Для убийства нужны двое

13. Сузанна Томашевская

Урну с прахом Томашевского погребли накануне на новом кладбище во Фронау, опустив в глинистую землю в полуметре от сына. И только Сузанна шла за могильщиком и с непроницаемым лицом проверила даты, выбитые на надгробье. Панихиду перенесла столь же безучастно, как все попытки Томашевского на почве секса. Смерть его принесла ей лишь глубокое успокоение, но она совсем не ощущала связь между этим фактом и своим участием. Для нее виновником, убийцей был Фойерхан, и ей удалось как можно глубже утопить даже мысль о том, что к убийству его принудила она. Она была достаточно умна, чтобы сознавать это обстоятельство, особенно выпив, но даже и в такие минуты не испытывала ничего похожего на вину или жалость. Во всем было виновато неудавшееся стремление ее родителей воспитать ее в набожном духе. Даже ежедневными молитвами, воскресными проповедями и вечерним чтением Библии им не удалось воспитать из нее добрую христианку; напротив, она видела себя беспомощной игрушкой в руках всемогущего Господа.

Что бы она ни делала и ни думала, все было его воля. И она не уклонялась от деяний, которые обычно считались порочными и злыми, но — если ей самой не грозило разоблачение и наказание — совершала их без долгих размышлений, думая при этом: «Если такова воля Твоя — на Тебе, пожалуйста!» Внешние соблазны воспринимала с тем же фатализмом, что и позывы собственного Я. За все в ответе был Бог, в существовании которого она никогда не сомневалась, кое-что можно было отнести и на счет общества, в котором она жила. Ее семья, воспитатели и вообще все общество не смогли отвратить ее от этого убийства.

В своих размышлениях, если она вообще тратила на них время, она, конечно, все так тщательно не обдумывала, но такова была духовная основа ее поведения.

В дни после смерти Томашевского ни на миг не задумалась Сузанна о возможных негативных последствиях своего поступка, ни единая мысль о допросах, долгих днях суда и жизни за решеткой не портили ей сладкие часы с Фойерханом. Она была уверена, что совершила идеальное убийство, тем более что комиссар Манхардт в ее глазах оставался изрядным глупцом. По его и по всеобщему мнению Томашевский совершил самоубийство — и баста.

— Ты должна признать, что я все проделал гениально, — говорил Фойерхан, каждый день навещавший ее в старой квартире на Куфштайнштрассе и теперь сидевший рядом на диване. — Я увидел, как он поднимается по лестнице на четвертый этаж. И давай за ним. А потом он вылез на леса и стал смотреть вниз. Хватило легкого толчка — бац! — Рассказ этот он повторял до бесконечности.

— Перестань!

— Явное самоубийство! — Фойерхан рассмеялся и хлопнул рюмку коньяку. Потом поцеловал ее. Рука его бродила по внутренней стороне ее бедра.

— Не спеши… — Ее залила горячая волна возбуждения, но она все-таки продолжала: — Лучше расскажи мне, что было сегодня на фирме, когда ты… А-ах…

— Потом! — Рука скользнула под трусы.

— Ах ты… — Она обняла его и сомлела от легких ласк, с которых начинал он любовную игру. Нервы ее трепетали от ощущений, столь любимых ею и столь давно забытых…:

А когда она стала издавать нетерпеливые стоны, он проник в нее, поначалу медленно и нежно, потом дико и эгоистично, и доставил наслаждение, которого ей так давно недоставало. Несбывшиеся сны сразу исполнились, тело, которое еще вчера казалось ей увядшим, вновь стало молодым и полным жизни. Все это компенсировало годы, потерянные в зимнем сне ее замужества. Бесконечная прямая времени свернулась в крохотную точку. Прошлое и будущее исчезли. Остался только этот миг.

Она оставляла его в себе, пока он, измученный и потный, не лишился сил, гладила его и ласкала, пока он не заснул. Чувствуя в себе его семя, думала: самое время для мальчишечки… Она уже не хотела избавиться от Фойерхана. Фойерхан — угроза, но и любовь; Фойерхан — память об утраченной молодости, сама молодость. Так хорошо, все так хорошо… И она расслабилась и погрузилась в глубокий сон.

Проснулись они около половины восьмого, когда у соседей включили телевизор и на весь дом загремели фанфары последних известий. Несколько минут они еще прижимались друг к другу, целовались и ласкались, потом Сузанна отправилась в ванную. Она тихонько напевала — почему-то пришло в голову стихотворение Эльзы Ласкер-Шулер, прочитанное многие годы назад, собственно, только отрывок из него: «В суровых линиях моих побед затанцевала поздняя любовь…»

Поздно, но не слишком. Тело у нее еще крепкое и полное огня. Человек добьется чего угодно, если решится действовать.

Она приготовила ужин, словно они собрались отпраздновать необычайное событие. Знала, что если не хочет потерять человека вроде Фойерхана, должна подумать обо всем, о каждой мелочи. Хорошо, их общее деяние было порукой, что он останется привязан к ней, но его любовь невозможно завоевать и удержать только шантажом.

И старалась она не зря. Фойерхан после каждого глотка ее целовал, и ее лакомства ему очень нравились.

— Ты лучшая кулинарка на свете! Где такое предлагают, грех не задержаться!

Пламя свечей мигало, глаза их сияли, вино золотисто искрилось в бокалах с высокой ножкой. Подняв бокалы, они переглянулись и чокнулись.

— Ах, если бы все так и оставалось навсегда! — нежно произнесла она.

— Или еще немного лучше! — рассмеялся Фойерхан. — Твое здоровье!

Она встала и подошла к проигрывателю. Даже от боли за несостоявшуюся карьеру, которая когда-то жгла ее огнем, остался только кислый осадок, и потому, набрав пластинок, она мимоходом спросила:

— Ты любишь оперу?

— Да, разумеется! Ей это понравилось.

— А какую?

— Где больше толстых баб, — рассмеялся он. Бросившись на него, она стащила Фойерхана на пол и они, смеясь и кряхтя, катались по пышному ковру.

Устав, снова молча уселись на мягкой кушетке, прижавшись друг к другу, и размечтались. Из колонок неслась «Патетическая симфония» Чайковского.

— A quoi pensez-vous?[7] — спросила она.

— О вас, мадам Фойерхан.

— Еще есть время… Вот на будущий год…

— Тогда прошу позволить продолжать!

— Ах ты… — Она его поцеловала.

— На помощь, душат! — Он высвободился и повернул к себе ее лицо. — Сузи, поверь мне: все эти годы я на самом деле ждал тебя. Может быть, не всегда сознательно, но…

Все остальные — только для того, чтобы забыть про тебя. А что еще мне оставалось? Не мог же я уйти в монастырь? И из меня ничего не вышло, потому что я не мог стать никем без тебя. Будь ты со мной… Ах, merde… Нет, я ведь не дурак, но вот не вышло! Ну да, просто не пошло — и все. У одного меня ничего не получалось.

Если бы Томашевский не перешел дорогу… Нужно было сделать это еще тогда. Я часто представлял, как задушу его или застрелю… И наконец это случилось! Мы с тобой принадлежим друг другу, а тот, кто станет между нами, плохо кончит!

Она погладила его, поцеловала, нежно расчесала пальцами густые волосы, потом пощекотала.

— Мы имели право его убить. Не сделай мы этого, он бы тебя прикончил. Так что это — законная самооборона. И мы ведь рисковали. Еще немного, и он мог нас обнаружить. И что потом? Мог застрелить нас обоих. — Она умолкла, потом совершенно переменившимся голосом спросила: — Скажи, куда ты дел пистолет?

— Ведь я тебе уже говорил…

— Скажи!

— На обратном пути недалеко от моста я его бросил в канал Гогенцоллернов.

— Хорошо… — Она закурила. И снова нежно спросила: — Как прошел первый день на фирме?

— Вполне прилично. Все мне старательно кланяются. Герр управляющий, скажите, герр управляющий, взгляните… Видят, что поезд ушел, и хотят успеть вскочить в последний вагон.

— Как сложился разговор с Паннике?

— Паннике? — Он ухмыльнулся. — Откровенная антипатия с первого взгляда. Между прочим, взаимная. Он с виду очень дружелюбен, но постоянно на меня косится. Ужасно неприятный тип!

— Ты справишься!

— И деньги пришли, — сказал Фойерхан, опустив глаза.

— Перестань! — Она закрыла ему рот. — Со своими деньгами я могу делать, что хочу. И если ты отказался принять то, что я тебе обещала…

— Прошу тебя! Ведь не могу же я… Не могу я брать от тебя деньги — теперь, при таких обстоятельствах…

— О… я так счастлива… — Глаза ее сияли. — Вот я их и перевела на фирму, которой ты руководишь!

— Во всяком случае, корабль остался на плаву. — Тема ему явно была неприятна. — Всего несколько дней, когда фирма смогла работать с крадеными деньгами, совершили чудо. Достаточно преодолеть критическую точку, и все пойдет само по себе. — Он покосился на часы. — Послушай, мне пора. Пойдешь со мной?

— Куда?

— Я ведь тебе сказал. Сегодня день рождения у Айлерса — тридцатилетие, собирается большая компания. Я просто обязан там быть. Я собираюсь его сделать бухгалтером, когда уйдет Паннике.

— Айлерс? Из торгового отдела?

— Ну да.

— Конечно пойди, это улучшит атмосферу в фирме. Но у меня сегодня нет настроения. Люди по-прежнему так на меня косятся… К тому же я устала.

— Жаль!

— Потом поедешь к матери?

— Да, придется.

— Как-нибудь нужно заехать во Фронау и покосить газон.

— Можно завтра. Пошман для этого слишком благородна, да?

— Она занимается только домом.

— А что дальше? Переедем туда на следующий год или хочешь продать этот претенциозный сарай?

— Еще не знаю.

— Лучше продай; ведь есть и другие дома — дома, в которых меня не держали взаперти.

— Ну ладно, иди уже, а то толку не будет.

— Спешишь от меня избавиться?

Хотя сказал он это в шутку, она тут же ощутила горячий ком где-то в горле. И подумала: «Он все еще мне не доверяет, все еще меня боится, не верит мне, раз я уже решилась на убийство… Первая идея оказалась гениальной, и он теперь боится следующей. Да, как-то раз я над этим задумалась. Он точно угадал. Но… Нет-нет, он дорог мне не только потому, что все обо мне знает».

— Ты же знаешь, что я тебя люблю, — вздохнула она. — И никогда не захочу с тобой расстаться.

Он ее обнял.

— Я бы тебе и не советовал.

Прошло еще немало времени, прежде чем Фойерхан покинул квартиру. Ее это вполне устраивало: теперь она могла спокойно восстановить в памяти картины последних часов и насладиться воспоминаниями. В ее ушах все еще звучал его голос — мягкий, обаятельный, звучный, ласковый, порывистый и мужественный. Она все еще мысленно видела его тело — стройное, с бронзовым загаром, крепкое и неутомимое, гибкое, знакомое насквозь. Она все еще ощущала запах соли и табака, пота, спермы и нафталина. Мать его повсюду держит нафталин; самое время с этим покончить.

Но упоение исчезало тем быстрее, чем судорожнее она пыталась его продлить. Мысли, которые поглощали весь мозг, не удавалось уловить грубой сетью воли. Все вновь и вновь всплывали новые сомнения.

В самом деле она его любит или просто уговаривает себя, чтобы оправдать свое преступление? Ведь если на то пошло, Фойерхан — просто хладнокровный убийца, и кто поручится, что она не станет его очередной жертвой? Не выбрал ли он ночь, в которую она умрет, — разумеется, после свадьбы? Ведь заодно он бы избавился от соучастницы своего преступления.

И хотя двойственность чувств ее ничуть не волновала, она была на грани слез. Нет, что-то в ней самой всегда губит ее возможное счастье. Ведь нет пока ни малейших причин сомневаться в преданности и любви Фойерхана.

Ну а если он вероломен и коварен и только прикидывается? Ведь он типичный бесстыдный лжец…

Она содрогнулась.

Кто-то звонит?

Приглушив радио, Сузанна прислушалась. Да, в самом деле. Наверное, что-то забыл — права или еще что… Откинув назад длинные волосы, Сузанна встала, надеясь, что по ней ничего не заметно, и по пути к дверям состроила пленительную улыбку — свою проверенную маску.

Но, распахнув дверь, окаменела и глупо спросила сорвавшимся голосом, сразу бледнея:

— Вы, герр Манхардт?

— Простите… — Манхардт казался смущенным.

— Ну вот сюрприз! — воскликнула она излишне бодро. — Как мило, что вы снова заглянули! Ведь прошло уже несколько дней… Время так быстро раны не лечит, но… — Она все говорила и говорила, чтобы преодолеть непонятную напряженность ситуации. Судя по всему, Манхардт явился не по делу. Она была уверена, что совершила идеальное убийство, а идеальное убийство раскрыть нельзя; это должно быть ясно и чиновнику вроде Манхардта. Остается тогда лишь вторая возможность: он ищет приключений. В прошлый раз он едва владел собой — от ее внимания это не ускользнуло.

— Надеюсь, не помешал? — заметил Манхардт.

— Ну это как посмотреть! — Она уклончиво усмехнулась. Мерзкий тип. В темно-синем костюме он напоминал громадную медузу, из тех, что каждый год портили ей удовольствие от купания в Северном море.

— Можно войти?

— Я как раз занята.

— Но фрау Томашевская!.. — Он делано рассмеялся. — Ведь вы сами предлагали заглядывать, когда я окажусь поблизости. Слово нужно держать!

— Лучше бы как-нибудь в другой раз. Поймите, я…

— Я не хотел бы лишний раз приглашать вас в управление.

Она похолодела.

— Что происходит? Вы собираетесь меня допрашивать?

— Нет, просто побеседовать… В деле вашего мужа возникло еще несколько вопросов.

— Именно сейчас?

— К сожалению, да.

— Тогда прошу, входите.

Сузанна проводила его в гостиную. Там еще ощущался запах одеколона Фойерхана; она только надеялась, что он ничего не забыл. То, что они встречаются, ничего не доказывает, но все-таки… Не нужно слишком возбуждать фантазию некоторых людей.

Они сели друг напротив друга в низкие кресла, напоминавшие формой раковины. Сузанна прекрасно видела, каким взглядом Манхардт скользит по ее бедрам. Ее даже озноб пробрал — взгляд у него, как паучьи лапки. «Если он придумал служебную надобность, чтобы ко мне приставать, я ему покажу! — подумала она. — Какой закомплексованный сухарь! Чиновник душой и телом, жену небось именует только мамочкой, а потом на Каудамме разглядывает проституток, но никогда не наберется смелости с ними заговорить. И не отважится в ближайшей аптеке купить дюжину презервативов. Как Томашевский — точно как Томашевский».

— Ну… — Манхардт потер подбородок. — Мне очень жаль, что приходится… Не поймите меня неправильно, я был бы счастлив, окажись неправ. Но это мой долг. Да, если я прав, то да. Но пока оставим это! — Он собрался. — Все это лишь гипотеза, понимаете, каждый из нас временами что-нибудь выдумывает… — Он рассмеялся. — Каждый сам себе Мегрэ.

Его поведение ее смущало и беспокоило. Если минуту назад она просто ждала непристойных предложений, то теперь по его нервозной серьезности решила, что ее ждет беспощадный допрос. «Ну и что, — мысленно успокаивала она себя. — Ну и что? Пожалуйста! Меня никто ни в чем не сможет уличить!»

— Полагаю, вы собирались мне задать лишь несколько вопросов?

— Вопросов? Ах да! Конечно, разумеется. — Манхардт встал и подошел к распахнутому окну. — От этих самолетов столько шума…

— Ко всему привыкаешь… — «Что за комичная фигура? — подумала она. — Бегает, как в немом кино, как нищий садовник, который собирается просить у миллионера руку его дочери».

— Но я уже подыскиваю новую квартиру.

— Надеюсь, нам не придется помогать вам… Она почувствовала, что бледнеет.

— Как это?

— Ладно, тянуть не будем! — Он оперся спиной о раму и, неуклюже ежась, продолжал: — Возникло вполне определенное подозрение.

— Что я помогала Томашевскому? — рассмеялась она, и тут же поняла, что громче, чем следовало. — Это просто абсурд!

— Нет, речь идет совсем о другом… Как я уже сказал, я ни в коем случае не принимаю эту точку зрения, но…

— Прошу, скажите, о чем, собственно, речь? — спросила она, хлопнув ладонью по подлокотнику кресла.

— Судя по всему, Томашевского убили. — Он говорил торопливо и громко, почти кричал.

Ей показалось, что прошло ужасно много времени, прежде чем она сумела понять смысл его слов. И почему-то ей привиделся оросительный канал, по которому вода из колодца лениво и нехотя течет на поля.

— А я-то тут при чем? — машинально спросила она. Потом поняла, что отреагировала довольно неосторожно, и, чтобы он не заметил, продолжала: — Как это… вначале выяснилось, что он бросился с лесов, так ведь? Вы сами мне это сказали. И, видит Бог, у него были для того причины!

— Да, вы правы. Но все говорит о том, что его с лесов столкнули.

Она закурила, оставив его реплику без комментариев. «Говори, говори, — подумала она, — ты ничего мне не докажешь, я начеку. Это было идеальное убийство, и таким оно останется!»

Манхардт явно пытался зайти с другого бока. Выудив в кармане старый билет тотализатора, скрутил его в комочек и лишь потом продолжил:

— Преступник нам уже известен. Это Гюнтер Фойерхан!

Она словно на пулю нарвалась. Только предельным усилием воли сдержала вопль, который сразу бы ее выдал. «Конец, — подумала она, — они добрались до меня!» Комната завертелась перед глазами, несколько секунд ей казалось, что она сидит на карусели. Сузанна вся вспотела, словно ее вдруг втолкнули в сауну. Нет, ей все это только снится, она сидит в театральном кресле и ее волнует спектакль… «Теперь мне нужно что-нибудь сказать… сказать… или все станет похоже на признание? Если остаться спокойной и сохранить ясность мысли, ничего не случится, этот идиот только блефует».

— Фойерхан? — Она пронзительно расхохоталась. — Но он же… Он был заперт у Томашевского! — Она едва сдержалась, чтобы не сказать: все время.

Манхардт кивнул.

— Это верно. Был, по крайней мере некоторое время. «Какой мерзавец! — подумала она. — Теперь он отомстит. Теперь он меня мысленно изнасилует. Видит, как я страдаю, и оттого испытывает такое наслаждение, словно лежит на мне».

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Вы навестили Фойерхана и дали ему ключи, так что он мог выйти из подвала и убить Томашевского.

Она вскочила, накинулась на комиссара и схватила его за лацканы пиджака.

— Вы что, с ума сошли? Это… Это безумие! Я буду на вас жаловаться! Да я вас уничтожу! И постараюсь, чтобы вы сами угодили в яму, которую мне роете. Вы недооцениваете мои возможности! Требую немедленно взять назад ваше утверждение и извиниться! Это… Это чудовищно! Неслыханно! Я буду говорить с вашим начальством! — Все это она выдала на одном дыхании, ей казалось, что вся квартира вокруг нее вот-вот взорвется. Осколки свистели у виска, кратеры разверзлись. — Вы садист, вы… — И тут ее покинули силы, она покачнулась и упала в кресло.

«Это только сон, страшный сон. Сейчас я проснусь. Захочу — и проснусь!»

Манхардт прошел рядом, но она его не заметила, словно он испарился, исчез в прихожей. Как призрак… «Ну вот! Его тут и не было; все только галлюцинации». Она подняла голову.

Манхардт вернулся с коньяком. Она хлопнула его залпом. «Нужно сосредоточиться, — вертелось у нее в голове. — Нужно быть твердой и хладнокровно его поставить на место».

— Мне очень жаль, — сказал Манхардт. Она попыталась насмешливо улыбнуться.

— Знаю, вы ведь только выполняете свой долг!

— Знали бы вы, что во мне творится…

Третьеразрядный комедиант!

— Боже, как трагично! — Она поморщилась. — Теперь вы, конечно, заявите, что хотите со мной переспать, да?

Манхардт отошел к окну. На несколько секунд он перешел к обороне, как боксер, которого опасный противник загнал в угол ринга.

— Фрау Томашевская! Сузанна! Прошу вас…

Она перестала владеть собой. Она его ненавидит и должна уничтожить, уничтожить, если хочет выжить сама. Нужно жертвовать! Тяжело дыша, она быстро распустила молнию на черной юбке и дала ей соскользнуть.

— Так иди сюда, если смелости хватит!

Манхардт мутным взглядом окинул ее и выбежал из комнаты.

Она вдруг сломалась, обессиленно осела на диван, и ей вдруг померещилось, что кто-то считает вслух. «Как при наркозе, — подумала она. — Как при наркозе…» Пролежала так час, минуту, секунду? Чувство времени она утратила. Кто-то постучал в двери. Кто? Манхардт? Фойерхан? Ветер? Она вообще дома или нет?

Услышав шаги и голоса, она вскочила, натянула юбку и села в кресло, словно ничего не случилось. Выпала из роли — к черту! На Манхардта это должно было произвести впечатление признания. Вела себя как проститутка, как безумная… Если бы ей удалось соблазнить Манхардта, он был бы у нее в руках. А так… Конец. Теперь ей остался единственный шанс: сохранять спокойствие и хладнокровие, все отрицать и отвергнуть обвинения Манхардта логическими аргументами. Сукин сын Манхардт!

Словно в перевернутый бинокль она увидела Манхардта, входящего в комнату в сопровождении — как там его звали? — Коха. Да, Коха. Этот, несомненно, еще тупее своего шефа.

Манхардт избегал смотреть ей в лицо. Как же он сумел перед ней устоять? Она не понимала. Ведь у него прямо на лице написано было, что она предложила исполнить его самое сокровенное желание! Значит, он до смерти боится сам себя, иначе не притащил бы с собой Коха… Едва ли он посмел даже заикнуться о том, что тут произошло. По лицу Коха ничего такого заметно не было.

— Лучше, если при нашем разговоре будет присутствовать коллега, — стесненным голосом произнес Манхардт. — Не возражаете?

— Разумеется. Если вы сами не справитесь… Будьте добры, садитесь! Могу я вам что-нибудь предложить? — Она уже полностью владела собой, сама себе удивляясь.

— Благодарим… — Манхардт сел и вытащил смятый листок с заметками. — Полагаю, для начала следует сообщить вам, что мне удалось установить. Буду очень рад, если вы это опровергнете.

Она приняла его официальный тон.

— Ну конечно, герр комиссар. — «Как часто в камере я буду вспоминать эту сцену, — подумала она. — Глупости! Глупости! Он ничего не может доказать. Ничегошеньки!»

Манхардт помялся, потом тихо, едва не нараспев, начал:

— Вы ненавидели своего мужа, были убеждены, что он виновен в смерти сына, он унижал вас, загубил вашу… гм… карьеру. — Машинально он взмахнул рукой, словно прося прощения или подвергая сомнению собственные слова. — Так говорят ваши знакомые, соседи, так говорят его приятели. По его… наброскам вы знали, что муж планирует налет на банк, чтобы добыть денег, чтобы сохранить фирму…

«Чтобы, чтобы, — зло подумала она. — Говорить и то не умеет как следует». А сама громко и с нажимом сказала:

— Это неправда. Я не имела об этом ни малейшего понятия. Я уважаю ваши дедуктивные способности, но…

— На папке, в которой Томашевский хранил наброски, мы нашли ваши отпечатки.

Она усмехнулась.

— Во времена нашего супружества в папке мы держали все страховые полисы, правда, не знаю, о той ли папке вы говорите. Спросите фрау Пошман или нашего поверенного. И разумеется, я часто… Ну конечно, отпирала и запирала эту папку. — «Один — ноль в мою пользу, — подумала она. — И если это у тебя все, бледно ты будешь выглядеть». Ее так и тянуло спорить с ним и разбивать его аргументы своими контрдоводами. Теперь ей это не казалось допросом, скорее академической дискуссией.

— Ах так? — Манхардт только кивнул.

— Кроме того, я понятия не имела, что он вообще сделал какие-то наброски.

— Это не имеет значения… Продолжим! — Манхардт улыбнулся Коху. — В набросках он точно приводил время нападения.

«Идиот, — подумала она. — На это я не попадусь. В набросках Томашевского ничего подобного не было; на двух листках он просто набросал место действия и ближайшие окрестности. Но возражать Манхардту нельзя».

— Другими словами, вы могли догадаться, когда он им полнит свой план. Так что вы встретились с Фойерханом м подговорили его в нужный момент появиться в Гермсдорфе и дать себя похитить, а тогда…

— Но это же абсурд! Будь все так, как вы утверждаете, мы были бы порядочными идиотами! Слишком большой риск: кто поручился бы, что Томашевский его — то есть Фойерхана — не застрелит?

Вмешался Кох.

— Но вы же знали его характер. Знали, что он трус, нерно?

— А кто хладнокровно застрелил в банке кассира? Кох молчал.

— С Гюнтером Фойерханом я встретилась, когда вы его освободили из подвала. Клянусь! Больше десяти лет я его нообще не видела. Если найдете хотя бы одного свидетеля наших встреч, можете получить Большой федеральный крест за заслуги.

— Ну хорошо… — Манхардт на миг задумался. Он явно был взволнован, поскольку сгрыз ногти на своем правом указательном, даже кровь потекла. — Значит, потом вы прочитали в газетах про налет на банк, а поскольку знали наброски Томашевского, легко соединили все вместе. В отсутствие Томашевского съездили в Фронау и заключили с Фойерханом союз.

«Черт возьми, — подумала она, — он только злее стал».

— Полагаете, я могу проходить сквозь стены?

— Нет. Мы поговорили с фрау Пошман. Одну связку ключей хранит она, другая была у Томашевского. Все сходится. Но мы люди любопытные. И прочесали все мастерские по изготовлению ключей. Так представьте себе: в Вильмсдорфе есть мастерская, где относительно недавно изготовили ключи для Томашевского! Есть ситуации, когда счет лучше не требовать, остается фамилия на копии.

— Какая фамилия?

— Говорю же вам, Томашевского!

— Сузанна Томашевская?

— Гм… нет. Просто Томашевский. Но у вашего мужа ключи и так были…

— Перестаньте! Откуда мне знать, для чего моему мужу понадобились ключи! Или для кого — для какой шлюхи… — «Нет, он неглуп, но у него нет ничего конкретного. Одни гипотезы и неуверенные версии. Их никогда не хватит для ареста».

Манхардт сменил тему.

— Но остается фактом, что когда-то вы были весьма близки с герром Фойерханом, верно?

— Верно. Но за эти годы немало воды утекло, пожалуй, я об этом уже говорила. Только потому, что вы пришли вдвоем, мне теперь все повторять дважды? — «Нужно выманить его из засады».

— Почему бы и нет? — неуверенно улыбнулся он. — Лучше дважды, чем ни разу!

— Но все это выеденного яйца не стоит!

— Вы так думаете? Вернемся к ключам. Наши специалисты утверждают, что решетки и стальную дверь в подвале последний раз отпирали скорее всего изнутри. Можете вы это объяснить?

— Разумеется! — вырвалось у нее. — Черт! Ничего подобного просто не могло быть! Томашевский проверял замки, прежде чем отвести, Фойерхана в подвал.

Манхардт ухмыльнулся.

— Как же до ограбления банка он мог знать, что встретится с Фойерханом?

Она растерялась. Секунды шли. Стояла тишина. Тикали только большие напольные часы. «Как на экзамене, — подумала она, — когда профессор смотрит на тебя и ждет ответа».

— Ну… — наконец протянула она, — вероятно, он запер Фойерхана куда-нибудь, пока там все не приготовил… Или держал его на мушке, пока не проверил замки.

— Это смешно! Какой это имело смысл? Между прочим, где сейчас Фойерхан?

— Понятия не имею.

— Да? Ну ладно. Продолжим.

Теперь Манхардт показался ей куда уверенней в себе, просто раздувшимся от самоуверенности. Он полистал затрепанный блокнот.

Она закурила и долго смотрела на пламя зажигалки. «Еще один минус не в мою пользу начинает понемногу прорисовываться». Отметила она это совершенно трезво, но ее это никак не коснулось. Пока еще она не видела никаких возможных последствий.

— Вот! — Манхардт наконец нашел нужную страницу. — Полагаю, что решающий день прошел примерно так — поправьте меня, если я ошибусь в деталях. Вы покидаете свою квартиру, едете через весь город во Фронау на своей машине и оставляете ее поблизости на Бенедиктинштрассе…

«Меня тут вообще нет, — подумала она. — Это вообще не я. Я стою на балконе и смотрю в квартиру, где сидит женщина, похожая на меня. Это было идеальное убийство, и дураку вроде Манхардта никогда его не раскрыть. Я только думаю, что происходит эта сцена. Воображаю допрос. Манхардт — лишь кукла, за ниточки которой я дергаю и вкладываю слова в его уста, чтобы убедиться, что могу чувствовать себя в полной безопасности».

— Вы незаметно проникли в дом и в подвале сговорились с герром Фойерханом. Вам удалось добиться своего. Потом вы дали ему ключи от машины и, разумеется, ключи от нужных дверей в доме. Покидая виллу, вы едва не столкнулись со своим мужем…

«Господи, он что, ясновидящий? Нет, невозможно, чтобы он все знал. Все это только разговоры, он хочет меня уничтожить, унизить, раз не может мною овладеть. Словами совершает то, на что неспособен телом: насилует меня. Но для меня все это не будет иметь никаких последствий. Мне нужно выдержать, и только».

— Но вам в последнюю минуту удалось скрыться — вероятно, через спальню и террасу. Потом вы поехали на метро — скорее всего на метро, поскольку там поменьше народу, но это не имеет значения — и разыскали своего адвоката. Это старый поверенный вашей семьи, канцелярия у него дома и прийти к нему можно в любую минуту. Прекрасное алиби на момент убийства! Ну а потом явились ко мне.

— Оба последних пункта сходятся, но и только! — воскликнула она.

— Просто гениальная мысль, — кивнул Манхардт. — Изумительный план: в качестве убийцы использовать человека, о котором всем на свете известно, что он похищен и заперт!

— Вы сами не верите тому, что говорите! Спросите людей — моих знакомых, — какого они обо мне мнения. И вы услышите: безвредная, чувствительная, ранимая, артистическая натура…

Ее охватила жалость к самой себе. Как она все это могла затеять? Ее натуре это чуждо, это не по ней. Это должен был сделать кто-то другой, какая-то интриганка, просто чудовище, но не она, Сузанна Томашевская… А против нее устроен настоящий заговор. Ведь она ласковая, очаровательная, приветливая, нежная, добросердечная, готовая помочь. Как ее можно обвинять в убийстве? Она сразу почувствовала себя усталой, до смерти усталой. Ей захотелось спать, только спать, прислониться к чьему-нибудь теплому телу и погрузиться в сон…

— Если вы сознаетесь, всю процедуру можно сократить, — хрипло бросил Манхардт.

— Мне не в чем сознаваться! — закричала она. — Уйдите наконец и оставьте меня в покое!

Манхардт сейчас воплощал для нее все человеческое зло, насильника, про которых она читала, видела в кино и по телевидению. Прототип грубого унизителя женщин. Он был ей отвратителен, она его боялась, едва не кричала от страха. То, что он делал с ней словами, гораздо хуже, чем если бы он мучил и насиловал.

— Короче, — резко оборвал ее Манхардт. — Вскоре после смертельного падения вашего мужа весьма надежный свидетель видел Фойерхана неподалеку оттуда.

— Кто?

— Ну… Это мы можем вам сказать: герр Паннике.

— Этот? Да старик рехнулся! Хочет отомстить за то, что я его не сделала управляющим! И кроме того, он близорукий!

— Может быть. — Манхардт усмехнулся. — Но как я сказал, фрау Томашевская, мы лишь проверяем несколько гипотез. Должны их проверить. Но… Поймите… У вас пока еще есть шанс, речь не о том, что вы…

В ней вдруг проснулась надежда. Это только игра, личный поединок между ними, ничего официального!

— Ваш муж погиб около 19.30, это точно, а примерно в 20.15 ваш автомобиль, кроваво-красный «опель-кадет» с номером B-ZT 3467 на набережной Курта Шумахера угодил под радарный контроль и был сфотографирован. За рулем был мужчина; по фигуре, форме головы и одежде — герр Фойерхан, спешивший с места преступления, чтобы успеть вернуться под замок, прежде чем прибудем мы. Шел он под сотню…

«Идиот! — подумала она. — Вот мы и влипли. Вероятно, он потерял немало времени, пытаясь избавиться от пистолета, который так и не понадобился…»

«Мне нужно что-то сказать, — промелькнуло у нее в голове. — Мне нужно защищаться, ведь молчание означает конец».

— Я могу поклясться, что машину украли. И я в расстройстве чувств забыла сообщить об этом. Войдите в мое положение! Предположим, ваша жена ограбила бы банк и застрелила одного из сотрудников — хотела бы я видеть, как вы отреагируете! Я была в смятении, совершенно убита, просто растерялась. Ведь мне пришлось выдать Томашевского… Могла ли я еще думать про какую-то там машину? Каждый день можно купить несколько новых. И кроме того, утром она была на месте!

— Конечно, какой-нибудь подросток взял ее покататься с девушкой, а потом поставил на место, — насмешливо заметил Манхардт.

— Понимаю, звучит это глупо, но иначе объяснить я не могу.

— А как в вашей машине оказались отпечатки пальцев Фойерхана?

— В последнее время он ею не раз пользовался.

— Ну хорошо. Но как в нее попала грязь со стройки?

— Герр Фойерхан бывает на стройке ежедневно, ведь он сейчас руководит фирмой ГТ.

— Это уж точно!

— Разве это преступление? Он опытный коммерсант. И молод. И энергичен.

— Вот именно! Может быть, все и так. Но как грязь того же сорта попала в подвал Томашевского? Точнее, в камеру герра Фойерхана?

На этот раз она отреагировала моментально.

— Очень просто: ее нанес туда сам Томашевский. Ведь он несколько раз за день навещал Фойерхана.

— И забирался за решетку?

— Ну, туда грязь могли натащить ваши эксперты и все те же репортеры!

Сузанна заметила, что этот довод обоим полицейским не понравился. Наконец-то она набирает очки. Она подобралась: еще есть надежда, что партия закончится патом.

Манхардт стал ее поучать:

— Даже человеческий волос может сказать гораздо больше, чем вы думаете. Люди из наших лабораторий могут совершенно точно определить, с которой части тела этот волос, принадлежит он мужчине или женщине, вырван он или выпал сам… и так далее и тому подобное. В моем кабинете вы обронили несколько волос, случайно они упали на мою папку для бумаг. Несколько волосинок вы потеряли, убегая от мужа, когда вылезали через окно спальни. Мы их нашли в кустах…

— Вы забываете, что я когда-то каждый день работала в саду.

— А вы забыли, сколько времени прошло с тех пор… Кроме того, мы нашли и волокна вашего костюма. Полагаю, вы не работали в саду в выходном костюме?

— Но герр Манхардт, что за намеки?

— Намеки? Ну-ну… Во всяком случае, этого достаточно, чтобы мы вас арестовали и вы предстали перед судом.

Арестовали! Вот оно! Это ударило ее, не как разряд электротока, а как помалу нарастающая уверенность, что проглочен яд и через час наступит смерть. Она увидела вдруг серую степь, откуда на нее накинулась гадюка и укусила, и уже ясно, что для нее спасенья нет. Конец, конец, все кончено… Напрасно она жила, напрасно боролась… Конец, омут… Она погружалась все глубже и глубже, мир расплывался в размазанных красках, остались только тени вещей и слов. Пожизненное заключение. Тридцать лет. «И выйду я оттуда старухой, помилованной за хорошее поведение.

О смерти я мечтаю, о Господь милосердный! Пью ее в воде и глотаю в хлебе. И тоска моя безмерна. Нет, это же было идеальное убийство! Никто мне ничего не может доказать — все это просто ошибка! Я еще просто маленькая девочка, которая ходит в школу; отец им все объяснит, я ни в чем не виновата, поверьте… Томашевский? Томашевский был убийцей. И вообще он не погиб. Это тоже ошибка — он просто спрятался, чтобы отправить меня на эшафот. Будьте внимательны! Он где-то прячется и посмеивается в кулак. Вместо него убили кого-то другого. А он себе живет. Должен жить! Вот в чем правда!»

Прошло, видимо, всего несколько секунд. Она услышала свой собственный голос:

— Могу я собрать вещи?

— Если хотите…

«Он не идет за мной, — мелькнуло у нее в голове. — Любит меня и дает мне еще один шанс…»

Действовала она как во сне: все происходило автоматически, словно она все это давно запрограммировала: вначале медленно вышла из комнаты, совсем нормально, потом стремительно кинулась в коридор, захлопнула за собой дверь и повернула ключ, оставив его в замке… Схватила красную сумочку. В той была тысяча марок. Накануне она ходила в банк и ничего потом не покупала. В ней же лежали удостоверение и права. В маленьком ящичке под зеркалом — перстень с брильянтом, она захватила и его.

Манхардт ломился в дверь.

— Не делайте глупостей, фрау Томашевская!

«Нет, быстро с дверью им не справиться. Прочное дерево, добротная немецкая работа».

Она выскочила из дому, сбежала по лестнице, метнулась через улицу, трясущимися руками открыла машину, рванула с места и помчалась по Куфштайнштрассе. «Баденштрассе, густое движение без светофоров, — черт, придется тормозить. Они уже дышат в затылок! Синяя мигалка и сирена. Это худо… Неужели выломали дверь? Просвет — теперь вперед! «Порше»… Господи, нет! Нет, ей повезло. Этот идиот… Водитель из меня никакой, но придется справиться. Нужно от них избавиться. Потом переведу дух.

Федеральная аллея. На светофоре зеленый… Ну вот: кому Господь, тому и все святые… На юг? А куда? Берлин — одна большая западня. Свинство! Будь это в Кёльне или Мюнхене! Так куда же? В аэропорт? Поздно. Кроме того, там проверяют документы. Драилинден? Нет, не годится; они оповестят таможенников или даже пограничников. Станция «Зоо»? Черт его знает, когда будет следующий поезд. Господи, так куда же? Восемьдесят… девяносто… сто… За мной погонятся все патрульные машины, все будут гнать меня… Свернуть на Вексештрассе? Ладно. Кто может мне помочь? Никто… Фойерхан, Гюнтер. Он вне опасности. Понятия не имею, где живет Айлерс. Иностранный легион? Женщин в него не принимают. Податься в наложницы к нефтяному шейху или в бордель в Рио? Корова! Нет, впрочем, не корова. Все же лучше, чем тридцать лет заключения. Но где найти кого-нибудь, кто взял бы меня с собой? Быть может, в кабаке на Бюльринге? Если им пообещать себя, возьмут и спрячут. Ведь у меня хватает денег — за тысячу марок сделают все, что угодно. Или возле Зоо: иорданцы, турки, персы, итальянцы — любой меня спрячет, если я ему дам. Иначе не получится.

Только не попасть в руки Манхардта! Этого мне не вынести. Он гонится за мной, как дикий зверь за самкой, у которой течка. Да, я превратилась в самку с течкой, вот и все. Блиссенштрассе… Куда: налево, направо, прямо? Направо — к Фербеллину. Или лучше на восток? Но не знаю, что им там я могла бы предложить. Шпионаж? Агенты им нужны везде. Все лучше, чем в постели с турком… Все это мерзость! Золото дней наших тихо уплыло… Черт, тысяча чертей! Хочу назад, туда, где это началось! Ничего не случится, ведь ничего же еще не случилось… Но они все приближаются. Быстрее, нажми, еще быстрее! Там, впереди — стройка. Убавить газ. Не сходи с ума! Тогда он точно меня достанет! Манхардт… Ручаюсь, что…»