2

В первый день экспедиции собаки «пожирают» километры так, будто это вкусные куски мяса. Когда после трех часов бега я пытаюсь устроить коротенькую остановку, они тут же начинают лаять и мотать мордами, показывая тем самым, что останавливаться им совсем не хочется…

Ну и ладно! Мы снова трогаемся в путь.

Мы мчимся то вверх, то вниз по склону, пересекаем покрытые редколесьем участки местности, которые поражают своим великолепием и на которых виднеется множество следов животных — оленей, лосей, косуль, кабанов… Теперь я понимаю, почему Николай построил охотничью хижину именно здесь. Собаки испытывают восторг, и Квест, обладающая, несомненно, самым тонким обонянием в своре, водит носом из стороны в сторону и принюхивается.

Преодолев более пятидесяти километров, я решаю сделать остановку на берегу маленькой незамерзшей речки, из которой собираюсь набрать воды, чтобы напоить собак. Они, хоть и нехотя, согласились с моим неуемным намерением остановиться. Исключением стал Дарк, который принялся безудержно лаять. Это действует мне на нервы и мешает собакам в полной мере успокоиться.

— Тихо, Дарк, перестань!

Он смолкает минуты на две, а затем, после того как я отхожу немного в сторону, начинает лаять еще громче. И вдруг к нему присоединяется Юник… Я в конце концов сдаюсь и отправляюсь в путь быстрее, чем хотелось бы. Интересно, сколько еще километров и дней придется путешествовать, прежде чем они станут спокойнее?

Я делаю вид, что проявляю недовольство, однако в глубине души радуюсь их желанию бежать как можно дольше, которое канадцы применительно к собакам называют will to go[2]. У моих собак такого желания сейчас хоть отбавляй. Ну что же, тем лучше: наш маршрут — очень длинный! В жизни редко случается так, что человек и животные испытывают одинаковое удовольствие от какого-то занятия. Я, пересекая на собачьей упряжке огромные заснеженные пространства, испытываю такое же удовольствие, какое испытывают собаки. Я не смог бы сказать, кто из нас — то ли я, то ли они — счастливее в это утро, когда мы наконец-то начали наше путешествие, и кто из нас больше жаждет открыть для себя эти территории и увидеть пейзажи, полные новизны и сюрпризов. Эта общая страсть делает из нас своего рода сообщников, в результате чего укрепляются дружеские связи между нами, возникшие сразу после рождения этих собак и поддерживающиеся благодаря совместным приключениям. Однако на высокогорных плато Веркора, где проходили наши тренировки, собакам в конце концов стало скучно, поскольку они быстро запомнили там каждый километр пути, каждый поворот, почти каждое дерево… Им, правда, по-прежнему очень нравилось бегать, и они никогда не отказывались этого делать, даже если дул сильный ветер или лил дождь, но их радость при этом была все же не такой, как сейчас: они, как и я, любят открывать для себя что-то новое и жаждут приключений.

Теперь мы мчимся по более-менее открытой местности, линия горизонта которой скрывается где-то вдалеке. Растительность, попадающаяся на пути, выглядит уже более скудной и состоит исключительно из берез и хвойных деревьев, на верхних ветвях которых я иногда замечаю глухарей. Когда они неожиданно взлетают с веток, собаки, которые до этого, несмотря на сложный рельеф местности, неслись вперед с одинаковой скоростью, заметно ускоряются.

По мере того как солнце спускается к линии горизонта и заходит за гору, мы начинаем длинный спуск и после резкого поворота, которым он заканчивается, оказываемся в довольно густом еловом лесу, а затем выскакиваем на поляну. Посреди этой поляны находится хижина Николая.

И вот я вижу этого охотника, внешность которого мне описывали Ален и Фабьен. У него открытое, жизнерадостное лицо, и взглядом знатока он оценивает мускулатуру собак.

— Быстро домчались твои собаки!

Николай проходит от одной собаки к другой, с восхищенным видом покачивая головой. Будучи очень хорошим охотником, он способен по достоинству оценить крепость мышц собаки. Он рассказывает мне, что территория, на которой он ставит капканы и которую оберегает от браконьеров, изобилует дичью. Он проводит здесь очень много времени как летом, так и зимой, ночуя в хижине, что стоит в одном дне пути на мотосанях от маленькой деревушки Страсхион, где живут его жена и двое сыновей. Крепко сложенный и привыкший к физическим нагрузкам, связанным с жизнью в лесу, Николай говорит, что чувствует себя по-настоящему счастливым только здесь, в тайге, и я понимаю его лучше, чем кто-либо другой.

Я рассказываю ему поочередно о каждой из своих собак, отмечая роль, которую играют Вольф, вожак своры, и головные собаки (то есть те, что бегут во главе упряжки) — Бюрка, Квест и Мивук.

— А разве вожак своры бежит не во главе упряжки?

Я объясняю, что так бывает редко. Вожак своры — это собака, которая занимает высшее место в иерархии и заставляет остальных подчиняться. Обычно таковой является самая сильная собака или, по крайней мере, та, которую все признают главной. Это наглядно проявляется в демонстрации «доминирования — подчинения», что имеет для своры ездовых собак такое же значение, как и для волчьей стаи.

Собак, двух или всего одну, которым предоставляется право бежать во главе упряжки, выбирает человек, тогда как вожак захватывает власть в своре сам, без какого-либо вмешательства со стороны людей. Головные собаки обычно представляют собой очень общительных существ, легко вступающих в контакт с человеком и обладающих тем уровнем интеллекта, который позволяет им быстрее других научиться понимать сначала простенькие команды, относящиеся к изменению направления бега, а затем и более сложные, связанные с выполнением поворота на сто восемьдесят градусов и преодолением трудных участков пути. Это собаки, способные проявлять инициативу, например, на замерзшей реке, крепкий лед на которой образовался не везде; тогда погонщик собачьей упряжки предоставляет им право самим выбирать маршрут. Некоторые из головных собак обладают незаурядными способностями, среди моих, к примеру, можно выделить четырех: Очум, Вульк, Чип и Таран.

Бюрка и Квест — хорошие головные собаки, однако они еще слишком молоды, им не хватает жизненного опыта и, возможно, таланта для того, чтобы претендовать в данное время на какую-либо «незаурядность» (качество, которое некоторые погонщики собачьих упряжек совершенно необъективно приписывают любой собаке, способной поворачивать по приказу человека направо или налево). Мивук еще только учится, но он хороший ученик.

Моя собачья упряжка состоит из молодых собак в возрасте от полутора до трех лет. Данная экспедиция является их первым путешествием за пределами истоптанных тропинок Веркора, и им предстоит здесь очень многое узнать и много нового для себя открыть. Каждый день им придется сталкиваться со множеством непривычных ситуаций, что будет способствовать обогащению в плане опыта, заставит их повзрослеть и приобрести большую уверенность в себе. Примером тому может служить сегодняшний день, когда им впервые в жизни пришлось бежать по голому льду.

Сегодня вечером, разгружая сани, которые я снарядил в той же манере, в какой неизменно делаю это вот уже тридцать лет, и на которых всегда лежат одни и те же предметы, я совершаю привычные для себя движения и произношу привычные для себя слова — так, будто продолжаю все то же непрерывное путешествие, предыдущими этапами которого были Аляска, Канада, Лапландия, Сибирь…

У меня складывается впечатление, что по мановению волшебной палочки куда-то исчезает вся та — совершенно другая — жизнь, в которой я не мчусь на собачьей упряжке по заснеженным просторам. Мне кажется, что здесь я сбрасываю с себя свой тесный костюм — а заодно и все то, что связывает меня с ним невидимыми ниточками, — и облачаюсь в удобную одежду путешественника. Еще мне кажется, что с помощью каких-то волшебных приемов создания коллажей все мои путешествия склеиваются в одну грандиозную одиссею, состоящую из нескольких сменяющих друг друга этапов. У меня возникает ощущение, что я, однажды отправившись в путешествие, никогда из него не возвращался: уж больно легко во мне восстанавливаются выработанные ранее навыки, позволяющие действовать быстро и эффективно, когда я снова начинаю заниматься тем, что надеваю упряжь на собак, нагружаю сани, развожу костер, плавлю лед или готовлюсь к ночлегу под открытым небом. Я нахожусь здесь, на Севере, то есть у себя дома. Да, это мой дом, и я чувствую себя здесь так же хорошо, как в другой своей жизни, той жизни, к которой вернусь через несколько месяцев.

Во время этого путешествия я буду спать там, где придется: иногда в какой-нибудь деревне, иногда в тайге, иногда в хижине охотника — такого как Николай. В Монголии мне, быть может, доведется поспать и в юрте. Иногда у меня будет возможность встретиться с Аленом и Фабьеном и благодаря этому переночевать в палатке, обогреваемой небольшой дровяной печкой, которую они везут с собой. Однако чаще всего я буду ночевать под открытым небом в спальном мешке, положенном на подстилку из еловых ветвей. Люди часто удивляются, когда я рассказываю им, что иногда сплю при температуре ниже пятидесяти градусов мороза. Собственно говоря, спать при такой температуре — для меня отнюдь не проблема. Я привык выдерживать низкую температуру воздуха, и теплый спальный мешок согревает меня так же хорошо, как согревает собак их мех, а ведь собаки в любое время года и в любую погоду ночуют на открытом воздухе.

Везти с собой палатку было бы бессмысленно, потому что она утяжелила бы сани, к тому же зимой не идут дожди, а следовательно, нет риска промокнуть. Единственное преимущество палатки заключается в том, что в ней можно было бы греться с помощью дровяной печки, но эту печку тоже пришлось бы везти с собой, а мои сани и без того уже в начале этапа длительностью в одну неделю весят в нагруженном виде больше ста восьмидесяти килограммов. На кормление собак ежедневно требуется, по меньшей мере, полтора десятка килограммов еды (что составляет более сотни килограммов в неделю). К этому добавляется мешок со сменной одеждой и запасной парой сапог (на случай, если мои сапоги промокнут). Еще в одном мешке лежит все, что мне необходимо для собак: аптечка; ремонтный комплект, позволяющий чинить шлейки, постромки и потяг; несколько запасных элементов упряжи; стейк-аут, используемый ночью; миски…

В задней части саней находится термос, в котором я готовлю смесь из воды и сухого корма «4008 Роял Канин». Еще я везу большой котелок, чтобы растапливать снег, а также маленький котелок, предназначенный для приготовления пищи, топор, пилу, пассатижи, проволоку для ремонта саней, запасные части полозьев. В средней и задней части саней лежат рюкзаки с едой для собак и один рюкзак с едой для меня (моя еда — это разнообразные высушенные продукты), а также спальный мешок. Все это идеально упаковано, разложено и закреплено в моей традиционной манере. Поэтому я нахожу большой котелок за какую-нибудь долю секунды, и для этого мне не приходится рыться во всей поклаже. Высвободив трех собак — Бюрку, Юника и Камика, — я иду вместе с ними к ручью, в котором намереваюсь набрать из полыньи воды. По дороге нам попадаются совсем свежие следы большой рыси. Собаки взволнованно обнюхивают их, однако остаются возле меня и, идя одна за другой по тонкому снегу, слегка рычат друг на друга. Поведение Бюрки не оставляет никаких сомнений относительно того, в каком состоянии она сейчас пребывает. Мне придется за ней приглядывать, если я не хочу, чтобы через пару месяцев она родила щенят. В этом заключается неудобство того, что в своре имеются самки, и подобные проблемы могут возникать два раза в год. В обычной обстановке вполне достаточно отделить самцов от самок на период течки, длящийся одну неделю, однако сейчас, во время путешествия, такое не представляется возможным, и к нескольким неизбежным потасовкам добавляется рассеянность собак, которые теперь думают только об этом.

Предстоящая неделя обещает быть трудной, однако потом я смогу чувствовать себя спокойно аж до самого конца путешествия.

Ночь наступает очень быстро. На небе — ни звездочки. Они все скрылись за густыми облаками, которые вызывают у меня беспокойство. Я просыпаюсь несколько раз и в четыре утра объявляю, что пора отправляться в путь. Начинается снег, который угрожает покрыть тропу, а ведь еще предстоит преодолеть два больших перевала, прежде чем я спущусь в долину, по которой проходит Байкало-Амурская магистраль, по ту сторону горного массива.

Я поспешно надеваю упряжь на собак, но, когда я трогаюсь в путь, в свете фонаря, направленного вперед, видны уже очень большие падающие снежинки. Вперед! И побыстрее… Пока тропу еще видно.

— Вперед, собачки! Вперед, Бюрка!

Собаки бросаются вперед. В условиях ночной темноты я с трудом вписываюсь в первые — но довольно крутые — повороты, которые собаки преодолевают на большой скорости. У меня почти не получается их сдерживать.

Мне еле-еле удается не врезаться в деревья. В конце концов я выезжаю на более широкую и менее извилистую тропу, которую проложил Николай.

За час мы преодолеваем добрых полтора десятка километров, но к этому времени тропа уже покрыта десятисантиметровым слоем снега. Вскоре толщина этого слоя увеличивается до двадцати сантиметров.

Мчащаяся во главе упряжки Бюрка удивляет меня тем, что умудряется находить тропу, уже полностью скрывшуюся под снегом. Кое-где ветер надул большие сугробы, которые при их преодолении снежной пылью разлетаются в стороны. Время от времени я становлюсь перед упряжкой и сам прокладываю путь. Собаки — по грудь в снегу — решительно следуют за мной. По мере того как солнце все выше поднимается над горизонтом, снежная буря постепенно успокаивается. Мы движемся по склону, где снега чуть меньше. Собаки даже находят на этом участке почти исчезнувшую тропу, и я тоже кое-где вижу ее еле заметные очертания.

Затем тропа становится видна отчетливее благодаря тому, что Николай в компании с Аленом и Фабьеном несколько раз проехались туда-сюда из ближайшей деревни, чтобы утрамбовать путь, занесенный снегом в результате бури. Я решаю сегодня дальше уже не ехать. Собаки бежали по довольно толстому снежному покрову в течение нескольких часов, и это их утомило, а потому имеет смысл подождать, пока утрамбованный мотосанями снег не замерзнет в течение ночи. Завтра мы тронемся в путь по хорошо заледеневшей тропе.

Я считаю, что данное место прекрасно подходит для того, чтобы сделать остановку. Рядом ручей, где я смогу набрать воды. Вокруг нас лес, полный валежника и елей, ветви которых станут хорошей подстилкой. Надо видеть, как собаки виляют хвостом, когда я подхожу к ним с большой охапкой еловых ветвей с гибкими иголками. Ветки эти станут мягким матрасом, изолирующим их от исходящего от земли холода. При сорокаградусном морозе такой матрас придется очень даже кстати и позволит собакам хорошо отдохнуть. Некоторые собаки — такие как Юник и Дарк — очень тщательно готовят место для ночлега. Помогая себе челюстями, они старательно оборудуют настоящее «гнездышко», уделяя просто потрясающее внимание малейшим деталям. Удовлетворившись своей работой, они располагаются там, чтобы проверить, насколько это удобно, но почти сразу встают и начинают все с начала, пытаясь расположить все по-другому. Так может происходить раз, два, три… Иногда подобная процедура длится несколько минут, кажущихся вечностью соседним собакам, которые рычанием выражают свое недовольство, поскольку чрезмерно привередливые соседи своей возней мешают им спать.

Когда ночь постепенно уступает место дню, мы снова отправляется в путь. Нас ждет длинный подъем, в конце которого мы окажемся на тропе, идущей по гребню горного хребта. Дарк и Вольф, которые, как обычно, оказываются в паре непосредственно перед санями, пребывают в прекрасной физической форме и подзадоривают всю остальную свору, хотя та, впрочем, в этом не очень-то и нуждается. Сегодня утром только у Казана и Камика упряжь не натянута, как струны скрипки, и Юник, размещенный рядом с Камиком, несколько раз показывает клыки, чтобы дать понять: ему не нравится, что его сдерживают в стремлении бежать быстро. После этого Камик начинает делать вид, что усердно тянет свою постромку.

Поднимаясь по склону горы все выше и выше, мы видим вокруг удивительный пейзаж: карликовые березы с узловатыми стволами, расположенные довольно далеко друг от друга; вдалеке — несколько сосен. Когда смотришь на них, становится понятно, как сильно здесь дует ветер во время снежной бури. Ветер, кстати, настолько уплотнил снег на земле, что тропу, проложенную Николаем, почти не видно. Однако для Бюрки находить ее — просто детская забава. Чем выше мы поднимаемся по склону, тем все большее пространство можем окинуть взглядом. Перед нами открывается панорамный вид окружающих гор и долин, и я взволнованно любуюсь этим великолепным зрелищем.

Сегодня утром термометр показывал сначала минус 35 °C, а затем столбик опустился до минус сорока. При такой температуре волосяной покров на моем лице очень быстро покрывается инеем. Мне приходится несколько раз снимать перчатки и с помощью пальцев заставлять таять малюсенькие кусочки льда, которые образуются на моих ресницах, склеивая их и мешая нормально видеть. Собаки, как и я, привыкли иметь дело с инеем. Некоторые из них — как, например, Хэппи и Кали — похожи сейчас на маленькие белые кусты. Они окружены чем-то вроде пелены, состоящей из очень маленьких частичек, образовавшихся от их дыхания. Частички эти моментально зависают в морозном воздухе и поблескивают в солнечном свете прекрасного утра.

— Замечательно, мои волчата!

Я всегда называл своих собак то волчатами, то собачками — даже тогда, когда управлял упряжкой из тяжеловесных и мощных ездовых собак, родившихся в результате скрещивания моего первого пса Очума с гренландской собакой по имени Ска. Те собачки были строптивыми, задиристыми и очень крепкими физически, но при этом невероятно преданными. Два последующих поколения слегка поубавили в весе благодаря крови аляскинских хаски, которую я все время добавлял, чтобы повысить скорость бега моих питомцев. Четвертое поколение молодых собак сегодня по скорости не уступает лучшим упряжкам ездовых собак в мире. Именно на них я рассчитываю в ближайшие годы, намереваясь принять участие в двух самых грандиозных мировых гонках на собачьих упряжках — «Юкон Квест» и «Айдитарод». Эти гонки на трассе длиной более чем тысяча шестьсот километров — своего рода регата «Ванде Глоб» для погонщиков собачьих упряжек. Они не только представляют собой соревнование очень высокого уровня, но еще и связаны с грандиозными приключениями. Аляскинского хаски нельзя назвать собачьей породой в обычном смысле этого слова. Ее специально вывели для этих гонок. Она является результатом селекции собак, родившихся после скрещивания ездовых собак с собаками других пород. С точки зрения постоянного улучшения аляскинский хаски никогда не позиционировался как тип собаки, воспроизводимый внутри ограниченной группы особей в соответствии со стандартами определенной собачьей породы. К нему всегда добавлялось все то, что могло повысить его скорость и выносливость. Эти собаки, в кровь которых чего только ни мешали, представляют собой северных собак, способных выносить низкие температуры и тяжелые условия обитания, пусть даже в их ДНК и имеются несколько генов борзых, пойнтеров и легавых.

По примеру погонщиков-чемпионов — таких как норвежец Роберт Сорли, канадец Себастьян Шнуэль и француз Жан-Филипп Понтье — я приобретал аляскинских хаски, чтобы скрещивать с лучшими из моих собак, и получал в результате все более быстрых четвероногих.

Моя упряжка, состоявшая сейчас из молодых собак, обладающих телосложением настоящих марафонцев, — это упряжка высокого уровня, с которой я могу тешить себя амбициозными мечтами.

Кроме удовольствия открыть для себя новые территории и пережить интересные приключения, данная экспедиция имеет целью дать возможность собакам приобрести опыт, который они могут получить только в ходе подобного путешествия.