь свои крылья,
За куропаткой полетишь, разбойников[141] осилишь?»
Такие сыну своему эмир слова промолвил.
310 А между тем узнали все о славном возвращенье
И побежали по домам, неся благие вести.
Не описать их радости, нет слов о ней поведать,—
Собрались в хоровод они, пустились в пляс веселый;
А скоро к прежней радости прибавилась другая[142]:
315 Пришел посланец, возвестив, что мать эмира близко;
Без промедленья весь народ — и жены и мужчины
Навстречу выступили ей со стратигиссой вместе,
И неспособен был никто пересчитать встречавших.
Такое чудо дивное творит любовь святая,—
320 Кого не поразит она, не ввергнет в изумленье?
И как постигнуть мощь ее, которая сумела
Сплотить иноплеменников, в одной свела их вере?
Прибывших встретили они и спешились немедля,
Друг друга стали узнавать, расспрашивать усердно:
325 Невестка — про свекровь свою, про всех родных спросила,
А та от радости родных невестки обнимала;
Их кони ржали весело и радовались с ними,
И радость всех наполнила еще сильнее прежней.
И вот вступили в дом[143] они, отпраздновали свадьбу,
330 Над матерью свершил эмир святой обряд крещенья
И от купели воспринял рожденную вторично;
Затем сородичей крестил, пришедших вместе с нею[144],
И сделался для всех родных отцом в святом он духе.
И ликованье общее еще сильнее стало:
335 Был счастлив сын глядеть на мать, исполненную веры,
И радовалась мать сама, гордясь любимым сыном.
Покои выделил тогда эмир в своем жилище
И предоставил их родным, чтоб жили они рядом.
А Дигенис Акрит меж тем все старше становился,
340 От бога получил он в дар невиданную доблесть,
И кто ни видел мальчика, не мог не изумляться —
Дивился мудрости его, отваге благородной,
И слава разнеслась о нем великая по свету[145].
Всегда бывает любящий рабом любви послушным[116].
Похожа на судью она, терзающего сердце;
Кто в строгости не следует путям любовной страсти,
В тех метко стрелы шлет любовь, сердца их поражает,
5 Огнем вооружается, воспламеняет разум,
И овладеет если кем, спастись тот не сумеет,
Пускай прославлен будет он, пусть всех других богаче,—
Поднимется над ним любовь и заключит в оковы.
Все это испытал эмир, достойный изумленья,—
10 Презрел он власть великую, от славы отвернулся[117],
Забыл своих сородичей, родителей, отчизну,
От веры смог отречься он, пылая страстью к деве,
Воистину прекраснейшей и полной благородства.
Рабом любви покорным стал тот, кто врагом был ярым,
15 И родиной Романию избрал из-за любимой.
Но, вот, пришло из Сирии от матери посланье,
И к ней поехать он решил, страшась ее проклятья:
Ведь дело недостойное — родителей разгневать.
Спросил совета у родных, поклялся перед всеми,
20 Когда же радостно его в дорогу провожали,
Запел он песню бодрую, чтоб девушку утешить:
«Где сила ваша, отроки? Где резвость ваша, кони?
В усердье проводите дни и бодрствуйте ночами,
Пускай не будут вам страшны ни дождь, ни снег, ни стужа,—
25 Не то вернуться не смогу к назначенному сроку,
Упреки встречу горькие, мне жизнь мила не будет».
Затем сказал: «Прощайте же!» родным своим и близким
И обнял всех и попросил, чтоб за него молились.
А те без промедления в один вскричали голос:
30 «Да ниспошлет тебе господь в пути благополучье,
Да удостоимся мы вновь тебя средь нас увидеть».
И вслед за расставанием домой они вернулись,
Как будто грянула беда, мрачны, печали полны,—
Такую боль несет в себе с любимым расставанье,
35 Сжигает душу нам оно, овладевает сердцем,
В смятенье повергает ум тяжелая разлука.
Меж тем отправился эмир с поспешностью в дорогу
И что ни день передавал своей желанной в письмах:
«Оставь печаль свою, прошу, и возноси молитвы»,
40 А верных спутников своих он так просил с любовью:
«О знатные вы отроки, друзья мои и братья,
Не спали вы из-за меня, труды переносили[118],
Вступили в договор со мной и дали обещанье,
Что, коль придется, за меня вы умереть готовы.
45 А здесь нам гибель не грозит: наш тяжкий труд — любовный;
Воспламеняется душа, огонь сжигает сердце,
Лишь представляю я себе весь путь наш бесконечный.
Когда пустыни страшные мы, отроки, минуем,
Минуем горы страшные[119] и дикие ущелья?
50 Когда увижу я Рахаб[120] и с матерью увижусь?
Когда я снова наконец свершу весь путь обратный,
Когда достигнем мы земель Романии прекрасной,
И куропатку я свою, красавицу, увижу
И благородный тот цветок — прекраснейшего сына?
55 Кто крылья даст мне, кто лететь, любимая, научит,
Чтоб хоть на час покой я мог вкусить в твоих объятьях?
Не знаешь сна из-за меня, вздыхаешь непрестанно
И на дорогу день за днем нетерпеливо смотришь —
Не сосчитать нам всех тревог из-за любимых наших,
60 Всех нескончаемых забот, опасностей и страхов.
Смелей же отроки мои, красавцы молодые,
Гоните безмятежный сон, оставьте нерадивость,
И чем скорее крепости достигнем мы, Рахаба,
Тем ближе час, когда назад в Романию вернемся.
65 Ведь много раз в опасностях спасал я жизни ваши.
Не буду вспоминать всего, лишь об одном напомню:
Недавно то произошло вблизи Меллокопии[121],
Где наш отряд со всех сторон стратиги окружили,
И вражьи воины вокруг сплошной стеной стояли.
70 Отчаяньем охвачены вы ожидали смерти,
В гробницу словно заживо вас заключили вместе,
И не надеялся никто уйти от истребленья.
Тут клич я бросил боевой, в ряды врагов ворвался,
И сколько их сошло в Аид[122], известно хорошо вам,—
75 Все отступили предо мной и обратились в бегство
Избегли мы опасности и даже пленных взяли.
А ныне нет сражения[123]: наш тяжкий труд — любовный,
И в том труде —молю я вас — меня не покидайте».
Слова такие говорил и многие другие
80 В дороге спутникам эмир с тяжелой болью в сердце.
Сжигает так всегда любовь попавших в ее сети,
И отвернувшись от всего, к любви они взывают.
А отроки, услышав то, ответили немедля:
«Где пожелаешь, господин, там лагерем мы станем[124],
85 За нерадивость никогда не сможешь упрекнуть нас».
Свершилось чудо дивное и все ж нельзя не верить —
Любовь ведь ими двигала, во всем была поддержкой:
Три перехода каждый день они одолевали;
Когда ж ущелья дикие[125] открылись перед ними,
90 То отроков берег эмир и шел путем окружным.
И вот однажды на пути по жуткому ущелью
Глазам их страшный лев предстал, газелью завладевший.
Когда увидели его те отроки, то сразу
Охваченные ужасом взбежали вверх на гору,
95 А опечаленный эмир промолвил зверю грозно:
«Страшнейший среди хищников, твоя безмерна дерзость,
Раз на пути влюбленного помехой ты явился.
Смотри ж — готова для тебя заслуженная кара!»
Дубинкой посреди спины удар нанес он зверю,
100 И бездыханным тут же пал на землю ненавистный.
Тут отрокам своим эмир приказ немедля отдал:
«У хищника убитого все зубы вырвать надо,
И когти тоже вырвите из правой лапы зверя,
И, возвратясь в Романию по милости господней,
105 Я подарю их своему прекраснейшему сыну,
Каппадокийцу славному[126], Акриту Дигенису».
И снова в путь пустился он, охваченный любовью.
Друг друга побуждали все идти, не унывая,
Не предавались сну они, забыли нерадивость,
110 Стремился каждый превзойти другого в состязанье.
Когда же к крепости они приблизились, Рахабу,
Палатки перед стенами велел эмир поставить
И приказал двум отрокам отправиться в ту крепость
И матери его сказать о том, что сын к ней прибыл.
115 Без промедления приказ исполнили посланцы,
А мать эмира, услыхав подобное известье,
Едва плясать не начала от радости великой.
О том узнали в скорости и родичи другие,
Собрались, приготовились приехавшего встретить.
120 За стены выехали все, приблизились к палаткам,
Пешком навстречу вышел им эмир, обутый в пурпур[127],
И тотчас спешились они, узнали, кто пред ними,
Исполненные радости, слезами заливаясь,—
Ведь счастье слезы нам несет, когда придет в избытке.
125 И обнимали все его, и с ним любовь делили[128],
Собрались все сородичи и мать стояла рядом,
И взяв детей с собой, пришли эмира жены встретить,
Его в объятья заключив, без счета целовали,
И не хотел из них никто от гостя оторваться.
130 Затем в палатку все вошли и по местам расселись,
И обратилась мать к нему с таким увещеваньем:
«Дитя мое сладчайшее, очам моим ты светишь
И душу утешаешь мне в годах моих преклонных,
Источник радости моей, сердечная услада,
135 Поведай мне, дитя, зачем в Романии ты медлил?
С тобой в разлуке и на свет глядеть я не хотела,
На солнце лучезарное, мне жизнь мила не стала.
Да разве знает чудеса Романия такие,
Что рядом совершаются с могилою пророка[129]?
140 Ты помнишь, как ходил туда со мною на молитву,
Как видел чудо дивное, свершившееся ночью:
Хоть света не было нигде, сошло сиянье сверху,
И все вокруг наполнилось тем несказанным светом.
Увидел ты медведей, львов, волков с овечьим стадом,
145 Земные твари всех пород паслись друг с другом вместе,
Никто вреда не причинял малейшего другому,
Но ожидали все они свершения молитвы
И, вот, колена преклонив, немедля удалились.
Неужто чудо большее в Романии ты видел?
150 А разве не у нас платок Неемана[130] хранится, —
Неемана, что управлял народом ассирийским,
За добродетели свои был чуда удостоен?
Как, сын мой, позабыть ты мог о всех родных святынях
И властью пренебречь своей и славою великой?
155 Мы ждали, что близка твоя победа над Египтом[131],
Ты ж создал сам препятствие для собственной удачи
И все утратил, что имел, из-за одной ромейки».
Хотела продолжать она свои увещеванья,
Но юноша прервал ее и так ответил сразу:
160 «О том, что говоришь ты, мать, мне хорошо известно:
До той поры, как свет узрел, за истину считал я
Такое, что достойно лишь погибели и мрака;
Когда ж за лучшее почел всевышний наш владыка,—
А это тот, кто пожелал ради меня быть нищим,
165 И тот, кто бремя слабостей моих понес охотно,—
Меня у зверя выхватить лукавого из пасти
И мне омыться даровал[132] водою возрожденья,
Тогда всю эту болтовню, все сказки я отбросил,
Поистине огонь за них нам вечный уготован,
170 И кара неизбежная заблудших ожидает.
Кто ж в бога верует, в отца всего, что существует,
Творца небес, земли, всего, что от очей сокрыто;
Кто верует в Христа, в того, кто — сын и слово бога,
В Христа, который от отца на свет рожден предвечно,
175 Который, как от света свет, бог истинный, великий;
В того, кто ради нас, людей, спустился вниз на землю
И родился от матери, от девственной Марии,
К спасенью нашему стремясь, распятию подвергся
И похоронен был в гробу, который чтишь ты тоже[133],
180 А после этого воскрес на третий день из мертвых,
Как учат нас свидетельства писания святого;
В того, кто справа от отца на троне восседает,
И чье владычество конца вовеки не увидит;
Кто верит также в дух святой, что все наполнил жизнью,—
185 Ведь, как отца, его я чту, как сына и как слово,
И верю, что крещенье лишь от скверны нас очистит,
И часа жду того, когда все мертвые восстанут.
Когда постигнет грешников законное возмездье,
И будет праведник прощен, согласно обещанью,
190 И век грядущий к нам придет, век жизни бесконечной,—
Так вот, кто в эту троицу уверует святую,
Во имя вечного отца крещение воспримет,
Во имя сына божьего, рожденного предвечно,
Святого духа, наконец, что все одушевляет,
195 Тот не погибнет человек и обретет бессмертье.
Но тот, о мать любимая, кто этого не знает,
В геенне будет огненной терзаться бесконечно,
Наполненной стенаньями и скрежетом зубовным».
Такие речи вел эмир и к безупречной вере
200 Надежный путь им указал и матери он молвил:
«Мать! Отправляться мне пора в Романию обратно,
Еще сильней уверовал я в троицу святую:
Ведь все богатства на земле души не стоят нашей,
И если все мы обретем, а душу потеряем,
205 То, право, пользы никакой в тот час для нас не будет,
Когда господь сойдет с небес, чтоб суд вершить над миром,
И всех поставит пред собой, потребовав отчета;
Когда суровый судия возвысит голос грозно
И повелит нам снизойти во пламя преисподней,
210 Туда, где вместе с дьяволом вовеки мы пребудем
За то, что не послушались господних повелений.
Но те, кто веруют в Христа, как в истинного бога,
Заветы чтимые его усердно соблюдают,—
Все воссияют в этот час, подобные светилу,
215 И глас услышат своего властителя благого:
«Придите, унаследуйте, отцом благословенны,
То царствие небесное, что вам я уготовил!»
И жизнь непреходящая начнется для блаженных,—
Ведь справедлив наш судия и воздает, как должно.
220 Коль жизни истинной о, мать, сподобиться желаешь,
От пламени избавиться, от темноты извечной,
Блужданий тщетных избегай и выдумок безумных,
Уверуй в бога — этот бог в трех лицах существует
И в нераздельной чистоте своей единосущной.
225 Родного сына слушайся, иди со мною вместе,
И сделаться отцом твоим смогу в святом я духе,
Крещеную приму тебя — на свет ты вновь родишься».
Такими были их слова, и мать не отказалась
Благочестивым следовать увещеваньям сына,
230 И словно добрая земля, воспринявшая семя,
Вняла она его речам и так провозгласила:
«Благодарю тебя, дитя, поверила я в бога,
Что существует в троице; в Романию с тобою
Пойду теперь крещеная и чистая от скверны,
235 И благодарная за свет, дарованный мне сыном».
Стояли рядом родичи, эмира окружая,—
Собрались вместе с матерью толпой они великой,—
И все[134] вскричали, как один, в Христа исполнясь веры:
«В Романию отправиться желаем вместе с вами,
240 Хотим крещение принять, достигнуть вечной жизни!»
Был в изумлении эмир при виде их усердья
И молвил: «Славься, господи, владыка милосердный!
Не хочешь ты, чтоб грешники скончались в заблужденье,
Но сострадаешь им и ждешь, когда к тебе вернутся,
245 Удела удостоятся в твоем великом царстве».
И захватили все с собой несметные богатства
И вместе выступили в путь, в Романию направясь.
Когда же Каппадокии земель они достигли,
То отрокам сказал эмир, прося помочь советом:
250 «Мне, воины достойные, такая мысль явилась:
Пусть впереди поеду я, неся благие вести[135].
Коль будет впереди другой — услышу нареканья,
Упреки в нерадивости услышу от любимой».
И воины одобрили желание эмира,—
255 Ведь справедливо, чтоб любви исполнились стремленья.
И вот намеренье свое он тщательно обдумал,
Переоделся сразу же и взял ромеев платье:
Из шелка чудный плащ надел фиалковый и белый[136],
Весь грифами украшенный[137] и золотом сверкавший;
260 И светлый головной платок, бесценный, златотканный;
Гнедого мула оседлал со звездочкою белой[138],
Трех отроков он отобрал, с собою взял в дорогу,
Вперед, как птица, полетел, достиг родного дома
И полным счастья голосом вскричал нетерпеливо:
265 «Голубка нежная моя, перед тобой твой сокол!
Прими же и утешь его — с чужбины он вернулся!»
Служанки выглянули тут, нежданный голос слыша
И видя: у окна — эмир, воскликнули: «О счастье!
Будь рада, наша госпожа,— то господин явился!»
270 Но не осмелилась она поверить в эту новость,—
Ведь тот, кто неожиданно желанного достигнет,
Считает сновиденьем все от радости чрезмерной.
Служанкам стала возражать: «Привиделось вам это»,
Хотела продолжать она, объятая неверьем,
275 Как вдруг увидела — рупруг подходит долгожданный.
Сознанья чуть не потеряв[139], в великом потрясенье,
Его в объятья заключив, обвив руками шею,
Лишилась голоса она и слез не проливала.
Да и эмир, увидясь с ней, не мог владеть собою
280 И обцял страстно девушку, к груди ее прижавши.
Часами оставались так, сплетенные друг с другом,
И если б стратигисса их водой не оживила,
На землю пали бы они, лишенные сознанья.
Нередко так случается из-за любви чрезмерной,
285 И смертью неожиданной грозит избыток счастья,—
Так и они злой участи едва не претерпели.
С трудом великим оторвать смогли их друг от друга,
И поцелуями эмир покрыл глаза любимой,
И снова обнял ласково и спрашивал счастливый:
290 «Как, нежная ты телочка[140], живешь, о свет мой сладкий?
Как ты живешь, душа моя, мое ты утешенье,
Голубка нежная моя, кустарник мой прекрасный,
И как цветок твой дорогой — как сын живет наш милый?»
А девушка еще сильней любовью воспылала,
295 И сладким голосом своим ответила эмиру:
«Со мной, надежда ты моя, отрада в этой жизни,
Опора моя славная, души моей услада!
Благополучие у нас царит по доле бога,
И милостью всевышнего мы обрели друг друга.
300 Теперь и ты, владыка мой, мне о себе поведай»,
«Все хорошо,— сказал эмир,— Христос наш милосерден,
И сердце матери моей наполнил выршим светом
И родичей моцх сердца и светоч указал им:
Божественного знания — увидите их скоро».
305 И на руки дитя свое любимое он поднял
И мальчику сказал слова, идущие от сердца:
«Когда, прекрасный сокол мой, расправишь свои крылья,
За куропаткой полетишь, разбойников[141] осилишь?»
Такие сыну своему эмир слова промолвил.
310 А между тем узнали все о славном возвращенье
И побежали по домам, неся благие вести.
Не описать их радости, нет слов о ней поведать,—
Собрались в хоровод они, пустились в пляс веселый;
А скоро к прежней радости прибавилась другая[142]:
315 Пришел посланец, возвестив, что мать эмира близко;
Без промедленья весь народ — и жены и мужчины
Навстречу выступили ей со стратигиссой вместе,
И неспособен был никто пересчитать встречавших.
Такое чудо дивное творит любовь святая,—
320 Кого не поразит она, не ввергнет в изумленье?
И как постигнуть мощь ее, которая сумела
Сплотить иноплеменников, в одной свела их вере?
Прибывших встретили они и спешились немедля,
Друг друга стали узнавать, расспрашивать усердно:
325 Невестка — про свекровь свою, про всех родных спросила,
А та от радости родных невестки обнимала;
Их кони ржали весело и радовались с ними,
И радость всех наполнила еще сильнее прежней.
И вот вступили в дом[143] они, отпраздновали свадьбу,
330 Над матерью свершил эмир святой обряд крещенья
И от купели воспринял рожденную вторично;
Затем сородичей крестил, пришедших вместе с нею[144],
И сделался для всех родных отцом в святом он духе.
И ликованье общее еще сильнее стало:
335 Был счастлив сын глядеть на мать, исполненную веры,
И радовалась мать сама, гордясь любимым сыном.
Покои выделил тогда эмир в своем жилище
И предоставил их родным, чтоб жили они рядом.
А Дигенис Акрит меж тем все старше становился,
340 От бога получил он в дар невиданную доблесть,
И кто ни видел мальчика, не мог не изумляться —
Дивился мудрости его, отваге благородной,
И слава разнеслась о нем великая по свету[145].
Книга четвертая[146]
Отсюда начинаются[147] деяния Акрита —
О том, как девушку герой прекрасную похитил,
Затем — о свадьбе их рассказ пойдет в четвертой книге.
* * *
А ныне о влечении[148] хочу я вам напомнить,
5 Влеченье — это для любви и корень и начало;
Любовь привязанность родит, а после страсть приходит[149],
Взрастает час за часом страсть, плоды ее известны:
Заботы непрестанные, волненья и тревоги,
Разлука с матерью, с отцом, опасностей пучина.
10 Коль молодость цветущая овладевает сердцем,
За все неисполнимое она готова браться;
Не побоится пламени, до моря доберется.
Ни хищники свирепые, ни львы и ни драконы
Не могут стать препятствием для страсти безграничной,
15 Разбойники свирепые ее не испугают,
. Ей ночи днями кажутся, равнинами — ущелья,
Бессоница — как отдых ей, далекое — ей близко.
А многих заставляет страсть оставить свою веру;
Не вздумайте, что это ложь, пустые небылицы,
20 Свидетельство достойное готов я вам представить —
Эмира знаменитого, всей Сирии владыку.
Был одарен он красотой, как дикий зверь отважен,
Сложеньем дивным наделен и силой благородной.
Поистине назвать его вторым Самсоном можно:
25 Руками льва тот разодрал и всюду был прославлен[150],
А этот львов уничтожал во множестве несметном.
Пора Гомера позабыть и басни об Ахилле,
Сказания о Гекторе — пустые измышленья[151].
Смог македонец Александр[152], столь сильный разуменьем,
30 С божественною помощью владыкой стать над миром;
Эмир же, твердый разумом, смог в господа поверить,
Приобретя себя в удел и доблесть и отвагу.
Что значат Филопапп[153] старик, Киннам Иоаннакис?
Ни слова, право же, о них и говорить не стоит —
35 Не совершили ничего, хвалиться лишь умели.
Его же — истинны дела, свидетелей им много;
Ведь славный Амброн — дед его, а дядей был Кароес,
Три тысячи копейщиков ему отборных дали,
Всю Сирию он подчинил, взял Куфер во владенье,
40 Преград не зная на пути, в Романию ворвался;
Немало занял крепостей, окрестности Иракла,
Он Харсиану разорил., каппа до кийцев землю,
И девушку из рода Дук прекрасную похитил.
Цветущей юностью ее, красою очарован,
45 Решил отречься от всего — от веры и от славы —
И в христианство перешел, и стал он православным —
Рабом ромеев сделался их враг непримиримый[154],
Ребенок родился у них, воистину прекрасный,
Василием был наречен со своего рожденья,
50 А по родителям его назвали Дигенисом[155]:
Ромей по матери он был, а по отцу — язычник[156].
Когда же в страх привел врагов — об этом скажет книга,—
Границы подчинил себе[157], то прозван был Акритом.
Антакин звался дед его из рода Киннамадов[158],
55 В изгнанье умер, сосланный приказом самодержца[159]
Василия[160] счастливого, могучего акрита;
Великим был удел его и несравненной слава,
И среди всех великим он стратигом почитался.
А бабка — из семейства Дук, Антакина супруга;
60 И братья матери его прославились немало[161],—
Из-за сестры они своей вступили в поединок
С эмиром-похитителем, достойным изумленья.
Таков был отпрыск племени ромеев благородных,
Что на земле прославился деяньями своими.
65 Итак, повествование[162] начнем мы о герое.
Еще ребенком был Акрит, когда его родитель
Наставника для сына взял, чтоб обучался мальчик.
Три целых года Дигенис в науках упражнялся
И острым разумом своим усвоил много знаний.
70 Затем к езде он верховой, к охоте устремился
И упражнялся день за днем с отцом в искусствах этих.
И час настал[163], когда к отцу он обратился с просьбой:
«Желанье в душу мне вошло, отец и повелитель,
Пойти охотой на зверей, узнать свое уменье;
75 И если ты Василия, родного сына, любишь,
Скорей отправимся туда, где обитают звери,
Там покажу тебе, о чем я день и ночь мечтаю».
Когда услышал то отец от своего любимца,
Возвеселился духом он, возрадовался сердцем,
80 И начал сына целовать с великим ликованьем:
«Дитя мое желанное, душа моя и сердце,
Чудесны все слова твои и замысел[164] отважен,
Но не настал еще твой час зверей разить свирепых.
Не знаю ничего страшней, опаснее охоты,
85 Тебе ж двенадцать только лет, иль дважды шесть[165] всего лишь,
И на зверей охотиться[166] ты, мальчик, неспособен.
Дитя мое сладчайшее, оставь такие мысли,
И розы нежные свои не обрывай до срока;
Когда ж по воле господа ты мужем взрослым станешь,
90 То, без сомненья, на зверей пойдешь тогда отважно».
Когда услышал речь отца ребенок благородный,
То в сердце был он уязвлен, глубоко опечален
И со слезами на глазах родителю ответил:
«Коль взрослым[167] подвиги свои я совершу, отец мой,
95 Какая будет польза мне? На это все способны.
Сейчас хочу прославиться[168] и род свой возвеличить
И говорю поэтому тебе, мой благодетель,
Что буду среди слуг твоих храбрейшим и великим,
Помощником и спутником во всех твоих сраженьях».
100 Перед стремленьем юноши тогда отец склонился,—
Ведь с детства проявляется характер благородный;
И вот наутро шурина позвал он на охоту,—
То Константин был золотой, из братьев самый младший[169],—
И сына благородного в дорогу взял, Акрита;
105 Отряду отроков велел скакать за ними следом,
Через болото[170] перешел и вышел прямо в чащу.
И вот увидели вдали они медведей страшных[171] —
Медведя и медведицу и медвежат их малых.
«Василий,— дядя закричал,— яви свое искусство!
110 Дубинкой лишь вооружись, меча тебе не надо,—
Не подобает ведь мечом с медведями сражаться».
И чудо небывалое предстало перед ними:
Лишь дяди своего слова услышал храбрый мальчик,
Без промедленья спешился и распустил он пояс,
115 И тунику[172] откинул прочь — палило солнце жарко,—
Одежды полы накрепко за пояс свой заправил,
И низенькую шапочку[173] на голову набросил,
И с быстротою молнии нагрудник снял тяжелый.
Не взял с собой он ничего — простую лишь дубинку[174],
120 И на одно надеялся — на быстроту, да силу.
Когда же близко подошли охотники к медведям,
Чтоб защитить детенышей, вперед шагнула самка
И с громким ревом двинулась навстречу Дигенису.
А тот, неопытный еще в сраженье с диким зверем,
125 Не стал дубинку в ход пускать, не сделал поворота,
Но прыгнул сразу, обхватил медведицу руками,
В одно мгновенье задушил, с великой силой стиснув,
Да так, что внутренности все из пасти зверя вышли.
Пустился в бег самец назад, в болотистое место;
130 «Не упусти его, дитя!» — воскликнул дядя громко,
И мальчик, полный рвения, схватил свою дубинку,
Помчался с быстротой орла, настиг немедля зверя.
Разинув пасть огромную, медведь тут обернулся,
Хотел он голову отгрызть у юного героя,
135 А тот без промедления схватил его за морду,
Встряхнул — и на земле медведь простерся неподвижно,
И с переломанным хребтом[175], свороченною шеей
В руках могучих юноши он испустил дыханье.
И вдруг звериный слыша рев и шум борьбы с медведем,
140 Газель в испуге прыгнула из своего укрытья[176];
И закричал эмир: «Дитя! Смотри перед собою!»
Вперед помчался Дигенис, подобно леопарду,
И сделав несколько прыжков, сумел газель настигнуть;
Затем за ноги задние схватил газель он крепко
145 И так рванул, что разодрал все тело на две части[177].
Кто в изумленье не придет пред милостью господней
И силу несравненную не возвеличит божью?
Невероятен подвиг тот и потрясает разум;
Как мальчик смог настичь газель — ведь не имел коня он
150 И как медведей он убил руками, безоружный?
Поистине, то бога дар, всевышнего десница.
Сколь славны ноги отрока, что с крыльями сравнятся,
Что обогнать сумели лань с чудесной быстротою,
Свирепых превзошли зверей в своем победном беге!
155 И все вокруг увидели деянья Дигениса
И чудом потрясенные друг другу говорили:
«О, что за юноша предстал пред нами, матерь божья!
Как не похож он на людей, живущих в нашем мире;
Должно быть бог его послал, чтоб храбрецы узрели,
160 Забавы ратные его, погони и сраженья».
Пока вели такую речь родные Дигениса,
Из тростниковых зарослей вдруг лев огромный вышел;
Немедля обернулись все, на мальчика взглянули,—
Добычу он тем временем тащил через болото:
165 Рукою правою волок поверженных медведей,
А левою рукой газель убитую тащил он[178].
И крикнул дядя отроку: «Сюда, дитя, скорее!
На что нам звери мертвые? Ведь есть еще живые,—
С живыми биться следует, чтоб испытать отвагу!»
170 И мальчик дяде своему такой ответил речью:
«Желает если бог того, вершитель наших судеб,
И если мне сопутствуют родителей молитвы,
То мертвым будет этот зверь, подобно двум медведям»,—
И устремился без меча отважно льву навстречу[179].
175 Но дядя посоветовал: «Возьми-ка меч с собою:
Ведь на две части, как газель, не разорвешь ты зверя!»
И сразу юноша[180] в ответ сказал такое слово:
«О дядя, повелитель мой! Поможет мне всевышний,
И будет лев в моих руках, подобно той газели».
180 С собою меч он захватил, пошел на зверя прямо;
Когда ж приблизился ко льву, подпрыгнул тот высоко
И стал размахивать хвостом[181], бока свои хлестать им,
И двинулся на юношу с рычаньем кровожадным.
А мальчик, нападенья ждал, высоко меч свой поднял,
185 На голову звериную обрушил он оружье,
Да так, что разрубил ее до плеч одним ударом.
И обратился Дигенис с такою речью к дяде:
«Мой повелитель золотой, узри величье бога:
Не лег ли бездыханным лев, подобно двум медведям?»
190 И поцелуями тогда отец его и дядя
Покрыли руки и глаза, покрыли грудь героя
И говорили так ему исполнены веселья:
«Любой, кто красоту твою и дивное сложенье
Увидит, о любимец наш, не станет колебаться,
195 Но без сомненья все твои деяния признает».
И впрямь чудесным юноша сложеньем[182] отличался,
С кудрями русыми он был и с черными бровями,
Как розовый цветок, лицо, глаза на нем большие,
И в сажень шириною грудь, подобная кристаллу[183].
200 Взирал на мальчика отец, безмерно веселился
И, радуясь, сказал ему с великим ликованьем:
«Невыносимо жар палит — настало время полдня,
Когда в болотистых местах[184] приют находят звери.
Давай же отойдем к воде, дарующей прохладу,—
205 Лицо свое омоешь там, струящееся потом,
Одежды сменишь старые — ведь загрязнил ты платье:
Звериной пеною покрыл, окрасил львиной кровью.
Да! Трижды я благословен, родив такого сына,
И руки пусть отцовские тебе омоют ноги.
210 Свободна у меня душа от всех тревог отныне,
И посылать тебя смогу, не ведая заботы[185],
В набеги многократные на вражеские станы.
И вот к источнику пошли они без промедленья,
Чудесной там была вода и словно снег холодной,
215 Вокруг расселись, и одни ему омыли руки,
Другие же — лицо его и ноги омывали;
Вода лилась от родника и жадно ее пили[186],
Надеясь, что отваги им придаст такое средство.
И мальчик старую свою переменил одежду:
220 Накидки легкие[187] надел, чтоб чувствовать прохладу,
Поверх — накидку красную с краями золотыми[188],
Кайму ее усеяли[189] жемчужины большие,
А воротник был амброю и мускусом[190] надушен,
Не пуговицы были там — жемчужины большие,
225 И окружало золото отверстья для застежек.
Нарядны были и чулки[191] — их грифы украшали,
И камни драгоценные усеивали шпоры —
Рубины. красовались там на золотой чеканке.
А между тем сильней всего желал отважный мальчик
230 Домой вернуться к матери, не причинить ей горя,
И спутников призвал своих скорее вскачь пуститься.
Как голубь, белоснежного коня переседлал он,—
Блистали драгоценности на лошадиной челке[192],
А среди них бубенчики висели золотые,
235 Бубенчики несчетные, и звук их раздавался
Чудесный, восхитительный и всех вокруг дививший.
Зелено-розовый платок[193] из шелка был на крупе,
Седло собою покрывал и защищал от пыли,
И скрепки[194] были на седле с уздечкой золотые,
240 И жемчуг ювелирную ту украшал работу[195].
Был смелости исполнен конь[196], резвился без боязни,
Искусством верховой езды владел прекрасно мальчик;
И кто ни видел отрока, давался диву, глядя,
Как твердой воле всадника был резвый конь покорен,
245 Как юноша[197] в седле сидел, что яблочко на ветке[198].
И вот направились они назад в свое жилище,
Сначала слуги-отроки, построенные рядом,
За ними дядя поскакал, отец героя — сзади,
Посередине — юноша, блиставший словно солнце;
250 Копье он с позолотою и с лезвием двуострым[199],
Зеленое, арабское, рукою поднял правой;
Людские взоры радовал, приятен был в беседе,
И взглядом мускус источал, и весь благоухал он[200].
* * *
Т 1028 Домой вернулись путники, поели и попили,
И время потекло у них в забавах и веселье.
1030 А между тем отец-эмир все дни свои отныне,
Что шли своею чередой с круговращеньем солнца,
Стал в размышленьях проводить над божьими путями
И радовался каждый день с супругою любимой;
На сына[201] глядя, счастлив был, друзьями окруженный,
1035 Пока пред ним не выросли врата годов преклонных,
И не оставил подвигов он всех на долю сына.
Когда же славный Дигенис, прекрасный, благородный,
Достиг с годами, наконец, расцвета силы юной
И мужем настоящим стал среди мужей считаться,
1040 Вскочил он как-то на коня, отправился из дома,
Копье с собою захватил, да взял свою дубинку
И воинов собрал своих, чтоб спутниками были.
Когда ж отправились они, пустились в путь тяжелый,
Услышал вести Дигенис об апелатах[202] смелых,—
1045 В теснинах как скрываются и подвиги свершают,
И самому узнать ему героев захотелось.
Пошел один и зарослей достиг он тростниковых,
А в них свирепый лев лежал,— содрал со зверя шкуру
Иоаннакий-апелат[203], достойный изумленья.
1050 Увидел тушу львиную Акрит, и вот с печалью
Глубокий вздох он испустил, сказав слова такие:
«Когда же славных храбрецов глаза мои увидят?»
Тут встретил водоноса[204] он, слугу при апелатах,
И стал вопросы задавать ему нетерпеливо,
1055 И Дигенису водонос сказал без промедленья:
«Чего ты, добрый юноша, от апелатов хочешь?»
А Дигенис на те слова ответил водоносу:
«Желаю сделаться и я одним из апелатов».
Взял Дигениса тот с собой и, вот, они пробрались
1060 В неведомое, страшное разбойничье жилище.
Там Филопаппа[205] он нашел, лежавшего на ложе,
И шкур звериных множество вокруг[206] него увидел.
Склонился со смирением Акрит Василий юный,
Почтенье оказал ему, сказал слова привета,
1065 И вслед за этим Филопапп, старик, ответил гостю:
«Добро пожаловать, коль ты измены не готовишь!»
И так Василий на привет ответил Филопаппу:
«Измены не готовлю я, но сделаться желаю
Теперь же в этом лагере[207] одним из апелатов».
1070 И отвечал ему старик, когда услышал это:
«Коль хвалишься ты, юноша, что станешь апелатом,
Дубинку захвати с собой и вниз иди на стражу[208].
И коль на страже сможешь ты пятнадцать дней поститься,
Да так, чтоб веки глаз твоих от сна не закрывались,
1075 Дотом охотиться пойдешь и львов убить сумеешь,
И ободрать, и шкуры их снесешь сюда проворно,
И спустишься на стражу вновь, коль не изменят силы;
Когда ж со свитою большой пойдут вельможи мимо...[209]
А 1617 С невестою и женихом,—проникнешь в середину,
1619 Похитишь новобрачную, сюда ее доставишь[210],
1620 То нет сомненья, юноша,— ты станешь апелатом».
Услышал это Дигенис и возразил немедля:
«Пустое говоришь, старик,— еще ребенком малым
Дела такие я свершал. Одно тебе отвечу:
Пусть заяц[211] в гору побежит[212] — поймать его сумею
1625 И куропатку быструю рукой схвачу в полете».
И по приказу старика сиденье апелаты
Серебряное принесли, Акрита усадили,
Чудесный стол поставили пред юношей радушно,
И стали есть они и пить, исполнены веселья;
1630 И каждый говорил[213] из них и хвастался, что может
Немало храбрых воинов осилить в поединке.
И слыша это Филопапп к Акриту обратился:
«А ты, о славный юноша, кого сразить сумеешь?»
Без промедления в ответ им предложил Василий:
1635 «Давайте, отроки, возьмем с собою по дубинке,
Оставим нашу трапезу, сойдемся на равнине,
Сражаться там дубинками начнем между собою,
Кто победит соперника — возьмет его дубинку».
И по дубинке тут они с собою захватили —
1640 Иоаннакис и Киннам[214], достойный изумленья,
И вместе с ними Дигенис и многие другие —
И вниз они отправились, собрались на равнине,
Между собою начали дубинками сражаться...
Т 1079 И вот Василий Дигенис во время состязанья,
1080 Вооружась дубинкою, вошел к ним в середину»
Одних дубинкой он сразил, а прочих — кулаками,
И руки этих храбрецов пустыми оказались.
Забрал с собою Дигенис дубинки побежденных
И возвратился к старику, сказав слова такие:
1085 «Возьми дубинки, Филопапп,— оружье апелатов,
Коль недоволен — и твою сумею взять дубинку!»
Такое дело славное свершил Акрит чудесный,
Вернулся к спутникам своим обратно на дорогу,
И вслед за этим по домам пошли они обратно.
1090 И проходили в радости все дни у Дигениса
Василия, храбрейшего, чудесного героя,
И в трепет приводил он всех сраженьями своими...[215]
1100 Теперь начну, любимый мой[216], рассказывать другое —
О том, как у чудесного и славного стратига,
У Дуки[217], власть имевшего над областью ромейской,
Прекраснейшая дочь была, чье имя — Евдокия[218].
Молва об этом имени дошла и до Акрита,—
1105 Ведь знаменит был род ее[219], краса необычайна.
Вскочил он как-то на коня, отправился из дома,
В дорогу отроков позвал, пустился на охоту[220],
Когда же поохотились, направились обратно.
* * *
ГФ 254 А на пути их дом стоял великого стратига,
255 И близко к дому подойдя, герой воскликнул громко:
«Коль любит[221] верно девушку прекраснейшую отрок
И коль проходит мимо он и прелесть ее видит,
То сердце сковано его, и жизнь ему не в сладость!»
И голос сладкий[222] юноши проник за стены дома,
260 И в изумленье там пришли, подобно Одиссею[223],
Что находясь на корабле сирен услышал пенье.
Услышала и девушка[224] призывы Дигениса,
Красою наделенная и прелестью безмерной,
Из рода знаменитого, прославленного всюду.
265 Владенья той красавицы и все ее богатства
Никто бы сосчитать не смог, представить не сумел бы.
Один лишь дом ее и тот нельзя воспеть достойно,
Мозаикой украшенный из мрамора и злата;
А там, где девушка жила,— отдельные покои[225],
270 Отделанные золотом, мозаикою пестрой,—
Покоями девичьими их в доме называли.
И стоило лишь девушке, богатой и прекрасной,
Пришельца юного того увидеть перед домом,
Как запылало сердце в ней, и жизнь ей стала в тягостьу
275 Страданье обожгло ее,— и что здесь удивляться?
Всего острее красота[226], опасны ее стрелы,
В глаза вонзается она и в душу проникает.
Напрасно взгляд свой отвести от юноши старалась,—
Расстаться дева не могла с красою Дигениса,
280 И побежденный взор ее к нему тянулся снова.
И вот служанке на ухо она сказала тихо:
«В окошко выглянь, милая,— вот юноша приятный,
Ты видишь, как прекрасен он и как сложен на диво.
В зятья бы если взял его отец мой, повелитель,
285 Поверь мне,— зятя бы имел он лучшего на свете»,—
И не сводила глаз с него, смотрела неотступно.
Не знал об этом[227] юноша, и спрашивать он начал:
«Чей дом передо мной стоит, такой большой и страшный?
Стратига может самого, что по молве известен?
290 Не здесь ли девушка живет, прославленная всеми?»
«Ты прав, дитя сладчайшее,— отец ему ответил[228],—
Погибло много за нее ромеев благородных».
И снова сын спросил: «Отец! А как они погибли?»
«Задумали они, дитя, ту девушку похитить,—
295 Ведь, говорят, наделена она красою дивной.
И вот узнал о них стратиг, той девушки родитель,
Засады[229] сделал тайные, попали все в неволю,
И головы лишил одних, других лишил он зренья,
Ибо велик могуществом и славен в этих землях».
300 Вздохнул печально Дигенис и так отцу ответил:
«Поверь, отец, похитить я не собираюсь деву.
А те засады тайные меня не испугают;
Лишь об одном прошу тебя, коль дашь на то согласье:
Стратигу предложи родство[230] — пусть браком породнимся,
305 И если даст согласие, я стану ему зятем,
И тестем станет он моим по собственной охоте[231];
А коль согласия не даст, то горько пожалеет».
«Любимый сын мой, много раз я предложенье делал,
Но убедить не мог никак стратига согласиться».
310 Такие от отца слова в ответ услышал отрок
И вдруг заметил девушку — в окне ее увидел.
Глядел, как зачарованный, не в силах сделать шага,
Был разум потрясен его, и сердце трепетало;
Погнал коня[232] он под окно, приблизился к той деве
315 И тихим голосом с такой к ней речью обратился:
«Дай знать мне девушка, прошу, не обо мне ль мечтаешь[233]?
Коль обо мне, скажи скорей, и будешь мне женою;
Коль в мыслях у тебя другой, просить не стану больше».
Услышала то девушка, служанке поручила:
320 «Спустись и отроку скажи, служанка дорогая:
«Ты душу захватил мою —- господь тому свидетель;
Не знаю только, юноша, из рода ты какого.
Коль звать тебя Василием, Акритом Дигенисом,
Знатна тогда семья твоя и всех других богаче,
325 И родственники мы с тобой — от Дук ведь происходим.
Но стражу мой отец, стратиг, из-за тебя расставил, —
Дошла и до него молва о всех твоих деяньях;
Так берегись — не попади из-за меня в опасность,
Смотри, чтоб юности своей до срока не лишиться —
330 Не знает сострадания отец мой беспощадный».
И снова он заговорил и девушке ответил:
«В окошко выгляни, мой свет[234], красу свою яви мне,
И пусть любовь безмерная мое охватит сердце.
Ты, видишь — молод я еще и мало жил на свете,
335 Путей любви не ведаю и не знаком со страстью;
Но коль желанье быть с тобой наполнит мою душу,
То знай: стратиг, родитель твой, и все его родные,
И слуги-воины его,— пусть мечут они стрелы,
Пусть заблистают их мечи — бессильны предо мною!»
340 И не могли они никак свою беседу кончить,
К поступку безрассудному любовь их побуждала;
Над всеми властвует любовь, порабощает разум
И правит мыслями она, словно конем возница;
И оттого влюбленные владеть собой не могут,
345 Родные не смущают их, сосед им не помеха;
И, стыд забыв, они любви становятся рабами.
Пришлось такое испытать и деве благородной,
И из окна она чуть-чуть златого наклонилась.
Мгновенно очи юноши краса ее затмила,
350 И ту солнцерожденную[235] не мог он видеть ясно;
Казалось будто лик ее сиянье излучает,
И выглядела девушка как будто на картине:
Светловолосою была[236] красавица, кудрявой,
Со взглядом радостным, живым и с черными бровями;
355 Напоминало снег лицо, украшенное дивно
Цветком бесценным пурпура, приятного владыкам.
Увидел юноша ее, достойный изумленья,
И в сердце был он поражен, в душе осталась рана,
Почуял боль безмерную, не мог владеть собою,
360 А дева благородная, его страданья видя,
Была не в силах вынести, чтоб мучился любимый;
И верности свидетельство послала Дигенису,
Наполнив радостью его великой и блаженством,—
Колечко отдала[237] ему, сказала на прощанье:
365 «Иди теперь и счастлив будь, меня не забывая».
А он, не медля, на груди залог бесценный спрятал
И так ответил: «Завтра же опять меня увидишь»,—
И, радостью охваченный, пустился в путь обратный.
Когда ж домой приехали, почувствовал тревогу
370 И всей душой к всевышнему с мольбою обратился:
«Господь, владыка,— произнес,— услышь мою молитву:
Пусть солнце поскорей зайдет, взойдет скорее месяц
И в деле, что задумал я, помощником мне будет,—
Один ведь одинешенек[238] отправиться желаю».
375 И своему конюшему[239] затем приказ он отдал:
«Ты расседлай того коня[240], седлай мне вороного,
Подпруги укрепи[241] с двумя ремнями упряжными,
А на седло чудесную повесь мне меч-дубинку[242],
Мундштук тяжелый дай коню, чтоб слушался он быстро».
380 Обед настал, но Дигенис к еде не прикоснулся,
И никаких напитков он не захотел отведать;
О девушке мечтал одной и о красе чудесной —
То отказаться был готов, отчаяньем охвачен,
То снова чудилось ему, что сбудутся надежды;
385 И всем казалось, будто он — во власти сновидений[243].
Сидела рядом мать[244] его, спросила с удивленьем:
«Скажи мне, что с тобой, дитя? Ты душу мне печалишь.
Не причинил ли зверь вреда, не потревожил страх ли?
Иль дух тебя околдовал, твою отвагу видя?
390 Поведай обо всем скорей, не мучай мою душу[245],
Нет пользы свой недуг скрывать — еще сильней страданье».
«Не причинил мне зверь вреда,— ей юноша ответил,—
И душу никакая мне забота не тревожит;
А если околдован я, не проклинай ту деву;
395 Мне зла она не сделала,— я невредим остался».
И вот поднялся с места он, отправился в покои,
Обулся, приготовился и взял свою кифару.
Сначала лишь руками[246] стал он ударять по струнам
(Умел прекрасно Дигенис играть на инструментах),
400 Ее наладил, заиграл и напевал чуть слышно:
«Когда любимая вблизи, не надо сна лишаться,
А если любишь издали, зевать не надо ночью;
Далек к моей желанной путь — пора спешить в дорогу.
Не спит любимая моя, душа ее томится»[247].
405 Меж тем зашло светило дня, взошел на небе месяц;
Один тогда он поскакал и захватил кифару.
Проворно[248] вороной бежал, как день был месяц светел,
И вот покоев девушки он на заре достигнул.
Ждала его любимая, всю ночь заснуть не в силах,
410 Но утомилась под конец и на заре заснула.
Когда ж не увидал ее, не понял, что случилось,
Печаль его наполнила, великая тревога,
И размышленья мрачные ему стеснили сердце.
Невыносима скорбь была, и горе неутешно,
415 И спрашивал он сам себя: «Раздумала ли дева?
Боится ли родителей? Боится что заметят?
На что решиться мне теперь? Как выведать всю правду?
Ошеломлен рассудок мой, не знаю, что мне делать;
Подам коль голос — услыхать меня из дома смогут,
420 Заметят[249] стражники меня, узнают непременно,
Напрасно труд мой пропадет, любимой не достигну;
А там уж вряд ли я смогу желанную увидеть,
И что за польза будет мне от жизни в этом мире?»
Так говорил себе герой в великом потрясенье
425 И вот решился, наконец, сыграть он на кифаре —
Проверить, справедливы ли дурные подозренья.
Сказал: «Себя я сберегу и деву испытаю,
Кифара в том помощницей надежною мне будет,
И без сомнения тогда свершится воля божья».
430 Настроил Дигенис ее, по ней ударил плектром[250]
И начал напевать под звук мелодии сладчайшей:
«Что юную ты нашу страсть, любимая, забыла
И в сладкий погрузилась сон легко и беззаботно?
Встань, яблочко душистое, цветочек нежный розы,
435 Пора нам с утренней звездой в дорогу отправляться!»
Лишь услыхала девушка[251] приятный звук кифары,
С постели спрыгнула она и пояс затянула
И, из окошка наклонясь, так отроку сказала:
«Бранила, милый[252], я тебя из-за того, что медлил,
440 И буду так всегда бранить за лень и нерадивость.
Забыл ты об опасности — играешь на кифаре,
Услышит коль отец тебя,— расправится[253] с тобою,
И ты — о, преступление! — из-за меня погибнешь.
Всеведущего господа в свидетели зову я,—
445 Любовь к тебе великая в мое вселилась сердце,
Несчастна буду, коль беда с тобою приключится.
Пока не выдал свет дневной, душа моя, спасайся
И помни обо мне всегда — любовь мою ты помни.
Но не хочу идти с тобой, о юноша прекрасный,
450 Хоть чувствую, что любишь ты, что страсть тебя сжигает,
И что погибнуть за меня готов без колебанья.
Ведь коль похитишь ты меня, коль уведешь с собою,
Узнают братья обо всем и родичи узнают,
С толпою воинов своих отец тебя настигнет,—
455 Как защитишь меня тогда, от смерти как спасешься?»
Печали он исполнился и девушке ответил:
«Хвалю я, благородная, тебя за беспокойство,
Разумно смотришь ты вперед на будущее наше,
Прекрасно судишь обо всем и размышляешь ясно,
460 Но, право, вовсе ничего ты обо мне не знаешь:
Коль знала б, на какие я деяния способен—
И думать не посмела бы, что братья и родные
Меня настигнут и сразят[254], по мне б не горевала.
Да будет хорошо тебе, душа моя, известно,
465 Что одержать победу я один могу над войском,
Один ряды[255] врагов сражу и силу их осилю.
Отец же твой и отроки, что у него на службе,
И с ними братья все твои и прочие родные —
Младенцы, право, для меня и ничего не значат.
470 Лишь к одному теперь стремлюсь — из уст твоих услышать,
Полна ли ты желания последовать за мною,
Чтоб вышли до рассвета мы окольными путями —
Грозят героям гибелью глухие закоулки,
А на просторе даже трус исполнится отваги.
475 Но если ты раздумала и выбрала другого,
И если речи все твои — предлоги для отказа,
То, Феодорами клянусь[256], страдальцами святыми,
Никто другой, пока я жив, твоим не станет мужем!»
И сразу же ответила прекрасная, как солнце[257]:
480 «Еще ведь раньше[258], дорогой, не зная испытаний,
Любил меня и нежен был — об этом говорил ты.
И вот страдаешь ты теперь,— слова твои правдивы,
И снова чувству твоему свидетелем я стала.
Хоть не годится о себе вести с тобою речи,
485 Но все услышишь от меня, порабощенной страстью:
Немало ведь ко мне вельмож прославленных и знатных,
Родных царя, царевичей с усердием стремилось,
Со свитой царственной вокруг, в роскошных одеяньях;
Полны желанья были все в лицо меня увидеть
490 И здесь у дома моего толпою собирались.
Но ни одним из женихов отец доволен не был,
Не удостоил никого и тень мою увидеть,
Услышать даже голос мой, вести со мной беседу.
Никто не слышал как смеюсь, как по земле ступаю;
495 Даже не выглянула я ни разу из окошка,
От взгляда глаз чужих всегда себя оберегала.
Коль о родных не говорить, знакомых моих близких,
Никто еще в лицо меня ни разу не увидел.
Как подобает девушке, себя держала строго,
500 Но вот не так себя веду, границы преступила
И ныне от любви, твоей забыла о приличьях.
Мужчину раньше никогда чужого не видала,
И вот, не ведая стыда, веду с тобой беседу,
А мысли девичьи мои, свободные когда-то,
505 Рабами ныне сделались, стыдливости лишились.
С того мгновенья, юноша, как лик твой увидала.
Душа моя спокойная воспламенилась сразу,
Иначе думать стала я, не тот уже рассудок,
И мысли порабощены, и. скромность вся исчезла.
510 Тебе теперь лишь одному[259], любви твоей, мой милый,
Покорна буду и стремлюсь отправиться с тобою;
Родных готова позабыть, родителей лишаюсь
И с братьями я расстаюсь, с богатством небывалым,
Чтобы с тобой отправиться, куда ни пожелаешь.
515 Да будет в том свидетелем господь — опора наша
И воздаятель за грехи — меня ты не обманешь:
Ведь и тебя любовь разит, ведь и тебя сжигает,
И за меня ты смерть принять готов без колебанья,—
Пусть глаз не видит этого, о том не слышат уши!»
520 Так говорила девушка, прекрасней всех на свете,
Вздыхала глубоко она и слезы проливала,
Браня себя безжалостно, ругая за бесстыдство.
И колебалась хоть она в своем решенье смелом,
Но страсть ей безграничная отваги придавала.
525 Поистине, любовь[260] и страсть владеют дивной силой,
Незыблема природа их; всегда готовы страсти
Бороться со спокойствием, поработить рассудок;
И оттого влюбленные владеть собой не могут,
Родные не смущают их, сосед им не помеха,
530 И стыд забыв, они любви становятся рабами[261],—
Пришлось обоим любящим подобное изведать.
Увидел Дигенис ее, залитую слезами,
И сам слезами залился и отвечал любимой:
«Прекраснейшая девушка, семью твою я знаю:
535 Несметными богатствами отец твой обладает,
И много знатных взять тебя желало из корысти —
Об этом знаю хорошо, мне все известно было;
Но не стремлюсь, душа моя любимая, к богатству —
Что пользы мне в сокровищах и в славе преходящей?
540 Травой считаю это все, твоей красой богатый.
С тех пор, о черноокая[262], как встретился с тобою,
Ни на мгновенье ты души моей не покидала,
Пустила корни глубоко, сплелась с ней неразрывно;
Пусть далеко ты от меня — но в мыслях близко, рядом.-
545 Ведь ни в одну красавицу я раньше не влюблялся,
Путей любви не знал совсем, не ведал ее власти.
Сюда иди, мой ясный свет, последуй за любимым,
Влеченью волю дай скорей, зачем его скрываешь?
Не значат ничего слова —доказывает дело;
550 И коль того захочет бог, мы заживем счастливо.
Не бойся за родителей — обрадуются только,
Когда известно станет им, кто сделался их зятем;
Никто тебя не упрекнет, любой сочтет счастливой».
Такие речи отрок вел, перед любимой клялся:
555 «Мое начало — ты одна, и ты одна — конец мой,
Отныне с божьей помощью и до кончины самой
Коль захочу хоть раз тебя, душа моя, обидеть,
И коль покой любви твоей оберегать не стану,
Не буду страсть твою беречь до самой до могилы,—
560 Пускай не удостоюсь я кончины христианской,
Пусть пользы мне не принесут родителей молитвы;
А ты, о благородная, сама клянись мне в том же!»
И отвечала девушка, слова его услышав:
«Хоть преступаю я закон, в твои отдавшись руки
565 (Ведь благородный славится разумным поведеньем,
А я, сама не знаю как, о разуме забыла),
Но неизменная любовь и сила страсти чистой
Перед желанием твоим меня склонили властно».
И клятву дав ему в любви, она сказала снова:
570 «Покину я родителей, и братьев всех, и дом свой,
На защитит уж бог меня — тебе вверяюсь, отрок;
Так обещай торжественно, что горя не увижу,
Но буду до конца твоей законною супругой:
Ведь многие влюбленные на речи не скупятся,
575 А утолят желание — и поминай как звали!»
Услышал юноша ее, немало подивился
На мудрость этой девушки, поклялся ей вторично:
«Клянусь отцом и сыном я, клянусь святым я духом,
О благородная,— тебе не причиню я горя,
580 Но будешь госпожой моей, владычицей единой,
Супругой мне и спутницей, пока не встречу смерти.
Желаю лишь, чтоб страсть свою — скажу об этом снова —
Душа моя любимая, ты чистой сохранила».
И вот, когда взаимные их клятвы прозвучали,
585 То наклонилась девушка в окошко золотое,
А отрок на коне привстал и принял ее нежно,
И к соколу[263], лишь выпорхнув, попала куропатка.
И поцелуями они осыпали друг друга,
Безмерной радости полны и слезы проливая;
590 В одно мгновенье обрели великое блаженство,
И слезы жгучие свои не сдерживали в счастье.
Был полон счастья Дигенис,— отвагой увлеченный,
Он гордо перед домом стал и так воскликнул громко:
«Благослови же, тесть, меня, и дочь свою родную,
595 И господу воздай хвалу, что зятя взял такого!»
И голос этот стражники стратига услыхали,
Сигнал тревоги прозвучал на лошадей садиться,
А сам стратиг, услышав вдруг о бедствии внезапном,
Рассудок потерял совсем, не ведая что делать,
600 Вскричал из глубины души: «Свой светоч я утратил,—
Единственную дочь имел, и с глаз она исчезла!»
И стратигисса, то узнав, запричитала горько:
«Лишилась я единственной, украли мою дочку!»
Узнали братья девушки, воскликнули, горюя:
605 «Кто совершить отважился такое беззаконье?
Кому похитить удалось сестру родную нашу?»
Заплакали прислужницы и причитали громко,
Весь дом неудержимые стенанья оглашали,
И погналось за юношей во всеоружье войско;
610 Стратиг за войском следовал, и с ним пошли два сына[264],
И стратигисса не могла в пустом остаться доме —
Разлуку с дочерью своей перенести не в силах,
Прислужниц целую толпу взяла она с собою
И, волосы не подвязав, последовала с плачем,
615 Крича: «Душа любимая, не ведаю я, где ты!»
Никто на месте не стоял, ни молодой, ни старый,—
За Дигенисом, как один, пустились все в погоню,
Оплакивали девушку, скорбили об утрате,
И сколько было их в толпе — никто не сосчитал бы.
620 Когда ж разлилось по земле сияние дневное,
Настигли беглецов они[265] в долинах незнакомых;
А девушка прекрасная вдали их увидала —
Смотрела пристально она, следила за дорогой,
Пока любимый уносил ее в своих объятьях,—
625 И вскрикнула испуганно, прижавшись к Дигенису:
«Не допусти, душа моя, чтоб нас разъединили!
Пусть вороной быстрей бежит, пусть мощь твоя окрепнет:;
Смотри — преследуют они, вот-вот догнать готовы!»
Услышал это юноша, достойный изумленья,
630 Свернул с дороги сразу же, отваги не теряя,
Раздвоенное дерево нашел с двумя ветвями,
Меж двух ветвей[266] он усадил похищенную деву:
«Сиди, не бойся, милая, следи лишь за любимым».
Вооружился быстро он перед началом боя,
635 И вот солнцерожденная[267] сказала Дигенису:
«Прошу тебя — не причини дурного[268] моим братьям!»
И чудо небывалое явил герой пред всеми:
Один решился выступить, один он против тысяч,
И множество несметное бойцов сразил отважных —
640 Вооруженных всадников, испытанных в сраженьях.
Сначала дал он им совет — пускай отступят лучше,
Пусть не испытывают зря, силен ли их соперник;
Но стыдно стало воинам признаться в пораженье
Перед одним противником[269], и смерть они избрали.
645 И вот издал победный клич, извлек он меч-дубинку[270],
И не успел прибыть стратиг, как пало его войско.
А Дигенис, с победою из поединка выйдя,
Вернулся радостный туда, где девушку оставил,
С коня сошел и, тысячи даря ей поцелуев,
650 Сказал: «Теперь, любимая, дела мои ты знаешь!»
А та своим возлюбленным все больше восхищалась[271],
И поцелуями его осыпала без счета,
И попросила отрока, сказала ему тихо:
«Дурного не потерпят пусть[272] мои родные братья,
655 Ведь те, кто приближаются, кого отсюда видим.
По лошадям могу узнать — то едут мои братья,
И третьего я узнаю — отец мой с ними едет;
Оставь их невредимыми, спаси их, умоляю!»
«Желанья сбудутся твои,— ответил отрок деве,—
660 Лишь не постигла бы меня нежданная опасность:
Великий риск — врагов своих щадить во время боя,
Удар губительный грозит в ответ на состраданье».
И вот вскочил он на коня, сказав слова такие,
Напал без промедления на спутников стратига.
665 А оба брата девушки, исполненные рвенья,
Велели отрокам своим с противником сражаться
И думали, что слуги их осилят Дигениса;
Но тот, стараясь выполнить любимой пожеланье,
Приблизился к ним с ловкостью и всех сразил умело.
670 Тут братья разъяренные[273] напали на героя,
А он кружиться стал вокруг и так с коней их сбросил,
Что никого не повредил, ни одного не ранил.
И юноша с коня сошел, к стратигу повернулся,
Поклон смиренный[274] совершил, сложил он вместе руки
675 И начал говорить ему с отвагою во взоре:
«Прости меня, владыка мой,— бойцы твои негодны,
Не могут нападать они, не могут защищаться,
И много в преисподнюю спустилось неумелых.
Ведь не лишен я знатности и не лишен отваги:
680 Попросишь если как-нибудь, чтоб послужил я верно,—
Узнаешь хорошо тогда, какого взял ты зятя;
Судить коль будешь обо мне по всем моим деяньям,
Поверь мне — сам себя тогда считать счастливым станешь».
Услышал юношу стратиг[275], высоко поднял руки,
685 Лицо к востоку обратил и господа восславил,
И говорил: «Хвала тебе, о господи, ты миром
С неизреченной мудростью на наше благо правишь!
Такого зятя и хотел, и о таком мечтал я,
Чтоб был красив и знатен он, разумен и отважен,
690 И чтобы равного ему никто не знал на свете».
И вот, когда всевышнего прославил он всем сердцем,
То Дигенису уступил и так ему ответил:
«Послушай, зять мой золотой, благодарю я бога,
Что с мудростью великою на благо наше правит.
695 Бери себе желанную, бери ее, прекрасный,—
Ведь если б страсть безмерная тобою не владела,
То не посмел бы выступить один ты против тысяч.
Отправимся в обратный путь, пойдем в жилище наше,
Не бойся: никакого зла от нас ты не увидишь,
700 Лишь заключим на этот брак торжественно согласье,
И договор составим мы с отцом твоим совместно,
И сразу знать тебе дадим,— вернешься ты немедля,
За дочерью богатое приданое получишь;
Такую свадьбу сделаю, что все о ней услышат.
705 Приданым ты с того же дня начнешь владеть по праву
И двадцать кентинариев возьмешь монетой старой[276],—
Давно отложены они для дочери любимой —
И сверх того возьмешь за ней серебряную утварь,
Сундук с одеждой[277] дорогой — пять сотен литр[278] он стоит.,
710 Еще получишь тридцать шесть имений[279] ты доходных,
И тещи дом себе возьмешь — в нем семьдесят служанок ?.
Прекрасен он поистине, цена ему большая;
И украшенья чудные от матери невесты:
Венец искусной выделки — о нем повсюду знают, —
715 Из золота сработанный, с бесценными камнями;
Животных всех получишь ты, каких увидишь в доме,
И восемьдесят конюших, коней четыре сотни,
И поваров четырнадцать и булочников сколько ж,
Еще других прислужников[280] возьмешь ты полтораста;
720 Получишь предпочтение перед детьми моими,
Богатство безграничное и множество имений
И сверх обещанных даров еще возьмешь немало
До той поры, как совершим, дитя, обряд священны».
Такую свадьбу сделаю, что все о ней услышат,
725 Никто не вздумает кричать, что брак твой — это кража,
Что девушку похитил ты, лишенную богатства,—
А это ведь бесчестие для всех благоразумных,
И трудно будет избежать тебе постыдной славы,
Коль сразу же назад в мой дом со мной не возвратишься.
730 Утешишь стратигиссу ты в ее печали горькой,—
Ведь и поныне о тебе совсем она не знает,
А коль узнает жениха — восславит милость божью.
Послушайся, мой славный зять, иди со мною вместе».
Такие речи вел стратиг, исполненные лести,
735 А юноша немедленно сказал в ответ стратигу:
«О повелитель мой и тесть, хоть было б справедливо
Советам следовать твоим, разумным и прекрасным,
Но как бы, слушаясь тебя, не встретил я опасность,
Не встретил смерть плачевную, позору не подвергся,
740 Как враг и злоумышленник, враждующий с тобою.
Иное поведенье мне подсказывает разум,
И не решаюсь я предстать пред ликом стратигиссы.
Одно желанье у меня, о господин и тесть мой:
Хочу я с дочерью твоей прекрасной удалиться,
745 И нет мне дела до богатств[281] и до ее владений —
Пусть обладают этим всем моей супруги братья.
Довольно мне красы ее, приданого не надо:
Господь богатство нам дает и бедность посылает,
Смирит и вознесет он нас, унизит и возвысит.
750 И нет нужды обратно мне с тобою возвращаться —
Сначала к матери родной отправиться желаю,
И пусть увидит мой отец, какую взял невестку,
Пусть господу хвалу воздаст, тогда вернусь я быстро.
А ты не думай горевать — молись о нашем счастье,
755 Ведь слуги мы души твоей, твои родные дети».
И отвечал тогда стратиг, дивясь его рассудку:
«Да осенит тебя, дитя, благословенье бога,
Наполнит счастьем пусть господь все годы твоей жизни!»
И обнял Дигениса он, вскочил на лошадь снова,
760 И тот поехал к девушке, стратиг — обратно к дому,
А за отцом и сыновья, изведав пораженье[282];
Отваге отрока они дивились бесконечно.
А юноша, поистине достойный удивленья,
Вернулся с быстротой туда, где девушку оставил,
765 И ласково позвал ее: «Приди, о свет мой ясный!
Приди, цветок сладчайший мой, цветок душистый розы!
Приди, о телочка моя[283],— ярмо любви несешь ты!
Дорогу быстро мы пройдем — никто не помешает,
Никто, моя прекрасная, нам на пути не станет;
770 Один отец, да братья лишь твои в живых остались,—
Ведь повеленья твоего ослушаться не смел я».
Без промедленья с дерева к нему спустилась дева,
Охваченная радостью великою и счастьем,
И отроку любимому пошла навстречу тихо,
775 И близко подойдя к нему, с заботою спросила:
«Теперь я вижу, дорогой, опасность миновала,
Скорей о братьях расскажи, постигло ль их несчастье?»
«Не беспокойся, душенька,— сказал в ответ ей отрок,—
Лишь слуг стратига самого, бойцов его отважных,
780 Постигла участь горькая, а остальные живы».
И наклонился к девушке и поднял осторожно,
С собою рядом усадил любимую на лошадь,
И, наслаждение вкусив от поцелуев чистых,
Пустились в путь влюбленные, охваченные счастьем.
785 А стражники отца его, увидев Дигениса
И девушку в его руках, прекрасную, как роза,
Помчались быстро известить о радостном событье[284].
И лишь услышал весть отец о возвращенье сына,
Вскочил он сразу на коня, исполненный веселья,
790 А с ним — три тысячи бойцов, жены его пять братьев.
Уздечек взяли с седлами они двенадцать женских,
И два седла усеяны[285] жемчужинами были,
А на других — из золота — зверей изображенья[286],
И было каждое седло украшено накидкой;
795 Свисали с крупов лошадей из шелка[287] покрывала,
И закрывал коней тот шелк и золота обилье.
Звучали мощные рога, звучали трубы сзади,
Звучала барабанов дробь, игра на инструментах,
И шум великий в этот час повсюду раздавался.
800 Отъехали встречавшие от дома на три мили[288],
Увидела их издали прекраснейшая дева
И, вся от страха трепеща, не ведая, кто едет,
Сказала юноше тогда, охвачена волненьем:
«То не чужие едут ли, не ждет ли нас разлука?»
805 «Не бойся, свет мой сладостный,— ей юноша ответил,—
То свекор твой заботится тебя достойно встретить».
И вновь солнцерожденная[289] сказала Дигенису:
«Стыжусь я сильно, дорогой, что свиты не имею.
Когда б отца ты моего последовал совету,
810 Служанки были бы со мной и все мои наряды,
И смог узнать бы твой отец, чью дочь ты выбрал в жены,
Но так решил ты и теперь оправдываться должен».
«Оставь печаль ненужную — пускай одна ты будешь,
Любой, о благородная, тебя узнает сразу,
815 И порицать тебя никто за это не посмеет».
И вместе съехались они, приветствуя друг друга,
С коня спустился юноша с невестою любимой,
С коня спустился и эмир и обнял их обоих,
Сказал он: «Пусть благословит тебя, дитя, всевышний,
820 Умножит годы пусть твои в покое и довольстве
И доли в вечном царствии своем пусть удостоит!»
И на седло жемчужное невесту усадили[290],
Ей увенчали голову короной драгоценной,
И все родные жениха, что собрались на встречу,
825 Подарки ей бесценные преподнесли с любовью.
И вот украсив отрока, как украшают юных,
Трубя в рога, назад они не медля повернули,
На трубах начали играть, забили в барабаны,
Звучало сладко пение, звучали их кифары,
830 Разнообразной музыки звучанье раздавалось;
И быстро с песнями они пошли обратно к дому.
Веселье безграничное над всеми воцарилось,—
Кто смог бы объяснить его, сказать о нем сумел бы?
Казалось, что сама земля, ступали по которой,
835 Со всеми счастлива была, делила с ними радость.
И всякий, кто свидетелем был этому веселью,
Рассудок потерял совсем, охвачен ликованьем.
Казалось, прыгали холмы и танцевали скалы,
Деревьям было весело, ключом забили реки,
840 И воздух весь сиянием наполнился от счастья.
Когда поблизости они от дома оказались,
Навстречу вышли женщины несметною толпою,
И стратигисса[291] молодым сама навстречу вышла,
А с нею встретила их мать прекрасная Акрита.
845 Служанки шли красивые в сверкающих нарядах,—
Одни цветы несли в руках и миртовые ветви,
И наполняли все вокруг благоуханьем чудным,
Другие с пеньем двигались, в кимвалы ударяя;
Превозносила юношу их сладостная песня
850 И восхваляла девушку, родителей их славных.
И устлана была земля ветвями мирта, лавра,
Нарциссами и розами, душистыми цветами.
И вот в объятия свекровь невестку заключила,
Подарок ей почетный дав работы превосходной[292];
855 Не знало счастье их границ, не знала радость меры.
Вступили в дом они, и вот эмир без промедленья
Немало воинов собрал, жены своей всех братьев
И отроков три тысячи, отправил их в дорогу,
Чтобы на праздник свадебный стратига пригласили,
860 И передал: «Прошу тебя, мой сват, придти на свадьбу,
А свадьбу ту всевышний сам помимо нас устроил».
Услышал эту речь стратиг, отнесся к ней с вниманьем
И, по достоинству почтить желая новобрачных,
Подарки захватил с собой,— нельзя пересчитать их.
865 И вот на следующий день со стратигиссой вместе
Не медля в путь отправился, ни в чем не сомневаясь,—
Ведь знали оба хорошо, какой им зять достался.
И вот усердья полные и радости великой,
Со свадебными песнями[293] прошли они дорогу,
870 А с ними братья девушки со спутниками вместе.
Когда же юноши отец узнал об их прибытье,
То выехал навстречу им, народом окруженный,
Хотел он спешиться скорей, почтительности полный,
Но стал молить его стратиг, чтоб он того не делал;
875 И вот, как подобало им, они обнялись крепко
И вместе в дом направились, но лишь прошли немного,.
Как необъятная толпа им двинулась навстречу,
И вместе с этою толпой прислужницы собрались.
И дома наконец они торжественно достигли,
880 Толпа их там нарядная с куреньями встречала,
Встречала с благовоньями и розовой водою,
А во главе встречавших мать стояла Дигениса.
Чей разум мог бы передать свершившееся вскоре —
Какую встречу дивную гостям эмир устроил,
885 Какую речь прекрасную вела его супруга,
Как славно был устроен пир в порядке надлежащем!
Столы ломились от еды, от яств разнообразных,
И подавали на пиру бесчисленных животных;
Флейтисты развлекали их, сменялись быстро мимы,
890 И двигались танцовщицы, телами изгибаясь,
Звучала дивно музыка, и чаровали танцы,—
Прекрасны были зрелища, одно другого краше.
И о приданом договор, когда настало утро,
Составили — не передать весь договор дословно!
895 Но те дары, что жениху достались и невесте,
Какие превосходные владенья получили,—
Не подобает все это оставить без вниманья,
И не сказать, хоть коротко, о дорогих подарках.
Двенадцать вороных коней — таков был дар стратига,
900 Затем — двенадцать лошадей красы необычайной,
Двенадцать мулов дорогих, к ним — седла и уздечки —
Все в серебре и жемчуге, искуснейшей работы.
Двенадцать отдал конюхов — златой на каждом пояс,
Двенадцать леопардов[294] дал, испытанных в охоте,
905 Птиц ловчих из Абасгии[295] двенадцать белоснежных,
Двенадцать малых соколов[296] и столько же обычных.
Затем — две драгоценные иконы Феодоров[297];
Шатер, расшитый золотом, большой и превосходный,
Изображеньями зверей покрытый[298] всевозможных,
910 Шесты его из серебра, шнуры его — из шелка;
И два арабских дал стратиг копья[299], зеленых, медных,
И меч Хосрова[300] подарил, прославленный повсюду.
Все это зятю славному в подарок, Дигенису,
Пожаловал с любовью тесть; эмир же в это время
915 Дал дар бесценный девушке, лицо ее увидя[301],
А вместе с ним и бабушка Акрита, стратигисса,
Жены эмира братья все и родичи другие
Жемчужин дали много ей, камней бесценных, злата,
И тканей фиолетовых из шелка дорогого.
920 А теща жениху дала немало одеяний,
Зелено-белых, шелковых, и поясов бесценных,
Четыре головных платка, золототканных[302], светлых,
И плащ[303] златой — был грифами он сзади разукрашен.
И десять юных евнухов[304] дал старший брат невесты,—
925 Приятна внешность их была, и волосы красивы,
Одежда облекала их персидская из шелка,
И золотой воротничок носил на шее каждый.
А младший брат невесты дал копье и щит в подарок,
И остальные родичи ему так много дали,
930 Что невозможно передать даров многообразье.
Три месяца[305] они подряд на свадьбе веселились,
Не знала радость их конца, над всем она царила.
Когда ж три месяца прошло в веселье непрерывном,
Отец невесты взял с собой всех родственников новых
935 И с ними зятя своего, назад домой поехал
И свадьбу новую сыграл — еще пышнее первой.
Глядел стратиг на юношу, безмерно восхищался
И послушанию его, и храбрости разумной,
И нраву его кроткому, и знанию приличий.
940 А стратигисса радостно глядела, как прекрасен,
Как необычен он[306] на вид и всех лицом приятней.
Не отходили от него невесты оба брата,
Что похвалялись без конца деяньями своими.
Восславим же всевышнего, единого, благого[307],—
945 Ведь там, где надо управлять великими делами,
Господь устраивает все — не сомневайтесь в этом!
И по заслугам воздадим мы богу благодарность,
Ведь блага все, какие есть, лишь он нам доставляет.
Когда же в тех местах они довольно погостили,
950 В обратный путь отправился эмир, в свое жилище,
Отправился и Дигенис домой с любимой вместе,
И вновь с великим торжеством к себе они вернулись.
Достойно вышел юноша из тяжких испытаний,
За подвиги отважные прославился повсюду,
955 И разнеслась молва о нем чудесная по свету.
И в одиночестве он жить задумал на границах,
Лишь девушку[308] со слугами с собою взял в дорогу;
Желал безмерно Дигенис уединенной жизни,
Чтоб одиноко мог бродить, попутчиков не зная.
960 Пришел на место новое, поставил он палатку,
И начал вместе с девушкой там жить уединенно;
И две прислужницы ее в другой палатке жили,
А в третьей жили отроки чудесные Акрита,
И друг от друга далеко палатки находились.
965 Когда же о супругах весть дошла до апелатов,
Вступили в заговор они, чтоб девушку похитить,
Но победил их Дигенис и перебил нещадно[309];
Весь Вавилон[310] завоевал, не зная поражений[311],
Багдад и Тарс[312] он покорил, и маврохионитов[313],
970 И многие владения свирепых эфиопов[314].
О смелых подвигах его услышал император,—
А над землей ромейскою в те годы был поставлен
Счастливый и прославленный трофеями Василий[315],
Что славу императоров[316] унес с собой в могилу.
975 Случилось, что отправился в поход он против персов[317]
И оказался в тех местах, где находился отрок.
Немало подивился он, проведав о герое,
Охвачен был желанием увидеть Дигениса
И отослал ему письмо с такими он словами:
980 «О всех деянияхв[318], дитя, которые свершил ты,
Узнала царственность моя, и радости полны мы,
Благодарим всевышнего, что шлет тебе поддержку.
Внемли желанью нашему — предстань пред нашим взором
И за дела свои прими достойную награду.
985 Итак, иди к нам с радостью, не зная колебаний,
Не бойся, что подвергнешься опасности нежданной».
Прочел посланье Дигенис, ответ такой отправил:
«Слугою я ничтожнейшим твоей останусь власти,—
Пусть и не будет доли мне в твоих благодеяньях.
990 Какому же из дел моих дивишься ты, владыка?
Ведь робок и смиренен я, и нет во мне отваги.
Но все возможно совершить по милости господней,
И если своего слугу ты захотел увидеть,
Сюда скорее приходи, и у реки Евфрата
995 Желанье сбудется твое, владыка мой священный.
Не думай, будто не хочу перед тобой явиться,
Но знаю — есть в твоих войсках неопытные люди;
Неподобающую речь могу от них услышать,
И меньше станет слуг твоих.— не сомневайся в этом,—
1000 Нередко ждет ведь молодых такой удел, владыка».
За словом слово прочитал посланье император
И скромной речи отрока немало подивился,
И рад был, что высокую его отвагу понял.
Желая видеть юношу во что бы то ни стало,
1005 С собою сотню воинов он захватил в дорогу
И копьеносцев несколько и выступил к Евфрату,
А слугам строго повелел, чтоб ни единым словом
Никто не вздумал нанести Акриту оскорбленье.
И вот заметили его посты сторожевые,
1010 Известье быстро принесли, что император близко
От Дигениса славного, чудесного Акрита.
И Дигенис тогда один навстречу гостю вышел
И низко голову склонил в почтительном поклоне,
Промолвил: «Здравствуй, господин, от бога власть ты принял,
1015 Из-за нечестия племен[319] над всеми воцарился!
Случиться как могло со мной, что всей земли владыка
Изволил появиться здесь передо мной, ничтожным?»
Был император поражен, когда его увидел,
И вот, достоинством своим пренебрегая царским,
1020 Сошел он с трона, радуясь, открыл ему объятья
И целовать героя стал, дивясь его сложенью,
Избытку красоты его, никем не превзойденной.
«Дитя,— сказал он,— дел твоих свидетельство я вижу,
Поистине, весь облик твой — отваги подтвержденье.
1025 О если бы четырех, как ты, Романия имела!
Проси, что хочешь у меня, без всякого стесненья
И, что угодно, забирай из моего ты царства!»
«Всем управляй, владыка мой,— ему ответил отрок,—
А для меня достаточно любви твоей высокой.
1030 Несправедливо брать дары, дарить — намного лучше,
И без того на воинов ты тратишься безмерно[320].
Лишь вот о чем[321] прошу тебя, прославленный владыка:
Имей любовь к покорности и состраданье к бедным,
Коль терпит[322] беды подданный — спасай от беззаконий,
1035 Коль согрешит невольно он — даруй свое прощенье,
Не поддавайся клевете, оставь несправедливость,
Грозою будь еретиков, опорой православных,—
То высшей справедливости оружие, владыка,
Оружьем этим всех врагов ты одолеть сумеешь.
1040 И знай, владеть и царствовать — от силы не зависит:
То бога одного лишь дар, всевышнего десница.
А я, из всех ничтожнейший, твоей дарую власти
Ту дань, что приносили мы Иконию[323] доселе,—
Вернешь наперекор врагам сполна богатства эти
1045 И позабудешь, господин, подобную заботу
Ты прежде, чем душа моя от тела отделится».
И счастлив император был, слова его услышав,
И так сказал: «О юноша, чудесный, несравненный,
Моею царственностью ты патрикием[324] назначен,
1050 Владенья деда[325] твоего я все тебе дарую
И на границах управлять предоставляю право.
Скреплю пожалованья все надежно хрисовулом[326]
И царские одежды дам тебе я дорогие».
Лишь услыхал то юноша[327], приказ немедля отдал,
1055 Чтоб привели к нему коня стреноженного слугй.
Неукрощенный был тот конь, не знал он господина,
И слугам Дигенис сказал: «Бежать его пустите».
Одежды полы[328] накрепко за пояс свой заправил
И за животным бросился, стремясь его настигнуть.
1060 На расстоянье небольшом схватил коня за гриву;
И повернулся конь тогда назад, огромный, дикий,
Лягался он и громко ржал[329], и убежать стремился,
Но перед императором тот юноша[330] отважный
Поверг коня и на земле оставил распростертым,
1065 И небывалым зрелищем поражены все были.
Назад герой направился, но лев из рощи вышел[331],
И все, стоявшие вблизи, перепугались сильно,—
Немало ведь свирепых львов в той местности встречалось;
И в страхе император сам искал спасенья в бегстве.
1070 А Дигенис напал на льва, не медля ни минуты,
За лапу заднюю его схватил рукой умело,
Тряхнул с великой силою, поверг на землю зверя
И окружавшим показал[332], что лев лишился жизни.
Затем он поднял хищника рукою, словно зайца[333],
1075 И императору поднес, сказав: «Прими добычу!
Тебе в подарок твой слуга поймал ее, владыка».
И были все потрясены, охваченные страхом,
Сверхчеловеческую мощь увидев Дигениса;
И император сам тогда, воздев высоко руки,
1080 Промолвил: «Славься наш господь, все сущее создавший!
Ведь счастье даровал ты мне узреть такого мужа,
Что в поколенье нынешнем всех превзошел отвагой».
И взять ту шкуру львиную велел своим он слугам,
И много обещаний дал чудесному герою;
1085 Друг друга обняли они, отправились обратно:
Назад к войскам[334] вернулся царь, а юноша —к любимой.
И с той поры по всей земле молва пошла об этом,
И все назвали юношу Василием Акритом,—
Ведь на границах[335] правил он, согласно хрисовулу.
1090 Однако прекратить пора повествованье наше,
Историю дальнейшую другой оставим книге.
Ведь говорит наставник мой[336] о том, что многословье,
Когда бы ни пришло оно,— всегда враждебно слуху.
Отсюда начинаются[147] деяния Акрита —
О том, как девушку герой прекрасную похитил,
Затем — о свадьбе их рассказ пойдет в четвертой книге.
А ныне о влечении[148] хочу я вам напомнить,
5 Влеченье — это для любви и корень и начало;
Любовь привязанность родит, а после страсть приходит[149],
Взрастает час за часом страсть, плоды ее известны:
Заботы непрестанные, волненья и тревоги,
Разлука с матерью, с отцом, опасностей пучина.
10 Коль молодость цветущая овладевает сердцем,
За все неисполнимое она готова браться;
Не побоится пламени, до моря доберется.
Ни хищники свирепые, ни львы и ни драконы
Не могут стать препятствием для страсти безграничной,
15 Разбойники свирепые ее не испугают,
. Ей ночи днями кажутся, равнинами — ущелья,
Бессоница — как отдых ей, далекое — ей близко.
А многих заставляет страсть оставить свою веру;
Не вздумайте, что это ложь, пустые небылицы,
20 Свидетельство достойное готов я вам представить —
Эмира знаменитого, всей Сирии владыку.
Был одарен он красотой, как дикий зверь отважен,
Сложеньем дивным наделен и силой благородной.
Поистине назвать его вторым Самсоном можно:
25 Руками льва тот разодрал и всюду был прославлен[150],
А этот львов уничтожал во множестве несметном.
Пора Гомера позабыть и басни об Ахилле,
Сказания о Гекторе — пустые измышленья[151].
Смог македонец Александр[152], столь сильный разуменьем,
30 С божественною помощью владыкой стать над миром;
Эмир же, твердый разумом, смог в господа поверить,
Приобретя себя в удел и доблесть и отвагу.
Что значат Филопапп[153] старик, Киннам Иоаннакис?
Ни слова, право же, о них и говорить не стоит —
35 Не совершили ничего, хвалиться лишь умели.
Его же — истинны дела, свидетелей им много;
Ведь славный Амброн — дед его, а дядей был Кароес,
Три тысячи копейщиков ему отборных дали,
Всю Сирию он подчинил, взял Куфер во владенье,
40 Преград не зная на пути, в Романию ворвался;
Немало занял крепостей, окрестности Иракла,
Он Харсиану разорил., каппа до кийцев землю,
И девушку из рода Дук прекрасную похитил.
Цветущей юностью ее, красою очарован,
45 Решил отречься от всего — от веры и от славы —
И в христианство перешел, и стал он православным —
Рабом ромеев сделался их враг непримиримый[154],
Ребенок родился у них, воистину прекрасный,
Василием был наречен со своего рожденья,
50 А по родителям его назвали Дигенисом[155]:
Ромей по матери он был, а по отцу — язычник[156].
Когда же в страх привел врагов — об этом скажет книга,—
Границы подчинил себе[157], то прозван был Акритом.
Антакин звался дед его из рода Киннамадов[158],
55 В изгнанье умер, сосланный приказом самодержца[159]
Василия[160] счастливого, могучего акрита;
Великим был удел его и несравненной слава,
И среди всех великим он стратигом почитался.
А бабка — из семейства Дук, Антакина супруга;
60 И братья матери его прославились немало[161],—
Из-за сестры они своей вступили в поединок
С эмиром-похитителем, достойным изумленья.
Таков был отпрыск племени ромеев благородных,
Что на земле прославился деяньями своими.
65 Итак, повествование[162] начнем мы о герое.
Еще ребенком был Акрит, когда его родитель
Наставника для сына взял, чтоб обучался мальчик.
Три целых года Дигенис в науках упражнялся
И острым разумом своим усвоил много знаний.
70 Затем к езде он верховой, к охоте устремился
И упражнялся день за днем с отцом в искусствах этих.
И час настал[163], когда к отцу он обратился с просьбой:
«Желанье в душу мне вошло, отец и повелитель,
Пойти охотой на зверей, узнать свое уменье;
75 И если ты Василия, родного сына, любишь,
Скорей отправимся туда, где обитают звери,
Там покажу тебе, о чем я день и ночь мечтаю».
Когда услышал то отец от своего любимца,
Возвеселился духом он, возрадовался сердцем,
80 И начал сына целовать с великим ликованьем:
«Дитя мое желанное, душа моя и сердце,
Чудесны все слова твои и замысел[164] отважен,
Но не настал еще твой час зверей разить свирепых.
Не знаю ничего страшней, опаснее охоты,
85 Тебе ж двенадцать только лет, иль дважды шесть[165] всего лишь,
И на зверей охотиться[166] ты, мальчик, неспособен.
Дитя мое сладчайшее, оставь такие мысли,
И розы нежные свои не обрывай до срока;
Когда ж по воле господа ты мужем взрослым станешь,
90 То, без сомненья, на зверей пойдешь тогда отважно».
Когда услышал речь отца ребенок благородный,
То в сердце был он уязвлен, глубоко опечален
И со слезами на глазах родителю ответил:
«Коль взрослым[167] подвиги свои я совершу, отец мой,
95 Какая будет польза мне? На это все способны.
Сейчас хочу прославиться[168] и род свой возвеличить
И говорю поэтому тебе, мой благодетель,
Что буду среди слуг твоих храбрейшим и великим,
Помощником и спутником во всех твоих сраженьях».
100 Перед стремленьем юноши тогда отец склонился,—
Ведь с детства проявляется характер благородный;
И вот наутро шурина позвал он на охоту,—
То Константин был золотой, из братьев самый младший[169],—
И сына благородного в дорогу взял, Акрита;
105 Отряду отроков велел скакать за ними следом,
Через болото[170] перешел и вышел прямо в чащу.
И вот увидели вдали они медведей страшных[171] —
Медведя и медведицу и медвежат их малых.
«Василий,— дядя закричал,— яви свое искусство!
110 Дубинкой лишь вооружись, меча тебе не надо,—
Не подобает ведь мечом с медведями сражаться».
И чудо небывалое предстало перед ними:
Лишь дяди своего слова услышал храбрый мальчик,
Без промедленья спешился и распустил он пояс,
115 И тунику[172] откинул прочь — палило солнце жарко,—
Одежды полы накрепко за пояс свой заправил,
И низенькую шапочку[173] на голову набросил,
И с быстротою молнии нагрудник снял тяжелый.
Не взял с собой он ничего — простую лишь дубинку[174],
120 И на одно надеялся — на быстроту, да силу.
Когда же близко подошли охотники к медведям,
Чтоб защитить детенышей, вперед шагнула самка
И с громким ревом двинулась навстречу Дигенису.
А тот, неопытный еще в сраженье с диким зверем,
125 Не стал дубинку в ход пускать, не сделал поворота,
Но прыгнул сразу, обхватил медведицу руками,
В одно мгновенье задушил, с великой силой стиснув,
Да так, что внутренности все из пасти зверя вышли.
Пустился в бег самец назад, в болотистое место;
130 «Не упусти его, дитя!» — воскликнул дядя громко,
И мальчик, полный рвения, схватил свою дубинку,
Помчался с быстротой орла, настиг немедля зверя.
Разинув пасть огромную, медведь тут обернулся,
Хотел он голову отгрызть у юного героя,
135 А тот без промедления схватил его за морду,
Встряхнул — и на земле медведь простерся неподвижно,
И с переломанным хребтом[175], свороченною шеей
В руках могучих юноши он испустил дыханье.
И вдруг звериный слыша рев и шум борьбы с медведем,
140 Газель в испуге прыгнула из своего укрытья[176];
И закричал эмир: «Дитя! Смотри перед собою!»
Вперед помчался Дигенис, подобно леопарду,
И сделав несколько прыжков, сумел газель настигнуть;
Затем за ноги задние схватил газель он крепко
145 И так рванул, что разодрал все тело на две части[177].
Кто в изумленье не придет пред милостью господней
И силу несравненную не возвеличит божью?
Невероятен подвиг тот и потрясает разум;
Как мальчик смог настичь газель — ведь не имел коня он
150 И как медведей он убил руками, безоружный?
Поистине, то бога дар, всевышнего десница.
Сколь славны ноги отрока, что с крыльями сравнятся,
Что обогнать сумели лань с чудесной быстротою,
Свирепых превзошли зверей в своем победном беге!
155 И все вокруг увидели деянья Дигениса
И чудом потрясенные друг другу говорили:
«О, что за юноша предстал пред нами, матерь божья!
Как не похож он на людей, живущих в нашем мире;
Должно быть бог его послал, чтоб храбрецы узрели,
160 Забавы ратные его, погони и сраженья».
Пока вели такую речь родные Дигениса,
Из тростниковых зарослей вдруг лев огромный вышел;
Немедля обернулись все, на мальчика взглянули,—
Добычу он тем временем тащил через болото:
165 Рукою правою волок поверженных медведей,
А левою рукой газель убитую тащил он[178].
И крикнул дядя отроку: «Сюда, дитя, скорее!
На что нам звери мертвые? Ведь есть еще живые,—
С живыми биться следует, чтоб испытать отвагу!»
170 И мальчик дяде своему такой ответил речью:
«Желает если бог того, вершитель наших судеб,
И если мне сопутствуют родителей молитвы,
То мертвым будет этот зверь, подобно двум медведям»,—
И устремился без меча отважно льву навстречу[179].
175 Но дядя посоветовал: «Возьми-ка меч с собою:
Ведь на две части, как газель, не разорвешь ты зверя!»
И сразу юноша[180] в ответ сказал такое слово:
«О дядя, повелитель мой! Поможет мне всевышний,
И будет лев в моих руках, подобно той газели».
180 С собою меч он захватил, пошел на зверя прямо;
Когда ж приблизился ко льву, подпрыгнул тот высоко
И стал размахивать хвостом[181], бока свои хлестать им,
И двинулся на юношу с рычаньем кровожадным.
А мальчик, нападенья ждал, высоко меч свой поднял,
185 На голову звериную обрушил он оружье,
Да так, что разрубил ее до плеч одним ударом.
И обратился Дигенис с такою речью к дяде:
«Мой повелитель золотой, узри величье бога:
Не лег ли бездыханным лев, подобно двум медведям?»
190 И поцелуями тогда отец его и дядя
Покрыли руки и глаза, покрыли грудь героя
И говорили так ему исполнены веселья:
«Любой, кто красоту твою и дивное сложенье
Увидит, о любимец наш, не станет колебаться,
195 Но без сомненья все твои деяния признает».
И впрямь чудесным юноша сложеньем[182] отличался,
С кудрями русыми он был и с черными бровями,
Как розовый цветок, лицо, глаза на нем большие,
И в сажень шириною грудь, подобная кристаллу[183].
200 Взирал на мальчика отец, безмерно веселился
И, радуясь, сказал ему с великим ликованьем:
«Невыносимо жар палит — настало время полдня,
Когда в болотистых местах[184] приют находят звери.
Давай же отойдем к воде, дарующей прохладу,—
205 Лицо свое омоешь там, струящееся потом,
Одежды сменишь старые — ведь загрязнил ты платье:
Звериной пеною покрыл, окрасил львиной кровью.
Да! Трижды я благословен, родив такого сына,
И руки пусть отцовские тебе омоют ноги.
210 Свободна у меня душа от всех тревог отныне,
И посылать тебя смогу, не ведая заботы[185],
В набеги многократные на вражеские станы.
И вот к источнику пошли они без промедленья,
Чудесной там была вода и словно снег холодной,
215 Вокруг расселись, и одни ему омыли руки,
Другие же — лицо его и ноги омывали;
Вода лилась от родника и жадно ее пили[186],
Надеясь, что отваги им придаст такое средство.
И мальчик старую свою переменил одежду:
220 Накидки легкие[187] надел, чтоб чувствовать прохладу,
Поверх — накидку красную с краями золотыми[188],
Кайму ее усеяли[189] жемчужины большие,
А воротник был амброю и мускусом[190] надушен,
Не пуговицы были там — жемчужины большие,
225 И окружало золото отверстья для застежек.
Нарядны были и чулки[191] — их грифы украшали,
И камни драгоценные усеивали шпоры —
Рубины. красовались там на золотой чеканке.
А между тем сильней всего желал отважный мальчик
230 Домой вернуться к матери, не причинить ей горя,
И спутников призвал своих скорее вскачь пуститься.
Как голубь, белоснежного коня переседлал он,—
Блистали драгоценности на лошадиной челке[192],
А среди них бубенчики висели золотые,
235 Бубенчики несчетные, и звук их раздавался
Чудесный, восхитительный и всех вокруг дививший.
Зелено-розовый платок[193] из шелка был на крупе,
Седло собою покрывал и защищал от пыли,
И скрепки[194] были на седле с уздечкой золотые,
240 И жемчуг ювелирную ту украшал работу[195].
Был смелости исполнен конь[196], резвился без боязни,
Искусством верховой езды владел прекрасно мальчик;
И кто ни видел отрока, давался диву, глядя,
Как твердой воле всадника был резвый конь покорен,
245 Как юноша[197] в седле сидел, что яблочко на ветке[198].
И вот направились они назад в свое жилище,
Сначала слуги-отроки, построенные рядом,
За ними дядя поскакал, отец героя — сзади,
Посередине — юноша, блиставший словно солнце;
250 Копье он с позолотою и с лезвием двуострым[199],
Зеленое, арабское, рукою поднял правой;
Людские взоры радовал, приятен был в беседе,
И взглядом мускус источал, и весь благоухал он[200].
Т 1028 Домой вернулись путники, поели и попили,
И время потекло у них в забавах и веселье.
1030 А между тем отец-эмир все дни свои отныне,
Что шли своею чередой с круговращеньем солнца,
Стал в размышленьях проводить над божьими путями
И радовался каждый день с супругою любимой;
На сына[201] глядя, счастлив был, друзьями окруженный,
1035 Пока пред ним не выросли врата годов преклонных,
И не оставил подвигов он всех на долю сына.
Когда же славный Дигенис, прекрасный, благородный,
Достиг с годами, наконец, расцвета силы юной
И мужем настоящим стал среди мужей считаться,
1040 Вскочил он как-то на коня, отправился из дома,
Копье с собою захватил, да взял свою дубинку
И воинов собрал своих, чтоб спутниками были.
Когда ж отправились они, пустились в путь тяжелый,
Услышал вести Дигенис об апелатах[202] смелых,—
1045 В теснинах как скрываются и подвиги свершают,
И самому узнать ему героев захотелось.
Пошел один и зарослей достиг он тростниковых,
А в них свирепый лев лежал,— содрал со зверя шкуру
Иоаннакий-апелат[203], достойный изумленья.
1050 Увидел тушу львиную Акрит, и вот с печалью
Глубокий вздох он испустил, сказав слова такие:
«Когда же славных храбрецов глаза мои увидят?»
Тут встретил водоноса[204] он, слугу при апелатах,
И стал вопросы задавать ему нетерпеливо,
1055 И Дигенису водонос сказал без промедленья:
«Чего ты, добрый юноша, от апелатов хочешь?»
А Дигенис на те слова ответил водоносу:
«Желаю сделаться и я одним из апелатов».
Взял Дигениса тот с собой и, вот, они пробрались
1060 В неведомое, страшное разбойничье жилище.
Там Филопаппа[205] он нашел, лежавшего на ложе,
И шкур звериных множество вокруг[206] него увидел.
Склонился со смирением Акрит Василий юный,
Почтенье оказал ему, сказал слова привета,
1065 И вслед за этим Филопапп, старик, ответил гостю:
«Добро пожаловать, коль ты измены не готовишь!»
И так Василий на привет ответил Филопаппу:
«Измены не готовлю я, но сделаться желаю
Теперь же в этом лагере[207] одним из апелатов».
1070 И отвечал ему старик, когда услышал это:
«Коль хвалишься ты, юноша, что станешь апелатом,
Дубинку захвати с собой и вниз иди на стражу[208].
И коль на страже сможешь ты пятнадцать дней поститься,
Да так, чтоб веки глаз твоих от сна не закрывались,
1075 Дотом охотиться пойдешь и львов убить сумеешь,
И ободрать, и шкуры их снесешь сюда проворно,
И спустишься на стражу вновь, коль не изменят силы;
Когда ж со свитою большой пойдут вельможи мимо...[209]
А 1617 С невестою и женихом,—проникнешь в середину,
1619 Похитишь новобрачную, сюда ее доставишь[210],
1620 То нет сомненья, юноша,— ты станешь апелатом».
Услышал это Дигенис и возразил немедля:
«Пустое говоришь, старик,— еще ребенком малым
Дела такие я свершал. Одно тебе отвечу:
Пусть заяц[211] в гору побежит[212] — поймать его сумею
1625 И куропатку быструю рукой схвачу в полете».
И по приказу старика сиденье апелаты
Серебряное принесли, Акрита усадили,
Чудесный стол поставили пред юношей радушно,
И стали есть они и пить, исполнены веселья;
1630 И каждый говорил[213] из них и хвастался, что может
Немало храбрых воинов осилить в поединке.
И слыша это Филопапп к Акриту обратился:
«А ты, о славный юноша, кого сразить сумеешь?»
Без промедления в ответ им предложил Василий:
1635 «Давайте, отроки, возьмем с собою по дубинке,
Оставим нашу трапезу, сойдемся на равнине,
Сражаться там дубинками начнем между собою,
Кто победит соперника — возьмет его дубинку».
И по дубинке тут они с собою захватили —
1640 Иоаннакис и Киннам[214], достойный изумленья,
И вместе с ними Дигенис и многие другие —
И вниз они отправились, собрались на равнине,
Между собою начали дубинками сражаться...
Т 1079 И вот Василий Дигенис во время состязанья,
1080 Вооружась дубинкою, вошел к ним в середину»
Одних дубинкой он сразил, а прочих — кулаками,
И руки этих храбрецов пустыми оказались.
Забрал с собою Дигенис дубинки побежденных
И возвратился к старику, сказав слова такие:
1085 «Возьми дубинки, Филопапп,— оружье апелатов,
Коль недоволен — и твою сумею взять дубинку!»
Такое дело славное свершил Акрит чудесный,
Вернулся к спутникам своим обратно на дорогу,
И вслед за этим по домам пошли они обратно.
1090 И проходили в радости все дни у Дигениса
Василия, храбрейшего, чудесного героя,
И в трепет приводил он всех сраженьями своими...[215]
1100 Теперь начну, любимый мой[216], рассказывать другое —
О том, как у чудесного и славного стратига,
У Дуки[217], власть имевшего над областью ромейской,
Прекраснейшая дочь была, чье имя — Евдокия[218].
Молва об этом имени дошла и до Акрита,—
1105 Ведь знаменит был род ее[219], краса необычайна.
Вскочил он как-то на коня, отправился из дома,
В дорогу отроков позвал, пустился на охоту[220],
Когда же поохотились, направились обратно.
ГФ 254 А на пути их дом стоял великого стратига,
255 И близко к дому подойдя, герой воскликнул громко:
«Коль любит[221] верно девушку прекраснейшую отрок
И коль проходит мимо он и прелесть ее видит,
То сердце сковано его, и жизнь ему не в сладость!»
И голос сладкий[222] юноши проник за стены дома,
260 И в изумленье там пришли, подобно Одиссею[223],
Что находясь на корабле сирен услышал пенье.
Услышала и девушка[224] призывы Дигениса,
Красою наделенная и прелестью безмерной,
Из рода знаменитого, прославленного всюду.
265 Владенья той красавицы и все ее богатства
Никто бы сосчитать не смог, представить не сумел бы.
Один лишь дом ее и тот нельзя воспеть достойно,
Мозаикой украшенный из мрамора и злата;
А там, где девушка жила,— отдельные покои[225],
270 Отделанные золотом, мозаикою пестрой,—
Покоями девичьими их в доме называли.
И стоило лишь девушке, богатой и прекрасной,
Пришельца юного того увидеть перед домом,
Как запылало сердце в ней, и жизнь ей стала в тягостьу
275 Страданье обожгло ее,— и что здесь удивляться?
Всего острее красота[226], опасны ее стрелы,
В глаза вонзается она и в душу проникает.
Напрасно взгляд свой отвести от юноши старалась,—
Расстаться дева не могла с красою Дигениса,
280 И побежденный взор ее к нему тянулся снова.
И вот служанке на ухо она сказала тихо:
«В окошко выглянь, милая,— вот юноша приятный,
Ты видишь, как прекрасен он и как сложен на диво.
В зятья бы если взял его отец мой, повелитель,
285 Поверь мне,— зятя бы имел он лучшего на свете»,—
И не сводила глаз с него, смотрела неотступно.
Не знал об этом[227] юноша, и спрашивать он начал:
«Чей дом передо мной стоит, такой большой и страшный?
Стратига может самого, что по молве известен?
290 Не здесь ли девушка живет, прославленная всеми?»
«Ты прав, дитя сладчайшее,— отец ему ответил[228],—
Погибло много за нее ромеев благородных».
И снова сын спросил: «Отец! А как они погибли?»
«Задумали они, дитя, ту девушку похитить,—
295 Ведь, говорят, наделена она красою дивной.
И вот узнал о них стратиг, той девушки родитель,
Засады[229] сделал тайные, попали все в неволю,
И головы лишил одних, других лишил он зренья,
Ибо велик могуществом и славен в этих землях».
300 Вздохнул печально Дигенис и так отцу ответил:
«Поверь, отец, похитить я не собираюсь деву.
А те засады тайные меня не испугают;
Лишь об одном прошу тебя, коль дашь на то согласье:
Стратигу предложи родство[230] — пусть браком породнимся,
305 И если даст согласие, я стану ему зятем,
И тестем станет он моим по собственной охоте[231];
А коль согласия не даст, то горько пожалеет».
«Любимый сын мой, много раз я предложенье делал,
Но убедить не мог никак стратига согласиться».
310 Такие от отца слова в ответ услышал отрок
И вдруг заметил девушку — в окне ее увидел.
Глядел, как зачарованный, не в силах сделать шага,
Был разум потрясен его, и сердце трепетало;
Погнал коня[232] он под окно, приблизился к той деве
315 И тихим голосом с такой к ней речью обратился:
«Дай знать мне девушка, прошу, не обо мне ль мечтаешь[233]?
Коль обо мне, скажи скорей, и будешь мне женою;
Коль в мыслях у тебя другой, просить не стану больше».
Услышала то девушка, служанке поручила:
320 «Спустись и отроку скажи, служанка дорогая:
«Ты душу захватил мою —- господь тому свидетель;
Не знаю только, юноша, из рода ты какого.
Коль звать тебя Василием, Акритом Дигенисом,
Знатна тогда семья твоя и всех других богаче,
325 И родственники мы с тобой — от Дук ведь происходим.
Но стражу мой отец, стратиг, из-за тебя расставил, —
Дошла и до него молва о всех твоих деяньях;
Так берегись — не попади из-за меня в опасность,
Смотри, чтоб юности своей до срока не лишиться —
330 Не знает сострадания отец мой беспощадный».
И снова он заговорил и девушке ответил:
«В окошко выгляни, мой свет[234], красу свою яви мне,
И пусть любовь безмерная мое охватит сердце.
Ты, видишь — молод я еще и мало жил на свете,
335 Путей любви не ведаю и не знаком со страстью;
Но коль желанье быть с тобой наполнит мою душу,
То знай: стратиг, родитель твой, и все его родные,
И слуги-воины его,— пусть мечут они стрелы,
Пусть заблистают их мечи — бессильны предо мною!»
340 И не могли они никак свою беседу кончить,
К поступку безрассудному любовь их побуждала;
Над всеми властвует любовь, порабощает разум
И правит мыслями она, словно конем возница;
И оттого влюбленные владеть собой не могут,
345 Родные не смущают их, сосед им не помеха;
И, стыд забыв, они любви становятся рабами.
Пришлось такое испытать и деве благородной,
И из окна она чуть-чуть златого наклонилась.
Мгновенно очи юноши краса ее затмила,
350 И ту солнцерожденную[235] не мог он видеть ясно;
Казалось будто лик ее сиянье излучает,
И выглядела девушка как будто на картине:
Светловолосою была[236] красавица, кудрявой,
Со взглядом радостным, живым и с черными бровями;
355 Напоминало снег лицо, украшенное дивно
Цветком бесценным пурпура, приятного владыкам.
Увидел юноша ее, достойный изумленья,
И в сердце был он поражен, в душе осталась рана,
Почуял боль безмерную, не мог владеть собою,
360 А дева благородная, его страданья видя,
Была не в силах вынести, чтоб мучился любимый;
И верности свидетельство послала Дигенису,
Наполнив радостью его великой и блаженством,—
Колечко отдала[237] ему, сказала на прощанье:
365 «Иди теперь и счастлив будь, меня не забывая».
А он, не медля, на груди залог бесценный спрятал
И так ответил: «Завтра же опять меня увидишь»,—
И, радостью охваченный, пустился в путь обратный.
Когда ж домой приехали, почувствовал тревогу
370 И всей душой к всевышнему с мольбою обратился:
«Господь, владыка,— произнес,— услышь мою молитву:
Пусть солнце поскорей зайдет, взойдет скорее месяц
И в деле, что задумал я, помощником мне будет,—
Один ведь одинешенек[238] отправиться желаю».
375 И своему конюшему[239] затем приказ он отдал:
«Ты расседлай того коня[240], седлай мне вороного,
Подпруги укрепи[241] с двумя ремнями упряжными,
А на седло чудесную повесь мне меч-дубинку[242],
Мундштук тяжелый дай коню, чтоб слушался он быстро».
380 Обед настал, но Дигенис к еде не прикоснулся,
И никаких напитков он не захотел отведать;
О девушке мечтал одной и о красе чудесной —
То отказаться был готов, отчаяньем охвачен,
То снова чудилось ему, что сбудутся надежды;
385 И всем казалось, будто он — во власти сновидений[243].
Сидела рядом мать[244] его, спросила с удивленьем:
«Скажи мне, что с тобой, дитя? Ты душу мне печалишь.
Не причинил ли зверь вреда, не потревожил страх ли?
Иль дух тебя околдовал, твою отвагу видя?
390 Поведай обо всем скорей, не мучай мою душу[245],
Нет пользы свой недуг скрывать — еще сильней страданье».
«Не причинил мне зверь вреда,— ей юноша ответил,—
И душу никакая мне забота не тревожит;
А если околдован я, не проклинай ту деву;
395 Мне зла она не сделала,— я невредим остался».
И вот поднялся с места он, отправился в покои,
Обулся, приготовился и взял свою кифару.
Сначала лишь руками[246] стал он ударять по струнам
(Умел прекрасно Дигенис играть на инструментах),
400 Ее наладил, заиграл и напевал чуть слышно:
«Когда любимая вблизи, не надо сна лишаться,
А если любишь издали, зевать не надо ночью;
Далек к моей желанной путь — пора спешить в дорогу.
Не спит любимая моя, душа ее томится»[247].
405 Меж тем зашло светило дня, взошел на небе месяц;
Один тогда он поскакал и захватил кифару.
Проворно[248] вороной бежал, как день был месяц светел,
И вот покоев девушки он на заре достигнул.
Ждала его любимая, всю ночь заснуть не в силах,
410 Но утомилась под конец и на заре заснула.
Когда ж не увидал ее, не понял, что случилось,
Печаль его наполнила, великая тревога,
И размышленья мрачные ему стеснили сердце.
Невыносима скорбь была, и горе неутешно,
415 И спрашивал он сам себя: «Раздумала ли дева?
Боится ли родителей? Боится что заметят?
На что решиться мне теперь? Как выведать всю правду?
Ошеломлен рассудок мой, не знаю, что мне делать;
Подам коль голос — услыхать меня из дома смогут,
420 Заметят[249] стражники меня, узнают непременно,
Напрасно труд мой пропадет, любимой не достигну;
А там уж вряд ли я смогу желанную увидеть,
И что за польза будет мне от жизни в этом мире?»
Так говорил себе герой в великом потрясенье
425 И вот решился, наконец, сыграть он на кифаре —
Проверить, справедливы ли дурные подозренья.
Сказал: «Себя я сберегу и деву испытаю,
Кифара в том помощницей надежною мне будет,
И без сомнения тогда свершится воля божья».
430 Настроил Дигенис ее, по ней ударил плектром[250]
И начал напевать под звук мелодии сладчайшей:
«Что юную ты нашу страсть, любимая, забыла
И в сладкий погрузилась сон легко и беззаботно?
Встань, яблочко душистое, цветочек нежный розы,
435 Пора нам с утренней звездой в дорогу отправляться!»
Лишь услыхала девушка[251] приятный звук кифары,
С постели спрыгнула она и пояс затянула
И, из окошка наклонясь, так отроку сказала:
«Бранила, милый[252], я тебя из-за того, что медлил,
440 И буду так всегда бранить за лень и нерадивость.
Забыл ты об опасности — играешь на кифаре,
Услышит коль отец тебя,— расправится[253] с тобою,
И ты — о, преступление! — из-за меня погибнешь.
Всеведущего господа в свидетели зову я,—
445 Любовь к тебе великая в мое вселилась сердце,
Несчастна буду, коль беда с тобою приключится.
Пока не выдал свет дневной, душа моя, спасайся
И помни обо мне всегда — любовь мою ты помни.
Но не хочу идти с тобой, о юноша прекрасный,
450 Хоть чувствую, что любишь ты, что страсть тебя сжигает,
И что погибнуть за меня готов без колебанья.
Ведь коль похитишь ты меня, коль уведешь с собою,
Узнают братья обо всем и родичи узнают,
С толпою воинов своих отец тебя настигнет,—
455 Как защитишь меня тогда, от смерти как спасешься?»
Печали он исполнился и девушке ответил:
«Хвалю я, благородная, тебя за беспокойство,
Разумно смотришь ты вперед на будущее наше,
Прекрасно судишь обо всем и размышляешь ясно,
460 Но, право, вовсе ничего ты обо мне не знаешь:
Коль знала б, на какие я деяния способен—
И думать не посмела бы, что братья и родные
Меня настигнут и сразят[254], по мне б не горевала.
Да будет хорошо тебе, душа моя, известно,
465 Что одержать победу я один могу над войском,
Один ряды[255] врагов сражу и силу их осилю.
Отец же твой и отроки, что у него на службе,
И с ними братья все твои и прочие родные —
Младенцы, право, для меня и ничего не значат.
470 Лишь к одному теперь стремлюсь — из уст твоих услышать,
Полна ли ты желания последовать за мною,
Чтоб вышли до рассвета мы окольными путями —
Грозят героям гибелью глухие закоулки,
А на просторе даже трус исполнится отваги.
475 Но если ты раздумала и выбрала другого,
И если речи все твои — предлоги для отказа,
То, Феодорами клянусь[256], страдальцами святыми,
Никто другой, пока я жив, твоим не станет мужем!»
И сразу же ответила прекрасная, как солнце[257]:
480 «Еще ведь раньше[258], дорогой, не зная испытаний,
Любил меня и нежен был — об этом говорил ты.
И вот страдаешь ты теперь,— слова твои правдивы,
И снова чувству твоему свидетелем я стала.
Хоть не годится о себе вести с тобою речи,
485 Но все услышишь от меня, порабощенной страстью:
Немало ведь ко мне вельмож прославленных и знатных,
Родных царя, царевичей с усердием стремилось,
Со свитой царственной вокруг, в роскошных одеяньях;
Полны желанья были все в лицо меня увидеть
490 И здесь у дома моего толпою собирались.
Но ни одним из женихов отец доволен не был,
Не удостоил никого и тень мою увидеть,
Услышать даже голос мой, вести со мной беседу.
Никто не слышал как смеюсь, как по земле ступаю;
495 Даже не выглянула я ни разу из окошка,
От взгляда глаз чужих всегда себя оберегала.
Коль о родных не говорить, знакомых моих близких,
Никто еще в лицо меня ни разу не увидел.
Как подобает девушке, себя держала строго,
500 Но вот не так себя веду, границы преступила
И ныне от любви, твоей забыла о приличьях.
Мужчину раньше никогда чужого не видала,
И вот, не ведая стыда, веду с тобой беседу,
А мысли девичьи мои, свободные когда-то,
505 Рабами ныне сделались, стыдливости лишились.
С того мгновенья, юноша, как лик твой увидала.
Душа моя спокойная воспламенилась сразу,
Иначе думать стала я, не тот уже рассудок,
И мысли порабощены, и. скромность вся исчезла.
510 Тебе теперь лишь одному[259], любви твоей, мой милый,
Покорна буду и стремлюсь отправиться с тобою;
Родных готова позабыть, родителей лишаюсь
И с братьями я расстаюсь, с богатством небывалым,
Чтобы с тобой отправиться, куда ни пожелаешь.
515 Да будет в том свидетелем господь — опора наша
И воздаятель за грехи — меня ты не обманешь:
Ведь и тебя любовь разит, ведь и тебя сжигает,
И за меня ты смерть принять готов без колебанья,—
Пусть глаз не видит этого, о том не слышат уши!»
520 Так говорила девушка, прекрасней всех на свете,
Вздыхала глубоко она и слезы проливала,
Браня себя безжалостно, ругая за бесстыдство.
И колебалась хоть она в своем решенье смелом,
Но страсть ей безграничная отваги придавала.
525 Поистине, любовь[260] и страсть владеют дивной силой,
Незыблема природа их; всегда готовы страсти
Бороться со спокойствием, поработить рассудок;
И оттого влюбленные владеть собой не могут,
Родные не смущают их, сосед им не помеха,
530 И стыд забыв, они любви становятся рабами[261],—
Пришлось обоим любящим подобное изведать.
Увидел Дигенис ее, залитую слезами,
И сам слезами залился и отвечал любимой:
«Прекраснейшая девушка, семью твою я знаю:
535 Несметными богатствами отец твой обладает,
И много знатных взять тебя желало из корысти —
Об этом знаю хорошо, мне все известно было;
Но не стремлюсь, душа моя любимая, к богатству —
Что пользы мне в сокровищах и в славе преходящей?
540 Травой считаю это все, твоей красой богатый.
С тех пор, о черноокая[262], как встретился с тобою,
Ни на мгновенье ты души моей не покидала,
Пустила корни глубоко, сплелась с ней неразрывно;
Пусть далеко ты от меня — но в мыслях близко, рядом.-
545 Ведь ни в одну красавицу я раньше не влюблялся,
Путей любви не знал совсем, не ведал ее власти.
Сюда иди, мой ясный свет, последуй за любимым,
Влеченью волю дай скорей, зачем его скрываешь?
Не значат ничего слова —доказывает дело;
550 И коль того захочет бог, мы заживем счастливо.
Не бойся за родителей — обрадуются только,
Когда известно станет им, кто сделался их зятем;
Никто тебя не упрекнет, любой сочтет счастливой».
Такие речи отрок вел, перед любимой клялся:
555 «Мое начало — ты одна, и ты одна — конец мой,
Отныне с божьей помощью и до кончины самой
Коль захочу хоть раз тебя, душа моя, обидеть,
И коль покой любви твоей оберегать не стану,
Не буду страсть твою беречь до самой до могилы,—
560 Пускай не удостоюсь я кончины христианской,
Пусть пользы мне не принесут родителей молитвы;
А ты, о благородная, сама клянись мне в том же!»
И отвечала девушка, слова его услышав:
«Хоть преступаю я закон, в твои отдавшись руки
565 (Ведь благородный славится разумным поведеньем,
А я, сама не знаю как, о разуме забыла),
Но неизменная любовь и сила страсти чистой
Перед желанием твоим меня склонили властно».
И клятву дав ему в любви, она сказала снова:
570 «Покину я родителей, и братьев всех, и дом свой,
На защитит уж бог меня — тебе вверяюсь, отрок;
Так обещай торжественно, что горя не увижу,
Но буду до конца твоей законною супругой:
Ведь многие влюбленные на речи не скупятся,
575 А утолят желание — и поминай как звали!»
Услышал юноша ее, немало подивился
На мудрость этой девушки, поклялся ей вторично:
«Клянусь отцом и сыном я, клянусь святым я духом,
О благородная,— тебе не причиню я горя,
580 Но будешь госпожой моей, владычицей единой,
Супругой мне и спутницей, пока не встречу смерти.
Желаю лишь, чтоб страсть свою — скажу об этом снова —
Душа моя любимая, ты чистой сохранила».
И вот, когда взаимные их клятвы прозвучали,
585 То наклонилась девушка в окошко золотое,
А отрок на коне привстал и принял ее нежно,
И к соколу[263], лишь выпорхнув, попала куропатка.
И поцелуями они осыпали друг друга,
Безмерной радости полны и слезы проливая;
590 В одно мгновенье обрели великое блаженство,
И слезы жгучие свои не сдерживали в счастье.
Был полон счастья Дигенис,— отвагой увлеченный,
Он гордо перед домом стал и так воскликнул громко:
«Благослови же, тесть, меня, и дочь свою родную,
595 И господу воздай хвалу, что зятя взял такого!»
И голос этот стражники стратига услыхали,
Сигнал тревоги прозвучал на лошадей садиться,
А сам стратиг, услышав вдруг о бедствии внезапном,
Рассудок потерял совсем, не ведая что делать,
600 Вскричал из глубины души: «Свой светоч я утратил,—
Единственную дочь имел, и с глаз она исчезла!»
И стратигисса, то узнав, запричитала горько:
«Лишилась я единственной, украли мою дочку!»
Узнали братья девушки, воскликнули, горюя:
605 «Кто совершить отважился такое беззаконье?
Кому похитить удалось сестру родную нашу?»
Заплакали прислужницы и причитали громко,
Весь дом неудержимые стенанья оглашали,
И погналось за юношей во всеоружье войско;
610 Стратиг за войском следовал, и с ним пошли два сына[264],
И стратигисса не могла в пустом остаться доме —
Разлуку с дочерью своей перенести не в силах,
Прислужниц целую толпу взяла она с собою
И, волосы не подвязав, последовала с плачем,
615 Крича: «Душа любимая, не ведаю я, где ты!»
Никто на месте не стоял, ни молодой, ни старый,—
За Дигенисом, как один, пустились все в погоню,
Оплакивали девушку, скорбили об утрате,
И сколько было их в толпе — никто не сосчитал бы.
620 Когда ж разлилось по земле сияние дневное,
Настигли беглецов они[265] в долинах незнакомых;
А девушка прекрасная вдали их увидала —
Смотрела пристально она, следила за дорогой,
Пока любимый уносил ее в своих объятьях,—
625 И вскрикнула испуганно, прижавшись к Дигенису:
«Не допусти, душа моя, чтоб нас разъединили!
Пусть вороной быстрей бежит, пусть мощь твоя окрепнет:;
Смотри — преследуют они, вот-вот догнать готовы!»
Услышал это юноша, достойный изумленья,
630 Свернул с дороги сразу же, отваги не теряя,
Раздвоенное дерево нашел с двумя ветвями,
Меж двух ветвей[266] он усадил похищенную деву:
«Сиди, не бойся, милая, следи лишь за любимым».
Вооружился быстро он перед началом боя,
635 И вот солнцерожденная[267] сказала Дигенису:
«Прошу тебя — не причини дурного[268] моим братьям!»
И чудо небывалое явил герой пред всеми:
Один решился выступить, один он против тысяч,
И множество несметное бойцов сразил отважных —
640 Вооруженных всадников, испытанных в сраженьях.
Сначала дал он им совет — пускай отступят лучше,
Пусть не испытывают зря, силен ли их соперник;
Но стыдно стало воинам признаться в пораженье
Перед одним противником[269], и смерть они избрали.
645 И вот издал победный клич, извлек он меч-дубинку[270],
И не успел прибыть стратиг, как пало его войско.
А Дигенис, с победою из поединка выйдя,
Вернулся радостный туда, где девушку оставил,
С коня сошел и, тысячи даря ей поцелуев,
650 Сказал: «Теперь, любимая, дела мои ты знаешь!»
А та своим возлюбленным все больше восхищалась[271],
И поцелуями его осыпала без счета,
И попросила отрока, сказала ему тихо:
«Дурного не потерпят пусть[272] мои родные братья,
655 Ведь те, кто приближаются, кого отсюда видим.
По лошадям могу узнать — то едут мои братья,
И третьего я узнаю — отец мой с ними едет;
Оставь их невредимыми, спаси их, умоляю!»
«Желанья сбудутся твои,— ответил отрок деве,—
660 Лишь не постигла бы меня нежданная опасность:
Великий риск — врагов своих щадить во время боя,
Удар губительный грозит в ответ на состраданье».
И вот вскочил он на коня, сказав слова такие,
Напал без промедления на спутников стратига.
665 А оба брата девушки, исполненные рвенья,
Велели отрокам своим с противником сражаться
И думали, что слуги их осилят Дигениса;
Но тот, стараясь выполнить любимой пожеланье,
Приблизился к ним с ловкостью и всех сразил умело.
670 Тут братья разъяренные[273] напали на героя,
А он кружиться стал вокруг и так с коней их сбросил,
Что никого не повредил, ни одного не ранил.
И юноша с коня сошел, к стратигу повернулся,
Поклон смиренный[274] совершил, сложил он вместе руки
675 И начал говорить ему с отвагою во взоре:
«Прости меня, владыка мой,— бойцы твои негодны,
Не могут нападать они, не могут защищаться,
И много в преисподнюю спустилось неумелых.
Ведь не лишен я знатности и не лишен отваги:
680 Попросишь если как-нибудь, чтоб послужил я верно,—
Узнаешь хорошо тогда, какого взял ты зятя;
Судить коль будешь обо мне по всем моим деяньям,
Поверь мне — сам себя тогда считать счастливым станешь».
Услышал юношу стратиг[275], высоко поднял руки,
685 Лицо к востоку обратил и господа восславил,
И говорил: «Хвала тебе, о господи, ты миром
С неизреченной мудростью на наше благо правишь!
Такого зятя и хотел, и о таком мечтал я,
Чтоб был красив и знатен он, разумен и отважен,
690 И чтобы равного ему никто не знал на свете».
И вот, когда всевышнего прославил он всем сердцем,
То Дигенису уступил и так ему ответил:
«Послушай, зять мой золотой, благодарю я бога,
Что с мудростью великою на благо наше правит.
695 Бери себе желанную, бери ее, прекрасный,—
Ведь если б страсть безмерная тобою не владела,
То не посмел бы выступить один ты против тысяч.
Отправимся в обратный путь, пойдем в жилище наше,
Не бойся: никакого зла от нас ты не увидишь,
700 Лишь заключим на этот брак торжественно согласье,
И договор составим мы с отцом твоим совместно,
И сразу знать тебе дадим,— вернешься ты немедля,
За дочерью богатое приданое получишь;
Такую свадьбу сделаю, что все о ней услышат.
705 Приданым ты с того же дня начнешь владеть по праву
И двадцать кентинариев возьмешь монетой старой[276],—
Давно отложены они для дочери любимой —
И сверх того возьмешь за ней серебряную утварь,
Сундук с одеждой[277] дорогой — пять сотен литр[278] он стоит.,
710 Еще получишь тридцать шесть имений[279] ты доходных,
И тещи дом себе возьмешь — в нем семьдесят служанок ?.
Прекрасен он поистине, цена ему большая;
И украшенья чудные от матери невесты:
Венец искусной выделки — о нем повсюду знают, —
715 Из золота сработанный, с бесценными камнями;
Животных всех получишь ты, каких увидишь в доме,
И восемьдесят конюших, коней четыре сотни,
И поваров четырнадцать и булочников сколько ж,
Еще других прислужников[280] возьмешь ты полтораста;
720 Получишь предпочтение перед детьми моими,
Богатство безграничное и множество имений
И сверх обещанных даров еще возьмешь немало
До той поры, как совершим, дитя, обряд священны».
Такую свадьбу сделаю, что все о ней услышат,
725 Никто не вздумает кричать, что брак твой — это кража,
Что девушку похитил ты, лишенную богатства,—
А это ведь бесчестие для всех благоразумных,
И трудно будет избежать тебе постыдной славы,
Коль сразу же назад в мой дом со мной не возвратишься.
730 Утешишь стратигиссу ты в ее печали горькой,—
Ведь и поныне о тебе совсем она не знает,
А коль узнает жениха — восславит милость божью.
Послушайся, мой славный зять, иди со мною вместе».
Такие речи вел стратиг, исполненные лести,
735 А юноша немедленно сказал в ответ стратигу:
«О повелитель мой и тесть, хоть было б справедливо
Советам следовать твоим, разумным и прекрасным,
Но как бы, слушаясь тебя, не встретил я опасность,
Не встретил смерть плачевную, позору не подвергся,
740 Как враг и злоумышленник, враждующий с тобою.
Иное поведенье мне подсказывает разум,
И не решаюсь я предстать пред ликом стратигиссы.
Одно желанье у меня, о господин и тесть мой:
Хочу я с дочерью твоей прекрасной удалиться,
745 И нет мне дела до богатств[281] и до ее владений —
Пусть обладают этим всем моей супруги братья.
Довольно мне красы ее, приданого не надо:
Господь богатство нам дает и бедность посылает,
Смирит и вознесет он нас, унизит и возвысит.
750 И нет нужды обратно мне с тобою возвращаться —
Сначала к матери родной отправиться желаю,
И пусть увидит мой отец, какую взял невестку,
Пусть господу хвалу воздаст, тогда вернусь я быстро.
А ты не думай горевать — молись о нашем счастье,
755 Ведь слуги мы души твоей, твои родные дети».
И отвечал тогда стратиг, дивясь его рассудку:
«Да осенит тебя, дитя, благословенье бога,
Наполнит счастьем пусть господь все годы твоей жизни!»
И обнял Дигениса он, вскочил на лошадь снова,
760 И тот поехал к девушке, стратиг — обратно к дому,
А за отцом и сыновья, изведав пораженье[282];
Отваге отрока они дивились бесконечно.
А юноша, поистине достойный удивленья,
Вернулся с быстротой туда, где девушку оставил,
765 И ласково позвал ее: «Приди, о свет мой ясный!
Приди, цветок сладчайший мой, цветок душистый розы!
Приди, о телочка моя[283],— ярмо любви несешь ты!
Дорогу быстро мы пройдем — никто не помешает,
Никто, моя прекрасная, нам на пути не станет;
770 Один отец, да братья лишь твои в живых остались,—
Ведь повеленья твоего ослушаться не смел я».
Без промедленья с дерева к нему спустилась дева,
Охваченная радостью великою и счастьем,
И отроку любимому пошла навстречу тихо,
775 И близко подойдя к нему, с заботою спросила:
«Теперь я вижу, дорогой, опасность миновала,
Скорей о братьях расскажи, постигло ль их несчастье?»
«Не беспокойся, душенька,— сказал в ответ ей отрок,—
Лишь слуг стратига самого, бойцов его отважных,
780 Постигла участь горькая, а остальные живы».
И наклонился к девушке и поднял осторожно,
С собою рядом усадил любимую на лошадь,
И, наслаждение вкусив от поцелуев чистых,
Пустились в путь влюбленные, охваченные счастьем.
785 А стражники отца его, увидев Дигениса
И девушку в его руках, прекрасную, как роза,
Помчались быстро известить о радостном событье[284].
И лишь услышал весть отец о возвращенье сына,
Вскочил он сразу на коня, исполненный веселья,
790 А с ним — три тысячи бойцов, жены его пять братьев.
Уздечек взяли с седлами они двенадцать женских,
И два седла усеяны[285] жемчужинами были,
А на других — из золота — зверей изображенья[286],
И было каждое седло украшено накидкой;
795 Свисали с крупов лошадей из шелка[287] покрывала,
И закрывал коней тот шелк и золота обилье.
Звучали мощные рога, звучали трубы сзади,
Звучала барабанов дробь, игра на инструментах,
И шум великий в этот час повсюду раздавался.
800 Отъехали встречавшие от дома на три мили[288],
Увидела их издали прекраснейшая дева
И, вся от страха трепеща, не ведая, кто едет,
Сказала юноше тогда, охвачена волненьем:
«То не чужие едут ли, не ждет ли нас разлука?»
805 «Не бойся, свет мой сладостный,— ей юноша ответил,—
То свекор твой заботится тебя достойно встретить».
И вновь солнцерожденная[289] сказала Дигенису:
«Стыжусь я сильно, дорогой, что свиты не имею.
Когда б отца ты моего последовал совету,
810 Служанки были бы со мной и все мои наряды,
И смог узнать бы твой отец, чью дочь ты выбрал в жены,
Но так решил ты и теперь оправдываться должен».
«Оставь печаль ненужную — пускай одна ты будешь,
Любой, о благородная, тебя узнает сразу,
815 И порицать тебя никто за это не посмеет».
И вместе съехались они, приветствуя друг друга,
С коня спустился юноша с невестою любимой,
С коня спустился и эмир и обнял их обоих,
Сказал он: «Пусть благословит тебя, дитя, всевышний,
820 Умножит годы пусть твои в покое и довольстве
И доли в вечном царствии своем пусть удостоит!»
И на седло жемчужное невесту усадили[290],
Ей увенчали голову короной драгоценной,
И все родные жениха, что собрались на встречу,
825 Подарки ей бесценные преподнесли с любовью.
И вот украсив отрока, как украшают юных,
Трубя в рога, назад они не медля повернули,
На трубах начали играть, забили в барабаны,
Звучало сладко пение, звучали их кифары,
830 Разнообразной музыки звучанье раздавалось;
И быстро с песнями они пошли обратно к дому.
Веселье безграничное над всеми воцарилось,—
Кто смог бы объяснить его, сказать о нем сумел бы?
Казалось, что сама земля, ступали по которой,
835 Со всеми счастлива была, делила с ними радость.
И всякий, кто свидетелем был этому веселью,
Рассудок потерял совсем, охвачен ликованьем.
Казалось, прыгали холмы и танцевали скалы,
Деревьям было весело, ключом забили реки,
840 И воздух весь сиянием наполнился от счастья.
Когда поблизости они от дома оказались,
Навстречу вышли женщины несметною толпою,
И стратигисса[291] молодым сама навстречу вышла,
А с нею встретила их мать прекрасная Акрита.
845 Служанки шли красивые в сверкающих нарядах,—
Одни цветы несли в руках и миртовые ветви,
И наполняли все вокруг благоуханьем чудным,
Другие с пеньем двигались, в кимвалы ударяя;
Превозносила юношу их сладостная песня
850 И восхваляла девушку, родителей их славных.
И устлана была земля ветвями мирта, лавра,
Нарциссами и розами, душистыми цветами.
И вот в объятия свекровь невестку заключила,
Подарок ей почетный дав работы превосходной[292];
855 Не знало счастье их границ, не знала радость меры.
Вступили в дом они, и вот эмир без промедленья
Немало воинов собрал, жены своей всех братьев
И отроков три тысячи, отправил их в дорогу,
Чтобы на праздник свадебный стратига пригласили,
860 И передал: «Прошу тебя, мой сват, придти на свадьбу,
А свадьбу ту всевышний сам помимо нас устроил».
Услышал эту речь стратиг, отнесся к ней с вниманьем
И, по достоинству почтить желая новобрачных,
Подарки захватил с собой,— нельзя пересчитать их.
865 И вот на следующий день со стратигиссой вместе
Не медля в путь отправился, ни в чем не сомневаясь,—
Ведь знали оба хорошо, какой им зять достался.
И вот усердья полные и радости великой,
Со свадебными песнями[293] прошли они дорогу,
870 А с ними братья девушки со спутниками вместе.
Когда же юноши отец узнал об их прибытье,
То выехал навстречу им, народом окруженный,
Хотел он спешиться скорей, почтительности полный,
Но стал молить его стратиг, чтоб он того не делал;
875 И вот, как подобало им, они обнялись крепко
И вместе в дом направились, но лишь прошли немного,.
Как необъятная толпа им двинулась навстречу,
И вместе с этою толпой прислужницы собрались.
И дома наконец они торжественно достигли,
880 Толпа их там нарядная с куреньями встречала,
Встречала с благовоньями и розовой водою,
А во главе встречавших мать стояла Дигениса.
Чей разум мог бы передать свершившееся вскоре —
Какую встречу дивную гостям эмир устроил,
885 Какую речь прекрасную вела его супруга,
Как славно был устроен пир в порядке надлежащем!
Столы ломились от еды, от яств разнообразных,
И подавали на пиру бесчисленных животных;
Флейтисты развлекали их, сменялись быстро мимы,
890 И двигались танцовщицы, телами изгибаясь,
Звучала дивно музыка, и чаровали танцы,—
Прекрасны были зрелища, одно другого краше.
И о приданом договор, когда настало утро,
Составили — не передать весь договор дословно!
895 Но те дары, что жениху достались и невесте,
Какие превосходные владенья получили,—
Не подобает все это оставить без вниманья,
И не сказать, хоть коротко, о дорогих подарках.
Двенадцать вороных коней — таков был дар стратига,
900 Затем — двенадцать лошадей красы необычайной,
Двенадцать мулов дорогих, к ним — седла и уздечки —
Все в серебре и жемчуге, искуснейшей работы.
Двенадцать отдал конюхов — златой на каждом пояс,
Двенадцать леопардов[294] дал, испытанных в охоте,
905 Птиц ловчих из Абасгии[295] двенадцать белоснежных,
Двенадцать малых соколов[296] и столько же обычных.
Затем — две драгоценные иконы Феодоров[297];
Шатер, расшитый золотом, большой и превосходный,
Изображеньями зверей покрытый[298] всевозможных,
910 Шесты его из серебра, шнуры его — из шелка;
И два арабских дал стратиг копья[299], зеленых, медных,
И меч Хосрова[300] подарил, прославленный повсюду.
Все это зятю славному в подарок, Дигенису,
Пожаловал с любовью тесть; эмир же в это время
915 Дал дар бесценный девушке, лицо ее увидя[301],
А вместе с ним и бабушка Акрита, стратигисса,
Жены эмира братья все и родичи другие
Жемчужин дали много ей, камней бесценных, злата,
И тканей фиолетовых из шелка дорогого.
920 А теща жениху дала немало одеяний,
Зелено-белых, шелковых, и поясов бесценных,
Четыре головных платка, золототканных[302], светлых,
И плащ[303] златой — был грифами он сзади разукрашен.
И десять юных евнухов[304] дал старший брат невесты,—
925 Приятна внешность их была, и волосы красивы,
Одежда облекала их персидская из шелка,
И золотой воротничок носил на шее каждый.
А младший брат невесты дал копье и щит в подарок,
И остальные родичи ему так много дали,
930 Что невозможно передать даров многообразье.
Три месяца[305] они подряд на свадьбе веселились,
Не знала радость их конца, над всем она царила.
Когда ж три месяца прошло в веселье непрерывном,
Отец невесты взял с собой всех родственников новых
935 И с ними зятя своего, назад домой поехал
И свадьбу новую сыграл — еще пышнее первой.
Глядел стратиг на юношу, безмерно восхищался
И послушанию его, и храбрости разумной,
И нраву его кроткому, и знанию приличий.
940 А стратигисса радостно глядела, как прекрасен,
Как необычен он[306] на вид и всех лицом приятней.
Не отходили от него невесты оба брата,
Что похвалялись без конца деяньями своими.
Восславим же всевышнего, единого, благого[307],—
945 Ведь там, где надо управлять великими делами,
Господь устраивает все — не сомневайтесь в этом!
И по заслугам воздадим мы богу благодарность,
Ведь блага все, какие есть, лишь он нам доставляет.
Когда же в тех местах они довольно погостили,
950 В обратный путь отправился эмир, в свое жилище,
Отправился и Дигенис домой с любимой вместе,
И вновь с великим торжеством к себе они вернулись.
Достойно вышел юноша из тяжких испытаний,
За подвиги отважные прославился повсюду,
955 И разнеслась молва о нем чудесная по свету.
И в одиночестве он жить задумал на границах,
Лишь девушку[308] со слугами с собою взял в дорогу;
Желал безмерно Дигенис уединенной жизни,
Чтоб одиноко мог бродить, попутчиков не зная.
960 Пришел на место новое, поставил он палатку,
И начал вместе с девушкой там жить уединенно;
И две прислужницы ее в другой палатке жили,
А в третьей жили отроки чудесные Акрита,
И друг от друга далеко палатки находились.
965 Когда же о супругах весть дошла до апелатов,
Вступили в заговор они, чтоб девушку похитить,
Но победил их Дигенис и перебил нещадно[309];
Весь Вавилон[310] завоевал, не зная поражений[311],
Багдад и Тарс[312] он покорил, и маврохионитов[313],
970 И многие владения свирепых эфиопов[314].
О смелых подвигах его услышал император,—
А над землей ромейскою в те годы был поставлен
Счастливый и прославленный трофеями Василий[315],
Что славу императоров[316] унес с собой в могилу.
975 Случилось, что отправился в поход он против персов[317]
И оказался в тех местах, где находился отрок.
Немало подивился он, проведав о герое,
Охвачен был желанием увидеть Дигениса
И отослал ему письмо с такими он словами:
980 «О всех деянияхв[318], дитя, которые свершил ты,
Узнала царственность моя, и радости полны мы,
Благодарим всевышнего, что шлет тебе поддержку.
Внемли желанью нашему — предстань пред нашим взором
И за дела свои прими достойную награду.
985 Итак, иди к нам с радостью, не зная колебаний,
Не бойся, что подвергнешься опасности нежданной».
Прочел посланье Дигенис, ответ такой отправил:
«Слугою я ничтожнейшим твоей останусь власти,—
Пусть и не будет доли мне в твоих благодеяньях.
990 Какому же из дел моих дивишься ты, владыка?
Ведь робок и смиренен я, и нет во мне отваги.
Но все возможно совершить по милости господней,
И если своего слугу ты захотел увидеть,
Сюда скорее приходи, и у реки Евфрата
995 Желанье сбудется твое, владыка мой священный.
Не думай, будто не хочу перед тобой явиться,
Но знаю — есть в твоих войсках неопытные люди;
Неподобающую речь могу от них услышать,
И меньше станет слуг твоих.— не сомневайся в этом,—
1000 Нередко ждет ведь молодых такой удел, владыка».
За словом слово прочитал посланье император
И скромной речи отрока немало подивился,
И рад был, что высокую его отвагу понял.
Желая видеть юношу во что бы то ни стало,
1005 С собою сотню воинов он захватил в дорогу
И копьеносцев несколько и выступил к Евфрату,
А слугам строго повелел, чтоб ни единым словом
Никто не вздумал нанести Акриту оскорбленье.
И вот заметили его посты сторожевые,
1010 Известье быстро принесли, что император близко
От Дигениса славного, чудесного Акрита.
И Дигенис тогда один навстречу гостю вышел
И низко голову склонил в почтительном поклоне,
Промолвил: «Здравствуй, господин, от бога власть ты принял,
1015 Из-за нечестия племен[319] над всеми воцарился!
Случиться как могло со мной, что всей земли владыка
Изволил появиться здесь передо мной, ничтожным?»
Был император поражен, когда его увидел,
И вот, достоинством своим пренебрегая царским,
1020 Сошел он с трона, радуясь, открыл ему объятья
И целовать героя стал, дивясь его сложенью,
Избытку красоты его, никем не превзойденной.
«Дитя,— сказал он,— дел твоих свидетельство я вижу,
Поистине, весь облик твой — отваги подтвержденье.
1025 О если бы четырех, как ты, Романия имела!
Проси, что хочешь у меня, без всякого стесненья
И, что угодно, забирай из моего ты царства!»
«Всем управляй, владыка мой,— ему ответил отрок,—
А для меня достаточно любви твоей высокой.
1030 Несправедливо брать дары, дарить — намного лучше,
И без того на воинов ты тратишься безмерно[320].
Лишь вот о чем[321] прошу тебя, прославленный владыка:
Имей любовь к покорности и состраданье к бедным,
Коль терпит[322] беды подданный — спасай от беззаконий,
1035 Коль согрешит невольно он — даруй свое прощенье,
Не поддавайся клевете, оставь несправедливость,
Грозою будь еретиков, опорой православных,—
То высшей справедливости оружие, владыка,
Оружьем этим всех врагов ты одолеть сумеешь.
1040 И знай, владеть и царствовать — от силы не зависит:
То бога одного лишь дар, всевышнего десница.
А я, из всех ничтожнейший, твоей дарую власти
Ту дань, что приносили мы Иконию[323] доселе,—
Вернешь наперекор врагам сполна богатства эти
1045 И позабудешь, господин, подобную заботу
Ты прежде, чем душа моя от тела отделится».
И счастлив император был, слова его услышав,
И так сказал: «О юноша, чудесный, несравненный,
Моею царственностью ты патрикием[324] назначен,
1050 Владенья деда[325] твоего я все тебе дарую
И на границах управлять предоставляю право.
Скреплю пожалованья все надежно хрисовулом[326]
И царские одежды дам тебе я дорогие».
Лишь услыхал то юноша[327], приказ немедля отдал,
1055 Чтоб привели к нему коня стреноженного слугй.
Неукрощенный был тот конь, не знал он господина,
И слугам Дигенис сказал: «Бежать его пустите».
Одежды полы[328] накрепко за пояс свой заправил
И за животным бросился, стремясь его настигнуть.
1060 На расстоянье небольшом схватил коня за гриву;
И повернулся конь тогда назад, огромный, дикий,
Лягался он и громко ржал[329], и убежать стремился,
Но перед императором тот юноша[330] отважный
Поверг коня и на земле оставил распростертым,
1065 И небывалым зрелищем поражены все были.
Назад герой направился, но лев из рощи вышел[331],
И все, стоявшие вблизи, перепугались сильно,—
Немало ведь свирепых львов в той местности встречалось;
И в страхе император сам искал спасенья в бегстве.
1070 А Дигенис напал на льва, не медля ни минуты,
За лапу заднюю его схватил рукой умело,
Тряхнул с великой силою, поверг на землю зверя
И окружавшим показал[332], что лев лишился жизни.
Затем он поднял хищника рукою, словно зайца[333],
1075 И императору поднес, сказав: «Прими добычу!
Тебе в подарок твой слуга поймал ее, владыка».
И были все потрясены, охваченные страхом,
Сверхчеловеческую мощь увидев Дигениса;
И император сам тогда, воздев высоко руки,
1080 Промолвил: «Славься наш господь, все сущее создавший!
Ведь счастье даровал ты мне узреть такого мужа,
Что в поколенье нынешнем всех превзошел отвагой».
И взять ту шкуру львиную велел своим он слугам,
И много обещаний дал чудесному герою;
1085 Друг друга обняли они, отправились обратно:
Назад к войскам[334] вернулся царь, а юноша —к любимой.
И с той поры по всей земле молва пошла об этом,
И все назвали юношу Василием Акритом,—
Ведь на границах[335] правил он, согласно хрисовулу.
1090 Однако прекратить пора повествованье наше,
Историю дальнейшую другой оставим книге.
Ведь говорит наставник мой[336] о том, что многословье,
Когда бы ни пришло оно,— всегда враждебно слуху.
Книга пятая[337]
Воистину, лишь суету[338] несет с собою юность,
Коль к беспорядочным она стремится наслажденьям,
Но всякий, кто уверенно ее браздами правит,
Неуязвимым для страстей всегда остаться сможет,
5 А после смерти свой удел получит[339] в вечной жизни
Взамен позорных, суетных и грязных наслаждений.
Кто ж предается суете, бессмертья не достигнет,
Как не потухнет тот огонь, который гасят маслом,
Не может избежать греха погрязший в наслажденьях,
10 А грех — лишь пища для огня, палящего распутных.
Случилось так, что и Акрит, достойный изумленья,
И наделенный щедрыми всевышнего дарами
Ослабил власть[340] над юными порывами своими
И безрассудно согрешил, свершив прелюбодейство.
15 Но вот, когда раскаянье героем овладело,
То признаваться встречным он в своем проступке начал —
Не для того чтоб хвастаться, но ради покаянья.
И вот однажды на пути каппадокийца встретив[341],
О прегрешении своем решил ему поведать
20 И начал со смирением вести повествованье:
«Когда по воле собственной с отцом я разлучился
И жить в уединении задумал на границах,
Однажды захотелось мне в глубь Сирии проникнуть[342],
Пятнадцатый пошел мне год[343], когда случилось это.
25 Достигнув на пути равнин Аравии[344] безводных,
В привычном одиночестве я ехал по дороге,
Верхом на лошади сидел, рукой копье сжимая.
Охвачен жаждой сильною — палило солнце жарко—
Вокруг оглядывался я, искал воды желанной
30 И, вот, заметив дерево, а рядом с ним трясину,
Решил, что воду там найду, коня погнал быстрее
И не ошибся: к финиковой пальме я подъехал,
А у корней ее ключом источник бил чудесный.
Приблизился я к роднику и слышу вдруг рыданья
35 И скорбные стенания с несчетными слезами,—
То дева горько плакала красы необычайной.
И мне почудилось тогда, что призрак предо мною[345],
Велик был страх, и волосы мои поднялись дыбом,
Всегда меня хранившее оружие извлек я,—
40 Безлюдно было в месте том, дремучем и лесистом.
Но вот увидела меня, вскочила она сразу,
Одежды стала поправлять, в порядок привела их
И осушив платком глаза от слез неудержимых,
Заговорила первая и радостно сказала:
45 «Откуда, славный юноша[346], куда один идешь ты?
Должно быть не любовь тебя приводит в это место,
Но верно оказался здесь по воле ты господней,
Чтоб мне несчастной принести в пустыне избавленье.
Не уходи же, господин, слова мои послушай,—
50 Подробно расскажу тебе о всех своих невзгодах
И небольшое хоть найду я в скорби утешенье:
Другому горе выплачешь — и на душе полегче».
И радость я почувствовал, слова ее услышав,
И убедился — зрение меня не обмануло;
55 Без промедленья спешился, обрадованный встречей,
Та несказанная краса души моей коснулась:
Казалось, будто предо мной любимая вторая[347].
И привязал тогда коня я к дереву, за ветку,
Между корнями дерева[348] копье свое поставил
60 И, жажду влагой утолив, сказал слова такие:
«Поведай раньше, девушка, как здесь ты очутилась?
Что жить заставило тебя в пустынном этом месте?
А вслед за этим и сама ты обо мне узнаешь».
И вот, когда присели мы[349] на низкое сиденье,
65 Вздыхая, начала она свое повествованье:
«Зовут тот город Меферке[350], в котором родилась я,
Там правит всеми Аплорравд, эмир,— о нем ты слышал,—
То мой отец, а мать моя Меланфией зовется[351].
Ромея полюбила я сама себе на горе,—
70 Три года в заключении держал его отец мой,
И сыном называл себя он славного стратига.
Спасла его я от тюрьмы, сняла с него оковы
И отдала ему коней отцовских, самых лучших,
И сделала начальником среди сирийцев славным
75 С согласья матери своей, отец же той порою
Войной был занят, как всегда, родной очаг оставив.
И верила в то время я, что юношей любима
И что умрет он, коль на час расстанется со мною,
Но показало время мне, что было все притворством.
80 Настал тот день[352], когда побег свершить задумал пленник,.
Хотел оставить город наш, Романии достигнуть.
Желаньем поделился он и страхами своими:
Боялся, как бы мой отец назад не возвратился,
И уговаривал меня, чтоб с ним пошла я вместе,
85 И самыми торжественными клятвами мне клялся,
Что не оставит никогда, но сделает супругой.
Поверила его словам, бежать с ним согласилась,
И случая удобного[353] мы стали дожидаться,
Когда родителей моих сумеем взять богатства.
90 И вот по прихоти судьбы, столь тягостной и горькой,
Болезнь настигла мать мою—кончина приближалась,
И стали люди горевать, собрались в нашем доме,
Туда, куда их смерть вела, все с плачем поспешили.
А я, несчастная, тогда, удобный случай видя,
95 Бежала с соблазнителем, большое взяв богатство;
И даже ночь нам помогла тот замысел исполнить,—
Скрывали тучи свет луны, во мраке все лежало.
На лошадей вскочили мы, которых еще раньше
Для бегства приготовили, и выехали быстро.
100 Великий нами страх владел до самой третьей мили[354],
Когда ж, не узнаны никем, мы поскакали дальше,
То путь оставшийся прошли, не ведая испуга,
И пищу брали всякий раз, когда нам нужно было,
И подкрепляли силы сном и голод утоляли.
105 А что до таинства любви — краснею я, как вспомню
Неистовую страсть его и ласковые речи,—
Душой родною называл и ясным своим светом,
И вскоре начал звать меня супругою любимой
И ненасытно целовал, держа в своих объятьях.
110 Так коротали мы весь путь, счастливые друг другом,
И к роднику подъехали, который пред тобою.
На этом месте провели три дня мы и три ночи,
Разнообразию любви предавшись ненасытно.
А между тем таил в душе он замысел коварный,
115 И вот открылась наконец мне страшная измена.
Случилось это в третью ночь, когда мы спали рядом;
Коней он наших оседлал, тайком поднявшись с ложа,
Забрал с собою золото и вещи дорогие;
Тут пробудилась я от сна и, видя его сборы,
120 Немедля приготовилась отправиться в дорогу,
Надела платье юноши и вид свой изменила
(В мужской одежде ведь пришлось оставить мне свой город);
Но на коня он своего вскочил без промедленья,
Другого за собой повел и двинулся в дорогу.
125 И увидав поступок тот, немыслимый, нежданный,
Бежать за ним я бросилась, крича ему вдогонку:
«Любимый, что уходишь ты, одну меня оставив?
Или забыть уже успел мои благодеянья?
Не помнишь первых наших клятв торжественных друг другу?»
130 Не повернулся даже он, я снова закричала:
«Спаси меня, несчастную, будь милостив и сжалься,
Не оставляй меня, молю, зверям на растерзанье!»
И многое еще ему я с плачем говорила,
Но не ответил ничего и скрылся он из виду.
135 И вот в изнеможении, ногами не владея,—
О камни их разбила я, и кровь из них сочилась,—
Упала и, как мертвая, осталась распростертой.
И только с наступленьем дня[355], с трудом придя в сознанье,
К источнику вернулась я, ступая через силу.,
140 Всего теперь я лишена, оставила надежды,
Назад к родителям своим не смею возвратиться,
Перед соседями стыжусь, подруг своих мне стыдно;
Где соблазнителя найти — не ведаю, не знаю.
Лишь об одном тебя прошу — дай нож мне в руки острый,
145 Чтоб я покончила с собой, за глупость расплатилась,—
Ведь все пропало у меня, и жить мне бесполезно.
За что такое горе мне, за что страданья эти?
Родных своих оставила, родителей лишилась,—
И все из-за любимого, а он меня покинул!»
150 Так говорила девушка, слезами заливаясь,
И била по лицу себя, рвала от горя кудри.
А я пытался, как умел, отчаянье умерить,
И руки девушки отвел от кос ее прекрасных,
На перемену к лучшему вселял в нее надежду.
155 Спросил я: «Сколько дней прошло с тех пор, как соблазнитель
Тебя покинуть здесь посмел, оставив одинокой?»
И отвечала девушка, опять вздыхая тяжко:
«В пустыне этой десять дней живу и не видала
Тут из людей я никого, но одного тебя лишь,
160 Да старика какого-то — вчера прошел он мимо,
О сыне рассказал своем,— арабами недавно
Был схвачен тот и у врагов теперь в плену томится.
И вот в Аравию[356] старик спешил на помощь сыну;
Когда ж услышал от меня о всех моих несчастьях,
165 Сказал, что встретил юношу вблизи Влаттоливади[357],
Высокого и светлого,— пять дней с тех пор минуло,—
Верхом тот был и вел коня другого за собою;
Мусур[358] напал на юношу, мечом поверг на землю,
И если б юный там Акрит не оказался рядом,
170 В единое мгновение лишился б жизни отрок.
Сомненья никакого нет, что он и есть предатель,
Свидетельство надежное тому — его приметы.
О горе, горе! Жалкая и бедственная участь!
Лишилась благ я жизненных и счастье потеряла,
175 Красы лишилась, не вкусив плодов ее желанных,
Как молодое деревцо, безвременно засохнув».
Так говорила девушка, неудержимо плача,
Когда арабы[359] вышли вдруг из зарослей болотных,—
У каждого — копье в руке, и было их сверх сотни;,
180 Напали на меня они, как грифы на добычу,
Тут конь перепугался[360] мой, и обломал он ветку
И на дорогу выскочил, когда его поймал я;
Вскочил не медля на коня, копьем вооружился
И бросившись на воинов, лишил я жизни многих;
185 А кое-кто узнал меня и раздались их речи:
«Безмерно мужество его, отвага несравненна,
Легко Акрита в нем узнать — теперь мы все погибли!»
И прочие, услышав их, к болоту побежали,
И побросали многие щиты свои и копья,
190 Не медля ни мгновения в своем постыдном бегстве.
И видя, что исчезли все и что один я снова,
Назад пошел к источнику, где девушку оставил,—
А девушка тем временем на дереве укрылась[361]
И видеть хорошо могла исход того сраженья.
195 И вот, заметив, что один назад я возвращаюсь,
Спустилась с дерева она, навстречу поспешила
И стала умолять меня, промолвив со слезами:
«Послушай, повелитель мой, принесший мне спасенье,
Коль правда, ты и есть Акрит, который спас от смерти
200 Возлюбленного моего, коль ты и есть тот самый,
Пред именем которого трепещут аравийцы,—
То заклинаю я тебя, скажи мне, не скрывая:
Принес ли смерть меча удар, Мусуром нанесенный?»
И поражен я был тогда и изумился, видя,
205 Сколь сильной эта девушка охвачена любовью
К тому, кто небывалые ей причинил страданья,
С родителями разлучил, лишил ее богатства,
Обрек на одиночество в глуши непроходимой,
Где оставалось ей одно — погибнуть невиновной.
210 И вот тогда-то в первый раз о женщинах узнал я[362],
Что любят горячей они намного, чем мужчины,
Но губят их привязанность разврат и беззаконье.
И отвечал я: «Девушка, не надо больше плакать,
Не надо горевать о нем — спасен моей он силой.
215 Я — тот, кто смертью покарал заслуженной Мусура,
Грабителя, разбойника,— никто ведь не решался
По тем дорогам проходить, которые он занял.
Я от жестокой смерти спас того, кого ты любишь —
За что, не ведаю! Кого не можешь позабыть ты,
220 Возлюбленным зовешь, хоть он — лишь ветренный мальчишка.
Но волю выполню твою, к нему тебя доставлю
И взять обратно повелю, женой законной сделать,
Когда оставишь[363] веру ты ничтожных эфиопов».
Услышала она меня и, радости исполнясь,
225 Ответила: «Владыка мой, заступник величайший,
Уж приняла крещение божественное прежде,
Чем с ним соединилась я,— просил о том любимый;
Такая страсть владела мной, что я без колебаний
С охотой исполняла все любимого желанья,—
230 Ведь для него родных своих и близких я забыла».
Когда ж услышал[364] я, мой друг, из уст ее об этом,
То словно пламя жгучее в мое проникло сердце
И к страсти повлекло меня и к беззаконной связи.
Сперва обуздывал свои несдержанные мысли
235 И избежать хотел греха, насколько сил хватило,
Но разве хватит сил травы с огнем ужиться жгучим?
И вот, лишь девушку к себе я посадил на лошадь
И в путь мы с ней отправились, поехав к Халкургии[365] —
То место было в Сирии, от нас неподалеку,—
240 Не знаю, стало что со мной: огнем пылало тело,
Заполонила страсть меня, росла неудержимо,
И лишь пришлось[366] короткую нам сделать остановку,
Возжаждал взор мой красоты, а слух мой — сладкой речи,
Объятий руки жаждали и поцелуев губы;
245 Дал волю недозволенным запретным я поступкам,
И совершились все дела, исполнились желанья,
И беззаконием была осквернена дорога
Из-за поддержки сатаны, из-за души беспечной,
Хоть, как умела, девушка противилась насилью,
250 Взывая к богу и зовя родительские души.
Вот так-то недруг вечный наш и покровитель мрака,
И рода человеческого злобный ненавистник
Заставил позабыть меня о том, что есть всевышний,
О том, что страшный суд придет, настанет час возмездья,
255 И наши сокровенные откроются проступки
Пред ликом светлым ангелов и перед каждым смертным.
И снова мы пустились в путь, достигли Халкургии,
И соблазнителя ее мы вместе отыскали
(А отрок этот сыном был стратига Антиоха,
260 В плену томился тот стратиг и смерть у персов встретил)[367];
Ведь спас когда я юношу от страшного Мусура,
Перед лицо ему свое явиться не дозволил,
Но беззаконие его пред всеми обнаружил
И передал спасенного друзьям своим на время,
265 Чтоб он, пока я не вернусь, остался вместе с ними[368].
«Запомни: коль от девушки избавиться захочешь,
Клянусь спасителем Христом,— не жить тебе на свете!»
И приказав, чтоб девушку он обижать не вздумал,
И много наставлений дав, его я там оставил.
270 Теперь же снова приказал ему, чтоб не бесчестил,
Но в жены взял ее себе, согласно обещанью.
И рассказал тогда друзьям, как девушку я встретил,
Как мною спасена была она от аравитов;
Что ж не годилось говорить — я обошел молчаньем,
275 Чтоб не терзался юноша сознанием позора.
Богатство все великое им передал обоим,
Которое взяла она, оставив дом свой отчий;
Вернул обоих скакунов, что им принадлежали,
И вновь заставил юношу поклясться перед всеми,
280 Что никогда не нанесет он девушке бесчестья.
И вслед за тем вернулся я назад к своей супруге,—
В то время середина уж апреля приближалась,
И обвинитель был со мной — вины моей сознанье.
Оплакивал я с горечью поступок тот запретный,
285 На солнце стоило взглянуть — глядел в свою я душу
И стыдно было, что ущерб ей причинил великий.
Решил я в скором времени переменить жилище,
Ведь знала хорошо она[369] о связи беззаконной,
И, вот; уйдя со старых мест, пошли искать мы новых».
Воистину, лишь суету[338] несет с собою юность,
Коль к беспорядочным она стремится наслажденьям,
Но всякий, кто уверенно ее браздами правит,
Неуязвимым для страстей всегда остаться сможет,
5 А после смерти свой удел получит[339] в вечной жизни
Взамен позорных, суетных и грязных наслаждений.
Кто ж предается суете, бессмертья не достигнет,
Как не потухнет тот огонь, который гасят маслом,
Не может избежать греха погрязший в наслажденьях,
10 А грех — лишь пища для огня, палящего распутных.
Случилось так, что и Акрит, достойный изумленья,
И наделенный щедрыми всевышнего дарами
Ослабил власть[340] над юными порывами своими
И безрассудно согрешил, свершив прелюбодейство.
15 Но вот, когда раскаянье героем овладело,
То признаваться встречным он в своем проступке начал —
Не для того чтоб хвастаться, но ради покаянья.
И вот однажды на пути каппадокийца встретив[341],
О прегрешении своем решил ему поведать
20 И начал со смирением вести повествованье:
«Когда по воле собственной с отцом я разлучился
И жить в уединении задумал на границах,
Однажды захотелось мне в глубь Сирии проникнуть[342],
Пятнадцатый пошел мне год[343], когда случилось это.
25 Достигнув на пути равнин Аравии[344] безводных,
В привычном одиночестве я ехал по дороге,
Верхом на лошади сидел, рукой копье сжимая.
Охвачен жаждой сильною — палило солнце жарко—
Вокруг оглядывался я, искал воды желанной
30 И, вот, заметив дерево, а рядом с ним трясину,
Решил, что воду там найду, коня погнал быстрее
И не ошибся: к финиковой пальме я подъехал,
А у корней ее ключом источник бил чудесный.
Приблизился я к роднику и слышу вдруг рыданья
35 И скорбные стенания с несчетными слезами,—
То дева горько плакала красы необычайной.
И мне почудилось тогда, что призрак предо мною[345],
Велик был страх, и волосы мои поднялись дыбом,
Всегда меня хранившее оружие извлек я,—
40 Безлюдно было в месте том, дремучем и лесистом.
Но вот увидела меня, вскочила она сразу,
Одежды стала поправлять, в порядок привела их
И осушив платком глаза от слез неудержимых,
Заговорила первая и радостно сказала:
45 «Откуда, славный юноша[346], куда один идешь ты?
Должно быть не любовь тебя приводит в это место,
Но верно оказался здесь по воле ты господней,
Чтоб мне несчастной принести в пустыне избавленье.
Не уходи же, господин, слова мои послушай,—
50 Подробно расскажу тебе о всех своих невзгодах
И небольшое хоть найду я в скорби утешенье:
Другому горе выплачешь — и на душе полегче».
И радость я почувствовал, слова ее услышав,
И убедился — зрение меня не обмануло;
55 Без промедленья спешился, обрадованный встречей,
Та несказанная краса души моей коснулась:
Казалось, будто предо мной любимая вторая[347].
И привязал тогда коня я к дереву, за ветку,
Между корнями дерева[348] копье свое поставил
60 И, жажду влагой утолив, сказал слова такие:
«Поведай раньше, девушка, как здесь ты очутилась?
Что жить заставило тебя в пустынном этом месте?
А вслед за этим и сама ты обо мне узнаешь».
И вот, когда присели мы[349] на низкое сиденье,
65 Вздыхая, начала она свое повествованье:
«Зовут тот город Меферке[350], в котором родилась я,
Там правит всеми Аплорравд, эмир,— о нем ты слышал,—
То мой отец, а мать моя Меланфией зовется[351].
Ромея полюбила я сама себе на горе,—
70 Три года в заключении держал его отец мой,
И сыном называл себя он славного стратига.
Спасла его я от тюрьмы, сняла с него оковы
И отдала ему коней отцовских, самых лучших,
И сделала начальником среди сирийцев славным
75 С согласья матери своей, отец же той порою
Войной был занят, как всегда, родной очаг оставив.
И верила в то время я, что юношей любима
И что умрет он, коль на час расстанется со мною,
Но показало время мне, что было все притворством.
80 Настал тот день[352], когда побег свершить задумал пленник,.
Хотел оставить город наш, Романии достигнуть.
Желаньем поделился он и страхами своими:
Боялся, как бы мой отец назад не возвратился,
И уговаривал меня, чтоб с ним пошла я вместе,
85 И самыми торжественными клятвами мне клялся,
Что не оставит никогда, но сделает супругой.
Поверила его словам, бежать с ним согласилась,
И случая удобного[353] мы стали дожидаться,
Когда родителей моих сумеем взять богатства.
90 И вот по прихоти судьбы, столь тягостной и горькой,
Болезнь настигла мать мою—кончина приближалась,
И стали люди горевать, собрались в нашем доме,
Туда, куда их смерть вела, все с плачем поспешили.
А я, несчастная, тогда, удобный случай видя,
95 Бежала с соблазнителем, большое взяв богатство;
И даже ночь нам помогла тот замысел исполнить,—
Скрывали тучи свет луны, во мраке все лежало.
На лошадей вскочили мы, которых еще раньше
Для бегства приготовили, и выехали быстро.
100 Великий нами страх владел до самой третьей мили[354],
Когда ж, не узнаны никем, мы поскакали дальше,
То путь оставшийся прошли, не ведая испуга,
И пищу брали всякий раз, когда нам нужно было,
И подкрепляли силы сном и голод утоляли.
105 А что до таинства любви — краснею я, как вспомню
Неистовую страсть его и ласковые речи,—
Душой родною называл и ясным своим светом,
И вскоре начал звать меня супругою любимой
И ненасытно целовал, держа в своих объятьях.
110 Так коротали мы весь путь, счастливые друг другом,
И к роднику подъехали, который пред тобою.
На этом месте провели три дня мы и три ночи,
Разнообразию любви предавшись ненасытно.
А между тем таил в душе он замысел коварный,
115 И вот открылась наконец мне страшная измена.
Случилось это в третью ночь, когда мы спали рядом;
Коней он наших оседлал, тайком поднявшись с ложа,
Забрал с собою золото и вещи дорогие;
Тут пробудилась я от сна и, видя его сборы,
120 Немедля приготовилась отправиться в дорогу,
Надела платье юноши и вид свой изменила
(В мужской одежде ведь пришлось оставить мне свой город);
Но на коня он своего вскочил без промедленья,
Другого за собой повел и двинулся в дорогу.
125 И увидав поступок тот, немыслимый, нежданный,
Бежать за ним я бросилась, крича ему вдогонку:
«Любимый, что уходишь ты, одну меня оставив?
Или забыть уже успел мои благодеянья?
Не помнишь первых наших клятв торжественных друг другу?»
130 Не повернулся даже он, я снова закричала:
«Спаси меня, несчастную, будь милостив и сжалься,
Не оставляй меня, молю, зверям на растерзанье!»
И многое еще ему я с плачем говорила,
Но не ответил ничего и скрылся он из виду.
135 И вот в изнеможении, ногами не владея,—
О камни их разбила я, и кровь из них сочилась,—
Упала и, как мертвая, осталась распростертой.
И только с наступленьем дня[355], с трудом придя в сознанье,
К источнику вернулась я, ступая через силу.,
140 Всего теперь я лишена, оставила надежды,
Назад к родителям своим не смею возвратиться,
Перед соседями стыжусь, подруг своих мне стыдно;
Где соблазнителя найти — не ведаю, не знаю.
Лишь об одном тебя прошу — дай нож мне в руки острый,
145 Чтоб я покончила с собой, за глупость расплатилась,—
Ведь все пропало у меня, и жить мне бесполезно.
За что такое горе мне, за что страданья эти?
Родных своих оставила, родителей лишилась,—
И все из-за любимого, а он меня покинул!»
150 Так говорила девушка, слезами заливаясь,
И била по лицу себя, рвала от горя кудри.
А я пытался, как умел, отчаянье умерить,
И руки девушки отвел от кос ее прекрасных,
На перемену к лучшему вселял в нее надежду.
155 Спросил я: «Сколько дней прошло с тех пор, как соблазнитель
Тебя покинуть здесь посмел, оставив одинокой?»
И отвечала девушка, опять вздыхая тяжко:
«В пустыне этой десять дней живу и не видала
Тут из людей я никого, но одного тебя лишь,
160 Да старика какого-то — вчера прошел он мимо,
О сыне рассказал своем,— арабами недавно
Был схвачен тот и у врагов теперь в плену томится.
И вот в Аравию[356] старик спешил на помощь сыну;
Когда ж услышал от меня о всех моих несчастьях,
165 Сказал, что встретил юношу вблизи Влаттоливади[357],
Высокого и светлого,— пять дней с тех пор минуло,—
Верхом тот был и вел коня другого за собою;
Мусур[358] напал на юношу, мечом поверг на землю,
И если б юный там Акрит не оказался рядом,
170 В единое мгновение лишился б жизни отрок.
Сомненья никакого нет, что он и есть предатель,
Свидетельство надежное тому — его приметы.
О горе, горе! Жалкая и бедственная участь!
Лишилась благ я жизненных и счастье потеряла,
175 Красы лишилась, не вкусив плодов ее желанных,
Как молодое деревцо, безвременно засохнув».
Так говорила девушка, неудержимо плача,
Когда арабы[359] вышли вдруг из зарослей болотных,—
У каждого — копье в руке, и было их сверх сотни;,
180 Напали на меня они, как грифы на добычу,
Тут конь перепугался[360] мой, и обломал он ветку
И на дорогу выскочил, когда его поймал я;
Вскочил не медля на коня, копьем вооружился
И бросившись на воинов, лишил я жизни многих;
185 А кое-кто узнал меня и раздались их речи:
«Безмерно мужество его, отвага несравненна,
Легко Акрита в нем узнать — теперь мы все погибли!»
И прочие, услышав их, к болоту побежали,
И побросали многие щиты свои и копья,
190 Не медля ни мгновения в своем постыдном бегстве.
И видя, что исчезли все и что один я снова,
Назад пошел к источнику, где девушку оставил,—
А девушка тем временем на дереве укрылась[361]
И видеть хорошо могла исход того сраженья.
195 И вот, заметив, что один назад я возвращаюсь,
Спустилась с дерева она, навстречу поспешила
И стала умолять меня, промолвив со слезами:
«Послушай, повелитель мой, принесший мне спасенье,
Коль правда, ты и есть Акрит, который спас от смерти
200 Возлюбленного моего, коль ты и есть тот самый,
Пред именем которого трепещут аравийцы,—
То заклинаю я тебя, скажи мне, не скрывая:
Принес ли смерть меча удар, Мусуром нанесенный?»
И поражен я был тогда и изумился, видя,
205 Сколь сильной эта девушка охвачена любовью
К тому, кто небывалые ей причинил страданья,
С родителями разлучил, лишил ее богатства,
Обрек на одиночество в глуши непроходимой,
Где оставалось ей одно — погибнуть невиновной.
210 И вот тогда-то в первый раз о женщинах узнал я[362],
Что любят горячей они намного, чем мужчины,
Но губят их привязанность разврат и беззаконье.
И отвечал я: «Девушка, не надо больше плакать,
Не надо горевать о нем — спасен моей он силой.
215 Я — тот, кто смертью покарал заслуженной Мусура,
Грабителя, разбойника,— никто ведь не решался
По тем дорогам проходить, которые он занял.
Я от жестокой смерти спас того, кого ты любишь —
За что, не ведаю! Кого не можешь позабыть ты,
220 Возлюбленным зовешь, хоть он — лишь ветренный мальчишка.
Но волю выполню твою, к нему тебя доставлю
И взять обратно повелю, женой законной сделать,
Когда оставишь[363] веру ты ничтожных эфиопов».
Услышала она меня и, радости исполнясь,
225 Ответила: «Владыка мой, заступник величайший,
Уж приняла крещение божественное прежде,
Чем с ним соединилась я,— просил о том любимый;
Такая страсть владела мной, что я без колебаний
С охотой исполняла все любимого желанья,—
230 Ведь для него родных своих и близких я забыла».
Когда ж услышал[364] я, мой друг, из уст ее об этом,
То словно пламя жгучее в мое проникло сердце
И к страсти повлекло меня и к беззаконной связи.
Сперва обуздывал свои несдержанные мысли
235 И избежать хотел греха, насколько сил хватило,
Но разве хватит сил травы с огнем ужиться жгучим?
И вот, лишь девушку к себе я посадил на лошадь
И в путь мы с ней отправились, поехав к Халкургии[365] —
То место было в Сирии, от нас неподалеку,—
240 Не знаю, стало что со мной: огнем пылало тело,
Заполонила страсть меня, росла неудержимо,
И лишь пришлось[366] короткую нам сделать остановку,
Возжаждал взор мой красоты, а слух мой — сладкой речи,
Объятий руки жаждали и поцелуев губы;
245 Дал волю недозволенным запретным я поступкам,
И совершились все дела, исполнились желанья,
И беззаконием была осквернена дорога
Из-за поддержки сатаны, из-за души беспечной,
Хоть, как умела, девушка противилась насилью,
250 Взывая к богу и зовя родительские души.
Вот так-то недруг вечный наш и покровитель мрака,
И рода человеческого злобный ненавистник
Заставил позабыть меня о том, что есть всевышний,
О том, что страшный суд придет, настанет час возмездья,
255 И наши сокровенные откроются проступки
Пред ликом светлым ангелов и перед каждым смертным.
И снова мы пустились в путь, достигли Халкургии,
И соблазнителя ее мы вместе отыскали
(А отрок этот сыном был стратига Антиоха,
260 В плену томился тот стратиг и смерть у персов встретил)[367];
Ведь спас когда я юношу от страшного Мусура,
Перед лицо ему свое явиться не дозволил,
Но беззаконие его пред всеми обнаружил
И передал спасенного друзьям своим на время,
265 Чтоб он, пока я не вернусь, остался вместе с ними[368].
«Запомни: коль от девушки избавиться захочешь,
Клянусь спасителем Христом,— не жить тебе на свете!»
И приказав, чтоб девушку он обижать не вздумал,
И много наставлений дав, его я там оставил.
270 Теперь же снова приказал ему, чтоб не бесчестил,
Но в жены взял ее себе, согласно обещанью.
И рассказал тогда друзьям, как девушку я встретил,
Как мною спасена была она от аравитов;
Что ж не годилось говорить — я обошел молчаньем,
275 Чтоб не терзался юноша сознанием позора.
Богатство все великое им передал обоим,
Которое взяла она, оставив дом свой отчий;
Вернул обоих скакунов, что им принадлежали,
И вновь заставил юношу поклясться перед всеми,
280 Что никогда не нанесет он девушке бесчестья.
И вслед за тем вернулся я назад к своей супруге,—
В то время середина уж апреля приближалась,
И обвинитель был со мной — вины моей сознанье.
Оплакивал я с горечью поступок тот запретный,
285 На солнце стоило взглянуть — глядел в свою я душу
И стыдно было, что ущерб ей причинил великий.
Решил я в скором времени переменить жилище,
Ведь знала хорошо она[369] о связи беззаконной,
И, вот; уйдя со старых мест, пошли искать мы новых».
Книга шестая
О подвигах бесчисленных[370] шестая эта книга,
Пойдет в ней речь о чудесах Акрита Дигениса,—
Он сам о них рассказывал, беседуя с друзьями.
* * *
Когда бы среди месяцев[371] царя избрать хотели,
5 То май бы сделался царем над месяцами года:
Ведь слаще всех земных красот[372] краса младая мая,
Растений всех живой он глаз и цветников сиянье,
Лужайкам прелесть придает, дарит румянец вешний,
Чудесно навевает страсть, влеченье пробуждает;
10 Способен ясным небесам он землю уподобить,
Цветами роз ее покрыв, нарциссами украсив.
И, вот, когда тот месяц шел, столь сладостный и дивный,
Переселиться я решил со спутницей своею,
С женой прекрасной, дочерью прославленного Дуки.
15 И с ней мы луга одного чудесного достигли,
На том лугу палатку я установил и ложе,
Вокруг растенья посадил, одно другого краше.
Росли в том месте тростники, поднявшись вверх высоко;
Родник прохладный бил ключом посередине луга,
20 Ту местность влагой орошал, на ручейки разбившись;
И птицы всевозможные средь рощи обитали:
Встречался там ручной павлин, и попугай, и лебедь,
И слышно было как поют на ветках попугаи,
По водам плыли лебеди, прогуливались важно,
25 Гуляли, крылья распустив, павлины меж цветами,
И крылья эти красками цветы напоминали[373].
И прочие пернатые, летали, где хотели,
И по деревьям, по ветвям порхали беззаботно.[374]
Но ярче всех была краса той девы благородной[375],
30 Павлинов превзошла она, цветы затмила блеском.
Таков был цвет лица ее, что спорил он с нарциссом
И розой распустившейся казались ее щеки,
И губы розовый бутон напоминали свежий
В ту пору, когда чашечка начнет приоткрываться.
35 А локоны ее вились над самыми бровями,
И излучали свет они, и золотом лучились.
Блаженство несказанное над всем вокруг царило,
У ложа[376] всевозможные курились ароматы:
Орех мускатный, камфора, кассия, амбра, мускус[377],
40 И наполняли радостью благоуханья эти,—
Такие наслаждения дарил нам сад чудесный.
И как-то погрузился в сон я около полудня,
А дева розовой меня водою окропила,
И пели сладко соловьи[378] и остальные птицы.
45 Тут дева, жажду чувствуя, к источнику спустилась,
И омочила ноги в нем, и наслаждалась влагой,
Как вдруг под видом юноши дракон[379] пред ней явился
И соблазнить ее хотел обманчивой красою.
Но знала истину она, чудовищу сказала:
50 «Оставь свой замысел, дракон,— меня ты не обманешь,
На страже ведь любимый мой, на миг лишь задремал он
(А про себя произнесла: «Дракон передо мною,
Ведь никогда я здесь лица такого не видала»),—-
Коль встанет и найдет тебя — поплатишься жестоко».
55 Но на нее он бросился и в ход пустил насилье,
И закричала девушка, позвав меня немедля:
«Проснись же, повелитель мой, спаси меня скорее!»
И сердца моего достиг призыв ее тревожный,
Вскочил я с ложа сразу же, насильника увидел,—
60 Недалеко ведь был родник, как раз напротив, ложа —
И меч пока свой извлекал, источника достиг я,—
С такою мчался быстротой[380], летел, подобно птице.
Поспел я быстро, а дракон свой прежний облик[381] принял:
Ужасно было чудище, величины огромной,
65 Три головы громадные его огнем пылали,
И исторгала каждая[382] сверкающее пламя;
Когда же двигался дракон, то грохот раздавался,
Как если б дрогнула земля и сотряслись деревья;
Был тучен он, и головы его соединялись,
70 А сзади суживался весь, и хвост его был острым.
Вот съежилось чудовище, и растянулось снова,.
И на меня обрушилось громадою тяжелой.
Но нападенья грозного ничуть не испугавшисьу
Я силу духа сохранил, высоко меч свой поднял,
75 Такой удар на головы ужасные обрушил,
Что снес все три, и на земле он сразу распростерся,
Лишь хвост его затрепетал бессильно напоследок.
От крови вытер я свой меч, вложил обратно в ножны,
А после мальчиков позвал, оставшихся поодаль,
80 И приказал им прочь убрать убитого дракона.
Когда ж быстрее всяких слов приказ мой был исполнен,.
Обратно мальчики к своим палаткам побежали,
А я на ложе сразу лег, опять уснуть желая,
И сладкий сон меня манил и завладел мной снова —
85 Ведь не успел я выспаться, разбуженный внезапно.
А девушка спасенная безудержно смеялась,
Когда припомнила она ужасный облик змея,
Припомнила, как быстро смерть постигла великана;
И к дереву направилась, чтоб сон мой не нарушить
90 И снова чтоб придти в себя от страшного испуга.
Но в это время страшный лев из рощи появился[383],
И вот вторично девушка подверглась нападенью.
Как прежде, испустила крик, зовя меня на помощь;
Мгновенно с ложа я вскочил, когда ее услышал,
95 И льва увидев, бросился к нему без промедленья,
Напал на зверя дикого с дубинкой наготове,
Нанес удар по голове, и был убит он сразу.
Затем отбросили его подальше, как дракона,
И так сказала девушка, прося меня усердно:
100 «Послушай-ка, владыка мой, даруй мне эту радость:
Кифару в руки ты возьми и поиграй немного,
И душу облегчи мою от страха перед зверем».
Не мог я просьбу девушки оставить без вниманья,
Без промедленья заиграл, она же подпевала:
105 «Любовь мне милого[384] дала, любви я благодарна
И наслаждаюсь, царствуя, не ведая боязни.
Как яблочко душистое, как лилии цветочек,
Как роза ароматная влечет мое он сердце».
Когда ж о розе девушка пропела в этой песне,
110 Подумал, что сама она губами розу держит —
Столь схожи были с розою они, едва расцветшей.
Меж тем кифара нежная и пение любимой
Звучали сладостно, и звук тот горы подхватили[385],
Да так, что даже издали могли услышать люди,
115 И по такому признаку узнали мы об этом:
Случилось так, что на конях бойцы скакали мимо
И по дороге двигались, которой имя Тросис[386],—
Немало[387] было ранено бойцов на этом месте,
И вот названием таким дорогу окрестили.
120 А главарями были их, как разузнал я позже,
Отважный славный апелат Иоаннакис юный,
И престарелый Филопапп, Киннам был с ними третий[388].
Должно быть миля лишь одна от нас их отделяла,
И сладостное пение в дороге вдруг услышав,
125 Свернули всадники с пути, подъехали к нам ближе,
И девушка им дивная предстала на лужайке.
И красоты ее стрела сердца их поразила,
Любовь неодолимая поработила души;
Меня увидев одного (а сорок пять их было)[389],
130 Решили, что сразить врага сумеют речью грозной,
И крикнули[390]: «Эй, уходи от девушки подальше,
Спасайся сам, не то, смотри, умрешь за ослушанье!».—
Не знали неразумные, кого задеть посмели.
Меж тем солнцерожденная[391] увидела внезапно,
135 Как скачет каждый на коне, копьем вооруженный,
Перед угрозой струсила, словам врагов поверив,
От страха трепетала вся, лицо[392] платком прикрыла,
Испуга преисполнена к палатке побежала.
Спросил я: «Отчего молчишь?» Такой ответ услышал:
140 «Жива еще во мне душа, но уж погиб мой голос,
Разлука ожидает нас, и жизни я не рада».
Ответил ей: «Любимая, оставь такие мысли,
Того, что сочетал[393] господь, не разлучают люди».
И вот дубинку со щитом схватив без промедленья,
145 Напал на них я, как орел на куропатку сверху,
И стоило дубинкой мне противника коснуться,
Как оставляла жизнь его, бесследно покидала;
Хотели многие бежать, но догонял бегущих,
Не смог бы ни один скакун со мной сравниться в беге;
150 И не хочу я хвастаться, ведя такие речи,—
Хочу чтоб знали о дарах, ниспосланных всевышним.
Укрыться кое-кто успел и спрятался в болоте,
И прежде чем настичь врагов и истребить нещадно,
Схватил я одного из них, узнал о тех, кто вздумал
155 Пойти войною на меня безумно, безрассудно,
И никого не пощадил, воспламененный гневом.
Когда же завершился бой, отбросил я оружье
И рукава отряс[394] свои, и к девушке вернулся.
Увидела любимая, что все враги исчезли,
160 Навстречу вышла радостно, исполненная счастья,
И окропила розовой водой меня душистой,
Целуя руку правую и долго жить желая.
А я задумал устыдить ее за страх напрасный
И весело промолвил ей, смешав насмешку с лаской:
165 «Ну, что, погиб я, словно ты, беды не дожидаясь»?
И поняла она меня, ответила с улыбкой:
«Уж слишком много всадников внезапно появилось,
И были все с оружием, а ты — один и пеший,—
От вида этого испуг объял меня, владыка».
170 И вот в палатку мы вошли, целуясь ненасытно.
Настало утро, и в реке[395] я захотел омыться —
Одежду пожелал сменить, запачканную кровью,
И попросил, чтоб девушка мне принесла другую.
Спустился вниз по берегу, к воде сошел я самой
175 И в ожиданье девушки под деревом уселся,
Когда предстали предо мной три воина прекрасных:
Скакали на конях они, одетые богато,
И двигаясь вдоль берега, все ближе подъезжали.
Под деревом остался я, и вот, меня увидев,
180 Ко мне приблизились они, с приветом обратились,
А я сидел, не захотев подняться перед ними:
«Скажи нам брат, не видел ли ты воинов здесь раньше?»
И дал такой я им ответ, нисколько не пугаясь:
«Конечно, братья, видел их — вчера тут проезжали,
185 Да, на беду, жену мою задумали похитить[396].
А я и на коня не сел — свидетель мне всевышний —
О том же, что постигло их, узнаете попозже».
И вот, услышав те слова, взглянули друг на друга,
Шептаться начали они, лишь двигая губами:
190 «Не тот ли он, кого зовут Василием Акритом?
Так испытаем же его и обо всем узнаем».
И предводитель их сказал: «Не можем мы поверить,
Что не имея помощи, ты, пеший, безоружный,
Отважился на подвиг тот .— вступил в сраженье с ними.
195 Ведь все в боях испытаны, проверена их доблесть.
А если правду ты сказал, то докажи на деле
И выбери из нас троих кого тебе угодно,
Вступи в единоборство с ним,— тогда мы все узнаем».
И так в ответ на их слова сказал я[397], улыбаясь:
200 «Хотите — слезьте с лошадей, и трех я сразу встречу,
А коль не стыдно,— и верхом вы можете сражаться:
Узнаете меня тогда, узнаете на деле.
Давайте ж битву начинать и нечего нам медлить!»
И вот вскочил я на ноги, схватил дубинку сразу,
205 А щит в другую руку взял — со мной оружье было —
И подойдя к противникам, поторопил: «Я жду вас».
Тут первый среди них сказал: «Мы так не поступаем,
Втроем напасть на одного — не в наших это нравах.
Уверены, что с тысячей сумеет сладить каждый:
210 Ведь Филопаппом[398] звать меня, и обо мне ты слышал,
Его — Иоаннакисом, Киннам же с нами — третий,
И стыдно будет нам втроем с одним вступить в сраженье;
Так выбирай же одного из нас, кого желаешь!»
И отвечал я: «Хорошо! Пускай выходит первый».
215 И Филопапп с коня сошел, не медля ни минуты[399],
Тяжелый меч свой обнажил, щитом вооружился,
Вперед он прямо двинулся, надеялся, что струшу,—
То был боец испытанный, отважный в нападенье.
Мечом ударил он меня, на щит удар пришелся,
220 Одна лишь ручка от щита в руке моей осталась;
И крикнули ему друзья, следившие за битвой:
«Еще, старик наш Филопапп, еще разок ударь-ка!»
И вот, пока готовился он меч поднять вторично,
Дубинкой я соперника по голове ударил
225 И до последней косточки весь череп раздробил бы,
Коль не успел бы Филопапп щитом своим прикрыться.
Но закружилась голова у старика, и в страхе
Реветь он начал, словно бык, на землю повалился.
Увидели друзья его исход единоборства,
230 Без промедленья на меня верхом помчались вместе,
Вдвоем напали, не стыдясь, забыв, как похвалялись.
Чтоб нападенье отразить, из рук у Филопаппа
Не медля щит я выхватил и выбежал навстречу.
Горячий завязался бой, была упорной битва:
235 Киннам кружился около, хотел зайти за спину,
Иоаннакис наносил мгновенные удары,
И воинов испытанных увидел я в обоих.
Но силой превзойти меня врагам не удавалось,
И стоило лишь грозно мне дубинкой замахнуться,
240 Как прочь бежали от меня, от льва спасаясь словно,
Подобно овцам, издали смотрели боязливо
И вновь, как лающие псы, накидывались оба.
Немало длилось времени тяжелое сраженье,
И знала это девушка, хоть и была далеко,
245 Нарочно стала так она, чтоб я ее увидел,
И вот, когда вокруг меня, как псы, враги ярились,
Воскликнула любимая, приободрить желая:
«Смелее будь, мой дорогой!» — И вновь обрел я силу,
Иоаннакису удар нанес неотразимый —
250 Ударил в руку правую, немного выше локтя,
Переломал я кость ему, рука повисла сразу,
Меча не мог он удержать, на землю его бросил,
С коня спустился кое-как и, отступив немного,
С трудом оперся о скалу, страдая нестерпимо.
255 Тогда Киннам решил один отвагой отличиться,
То поднимал, то опускал коня он под собою,
И чудилось несчастному, что льва он испугает.
Но вот лишь грозно на меня с конем он устремился,
Как по загривку[400] скакуна ударил я дубинкой,
260 Да так, что у животного от моего удара
Вся морда кровью залилась, свалился конь на землю
И за собою всадника увлек в своем паденье.
От страха задрожал Киннам, и овладел им ужас,—
Подумал, что упавшего я -захочу ударить,
265 Но обратился я к нему: «Киннам, зачем дрожишь ты?
Не стану бить лежачего, позориться не стану,
Но если хочешь — поднимись, возьми оружье в руки,
И встретимся лицом к лицу, как подобает храбрым,
А добивать упавшего способны только трусы».
270 И знаками тогда Киннам явил свою покорность,
Ведь онемел от страха он, не мог сказать ни слова.
Оставил побежденного, назад я обернулся
И Филопаппа увидал,— пришел старик в сознанье
И, головой пошевелив, сказал слова такие:
275 «Во имя бога[401] самого, творца земли и неба,
Что бесконечной милостью тебя украсил дивно,
Оставь войну жестокую, да будет мир меж нами!
И если пожелаешь ты, служить тебе мы станем
И все приказы исполнять твои без промедленья».
280 Услышал дружескую речь и ощутил я жалость —
Легко ведь успокоить гнев покорными словами —
И улыбнулся старику, сказал ему шутливо:
«Ну что, проснулся, Филопапп, о сне своем толкуешь?
Уж если ты на склоне лет раскаяться задумал,
285 Вставай и забирай друзей, иди своей дорогой.
Глаза твои — свидетели свершившихся событий,
А если ищешь свой отряд, то зря усилья тратишь.
Не домогаюсь власти я, стремлюсь к уединенью —
Один ведь у родителей на свет я появился;
290 А ваше дело — властвовать и помогать друг другу,
Насколько хватит сил у вас, и совершать набеги.
Когда ж опять[402] захочется скрестить со мной оружье,
То набирайте заново таких вы апелатов,
Чтоб ни один меня не знал, не испытал в сраженье —
295 От тех, кто знают обо мне, поддержки не дождетесь».
Обрадовался Филопапп, услышав, что свободен,
И спутникам своим сказал об их освобожденье;
А те уж не надеялись, что сохраню им жизни,
Но души видели свои в преддверье страшной смерти.
300 И словно снова обретя утраченные души,
С великой благодарностью уста они раскрыли,
Сказали: «Как ни славен ты, дела твои — славнее,
И всех люден ты превзошел великим состраданьем,—
Ведь не сравнится ни один с тобою в милосердье,
305 Пусть по достоинству тебя вознаградит всевышний
Великой милостью своей и даст тебе с супругой
Прожить в великой радости бесчисленные годы!»
И вновь любимую свою я заключил в объятья,
Поодаль мы уселись с ней под деревом тенистым,—
310 Ведь солнце полпути уже прошло по небосводу.
А между тем опять втроем собрались апелаты
И в изумленье говорить друг другу стали двое,
Невозмужавшие еще и телом и рассудком:
«Поистине, чудесное нам зрелище предстало:
315 Соперник безоружен был, с одной дубинкой, пеший,
А мы вооружением владели превосходным;
Бежали тысячи от нас, и города мы брали,
И вот он наголову всех разбил нас, как младенцев,
Наполнил страхом, трепетом, жестоко опозорил.
320 То, верно, дух, живущий здесь[403], иль чародей могучий,—
Ведь не разят его мечи, не трогает оружье,
И словно дикой яростью его дубинка дышит.
Коль был бы человеком он, как все, обыкновенным,
То тело бы имел с душой и смерти бы страшился,
325 Не становился бы под меч, словно бесплотный призрак.
Нет, видно по всему: то — дух, живущий в этом месте,
И лишь в воображении вступил он с нами в битву,—
Ведь несравненную его красу мы увидали,
И та краса сиянием лучи затмила солнца,
330 Казалось, будто ожило[404] пред нами изваянье».
И меж собой вели они бессмысленные речи,
Когда промолвил Филопапп им старческое слово:
«Напрасно повторяете вы, дети, небылицы,
Чтоб неудачи объяснить и души успокоить.
335 Не духа — мужа я видал, достойнейшего мужа,
Ведь щедро наделил Христос его дарами всеми:
Красою, мужеством, умом и смелостью великой,
Да быстроту безмерную к дарам своим прибавил.
А нам троим одно теперь осталось утешенье,
340 Что не было свидетелей, никто не видел боя.
Отвагой возвеличено гремело наше имя,
А ныне опозорено — всего один лишь воин
Сумел осилить нас троих. И вот совет мой, дети:
Не подобает оставлять обиды без возмездья —
345 Давайте поторопимся, друзей своих отыщем,
Ведь сколько бы ни хвастался — не всех он уничтожил;
И если хочет бог того, мы снова соберемся
И среди ночи на врага обрушимся внезапно.
Коль верх сумеем одержать, исчезнут все печали,
350 И скорбь исчезнет, что храбрец посеял в наших душах.
А девушка достанется тебе, Иоаннакис[405],
Не в состоянье мой язык воспеть ее достойно,
Ни одному, поистине, из смертных не случалось
Красу такую увидать — я сам тому свидетель,
355 А мне ведь пятьдесят второй уж год пошел от роду,
Немало взял я городов и стран немало видел,
И таяли ряды врагов перед моей отвагой,
Как меркнут хороводы звезд перед лучами солнца.
Смелей же будь, прекраснейший, и ждет тебя награда!»
360 Пришлись обоим по душе те речи Филопаппа,
И вот на холм они взошли, чтоб дать сигнал для сбора.
Горели долго факелы[406], всю ночь светили ярко,
Но понапрасну — на призыв никто не появился.
И Филопаппа спутники такое предложили:
365 «Храбрейший старец, для чего ты зря нас утомляешь?
Неужто в нашей доблести тебя не убедили
Трофеи величайшие — о них тебе известно —
Награды, что стяжали мы в ожесточенных войнах?
Не приходилось испытать нам горечь поражений,
370 И изумлялся ты делам необычайным нашим,
Но вот повержены врагом, как новички в сраженье,
А остальные[407] воины от рук его погибли.
Коль хочешь ты последовать детей своих совету,
Оставим бесконечные, ненужные заботы
375 И к Максимо[408] отправимся — ведь нам она родная —
И обратимся с просьбой к ней, попросим о подмоге;
Надежны воины ее,— ведь сам ты это знаешь.
Не вздумай только говорить о пораженье нашем:
Узнает если обо всем, то не пойдет с тобою;
380 С умом и осторожностью исполни это дело,
Чтоб стала соучастницей и план наш поддержала.
Добьешься помощи ее,— победа будет нашей,
А мы, когда огонь зажжешь, с тобой соединимся».
Одобрил Филопапп совет, словами их довольный,
385 Вскочил он сразу на коня и к Максимо поехал.
Происходила же она от женщин-амазонок[409],
Которых Александр царь привел из стран брахманов[410];
Равнялась с предками она своей могучей силой,
А битва для нее была усладой высшей в жизни.
390 И вот приехал Филопапп, пред Максимо явился
И, ласково приветствуя, спросил: «Как поживаешь?»
Ответ услышал: «Хорошо, по милости господней!
А ты, славнейший, как живешь, как дети поживают
И отчего, скажи, один без них ко мне приходишь?»
395 Ответил женщине старик, не открывая правды:
«Сыны мои, о госпожа,— Киннам, Иоаннакис —
Здоровы с божьей помощью, пошли они на стражу
И истребить до одного стремятся непокорных.
Решили отпустить меня, хотели дать мне отдых,
400 И пользу это принесло по милости господней,
И обнаружили мы дар, прекрасный и бесценный:
Ведь никогда я не терпел покоя и безделья,
И вот, когда любимые отправились в дорогу,
Один я оседлал коня, вдоль берега[411] пустился,
405 прохода, чтоб могли следить мы за врагами.
Вот на дорогу выехал, которой имя Тросис[412],
И здесь-то, слева, на лугу, густой травой поросшем,
Добыча золота ценней глазам моим предстала,—
То девушка была, какой не видел я доселе:
410 Сияет красота ее необычайным блеском,
И прелесть несказанная из глаз ее лучится;
Как молодой побег она, приносит радость взорам,
С живой картиной схожая[413], чарует людям души,
А дочерью приходится — сумел узнать я — Дуке.
415 Хотели мы, чтоб взял ее златой Иоаннакис[414],
Но вот другой — не знаю как — сумел опередить нас,
И появился на лугу он с девушкою рядом.
Коль дорогого родича ты забывать не хочешь,
То постарайся для него — пусть бодрствовать придется —
420 Любовь яви, владычица, не словом, а делами:
Лишь тот, кто разделить готов любимого печали,
Бывает другом истинным и родственником верным».
С такою Филопапп старик к ней речью обратился,
И убедил он Максимо во всем повиноваться,—
425 Легко ведь в заблуждение ввести рассудок женский.
Не стала даже спрашивать, кто девой той владеет,
Но тут же Мелимидзису[415] явиться приказала,—
То первый отрок был ее, стоявший над другими[416],—
И обратилась к воину с улыбкою веселой:
430 «Ты слышал, что сказал старик, наш Филопапп достойный:
Добычу превосходную нашел он на границах
И просит нас помочь ему — отправиться в дорогу
И с ним по-братски разделить все радости победы.
За апелатами теперь скорее отправляйся
435 И сотню отбери бойцов, испытанных в сраженье,
С конями превосходными, надежнейшим оружьем,
Чтоб тот, с кем повстречаемся, легко попал нам в руки»,
И вот, приказа госпожи ослушаться не смея,
На пост пошел сторожевой в тот вечер Мелимидзис,
440 Огонь сигнальный он зажег, бойцов собрал немало —
Числом не меньше тысячи, испытанной отваги.
И сотню лучших храбрецов из воинов он выбрал,
Велел идти им за собой и к госпоже вернулся.
И увидала Максимо: готово все, что нужно,
445 Назавтра приказала им с оружием явиться
И на меня войной пошла, исполненная рвенья,
А во главе был Филопапп,— вести хотел он войско.
Приблизились они к холму, поднялись на вершину,
Сказал старик товарищам каков сигнал условный,
450 Бойцам Иоаннакиса огонь зажег он ночью,
И к войску те приблизились, когда настало утро.
Обрадовалась Максимо, узнав об их приходе,
Почтила[417] как союзников и родственников близких
И приняла радушно их довольная подмогой.
455 Когда же на пути своем реки они достигли,
Остановил их Филопапп, сказал слова такие:
«О, госпожа и воины, необычайно трудно
Проникнуть на лужайку ту, где девушку я видел.
Не надо дальше двигаться, не поднимайте шума,—
460 Ведь если стражник девушки отряд наш обнаружит,
То спрячутся они от нас, успеют скрыться в роще,
И ускользнет из наших рук желанная добыча,
И понапрасну пропадут тогда усилья наши.
Пусть два бойца идут вперед, иль лучше даже трое,
465 Где девушка находится, пусть выведают тайно,
И двое там укроются, следить за нею будут,
А третий возвратится к нам и обо всем расскажет,—
Тогда пойдете вы за ним, нисколько не рискуя».
И отвечала Максимо на речи Филопаппа:
470 «Доверила тебе я власть, старик благоразумный,
Как хочешь, так и поступай,— мы все тебе послушны».
И Мелимидзиса тогда позвал он за собою,
Вторым Киннама захватил и с ними через реку
Немедля переправился, а остальные ждали
475 Вестей от трех разведчиков и с места не сходили.
А между тем случилось мне в тот час на стражу выйти
И, сидя на скале, держал я лошадь за уздечку.
Не подойдут ли недруги, следил неутомимо.
Заметил Филопапп меня и, показав рукою,
480 Так Милимидзису сказал: «Коль на скалу посмотришь,
Его увидишь хорошо,— сидит он на вершине.
Так знай же: этот человек красавицей владеет,
И неразумно будет с ним лицом к лицу встречаться,
Но лучше мы разведаем, где девушку он спрятал,
485 И знать дадим товарищам, согласно уговору,—
Один хоть он, да наделен достоинствами всеми,
Отвагу дивную его по опыту я знаю,
И не годится, чтоб герой одних нас здесь увидел».
Пришлись Киннаму по душе советы Филопаппа,
490 Но не хотел послушаться бесстрашный Мелимидзис,
Ответил: «Опозорюсь я, последовав за вами:
На тысячи врагов я шел, в подмоге не нуждаясь,
А вы, с одним лишь встретившись, товарищей[418] зовете.
Узнает госпожа о том и скажет мне с презреньем,
495 Что враг один единственный меня наполнил страхом;
А я погибну лучше пусть, чем назван буду трусом».
И вот, вперед он на меня пустился разъяренный,
Не обратив внимания на наставленья старца,—
Ведь недоверия полно все варварское племя.
500 И видя,— подъезжает он, а сзади остальные
(Поехали они вослед, увидеть, что случится),
Вскочил я сразу на коня и поскакал навстречу.
А Мелимидзис между тем — он ехал самым первым —
Копье направил на меня, стремясь сразить ударом,
505 Но ускользнул искусно я и, улучив мгновенье,
Дубинкой поразил врага и повалил на землю.
Следил за ним внимательно — поднимется ли снрва,
И вот, пока отвлечено мое вниманье было,
Подкрался сбоку Филопапп, приблизился неслышно
510 И ранил моего коня, в бедро копьем ударив,—
Деревья тесно там росли, и все в тени скрывалось.
Страдал от боли мой скакун, перепугался сильно,
А я, увидев старика, спасавшегося бегством,
Ему вдогонку закричал: «Зачем бежишь постыдно?
515 Лицом к лицу сойдись со мной,—ведь недостойно храбрых,
Подобно бешеному псу, из-за угла кусаться!»
Но все быстрее от меня испуганный он мчался,
С Киннамом переправился обратно через реку,
А я, преследуя врагов, когда к реке подъехал,
520 На том увидел берегу бойцов вооруженных.
Подумал, что идти на них не стоит без оружья,
И жалко было мне коня, хромавшего от раны.
И к девушке вернулся я, не медля ни минуты,
Оружье захватил[419] с собой и взял коня другого,
525 Свою прекрасную позвал: «Идем, мой свет, быстрее,
На холм тебя я отведу, укрою там надежно,
И гибель наших недругов глазам твоим предстанет,
И снова вознесешь хвалу всевышнему владыке
За то, что даровал тебе защитника такого».
530 И на коня она со мной без промедленья села
(А все, что нужно для пути, я раньше приготовил),
Назначенного места мы достигли, и оставил
Я на холме любимую в укрытье потаенном.
Пещеру, словно для жилья, там создала природа,
535 От глаз людских сокрытую среди густых деревьев;
Далекий из пещеры вид для взора открывался,
Того ж, кто прятался внутри, никто не мог увидеть.
В надежном том убежище я девушку оставил
И наказал ей смелой быть, сраженья не пугаться
540 И понапрасну не кричать, когда начнется битва:
«Смотри же, как бы голос твой не стал для них вожатым,
Не то придут к тебе враги — ведь занят битвой буду,—
И как сумеем справиться с опасностью великой?»
Затем к реке направился, противникам[420] навстречу,
545 И переправу стал искать; вдоль берега я ехал
И увидал, как Максимо от войска отделилась,
А рядом с нею четверо сильнейших апелатов,—
То были Филопапп-старик, Киннам, Иоаннакис
С Леандром[421] — славным воином испытанной отваги.
550 Скакали быстро воины и к берегу спустились —
Посередине Максимо, а по бокам другие.
На быстром скакуне[422] она была молочно-белом,
Не весь он белизной сиял, но цвет окрасил красный
И гриву с чолкою, и хвост, и уши, и копыта;
555 Седло на нем с уздечкою от золота сияло,
А на груди ремень лежал краями золотыми[423].
И повернулась всадница, и старика спросила:
«Скажи-ка мне, о Филопапп, кто девушкой владеет?»
И показал он на меня, ответил: «Этот самый».
560 «А где же воины его?» — она спросила снова.
Сказал он : «Никаких ему помощников не надо,
Лишь на одно надеется — на высшую отвагу
И, не имея спутников, повсюду разъезжает».
«Будь трижды проклят ты, старик! — она сказала гневно,—
565 Один ведь он, а ты меня и слуг моих тревожишь.
Одна с господней помощью к нему я переправлюсь
И с головой врага вернусь, а вас мне и не надо!» —
И, яростью охвачена, помчалась к переправе,
Но крикнул я: «Эй, Максимо, зачем тебе трудиться?
570 Ведь приближаться к женщине мужчина должей первый,
И сам к тебе я подойду,— так будет справедливо».
Без промедленья скакуна я своего пришпорил
И прямо в воду бросился, минуя переправу;
Широко там текла река[424], и конь поплыл мой быстро
575 Вперед к другому берегу, где отмель выступала,
Густой травой покрытая, омытая водою.
На этом месте Максимо стояла наготове
И в полной безопасности ждала моей атаки;
Меж тем из воинов ее одни бежали к броду,
580 Другие — стерегли меня, устроили засады.
И вот, почувствовав, что конь ступил на землю твердо,
Погнал вперед я скакуна и меч извлек из ножен,
И. на. противницу[425] напал отважно и умело.
Она ж, готовая к борьбе, навстречу устремилась,
585 Копьем ударила меня, ремень задев нагрудный,
А я сломал ее копье, не пострадав нисколько,
Занес свой меч и, пощадить соперницу желая,
Я голову коня ее отсек одним ударом,
И тяжело упал скакун на землю бездыханный.
590 Склонилась предо мной она, проговорила в страхе:
«Даруй мне жизнь, о юноша, ошиблась я жестоко,
По неразумью женскому послушав Филопаппа».
И со вниманьем я к словам отнесся побежденной,
И красоту чудесную противницы жалея,
595 Живой оставил Максимо и занялся другими.
Как всех я победить сумел, сказать мне даже стыдно,
Чтобы не стали вы, друзья, считать меня хвастливым:
Ведь если подвиги свои расписываешь ярко,
Увидят многие в тебе пустое лишь бахвальство.
600 И я не ради хвастовства веду такие речи —
Клянусь вам тем, кто людям дал могущество и знанье,
Ведь он один поистине нам благо доставляет.
И вот поведаю сейчас я обо всех событьях,
А вы, что слышите меня, даруйте мне прощенье,
605 Ведь суждено мне было впасть в прелюбодейство снова
По безрассудству своему, беспечности душевной;
Об этом из речей моих узнаете подробно.
Итак, о совершившемся скажу я по порядку.
Лишилась Максимо коня,— об этом вы слыхали,—
610 И, побежденная, одна на отмели осталась,
А я напал на всех других, и началось сраженье.
Еще не испытав меня, пошли враги навстречу;
Когда же всех бойцов подряд, встречавшихся со мною,
Я начал сбрасывать с коней и повергать на землю,
615 То остальные поняли, кого посмели тронуть,
И оставалось им одно — искать спасенье в бегстве,
Но мало кто из беглецов сумел избегнуть смерти.
И вот, сраженье завершив, назад я обернулся,
Как вдруг предстали предо мной четыре апелата:
620 Киннам с Иоаннакисом и Филопапп с Леандром,
Из рощи выбрались они и стали приближаться.
Пока Леандр и Киннам мне двигались навстречу,
Старик поехал позади, а с ним и остальные[426],—
Хотели окружить меня, стремились уничтожить,
625 Но понапрасну тщетные лелеяли надежды:
Передних двух увидел я, что с криком приближались,
И тотчас же напал на них, не думая о прочих.
Не знал еще меня Леандр и бросился в атаку,
Но вместе с лошадью поверг я всадника на землю;
630 Увидел мой удар Киннам, свернул с пути прямого,
И тут же двое остальных, к удару приготовясь,
Направив копья на меня, напали вместе сбоку.
Но размахнулся я мечом, удар нанес мгновенный,
И оба вражеских копья в обрубки превратились.
635 Пустились в бегство воины, коней своих пришпорив,
Назад не смея поглядеть, не смея обернуться;
И видя это зрелище, я крикнул им со смехом:
«Вернитесь, ведь один я здесь, не стыдно ль вам пугаться?»—
Но все быстрее от меня они бежали в страхе.
640 Не стал я их преследовать и пожалел в несчастье,—
Такое правило мое: всегда жалеть бегущих,
Умеренным в победе быть, врагов встречать с любовью.
Обратно я отправился, забот не зная больше,
И к Максимо приблизившись, сказал слова такие:
645 «Безмерно похвалялась ты, своей кичилась мощью —
Иди же, собери бойцов из тех, кто спасся в бегстве,
И с ними, по обычаю, на подвиги пускайся,
Да только рассчитай сперва, достаточно сильна ли.
Уроком это будет пусть, чтоб впредь ты не кичилась,
650 И знай: высокомерных всех преследует всевышний».
И вышла Максимо вперед, чтоб встретиться со мною,
Смирения исполнена сложила руки вместе,
Склонила голову к земле движением пристойным,
Промолвив: «Благороднейший! Известны мне отныне
655 И мощь безмерная твоя, и состраданье к людям,
Какого ни один герой былых временем не ведал:
Легко убить меня ты мог, с коня на землю сбросив,
Но жизнь мою помиловал, герой непревзойденный.
Пускай хранит тебя господь, хранит твою супругу,
660 Владыка мой прославленный, воитель благородный,
Пусть годы многие он даст вам здравствовать счастливо!
Немало знала я бойцов отважных, знатных родом,
Победами прославленных, неодолимых в битвах,
Но не встречала никогда такого я героя,
665 Чтоб мог он превзойти тебя, затмить твои деянья».
И ноги обняла мои, почтительно склонившись,
Целуя руку правую, и тихо продолжала:
«Пусть твой отец и мать твоя благословенны будут,
Благословенной матери сосцы тебя вскормили,—
670 Ведь никогда не видела подобного я мужа!
Молю, владыка, окажи еще одну мне милость,
Исполни просьбу новую и, право же, получше
Узнаешь ловкость ты мою, уменье боевое:
Позволь мне сесть на скакуна, отсюда удалиться,
675 А завтра утром снова я вернусь на это место,
В единоборство вступим мы наедине друг с другом,
И -сможешь ты, прекраснейший, мою изведать доблесть».
«На все согласен, Максимо,— ответил я немедля,—
Куда желаешь уходи, и здесь меня ты встретишь,
680 А хочешь — можешь захватить с собою апелатов
И испытаешь воийов, узнаешь, кто сильнее»[427],
Бродили лошади вокруг,— хозяева их пали,
Сражаясь рядом с госпожой,— поймал одну я лошадь
И быстро к Максимо подвел, чтобы верхом садилась.
685 Еще ведь раньше[428], лишь с коня противцицу я сбросил,
Как, словно птицы хищные, враги вокруг собрались,—
Одни мечами длинными размахивали грозно[429],
Другие копьями в меня нацеливались с силой,
А третьи стрелами пронзить соперника хотели.
690 Кто был защитой мне в тот час, помощником надежным?
Господь лишь и никто иной, судья великий, правый,
С небесной выси мне послал могучую поддержку
И в безнадежности самой оставил невредимым.
Когда враги несчетные со всех сторон насели,
695 То постыдился я бежать и отражал удары,
Ведь превосходное имел и крепкое оружье
И оставался невредим, хранимый в битве богом.
Но не надолго у врагов хватило той отваги,—
Угас их пыл воинственный по милости господней,
700 А мне святые воины — Георгий и Димитрий,
И Феодоры[430] помогли, и всех врагов прогнал я.
Копья не обратил на них, не тронул даже лука,
Но в рукопашную вступил, одним мечом сражаясь,
И всех, кого ни настигал, рубил без сожаленья,
705 И приняла тогда земля[431] бездушные тела их;
Хотели многие бежать, но догонял бегущих,
Сопротивляться ни один не в силах был достойно,
Оставили коней своих, оружье побросали,
Бежать постыдно бросились[432], охваченные страхом.
710 И вот от этих воинов коней осталось много,
И побежденной Максимо одну я лошадь отдал
И снова реку пересек, а Максимо к жилищу
С великой благодарностью пустилась в путь обратный.
Затем в палатку я вошел, сложил с себя оружье,
715 В роскошную тончайшую накидку[433] облачился,
Надел я шапку красную, отделанную мехом[434],
И сел на бурого коня[435] со звездочкою белой —
Сама природа создала того коня для битвы;
Свой меч я захватил и щит, и взял копье в дорогу,
720 И через реку перешел, когда настал уж вечер.
Не захотел я к девушке в то время приближаться,
Но двух прислужниц[436] к ней послал, что ей принадлежали,—
Их было несколько у нас, и нам они служили,
И от палатки в стороне жилье их находилось.
725 Не вместе жили слуги все, но для мужчин отдельно
Палатки мы поставили, отдельно и для женщин.
И перейдя через Евфрат — уж говорил об этом —
Улегся на лужайку я, покой вкушая сладкий,
Доставил отдых и коню, и быстро ночь промчалась.
730 Когда же начало светать, то встал я, сел на лошадь,
И на равнину выехал сопернице навстречу.
И вот сиянье[437] ясное всю землю озарило,
Над горными вершинами взошло, сверкая, солнце,
Когда на поле Максимо без спутников явилась.
735 На вороном коне она сидела благородном,
Бобровым мехом плащ ее был шелковый отделан,
Зеленый головной платок расшит искусно златом,
Орлиных крыльев на щите изображенье было,
И аравийское копье и меч она держала.
740 Без промедленья двинулся я Максимо навстречу,
Приблизился к противнице, мы обняли друг друга,,
И дружеским приветствием, как должно, обменялись
И вот, пришпорив лошадей, сраженье завязали;
То поднимались на конях, то пригибались низко
745 И вскоре сшиблись копьями, но ни один не дрогнул;
Затем разъехались опять, мечи мы обнажили
И, вновь сойдясь, вступили в бой, упорный, рукопашный..
Боялся я, мой дорогой, увечье нанести ей:
Позорно, если женщину лишит мужчина жизни;
750 Позорно, если силой с ней померяться захочет;
Но Максимо по всей земле за доблесть прославляли,
И оттого сражаться с ней никто б не постыдился.
Нанес по правой ей руке удар повыше пальцев,
И меч моей соперницы упал на землю сразу,
755 И трепет охватил ее, и страх необычайный,
Но закричал я: «Максимо, пугаешься напрасно!
Как женщину прекрасную тебя я пожалею,
Но чтоб о подвигах моих ты знала впредь получше,
Хочу на скакуне твоем попробовать я силу».
760 И сверху по спине коня мечом нанес немедля
Такой удар, что разрубил его я на две части,
И половина лошади с наездницей упала,
А по другую сторону — другая половина.
И поднялась соперница, охваченная дрожью,
765 Срывающимся голосом воскликнула: «Помилуй!
Помилуй, повелитель мой, я горько заблуждалась!
Коль не отвергнешь ты меня, давай друзьями станем.
Храню я строго девственность, осталась непорочной,
Лишь ты сразил меня в бою и ты владеть мной будешь[438],
770 И стану помогать тебе в сражениях с врагами».
«Не бойся смерти, Максимо,— на это я ответил,—
Но невозможно сделать мне[439] тебя своей супругой:
Владею по закону я женой прекрасной, знатной,
И не могу пренебрегать ее любовью чистой.
775 Так спустимся же к дереву, укроемся под тенью,
И все тебе я расскажу, чтоб обо мне ты знала»..
Тут подошли к деревьям мы, у берега растущим,
И Максимо пошла к воде, свою омыла руку,
И место раны смазала целительным бальзамом[440],
780 Который по обычаю всегда мы в битву брали.
И плащ свой[441] сбросила она — палило солнце жарко,—
А был хитон[442] у Максимо подобен паутине,
Все тело, словно в зеркале, виднелось под хитоном,
Сосцы на грудях девичьих слегка уж выдавались,—
785 Прекрасна Максимо[443] была и ранила мне душу...
* * *
Т 2632 И вот сошел я с лошади, а дева подбежала,
Воскликнула с покорностью: «Привет тебе, владыка!.
Отныне я раба твоя, по прихоти сраженья»,—
2635 И руку правую мою поцеловала нежно.
И разгораться начало во мне желанья пламя,
Не знаю, стало что со мной: огонь сжигал все тело.
Старался всеми силами порока я избегнуть
И уговаривал себя и обвинял нещадно:
2640 «Проклятый, что стремишься ты к чужому достоянью,
Владея чистым родником[444], от всех других укрытым?» —
Так убеждал я сам себя, друзья мои, но тщетно,—
Еще сильнее страсть мою воспламенила дева.
Внимал я, зачарованный, речам ее сладчайшим,
2645 Была красива и юна, прелестна и невинна,
И уступил рассудок мой преступному желанью,
И совершился весь позор и сочетанье наше.
Затем сказал я Максимо, чтоб шла она обратно,
И напоследок произнес, стремясь ее утешить:
2650 «Иди же с миром, девушка, о нашей встрече помни».
И через реку на коне я быстро перебрался;
Она же девственность свою в воде омыла чистой,
Взывая горестно ко мне, прося назад вернуться[445].
2655 И возвратился я тогда к своей любимой снова,
С коня сошел и целовал супругу ненасытно,
Сказал: «Смотри, душа, какой владеешь ты опорой,
Какого дал защитника тебе творец всевышний».
Но ревность в душу ей вошла, и так она сказала:
2660 О, повелитель мой, за все тебе я благодарна,
Лишь мучаюсь, что с Максимо посмел ты задержаться.
И хоть не ведаю о том, что делали вы вместе,
Но есть господь, которому все тайное известно.
Тебя прощу я, дорогой, проступок твой забуду,
2665 Не вздумай только в будущем вторично провиниться,
Не то накажет бог тебя — судья он справедливый!
На господа всевышнего надежды возлагаю —
От зла тебя обережет, спасет твою он душу,
И наслаждаться радостно красой твоей чудесной
2670 Он даст мне многие года, мой милый[446] и прекрасный!»
И стал я убеждать ее и, обмануть желая,
Ей по порядку рассказал, как с Максимо сражался...
* * *
ГФ 826 О том, как в руку правую противницу ударил[447];
Т 2674 Сказал, что сильно кровь текла у Максимо из раны,
Что девушка от этого могла расстаться с жизнью,
ГФ 827 Коль сразу б я не спешился, водой полил ей руку
Из состраданья к женщине, поверженной и слабой:
«Омыл я руку Максимо, перевязал ей рану,
830 Поэтому и медлил я, мой свет благоуханный,-—
Иначе, женщину убив, подвергся бы позору».
И облегченье девушке доставили те речи,
И все, рассказанное мной[448], сочла она за правду.
Но над упреками ее задумался я вскоре,
835 И ярость величайшая во мне забушевала.
Вскочил я сразу на коня, как будто для охоты,
Настиг немедля Максимо, убил без состраданья
Распутницу[449] и, совершив злосчастное убийство,
Назад отправился туда, где девушку оставил.
840 На этом месте целый день мы провели друг с другом,
Назавтра же отправились в свою палатку вместе,
Пошли к лужайкам, что всегда нам радость доставляли.
Весь день затем я размышлял и, хорошо подумав,
Решил переменить жилье, отправиться к Евфрату,
845 И дом себе там выстроить, чудесный, небывалый.
О подвигах бесчисленных[370] шестая эта книга,
Пойдет в ней речь о чудесах Акрита Дигениса,—
Он сам о них рассказывал, беседуя с друзьями.
Когда бы среди месяцев[371] царя избрать хотели,
5 То май бы сделался царем над месяцами года:
Ведь слаще всех земных красот[372] краса младая мая,
Растений всех живой он глаз и цветников сиянье,
Лужайкам прелесть придает, дарит румянец вешний,
Чудесно навевает страсть, влеченье пробуждает;
10 Способен ясным небесам он землю уподобить,
Цветами роз ее покрыв, нарциссами украсив.
И, вот, когда тот месяц шел, столь сладостный и дивный,
Переселиться я решил со спутницей своею,
С женой прекрасной, дочерью прославленного Дуки.
15 И с ней мы луга одного чудесного достигли,
На том лугу палатку я установил и ложе,
Вокруг растенья посадил, одно другого краше.
Росли в том месте тростники, поднявшись вверх высоко;
Родник прохладный бил ключом посередине луга,
20 Ту местность влагой орошал, на ручейки разбившись;
И птицы всевозможные средь рощи обитали:
Встречался там ручной павлин, и попугай, и лебедь,
И слышно было как поют на ветках попугаи,
По водам плыли лебеди, прогуливались важно,
25 Гуляли, крылья распустив, павлины меж цветами,
И крылья эти красками цветы напоминали[373].
И прочие пернатые, летали, где хотели,
И по деревьям, по ветвям порхали беззаботно.[374]
Но ярче всех была краса той девы благородной[375],
30 Павлинов превзошла она, цветы затмила блеском.
Таков был цвет лица ее, что спорил он с нарциссом
И розой распустившейся казались ее щеки,
И губы розовый бутон напоминали свежий
В ту пору, когда чашечка начнет приоткрываться.
35 А локоны ее вились над самыми бровями,
И излучали свет они, и золотом лучились.
Блаженство несказанное над всем вокруг царило,
У ложа[376] всевозможные курились ароматы:
Орех мускатный, камфора, кассия, амбра, мускус[377],
40 И наполняли радостью благоуханья эти,—
Такие наслаждения дарил нам сад чудесный.
И как-то погрузился в сон я около полудня,
А дева розовой меня водою окропила,
И пели сладко соловьи[378] и остальные птицы.
45 Тут дева, жажду чувствуя, к источнику спустилась,
И омочила ноги в нем, и наслаждалась влагой,
Как вдруг под видом юноши дракон[379] пред ней явился
И соблазнить ее хотел обманчивой красою.
Но знала истину она, чудовищу сказала:
50 «Оставь свой замысел, дракон,— меня ты не обманешь,
На страже ведь любимый мой, на миг лишь задремал он
(А про себя произнесла: «Дракон передо мною,
Ведь никогда я здесь лица такого не видала»),—-
Коль встанет и найдет тебя — поплатишься жестоко».
55 Но на нее он бросился и в ход пустил насилье,
И закричала девушка, позвав меня немедля:
«Проснись же, повелитель мой, спаси меня скорее!»
И сердца моего достиг призыв ее тревожный,
Вскочил я с ложа сразу же, насильника увидел,—
60 Недалеко ведь был родник, как раз напротив, ложа —
И меч пока свой извлекал, источника достиг я,—
С такою мчался быстротой[380], летел, подобно птице.
Поспел я быстро, а дракон свой прежний облик[381] принял:
Ужасно было чудище, величины огромной,
65 Три головы громадные его огнем пылали,
И исторгала каждая[382] сверкающее пламя;
Когда же двигался дракон, то грохот раздавался,
Как если б дрогнула земля и сотряслись деревья;
Был тучен он, и головы его соединялись,
70 А сзади суживался весь, и хвост его был острым.
Вот съежилось чудовище, и растянулось снова,.
И на меня обрушилось громадою тяжелой.
Но нападенья грозного ничуть не испугавшисьу
Я силу духа сохранил, высоко меч свой поднял,
75 Такой удар на головы ужасные обрушил,
Что снес все три, и на земле он сразу распростерся,
Лишь хвост его затрепетал бессильно напоследок.
От крови вытер я свой меч, вложил обратно в ножны,
А после мальчиков позвал, оставшихся поодаль,
80 И приказал им прочь убрать убитого дракона.
Когда ж быстрее всяких слов приказ мой был исполнен,.
Обратно мальчики к своим палаткам побежали,
А я на ложе сразу лег, опять уснуть желая,
И сладкий сон меня манил и завладел мной снова —
85 Ведь не успел я выспаться, разбуженный внезапно.
А девушка спасенная безудержно смеялась,
Когда припомнила она ужасный облик змея,
Припомнила, как быстро смерть постигла великана;
И к дереву направилась, чтоб сон мой не нарушить
90 И снова чтоб придти в себя от страшного испуга.
Но в это время страшный лев из рощи появился[383],
И вот вторично девушка подверглась нападенью.
Как прежде, испустила крик, зовя меня на помощь;
Мгновенно с ложа я вскочил, когда ее услышал,
95 И льва увидев, бросился к нему без промедленья,
Напал на зверя дикого с дубинкой наготове,
Нанес удар по голове, и был убит он сразу.
Затем отбросили его подальше, как дракона,
И так сказала девушка, прося меня усердно:
100 «Послушай-ка, владыка мой, даруй мне эту радость:
Кифару в руки ты возьми и поиграй немного,
И душу облегчи мою от страха перед зверем».
Не мог я просьбу девушки оставить без вниманья,
Без промедленья заиграл, она же подпевала:
105 «Любовь мне милого[384] дала, любви я благодарна
И наслаждаюсь, царствуя, не ведая боязни.
Как яблочко душистое, как лилии цветочек,
Как роза ароматная влечет мое он сердце».
Когда ж о розе девушка пропела в этой песне,
110 Подумал, что сама она губами розу держит —
Столь схожи были с розою они, едва расцветшей.
Меж тем кифара нежная и пение любимой
Звучали сладостно, и звук тот горы подхватили[385],
Да так, что даже издали могли услышать люди,
115 И по такому признаку узнали мы об этом:
Случилось так, что на конях бойцы скакали мимо
И по дороге двигались, которой имя Тросис[386],—
Немало[387] было ранено бойцов на этом месте,
И вот названием таким дорогу окрестили.
120 А главарями были их, как разузнал я позже,
Отважный славный апелат Иоаннакис юный,
И престарелый Филопапп, Киннам был с ними третий[388].
Должно быть миля лишь одна от нас их отделяла,
И сладостное пение в дороге вдруг услышав,
125 Свернули всадники с пути, подъехали к нам ближе,
И девушка им дивная предстала на лужайке.
И красоты ее стрела сердца их поразила,
Любовь неодолимая поработила души;
Меня увидев одного (а сорок пять их было)[389],
130 Решили, что сразить врага сумеют речью грозной,
И крикнули[390]: «Эй, уходи от девушки подальше,
Спасайся сам, не то, смотри, умрешь за ослушанье!».—
Не знали неразумные, кого задеть посмели.
Меж тем солнцерожденная[391] увидела внезапно,
135 Как скачет каждый на коне, копьем вооруженный,
Перед угрозой струсила, словам врагов поверив,
От страха трепетала вся, лицо[392] платком прикрыла,
Испуга преисполнена к палатке побежала.
Спросил я: «Отчего молчишь?» Такой ответ услышал:
140 «Жива еще во мне душа, но уж погиб мой голос,
Разлука ожидает нас, и жизни я не рада».
Ответил ей: «Любимая, оставь такие мысли,
Того, что сочетал[393] господь, не разлучают люди».
И вот дубинку со щитом схватив без промедленья,
145 Напал на них я, как орел на куропатку сверху,
И стоило дубинкой мне противника коснуться,
Как оставляла жизнь его, бесследно покидала;
Хотели многие бежать, но догонял бегущих,
Не смог бы ни один скакун со мной сравниться в беге;
150 И не хочу я хвастаться, ведя такие речи,—
Хочу чтоб знали о дарах, ниспосланных всевышним.
Укрыться кое-кто успел и спрятался в болоте,
И прежде чем настичь врагов и истребить нещадно,
Схватил я одного из них, узнал о тех, кто вздумал
155 Пойти войною на меня безумно, безрассудно,
И никого не пощадил, воспламененный гневом.
Когда же завершился бой, отбросил я оружье
И рукава отряс[394] свои, и к девушке вернулся.
Увидела любимая, что все враги исчезли,
160 Навстречу вышла радостно, исполненная счастья,
И окропила розовой водой меня душистой,
Целуя руку правую и долго жить желая.
А я задумал устыдить ее за страх напрасный
И весело промолвил ей, смешав насмешку с лаской:
165 «Ну, что, погиб я, словно ты, беды не дожидаясь»?
И поняла она меня, ответила с улыбкой:
«Уж слишком много всадников внезапно появилось,
И были все с оружием, а ты — один и пеший,—
От вида этого испуг объял меня, владыка».
170 И вот в палатку мы вошли, целуясь ненасытно.
Настало утро, и в реке[395] я захотел омыться —
Одежду пожелал сменить, запачканную кровью,
И попросил, чтоб девушка мне принесла другую.
Спустился вниз по берегу, к воде сошел я самой
175 И в ожиданье девушки под деревом уселся,
Когда предстали предо мной три воина прекрасных:
Скакали на конях они, одетые богато,
И двигаясь вдоль берега, все ближе подъезжали.
Под деревом остался я, и вот, меня увидев,
180 Ко мне приблизились они, с приветом обратились,
А я сидел, не захотев подняться перед ними:
«Скажи нам брат, не видел ли ты воинов здесь раньше?»
И дал такой я им ответ, нисколько не пугаясь:
«Конечно, братья, видел их — вчера тут проезжали,
185 Да, на беду, жену мою задумали похитить[396].
А я и на коня не сел — свидетель мне всевышний —
О том же, что постигло их, узнаете попозже».
И вот, услышав те слова, взглянули друг на друга,
Шептаться начали они, лишь двигая губами:
190 «Не тот ли он, кого зовут Василием Акритом?
Так испытаем же его и обо всем узнаем».
И предводитель их сказал: «Не можем мы поверить,
Что не имея помощи, ты, пеший, безоружный,
Отважился на подвиг тот .— вступил в сраженье с ними.
195 Ведь все в боях испытаны, проверена их доблесть.
А если правду ты сказал, то докажи на деле
И выбери из нас троих кого тебе угодно,
Вступи в единоборство с ним,— тогда мы все узнаем».
И так в ответ на их слова сказал я[397], улыбаясь:
200 «Хотите — слезьте с лошадей, и трех я сразу встречу,
А коль не стыдно,— и верхом вы можете сражаться:
Узнаете меня тогда, узнаете на деле.
Давайте ж битву начинать и нечего нам медлить!»
И вот вскочил я на ноги, схватил дубинку сразу,
205 А щит в другую руку взял — со мной оружье было —
И подойдя к противникам, поторопил: «Я жду вас».
Тут первый среди них сказал: «Мы так не поступаем,
Втроем напасть на одного — не в наших это нравах.
Уверены, что с тысячей сумеет сладить каждый:
210 Ведь Филопаппом[398] звать меня, и обо мне ты слышал,
Его — Иоаннакисом, Киннам же с нами — третий,
И стыдно будет нам втроем с одним вступить в сраженье;
Так выбирай же одного из нас, кого желаешь!»
И отвечал я: «Хорошо! Пускай выходит первый».
215 И Филопапп с коня сошел, не медля ни минуты[399],
Тяжелый меч свой обнажил, щитом вооружился,
Вперед он прямо двинулся, надеялся, что струшу,—
То был боец испытанный, отважный в нападенье.
Мечом ударил он меня, на щит удар пришелся,
220 Одна лишь ручка от щита в руке моей осталась;
И крикнули ему друзья, следившие за битвой:
«Еще, старик наш Филопапп, еще разок ударь-ка!»
И вот, пока готовился он меч поднять вторично,
Дубинкой я соперника по голове ударил
225 И до последней косточки весь череп раздробил бы,
Коль не успел бы Филопапп щитом своим прикрыться.
Но закружилась голова у старика, и в страхе
Реветь он начал, словно бык, на землю повалился.
Увидели друзья его исход единоборства,
230 Без промедленья на меня верхом помчались вместе,
Вдвоем напали, не стыдясь, забыв, как похвалялись.
Чтоб нападенье отразить, из рук у Филопаппа
Не медля щит я выхватил и выбежал навстречу.
Горячий завязался бой, была упорной битва:
235 Киннам кружился около, хотел зайти за спину,
Иоаннакис наносил мгновенные удары,
И воинов испытанных увидел я в обоих.
Но силой превзойти меня врагам не удавалось,
И стоило лишь грозно мне дубинкой замахнуться,
240 Как прочь бежали от меня, от льва спасаясь словно,
Подобно овцам, издали смотрели боязливо
И вновь, как лающие псы, накидывались оба.
Немало длилось времени тяжелое сраженье,
И знала это девушка, хоть и была далеко,
245 Нарочно стала так она, чтоб я ее увидел,
И вот, когда вокруг меня, как псы, враги ярились,
Воскликнула любимая, приободрить желая:
«Смелее будь, мой дорогой!» — И вновь обрел я силу,
Иоаннакису удар нанес неотразимый —
250 Ударил в руку правую, немного выше локтя,
Переломал я кость ему, рука повисла сразу,
Меча не мог он удержать, на землю его бросил,
С коня спустился кое-как и, отступив немного,
С трудом оперся о скалу, страдая нестерпимо.
255 Тогда Киннам решил один отвагой отличиться,
То поднимал, то опускал коня он под собою,
И чудилось несчастному, что льва он испугает.
Но вот лишь грозно на меня с конем он устремился,
Как по загривку[400] скакуна ударил я дубинкой,
260 Да так, что у животного от моего удара
Вся морда кровью залилась, свалился конь на землю
И за собою всадника увлек в своем паденье.
От страха задрожал Киннам, и овладел им ужас,—
Подумал, что упавшего я -захочу ударить,
265 Но обратился я к нему: «Киннам, зачем дрожишь ты?
Не стану бить лежачего, позориться не стану,
Но если хочешь — поднимись, возьми оружье в руки,
И встретимся лицом к лицу, как подобает храбрым,
А добивать упавшего способны только трусы».
270 И знаками тогда Киннам явил свою покорность,
Ведь онемел от страха он, не мог сказать ни слова.
Оставил побежденного, назад я обернулся
И Филопаппа увидал,— пришел старик в сознанье
И, головой пошевелив, сказал слова такие:
275 «Во имя бога[401] самого, творца земли и неба,
Что бесконечной милостью тебя украсил дивно,
Оставь войну жестокую, да будет мир меж нами!
И если пожелаешь ты, служить тебе мы станем
И все приказы исполнять твои без промедленья».
280 Услышал дружескую речь и ощутил я жалость —
Легко ведь успокоить гнев покорными словами —
И улыбнулся старику, сказал ему шутливо:
«Ну что, проснулся, Филопапп, о сне своем толкуешь?
Уж если ты на склоне лет раскаяться задумал,
285 Вставай и забирай друзей, иди своей дорогой.
Глаза твои — свидетели свершившихся событий,
А если ищешь свой отряд, то зря усилья тратишь.
Не домогаюсь власти я, стремлюсь к уединенью —
Один ведь у родителей на свет я появился;
290 А ваше дело — властвовать и помогать друг другу,
Насколько хватит сил у вас, и совершать набеги.
Когда ж опять[402] захочется скрестить со мной оружье,
То набирайте заново таких вы апелатов,
Чтоб ни один меня не знал, не испытал в сраженье —
295 От тех, кто знают обо мне, поддержки не дождетесь».
Обрадовался Филопапп, услышав, что свободен,
И спутникам своим сказал об их освобожденье;
А те уж не надеялись, что сохраню им жизни,
Но души видели свои в преддверье страшной смерти.
300 И словно снова обретя утраченные души,
С великой благодарностью уста они раскрыли,
Сказали: «Как ни славен ты, дела твои — славнее,
И всех люден ты превзошел великим состраданьем,—
Ведь не сравнится ни один с тобою в милосердье,
305 Пусть по достоинству тебя вознаградит всевышний
Великой милостью своей и даст тебе с супругой
Прожить в великой радости бесчисленные годы!»
И вновь любимую свою я заключил в объятья,
Поодаль мы уселись с ней под деревом тенистым,—
310 Ведь солнце полпути уже прошло по небосводу.
А между тем опять втроем собрались апелаты
И в изумленье говорить друг другу стали двое,
Невозмужавшие еще и телом и рассудком:
«Поистине, чудесное нам зрелище предстало:
315 Соперник безоружен был, с одной дубинкой, пеший,
А мы вооружением владели превосходным;
Бежали тысячи от нас, и города мы брали,
И вот он наголову всех разбил нас, как младенцев,
Наполнил страхом, трепетом, жестоко опозорил.
320 То, верно, дух, живущий здесь[403], иль чародей могучий,—
Ведь не разят его мечи, не трогает оружье,
И словно дикой яростью его дубинка дышит.
Коль был бы человеком он, как все, обыкновенным,
То тело бы имел с душой и смерти бы страшился,
325 Не становился бы под меч, словно бесплотный призрак.
Нет, видно по всему: то — дух, живущий в этом месте,
И лишь в воображении вступил он с нами в битву,—
Ведь несравненную его красу мы увидали,
И та краса сиянием лучи затмила солнца,
330 Казалось, будто ожило[404] пред нами изваянье».
И меж собой вели они бессмысленные речи,
Когда промолвил Филопапп им старческое слово:
«Напрасно повторяете вы, дети, небылицы,
Чтоб неудачи объяснить и души успокоить.
335 Не духа — мужа я видал, достойнейшего мужа,
Ведь щедро наделил Христос его дарами всеми:
Красою, мужеством, умом и смелостью великой,
Да быстроту безмерную к дарам своим прибавил.
А нам троим одно теперь осталось утешенье,
340 Что не было свидетелей, никто не видел боя.
Отвагой возвеличено гремело наше имя,
А ныне опозорено — всего один лишь воин
Сумел осилить нас троих. И вот совет мой, дети:
Не подобает оставлять обиды без возмездья —
345 Давайте поторопимся, друзей своих отыщем,
Ведь сколько бы ни хвастался — не всех он уничтожил;
И если хочет бог того, мы снова соберемся
И среди ночи на врага обрушимся внезапно.
Коль верх сумеем одержать, исчезнут все печали,
350 И скорбь исчезнет, что храбрец посеял в наших душах.
А девушка достанется тебе, Иоаннакис[405],
Не в состоянье мой язык воспеть ее достойно,
Ни одному, поистине, из смертных не случалось
Красу такую увидать — я сам тому свидетель,
355 А мне ведь пятьдесят второй уж год пошел от роду,
Немало взял я городов и стран немало видел,
И таяли ряды врагов перед моей отвагой,
Как меркнут хороводы звезд перед лучами солнца.
Смелей же будь, прекраснейший, и ждет тебя награда!»
360 Пришлись обоим по душе те речи Филопаппа,
И вот на холм они взошли, чтоб дать сигнал для сбора.
Горели долго факелы[406], всю ночь светили ярко,
Но понапрасну — на призыв никто не появился.
И Филопаппа спутники такое предложили:
365 «Храбрейший старец, для чего ты зря нас утомляешь?
Неужто в нашей доблести тебя не убедили
Трофеи величайшие — о них тебе известно —
Награды, что стяжали мы в ожесточенных войнах?
Не приходилось испытать нам горечь поражений,
370 И изумлялся ты делам необычайным нашим,
Но вот повержены врагом, как новички в сраженье,
А остальные[407] воины от рук его погибли.
Коль хочешь ты последовать детей своих совету,
Оставим бесконечные, ненужные заботы
375 И к Максимо[408] отправимся — ведь нам она родная —
И обратимся с просьбой к ней, попросим о подмоге;
Надежны воины ее,— ведь сам ты это знаешь.
Не вздумай только говорить о пораженье нашем:
Узнает если обо всем, то не пойдет с тобою;
380 С умом и осторожностью исполни это дело,
Чтоб стала соучастницей и план наш поддержала.
Добьешься помощи ее,— победа будет нашей,
А мы, когда огонь зажжешь, с тобой соединимся».
Одобрил Филопапп совет, словами их довольный,
385 Вскочил он сразу на коня и к Максимо поехал.
Происходила же она от женщин-амазонок[409],
Которых Александр царь привел из стран брахманов[410];
Равнялась с предками она своей могучей силой,
А битва для нее была усладой высшей в жизни.
390 И вот приехал Филопапп, пред Максимо явился
И, ласково приветствуя, спросил: «Как поживаешь?»
Ответ услышал: «Хорошо, по милости господней!
А ты, славнейший, как живешь, как дети поживают
И отчего, скажи, один без них ко мне приходишь?»
395 Ответил женщине старик, не открывая правды:
«Сыны мои, о госпожа,— Киннам, Иоаннакис —
Здоровы с божьей помощью, пошли они на стражу
И истребить до одного стремятся непокорных.
Решили отпустить меня, хотели дать мне отдых,
400 И пользу это принесло по милости господней,
И обнаружили мы дар, прекрасный и бесценный:
Ведь никогда я не терпел покоя и безделья,
И вот, когда любимые отправились в дорогу,
Один я оседлал коня, вдоль берега[411] пустился,
405 прохода, чтоб могли следить мы за врагами.
Вот на дорогу выехал, которой имя Тросис[412],
И здесь-то, слева, на лугу, густой травой поросшем,
Добыча золота ценней глазам моим предстала,—
То девушка была, какой не видел я доселе:
410 Сияет красота ее необычайным блеском,
И прелесть несказанная из глаз ее лучится;
Как молодой побег она, приносит радость взорам,
С живой картиной схожая[413], чарует людям души,
А дочерью приходится — сумел узнать я — Дуке.
415 Хотели мы, чтоб взял ее златой Иоаннакис[414],
Но вот другой — не знаю как — сумел опередить нас,
И появился на лугу он с девушкою рядом.
Коль дорогого родича ты забывать не хочешь,
То постарайся для него — пусть бодрствовать придется —
420 Любовь яви, владычица, не словом, а делами:
Лишь тот, кто разделить готов любимого печали,
Бывает другом истинным и родственником верным».
С такою Филопапп старик к ней речью обратился,
И убедил он Максимо во всем повиноваться,—
425 Легко ведь в заблуждение ввести рассудок женский.
Не стала даже спрашивать, кто девой той владеет,
Но тут же Мелимидзису[415] явиться приказала,—
То первый отрок был ее, стоявший над другими[416],—
И обратилась к воину с улыбкою веселой:
430 «Ты слышал, что сказал старик, наш Филопапп достойный:
Добычу превосходную нашел он на границах
И просит нас помочь ему — отправиться в дорогу
И с ним по-братски разделить все радости победы.
За апелатами теперь скорее отправляйся
435 И сотню отбери бойцов, испытанных в сраженье,
С конями превосходными, надежнейшим оружьем,
Чтоб тот, с кем повстречаемся, легко попал нам в руки»,
И вот, приказа госпожи ослушаться не смея,
На пост пошел сторожевой в тот вечер Мелимидзис,
440 Огонь сигнальный он зажег, бойцов собрал немало —
Числом не меньше тысячи, испытанной отваги.
И сотню лучших храбрецов из воинов он выбрал,
Велел идти им за собой и к госпоже вернулся.
И увидала Максимо: готово все, что нужно,
445 Назавтра приказала им с оружием явиться
И на меня войной пошла, исполненная рвенья,
А во главе был Филопапп,— вести хотел он войско.
Приблизились они к холму, поднялись на вершину,
Сказал старик товарищам каков сигнал условный,
450 Бойцам Иоаннакиса огонь зажег он ночью,
И к войску те приблизились, когда настало утро.
Обрадовалась Максимо, узнав об их приходе,
Почтила[417] как союзников и родственников близких
И приняла радушно их довольная подмогой.
455 Когда же на пути своем реки они достигли,
Остановил их Филопапп, сказал слова такие:
«О, госпожа и воины, необычайно трудно
Проникнуть на лужайку ту, где девушку я видел.
Не надо дальше двигаться, не поднимайте шума,—
460 Ведь если стражник девушки отряд наш обнаружит,
То спрячутся они от нас, успеют скрыться в роще,
И ускользнет из наших рук желанная добыча,
И понапрасну пропадут тогда усилья наши.
Пусть два бойца идут вперед, иль лучше даже трое,
465 Где девушка находится, пусть выведают тайно,
И двое там укроются, следить за нею будут,
А третий возвратится к нам и обо всем расскажет,—
Тогда пойдете вы за ним, нисколько не рискуя».
И отвечала Максимо на речи Филопаппа:
470 «Доверила тебе я власть, старик благоразумный,
Как хочешь, так и поступай,— мы все тебе послушны».
И Мелимидзиса тогда позвал он за собою,
Вторым Киннама захватил и с ними через реку
Немедля переправился, а остальные ждали
475 Вестей от трех разведчиков и с места не сходили.
А между тем случилось мне в тот час на стражу выйти
И, сидя на скале, держал я лошадь за уздечку.
Не подойдут ли недруги, следил неутомимо.
Заметил Филопапп меня и, показав рукою,
480 Так Милимидзису сказал: «Коль на скалу посмотришь,
Его увидишь хорошо,— сидит он на вершине.
Так знай же: этот человек красавицей владеет,
И неразумно будет с ним лицом к лицу встречаться,
Но лучше мы разведаем, где девушку он спрятал,
485 И знать дадим товарищам, согласно уговору,—
Один хоть он, да наделен достоинствами всеми,
Отвагу дивную его по опыту я знаю,
И не годится, чтоб герой одних нас здесь увидел».
Пришлись Киннаму по душе советы Филопаппа,
490 Но не хотел послушаться бесстрашный Мелимидзис,
Ответил: «Опозорюсь я, последовав за вами:
На тысячи врагов я шел, в подмоге не нуждаясь,
А вы, с одним лишь встретившись, товарищей[418] зовете.
Узнает госпожа о том и скажет мне с презреньем,
495 Что враг один единственный меня наполнил страхом;
А я погибну лучше пусть, чем назван буду трусом».
И вот, вперед он на меня пустился разъяренный,
Не обратив внимания на наставленья старца,—
Ведь недоверия полно все варварское племя.
500 И видя,— подъезжает он, а сзади остальные
(Поехали они вослед, увидеть, что случится),
Вскочил я сразу на коня и поскакал навстречу.
А Мелимидзис между тем — он ехал самым первым —
Копье направил на меня, стремясь сразить ударом,
505 Но ускользнул искусно я и, улучив мгновенье,
Дубинкой поразил врага и повалил на землю.
Следил за ним внимательно — поднимется ли снрва,
И вот, пока отвлечено мое вниманье было,
Подкрался сбоку Филопапп, приблизился неслышно
510 И ранил моего коня, в бедро копьем ударив,—
Деревья тесно там росли, и все в тени скрывалось.
Страдал от боли мой скакун, перепугался сильно,
А я, увидев старика, спасавшегося бегством,
Ему вдогонку закричал: «Зачем бежишь постыдно?
515 Лицом к лицу сойдись со мной,—ведь недостойно храбрых,
Подобно бешеному псу, из-за угла кусаться!»
Но все быстрее от меня испуганный он мчался,
С Киннамом переправился обратно через реку,
А я, преследуя врагов, когда к реке подъехал,
520 На том увидел берегу бойцов вооруженных.
Подумал, что идти на них не стоит без оружья,
И жалко было мне коня, хромавшего от раны.
И к девушке вернулся я, не медля ни минуты,
Оружье захватил[419] с собой и взял коня другого,
525 Свою прекрасную позвал: «Идем, мой свет, быстрее,
На холм тебя я отведу, укрою там надежно,
И гибель наших недругов глазам твоим предстанет,
И снова вознесешь хвалу всевышнему владыке
За то, что даровал тебе защитника такого».
530 И на коня она со мной без промедленья села
(А все, что нужно для пути, я раньше приготовил),
Назначенного места мы достигли, и оставил
Я на холме любимую в укрытье потаенном.
Пещеру, словно для жилья, там создала природа,
535 От глаз людских сокрытую среди густых деревьев;
Далекий из пещеры вид для взора открывался,
Того ж, кто прятался внутри, никто не мог увидеть.
В надежном том убежище я девушку оставил
И наказал ей смелой быть, сраженья не пугаться
540 И понапрасну не кричать, когда начнется битва:
«Смотри же, как бы голос твой не стал для них вожатым,
Не то придут к тебе враги — ведь занят битвой буду,—
И как сумеем справиться с опасностью великой?»
Затем к реке направился, противникам[420] навстречу,
545 И переправу стал искать; вдоль берега я ехал
И увидал, как Максимо от войска отделилась,
А рядом с нею четверо сильнейших апелатов,—
То были Филопапп-старик, Киннам, Иоаннакис
С Леандром[421] — славным воином испытанной отваги.
550 Скакали быстро воины и к берегу спустились —
Посередине Максимо, а по бокам другие.
На быстром скакуне[422] она была молочно-белом,
Не весь он белизной сиял, но цвет окрасил красный
И гриву с чолкою, и хвост, и уши, и копыта;
555 Седло на нем с уздечкою от золота сияло,
А на груди ремень лежал краями золотыми[423].
И повернулась всадница, и старика спросила:
«Скажи-ка мне, о Филопапп, кто девушкой владеет?»
И показал он на меня, ответил: «Этот самый».
560 «А где же воины его?» — она спросила снова.
Сказал он : «Никаких ему помощников не надо,
Лишь на одно надеется — на высшую отвагу
И, не имея спутников, повсюду разъезжает».
«Будь трижды проклят ты, старик! — она сказала гневно,—
565 Один ведь он, а ты меня и слуг моих тревожишь.
Одна с господней помощью к нему я переправлюсь
И с головой врага вернусь, а вас мне и не надо!» —
И, яростью охвачена, помчалась к переправе,
Но крикнул я: «Эй, Максимо, зачем тебе трудиться?
570 Ведь приближаться к женщине мужчина должей первый,
И сам к тебе я подойду,— так будет справедливо».
Без промедленья скакуна я своего пришпорил
И прямо в воду бросился, минуя переправу;
Широко там текла река[424], и конь поплыл мой быстро
575 Вперед к другому берегу, где отмель выступала,
Густой травой покрытая, омытая водою.
На этом месте Максимо стояла наготове
И в полной безопасности ждала моей атаки;
Меж тем из воинов ее одни бежали к броду,
580 Другие — стерегли меня, устроили засады.
И вот, почувствовав, что конь ступил на землю твердо,
Погнал вперед я скакуна и меч извлек из ножен,
И. на. противницу[425] напал отважно и умело.
Она ж, готовая к борьбе, навстречу устремилась,
585 Копьем ударила меня, ремень задев нагрудный,
А я сломал ее копье, не пострадав нисколько,
Занес свой меч и, пощадить соперницу желая,
Я голову коня ее отсек одним ударом,
И тяжело упал скакун на землю бездыханный.
590 Склонилась предо мной она, проговорила в страхе:
«Даруй мне жизнь, о юноша, ошиблась я жестоко,
По неразумью женскому послушав Филопаппа».
И со вниманьем я к словам отнесся побежденной,
И красоту чудесную противницы жалея,
595 Живой оставил Максимо и занялся другими.
Как всех я победить сумел, сказать мне даже стыдно,
Чтобы не стали вы, друзья, считать меня хвастливым:
Ведь если подвиги свои расписываешь ярко,
Увидят многие в тебе пустое лишь бахвальство.
600 И я не ради хвастовства веду такие речи —
Клянусь вам тем, кто людям дал могущество и знанье,
Ведь он один поистине нам благо доставляет.
И вот поведаю сейчас я обо всех событьях,
А вы, что слышите меня, даруйте мне прощенье,
605 Ведь суждено мне было впасть в прелюбодейство снова
По безрассудству своему, беспечности душевной;
Об этом из речей моих узнаете подробно.
Итак, о совершившемся скажу я по порядку.
Лишилась Максимо коня,— об этом вы слыхали,—
610 И, побежденная, одна на отмели осталась,
А я напал на всех других, и началось сраженье.
Еще не испытав меня, пошли враги навстречу;
Когда же всех бойцов подряд, встречавшихся со мною,
Я начал сбрасывать с коней и повергать на землю,
615 То остальные поняли, кого посмели тронуть,
И оставалось им одно — искать спасенье в бегстве,
Но мало кто из беглецов сумел избегнуть смерти.
И вот, сраженье завершив, назад я обернулся,
Как вдруг предстали предо мной четыре апелата:
620 Киннам с Иоаннакисом и Филопапп с Леандром,
Из рощи выбрались они и стали приближаться.
Пока Леандр и Киннам мне двигались навстречу,
Старик поехал позади, а с ним и остальные[426],—
Хотели окружить меня, стремились уничтожить,
625 Но понапрасну тщетные лелеяли надежды:
Передних двух увидел я, что с криком приближались,
И тотчас же напал на них, не думая о прочих.
Не знал еще меня Леандр и бросился в атаку,
Но вместе с лошадью поверг я всадника на землю;
630 Увидел мой удар Киннам, свернул с пути прямого,
И тут же двое остальных, к удару приготовясь,
Направив копья на меня, напали вместе сбоку.
Но размахнулся я мечом, удар нанес мгновенный,
И оба вражеских копья в обрубки превратились.
635 Пустились в бегство воины, коней своих пришпорив,
Назад не смея поглядеть, не смея обернуться;
И видя это зрелище, я крикнул им со смехом:
«Вернитесь, ведь один я здесь, не стыдно ль вам пугаться?»—
Но все быстрее от меня они бежали в страхе.
640 Не стал я их преследовать и пожалел в несчастье,—
Такое правило мое: всегда жалеть бегущих,
Умеренным в победе быть, врагов встречать с любовью.
Обратно я отправился, забот не зная больше,
И к Максимо приблизившись, сказал слова такие:
645 «Безмерно похвалялась ты, своей кичилась мощью —
Иди же, собери бойцов из тех, кто спасся в бегстве,
И с ними, по обычаю, на подвиги пускайся,
Да только рассчитай сперва, достаточно сильна ли.
Уроком это будет пусть, чтоб впредь ты не кичилась,
650 И знай: высокомерных всех преследует всевышний».
И вышла Максимо вперед, чтоб встретиться со мною,
Смирения исполнена сложила руки вместе,
Склонила голову к земле движением пристойным,
Промолвив: «Благороднейший! Известны мне отныне
655 И мощь безмерная твоя, и состраданье к людям,
Какого ни один герой былых временем не ведал:
Легко убить меня ты мог, с коня на землю сбросив,
Но жизнь мою помиловал, герой непревзойденный.
Пускай хранит тебя господь, хранит твою супругу,
660 Владыка мой прославленный, воитель благородный,
Пусть годы многие он даст вам здравствовать счастливо!
Немало знала я бойцов отважных, знатных родом,
Победами прославленных, неодолимых в битвах,
Но не встречала никогда такого я героя,
665 Чтоб мог он превзойти тебя, затмить твои деянья».
И ноги обняла мои, почтительно склонившись,
Целуя руку правую, и тихо продолжала:
«Пусть твой отец и мать твоя благословенны будут,
Благословенной матери сосцы тебя вскормили,—
670 Ведь никогда не видела подобного я мужа!
Молю, владыка, окажи еще одну мне милость,
Исполни просьбу новую и, право же, получше
Узнаешь ловкость ты мою, уменье боевое:
Позволь мне сесть на скакуна, отсюда удалиться,
675 А завтра утром снова я вернусь на это место,
В единоборство вступим мы наедине друг с другом,
И -сможешь ты, прекраснейший, мою изведать доблесть».
«На все согласен, Максимо,— ответил я немедля,—
Куда желаешь уходи, и здесь меня ты встретишь,
680 А хочешь — можешь захватить с собою апелатов
И испытаешь воийов, узнаешь, кто сильнее»[427],
Бродили лошади вокруг,— хозяева их пали,
Сражаясь рядом с госпожой,— поймал одну я лошадь
И быстро к Максимо подвел, чтобы верхом садилась.
685 Еще ведь раньше[428], лишь с коня противцицу я сбросил,
Как, словно птицы хищные, враги вокруг собрались,—
Одни мечами длинными размахивали грозно[429],
Другие копьями в меня нацеливались с силой,
А третьи стрелами пронзить соперника хотели.
690 Кто был защитой мне в тот час, помощником надежным?
Господь лишь и никто иной, судья великий, правый,
С небесной выси мне послал могучую поддержку
И в безнадежности самой оставил невредимым.
Когда враги несчетные со всех сторон насели,
695 То постыдился я бежать и отражал удары,
Ведь превосходное имел и крепкое оружье
И оставался невредим, хранимый в битве богом.
Но не надолго у врагов хватило той отваги,—
Угас их пыл воинственный по милости господней,
700 А мне святые воины — Георгий и Димитрий,
И Феодоры[430] помогли, и всех врагов прогнал я.
Копья не обратил на них, не тронул даже лука,
Но в рукопашную вступил, одним мечом сражаясь,
И всех, кого ни настигал, рубил без сожаленья,
705 И приняла тогда земля[431] бездушные тела их;
Хотели многие бежать, но догонял бегущих,
Сопротивляться ни один не в силах был достойно,
Оставили коней своих, оружье побросали,
Бежать постыдно бросились[432], охваченные страхом.
710 И вот от этих воинов коней осталось много,
И побежденной Максимо одну я лошадь отдал
И снова реку пересек, а Максимо к жилищу
С великой благодарностью пустилась в путь обратный.
Затем в палатку я вошел, сложил с себя оружье,
715 В роскошную тончайшую накидку[433] облачился,
Надел я шапку красную, отделанную мехом[434],
И сел на бурого коня[435] со звездочкою белой —
Сама природа создала того коня для битвы;
Свой меч я захватил и щит, и взял копье в дорогу,
720 И через реку перешел, когда настал уж вечер.
Не захотел я к девушке в то время приближаться,
Но двух прислужниц[436] к ней послал, что ей принадлежали,—
Их было несколько у нас, и нам они служили,
И от палатки в стороне жилье их находилось.
725 Не вместе жили слуги все, но для мужчин отдельно
Палатки мы поставили, отдельно и для женщин.
И перейдя через Евфрат — уж говорил об этом —
Улегся на лужайку я, покой вкушая сладкий,
Доставил отдых и коню, и быстро ночь промчалась.
730 Когда же начало светать, то встал я, сел на лошадь,
И на равнину выехал сопернице навстречу.
И вот сиянье[437] ясное всю землю озарило,
Над горными вершинами взошло, сверкая, солнце,
Когда на поле Максимо без спутников явилась.
735 На вороном коне она сидела благородном,
Бобровым мехом плащ ее был шелковый отделан,
Зеленый головной платок расшит искусно златом,
Орлиных крыльев на щите изображенье было,
И аравийское копье и меч она держала.
740 Без промедленья двинулся я Максимо навстречу,
Приблизился к противнице, мы обняли друг друга,,
И дружеским приветствием, как должно, обменялись
И вот, пришпорив лошадей, сраженье завязали;
То поднимались на конях, то пригибались низко
745 И вскоре сшиблись копьями, но ни один не дрогнул;
Затем разъехались опять, мечи мы обнажили
И, вновь сойдясь, вступили в бой, упорный, рукопашный..
Боялся я, мой дорогой, увечье нанести ей:
Позорно, если женщину лишит мужчина жизни;
750 Позорно, если силой с ней померяться захочет;
Но Максимо по всей земле за доблесть прославляли,
И оттого сражаться с ней никто б не постыдился.
Нанес по правой ей руке удар повыше пальцев,
И меч моей соперницы упал на землю сразу,
755 И трепет охватил ее, и страх необычайный,
Но закричал я: «Максимо, пугаешься напрасно!
Как женщину прекрасную тебя я пожалею,
Но чтоб о подвигах моих ты знала впредь получше,
Хочу на скакуне твоем попробовать я силу».
760 И сверху по спине коня мечом нанес немедля
Такой удар, что разрубил его я на две части,
И половина лошади с наездницей упала,
А по другую сторону — другая половина.
И поднялась соперница, охваченная дрожью,
765 Срывающимся голосом воскликнула: «Помилуй!
Помилуй, повелитель мой, я горько заблуждалась!
Коль не отвергнешь ты меня, давай друзьями станем.
Храню я строго девственность, осталась непорочной,
Лишь ты сразил меня в бою и ты владеть мной будешь[438],
770 И стану помогать тебе в сражениях с врагами».
«Не бойся смерти, Максимо,— на это я ответил,—
Но невозможно сделать мне[439] тебя своей супругой:
Владею по закону я женой прекрасной, знатной,
И не могу пренебрегать ее любовью чистой.
775 Так спустимся же к дереву, укроемся под тенью,
И все тебе я расскажу, чтоб обо мне ты знала»..
Тут подошли к деревьям мы, у берега растущим,
И Максимо пошла к воде, свою омыла руку,
И место раны смазала целительным бальзамом[440],
780 Который по обычаю всегда мы в битву брали.
И плащ свой[441] сбросила она — палило солнце жарко,—
А был хитон[442] у Максимо подобен паутине,
Все тело, словно в зеркале, виднелось под хитоном,
Сосцы на грудях девичьих слегка уж выдавались,—
785 Прекрасна Максимо[443] была и ранила мне душу...
Т 2632 И вот сошел я с лошади, а дева подбежала,
Воскликнула с покорностью: «Привет тебе, владыка!.
Отныне я раба твоя, по прихоти сраженья»,—
2635 И руку правую мою поцеловала нежно.
И разгораться начало во мне желанья пламя,
Не знаю, стало что со мной: огонь сжигал все тело.
Старался всеми силами порока я избегнуть
И уговаривал себя и обвинял нещадно:
2640 «Проклятый, что стремишься ты к чужому достоянью,
Владея чистым родником[444], от всех других укрытым?» —
Так убеждал я сам себя, друзья мои, но тщетно,—
Еще сильнее страсть мою воспламенила дева.
Внимал я, зачарованный, речам ее сладчайшим,
2645 Была красива и юна, прелестна и невинна,
И уступил рассудок мой преступному желанью,
И совершился весь позор и сочетанье наше.
Затем сказал я Максимо, чтоб шла она обратно,
И напоследок произнес, стремясь ее утешить:
2650 «Иди же с миром, девушка, о нашей встрече помни».
И через реку на коне я быстро перебрался;
Она же девственность свою в воде омыла чистой,
Взывая горестно ко мне, прося назад вернуться[445].
2655 И возвратился я тогда к своей любимой снова,
С коня сошел и целовал супругу ненасытно,
Сказал: «Смотри, душа, какой владеешь ты опорой,
Какого дал защитника тебе творец всевышний».
Но ревность в душу ей вошла, и так она сказала:
2660 О, повелитель мой, за все тебе я благодарна,
Лишь мучаюсь, что с Максимо посмел ты задержаться.
И хоть не ведаю о том, что делали вы вместе,
Но есть господь, которому все тайное известно.
Тебя прощу я, дорогой, проступок твой забуду,
2665 Не вздумай только в будущем вторично провиниться,
Не то накажет бог тебя — судья он справедливый!
На господа всевышнего надежды возлагаю —
От зла тебя обережет, спасет твою он душу,
И наслаждаться радостно красой твоей чудесной
2670 Он даст мне многие года, мой милый[446] и прекрасный!»
И стал я убеждать ее и, обмануть желая,
Ей по порядку рассказал, как с Максимо сражался...
ГФ 826 О том, как в руку правую противницу ударил[447];
Т 2674 Сказал, что сильно кровь текла у Максимо из раны,
Что девушка от этого могла расстаться с жизнью,
ГФ 827 Коль сразу б я не спешился, водой полил ей руку
Из состраданья к женщине, поверженной и слабой:
«Омыл я руку Максимо, перевязал ей рану,
830 Поэтому и медлил я, мой свет благоуханный,-—
Иначе, женщину убив, подвергся бы позору».
И облегченье девушке доставили те речи,
И все, рассказанное мной[448], сочла она за правду.
Но над упреками ее задумался я вскоре,
835 И ярость величайшая во мне забушевала.
Вскочил я сразу на коня, как будто для охоты,
Настиг немедля Максимо, убил без состраданья
Распутницу[449] и, совершив злосчастное убийство,
Назад отправился туда, где девушку оставил.
840 На этом месте целый день мы провели друг с другом,
Назавтра же отправились в свою палатку вместе,
Пошли к лужайкам, что всегда нам радость доставляли.
Весь день затем я размышлял и, хорошо подумав,
Решил переменить жилье, отправиться к Евфрату,
845 И дом себе там выстроить, чудесный, небывалый.
Книга седьмая[450]
Василий Дигенис Акрит, достойный изумленья,
Цветущий, восхитительный каппадокийцев отпрыск,.
Светило доблести мужской и первый по отваге,
И украшенье славное всех юношей достойных,
5 В боях тяжелых покорил бесстрашно все границы
И занял много городов, земель врагов строптивых.
И поселиться вслед за тем задумал у Евфрата.
А красотой река Евфрат затмила все другие,—
В раю[451] ведь воды той реки берут свое начало,
10 И сладостью наделены они благоуханной,
Прохладою живительной растаявшего снега[452].
И от Евфрата Дигенис отвел искусно воду,
На землях орошенных сад он вырастил прекрасный[453]
С причудливою рощею, что радовала взоры;
15 И с четырех сторон стена вкруг рощи возвышалась,
И мрамор полированный служил ему для стройки;
Внутри же стен торжественно растения густые
Склоняли ветви пышные, покрытые цветами,
И состязались будто бы в красе своей деревья.
20 Повсюду лозы чудные свисали винограда,
Росли в том месте[454] тростники, поднявшись вверх высоко,
Плоды свисали над землей, цветы теснились всюду.
А под деревьями[455] внизу раскинулась лужайка,
Пестрела всеми красками, в цветах сияла ярко;
25 Нарциссы ароматные росли там, розы, мирты,
И розы цветом пурпура окрашивали землю,
Белели, словно молоко, нарциссы на лужайке,
Сверкали и фиалки[456] там, морской подобны глади,
Когда лишь тихий ветерок едва ее колышет;
30 И орошала луг вода в великом изобилье.
Немало всевозможных птиц[457] в том месте обитало:
Одни ютились средь людей и корма дожидались,
А прочие пернатые летали, где хотели,
И по верхушкам, по ветвям порхали беззаботно.
35 Там птички были певчие, что сладко щебетали,
И красовались многие нарядом крыльев пестрым;
Встречался там ручной павлин, и попугай, и лебедь,
По водам плыли лебеди, прогуливались важно,
И слышно было, как поют на ветках попугаи,
40 Гуляли, крылья распустив, павлины меж цветами,
И краски все на крыльях их цветы напоминали.
А в середине дивного и сладостного сада
Воздвигся дом[458] невиданный — Акрит его построил,—
Прямоугольный и большой, из тесаного камня,
45 С колоннами тяжелыми, отверстьями для окон,
А кровлю дома Дигенис мозаикой украсил
Из дорогого мрамора, что излучал сиянье;
И пол камнями выложил, блиставшими на диво.
Внутри он сделал комнаты, трехсводчатые сверху,
50 Со сводами высокими, украшенными пестро;
Покои крестовидные[459], причудливые спальни[460],—
Сверкали мрамором они, сиянье излучали.
И так создание[461] свое сумел украсить мастер,
Что взорам, словно сотканной, постройка представала
55 Из образов тех каменных, дававших людям радость.
Поверхность пола ониксы в покоях покрывали,
Отполированные так[462], что всякий бы подумал:
Замерзли капельки воды и льдинки пол покрыли.
С боков построил Дигенис по сторонам обеим
60 Триклинии чудесные[463] со сводами златыми,
Там подвиги старинные прославленных героев
Он золотой мозаикой изобразил искусно.
С Самсона начал[464],— как герой пошел на иноземцев,
Как с дивной силой разорвал руками льва[465] на части,
65 Ворота как с засовами[466] из вражеского града
На гору он перетащил, подвергшись заточенью,
Как насмехались недруги, героя ослепили[467];
И наконец изобразил, как храм до основанья[468]
В те дни давно минувшие Самсон разрушил мощный
70 И вместе с иноземцами обрек себя на гибель.
Посередине был Давид[469] представлен без оружья,—
Одну пращу в руке своей держал он наготове,
А рядом Голиаф стоял гигантского сложенья,—
Был страшен великана вид, была безмерна сила,
75 От головы[470] его до ног железо защищало,
Копье в руке его навой напоминало ткацкий[471].
И цвет железа передал с умением художник,
И все событья показал он этого сраженья:
Как метко камнем поражен был Голиаф, как сразу,
80 Едва лишь получил удар, повержен был на землю,
Как подбежал к нему Давид, поднявши меч высоко,
И голову отсек врагу, с победой бой закончив.
Затем — как гневался Саул[472] и как Давид спасался,
И козни бесконечные, и господа отмщенье.
85 Ахилла легендарные изображались битвы
И Агамемнона краса, и пагубное бегство,
И Пенелопа мудрая, и женихов убийство,
И Одиссея мужество перед Киклопом страшным[473],
И смерть Химеры огненной от рук Беллерофонта[474],
90 И Александра подвиги: над Дарием победа[475],
Как встретился с Кандакой[476] он, царицею премудрой,,
И как брахманов посетил, а после — амазонок[477],
И Александра мудрого деянья остальные;
Немало подвигов других, разнообразных, дивных:
95 И Моисея чудеса, и бедствия египтян[478],
Народа иудейского исход, греховный ропот,
Негодованье господа, служителя молитвы;
И то, чем Иисус Навин прославился навеки,—
Все это в двух триклиниях[479] и многое другое
100 Там Дигенис изобразил мозаикой златою,
И восхищали зрителей безмерно те картины.
И в доме этом во дворе площадка находилась,
В длину была и в ширину больших она размеров,
Воздвиг он знаменитый храм на ней посередине
105 И мученику посвятил святому Феодору[480].
Отца в том храме Дигенис похоронил достойно,
Когда из Каппадокии его доставил тело,
И гроб отцовский камнями бесценными украсил.
То горе было первое, постигшее героя,
110 Когда услышал вести он о недуге отцовском,
О том, что занемог отец и что конец уж близок.
Достичь скорей он поспешил земли каппадокийцев,
Но вот, когда приблизился к родительскому дому,
Ему навстречу вышли все, рыдая неутешно,
115 И понял он: отец его уже простился с жизнью[481].
Одежду разорвал свою[482], сошел с коня на землю,
Войдя в покои, заключил он мертвеца в объятья
И восклицать стал горестно, слезами заливаясь:
«Восстань, отец, взгляни хоть раз на дорогого сына,—
120 Один ведь был он у тебя, скажи ему хоть слово,
Совет и наставленье дай, не уходи в молчанье!»
И» вслед за этим снова плач еще сильнее поднял,
И слышно было каждому, как громко восклицал он:
«Неужто не ответишь ты любимейшему сыну,
125 Не станешь говорить со мной, как говорил когда-то?
Умолкли вещие уста, божественные речи,
О горе! Навсегда затих твой голос, сладкий слуху.
Куда девался свет очей? Где облик твой прекрасный?
Кто руки заковал твои? Кто силу уничтожил?
130 Кто помешал ногам твоим в их беге несравненном?
Кто положить предел любви осмелился безмерной,
Отцовской дорогой любви? Где в мире справедливость?
О, бедствие великое! О, горькое страданье!
Скорбящий и измученный с душою ты расстался
135 И сына призывал к себе до самой до кончины,
А я бы стал счастливей всех, хотя бы ненадолго,
Когда б услышал голос твой, последнюю молитву,
Когда бы вздох последний твой в своих объятьях принял,
И тело бы омыл твое, и очи дорогие
140 Навеки бы закрыл тебе, родитель мой любимый.
А ныне стал несчастней я любого человека,—
Страданье безграничное мою терзает душу,
И лучше умереть бы мне — не знать такого горя!
Зачем, о смерть, ты милости меня своей лишила
145 И не взяла меня к себе взамен отца родного?
Зачем ты в этот краткий миг была несправедлива?»
Так плакал Дигенис над ним, такие вел он речи,
И говорят, что плакать он заставил даже камни;
А мать его достойная скорбела с сыном вместе.
150 Ив эти тягостные дни обряды погребенья
С почетом все исполнили над дорогим умершим,
И взял с собою Дигенис отцовский прах в дорогу,
Вернулся вместе с матерью назад, в свое жилище,
И там торжественно отца похоронил родного
155 В том храме, что воздвигнул сам по своему желанью,
А мать Акрита с той поры у сына поселилась.
О том, как время шло у них, приятно протекало,
Узнаете сейчас от нас — расскажем хоть немного[483].
В веселье день за днем они в том доме проводили,
160 Кифару часто брал Акрит перед концом обеда
И начинал играть на ней, а дева сладко пела,.
Сирен[484] она и соловьев своим затмила пеньем,
И всех, кто слушал, изумлял ее сладчайший голос[485].
Когда же танца музыка звучала на кифаре,
165 То поднималась девушка прекрасная немедля,
И подстелив под ноги шелк, на пол легко ступала.
Движенья дивные ее не в силах описать я,
Представить повороты рук, чарующую поступь,
Сказать, как быстро и легко, с мелодией согласно,
170 Кифаре в такт танцовщица всем телом изгибалась.
Не в состоянье ведь никто представить сладость[486] меда,
Когда не пробовал его,— и так же не представить,
Какою грацией полны ее движенья были.
Затем, оставив трапезу, обычаю согласно,
175 И эти сладости вкусив[487], шли в сад они чудесный,
К лужайке направляли шаг — о ней мы говорили —
И восхваляли господа в веселии великом,
Прославлены среди людей, юны и благородны.
Одно лишь[488] горе день за днем печалило их души:
180 Бездетности страшнейшее, негаснущее пламя;
Один лишь тот его узнал, кто не имел потомства,
И было это в жизни их несчастьем величайшим.
О детях господу они молились ежедневно,
Себе в заслугу первое из всех достоинств ставя —
185 Благотворительность свою и милостыню бедным;
Но хоть и не судил господь надеждам этим сбыться,
Все ж бога славили они, полны благоразумья,
Причину видя бедствия в своих же прегрешеньях.
И вот болезнь тяжелая[489] постигла мать Акрита,
190 Четыре дня всего прошло, и дух оставил тело[490].
Оплакал Дигенис ее, скорбя по ней безмерно,
И рядом со своим отцом похоронил в гробнице.
Пять лет жила она вдовой, похоронив супруга,
И всеми благами земли успела насладиться,
195 Была воистину хвалы достойна среди женщин
И некогда красой своей врагов поработила,
Из заточенья страшного вернула многих пленных,
Желанный даровала мир и городам, и селам;
Благополучье принесла она с собою людям
200 И с помощью всевышнего вражду остановила,
Распространила по земле покой она и радость,—
Родился отпрыск у нее, прекрасный, благородный,
Конец бесчинствам агарян он положил кровавым
И города опустошил, и власть над ними принял[491].
205 А ведь в былые времена, до славного Акрита,
Без страха вылазки свои свершали эфиопы[492],
Без состраданья города ромеев разрушали,
Свободорожденных людей, почтенных, благородных
Порабощали дерзостно рожденные рабами.
210 Но тот, кто ради нас на свет от девы появился,
Почел за благо даровать освобожденье людям,
Чудесную и славную послал господь нам милость.
И в друга превратился тот, кто недругом был раньше,
И Дигениса породил — венец отваги высший.
215 Спасенье всем принес герой от вражеских нашествий,
Благодеянья совершил несчетные он людям,
И все, кто в тягостном плену томились на чужбине,
Поработили под конец своих хозяев страшных.
Сколь радость велика была, когда освобожденных
220 Увидели их близкие и обняли родные!
Сражениям настал конец — ни слова о сраженьях
В те дни, когда он здравствовал, нельзя услышать был»
Великое спокойствие и мир царили всюду,
И непрестанно господа все люди восхваляли
225 И благодетелем своим считали Дигениса,
Заступником божественным, опорою великой.
И радовались многие владычеству героя
И восхваляли троицу, чистейшую, святую,
Которая во все века достойна поклоненья.
Василий Дигенис Акрит, достойный изумленья,
Цветущий, восхитительный каппадокийцев отпрыск,.
Светило доблести мужской и первый по отваге,
И украшенье славное всех юношей достойных,
5 В боях тяжелых покорил бесстрашно все границы
И занял много городов, земель врагов строптивых.
И поселиться вслед за тем задумал у Евфрата.
А красотой река Евфрат затмила все другие,—
В раю[451] ведь воды той реки берут свое начало,
10 И сладостью наделены они благоуханной,
Прохладою живительной растаявшего снега[452].
И от Евфрата Дигенис отвел искусно воду,
На землях орошенных сад он вырастил прекрасный[453]
С причудливою рощею, что радовала взоры;
15 И с четырех сторон стена вкруг рощи возвышалась,
И мрамор полированный служил ему для стройки;
Внутри же стен торжественно растения густые
Склоняли ветви пышные, покрытые цветами,
И состязались будто бы в красе своей деревья.
20 Повсюду лозы чудные свисали винограда,
Росли в том месте[454] тростники, поднявшись вверх высоко,
Плоды свисали над землей, цветы теснились всюду.
А под деревьями[455] внизу раскинулась лужайка,
Пестрела всеми красками, в цветах сияла ярко;
25 Нарциссы ароматные росли там, розы, мирты,
И розы цветом пурпура окрашивали землю,
Белели, словно молоко, нарциссы на лужайке,
Сверкали и фиалки[456] там, морской подобны глади,
Когда лишь тихий ветерок едва ее колышет;
30 И орошала луг вода в великом изобилье.
Немало всевозможных птиц[457] в том месте обитало:
Одни ютились средь людей и корма дожидались,
А прочие пернатые летали, где хотели,
И по верхушкам, по ветвям порхали беззаботно.
35 Там птички были певчие, что сладко щебетали,
И красовались многие нарядом крыльев пестрым;
Встречался там ручной павлин, и попугай, и лебедь,
По водам плыли лебеди, прогуливались важно,
И слышно было, как поют на ветках попугаи,
40 Гуляли, крылья распустив, павлины меж цветами,
И краски все на крыльях их цветы напоминали.
А в середине дивного и сладостного сада
Воздвигся дом[458] невиданный — Акрит его построил,—
Прямоугольный и большой, из тесаного камня,
45 С колоннами тяжелыми, отверстьями для окон,
А кровлю дома Дигенис мозаикой украсил
Из дорогого мрамора, что излучал сиянье;
И пол камнями выложил, блиставшими на диво.
Внутри он сделал комнаты, трехсводчатые сверху,
50 Со сводами высокими, украшенными пестро;
Покои крестовидные[459], причудливые спальни[460],—
Сверкали мрамором они, сиянье излучали.
И так создание[461] свое сумел украсить мастер,
Что взорам, словно сотканной, постройка представала
55 Из образов тех каменных, дававших людям радость.
Поверхность пола ониксы в покоях покрывали,
Отполированные так[462], что всякий бы подумал:
Замерзли капельки воды и льдинки пол покрыли.
С боков построил Дигенис по сторонам обеим
60 Триклинии чудесные[463] со сводами златыми,
Там подвиги старинные прославленных героев
Он золотой мозаикой изобразил искусно.
С Самсона начал[464],— как герой пошел на иноземцев,
Как с дивной силой разорвал руками льва[465] на части,
65 Ворота как с засовами[466] из вражеского града
На гору он перетащил, подвергшись заточенью,
Как насмехались недруги, героя ослепили[467];
И наконец изобразил, как храм до основанья[468]
В те дни давно минувшие Самсон разрушил мощный
70 И вместе с иноземцами обрек себя на гибель.
Посередине был Давид[469] представлен без оружья,—
Одну пращу в руке своей держал он наготове,
А рядом Голиаф стоял гигантского сложенья,—
Был страшен великана вид, была безмерна сила,
75 От головы[470] его до ног железо защищало,
Копье в руке его навой напоминало ткацкий[471].
И цвет железа передал с умением художник,
И все событья показал он этого сраженья:
Как метко камнем поражен был Голиаф, как сразу,
80 Едва лишь получил удар, повержен был на землю,
Как подбежал к нему Давид, поднявши меч высоко,
И голову отсек врагу, с победой бой закончив.
Затем — как гневался Саул[472] и как Давид спасался,
И козни бесконечные, и господа отмщенье.
85 Ахилла легендарные изображались битвы
И Агамемнона краса, и пагубное бегство,
И Пенелопа мудрая, и женихов убийство,
И Одиссея мужество перед Киклопом страшным[473],
И смерть Химеры огненной от рук Беллерофонта[474],
90 И Александра подвиги: над Дарием победа[475],
Как встретился с Кандакой[476] он, царицею премудрой,,
И как брахманов посетил, а после — амазонок[477],
И Александра мудрого деянья остальные;
Немало подвигов других, разнообразных, дивных:
95 И Моисея чудеса, и бедствия египтян[478],
Народа иудейского исход, греховный ропот,
Негодованье господа, служителя молитвы;
И то, чем Иисус Навин прославился навеки,—
Все это в двух триклиниях[479] и многое другое
100 Там Дигенис изобразил мозаикой златою,
И восхищали зрителей безмерно те картины.
И в доме этом во дворе площадка находилась,
В длину была и в ширину больших она размеров,
Воздвиг он знаменитый храм на ней посередине
105 И мученику посвятил святому Феодору[480].
Отца в том храме Дигенис похоронил достойно,
Когда из Каппадокии его доставил тело,
И гроб отцовский камнями бесценными украсил.
То горе было первое, постигшее героя,
110 Когда услышал вести он о недуге отцовском,
О том, что занемог отец и что конец уж близок.
Достичь скорей он поспешил земли каппадокийцев,
Но вот, когда приблизился к родительскому дому,
Ему навстречу вышли все, рыдая неутешно,
115 И понял он: отец его уже простился с жизнью[481].
Одежду разорвал свою[482], сошел с коня на землю,
Войдя в покои, заключил он мертвеца в объятья
И восклицать стал горестно, слезами заливаясь:
«Восстань, отец, взгляни хоть раз на дорогого сына,—
120 Один ведь был он у тебя, скажи ему хоть слово,
Совет и наставленье дай, не уходи в молчанье!»
И» вслед за этим снова плач еще сильнее поднял,
И слышно было каждому, как громко восклицал он:
«Неужто не ответишь ты любимейшему сыну,
125 Не станешь говорить со мной, как говорил когда-то?
Умолкли вещие уста, божественные речи,
О горе! Навсегда затих твой голос, сладкий слуху.
Куда девался свет очей? Где облик твой прекрасный?
Кто руки заковал твои? Кто силу уничтожил?
130 Кто помешал ногам твоим в их беге несравненном?
Кто положить предел любви осмелился безмерной,
Отцовской дорогой любви? Где в мире справедливость?
О, бедствие великое! О, горькое страданье!
Скорбящий и измученный с душою ты расстался
135 И сына призывал к себе до самой до кончины,
А я бы стал счастливей всех, хотя бы ненадолго,
Когда б услышал голос твой, последнюю молитву,
Когда бы вздох последний твой в своих объятьях принял,
И тело бы омыл твое, и очи дорогие
140 Навеки бы закрыл тебе, родитель мой любимый.
А ныне стал несчастней я любого человека,—
Страданье безграничное мою терзает душу,
И лучше умереть бы мне — не знать такого горя!
Зачем, о смерть, ты милости меня своей лишила
145 И не взяла меня к себе взамен отца родного?
Зачем ты в этот краткий миг была несправедлива?»
Так плакал Дигенис над ним, такие вел он речи,
И говорят, что плакать он заставил даже камни;
А мать его достойная скорбела с сыном вместе.
150 Ив эти тягостные дни обряды погребенья
С почетом все исполнили над дорогим умершим,
И взял с собою Дигенис отцовский прах в дорогу,
Вернулся вместе с матерью назад, в свое жилище,
И там торжественно отца похоронил родного
155 В том храме, что воздвигнул сам по своему желанью,
А мать Акрита с той поры у сына поселилась.
О том, как время шло у них, приятно протекало,
Узнаете сейчас от нас — расскажем хоть немного[483].
В веселье день за днем они в том доме проводили,
160 Кифару часто брал Акрит перед концом обеда
И начинал играть на ней, а дева сладко пела,.
Сирен[484] она и соловьев своим затмила пеньем,
И всех, кто слушал, изумлял ее сладчайший голос[485].
Когда же танца музыка звучала на кифаре,
165 То поднималась девушка прекрасная немедля,
И подстелив под ноги шелк, на пол легко ступала.
Движенья дивные ее не в силах описать я,
Представить повороты рук, чарующую поступь,
Сказать, как быстро и легко, с мелодией согласно,
170 Кифаре в такт танцовщица всем телом изгибалась.
Не в состоянье ведь никто представить сладость[486] меда,
Когда не пробовал его,— и так же не представить,
Какою грацией полны ее движенья были.
Затем, оставив трапезу, обычаю согласно,
175 И эти сладости вкусив[487], шли в сад они чудесный,
К лужайке направляли шаг — о ней мы говорили —
И восхваляли господа в веселии великом,
Прославлены среди людей, юны и благородны.
Одно лишь[488] горе день за днем печалило их души:
180 Бездетности страшнейшее, негаснущее пламя;
Один лишь тот его узнал, кто не имел потомства,
И было это в жизни их несчастьем величайшим.
О детях господу они молились ежедневно,
Себе в заслугу первое из всех достоинств ставя —
185 Благотворительность свою и милостыню бедным;
Но хоть и не судил господь надеждам этим сбыться,
Все ж бога славили они, полны благоразумья,
Причину видя бедствия в своих же прегрешеньях.
И вот болезнь тяжелая[489] постигла мать Акрита,
190 Четыре дня всего прошло, и дух оставил тело[490].
Оплакал Дигенис ее, скорбя по ней безмерно,
И рядом со своим отцом похоронил в гробнице.
Пять лет жила она вдовой, похоронив супруга,
И всеми благами земли успела насладиться,
195 Была воистину хвалы достойна среди женщин
И некогда красой своей врагов поработила,
Из заточенья страшного вернула многих пленных,
Желанный даровала мир и городам, и селам;
Благополучье принесла она с собою людям
200 И с помощью всевышнего вражду остановила,
Распространила по земле покой она и радость,—
Родился отпрыск у нее, прекрасный, благородный,
Конец бесчинствам агарян он положил кровавым
И города опустошил, и власть над ними принял[491].
205 А ведь в былые времена, до славного Акрита,
Без страха вылазки свои свершали эфиопы[492],
Без состраданья города ромеев разрушали,
Свободорожденных людей, почтенных, благородных
Порабощали дерзостно рожденные рабами.
210 Но тот, кто ради нас на свет от девы появился,
Почел за благо даровать освобожденье людям,
Чудесную и славную послал господь нам милость.
И в друга превратился тот, кто недругом был раньше,
И Дигениса породил — венец отваги высший.
215 Спасенье всем принес герой от вражеских нашествий,
Благодеянья совершил несчетные он людям,
И все, кто в тягостном плену томились на чужбине,
Поработили под конец своих хозяев страшных.
Сколь радость велика была, когда освобожденных
220 Увидели их близкие и обняли родные!
Сражениям настал конец — ни слова о сраженьях
В те дни, когда он здравствовал, нельзя услышать был»
Великое спокойствие и мир царили всюду,
И непрестанно господа все люди восхваляли
225 И благодетелем своим считали Дигениса,
Заступником божественным, опорою великой.
И радовались многие владычеству героя
И восхваляли троицу, чистейшую, святую,
Которая во все века достойна поклоненья.
Книга восьмая
О ЕГО СМЕРТИ[493]
Непостоянны радости в непрочном нашем мире,
В Аиде их пристанище, Харон[494] — их повелитель.
Как сновиденье, отлетит, как тень, промчится мимо,
И, словно дым, развеется богатство в этой жизни.
5 Настигла точно так же смерть и дивного Акрита,
И было бедствию тому купание[495] причиной.
Друзья его из Эмела[496] однажды навестили,—
То были православные, отца его родные
(Ведь все почти сородичи благим советам вняли
10 Отца его и приняли святое православье).
Стремленье охватило их, великое желанье
Героя видеть самого, узнать его отвагу;
Религии отцов своих немногие держались,
Но стали христианами, послушавшись Акрита.
15 И вот, как было сказано, к нему они явились,
И встретил Дигенис гостей с сердечной добротою,
Всем благородным среди них и остальным достойным
Покои превосходные радушно предоставил,
Что для гостей он выстроил поблизости от дома.
20 И день за днем он проводил, родными окруженный,
Пиры богатые давал гостям своим на радость,
И отправлялся каждый день с друзьями на охоту.
И были все изумлены, поражены безмерно,
Героя силу увидав и бег непревзойденный:
25 Коль находил добычу он, то настигал мгновенно;
Пускай с ним лев, или олень встречался быстроногий,—
Никто живым не уходил, какой бы зверь то ни был.
Ни псов он не водил с собой, ни леопардов быстрых[497],
И не садился на коня, не обнажал оружья,—
30 На руки лишь надеялся, на ноги полагался.
И вот однажды приказал купальню приготовить
Прекрасную, что выстроил посередине сада;
С друзьями искупался там и было то причиной,
Что на Акрита славного, достойнейшего мужа,
35 Болезнь обрушилась тогда, страшнейший из недугов,
Что опистотоном[498] врачи зовут между собою.
Великую почуяв боль, друзей своих оставил,
Назад домой вернулся он, на ложе распростерся,
Старался боль не показать и скрыть свои страданья,
40 Чтоб девушке достойнейшей не опечалить душу.
Но вот, когда еще страшней, еще невыносимей
Терзанья сделались его, то догадалась дева
И, вздох глубокий испустив, сказала: «Господин мой,
Поведай мне, какая боль несет тебе страданья?
45 Не скажешь разве, что тебя, любимейший, тревожит?
Лишь мучаешь меня сильней, когда молчишь о горе,
И разрываешь сердце мне, недуг скрывая тяжкий».
А он, все больше стонами любимую тревожа,
Ответил ей, не захотев ее страданий видеть:
50 «Душа моя! Ничто меня не мучает на свете,
Да только боль в костях своих я вынести не в силах,
И в пояснице больно мне, в спине мне больно, в почках,
И сочлененья все полны невыносимой болью.
Так пусть же врач какой-нибудь придет скорей из войска»[499].
55 И вот назавтра врач один пришел и, пульс пощупав,
По лихорадке увидал, что наступила слабость
И что недугом сломлены все жизненные силы.
Заплакал горько врач тогда, удерживая стоны,
И понял дивный наш герой, что близится кончина.
60 Ни слова не сказал врачу, лишь повелел, чтоб вышел;
А девушка тем временем в покоях находилась,
И тут же он призвал ее, пришла она поспешно.
Все силы Дигенис собрал и, глубоко вздыхая,
Промолвил так: «О горькое с любимой расставанье!
65 О счастье и утехи все, что знал я в этом мире!
Напротив сядь, чтоб утолить свои взор хоть напоследок —
Ведь больше не увидишь ты того, кто любит страстно —
И расскажу тебе о нас я с самого начала:
Ты помнишь ли[500], душа моя, свет глаз моих чудесный,
70 Как некогда один тебя похитить я решился,
Не струсив пред отцом твоим, несчетными бойцами?
Когда же небывалое то войско попыталось
Нас разлучить, любимая, в долине незнакомой[501],
То всех убил, кто отступить добром не согласился,
75 И, угодить тебе стремясь, твоих обоих братьев
Так ловко сбросил с лошадей, что никого не ранил.
А помнишь, как один тебя я взять решил с собою,
Готовый твоему отцу приданое оставить?
То было[502] из любви к тебе безмерной, дорогая,
80 И совершил я это все, стремясь владеть тобою.
Припоминаешь ли, душа,— вблизи Влаттоливади[503]
У родника дракон тебя увидел беззащитной?
Бесстыдно соблазнить тебя страшилище пыталось,
И закричала громко ты, зовя меня на помощь.
85 Услышал я, к источнику помчался как на крыльях,
И страшного чудовища ничуть не испугавшись,
Отсек все головы его, что пламя извергали,—
На -это я отважился, любви к тебе исполнен,
И лучше умер бы, чем вздох из уст твоих услышал.
90 А помнишь встречу ты со львом на этой же лужайке,—
Как я заснул, мой ясный свет, а хищник кровожадный
Напал, чтоб растерзать тебя, и ты кричала в страхе?
Как, услыхав, на зверя я напал без промедленья,
Убил его и от когтей тебя избавил львиных,
95 Как ты, любимая, тогда от страха трепетала?
Когда ж развлечь тебя хотел игрою на кифаре,
То пенье сладкое твое дошло до апелатов
Иоаннакиса, и те приблизились бесстыдно.
Грозить они осмелились— разлукой нам грозили;
100 И знаешь ты, душа моя, не ведал я покоя,
Пока врагов до одного не истребил нещадно.
А совершил я подвиг тот, любви твоей желая,
Весь мир бы отдал за нее и жизнь бы отдал сразу.
Ты помнишь ли, душа моя, великих апелатов,—
105 То были Филопапп-старик, Киннам, Иоаннакпс,
Известные отвагою, прославленные всюду,—
Как безоружным у реки нашли меня и сразу
Втроем напали на меня, на лошадях, с оружьем?
Грозили смертью мне враги, все силы прилагали,
110 Когда увидели тебя,— пришла ты мне на помощь
И крикнула любимому, приободрила громко:
«Смелее будь, мой дорогой, чтоб нас не разлучили!»
Обрел я силу новую и одержал победу,
Сломила мощь моя врагов, сразила их дубинка,
115 Но жизнь я всем им- даровал, покорностью смущенный,—
И это тоже совершил из-за любви избытка,
О самая любимая, владеть тобой желая.
С коня я сбросил Максимо, бойцы ее погибли,
А после, из-за слов твоих, назад вернулся быстро
120 И тайно Максимо убил,— не знала ты об этом.
И много подвигов других, любви к тебе исполнен,
Я совершил, душа моя, стремясь владеть тобою,
Но цели не достиг своей, в надеждах обманулся,—
Конец мой приближается,— не сомневайся в этом:
125 Меня, непобедимого, Харон вот-вот осилит[504],
Аид лишить меня готов любви твоей великой,
В могиле скроюсь я навек, страдая нестерпимо,
Скорбя безмерно, что вдовой любимую оставлю.
Смогу ли я, желанная, твое оплакать горе?
130 Утешить как смогу тебя и где одну оставлю?
Чья мать поднимет плач с тобой, отец чей пожалеет?
Чей брат совет подаст тебе, всего лишенной в мире?
О самая любимая, словам моим ты внемли
И не пренебрегай моим желанием предсмертным:
135 Чтоб жить могла ты в будущем, не ведая боязни —
Ведь знаю: вдовьей участи не вынесешь тяжелой,—
Возьми супруга нового[505], когда меня не станет.
Сомненья нет, что молодость тебя к тому принудит;
Смотри, не соблазняйся лишь богатством или славой,
140 Иди за храбрым отроком, отважным, благородным,
И будешь на земле царить, душа моя, как прежде».
Сказал он со слезами так, и речь его затихла,
А девушка со стонами и с тяжкой болью в сердце,
Слезами щеки оросив, в ответ ему сказала:
145 «О повелитель дорогой, на бога уповаю,
На деву непорочную, святую богоматерь;
Другой не овладеет мной, твоей навек останусь,
И ждет тебя спасение от страшного недуга!».
И так сказав, направилась она в свои покои,
150 К востоку обратясь лицом, воздев высоко руки,
Роняла слезы горькие на пол неудержимо
И к господу всевышнему с молитвой обратилась:
«Господь, владыка наш, векам ты положил начало,
Небесный свод ты укрепил и дал земле основу,
155 И все, что видим мы вокруг, своим украсил словом,
Своей десницей из земли ты создал человека,
Природу из небытия воззвал к существованью!
Прошу я, недостойная,— внемли моей молитве,
Узри ничтожество мое, узри мои печали;
160 Расслабленного некогда ты исцелил, жалея,
Воскресла дочка сотника, восстал из гроба Лазарь[506],
А ведь четыре дня прошло, как жизни он лишился,—
Так исцели же юношу, что болен безнадежно.
На состраданье хоть мое взгляни и сам проникнись
165 Ты состраданием, Христос,— ведь твои слуга так молод!
Пускай грешны мы пред тобой, божественное слово,
И милосердья твоего нисколько не достойны,—
Мольбами страждущей души проникнись, умоляю,
И силы возврати тому, кто болен безнадежно.
170 Господь, услада ангелов, мои ты видишь слезы,
Не оставляй среди чужих и сжалься надо мною,
Над одинокой смилуйся, верни мне дорогого;
А если этому не быть, то повели, владыка,
Чтоб я сначала умерла, с душою распростилась.
175 Пусть не увижу, как лежит он мертвый и безгласный,
Как руки, столько подвигов свершившие отважных,
Застыли в неподвижности, покоятся крест-накрест,
Как ноги скрыты саваном, навек смежились очи,—
Молю, не дай увидеть мне подобное несчастье,
180 О мой создатель, господи, владыка всемогущий!»
Так помолилась девушка с великой болью в сердце
И на Акрита посмотреть обратно возвратилась,
А тот безгласен уж лежал, с душою расставался.
Не в силах боли пережить, перенести страданья,
185 С великой, с безграничною тоской она упала
На юношу любимого и с жизнью распростилась,—
Ни разу несравненная не испытала скорби
И сразу сломлена была утратой невозвратной.
Смотрел чудесный на нее и осязал рукою —
190 Все теплилась в герое жизнь по милости господней —
И лишь увидел он, что смерть постигла дорогую,
Промолвил: «Слава господу, что всем повелевает!
Не будет знать душа моя невыносимой боли,
Ведь не оставлю средь чужих вдовы я одинокой».
195 И благородный юноша сложил крест-накрест руки
И ангелам всевышнего спокойно душу отдал.
Так славные и юные простились с жизнью оба
В один и тот же час они, как будто сговорились.
И вот увидел мертвыми, их мальчик-виночерпий,
200 Немедля стольничему он о бедствии поведал,
Затем с печалью всех других они оповестили.
Повсюду разнеслась молва о горестном событье,
Немало знати прибыло с Востока: харсианцы,
Каппадокийцы[507] съехались, кукулитариоты[508]
205 И кондандиты[509] славные, тарсийцы, маврониты,
Багдадцы[510] благородные и вафирриакиты[511],
И многие из Эмела, и знать из Вавилона[512],—
Спешили погребением почтить они Акрита,
И множество несчетное такое их собралось,
210 Что было все заполнено вокруг жилья умерших.
Кто в силах горе описать, владевшее толпою,
Сказать о плаче, о слезах, стенаньях неутешных?
И рвали бороды они, от скорби обезумев,
И вырывали волосы, и восклицали громко:
215 «Земля пусть содрогается, пусть мир горюет с нами!
Пусть солнце скроется во мгле, лучи его померкнут,
И потемнеет пусть луна, нам факелом не светит,
И звездные огни пускай на небесах угаснут!
Ведь лучезарная звезда, светившая над миром,
220 Василий Дигенис Акрит, всех юных украшенье[513],
И с ним супруга славная, краса и гордость женщин,
Ушли из мира нашего, ушли одновременно!
Придите все, кто знал любовь и кто дружил с отвагой,,
Акрита благородного и храброго оплачьте,
225 Скорбите по могучему и грозному герою,
Что всех врагов до одного уничтоженью предал,
Спокойствие установил[514] и мир принес на землю.
Придите жены, плачьте все над красотой своею,—
Вотще хвалились вы красой, на юность полагались!
230 Рыдайте же над девушкой, прекрасной и мудрейшей.
О бедствие нежданное! Два светоча чудесных
Что освещали целый мир, безвременно угасли!»
Такие речи скорбные они произносили
На погребенье славных тел собравшись отовсюду.
235 Когда ж заупокойные пропеты были гимны,
И беднякам имущество умерших раздарили,
То погребенью предали достойному останки
И поместили наверху[515] в ущелье ту гробницу,
Недалеко от Тросиса[516],— так место называют.
240 На арке установлена гробница Дигениса,
Из пурпурного мрамора ее сложили дивно,
Чтоб те, кто видели ее, благословляли юных.
А эта арка и вдали для глаза открывалась,
Всегда ведь нам высокое издалека заметно.
245 И вслед за тем наверх взошли, исполнены печали,
Правители и знатные, и все, что там собрались,
И вот, гробницу окружив, покрыв ее венками,
Такие молвили слова, слезами заливаясь:
«Глядите, где покоится предел людской отваги,
250 Глядите, где покоится Акрит непобедимый,
Что род свой славно увенчал, над юными вознесся!
Глядите, где покоится цветок ромеев чудный
И гордость императоров, и светоч благородных,
Герой, страшивший диких львов и хищников свирепых!
255 Увы, увы! Что с мужеством подобным вдруг случилось?
Всевышний, где могущество, куда отвага делась,
Безмерный страх, что возникал при имени героя?
Ведь если имя слышалось Акрита Дигениса,
Испуг охватывал людей, неодолимый ужас;
260 Такую милость получил тот юноша от бога,
Что именем своим одним с врагами расправлялся;
Когда ж охотиться он шел, достойный изумленья,
Бежали звери от него и в зарослях скрывались.
И вот отныне заключен он в маленькой гробнице,
265 Бездейственным, беспомощным предстал он нашим взорам.
Кто наложить осмелился на сильного оковы,
Непобедимого сломил, заставил подчиниться?
То смерть — всего виновница, горчайшая на свете,
И трижды проклятый Харон, что все с земли уносит,
270 И ненасытный то Аид,— вот злые три убийцы[517],
Вот трое тех безжалостных, из-за которых вянут
Все возрасты и прелести, вся слава погибает.
Ведь юных не щадят они, не уважают старых,
Могучих не пугаются, не чтут они богатых
275 И не жалеют красоту, но делают все прахом,
Все обращают в грязь они зловонную и в пепел.
И вот теперь Акрит для них чудесный стал добычей,
Гробница давит на него, в земле он истлевает,
И плоть прекрасная — увы! — червей питает ныне,
280 И тело белоснежное принадлежит Аиду!
За что же уготована для нас такая участь?
Адама грех[518] на нас лежит,— на то господня воля.
Но почему, скажи, господь, ты воину такому,
Столь юному, прекрасному, велел расстаться с жизнью,
285 Скажи, зачем не даровал бессмертия герою?
Увы! Никто ведь из людей — так бог-отец предрек нам —
Не избегает гибели; мгновенно жизнь проходит,
Проходит все, что видим мы, тщеты полна вся слава.
Христос! Кто умирал еще, подобный Дигенису,—
290 Такой же юности цветок, такая ж слава храбрых?
Христос! О если б ожил он, обрел рассудок снова,
И если б увидали мы, как держит он дубинку,
А там — хоть все до одного пусть умерли бы сразу!
Увы! О горе благам всем обманчивого мира,
295 Веселью горе, юности и горе наслажденью!
И горе тем, кто, согрешив, раскаянья не знает,
И силой похваляется и молодости верит!»
Такие были речи их и горькие стенанья,
И в путь обратный двинулись все те, что хоронили
300 Останки благородные и чистые умерших.
А ныне[519] молим мы: Христос, творец всего земного!
Пускай любимый отпрыск тот, Василий благородный,
И с ним его прекрасная, цветущая супруга
И все, кто радостно идет дорогой православья,
305 В тот час, когда воссядешь ты судить людские души,
Пусть охраняются тобой, не ведают ущерба,
И в пастве им своей, Христос, дай место одесную.
А нас, принявших от тебя свое существованье,
Ты укрепи и огради, спаси от сил враждебных,
310 Чтоб имя непорочное твое мы восхваляли,
Чтобы отца, и сына мы и чтоб святого духа —
Ту троицу чистейшую, единую, святую —
Во веки славили веков, великих, беспредельных!
Непостоянны радости в непрочном нашем мире,
В Аиде их пристанище, Харон[494] — их повелитель.
Как сновиденье, отлетит, как тень, промчится мимо,
И, словно дым, развеется богатство в этой жизни.
5 Настигла точно так же смерть и дивного Акрита,
И было бедствию тому купание[495] причиной.
Друзья его из Эмела[496] однажды навестили,—
То были православные, отца его родные
(Ведь все почти сородичи благим советам вняли
10 Отца его и приняли святое православье).
Стремленье охватило их, великое желанье
Героя видеть самого, узнать его отвагу;
Религии отцов своих немногие держались,
Но стали христианами, послушавшись Акрита.
15 И вот, как было сказано, к нему они явились,
И встретил Дигенис гостей с сердечной добротою,
Всем благородным среди них и остальным достойным
Покои превосходные радушно предоставил,
Что для гостей он выстроил поблизости от дома.
20 И день за днем он проводил, родными окруженный,
Пиры богатые давал гостям своим на радость,
И отправлялся каждый день с друзьями на охоту.
И были все изумлены, поражены безмерно,
Героя силу увидав и бег непревзойденный:
25 Коль находил добычу он, то настигал мгновенно;
Пускай с ним лев, или олень встречался быстроногий,—
Никто живым не уходил, какой бы зверь то ни был.
Ни псов он не водил с собой, ни леопардов быстрых[497],
И не садился на коня, не обнажал оружья,—
30 На руки лишь надеялся, на ноги полагался.
И вот однажды приказал купальню приготовить
Прекрасную, что выстроил посередине сада;
С друзьями искупался там и было то причиной,
Что на Акрита славного, достойнейшего мужа,
35 Болезнь обрушилась тогда, страшнейший из недугов,
Что опистотоном[498] врачи зовут между собою.
Великую почуяв боль, друзей своих оставил,
Назад домой вернулся он, на ложе распростерся,
Старался боль не показать и скрыть свои страданья,
40 Чтоб девушке достойнейшей не опечалить душу.
Но вот, когда еще страшней, еще невыносимей
Терзанья сделались его, то догадалась дева
И, вздох глубокий испустив, сказала: «Господин мой,
Поведай мне, какая боль несет тебе страданья?
45 Не скажешь разве, что тебя, любимейший, тревожит?
Лишь мучаешь меня сильней, когда молчишь о горе,
И разрываешь сердце мне, недуг скрывая тяжкий».
А он, все больше стонами любимую тревожа,
Ответил ей, не захотев ее страданий видеть:
50 «Душа моя! Ничто меня не мучает на свете,
Да только боль в костях своих я вынести не в силах,
И в пояснице больно мне, в спине мне больно, в почках,
И сочлененья все полны невыносимой болью.
Так пусть же врач какой-нибудь придет скорей из войска»[499].
55 И вот назавтра врач один пришел и, пульс пощупав,
По лихорадке увидал, что наступила слабость
И что недугом сломлены все жизненные силы.
Заплакал горько врач тогда, удерживая стоны,
И понял дивный наш герой, что близится кончина.
60 Ни слова не сказал врачу, лишь повелел, чтоб вышел;
А девушка тем временем в покоях находилась,
И тут же он призвал ее, пришла она поспешно.
Все силы Дигенис собрал и, глубоко вздыхая,
Промолвил так: «О горькое с любимой расставанье!
65 О счастье и утехи все, что знал я в этом мире!
Напротив сядь, чтоб утолить свои взор хоть напоследок —
Ведь больше не увидишь ты того, кто любит страстно —
И расскажу тебе о нас я с самого начала:
Ты помнишь ли[500], душа моя, свет глаз моих чудесный,
70 Как некогда один тебя похитить я решился,
Не струсив пред отцом твоим, несчетными бойцами?
Когда же небывалое то войско попыталось
Нас разлучить, любимая, в долине незнакомой[501],
То всех убил, кто отступить добром не согласился,
75 И, угодить тебе стремясь, твоих обоих братьев
Так ловко сбросил с лошадей, что никого не ранил.
А помнишь, как один тебя я взять решил с собою,
Готовый твоему отцу приданое оставить?
То было[502] из любви к тебе безмерной, дорогая,
80 И совершил я это все, стремясь владеть тобою.
Припоминаешь ли, душа,— вблизи Влаттоливади[503]
У родника дракон тебя увидел беззащитной?
Бесстыдно соблазнить тебя страшилище пыталось,
И закричала громко ты, зовя меня на помощь.
85 Услышал я, к источнику помчался как на крыльях,
И страшного чудовища ничуть не испугавшись,
Отсек все головы его, что пламя извергали,—
На -это я отважился, любви к тебе исполнен,
И лучше умер бы, чем вздох из уст твоих услышал.
90 А помнишь встречу ты со львом на этой же лужайке,—
Как я заснул, мой ясный свет, а хищник кровожадный
Напал, чтоб растерзать тебя, и ты кричала в страхе?
Как, услыхав, на зверя я напал без промедленья,
Убил его и от когтей тебя избавил львиных,
95 Как ты, любимая, тогда от страха трепетала?
Когда ж развлечь тебя хотел игрою на кифаре,
То пенье сладкое твое дошло до апелатов
Иоаннакиса, и те приблизились бесстыдно.
Грозить они осмелились— разлукой нам грозили;
100 И знаешь ты, душа моя, не ведал я покоя,
Пока врагов до одного не истребил нещадно.
А совершил я подвиг тот, любви твоей желая,
Весь мир бы отдал за нее и жизнь бы отдал сразу.
Ты помнишь ли, душа моя, великих апелатов,—
105 То были Филопапп-старик, Киннам, Иоаннакпс,
Известные отвагою, прославленные всюду,—
Как безоружным у реки нашли меня и сразу
Втроем напали на меня, на лошадях, с оружьем?
Грозили смертью мне враги, все силы прилагали,
110 Когда увидели тебя,— пришла ты мне на помощь
И крикнула любимому, приободрила громко:
«Смелее будь, мой дорогой, чтоб нас не разлучили!»
Обрел я силу новую и одержал победу,
Сломила мощь моя врагов, сразила их дубинка,
115 Но жизнь я всем им- даровал, покорностью смущенный,—
И это тоже совершил из-за любви избытка,
О самая любимая, владеть тобой желая.
С коня я сбросил Максимо, бойцы ее погибли,
А после, из-за слов твоих, назад вернулся быстро
120 И тайно Максимо убил,— не знала ты об этом.
И много подвигов других, любви к тебе исполнен,
Я совершил, душа моя, стремясь владеть тобою,
Но цели не достиг своей, в надеждах обманулся,—
Конец мой приближается,— не сомневайся в этом:
125 Меня, непобедимого, Харон вот-вот осилит[504],
Аид лишить меня готов любви твоей великой,
В могиле скроюсь я навек, страдая нестерпимо,
Скорбя безмерно, что вдовой любимую оставлю.
Смогу ли я, желанная, твое оплакать горе?
130 Утешить как смогу тебя и где одну оставлю?
Чья мать поднимет плач с тобой, отец чей пожалеет?
Чей брат совет подаст тебе, всего лишенной в мире?
О самая любимая, словам моим ты внемли
И не пренебрегай моим желанием предсмертным:
135 Чтоб жить могла ты в будущем, не ведая боязни —
Ведь знаю: вдовьей участи не вынесешь тяжелой,—
Возьми супруга нового[505], когда меня не станет.
Сомненья нет, что молодость тебя к тому принудит;
Смотри, не соблазняйся лишь богатством или славой,
140 Иди за храбрым отроком, отважным, благородным,
И будешь на земле царить, душа моя, как прежде».
Сказал он со слезами так, и речь его затихла,
А девушка со стонами и с тяжкой болью в сердце,
Слезами щеки оросив, в ответ ему сказала:
145 «О повелитель дорогой, на бога уповаю,
На деву непорочную, святую богоматерь;
Другой не овладеет мной, твоей навек останусь,
И ждет тебя спасение от страшного недуга!».
И так сказав, направилась она в свои покои,
150 К востоку обратясь лицом, воздев высоко руки,
Роняла слезы горькие на пол неудержимо
И к господу всевышнему с молитвой обратилась:
«Господь, владыка наш, векам ты положил начало,
Небесный свод ты укрепил и дал земле основу,
155 И все, что видим мы вокруг, своим украсил словом,
Своей десницей из земли ты создал человека,
Природу из небытия воззвал к существованью!
Прошу я, недостойная,— внемли моей молитве,
Узри ничтожество мое, узри мои печали;
160 Расслабленного некогда ты исцелил, жалея,
Воскресла дочка сотника, восстал из гроба Лазарь[506],
А ведь четыре дня прошло, как жизни он лишился,—
Так исцели же юношу, что болен безнадежно.
На состраданье хоть мое взгляни и сам проникнись
165 Ты состраданием, Христос,— ведь твои слуга так молод!
Пускай грешны мы пред тобой, божественное слово,
И милосердья твоего нисколько не достойны,—
Мольбами страждущей души проникнись, умоляю,
И силы возврати тому, кто болен безнадежно.
170 Господь, услада ангелов, мои ты видишь слезы,
Не оставляй среди чужих и сжалься надо мною,
Над одинокой смилуйся, верни мне дорогого;
А если этому не быть, то повели, владыка,
Чтоб я сначала умерла, с душою распростилась.
175 Пусть не увижу, как лежит он мертвый и безгласный,
Как руки, столько подвигов свершившие отважных,
Застыли в неподвижности, покоятся крест-накрест,
Как ноги скрыты саваном, навек смежились очи,—
Молю, не дай увидеть мне подобное несчастье,
180 О мой создатель, господи, владыка всемогущий!»
Так помолилась девушка с великой болью в сердце
И на Акрита посмотреть обратно возвратилась,
А тот безгласен уж лежал, с душою расставался.
Не в силах боли пережить, перенести страданья,
185 С великой, с безграничною тоской она упала
На юношу любимого и с жизнью распростилась,—
Ни разу несравненная не испытала скорби
И сразу сломлена была утратой невозвратной.
Смотрел чудесный на нее и осязал рукою —
190 Все теплилась в герое жизнь по милости господней —
И лишь увидел он, что смерть постигла дорогую,
Промолвил: «Слава господу, что всем повелевает!
Не будет знать душа моя невыносимой боли,
Ведь не оставлю средь чужих вдовы я одинокой».
195 И благородный юноша сложил крест-накрест руки
И ангелам всевышнего спокойно душу отдал.
Так славные и юные простились с жизнью оба
В один и тот же час они, как будто сговорились.
И вот увидел мертвыми, их мальчик-виночерпий,
200 Немедля стольничему он о бедствии поведал,
Затем с печалью всех других они оповестили.
Повсюду разнеслась молва о горестном событье,
Немало знати прибыло с Востока: харсианцы,
Каппадокийцы[507] съехались, кукулитариоты[508]
205 И кондандиты[509] славные, тарсийцы, маврониты,
Багдадцы[510] благородные и вафирриакиты[511],
И многие из Эмела, и знать из Вавилона[512],—
Спешили погребением почтить они Акрита,
И множество несчетное такое их собралось,
210 Что было все заполнено вокруг жилья умерших.
Кто в силах горе описать, владевшее толпою,
Сказать о плаче, о слезах, стенаньях неутешных?
И рвали бороды они, от скорби обезумев,
И вырывали волосы, и восклицали громко:
215 «Земля пусть содрогается, пусть мир горюет с нами!
Пусть солнце скроется во мгле, лучи его померкнут,
И потемнеет пусть луна, нам факелом не светит,
И звездные огни пускай на небесах угаснут!
Ведь лучезарная звезда, светившая над миром,
220 Василий Дигенис Акрит, всех юных украшенье[513],
И с ним супруга славная, краса и гордость женщин,
Ушли из мира нашего, ушли одновременно!
Придите все, кто знал любовь и кто дружил с отвагой,,
Акрита благородного и храброго оплачьте,
225 Скорбите по могучему и грозному герою,
Что всех врагов до одного уничтоженью предал,
Спокойствие установил[514] и мир принес на землю.
Придите жены, плачьте все над красотой своею,—
Вотще хвалились вы красой, на юность полагались!
230 Рыдайте же над девушкой, прекрасной и мудрейшей.
О бедствие нежданное! Два светоча чудесных
Что освещали целый мир, безвременно угасли!»
Такие речи скорбные они произносили
На погребенье славных тел собравшись отовсюду.
235 Когда ж заупокойные пропеты были гимны,
И беднякам имущество умерших раздарили,
То погребенью предали достойному останки
И поместили наверху[515] в ущелье ту гробницу,
Недалеко от Тросиса[516],— так место называют.
240 На арке установлена гробница Дигениса,
Из пурпурного мрамора ее сложили дивно,
Чтоб те, кто видели ее, благословляли юных.
А эта арка и вдали для глаза открывалась,
Всегда ведь нам высокое издалека заметно.
245 И вслед за тем наверх взошли, исполнены печали,
Правители и знатные, и все, что там собрались,
И вот, гробницу окружив, покрыв ее венками,
Такие молвили слова, слезами заливаясь:
«Глядите, где покоится предел людской отваги,
250 Глядите, где покоится Акрит непобедимый,
Что род свой славно увенчал, над юными вознесся!
Глядите, где покоится цветок ромеев чудный
И гордость императоров, и светоч благородных,
Герой, страшивший диких львов и хищников свирепых!
255 Увы, увы! Что с мужеством подобным вдруг случилось?
Всевышний, где могущество, куда отвага делась,
Безмерный страх, что возникал при имени героя?
Ведь если имя слышалось Акрита Дигениса,
Испуг охватывал людей, неодолимый ужас;
260 Такую милость получил тот юноша от бога,
Что именем своим одним с врагами расправлялся;
Когда ж охотиться он шел, достойный изумленья,
Бежали звери от него и в зарослях скрывались.
И вот отныне заключен он в маленькой гробнице,
265 Бездейственным, беспомощным предстал он нашим взорам.
Кто наложить осмелился на сильного оковы,
Непобедимого сломил, заставил подчиниться?
То смерть — всего виновница, горчайшая на свете,
И трижды проклятый Харон, что все с земли уносит,
270 И ненасытный то Аид,— вот злые три убийцы[517],
Вот трое тех безжалостных, из-за которых вянут
Все возрасты и прелести, вся слава погибает.
Ведь юных не щадят они, не уважают старых,
Могучих не пугаются, не чтут они богатых
275 И не жалеют красоту, но делают все прахом,
Все обращают в грязь они зловонную и в пепел.
И вот теперь Акрит для них чудесный стал добычей,
Гробница давит на него, в земле он истлевает,
И плоть прекрасная — увы! — червей питает ныне,
280 И тело белоснежное принадлежит Аиду!
За что же уготована для нас такая участь?
Адама грех[518] на нас лежит,— на то господня воля.
Но почему, скажи, господь, ты воину такому,
Столь юному, прекрасному, велел расстаться с жизнью,
285 Скажи, зачем не даровал бессмертия герою?
Увы! Никто ведь из людей — так бог-отец предрек нам —
Не избегает гибели; мгновенно жизнь проходит,
Проходит все, что видим мы, тщеты полна вся слава.
Христос! Кто умирал еще, подобный Дигенису,—
290 Такой же юности цветок, такая ж слава храбрых?
Христос! О если б ожил он, обрел рассудок снова,
И если б увидали мы, как держит он дубинку,
А там — хоть все до одного пусть умерли бы сразу!
Увы! О горе благам всем обманчивого мира,
295 Веселью горе, юности и горе наслажденью!
И горе тем, кто, согрешив, раскаянья не знает,
И силой похваляется и молодости верит!»
Такие были речи их и горькие стенанья,
И в путь обратный двинулись все те, что хоронили
300 Останки благородные и чистые умерших.
А ныне[519] молим мы: Христос, творец всего земного!
Пускай любимый отпрыск тот, Василий благородный,
И с ним его прекрасная, цветущая супруга
И все, кто радостно идет дорогой православья,
305 В тот час, когда воссядешь ты судить людские души,
Пусть охраняются тобой, не ведают ущерба,
И в пастве им своей, Христос, дай место одесную.
А нас, принявших от тебя свое существованье,
Ты укрепи и огради, спаси от сил враждебных,
310 Чтоб имя непорочное твое мы восхваляли,
Чтобы отца, и сына мы и чтоб святого духа —
Ту троицу чистейшую, единую, святую —
Во веки славили веков, великих, беспредельных!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги