Дневник 1982 года

СЕРГЕЙ СЕМАНОВ

Дневник 1982 года

От автора

Записи за этот год не имеют датиро­вок. На то были веские основания. Ибо КГБ установил за мной постоянный надзор: за мной ходила «наружка», телефон был «на кнопке», некоторых знакомых вызывали для тайных со­беседований. Записи мои в любой миг могли быть изъяты и просмотрены. Даты могли бы кое-что прояснить, а имена (кроме лиц официальных) я за­менял только мне понятными прозви­щами. Теперь все они раскрыты.

— Осетров: в первый же понедель­ник нового года ему позвонил Котомкин и сказал, что у них сокращение и меня надо сократить. Тот держался бодро, шумел, даже поругался с Костаковым, выяснилось, в конце концов, что никакого приказа о сокр[ащении] нет, а было указание сверху. Т.е. они связались с ЦК, а там, думаю, у них строго спросили: а почему с нами не посоветовались? Решили тянуть без скандала, скандал устроить только в крайнем случае — не исключено, что эти ничтожества тоже побоятся скан­дала и отступят. Да, спать мне не дают, только-только я как-то успокоился! Если всё же выгонят — нехорошо. <...>

— Да, так: сегодня, в сочельник со­стоялась мною же собранная редкол­легия альманаха, меня очень ласково пригласил Котомкин, призвал кого-то для свидетельства и с комплиментами выдавил, что происходит у них-де со­кращение, в том числе сокращается моя должность. Я высказал положен­ное удивление, а потом сказал, что это издевательство (слово это я повторил раза три), что нечего было меня звать и через неск[олько] дней сокращать, что это незаконно и т.п. Он мялся, да и вообще он никто, выполняет указа­ние и всё. Ушёл не простившись, а по­том отдал взволнованной кадровице мою трудовую книжку и в бухгалтерии с ней вместе потребовал жалованья. Осетров позже подтвердил, что ему прямо обещали после моего сокраще­ния должность восстановить, т.е. речь идёт именно обо мне. Он намерен со­противляться (думаю, искренне, ибо ведь скандал и его замарает, а он и без того). Посмотрим. Неохота устраивать публичный скандал, но и уступать вро­де бы нельзя.

— Звонил Проскурину, он: По­здравляю с Рождеством, да, тебя никто не ругал, даже хвалили кто-то, замет­ка в Л[итературной] Р[оссии] лживая, но что делать, они все продались, я не знаю, ты напиши на самый верх, помо­жет, м[ожет] быть. — Словом, он ни к какой борьбе не способен, это и можно было предвидеть.

— Видел тут «Тегеран», чисто за­падный боевичок, с ихним подтекстом, что всё зло сейчас — от неофашистов. Сценарий Алова, Наумова — людишек с душком, а третий — полудиссидент Шатров. Консультант там обозначен скромно, без титулов и один: Чебриков. Днепропетровцы из КГБ сливают­ся с сионизмом. Кстати, даже по низ­шим нормам консультант должен был огрести 1 % тысячи — немало. А кроме того, встречались, стало быть, беседо­вали, обменивались, так сказать, ин­формацией.

— Сообщил ФФ о моих делах. Ска­зал, что меня толкают на скандал и проч[ее]. Он встревожился, обещал из Малеевки же позвонить Котомкину.

— Чисто масонский почерк послед­них их действий: снятие Ганичева и меня, публикация в Л[итературной] Р[оссии]: тайна испугает, они-то хо­рошо знают, что такое тайна, поэтому нарочно темнят и не объясняют при­чин — разумейте языцы и покоряйтеся, ибо с нами Бафомет! Молодцы, не­дооценивать их всё же нельзя.

— ФФ звонил Котомкину и, судя по позднейшему разговору этого бедняги с Осетровым, очень их испугал. Но они никто, выполняют волю. Ясно, что ин­структор их не мог дать такой коман­ды, Сенечкин тоже, значит Севрук. Если по своей инициативе, придётся, возможно, уступить, но он выходит прямо на Кащея и помощников, зна­чит. Ну, скоро узнаем. Скучно нам не будет, это ясно.

— Иванова отправили к Сербскому. Следствие обещали закончить в февра­ле.

— На второй день Рождества в «Правде» появилась статья братьев Стругацких. Статья ортодоксальная и пустая, но поразительно это един­ство «Правды» и «Посева». Неужели всё кончено?! Говорю тут: даже если я останусь совершенно один, а все това­рищи погибнут или попадут в плен, и на меня, расстрелявшего все патроны и загнанного в болото, двинется, грохо­ча, вражеский танк, даже тогда я буду уверен в нашей победе. Так, но сегод­ня положение дел плохое. Они подготовили смену — Горбачёв, человек Кащея. Что ж, приходится признать: период мирного развития кончился. Надо переходить к открытым и пря­мым выступлениям. Как? Они ведь за эти годы тоже чему-то научились. Ста­тьи и книги их не пугают теперь: их за­малчивают, как потопили в молчании «Пуанкаре». Письма, рассылаемые веером, тоже перестали пугать. Обра­щение за границу бесполезно, там, как и у нас, члены одной ложи, это теперь стало всем понятно. Что же осталось? Выход виден: соблюдение советской законности. Московские масоны, в угоду масонам западным, шумят о пра­вах человека и даже провозгласили кое-какие разработанные права? Вот на это они и напорются.

— Подпольщик: Ильин-Филькенштейн сидел за воровство, был в ла­гере чем-то вроде прораба; Беляев — еврей, его нынешняя жена (б.) как-то пьяная кричала про него — «он жид, он жид!»; ФФ трусит и отступает, не­надёжен. Надо создавать цепочки, нас перебьют, нужно ставить незасвеченных людей в изд[ательст]ва и т.п. (Пу­стые слова — мы этим и занимаемся.)

— Здесь — Кулешов очень похож, жена тоже. Он говорил, что ему зака­зана в «Пр[авде]» статья против Селезнёва, Кожинова и т.п.

— События со мной прояснились: нашим балбесам было дано указа­ние на уровне Сенечкина от Севрука, Костаков жутко перепугался и стал действовать по-солдатски грубо. ФФ сильно перепугался, но уже с др[угой] стороны, он сообщил аж Маркову и выбрал удачную линию: это вызо­вет взрыв, ибо будет истолковано как расправа за 11-й номер. Разумеется, Марков его поддержал. Потом ФФ позвонил Лукичу, тот о моей статье отозвался почти положит[ельно], но сказал, что револ[юция] не только тра­гедия, но и праздник, как Л[енин] го­ворил. (Хорош праздник: пол-России уморили от ЧК и тифа, а вторую по­ловину унизили, а «Т[ихий] [Дон]», конечно, произведение праздничное!) Лукич прямо посоветовал обратиться к Севруку, а уж в случае чего — сно­ва к нему. Севрук явно встревожился (видимо, ФФ и Маркова пристегнул), стал врать, что ничего не знает и об­ратит внимание. Тут же к ФФ стал дозваниваться Сенечкин, даже домой вечером звонил и чуть ли не извиняю­щимся тоном стал говорить, что ничего не произошло и т.п. К нашим балбесам я даже не звонил, наконец, Котомкин просительно пригласил меня к Костакову в 4 часа; не могу, говорю, занят, давайте в три; «но он приедет специ­ально, он на больничном, я постараюсь перенести» — тогда перезвоните — «да, да, спасибо» (он так и сказал, ни­чтожество: спасибо). Потом Осетров мне передал, что тот «обиделся», но через секретаршу пригласил меня 14-го в 11. Я пришёл и молча выслушал его сбивчивое объяснение, довольно смущенное, что ему-де удалось сокра­щение приостановить. Я очень холод­но сказал об оскорбительности всего и моральном ущербе, он стал оправ­дываться и как мелкий плут намекать на бедного Котомкина. Потом зашёл я к бедному Котомкину к[оторы]й от всего насмерть перепугался, стал за­верять о своём сочувствии моим взгля­дам, «но ведь понимаете, пишут пись­ма о власовцах, о фашистах». Это всё сионисты, говорю, а мы должны и т.д., распёк беднягу. Теперь они-то уж по­боятся меня задевать.

— Думаю, однако, что мне не следу­ет широко рассказывать об истории с моим неудавшимся увольнением, хоть история и окончилась в мою пользу: люди типа Гусева— Десятерика мо­гут пугаться иметь со мной дело. Для определения шайки Бровастого при­думал замечательное имя: Иноземцев— Агентов.

— Москаленко призвал меня к себе. Он очень стар и даже старчески дряхл, но подтянут и красив, обаяте­лен. Едва слышит, его адъютанты орут немыслимо, меня он, кажется, даже не услышал. Вспомнилось, что о нём будет писать «Огонёк», он попро­сил Софронова в авторы меня, тому бы согласиться, ибо из героев войны только он один в действии остался, ибо, он сказал, Чуйков, Баграмян и Ротмистров в госпиталях и совсем плохи; никто бы не посмел указывать Маршалу об авторе, но пока Толя, старый жулик, меня отклонил: надо, мол, человека его, Маршала, уровня, предложил Чаковского («я его не тер­плю», — сказал Маршал), Карпова («я смотрел его книгу о войне, она никуда не годится»), Стаднюка («он всё пере­врал»), а потом стали думать о Жили­не («его в армии не любят») и о каком-то академике. Выходит, я должен написать для кого-то текст. Что ж, я сделаю, хоть и обидно. Пожаловал­ся Высоцкому, тот даже огорчился, сказал, что поговорит с шефом («мо­жет быть, он устыдится», — сказал Серёжа; не думаю). За это я попросил у помощников подписать у Маршала предисловие и позвонить в Воениздат, обещали. Попутно Маршал рассказал, указывая на фото своё с орденами: у меня нет ни одного ордена за ста­рость, все боевые; когда мне исполни­лось 50, я предложил отправить в Ко­рею МИГ-17 и 130-мм пушки-зенитки, Сталин сказал: «М[оскаленко] хоро­ший генерал, но плохой дипломат», ничем не наградили, перед 60-летием я повздорил с Хрущёвым, а когда ему напомнили, он сказал: «Ну и х.. с ним, пусть пьянствует в одиночку». Похва­лил Огаркова, сдержанно отозвался о Куликове.

— Заходил вдруг Залыгин, очень хвалил Крупина, будет писать о нём в «Л[итературной] г[азете]», о Кожинове отозвался сдержанно, но не бранил (его суждения на этот счет — самоуве­ренная серость). После славный Саша Карелин сказал (у него очень гибкий и артистичный ум, не хватает немнож­ко глубины и образования): он бы вме­сто разговоров дал бы вам 5000 и ска­зал — отдадите, когда сможете. Верно, эти кулаки и копейки не пожертвуют, хотя и миллионеры, просили же за меня у Углова и Проскурина.

— Фост: Германия всегда имела блестящую армию и проигрывала, ког­да воевала с нами. С Семилетней войны мы полтора века не воевали с немцами, и за это время обе страны преврати­лись в могучие державы. Потом нача­ли воевать и их разгромили, и нас обе­скровили.

— Бровман Григ[орий] Абр[амович] — мой сосед по столу: как-то с писательской группой был в Красно­даре, поехали в Тимашевскую, жили в гостинице, а там уборная во дворе, но есть запертые апартаменты, с уборной, ванной и задним ходом во двор — это для Медунова, им объяснили, когда он приезжает, к нему водят девушек, многие, ему рассказывали, даже обо­гатились. Мы с ним имели короткий, но напряжённый разговор. Я сказал: нуж­на чистка партии, если мы большевики, а не слякоть. Он: но было решение бо­лее не проводить чисток, а потом — каков же критерий? Я: честный и вор, а решение можно принять любое.

— Ципко — один из самых заме­чательных умниц сегодня. Явно недо­оценён, надо бы его вытащить, да как? Он давал рекомендации по Польше в ЦК и ЧК. Говорил, что м[атериа]лы «Л[итературной] г[азеты]», а только она у нас писала что-то, явно прово­цировали в П[ольше] антисоветизм, «голоса» потом неделями смакова­ли, он уверен, что это нарочно. Ярузельский — человек не наш, он ввёл в[оенное] полож[ение] под угрозой растущей в партии оппозиции, пыта­ется подменить п[артию] военной диктатурой (об этом мне и Шейнис что-то неуверенно говорил — не получится у них это, я уверен). Во всех ключевых антисоветских органах — они. Ципко подавал записки: не ругайте «Соли­дарность», не отмежевавшись от воров (Герек и К^о), нет, наша печать высту­пала именно так, поэтому для поль­ских работяг становилось очевидно — СССР за воров. (Вообще-то говоря, вор вору глаза не выклюет.)

— Коло: на юбилей Рожи пришло множество ругательных писем. Их, как положено, сдали в архив, а недавно Кащей затребовал их себе. Что это? Всё же думаю, что Кащей с Рожей повяза­ны намертво. Но вот в «Пр[авде]» 16 января объявили о снятии Кабалоева, впервые при Роже сказано: «за крупные недостатки». Что это, случайная спазма или дебют перед Медуновым? Но Медунов — это Рожа и его окружение.

— Наркирьер: он бывает в ком­паниях с Агентовым (вместе с женой Строевой, через неё, видимо), хвалил его, называл образованным и знаю­щим языки. Он же рассказывал о Се­мёнове (заме Громыко): жену зовут Лика (младше его, блестяще одета), он собирает Кандинского и прочих, име­ет обширную коллекцию такого рода, «реалистов» Герасимова и Серова брезгливо бранил.

— Приезжал сюда Гена Гусев — ка­кое жалкое ничтожество! Как обыч­но, напился, без умолку болтал, всем льстил и перед всеми заискивал, солид­ности никакой. Я пытался, уведя его к себе, поговорить о делах, он стал бол­тать, что говорил обо мне с Беляевым, что тот будто бы даже одобрял меня. Карелин считает, что врёт, ибо врёт всегда. Это, видимо, верно: он врёт от ничтожности.

— Скорупа прислал мне вёрстку. Статейка получилась, как водится, «с направлением», хотя книга — дрянь. Очень важно, если она появится. <... > Перечитал сейчас: очень сильно. Оце­нит ли кто-ниб[удь] и когда-ниб[удь], что мы даже в нашем осадном положе­нии всё же их атакуем?!

— У Журавлёва скандал: задержа­ли книгу [Д.С.] Лихачёва, перепугав­шись тайного постановления о борь­бе с религией. (Приняли всё же, зря я вопрос задавал! Нашли, так сказать, главного врага сов[етской] власти. Характерно всё же, что вслух боятся говорить, и то слава Богу!). Он очень храбро сражается, снял копию раз­громной и хамской рецензии Шамаро (солиднее не нашли, а это по рекомен­дации кого-то из отдела пропаганды ЦК), вовлёк в борьбу ещё многих, в том числе и самого старого масона. Теперь Викулов предложил перейти к нему зав[едующим] критикой.

— В Новый год Казакова дала по морде Исаеву, подошла к нему, кстати, с женой Евтуха, тот тоже подскочил и завопил: За бляшку прячешься! — по­казывая на лауреатный значок. А за­тем написал на бедного Егора телегу в ЦК. Пусть, их никого не жалко.

— Внимательно прочёл книгу Селезнёва — необычайно сильное впечатление, я даже не ожидал. 30 листов, а не оторвёшься, хоть и есть обычная Юрина самоупоённая болт­ливость. На каждой почти странице торчат гвозди, о которые не только Озеров с Кулешовым, но и самый средний марксист-филолог старой школы изранят свои бедные клешни. Постоянные (хоть и по мелочам) вы­пады в адрес Сиона. Эпиграфы и ци­таты из Нового Завета, слово «Бог» всюду исключительно с прописной. Очень тепло изображены Катков и Победоносцев, даже портреты приве­дены (впервые за 60 лет!), а Щедрин и Тургенев очень плохо, поэт-демократ Курочкин просто гадок. Парижская коммуна бранится устами Страхова и Достоевского, а автор помалкивает. Народовольцы даются прямо отрица­тельно, а ведь есть хрестоматийное высказывание Бланка. Словом, и так далее. Строго говоря, всё это тянет на постановление ЦК и разгон издатель­ства. Причём тема центральная, Пу­анкаре всё же легче было замолчать. Тут их собственные Вильчики не вы­держат, да и Кулешовым трудно стер­петь и Пете Николаеву, ведь у них-то хлеб изо рта вынимают! И тираж 150 000! И за границу книга пойдёт! Но, думаю, ничего не будет. Сионские наши старцы настолько одряхлели, что даже будущее внуков не могут обеспечить.

— Добавление про Римму (лю­бопытно, что 28 лет назад она была в гостях у меня на дне рождения, а мне было 20!): она к 50-летию просила зал Чайковского, а там, говорят, с 65-го, когда был юбилей Шолохова, более никто не выступал. Исаев ей отказал, тогда она его и стукнула. Марков их «мирил», а в знак «перемирия» ей. дали зал! Говорят, они ликуют.

— Подпольщик: Маркову выстрои­ли дачу по казённым ценам, Литфонд заплатил 80 т[ысяч], ему оформили счёт на 8. Вот почему Марк[ова] и весь проворованный Литфонд при нынешних условиях никогда не тро­нут.

Львов: Катаев дал Наровчатову «Вертера», мы все в р[ед]к[оллегии] проголосовали «за», чтобы эта вещь не ушла за границу, наметили на №3, цензура задержала, попросили дать предисловие для разъяснения, Катаев отказался, написал врезку сам Наров­чатов, очень следили за экземплярами вёрстки, чтобы не попала на сторону, вышло в № 6, посыпались письма от ст[арых] б[ольшеви]ков, чекистов, чи­тателей, полож[ительных] было толь­ко несколько, прочие все — бранные, из ЦК никаких претензий не было, потом по поводу писем в ЦК кого-то из них пригласил Долгов, попросил ответить вежливо и лучше устно, что­бы не было повторных, но хотя они и старались, повторные всё же были;

А. Крон бранился, многие иные писа­тели, осн[овной] упрёк — антисеми­тизм, сам Катаев очень сердится, ког­да говорят ему, что он еврей, но дочь замужем за Вергелисом. Катаев буд­то бы даже и не знает, что произошёл скандал; всё это, мол, было предприня­то для борьбы с троцкизмом. Думаю, что Львов врёт немного, т.е. что раз­решение печатать было получено им с самого-самого верху (думаю, Кащей), а в остальном этот дурачок и не знает ничего.

Пошутил тут с Наркирьером о масо­нах — раз, другой. Потом он и говорит: помните, как-то давно я в разговоре с вами назвал Ст[алина] «Йоськой», а вы попросили, что при вас, мол, не надо, так вот и я — не надо о масонах. Всё это говорилось, естественно, в шутку (таков стиль наших бесед), но характерно.

— Жюрайтис очень интерес­ный и умный человек. После истории с «Пиковой» он потерял все гастроли за рубежом, отчасти и тут. Ходил к Демичеву и Барабашу, его они ласкали словами, но прямо говорили, что по­мочь ничем не могут. Кухарский — си­онист. Образцова — высококлассная певица уровня Тибальди или Каллас, она всё понимает, особенно её муж, физик, но прямо говорит, что высту­пать против пока не будет, ибо оборвут карьеру.

— О попытке меня уволить слухи по Москве всё же пошли. Мне об этом говорил Семёнов (из «М[олодой] г[вардии]», а он не такой уж осведом­лённый человек. Передавали про раз­говоры и другие.

— Стаднюк сказал, что Цвигун за­стрелился. Более чем возможно: очень неожиданная смерть, а сказано — «по­сле долгой и продолжительной», хотя о его болезнях ничего не было слышно, наоборот — здоровенный бугай и не старый; <...> напиши «скоропостиж­но» — все догадаются. Характерно также, что нет подписей Рожи, Кащея и прочих, а ведь они появлялись под некрологами разных там актёришек, тут же — член ЦК и член бровастой ма­фии (в Молдавии с ним служил). Но в любом случае его смерть, как и снятие Кабалоева, — очень характерный фон к кончине Кащея.

Прочёл речь Ярузельского. Давно мне казалось, что в Польше сегодняш­ней, где противоборствующие силы мира столкнулись открыто и прямо, должно родиться новое слово. И оно родилось: отказ от марксо-бланкизма, даже фразеологического, примире­ние с Церковью, опора на националь­ные традиции, очищение от воровской скверны, прямая военно-политическая диктатура. Всё это очень интересно для нас и полезно. Наверняка многие об этом задумываются.

— Вышел №1 «Н[ашего] совре­менника]». Это похоже на «Н[овый] м[ир]» в лучшую его пору: весь журнал от первой до последней полосы безу­мно интересен, высоко профессиона­лен и культурен, целенаправлен и един, как патроны в обойме. Каких успехов всё же добились мы за 15 лет! А они в идейном соревновании нам полностью проиграли, ибо противопоставить не­чего, а бороться с нами открыто, как совсем недавно с Глазуновым, Солоу­хиным («Письма») и Чалмаевым уже не могут: сегодня за цитату Ленина и Маркса не спрячешься, тем паче за Чернышевского, и о «русской отста­лости» не заговоришь вслух. Вот 27-го вышла малюсенькая статейка Бориса Хотимского о Еленине в «Литератур­ной газете». Хвалят, но ни слова воз­ражений мне, хотя очевидная этика требует если не подробного спора, то отмежевания, пусть вскользь и ано­нимного. Им буквально нечего возраз­ить вслух, а всякое привлечение внима­ния к спору, где они проигрывают, им невыгодно. Прочёл Солоухина, слёзы в глазах. Как сильно, но как трагично! Глава о Тенишевой зловеща: княгиня, жена фабриканта заботилась о рабо­чих и крест[ьянских] детях, собирала русскую культуру, а вы, сволочи, вы всё это уничтожили!.. <... >

— Был на премьере Шатрова. На­кануне (21, в годовщину смерти [Лени­на]) были Гришин, Демичев, Кузнецов, Зимянин, Капитонов. Все говорят (Пи­менов и др.), что хотели заполучить Бровастого, но тот с 18 дек[абря] не появляется на людях. <... > В пьесе две политические идеи: 1) вводите нэп и не­медленно, народ жаждет; 2) основная опасность в будущем — великорусский шовинизм. Сквозь всю пьесу чётко и прямо проводятся две оценки: 1) рус­ский народ — бескультурное быдло, ни управлять собой, ни даже выразить свои желания, причём все русские — и крестьяне, и рабочие, и рядовые пар­тийцы; 2) Ленин любил евреев: поло­жительно поминаются врач Перстер (?), пианист Добровейн, врач Вайсброд, Свердлов, Мартов. Попутно мел­кие шпильки: в списке «кристальных б[ольшеви]ков» называется очевидный троцкист Иоффе. Сталин всё же вы­глядит плохо, хоть и пришлось за это гневно Троцкого обличить, и довольно убедительно, кстати. Отчётливо по­мянуто, что в последние годы Ленин был фактически в заключении и под строгим надзором. Важнейшая сцена с Хаммером, к[оторы]й очень любит Россию и даже о рабочих заботится, а шатровский Л[енин] горой стоит за разрядку. Для либерализма Л[енин] очень любит романс К.Р. «Растворил я окно» (не слыхал об этом). Делегаты X с[ъезда] едут под Кр[онштадт] «добро­вольно», это не верно, послали всех во­енных, а петроградцы вообще не при­ехали. Надо признать, что спектакль удался, он держится на прекрасной (да, да) игре Калягина. Есть и тонкие намёки на Рожу: Л[енин] не устраивает своего юбилея и злится. Ещё: Л[енин] не скромный дедушка, а кричит и ко­мандует. Успех спектакль иметь будет, хоть на премьере было очень скромно.

— Что же ни говори всё же, а нам везёт. Вот в Польше наводится поря­док без наших войск, а американское подставное пр[авительст]во вынуж­дено с нами рвать отношения: ведь не объяснишь же профсоюзам или воен­ным, что Рожа и Кащей и прочие — это друзья Ротшильдам и Рокфеллерам, вот и приходится ломать комедию, а нам только это и нужно! Пришлось резко порвать с итальянскими «ком­мунистами» (странные там имена вож­дей — Берлингуэр, Рейхлин, Ингаро, Наполитано — чистейшие тосканцы, конечно!). Рожа не появляется боль­ше месяца (37 дней на сегодня), явно что-то не в порядке. Уверен, что год этот спокойно не кончится, что-то произойдет. В итоге-то и неплохо по­лучилось, пожалуй, что не сняли: мы боролись с разложением, а им же. Только бы дал Бог здоровья!.. Нельзя недооценивать также, что у них нет ни идей, с к[оторыми] можно было бы об­ратиться к народу, ни людей — ведь не Петров же, не Женя Сидоров, не Ал. Михайлов и Огнев.

— Итак, издох Кащей. Нет, везёт, ве­зёт нам: не успел старый масон ни раз­ложить нас полностью, ни подготовить очевидного преемника! Как живуч: 21­го хватил его Кондратий, а только че­рез четыре дня издох — силён враг рода человеческого! Похороны будут 29-го, т.е. почти через полтора месяца после юбилея, Рожа лежит в холодильнике, значит — придётся извлекать и размо­раживать? А он? Странная, нехорошая комиссия: нет председателя, первым назван Гришин — допустим: Москва, но далее идут: Пельше, Черненко, Кири­ленко и т.д. Почему бедный АП послед­ним? Ведь по рангу он 2-й после Кащея. Да, весёлое наступает время!! Они торо­пятся распродавать Россию: кабальное соглашение с ФРГ, потом с Францией, готовятся с Голландией и прочими. Да, но столп Сиона рухнул! Как хорошо! На его место станет — это сегодня оче­видно — дегенерат Черненко, он луч­ше тем, что неизмеримо тупее, кроме того — капризен и тщеславен, как все ничтожества и выскочки, это хорошо: начудит, набурит, пробудит страну от спячки, как Никитка-балбес. Везёт нам, ох как везёт! <... >

— Показывали первый день отпева­ния Кащея (28-го): появилась Рожа с 5-ю звёздами (новшество: он повесил их в 2 ряда), ровно 40 дней не показы­вали его по теле. Порядок построе­ния такой: Рожа, Черненко, Тихонов, Кириленко. Потом подошли к семье, Рожа полез целоваться, остальные в основном рукопожимались, только Горбачёв целовался очень основатель­но (ну, ясно.).

— Похороны. Воистину, как жил, так и помер! Скучнейшие и бессодер­жательные слова по бумажке на пани­хиде — как и его «речи». Хоронили, не снимая шапок, даже близкие подошли целоваться, не снимая их, один лишь какой-то мужик с простоватым лицом догадался. Рожа засунул руки в карма­ны и так стоял у открытой могилы. Вет­хий Пельше всё время простоял с под­нятым воротником, что тоже крайне неприлично. Никто — даже близкие — не бросили ком земли в могилу. А когда показывали уже засыпанную могилу, уложенную венками, вдруг в кадре от­чётливо возник бюст Сталина — стро­гого и моложавого (он и умер моложе этого на 7 лет), он возвышался над мо­гилой, и это отчётливо выглядело, как символ. Да, ещё: могильщики опускали гроб на широких лентах, а опустив — бросили их на гроб, а не вытащили — что такое?! Словом, серного запаха предовольно. Были и хуже знаки: ког­да открыли крышку гроба и обнажили тело по грудь, порыв ветра вдруг за­крыл ему лицо: земля св. Сергия слов­но не захотела с ним прощаться. А ког­да понесли — военные, конечно, а не близкие, как положено, — гроб, то из гроба прямо в кадр торчали две обнаженные ступни, ветер сдул полог, и не догадались поправить — брр. Фальшь была сразу: почему-то начало процес­сии показывали сразу до 4-х раз под­ряд с разными словами, все заметили, обратили внимание, стали недоуменно перешёптываться у телевизора. Зачем это? Рожа два раза, стоя на Мавзолее, отходил и садился на стульчик. Гришин шёл рядом и шептал ему, куда повер­нуться и проч. Никакой скорби не чув­ствовалось, никто не уронил слезинки, даже дочь и невестка только поднесли к глазам платочки. Ледяным жил, ле­дяные и похороны. Старцы на трибуне производили жуткое впечатление: жи­вые трупы. Любопытно также: в центре стоял Гришин, слева от него Рожа, да­лее Тихонов, а справа Черненко, затем Кириленко — это в 1-м действии. Во 2-м, когда пошли войска, Черненко с Кириленко поменялись местами. У АП вид блаженный, Черненко мрачно на­суплен. Да, погиб столп, опора Сиона в России. С близкими целовался толь­ко Рожа, а из остальных Горбачёв, но было плохо видно.

— В «Молодой [гвардии]» уже по­теребили Десятерика по поводу До­стоевского, он шумел на Володина: почему «Бог» с большой буквы?! — а тому и сказать нечего. Если прихлоп­нут ЖЗЛ, нам всем будет плохо. Но всё же — вперёд, и горе сионизму!

— Ещё к похоронам: из руководства были только москвичи и почему-то Кунаев. В тот же день по «Времени» передали об участии в профсоюзных съездах Романова и Шеварнадзе. А где Щербицкий и прочие? Или Куна­ев случайно, «проездом» оказался в Москве? На действах самого высше­го уровня так не бывает. В чём дело?! Неужели русофоба Кунаева поставят на место Кащея? Кем же тогда станет Сулейманов?.. И всё же в любом слу­чае уверен: хуже нам не будет, пик их всевластия пройден. Ещё любопытно: демонстр[ативное] отсутствие иного­родних членов ПБ говорит о том, что не только пленума, но и заседания ПБ по поводу преемника Кащея не было. Выжидают и готовят.

— Носятся слухи по М[оскве], что Цвигуна убили. Подробность даже добавляют: лазерным лучом. Но в лю­бом случае он был личным охранником Рожи и от ЮВ, говорят, не зависел и даже с ним фрондировал.

— Появление русофобской статьи Кулешова против Кожинова и Селез­нёва через 3 дня после похорон Кащея — явление особо примечатель­ное: значит, нынешнее руководство идеологией твердо и целенаправленно продолжает его линию, ничуть не сму­щены и не обескуражены. Уверены в своих силах, значит.

— Прочёл статью Кузьмина в №1 «М[олодой] [гвардии]»: слабо и пута­но, ведётк расколу, а не к объединению. Упрекает Гумилёва за отступление от «диал[ектического] и ист[орического] мат[ериализ]ма» — я уж и слов-то давно уже не слыхал таких! Осмелил­ся лягнуть св. Сергия — поразитель­ное по нынешним временам хамство! Это как пукнуть в гостях, на всю жизнь все запомнят. Тупостью веет от К[узьмина] и ограниченность[ю], ма­лой культурой: космическое излучение влияет на историю, ха-ха... — но оче­видно же, что влияет! Много сторон­ников К[узьмин] не соберёт, но вред от раскола будет. Бранил бы жуткие учебники по истории — нет, боится! Я придумал название для их группы: «кулакомарксизм». Кстати, и объект обличения выбран К[узьминым] край­не неудачно: отца убили в подвалах ЧК, мать гоняли всю жизнь, самого Г[умилёва] ни за что ни про что су­нули в лагерь, — а теперь обвиняют в нарушении диамата, т.е. предъявляют политический упрёк, после чего про­фессора сов[етского] ун[иверсите]та могут уволить. Неважно. Лисовой согласился, что никакой русофобии у Гумилёва нет, бранил Кузьмина.

— Кулешов сам подошёл ко мне (мы лишь раскланивались, как соседи), сделал комплимент по поводу статьи об Еленине (хотя недавно ругал её Карелину), а потом спрашивает: а ка­кого вы мнения о моей статье? Я ска­зал, что в его статье главными врага­ми — а он напечатался не в «Воплях», а в «Правде», — выглядят не воров­ство, не пьянство, не разложение сов. строя, не уезжающие понятно куда, а бедные Кожинов и Селезнёв. Он очень заволновался, стал длинно говорить, что он за точную науку, а они врут, что он рязанский мужик, а отец его, рабочий, погиб в 37-м, что для «них» Россия — средство лишь наживы, а он воевал. Я осторожно возразил, что Кожинов и Селезнёв бедные, а если он хочет обличить воров и невежд — вот, пожалуйста, Озеров. Он ещё более разгорячился, обозвал Озерова, потом опять стал бранить «руссистов»: вот Бор. Леонов, этот жулик, вот Юшин, просил меня помочь Юшиной, его жене, тоже вот пишет об Есенине. Я опять его прервал: если хотите быть объективным, побраните Кожинова — и Озерова, тогда все скажут: молодец Кулешов! Еще сильнее разволновался, даже рассердился, видно было, что этот ход его очень раздражает: раз, что вы мне навязываете принудитель­ный товар, а вот у них жёны еврейки. Я отмежевался с шуточкой, и с шуточ­кой же мы разговор прервали. Но как волнуется! А ведь я не стал бы спраши­вать, скажем, что думает друг Марка Еленина о моей статейке. Потом Ку­лешов снова ко мне подошёл, опять за­вёл разговор на ту же тему, бранил их, упирал, что жена у него русская. но почему Кожинов искажает факты?! Я ему напомнил про Лобанова, когда он его ругал в «ЛГ», и, перемежая слова комплиментами, сказал, что Озеров и К° используют его как шабес-гоя, что многие так и воспринимают его статьи и будут говорить, что Кулешов еврей или жена у него еврейка. Он опять стал страшно горячиться, бранил Храпченко, потом перешёл на Палиевского: он свою книжку, к[отору]ю все ваши так любят, издал четыре раза, а где же эти­ка, работает зам. директора, чиновник, выступал на дискуссии «Классика и мы», а почему в печати не выступает, объясняет Храпченко за границей, где по-английски написано мэн, а где вумэн. Опять бранил Озерова и выдал: ни Озеров, ни Кожинов. Волнуется он очень.

— Итак, минувший 81-й был необы­чайно бурным. Какой же итог? Начнём с поражений. Снятие меня вызвало панику и малодушие, растерянность у межеумков. Это усугубилось аре­стом Иванова и слухами вокруг него. В той же линии — разгром «Н[ашего] с[овременника]» и раскол среди рус­ских на кулаков и бедняков, отныне Исаевы и Бондаревы нам не союзники, а где взять других?.. Сионский разгул на теле достиг наибольшего предела, сл[едователь]но, воспитание народа в разгульном духе усилилось; как по­бочное, стало больше беспорядка, во­ровства, разгильдяйства, лени, а в ре­зультате нехватки стали близкими к предельным. Теперь положительное. Польша весь год висела грозной опас­ностью, она разрешилась наилучшим образом: сами навели порядок, врага­ми названы масоны и сионизм, а также проворовавшаяся шайка, западные ма­соны вынуждены ломаться перед своим плебсом в защитников «демократии», поэтому «разрядка» опять заскре­жетала. Несмотря на поражение, мы удержали свои основные центры и ка­дры, перебежчиков не обнаружилось (это говорит о крепости движения и силе глубинных источников, которые его питают). Вышло множество бое­вых, наступательных материалов очень серьёзного уровня и значения (публи­кации «Н[ашего] современника]», «Ч[еловека] и з[акона]», «Москвы», книги ЖЗЛ, несколько публикаций о масонах) — в итоге широкое понима­ние сионистско-масонской опасности за год резко возросло и расширилось, это необычайно важно. Появились первые предвестники будущей откры­той борьбы: выступления и письма в СП и падение Казаковой — мелочный этот факт нельзя недооценивать, здесь зародыш. Мы получили неожиданно­го союзника в лице публикаций Бородая, это вызвало большой отклик в среде естественно-научной интелли­генции, к умам которой наши работы имеют пока слабый доступ.

Ну а будущее? Смерть Кабалоева, Цвигуна и Кащея — это очень серьёзно и в нашу пользу. Они могут занервни­чать и перейти к резким мерам, опаса­ясь за судьбу зятьёв и внуков. Статья Кулешова — тому подтверждение. Он мне сказал, кстати, что ругаемая им статья Селезнёва — из «Сов. Рос.» (удар по Ненашеву-Ларионову), что сам Михвас [Зимянин Михаил Васи­льевич] его статью правил. В любом случае, 82-й год спокойно не кончится.

— Басиев: два ингуша убили осетина-таксиста, гроб принесли к об­кому, вызвали Кабалоева, он говорил грубо, мать вырвала у него микрофон, стала бранить его. Вызвали курсантов погранучилища (там большинство рус­ские), началась драка, выбили стёкла, милиция и МВД стреляли в воздух, по­том пришли танки из Грозного, Росто­ва и Тбилиси, оцепили обком, наезжали на толпу, в них кидали бутылки с бен­зином. Это было в окт[ябре]-нояб[ре] (?). Приезжала потом комиссия в 100 человек, но лишь в январе. К[абалоева] сняли.

— В №2 «К[оммунис]та» жуткий подбор писем по «Камешкам» Солоу­хина (опять-таки «наш»). Начинается с Руткевича(?), снятого лет 10 назад из ИКСИ за густой сионизм, теперь он обличает Солоухина, что Бога нет. А потом какой-то тип из наше­го пединститута недоумевает, почему С[олоухин] одобряет телепатию, т.е. мракобесие, оставаясь членом КПСС, и куда смотрит его парторганизация и парторганизация «Нашего». Такого не было с 50-х годов! Осетров сказал, что письмо Руткевича попало в «К-т», оттуда в ЦК, а из ЦК поручили напе­чатать «Воплям», они и набрали в №3, а теперь вот будут снимать. Страшно. Значит, резко и неожиданно, даже не предупредив, перепасовали в «К-т», набрано это в самом конце номера, зна­чит, можно подклеить даже после под­писания в печать. Интересно, до или после смерти Кащея это сделано? Есть версия, что он всё же чего-то сдержи­вал, ибо имел стратегич[ескую] цель и не торопился. Помощники, к[оторы]е теперь командуют идеологией, аван­тюристы, поэтому торопятся, а кроме того — нервничают, ибо боятся (во­ровство, очевидное предательство и проч.). Но перебор явный: если это рассчитано, чтобы вызвать партсудилище над Солоухиным, то не пройдёт, даже на уровне нашего бюро, даже парткома — всегда найдутся защитни­ки, а главное, скажут: позвольте, да, но вот Кешоков, Сартаков, Верченко. Скорее всего, нагнетают атмосферу, чтобы запугать редакторов и издате­лей. Но ведь трусливые давно уже за­пуганы, а боевые знают, что то укусы змей неядовитых. больно, но не смер­тельно.

— Этюд о свободе слова на Запа­де. «Тегеран» делали специально под Каннский и прочие фестивали, даже Алена Делона пригласили, чей съёмоч­ный день стоит миллион. А консуль­тант в титрах — из ЦК, причём не кто-нибудь, а зам., в списке ЦК значится. Не знать этого людям, разбирающим­ся в наших делах, невозможно, слиш­ком уж очевидно. Так почему не под­няли шум: как, кровавое КГБ готовило этот фильм, все честные художники и зрители должны. клеймим позором... бойкот. Но ни звука! Значит, пони­мающие люди понимают: консультант хороший человек, наш. Страшновато, но ведь так.

— Где-то около 1 фев[раля] аресто­ван Борис Буряце, третьестепенный певец из Большого, цыган, много лет связан с Галей [Брежневой], не столь­ко вроде бы роман даже, а больше об­щие дела. Он ходил в норковой шубе, имел два «Мерседеса», бриллианты, антиквариат, жил один в двухкомнат­ной. И вот устроили дома обыск с по­нятыми и увели. Весь театр и многие другие полагают, что тем выгоражи­вают Галю. Чушь. Если же уже решили спасать ее <... > такими жёсткими ме­рами, то надо было ограбить квартиру, а его. по голове. Нет, я убеждён, что это дело явно под Галю, ибо Буряце и его связи с ней известны всей Москве.

— Удивительная статья Рекункова в «Литре» от 5 фев[раля]: там одо­бряется Ардаматский, Тендряков, Амлинский, Кларов, Безуглов — только последний просто плут, остальные все там. А в противовес им одна лишь книга — «Мол[одая] гв[ардия]», Эми­нов, где моё предисловие (я, правда, не назван). Явно, в одну сторону — из­дательство, редакция, автор предисло­вия. Немыслимый ляп, чтобы в рос­сийской газете бранить писателя из др. союзной республики! Это готовил Дёмин и К°, но сам-то он: по глупости подписал или сознательно? Боюсь, что последнее, ибо его поддержка ворам из Сев. Осетии была очень уж явной. И еще в апреле он отмежевался от Сочи. Неужели?

— В Москве арестован недавно не­кий Тареда, недавний секретарь Крас­нодарского крайкома по адм. отделу, он был переведён в Москву, в какое-то министерство. Ещё в конце про­шлого года арестовали зам. Минторга РСФСР, к[оторы]й связан с Сочи (об этом всём мне Цеков докладывает).

Михвас в январе ездил в Краснодар и вместе с Медуновым там катался, как депутат (об этом местная печать ши­роко оповещала). Цепов: ему ещё в прошлом году Слободянюк дал прямо понять, что Михвас остановил дело по сочинской газете, ибо Медунов будет выступать на съезде. Нет, Михвас не только ничтожество, он хуже. Был послом во Вьетнаме и Чехословакии, везде, говорят, оставил очень плохое наследство, «Правда» и секретарство его — ясно, в чью пользу. К тому же жена будто бы не без. Впрочем, не­важно, главное — все они давно завер­бованы.

— «Мос[ковская] правда» сообщи­ла 15 января о мерах по улучшению работы транспорта. Оказалось: Главмосдоруправление — Лившиц, Мос. ж/д — Паристый, Главмосавтотранс — Гоберман, Главмосгортранс — Лысековский. В городе — жуть. Ходить невозможно — лёд, люди падают, ло­мают кости. Машины буксуют, типич­ное зимнее зрелище — прохожие вы­талкивают машины. Грязь, запустение.

— Статья в «К[оммунис]те» — яв­ный перебор. У блатных правило — вы­тащил нож — значит, ударь, иначе ты порчак, а не «человек». А тут угрожа­ют партийным делом, но разве можно обсуждать Солоуху в СП? Да если бу­дут только одни они — никто не осме­лится, ибо тут же кто-то поднимется и спросит: да, но вот Литгазета. Воп­ли. Страшно. Все ихние будут сабо­тировать. Значит. Замах без удара, а это позор. Ещё: номер подписан 25 ян­варя, но возможен (и вероятен) досыл; думаю, что после смерти Кащея по­мощники пришли в беспокойство и не­рвозность, начали спешить и поэтому перебирать. Осетров: вынули Руткевича из №3. Нет, и Кулешов, и «К-т», и осуждение Кожинова и др. в «ЛГ» — это не страшно: яд в зубах высох!

— Слухи о моём «увольнении» необычайно широко гуляют по Мо­скве. Это очень хорошо: получается счастливый конец в страшной сказке. Как приятно, когда противник делает ошибки. <...>

— Отдал я Викулову рецензию на книгу о 1918-м, кот[орую] отвергла «М[олода]я г[вардия]», потом, есте­ственно, «Звезда», прямо просил его напечатать: это спокойный материал (нет, отчасти. но уж во всяком случае не скандальный, это уж точно). И он мне вернул: мы сейчас не можем под­ставляться. надо переждать. Ясно: уже потерян стыд, и только кулацкая самосохранность.

— А всё же — наступаем мы! Кни­га Боровикова — нет слов, и уже о ней идёт говорок в Москве. Где-то её облают, не выдержат, а где-то, в «на­ших» изданиях, похвалят, значит, бу­дет шумок и общественное внимание. В №№«Сов. воина» вышла статья Пигалёва с цитацией «Правды» (го­ворят, только там и прошла) о сио­низме и масонстве в «Солидарности» (уже пришло письмо в ЦК, автор кое­го обнажает странные подробности: дескать, в 1945-м ФКП сообщила в Ложу Вел. Восток Фр[анции], что ре­шения 22-го года отменяются, и что на открытом заседании Ложи в Пари­же, осуждавшем П-2, присутствовали Сабов и Поволяев).В №2 «М[олодой] г[вардии]» статейка о масонстве, на­писанная. двумя студентами из се­минара Аполлона. Сам по себе этот факт поразителен именно авторством: студенты публикуют статьи о масонах миллионным тиражом!! <... >

— Открыли памятник Суворову, от­дали бездарному полтиннику Комову, он испохабил Рублёва и Дм. Донского уже. Это их принцип: лучше не ста­вить, но если уж приходится, то делать самые пошлые и слабые, чтобы по­казывать пальцем. На открытии были Гришин и Устинов — вялые, усталые, полусонные старцы.

— Да, ещё вышла статья Кожинова о «Дне поэзии» 1981, а он отлично оформлен и тираж впервые достиг 100 000. Вадим ласково даже растре­пал Тарковского и Мориц, причём без брани, а даже с сочувствием: хорошие мол, намерения, но таланта нет. Это для них самое убийственное, ибо их же апологетам перекрывает дорогу. Скажем, как теперь хвалить Светлова или Сельвинского, особенно первого, к[оторо]го перестрочили оглушитель­ной рекламой? Трудно всерьёз писать и о Симонове, невозможно о Полевом и Фадееве и т.п. Нет, им плохо сегодня в России! А общее убеждение — про­свет открывается.

ФФ нарочно заболел, ибо ему по­ручено покарать Солоухина, а так же В. Лазарева: тот на вечере в Политех­ническом похвалил Кожинова, а там же Куприянов задел Казакову. Ещё в Культуре злятся на Прокушева, к[оторы]й упомянул про Ахмадулину, хвалившую Сахарова — покровители сионистов из ЦК ужасно не любят, ког­да подобное выходит на суд людской в печати. Пастухов собирался дать пре­мию Комсомола младшему Озерову, но не решился, ибо в тот же год папаша получил другую премию — тогда, мол, и дали «освободившуюся» премию ФФ. Попцов целиком стоит на сионских по­зициях. Наиболее вероятным преемни­ком Маркова является Алексеев, его вызывали в горком по поводу критики городского хоз[яйст]ва Москвы (от­сюда и публикация в «Мосправде»), он легко покаялся, это у него просто, причём вызывали его всего лишь к зав. пропагандой. Кобенко ушёл к Пенкину, здесь стал подворовывать, в сей­фе лежали крупные пачки денег, при­торговывал квартирами, путёвками и проч. Кулешов полтинник по матери, это точно. Все говорят, что посты Кащея разделят — это очень вероятно.

— Издох Грушевой — ровесник и приятель Рожи с молодых лет. С 65-го комиссар Моск. округа, блокировал со стороны армии, стало быть, охрану Барвихи. А ведь нескольких команду­ющих пережил, Малиновского и Греч­ко. Я помню, как в 80-м меня глупо за­бирали на сборы, и Середин — прямой начальник Грушевого — не решился обратиться к нему по такому щекотли­вому делу: помощники его мне прямо дали понять, что персонаж из «Вос­поминаний» вне воздействия. Говорят, что на похоронах Бровастый рыдал, как дитя. Понять его скорбь можно. Да, вываливаются колья из его часто­кола: Цвигун, Грушевой. Кто сле­дующий? И любопытно ведь, что его смерть вызовет общую и открытую ра­дость. Его бессмысленная харя, звёзды и портреты, а также явный развал всем раздражающе надоели. А это значит также, что крайне непопулярна вся его политика, и прямых наследников у него быть не может.

— Колобков: арестован член колле­гии у Нилыча, нач[альник] управле­ния цирков Колеватов, его после аре­ста отпустили под расписку, заболел; при обыске нашли 3 млн. наличными, прорву шмотья; открыто брал взятки. Взяло его МВД, точнее, Петровка. Ха­рактернейший признак разложения! Ещё болтают, что тут сыграло роль какое-то столкновение его с первым мужем Гали Миловым.

— На теоретич[еском] семинаре в ИМЛИ Бялик побранил Кожинова, Вадим тут же вылез и произнёс раз­нузданную речь: у нас мало говорят о созидательном, вот построили дальне­восточную дорогу за 10 лет, а мы даже не знаем имена строителей, вот выхо­дит серия «Пламенные [революционе­ры]», многие авторы уже уехали, ясно почему — у них тут не получается но­вая революция, но я готов жизнь поло­жить за то, чтобы у нас больше не было революций, у нас вообще знают имена разного рода бомбистов и взрывате­лей, но созидателей знаем плохо, ну и прочее. Поднялся Борщуков и обозвал Кожинова чуть ли не контрреволюцио­нером. Скандал очень характерен, это прообраз близкого будущего.

— Аполлон сошёл с ума: я не хотел вообще говорить с ним о его статейке, но в разговоре проговорился и очень осторожно, даже ласкательно выска­зал ему кое-какие возражения. Куда там! — Кожинов, Гумилёв и Бородай — это сионистская агентура, Ахматова еврейка, я выступаю всю жизнь с пози­ции патриотизма и диамата. — На моё осторожное возражение, что под зна­мя диамата он соберёт мало народу, он даже голос повысил, возражая. И во­обще махал рукой, говорил о классо­вой борьбе и непримиримости. дурак. Он и в самом деле не вполне нормален (жуткий атеист к тому же!), сошёл с ума от себялюбия и величия, хотя по­чему такая гордыня у скромного пре­подавателя педвуза?! Впрочем, это вопрос риторический, сегодня все ве­ликие. И всё же студентов он воспиты­вает хорошо и с Сионом борется, пусть его, а вреда большого от его борьбы с бедным Гумилёвым я не вижу.

— В №3 «Москвы» цензура без потерь пропустила мою статью о «Т[ихом] Д[оне]». Думаю, что шумок вокруг неё будет.

— Из №13 альманаха выбросил мерзкую статейку Нагибина о выстав­ке «Москва-Париж». Возможно, бу­дут препятствия в издательстве, но я не отступлю.

— Замечательную книгу написал Бо­ровиков. Какие растут у нас люди, ведь ему едва ли 35. Да, им сейчас противо­поставить нечего.

— В «ЛГ» статейка Агангебяна о по­ставке газа во Фр[анцию]: в Сибири до­были в прошлом году 155 млрд., а туда будут отправлять ежегодно 40. Ужас! Предатели торопятся повязать нам все суставы, намертво прикрепить нас к сионской плахе. Неужели успеют?!

— Сынок Михваса: Галя не по­является на работе, даже 23 февраля не пришла, а в праздничные дни она обычно ходит; нек[оторые] сынки ста­ли продавать «Мерседесы», он сказал, что Девятка предусмотрела продажу через комиссионку и анонимно, так что возвращаются только полученные деньги и спекуляция невозможна; у ЦК стало два первых зама — Чебриков и Цинев, чего не было никогда, «Род­ственник» (так он называет папашу) ездил в Краснодар, но от всех подар­ков отказался, даже от чемоданчика с вином на дорогу (Цеков говорил мне обратное); дочь Гришина — чистая Хайка, жена Александрова — тоже.

— Карл настаивал опять, что ему показывали рассказы мои, Скурлатова, Кольченко и Ш. — я твёрдо ска­зал ему, что это липа в его адрес или в адрес его клиента, пытался доказать это, поколебал его. Он дал очень инте­ресную наводку на «Океан», и всё мне стало ясно; оказывается, дело не в во­ровстве икры, это прикрытие (можно ведь перепродавать мебель, колгот­ки, хрусталь, что угодно), главное — рыболовные суда в загранке, это же плавучие заводы, к[оторы]е работают там по полгода и больше, у капитана огромная валюта, он может (а порой по служебным интересам и должен) оставлять её в зарубежных банках), так возникает множество анонимных счетов, единицы из коих — те самые, где московские вельможи беспрепят­ственно обеспечивают будущее своим зятьям и внукам. Карл намекал, что Писатель скончался в связи с тем, что усы этого дела где-то высунулись, и спрятать их оказалось невозможно. Он обратил внимание, что в тезисах о 60-летии опять упомянут, как в от­четном, антисемитизм. Он намекнул, что ЧК имеет отношение к попытке убрать меня из альманаха (не думаю, но он очень возражал на мой обычный тезис, что ЧК вроде ДОСААФ). Он сказал, что Черненко станет на место Кащея, что Пономарёву не поднять­ся, ибо подбит обсуждением тома про XIX с[ъезд], когда Бровастый страшно рассердился: он гордится этим и коро­нацией его Сталиным. В Польше пло­хо, есть попытки отстранения партии от власти. Я подарил ему книгу про эсперанто, изданную тиражом в 5000 на ротапринте (что неслыханно) с це­ной 60 коп., он клялся, что это чисто их дело, ибо эсперанто начиналось как объединяющий их язык, а потом уже, когда они восстановили иврит, предна­значили тот для гоев. <...>.

— Муж Марии Шолоховой: осенью к Деду приехали молодые люди (не тамошние) и говорили с М.В. Кольшиным: к вам собирается приехать Семанов, принимать его не желательно. Тот ответил, что нам-де таких сведений не поступало. Ну, дело ясное: они узна­ли о предполагаемой поездке из моих телефонных разговоров, решили под­страховаться (а вдруг я пожалуюсь?) и по своей линии предупредили своего человека. До чего же меня обложили? Сколько же людей занято мною? И это тогда, когда и т.д. Тьфу!..

— Аполлон ошалел от собств[енной] гениальности, не говорит, а вещает, вокруг чела нимб, хоть он и атеист. Говорю: а чего же ты Петра Великого бранишь? — А масонов я всегда буду бранить. Псих, право же. Он устро­ил шумное обсуждение статьи в «Мо­лодой гвардии» о масонах, сбежалась толпа студентов, а там — двое с Бело­русской площади. Я намекнул парт­оргу остановить его.

— О «Борисе-цыгане» сообщили по «Голосу» — это первый случай, когда капают грязью на еврейско-бровастую шайку, вряд ли это случайно. Кстати, Маленький Михвас сказал, что последний год в связи с концом разрядки Галю не выпускают (а как же ей омоложаться? — я спросил; — а сюда приве­зут.); он слышал о Буряце и добавил, что тот не только с Галей жил, но и с её 30-летней дочерью, к[отора]я, есте­ственно б. А по «Голосу» упомянули Галю.

— ФФ: Беляев стал ему нахваливать книгу Селезнёва, тот: но вот «Бог» с большой буквы. ФФ полагает, что вольно или невольно, но Юра того. Кстати, он безбожно интригует и врёт, врёт, невинно моргая своими голубы­ми глазами. <... >

— А всё же явный перебор — пу­тешествие верхушки П[олит]б[юро] с Бровастым на пьесу Маршака [Ша­трова]: во-п[ервых], очень уж сомни­телен автор, а во-в[торых] — давно такого не было (если было вообще, не помню; сопровождали приезжих лиц в Большой, но это другое дело). Да, можно проследить линию: публика­ция в «К[оммунис]те», Маршак — это нервозность и самоуверенность по­мощников, лишившихся старческой осторожности Кащея.

— Цеков: в Сочи арестован Мерз­лый. На президиуме ВЦПС обнару­жилось воровство Шибаева, о чём го­ворилось вслух, в том числе о личной корове и т.п. Но 67-летнего ворюгу даже не отправили на пенсию, он стал замом какого-то технического мини­стра (чуть ли не авиапрома), оставили ему дачу и всё прочее. Поразительно всё же! С точки зрения чувства соб­ственного и родового сохранения это невозможно понять: ведь по воров­ским счетам придётся платить, значит, пощипают и опозорят потомков, надо им, казалось бы, отсекать и публично отмежёвываться от особо наглых и ставших не нужными воров — так нет же, не могут, хоть и Польша у всех перед глазами! Волей-неволей прихо­дишь к выводу, что этих престарелых полулюдей сознательно гонят к про­пасти, чтобы свалить в неё всю Россию. Неужели нам предстоит жутковатый выбор между 1917 и 1937-м?! А ведь к тому идёт: пугачёвщина снизу или ши­роченная чистка с полной заменой не только уже многих, но и средних на­чальников?!. <... >

— Говорили в Росиздате, что: аре­стован начальник Шереметьевского аэропорта — связан с делом о вы­возе бриллиантов, о к[оторо]м писала «Мосправда».Там же говорили, что на совещание в Краснодаре балбес Звягин привёз мои заключения об их книгах, поскольку отзыв был «от имени», то это произвело на бедных крайкомовских издателей большое впечатление. Всё же это интересно: я снят с постов, стал частным лицом, а пишут по моей указке, а затем принимают даже кое-какие меры. Забодал две книги злобно­го Вольфа Долгого в Калининградском издательстве.

— Оказывается, Сергей Филиппович Бобков — член СП, поэт, а продвигал его и покровительствовал К. Симонов; очень похож, жена — явное то самое. А теперь пока стал на место Чебрикова. Неважные наши дела. <... >

— Обсуждали на парткоме СП сек­цию «революционеров» Гуро (старухе под 80, но ещё действует). Собрались авторы «пламенных» — жуткие идио­ты, жидовский плебс. Меня Петелин просил выступить, я продумал, высту­пил хорошо. Сказал, что надо проду­мать понятие о «революционере», ведь не только человек с бомбой и револьве­ром, но и созидатель-преобразователь вот, скажем, Вознесенский или Коро­лёв; затем стал говорить о захвалива­нии книг на эту тему, мягко вставил шпильки Гуро и Бровману, а потом всё же сказал, что одно время в «пламен­ных» был очень странный подбор авто­ров, тут Кочетков спросил: это те, кто уехали? (он хотел меня приостановить, ещё до начала заседания советовал об этом не говорить, но получилось ещё лучше — шеф парткома сам, так сказать, обратил внимание). Это вызвало нек[оторо]е смущение присутствую­щих. Там же был Новохатко — рос­сийский балбес, бескультурный, но морда выражает некий норов. Он тоже выступил после меня, но не решился отмежеваться. Ю. Давыдов капал на ЖЗЛ, но в моём присутствии не решил­ся назвать их вслух; потом он мне го­ворил, что совершенно согласен с моей статьёй о Еленине.

— Когда мне сказали про появле­ние реплики в «Неве», я очень раз­волновался: думал, будет ссылка на Секретариат и «аморальность», а по­том — набор ссылок, начиная с Хаита и далее, вывод следовал бы логичный: всегда-то он. Но злоба застит им го­ловы, в итоге я был объявлен пособ­ником Деникина и Врангеля, а также современных советологов, мне проти­вопоставлялся Герой Соцтруда Минц. В таком наборе сноска на Симонова опять-таки бьёт мимо, ибо линия Еленин-Минц-Симонов уж очень явная. Явный промах противника, значит, нам в пользу. И вот любопытно: обык­новенно такие материалы мгновенно делаются известными, а тут всё же по­пулярный журнал, большой тираж, да и сюжет скандальный, но вот — ника­кого отклика, никто не знает. Это ха­рактерно.

— Сбитнев подтвердил, что на Се­кретариате никто меня не ругал, а он даже хвалил, советовал пожаловаться. А я всё никак не могу решить. Рано? Нет?

— В. Лазарев на вечере поэзии по­громил Римму Казакову, его вызвали на московский секретариат и пытались увещевать, он шумел и наступал. Мо­лодец Володя! За это мы печатаем его статью и статью его жены.

— Постоянно появляются слухи о снятии Медунова. Это само по себе весьма примечательно. Опять-таки говорят, и довольно настойчиво, что Боря-цыган того. подох. Очень воз­можно и даже закономерно.

— Рожу награждают каждый день и показывают пышные церемонии, к[оторы]е вызывают омерзение у всех. Все же наши нынешние правители — это шайка местечковых лавочников, не выше. Интересно, они хоть думают о завтрашнем дне, о зятьях и внуках, на­конец?

— На днях мои студентки показали мне изящно переплетённую книжицу. Смотрю, там самодельный титул: Ста­тьи в журнале «Ч[еловек] и з[акон]», опубликованные при С.Н. Семанове. Гм. Да, любопытно, что только сей­час, кажется, журнал с пятимиллион­ным тиражом поймал своего читателя. Мне говорили, что многие сейчас ску­пают номера в букинистических. Ти­раж «ЧиЗ» упал на 1 000 000. Ясно, что это связано с повышением цен и общи­ми причинами. Но для меня очень вы­годно. <... >

— Шучу тут: раньше в анкетах был вопрос о службе в белых армиях, так вот мне теперь придётся написать: по­собник Деникина и Врангеля. <... >

— Осн[овной] вопрос сегодня — кого введут в П[олит]б[юро] на пустое место (Кириленко уже полутруп, его снимут), и кто станет, следователь­но, вести идеологию. Сегодня это во­прос вопросов. шансов у Черненко, его любит Рожа, но против него клан помощников и все ихние кадры тоже. У Ч[ерненко] плохие отношения с Андроповым. Могут всунуть в ПБ Зимянина, тогда ясно, что идеология останется у них. В любом раскладе Ч. — лучше, ибо не связан с кащеевой мафией, помощники и советники — из русских, у него нет вокруг людей в главнейших идеологических подразде­лениях — он будет пихать туда своих, а значит, и расталкивать нынешних, ка­щеевых. Сейчас организуется большое давление, будто главная опасность — великор[усский] шовинизм, но отнюдь не сионизм. Чебриков — из тех, у Бобкова — супруга, Абрамов (его зам., теперь его сменил) — полтинник, зато в Москве — все всё понимают и ругают их. То же в МК, где отдел культуры бранит команду Алика. Шауро уходит, наиглавнейший претендент — Барабаш, он лучше других в нынешнем рас­кладе. Алексеев сохраняет лучшие воз­можности на пост 1-го [в] СП, Озеров был близок к Кащею, а потому буду­щее стало ещё сомнительнее. Обсуж­дение «Драчунов» прошло победно и в широком составе участников, это важно; Михвас публично хвалил книгу. Шибаев был из одной деревни с Кащеем. Полагает, что надо воздержаться до Пленума, где произойдёт принятие продовольственной программы, а так­же решится вопрос об идеологии — это будет в мае, не позже июня (в апре­ле, кажется, не успеют): они шумят о правой опасности, публичные высту­пления дадут им желанное подтверж­дение; а потом, мол, посмотрим. <... >

Далее в записях пропуск с 26 марта по 3 мая 1982 г.

26-го С[еманов С.Н.] был увезён на допрос в Лефортово, на следующий день допрос продолжился там же, угрожали обыском и возможным аре­стом. В тех условиях записи прекраще­ны.

Далее следует краткая запись до­просов в Лефортово.

— 40 дней (26-3). Р. (Г.Попов): по­лучено указание вести борьбу по всем правилам, т.е. проникать, различать и пресекать; он, возможно, и поручение получил, но не думаю, я сказал ему о беседах, он одобрил, как профессио­нал. Вряд ли можно толковать пригла­шение как формально-юридич[еское] завершение дела — скорее всего, это подготовка к иному делу, более широкому. <... > Характер вопросов: через Т. к инопланетянам, следовательно. Законным порядком это доказать бу­дет очень сложно, но ведь и оттуда могут помочь и подбросить. Всё будет, конечно, зависеть от расклада в связи с состоянием здоровья. В Страстную субботу вся Москва говорила, что всё. Говорят также, что еле-еле, но на три­буне в праздник пробыл все полтора часа, хотя сидел стоя. Появился после нового года впервые на людях и АП. Пленум должен был состояться в мар­те, отложили на апрель, теперь уже май на дворе.

— Реплики: «— Но ведь АМ такой правдивый человек. — Если он такой хороший, так держите его на доске по­чёта, а не в тюрьме». «— А почему к вам заходил Осипов, если вы не зна­комы? — Вы Райкина знаете? — Да. — Ну вот, а вас он не знает; что делать, я человек известный». «— Что это, как только возникает острый вопрос, вы не помните? — Закон не запрещает иметь плохую память. — Но есть совесть. — Вот я получил тут сертификаты и по­шёл в “Берёзку”, мерзкое место, но не я её придумал; так вот, у входа стоят люди разных национальностей и от­крыто скупают чеки по двойной цене, а ведь партия, кажется, именно КГБ поручила бороться с валютными опе­рациями? А тут занимаются бедным одиночкой, несчастным больным чело­веком, странное это дело, странное». (Так несколько раз повторялось). «Я: А зачем была такая спешка: две мол­нии утром послали, почему не по теле­фону или повесткой? — Но ведь след­ствие заканчивается, мы спешили.» «У меня в сейфе лежит подписанный прокурором ордер на обыск у вас, могу показать. — Я вам верю, но охотно бы посмотрел». (Не показал и ничего не ответил.) «Нам придется устраивать очную ставку, подследственный будет вас уличать, это так неудобно, ведь за­пишем на видеомагнитофон. — Я (раз­водя руками): Закон не запрещает.» <...>

— Алиев ездил в Мексику с Алек­сандровым. Странное сопровождение! Всесильный Агентов — и вдруг в свите провинциального кандидата! Значит, его прощупывали. Слухи о его гряду­щем назначении в Москву очень осно­вательны. Вариант: Андропов на место Кащея, а на его — Алиев, тому же и по­ручат борьбу с «великорусским шови­низмом», очень охотно и с восточной жестокостью это он сделает. Говорят, что Черненко не проходит, против него объединились Андропов и Устинов, а у того ничего нет, кроме любви Брова­стого. Сценарий их вырисовывается: провокационные выходки мальчишек в Москве 20 апреля подверстают к нам, слепят дело о неофашизме и шовиниз­ме, а это в канун дурацкого юбилея. То же планировалось и 10 лет назад, но сорвалось, да и движение тогда было уже и слабее, теперь же они острее чувствуют опасность. <... >

— Опять показывали Медунова (рожа у него жуткая, Бог шельму ме­тит!), награждал Туапсе Кириленко, к[оторо]го не видели более полугода, с осени. Оживили, стало быть, обалдуя, значит, глупый русский слон им там нужен. Его опять-таки повязывают с вором Медуновым, как и Устинова. Но Черненко поехал — я ведь помню сло­ва Удальцова, что Чак согласовывал сочинскую статью с Черненко. <... >

— Как-то в середине апреля мы с Ганичевым вышли из его дома и обна­ружили явную слежку. Неужели это всё-таки так? Поразительно. Однако мужик средних лет, неприметный, с большим портфелем шёл за нами от дома, а заметив, что мы заметили, про­шёл мимо, потоптался около касс ки­нотеатра и пошагал обратно. Странно. Если уж человек идёт с намерением купить билет, то он его покупает, а не поворачивает обратно прогулочным шагом.

— В Польше опять резкое обостре­ние. Это плохо во всех смыслах: зна­чит, там опять начнётся заваруха, а главное — опять возникнет желание повязать нас на «Солидарность» (т.е. антимарксизм и национализм) и цер­ковь.

— Вдруг в «Моск. комсомольце» вышла хвалебнейшая статья на селез­нёвского Достоевского. Странно. Во-п[ервых], это не просто новая и еврей­ская газета, это масонская ложа, где готовятся молодые кадры на выдвиже­ние. Во-в[торых], авторша — собкор редакции по иск[усст]ву, т.е. свой че­ловек, имеет ребёнка от мутного сионяги «Устинова», детского драматур­га. Т. и Х. дружно считают, что Юра того, вспомнили, что первым пригрел его Кожевников, а потом отпустил в «МГ», что он арестовывался КГБ в юности, любовь к нему Альберта [Лиханова]; они ожидают, что Юру долж­ны сейчас пригреть. Посмотрим.

— Левандовский сделал доклад в Орлеане о Жанне, дал текст, его на­печатали полностью, но сняли только одну фразу: выпад против масонов! А критику католицизма оставили. Как характерно! Вот она — «свобода сло­ва».

— Кочемасов разослал протокол президиума Об[щества]ва [охраны па­мятников], где меня и Селезнёва вы­водят из редколлегии «Памятников». На заседании этот вопрос не обсуждался, сам Кочемасов и вставил, так Иванов говорил. Думал — поднимать ли скандал? Можно: опросить всех, указанных в протоколе, подать в суд, выступить на пленуме Об-ва. Или по­дождать, не суетиться по мелочам? Где предел терпению и выжиданию? Так ведь всю жизнь можно прождать. Плохо, что я тут в паре с Селезнёвым, мне с ним не хочется вместе что-либо делать. Как поступить? И посовето­ваться не с кем.

— Дважды тут гадала мне кукушка, и оба раза оказалось 11 лет. Немного. Впрочем, как они пройдут, вот главное.

— Тут заметил хлопочущего Оскоцкого, устроили что[-то] вроде сбора подписей на даче у Рождественского, туда за этим приезжал Черниченко. Мы с ним познакомились, он вроде бы не похож, но уж больно зол, причём ихней холодно-рационалистической злобой: нужно вводить золотой рубль, это основа. да, рабочая сила товар. пусть будет биржа, а что такого? (Тут я неосторожно сказал: Но власть золота и биржа — это же власть Шейлока, — он тему не поддержал.) Личутин гово­рит, что он полтинник, как и Проханов. Личутин вроде бы понимает главную задачу, хотя кулаковат и хитроват.

— Вот мы жалуемся и плачем (спра­ведливо в общем-то), но как многого добились за последнее десятилетие! Недавно в сионской «ЛГ» появилась подборка материалов, где Агарышев и Саша Рогов писали о необходимо­сти оберегать русские ценности на Афоне, Синае и в Иерусалиме. Ведь об этом помыслить нельзя было совсем недавно. В начале 70-го, я помню, как Агарышев рассказывал о своём посе­щении Афона — это казалось не толь­ко сказкой, но и какой-то ужасной и опасной даже авантюрой! И вот.

— Думал тут о нашем пути в обо­зримое время, о своём в частности. Конечно, действовал я прямолинейно­наступательно и грубо. Защиту док­торской, например, проводил, как мед­ведь прёт на рогатину. Тут напоролся, конечно, а ЖЗЛ? Ведь то был парник Сиона, их оплот и идейная опора, а во что мы это превратили?! И как быстро, и как обнажённо прямо! Да, конеч­но, сегодня мы действовали бы осмо­трительнее и мудрее, но добились ли мы того, что уже стало явью, если бы осторожничали и не принимали уда­ры? Думаю всё же, что нет. <... >

— А всё же нам везёт, просто с неба валятся удачи! Как было всё наоборот в начале века, что вселяет надежду! Вот глупая «война» у островов: опере­точный аргентинский генерал решил сыграть в имперский патриотизм, и что же — Англия бросает чуть ли не все во­оружённые силы на край света, Амери­ка ссорится с латинами, Испания точит зубы на Гибралтар, центральноамери­канские гориллы в смущении, Федя, никарагуанские и сальвадорские ху­лиганы торжествуют, и всё это в нашу пользу, разрядка ещё более трещит, Иноземцевы-Агентовы расстраивают­ся (Бовин посмел даже в телепередаче очень кисло отозваться об Аргентине, ссылаясь, что мы-де воздержались при голосовании в ООН). Конечно, если бы у нас было русское правительство, можно было бы разом перетянуть на свою сторону латинов, послав в Буэнос эскадру — хотя бы для видимости. Но, Бог не без милости, и без того неплохо.

— Наглый зам. Громыко Ковалёв, 57 лет, начал писать стишки, пропихнул книгу через Совпис, подборку и хвалеб­ный отзыв в «ЛГ», взял рекомендации у Исаева и Баруздина (это, кажется, против устава СП?) Если бы он вёл себя по-свойски, устроил бы попойку для поэтов, скромничал бы, то и прошёл бы, жалко что ли. Но фарцовщик об­наглел и стал давить. И вот на приёмке Кожинов произнёс громовую речь, и его почти единогласно отложили. А вот в тот же день состоялось партсобрание поэтов, где выступил Лазарев и обли­чил того под аплодисменты, и письмо в партком МИД направил (это я ему по­советовал). Теперь, оказывается, Ба­руздин хочет ввести Ковалёва в редкол­легию, но пьяница Захорошко донёс, те хотят поднять шум и дать телегр[амму]. Пусть, мелочь, но полезно.

— Черненко проиграл, как и до­гадывались, на место Кащея — ЮВ, а на ЧК посадят Алиева. Это всё против нас, ясное дело. На съезде комсомола Бровастый был еле-еле, в необходи­мых местах то Черненко, то Андропов ему кивали: вставай мол, или садись. Ну что ж, они создали «русский фа­шизм» из сотни столичных юнцов, мо­гут начинать дело. <... >

— Назначение Федорчука порази­тельно: такое ведомство — и даже не в составе ЦК. Сидел в Киеве с 70-го, зна­чит, уже при Андропове, но ещё при Шелесте (правда, тогда Шелест уже шатался, а Щербицкий был предсовмина). Но служил ли он в Днепропетров­ске? Как бы то ни было, но хорошо, что православный и что не из Москвы. Ви­димо, его появление — следствие очень серьёзной борьбы, уж больно неожи­данная личность. Любопытно: Цинев и Чебриков — члены ЦК, а их начальник, так сказать, беспартийный.

— Чазова повысили из кандидатов в члены. Как смешно! Бровастый за изле­чение пожелал, видимо, его наградить, а у лекаря всё уже есть: звезда, депу­татство, чин академика, лауреатство. Осталось только членом сделать. Пав­ловские времена, только смешные! <... >

— Вопрос о созидательной деятель­ности в создании сегодняшнего рас­пада не может не вставать. Помню мелочь: как мы занимались газетной бумагой на Балахне. Давным-давно из­вестно, что надо уменьшить вес газетной бумаги в полтора, кажется, раза, для этого нужно всего лишь изменить ГОСТ и способ отчетности. Казалось бы, росчерк пера, но. не проходит! В сталинское или в хрущевское вре­мя подобные и даже более серьёзные вещи решались очень просто, хоть и не всегда правильно, теперь же не ре­шается ровным счетом ничего. Сперва сидел слабый, нерешительный и пре­старелый Косыгин, к[оторы]й к тому же блокировался кем-то, и полуидиот Кириленко, потом очевидный дура­чок и рамолик Тихонов. Их дурацко-стариковская мысль ясна: отмахи­ваться от всего, что нарушает покой. Но те-то, кто их ставил и держат, все эти Иноземцевы-Агентовы, они, зна­чит, заинтересованы в происходящем. Удерживается пока что оборона, но в смысле скорее техническом, ибо моральное разложение велико. Как она всё же удерживается? В какой-то мере правильна и внешняя линия, тут в основном жёстко-государственная стать. Видимо, там и там огромный, вязкий и консервативный аппарат, к[оторы]й очень трудно развернуть в противопол[ожную] сторону. А ГБ — оно в какой-то мере всегда являлось «их» стихией (торговля тайнами). Или вот у нас производится 150 кинокартин в год, громадное большинство убыточ­но, серебра нет, а производство растёт. Зачем? Но никто не ставит даже вопро­са, даже неприлично его поднимать. И т.д., и т.д. Всё это не может быть не организовано.

— Громадный штат служит в редак­ции сериалов, несколько сот человек (там теперь Байгушев). Платят 9000 за серию — какая переплата за халту­ру! Иванов 107-й получил очередной заказ на 19 серий, это ведь 170 тысяч — гора денег!

— Открылся съезд комсомола, но почему-то в 11, хотя всегда такие «фо­румы» происходили в 10. Видимо, не могли добудиться до трупа, переспал. Видимо также, свою речь он пробор­мочет сразу, а потом опять будет отта­щен в холодильник.

— Очень большие протокольные вы­крутасы в первых числах июня: Гусака встречал сам с Черненко, а Андропова не было на аэродроме. При награж­дении Чер[ненко] присутствовал сам, а Анд[ропова] тоже не было. По теле Чер. Произнёс несколько фраз без бумажки и даже ручками размахи­вал — надо полагать, народ обрадо­вался. Кстати, мысль: они — это шко­ла Кащея — нарочно внедряют стиль чтения по бумажке; если говорить без бумажки, то даже очень глупый и тём­ный человек может выразить какую-то мысль, ведь при говорении приходится думать, а для того чтобы не произнести ровно ничего за любой период гово­рения, нужна бумажка, обязательно! Кащей тут был виртуоз, он даже слова «Леонид Ильич Брежнев» читал, елозя очками по бумажке.

— Карл: Федорчук руководил тре­тьим упр[авлением]. То, что не пришёл Алиев, хорошо. Кащей правил всем и всеми, ибо не пил и не воровал, не украшался побрякушками, все кадры ставил он, его страшно боялись; его помощников после смерти выбросили сразу же, а кабинеты опечатали. Дело Цвигуна очень тёмное, скорее всего, он покончил с собой. О Куку говорил одобрительно. Процесс собираются сделать открытым, дать в печати, хотя будет трудно. (Он очень ускользающ, охотно поддакивает, но любит общие места, о своей откровенной осведом­лённости не заикнулся, а ведь позвонил мне через день-два, я тоже не спросил; намерения его всё же не ясны.) Он по­лагает, что Куку всё же потеснили.

— Эко: действительно, Арбатов и Бовин (и др.) работали с Андроповым. В их кругах его числят либералом, а Куку — наоборот. Полагает, что по­беду одержал Куку, ибо получил под контроль реальную силу (ГБ). 6 апреля прошли обыски у 50 с лишним чело­век по М[оскве], ориентация вроде бы смесь христианства с национализмом. В Ин-те Иноземцева по этому поводу взяли двоих ребят (до 30 лет). Проку­ратура ведёт следствие в том же Ин-те по хищениям в хоз. части, зам. дирек­тора там бывший водопроводчик, воз­вышенный Иноземцевым, нашли ли­повые имена и росписи в ведомостях на зарплату, копают очень старатель­но. Мы оба согласились, что сам факт вторжения прокуратуры в элитный Институт есть дело чрезвычайное, ибо воровство везде — почему вдруг имен­но сюда? Отчасти то же и с арестами. Надеется на армию, я ответил, что в России нет такой традиции: перево­роты XVIII века есть перевороты, так сказать, КГБ, ибо гвард[ейские] полки той поры вели лишь караульную служ­бу в столице. Надеяться на активное вмешательство армии невозможно. Он сказал, что золотой рубль — это бред. О деле Иванова они не знают. Статью Кузьмина считают ещё более худшей, чем Кожинова.

— Зон (В. Зимянин): Куку оттёрли третьим, а рвался вторым. Медунова поддерживает Куку, хоть и ему при­писывают письмо о взятках. Игорь недавно получил чин чрезв[ычайного] и полн[омочного] посланника 1-го ранга. Юрий Леонидович на службе, хоть и пьёт, подписал недавно какое-то согл[ашение], он первый зам., как и раньше. ЮВ — полтинник, жена целиком. Куку получил <... > КГБ, внеш[нюю] политику и кадры. Федорчук днепропетровец. Он, как всегда, охотно антисемитствует, подчёркнуто.

— Овчаренко: Шауро и Алик по­дали записку в П[олит]б[юро]против Кузьмина и пр. В «ЛГ» уже Чапчахов написал два абзаца в передовой «Лите­ратора», а потом сверху (из аппарата Черненко) попросили снять и спорить в обычном порядке лит[ературных] обсуждений. Нашли хороший аргу­мент: если Россия — тюрьма народов, то почему же нерусские народы сейчас празднуют добровольное вхождение? Да, Ленин так говорил, но в своё время и т.д.

— Выступал тут в ЦДЛ ген.-м. Иван Иванович, из ПВО. Приятно было слу­шать: всё, что мы писали и говорили, он повторял: телевизор разлагает мо­лодежь, бранил Бовина и Зорина и т.п. Сказал: мы можем обнаружить раке­ту за 17 минут до пересечения грани­цы, мы и сбить сможем, но вот труд­ность — сколько времени потребуется полит[ическому] руководству, чтобы принять решение?.. В самом деле, пока­то Рожу вытащат из холодильника и разморозят.

— Андропов в юности был замешан в деле Косарева. Вылез в Венгрии, где вёл себя хорошо и дал правильные ре­комендации. На четверть еврей, бабка по отцу из них. Был секретарём по соцстранам, окружил себя Арбатовым, Бовиным и К°. Бовин из Карловых Вар недавно звонил ему очень дружески: а ты всё ж. просиживаешь там. На ме­сте Кащея он будет себя вести очень осторожно, готовить смену, его они поддержат, он добьётся резкого улуч­шения экономики и — ясно, что будет. Они хотели Алиева поставить на ЧК, не удалось, более того — ЧК поручено опекать Черненке, а раньше сам Бро­вастый вёл. Андропов очень дружен с Кадаром, тот и приезжал в Москву за него просить. Черненко и его люди ста­ли активно вмешиваться в идеологию, причём с правильных позиций. Будто бы накануне пленума Рожа беседовал с Андроповым на предмет своего ухода; тот схитрил: ваш авторитет, ваш опыт бесценны. А это была, видимо, про­верка. Цвигун явный агент, очень мно­го занимался идеологией, Чебрикова, по существу, отстранил. Дело с брил­лиантами всплыло в Польше, замяли общими усилиями, но пришлось «реа­гировать»: в итоге Ц[вигун] застрелил­ся или его убили. То, что записка из культуры подавалась, и её судьба (за­губленная Ч[ерненко]), это совершен­но точно.

— Подсчитал на июнь 1982: средний возраст членов — 70, кандидатов — 66, секретарей (их лишь 3) — 69. 11 чело­век — 70 лет и старше. Да они рухнут все, и довольно скоро, но придут люди, младше нас. А нам (в лучшем случае!) останутся лишь мемуары.

Эко: об арестах и обысках 6 апр[еля] поспешно сообщила «Монд». Верный признак: значит, из них!

— Мне передали (Л.), что в апр[ельском] номере «Посева» было краткое сообщ[ение] о следствии над Ивановым и что вызывали Глазунова, меня, нескольких офицеров из Геншта­ба и КГБ.

Обсуждал тут, писать ли письмо Андр[опову], что выбросили из ред­коллегии и вообще. Не знаю. Тут то же, что выступать или не выступать открыто против Михалкова год назад, или подавать в суд на «ЛитРоссию», или публично выступить о Медунове. Т.е. надо выбрать между выжиданием и резкими, прямыми действиями. Не могу решиться. Инерция тянет к вы­жиданию. Угрозы тому способствуют, семья заставляет быть осторожным.

— Двоюродный: Лощиц напи­сал «для истории» Никите Михалкову: не надо мне денег за право экраниза­ции (это 4 тыс.), лёгкие деньги легко и тают, со светлым вас Христовым Вос­кресеньем; расчёт был верен — Никита тут же бросился в «мерседес» и пом­чался к главбуху с воплем: как, вы до сих пор не заплатили этому светлому бессребренику!.. Если уж деньги лиш­ние, а ты православный, то пожертвуй их на храм.

— Ректор пединститута с помо­щью партсекретаря убрали Щагина. На его место — пустой, безликий че­ловечек. Бранили и статью Кузьмина. Да, этого следовало ожидать. Боко­вым следствием будет то, что меня не утвердят. Заколодило нас. <... >

— Агажимент означает повышен­ное внимание и указывает цель. Обду­мываю абсентеизм как лучшее сред­ство. Видимо, дело идёт под огласку и даже под прессу. Вокруг возникнет от­чуждение.

— 12 мая арестован Бородин. По­лагают, что это опять вокруг Глазу­нова — он был у него присным; воз­можно, Глазунова приглашали по делу Иванова. «Посев» сообщал о нём, обо мне и «нескольких офицерах Генштаба и КГБ».

— Ясно, что дело Иванова будут да­вать не келейно, а, напротив — с при­влечением внимания, иначе не стоило бы городить суд и вызывать меня. Карл уже предрекал, что в прессе будет. Характерно и то, что Евсеева не при­глашают, а ведь и дела какие-то совер­шали, ясно тут всё. Андропов вёл это дело через ЧК, теперь доведёт его как идеолог. Картина проясняется, но это не в нашу пользу. Подумал тут: в апре­ле меня выбросили с работы, в июле — вызвали в ЧК и угрожали уголовным делом, в октябре — республиканский минпрос не утвердил мне полставки, в декабре — скандал вокруг «Нашего [современника]», в январе — попытка увольнения именем ЦК, в марте при­вод в Лефортово, в июне же. Густо меня обложили. Уверен, что не только нервный Гусев, но и Скорупа какой- ниб[удь] сдохли бы от всего этого, растаяли, как свечи. Закалили. Только долго ли будут закалять ещё?

— Лев: Проханов крестился, счи­тает, что надо любой ценой сохранять империю, за это его, мол, и поднима­ют. М-да. Меня вот почему-то за то же самое никак не выдвигают. Его же поддерживают они все, про него сплет­ничают, что половина, а он, видите ли, крестится. И от ЧК разъезжает по са­мым злачным местам, обходя, однако, Ближний Восток и всю эту тему. <... >

— Немец: в Ин-те Иноземцева па­ника, обнаружено страшное и безза­стенчивое воровство, дача директора построена за счёт строительства ново­го здания, мебель импортная появи­лась у него и у всех замов, множество людей зачислялись на липовые долж­ности, они получали стаж для посту­пления в вуз, а жалование шло к заму «по общим вопросам», бывшему сан­технику в правит[ельственном] доме, где жил Николай Израилевич ранее. Теперь ещё арестованы двое, в том чис­ле из сектора Мирского, ибо они — то самое, ибо других там нет. Где-то око­ло 10 июня Иноземцева вызвали к Ан­дропову, Гришину и Зимянину, ругали, больше всех шумел Михвас. Он рас­сматривает всё это не как случайность, а совпадение, исправляемое. Об Афга­нистане: там Амин хотел вырезать по­ловину партии, наши, конечно, узнали, Рожа «из гуманизма» предложил его сместить, Устинов и Андропов возра­жали, но поддержал на П[олит]б[юро] Черненко и другие холуи, к[оторы]е ни за что не отвечают (это его слова). Те­перь там не очень сильная резня, режут в основном друг друга, Вьетнама не по­лучилось, видится Хомейни. В Польше положение необратимо, генералу и его присным просто некуда деться.

— Попов: по делу Иванова прохо­дит 25 свидетелей, процесс будет дол­го — три дня (23-25), сугубо закрытый, меня там числят в первых свидетелях, Иванов во всём покаялся, признал свои четыре инкриминируемые ему работы вредными («Рыцарь», «Логи­ка», редактирование «Вече» и статью по поводу полемики Соженицын-Сахаров, — он был на стороне Солже­ницына). Экспертом на предмет анти­советчины выступал кто-то из ИМЛ, препроводит[ельная] подписана Егоровым. Обо мне он очень ахал, какой я хороший, восклицал: С.Н. не надо приходить, пусть возьмёт бюллетень или куда-нибудь уедет. Что это — за­дание или искреннее мнение романти­ка и всё-таки русского человека? Кста­ти, он делал выписки из сочинений Иванова и очень интересовался ими. Вспомнил: эксперт из ИМЛ какой-то Салахов (?) или Самедов (?), словом, фамилия подобрана явно не русская. Я о таком имени никогда не слышал.

— Дело провернули наспех и по­верхностно, из 25 свидетелей явилось только 8, никого не разыскивали, хотя не пришли Гусев, Сушилин и я. Моё письмо, впрочем, засчитали. По сло­вам адвоката, в деле есть показания Глазунова, взятые у него в мастерской, а также Бегуна и Цитовича, взятые в Минске; будто бы м[атериа]лы о По­номарёвой, Гусеве, Сушилине и [обо] мне выделены особо, до первого, мол, нарушения. Всё было явно и очевидно разыграно между судом, адвокатом и подсудимым. «Да» и «нет» не говори­ли, чёрное и белое (т.е. сионизм и ма­сонство) не называли. Судья был стар, глуп и жалок, прокурорша не лучше, адвокат явно служил туда и к тому же просто халтурил. Рыжиков по­носил Иванова, сказав, что накануне франц[узской] революции тоже рас­пространялись подобные сочинения (намёк на провокационное разоблачительство), что Иванов с двойным дном, а познакомился он с ним «у дверей кабинета Семанова». У Пономарёвой тоже спросили про меня, она сказала, что познакомилась после ареста Ива­нова: была, мол, растеряна, хотела по­советоваться. Иванов гладко и патети­чески каялся, обходя все острые темы. Вид у него был ужасный. Очевидно, ему пообещали за «откровенность» нечто вроде помилования, но проку­рорша попросила год тюрьмы и 5 лет ссылки, последнее — предельный срок по статье. Иванов заволновался, по­просил было перенести заседание на другой день, но адвокат его быстрень­ко уговорил. Суд и вынес такое наказа­ние. Думаю, что изменения приговора не будет: тем, кто заварил дело, важно отчитаться: видите, мы их тоже суро­во наказали!.. А если он помрёт (это и случится, видимо, очень скоро), то не у них, в Лефортово. Думаю, дело за­кончилось, а по слухам, у Иноземцева взяли ещё трёх, кроме тех двух. Раз­мен? ЧК добилась успеха: наш патрио­тический, так сказать, лагерь, напу­ган, наполнен паническими и взаимно очернительными слухами, полностью освещён изнутри: тайной полиции те­перь всё известно с большой точно­стью. Дело они решили не раздувать (ЧК или те, кто им указывает), ибо сам разговор вокруг т. Дзержинского и 1937-го года, это. Как говорил Кащей: не надо привлекать внимания. Пред­ставители печати на суде не присут­ствовали, только краснопресненское ГБ в виде публики. По голосам пока вроде бы не слыхать. Да и не будут, идеология у нас и у них — сообщающи­еся сосуды. Над нами явная и прямая угроза, следует вести себя осторожно. Ладно, подождём.

— В. Беляев: вдова мелкого местеч­кового торговца вышла замуж за адво­ката Корнейчука, он усыновил и кре­стил пасынка Сруля Фогельсона — так появился писатель Корнейчук. Страш­ная, говорит, был сволочь. Ну, а насчёт таланта — известно и так.

— Бесстыжий разбой в Ливане по­разителен. Как они наглеют, когда чув­ствуют силу и превосходство! Вот так же они вели себя и в гражданской, и в 20-х, только там не так всё было об­нажено: псевдонимы, русские и иные гойские исполнители внизу... Наши масоны всё валят на Америку, какая простенькая, но удачная уловка: не еврей виноват, а «американский импе­риализм». Евсеев сказал, что именно в таком виде велел освещать эти собы­тия Синедрион. Ну, он знает.

— Да, делом Иванова нам нанесён удар, это ясно. Как можно предполо­жить, больше всего взволновало их, как полит[ическую] полицию, письмо Рязанова — его содержание и воз­можность повторов, а их тайных хозя­ев — гласность того, что должно быть страшной тайной. Тогда-то они и на­чали, быстро вышли на след (Рыжиков тут помог, говорят), выбрали слабое звено и, надо признать, не ошиблись — Иванов оказался и в самом деле слаб. Однако тайная полиция, даже успешно действующая, может лишь замедлить рост природно возникающего дви­жения, а не прервать его. Покой при Сталине или при Гитлере объяснялся не НКВД и гестапо, а популярнейшей социальной политикой. Теперь она не популярна, а раз о масонах заговорили среди студентов, значит. Наше дело продолжат!

— Ягодкин (со слов его знакомой, близкой подруги Розы): Цвигун бо­лел, потом переехал на дачу в Барвиху, дача была другая, их ремонтировалась, Роза поехала туда посмотреть, верну­лась, ей говорят: упал, разбил голову, но к нему не пускают, приехали маши­ны с реанимацией, увезли, она даже не увидела; в гробу голова его была как-то искажена. Сам он уверен, что не своей смертью. Еще рассказал, как давно на совещании секретарей обкомов и гор­комов выступал ещё живой Бровастый, учил ценить зав. общими отделами, приводил в пример своего, как он под­сказывает ему составлять повестку за­седания П[олит]б[юро], «а раз вопрос поставлен, значит, его решат»... Он на­писал две очень интересные статьи о педагогических делах, очень острые, я читал. Разумеется, заварилась каша, в секторе недовольны, его министр тоже, обсуждали статью на коллегии с привлечением парткома, осудили. Он хочет писать письмо Черненко и идти на приём; он говорил, что полож[ение] в школе ухудшается, учителя бегут, нужно поднять престиж учителя и зар­плату, 2 миллиона педагогов работают не по специальности. Симуш (консуль­тант из пропаганды, еврей) выступал в МГУ и на прямой вопрос об Андропове ответил: он получил весь круг обязан­ностей, кот[орый] раньше был у тов. Суслова. <...>

— Лазарев тут сказал про меня, а Осетров передал: С[еманов] это смесь барства с солдафонством. <... >

— Впервые после долгого-долгого перерыва хотел я поражения нашим футболистам. Типичное нынешнее раз­дувание штатов: 5 тренеров на 22 игро­ка, а ещё целая свита, а ещё актёры, их сопровождающие, как раньше шуты при дворах, чтобы господа не скуча­ли. Всё делается «под Запад», только хуже. Один русский в команде — бал­бес Гаврилов, остальные грузины, та­тары, хохлы, армяне, кто угодно, а это ведь тоже не случайно. А в случае по­беды были бы телеграммы, приёмы и поцелуи — тьфу!

— Какой смешной спектакль разы­грывается вокруг вредительского дела «газ-трубы»! Кто-то что-то пытает­ся запретить — смех. Это розыгрыш, кость для быдла, чтобы грызли и не задумывались бы. У нашего обыва­теля должно возникнуть убеждение, что американцы мешают нам в выгод­ном для нас деле. Так и станут думать. А ведь мешают (если бы! т.е. делают вид), нам «мешают» продавать Роди­ну! Далеко зашло. Не видно никакого просвета. Как в этих условиях не по­желать поражения проворованной нашей сборной (кстати, Кипиани от­странили именно потому, что попал­ся, и крупно, с валютой), как вообще можно радоваться всему, что укрепля­ет шайку предателей и воров?! Почему они открыто нас не разоружат? Боятся армии? А что там бояться? Наша армия сегодня совершенно заполитизирована и воспитана на разрядке. А местный партаппарат они презирают да и раз­ложили его уже порядком. <... >

— В «Педагогике» вышла книжеч­ка Чазова, а написал её Борис Воло­дин (он же забыл кто, но то самое, и явное). Как все они повязаны! Через Чазова устраивает свои дела, редкие мед[ицинские] благодеяния для дру­гих — небескорыстно, разумеется. А директор «Просвещения» Зуев — весь там, все замы министров про­свещения и прочие у него ежегодно печатаются. Да, сегодня печать — это пирог, который разрезают и раздают в угоду мафии. <... >

— Тут в середине июля к соседне­му нашего дома подъезду подкатил «утюг», рядом чуть поставили «вось­мёрку» с антеннами, а при выезде на улицу — милицейские «Жигули» с ми­галкой. Думаю, неужто в городе? Ждал чуть ли не час. Три здоровенных лба дежурили у подъезда, посматривали иногда вверх. И вот выкатилась явно подгулявшая небольшая компания, их быстро погрузили, «восьмерка» рва­нулась, перекрыла улицу, «утюг» вы­рулил без задержки, а мигалка ещё некоторое время постояла. Боже мой, три машины с водителями, три охран­ника — и для кого? Гостей дочки раз­возить.

— Старый провокатор Евсеев вдруг спрашивает, не случилось ли у меня чего; я тут слышал разговор, один се­рьёзный человек сказал про тебя: на него дали такие показания, разве он еще работает?

— Эко (Шейнис): Иноземцев перепу­ган, разгоняет своих, Мирского переве­ли с понижением в ИНИОН, какого-то Комфу, очень у них важного, убирают даже совсем, молодую приятельницу Фадина уже уволили, но неаккуратно, она подала в суд, восстановили сразу, не дожидаясь разбирательства. Сек­тор Мирского реорганизуют, хотя они с Иноземцевым «на ты». По слухам, Арбатов осуждает его за разгон своих. Говорят, что оба арестованных раско­лолись, дают показания. Выслушав про дело Иванова, спросил, не пострадали ли свидетели и привлечённые, сослал­ся, что по прошлым делам таким часто попадало. Говорили, что у нас шофёр автобуса получает столько же, как до­цент. Я считаю это правильным, ибо содержание труда и его непривлека­тельность — это сегодня главное, что привлекает сегодня человека, в доцен­тах никогда не будет нехватки, поэто­му общественно необходимая тяжёлая работа должна хотя бы материально восполнять привлекательность свою. Он (и все они, я замечал) с этим резко, принципиально не согласны, ибо тут кроется коренная их мысль о полном праве на образование и знания.

— Сообщили из нескольких мест сразу: 20 июля был Секретариат в Краснодаре в присутствии ЮВ, Медунов снят и отозван с тяжкими обвине­ниями. Это серьёзно. Начало или ко­нец? Видимо, конец, ибо пока корешки не вытягивают, а обрывают, снимая наиболее уж пахучие цветочки (Цы­ган, Шибаев, Колеватов), к[оторы]е компрометируют Рожу. Но последний случай всё же самый значительный, уж очень много ниточек тянется в Москву. Но уверен: нам лучше не станет!

— Медунов был снят Секретариа­том 20 июля, 23 объявили во «Вре­мени», на др[угой] день в «Правде»: «переход на др[угую] работу», мягко. Кабалоеву полгода назад записали «крупные недостатки». Вся Москва, а теперь вся страна об этом говорит. Хитроватый Сидоров говорил мне: по­здравляю, теперь у тебя должны на­чаться изменения. Так мне уже мно­гие говорили. Вряд ли. После падения Кабалоева Ганичева же не восстанови­ли. Но любопытно: Медунов явно был точкой приложения сил. С декабря по начало июля его усиленно воспевали в «Пр[авде]» и награждали его города и людей, последний раз ордена вручал в Сочи работникам особых санаториев управделами Павлов (а он из Днепрод­зержинска и на посту с 65-го). Почему Секретариат, а не П[олит]б[юро]? Ви­димо, Медунов был не только семей­ным снабженцем, но и как-то опирался на Куку. Тут есть пометка через Софронова: он был вхож к Куку и широко печатал Медунова, а также его «рецен­зию» на книгу Куку. В отсутствие Куку (и Рожи?) и убрали Медунова, поставив перед фактом (а у нас отмены таких решений не бывает). Словом, с начала года пошла осторожная чистка от наи­более замазанных: Цвигун, Кабалоев, Цыган, Калеватов, Шибаев, теперь вот Медунов. В этот же ряд станет и Пенкин (если уйдёт). Что ж, нищему пожар не страшен, пусть их. Михвас тут тоже обмарался, ибо депутат от Кубани в мае туда ездил, и местная печать дава­ла о них с Медуновым целые разворо­ты. Можно предполагать, что это дело рук ЮВ, он и вёл Секретариат. Так как все считают, что он подозрителен, а у него жена, то ему бы следовало сейчас нам выказать внимание, чтобы сбить волну, как это пытался сделать Яков­лев в феврале 73-го. Безусловно, что дело будут всячески приглушать, но в обезглавленной (и очень ещё незре­лой, конечно) мафии может начаться паника, развяжутся языки и т.д. Цеков (и другие) говорят, что секретарь Геленджикского райкома (родственник М[едунова]) пытался бежать с брилли­антами чуть ли не в Турцию.

— Гул по медуновскому делу раз­растается. Цеков: Фалина отошлют куда-то послом, а 1-м замом вроде бы Игнатенко, но тот из Сочи, а какой-то еврей, его соавтор по фильму о Бреж­неве, уже чего-то ему грозится; в Крас­нодаре уже прошли аресты, а в Сочи какая-то комиссия. Формулировка освобождения тоже очень осторожна, она даёт возможность отсутствующим Роже и Куку проявить заботу о том, куда-нибудь назначить. Размышляя о возможной связи Куку-Медунов, вижу тут большую вероятность: Куку коварный и беспринципный интриган, никакой политич[еской] стратегии у него не было и в помине, на седь­мом десятке вдруг взлетел и, конеч­но, стал опираться на кого угодно, ибо цели примитивные, а принципов никаких. Бровастый любил Серёжу, сл[едователь]но Куку в своих интри­гах мог обресть в нём союзника. Лю­бое обострение борьбы нам полезно.

А всё же неожиданно: я уже уверен был, что Медунов уйдёт только после Рожи. Всё это ЮВ: Цвигун, Цыган, Калеватов и Серёжа его точно, Шибаев тоже, видимо, не без его участия. Он отмежёвывается от русских воров, его же дело — Иноземцев, к[оторы]й явно подбит, это вор «свой». Кто следую­щий? И какой ответ готовит против­ник?

— Горький (Чибиряев): консультант отдела науки по праву весной был в Японии с Шахназаровым, Кудрявце­вым и ещё кем-то, в Шереметьево его задержали, вскрыли ящик с 48 тран­зисторами, он лопотал, что передал ему Аэрофлот; выяснилось, что некий Гинзбург дал ему 1 тыс. долларов, а он купил у фирмы без пошлины и со скидкой, как оптовый пользователь, нашли расписку его там и даже номер паспорта: уволили, исключили, отда­ли под суд. <... > Одна из дам Горького дежурила на выборах, появилась Галя, довольно помятая, с сопровождаю­щим, на светский вопрос: Г[алина] Л[еонидовна], а где же Ю[рий] М[ихайлович Чурбанов]?— махнула рукой и что-то раздражённо брякнула; ещё характернее, что сопровождаю­щий вёл себя чуть ли не как конвоир, командовал: не задерживайтесь, прой­дёмте. Супруга Промыслова отды­хала в этом году в Швейцарии — всё-то им можно, воистину они создали себе райские условия, а границы — «про­зрачными», о чём давно мечтали.

— Выступали по теле 1 авг[уста] Перетурин со Старостиным о плохом выступлении сборной; хоть бы прозву­чали слова о патриотизме, долге, роди­не, хотя бы о мужестве и чести — нет! Вот надо улучшить технику. больше тренироваться. изучать зарубеж­ный опыт. Как они разложили поло­жительную советскую духовность за посл[едние] 10 лет!

— Немец (Л.Г. Истягин): страны СЭВ нам в обузу, мы за полцены от­даём им нефть и газ, а могли бы полу­чить от Запада полную цену, они нам дают второсортную продукцию, мы им тоже в тягость, ибо не способствуем подъёму качества, нам надо оставить СЭВ, предоставить их собств[енной] судьбе, а нам либо вступить в общий рынок, либо ввести сталинскую ав­таркию, кот[орая] нам по силам — по­следнего очень боятся страны Запада, их цель — разрядка и в конечном счё­те конвергенция. Наш газ будет зани­мать 6% их энергетич[еского] баланса, а с Бл[ижним] Востоком Зап[адная] Ев[ропа] ввозит 60% сейчас. Он счи­тает, что мы должны оттянуть наши силы и заняться собств[енными] де­лами. (Это лишь внешне привлека­тельно, мы не можем оставить своё <... > в Вост[очной] Евр[опе] и свою базу на Кубе, своё давление на тре­тью цитадель Сиона — ЮАР из Анголы и т.д., не должны бросать латиноамер[иканских] повстанцев, па­лестинцев и т.д. От Сиона нельзя заго­родиться, нужно наносить ему удары по всему миру, как он не перестанет никогда пытаться подорвать нас; надежд на мир быть не может, эта борьба вечна, как добро и зло, спастись отсту­плением невозможно, такого врага не умилостивить и с ним не договориться. Отход к своим рубежам — это путь наи­меньшего сопротивления, кажущийся лёгким и полезным, но путь гибельный; пример Франции, уступившей Алжир и от этого только выигравшей, ничего не говорит: во всех случаях в Париже правит Ротшильд, а мы-то как раз и не хотим, чтобы он нами правил!) <... >

— Порой одолевают мрачные мыс­ли. Заколодило, можно предположить даже — навсегда. Тогда чем заняться, да и как семью кормить? Ну, переизда­ли Шолохова, вроде пойдут Брусилов с Макаровым, а потом, на шестом де­сятке, что буду переиздавать? Сборник статей вряд ли удастся где пристроить. Путеводитель по Ш[олохову] мне на­писать не удастся, не лежит душа, на­доело. Меня часто спрашивают: чем занимаетесь? Я отвечаю уклончиво. Но ведь занимаюсь я внутренними да мелкими статьетешками. Рукопись о Нём лежит без движения, возможно­сти издания в ближайшем будущем ис­ключены. При существующем порядке вещей никто меня на службу не возь­мёт, побоятся. Тут даже возможный уход Севрука ничего не решит, должен быть жест сверху, а на это в нынеш­нем раскладе нечего и надеяться. Вот у Журавлёва возникла идея, чтобы я за­нял его место в «Нашем». Поколебав­шись, я разрешил ему от своего имени прощупать, и что же: <... > Васильев и ничтожный Кравцов мнутся; ясно, они побаиваются работать со мной («все знают, вы генерал», кричал мне Жу­равлёв). Какие-то странные доброхо­ты хотят сунуть меня в Ленинку, там служба от сих до сих, бабы, склоки, но всё равно соглашусь, буду хоть ближе к книгам; впрочем, и тут не возьмут. Всё это, конечно, суетня, а не прямой путь, как раньше: серия, журнал, писа­ние больших и известных книг, связи с людьми, надежды, борьба на всех до­ступных уровнях. Но сбили. Дважды я обдумывал обострение: после фаль­шивки «Лит[ературной] Р[оссии]», чтобы подать на неё в суд, ибо на Се­кретариате меня никто не порицал — воздержался, ибо за спиной маячили вызов к Бобкову и Иванов; потом по поводу Кочемасова, ибо на Президиу­ме обо мне речь не шла — не решился, ибо это было сразу после Лефортова и перед судом. В обоих случаях они мог­ли бы на меня нажать, если [бы] захо­тели, и больно. Кроме того, подобные скандалы сразу же отнесли бы меня в число полуреволюционеров вроде Яковлева, а пока я всё же сохраняю репутацию несправедливо (или спра­ведливо!) уволенного чиновника. Но чиновника.

— Назаретский (О. Генисаретский) служит в какой-то социологической конторе по культуре. В Москве 300(!) дискотек, вход по 3 рубля, а там «кок­тейли» в ту же цену, обалдевающая «музыка» и т.п. Администраторы по большей части из них, а обслуживаю­щая шваль — русские. Не попасть, «престижность», рвутся. Внутри есть маленькие зальчики для избранных, один такой называется «Дилижанс» (это в «Минске», где большой зал для простых). Это поветрие пошло по всей Руси, даже в Великом Устюге есть, в глухом вологодском городишке, где давно нет масла, но есть коктейли. И всё — под знаком ЦК ВЛКСМ, зато играют только западные шлягеры, и какие! Кто принимал решение, кто подписывал, согласовывал, предлагал, кто попустительствовал?! Эх, добрать­ся бы, потрясти дурней, какие бы све­дения открылись.

— Шевцов написал 22 июня пись­мо Андропову по поводу Ливана: по­чему молчат наши Эренбурги?.. почему молчит наше телевидение, которое в народе уже называют «тельавивдение»?.. почему мне и моим товарищам Сорокину и Серебрякову не дают возможности выступать против сио­низма?.. почему не проводят митин­гов трудящихся?.. И вот позвонил ему 5 авг[уста] Потёмкин (из культуры) и сообщил, что Андропов письмо полу­чил и благодарит его, а дальше «закрыл письмо», ласково пожурив за преуве­личения. Сам-то Шевцов заметил, что митинги пошли позже. Ну, видимо, не он один писал.

— А уже в начале XXI века станут писать о «круге авторов ЖЗЛ», как пишут ныне о круге авторов «Совре­менника». За 10 лет вышло более 90 книг пятнадцати авторов: Чалмаев, Михайлов, Семанов, Лобанов, Жуков, Лощиц, Селезнёв, Петелин, Тяпкин, Яковлев, Кузьмин, Пигалёв, Агарышев, Кардашов, Чуев. И все (все!) книги имели громкую известность, переиз­давались, имели широкий отклик в пе­чати, вызывали споры и скандалы. Это целая эпоха. А ведь из 15 вывел в план я 14, за Селезнёвым лишь Кузьмин, да и то перешёл к нему по наследству.

— Евсеев: «Будь осторожнее. Будь осторожнее!» — Да я и так ничего не делаю.— «Всё равно будь осторожнее, чтобы тебе камень на голову не сва­лился». Вот провокатор проклятый. Он за день до 6 августа назвал мне ме­сто ссылки Иванова — Рязань. Что ж, с ним обошлись мягко.

— Казимеж: дано указание не упоминать Кащея и его работы. Быв­шего помощника Кащея хотели было направить в «ВИКП», но потом его вдруг взял к себе. Андропов, и тоже в помощники. Поразительно. ЮВ всё же интересный человек, это ясно. Казимеж говорит, что у него плохое здо­ровье. В Краснодаре арестовано 300 чел[овек].

— На московских вокзалах — сон­мища людей; теснота, духота, спят на газетах на грязном полу, множество детей, и грудных — капризничают,плачут бедняжки. И так каждый день и каждый год. И ничего, совсем ничего не делается! А ведь можно же скамей­ки поставить, нары соорудить — мало ли что! И рабочей силы не надо, обра­тись только к томящимся от ожидания людям: подсобите, ребята. Подсобят, и охотно. Но ничего подобного. На­род терпелив и привычен, стёкла на­чальникам не бьёт, а с них высшее ру­ководство не спрашивает. Напротив, спросят, если что-то предпринимать начнут. Проклятое, гнилое брежнев­ское время — эпоха лодырей, воров и предателей! Неужели с ними не покви­тается история?! Ведь поквиталась же со «старыми большевиками» и (менее жестоко, да это и не нужно) с бериев­скими палачами. Нет, не может быть, чтобы они спокойно сдохли на своих воровских усадьбах!

— Снятие Медунова вызвало всплеск разговоров обо мне. РВ тут го­ворит: мне сказали, что дела ваши по­правились. Это почему-то общее мне­ние. Казимеж сказал, что меня снимал Александров. Передают ещё легенды, вроде того, что министр спросил меня после освобождения от должности: СН, за что же вас освободили?.. Эта вспышка разговоров обо мне тоже не очень, дела мои никак не изменятся, а это опять вызовет толки.

— Осипов Валя всё же молодец: вынудил уйти Грибанова, у к[оторо]го сын уехал в Израиль (придрался, что тот полгода не говорил), на пенсию от­правил. А ещё заставил переделать пе­реиздание Гейне и Эренбурга, убрав из них «сионистские» тексты. Право же, он долго не усидит!..

— Вечером в понедельник (2 авгу­ста) мне позвонили, что в партком СП пришло на меня частное определение. Я прочитал: производит по перво­му разу шоковое впечатление, что и произошло. Кочетков: тебя исклю­чат, хорошо, если оставят в Союзе, в нашем парткоме и организации масса евреев, кот[орые] тебя ненавидят, ищи поддержки на самом высоком уровне, добивайся пересмотра дела, съезди к Шолохову. Стаднюк перепуган, ис­пугаются Алексеев и другие, бумага на контроле в орготделе ЦК, в горко­ме прямо требуют твоего исключения из партии и СП. Я успокаивал его, но подействовало мало. Удалось добиться лишь оттяжки и поджидания Ф. Куз­нецова, создадут комиссию парткома с Петелиным во главе, хотя тот и отка­зывается, ему неудобно. Всмотревшись в текст, увидел там массу юридических изъянов, и грубых. Ясно, что бумага готовилась на Лубянке, и именно как политич[еский], а не юридич[еский] документ, а судейские просто подмах­нули: ваше, мол, дело. Подготавливаю протест. В парткоме буду строить свою защиту так: провокация, оговор такого рода — отголосок 37-го года, «Вече» я признаю, но ведь за слушание «го­лосов» не карают, а мне приходится читать всякое (ошибочку я сделал тог­да в Лефортово, надо было ничего не говорить, кому?!). Итак, каяться я не буду, предстоит борьба, они сами меня заставили сделать выбор. Может, и са­моутешение, но им тоже не легко станет меня исключать — скандал возникнет неизбежно, а это. Главное, что я очень нервничаю, ничего не могу с собой поде­лать, хотя страшно много и быстро ра­ботаю. Давление 160/110, это прилично. Да, не дают покоя! Плохая история, что и говорить. Задержат «Бр[усилова]», не переиздадут «Мак[арова]», статейки все остановят, даже на рецензию ниче­го не дадут, побоятся (да и понятно!). Ничего, переживём. 2 % есть, запасы есть, год продержимся, а там.

— М.Т. Палиевский: Суконцев-младший попался в Краснодаре на шантаже завмага, вёрстку липовую ему показал и потребовал 30 тыс., его и другого еврея взяли, но потом, тому дали срок, а Суконцева выпустили. Рожа впал в младенчество, всё время смотрит телевизор, вдруг велел Гле­бову дать Народного, потом посмо­трел «17», дал всем награды, а в девку, игравшую радистку (и бывшую жену Миронова) влюбился, звонит ей домой. Юлиана [Семёнова] из списка вытащи­ли, ибо он попался на бриллиантах, его отозвали из ФРГ, но после награжде­ний он устроил страшный скандал, пробился куда-то, «Современник» по­ставил его пьеску, премьера задержа­лась на 20 мин[ут], а потом явились с Юлианом Андропов и Щелоков. <...>

— Евсеев: Не слыхал, нет. Ну, это чтобы ты сидел тихо, был паинькой. А ты скажи, что другие уезжают, и ни­чего. (Обратил я внимание, что в сво­их сочинениях он никогда не употре­бляет слова «масоны» и даже говорил не раз, что нельзя за эту тему браться легкомысленно и т.п.; примечательно, ведь они к разговорам о сионизме при­выкли и вроде не очень их боятся, а от масонов их воротит.)

— Т. спросил меня: чем же ты им так насолил? Ясно чем: они не боятся раз­говоров, даже опасных, вот Кожинов, Бородай, другие наговорили много очень для них неприятного, но ведь не трогают, а мы соединяли в себе слово и дело — вот суть. Пресловутая свобода слова в Америке есть, а толку?..

— А всё же странное дело! Это по­хоже на месть: вот тебе. Но зачем? Ведь если они хотят моего публичного наказания, то в любом случае это вы­зовет скандал. Или им это и нужно? Опять же странно, это полностью про­тиворечит нынешней политике в обла­сти идеологии: никакого шума, ника­ких крайностей, у нас всё хорошо. Да и бумага составлена невероятно грубо, с натяжками, с очевидным пристрасти­ем. Или это прицел на будущее: опоро­чить меня, моих единомышленников, взорвать очень влиятельную и очень сильную моск[овскую] писательскую организацию?.. А может просто глу­пость и злоба какого-нибудь Губинского или повыше? И это возможно.

— Петелин спокоен и беспечен, но он, к сожалению, глуповат, может и не понимать многого. Но прям и благоро­ден, это бесспорно. Он, оказывается, выдвигал меня в замы. Да, жаль, со­рвалось, это бы разом открывало но­вые пути. Вот почему, в предвидении этого и появилась бумага! <... >

— Иноземцев скончался в пятницу на даче, внезапно, работая в саду. Про­токол по высшей форме, все 25 под­писей. Замечательная фраза: «при­нимал активное участие в Вел[икой] Отеч[ественной] войне». Как это — ак­тивно? В атаки ходил? Но раз все под­писи, значит, правильно говорили, что отбился. Теперь же его мафию разго­нят, как разогнали мафию Кабалаева, а теперь кубанскую. Это хорошо, ибо под Иноземцевым были не просто уго­ловники, а политики. <...>

На этом записи 1982 года обрывают­ся, не до них стало. Началось долгое и мучительное исключение меня из пар­тии, сперва на парткоме, потом на об­щеписательском собрании и в Красно­пресненском райкоме КПСС. Слежка за мной органами КГБ, и без того плот­ная, сделалась ещё настойчивее. Чтобы как-то затянуть время, я недели три скрывался в родном Ленинграде, меня положил в свою больницу покойный Ф. Углов (обо всех моих приключениях он знал). Меня тогда отстояли — ис­ключение заменили строгим выгово­ром, оставили и в Союзе писателей.

...Не могу в заключение мрачного сюжета не вспомнить один забавный эпизод тех дней. Райком партии раз­бирал так называемые персональные дела в конце заседания. Был вывешен список наказуемых. После Союза пи­сателей пошли товарищи из треста районной очистки, гастронома номер такого-то, таксомоторного парка и т.п.

Мой парторг Виктор Кочетков ужасно нервничал и шептал: «Всё, тебя исклю­чат, меня тоже, что будем делать.» Поэтому все готовые к наказанию ал­каши, растратчики и двоежёнцы ре­шили, как и их парторги, неразличи­мые друг от друга, что исключаемый из их рядов писатель — это Кочетков, а писательский парторг — это я, ибо мне постоянно приходилось ободрять скисшего Кочеткова.

Когда после долгого обсуждения на бюро райкома мы оба вышли, и я не мог сдержать радости, ко мне подо­шёл один здоровенный алкаш (или его парторг) и, тыча увесистым пальцем в грудь Кочеткова, спросил, обращаясь ко мне:

— Ну что, помиловали его?

— Ребята, — ответил я, улыбаясь, — это меня помиловали.

Тогда алкаш (или его парторг) по­грозил мне пальцем и твёрдо, хоть и неспешно, сказал:

— Врё-ёшь.

Потом мы с Кочетковым зашли в шашлычную, что была неподалёку, и облегчили измученные души. На этом минута оживления закончилась на­долго. Как теперь стало доподлинно известно, Андропов хотел устроить большое политическое дело, обви­нив ненавистных ему «русистов» как главных врагов интернационального Советского Союза. Не получилось, Господь прибрал грешную душу раба своего Георгия 9 февраля 1984 года.

Нам всем стало немножко легче. Но ненадолго.

Все обстоятельства данной истории опубликованы в наших книгах об Ан­дропове и Брежневе, а также в воспоминательных сочинениях А. Байгушева, М. Лобанова, М. Любомудрова, В. Сорокина и иных. Интересующиеся могут свериться.