4

27 декабря, 43 °C ниже нуля

Собаки бегут по обледеневшей дороге, полностью лишая меня возможности определить, кому принадлежат широкие и глубокие следы, которые, возможно, оставил Грааль, которого я разыскиваю, — Великий Ван. Хозяин тайги. Легендарный амурский тигр.

Мы некоторое время назад вторглись в самый центр его владений. Он, как я уже заявил, не дает покоя моему воображению, и я мечтаю встретить этого огромного представителя семейства кошачьих, вес которого может достигать трех сотен килограммов. Свирепый хищник, которым восхищаются и которого боятся, поскольку он иногда убивает и пожирает людей. Услышу ли я хотя бы ночью его ужасное рычание, приводящее в ужас всех других обитателей леса? Это — мое заветное желание и, конечно же, главная причина пребывания здесь. Я специально выбирал маршрут своего путешествия так, чтобы он пролегал по северу Китая, вдоль реки Амур и вообще по тем местам, где обитают последние амурские тигры. Их, как считается, осталось около пяти сотен. Подвид этого тигра — маньчжурский тигр — вообще не встречается в дикой природе. Во всяком случае, никто его там не видел на протяжении вот уже более двадцати лет. Я собираюсь пересечь самые дикие места, в которых вроде бы могут обитать последние особи маньчжурского тигра… Однако если возможность встретить амурского тигра вполне реальна, то мои шансы увидеть тигра маньчжурского — примерно такие же, как шансы встретить марсианина. Но кто знает? Удача улыбается тому, кто умеет ее не упускать…

Поэтому мне нужно искать тигриные следы на снегу. Такие следы я встречу не раз. Это станет подтверждением того, что мне уже сообщили местные лесничие. Я путешествую по самому центру территории, на которой сконцентрирована популяция амурских тигров, и, поскольку они постоянно передвигаются по лесу, охотясь на кабанов и косуль, наверняка натолкнусь на свежие следы их лап. Мне хотелось бы получить возможность приложить ладонь к тому месту на снегу, куда тигр поставил свою лапу, почувствовать своими пальцами ширину его подушечек и длину его когтей, ощутить огромные размеры и свирепость Великого Вана, восхититься его мощью, оценить его вес, начать свое знакомство с ним…

Однако собаки движутся уж слишком быстро по этой красивой местности, и не может быть даже речи о том, чтобы задействовать якорь и покинуть сани ради того, чтобы рассмотреть тот или иной след. На замерзшей земле якорь не сможет надежно удерживать сани, а потому собаки, чего доброго, еще вырвут его из грунта и помчатся дальше уже без меня. Может показаться удивительным, что собаки, которые очень общительны и преданы мне, вдруг вздумают бросить меня подобным образом ради удовлетворения своего желания продолжить бег, однако внутри своры имеет место соперничество, и если отдельно каждой собаке, возможно, и не пришло бы в голову продолжить путь без меня, то, как только они оказываются в упряжке, они становятся своего рода гоночными машинами и подзадоривают одна другую.

Подобная манера поведения с возрастом ослабляется, но сегодня я не могу и не должен подвергать себя такому риску, пусть даже и промчусь без остановки мимо следов тигра. Именно так, похоже, и будет чаще всего происходить на тянущихся передо мной нескольких сотнях километров пути, где я встречаю не только многочисленные следы кабанов, косуль и лосей, но также иногда более глубокие и более крупные следы, похожие на отпечатки лап огромной рыси. Однако рысьи следы, насколько мне известно, не такие большие…

Я ужасно разочарован тем, что у меня нет возможности пойти и проверить. Пожалуй, при движении на крутых подъемах или на более заснеженных участках несколько раз появлялась возможность остановить собак и надежно закрепить сани, однако там, как назло, не виднелось ни одного «подозрительного» следа. Может, сегодня вечером мне все же повезет?

Собаки бегут Так энергично и так дружно, что это радует глаз. Даже Камик не сачкует сегодня и старается выдерживать ритм бега, задаваемый его соседом Юником, который, повернув по своему обыкновению нос к потягу, усиленно работает лапами, не позволяя себе отвлекаться ни на что другое. Дарк ведет себя иначе. Да и Квест тоже. Эти двое то и дело крутят мордами из стороны в сторону, не упуская из зоны своего внимания абсолютно ничего. Сухого листка, подгоняемого легким ветерком, достаточно для того, чтобы вызвать у них восторг! Настоящие сорванцы, обладающие очень живым темпераментом и радующиеся всяким пустякам. Время от времени я — просто ради приличия — призываю их к порядку, но делаю это без особой убежденности в своей правоте, потому что мне нравится такое неугомонное и недисциплинированное (даже можно сказать, детское) поведение, которое напоминает мне о собственном детстве.

— Квест! Эй! Мне хотелось бы, чтобы ты целый день бежала, глядя перед собой, а ты то и дело норовишь отклониться от потяга в сторону и понюхать какие-то запахи в десяти метрах от него. Ты тем самым досаждаешь своим товарищам!

Квест со смущенным видом возвращается на тропу, с которой отбежала в сторону, чтобы понюхать следы зайца. Она, конечно же, не поняла ни единого слова из того, что я сказал, однако мои интонации — а особенно та интонация, с которой я произнес слово «Квест!» (прозвучавшее как «Нет!»), — не оставили у нее ни малейших сомнений относительно того, что я хотел сказать. Я смеюсь. Нужно видеть, как она пристыженно пытается заставить меня забыть о своем «разгильдяйстве», налегая на ремни вдвое сильнее, чем необходимо, глядя строго перед собой и уже не отклоняясь от тропинки ни на шаг. Я знаю, что продлится это недолго. Минут через пять ее природная сущность возьмет свое, однако я, подобно учителю, воспитывающему своих учеников, должен поддерживать определенный уровень дисциплины и время от времени давать понять, что командую здесь я. И если я, откровенно говоря, порой веду себя как ребенок по отношению к своим собакам, то пытаюсь маскировать это тем, что иногда призываю их к порядку.

Хэппи и Кали (две самые молодые собаки во всей упряжке, являющиеся детьми Квест) вызывают у меня удивление. Они размещены в паре, и невозможно не заметить, как они, неизменно глядя прямо перед собой, стараются изо всех сил.

— Хорошо, Хэппи! Хорошо, мой Кали!

Братья приподнимают морды, показывая тем самым, что услышали и оценили мою похвалу. Остальные собаки тут же, словно невзначай, поворачивают головы, чтобы напомнить мне о своем существовании. Это их немного холуйское поведение наводит меня на размышления о политике (к сожалению, путешествуя по заснеженной глуши, очень часто сбиваешься на посторонние мысли), в частности о политических сборищах, на которых каждый пытается привлечь к себе внимание шефа, восторгается сделанными им заявлениями и всячески старается добиться хоть немного признания по отношению к своей особе.

— Да-а, хорошо, мои собачки!

Я перечисляю одну за другой их клички, однако не повторяю похвалу, потому что они, в принципе, не сделали ничего особенного. Комплименты, как и упреки, ценны только в том случае, если их используют редко и, самое главное, уместно.

Увлекшись наблюдением за собаками и высматриванием возможных следов тигра на снегу, я не оценил должным образом крутизну склона, по которому уже начал спускаться. На этом склоне имеется длинное углубление, чем-то похожее на бобслейную трассу, и именно по этому углублению — опасному тем, что его поверхность полностью покрыта льдом, — мы сейчас и движемся. Собаки, увлекаемые скоростью движения саней, становятся неуправляемыми и бегут все быстрее и быстрее. Я наваливаюсь всем своим весом и использую всю свою силу для того, чтобы заставить тормоз впиться в грунт, однако при температуре сорок градусов ниже нуля лед стал твердым, как бетон, и от моих усилий очень мало толку.

Я начинаю бояться за собак, да и за самого себя. Вскоре случается неизбежное: двигаясь на огромной скорости, я больше не могу управлять санями. Их заносит на замерзшем грунте, и, натолкнувшись на ледяной выступ, они переворачиваются. Я тяжело падаю, но не выпускаю рулевую дугу, пытаясь, по крайней мере, не допустить того, чтобы сани, продолжая двигаться вперед, наехали на собак. Я знаю, с каким доверием собаки ко мне относятся, и на мне лежит забота об их безопасности. Мне не следует направлять их на тропинки, на которых появляется риск утратить управление санями. Я бы очень сильно на себя разозлился, если бы эта конструкция весом в сотню килограммов наехала сзади на моих четвероногих друзей. Они стеснены упряжью в своих перемещениях, и им не так-то просто уклониться от стремительно надвигающихся саней. Поэтому я упорно пытаюсь сдерживать сани, но при этом неровности обледеневшего грунта считают, так сказать, мои ребра. Якорь, болтаясь на конце веревки, шлепается в нескольких сантиметрах от моей головы, угрожая ее пробить. Я высвобождаю одну руку (другой я по-прежнему цепко держусь за рулевую дугу) и блокирую якорь между санями и обледенелой поверхностью земли. К скрежету тормоза, вонзающегося в лед, добавляется длинный вопль, который я издаю, приказывая собакам остановиться:

— Хо-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

Собаки наконец-то поняли, что что-то не так, и, чувствуя сопротивление, которое оказывают им якорь и вес завалившихся на бок саней, замедляют бег.

— Хо-о-о-о-о! Хо-о-о-о, собачки!

Стоп. Наконец-то! Я осторожно бросаю взгляд поверх саней и вижу собак, сбившихся в кучу позади Бюрки, которая остановила всю упряжку.

— Хорошо, Бюрка! Хорошо, собачки!

Я встаю, блокируя так крепко, как только это возможно, якорь под санями, которые по-прежнему лежат на боку, и поспешно направляюсь к собакам, чтобы отвязать некоторых из них.

— Сделаем остановку, собачки!

Все — за исключением, само собой разумеется, Дарка — на этот раз охотно повинуются, переводят дух и, чтобы утолить жажду, начинают глотать недавно выпавший снег чуть в стороне от тропы. Они бежали на огромной скорости с самого начала этого ужасного спуска, и их пульс достиг своего максимума. Пора дать им время, чтобы немного успокоиться!

Поскольку я уже падал позавчера, упал только что и, кроме того, ударялся о деревья, я почти весь покрыт синяками. Как долго бедное тело старого погонщика собачьих упряжек — все-таки пятьдесят два года от роду — сможет выдержать, если я буду ежедневно подвергать его подобной нагрузке?

Я усаживаюсь среди своих собак и поочередно уделяю внимание каждой из них: дразню их, играю с ними, массирую им спины (что собакам очень нравится), чтобы немного снять нервное напряжение и подбодрить тех, у кого такой стремительный спуск вызвал легкую панику.

— Все хорошо, собачки! Остаток этого этапа пути мы преодолеем так, как это делают мастера — а мы ведь мастера! Мы будем двигаться аккуратно и держать все под контролем. Вот увидите!

Собаки смотрят на меня доверчивыми взглядами. Им передается мое хорошее настроение, и вскоре они начинают выказывать желание снова отправиться в путь.

— Ну вы и неугомонные!

Первым начинает это делать, разумеется, Дарк. Его примеру тут же следует Хэппи, никогда не желающий быть последним, а затем подключается и вся остальная упряжка. Я отсоединяю все хвостовые постромки и подкручиваю винты на тормозах так, чтобы тормоза лучше впивались в лед. И вот мы снова продолжаем наш путь. Вторую половину этого спуска, которая уже не настолько крутая и, самое главное, на которой я веду себя осмотрительнее, мы преодолеваем без проблем, пусть даже некоторые повороты и были слегка неидеальными. Я злюсь на себя за то, что заставил собак бежать по такому крутому спуску, до конца не оценив связанные с этим риски. Совесть взывает ко мне: «Если хочешь совершить длительное путешествие, Николя, нужно постараться не совершать подобных ошибок. Они могут остаться без последствий ну раз, ну два, но не больше…»

Я всегда внимательно прислушиваюсь к подобным призывам быть осмотрительным, особенно когда речь идет о собаках. Как это часто бывает, внутри меня соперничают и спорят друг с другом два «я». Им зачастую трудно прийти к согласию. Иногда я подолгу терзаюсь сомнениями, прежде чем приму какое-то решение, пытаясь сделать беспристрастный выбор между авантюризмом, без которого (если быть честным) не обойтись, и здравым смыслом, который необходимо проявлять, когда совершаешь путешествие, особенно такое продолжительное.

Мое внимание привлекает что-то похожее на облачко, поблескивающее в лучах солнца и находящееся чуть дальше на склоне горы. У его нижней части я замечаю на белом снегу черную движущуюся точку, от которой исходит легкий парок, как от влажной ткани под жарким солнцем. Это блестят на солнце маленькие облачка пара, которые выдыхают животные, собравшиеся там, на склоне горы. Кабаны! Целое стадо. Их там не меньше дюжины — взрослые, подростки, малыши. Меня охватывает чувство гордости: я в кои-то веки заметил диких животных еще до того, как их учуяли мои собаки! Объяснение этому простое — ветер дует от нас в сторону кабанов, а не наоборот. Лишь Квест немного позднее уловила этот запах и принялась рассеянно смотреть по сторонам, не понимая, откуда он исходит. Однако все другие собаки пока даже носами не повели! Это уже в который раз подтверждает неоспоримое превосходство Квест над всеми остальными моими подопечными по части обоняния. Чуть позже мы спугиваем стадо косуль, но на этот раз все собаки не только заранее почувствовали их запах, но и увидели, как косули бросились прочь от нас в лесную чащу. Мне пришлось несколько раз крикнуть «Нет!», чтобы не позволить собакам помчаться, как свора гончих, вслед за этими аппетитными животными, прыгающими через стволы упавших деревьев.

Сделав очень большой крюк по склону горы и преодолев несколько ущелий ради того, чтобы обойти обрывистый участок со скалистыми склонами, мы продолжаем мчаться по заснеженной лесной тропе, которая теперь снова тянется вдоль железнодорожного полотна примерно в ста метрах от него. Вокруг нас раскинулся великолепный березовый лес, некоторые деревья имеют прямо-таки гигантские размеры. Я оцениваю их возраст примерно в двести с лишним лет. На ветвях этих старых великанов, словно пытаясь найти у них защиту, уселись глухари. Они покинут их с наступлением сумерек, чтобы провести ночь на ветках отдельно стоящих высоких сосен, похожих в темноте на темно-зеленые пятна, которые я иногда замечаю вдалеке.

Мне так приятно находиться в компании с моими собаками в этой глуши, что я даже забываю об усталости и синяках. А также о том, что нужно выбрать место для ночлега. Я сейчас всецело отдаюсь удовольствию езды на собачьей упряжке и, подобно своим четвероногим друзьям, ищу взглядом животных, следы которых видны повсюду.

Мое внимание привлекает большое и красивое засохшее дерево. Рядом с ним мы и заночуем, чтобы использовать сухие ветки в качестве дров для костра. Как только я останавливаю собак, все начинает происходить как бы автоматически в соответствии с давно выработанной и тысячу раз повторенной процедурой, которая позволяет мне действовать без раздумий и потерь драгоценного времени. Я отвязываю собак. Они обожают этот момент, когда их выпускают на свободу и появляется возможность порыскать по окрестностям, принюхаться к местным запахам и побегать по следам, оставленным на снегу зайцами. Затем они возвращаются ко мне, чтобы напроситься на ласку или же — как, например, Камик и Казан, которые держатся вместе, — насладиться заслуженной едой на комфортабельном ложе из еловых ветвей у основания ствола большого хвойного дерева.

Пока собаки отдыхают, я натягиваю стейк-аут, развожу костер, растапливаю в котелке снег и готовлю собакам еду, состоящую из сухого корма, размоченного теплой водой. В момент раздачи еды я пристегиваю собак к стейк-ауту, чтобы каждая могла индивидуально получить свою порцию и затем отдохнуть.

Как только собаки укладываются, я поочередно подхожу к каждой, чтобы приласкать и проверить состояние их лап. Они это обожают, хотя некоторые и боятся щекотки. Камик и Юник, например, вертятся во все стороны, когда я наношу крем между подушечками на их лапах.

Юник — очень своеобразный пес, о котором даже особо нечего говорить, потому что он безупречен. Слишком безупречен. Он старательный, трудолюбивый, не склонный к рассеянности, не задиристый. Он чем-то похож на лучшего ученика класса, который на переменках не балуется, а повторяет домашнее задание. Приходится даже науськивать его, чтобы он хоть иногда позволял себе какие-нибудь шалости. В его физическом состоянии тоже нет никаких изъянов и слабостей. У Бюрки, например, хрупкие лапы. У Вольфа иногда побаливает плечо. А вот у Юника все идеально! Его главный недостаток заключается в том, что у него нет недостатков. Он, правда, немного боится щекотки, но можно ли считать это недостатком?

На ночлег я устраиваюсь на толстой подстилке из еловых ветвей. Я забираюсь полностью одетым в спальный мешок, в который уже положил шерстяные стельки из своей обуви, чтобы на следующее утро не обнаружить их ставшими от мороза твердыми, как древесина. Прежде чем заснуть, я уделяю большое внимание подготовке того, чтобы завтра быстро развести костер. При температуре сорок градусов ниже нуля пальцы замерзают очень быстро, а потому нужно суметь развести огонь с первой спички. Иначе могут быть тяжелые последствия. Вплоть до смерти… Я не помню, чтобы мне когда-нибудь не удалось развести зимой костер с первой спички. У меня всегда при себе коробок со спичками и маленькая свечка, которую я зажигаю и ставлю под заранее приготовленные сухие веточки и хворост, тщательно подобранный и разрубленный на легко загорающиеся щепки. Разведение костра — это своего рода ритуал, который я никогда не нарушаю, и напарники частенько насмехаются над моей педантичностью в данном вопросе, тем более что во всем остальном я особой скрупулезностью не отличаюсь. Но когда я путешествую не один, я не доверяю разведение костра никому другому.

Мороз — не очень-то суровый, и вытерпеть его не так трудно, как может показаться, тем не менее допускать ошибок не следует. Я сравниваю пребывание на сильном морозе (то есть при температуре минус сорок градусов по Цельсию и ниже) с вождением автомобиля на скорости триста километров в час. И при движении на огромной скорости, и при пребывании на сильном морозе необходимо все время быть бдительным. Кто угодно может вести машину на скорости триста километров в час. Кто угодно может выживать на пятидесятиградусном морозе. Однако если впереди появляется крутой поворот, а дорога немного скользкая, то только опытный водитель может вписаться в него. При пятидесятиградусном морозе тоже можно «не вписаться в поворот». В качестве примера вспоминаются немцы, которые, находясь в Юконе, были найдены мертвыми в обогреваемой печкой палатке, где имелось вполне достаточно дров, еды и всего того, что необходимо для выживания в условиях сильных морозов. В этой трагической истории много поучительного.

Их было четверо. Они имели в своем распоряжении палатку из толстой ткани, дровяную печку и всевозможное оснащение, купленное за немалую цену в Анкоридже: очень теплые и удобные спальные мешки, куртки, теплое белье, высокие теплые сапоги и т. п.

Они долго готовились к этому путешествию на мотосанях. Во второй вечер они выпили за ужином немного алкоголя, находясь в хорошо нагретой палатке, в которую не поленились натаскать побольше сухого хвороста.

В конце концов они заснули. Огонь в печке через некоторое время погас, и температура постепенно опустилась до минус сорока пяти градусов. Это не было проблемой, потому что их спальные мешки были рассчитаны на подобную температуру, а потому все четверо крепко спали в своих спальных мешках, которые они поначалу оставили приоткрытыми, но затем предпочли застегнуть до упора.

Рано утром один из них просыпается. В палатке — ледяной холод, все покрыто инеем. Он выбирается из спального мешка, и его тут же начинает бить дрожь. Он достает зажигалку, на поиски которой уходит довольно много времени, обжигается о ледяной металл, когда открывает дверцу печки, и окончательно утрачивает чувствительность ладоней, из которых уже отхлынула кровь, когда хватается за рукоять топора, чтобы нарубить щепок (никто из них не подумал с вечера запастись щепками, необходимыми для разведения огня). Поскольку его пальцы задеревенели от холода и даже пошевелить ими он уже не может, он будит кого-то из своих товарищей и, дрожа всем телом, залазит обратно в спальный мешок, надеясь, что его товарищ разведет огонь. Замерзшими пальцами он, конечно же, не может застегнуть молнию своего спального мешка, однако отвлекать внимание разбуженного товарища на это не хочет, полагая, что сейчас нужно как можно быстрее развести огонь.

Второй немец начинает колоть дрова на щепки, но его пальцы тоже очень быстро стынут от холода. Он с трудом вырывает несколько листков из записной книжки и пытается воспользоваться зажигалкой, но бензин в ней замерз. Он начинает нервничать и лихорадочно вспоминать, где же лежат спички.

Третий немец, проснувшись, сообщает, что они лежат в рюкзаке, который находится среди прочих вещей на обычных санях, привязанных к мотосаням.

— Ты можешь за ними сходить? У меня замерзли пальцы, я не могу ничего сделать!

Третий немец встает и, не надев куртки, выходит из палатки в поисках спичек, которые в конце концов находит. Однако к тому моменту, когда он возвращается в палатку, кровь уже отлила от его ладоней и он не может даже пошевелить пальцами. Тот, кто встал вторым, — в точно такой же ситуации. Они будят четвертого, впопыхах объясняют ему, что произошло, и просят развести огонь. Затем эти двое, дрожа от холода, залазят в свои спальные мешки, моля Бога о том, чтобы их товарищу удалось развести огонь, который согреет их и поможет восстановить работоспособность онемевших конечностей. Им, как и первому, не удается застегнуть молнию на своих мешках, и они, как и он, допускают грубую ошибку, игнорируя это, и не просят помощи у четвертого, который является теперь единственным человеком, который может справиться с застежкой… А не закрыть спальный мешок на молнию — это все равно что оставить в сильный мороз окна дома открытыми…

Четвертый немец встает и пытается развести огонь, но подожженные им листы бумаги сгорают попусту, так как нарубленные щепки слишком большие, а потому не загораются. Поэтому четвертый немец пытается наколоть более тонких щепок. Но не успевает он это сделать, как кровь отливает и от его ладоней. Почувствовав это, мужчина забирается в спальный мешок, чтобы немного согреться, но остальные трое сообщают ему, что им этого не удалось сделать, потому что, раз молния не застегнута, ледяной воздух проникает через щель внутрь их спальных мешков.

Он отвечает, что у него тоже не получается застегнуть молнию на своем спальном мешке и он не сможет закрыть ее на их мешках: у него тоже уже онемели от холода руки.

Нетрудно себе представить, что произошло дальше. Пять дней спустя всех четверых нашли мертвыми в расстегнутых спальных мешках…

Данное событие будет «воссоздано» и снято в виде короткометражного фильма в ходе обстоятельного расследования, которое начала проводить канадская полиция. Я всего лишь позволил себе вообразить, какими могли быть разговоры между этими четырьмя в то трагическое утро…

В ходе одной из своих экспедиций я нашел замерзшего до смерти индейца, который отправился куда-то на мотосанях, не прихватив с собой снегоступов. Его мотосани сломались, и он смог пройти по очень глубокому снегу лишь десять-двенадцать метров… А этого оказалось недостаточно для того, чтобы добраться до деревьев, на которых он смог бы обломать ветки и развести костер, чтобы продержаться до тех пор, пока его разыщут.

Эти два примера — а я знаю их очень много — свидетельствуют о том, что, пребывая на природе в условиях сильного мороза, нельзя допускать никаких ошибок. Для того, кто хорошо оснащен, имеет определенный опыт и ведет себя осмотрительно, холод не так уж опасен, как может показаться. Однако легкомысленное поведение может привести к трагедии.

В течение многих лет, частенько вспоминая индейца, замерзшее тело которого я увез на своих санях и передал его родственникам, я приучился быть мнительным, как какая-нибудь старая обезьяна.