Диктатура импотентов

О пролетариях всех стран

Пролетарии всех стран сейчас командуют всеми странами Европы — с небольшими поправками на американскую оккупационную армию, на генерала Франко и еще на два-три более или менее капиталистических островка Европы. Лозунг коммунистического Интернационала красуется на официальном Гербе СССР. Он же треплется и на знаменах тех партий, которые до государственного герба еще не доросли, но надеются, что дорастут. Автор этого лозунга Карл Маркс считается официальным святым не только для СССР, но и для д-ра Шумахера, Леона Блюма, кажется, даже и для м-ра Эттли. В 1947 году в британской оккупационной зоне праздновалось открытие музея в Трире, в том доме, где родился Карл Маркс. На торжестве присутствовали пролетарии почти всех европейских стран, кроме, кажется, СССР. Французские пролетарии жали руки немецким, чешские — венгерским, другие — другим. Но о некоторых вещах на этом празднике, кажется, не говорилось. Как в доме повешенного обычно не говорят о веревке.

Вожди пролетариев всех стран призывали пролетариев всех стран по меньшей мере к международной солидарности. Можно было бы отметить и тот факт, что испытания первой мировой войны эта солидарность не выдержала, пролетарии всех стран и представители пролетариев всех стран голосовали за военные кредиты, как это, например, сделала германская социал-демократия. Русская коммунистическая партия, тогда еще только левая фракция той же социал-демократической партии, имела все логические и моральные основания упрекать остальных социалистов мира в «социал-патриотизме», «социал-предательстве» и «социал-соглашательстве».

Тогда, в 1914 году, этот патриотизм, предательство и соглашательство могли бы быть оправданы наличием реакционных режимов Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов. Каждый социализм стремился свергнуть каждую реакцию, но главным образом соседнюю. Потом все реакции были свергнуты. Во всех странах Европы остались одни социалисты. Теоретически в 1918 году можно было бы предположить, что вот тут-то и наступило если уже не царство, то по крайней мере республика пролетарской солидарности. Неумолимая и неоспоримая практика жизни показала, что тут, как и решительно во всех иных отношениях, все, что произошло при революционных и социалистических режимах, было неизмеримо хуже всего того, что происходило при монархических и реакционных.

Старая, отсталая реакционная Европа, Европа королей, императоров и пап, воевала и даже завоевывала. Приблизительно тем же занимались, впрочем, и остальное человечество, в том числе и США. В ряду государств-завоевателей Россия, конечно, занимала первое место: двадцать два миллиона квадратных километров так же не свалились с неба, как не свалился и товарищ Сталин. Можно утверждать, что часть этих завоеваний носила вынужденно оборонительный характер, например, завоевание Крыма. Или даже завоевание Польши. Можно даже утверждать, что другая часть носила экономически принудительный характер, например, завоевание Балтики или Финляндии. Просто завоевательных войн, как известно, не ведет ни одно правительство мира. Каждая война или вызвана, или спровоцирована, или навязана. Обвинительные акты о завоевательных попытках представляются только побежденным нациям. «Победителей не судят», ибо судить их некому. Этот афоризм принадлежит Екатерине Второй, мелкой немецкой принцессе, ставшей путем мужеубийства и цареубийства почти тем же, чем сейчас является Сталин. Кстати, один из официальных эпитетов Сталина взят из словаря екатерининской эпохи: это ее придворная историография назвала «матерью народов». Сталин, соответственно, стал отцом. Стать матерью ему было бы затруднительно.

Екатерину Вторую, по официальной терминологии — Вторую, судить было некому. Кажется, некому и до сих пор. При ней была разделена Польша, был завоеван Крым, были ликвидированы последние остатки монгольских орд, были нанесены сокрушающие поражения туркам. При ней закончилось закрепление русского крестьянства. Это был, быть может, самый блестящий век русской военной истории. И если исключить эпохи Петра и Сталина, то это были самые реакционные десятилетия русской исторической жизни: десятилетия дворянской диктатуры, омраченные страшным пугачевским восстанием.

При Екатерине Второй было совершенно величайшее внешнеполитическое преступление русской истории. Живое тело польской нации было разорвано на три части и поделено между Россией, Пруссией и Австрией. Нужно, впрочем, внести существенную поправку: при первом разделе Россия не взяла ни одного клочка чисто польских областей. Но все-таки Польша была поделена, порабощена, большая ее часть попала Пруссии. Руками мелкой немецкой принцессы, уголовным путем вознесенной на престол Российской империи, было положено начало прусскому могуществу. Впрочем, не следует переоценивать роль Екатерины: она была куклой в руках тех людей, которые несли ее и на кровать, и на престол. Она была только вывеской. Она была названа Великой, ибо именно под ее вывеской окончательно консолидировался и окончательно закрепил свою диктатуру слой победителей в жизненной борьбе — русское рабовладельческое дворянство.

Пример Екатерины и Польши я беру как самый черный пример русской военной истории, все-таки до сих пор самой успешной в мире. К этому примеру нужно бы сделать ряд оговорок. Польша до XVIII века играла по адресу России совершенно ту же роль, какую Германия Бисмарка и Гитлера играла по отношению к Польше: культурная миссия на Востоке и прочие вещи в таком же стиле. Польша завоевала Киев первый раз еще в 1211 году и последний раз — в 1921-м году. Даже и после попытки Пилсудского под властью Польши оказались русские западные области (в том числе и та Гродненская губерния, в которой мои крестьянские предки жили сотни лет), в которых был установлен решительно такой же режим, какой немцы установили в Польше в 1939–1945 годах. После взятия Кракова Гитлер недаром ездил поклоняться праху Пилсудского.

Для невежливого обращения с Польшей у России были достаточные исторические основания. Но и раздел Польши и дальнейшие попытки ее русификации относятся к числу самых черных дел самой воинственной в мире истории — русской истории. Приблизительно в эту же эпоху закончились и остальные западные завоевания России: была отвоевана у Швеции Финляндия.

Повторяю, это были самые блестящие военные десятилетия России: ликвидация Польши, уничтожение татарских орд, разгром Турции и, как венец этой эпохи — уничтожение наполеоновской армии, взятие Берлина и Парижа — и диктатура Александра Первого и Николая Первого надо всей Европой, что по тем временам было более или менее эквивалентно мировой власти. Русская история назвала Екатерину Великой, Александра Первого — Благословенным и Николая Первого — Палкиным. В реальности Екатерина была сплошной реакцией, Александр был пустым местом, Николай Первый был, может быть, единственным светлым пятном: он вернул конституцию Польше, подтвердил конституцию Финляндии и, что самое важное, начал работу по освобождению всех крепостных крестьян всей империи. Но, как это случается с историками, Екатерина, при которой крестьянство было окончательно лишено всяких человеческих прав, оказалась Великой, а Николай Первый, который все свое царствование вложил в освобождение крестьянства, оказался Палкиным. По совершенно такой же схеме пролетарии всех стран оказываются прогрессом, а капиталисты тех же стран оказываются реакцией.

Итак, самая крупная, самая воинственная и самая реакционная государственность Европы завоевала Польшу, Балтику, Финляндию, Крым и еще целую массу других мест. Во всех этих окраинах были оставлены их старые конституции, вольности и прочее. Польская конституция была ликвидирована только после польского восстания 1832 года, финская действовала до 1917-го. Взаимоотношения между завоеванной Финляндией и ее завоевательницей не имели, вероятно, прецедентов во всей мировой истории: все граждане Финляндии пользовались всеми правами на всей территории империи, и все остальные граждане всей остальной империи не пользовались всеми правами на территории Финляндии. Во всяком случае, ни в одном из всех завоеваний ни у одного из побежденных помещиков или мужиков не было отнято ни одного клочка земли, никто не переселялся и не перегонялся с места на место. Финн генерал Маннергейм был свиты Его Величества генерал-адъютантом, поляк генерал Клембовский был генерал-квартирмейстером всех русских армий в первую мировую войну.

Русская политика наделала много ошибок, промахов и даже преступлений: раздел и попытки русификации Польши были преступлением. Однако польские помещики около Харькова и польские помещики около Варшавы продолжали владеть своими поместьями (иногда гигантскими), а до 1861 года некая часть народа-завоевателя и народа-победителя, например, семья Солоневичей, оставалась в крепостных рабах помещиков, принадлежащих к побежденному и завоеванному народу. Особенно умно это не было. Но это характеризует завоевательную политику реакции.

Сейчас начали свою антимилитаристическую политику пролетарии всех стран. Мы сейчас можем сказать, что товарищ Сталин ведет политику откровенной экспансии. Но можем утверждать и нечто другое: все остальные социалистические правительства Европы вели бы точно такую же политику, если бы у них для этого было бы достаточно сил. Разницу между Сталиным и остальными социалистическими политиками Европы нужно искать не в потенциале желания, а в наличии сил. Совершенно очевидно, что если бы те пролетарии всех стран, которые нынче властвуют во Франции, были бы достаточно сильны, то они делали бы в Руре решительно то же самое, что делает товарищ Сталин в Берлине, и делали бы это безо всякой оглядки на интересы, желания, голосования или голод тех пролетариев всех стран, которым не повезло во второй мировой войне.

Дети немецких пролетариев всех стран голодают неистово — министры норвежских пролетариев налагают свое вето на немецкое рыболовство и китобойный промысел. Датские пролетарии пытаются оттяпать Шлезвиг, бельгийские и голландские — «исправить границы», чешские пролетарии выселили немецких и венгерских, венгерские — словацких и чешских, сербские и румынские — швабских и австрийских, австрийские — немецких и так далее.

Можно сказать, что Австро-Венгерская монархия была реакционной. Однако дюжина народностей все-таки как-то уживались друг с другом. Сейчас люди, жившие веками на территориях этой бывшей реакции, согнаны со своих веками насиженных мест, ограблены до нитки, выброшены в голодную неизвестность. И это все делается пролетариями в отношении пролетариев.

Немецкие национал-социалисты начали свою внешнеполитическую деятельность с полного уничтожения польских народных социалистов. Теперь польские социалисты занялись плохо организованным истреблением немецких трудящихся. Об обстановке выселения немцев из-за Одера-Нейсе «Таймс» писал: «Это было лучше Бельзена и Дахау, но это не намного лучше».

Около двухсот лет тому назад, в царствование той же Екатерины, князь Потемкин завоевал нынешний Юг России, в том числе Крым. В сознании среднего читающего европейского человека имя князя Потемкина неразрывно связано с выражением «потемкинские деревни». Так пишет история. История не пишет о том, что тогдашние «потемкинские деревни» сейчас называются Одессой, Севастополем, Днепропетровском и прочими такими бутафорскими названиями. Война на Юге России была зверской войной. Татары оказывали отчаянное сопротивление, и население северных районов Крыма было истреблено почти поголовно. Приблизительно в таком же стиле разыгрывались и кавказские войны. Так что Гаагские принципы в этих войнах не применялись. Крым же в предшествующую эпоху играл ту же роль, какую играли арабские торговцы черным деревом в Африке времен Стенли. Для демократических принципов ведения войны места там не было. Однако после капитуляции Крыма его населению был предоставлен выбор: остаться в России или эмигрировать в Турцию (Крым до того принадлежал Турции). Часть осталась, часть предпочла уехать. Уезжавшим был предоставлен тоннаж для них и для всего их имущества, были выданы деньги на проезд и деньги на обзаведение на новых местах. Это было двести лет тому назад, в одну из самых реакционных эпох России, по отношению к Разбойным племенам, профессионально промышлявшим торговлей живым человеческим мясом.

Оставшиеся крымские татары совершенно мирно прожили двести лет. Сейчас они все выселены на Север Сибири. Около двух с половиной миллионов поляков в течение примерно тех же двухсот лет также мирно жили на Юге России — все они выселены к линии Одер-Нейсе, где они решительно не знают, что именно с ними станет завтра.

Крымские татары специализировались на табаководстве — лучшем в России. Теперь на Севере Сибири они, вероятно, просто вымрут. Немецкие рабочие в Чехии веками специализировались на стекольной промышленности, кажется, лучшей в мире; теперь им деваться некуда и делать нечего. Финские пролетарии специализировались по водному транспорту в Петербурге и при царской реакции жили там сотню лет, работали, и никто их не трогал. С началом власти «пролетариев всех стран» они выселены все. Немецкие колонисты в России жили там почти двести лет и создали за Волгой очень высококвалифицированное сельское хозяйство — они выселены на тот же Север Сибири и с теми же шансами на жизнь. Правительство русских пролетариев уморило голодом два миллиона пленных немецких пролетариев, и правительство французских пролетариев пыталось также уморить тех же немецких пленных, пока в эту историю не вмешалось правительство антипролетарских США. За «пролетариев всех стран» сейчас вступается только антипролетарское, капиталистическое и плутократическое и прочее правительство США — только оно одно. Это оно кормит детей европейского пролетариата, которых грабят пролетарии всех стран. Это оно и только оно одно спасает отряды европейского пролетариата от места их последнего соединения — от виселицы, подвалов и братских могил голода. Чем и когда помогли одни пролетарии другим пролетариям? Кто из них положил кусок хлеба в протянутую руку своих голодающих товарищей по классу? Кто из них дал бы стакан молока голодающим детям капиталистических стран, если бы дети голодали в капиталистических и имели бы молоко в социалистических странах?

Позвольте нарисовать социалистическую утопию, не предусмотренную пока что никакой философией мира. Американцы из Европы ушли. Для простоты картины предложим, что большевики на их место не пришли. Что будет завтра в социалистической Европе «пролетариев всех стран»? Забудут ли немецкие трудящиеся свою землю по ту сторону Одера и Нейсе? Договорится ли товарищ Шумахер с товарищем Торезом? Согласятся ли немецкие рыбаки отказываться от рыбьего жира в пользу своих норвежских товарищей? Поделят ли венгры, словаки и чехи наследие ограбленных немецких и австрийских рабочих? Примирится ли мистер Тито с австрийской Каринтией? И что будут есть все они на другой день после прекращения капиталистической помощи невыразимо прекрасной Европе сегодняшнего дня?

…Если сегодня днем акулы американского капитализма из Европы уйдут, то сегодня вечером в Европе все начнут резать всех. Немцы вышибут поляков из Померании. Поляки вышибут русских из Кенигсберга. Французы постараются захватить Рур и датчане — Шлезвиг. Тито ринется на Австрию. Словакия восстанет против Чехии. Немецкий рабочий ринется грабить немецкого мужика. Немецкий мужик постарается вырезать немецких беженцев, не говоря уже об иностранных Ди-Пи. Даже старые, давно забытые кровавые распри между религиями примут социалистически модернизированный характер: православные сербы начнут резать католических хорватов, а в Западной Украине ликвидация унии, начатая Екатериной Великой, будет продолжаться методами Великого Сталина: мечом и виселицами.

Вы можете отвергнуть этот вариант социалистической утопии. Но совершенно невозможно отрицать социалистическую действительность сегодняшнего дня: все, что можно было использовать для ненависти, использовано для ненависти. Раньше нам все говорили только о ненависти к эксплуататорам. Сейчас культивируется ненависть к эксплуатируемым. «Пролетарии всех стран» добились одного: во всякую щель, где только затаились остатки вековых споров, вбиты новые клинья свежей ненависти классовой, групповой, национальной и даже религиозной. Кто мог себе представить товарища Сталина, выступающего в качестве «защитника православия» методами инквизиции семнадцатого века? Кто мог представить себе, что вожди русского и французского пролетариата станут сознательно убивать голодом миллионы немецких пролетариев, только что «освобожденных от власти кровавого фашизма». Кто мог представить себе русского социалистического «богоносца», насилующего берлинских пролетарок, или немецкого социалистического профессора, впрыскивающего бензин в вены пленных рабочих и крестьян? Фактическая история всех этих моральных достижений еще не написана вся. Сейчас мы знаем только немецкие зверства. То, что русские эмигранты мне говорили о чешских, даже и мне, человеку, видавшему всякие виды, кажется невероятным. Товарищ Шумахер есть социалист. Но ведь и товарищ Пик есть социалист. Товарищ Шумахер раздувает ненависть против России, Польши, славянства, против немецких помещиков и фабрикантов, против «христианской демократии» и капиталистического либерализма. Товарищ Пик раздувает ненависть против США и Англии — и против тех же демократов, либералов и капиталистов. Товарищ Торез раздувает ненависть против немецких пролетариев и американских капиталистов, и товарищ Сталин грабит немецких трудящихся точно так же, как ограбил и русских. Советский идеолог Илья Эренбург вопил: «Смерть немцам», и под этим лозунгом Красная Армия шла на Берлин — насиловала, грабила и убивала. До того почти под таким же лозунгом шла на Восток германская социалистическая армия и делала то же самое. При Романовых, Гогенцоллернах и прочих было, может быть, плохо. Но никто в мире, имеющий ум и совесть, не имеет никакого права оспаривать того факта, что при пролетариях всех стран все стало неизмеримо хуже.

Русский император Павел Первый, которого Бернард Шоу называет таким же чудовищем, каким был Нерон, взял в плен вождя польского восстания Тадеуша Костюшко. Костюшко был привезен в Петербург, принят Павлом, получил деньги и свободу и уехал в США.

Шамиль, организовавший на Кавказе одно из самых кровавых восстаний русской окраинной истории, был взят в плен, был принят царем Александром Вторым, получил имение на Волге, правда, с запретом возвращаться на Кавказ, и потом уехал в Мекку. Павел Первый и Александр Второй были «реакционерами», и оба были убиты: первый — за то, что начал освобождение русских рабов, второй — за то, что он его не кончил. Что сделали реакционеры, убившие «реакцию»? Кого помиловали они? Кого они освободили и из числа своих противников, и из числа своих друзей, и из числа тех трудящихся, во имя которых они подняли свои кровавые знамена?

Мы можем сказать, что Павел Первый в Польше и Александр Второй на Кавказе вели империалистическую политику, и это будет правильно. Но разве не тот же империализм проводят или пытаются проводить польские социалисты на линии Одер-Нейссе, французские — в Сааре и Индокитае, датские — где-то в Шлезвиге, русские — по всем своим границам и даже итальянские — где-то в Эритрее?

Империализм, действительно, был, но он остался и при социалистах. Однако до «пролетариев всего мира» в Европе, кроме империализма, капитализма и прочих разновидностей реакции, было все-таки чувство общественного приличия и были традиции человечности или по крайней мере джентльменства. Разгром Костюшко или Шамиля был обусловлен такими-то и такими-то соображениями. Но они не были преступниками, и они не рассматривались как преступники. Социалистический мир сейчас поделен на три неравные части: первая — вождь, вторая — его уголовная полиция, третья — все остальное преступное человечество.

Я перечислил факты. Любому отдельному из них вы можете найти любое отдельное объяснение. Любую ненависть вы можете объяснить любым «наследием прошлого». Но ведь вся Европа стала социалистической, во всей Европе творятся приблизительно одни и те же вещи, и все источники европейской жизни заражены одной и той же ненавистью. До победы социализма над кровавыми старыми режимами, над реакционными капиталистами, над несознательными трудящимися, над еретическими философами, над остальными оппозиционерами социалистами в Европе все-таки существовали законы, преследовавшие за «возбуждение национальной, сословной, классовой или религиозной ненависти». Эти законы были несовершенны, выполнялись они не всегда, и все прошлое Европы оставило достаточно поводов для всяких трений. Чего стоит одна Эльзас-Лотарингия с ее перемежающимися попытками по германизации. На европейских территориях есть, например, Эстония с ее миллионом населения. Тысячу лет жила под чужим государственным владычеством — немецким, датским, шведским, а потом русским — страна, которая не имеет никаких шансов на собственную культуру и самостоятельность, накопила тысячелетнее раздражение и пыталась излить его и на немцев, и на шведов, и на русских. На этих территориях достаточно горючего материала и для резни, и для ненависти. Почти по всей Европе существовало в свое время крепостное право, и к 1945 году почти во всей Европе еще существовали его пережитки. Все это не было забыто, как не были забыты и кровавые религиозные войны между католицизмом, протестантизмом и православием, и менее кровавые столкновения в пределах этих религий между их отдельными разновидностями. Все это было исторической давностью. Но со всем этим «старые режимы» пытались бороться и, в общем, при отдельных ошибках боролись все-таки не без успеха. Сейчас пришли «пролетарии всех стран», и во всех странах раздувают все мыслимые и немыслимые уголья ненависти.

Я утверждаю, что социализм родился из ненависти. Думаю, что это очень трудно доказуемо. Но, возможно, несколько легче доказать, так сказать, чисто техническую сторону этого вопроса. В самом деле.

Авторы социальной революции во Франции 1789 года звали «массу» ненавидеть аристократов, тиранов, королей, панов, Коблени, Питта, Англию, Россию, жиродистов, гербертистов, дантонистов, вандейцев, лионцев, тулонцев, — короче, всех, кроме самих себя.

Авторы социальной революции в России звали массу ненавидеть эксплуататоров, плутократов, монархов, попов, белогвардейцев, Черчилля, Англию, Германию, США, Керенского, Троцкого, Бухарина, — то есть всех, кроме самих себя.

Авторы социальной революции в Германии звали массу ненавидеть союзников, демократию, плутократию, Англию, Россию, США, ремовцев, штрайхеровцев, евреев, — словом всех, кроме самих себя.

Все они, кроме того, звали к травле вредителей, саботажников, изменников, уклонистов и всех тех, кого наивная терминология французской революции определяла суммарно как «подозрительных». Ученые мужи, оккупирующие университетские кафедры, склонны оперировать объяснениями, которые суммарно можно было бы сформулировать как «гнев народа». Хотя довольно очевидно, что ни в сентябрьских убийствах а Париже, ни в деятельности гестапо, ни в подвигах ВЧК-НКВД никакой народ никакого участия не принимал. Поставим вопрос несколько иначе.

К власти пришла социалистическая партия. Она «вводит социализм». Но так как даже и Ленину ясно, что сразу и на все сто процентов этого сделать невозможно, то социалистическая отрава дается в ее, скажем, десятипроцентном растворе. Ленин, вероятно, был совершенно убежден, что уже и десятипроцентный раствор окажет благодетельное влияние на ход хозяйственной жизни страны, что наступит, пусть и не полное, но хотя бы десятипроцентное облегчение капиталистических страданий человечества. Итак, введено десять процентов социализма. И жизнь становится на двадцать процентов хуже.

При нормальных человеческих мозгах и при нормальной человеческой совести здесь нужно было бы остановиться и начать проверять теорию путем анализа практического эксперимента. По теории, больное капитализмом человечество должно бы почувствовать хоть и небольшое, но все-таки облегчение. Вот социализировали, допустим, железные дороги, и они вместо того, чтобы работать лучше, стали работать хуже. Давайте посмотрим, в чем тут дело. Но неудача с десятью процентами имеет только одно последствие: авторы переворота сгущают раствор до сорока. И так далее, до стопроцентного «тотального» социализма. Гитлер этого не успел проделать, Сталин уже успел. Нет никакого сомнения в том, что и Ленин, и Гитлер, и Сталин были вполне информированы о хозяйственных и прочих последствиях социализма во всех растворах.

Мы можем сказать: все это догматики, фанатики, теоретики, стоящие на гегелианской точке зрения «тем хуже для фактов». Но можно поставить вопрос и совсем с другой стороны: а что же им остается делать? Сказать urbi et orbi: извините, ситуайены, товарищи, геноссе и камерады, наш фокус не удался, наша теория оказалась не тово… И вернуть железные дороги капиталистам, власть — эксплуататорам, жизнь — миллионам людей, уже убитых на путях к победе социализма?

Это, разумеется, совершенно утопично. Это означало бы самоубийство науки и теории науки, партии и вождей, похороны «невыразимо прекрасного будущего», а также и свои собственные. В случае выбора между убийством и самоубийством люди предпочитают все-таки первое. А третьего выбора у начинателей революции нет.

Поэтому-то и идут неизменные поиски классового и внеклассового козла отпущения. В русском случае поиски эти развивались по такой линии: нужно свергнуть проклятый старый режим. Свергли. Стало хуже. Нужно свергнуть буржуазное Временное правительство. Свергли. Стало хуже. Нужно разбить Колчака, Деникина и прочих. Разбили. Нужно ликвидировать «капиталистические остатки» в стране. Ликвидировали. Нужно ликвидировать крестьянство — почву, из которой рождаются капиталистические отношения. Ликвидировали. Нужно искоренить троцкистских фашистов — искоренили. Нужно расстрелять бухаринских уклонистов — расстреляли. Нужно разбить германских фашистов разбили. Нужно разбить американских милитаристов — пока еще не разбили. И вот в результате всех этих всемирно исторических побед победоносный трудящийся России ночью вором пробирается на поля, которые раньше кормили пол-Европы, там крадет колосья и за кражу их отправляется на каторжные работы.

И этому трудящемуся, даже и сидящему на каторжных работах, власть говорит: виноваты последствия проклятого старого режима, потери гражданской войны, саботаж капиталистической агентуры — Троцкий, Бухарин и прочие, виноваты немецкие фашисты, американские империалисты, интеллигентские саботажники, несознательные рабочие, виноваты ВСЕ, кроме НАС. Нужно ненавидеть ВСЕХ, кроме НАС.

Все это, конечно, можно объяснить и гораздо проще. Один из ста шансов на жизнь — это очень мало. Но все-таки, это больше, чем все сто шансов на виселицу. Нужно переть в этот один шанс. А этот один шанс — один и единственный — обозначает завоевание всего мира. Однако, в конечном счете, иллюзорен и этот один шанс.