Дик (СИ)

Глава 4. Жемчужный берег

— Ты пойдёшь работать ночью? Уже суббота… — Дима стоит за дверью, пока я переодеваюсь, его голос пропитан возмущением. — Ангелина, такая работа не для женщины…

Я переоделась быстрее солдата, параллельно стирая с себя косметику, возвращая себе непорочный вид. Волосы пахнут кальяном и выпивкой, очень хочется смыть с себя этот запах, но времени нет. Дик все это время стоит внизу.

— И все же, это моя работа. — спокойно ответила я, обуваясь. Он все это время стоял рядом со мной, ожидая чего-то. Впиваясь в меня взглядом, он продолжал ждать, пока я не поторопила его: — Идём?

Машина Дика стояла у самого подъезда, заехав одним колесом в цветы, за которыми ухаживала соседка. Невольно усмехнулась при мысли, как она взбесится, когда увидит, то, что осталось от ее клумбы. Но стерву мне было не жалко.

Дик стоял у машины в своих карго и белой футболке, на его плече красовался след от помады. Он просто пинал камушек с непринуждённым видом, словно ему было лет десять.

Когда мы вышли, он вызывающе оскалился, проводя руками по волосам, заглаживая их назад. Зародилась мысль, что этот кутежник рад, что обломал ночь любви.

— Какой сервис. Вы за всеми приезжаете посреди ночи? — за многие годы я впервые услышала, чтобы Дима злился. Его голос звенел сталью. Со мной Романов всегда был ласков и обходителен, сейчас он весь ощетинился. — Это пиздец, Лина. ТЫ поедешь с ним? У него глаза стеклянные! Я отвезу тебя на такси, раз уж ты собралась играть в следователя.

Дик проигнорировав выпад Димы, просто сплюнул и сел в машину, бросая мне:

— Садись уже.

Я бы и не подумала слушать его, но слова «собралась играть в следователя», меня задели, раньше он не позволял себе так говорить. Дима слишком поздно осознал, что сказал что-то лишнее, немного смягчился и открыл рот, чтобы выдать какие-то извинения, но я одарила его сжигающим взглядом и не произнеся и слова, села в машину к Дику. Он тут же провернул ключ и резво тронулся с места, оставляя моего друга детства одного, растерянного и злого.

— Для того, кто не любит девственниц, ты слишком быстро за ними приезжаешь. — Дик мог доехать так быстро до моего дома только если ехал за нами от самого бара. И мысль, зачем он ехал, не давала мне покоя. Все, что происходило между мной и Диком, поднимало температуру и бросало в лихорадочный жар.

— Я тебе уже говорил, нравишься мне ты, Ангелина. Стоит у меня на тебя. — хриплый голос Дика будоражит. Кажется, что моя кровь это коктейль, в который опустили трубочку и взбаламутили до множества пузырьков. — Откупорил бы твою бутылочку… Вот только… я из тех, кому без разницы, что пить, а тебе нужен дегустатор, который оценит твою многолетнюю выдержку.

Густо краснею от того, что разговор принимает такой оборот, что Дик отказывает мне, будто я предлагаю ему себя. В голове такой туман, что не удаётся подобрать достойный ответ, просто поворачиваюсь и смотрю в окно, тяжело дыша. Закусываю губу, трудно признать, но его слова меня ранят.

В глубине души я понимаю, что он прав и, что мне не нужен такой, как он, конченый извращенец. И что притяжение к нему основывается исключительно на его образе и моем воображении. Ничего более. Никаких романтических чувств. Но все, внутри что-то противно скребется. Хочется плакать.

Около бара стояли скорая и полицейские машины, несколько гражданских. В рассветных сумерках было страшно смотреть на всю суету вокруг бара. Я шла за Диком, шаг в шаг, боясь задержаться, оказаться далеко от него и быть поглощённой тьмой.

У входа в туалет стоял Полковник с каменным выражением лица, только глаза невыносимо печальные. Его огромная фигура занимала все пространство, перекрывала обзор. Он посмотрел на нас как-то странно, словно был удивлен, сначала на Дика выгибая бровь и потом на меня, качая головой.

— Вы вместе приехали? — после его вопроса все встало на свои места. Кто среди ночи оперативно приезжает вместе?

Дик проигнорировал его вопрос и просто подвинув начальника, зашёл в туалет, натягивая перчатки. Его лицо осталось неизменным, только глаза нехорошо блеснули, недобро. Я пошла за ним, чтобы увидеть все сама. Робкими шагами преодолела расстояние и оказалась рядом с Диком.

В той самой кабинке, в которой несколько часов назад Дик демонстрировал чудеса гимнастики, на унитазе сидела девушка. Точнее то, что от неё осталось.

Я зажала рот рукой, чувствуя как тошнота подступает к горлу. И понимая, что удержаться не получится, бросилась к раковине, не заботясь как буду выглядеть со стороны. Меня тошнило, а мир вокруг кружился.

Кто-то заботливо подхватил мои волосы, не давая им запачкаться.

— Саныч, неси воды. — этот заботливый, Дик, успел не только подержать мне волосы, но и обшарить рукой все моё тело, будто невзначай. После чего заботливо помог умыться. Если бы не его сильные руки, удерживающие меня за талию, я бы упала.

— Спасибо. — я благодарно приняла бутылку, смывая горечь во рту. Было стыдно и казалось, что мужчины сейчас будут смеяться над моей слабостью или смотреть, но ни один их них ничего не сказал и не насмехался.

— У всех в первый раз так. — буркнул Полковник мне и уже потом Дику: — Как закончишь, скажи Ренату, что может приступить.

Я заставила себя снова посмотреть на девушку, не отводя взгляда, потому что рассматривать и подмечать детали моя работа.

Предыдущим пяти повезло намного больше, они умерли быстро и без боли, оставаясь красивыми даже после смерти. Голая брюнетка сидела на унитазе широко расставив ноги, так что был виден инородный предмет вставленный в ее промежность. Руки были сложены на груди словно в молитве. Ее голова была проломлена, смята гармошкой, невозможно было даже разобрать лица.

На стене было написано «Это все для тебя, мой Ангел.»

Дик подошёл ближе к телу, осматривая ее, я осталась стоять позади него.

— Ух ты ж… — Дик вытащил из ее влагалища вазу, я такую видела на столах в зале. Из вазы Дик достал белую салфетку, перепачканную смазкой и кровью, на которой было что-то написано. — Какая херня… Жемчужный берег? Что это?

Почувствовав второй приступ тошноты, отошла, глотая судорожно воздух, стараясь удержать остатки пищи в своем желудке. Прислонилась к стене, не осознавая, что сползаю на пол, падая в чёрный омут моего персонального кошмара.

Это просто совпадение.

Дик.

— Какая херня… Жемчужный берег? Что это?

В голову ничего не приходит, что это может быть. Название какого-то бара, книга, картина, что это?

Раздаётся глухой стук и протяжный стон, разворачиваюсь с бумажкой в руке, и охреневаю в миг. Ангелина сидит на полу и бьется в припадке, у нее паническая атака. Судорожно ловит воздух, кусает губы и ее кидает, вся синяя от нехватки кислорода.

Я подлетаю к ней и подхватываю на руки. Она не сопротивляется, затихает. Легкая, как пушинка, как плюшевый зайчик, утыкается носом мне в грудь, продолжая дрожать и хватать ртом жадно воздух.

— Дииик, ты ох-ре-нел? — в нашу сторону движется Саныч, багровый как рак. — Ты здесь уже начал шашни разводить?

— Пф. — мне бы хотелось напомнить ему про помощницу, которую он жарит каждый день после семи вечера на рабочем столе, но удерживаюсь от замечания, потому что не хочется обнародовать его связь. Не все знают. — Лейтенанту просто стало плохо.

Впервые оправдываюсь, никогда не объяснял своих поступков, но делаю это ради Сиськастой. Почему-то не хочется портить ее репутацию. С моей все понятно, у меня стояк на нее даже в такой ситуации.

Тащу ее в основной зал, усаживаю на барный стул. Лина перестала трястись, только слезы катятся по щекам и развратными губами что-то шепчет. Не знаю, что она говорит, но у меня перед глазами только подсасывающие движения, как она делает губки буковкой «о» и обхватывает член.

— Налейте ей виски. — говорю я бледному работнику, а может даже владельцу. Чувствуя Саныча затылком, поворачиваюсь к нему.

— Пойдём покурим. — глаза Решетникова наливаются кровью, пыхтит как самовар. Знаю его как облупленного. Будет сейчас морали читать. — Дик, ебаный в рот, я снимаю девчонку к чертовой матери, нахер! Это работа, а не бразильский сериал! То Вы после бурной ночи заявляетесь сюда, как голубки, то ты ее на руках таскаешь! Я что сутенер в борделе тебе? Не годная она для этой работы, если у нее такие истерики. Я ее сегодня же отправлю на бумажную работу! И перестань таскаться с ней, знаешь кто у нее родители?

Когда Саныч ругается у него изо рта фонтаном бьет слюна, по этому я заранее отхожу от него на безопасное расстояние. Скрещиваю руки и жду, когда закончится это изливание.

— Слушай, между мной и Майоровой ничего нет. Это раз. — подхожу ближе, потому что в обойме начальства закончилась мокрое оружие. — У половины твоего отдела истерики при виде трупов похуже, а это на пятом и десятом году работы, поэтому Ангелина держится достойно. Это два. И она останется моим напарником, потому что я так хочу. Это три.

— Ничего себе, даже так? — он упирает руки в боки, цокая языком. Саныч — мужик здоровый, в молодости в армии служил, такой не напрягаясь руками может башку открутить. Хороший и смелый, царь бюрократических бумажек, но порой слеп как крот. — Дик, столько лет ты ни с кем не срабатываешься, а здесь прям, бац, и сработались.

— Давай лучше работать!

Это был шанс избавиться от той, которую мне навязали, но почему-то не хочется обижать девчонку. Неплохо держится, глаза горят, и мне интересно, почему принцесса захотела валяться в гавне.

Ангелина сидит за барной стойкой, неестественно бледная и взволнованная. Красивая, сучка, глазища необычные, желтые как у кошки. Пухлые губы подрагивают до сих пор, она раскачивает своими длинными ногами, не подозревая, как хочется мне их закинуть на плечи.

Какая же грациозная кошка, дикая и порочная. Очень хорошенькая. И скорее всего узкая, тёплая и сладкая. В ней будет хорошо…

При мысли, что Романов залезет свои белыми ручками в ее прозрачные трусы, слишком откровенные для непорочницы, челюсть свело от злости. Понял, что приехал к ее дому, только когда смял клумбу у подъезда.

Блядь. Она же девственница. Она пятерым не дала в поисках того самого, кто ее сделает женщиной, и что мне делать с ней? Трахнуть ее и сделать вид, что это мелочи? Если бы не была девственницей еще в баре бы задрал ее юбку и отодрал до срыва голоса. А так, связаны руки и ноги, не люблю невинных цветочков… Слишком много ответственности, для меня это просто секс, для нее отношения.

Ангелина.

Дик смотрит на меня странно, немного недовольно и раздраженно. Мой припадок, конечно же, ему не по нраву. Я только мешаю, обуза. Возможно, все вокруг правы, не женская эта работа.

— Дик? — зову его, цепляюсь за руку. — Это же не совпадение, что убийство произошло именно там? В той самой кабинке?

Он садится рядом, отбирает у меня стакан с солодовым виски и выпивает его залпом.

— Думаю, нет…

— Эта записка… что она может значить?

— У меня нет предположений.

— Мне кажется… — собираю все свои мысли и решимость, но мне так и не удаётся сказать вслух, то что вертится на кончике языка, потому что к нам подходит Ренат со скорбным выражением лица.

— Люблю ночные убийства, зачем нам сон и покой. — он подошёл к нам, не замечания ничего вокруг, как и наши с Диком эмоции. — Он явно очень торопился, потому что сначала проломил ей голову; ну, вы сами видели. Сила должна быть дюжая, с двух ударов так обезобразить. Думаю, что колотил той самой вазой, что ты ВЫТАЩИЛ! Сколько раз тебе говорить, не распускать руки на месте преступления! Дик, ты варвар!

Непроизвольно улыбнулась, потому что Ренат прав, Дик никто иной, как Варвар самый настоящий, который не знает рамок приличия, и, хотя, работает на стороне закона, сам постоянно его нарушает. Дикий человек, аморальный.

— К обеду будут готовые первые результаты. — выдохнул он. — Ах, да, есть результаты по сперме. Личность установить не удалось, но это не самое интересное…. Мною было установлено пять ДНК, в каждой девушке разный…

Мы переглянулись с Диком, такого даже он не ожидал. Пять разных мужчин. Это секта какая-то?

Ренат ушёл, уступая место криминалистам, собирающим улики.

— О чем ты хотела поговорить? — спрашивает Дик сразу же, а у меня мороз по коже и будто иголки под ногти загоняют. Я никогда и ни с кем не говорила об этом. Этот эпизод из моей жизни спрятан далеко в глубине воспоминаний.

Стоит ли говорить об этом Дику? Обнародовать? Он может засмеять и я никогда не отмоюсь от этого позора. Но совпадения слишком навязчивые, не дают покоя. Этот бар, эта кабинка, это название…

— Давай выйдем на улицу. — сползаю со стула, с трудом делаю шаги. У меня нехорошее странное предчувствие.

Дик идет за мной не гримасничая и не издеваясь, сохраняя впервые так долго серьезность. Его красивое лицо было обманчиво спокойно.

— Я хочу, чтобы этот разговор остался приватным. — отойдя на безопасное расстояние от шумихи, прошептала я, чувствуя горечь во рту, которую не удалось смыть ни водой ни виски.

— Я так понимаю, что не в любви признаваться собралась. — он прячет руки в карманы, а мой взгляд останавливается на следе помады на его футболке. Все таки Дик не умеет ни язвить.

— У меня есть одна ассоциация с Жемчужным берегом. — передумываю в раз говорить с ним откровенно, не хочу. Такого не может быть. — Возле Крыма есть детский лагерь, называется Жемчужный берег.

— И что там случилось? — он говорит мягко, но я чувствую, как в нем просыпается гончая, почувствовавшая след. Сглатываю, делая шаг назад. — Ты ведь не это хотела рассказать, Ангелина.

Мне становится душно, чувствую фантомную боль. Качаю головой и сажусь на бордюр, запуская руки в волосы.

— мне было четырнадцать, когда меня родители отправили по путевке в этот новый детский лагерь.

Отцу выдали путевку в новенький элитный детский лагерь, который принимал детей первый год. Он строился для детей привилегированных людей нашей страны, должно было получиться что-то грандиозное.

Я никогда не ездила в такие места и желания у меня, соответственно, никакого не было. В Москве были все мои друзья, здесь была моя жизнь. Но для родителей было принципиально отправить меня туда, на это у них было две причины: отца не простили бы на работе, если бы я не поехала и я должна была подружиться с нужными детьми. Пошло, но реалия жизни…

Как сейчас помню, как приехала туда. Вокруг все красиво, ярко, цветы кругом, шарики и сладкая вата. Не похож на российский лагерь, было в нем больше чего-то американского, свободного и дерзкого. В комнатах все жили по двое, ремонт был классный. Мне там понравлюсь, со мной поселили девочку мою ровесницу — Риту. Она была очень тихая и невероятно скромная, даже меня стеснялась. Одежда у нее была чопорная. Я смеялась над ней, мне тогда казалось, что я столичная штучка, а она мышь из провинции. Тогда я была очень испорчена… И мне даже сейчас стыдно за такой образ мышления.

Но, в итоге, мы подружились, стали близки, секретничали до утра о мальчиках, учебе, подружках. Всего за несколько дней. Все было так круто, что мне казалось, что лето закончится очень быстро и мне придётся вернуться домой. Я не хотела возвращаться домой.

Первые две недели там пролетели быстро и они были невероятными. У меня появилось несколько ухажеров из сверстников, но мне понравился один из воспитателей — волонтеров, ему было лет восемнадцать, двадцать. Если честно, я не знаю, но как можно нанимать в воспитатели таких молодых? Они же просто возбудители для малолетних подростков! Его звали — Рома. Мне казалось забавным, роман с Романом. Немного поэтично?

Сейчас я бы даже не взглянула на такого, но тогда мне казалось, что он крут. А был на самом деле обычным позером, ничего выдающегося ни во внешности ни в характере.

Трудно сказать, кто к кому приставал больше, он ко мне или я к нему… Для четырнадцати лет я была очень развитой, у меня уже была грудь и пошлые мысли, а этого достаточно для нахождения неприятностей на попу. Я была в шаге от потери невинности, потому что море, солнце и накаченный парень ведут к сексу, и неважно, что тебе всего четырнадцать лет. Я для себя даже выбрала день и придумала, как это будет. Мне ночью не спалось в предвкушении, сердце молотило до шума в ушах. Прокручивала в голове этот прекрасный романтический момент.

В такую ночь я увидела, что моя новая подружка, Рита, переоделась в откровенный сарафан и куда-то пошла. Раньше я не видела у нее этого сарафана, слишком откровенная и дорогая вещь для нее. Я сразу поняла, что она на свидание, но эта тихушница ни о чем не говорила, и мне было невыносимо интересно — к кому она. Я пошла за ней.

На нашем этаже жили уже все взрослые, поэтому вечером никого из воспитателей не было. А сами воспитатели жили на первом в двух блоках, молодые волонтеры в одном и взрослые педагоги в другом. Она шла к молодым, и мой интерес только разгорался… Скромница и первее меня навстречу горизонтам.

Иногда с Романом мы тискались у него и я знала, как можно пробраться к ним в корпус и остаться незамеченной, что я и сделала. Хотела взглянуть на ее ухажера и уйти, я никогда не была извращенкой, любительницей подсматривать. Но мне было безумно интересно.

Я была шокирована, когда увидела КТО ее избранник. В одних шортах ее встретил Рома и поцеловал в засос. Тот самый Рома, с которым я планировала лишиться девственности и о котором рассказывала Рите. Я чувствовала себя дурой, разбитой и оплёванной. Хотела закатить им сцену, попить у них крови, во мне проснулась столичная штучка. Пошла за ними, чтобы высказать все о чем я думаю…

Они зашли в комнату и закрыли за собой дверь. Мне пришлось вылезти в окно и перелезть к другому, соседнему, той самой комнаты. Благо был первый этаж.

В комнате, в которую они зашли, были другие воспитатели, еще два парня и две девушки. Они были абсолютно голые с бокалами вина, это напоминало вакханалию. Я никогда такого не видела прежде, я и фильмы эротические смотрела раза два, где были просто красивые девушки и парни. Без жести. А здесь, групповуха. Я даже не знала куда деться, сидела на подоконнике и боялась шелохнуться, раскрыть своё присутствие.

Они раздели Риту, завязали ее руки сзади шелковым красным платком…поставили на колени… Они обходились с ней невероятно грубо, отпускали пощечины, плевали на нее. Я даже представить себе не могла что такое бывает, мне было четырнадцать… Вверх пошлости в моей голове был минет, мне казалось, что ничего разнузданнее быть не может. Но то, что я там увидела, меня травмировало на всю жизнь. Девушки пристегнули к себе страпоны и они все пустили Риту по кругу… Я не видела ее лицо и определить нравится ей это или нет не могла, но даже этого мне было достаточно.

Я уносила оттуда ноги так быстро, как могла. Мне не хотелось жить в одной комнате с ней, и, тем более, находиться в этом проклятом лагере. Я начала собирать вещи сразу же, ночью, перебудила всех, верещала. Я была дура. Сейчас я бы просто позвонила бы, просто ушла бы, забыла все, оставила, а я впала в истерику. У меня и доказательств не было, только мои слова.

Мое предприятие ничем хорошим не закончилось. Воспитательницы сказали, что я обдолбалась наркотиками, ввели мне успокоительное насильно и закрыли в палате, отобрав телефон и угрожая, что мне достанется от родителей. Я хотела, чтобы они позвонили моим родителям. Просидела одна там двое суток, чувствовала себя психом, ко мне никто даже не приходил и не кормил, была только бутылка воды, в туалет приходилось ходить в утку. Это были худшие два дня.

Ночью второго дня меня навестили гости, они разбудили меня… Они пришли все впятером… сразу… Я кричала, достаточно громко, чтобы меня услышали, но никто не пришел на мой крик. Ни когда меня раздели, ни когда мне в рот залили пол бутылки вина… Они постоянно смеялись, гладили меня, трогали за грудь, за промежность… перебрасывали друг другу, как вещь. Говорили, что настало моё время. После двух суток голода и нервов у меня даже сил сопротивляться не было. Рома называл меня всегда Ангелом, из-за Ангелины… Он привязал мои руки к кровати бинтами и постоянно повторял «Что сейчас я тебя окрылю, Ангел».

Иногда в кошмарах мне снится та ночь, я чувствую на себе его руки. Сухие и мозолистые. Одна из девушек легла на кровать, меня положили поверх нее и она удерживала меня, помогла раздвинуть ноги, шептала, что мне нужно расслабиться, что мне понравится. Что все сначала сопротивляются, а потом сами приходят и просят, что потом не могут по другому. Из ее слов получалось, что Рита была не одна…

В тот момент меня буквально парализовала, я не могла заставить себя даже пошевелиться. Она держала мои ноги, а Рома была между ними, абсолютно голый и готовый лишить меня невинности. Мне казалось, что я смотрю на все это со стороны…

Меня спасла случайность. Оказия. Будто Господь сжалился надо мной. Даже смешно, Рома уже тряс передо мной своим членом, когда один из них, в пьяном угаре, танцуя, упал, опрокидывая стеклянный шкаф на себя. Он лежал на полу, под шкафом, в осколках, а под ним растекалась лужа крови, слишком яркая в окружающей белизне. Тогда они испугались, и им стало не до меня, закружили вокруг него, говорили что он умер. Не знаю, мне трудно было его рассматривать, была напугана и на половину пьяная от выпитого.

Выключилась… и проснулась в своей комнате с Ритой в своей пижаме. На теле ни синяка, только руки болят. Словно ничего и не было. Я звонила родителям, умоляла забрать меня, звонила в милицию, говорила, что меня пытались изнасиловать, что умер человек. Рита отрицала все, говорила что не правда. Меня выставляли сумасшедшей наркоманкой. Воспитатели якобы все целы и на месте. Все подтверждали, что я вешалась на Рому, бегала за ним и страдала от неразделенной любви; врач подтвердил, что я девственница и ему не могли даже впаять за развращение, потому я оставалась девочкой и кроме меня никто не говорил, что он приставал ко мне. По версии всех вокруг я вела себя навязчиво и преследовала его. Отец постарался забрать меня поскорее, чтобы не позорить его еще больше. Дело замяли из уважения к нему.

Мне не поверила ни одна живая душа… Для меня это был ад. Никто не слышал и не верил мне. Следователь смеялся мне в лицо, когда я рассказывала, говорил, что это плод моей подростковой фантазии, перевозбудилась.

Я постаралась забыть это все как кошмар, как будто этого не было в моей жизни. Вычеркнуть. Не вспоминать. Но это было. Я не спала нормально еще год, мне снились кошмары. До восемнадцати не могла спать одна в квартире. В двадцать я пыталась найти в интереснее что-то о лагере, но в интернете нет ни одного упоминания о нет.

И клянусь, когда я покидала то место, меня не оставляла в покое мысль, что все были в курсе происходящего, кроме меня. Что Рита была ни одна, кто принимала участие в этом разврате. И сейчас столько совпадений, может мне мерещится, но… у меня плохое предчувствие. Жемчужный берег…

Думала, что мне будет труднее рассказывать обо всем этом кому-то, но когда начала говорить, слова сами полились из меня потоком, образуя рассказ. Дик оставался спокойным и на протяжении всей истории не подавал никаких эмоций: ни жалости, ни ужаса, ни презрения или смеха. Я была благодарна ему за это.

Может быть я рассказывала это все зря, просто совпадения, а мне все мерещится даже спустя девять лет.

Когда я закончила, он сел рядом со мной на бордюр. За долгие годы он был первый, кому я открылась, рассказала самую страшную, тёмную сторону своей жизни. Даже с родителями никогда не обсуждала это, для них это была история, когда я опозорила их, разочаровала. И я готова была к пошлым шуткам и насмешкам, но Дик меня удивил.

— Из детей друзей твоих родителей кто-нибудь еще ездил в этот лагерь?

— Не знаю, не слышала.

— Кто-то из компании с которой ты пришла в бар, мог быть в этом же лагере?

— Гипотетически, да. — прошептала я, не ожидая, что Дик воспримет все так серьезно. Или он просто надо мной издевается. Но змей искуситель сидит рядом со мной, чувствую смесь парфюма с его запахом, таким притягательным. Даже сглатываю, чтобы отогнать наваждение. Мой мозг растлили, наверное, там, потому что меня тянет к этому развратителю.

За многие годы я отчаянно искала, когда мне захочется близости. Целовала парней, доводила их до безумия и ждала, когда наступит тот момент, когда я почувствую то самое возбуждение о котором пишут в книгах и показывают в кино, когда я смогу расслабиться и довериться мужчине. Но ни один порядочный, даже жених-мечта Дима, по версии моей мамы, не пробуждал ничего во мне подобного.

— Ангелина… — прошептал хрипло Дик. Я невольно залюбовалась его накаченными руками, рельефно выступающими бицепсами, играющими при его движениях. У Дика были очень выразительные руки с широкими, квадратными ладонями и длинными, аккуратными пальцами. Мне вдруг захотелось, чтобы он меня обнял, прижал к себе и сказал что-нибудь ласковое. — Мне не ловко, но когда ты рассказывала о лагере, я все так отчетливо представлял, особенно ту часть, где ты голенькая была привязана к кровати… так, что у меня встал. Придётся посидеть здесь, подождать…

Сначала я не поверила своим ушам, но посмотрев на него, задержала взгляд на его штанах и увидела характерную выпуклость большого размера. Я задохнулась от стыда и негодования, уводя глаза в сторону.

— Ты невыносим! — воскликнула я больше для приличия, потому что меня стал душить смех, вырывающийся из груди. Дик тоже очаровательно улыбался, на его щеке образовалась та самая сексуальная ямочка. Я даже зависла, рассматривая ее, как больная, не замечая, что в этот же момент, сам Дик с больным выражением лица смотрит на мои губы, которые я безжалостно терзала зубами на нервной почве.

Он наклонился, чтобы быть ближе, коснувшись кончиком своего носа моей щеки, его губы были в миллиметрах от моих. И мне очень хотелось попробовать их на вкус. Перестав дышать, я ждала, не понимая, реально ли это все. И он подался вперед, накрывая мои губы своими, я даже издала стон наслаждения. Губы развратника были невероятно нежными.

— Дик! — взвинченный голос Полковника раздался прямо над нами. Он вышел из бара и искал его, недовольный, что его следователь по делу где угодно, но не на месте преступления. Он обломал наш поцелуй, испортив момент, вернул нас к реальности, оставляя каждого при своих мыслях. Дик отстранился слишком резко, словно ему стало больно. Встал и вышел на свет, подходя к Решетникову. — Где тебя черти носят?

— Саныч, что ты от меня хочешь? Я не робокоп, мне нужно пару часов сна. — спокойно сказал Дик. — Зацепки уже есть, мы работаем над ними.

— Не пизди мне! Знаю я, как ты работаешь, своим членом. Начни уже работать мозгами. Меня мэр скоро сожрет с потрохами! Шесть! Шесть женщин! — он тыкал перед лицом Дика пальцами словно пещерный человек, который общается только жестами. — Саша… мне сейчас звонил Романов и угрожал, что если Майорова будет у нас работать по ночам и опасных делах, я уйду на пенсию раньше запланированного с тремя копейками… Ты представь себе, а? Прислал на голову мою работничка!