Династическая политика императора Константина Великого

Степень изученности темы

Литература о Константине Великом чрезвычайно обширна. Вниманию исследователей он обязан двумя обстоятельствами[84]: христианским вектором религиозной политики и основанием Константинополя. Династическая политика императора, которую мы определили как сумму мероприятий, направленных на построение кровнородственной династии, практически не составляла отдельного предмета исследования, хотя еще в научной литературе XVII столетия фигурирует понятие Familia Constantini Magni (в значении «семья» или «династия»). Собственно, термин появляется у Ш. Дюканжа[85], который в 1680 году предпринял попытку систематизировать знания о семействе Константина, опираясь без всякой критики на нарративную традицию[86]; ряд его заявлений[87] не подкреплен источниками. В целом, работа Дюканжа является важнейшим просопографическим справочником – вплоть до появления статей «Реальной энциклопедии» Паули-Виссова. Работой Дюканжа нам представляется возможным обозначить начало раннего этапа в изучении заявленной проблемы.

Немалое значение семье Константина уделяет в своей «Истории императоров» Л.-С. Тиллемон (1690-е гг.), но для него она не является специальным предметом исследования. Тиллемон следует хронологическому принципу, затрагивая по годам те или иные события (что, кстати, ставит вопрос уточнения хронологии жизни Константина). От исследовательского взгляда не укрылся ряд проблемных вопросов, обзорное рассмотрение которых он посчитал необходимым вынести в примечания. Так был научно поставлен вопрос о статусе брака родителей Константина Великого[88], о его личной жизни и степени законности его детей[89], т. е. те вопросы, которые являются предметом научных дискуссий и сегодня.

Константин привлекал внимание мыслителей эпохи Просвещения. Монтескье, рассматривая политическое развитие и деградацию Римского государства, высказал мысль о преемственности Константина в отношении тетрархиальных опытов императора Галерия[90], что ставит вопрос о влиянии на династическую политику Константина Диоклетиана и его преемников. Просвещение относится к Константину в целом критически – Вольтер говорит о многовековой идеализации «женоподобного варвара» Константина, «купающегося в крови своих родственников»[91]. Суждение Вольтера оказало большое влияние на последующую историографию о Константине, так как привнесло в исследования элемент критики с этических позиций. Э. Гиббон, историк этого периода и автор монументальной «Истории упадка и разрушения Римской империи» (1776–1789), немало внимания уделяет семье Константина[92], видя в ней основу для организации власти по династическому принципу, однако, уклонившись в этические рассуждения, подчиняет свое изложение достаточно морализаторской задаче – продемонстрировать превращение Константина в «жестокосердного деспота»[93]. От подобного морализаторства не были свободны ни Я. Буркхардт («Век Константина Великого», 1853), ни Т. Моммзен (курс лекций по истории римских императоров[94], 1880-е гг.). Вместе с тем эти исследователи выделили именно династическую политику в отдельный вектор деятельности Константина. Буркхардт, исходя из мысли о тяготении «любой монархии» к династизму, рассматривал кровнородственную династию Константина как антагонизм построениям Диоклетиана[95]; с этим согласен[96]и Т. Моммзен. Оба исследователя сходятся во мнении, что Константин придерживался авторитарного стиля управления, и плачевным итогом его стремления сохранить власть внутри семьи становится раздел империи[97].

Стоит отметить, что именно в курсе лекций Т. Моммзена была обозначена необходимость при изучении деятельности Константина ориентироваться на такие источники, как монеты и надписи[98], использование которых до того было эпизодическим.

Введение в научный оборот большого количества источников (например – начало издания CIL в 1853 году) потребовало новой систематизации знаний, и это стремление выразилось в издании «Реальной энциклопедии» Паули-Виссова[99] (PWRE). В ней содержится ряд статей о членах семьи Константина – преимущественно за авторством О. Зеека, ученика Т. Моммзена и автора монументальной «Истории упадка античного мира»[100]. Немецкий исследователь, сосредоточившись на критическом анализе нарративной традиции, научно сформулировал проблему материнства детей Константина. Еще Т. Моммзен, опираясь на невнятное сообщение Зосима, считал всех сыновей императора рожденными от наложницы[101]; Зеек же обратил внимание на неясность с датой рождения Константина-мл. Несколько произвольная манипуляция с данными источников привела его к мысли о существовании в жизни Константина еще одной женщины[102]. Научная дискуссия вокруг происхождения второго сына Константина Великого продолжается и сегодня; в перспективе это допущение поставило вопрос о соотношении статуса детей от законной супруги и наложницы в рамках императорской семьи начала IV века. Оценивая династический план Константина, автор биографической статьи о нем в PWRE К. Бенджамин полагает[103] его подражанием тетрархии Диоклетиана с привнесением в нее кровнородственного элемента.

Отечественная историография этого периода сравнительно мало обращает внимание на Константина под интересующим нас углом зрения. Ф. И. Успенский в своей «Истории Византийской империи» (1913), вполне в духе Гиббона, Буркхардта и Моммзена, выбирает моменты из семейной жизни Константина для этической критики императора[104]. Церковную политику Константина рассматривают В. В. Болотов, А. П. Лебедев, А. А. Спасский и А. И. Бриллиантов. Пожалуй, особого внимания заслуживает мысль[105] о влиянии на религиозную политику Константина веротерпимости его отца, императора Констанция Хлора. Эта точка зрения, основанная на следовании христианской нарративной традиции, ставит, однако, важный вопрос о взаимоотношениях Константина с отцом.

Фигура отца Константина – Констанция Хлора, – как предка династии, тесно связана с еще одной важной проблемой, имеющей непосредственное отношение к династии Константина. Обеспечивая легитимность своей будущей династии, Константин объявлял себя потомком – по отцовской линии – императора Клавдия Готского. Нарративная традиция отразила эту генеалогическую претензию, правда – весьма разноречиво. Ранние исследователи – Дюканж, Тиллемон и Гиббон[106]