Дневник, 1892 г.

[1892]

[30 января. Бегичевка.] Жив. Прошел месяц. Нынче, 30 января 1892. Вспоминать день за днем — невозможно. Был в Москве, где пробыл 3 недели, и вот неделя, как опять тут. Главные черты и события этого месяца: Недовольство на Л[ёву] и тяжелое чувство нелюбви к нему. Суета, праздность и роскошь, и тщеславие, и чувственность Московс[кой] жизни. Был в театре. Пл[оды] Пр[освещения]. Писал всё 8-ую главу. И всё не кончил. Виделся с Солов[ьевым], с Алехин[ым], с Орловым, с этими тяжело — и радостно с Черт[ковым], Горбун[овым], Трегубовым. Вернувшись сюда, нашел беспорядок, неясность. Раздача вещей и дров вызвала жадность. — Почти всё время мне нездоровится — желудком и чувствую ослабление общее. Всё чаще и чаще думаю о смерти и больше и больше освобождаюсь от славы людской. Но еще очень далеко от полного освобождения. Хотел выписать записанное в книжки — потерял и вял и грустен и не хочется ни думать, ни делать. — Отче, помоги мне всегда любить.

31 Января 92. Бегичевка, е. б. ж.

3 Февр. 92. Бегичевка. Нынче уехала Соня. Мне жаль ее. Отношения к народу очень дурные. Я нынче понял, что это-то попрошайничество, зависть, обман, недовольство и стоящая за всем этим нужда и есть показатель особенности положения и того, что мы стоим в середине его. Утром б[ыл] очень слаб. Спал днем. Пытался писать, не идет. Получил от Ал[ехина] письмо нехорошее. Всё хочет сделать что-то необыкновенное, когда признак настоящего труда есть «обыкновенное». Не козелкать, а тянуть. Носил, носил записочку с мыслями и потерял.

Помню только, что записано было: 1) то, что когда видишь много людей новых, таких, к[аких] никогда не видал, хоть где-нибудь в Африке, в Японии: человек, другой, третий, еще, еще, и конца нет, всё новые, новые, такие, каких я никогда мог не видать, никогда не увижу, а они живут такой же эгоистичной своей отдельной жизнью, как и я, то приходишь в ужас, недоумение, что это значит, зачем столько? Какое мое отношение к ним? Неужели я не видал их, и они мне чужие? Не может быть. И один ответ: они и я одно. Одно и те, к[оторые] живут, и жили, и будут жить, одно со мною, и я живу ими, и они живут мною.

Еще помню: 2) Я стал торопиться молиться, сделал из этого такую привычку, что стал говорить себе: надо поскорее помолиться, чтобы потом пить кофе и разговаривать с NN. Поспешить отделаться от Бога, чтоб заняться Иван Иванычем! Если молитва не есть важнейшее в мире дело, такое, после к[оторого] всё хуже, всё ничто, после к[оторого] ничего нет, то это не молитва, а повторение слов.

Еще думал: 3) единственное объяснение религиозных нелепых учений, как искупление, Троица, таинство, иерархия и т. п., это то, что это религия не для своего внутреннего употребления. В роде того, как если бы человек, питающийся яблоками или хлебом, увидал бы у другого картонные, или дом без входных дверей. Что это? Зачем ему это? Он не понял бы до тех пор, пока не понял бы, что это для вида, для других. Больше не помню. Теперь 12 ч[асов] н[очи]. Иду спать.

4 Ф. 92. Бегичевка. Е. б. ж.

Сегодня 5 Ф. 92. Бегичевка. Только что встал. В постели думал: От сна пробуждаешься в то, что мы называем жизнью, в то, что предшествовало и следует за сном. Но и эта жизнь не есть ли сон? А от нее смертью не пробуждаемся ли в то, что мы называем будущей жизнью, в то, что предшествовало и следует за сновидением этой жизни?

В сновидении, во сне, мы живем теми впечатлениями, теми чувствами, которые даны нам предшествующей жизнью, той самой, в которую мы возвращаемся, просыпаясь. Также и в том, что мы называем настоящей жизнью, мы живем теми данными и той кармой, к[оторую] мы вынесли из предшествующей жизни, той самой, в к[оторую] мы возвращаемся.

Как сон настоящий есть период, во время к[оторого] мы набираемся новых сил для движения вперед в той жизни, в к[оторую] мы возвращаемся с пробуждением, так и эта жизнь есть период, в к[отором] мы набираемся новых сил для движения вперед в той жизни, из к[оторой] мы вышли и в к[оторую] возвращаемся. —

¹ Бывает во сне кошмар, от к[оторого] мы пробуждаемся особен[ным] усилием воли. Не то ли и отчаяние, от к[оторого] спасаются самоубийством? Но и вся предшествующая этой жизни жизнь и последующая, в к[оторую] мы переходим смертью, с своим серединным сновидением того, что мы теперь называем жизнью, не есть ли в свою очередь только одно сновидение, точно так же предшествуемое другой, еще более реальной жизнью, в к[оторую] мы и возвращаемся? И так далее, до последней степени бесконечной реальности жизни Бога?

Сегодня 24 Февраля. Бегичевка. 1892. Нынче Таня уехала нездоровая в Москву. И нынче же уехали сбиравшиеся воскресные: Гастев, Алех[ин], Новос[елов], Страхов, Поша с ними. И приехал Тулинов. Богоявлен[ский] очень болен. Был Репин, уехал нынче. Я два дня сряду ездил в Рожню и не мог доехать. Мы ездили на маслянице в Богородицк, и я был у Сережи. Очень хорошо. Здесь работы много и тяжести. Что дальше жить, то мне труднее. Но труд этот не может не быть, и я не могу расстаться с ним.

25 Ф. 92. Бегичевка. Е. б. ж.

Нынче 29 Ф. 92. Беги[чевка]. Была страшная мятель все эти дни. Вчера ездил опять в Рожню, опять не доехал. Был в Колодез[ях] и Катараеве, о дровах и приютах. Приехали к нам 1) Бобр[инский], 2) швед Стадлин, 3) Высоц[кий] и 4 темных. Мне тяжело от них. Я очень устал. — Днем было нехорошо. Теперь лучше, — совсем хорошо. Всё пишу и не могу кончить. Третьего дня было поразительное: Выхожу утром с горшком на крыльцо, большой, здоровый, легкий мужик, лет под 50, с 12-летним мальчиком, с красивыми, вьющимися, отворачивающимися кончиками русых волос. «Откуда?» Из Затворного. Это село, в к[отором] крестьяне живут профессией нищенства. Что ты? Как всегда, скучное: — К вашей милости. — Что? — Да не дайте помереть голодной смертью. Всё проели. — Ты побираешься? — Да, довелось.² Всё проели, куска хлеба нет. Не ели два дня. — Мне тяжело. Всё знакомые слова и всё заученные. Сейчас. И иду, чтобы вынести пятак и отделаться. Мужик продолжает говорить, описывая свое положение. Ни топки, ни хлеба. Ходили по миру, не подают. На дворе мятель, холод. Иду, чтоб отделаться. Оглядываюсь на мальчика. Прекрасные глаза полны слез, и из одного уже стекают светлые, крупные слезы.

Да, огрубеваешь от этого проклятого начальства и денег.

1 Марта 92. Бегич[евка] Е. б. ж.

[3 апреля. Москва.] Нынче 3 Апреля. Больше месяца не писал. Я в Москве. Приехали сюда, кажется, 14-го. Всё время стараюсь кончить 8-ую главу и всё дальше от конца. Отношение к своему занятию проводника пожертвований — страшно противно мне. Хочется написать всю перечувствованную правду, как перед Богом.

Событий особенных — никаких. На душе — зла мало, любви к людям больше. Главное — чувствую радостный переворот — жизни своей личной не почти, а совсем нет. Есть похоть — ненавидимая мною и обладающая иногда мною, а нет жизни своей, к[отор]ую бы я любил. Это хороший признак старости. От всей души говорю: да будет не моя, но твоя [воля], и не то, что я, а что ты хочешь, и не так, как [я], а так, как ты хочешь. —

Не помню, записал ли. (За всё это время много думал, не запоминал, не записывал.)

1) Враги всегда будут. Жить так, чтоб не было врагов, нельзя. Напротив, чем лучше живешь, тем больше врагов. Враги будут, но надо сделать так, чтобы не страдать от них. И можно сделать, сделать так, что враги не только не будут страданием, но будут³ радостью. Надо любить их. И это легко.

2) Я один, а людей так ужасно, бесконечно много, так разнообразны все эти люди, так невозможно мне узнать всех их — всех этих индейцев, малайцев, японцев, даже тех людей, кот[орые] со мной всегда — моих детей, жену... Среди всех этих людей я один, совсем одинок и один. И сознание этого одиночества и потребности общения со всеми людьми и невозможности этого общения достаточно для того, чтобы сойти с ума. Одно спасение — сознание внутреннего, через Бога, общения со всеми ими. Когда найдешь это общение, перестает тревожить потребность внешнего общения.

3) Может б[ыть] другой раз записываю. Есть три жизни: животная — похотливая, 2) людская — тщеславная и 3) божеская — добрая, и есть переходы из одной в другую и третью. Есть 1) чисто-животная, — дети малые, дураки совсем, потом 2) есть тщеславная, но тщеславная для удовлетворения животной: чтоб меня уважали люди, так чтобы я мог больше удовлетворять похоти, и 3) есть тщеславная чистая — только для славы, при кот[орой] животная похоть приносится в жертву славе. И 4) есть божеская, но не для добра, а для славы. Где доброе делается для того, главное, чтобы люди хвалили, и 5) есть божеская чисто божеская, где и похоть и слава приносятся в жертву добру. Я стою перед этой ступенью. Помоги мне, Господи.

4) Молитва? Кому я говорю: помоги мне. Я знаю, что нет такого лица, к к[оторому] можно бы так обращаться; но я делаю, как будто есть такое лицо для того, чтобы я мог ясно выразить то, что мне нужно.

5) Во всех духовных делах — религиозных, чтобы быть точным, надо прилагать слово quasi — как бы, как его приложил Ньютон к определению своего закона притяжения — тела: quasi atrahuntur,⁴ т. е. относятся друг к другу так, как будто притягиваются. То же и с Богом, и с будущей жизнью, и с стремлением к добру. Живы, как будто есть Бог, во власти к[оторого] ты находишься, и к[оторый] любит добро и ненавидит зло. Живи так, как будто ты проснешься к другой жизни, к[оторая] будет продолжением этой. Живи так, как будто цель твоей жизни есть увеличение любви в себе и в других. Всё это не значит, чтобы не б[ыло] Бога, будущей жизни, увеличения любви, а то, что всё это само в себе для меня недоступно, а доступно, и не только доступно, но и несомненно, мое отношение к этому.

6) Любить? Всех любить и всегда любить нельзя — не осилишь. Разумеется, это хорошо бы. Но это невозможно, как невозможно не спать. И тот, кто точно любил, знает, и чем сильнее он любил, знает, что этого нельзя. Не достанет внимания. Чтоб полюбить, надо вникнуть в чужую душу. А это труд, для к[оторого] нужны силы. А когда их нет, не надо притворяться. Не надо, не вникнув в душу чужую, уверять себя, что я люблю его. Это ложь. Не надо тоже и слегка принять участие в нем,⁵ возненавидеть его врагов (это бывает самая обычная форма поверхностной любви). Это похоже на то, как очищаешься от репьев, с одного места отцепишь к другому: — Чтобы любить, нужно внимание, усилие, к[оторое] ограничено, и мы не можем всегда владеть им. Когда есть это внимание, слава Богу, и потому надо не тратить эту силу на пустяки, а беречь ее. Но когда нет этой силы, то надо не обманывать себя, что любишь, а напрягать все силы на то, чтобы только не не любить, чтобы не допускать себе в душу враждебн[ых] чувств. Дальше этого и не ищи.

Напрасно я перестал писать. Бодрящее, молитвенное это дело. Теперь 10 часов, сойду вниз и потом спать.

Нынче 26 Мая 1892. Ясная Поляна. 3-го дня приехал из Бегичевки. Там время прошло, как день. Всё тоже. Тяжелое больше, чем когда-нибудь, отношение с темными, с Алехиным, Новоселовым, Скороходовым. — Ребячество и тщеславие христианства и мало искренности. Дело всё то же. Так же тяжело и так же нельзя уйти. Только начал там жить свободно, как приехал Евдоким и привез 8-ую главу, к[оторая] б[ыла] в безобразном виде. Начал переделывать и месяц работал каждый день, переделывал и теперь еще переделываю. Кажется, что подвинулся к концу. Явился швед Абрагам. Моя тень. Те же мысли, то же настроение, минус чуткость. Много хорошего говорит и пишет. Нынче поехал к нему с Таней, а он идет.

Думал: 1) Бог учит людей страданиями, теперь голодом, как люди учат бессловесных животных: не понимает — еще 5 часов без еды. Так нас учит Бог теперь; но мы плохо понимаем. Хотим, не изменяясь, быть сытыми. Это-то и плохо.

2) Мысль шведа о том, что земля богатеет от обитания на ней всех животных, к[оторые] кормятся на ней, и беднеет от человека, п[отому] ч[то] он не только кормится, но еще и балуется над ней.

3) Надо быть по отношению воли Бога как добрая породистая кобылка, к[оторую] я выезжал. Она не вырваться хотела, не перестать служить, а только хотела догадаться, чего, какой работы я хочу от нее! Она пробовала то с той, то с 2-ой, то с 3-й ноги, то вправо, то влево, то голову вверх. Так и нам надо. Так и я желаю. Помоги. Завтра.

27 Мая. Я. П. 92. Е. б. ж.

Нынче 29 Мая. Вчера было письмо от Матв[ея] Ник[олаевича], и он сам приехал. Ноге лучше. Я собрался ехать. С[оня] мрачна, тяжела. Уж я забыл это мученье. И опять. Молился нынче о том, чтобы избавиться от дурного чувства. Писал много. Прибавил. Не совсем еще готово, но приближается к концу. Письмо о треб[ах] Хилкова.

Нынче 5⁶ Июля 92. Ясн. Пол. Полтора месяца почти не писал. Был в это время в Бегичевке и опять вернулся и теперь опять больше 2-х недель в Ясной. Остаюсь еще для раздела. Тяжело, мучительно ужасно. Молюсь, чтоб Бог избавил меня. Как? Не как я хочу, а как хочет Он. Только бы затушил Он во мне нелюбовь. — Вчера поразительный разговор детей. Таня и Лева внушают Маше, что она делает подлость, отказываясь от имения. Ее поступок заставляет их чувствовать неправду своего, а им надо быть правыми, и вот они стараются придумывать, почему поступок нехорош и подлость. Ужасно. Не могу писать. Уж я плакал, и опять плакать хочется. Они говорят: мы сами бы хотели это сделать, да это было бы дурно. Жена говорит им: оставьте у меня. Они молчат. Ужасно! Никогда не видал такой очевидности лжи и мотивов ее. — Грустно, грустно, тяжело мучительно. Здесь Поша и Страхов. Я было кончил, но на днях — верно б[ыл] в дурном духе, стал переделывать и опять далек от конца, теперь 9—10-я главы.

Уезжая из Бегич[евки], меня поразила, как теперь часто поражают картины природы. Утра 5 ч. Туман, на реке моют. Всё в тумане. Мокрые листья блестят вблизи.

За это время думал: 1) Для нравственной жизни нужно связать свою эту жизнь со всею бесконечною жизнью, следовать закону, обнимающему не одну эту жизнь, но всю. Это делает вера в будущ[ую] жизнь. Пришло в голову, по случаю спиритов. Всё это неясно и пошло...

2) Когда проживешь долго — как я 45 л[ет] сознат[ельной] жизни, то понимаешь, как ложны, невозможны всякие приспособления себя к жизни. Нет ничего stable⁷ в жизни. Всё равно как приспособляться к текущей воде. Всё — личности, семьи, общества, всё изменяется, тает и переформировывается, как облака. И не успеешь привыкнуть к одному состоянию общества, как уже его нет и оно перешло в другое.

3) Говорил с Страховым. Как религия, кот[орая], считая себя абсолютн[ой], непогрешимой истин[ой], есть ложь, так и наука. Говорят о соединении науки и религии.⁸ Только бы и та и другая не держались бы внешнего авторитета, и не будет разделения, а религия будет наука, и наука будет религия.

4) Я застал себя на повторении самому себе неприличного анекдота и стал искать, каким ходом мысли я пришел к этому: оказалось, что постыдное, мучающее раскаяние, воспоминание навело на мысль о том, что надо каяться. Мысль о стыде покаяния навела на воспоминание о том, как я глупо рассказал этот анекдот. Меня удивило, что я вспоминал этот анекдот, и я испугался: неужели мне приятно вспоминать это, как бывало прежде. Но по филиации мысли я добрался, что связь мыслей была нравственна. Интерес б[ыл] нравственный. И я подумал, что вся разница и жизни и художеств[енных] произведений поэзии та, что для одних связь, руководящая нить, клей, к[оторым] склеиваются одно с другим события жизни, у одних эгоистический, похотливый, у других нравственный.

5) Что такое потребность в собственности? Чтó человек стремится признавать своей собственностью? То, что ему необходимо для его жизни.

Я, кажется, ошибся, что 6. Нынче 5.

Буду писать завтра 6-е. Если б. ж. Грустно, грустно. Тяжело, тяжело. Отец, помоги мне. Пожалей меня. Я не знаю, что, как надо делать. Помоги мне. Научи любить.

[6 августа.] Страшно думать: месяц прошел. Нынче 6-е Августа. Опять был в Бегичевке. Там покончил дела. Буду продолжать отсюда. Апатия, слабость большая. 8-ая гл[ава] кончена, но над 9-й и 10-й все вожусь. И начинаю думать, что толкусь на месте. — Раздел кончен. Выписал Попова. Он живет у нас, переписывает и ждет. Страхов опять приехал. Я очень опустился нравственно. От сочинения, от мысли, что я делаю важное дело — писанье, хоть не освобождающее от обязанностей жизни, а такое, к[оторое] важнее других. Молитва стала формальностью. Тоска прошла, но энергии жизни нет. Одно утешительно: тщеславие настолько меньше, что хочется сказать, что нет. Многого не записал, а были стоящие мысли. Да, милый Горбунов был в Бегичевке. А здесь был Скороходов и Бодянский, оставили оба очень тяжелое впечатление. Скорох[одов] мил, добр, но тот весь тщеславие! Прости меня, Отец, если ошибаюсь. Ужасно то, что искупление ему нужно. Это не даром. Должна быть болячка! «С доброй жизни не полетит», и с доброй жизни не напустит этой дури себе в голову.

Думал: 1) Только и помню теперь, что я сижу в бане, и мальчик пастух вошел в сени. Я спросил: Кто там? — Я. — Кто я?— Да я. — Кто ты? — Да я же. Ему, одному живущему на свете, так непонятно, чтобы кто-нибудь мог не знать того, что одно есть. — И так всякий. Вспомню и напишу после другое.

7 А. Я. П. 92. Если буду жив.

[9 августа.] Были письма от Файнермана и Алехина о том, чтобы собраться, — собор. Какое ребячество! — Написал им ответы. Забыл написать. Они хотят того, что есть последствия того, что дает единение, т. е. чтобы мы делали бы дело Божие и были бы все вместе, без того, что это производит — одинокой работы перед Богом.

Нынче 9 А. Я. П. 92. — Вчера писал немного лучше. Собой так же недоволен: нет любви ни к чему. Правда, что меньше всего к себе, но все-таки — нет ее. Вчера за обедом маленький эпизод о грибах, запрещение собирать их, больно огорчил меня. И это мне должно быть стыдно. Много думал, но ничего не записал и не помню. Вчера читал Бабар[ыкина] Труп, очень хорош[о]. Лева приехал. С ним ничего. — Нынче писал лучше, но мало. Ходил с Сашей за грибами. Очень приятно. Вчера написал письмо Диллону, по случаю письма Лескова. Пришли Попов и Буткевич. Вечером приехала Таня и еще куча народа. Теперь играют наверху со скрипкой. Прочел повесть какой-то барыни — плохая.

Думал только одно: Как ни мало бойся смерти, нельзя, нельзя приступить к этому переходу, такому, какого не было со дня рожденья, — без замиранья сердца. Знаю я, что иду я туда, quo non nati jacent,⁹ что иду я к тому доброму Богу, от к[оторого] я исшел, но не могу без замирания сердца приступить к этому, как не мог бы без замиранья сердца пуститься из балона на парашюте, как бы ни был уверен в верности парашюта.

[21 августа.] Никак не думал, что опять пролетело 13 дней. Завтра 22.

Нынче 21 Ав. Я. П. 92. Всё так же вяло живу, весь поглощенный только своей статьей, к[оторую] всё не кончаю. За это время получил и написал длинное письмо Прокопенке в ответ на его — о живом Христе. В письме этом надо поправить следующее: Я написал сначала, что пылкие, славолюбивые люди, потом написал: некоторые; но надо было написать ни то, ни о другое, а люди, поверхностно понявшие учение Христа, понявшие только последствия его, а не самый способ его, состоящий в установлении каждым человеком своего отношения к Богу; для достижения этих последствий устраивают сообщества людей, требующих друг от друга исполнения известных поступков и, кроме того, стараются сами или напугать или расчувствовать себя различными представлениями так, чтобы желательные последствия были исполнены. Нынче ходил в другой раз с Сашей за орехами. Попов переписывает. Я как будто подвигаюсь тем, что более ясна связь и, главное, что выкидываю красноречие. За это время думал:

1) О воспитании был разговор. С[оня] говорит, что она видит, что дурно воспитывает, что гибнут физич[ески] и нравств[енно]. Но что же делать? Как будто говорят все: Там, что хорошо или дурно — это всё равно, а вот у меня есть одна жизнь, и у детей одна жизнь. И вот я эту одну жизнь погублю, уже не преминую.

2) Говорил с Ван[ей] Горбуновым. Он говорит: «у вас в О жизни сказано, что если чел[овек] умирает, то так надо. Это неправда». Он прав. Это неправда. Этого нельзя сказать. На вопрос: зачем этот умер, а этот жив? нельзя ответить, так же как нельзя ответить на вопрос: где я буду после смерти? Где я буду? Это два вопроса «где» и «буду», спрашивающие о том, в каком я буду отношении к пространству и времени тогда, когда выйду из теперешнего моего состояния, в котором я не могу мыслить вне пространства и времени, когда я перейду в то состояние, в к[отором] может не быть ни пространства, ни времени. Вопрос же о том: зачем, почему этот умер, а этот жив, есть такой же вопрос, спрашивающий о том, в каком отношении к причинности находится человек, вышедший из мира причинности? (Совсем скверно изложил, а кажется, что дело.)

3) Человек, живя в личной жизни, немного похож на лошадь, взятую из табуна, в к[отором] она жила общей жизнью, и к[оторая] запряжена и должна работать, пока ее опять не выпустят в табун. Еще хуже.

4) Мы заставляем других — часто детей — улыбаться шуткам. Это только подобие того, чего мы хотим — чтоб улыбались от умиления любви.

5) Это не мысль, но 13 Авг[уста] я записал, что мне не в минуту раздражения, а в самую тихую минуту, ясно стало, что можно — едва ли не должно уйти.

6) Говорил о музыке. Я опять говорю, что это наслаждение только немного выше сортом кушанья. Я не обидеть хочу музыку, а хочу ясности. И не могу признать того, что с такой неясностью и неопределенностью толкуют люди, что музыка как-то возвышает душу. Дело в том, что она не нравственное дело. Не безнравственная, как и еда, безразличное, но не нравственное. Я за это стою. А если она не нравственное дело, то совсем и другое к ней отношение.

Если б. ж. 22 Авг. Я. П. 92. Был Поша, уехал в Бегичевку. Я всё не могу осилить написать отчет.

Нынче 15 Сентября 92. Ясн. Пол. Два дня, как я вернулся из Бегичевки, где пробыл три дня хорошо. Написал начерно отчет и заключение. — Мучительно тяжелое впечатление произвел поезд администрации и войск, ехавших для усмирения. Всё то время, что не писал в дневнике, жил так же. Сколько было сил, работал над 8, 9 и 10 главами и первые 2 кончил. Но 10-ю только смазал. Всё нет настоящего заключения. Кажется, выясняется. От Прокоп[енки] получил хорошее, христ[ианское] письмо. За это время записано (много пропущено):

1) Говорил о музыке. Это наслаждение чувства, как чувства, как (sens¹⁰) вкуса, зрения, слуха. Я согласен, что оно выше, т. е. менее¹¹ похотливо, чем вкус, еда, но я стою на том, что в нем нет ничего нравственного, как стараются нас уверить.

2) Соблазны не случайные явления, приключения, что живешь, живешь спокойно и вдруг соблазн, а постоянно сопутствующее нравственной жизни условие. Идти в жизни всегда приходится среди соблазнов, по соблазнам, как по болоту, утопая в них и постоянно выдираясь.

3) Условия жизни, одежда, привычки, остающиеся на человеке — после того как он изменил жизнь, всё равно как одежда на актере, когда он, среди спектакля, от пожара выбежал на улицу в костюме и румянах.

4) Мы постоянно гипнотизируем самих себя. Предписываем себе в будущем, не спрашивая уже дальнейших приказаний при известных условиях, в известное время сделать то-то и то-то; и делаем.

Завтра 16 Сент. Я. П. 92. Е. б. ж.

[22 сентября.] Жена вчера уехала в Москву с мальчиками, 18-го она возвратилась и в воскресенье 20 опять уехала. Жизнь моя всё та же. Всё не могу кончить 11-ю гл[аву] и заключение. Была Кусакова.¹² Это тип людей чувственных воображением. А сильная и умная женщина.

Думал: То, чего мы желаем и не достигаем, это только приманка, в к[оторой] ничего нет.¹³ То же, что нам мешает достигнуть того, чего мы желаем,¹⁴ это-то есть самое дело нашей жизни, как если бы лошадь¹⁵ желала¹⁶ выбежать из оглобель, в к[оторые] она запряжена, и считала бы помехой ту телегу, к[оторую] она везет. (Не вышло.)

Завтра 23 Сент. 92. Я. П. Е. б. ж.

1 Октября. Я. П. 92. Все то же: то же упорство труда, то же медленное движение и то же недовольство собой. Впрочем, немного лучше. Нынче ездил на Козловку, думал в первый раз: Как ни страшно это думать и сказать: цель жизни есть так же мало воспроизведение себе подобных, продолжение рода, как и служение людям, так же мало и служение Богу. Воспроизводить себе подобных. Зачем? Служить людям. А тем, кому мы будем служить, тем что делать? Служить Богу? Разве Он не мож[ет] без нас сделать, что ему нужно. Да ему не мож[ет] б[ыть] ничего нужно. Если Он и велит нам служить себе, то только для нашего блага. Жизнь не мож[ет] иметь другой цели, как благо, как радость. Только эта цель — радость — вполне достойна жизни. — Отречение, крест, отдать жизнь, всё это для радости. — И радость есть и может быть ничем ненарушимая и постоянная. И смерть переходит к новой, неизведанной, совсем новой, другой, большей радости. И есть источники радости, никогда не иссякающие: красота природы, животных, людей, никогда не отсутствующая. В тюрьме — красота луча, мухи, звуков. И главный источник: любовь — моя к людям и людей ко мне. Как бы хорошо было, если бы это была правда. Неужели мне открывается новое. Красота, радость, только как радость, независимо от добра, отвратительная. Я узнал это и бросил. Добро без красоты мучительно. Только соединение двух, и не соединение, а красота, как венец добра. Кажется, что это похоже на правду. Читаю Аmiel'a, недурно.

Нынче 7 Окт. Я. П. 1892.

Все то же. То же упорство труда и медленное движение. За это время были старшие сыновья. Хорошо, добро с ними. Но они очень слабы. С Л[евой] разговор. Он ближе других. Главное, он добр и любит добро (Бога). Amiel очень хорош.

1) Нынче, рубя дрова, вдруг живо вспомнил какое-то прошедшее состояние, очень незначительное, малое, ничтожное, вроде того, что ловил рыбу и был беззаботен, и это прошедшее показалось таким значительным, важным, радостным, что как будто такого уже никогда не может быть, и вместе с тем это только жизнь. Так что всё мое стремление к жизни есть только стремление к этому. Так что моя жизнь, цепкость к жизни, не есть ли это смутное сознание того, что пережито мною в прежней, скрытой от меня за рождением жизни... Это кажется неясным, но je m’entends.¹⁷ Я стремлюсь к такому же счастью в теперешней и будущей жизни, какое я знал в предшествующей.

2) К Amiel’y хотел бы написать предисловие, в к[отором] бы высказать то, что он во многих местах говорит о том, что должно сложиться новое христианство, что в будущем должна быть религия. А между тем сам, частью стоицизмом, частью буддизмом, частью, главное, христианством, как он понимает его, он живет и с этим умирает. Он как bourgeois gentilhomme fait de la religion sans le savoir.¹⁸ Едва ли это не самая лучшая. Он не имеет соблазна любоваться на нее.

3) Если бы мне дали выбирать: населить землю такими святыми, каких я только могу вообразить себе, но только чтобы не б[ыло] детей, или такими людьми, как теперь, но с постоянно прибывающими свежими от Бога детьми, я бы выбрал последнее.

4) Тургеневское Довольно, и Гамлет и Дон Кихот — это отрицание жизни мирской и утверждение жизни христиан[ской]. Хорошую можно составить статью. Получил от Ч[ерткова] письмо и был очень рад. Получил письмо М[итрофана] Ал[ехина] и Бодянского. Пишу им. Они в остроге.

Завтра 8 Ок. Е. б. ж. 1892. Я. П.

[6 ноября.] Почти месяц не писал. Сегодня 6 Ноября. Всё то же. Так же живет Попов, переписывает, а я по утрам пишу, выпускаю весь заряд и потом уж чуть брежусь. Иногда пишу письмо. За это время были письма от Хилкова. Работа идет над заключением. Приближаюсь к концу, но не конец. Соня в Москве с детьми. Бывают дурные периоды. Один я пережил недели три тому назад, один недавно по отношению П[опова]. — Возненавидел его. Но поборол, кажется. Его надо, должно любить, а я ненавижу. Лева в Петерб[урге]. Я его все больше люблю. Девочек тоже. Отчет кончил. Думал за это время кое-что хорош[ее], к[оторое] забыл. Записано следующее:

1) Верочка подошла к шкапу, понюхала и говорит: как пахнет детством. М[аша] подошла: да, совершенно детство, и радостно улыбается. Я подошел, понюхал — а у меня очень тонкое чутье — ничем не пахнет. Они чувствуют чуть заметный запах, п[отому] ч[то] этот запах соединился с сильным сознанием радости жизни. Если бы этот запах был еще слабее, если бы он был доведен до бесконечно малого, но совпадал бы с сильным чувством жизни, он был бы слышен. Всё то, что пленяет нас в этой жизни, красота, это то, что соединилось с сильным сознанием жизни до рождения. Некоторое —п[отому], ч[то] оно нужно вперед, некоторое — п[отому], ч[то] оно прежде было. Впрочем, в истинной жизни нет ни прежде, ни после. Только то, что сильно чувствуешь, это какой-нибудь момент жизни. (Неясно.)

2) Что такое я (организм)? Я какой-то центр, в к[отором] обменивается материя. Быстрота, энергия этого обмена материи совпадает с радостью жизни. Энергия эта всё ослабевает, обмен всё замедляется, замедляется и наконец прекращается, и центр переходит в другое место.

3) Если презирать человека, не будешь вполне добр к нему. Если ж очень уважать чел[овека], тоже будешь слишком много требовать и не будешь вполне добр к чел[овеку].

Для доброго отношения к чел[овеку] нужно прирезать его, как слабое человеческое существо, и уважать его, как NN.

4) Злой человек! Негодяй, мерзавец, злодей! Преступник. Страшный! Люди слишком слабы и жалки, для того чтобы они могли быть злы. Все они хотят быть добры, только не умеют, не могут. Это неумение быть добрым и есть то, что мы называем злым.

5) От Страхова письмо о декадентах. Ведь это опять искусство для искусства. Опять узкие носки и панталоны после широких, но с оттенком нового времени. Нынешние декаденты, Baudelaire, говорят, что для поэзии нужны крайности добра и крайности зла. Что без этого нет поэзии. Что стремление к одному добру уничтожает контрасты и потому поэзию. Напрасно они беспокоятся. Зло так сильно — это весь фон — что оно всегда тут для контраста. Если же признавать его, то оно всё затянет, будет одно зло, и не будет контраста. Даже и зла не будет — будет ничего. Для того, чтобы был контраст и чтобы было зло, надо всеми силами стремиться к добру.

За это время был студент Медиц[инской] Академии Соболевский, приехавший поправлять меня и внушить мне, что понятие о Боге есть остаток варварства. Я постыдно горячился на его глупость и наговорил ему грубостей и огорчил его.

Если б. ж. 7. Н. Я. П. 1892. Вчера был Поша из Бегичевки. Нужда там велика.