Дневник.2007. Первая половина

1 января, понедельник

На этот раз я даже как следует не распознал телевидение: хорошо это было или плохо. Кажется, только «Карнавальная ночь-2» что-то из себя представляет и на канале «Культура» шел хороший плотный концерт. Что касается других каналов и передач, то там было постоянное мелькание одних и тех же пошлых лиц. В этот раз как-то и В.В. Путина слушали без прежнего волнения и интереса. Сидели, разговаривали. Гостей не было, кроме С.П. и Бори Тихоненко с Тамарой. Ребята привезли замечательные подарки: шарф для В.С. и два махровых полотенца. Сначала отпраздновали мой прошедший день рождения, а потом стали поминать прошлый год и встречать новый. В.С. не жалуется, но уже несколько дней чувствует себя ужасно. Две ночи подряд она поднималась с постели в пять и тут же падала на пол. Потом кричала меня и ждала, когда я встану и подниму ее с ковра. Разошлись по комнатам спать где-то в пятом часу. Говорили перед этим о политике, о музыке, С.П. очень точно говорил о моем восприятии музыки. Современной музыки, которую поют телевизионные Биланы и Киркоровы, я почти не слышу, но вот оперу готов слушать до изнеможения. Может быть, дело в серьезности страстей?

Почти в самом начале вечера по ТВ прошло сообщение, что договор с Белоруссией подписан на наших условиях. Как, интересно, добились мы такого успеха? Почти наверняка Лукашенко затаил какой-нибудь ответный ход.

Проснулся в новом году рано. Удивительно, Новый год – без снегов.

2 января, вторник. После многих дней свинцовой усталости вдруг почувствовал себя заново родившимся. Я даже не ожидал, что так радикально на меня действует дача. Как договаривались еще в прошлом году, утром уехали вместе с Сашей Крапивиным в Сопово подключать к сети отопление. К утру слабый морозец, установившийся накануне, пропал, значит можно было не очень бояться слететь с дороги. Вторая неожиданная удача – Горьковское шоссе, всегда так сильно загруженное, было на этот раз совсем свободным, по крайней мере грузовиков почти не было.

Снег появился на полях, только когда свернули от Ногинска на Электросталь. Все те же знакомые, но такие любезные мне пейзажи. Все те же мысли по поводу разрушенных колхозных ферм и построенных на лучших колхозных полях усадеб. Кстати, о жизни другой части общества: кто-то из московских олигархов пригласил – имени не расслышал – кого-то из американских певцов в Москву на частную новогоднюю вечеринку, заплатив ему 3 миллиона долларов. Так!

Вернулся домой что-то около восьми и еще посидел над статьей о Покровском. Самое главное, подключили котел к сети, но Саша бранился, как плохо мы до сих пор производим свою продукцию.

3 января, среда.Ходил в баню и на массаж. Поболтал с массажистом Сашей. Я пользуюсь любой возможностью, чтобы узнать сегодняшнюю жизнь молодежи. Она меня интересует гораздо сильнее, чем жизнь моего поколения. Он рассказал, как компанией встречали Новый год за городом. «Закупались» за несколько дней заранее. На салатах и жарке были девчонки. Саша оканчивает медицинский институт, но собирается, кажется вместе со своим братом, работать в бизнесе, то бишь торговать. Меня удивляет, что ребята при выборе жизненного пути думают в первую очередь не о призвании, а о деньгах.

На выходе из бани встретил молодого родственника покойного Володи Олейниченко, тоже Володю. Ехали на трамвае, нам по пути. Парень довольно прямой и жесткий. Говорил о людях моего возраста, в частности о людях искусства. Мой возраст определил, как «стоящий одной ногой в гробу». Вот она, большевистская прямота молодежи.

Канал «Культура» балует нас замечательными программами. Сначала шел огромный концерт из Берлина, где пели Плачидо Доминго, наша Анна Нетребка и Роландо Виллазон. Это было невероятно просто и невероятно элегантно. Пение как изложение жизни. Показали огромный амфитеатр квалифицированных зрителей, какой, кажется, мы никогда не наберем. Потом пошел английский сериал о Генрихе VIII. Начался он еще вчера, и хотя каждый раз идет чуть ли не до двух часов ночи, я терплю. Как всегда у англичан, все сделано с поразительной достоверностью в деталях и обстановке и замечательными исполнителями. Для меня это особенно важно: я уже давно пытаюсь разобраться во времени «Принца и нищего», романтизированном Марком Твеном, в реальной череде обезглавленных королев, начиная с Анны Бойлен, матери знаменитейшей впоследствии Елизаветы Первой, которая, в свою очередь, казнила претендентку на ее престол шотландскую королеву Марию Стюарт, и в нескончаемых перебеганиях элиты, вослед суверену, из католичества в протестантство и обратно, имевших свои «варфоломеевские» ночи и дни при старшей дочери Генриха VIII, Марии Кровавой. Кажется, разобрался, поняв, что по жестокости все это нисколько не уступает эпохе их современника Ивана Грозного. Не так ли только и могло возникнуть прочное государство, великая морская и колониальная империя? Однако то, что в русских реалиях презрительно клеймится как самодержавие (самодурство!) или тоталитаризм (то бишь хождение строем!), в западной историографии ласково называется абсолютизмом, иногда с сопутствующим эпитетом «просвещенный». Но разве не британцу принадлежит изречение: «Всякая власть развращает; абсолютная власть – развращает абсолютно»?

(А вот – скажу в скобках, и пусть простит меня читатель за эту позднейшую, уже в верстке книги, вставку – из новейших метаний известного политика островной страны, лишившейся в результате двух мировых войн почти всех своих колоний: красавчик Тони Блер, любимец, как говорили, королевы и главы англиканской церкви Елизаветы Второй, освободив кресло премьер-министра, предался в лоно Римской Церкви и получил в натовских структурах такую важную должность, на какую без этого шага, очевидно, его принять не могли. Это и понятно, если учесть, что население материковой Европы преимущественно католики, а с приближением НАТО к границам России их число еще вырастет…)

Остаток вечера занимался Покровским и до того как лег спать все закончил. Если что-то и получилось, то, скорее всего, статья не для «Литературки». Но у меня есть мысль издать сборник статей о театре и кино, две мои последние статьи – о Григоровиче и Покровском – это то, что нужно, чтобы получить полный объем.

Если уж я вспомнил о Григоровиче, то звонил Саша Колесников и сказал, что статью, видимо в каких-то сокращениях, уже напечатали в юбилейном буклете и Григоровичу она понравилась. В эти дни я вообще пожинаю мелкую, домашнюю славу, но и она приятна. Звонила из Берлина Лена Иванова и сказала, что какая-то ее «приятельница интеллектуалка, очень умная баба» слышала передачу с Ерофеевым и мной. Хвалила меня, сравнивая с Ерофеевым, из скромности цитату не привожу.

4 января, четверг. Утром читал дипломную работу Игоря Каверина. Первую половину, повесть «Инфраструктура района», я читал раньше. В дополненном виде она стала еще сильнее. Это замечательная вещь, связанная с жизнью наших московских окраин. Хорошие в принципе ребята, даже образованные, живут без каких-либо интересов. И тем не менее это не маргиналы в нашем представлении, те еще круче. Написал небольшую рецензию, полагая, что вторая половина диплома будет проходной и я ограничусь лишь несколькими словами. Но она оказалась очень сырой, придется ее возвращать, и что Игорь станет с ней делать, не знаю. Талантливый до изнеможения, но ленивый сукин сын. Обязательно покажу

«Инфраструктуру» Максиму Замшеву – такая повесть могла бы украсить его журнал.

5 января, пятница.Был Максим, отдал ему статью о Покровском. Я ее назвал «Принципы Покровского», в ней большое количество цитат мэтра. Писать было трудно, слишком велика жизнь и слишком много материла. С Максимом говорили о поэзии, он читал свои новые и старые стихи. Неужели и он не пробьется? Долго сидели с Максимом за компьютером, он учил меня пользоваться сканером. Роман с правкой Бори стоит.

Ай да белорусы! Я знал, что так просто они не сдадутся и их уступка на предновогодних переговорах лишь какой-то таинственный ход. Так оно и оказалось. Они объявили, что теперь будут брать за каждую тонну нефти, которую мы перегоняем по трубопроводам через Белоруссию, по 45 долларов. Но, кажется, это незаконно и не соответствует международным нормам.

6 января, суббота.Утром приезжал Федя Панченко, тот самый студент, с которым меня просил встретиться Сережа Небольсин. Федя учится в РГГУ на философском факультете и был председателем последнего студенческого конкурса «Букера». Оказывается, процедура там довольно сложная. Сначала все, кто пожелают, пишут рецензии на любой роман в длинном списке. Потом специальная комиссия отбирает по этим рецензиям пять человек – это и есть жюри конкурса. На этот раз в жюри вошли трое московских девочек и два мальчика, один из Ленинграда. Как рассказывал Федя, все могло бы произойти довольно забавно. Он предложил, анализируя список, выделить те романы, которые в силу тех или иных условий у этого жюри отклика получить не могли. Сюда, конечно, входили Поляков и я, а также несколько других писателей. Жюри на это не согласилось. Тогда он предложил выбросить из рассматриваемого списка тех авторов, которые не живут постоянно в России. Здесь он опять не встретил поддержки, а мальчик из Ленинграда его предложение назвал фашистским. Сам Федя чем-то мне напомнил Шаргунова. Это как бы молодой аристократ, у которого на роду написано – пробиться. Не знаю, талантлив ли он, я еще его дискетку, которую он принес, не раскрывал, но умен, любопытен, в отличие от многих студентов. Шаргунов – сын настоятеля храма, Панченко – сын художественного руководителя театра (Театр на Перовской) и актрисы. Его волнует собственная судьба: как ему пробиться? По обыкновению честно и искренне, с примерами из личной жизни, я посоветовал: главное, не торопиться.

Весь день сидел над романом, с которым дело обстоит не так, как мне хотелось бы. Боря тоже по-крупному мне не помог, но это и невозможно. Кое-что, даже интересное, из литературной жизни он приварил, но теперь я частично это выкорчевываю, а частично вживляю. Все интонационно и смыслово не ассимилированное отпадает. Сейчас сижу на второй главе. Прочел еще раз, правда, все. Есть замечательно сильные куски, плохи куски служебные.

Днем отвлекся только для того, чтобы посмотреть телевизионную игру с Максимом Галкиным – «Как стать миллионером». И то потому, что играли сенатор Нарусова, «дама в тюрбане», и Ксения Собчак. Обе вели себя раскованно и нескромно привлекали к себе внимание. Ничего не поделаешь, одинокие женщины. Они прошли десять, кажется, позиций, заработали 100.000 и на одиннадцатой прокололись на постыдной ерунде. Теперь окончательно стал ясен культурный уровень людей, выдающих себя за элиту. Предложен был вопрос, кому принадлежит выражение «Святая простота!». Перечислили и кандидатуры для ответа: Цицерон, Мартин Лютер, Кальвин и Ян Гус. Плохо девочки учились в школе. Они выбрали Цицерона. И это аспирантка МГИМО! Или она уже кандидат наук?

Вечером в течение двух часов смотрел трансляцию из храма Христа Спасителя рождественской службы. Как всегда, это одна из лучших передач телевидения. Часто показывали молодые и старые женские лица. Ни в одном кинофильме я не видел лиц, более одухотворенных и ясных в своей женской естественности и милосердии, чем во время этой трансляции.

На границе Грузии и Осетии мандариновый скандал: в Россию уже две недели не пропускают с юга трейлеры с этими фруктами. Граница для сельхозпродукции из Грузии закрыта с прошлого года, но грузинам деваться со своим сладким грузом некуда: а вдруг все-таки пропустят? Пока не пропустили, показали ящики со смерзшимися мандаринами. Такие приблизительно мне в прошлом году наложили на рынке в Теплом Стане.

7 января, воскресенье. Почему-то – не хочу называть это ни внутренней тягой, ни чувством ответственности, – почему-то утром поехал в храм Христа Спасителя. До этого почистил картошку и помогал В.С. варить борщ.

Опускаю все интимные переживания, внутреннее ощущение защищенности, свободы и народного единства. Пробыл там довольно долго, поставил несколько недорогих свечей. Как и в прошлые разы, внимательно осмотрел мраморные плиты с высеченной на них нашей историей. Но и в прежние времена слишком многих не поименовывали. Отметили командиров и знать, а к рядовым были применены числа. Здесь же есть и современные доски со списком основных жертвователей на восстановление храма. С некоторым чувством собственной вины за не всегда лояльные слова и помыслы об этих людях прочел имена Ростроповича, Церетели и Башмета. Проник в нижнюю церковь и музей на первом этаже. Это уже память разрушений. Здесь же есть несколько лавок с церковными предметами и сувенирами. Почему-то возникло страстное желание купить что-либо для В.С. Приобрел ей фарфоровую, как бисквит, икону.

8 января, понедельник. Все время бьюсь над романом, хочу сынтегрировать весь под первую часть. Боря многое здесь сделал, как он видит, как видит беллетрист. Меня все это не устраивает, я чувствую, он злится. Мы с ним переговариваемся по телефону, но у нас разные интонации.

9 января, вторник. Утром поехал в институт, в первую очередь чтобы подиктовать Е.Я. Но не успел расположиться за своим столом, позвонила Е.Я. – она опять пошла к зубному. Я хотел подиктовать ей из досье, которое собрали для меня о Чахмахчане. Пришлось собирать все самому.

Хотя человек я не мстительный, все-таки не могу утерпеть, чтобы не подготовить маленькую справочку по поводу Левона Хореновича Чахмахчана. Как я уже писал, мои друзья в недрах Счетной палаты собрали мне некую справку – вылазка по прессе и интернету. Чего я здесь ищу? Ну, естественно, не мстительной компенсации нашей с ним переписки. Для меня это поразительный пример сегодняшней «элиты». Сравнительно молодой человек, родился в 1952 году. В справке стоят два образования: высшее филологическое и высшее политическое. Я, прочитав это, немного онемел, подумав, что имеется в виду Академия при ЦК КПСС. Нет, оказалось, всего-навсего ВПШ в Армении. Мы с ним учились в разных вузах. Что еще: он председатель высшего совета российской партии самоуправления трудящихся, заместитель, между прочим, Селезнева по политическому движению в России. В молодые годы работал в армянском издании журнала «Коммунист», был помощником первого секретаря ЦК компартии Армении, с 90-го по 97-й даже заведовал сектором в идеологическом отделе ЦК КПСС. В моей старой, но не забытой статье «Перья орла», которую не напечатала «Независимая», доказывался тезис, что партия, ее руководящие органы талантливейшим образом собирали вокруг себя удивительную поросль мелких мерзавцев. Оказалось, что он еще был и помощником академика Федорова, офтальмолога. И вот поразительный конец этой справки: с 1997 года по настоящее время – генеральный директор вещательного центра ТВ-6-«Волна». А медиа ТВ-6 подконтрольно Березовскому. И с 2004 года он – член Совета Федерации от Республики Калмыкия.

Повторяю: все это на фоне моей с ним переписки и на фоне того поразительного скандала со взяткой, показанного телевидением. Цитата из газеты «Коммерсант»:Фигура на политическом Олимпе незаметная… Известен своей размытой идеологической позицией и связями не только с президентом Калмыкии, но и с опальным олигархом Борисом Березовским.

Из «Вестей» (14.06.2006):С 1996 г. Чахмахчан предложил свои услуги по продвижению кандидатуры Федорова на пост президента России в качестве руководителяизбирательной компании…

Сейчас Чахмахчан называет всё случившееся провокацией – мол, приехал к председателю директоров Авиакомпании «Трансаэро» Александру Пле-шакову с вполне благими намерениями – обсудить возможность сотрудничества с компанией, а заодно обменяться сувенирами, а тут такой пово-рот, и сопровождавших его товарищей по искусству сопроводили в сизо и сувениры отобрали . (Речь идет о моменте передачи взятки, и я с удо-вольствием все это фиксирую, как говорится, на века). Плешакову обещали, что нарушения его фирмы в области налогообложения, которые вроде бы вскрылись Счетной палатой, будут закрыты. При этом, похоже, потрясли именем зятя Чахмахчана, – продолжают «Вести». Армен Оганесян, он хотя и зять, но, кроме того, аудитор Счетной палаты.

Далее. На встречу в «Трансаэро» был приглашен еще и некто Арушанов, бухгалтер. Судя по всему, характер будущей взятки был регламентирован: часть наличными, а часть векселем. Опять передаю слово «Вестям»: Тут понятно, для чего нужно присутствие главбуха: установить подлинность векселя. Хорошо «Вести» назвали нашего героя, имея в виду его сенаторство по Калмыкии: «Армянский друг степей».

Всё. Иссяк. Скучно. Бумаг много, живописать этот сюжет надо как некую художественную данность.

На кафедре занимался дипломом Виталика Бондарева, чувствую, что в нем все-таки что-то есть, своя интонация и русское добро. В.И. Гусев диплом не принял, как я и предполагал. Даже предупреждал: не показывай Гусеву матерные стихи. Но проблема Виталика в следующем. Его в свое время взял в свой семинар Ю.П. Кузнецов – а Кузнецов не ошибался в смысле потенциала. После кончины Ю.П. он у Гусева не потянул, потому что там шла критика и серьезная работа, перешел к Рейну. Рейн уже больше года болеет, не ходит на семинары. Самое главное, что и мы на кафедре тоже не приняли мер. Парень был предоставлен себе. Ему бы ходить к Николаевой или к Волгину, но Виталий еще и ленив.

Обедал с ректором и с Мишей, с нами были еще и арендаторы из особнячка, которые торгуют углем. Говорили о нефтяном кризисе с Белоруссией. Они также рассказали, сколько нелепицы творится в хозяйстве стран бывшего восточно-европейского блока. Все делается с прицелом уязвить Россию. Привели анекдотический пример с покупкой электростанции чехами, которую болгары им уступили, даже как бы назло россиянам. Теперь чехи не могут запустить ее на полную мощность, нет угля. Не добившись румынского топлива, пытались получить его из Вьетнама, но и азиаты не дали.

Теперь стало понятно, почему так неинтересен был Путин перед Новым годом. Он, конечно, держал руку на пульсе, но договор с Белоруссией подписали только без двух минут двенадцать.

Вечером ездил в «Литгазету» отдать Покровского. Мне кажется, он не вполне получился.

10 января, среда. Опять целый день пустого и горького отчаяния. Перелистывал главы романа и не знаю, что делать. Так прошел целый деть. Правда, прочел еще замечательную статью Юры Полякова в «Литературке» о песне. На этот раз досталось Газманову. Все это Юру очень трогает, и он ворошит пепел в своем сердце.

11 января, четверг. Внезапно я вдруг успокоился. Вспомнил свой же закон: если всего накапливается слишком много, то надо начинать с самого легкого. Ну, не то что легкое, но самое непосредственно необходимое. Взялся читать утром, не поднимаясь с постели, работу Анны Козаченко и успокоился. Здесь две части – рассказ «Экскурсия в деревню» и повесть «В знаменах тишины». Сразу же написал эскиз рецензии. Все это серьезно и абсолютно в русских традициях – рефлексия, совесть, мысль о том, как с грузом несправедливости буду жить дальше.

В повести, где действие происходит во время ленинградской блокады, живет семья, отправившая отца на фронт: мать работает на заводе, старшая дочь – главная добытчица, отоваривает карточки, а сын уже так ослабел, что не ходит, целыми днями только лежит. И вот «добытчица» обманным путем решает уехать в эвакуацию вместе с матерью, оставив брата умирать. Но в дороге признается в содеянном, и они возвращаются.

Фабула рассказа – кража, которую молодые люди совершают в деревне у приютивших их людей. И здесь повторяется то же: постоянная жительница нашего тела душа мешает жить по неправедным законам. Русская манера, русская попытка искушать судьбу.

Вечером по телевидению небольшая сенсация. Уже арестовали убийц заместителя министра финансов Козлова и даже нашли заказчика – им оказался банкир по фамилии Френкель. Объявили список банков, которыми он владел и которые были закрыты за разные махинации. Это к вопросу об антисемитизме, у нас явно не существующем.

Вторая сенсация поступила тоже из прокуратуры, но не московской, а лионской. В Куршавеле взяли под стражу знаменитого сорокалетнего олигарха Прохорова, кажется, это норильский никель. Вроде бы накрыта грандиозная вечеринка в отеле, где была тьма снятых для утех девиц. Занятно, что комментировала все это Ксюша Собчак – эксперт по светской жизни.

12 января, пятница. Несмотря на мою привычку отодвигать от себя неприятные известия, я все-таки сегодня решил позвонить в «Олма-пресс». Долго искал телефоны Людмилы Павловны и Лиины и все же, как мне это ни не хотелось, нашел. Начал разговор самым лицемерным образом, с некой слезливой жалобы. Книга так медленно выходила и так задержалась, что я уже решил, что это какие-то интриги и махнул на все рукой. Пусть лежит в верстке, когда-нибудь найдут в архиве и издадут. К моему удивлению, Людмила Павловна сказала, что книжка уже вышла и 29-го пришли три для меня авторских экземпляра. Я тут же бросился на машине в издательство.

«Олма-пресс» переехало на улицу Макаренко возле театра «Современник». Добрым словом вспомнил Олега Поликарповича Ткача, сдержал слово. Вспомнил и московское правительство, С.И.Худякова, Л.И. Шевцову, потому что на титуле – «Издательская программа правительства Москвы».

Теперь о самой книге, это так здорово оформлено, так прекрасно издана, такая обложка и так скомпонованы фотографии, что мне просто стало неловко. Вечером В.С., которая, конечно, всегда страдает из-за меня, даже ревниво произнесла: «Такую книгу иметь неприлично». Но это точка зрения из нашего времени, когда, хоть книга и выходила тиражом в 50-100 тысяч, это было большим событием в жизни. Кому ты завидуешь? А почему не завидуешь Акунину? Почему не завидуешь Донцовой? Импульсы она понимает. Сейчас мы расплачиваемся за самостоятельность, за то, что не состоим в каких-то группах, похожих на секты. Тут же В.С. мне призналась, что уже пишет новую книгу. Она посоветовалась с Русланом Киреевым – это будет продолжение ее «Болезни».

Днем в институте обедал вместе с Б.Н.Т. и Мишей, говорили о всяких делах. Б.Н.Т., видимо, слушал французское радио и снабдил нас новой информацией о «куршавельском деле». Интуиция меня не подвела, просто так из-за каких-то баб в номер к высокопоставленным русским не полезут. Французская полиция проводила облаву на французских же проституток.

В институте почти никого. Провел семинар, ребят ходит не много, но все равно разговариваем мы с ними интересно. Кое-кому показал свою новую книжку, а потом решил на общий стенд ее не выставлять. Это покажется вызовом. Я, пожалуй, слишком много и часто печатаюсь. Разговаривал и пил чай с Максимом и Алисой. Читал новые стихи Виталия Бондарева. Как ему не повезло после смерти Кузнецова. Я по-прежнему уверен, что в его стихах есть какая-то своя интонация – раек. Надо бы обязательно дать посмотреть их Сефу.

Максим показал мне новую книжку Огрызко. Там опять, казалось бы уже вне темы, есть небольшой кусок про меня. Откуда такая недоброжелательность, как состояние души. Максим дал ему прекрасную кличку – Пылесос, все подбирает.

13 января, суббота. Рождественский подарок? Вячеслав Зайцев устроил дефиле для друзей и знакомых. Как обычно, в фойе наверху –шампанское и конфеты. Но до этого внизу, в салоне, я умудрился быстро купить со скидкой черный костюм, в котором, наверное, буду открывать Гатчинский фестиваль. Особенность зайцевских костюмов даже не в их специальной модности, к ней быстро привыкаешь и забываешь, а в том, что в них ощущаешь себя так свободно – не хочется снимать.

К Зайцеву поехал не на машине, а на метро, все еще боясь пробок, хотя и сегодня Москва еще не заполнена авто. Судя по тому, что только прилетел из Франции Прохоров, элита еще продолжает отдыхать. По дороге читал «Труд», который ничего о Прохорове не написал, но большую статью посвятил подростковой проституции в России. Для вошедших во вкус седобородых олигархов и миллионеров в специальные клубы и дома девочек завозят автобусами, так что не обязательно ехать туда со своей нимфеткой. Наши специализированные турагентства вывозят свой малолетний товар в соответствии с графиком праздников. Прохорова отпустили, не предъявив обвинений. По телевидению показали, как его автомобили, по мнению комментатора, класса люкс выезжали из коммерческого терминала Внукова. Я полагаю, что внимание общества не случайно приковано к подобным историям. Если ты богатый, ну черт с тобой, живи и трать свои деньги, как тебе хочется. Но дело в том, что общество еще помнит, как именно и благодаря чему эти люди получили свое богатство. Нескромность народ простить не может.

«Труд», кстати, не забыл и про Филиппа Киркорова. Опять заметочка о его «брегете» за 98 тысяч долларов, который пропал и был обнаружен стражами порядка в Новосибирске. Так вот «Труд», со слов новосибирской милиции, опровергает распространившийся слух, что Киркоров-де наплевал на эту свою счастливо обретенную собственность. Ан, нет! Заголовок у статьи такой: «Филипп брегетом не бросается».

Шел от метро и вдруг совсем рядом с Домом Зайцева за решеткой скверика увидел как бы с юмором выставленный – откуда только вытащили! – гипсовый бюст В.И. Ленина. Вспомнился недавний разговор в «Олма-пресс» о трудностях издания моего романа «Смерть титана», на который права теперь только у меня. Хорошо бы издать его в таком же гламуре, как «Дневники». Текст у меня не бульварный, достаточно объективный, вместе с системой фотографий это могла быть хорошая книга.

Уж если пошли отвлечения, то еще одно: на обратном пути видел афишу о шоу в Кремле Валентина Юдашкина «с участием звезд эстрады». Стала понятной горечь Зайцева, с которой во время своего сенсационного показа он несколько раз говорил, что никто о нем не пишет, что его замалчивают.

Это уже третье дефиле, которое я вижу у Зайцева. Какая роскошь русский национальный костюм! Даже подумал, что обязательно напишу статью «Русский Зайцев». Собственно, лет сорок назад, а может быть и больше, выйдя на эту линию, Зайцев и обрел здесь свой неповторимый и уникальный стиль. Это тебе не яйца Фаберже. И не европейский костюм, где цель – сделать всех, как все. Такое поразительное разнообразие красок и стиля, такое удивительное раскрытие характера женщины, ее самых лучших и привлекательных черт.

Но на этом день не закончился, в шесть вечера я был уже в Колонном зале на выступлении Кубанского казачьего хора. Позвал интеллектуально-деловой клуб, давший в этом году «Хрустальную розу» Захарову, руководителю. Опять, как и у Зайцева, те же мысли: русская культура публично будто в некотором гетто. Как разнообразна русская народная культура, в какие удивительные формы она выливается! Но интересно, что и трансформируется она очень медленно, как бы сопротивляясь заманкам времени, будто знает, что оно может обмануть. С другой стороны, начинаешь понимать, как современная телеэстрада отчаянно противится проникновению в нее и иных жанров, и иных интонаций, и иных людей. Воистину, трудно пророкам в своем отечестве…

Вечером звонил Ф.Ф. Кузнецов, опять, ссылаясь на мой дневник, просит подтвердить, что 13 марта 2003 года никакого исполкома Международного союза писателей не проходило. Придется послать ему книжку. Среди прочего, высказал соображение, что тот роковой протокол сфальсифицирован юристом. Для меня было бы счастьем, если б это оказалось так, в глубине души я никогда не верил, что писатель, а особенно Ларионов, мог на подобное пойти.

14 января, воскресенье. Несмотря на то что ночь была почти бессонная, утром в восемь часов меня поднял по телефону С.П. и в двадцать минут девятого я уже сидел в машине – едем к нему на дачу в Ракитки. Вот тут-то я и понял, что невероятно «задохнулся» за несколько недель почти безвылазно в Москве, даже, как говорит С.П., «уши устали» от городского грохота.

Сразу же, оставив включенными все обогреватели, ушли гулять. Сделали большой круг. Всюду ощущение весны, возле отдельных дач совершенно зеленые полянки. Опять подивился неразумно используемым средствам – огромные пустые особняки. Кое-где за заборами бродят и лают чудовищные кавказские овчарки.

Да, вчера, после Колонного зала, долго читал газеты, параллельно смотрел телевизор, наводящий на меня смертельную тоску своими новогодними передачами, что-то мараковал в дневнике. Кроме «Труда», видимо стараниями Ядвиги Юферовой после моего участия в круглом столе, я стал получать «Российскую газету». Всегда полагал ее крутым официозом, но, к моему удивлению, встретил в ней много интересного, по крайней мере вызывающего раздумья. Во-первых, целая тетрадь объявлений о банкротствах. Зацикленный на экономических сведениях телевидения, я и не предполагал, что идет такая отчаянная и обширная в стране экономическая жизнь. Во-вторых, есть то, что мне, не очень умному и внушаемому человеку, нравится – толковые комментарии по экономическим вопросам и вопросам культуры. На этот раз здесь и про Куршавель, и про убийство Андрея Козлова. В первом случае становится ясно, что плейбой Прохоров был не одинок со своими вкусами, потому что, по словам газеты, сразу же после его ареста потянулись из Куршавеля наши богатые пожилые джентльмены. Местные буржуа горюют: что если русские буржуа переместятся в Швейцарию? Во вторых , газета очень подробно описывает перипетии убийства Козлова и, в частности, рисует портрет Алексея Френкеля, заказчика, как уверяет прокуратура, этого убийства. Само банковское дело в эпоху первоначального накопления выглядит здесь не очень достойно. И, если у г-на Френкеля, столько грешков перед законом, почему он еще занимается этим делом? Интересно сравнить высказывания Тусуняна …………….. банков и Авдеева…………. региональных банков. У меня сложилось ощущение, что они охраняют разные принципы и по– разному видят фигуру банкира, как таковую.

Все время постоянно думаю о переделке романа.

15 января, понедельник. Мандельштам.

Потащило меня утром в институт за рукописями дипломов, и сразу же мне что-то подкинули Юра Глазов и Анна Морозова – и в тот и в другой диплом я не верю, все это скорее не написано, а выскоблено честолюбием. Зато как-то собрался и продиктовал Екатерине Яковлевне подборку сведений о Чахмахчане – вот уж не ожидал, что я такой злопамятный – и начал, то есть отдиктовал приблизительно половину статьи в теоретическую книгу о мастерстве. На этот раз это об отборе абитуриентов по рукописям. Кажется, пошло, хотя материала маловато: многие мастера так и не сделали свои записки о принципах этого отбора. Надежда, что Н.В. это дело все-таки добьет.

Днем ходил в Авторское общество, видел Веру Владимировну и Сашу Клевицкого. Кажется, он ежедневно ходит в РАО и все время пьет чай у Веры Васильевны. Меня удивляло, что после первых перезвонов, он вдруг замолчал. В свое время я придумал ему сюжет мюзикла по рассказанному им же случаю о неких бандитах, которые жили у него в студии. Я поговорил с Демахиным, рассказав ему идею и даже план либретто, и решил двух авторов соединить. И вдруг, когда я объявил Саше, какого нашел ему парня, он мне говорит: а я нашел другого автора. Такой Одессой вдруг на меня пахнуло! И опять вывод: никому ничего не рассказывай!

Вышел перевод моего «Имитатора» на китайский язык. Замечательно сделана обложка: на белом фоне фигура полноватого, почти в сюртуке из Х1Х века, джентльмена, наверху заголовок на китайском, а внизу он же – кириллицей. Слишком удачно начинается год, надо ждать неприятностей.

Обедал с Б.Н.Т., Ужанковым и Стояновским. Говорили об интернете, защищали его «безусловную новую ценность». А Надежда Васильевна рассказала мне, что сегодня Александр Иванович залез в него и ничего не нашел. Все доказывают, как у них теперь хорошо и как раньше было плохо. Посмотрим.

Вечером заехал к Андрею Мальгину, который зовет меня в Египет на пару дней – в «Аэрофлоте» скидки. Говорили о Куршавеле, здесь новые подробности из «Известий», и о новых книгах. Андрей показал новый двухтомник Сергея Чупринина. В разделе «Дневники» есть фраза и про меня, естественно поносная. Я воспринял ее даже с благодарностью.

16 января, вторник. Проснулся в каком-то беспокойстве в 4 утра. Сначала для успокоения читал что-то, взяв с полки краеведческое, потом принялся за старые дневники Виктора Лихоносова в юбилейном «Нашем современнике». Наконец, решил все же выяснить, откуда взялось это ощущение тревоги. Недаром какое-то смутное чувство возникло меня, когда забирая в пятницу в издательстве «Дневники», я прочел на обложке слова о книжной программе Москвы. Все оказалось не случайным. Еще в машине, пока ехал к Мальгиным, меня застал звонок от Васи Гыдова, который рассказал, что связался с отделом распространения «Олма-пресс», и там вдруг ему сказали, что они продавать, то есть распространять мои «Дневники» не станут, будто бы весь тираж у заказчика, значит, у Москвы. Не стану никого хулить, но здесь есть два подозрения: во-первых, тираж проще распределять по школам и библиотекам, и второе, что выпущен тираж, как в подобных случаях уже бывало, в малом числе экземпляров, а деньги, которые отпущены на большее, были истрачены и украдены. Естественно, буду разбираться, естественно, я человек подозрительный и себя за это виню.

Теперь одна выписка из дневника Лихоносова. Как я себя корю, что мне не хватает такой серьезности и такой возвышенной простоты. Это о наших писательских «переходах», это об объективности, это о нашем снобизме.

«Ты делаешь вид, что выходишь из компании Бондарева и Распутина, ну и, конечно (я знаю о твоей ненависти), вытираешь ноги об А. Иванова и какого-нибудь провинциального писателя-дуролома, но на самом деле исторически ты уходишь от А. Хомякова и И. Киреевского, К. Леонтьева, К. Победоносцева, В. Розанова, И. Ильина, Б. Зайцева и И. Шмелёва. Кто исторически в вашей новой революционной организации? Масоны-декабристы,террористы-народовольцы и вся так называемая передовая философия илитература: от Чернышевского до А. Рыбакова. Вот куда ты попал. Ты оставил нас, «реакционных», вечно виноватых рабов советского режима и обнял поэта-вертихвостку, написавшего вместо «Прощания с Матёрой» поэму «Братская ГЭС». Или ты забыл, кто что писал и прославлял в то время, когда В. Белов опубликовал «Привычное дело», а В. Распутин «Живи и помни»? Как же тыне можешь простить другу подпись под «Словом к народу» и прощаешь жуткие проклятия в адрес твоей России тем, кто теперь на тебя ссылается и хочет после учредительного раскольнического съезда выпить? Да не только выпить, аи поблагодарить с тонким мастерством за то, как ты «этого негодяя Распутина»отхлестал?! Что с тобой случилось, Виктор Петрович? Прости, но я думаю —виновато твоё безбожие. Ты в Бога веришь литературно, как-то от ума, хотяты в своей жизни страдал столько, что душа твоя только в Боге и могла бы успокоиться, отсюда твоя постоянная остервенелость (да ещё у Б. Можаева),какая-то несвойственная русскому большому писателю страсть казнить всё по-большевистски и обретённая под шумок славы привычка в е щ а т ь, ничего уже не говорить в простоте, а только для народа,для переворота системы, мессиански».

Вот еще что я вспомнил. Когда на Рождество был в храме Христа Спасителя, то бросились в глаза два расшитые царскими орлами кресла, стоящие за бархатной огородкой в центральном нефе напротив алтаря. Одно – для патриарха, другое – для его высокого гостя? Для президента? Для будущего царя?

Про запас еще выписываю две цитатки из Лихоносова. Все-таки утром его дочитал. «"»

«Вчера в газете »Труд-7 »его суетливое интервью: оправдывается, что был членом партии, верил в социализм ( »обманывался »)… Играл М. Нагульнова в фильме »Поднятая целина », Л. Брежнева, жаждал выцарапать звание Героя Социалистического Труда, и вот… Оказался наш бывший новосибирец… милым ничтожеством. Они, популярные,народные артисты, почти все оказались такими. Даже Нонна Мордюкова,Народная – распронародная». Это о Е. Матвееве, но, практически, кроме Дорониной, пожалуй, о всех обласканных.

»24 июля.Получил отпускные, то есть всё ту же зарплату да «лечебные», и на эти деньги надо прожить два месяца — за сентябрь зарплату выдадут лишь в начале октября.Илюша пойдёт в школу, а 2 августа у него день рождения. На всё нужны деньги. На жизнь Настиной семьи, на устройство газовой установки в сарае.Ещё много неустройства в Пересыпи. Никогда после войны человек не жил втакой тревоге за завтрашний день.

Как не вспомнить нищего Бунина в старости в Париже?И самый скромный и неплодовнтый писательне боялся пропасть в нищете».

17 января, среда. Вышла «Литературка» с моей статьей о Григоровиче. По сравнению с оригиналом в «Литгазете» есть небольшие сокращения, коснувшиеся цитаты из Пастернака, которая мне дорога, и описания, как Гостелевидение смотрело «Щелкунчика». Днем разговаривал с Леней Колпаковым, он сообщил, что статью на летучке признали лучшей за неделю. И тут же позвонила Галя Кострова, которая – Галя женщина чувствительная – сказала, что плакала, когда эту статью читала. Ну, там, действительно, кое-что сказано и о нашей интеллигенции, и о так называемой нашей жизни. Вот тройка пассажей на эту тему:

Вспоминая навсегда ушедшее время нашей молодости – а тогда, повторяю, тоже кое-что случалось: первый полет человека в космос, первый в мире атомный ледокол, пуск величайшей гидроэлектростанции на сибирской реке, открытие лазерного излучения русскими учеными, – мы не сможем забыть, с каким вниманием ловили все, что характеризовало интеллектуальное и художественное движение в мире. Выставка картин Дрезденской галереи, «8 с половиной» Феллини на Московском кинофестивале, знаменитый концерт Марлен Дитрих в прежнем Доме кино на Воровского, приезд Ла Скала с Монсеррат Кабалле, маэстро Абадо, дирижирующий хором и оркестром в реквиеме Верди, бродившие по рукам машинописные листы с переводами «Улисса» Джойса… Это мы сейчас говорим, что многое в молодости не прочли, не увидели, не услышали, и поэтому это в нас не вызрело. Но все же, сколько бы нам ни говорили про железный занавес, еще неизвестно, где и на чьей кухне интенсивнее варилась интеллектуальная и художественная жизнь. Да, так сложилось и так стеклось в мировом общественном сознании, но, если по-честному и по существу, спектакли Георгия Товстоногова имели для мирового театра не меньшее значение, чем спектакли Жана Вилара. А если в мировую литературу не вошли в качестве фетишей Валентин Распутин, Василий Белов и Федор Абрамов, а лишь Иосиф Бродский, то это завистливая нерасчетливость нашей интеллигенции в стремлении выдвинуть на престижные места только кого-нибудь из «своих». Но счастливая особенность мирового художественного процесса заключается в том, что «свои» часто, как говорится, не проходили. Так громоздкий резной антикварный шкаф может не пройти в узкую дверь современной постройки. Это надо иметь ввиду, когда мы рассуждаем о замечательном русском балетмейстере Григоровиче, в том же самом значении, в каком говорим о другом русском гении, Мариусе Петипа.

Я готов опять к аналогиям, потому что искусство балета так элитарно, так для публики таинственно, так трудно поддается вербальному анализу, его каждый раз хочется сравнивать с чем-то знакомым, но каждый балетный спектакль Юрия Григоровича, становясь событием в культуре, мы ждали, предвкушая открытия, с не меньшем волнением, чем новую повесть Василя Быкова, Чингиза Айтматова или фильм Бондарчука или Шукшина. Ничего не поделаешь – здесь особая варка того, что мы называем национальной идеей…

Вот где надо писать роман о строительстве собственной судьбы, и не говорите мне здесь о партийном руководстве искусством. Если в шестнадцать или в семнадцать лет Григорович закончил хореографическое училище, то почему уже в двадцать лет вполне успешный молодой танцовщик приходит в детский танцевальный кружок и ставит с детишками и подростками свой первый балет «Аистенок» на простую и достаточно иллюстративную музыку Д.Клебанова? Но только не надо о приработке, мы все знаем, сколько он стоил во дворцах пионеров. Не танцевал ли молодой танцовщик больше в собственном сознании? И не являлась ли потребность осуществлять «видения» большей, чем собственная жизнь и мчащаяся экспрессом «Москва – Ленинград» молодость? И тогда еще вопрос: значит, пока сверстники в философских бдениях на кухнях талдычили, как пономари, о затхлой атмосфере в театре, о слепом следовании традициям, то есть самоутверждались, успокаивая себя, новые принципы балета вместе с другим неравнодушным, но деятельным человеком росли и развивались? Дерзновение неотделимо от высоких духовных устремлений.

И не успел я обо всем этом поговорить, как тут же позвонил Саша Колесников: завтра Юрий Николаевич ждет меня на своем юбилее. Я еще потщеславился, что вход с 10-го подъезда, с Пушкинской, «где будут входить федеральные министры по списку Григоровича». Некоторое удовлетворение доставит мне еще и то, что у всех на руках будет большой буклет, в котором моя статья на русском и на английском. В связи с приглашением, сходил в универмаг «Москва» и купил – на выбор – бабочку и галстук, походящий под мой синий костюм. Бабочку, наверное, не надену, все-таки юбилей не мой.

Прочел два диплома – Аэлиты Евко и Юры Глазова. Несмотря на все завихрения, диплом у Аэлиты вышел даже оригинальный и смелый, по крайней мере необычный. Неужели студенты в этом берут пример с меня? У Юры не получилось, даже то, что у него было, он как-то раскрошил и попытался сделать из всего какое-то общее сочинение. Его установка на еврейскую гениальность опять не прошла. Ощущение литературы не означает умения эту литературу делать.

Вечером по телефону разговаривал с Юнной Петровной Мориц. В институт к нам, она, наверное, не пойдет, но, разговаривая с ней, будто притрагиваешься к космическому, совершенно тебе не доступному. И никакой позы, никакого желания «выглядеть».

Пришло грустное известие: умер Виктор Липатов, редактор «Юности». Мне даже на похороны, наверное, не удастся попасть.

Алексею Френкелю предъявлено обвинение в убийстве Андрея Козлова. Уместить в уме трудно, как один культурный и понимающий, что такое человеческая жизнь, мужчина мог отнять ее у другого.

18 января, четверг. В 9,20 был у Петра Алексеевича Николаева, который через меня передает какие-то бумаги Марии Валерьевне. Мне кажется, что за последнее время он немножко окреп. Конечно, стараниями Иры. Самое любопытное, что благодаря ее помощи – они читает и записывает за ним – он стал очень интенсивно работать. Пока я пил свой кофе и ел творог со сметаной – разве от Иры уйдешь не позавтракав, – П.А. опять наградил меня новыми знаниями. Я задал ему вопрос о Светлове. Вернее, он вспомнил светловское выражение: «От студенческого общежития до бессмертия один шаг». Потом он вспомнил одно из высказываний С. Липкина (мужа И. Лиснянской) о стихе Светлова «он землю покинул, пошел воевать, чтобы землю крестьянам в Гренаде отдать». Эти строчки можно воспринимать даже, как иронические, но здесь, по справедливому мнению Николаева, выражение «русской утопии».

Как я и предполагал, «Девятая рота» не вошла даже в «длинный» лист Оскара по номинации иностранного фильма. А это потому, что послали не «Живого» Велидинского, не какую-нибудь другую русскую картину, а американизированный блокбастер. Сработала подхалимская интрига – картина понравилась Путину и вышла из недр производств Никиты Михалкова. Угощайтесь!

Днем состоялась защита Вадика Чуркина на степень бакалавра. Учился Вадик лет десять, но сейчас собирается к себе на родину, это куда-то на Двину, на север. Не пропадет ли там? Он замечательно и талантливо пишет и думает, его диплом, как я уже, наверное, писал, очень высокого уровня, но Вадик устно почти не формулирует свои мысли. На этой «конференции» были только Б.Н.Т., М.В. Иванова и я. Короткий отзыв Гусева лишь читали. Для меня окончание Лита Вадиком – это личное достижение.

На работе же с помощью Максима вчерне написал отчет о незавершенной, однако проделанной, работе над «фундаментальным научно-методическим исследовании». По крайней мере, в этом отчете появился план, который раньше был только у меня в голове.

К семи часам поехал на чествование Ю.Н. Григоровича. Я был в костюме с сюртуком от Зайцева и в белой рубашке с галстуком. Для меня многое впервые: «домашний» вход через 10-й подъезд с Пушкинской улицы, стояние в вестибюле с Леней и Сашей, которые всех знают. Тут же «наткнулись» на Анастасию Волочкову в каком-то немыслимом туалете: расшитая шерстью блуза с капюшоном и такие же брюки. Естественно, она сразу заблистала в телевизионных камерах. Здесь же были, по крайней мере я с ними говорил, Дементьева, Швыдкой, мой сосед Белза с очаровательной молодой женщиной, живущей, оказывается, в одном со мною доме, подъезде и буквально над моей квартирой, Андрей Золотов с сыном и женой. Здесь же, конечно, и Виталий Вульф, как счастливый демон театра и балета. Из маленьких событий – встреча с министром Фурсенко, по-моему, я налетел на него, когда входил в зал и отдавил ему ногу. Естественно, не узнал и поздоровался с этим смутно знакомым лицом. Каким-то детским, напрягая природу, тоном он ответил. Мне стало ясно, что он просто очень слабый человек, рефлектирующий и, как человек слабый, будет жесток и памятлив. Мне стало его жалко. На выходе из театра, когда уже были исполнены все три знаменитых балета – из каждого по акту с некоторой редактурой: пролетел и блистательный «Спартак», и современный, с воспоминанием о несостоявшейся молодости «Золотой век», и волшебный «Щелкунчик» – меня опознала и окликнула Нелли Алекперова. Мне это было приятно, и, конечно, я тут же грустно подумал, что «Лукойл», к сожалению, не мой спонсор.

Если говорить о самом сегодняшнем празднике – то это огромное культурное событие, которого, к счастью, я был свидетель. Такого энтузиазма я не видел ни на юбилее Михалкова, ни на юбилее Архиповой, правда там это было несколько размазано в одном случае огромным помещением Большого театра, а в другом – Кремлевского дворца.

Наибольшее впечатление произвел мощный «Спартак». Для меня это оказался почти новый балет, я воспринимаю его уже по-другому и думаю под него о прежнем. По исполнителям все же незабываемы Марис Лиепа и Васильев, они как бы проступают сквозь образы сегодняшних артистов. Хотя танцевавший Спартака Денис Матвиенко, кажется, приглашенный солист из Киева, запомнился энергетикой и чистотой балетных помыслов. Как ни странно, меня, отчасти рядом с музыкой Хачатуряна, разочаровала музыка молодого Шостаковича. Но здесь перед артистом, видимо, особая задача и особые юные настроения, связанные с временем. Дотанцовывал, что не оттанцевал в свое время. А в контрасте – мощь танцевальной ткани у Чайковского в его, казалось бы, невинных балетных пустячках. «Щелкунчик» – это наши общие грезы, родившиеся, наверное, на пионерских елках военных лет. Это изумительно и волшебно. Здесь замечательно и свободно, в тенденциях улановской школы, без усилий и аффектации танцевала молодая Лунева.

Наверное, двадцать минут публика хлопала в начале спектакля, когда Григорович показался в царской ложе, и столько же, когда закрывали занавес. Григоровича усыпали цветами. Кто-то из верных сыров, стоя у рампы, разбрасывал сноп гвоздик.

Домой я приехал на метро уже в час ночи, хорошо побезобразничав на банкете в привычном «Атриуме». Перебегать в него, хоть он и рядом, между Большим и филиалом, пришлось под проливным весенним дождем. Максим все время жалуется, что в моих дневниках перестал фигурировать их главный фетиш – меню, пожалуйста: закуски мясные и рыбные, овощные салаты, замечательные кусочки курицы в кляре, невероятной вкусноты рыба, завернутая в свиное сало, фрукты, которые по вашей просьбе могли окунуть в шоколад. А дивные с разной начинкой пирожки!..

На этот раз мне трудно было все время пробыть в положении критикующего наблюдателя. В какой-то момент объявили, что Юрия Николаевича приветствует писатель Сергей Есин. Уж кто скорее других об этом прознал? Видимо, сам Григорович, внимательно прочитавший огромную двуязычную статью, которая открывала его юбилейный буклет. Он буквально зацеловал меня, когда я поднялся на сцену. Я был краток, поскольку отчетливо понимал, что со здешней вокзальной акустикой больше трех минут бороться невозможно. В зале уже появились артисты, которые только что блистали на сцене: Коля Цискаридзе с вечной выворотностью отличника, великолепный своей лучезарностью Денис Матвиенко и другие. Но это отдельный разговор… Я сказал о Боге, создавшем мир и оставившем некоторые лакуны, которые пришлось заполнять Григоровичу. Лакуну античности, лакуну любви и верности, лакуну нашего восприятия 30-х годов. Я немножко сказал о философии балетов мастера. И еще я сказал, что слава Большого нерасторжима с именем Григоровича. Потом он меня опять целовал, я запомнил это хрупкое тело и эти мягкие губы. Но это уже только моя история, к гению не всем дано приобщиться.

Утром, когда я обо всем поведал В.С., она сказала, что я веду тусклую однообразную жизнь.

19 января, пятница. И вот, кажется, я все-таки совершаю один из самых безрассудных, да и дорогих, поступков в моей жизни. Но ведь безрассудством определяется не только ущербность ума, но и молодость души. Когда вчера у П.А. Николаева я сказал, что собираюсь на два дня в Египет, чтобы, по оказии, осуществить мечту юности, Петр Алексеевич прокомментировал: «Какая молодец ваша жена, что отпускает вас». Здесь стеклось, как я уже упоминал, несколько обстоятельств: во-первых, Андрей Мальгин ехал на два дня проветриться в Египет, посмотреть пирамиды в Гизе и Каирский музей, которые он не видел, во-вторых, еще действовала большая аэрофлотовская скидка на билеты – или сейчас, или никогда! – и, в-третьих, жгли карман 250 долларов, оставшиеся от моей последней поездки в Китай и двойная зарплата, которую в институте выдали перед Новым годом. Я несколько дней рефлектировал, то внутренне соглашаясь лететь, то отказываясь, но именно утром 17-го, когда уже заканчивалась заманчивая скидка, позвонил Андрею: «Еду!». Ведь самое главное, четвертое, обстоятельство: Андрей, с его неиссякаемой и невероятной энергией, берет на себя: покупку билетов, а от его дома в аэропорт мы едем на его машине с шофером. Кстати, билеты он умудрился взять не только Москва – Каир и обратно, но и на внутренних линиях Египта до Асуана, до Абу-Симбела.

Так все и произошло, несмотря на ураган, надвигающийся из Европы, который переворошил там буквально всё. О нем и у нас уже два дня трещали все радиостанции.

Утром писал дневник, собирался и прочел диплом Светланы Коноваловой. Как ни странно, хотя текста чуть маловато, но диплом у девочки, которая еле-еле, казалось бы, шла, получился. В центре небольшая повесть с плохим названием типа «Разбитые мечты» и неважный сказ, который мы обсуждали на семинаре на 3 или 4 курсе. Здесь рассказывается, как не молодой уже мужчина погубил свою жизнь с довольно вздорной женщиной. В повести сюжет незамысловат, а развертывается параллельно. Молодая женщина-москвичка, журналистка (Светлана, видимо, пишет с себя) с современной моралью случайно, после нескольких проб и ошибок, встречает молодого человека. С другой стороны, молодой человек, некто Герман, полунемец, тоже ошибается, приняв случайные встречи, как любовь почти на всю жизнь, и вдруг встречает эту же Веру и в момент встречи судьба ворожит: нет… Здесь интересна серьезность в описании жизни молодежи, ее молодежного быта и чувств. Это совсем другая молодежь, чем мы себе представляем, в том числе и по телепрограммам, она более серьезная и вдумчивая. Эта молодежь народилась для всех нас внезапно, хотя не исключено, что не без нашей помощи. Я каждый раз, когда возникает подобная удача, горжусь, что принимаю участие в объяснении жизни.

В самолете много читал прессы и болтал с Андреем. В том числе была статья вроде бы об убийстве Галины Перепелкиной, работавшей у нас на Бронной. Я у нее заверял институтские документы, ее убийство послужило катализатором первого моего рассказа в цикле «Хургада». Я люблю хотя бы раз в месяц схватить охапку центральных газет и «зажеватъ» их – очень многое узнаешь, о чем не говорит телевидение.

Каир под крылом распластался сверкающей галактической спиралью, блистающие полосы раскручивались от Нила. В аэропорту мы должны будем с Андреем расстаться: он – в гостиницу, а я сразу перехожу на внутренние линии и лечу в Асуан.

20 января, суббота. Опускаю прилет в Каир, расставание с Андреем. Сейчас 3.30 утра, середина ночи, по Москве 4.30. Я уже побродил по аэровокзалу, везде всё работает: киоски, кафе, продают книги и газеты.

Собственно, к чему я стремлюсь – к реализации и воплощению юношеских мечтаний. У нас в Москве продавался даже коньяк под названием «Абу-Симбел», а сколько в моё время писали об Асуанской плотине, о таинственном храме, построенном три с половиной тысячи лет назад, который должны были затопить, но не затопили, а распилили на блоки и перенесли на 60 метров выше первоначального места. Неужели я увижу то, что и не загадывал, потому что в мое время это было совершенно неосуществимо. Сейчас меня интересуют эти лики богов с головами Рамзеса П. Меня волнует, что это почти Судан, таинственная Нубия. Боюсь, что откуда-то из этих мест в Верхнем Ниле несли на носилках больного, уже почти умирающего Рембо. Два раза в год – это известно всем – лучи раннего утреннего солнца пронизывают 50 метров залов храма и освещают в святилище лицо великого фараона. Может быть, он оживает в этот момент? И что мы знаем о жизни человека, воплотившегося в камень? Увидеть то, что видели и тридцать пять веков назад. Но все значительно сложнее, чувства все же иные, я не могу точно объяснить, почему я лечу туда. Жажда приключений?

…Все та же суббота, но уже 14.25. Слава Богу, теперь я снова лечу в Каир. Несмотря на то, что я в своих описаниях коснусь и достаточно неприятного, но все равно то, что я видел, та атмосфера, в которую был погружен, стоит всех нервов. Мои впечатления от храма еще впереди, к счастью, меня здесь ничто не собьет, потому что, только выйдя из-за высокого холма, увидев еще только краешек знаменитого храмового портала, я сразу же взял блокнот и старался фиксировать каждое свое душевное движение. Но, пожалуй, сейчас, когда немножко отлегло, лучше все начать сначала.

Опускаю ночной полет до Ассуана, снова блуждание по другому, пустынному и чистому, как больничная полата, аэропорту, потом медленный и ясный рассвет, свежесть, которая повеяла из открытых дверей аэропорта. Пленительная ночь без сна. Вышел на террасу – такой невинный и трогательный, словно обещающий бессмертие, рассвет. Поболтал с полицейским, молодым ласковым парнем лет 22-х. Подумал о том, что в аэропорту много военных. Начал вызревать целый комментарий, который обрастает все новыми и новыми подробностями.

Как трясут полицейские пассажиров в аэропортах, сколько проверок и ощупываний! И слава Богу, что это делают. Досматривают сумки, несколько раз еще до регистрации смотрят билеты, ощупывают, осматривают. У каждой двери – это я помню еще по прошлым приездам – молодой солдат. Я думаю, что для многих из этих крестьянских ребят это лучшее время в их жизни. Все хорошо одеты, караульная служба, чувствуется, необременительна. Войска как бы гарантируют всеобщий порядок. Чего-то ждут? Чего-то мы не знаем? Но вот на дороге, ведущей к комплексу Абу– Симбела, стоит на колесах стальной щит с прорезью для автомата и за этим щитом часовой. Уже за этой передвижной преградой стоит еще и машина с нарядом. Будто ожидается, что кто-то на танке, на полном ходу, захочет безрассудно прорвать-ся внутрь. Терроризм? Уничтожение или даже повреждение такого памятника это несчитанные деньги. Восток – место заговоров и военных переворотов? Но разве эта святыня, возраст которой три с половиной тысячи лет, менее значительна, чем хорошо охраняемый Лувр? Все это трудно сравнивать, но все это неповторимо в еще большей степени, нежели более привычное нам, европейское. Мне нравится эта часть египетского военизированного порядка. Мне нравится, когда молодежь служит, когда возле солдатского котла перемешиваются все слои общества, когда нация интегрируется в простых истинах. Когда армия, кроме привычки и навыков дисциплины, приносит с собою еще и физическое здоровье юношеству.

В самолет на Абу-Симбел посадили справа, у окна. Когда взлетели, то почти сразу пошла такая пустынная, без единой зеленой прогалины, земля, такая крутая дикость, что возникло неясное ощущение праматери планеты. А ты будто бы скользишь над песчаными волнами и ты – Ной, ждущий, когда голубъ принесет масленичную ветвь. Это начиналась нубийская пустыня. А потом внезапно пошли воды, не просто разлившийся в водохранилище Нил, а целое море, и тень самолета заскользила по настоящим волнам.

Хорошо, что Андрей сказал мне, как вести себя после посадки. Я, ни у кого ничего не спрашивая, сразу сел в автобус, который потом заполнили все пассажиры самолета. Взлетная полоса огромная, так и видится, как в туристический сезон здесь, один за другим, садятся тяжелые лайнеры. Наверное, как и в Асуане, взлетную полосу строили мы, русские. Имеет, конечно, значение и близость границы. Но сейчас туристов мало, а жителей в этих местах, чувствуется, немного: военные, техники аэропорта да обслуживающий персонал музейного комплекса.

Описать комплекс невозможно. Ни описания, ни даже кино– и телевизионная съемка не соответствуют и, видимо, не могут, по своей природе, соответствовать произведимому впечатлению. А куда девать без единой морщинки небо? Куда вписать первозданную мощь камня и идущие от него излучения? Сразу, наповал, поражает не тридцатиметровый портал с вырубленными в нем двадцатиметровыми фигурами. Значение имеют не циклопичность фигур, а циклопичность замысла. Вот уж где воспарила национальная идея! А может быть, национальная идея возникает в один миг с идеей государственности?

Сначала издалека насыщаю свой взгляд четырьмя фигурами. Четыре Рамзеса сидят на своих тронах и стерегут время. Скорее всего, и камни и эти фигуры живут своей медлительной каменной жизнью – год за секунду. Одинаковые, казалось бы, лица у этих Рамзесов – все же разные. Но здесь не следует искать разницы в очертаниях, древние каменотесы добивались идентичности, будто ими руководил компьютер. Но камень живой, его массив, как иногда в мороженом-ассорти, жгутами перевивают разные сорта, создавая волшебные переливы. Одна фигура не выдержала вулканической тряски времени. Высокая многотонная корона, да и сама голова лежат подле ног властелина. Шея рассыпалась в прах. У босых ног, с крупными, не царскими, ступнями, стоят небольшие, по колено исполинам, фигурки. Это любимая жена, мать, несколько старших детей. Великий воин и завоеватель был обильно детороден – как указывает путеводитель, видимо по источникам, у него было около 200 детей. Каменные источники врут редко, каменную историю, в отличие от бумажной, переписывать труднее. Хотя бывало и такое. Великие идолы несли потери не только потому, что три с половиной тысячи лет землю трясло и жарило. Наши, ничего не боящиеся, современники тоже приложили руку к разрушению.

Подхожу к колоссам всё ближе. Как хорошо, что я уже не фотографирую. В моем сознании фотографии пирамиды Джосера в Гизе. Они всегда со мною, они пережиты. Теперь, как из проявителя, появляются – и навсегда! – другие. Толстоногий царь Рамзес. Джосеру, кажется, чтобы доказать свою царскую мощь, пришлось бежать вокруг храмового двора. Тренированные цари-воители. Можно представить, как перед Рамзесом, победителем хеттов, трепетала вселенная, их египетская ойкумена. Детали прорастают. Мощные колени, узкая ритуальная борода, широкая грудь, круглый, как звезда, сосок. На предплечье, как у сегодняшних молодых модников, татуировка. Отдельные детали стараюсь не фиксировать, важнее мощь захлестнувших меня впечатлений. Все остальное я посмотрю в учебниках. На колене у царя выбито латиницей имя и дата: февраль 1874 года. Честолюбивые умельцы всех времен и народов трудились, несмотря на обжигающее дыхание Нубийской пустыни. Надписи, как мокрицы, расползлись по всему телу, куда смогла дотянуться шаловливая рука современника. Вот уже и греческое имя и опять дата: 1888. Русских имен, к счастью, нет, сначала русская, сейчас, видимо, исчезающая, деликатность, потом – железный занавес. Старались увековечить свое, мелкое, на века. Поэтому имена не выписываю. Только сам факт.

Среди огромных фигур летают птицы.

Я медлю у входа, кружу, так иногда на море, выйдя из каюты, все кружишь и кружишь по палубе, пытаешься надышаться живительным йодистым воздухом. Я понимаю, что нахожусь возле одной из самых драгоценных святынь человечества. От святыни идут волны.

Нечто подобное, наверное, испытывают многие. Все пассажиры самолета – других нет – разбиты на группки, экскурсоводы уверенными голосами провидцев пересказывают «Бедекер», разворачивают сложные, как выкройки или географические карты, иллюстрации – предварительно показывают живопись, которую путешественники увидят, войдя в храм. Вон в те прямоугольные узкие ворота, в которые два раза в год врывается свет, достигая святилища. Я знаю, что так и готовить себя, и смотреть – не следует. Литография неважный искусствовед, масштабы не передать, цветопередача всегда лжива. Я тоже готовлю себя, чтобы войти внутрь храма. Но тем не менее отмечаю, с какой настойчивостью все фотографируют и фотографируются. Здесь v меня тоже есть целая теория.

Первую свою премию, выражавшую, как считалось, общественное признание, я получил за книгу репортажных фотографий из Вьетнама, который тогда, давным-давно, воевал. В юности я снимал хорошо, настоящее фото – редкое и отчасти сексуальное искусство. Ты охотишься на людей, на женщин и мужчин, важнее всего их внутреннее состояние, а не ситуации. Снимает не аппарат, а душа, сознание, выбор и глаз фотографа. Когда я опубликовал свою первую повесть, я перестал снимать, потому что, фиксируя как бы навсегда, снимок не развивает душу, она перестает слова превращать в мысль. Много фотографирующие люди отвыкают от мысли. Им кажется, что потом их душа так же затрепещет, увидев снимки. Не затрепещет.

В самом храме фотографировать нельзя. Пожалуй, впервые языческое искусство действует на меня так сильно. Зайдя внутрь, все время ощущаю четырех Рамзесов, стерегущих реку. Когда-то здесь, как, впрочем, и сейчас, была граница империи и царства. Сейчас любую границу укрепляют артиллеристы и батареи ракетных войск, тогда лично фараон вставал на страже. Строили храм. С реки этот циклопический портик выглядел, наверное, устрашающе. Родственники Аиды именно из этих мест, воевали фараоны с ними, с нубийцами.

Здесь, внутри храма, надо бы с теплотой вспомнить о телевидении, которое, подсвечивая аккумуляторными батареями и холодным искусственным светом древний колорит, умеет разворачивать картины живописи.

Я допускал, что увижу самый значительный гранитный памятник древнего искусства Египта, но не предполагал, что здесь же обнаружу, скажем условно, живопись, в которой, как в зародыше, соединилось буквально все, все, что потом медленно, век за веком, будет открывать первоначально угаданное: сюжет в динамике, в экспрессии изображения. Эти бедные хетты, эти связки голов, которые пучком, как редиску, за волосы держит царь, эта летучая колесница царя-громовержца, расстреливающего врагов из лука. Царь с возницей, обведенным вторым контуром. Или это тень царя-возницы? Или царю помогает кто-то из богов? Здесь же в одной из галерей, как счастливая находка, рисунок: знаменитые плавающие утки. Все это не так просто для восприятия. Надо стоять, смотреть и смотреть, чтобы всё ожило и обрело цвет. Такой – какой был двадцать веков назад.

Нечего писать по поводу «малого. Храма», посвященного царице Нефертари! Здесь все, особенно росписи, заслуживает внимания, но тем не менее ничего писать не стану, мое воображение целиком захвачено предыдущим храмом, этой самой значительной достопримечательностью Египта. Все художественные истории можно было бы сочинить и воздвигнуть, не выходя из этого храма. Говорить о вечном реализме, об условности, об аскетизме высокого, о тоталитарных стилях. Можно говорить о фигурах богов, похожих на царей. Может быть, боги и цари начали строить эти храмы? Вдохновляла ли их всех национальная идея?

Ну вот, я, кажется, и выдохся, ушло творческое начало. Самолет на вылете ждал именно меня. Или неправильно в Москве оформили билет, или где-то обманули египтяне, не тот, возможно, талон оторвали в аэропорту Асуана, но из Абу-Симбела у меня не оказалось билета. Я вывернул все карманы и наскреб на билет в первом классе до Каира. Таковы правила игры…

Вечером мы с Андреем отправились в Каирский музей. Андрей был однажды с женой в Египте, проплыл по всему Нилу, но ни в Гизе, ни в Каирском музее не был. Я дважды бывал в музее прежде, но теперь это уже полупустые залы. Собранные за пять тысяч лет сокровища. На мумии и саркофаги стараюсь не смотреть. Смерть притягивает.

Потом гуляли по старому городу. Но это особые воспоминания.

21 января, воскресенье.Утром на такси поехали в Гизу. Сразу же опять разделились: Андрея я посадил на верблюда и отправил на обзорную экскурсию вокруг всех пирамид, а сам потихонечку потерся у подножий, походил по живым камням.

Всё внешне по-прежнему. Пирамиды стоят, как стояли, на истоптанной миллионами ног земле, и раньше я всегда думал о нещадной эксплуатации этих памятников. Но сегодня на все это, в частности на роль в процессе египетских властей, смотрю по-другому. Конечно, огромное количество людей ходит по этим развалинам, абсолютно не понимая, с чем соприкасаются и в каком сакральном месте находятся. Мысли о прошлых временах, честолюбии в смерти и о величественности замысла их не посещают. Не думает они ни об империи, ни о тоталитаризме. Но сейчас не об этом.

Раньше я был убежден, что пирамиды постоянно и стремительно разрушаются не столько под пятой времени, сколько под тяжестью взгляда профанов. Сейчас в Гизе я нашел большие изменения, так разительно отличающие-ся от нашей мелочной и скудной опеки культуры. Во-первых, территорию довольно основательно облагородили. На специальных подставках выставлены отдельные, поражающие размерами, блоки. Расчищена тропа вокруг пирамид, снизу еще раз основательно замостили дорогу. Лошадки, запряженные в кабриолет, спускаясь, скользят копытами по будто маслянистой поверхности. Мне показалось, что сфинкс в некоторых местах обрел свою первоначальную облицовку. Но его человеческое лицо, разбитое французской шрапнелью – помните: «Солдаты, тысячелетия глядят на вас с пирамид!»? – мне показалось, поистерлось на ветру, или мои глаза так значительно ослабели.

Самое неожиданное, вернее не ожидаемое – это подразделение туристской полиции. Молодые солдаты в черной форме на белых верблюдах производят сильное впечатление, когда с ближних холмов наблюдают за происходящим. Полиция здесь очень основательно занимается порядком, следит, например, чтобы торговцы не приставали к туристам. В толпе попадаются агенты в штатском. Бывает, куртка у такого штатского распахнется – и на поясе виден пистолет.

Записи о пирамидах

23 января, вторник. Семинар.

24 января, среда. Мое яблоко всегда румяное, но червивое. Накануне звонил Николай Иванович Загузов и сказал, что мой докторский диплом уже подписан, и можно приезжать. Утром поехал на Сухаревку в ВАК на метро, по дороге, по своему обыкновению, читал. Николай Иванович, как человек благородный, провел меня через процедуру, и я получил официальный листочек, который завтра понесу в институт. Но гнильца была – корочки от диплома нет, они все еще дефицит. С.П. тоже несколько лет назад получил диплом без корочки. Россия всегда остается страной дефицита.

Николая Ивановича я встретил веселого, помолодевшего, с какой-то новой шевелюрой. Я всегда долго расспрашиваю его про здоровье, потому что когда-то у него определили страшное заболевание с безнадежным диагнозом, рак легких. Прошлой осенью он, кажется, лежал на облучении в Ростовском меде, а до этого облучался в институте Герцена. Тогда он был абсолютно без волос на голове. Но оказалось, что несколько лет подряд ему ставили наши светила неверный диагноз: оказалось, что у него в легких был грибок. Установили все это по радужной зрачка, в Иванове.

Дома дочитал диплом Саши Юргеневой и тут же написал представление на защиту. При моей «непрофессорской» памяти это единственная возможность «прокрутить» весь курс.

Заголовок дипломной работы Александры Львовны Юргеневой «Без сладкого» имеет очевидное, но не однозначное прочтение. Сразу заметно, что, видимо, это диплом с детской тематикой. Я даже не оговорился, обозначив некую «тематику», вместо того чтобы просто сказать: «о детях» и «детстве». Если это дети, то, как правило, это дети «без сладкого», наказанные судьбой, своими родителями или социальной системой. В этом смысле это диплом для нашего института редкий, потому что о времени говорит самый точный и неподкупный наблюдатель – ребенок. И говорит очень неожиданные вещи.

Мне трудно определить в этом сборнике больших и малых рассказов, что здесь лучшее или что сортом пониже. Все, что пишет Александра Юргенева, отмечено печатью напряженного и взволнованного стиля, тем, что мы называем своим почерком, своим видением мира. А, как известно, стиль способен доказать иногда и невозможное, и казуальное. В разряд этого самого «видения» попадает и неожиданная тематика – ребенок в странном мире взрослых. Ребенок здесь много раз готов задать своезнаменитое «почему?» и если не задает, то лишь потому, что литературный почерк Юргеневой – без нажима, без экстатической и на все готовой журналистики.

Почему сгорела церковь, которую еще мама девочки рисовала акварелью? Почему оказалось одиноким фантастическое «Маленькое»? Почему не сложилось детство у «Дитя»? Почему «Среди стволов» деревьев так изысканно грязен взгляд малолетнего Дениса? И откуда вообще взялась эта изысканная эстетика грязи и разрухи? Из жизни, скажет критик. Такова жизнь, может быть скажет Саша Юргенева.

Юргенева проводит своих маленьких, неизменно невзрослых героев-наблюдателей через джунгли маргинального или почти маргинального подполья. Иногда это подполье оказывается даже в монастырском подворье. Иногда здесь даже интеллигентский быт, но и он медленно погружается в маргинальный. Но пока здесь, хоть через дырку под водопроводной раковиной, из одной квартиры в другую передаются книги и пластинки. Однако и это уйдет…

Проще всего было бы перевести то, о чем пишет Юргенева, в ранг социальных дефиниций и гражданского негодования, но автор слишком любит людей, и не как массу и обобщенное понятие, а каждого – как страдающую единицу. Чтобы дойти до этого, она просто проживает нелегкие жизни со своими героями. Но пассивные ли это медиумы жизни, или все же герои? Где их подвиги и свершения? Они есть, они лежат в плоскости моральных событий. А иногда в знак протеста герои не хотят взрослеть в этом мире. Маленький железный барабанщик не молчит…

Таковы в самых общих тонах абрисы этой дипломной работы, вполне соответствующей, по мнению руководителя Александры Львовны Юргеневой, принятым в институте нормам.

Расписание у меня сегодня трудное. Кроме дня рождения Михаила Ивановнича Ножкина, которое должно состояться в кафе «Форте», еще и участие в телемосте по русскому языку. Телемост ведет Ленинградский канал, хотя и охватывающий чуть ли не сорок регионов, но в Москву пока не пробившийся.

На чествовании Миши, которое состоялось в Колонном зале, я, к сожалению, не был, а здесь все слетелись – и Глазьев, и Бокерия, и Рыжков… – буквально все, чтобы сказать своими словами этому замечательном артисту и верному человеку о его жизни. Подобные вещи, как я убедился, делать необходимо. Я и с Ножкиным, и с Лановым – Вася тоже присутствовал на торжестве, потому что принадлежит к тому же твердому замесу – говорил о том, что первоклассных артистов в России много, но … А дальше я поминал 1905 год – время, когда вскрылось, что прежнему режиму подыгрывали и стучали, в основном, артисты и писатели. Я говорил, что многие из нас, из культуры, знали, как себя повести, чтобы получить и при новом режиме и деньги и почет, но многие остались все же со своими убеждениями. Миша Ножкин – народный кумир без изъяна. Слово «кумир» я нашел довольно точно.

К 9 вечера на машине приехал Витя и перевез меня на Пресню, откуда состоялась трансляция. Ленинградцы придумали полный бред с анкетой: что мешает русскому языку – иностранные слова, аббревиатуры, сорные слова. Я говорил, хотя и коротко, но совершенно о другом. О том, что разрушена социальная база для языка – угнетено крестьянство. О том, что не надо так много талдычить о своеволии телевидения. Если бы у государства была политическая воля, оно заставило бы и наше телевидение говорить на нормальном русском языке. Тем не менее насколько приятнее иметь дело с ленинградцами.

25 января, четверг. Наконец-то в Москве настоящий снег. Сегодня, как и вчера, на градуснике утром около минус 10 градусов. По морозцу бегом пролетел в парикмахерскую на улице Строителей к мастеру Володе, который работает по вторникам и четвергам. Удивительная вещь, как быстро все привыкают, с одной стороны, к высокой оплате, а с другой – стараются при этом тратить меньше усилий. Теперь Володя уже берет с меня за ту же самую работу 450 рублей и 100 рублей сверх получает «на чай», исполняя всю работу в два раза быстрее и, как мне кажется, менее качественно. Болтаем обо всем с ним мы по-прежнему.

Днем возился на кафедре со своими дипломниками. Потом пытался найти студента на премию имени Николая Рубцова. Трудность заключалась в том, что здесь сложно было бы давать за какие-то невинные девичьи стихи с неясным смыслом и неопределенными чувствами. Имя Рубцова подразумевает определенность и естественность пафоса. Я взялся сам за папки, но то, что я видел, в частности Григория Назарова, не проходило по дисциплине или по успеваемости. Наш деканат мертво держится за оценку и еще раз за оценку, совершенно иногда забывая о творческом смысле вуза и итогах нашей работы. Попутно отметил, с огромным чувством боли, мое охлаждение к Максиму. Это было связано как раз со стихами и Назарова, и Виталия Бондарева. Он воспринимает в стихах только свое дворянско-возвышенное направление. Какие-то первые симптомы этого возникли еще в Политехническом музее, когда он проявил ригоризм и ушел. Тогда, конечно, он был абсолютно прав, но тем не менее что-то в стихах, которые он бы и не принял, может быть важное и сегодняшнее.

В два часа в ректорате говорили о магистратуре. Мне здесь многое совершенно неясно, а главное, от чего надо бы отталкиваться, это какие следует установить экзамены и квалификационную работу. Не станет ли магистратура облегченным вариантом окончания вуза? Для меня-то очевидно, что это и по творчеству все должно быть сильнее, нежели чем у наших специалистов, а теоретическая работа не должна быть похожа на курсовую. Я внес два предложения, одно из них принято. У будущих магистров в плане стоит педагогическая практика. Имея в виду моего Антона Соловьева, которого я все же пробил в магистратуру, я предложил эту практику проводить у меня в семинаре – практически я сделаю из него ассистента. Второе предложение касалось экзаменов. Мне казалось, что было бы целесообразным проводить эти экзамены, или хотя бы один, по уровню кандидатского минимума. Как мне помогло, что в Академии общественных наук, когда я ее заканчивал, наш выпускной экзамен по философии приравняли к этому кандидатскому минимуму. Мне при защите кандидатской диссертации этот экзамен засчитали. А так попробовал бы я в свои почти семьдесят лет попрыгать с философией.

В три часа состоялся ученый совет. Он проходил, как никогда, долго, а в памяти не остался. Неужели с таким равнодушием раньше все слушали это действие, с каким сегодня слушаю я? Была небольшая схватка с Марьей Владимировной, которая, как всегда, хотела бы предельно формализовать весь учебный процесс. Второе, что запомнилось, это постоянный призыв сдавать инициативы в ректорат, приносить идеи и предложения. Идеи – это что-то взаимное, они возникают, когда идейные потоки идут навстречу друг другу, когда есть контакт и общее дело, а не служба. Из остального «зацепила» меня только сумма, которая была истрачена на ремонт фасада. Мне, знающему хозяйство, показалось, что трех миллионов в этом фасаде нет. Где деньги, Зин? Я бы, по крайней мере, столько не дал и торговался бы отчаянно. Но, кажется, все это делали пришлые грузины.

Заехал вечером в «Литературную газету» там набрали на целую полосу мою статью о Борисе Покровском. Все вместе это производит довольно внушительное впечатление. Моя заслуга лишь в том, что я внимательно прочел книги Покровского, в которых практически все сказано, и точно среди своего довольно нейтрального текста расставил эти цитаты. Я ценю это свое умение уходить в тень во имя дела.

Вечером же переговорил по телефону с Василием Гыдовым, кажется, тираж новых дневников нашелся, и мои опасения оказались преждевременными. Корю себя за то, что сначала всегда думаю о любой ситуации плохо, всех подозреваю в каверзах.

26 января, пятница. Со вчерашнего вечера мучился с дипломными текстами Володи Никитина.Здесь особая структура и особая стилистика, которая накладывается на Володину, совсем почти не художественную, манеру писать. Он для прозы слишком умен. И ночью читал и утром и все-таки собрался и написал на него рецензию для защиты. В моих рецензиях меня всегда удивляет то, что я не могу скрыть подлинного отношения к своему ученику. Я всегда помню о возрасте и другом поколении, и, кстати, очевидно, что нынешнее поколение уже говорит на другом языке. Не продолжает ли писатель писать только для своих сверстников? О корифеях со всемирной славой не говорю.

Читать прозу Владимира Никитина не самое большое удовольствие. Вернее, не получится читать ее в метро, между делами, не отвлекаясь от собственных мыслей, так, как мы привыкли читать вообще: особенно не напрягая свое восприятие, быстро, листая страницы и пропуская служебные описания. Проза Никитина требует чтения, как чтения псалтыри, строчка за строчкой, а то потеряешь смысл. В старое время и читали-то за письменным столом. Но когда, словно в сложном, не как из «Московского комсомольца», кроссворде, одолеешь никитинские притчи и истории, они потом, уверен, долго будут жить с читателем и толкать его к собственным размышлениям.

Из этого диплома я поначалу хотел бы исключить небольшой цикл со страницы 19 до страницы 28, рассказывающий о восприятии ребенком смерти через рассказы родителей, через собственные потери. Здесь есть африканские барабаны, воспоминания сына, потом дочери, ковбойская шляпа отца, тридцатиградусный мороз. Но уже при чтении монолога «Тень Гамлета» наткнувшись на необходимость собственного значительного труда к открытию и смысла и художественного строя произведения, я все же счел, что Никитина здесь скорее не понимаю я, нежели не понимает задачи литературы и ее практику он. Никитин читатель и почитатель зарубежной литературы с ее игрою не характеров, а смыслов. Я бы даже сказал, что он слишком умен для русской прозы.

Любимый жанр Никитина – притча, с рассказом ему справляться труднее. Как всегда, притча открывает вещи простые, но настаивает на проникновение во внутренний мир читателя, ее задача схватить его за печенку. Собственно, таков небольшой цикл «Святая Елена и бес». Но притчи здесь все какие-то наши: о вражде партий, о неумении слышать друг друга, о миротворческих миссиях, о гибели государства из-за идеи.

Рассказы Никитина, по сути, тоже притчи, ну если не притчи, то социальные портреты. Ведь когда мальчик и девочка, должно быть девяти– или десятиклассники, из рассказа «Дети» быстро «влюбляются» друг в друга – это ведь не Ромео и Джульетта, и проблема у них не вражда родов, а беременность, приобретенная играючи. Или когда люди прячутся в шкаф в мандариновой саге Никитина – это не Кай и Герда. Приходится лезть в шкаф, потому что северные олени уже не уносят на Северный полюс.

Среди, как бы сказал музыкант, «опусов» Никитина в этой дипломной работе есть два рассказа, одним начинается, а другим заканчивается весь этот увраж. Рассказы «Черепаха» и «Тень Гамлета», бесспорно, принадлежат к тому виду человеческой деятельности, выражающей движение мысли, которую мы называем литературой. В первом случае это рассказ мальчика, в орбиту которого попадает сегодняшний мир и детей и взрослых, а во втором – трагически-философский русский быт с его вечными философскими вопросами и русскими слабостями. Здесь я, как говорится, снимаю шляпу.

Мне осталось написать еще сакраментальную фразу: диплом соответствует принятым нормам и традициям Литинститута и может быть защищен. Правда, я вспоминаю защиту Вадима Степанцова, но думаю, что жизнь все-таки идет вперед.

А вот рецензия на Юру Глазова. Я с ним тоже намаялся, но совершенно по-другому, нежели с Никитиным. Этот текст уже после переработки. Я еще не встречал молодого писателя с таким честолюбием и таким навязчивым ощущением, что литература доступна всем и если взять ее хорошенько за холку, то на ней можно доехать до звания классика. Когда мы с ним уже наметили, какие рассказы войдут в сборник, Юра чуть ли не в одну ночь все это объединил в некое подобие общего текста. Появилась иллюзия крупной вещи. Когда я попросил его вернуться к первому варианту, он опять все сделал за сутки и опять в облегченном виде. Будем еще переделывать заголовок и кое-что убирать из рассказов. Рецензия-отзыв пока условна.

Как правило, студенты Литинститута пишут свой опыт. У одних этот опыт расширен зоркостью социального зрения, другие, как говорится, «приваривают» близкую им философию, третьи уходят в дебри быта и разнообразных межличностных отношений. Юрия Станиславовича Глазова все годы его творческого пребывания в институте очень интересовала любовь, как опыт. Я не знаю, как обстояло дело с этим в его студенческой действительности, но почти все рассказы, представленные в работе, Юрий Станиславович настойчиво посвящает именно этому чувству. Фрейдист даже сказал бы, что здесь есть некая зацикленность. Я бы определил несколько по-другому: взволнованное юношеское пристрастие открывателя.

В разработке рассказов есть даже некое «родовое пятно», определенная сюжетная метка. Но это и понятно, от собственного психологического типа далеко не убежишь. Поэтому всегда это молодой, страдающий герой, так сказать «вымаливающий» любовь, всегда это человек с головой, рефлексией и принципами. Почти всегда это герой, который может в решающий момент рандеву остановиться. Он настойчиво ищет скорее не близости, а духовности, и когда не получает искомого, вот и наступает некий ложный шаг. Как и герой лирической романистики Х!Х века, герой Глазова готов на суицид. И даже более, на жертву собой, чтобы потом отвергшая его возлюбленная пожалела и посетовала, какого свет лишился человека. Все бы это я назвал экстремальным юношеством и романтическим опытом, впрочем, часто головным.

Как пишет Юра Глазов эту любовь? Мило, обстоятельно, по-книжному лирично. Иногда искусно, когда имитирует молодую «задышку» совсем юных переживаний. В рассказах Юры обязательно присутствует соперник, иногда кажется, что взять над этим соперником верх для лирического героя важнее, чем их общий объект любви. Вдобавок, как правило, это действие происходит в очень похожих декорациях студенческого или московского быта. Все это придает какой-то особый, редко встречающийся привкус рассказам нашего выпускника. И вместе с тем создает вполне определенную и профессиональную ткань повествования.

Иногда Юра как бы чувствует ограниченность своей палитры и тут начинает переносить действие в другое историческое время. Но и там действуют и те же герои, и та же самая расстановка сил. Нет, правда, суицида, но возникает дуэль. Я имею в виду повесть «Друг детства». И опять все это достаточно по беллетристике грамотно и по-своему увлекательно, если считать увлекательность одним из родовых признаков литературы.

В этой увлекательной плоскости современных любовных молодежных историй затерялись два небольших рассказа – это «Убить Ефросинина» и «Муж». Вот здесь Юрий Станиславович Глазов столкнулся с обжигающей правдой жизни. И эта правда повела за собой литературу, как, впрочем, обычно и происходит.

Дипломная работа Юрия Станиславовича Глазова, по мнению его руководителя, соответствует квалификационным требованиям, предъявляемым Литинститутом.

27 января, суббота. Уже в одиннадцать часов всей командой – С.П., Витя и я – прибыли на дачу в Сопово. И опять я понял, что только благодаря полутора дням на воздухе я и живу и никогда не надо ни ради чего оставаться в Москве. Встал я рано по телефонному звонку С.П. и быстро собрался, Витя, который ездит, как и любой молодой, лучше и решительнее, чем я, – за рулем. На улице мороз 14 градусов, шоссе не забито, но машины есть. Сказка началась, когда после Ногинска поехали по лесным дорогам, – такое умиротворение и красота.

П приезде сразу распределились: мы с Витей доделали, наконец-то, электрическое отопление, а С.П., как всегда стоически, нес вахту на кухне. Ни чтения, кроме двух дипломных работ, ни работы я с собой не взял. Мой роман тоже стоит, вдруг пропал к нему какой-либо интерес.

После обеда пошел в длительную прогулку. «Большой круг» в Сопово – по магистрали вдоль всех десяти улиц, потом по перпендикулярной десятой, потом обратно вдоль леса по другой магистрали и снова, теперь уже по первой – это 2300 шагов, я посчитал. В общем, «нарезал» три или четыре таких круга, с абсолютно пустой головой. Дачи почти все стоят осиротелые, с не взбитым возле ворот снегом. Обнажен весь небогатый быт, но такой свежести и тишины нет и в Подмосковье, и в Обнинске, где периодично не дает забывать о цивилизации электричка.

Написал окончательный отзыв на дипломную работу Анны Козаченко «Путешествие». Как все же продвинулись за пять лет мои студентки, особенно девушки.

Оба этих сочинения – и рассказ «Экскурсия в деревню», и повесть «В знаменах тишины» – посвящены путешествиям. Путешествиям редким в наши дни – это путь к себе, экскурсия на поля собственной совести. В каком-то смысле вся работа Козаченко знаковая, для нашего дня необычная.

Собственно, два времени и две коллизии рассматривает молодая писательница. В одном случае, двое молодых людей в наши дни приплывают на остров посреди Ладоги. Цель у них не экскурсионная, не осмотр древних святынь, а более прозаическая. Даже не ограбить музей и не украсть иконы – обокрасть приютившую их продавщицу. Их волнуют деньги, как таковые, как стартовый капитал в эпоху первоначального накопления. Столько вокруг примеров! Другим нельзя? Каждый как может!

В другом случае, отстоящем от наших дней на шестьдесят с лишним лет, ситуация складывается просто трагически. Здесь уже не возможная тюрьма и бесчестье, здесь плата – жизнь. Жизнь за жизнь. Трагичность усугубляется тем, что за собственную жизнь отдают жизнь родного человека. В осажденном Ленинграде живет семья, ее спасение в эвакуации, но спастись можно, только пожертвовав младшим братом.

В обоих случаях все как бы удавалось, задуманное получалось, искомое осуществлялось. Но в решающей момент успешного осуществления планов вмешалась не судьба, не стечение обстоятельств, а когда-то обычная, но, видимо, не позабытая и в наши дни, рефлексия. Козаченко не детерминирует это «нечто» ни всплывшей внезапно памятью о Боге и Божьем гневе, ни боязнью ответственности, и ни чем-то другим. Только таинственной силой, которая гнездится в глубине нашего сознания, нашей души. Что это? А то же самое, о чем говорил старый кёнигсбергский философ, рассматривая звездное небо.

Конечно, то, что сделала Анна Козаченко, не должно рассматриваться так прямолинейно, как это сейчас делаю я. Происходящее наполнено точными и оригинальными деталями, характеры выпуклы и после чтения долго стоят перед глазами. Как и в любой хорошей прозе, здесь много неожиданного и познавательного, много точно подмеченного автором.

Стоит ли говорить здесь о недостатках. Именно потому, что многое и в рассказе, и в повести сделано по большому счету и основательно, можно говорить и о недочетах. И главный из них – некоторая, еле ощущаемая, сконструированность повествования. Что-то из второй половины девятнадцатого века, что-то от школьного Достоевского. Но это такая мелочь, которую во вполне квалифицированной и достойной работе принимать во внимание не следует.

В качестве праздничной программы посмотрел вечером на диске фильм «Снежный пирог» и передачу по РТН о погибшем в Лондоне бывшем разведчике и кагэбисте Литвиненко.

Фильм просто хороший, камерный, хотя я и не очень люблю подобные фильмы. Здесь опять аутизм, любовно-человеческая история пожилых людей и быт далекой и таинственной для меня Канады, сегодняшний мир, в котором почти невозможно ни до кого докричаться…

То, что покойный Литвиненко человек негодный, я сделал для себя вывод еще очень давно, когда транслировали по ТВ знаменитую пресс-конференцию Березовского, где этот, ныне покойный, персонаж, уже сделав ставку, рассказывал о том, как КГБ предлагало ему Березовского убить. Тогда же я подумал, что этот парень, так отчетливо выбирающий «свободу» от всего, протянет недолго. По ТВ в этот раз показали две сцены, которые меня убедили больше, чем все остальные рассуждения. В первой – видимо, сам Литвиненко допрашивал, вернее «выбивал» показания у кого-то из подозреваемых в терроризме. Жестокость и бесчувствие к чужой боли выводит сразу этого человека в какой-то запредел. Вот так эти служивые мальчики делали карьеру. Избиваемого «подозреваемого» потом оправдали и никакие «показания» не подтвердились. Но премии, наверное, были получены, «плюсики» поставлены, к следующему чину наметилась дорожка. Второй эпизод, это когда «взрывное устройство», уничтоженное по акту, вдруг «счастливо» нашлось, как улика, в другом деле. Опять чужая жизнь пошла или была приготовлена в расход для служивой карьеры. Ну, вот и дослужился!

28 января, воскресенье. Ну, слава Богу, я наконец-то выспался. Это впервые за две или три недели. Утром немножко почитал свою дипломницу, а потом пошел нарезать круги вокруг поселка. Мой недоконченный роман, в котором осталось-то сделать капельку, отошел на второй план. Сейчас приду и до отъезда обязательно напишу еще одну рецензию. Хочешь не хочешь, а каждый диплом занимает у меня целый день.

Две свои повести Алена Сергеевна Бондарева внутренне объединяет в дипломной работе не только, что естественно, общностью художественно-социального видения, но еще и подчеркивает это единство осмысленным, почти кричащим названием – «Сердобольные люди». Так, впрочем, называется вторая повесть, образующая вместе с первой маленький цикл. Кто эти сердобольные? И так ли велико и существенно их добро? И не знаешь здесь, чего в этом манящем названии больше: потаенной, на уровне чувствования, иронии или грусти по времени, сметающему эту уходящую породу.

«Танец Анитры» – это искренний и трудный рассказ о молодой женщине, взявшей на воспитание ребенка, девочку, страдающую аутизмом. Здесь много трагически верных и грустных эпизодов. И героические попытки молодой женщины справиться с болезнью приемной дочери, что, естественно, и теоретически невозможно. Хотя бы ослабить это погружение в себя и помочь ребенку вписаться в объективный мир, что отчасти реально. Здесь же и сама бытовая жизнь молодой женщины, больше похожая на бой. Есть ли здесь еще и личная жизнь? Есть, и все это не без мастерства и художественной наблюдательности показано в повести, так же как и своеобразный и печальный мир больного ребенка, выплывающего к стоическому пониманию взрослых проблем.

Под музыку Грига в самодеятельной балетной школе этот ребенок танцует, борясь со сном и в решающий момент засыпая. Борьба с судьбой или борьба со скудными возможностями жизни? Отдать свою жизнь на съедение другому или сохранить про запас? И какая тогда она будет, эта жизнь?

О второй повести, собственно, и давшей название всему небольшому сборнику, , так же как и о предыдущей, легче сказать, что она емко и точно написана, здесь есть все для ощущения достаточной литературы: и характеры, и пейзажи, и люди, и даже животные. Одним из главных персонажей становится собака, домашний пес, который так много значит для бездетной героини. Есть здесь и старая, как сама литература, ситуация: два брата – Сергей и Андрей – влюблены в одну и ту же девушку. А она, Анна, сделала свой выбор и теперь и радуется и казнится за этот выбор. Замечательно сделана квартирная хозяйка, у которой Анна и Андрей живут в Москве.

В маленькой повести действие не стоит на одном географическом месте. Вот уже этнографические подробности – Киев и Полтава, где живет тетка героини со своей дочерью, которая ей, кажется, вовсе не нужна. Гонка за молодостью, гонка со временем. А вот Анна, сделавшая свой выбор в пользу более молодого и здорового Андрея, убивается и страдает. Нет детей, нет уже и собаки. Или просто тотальное одиночество царит в сегодняшнем интеллигентном мире? И все герои очень неплохие люди, даже, наверное, квартирная хозяйка, все сердобольны и готовы пожалеть друг друга. Так жалейте вовремя!

Впрочем, точно определить смысл этих замечательных повестей Алены Бондаревой я не могу. Но вот с легкостью и уверенностью утверждаю, что эта дипломная работа вполне соответствует подобным работам в Литинституте. Я также многого еще ожидаю от своей ученицы.

Жизнь определенно не дает соскучиться. Вечером достал из почтового ящика газету «Труд». На первой полосе небольшая заметочка «У нас в отставку не уходят». Это о Любови Слиске. Последовательностью газеты можно восхититься.

Вот что пишет некто Е. Максименко, видимо читатель газеты, из Краснодара: Был уверен, что Любовь Слиска после скандала с пропавшими ценностями, акциями и деньгами уйдет в отставку. Надеялся, что, если сама не захочет, товарищи подскажут. Куда там! Сначала коллеги, Гудков и Райков, не усмотрели в этом ничего предосудительного и даже пытались оправдать Слиску – всем, мол, подарки дарят. Только не уточнили, какие и за что. Одна Елена Драпеко нашла в себе смелость назвать вещи своими именами: такие «подарки» иначе как взяткой не назвать. Акции заводов, пароходов – за что? За красивые глаза? Не думаю. Но дело спущено на тормозах. Считаю, что депутаты допустили грубую политическую ошибку, признав, что в Думе существует круговая порука, процветает коррупция, но при этом решили сохранить честь мундира. Власть косвенно призналась в том, что широковещательная компания по борьбе с коррупцией – ширма, за которой законодатель творит свои делишки….

29 января, понедельник. Утром дочитал дипломную работу Ильи Черных, которую начал еще накануне, и посмотрел на диске «Игроков» Гоголя.

Фильм «Игроки» сделаны на основе спектакля-антрепризы Олега Меньшикова. Все довольно статично, почти все снято со сцены, но я еще раз убедился, что, если есть текст и есть первоклассные актеры, все получается. То же самое в литературе: решает не замысел «такого еще не было», а отдельные крепко написанные темы. Недаром «Войну и мир» Лев Толстой писал «сценами», на наш бумажный, машинописный счет в пять-шесть страниц.

С Ильей я довольно долго мучался, слишком уж он формальный и неожиданный, но потом все же написал отзыв.

Литература определяется не только глубиной проникновения в человеческие характеры, но и той новизной, с какой подчас отдельные ее произведения рассматривают мир. Литература постоянно расширяет человеческую оптику, приучая нас смотреть все в новом и новом ракурсе. Это необходимое соображение, перед тем как начать рассматривать несколько рассказов, которые в качестве своей дипломной работы представил Илья Черных.

Его работа называется «Три Д». Этот секрет открывается просто – второй рассказ в подборке называется «Долгая дорога домой» В заголовке есть внутренняя цитата из названия известного фильма и «три Д». Это странная дорога, разговаривающая мужским голосом «Уж до чего романтическая особа! Не сидится ей, не терпится, бежит, летит, ползет или стелется. Всегда вперед. Оптимистка! Непоседа! За что и люблю. А еще она никогда не повторяется». Если бы Илья знал, что для меня и слово «непоседа» тоже не случайное, навеки вошедшее в сознание после знаменитой рецензии в «Новом мире» Твардовского о друзьях-непоседах. Едко было сделано. Но подобных отсылок в работе будет много. В этом смысле постмодернизм не умер.

Странная дорога поговорила, поговорили, и вдруг оказалась неким поднабравшимся молодым человеком со своей историей, романом с встречной девушкой, детством и даже родителями. Не надо пить, юноша.

На первых же страницах герой Черныха приводит свою автохарактеристику, о которой не следует забывать. «Я не из породы роллинг стоунз, я мальчик городской. Мне нужна горячая вода, газ, свет, книги и много чего еще…» В общем, у нас здесь не деревенская проза, впрочем, говорят, что сейчас и в деревне появилась наркота.

Черных упорно, в отличие от многих своих соучеников по Литинституту, ищет новые формы, которые отвечали бы современным тенденциям жизни. Нужен или огромный опыт, или интуиция художника, чтобы понять: старые формы, привычный синтаксис и слитное реалистическое изображение замечательно держат и современные вызовы жизни. Но я ушел от понятия н а р к о т а.

В рассказе «Избавляясь от страха» Черных применяет замечательный прием. Сознание наркомана он расщепляет, двоит, троит, четверит…– уподобляя его дорожкам в звукозаписывающей технике. Всего дорожек чуть ли не десять. Они варьируют текст, дописывают одна другую, и так сложная жизнь еще усложняется мнимостями и воспоминаниями. Тексты спорят, сознание наркомана зыбко. Можно ли так избавиться от страха? Это трагическое избавление на уровне самосожжения.

В рассказах Ильи Черныха не следует искать счастливых концов. Все эти милопишущие от первого лица люди очень часто плохо кончают. И в этих своеобразных финалах есть какая-то притчевость, некое предостережение.

Наверное, лучший рассказ цикла – «Перекресток». Здесь опять не одушевленная дорога, а одушевленный перекресток. Не доброе это повествование. Или теракт, или стихийный взрыв на заводе показан совсем с другой стороны, нежели мы к этому привыкли. Здесь же и отгадка ко всему, что пишет Илья – другой ракурс, его рассказы начинаются там, где уже все заканчивается. В какой-то момент они начинают казаться игрушкой, детским калейдоскопом. Осколки разноцветного стекла, плавающие в прозрачном масле, создают особый рисунок, о котором никогда не думал их конструктор.

Естественно, не все в рассказах Черныха удачно, иногда он переходит грань, за которой начинается литературный хаос. Но и у этого хаоса есть своя привлекательность: он очень неплохо выписан. И это, в том числе, заставляет меня определенно сказать, что данная работа имеет право считаться удачной дипломной работой студента Литинститута.

30 января, вторник. Ходил на массаж. Саша рассказал свою историю, как он учился три года в военном училище, а потом уволился и поступил в медицинский институт – будет врачом-педиатром. Но это только по специальности, на самом деле его привлекает бизнес, ему это нравится. Но скорее всего ему нравится свободная жизнь. Рассказывал, как ходил кататься на коньках на Красную площадь. Вот это жизнь, но жизнь сугубо московская, когда деньги добываются не прямым трудом на производстве, а каким-то облегченным способом.

По телевизору, даже, кажется, не по московской, а общероссийской программе, показали неожиданный сюжет. Тяжело ранили Анну Пендраковскую. Я ее и знал и помню. Женщина она очень энергичная и настойчивая, была замужем за режиссером Пендраковским, права которого отчаянно защищала. Помню даже его фестивальный фильм в Гатчине. По какой-то либеральной и модной литературе. Я помню, что она то ли захватила, то ли приватизировала, то ли просто задиректорствовала в огромном и престижном кинотеатре «Космос». Слухи по этому поводу были разные. А плотом мне рассказывал о ней мой студент Ваня Коваленко, который с ней работал, когда она ушла в московское правительство, где занялась кинематографией. Возможно, женщина проявила стойкость, отстаивая государственные интересы, все возможно, но я хорошо помню, что еще во время рассказов Вани я подумал про себя: обязательно убьют. Но вот не убили, а, слава Богу, только ранили.

Днем, проводив В.С. на диализ, поехал в институт, отвозить дипломные работы, брать новые, посмотреть, как идут дела. Попутно решил отвезти книги Б. Покровского в театральную библиотеку, где я взял их под залог своего удостоверения Заслуженного деятеля искусств России.

Вася Гыдов наконец-то получил со склада «Марбург», для меня, по сниженной цене он продается по 225 рублей, пока взял четыре штуки. И кажется, на подходе тираж второго тома дневников «Далекое как близкое».

Еще утром читал работу Максима о Серебряном веке, а потом в институте долго разговаривал с ним. В ответ на мои замечания он с воодушевлением стал читать мне отрывки из «Дневников» 84-96 годов. Там действительно есть смешные вещи, но теперь мне уже стыдновато, что Аллу Гербер я где-то в связи с ее телевизионными всхлипами обозвал «самкой шакала». Дневники читала и перечитывала и мать Максима. Ее мнение, что Есин увидел то время так, как только теперь увидели его мы. Все понятно, я увидел его в будущем. Впрочем, предугадать это будущее было несложно.

Смешной инцидент произошел с А.Н. Ужанковым. По старой привычке, еще с издательства «Советский писатель», где он трудился редактором, я называл его на ты и Саша. Смущаясь, он попросил обращаться к нему в институте на вы и по отчеству. Я еле удержался, чтобы не расхохотаться. Но все это лежит в общем русле постановки дел в институте.

В связи с выходом завтра статьи о Покровском, я решил, что пора начинать делать книжку статей о деятелях искусства. Что же у меня в наличии? Этот списочек делаю сразу в дневнике, чтобы, по обыкновению, не потерять.

Клоунесса. Взгляд на актрису (Л. Гурченко)

Подвал Олега Табакова.

Виват, Доронина!

На сцене – русский национальный характер. Васса в горьковском МХАТе.

К облику великой актрисы (А. Степанова)

Гений с кисточкой (И. Глазунов)

Диалоги с Достоевским.

Это – Григорович.

Принципы Бориса Покровского.

Вячеслав Тихонов.

Что же еще?

Возвращаясь из института, учил «с голоса» английский язык и слушал радио. В суде рассматривается спор между братом и сестрой Батуриными. Напомню, что Елена Батурина жена Ю. Лужкова, нашего мэра. Видимо, сестра-миллиардерша, кажется, самая богатая женщин России, естественно, никак не связанная делами с мегаполисом Москва, уволила брата из своего дела. Теперь брат требует возмещения, кажется, упущенных деловых возможностей и компенсацию за неиспользованные отпуска в размере – так мне послышалось – 6 миллиардов рублей. Возможно, это ошибка диктора. Но мысль прежняя: у кого суп жидок, у кого жемчуг мелок.

З1 января, среда. Под лозунгом «Надо дышать» и заодно привезти ……. отправился в Ракитки. Хорошо минут сорок погулял, а потом написал отзыв на диплом Анны Морозовой.

Есть некая трудность в определении жанровых особенностей работы Анны Морозовой. Во всяком случае, это вовсе не пьеса, как можно было бы подумать, скользя взглядом по бесконечным диалогам. Да и действие организовано отдельными сценами и «явлениями», как любили это делать драматурги в прошлые времена. После некоторых колебаний мы с Анной решили укрыться за смысловым, «играющим» определением – «Маленькая повесть о любви». Здесь сразу оказался выделенным главный компонент – действительно о любви, кою в наше время не без помощи той словесности, которую трудно назвать и изящной, и литературой, не без помощи дурного кино и дурного телевидения превратили в некий специфический акт, окончательно лишив одухотворяющего начала.

Но одновременно эта повесть еще и о многом другом. О родителях, каких называют «бедными», и о родителях «богатых». О том, как те и другие видят будущее своих детей. О прошлом, которое принадлежало одним людям, а теперь, вместе с будущим, принадлежит другим. Наконец, о том, что современная молодежь – это очень широкий спектр индивидуальностей.

Повесть Морозовой названа словом «Реставрация», которое вмещает в себя несколько смыслов. Реставрация старинной графской усадьбы? И это есть в повести. Или реставрация потерянных чувств? И это здесь имеется. Предельный эгоизм молодого сердца, но и самопожертвование, и духовный порыв. Я полагаю, что первоначальное усложнение автором своей работы и поиск специфики выражения шли от желания вместить многое. И надо сказать, что с этим обилием Анна Морозова в целом справилась.

Наша молодежь по-разному пишет любовь. Справедливо или нет, но Анна Морозова как-то сумела уйти от изображения темных закоулков молодой жизни. Для меня одним из смысловых, информативных достоинств работы стало именно это: духовное начало в молодых людях, инстинкт, ведущий их на поиск утраченных, как казалось, ценностей.

Наряду с этими очевидными достоинствами повесть не лишена и недостатков. Может быть, она излишне заморализована, возможно противопоставления в ней героев несколько навязчиво. Но есть в «маленькой повести о любви» и другое: объем изображения, пафос молодого узнавания жизни, воля и простор того, что мы называем провинцией, город с его неоспоримыми ценностями, ощущение старта и будущей жизни.

У нас дома что-то случилось с проводкой от коллективной телевизионной антенны. Телевизор хорошо работает только в комнате у В.С., в моей же устойчиво показывается только канал «Культура». Меня это вполне устраивает. По НТВ передали о том, что один из самых богатых людей России, а теперь еще и широко известный Михаил Прохоров, совладелец компании «Интерросс» (?), передает (продает, меняет) часть своих акций Норильскникеля Потанину. Потанин становится монополистом в этой области, а Прохоров будет заниматься некими другими проблемами бизнеса, кажется, энергетикой. Говоря об этом размене, все телекомментаторы произносили слово «Куршавель», хотя никак внешне не связывая два события. Но разве все мы, слушатели, зрители и читатели, не имеем право на некоторое домысливание?

Свою статью о Покровском перечитывать не стал, она мне кажется менее удачной, нежели статья о Григоровиче. Но зато прочел очень точную статью Сережи Казначеева об Эдварде Радзинском. Огромная, на полосу, статья называется «Беллетризатор». Естественно, здесь много некоторых передержек, но, в основном, все абсолютно справедливо. Эта якобы левизна в советское время, взятая часто из известных источников и в общем-то коммерческая историография, выдаваемая за литературу. В связи с этим я вспоминаю, как ласково и довольно долго разговаривал с ним Путин в Елисейском дворце. Это, конечно, понимание высоких критериев литературы. Путину нравятся популяризаторы: и Вульф, и Радзинский. Мне тоже они нравятся, но большой литературой я считаю Айтматова, Белова, Распутина да и Кима с Личутиным. Наличие в энциклопедии ни о чем не говорит.

1 февраля, четверг

К вечеру прочитал с паузами на другие дела две главы из романа Алексея Упатова – это его дипломная работа. Завтра утром напишу рецензию. Рождается еще один в будущем крупный мастер. В каждом моем выпуске есть такой весомый «крупняк», иногда пара. В прошлом выпуске это Сережа Самсонов и Денис Савельев.

Путин – Сталин.

В четыре часа был на собрании бюро по прозе. Перед этим зашел к Гусеву, который только что написал рецензию-представление на Виталия Бондарева. Как всегда, он прозорлив и точен. В краткой рецензии есть намек, что именно «безхозность» парня виновата в сложностях с его дипломом. Я с этим согласен, чувствую и свою вину, поэтому занимаюсь этим очень одаренным, но бесшабашным молодым человеком. Виню также Е. Рейна с его «тактикой» последнего года. Заболев, когда не мог с ребятами заниматься, он все время финтил, каждый раз подтверждая в понедельник, что придет на семинар во вторник, – и не приходил. Именно поэтому мы ребят из его семинара не передавали другому мастеру, и вот результат. Здесь у меня вина перед чужой судьбой. Валера очень талантлив, но не напитался, не получил того, что могло бы его развернуть, как поэта.

На бюро недолго, но хорошо поговорили о сегодняшнем дне. Лида….. рассказала о встрече поэтов в «Новом литературном обозрении». Мат, который еще совсем недавно был постоянным и модным элементом в стихах, вдруг исчез, будто вымер. Ирина Прохорова стала вдруг немыслимой патриоткой. Интересно также говорил ……. Это была

Иногда начинает казаться, что история господина Чахмахчана преследует меня. Не успел я ознакомиться с его досье, как он опять дал о себе знать. Сегодня, как иллюстрацию рассказов Путина про коррупцию, показали по телевидению, как его наконец-то арестовали. Он, оказывается, гипертоник и до сих пор, с момента его первого показа по телевидению, парился в больнице. Есть ли еще в стране гипертоник, который так долго сносил бы эту счастливую пытку? Телевидение показало извлечение бывшего сенатора из медучереждения и попытку представить его прокурору. Также сказали, что Верховный суд лишил его неприкосновенности еще 8 декабря, так сказать, на выездной сессии непосредственно к одру в больнице. В прокуратуре Чахмахчан не пожелал говорить или давать какие-либо показания, тогда его сразу же отправили в суд, который вынес постановление о взятии бывшего сенатора под стражу. Адвокат подследственного, естественно, действия властей опротестовал, но апелляция будет рассматриваться только в марте.

По одному из каналов телевидения эта история была продолжена председателем Счетной палаты С.В. Степашиным. Именно к нему обратилась жертва вымогательства, когда вызрела ситуация со взяткой, которую армянский зять и его армянский тесть вытягивали из фирмы. Сергей Вадимович не того сорта человек, чтобы подобное замять. О предстоящей операции он поставил в известность президента страны, Патрушева (ФСБ), Нургалиева (МВД) и Миронова (сенат). Полагаю, эти высокие чины до последнего надеялись, что сенатор одумается, передачи взятки не будет. Но, к сожалению, мздоимство пересилило осторожность.

Теперь целый рассказ о журнале «Юность», вроде бы осиротевшем после смерти Виктора Липатова. Все оказалось не таким простым и трогательным, как виделось сначала. По словам Максима Замшева, Липатов практически журнал перед смертью продал, то есть сознательно его банкротил. Как некое свидетельство в рассказе фигурировала новая квартира дочери Липатова в районе Чистых прудов, где даже кладовка или сортир продаются за немыслимые деньги. Будто бы сам Липатов говорил, что эта квартира стоила 50 тысяч долларов. Именно на такую сумму журнал в свое время получил транш от некоего литовского бизнесмена, русскоговорящему сыну которого и должно теперь перейти издание, редакция уже всего лишь «субарендатор». Естественно, знаменитый бренд и помещение, которое Москва сдает журналу по льготной аренде, стоят дороже. Максим говорит, что, может быть, придется в журнале дежурить, чтобы он не ушел в другие руки. Ситуация похожа на ту, что складывалась в Союзе писателей России после путча, когда администрация центрального округа столицы решила наложить лапу на здание на Комсомольском проспекте.

Во время этого рассказа у меня в сознании промелькнула скромненькая мысль: почему мне по этому поводу никто не звонит? И вот, не успел я придти домой, позвонили.

Естественно, позвонила Эмилия Алексеевна Проскурнина, которая в «Юности» проработала 35 лет. Практически она повторила мне все то, что я уже слышал. Детали заключались только в удивительной скрытности Липатова, его умении никому в журнале не платить. Весь разговор свелся к тому, что новым главным редактором должен стать я. Мне тут же пришло на память, как один раз у меня уже сожгли квартиру, когда я стал «новым ректором», и что мне сейчас 71 год. Но загорелся, подумав, что этот журнал я мог бы сделать, особенно при моей близости к современной молодежной прозе. Теперь все думаем. Технически право на выбор редактора имеют четыре человека: две бухгалтерши, Эмилия Алексеевна и сегодняшний зам. главного редактора Д……….. Журналу нужно крупное имя, чтобы жить дальше.

2 февраля, пятница.Вся сегодняшняя пресса откомментировала историю Чахмахчана. «Российская газета» пошла немножко дальше, обобщив проблему:

За последние несколько лет были лишены своих полномочий несколько десятков сенаторов. Некоторые из них покинули верховную палату по причинам, прямо или косвенно связанным с криминальными делами.

К примеру, экс-сенатор от парламента Башкирии Игорь Изместьев был арестован в конце прошлого года и находится под стражей. По версии следствия, он причастен к убийству, уходу от налогов и взяточничеству.

Недавно Генпрокуратура возобновила уголовное дело о хищении 290 миллионов долларов в отношении бывшего замминистра финансов и владельца компании «Северная нефть» и экс-сенатора Андрея Вавилова.

Экс-сенатор от Эвенкии Василий Шахновский за уклонение от уплаты налогов получил срок лишения свободы, правда, условный.

Отдел по особо важным делам прокуратуры Челябинской области расследует уголовное дело по факту фальсификации документов о награждении четырех жителей регионаорденом Красной Звезды. Один из фигурантов этого дела — экс-сенатор Владислав Жиганов. Кроме того, он подозревается в убийстве капитана милиции.

Бывший сенатор из Новосибирска Алексей Мананниковобвиняется в мошенничестве при усыновлении детей, в результате чего новозеландской фирме был причиненущерб на сумму 90 тысяч евро. С него была взята подпискао невыезде.

3 февраля, суббота. Уже в восемь часов обычным экипажем выехали из Москвы. Заехали в Ракитки, оставив там две канистры с соляркой, и столько же повезли в Обнинск. По дороге заскочили в «Перекресток», где я купил домой овощи, мороженое, которое любит В.С., запасся растительным маслом, моющими средствами и прочей необходимой в хозяйстве продукцией.

Все, как обычно: топили печку, звонили К.И., чтобы он включил отопление. Начал в своей маленькой комнате читать Тагунову, пока Витя топил баню, а С.П. занимался обедом. После бани, из которой я вылез довольно быстро, опять читал диплом Насти. Как обычно в Обнинске, после бани смотрю программу «Максимум» с Глебом Пьяных

4 февраля воскресенье. Определенно, я не обладаю тем небрежным профессионализмом, который позволяет «приблизительно» делать ту или иную работу. Я ведь помню роман Тагуновой еще по первому чтению, только бы листануть и написать просторную и велеречивую рецензию. Так нет, я весь день вчера этот роман перечитывал, делал пометки, сегодня в семь утра, подстегнутый беспокойством, проснулся и, естественно, не заглядывая в свои записи, быстренько написал отзыв. Возможно, здесь я руководствовался только что мелькнувшей идеей составить некую книжечку под названием «Курс». Собрать все мои рецензии, а может быть, и не только мои, и издать совместно с отрывками из прозы ребят. Могло бы получиться очень неплохое пособие. Особенно сейчас, когда уже в нескольких университетах открылась наша специальность – «литературное творчество». Но это все в будущем, в моих неосуществимых планах. А пока – отзыв на Настю Тагунову.

Пять лет назад Анастасия Тагунова после окончания средней школы поступила к нам в институт на компенсационное, т. е. платное обучение. Зничит вчерашняя абитуриентка твердо для себя представляла, что она обладает неким желанием и рядом идей и наблюдений, о которых хотела бы сообщить миру. Собственно, с таким внутренним желанием в институт поступают все. Анастасия, видимо, хотела только получить ряд навыков и приемов, освоить возможности русского языка, чтобы она яснее и полнее смогла сформулировать, в первую очередь, свое послание людям. И если не смотреть в свете новых экономических и политических задач общества на институт, как на некий парник по выращиванию строго регламентированного продукта, тестированного клеймом вульгарного извода соцреализма, то свою задачу и институт и Анастасия Тагунова выполнили. При этом есть ряд замечаний и соображений.

«Закон неваляшки» небольшой роман, который можно определить, как роман самовоспитания или роман о личной жизни молодой женщины, вполне соответствует жанровому определению. Во-первых, там есть любовная история, и даже не одна, и есть определенная картина общества, эпизоды городской жизни и быта. Во-вторых, хотим мы или не хотим, это роман становления. Героиня в метаниях пытается найти ту точку внутреннего равновесия, которая поможет ей обрести размеренный взгляд на жизнь. Отсюда в заголовоке романа – неваляшка, куколка на скругленном основании, центр тяжести у которой всегда оказывается внутри. К сожалению – и с моей точки зрения, это серьезный недостаток – героиня почти полностью лишена социального интереса, ее духовные поиски не выходят за личную сферу.

Я думаю, здесь сознательная установка, потому что все произведение лежит в области не очень привычных для русской литературы гомосексуальных, то есть однополых, а в данном случае лесбийских отношений. Здесь ничего не поделаешь, так сложилось, таково послание, которое Тагунова шлет этому миру. Можно только констатировать, что Анастасия проявляет определенное личное мужество, представляя на защиту этот роман, хотя я далек от того, чтобы объединить личность автора и ее героинь.

Что получилось? Почти все без исключения персонажи, населяющие небольшое произведение, – женщины. Это сделано бестрепетно, прочно, запоминающе. Ярко и рельефно получился даже муж героини художник Сергей, вполне нормальный мужик, которого устраивает это партнерство. В этой паре уважение к личной жизни каждого, а у Сергея и понимание того рокового дара, которым наградила природа его жену. В романе есть язык, своеобразный, я бы даже сказал свой, с излишне повышенным ассоциативно-интеллигентским тонусом. В этом отношении Анастасия типичная постмодернистка, и читать ее интересно, хотя слишком много цитатных, выражаясь ее языком, «примочек». Будто Тагунова хотела бы спрятать за этим языком содержание, его своеобразную недостаточность. Будто во чтобы то ни стало хочет доказать свою литературную идентичность и, в первую очередь, через повышенную «духовность». Беру последнее слово в кавычки. Будто пытается написать на таком же высоком интеллектуальном уровне, как и в известном романе ленинградца Александра Инонена. Так не получается, градусом ниже, еще больше уходя в подпольные, маргинальные катакомбы.

Послание, на мой взгляд, состоялось. Получился и диплом, не являющийся традиционным для Литинститута, но вполне по качеству письма соответствующий квалификационным требованием. Будем ожидать от Анастасии Тагуновой ее новой волны.

Около одиннадцати отправился гулять. Вчера, когда уезжали из Москвы, было 14 градусов, сегодня – уже 6, ночью немного снежило. Где-то на протоптанных в снегу тропинках встретил коменданта Константина Ивановича. Он долго словоохотливо рассказывал, как в этом году грабят дачи. Контингент рыскающих если не сменился, то расширился. Перед самым Новым годом на участки зачастила молодежь, школьники и лицеисты. Им нужны были деньги на праздники. Телевизоры из домов не тащили, с ними много хлопот, но выламывали цветные металлы из всех домашних приборов. Смешной случай: когда охрана схватила малолеток, уже прошедших маршем по нескольким участкам, то приехавшая молоденькая следователь заявила, что в руках ведь у них ничего нет, значит они еще ничего на даче не взяли. Потом выяснилось, что один искатель лома цветных металлов уже попадал в милицию по такому же делу.

Прочиталработу Светланы Коноваловой. Диплом, конечно, жидковат, но меня удивляет, как быстро девочки освоили азы профессионального письма. В течение дня написал отзыв, при этом придумав еще и название для ее повести и для рассказа.

Дипломная работа Светланы Коноваловой не содержит ровно никаких открытий. Здесь повесть «Маршрутки ходят не по расписанию» и рассказ «Сезон бабочек» со вполне бытующими в литературе темами. Повесть – о внезапно обретенном, трагически утраченном счастье, вернее даже невозможности счастья; рассказ – о бесцельно потраченной жизни с нелюбимой женщиной. Написано все это ровно, размеренно, без всплеска адреналина, письмо скорее информативное… В общем, повесть и рассказ с темой, наиболее известной молодежи, – о любви. Скорее всего, социальный и бытовой опыт повести – это опыт самой выпускницы. Его иногда недостаточно. Но здесь все простительно, она слишком молода. В отличие от поэзии, юный возраст в прозе – не недостаток.

Однако есть в работе и свои достоинства, свидетельствующие (если они разовьются, конечно), что при своем вполне профессионално-адекватном письме Светлана Коновалова только в начале пути.

Первое – это конечно, отсутствие у молодого прозаика каких бы то ни было претензий на шедевр. Зараза эта в институте весьма распространена и к хорошему обычно не приводит. «Закрыть тему» еще никому не удавалось, даже покойному Сергею Островому.

Второе достоинство – простое, ясное изложение того, что автор знает. Это иногда приводит к отличным результатам, особенно когда Светлана пользуется, что вполне понятно, нажитым «семейным» материалом. В качеств примеров здесь можно привести прекрасную сцену на кухне с бабушкой, замечательный эпизод в ресторане, когда журналистка встречается с неким новомосковским кавказцем, сцену в поезде Минск – Москва и многое другое. И не очень ли строго судим мы о литературе по некоему общему тону, приему, «туманности» языка? Может быть, смысл ее и в простом, с подробностями, рассказе?

Третий бесспорный этаж удачи Светланы Коноваловой – это отсутствие в ее молодом повествовании какой-либо чернухи. Я охотно представляю себе, что чернуху писать легче – она выразительнее сама по себе. Удачей в этом смысле является образ основной героини, Это вполне нормальная девушка без криминальной биографии, вредных привычек и сомнительных знакомств. Не побоюсь сказать, что она представляет тот слой интеллигенции, который без претензий, скромно, не уравнивая себя со звездами и не опускаясь до маргиналов, несет, как родовую травму, свою российскую миссию: лечить, учить, защищать от неправды, строить и информировать.

Что мы имеем в целом?

Я полагаю, работа вполне кондиционная, с замечаниями должна быть защищена как дипломная. Мы имеем молодого человека, в данном случае девушку, перед которой многое может открыться в литературе, если она по-прежнему будет думать, наблюдать и преодолевать себя.

Еще днем, рыдая, звонила Генриетта: отказался от участия в жюри Андрей Смирнов. Как всегда, тут же появилась какая-то третьестепенная кандидатура, вроде художника, ставшего режиссером. Я это дело сразу прервал, предложив в качестве кандидатов Говорухина и Масленникова. Ах, ах, Масленников на нас так обижен! Это с одной стороны, из телефонной трубки. А из комнаты В.С. иное: Говорухин никуда не поедет, он заканчивает сейчас новую картину. В разговоре выяснилось, что везде маленькие забастовки. Людмила Алексеевна бастует, пускай-де звонит Есин, с его авторитетом. Ну, я и позвонил и довольно быстро договорился, Игорь Федорович, конечно, высказал мне свои обиды, но зла долго он не держит – согласился.

6 февраля, вторник. Накануне звонил А.Н. Ужанков – надо бы подписать отчет в министерство. Но было уже три часа дня, я только что вернулся домой после посещения «Литературки» и «Российского колокола», договорились, что встретимся сегодня утром. Приехал к десяти, до встречи с А.Н. переделал кучу дел и узнал все новости. Самое главное – приходили две мои красавицы, Света Коновалова и Ксюша Туманова, чьи дипломы я вернул на доработку. Сдав последнюю свою сессию, девы невероятно похорошели, так элегантны, так милы, так хороши. Не дремлет ли во мне комплекс набоковского героя?

К сожалению, у Ксюши, которая пишет и копает, конечно, более глубоко, нежели Света, с дипломом не все в порядке. Ее переполняют видения жизни, рядом с отдельными прекрасными сценами есть какие-то длинные обсказы и слишком много подробностей животного характера. Во время консультации поговорили с ней о сексуальных проблемах в литературе. От этого я торопею, но замечания надо делать.

В конце дня был опять в «Российском колоколе». Наводил кое-какую конформистскую правку в своих дневниках и вставлял в свою статью о Григоровиче фрагменты, выброшенные в «Литературке». Не осмелился только вставить самый последний фрагмент, который, может быть, и несправедлив. О добровольном уходе балетмейстера из Большого мне в статью впарили, по моим сведениями его просто выставили. Еще Покровский описывает ситуацию, когда можно было придти в театр и увидеть на доске объявлений приказ министра о твоем увольнении. Что сейчас волноваться и вспоминать о бездумном увольнении. Жаждали новизны и открытий? Ну и что получили вместо балетов, со своим творцом вошедших в историю искусств? Вот в оперу не пришла на свой юбилей Галина Вишневская. А как поступила бы Галина Уланова, доживи она до настоящего времени?

Чуть-чуть не успел домой к приезду В.С. после гемодиализа. Я за нее очень волнуюсь, она потихоньку теряет бытовую ориентацию, путает и забывает слова. Тем более сегодня велики колебания температуры: утром было 3-4 ниже нуля, метель, а к вечеру пошли холода, обещают чуть ли не 20 градусов. Вот тебе и глобальное потепление. В.С. вошла в квартиру минут за десять до меня и не сняла ее с охраны. К нам уже ехал патруль, когда я дозвонился до диспетчера, пришлось объясняться.

Но вот что поразительно: стоит ей сесть за компьютер, и ни тени каких-то сбоев в мышлении. Я поражаюсь ее интеллекту, наблюдательности и умению думать. О похожем случае рассказала мне в институте Маша Зоркая. Ее мать, знаменитая Нейя Зоркая, когда в болезни начала терять память, все равно ездила в институт читать лекции. Она садилась на стул в аудитории и сразу оказывалась прежней Неей Зоркой. Все помнила, за всем следила, все держала в сознании и точно формулировала.

Как все быстро летит, я так зримо помню Валю еще ослепительно молодой, уверенной в себе и решительной. А как она была хороша в сорок лет, когда мы ездили с ней на пароходе по каналам…

Вечером говорил по телефону с В.Г. Распутиным – он обещал подготовить приветствие для фестиваля в Гатчине. Боюсь, что фестиваль уже почти перестает меня интересовать.

7 февраля, среда. Встаю очень рано, привожу в порядок дневник и читаю работы студентов. Сегодня перепечатывал рецензию на диплом Светланы Коноваловой. Свой собственный роман забросил и, похоже, потерял к нему какой-либо интерес.

Утром Валя вдруг упала возле телефона. Она к этому относится спокойно, как ребенок, тут же как бы забывая, что случилось.

В 11 уехал в «Икею», покупал всякую мелочь и пытался дозвониться до Сережи Кондратова. Если бы кто-нибудь знал, как тяжело быть просителем. Днем читал Рому Подлесских – рассказы его прочел раньше, но вот из биографии узнал, что он полулитовец. Вот рецензия на Романа.

Роман Подлесских поступил к нам в институт с двумя прелестными рассказами, которые я до сих пор помню. В них описывалось замечательное время молодой влюбленности, велосипед, жара, прекрасные пейзажи, открывающиеся перед незамутненным взглядом. Рассказы были так хороши, что у меня создалось ощущение иной, более взрослой, руки. За пять лет учебы отношение Подлесских к жизни, конечно, сильно изменилось, как он сам замечает в своем предисловии, – произошла определенная социализация взгляда, ему захотелось проникнуть не только во внутреннюю жизнь своих героев, но и познать те процессы, которые происходят в обществе, посмотреть, как его герои вписываются со своим мировоззрением в эти процессы. Одно только не изменилось, а я бы сказал – даже окрепло и заматерело: письмо, его твердый и определенный характер. Здесь невольно думаешь, сколь много в литературе значат такие вещи как рассказ, тема, ясное изложение, определенность авторской позиции.

Два рассказа, с которыми Роман Подлесских заканчивает институт, носят название: первый – «Близкие люди», второй – «Жека Жуков, сын таксиста и талантливый балалаечник». Это уже нечто другое, чем влюбленность, велосипед и солнце над головой. Уже в названиях видна определенная ирония, которая так отчетливо раскрывается в самих рассказах. Роман на этот раз взялся за специфическое исследование того феномена русской жизни, которое мы, опять же не без иронии, называем «новые русские».

Действие первого рассказа протекает в безвкусном краснокирпичном новоделе русских богачей. Умирает хозяин, естественно, бывший советский бонза, наворовавший себе первоначальный капитал. Наследники принимаются за работу. Сын хозяина, как говорится, вор уже «в законе», его жена, которую покойный хозяин в свое время у него же и отбил, её дочь, решившая с частью наследства уйти в монастырь, и сестра покойного – настоятельница монастыря. Тут же, на авансцене рассказа, действует и любовник хозяйки, сравнительно молодой женщины, могущий дать сто очков вперед и ее покойному мужу, и пасынку, – массажист, выдающий себя за врача-кос-метолога. И каких только событий здесь не происходит! Подлог, измена, ложные подписи, фальшивая милиция, фальшивый нотариус, взятка, клевета… Если посмотреть – все приёмы, используемые в свое время Достоевским, Бальзаком, Драйзером.

Действие другого рассказа происходит также в богатом особняке, но это уже не безвкусный кирпичный ангар, описанный в первом рассказе, а старая дворянская усадьба с колоннами и стильной мебелью. Её хозяин – директор кондитерской фабрики, совершающий очередной шаг в жизни: его собираются выдвинуть в Государственную думу. По этому по-воду в нужном месте собираются нужные люди. И вот в качестве некоего приглашенного специалиста в этом мире очень простых и прямых отношений, где присутствуют и два готовых на всё кавказца, появляется виртуоз-балалаечник Жека. И так уж строит Подлесских свой почти сказочный сюжет, что он-то и оказывается законным наследником и дворянской усадьбы, и, похоже, самой кондитерской фабрики.

Я не зря употребил слово «сказочный» – сказка всегда является тем, к чему мы внутренне готовы, чего нам очень хотелось бы. Поэтому и некий намек возникает в названии «сын таксиста», и как ирония звучит название «Близкие люди».

Так что же, собственно говоря, пишет Подлесских? Это, конечно, не тот реализм, к которому мы привыкли, хотя сила убедительности его писания такова, что все, находящееся даже вне логики и юриспруденции, выглядит реально. Но все-таки это – гротеск, уродливые гримасы жизни,которые этот парень, в17 лет поступивший в Литинститут, сумел разглядеть и теперь, как писатель, начинает им сопротивляться.

Полагаю, что эта дипломная работа вполне заслуживает быть успешно принятой и защищенной нашим высоким собранием.

Вечером смотрел «Апокалипсис» Мела Гибсона. Это жизнь и война индейских племен между собою в Америке – не решаюсь сказать Северной или Южной – до прихода испанцев. Здесь есть что-то из того, что я видел в Мексике: пирамиды, человеческие жертвоприношения. Но одновременно и редкостная воля к жизни и совершенно гуманистические семейные отношения. Ведь они-то вечны. Рядом с этим «Апокалипсисом» фильм Кополы кажется более мягким, несмотря на музыку Вагнера и вертолетную атаку. Фантазия невероятная. Каждому веку свой апокалипсис. Когда герой, которого преследуют враги, выбегает из леса, то видит каравеллы приплывшего в эти страны Кортеса. Мир человека всегда ужасен.

8 февраля, четверг. Несколько раз звонил Ф.Ф. Кузнецов и передавал через своих присных, чтобы я пришел на исполком. При этом все предупреждали, чтобы пришел с паспортом. Я, естественно, сразу понял, что ему нужно, чтобы я подписал у нотариуса какую-нибудь бумагу о попытке продажи Дома Ростовых. Так оно, в общем-то, и случилось. Схватила меня молодая юрист с голым, по моде времени, пупком, несмотря на зиму, и повела подписывать типовую бумагу: не присутствовал, не голосовал, ничего о продаже Дома Ростовых не знаю. Но зато посидел на секретариате и опять оказался в курсе всех писательских событий. Все это напомнило старые советские дела с табельным обсуждением текущих проблем. Началось все с большого плана мероприятий, которые «были выполнены» или их надо бы выполнить, план за вторую половину прошлого года и план на нынешний год. Счет здесь шел на мероприятия. Некоторые из них были связаны с поездками по странам СНГ и за рубеж. Вот почему так все стремятся в начальство – именно оно путешествует за госсчет. Это и многое другое Ф.Ф. докладывал с упоением. В его речи мелькали звонки в администрацию президента, имена и фамилии совершенно мне незнакомые. Обо всем этом Ф.Ф. говорил, наслаждаясь своей ловкостью. Так раньше с придыханием говорили о ЦК, причем, ощущение было, что непосредственно человек общался с Центральным Комитетом, а не с каким-либо мелким чиновником из аппарата. Мираж ощущения, что снова заработала машина писательского министерства.

В меню наших писательских действий намечены челночные маршруты по тем странам СНГ, которые еще хотели бы писательской дружбы. Возникла старая мысль, что страны, связанные с мусульманством, вдруг почувствовали, что без посредничества русского языка их литературе не быть переведенной на другие языки, особенно на английский, французский, немецкий, и будто поэтому они возвращаются в поле влияния русского языка. Совсем, по-моему, это не так или почти не так. Переводы на русский и на другие языки в свое время – это не только помощь «языка посредника», но в первую очередь политика, часто дипломатический нажим советской власти. Здесь бы надо говорить о потере качества и нашей литературой, и литературой ближайших стран.

После плана за прошлое и на будущее заговорили о годе русского языка, который президент объявил указом. Подобие писательской организации почувствовало тут священное слово «финансирование». Ах, как писатели хотели бы стать чиновниками! Указ сам довольно безлик и имеет скорее политический характер, предвыборный, мне показалось, что главным здесь для президента стало электорабельное слово «русский».

В этих планах было тоже много того, что мы называли боевым русским словом «мероприятие». Главное из них это серия каких-то вечеров с основным в Колонном зале. Подразумевалось, что здесь поэты и писатели, а также актеры-исполнители будут читать стихи и прозу старых писателей для собственных матерей, отцов и родственников.

Вот тут я не выдержал и сказал несколько слов. Тезисы были для меня знакомые: во-первых, не на что надеяться, пока наша патриотическая литература будет оставаться такой, какая она есть. Во-вторых, ребята, а что мы в связи с годом русского языка сделаем для читателя? Его как нет, так и с нашей литературой не будет. У меня даже возникло предложение, которое старые, привыкшие к комфорту писатели, не приняли: договориться с министерством связи и в одни день провести день поэзии в большинстве почтовых отделений страны. Себя показать.

Не могу, чтобы не вписать небольшую историю. Она возникла вне повестки дня, а так, во время очередного стенания по поводу бесправного положения писателей. Естественно, вспомнили старые времена, когда за книжку платили столько, что на эти деньги можно было прожить пару лет. Сейчас, жалуются писатели, сплошь и рядом, если даже у них выходит книга, то денег они почти не получают. Ах, старые времена! Вот тут и вспомнил о том, как в свое время возникла легендарная ставка в 300 рублей за лист. Случилось еще до войны. Сталин будто бы вызвал кого-то из начальников аппарата агитпропа – посоветоваться относительно вознаграждения писателям. Долго гадали о критериях. И, наконец, непредсказуемый Сталин задает вопрос: «Сколько приблизительно получает в месяц полковник?». Дальше все ясно. Сталин задает следующий вопрос: «А сколько может писатель написать за месяц?» Вот тут и всплывает мистический печатный лист – 24 страницы машинописного текста.

Ну, а дальше начали рассказывать жуткие истории, связанные с продажей Дома Ростовых. Например, как изуродовали юрисконсульта Брайнину, разбив ей ломом лицо. Говорят, что некоторое время вынужден был скрываться Арсений. Мне его очень жалко, но как ему помочь, не знаю. В большом торжественном кабинете, в том самом, где сидели, управляя эпитетами и восклицательными знаками, Фадеев и Марков, на камине к стене прикреплена, как оберег, большая фотография Путина и Михалкова. Но ощущение, что снова заработала машина писательского министерства, так и осталось миражом.

В связи с днем русского языка и желанием проводить мероприятия чужими силами, которые называются совместными, на исполком был приглашен и Литинститут. Его представлял Ужанков, который, по-моему, остался шушукаться с Ф.Ф. Б.Н.Т. где-то то ли в отъезде, то ли в огородах. Его перемещения, как график президента, держится в тайне. Один год его правления уже прошел. Где институт русской культуры? Где прибавление зарплаты, «чтобы преподаватели не мотались по другим вузам»?

В институте обедал с Мих. Юрьевичем, ходил в книжную лавку и взял на прочтение роман Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» и роман Анатолия Салуцкого «Из России с любовью. Роман о богоизбранности». Буду читать.

Вечером был сначала на концерте, а потом и на фуршете в Зале Чайковского. Это творческий вечер Александра Клевицкого. Как Саша добился такого невероятного успеха, очаровав «Национальный центр поддержки искусства и сохранения наследия», «Национальное музыкальное издательство», «Российский государственный музыкальный телерадиоцентр», «Концертный зал имени П.И Чайковского», я не знаю, вроде бы главный спонсор – его брат. Когда Саша об этом со сцены объявил, я, сидя в первом ряду, заорал: представьте, дескать, брата. Представили. Милый, как Абрамович, парень, что выдает в нем деловую хватку. РАО в участии в этом вечере не призналось, но билеты нам на первый ряд по 1000 рублей, видимо, купили там. Я сидел рядом с Олегом Ивановым и ……

Наверное, из-за любви этих организаций и денег брата Саша собрал много первоклассных коллективов. Было даже несколько хоров, и хоры, кстати, у Саши лучше всего получаются. Несколько номеров были великолепны. Я, уже придя домой, все гудел про себя о «солнце Рима». Не всегда получается у Саши, когда он начинает считать и подлаживаться. Он написал какие-то песни на слова Рубальской, Резника, Ряшенцева и даже Примакова, все это не лучшее, хотя я люблю. Оформительскую музыку Саша, конечно, пишет превосходно, но в его симфонических экзерсисах слишком много цинтона.

9 февраля, пятница.Утром мороз чуть ли не 20 градусов, я долго раздумывал, брать машину или не брать: расписание у меня серьезное. Сначала к двум на просмотр и дискуссию в «Российской газете» о документальном кино, а потом к шести надо ехать в театр им. Гоголя на премьеру «Театрального романа». Победила моя трусость: зачем ехать по скользкой дороге и искать, где ставить машину на улице Правды.

Темой для дискуссии стал просмотренный здесь же фильм Оксаны Фоминой. Кто-то назвал его фильмом о Бродском, хотя там с поэтом лишь один фрагмент. Именно по этой причине, его и сняли с экрана первого канала. В общем, повезло, посмотрел очень интересную картину. Это рассказ о семье знаменитого литературоведа Томашевского. Здесь две героини: дочь Томашевского, кажется Зоя, и внучка, дочь Зои Настя (?). Огромная квартира в центре Ленинграда, невероятные связи этой семьи, и профессиональные, и дружеские, достаточно сказать, что ближайшим другом была Ахматова. Есть письма, раритеты, воспоминания. Главный рассказчик дочь Томашевского Зоя, очень старая женщина. Надо представить себе ее феерическое детство. Зоя архитектор-дизайнер. Она, кстати, оформляла знаменитое кафе Вольфа и Беранже, связанное с именем Пушкина. Но времена меняются, меняются и вкусы. В знаменитом кафе, охраняемом, казалось бы, на века, памятью «нашего всего», теперь нет уже прежнего интерьера, да нет и самого кафе, теперь там пиццерия. Настя, внучка Томашевского, попала в пожар, она еле ходит. Но еще может работать, она художник, специалист по гобелену. Ее последняя работа – гобеленовый портрет Анны Ахматовой по знаменитому портрету Альтмана. В общем, в итоге – две старые, больные женщины. Дочь пыталась сохранить квартиру отца и превратить ее в музей современной литературы. В конце фильма показан уже разрушенный отчий дом, там что-то реставрируют, строят заново, земля в центре города дорогая. Две старые женщины переехали в дом престарелых архитекторов. Фильм огромный – два часа. Но в него аккуратно вставлен еще один фильм.

Совсем молодым в этот литературный дом попал молодой Бродский. Он даже некоторое время там жил. Никакого адюльтера, просто дружеские отношения. Были письма, интереснейшие. Когда у хозяйки дома родилась дочь, то вдруг необыкновенная привязанность возникла между очень маленькой девочкой и тогда еще молодым поэтом. И здесь тоже началась шутливая, на два адреса – и девочке и маме, а может быть и литературе, переписка. Интересно, неожиданно. Рождает много раздумий.

Оксана Фомина, молодая женщина, автор и режиссер фильма, знакомит со своей версией запрета фильма праводержателями покойного поэта. Дело не в коммерческой составляющей. Фонд, держащий все права, готов даже компенсировать потери от 57 купюр, которые они предлагают сделать в фильме. Что останется? По мнению Фоминой, дело в том, что праводержатели не хотят прецедента. Потому-де, что боятся: в этом случае «откроются сундуки писем» Бродского, хранящиеся у разных людей в России, которые не очень хорошо покойного поэта представляют. У меня другая точка зрения на эту проблему.

Есть еще деталь. Ленинградская переписка – «Ангело-почта» – оказалась проданной. Именно проданной. Видимо, через посредников эту переписку получил все тот же фонд, занимающийся финансовыми и прочими делами Бродского. Деньги были нужны, чтобы купить место для себя и дочери в доме ветеранов.

Я не могу сказать, что фильм замечательный, но он позволяет многое домыслить по поводу биографии поэта. Я-то думаю, что деятелям культуры такого калибра ничего повредить не может. Любая версия, даже домысел, работает на миф. А «сундуки», если они есть, в литературе всегда бывают открыты. Я думаю, что неприятие фондом этого фильма связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, у человека, не очень вчитывающегося в контекст «детской» переписки, неизбежно возникнет мысль о «комплексе Набокова». Второе, что, наверное, раздражало фонд, это именно «встроенность» биографического материала о Бродском в биографический материал о других людей, где сам Бродский становится иллюстрацией. Меня смутила «продажа» писем, что бы по этому поводу не говорил, когда был еще жив, сам Бродский.

Как бы я хотел пофилософствовать на этой встрече, поговорить о документальном кино как таковом, которое все отчетливее и отчетливее становится искусством «неправды». Но уже в пятом часу я ушел с дискуссии: дорога до театра с пересадками, а метро для меня транспорт не вполне освоенный.

В театре попил чаю у Сергея Яшина в кабинете, который весь увешан картинами Елены Качалиной. Я думаю, сейчас она одна из лучших театральных художников России. Вот и новый спектакль, по булгаковскому «Театральному роману», она оформила блестяще. Спектакль идет на малой сцене, которую я так люблю. Выгородки сделаны из зеркал, на которых фрагменты рукописей Булгакова. Это, конечно, удача и театра и актеров. Здесь не знаешь, кого хвалить, но я думаю, что успех в театре в первую очередь зависит еще и от качества самой драматургии. Мне было особенно интересно, потому что я знаю здесь каждый эпизод. Правда, постановщик кое-что добавил из репетиционных стенограмм Станиславского. Два «основателя» театра в спектакле, в отличие от романа, соединены в одном. Василия Ивановича, ну, конечно, это Станиславский играет во всем своем актерском блеске Олег Гущин. Когда он выходил на поклон, я подарил ему «Марбург». Я очень серьезно принялся думать, как бы написать о нем статью.

Уже несколько дней пытаюсь дозвониться до Сергея Кондратова. Ах, как трудно быть в положении просителя. Звонил В.Г. Распутину – он согласился сделать телевизионное выступление для фестиваля.

10 февраля, суббота. В Сопово, куда уехали уже в 7 утра, возился с окнами – набивал штапики на рамы, и с отоплением, которое, наконец-то, вроде бы вошло в строй. Падает снег, зима потихоньку берет реванш. Тишина, опять возникновение жизни в природе и среде, и вдруг откуда ни возьмись появляется время. Оно растягивается, почти как в детстве, день удлиняется, вспоминая его, видишь множество вех. В городе чувствуешь себя функцией, марионеткой, играющей намеченные неведомым режиссером сцены. Здесь даже маленькие факты вдруг приобретают иной характер, ты обдумываешь их, все приходит в систему, возникает объем. Поэтому почти на все хватает времени.

Начал читать новый роман Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Я еще не дошел, видимо, до главного, о чем много пишут, о некой экомунистической идее. Пока Улицкая пишет империю идиша, действие перемещается из одной страны в другую, много о польских евреях, ставших внезапно русскими. Россия, русские, «эта страна» все время неотступно стоят за всем, что писательница, в молодости проработавшая завлитом в еврейском театре, сейчас пишет. Не может расстаться с Россией, ее историей, с ее несчастиями и даже с ее религией. Какая-то удивительная тоска у наших русских и славянских евреев по отношению к христианству. Будто они, замечательно сохранив свою культуру, не уступив из нее ничего, неотступно и тайно тоскуют по чужой, русской. Иногда эта тайная любовь становится явной. Пока мне кажется этот роман скучноватым. Слишком романом на тему идиш, чтобы быть русской литературой, хотя Шолом Алейхем ею стал. Также мне кажется, что здесь слишком много приема, маскировки под действительность. За романом – это мои интуитивные только ощущения – стоит, как враг, с которым надо бороться, двухтомник А.И. Солженицына «Двести лет вместе». И последнее. Как часто за последнее время, будто выполняя давние обещания, русские писатели пишут свою сокровенную и часто лучшую книгу – вспомнил «Золотой песок» А. Рыбакова, вот теперь Улицкая с «Даниэлем Штайном, переводчиком».

По телевидению – о визите Путина в Мюнхен и его сенсационной декларации самостийности России. Но это все политика.

Меня заинтересовало уже несколько дней транслируемое сообщение о росписи в одном из православных храмов на севере Греции. Современный художник написал сюжет в духе больших полотен Ильи Глазунова. В разделе гонения на церковь показал, как Ленин отрезает бороду у св. Луки. Если символы переводить в прямое действие то это история с церковным иерархом Воином Ясинецким, который был еще и крупным хирургом. По этому поводу уже есть споры и, даже запросы церковных иерархов. Сегодня об этом как раз и говорили. Здесь знаменательно не то, что Ленин идет по, так сказать, отрицательной линии, а что без него уже даже в религиозной сфере не могут обойтись. Это показывает всеобщность ленинского мифа. Борьба с мифами всегда обречена на поражение.

Что же было еще? В газетах есть сообщение, что немцы ужесточили для русских туристские визы. Ощущение, что Россию теснят со всех сторон. С Европой нельзя играть по их демократическим правилам, эти правила существуют только для Европы, для нас у них правила, как для прислуги.

11 февраля, воскресенье. Довольно плохо спал, потому что долго подтапливал печку, а в семь утра, когда после бессонницы наступает самый сон, разбудила по телефону В.С. Поговорил, потом пошел гулять, нарезая в тишине и полном безлюдье круги подле заснеженных дач, вот тогда, может быть, и простудился. Самое волнующее дачное приключение – это, всегда утренний, променад по лесной дороге от дачи до деревни Дальнее. Лес, снег, лесной проселок напоминают сказочные декорации.

В Москве продолжал читать Улицкую и принялся читать совершенно гениальную книгу Гаевского «Дом Петипа» – про балет Мариинского театра. Удивительная подробность одного «соцзаказа». Общую установку на заказ Чайковскому «Спящей красавицы» дал директор театра Всеволожский, а Мариус Петипа расписал все 70 эпизодов театрального балетного действия. Характер музыки, ее продолжительность. Вот это да! Вот это чувствование искусства.

Вечером звонил Владимир Фирсов и почти настаивал, чтобы я взял Максима Замшева преподавать в Литинституте. Торговал воздухом. Его аргументация только одна – Максим, дескать, секретарь трех творческих союзов. Я напомнил ему, что мы в институт берем по другим критериям. Практически я взбесился еще и потому, что оба молодых и небесталанных молодых человека, оба Максима, Лаврентьев и Замшев, почти в ультимативной форме требуют взять их на кафедру. Оба вполне уверены, что смогут три года держать аудиторию в напряжении и пр. Мне особенно горько, что об обоих я думаю и уже говорил о них, им бы чуток подождать. Такое острое желание проникнуть рождает противодействие. Оба как-то забыли, что настойчивые люди, которых так же отговаривали, а именно Сегень и Бояринов, на выборах получили один два, а другой один голос.

В «Труде» шокирующие материалы о гибели чуть ли не двадцати молодых девушек, не захотевших стать проститутками. Все это происходит на Урале, возле Нижнего Тагила. Да что же это за страна! То грудному ребенку отрезают руку в больнице, то средь белого дня воруют, насилуют и убивают девок. Властям ни до чего нет дела. Может быть, власти боятся, что иначе нечего будет показывать в передачах «ЧП» и «Петровка, 38».

12 февраля, понедельник. Утром, еще около девяти, заезжал к Петру Алексеевичу. Чувствует он себя, видимо, не вполне хорошо, принял меня, так сказать, по-королевски, лежа. Как всегда был искрометен в мыслях и планах. Рассказал, что написал уже около 500 страниц мемуаров, советовался по поводу названия. Несмотря ни на что, все же меня накормили завтраком, замечательной молочной пшенной кашей. Поговорили еще немножко о его новой книжке, которую я – вот свинья! – еще не прочитал.

Все утро диктовал Е.Я. проект заключения при нашем лицензировании. Была в гостях моя ученица по прежнему курсу Катя Ларионова. Похоже, девочка не вполне здорова. Поговорили хорошо, я помню ее диплом, весьма талантливый. К вечеру совсем разболелся. Уже уходя домой, зашел тоже к совершенно больному, но загоревшему Б.Н.Т. Видимо, тайно ездил куда-то отдыхать, а тут по приезду – морозы.

Вечером долго и натужно переключал программы телевизора. Путин на Ближнем Востоке, в Саудовской Аравии и Катаре. Внешнюю политику даже при странной политике внутренней он держит хорошо. Все похоже на сбивание картеля продавцов энергоносителей. Этим, кажется, мы отвечаем на вызов Европы, лишающей нас туристических виз, и Америки, которая начинает снова чувствовать в России конкурента.

13 февраля, вторник. Утром встретил на работе Руслана Киреева. В восторженных тонах он хвалил моею статью о Григоровиче. Зная его поразительную искренность, мне пришлось с этим согласиться – статья неплохая. Но сколько я пишу разных хороших статей, а вот распорядиться со всем этим не удается. Даже сборник собрать не могу, хотя есть из чего, все время выполняю чьи-то чужие поручения.

На семинаре разбирали повесть Лены Котовой, которую я читал несколько дней. До этого, вместо разминки, я спрашивал у ребят впечатление от их каникул. Каждый раз пытался выудить какой-то эпизод и когда его вылавливал, говорил: к следующему вторнику рассказ на две странички с заголовком, и тут же придумывал, исходя из темы, заголовок этого будущего рассказа. Это для меня в методике что-то новенькое, такого я еще не делал.

Повесть Лены меня несколько разочаровала. Ее предыдущие материалы, где много документального, были крепче и весомее. Здесь, правда, тоже есть прекрасные странички и замечательные наблюдения, но общий тон близок к беллетристике. Основная ее ошибка, – это отождествление автора и героини. По себе знаю, что бывает, когда в замысел влезают, настойчиво бодаясь, собственные пережитые воспоминания.

Говорил с начальством о стажировке двух Максимов: Лаврентьева и Замшева.

14 февраля, среда. Утром ездил на Октябрьское поле в специализированную аптеку получать лекарства для В.С.. Лекарства очень дорогие, но бесплатные. Следовательно, не очень ли часто мы говорим о крушении нашей социальной медицины? Вернулся домой и позвонил в 20-й или 21-й раз Сергею Кондратову. У меня и раньше, еще при первых перезвонах с его секретарем Виталием, возникла мысль, что планы у него изменились и сотрудничать с фестивалем он больше не хочет. Обычно, и это было одиннадцать раз, он давал по 5 тыс. долларов и два полных собрания: энциклопедию Брокгауза и Эфрона и 90-томник Льва Толстого. Единожды он, правда, не давал денег, а только книги. Я могу понять любое ухудшение финансового положения и потерю любых интересов. Как горек хлеб просителя! Но обидно это пренебрежение, эта барственная небрежность – через секретаря. Люди богатеют, их приоритеты меняются, меняется и отношение к литературе, меркнут идеалы юности. Может быть, здесь причина? Сергей, как выяснилось постепенно – я мастер ненавязчивых расспросов, – заезжал на работу, брал документы, в них и записка с моим сотовым телефоном. Хотел сначала написать ему, как я умею, письмо, полное подтекстов, которые Сережа с его обостренным чутьем, безусловно прочитает, но потом передумал. Я отчетливо помню, скольким ему обязан, хотя, возможно, мы чем-то все обязаны друг другу. Но богатые люди, выйдя из советских времен – это особая статья. Психическую травму я получил, честно говоря, значительную.

Внимательно разобрался с пришедшей «Литературной газетой». Здесь среди прочего большая статья о новой работе Сергея Ивановича Чупринина «Русская литература сегодня: Большой путеводитель» – это 1-й том. Том 2-й называется с некоторой вариацией: «Русская литература сегодня: Большой путеводитель: Жизнь по понятиям». Я видел этот двухтомничек еще у Андрея Мальгина, но пока не купил. У Мальгина я, естественно, посмотрел сведения о себе – они неутешительны, уже не помню, как точно, но С.И., бывший профессор Литинститута, довольно плохо отзывается о моих дневниках. Вполне понятно, я даже его не осуждаю. Именно поэтому не без удовольствия вставляю пассаж из статьи П. Костянского.

Журналисты и литературоведы разбираются между собой. В конце концов, Сергей Иванович столько лет проработал в «Литературной газете», ему виднее, что стоят эти оценки. Ему ли обижаться на газету за журналистское выяснение этических позиций своего бывшего автора?

Мало кто знает, что много лет назад свои заказные партийные статьи в «ЛГ» Чупринин подписывал псевдонимом Литератор. Вот что Литератор говорил о повести В. Каверина «Загадка» с «идейных позиций»: «Речь в повести идет о первой любви. Но только ли о любви? И не кажется ли монолог скромной сельской учительницы, которой доверено повествование, своеобразным аргументом в нынешнем всенародном обсуждении Проекта ЦК КПСС о перестройке системы школьного образования на идейно-мировозренческое, социальное, нравственное становление подрастающего поколения?» Так в 1984 году выворачивал наизнанку русскую литературу Литератор.

Пожалуй, слово «выворачивал» здесь ключевое. Сергей Иванович большой мастер этой выворотки.

Не имея под рукой двухтомника, я взглянул на предпоследнюю работу маститого Литератора, датированную 2003 годом. Это тоже путеводитель, видимо жанр лучше всего держит эклектику свободного взгляда. Итак, «Русская литература сегодня. Путеводитель». Между прочим, этот томик снабжен и автографом, пишет Сергей Иванович хорошим уставным почерком отличника и медалиста. «Сергею Есину с мыслью о том, что еще нам далеко до патриархов. С. Чупринин. 10.02.2004». Нормально, если иметь в виду, что Чупринин написал первую большую статью обо мне. Кстати, именно в «Литературной газете». Может быть, тоже «выворачивал»?

Есть у меня обида, что не попал в этот первый чупрининский том? Есть, именно поэтому я внимательно рассмотрел, кто есть. Здесь только своя тусовка. Костянский недаром из большого наследия Литератора вытащил фамилию Каверина. В этом был определенный акцент, а поэтому если «выворачиваться», то, замазывая свои прежние грехи. Да ладно, мы, кажется, о тусовке. Ну, тогдашнего ректора Литинститута не было. Но зато главный редактор «Знамени» Сергей Иванович Чупринин тут как тут. Ему при ничтожной книжной библиографии отдано, может быть, самое большое в путеводителе место. Статья, правда, в основном состоит из перечислений, где С.И. числится и в каком совете заседает. Помечено даже, что он член комиссии по Государственным премиям. В связи с этим помню и соображение С.В. Михалкова, что сам он не ходит в эту же комиссию, чтобы не встречаться с С.И. Чуприниным.

Здесь же, в списочном составе либеральной действующей литературы, и его зам – Наталья Борисовна Иванова, что, может быть, и естественно, все же действующий критик. Но здесь же и дочь Н.Б – Мария Рыбакова. «Дочь критика Н.Б. Рыбаковой, внучка прозаика А.Н. Рыбакова». Дальше описывать гнездовья талантливых семей отказываюсь.

Вечером вдруг чертиком возникла мысль о моем недописанном романе, после того как написал рецензию на работу моего заочника Саши Труханова,

Возраст – безусловное достоинство почти каждого заочника, работающего в прозе. Казалось бы, даже детские и юношеские впечатления, с которыми обычно в русской литературе начинает писатель, и те требуют времени, чтобы отстояться и приобрести определенную законченность, часто выводящую произведение за границу прилично написанных собраний частных случаев. Именно что-то подобное я мог бы сказать о небольшой повести Александра Труханова «Острова Тубуаи».

Практически это обычная молодежная проза, берущая начало и модуль с давних публикаций в журнале «Юность», прокладывавших путь этому жанру. Здесь ряд эпизодов детства, вспоминаемых уже вполне взрослым героем, и поэтому точно проинтонированных и осмысленных. В повести три узла действия: описание маленькой школьной компании, любовная детская интрига основного героя и его подружки и жизнь небольшого городка за Уральским хребтом. Жизнь детей и взрослых. К счастливым особенностям повести Труханова относится то, что это не городская проза. По настроению, пейзажу, социальному компоненту повесть очень напоминает знаменитое произведение Маканина «Там, где сходится небо с холмами». Воздух и пейзаж тот же, та же русская нищета, время другое – наше перестроечное, оказывается мало отличающимся в провинции от прежнего.

Есть еще один элемент, свидетельствующий о «встроенности» повести молодого автора в традиции русской литературы. Это порхающая в тексте детская мечта компании, а точнее одного из персонажей, уехать, оказаться на сказочном острове Тубуаи, где «киты плещут хвостами» и где можно построить вигвам. С милой рай и в вигваме. Точно так же олицетворением некой юношеской мечты в повести советского автора порхала почтовая марка несуществующей страны Гваделупы. В общем, все путем, все как у всех, нет только пионерской организации. Вместо нее жуткие драки на стадионе. Но это признак времени. В криминализированной стране дети повторяют привычки и стереотипы взрослых.

Однако, все это первые наблюдения. При более глубоком взгляде обнаруживается, что в повести, я имею в виду в первую очередь последние главы, столько печали, которая никогда так ярко не появлялась на прославленных страницах «Юности». А что с героями? Они все какие-то неприкаянные, один уже отсидел, другой, от лица которого идет повествование, так по-настоящему и не проявился, мальчишки, дравшиеся когда-то на стадионе, сейчас ведут такую же обывательскую жизнь с нищетой и скандалами, как и их родители, пожалуй лишь мечтатель, мальчик, придумавший небывалый остров, реализовался и стал тем, кем хотел. Вот в этом повороте повесть Турханова выступает как некая бесконечная фреска, как печальный эпос наших дней.

Что еще? Чередование эпизодов этой народной фрески простой жизни хорошо организовано, самиони интересны, иногда захватывающи. Драка на Разуваихе, купание мальчиков в карьере, сцены с завучем. Язык достаточно плотный, свободный. Даже фактические неточности – на площади Казанского собора в Ленинграде нет памятника Суворову – не снимают сильного впечатления от работы. Есть пожелание: идти дальше с большей дерзостью. Невероятно трудно написать вторую повесть на уровне первой. Знаю это по себе.

Мне думается, что дипломная работа Александра Труханова, вполне отвечает нормам, правилам и традициям, принятым в Литературном институте.

15 февраля, четверг.

23 февраля, пятница. В Ленинграде встречали на вокзале Генриетта Карповна и Сережа Павлов. Погода холодная, но почти сразу же засветило солнце. В роскошном внедорожнике Сережи мы домчались до Гатчины мигом, но сначала заехали к нему домой в Романовку.

Но надо еще описать поезд, на котором я ехал. Жизнь, конечно, смелее, чем когда следишь за ней по газете. В таком я еще не ездил, даже, прошлым летом побывав в Ленинграде. Это уже новое поколение. Вошел, чудных два дивана. На борту вагона написано – на 16 человек, значит каждое купе расширено, но расширено оно еще и в длину, коридор совсем узкий. Стал раздражаться, увидев наверху запакованное в полиэтилен белье. Неужели придется стелить самому. Потом оказалось, что это подушка. Вошла проводница – нажала на рычаг, и уже застеленная постель передо мною. Ой, Сережа, не по чину ездишь! Но как хорошо устроен вагон – от окон, когда опустили щиток – ни ветерка. Потом вошел сосед, куртка, сумка, три телефона, ботинки – ото всего прет несуетливым большим достатком. Но мужик хороший, спокойный. Утром уходя, оставил роскошный пакет продуктов, входящих в стоимость билета, на столе, я свой – забрал.

Смотрели новый дом Сережи Павлова, больше всего меня волновали отопление, электричество, гараж, баня, огромное количество телевизоров – он ими торгует. Хорошо накормили, у Сережи жена немолодая татарская женщина, милая и уютная. Мне дали еще и с собою завтрак.

Поселился в той же академической гостинице. За окном морозно, в номере еще и электрокамин. Был в кинотеатре, который с уходом Г.К. как-то сразу постарел. Возможно, это потому что все уже не так чисто, как я привык. Роскошные пальмы и другая зелень – в ящиках вдоль стен, они хороши были разбросанными по всему фойе.

Вечер провел в гостинице, читал газеты, смотрел глупые фильмы про шпионов с Каневским, бывшим временным жителем Израиля. Когда ходил ставить чайник, то в коридоре каждый раз вспоминал покойного Сашу Щуплова. Такая по этому поводу грусть, он был такой живой и веселый. Все время думаю о Кандратове, буду звонить ему 1-го числа, когда он вернется.

24 февраля, суббота. Естественно, продолжаю читать Людмилу Улцкую, подвигаемый чувством зависти к многим еврейским талантам, как говорит арабский персонаж, «оскорбляющим все прочие народы».

«Даниеэль расскажет тебе о том, как трудно быть в нашем мире евреем, а я попробую объяснить, каково это – быть арабом. Особенно христианином по вероисповеданию и израильтянином по гражданству.

Немцем быть хорошо – немцы живут в стыде и покаянии. Не очень плохо быть евреем – весь мир ненавидит их, но ведь все знают, что они избранный народ. К тому же они изумляют мир своим Израилем, построенным среди камней и развалин, цепкими мозгами и многими талантами, оскорбляющими все прочие народы. Во всем мире на видных местах полно евреев – ученых, музыкантов, писателей, юристов и банкиров. У большинства людей это вызывает раздражение.

Но каково арабам! Нас в 1000 раз больше, чем евреев. А кого знает мир? Хомейни? Саддама Хусейна? Авиценну?»

Каково? Вот так надо писать.

Кроме мелких разговоров с Г.К., ничего нет. Весь день сижу и привожу свой роман к началу замысла, поправляя мелочи. Работа тяжелая, потому что все время колеблюсь, не интереснее ли меня сделал Б.Т., и каждый раз убеждаюсь, что в стратегии замысла все это мельче и суетливее.

Днем за обедом разговаривал с Геннадием Ивановичем Джигурдой. Он сейчас доснимает фильм в Белоруссии и очень интересно рассказывал. После нашего демарша с нефтью белорусы тоже не дремали, перевели на такие же мировые цены и все другое. Я всегда знал, что мы очень много в Белоруссии снимаем, здесь образовались подробности. Соседи, оказывается, сохранили на студиях весь кадровый состав. Сейчас в Москве группу – а она не маленькая, до 70 человек – составить почти невозможно, нет кадров, они разбежались еще в самом начале. Джигурда жалуется: в Москве курьер требует зарплату в 800 долларов. В Белоруссии актеры первого ряда стоят 300 долларов за съемочный день. В общем, соседи теперь резко подняли цену на обслуживание. Джигурда – я вставляю этот эпизод, чтобы показать масштабы – говорит, что ему легче всю белорусскую группу привезти в Москву и содержать ее там, нежели заново формировать ее в Москве. На подорожание нефти ответили сокращением культурных программ.

Погода стоит хотя и холодная, но солнечная. На обед ходил через парк, который днем со своими озерами и заснеженными павильонами производит неизгладимое впечатление. На одном из крутых спусков работает аттракцион: дети катаются на пластмассовых надувных «ватрушках». Здесь же музыка, самовар, две девицы. Для детей ничего не жалко: 80 рублей за 30 минут и 150 за час.

Днем приехала София Рома. Милая, теплая, замерзшая, поселили ее у Гакелейн. Мне кажется вульгарным, что местные предприниматели назвали свою гостиницу Гаккель-хаус. Вечером прибыл основной караван. К моему удивлению, совершенно пьяным, просто в умат, оказался Виталий Бондарев. Он пытался пинать стеклянные двери ногой и говорил, что всех любит. Максим, чистенький и интеллигентный, начал меня раздражать. Он занялся собой, милой и хитренькой Алисой и от всего отстранился, убедившись, что был прав, когда не очень хотел брать в Гатчину Виталика.

25 февраля, воскресенье. Сначала в 4 часа была пресс-конференция, потом открытие, потом банкет. Везде говорил и устал адски. Все прошло вполне благополучно, кроме одного, но чрезвычайно для меня важного – заболел Игорь Масленников. Практически жюри осталось без режиссера. Если иметь в виду, что, помимо почти неофита Ромы, есть еще и милая девушка Р… из Ленинграда, которую Г.К. почему-то силой сунула мне в жюри, то положение тяжелое. Масленников профессионал и человек жесткий в своих убеждениях.

Приехал Ю.И. Бундин с какими-то своими ленинградскими друзьями, я всех устроил и, кажется, все остались довольны. Как ни странно, хорошо прошло открытие фестиваля. На этот раз было меньше разных танцев и движений по сцене, а тот вальс, который станцевали местные участники школы спортивных танцев, готовящей чемпионов, был превосходен. Как и 13 лет назад открывал все актер, изображавший Павла 1. Я сидел рядом с Богушем и Вениамином Смеховым в первом ряду, и у меня монолог императора не вызвал приступа от дурновкусия. В церемонию вошло и открытие выставки Михаила Шемякина. Это, конечно, отходы его постановки «Щелкунчика» в Маринке, Здесь – фигурки, сделанные многими мастерами и художниками для фильма «Гофманиада», и эскизы, откуда все эти полетные вещи возникли. Мне показалось, что и эта фантасмагория замечательной мелкой скульптуры, и эскизы очень существенны. Это уже какой-то новый и увлекательный мир.

Но главной доминантой открытия стало выступление Вал. Григорьевича Распутина, которое в Москве было записано на пленку. Он говорил о Родине и России – это дало несуетливую и полную ноту, серьезность, которые сделали все значительным. Давненько этот зал у себя ничего подобного не слышал.

Мне на сцене, как и всему жюри, подарили замечательные, с резиновыми подошвами, валенки. И сделали очень вовремя, сидя на первом ряду, где, я уже знал, по полу свищет ветер, я чувствовал, что замерзаю и заболеваю. На сцену я вышел в своем новом зайцевском костюме, в пластроне, жилете и бабочке, которая единственная может закрыть несвежую шею, и в носках, чтобы тут же в валенки забраться. В следующем отделении мне подарили еще и какую-то теплую кацавейку и шапку с хвостами. Теперь, выходя на даче на крыльцо, я могу обращаться к соседям: «Ну, что, посадили ли огурцы, холопы?» Из деталей: во время представления попечительского совета, когда объявили композитора Исаака Шварца, живущего здесь поблизости, в Сиверской, то зал отчаянно захлопал, а потом и встал. Это иллюстрация к так называемому антисемитизму, о котором любят писать наши писатели второй руки и журналисты. Позже в лифте мы обменялись с Левой Аннинским по поводу тем погромов, антисемитизма и прочей гадости, о такой готовностью выплескивающихся на страницы нашей либеральной прессы?

Телевидение с утра до ночи говорит о выборах в местные органы самоуправления. В Ленинграде и области все начальство ушло «в отпуск», теперь на сцену выходят лишь замы, все начальники ищут второго срока. Я снова пишу Олегу Павлову предвыборную статью.

26 февраля, понедельник. Утром до обеда два документальных фильма: один – любовные письма Ильи Ильфа к жене, другой, «Два портрета на фоне эпохи», – Олеша и Зощенко. В обоих, крепкая рука режиссера и советская власть, что-то не додающая художнику. Документальные кадры, составляющие то, о чем Уайльд пишет, как о, может быть, основном в искусстве, и фон – привычные. Иногда мне кажется, что одни и те же кадры – особенно быт – ходят из одной картины в другую. Все очень чисто по смыслу и интонации, все нитки подобраны, но в обоих фильмах ощущение некоторой искусственности. Фигуры взяты не в кипении жизни, не выхвачены, а как бы выращены в колбе с этими самыми документальными «кусочками». Вы уж извините, что было на рынке, что дали.

Фильм Цимбала, правда, расставляет точки над i: один хотел нравиться власти, кипел стать классиком, «продался» черту и закончил жизнь в нищете – это эстет Олеша. Показательны здесь отношение к Шостаковичу, с которым Олеша приятельствовал, а потом предал, и твердое ощущение правоты своего вкуса и своего ощущения мира у Зощенко.

В фильме об Ильфе слишком много совсем бытового. Это, конечно, история любви. Здесь есть невероятная верность, ускользнувшая сейчас из нашей жизни верность «единственной». В этом смысле все уникально, но много и проходного в словах, просто быта, просто писем. Правда, в каждом почти письме есть один-два обжигающих речевых оборота, когда становится видно: пишет писатель. Фильм озвучен Сашей Ильф, ее такой дорогой для меня голос. Любопытно – то привлекательное и неожиданное в поведении и манерах, что меня в ней поражало, непохожее на ее подруг с Полянки и из Дома на набережной, – это от мамы, одесской казачки.

Днем видел большой игровой детский фильм «Дюймовочка», поставленный знаменитым режиссером-сказочником. Мне показалось, что эта маленькая и очень простая сказка чудовищно усложнена за счет эльфов «разных национальностей», летающих на манер Винни Пуха. Хотя сам взрослый их предводитель Филозов очень недурен. Два есть чудных эпизода: с Жабой и Жабенком (Светлана Крючкова и ее сын) и Мышью и Кротом (…….. и Леонид Мозговой). Это само по себе очень значительно.

Позже был большой вечер, на который я пошел, хотя обычно на подобные мероприятия не хожу, – презентация двенадцатисерийного фильма Игоря Черницкого «Юнкера». Сам фильм или хотя бы одну его серию, склеенную и отмонтированную, не показали. Большое количество роликов и нарезка кадров. Потом следовал актерский номер. Дай Бог, чтобы все получилось и, видно, уже получилось, и будет народом смотреться. Но та же тема, что и у Михалкова в «Сибирском цирюльнике», хотя, очевидно, меньше культуры, денег, знания быта эпохи и пр. Большое количество на экране привычных оборотов в поведении актеров. Но работа огромная, похвалим дерзость.

Особая роль здесь музыки и песен, сочиненных Колей Романовым. Лучше было бы для фильма, если бы здесь был известный композитор. Поет он сам, конечно, превосходно, но все равно в музыке все время прорываются привычные ходы. Особо надо говорить, видимо, о двух актерах – Богдане Ступке, с его невероятным внутренним темпераментом, и о брате самого Черницкого, Юрии – у того тоже замечательный внутренний ритм.

Я говорил со сцены почти в самом начале. Вспомнил институт, наше знакомство, пожелал, чтобы получилась не одна серия, а все 12 фильмов.

Продолжаю настойчиво читать Людмилу Улицкую. Я еще, конечно, буду приводить из нее разные эпизоды, но все же должен сказать, книга превосходная. Над ней хочется думать.

Последний эпизод такой. Один из героев Улицкой рассказывает, как были укреплены Голанские высоты, это однообразное и пустынное плато. С этих высот можно было обстреливать весь Израиль. Там было огромное количество подземных сооружений и техники, несокрушимая твердыня. Но в командовании арабских войск был один засланный израильтянин. Вот он дал совет. В подземельях тускло и неуютно, солдатам, дежурящим у приборов и механизмов, нельзя безопасно выйти покурить на свежем воздухе. Давайте у входа в каждое подземелье посадим по дереву, и тогда, даже если солдат выйдет наружу, под сенью листвы его не будет видно. Согласились недальновидные арабы. Через десять-двадцать лет деревья выросли. По ним, как по опознавательным знакам, в десять минут этот укрепрайон и был уничтожен, снесен с лица земли израильской авиацией во время шестидневной войны.

27 февраля, вторник. Каждое утро переговариваюсь по сотовому с В.С. Она так быстро сдает. Ее голос тих, она с трудом и огромными паузами подыскивает слова. Вечером, когда через парк я возвращался домой, позвонил Дима Хазарашвили. Он даже назвал мне явление: алюминиевая дисперсия, Это осаживаются микроскопические частицы трения в аппарате от многолетнего гемодиализа. Писать обо всем этом не могу, просто нет сил. Когда я думаю о собственной смерти, то очень боюсь Москвы. Наверно, я хотел бы быть похоронен, так же как Соколов-Микитов, в Гатчине или на кладбище в Обнинске, это для меня родные места.

Сегодня опять смотрел, как шесть или семь лет назад, новый фильм очень обидчивого режиссера Игоря Апасяна «Граффити». Фильм огромный, 120 минут. Это какая-то распадающаяся эпопея, где автор, как поющий в песках пастух, не может остановиться. Героя-художника играет 27-летний Андрей Новиков, которого я помню еще мальчиком в фильме «Вино из одуванчиков». Продюсер Максим Хусаинов, мой сосед по этажу, он беззлобный и славный малый, говорит, что затратили на фильм что-то около 1,5 миллиона долларов. Я полагаю, что не лучшим образом повлияла на фильм недостаточность небольшой новеллы никому неизвестного Н. Башко «Лица на облаках». Молодой художник случайно оказывается вместо преддипломной командировки в Италию в глухом селе и там пишет панно с портретами сельчан. Все это на фоне какой-то дикой фантасмагории. Ощущение, что фильм сделан для просмотра японцами или парижанами. По их восприятию начинает работать еще один могучий фактор: «вон как у них в России». С каким наслаждением я бы дал этому фильму хоть главный приз, если бы судил от имени малайзийцев или папуасов. А у нас на родине лучше. В фильме замечательно играет старый, много лет не снимавшийся актер еще Полоки, Виктор Перевалов. Как жаль, что отдельные эпизоды не складываются.

Утро началось с документального фильма о Николае Коляде и уже ставшем знаменитым «Изображая жертву» Кирилла Серебрянникова. Лучшим из них, самым теплым мне показался все же фильм о Коляде. Я снова вспомнил, что дал в свое время в Свердловск разрешение на открытие специальности драматургия – вокруг Коляды. Конечно, здесь никакого режиссера, по сути, нет: все играет, придумывает, двигает сюжет сам Коляда. Судя по всему, в его маленьком театре, вокруг которого и разгорается сыр-бор, своеобразная и занятная эстетика. Наверное, и сам театр существует на «авторские» Николая. Прав ли Коляда, или нет в своем давнем споре с поэтами, которые его давным-давно пустили в свой лубяной домик, я не знаю, но через прессу он продавил именно свою ситуацию и, кажется, выиграл. Для меня здесь определился и жанр – современное киножитие.

Как часто со мной случается, по началу пришел в дикий восторг от «Изображая жертву». По крайней мере, это новый взгляд на молодых, на их отношение к жизни и обществу, а главное, к себе. Так нов, остер и критичен взгляд на современного молодого человека, опасного в своей агрессивности. По крайней мере, запомнился Юрий Чурсин с ледяным безумием в глазах. Молодой человек в следственных экспериментах изображает жертву. Эксперимент снимается каждый раз на пленку. Потом фильм постепенно стал распадаться на эпизоды, часто концертные, как с Ахеджаковой. Остановить ее, кажется, нельзя: каждая ее роль – это плач! В конце – огромный монолог дознавателя с неоправданным количеством мата. И это уводит все в глубокие маргинальные области. Между глубиной и достоинством искусства Серебрянников выбирает популярность. Вот тут я вспомнил большую цитату из Вл. И. Новикова о мате в литературе. Не благородно! В.И. Теличкина, которую зал встречает очень хорошо, меня просвещает очень точно в искусстве актерской игры.

28 февраля, среда.Не очень-то получается жить с тихим незамутненным сознанием, работать, радоваться жизни и искусству. Несмотря на все просьбы подождать до моего возвращения в Москву, В.С. во вторник все же собралась делать операцию. Ей надо перекрыть одну из фистул, делает она эту операцию уже во второй раз, потому что у хирурга, хотя операция и небольшая, под местным наркозом, что-то не вытанцовывается. Тем не менее во вторник места ей в отделении не нашли, она вернулась домой и вот в среду решила снова ехать. Уже где-то к двенадцати я получил во время фильма от нее известие, что операцию ей сделали, но она забыла дома или потеряла по дороге лекарство, и я из Гатчины координировал действия Вити по доставке лекарства. У Вити тоже несчастье, ему не там разрезали десну, он все время ходит в платную поликлинику с зубом. Нервничаю и переживаю за всех.

Сам простужен, после первых дней мороза в кинотеатре у меня гербес. Когда, проведя весь день на кинопросмотрах, вернулся в гостиницу, в полночь выяснилось, что отсутствует Виталий. Как я уже говорил, Максим, увлекшись собой и своими отношениями с Алисой, совершенно ребят забросил, они расползлись по своим норам. Лишь в 2 ночи Виталика отыскали где-то в недрах милиции и вытрезвителя. Что он пьет, еще полбеды. Но после очередной киногулянки он забрел в зал игровых автоматов и начал там читать свои стихи, отвлекая игроков от выдаивания у них денег.

К моему удивлению и несмотря на слухи, мне понравились и «Гадкие лебеди» Конст. Лопушанского и «Последняя дуэль Пушкина» Н. Бондарчук. Надо только ко всему подходить с позиций задач, которые ставит произведение. Что касается фильма Бондарчук, то ведь на эту тему никто ничего не снимал лет тридцать и не сможет еще снять лет двадцать пять. Хорош, хотя, наверное, с точки зрения ортодоксального пушкиноведения не то говорит, сам Пушкин – Сергей Безруков. Здесь он себя полностью реабилитировал после Есенина. Фильм зал принимал превосходно, не шелохнулись. Хотя некоторое сомнение вызывает его постоянная истерика и стремление «завалить» Наталью Николаевну. Для многих здесь обилие лиц русской истории первой половины Х1Х века – Вяземский, Карамзина, Жуковский – появляется будто с переводной картинки. Есть еще аргумент: простая, народная публика Пушкина практически позабыла, а здесь ввернули народу школьную версию, дуэли, убийства, врагов, дворцовой камарильи, Геккерена. Ну, и пусть, пусть переживают, смотрят на чужую жизнь, смотрят, наконец, на полную семейную жизнь и учатся, хоть чему-нибудь. Недостатки есть и существенные: нельзя было снимать с точки зрения Данзаса и Дубельта, и плох после Названова царь, и мала общая культура у фильма, и плохое знание материальной культуры, и плохо ходят, и плохо или не то танцуют, и бедные дворяне одеты, как аристократы и т.д. Но сделано это с добрым чувством и любовью к Отечеству и, чувствуется, на малые деньги. Спасибо.

Фильм Лопушанского – это просто большое кино, намертво врезающееся в твое сознание, как хороший роман, здесь сделан каждый кадр, все продумано и укрупнено. Все разговоры о влиянии «Сталкера» Тарковского не очень существенны, хотя вправе иметь место. Но это – движение искусства. Что поделаешь, все влияют друг на друга, и завоеванное становится общим, принадлежащим всем. Как обычно, Лопушанский еще и внимательно следит за общественной жизнью. Это фильм о цинично брошенных детях, о поколении, которое отплыло от брега жизни.

Показали также еще два документальных фильма. Это как влюбленный в себя, в свою речь и в свою деятельность, настойчивый и агрессивный Сережа Каледин ездит в детскую колонию, об этом он мне прежде рассказывал, но что он там делает, не очень ясно. Разговаривает и собирает материал. Будет еще одна повесть, переведенная на все языки мира. Показали также «Ангел-почту». Остановка в пустыне» документальный фильм о переписке Бродского. Фильм этот я недавно смотрел в «Российской газете», с тех пор мнение мое не изменилось. Из каталога узнал, что Олеся Фокина, автор и режиссер фильма, окончила журфак МГУ. Это о многом говорит в подходе. У филологов и журналистов МГУ подход определенно разный. Быстрые ребята.

Вечером приехали Алла Сурикова и Селезнева, мило поболтал с ними за ужином. Селезнева передала мне разговор с Андреевым: «Не унижайся и ничего не прости у Есина для Суриковой» Всем бы хотелось что-нибудь дать, но дать из призов особенно нечего. Мы с Генриеттой Карповной долго кроили то небольшое, что у нас было и что я привез. Пока, по большому счету, абсолютно бесспорен один Лопушанский.

1 марта, четверг

Утром все же позвонил Сергею Кондратову. Я укротил свою гордость, стал думать, что правда есть, наверное, и на другой стороне. Да, С.А. приехал, да, на работе, да, я ему доложу, – сказал на этот раз женский голос, наступила пауза, разные гудки в телефоне, уже я, бедный и несчастный проситель, подумал, что сейчас меня соединят… Нет, вердикт был обычный: мы свяжемся с вами после обеда. Как ни удивительно, а я так порадовался, что снял свое ожесточение и внутри себя нашел оптимальную интонацию. Второе удивительное: через пару часов, когда я еще сидел за обедом, «соединились». Прежний голос С.А., я сразу же его успокоил: Сережа, мы без денег обошлись, но дай нам пару комплектов книг. И все сразу решилось, денег действительно не будет, и резонно, раньше это была серьезная сумма, сейчас уже все по-другому, но два комплекта по 60 с лишком томов своей новой «Российской энциклопедии» Кондратов, святой человек, дает. Ура! Я поинтересовался еще и ценой – почти сто тысяч с магазинной наценкой.

Сегодняшняя программа началась с маленького очаровательного документального фильма Контантина Артюхова «Сибирский сказочник» – о Петре Ершове. Никакого нажима, не очень много материала, совершенно русский характер, любовь к людям и России. Потом документальный фильм с длинным, выражающим некоторое сомнение по поводу чистоты жанра названием «Хранят так много дорогого…или Эрдман и Степанова: двойной портрет в интерьере эпохи». Еще в фойе невероятно энергичная Галя Евтушенко представила мне и Мысину, которая читает за Степанову, и ее мужа, оказавшегося Джоном Фридманом, специалистом по Эрдману. Я сразу же спросил про Виталия Вульфа, без которого ничего вообще не появилось бы. Он, оказывается, вежливо отмечен в титрах, в самом конце.

После просмотра, обмениваясь мнениями в жюри, мы обнаружили здесь целых два фильма: одну из самых высоких любовных историй века и непонятную апологетику Эрдмана, замешанную на политике. Как и всегда в России, бабы оказываются сильнее и значительнее в любви, нежели мужики. Объективно Эрдман предстает перед зрителем мелким человеком, не стоящим любви великой актрисы. Я тут же, еще вслушиваясь в сетования по поводу эрдмановской ссылки, вспомнил о сосланном в Крым Овидии. Не заигрывайся с империей. Это правила ее игры. Любопытны были также сравнения Эрдмана с Сухово-Кобылиным и Гоголем. Неймется современникам. На моей памяти Гроссмана сравнивали с Толстым. Очень интересно Андрей Василевский говорил о драматургии Эрдмана. Она ему тоже не очень нравится. Всюду идет война за право остаться в истории.

Потом два фильма-гиганта: «Вы не оставите меня», который Алла Сурикова сделала по повести Сергея Ашкинази. Где она ее нашла, как она к ней попала, я сегодня же буду искать на это ответ. Доронина ставит спектакль по Распутину, а Сурикова по Ашкинази. Может быть, это закон восприятия? Но не говорите мне тогда, что в искусстве отсутствует национальный компонент. Второй мощный и объемный – фильм Эльдара Рязанова «Андерсен. Жизнь без любви». Мои ожидания, пожалуй, оправдались, но не полностью. Теперь буду Андерсена олицетворять с актерами Мигицко и Станиславом Рядинским. Фильм, к сожалению, распадается на нескольких больших эпизодов, скорее даже аттракционов. Но, кажется, так же как и зритель, знающий что-то более серьезное об Андерсене, и сам Рязанов не очень доволен. Не сказал, не осмелился сказать, не смог сказать? Одной общей идеи – христианской ли, социальной, этической – нет. В телевизионной версии будут показаны еще какие-то эпизоды. Мое-то убеждение, что концепцию «не до конца» не исправишь ничем. Целый ряд проблем выглядят облегченными или искусственно вшитыми в фильм. В частности, почти насильственно внесена еврейская проблема. Мы говорили об этом с Соней, и она, как опытный кинематографист, совершенно со мною согласна. Она, правда, невнимательно смотрела титры и не поняла, что деньги на фильм дали, в том числе, Семен Вайншток и Мишель Литвак. Я даже был готов согласиться с эпизодом, правда, хорошо и сочувственно известным, о короле Дании, прицепившем на королевский костюм желтую звезду Давида. Но уж погром-то в датской столице в середине века причем?

Пришел домой через парк, по белому снегу, лишь около двенадцати ночи. Зашел к ребятам, Виталик у себя в номере вместе с Колей были, как ласточки. Виталик рассказывал мне о своем путешествии по милиции и вытрезвителю. Было очень занятно, особенно когда он принялся снова читать стихи про аленький цветочек. Я очень хорошо понимал эту ситуацию двух несовпадений.

В кинотеатре на этот раз просидел долго, потому что нельзя было пропустить вечер Елены Соловей. Это наша инициатива и заслуга, что Елена Яковлевна приехала на фестиваль. Возникли какие-то юбилеи, которые позволили пригласить эту крупную актрису. Для меня это имеет значение еще и потому, что она снималась в «Сороковом дне», последняя ее роль в России. После ужина в гостинице у Гаккелей я вернулся в кинотеатр, чтобы просто взглянуть на нее, но оказалось, что меня все ищут и в финале требуют на сцену. Вел все Веня Смехов живо, он к этому привык, но материал был не прожеван. Выходили кинематографисты, перемежая собственные восклицания по поводу артистки Соловей рассказами о себе. Я сумел этого избежать. Говорил о составляющих духовного мира человека, куда в наше время вписываются и актерские лица и пр. Говорил коротко и неплохо.

Зал был полон, и много было прессы. Сидели все наши мэтры. Здесь же я поразился дисциплине Рязанова – просидел в зале с самого утра, посмотрел все. Это и дипломатия, выражение уважения к коллегам, и огромная профессиональная дисциплина. Кстати, когда на сцене – я забегаю вперед – немножко понесло Инну Макарову, и она стала пересказывать мой роман о городе, где учились Пастернак и Ломоносов, то Рязанов очень точно отреагировал: Марбург? Не уверен, что Рязанову понравилось, когда Соловей стала говорить о том, какой замечательный режиссер Никита Михалков, как он хорошо работает с актерами и как их любит. По-моему, Рязанов с Никитой Сергеевичем воюет.

Когда сорок минут иду один среди черных деревьев совершенно безлюдного парка, где могут и обидеть и убить, то думаю, что это подсознательный вызов, предъявляемый судьбе каждым художником. Прочувствовать возможность быть ограбленным, изувеченным, убитым – какая удача для творца, какие импульсы!

2 марта, пятница. Это последний день, когда все меня любят и встречают улыбками, завтра сначала на пресс-конференции, а потом на заключительном вечере фестиваля я объявлю решение жюри, и всеобщая любовь иссякнет. Одни станут считать, что им недодали, а другие будут полагать, что кому-то дали по блату. Утром пришли книги от Сережи Кондратова – тома роскошные, значительные и нарядные. Я взвесил том, и оказалось, что полный, 62 тома, комплект энциклопедии весит 132 килограмма 20 грамм. Как хорошо, что мы не притащили эти книги из Москвы.

Утром в последний раз смотрели фильмы – один о писателе Юзе Олешковском и два маленьких фильма Евтеевой. Женщина она, конечно, гениальная, но все это с трудом попадает в сознание обычного зрителя. Я даже не очень представляю, какая категория зрителей поймет здесь все. Что касается Олешковского, то как-то его стало даже жалко. Хорошо, что в жюри есть Василевский, на котором, как на опытнейшем читателе, я проверяю свои впечатления. Больше всего боюсь кого-нибудь засудить, исходя из своей личной писательской недоброжелательности. Ну, что же, здесь обладатель хорошего русского приблатненного слова, вполне обеспеченный человек, лихо ездящий на авто и газонокосилке. Он неплохо устроился в Америке, где-то в провинции – показали огромный по нашим меркам дом. Но беда в том, что это хорошо говорящий, почти как классик, человек дом-то предъявить может, а литературу – нет. И вообще, существует две литературы: литература большого стиля и литература маргиналов, к которым принадлежит Олешковский. В фильме есть фотография, которую Соня мне атрибутировала. В ньюйоркском ресторане «Самовар», принадлежащем, кажется, Барышникову, поет Олешковский, а за ним стоит Бродский. Поразительно, что на этой фотографии Бродский – фигура второго плана. Я подумал о сорте литературы, даже занятной, которая не может существовать, не чувствуя за спиной литературы большой и настоящей. Эта литература и живет за счет той другой, настоящей, даже паразитирует на ней. Без виагры она не существует.

Долго толклись с решением жюри, где все ясно: Рязанову – Гран-при, Суриковой и Лопушанскому – специальный приз, т.е. по 132 килограмма энциклопедии, губернаторские деньги – Евг. Цимбалу за «Олешу и Зощенко», приз Законодательного собрания, роскошный сервиз, – Н.Бондарчук за «Последнюю дуэль Пушкина», Мирошниченко – приз читательского жюри, спасибо умнице Леве Аннинскому.

В ответ на мой «Марбург», где я, подписывая книгу, упомянул, что практические азы кинематографии приобретал на массовке в «Карнавальной ночи», получил от Эльдара Рязанова его сценарий «Андерсена» с такой забавно-едкой надписью: «Дорогому Сергею Николаевичу! Как же, как же!?! Ваше блестящее исполнение в массовке «Карнавальной ночи» произвело на меня неизгладимое впечатление – именно оно и сделало успех этой ленте. Жаль, что Вы не пошли по актерской стезе. Правда, когда я думаю о литературе, то понимаю – зато Вы не обошли ее вниманием. И слава Богу! Желаю Вам всего самого доброго и прекрасного. Ващ Эльдар».

Вечером ездил на районное телевидение в Вырицу – самый большой поселок городского типа в России, здесь проживает 200 тыс. человек и чуть ли не пять вокзалов. Была небольшая схватка с телебарышней, которая хорошо обо всем рассуждала, даже о Казарновской, но когда я предложил ей расставить приоритеты нашего фестиваля, призналась, что видела всего только два фильма. Вот об этом и о всем подобном поговорили, помянули добрым словом Генриетту. По телевизору вечером с наслаждением смотрел «Анну на шее».

3 марта, суббота. На этот раз пойти в кинотеатр, как обычно, пешком через парк не удалось. Три раза возвращался: то забыл лекарство, то телефон, то забыл подышать бенакортом. В 11.30 началась пресс-конференция, которая практически прошла без вопросов, но зато с длинным моим размышлением. В подтексте его было: вы видели не самые лучшие в мире фильмы, но не думайте, что мы закрыли глаза на их конкретные недостатки. Все ждали, что я, как и прошлый раз, объявлю результаты, а я ехидно поинтересовался: есть ли в зале представители центральных газет, которые подписываются сегодня? А представители центральных телеканалов? Ну, раз нет людей, которым нужны события сегодня и сейчас, то давайте-де повременим со счастливыми известиями.

Закрытие фестиваля, как и открытие, в этом году прошло очень неплохо. Вел его безотказный Вениамин Смехов, спокойно и иногда остроумно. Я сидел на первом ряду рядом с Макаровой, которая, кажется, была недовольна тем, что «Пушкин» не получил Гран-при, а то, что картина удостоилась еще и приза за лучшую операторскую работу – моя любимая Маша, – это-де не в счет. Кажется, недовольна была тем, что не получила Гран-при и Алла Сурикова. Она свои 132 килограмма энциклопедии тут же, на сцене, подарила районной библиотеке. Я порадовался за библиотеку, в которой есть и 90-томный Толстой, и энциклопедия Брокгауза и Ефрона, и теперь еще новейшая российская энциклопедия. В ответ на демарш Суриковой мы тут же подарили ей вазу с портретом Павла.

В самом начале церемонии вдруг вышел кто-то из городских властей и начал что-то стеклянно-художественное дарить Рязанову. Я успел заметить недоумение и бледность на лице мэтра. Что же он, интересно, подумал? Наверное, решил, что на этом все, как бывает с ветеранами, которых отправляют в отставку, и закончится? Пришлось тут же, пригнувшись, подойти к его жене: мол, это только начало, не торопитесь, это еще не решение жюри. Пожалуй, стоит впечатать и формулировки, с которыми вручались награды, тем более, что их почему-то на этот раз дружно все хвалили. Вот они: «Воссоздателю старых и создателю новых мифов, за дерзкое стремление сопрячь сказку с реальностью» – Рязанову; «За попытку преодолеть тревоги и фобии современной интеллигенции и выразить это в художественно-адекватной форме» – Лопушанскому; «За грустную историю, помогающую нам понять современность через драму прошлого» – Суриковой; «За попытку пережить сегодня трагедию последних дней Александра Сергеевича Пушкина» – Н.Бондарчук; «За благородство намерений и небезнадежность взгляда на современную русскую действительность» – Апасяну, режиссеру фильма «Граффити»; «За кинематографические фантазии, ставшие реальностью в нашем сознании» – Евтеевой за короткометражки (сочинил за завтраком); «За трезвый и ответственный подход к освещению проблем взаимоотношений литературы и власти» и пр. Я удачно совместил в формулировке и режиссера и ее героя – Чувайлову и Коляду: пусть сами делят и 1000 долларов и «Хрустальную розу», которые им добыли Лена Богородицкая и Михаил Иванович Кодин.

В гостиницу по подтаявшему снегу парка возвращался вместе с Алексеем Федоровым и Алиной Рудницкой, потом посидели немножко у меня в номере. Какие замечательные и умные ребята, в их разговорах и суждениях было что-то, примирявшее меня с действительностью и поднимавшее дух. Уже второй день В.С. не отвечает на мои звонки. Ах, как не хочется, чтобы все так быстро заканчивалось…

На вокзал ехал в одном автобусе с Эльдаром Рязановым. Очень интересно Э.А. рассказывал об «Андерсене», как возник проект во время чаепития с Путиным, как добывались деньги… Любопытно, что последние 15 лет перед смертью Андерсен жил в еврейской семье, где и умер. Вот тут и возникают размышления: если бы в фильме была ярче подчеркнута эта документальная и историческая деталь, то меньше было бы сомнений и по поводу датского короля с желтой звездой, и вторжения в фильм о сказочнике еврейской темы.

4 марта, воскресенье. Встретил Толик и отвез домой. Но уже через два часа я поехал в больницу. Тут выяснилось, почему В.С. два дня не отвечала на мои звонки: она так плоха после операции. Всегда аккуратная, сейчас выглядит ужасно – волосы спутаны, руки не ухожены, одежда запачкана. Лежит в той же палате, что и всегда, но теперь туда поставили еще вторую койку, на которой очень старая женщина. Описать все это я не могу, но как холодный писатель-наблюдатель вопрошу: откуда столько слез взялось у меня? Кого мне жалко – себя или наших почти пятидесяти лет вместе? Или я вижу таким же беспомощным и одиноким в будущем себя? В.С. почти не говорит, но по глазам видно, что сознание ей не изменило. Когда стал рассказывать ей о фестивале, стараясь скрыть свою растерянность и слезы, понял, что она меня слушает и что ей это интересно. За 1000 рублей две нянечки ее вымыли, постригли ногти и переодели. У ее соседки Дины Ивановны, которая тоже не встает, взял заимообразно памперс, завтра отдам.

Долго я не сидел, не было никаких сил, просто я оказался не готов к подобной картине. Еще нянечки, которые ее, кажется, уже похоронили, требовали, чтобы я снял с нее золотое кольцо, дескать, потом его уже не получишь. Тут я уже совсем разревелся, но, естественно, ничего снимать не стал. Все бы отдал, лишь бы была жива и здорова.

Уже когда я собрался уходить, ко мне подошла Наташа с какой-то женщиной. Оказывается, именно в пятницу, когда я еще был в Гатчине и к В.С. никто не ходил, ее в больнице продуло, поднялась до 39-ти температура. До этого она не требовала никакой помощи, вполне справлялась со всем сама, а теперь ее пришлось перекладывать в постели. Так вот за этот героический труд, выполненный, как я понимаю, за зарплату, женщина, которая подошла ко мне с Наташей, потребовала вознаграждение. Разве я боялся когда-нибудь грязной работы? Но если бы кто-нибудь из профессоров получал за 15-20 минут технического действа по 500 рублей! Я тут разозлился и произнес некий монолог, после которого просимые 500 рублей, конечно, выложил.

Дома автоматически готовил еду, когда Витя вернулся с дачи, писал, стирал, ходил в магазин за продуктами для В.С. По совету Дины Ивановны сосредоточился на детском питании. У меня тоже со здоровьем все расстроилось, те же симптомы, что и по приезде из Франкфурта, совсем не сплю. Все ушло на второй план – роман, работа, фестиваль.

Вечером созвонился с Димой Хазарашвили, племянником. Он обещает завтра вечером съездить со мной в больницу. Вечером же, по сотовому телефону позвонил Генриетте Карповне, обсудили фестиваль и все ее обиды. На этом фоне, как радостный момент прозвучало: Виталик Бондарев принес ей букет тюльпанов – в знак компенсации за доставленные хлопоты. Вот молодец парень! Ожесточенность Г.К. меня несколько удручает. Но я ее понимаю, приблизительно с теми же проблемами я столкнулся на следующий день после перевыборов ректора. Но я-то ко многому был готов: к предательству, подлости, забывчивости коллег.

5 марта, понедельник. Диктовка Е.Я.

6 марта, вторник. Еще до работы поехал на метро в больницу, благо уже добыл постоянный пропуск. Прошел мимо реанимации, даже не заходил из суеверия, не стал звонить и спрашивать. Заглянул в палату – кровать застелена, сердце сразу оборвалось. Но тут за моей спиной сестра или нянечка говорит: «Уже поехали, сейчас привезут». Через десять минут привезли, очень ловко с каталки перекантовали на койку. Лицо другое, другой взгляд и уже отзывается, четко реагирует, уже живой человек. Может быть, встанет?

Я уже хорошо понял, что ни на кого, даже на медсестер, хотя я им и плачу, надеяться не следует. Стал сам с ложки сначала поить чаем, потом дал половину баночки свиного паштета, потом опять поил чаем. Опыт прежних дней ясен – она была еще и обезвожена. Теперь моя надежда на то, какой ее привезут с диализа. Все как-то забыли, что у нее только что прошла операция.

В час тридцать начал семинар. Семинар всегда трудно проводить, если имеешь приличные тексты. Тексты Димы Иванова и Пети Аксенова я читал накануне до половины ночи. Хотя по обоим был готов, но Петин текст решил перенести на другой семинар. Дима представил целую гроздь маленьких рассказиков не без стеба, но остроумных и довольно точных. Каждый из них разбирать с ребятами было бы трудновато. Да и разбирать здесь можно только структуру. Моя основная задача: заставить двадцатипятилетнего Диму двигаться дальше, искать и, не забывая свое умение, забыть все остальное, чтобы двигаться к крупной форме. Дима сказал, что у него есть какая-то повесть на сорок страниц.

Еще до занятий попросил Алика сварить мне в столовой немножко куриного бульона. Потом этим бульоном я с ложки поил В.С. Да, терпеливо ухаживать за больными могут только родные люди. Чтобы заставить лежачего выпить чашку бульона нужно минут сорок. По пол– ложечки, с кусочком мяса, все время обтирая рот, чтобы не капнуло на рубашку.

В метро, когда ехал вечером в больницу и потом домой, читал газету. Как никогда много, пишут о фестивале. «Труд», например, поместил не только огромное интервью с Еленой Соловей, но и напечатал все формулировки, с которыми мы давали свои призы. Теперь наверняка украдут принцип, таких формулировок не было ни у кого.

7 марта, среда. Утром ходил к врачу в платную поликлинику. Все мои тревоги, с которыми я приехал из Гатчины, обошлись, хотя и не дешево. Потом черт меня дернул зайти к микологу. А наши врачи еще чем-то подторговывают, это обычная система. Как-то так получилось, что на семь тысяч я купил препарата, который должен был помочь избавиться от не видимого мне самому грибка на ногте большого пальца. В связи с этим вспомнил свой монолог, который произнес в больнице вчера, и несколько обогатил его деталями.

А так ли уж плохо живут эти самые медработники низшего звена? Да и так ли плохо живут и сами врачи? Если вспомнить, что медсестра прозевала у больной температуру в 38,8 градусов – лежит себе и лежит! – если вспомнить, что врач ушла домой, не проследив, чтобы больной с температурой в 39, 1 градуса своевременно, а не через четыре часа дали прописанный антибиотик, если эта врач уходит, не заглянув к больной в палату, то, может быть, она и заслуживает тех денег, которые получает? Боюсь, что прибавками мы ничего не повысим, по крайней мере, уровень медицины. Народ, насмотревшись телевизора, который талантливо объяснил всем, как живут на высоких этажах и как вообще следует жить, стал циничен и безжалостен. Но точно так же у нас ничего не получится и с ростом демографии при помощи одного «материнского капитала». Это все милые сказки нашего президента, который рассматривает жизнь из своего прекрасного далека.

К обеду приехал в больницу, покормил В.С., медленно, ложка за ложкой, вливал в нее чай с лимоном и по кусочкам, заставляя жевать, вкладывал в рот домашнюю котлету. Она сегодня практически не разговаривает, замкнулась, нижняя губа у нее также закаменела, как во время болезни у мамы. В этом я вижу упрек. Потом к ужину приехал с бульоном и курицей Витя, я опять сумел скормить ей почти чашку бульона и чуть-чуть курицы.

Где-то перед шестью разговаривал со старшей нянечкой Наташей. Естественно, не москвичка, ездит из Александрова, и сын также ездит работать в другой город, и муж. Я удивился, когда узнал, что у нее взрослый сын, уже отслуживший в армии. Еще раз посокрушался, что служат неоткупленные, неотмазанные дети, раньше бы сказали, крестьян и рабочих. Наташа тут же дополнила мои наблюдения своими: все время в отделении лежит кто-нибудь из блатных. Решающих слов сказано не было, но я и без них все понял.

Дорога от дома до больницы на метро занимает примерно час двадцать. Может быть, мне в дневнике сделать рубрику «читая прессу»? В «Литературке» замечательная статья Бориса Поюровского – боюсь, так хорошо он никогда не писал! Это о театре, о новых веяниях, о «Современнике» в режиссуре Серебрянникова. Модный театр, на мой взгляд, не больше. Волчек давно уже сама ничего не может, и, полагаю, у нее нет даже никаких общих идей. Эпатажная, скандальная режиссура призвана намекнуть на некое глубокомыслие, по сути не существующее. Так иногда ранней весной тонкая корочка молодого льда не дает понять: глубокая это лужа или просто оледеневшая сырость. Мысли в статье у Бориса не особенно новые, но он нашел и новые слова, и оригинальную аргументацию. Идет, собственно, борьба за глубинность восприятия фактов искусства.

В «Российской газете» – о продлении срока пребывания под стражей банкира Френкеля, который вроде бы организовал убийство работника Центробанка, во что не очень-то верится, и вести от моего заклятого дружка Чахматчана – он тоже пока сидит, и суд его выпускать не собирается, депутатская неприкосновенность с него снята.

По ТВ во всю идут игры с выборами.

8 марта, четверг. Утром варил из курицы бульон: сам крепкий бульон с частью куриной грудки – в больницу, остальное – Вите. Параллельно все время занимался романом, вычитывал первые главы. Потом позвонил Дима Хаз., сдернув меня с места чуть раньше назначенного срока.

Выходя из дома, в почтовом ящике нашел вырезку из «Коммерсанта». Ашот продолжает свою просветительскую работу. Прошлый раз это была заметка о смерти французского классика Труайя, теперь новое жюри русского «Букера». Оно меня невероятно умилило своим не только групповым составом, но и своеобразием подхода. «Возглавляет жюри Асар Эппель. Выбрать лучший роман 2007 года предстоит также прозаику Олегу Зайончковскому, критику Самуилу Лурье, писательнице Олесе Николаевой и театральному режиссеру Генриетте Яновской…» Я в связи с этим вспомнил, что немедленно угадал будущего букеровского лауреата – Людмилу Улицкую, когда узнал, что в жюри наряду с другими есть и режиссер Бертман. Но отдадим должное: и Бертман хорош, и Яновская одна из лучших режиссеров.

Приехал лишь к 15 часам, потому что знал, что В.С. увезут на диализ. Это здесь поставлено хорошо, с каталки на каталку и на лифте на два этажа выше. У нянечек это процедура отработана. Но тем не менее, когда пришел в палату, сразу заметил, что два шприца с рекормоном, который В.С. надо обязательно впрыскивать во время диализа, остались в палате. Забыли. Если сам не присмотришь, никто и не вспомнит. Как в воскресенье забыли при 39 градусах поставить термометр. Поднялся на седьмой этаж, врач подтвердил, что этот рекормон непременно надо вводить. А чего сам не спросил?

Около шести привезли В.С. Она уже даже что-то говорит. По крайней мере, когда я передал ей привет от Бори Сумашедова, который звонит ежевечерне, она весьма отчетливо произнесла: «Да пошел он…»

9 марта, пятница. Хуже нет друга или подруги, имитирующих, хотя и по доброте, сердечность. Позвонила, взвинтила подруга Алла. Московские дамочки любят телефон. Алла, которая сама вроде в гриппе, дозвонилась до больницы, похоже, даже до лечащего врача: положение стабильно тяжелое. Я среагировал на это «тяжелое», хотя твердо уверен, что оно не хуже, чем было вчера. И опять сорвалась моя попытка немножко поработать на роман. А у меня еще две рецензии на дипломные работы Кати и Жени. В обоих ребятах я уверен, но сил сейчас взяться за эту работу – никаких.

Но вот уже по знакомым следам романа могу идти, да и время, кажется, подошло. Как в свое время сказал еще Валера Демьянков, ничего так не стимулирует Есина к творчеству, как его же неудачи и встряски. Это моя реакция на постоянные попытки отжать меня от сегодняшней жизни. Вот и на пленум меня не пригласили преторианцы Ганичева, и на собор не позвали, и, кажется, комиссию по премиям Москвы расформировали, и очень быстро с доски в институте сняли две мои огромные статьи и повесили бороду ректора. Я такое себе в свое время не позволял. Правда, я всю жизнь чаще других печатался, и опасение за свою известность мне не было присуще.

На ученый совет по лицензированию не поехал. Надежда Васильевна сказала, что все вроде бы в порядке, к нам замечаний нет. Это не потому, что новое руководство добилось прекрасных результатов, а потому, что в таком состоянии приняло институт.

В.С. по-прежнему не очень хороша. Зашла врач Лада Петровна, сказала, что у нее тяжелое воспаление легких. Оказывается, его можно установить и без рентгена. Ест она плохо, но сразу же, как приехал, скормил «активию», которую купил в магазине, потом полстакана бульона и кусочекк курицы. Потом убедил нянечку сменить белье. Я-то знаю этих милых женщин, которые с удовольствием не сделают того, что надо.

Кое-что в положении В.С. все же внушает оптимизм. Она почти не говорит, кажется, ей просто трудно это делать, но, по моему мнению, все понимает. В несколько приемов я рассказал ей прежде о фестивале, она слушала со вниманием. Сегодня прочел большую статью из «Труда» о политической борьбе в Эстонии. «Тебе интересно?» – «Да». – «Ты все понимаешь?» – «Да».

10 марта, суббота. К тому, что у меня бессонница – сплю часов пять, постоянно просыпаясь, – добавился по утрам телефонный звонок Аллы, подруги. Она интересуется, как идут дела, всем тоном как бы подчеркивая мою вину. Звонил также Миша Стояновский. Справлялся о В.С. и сообщил, что лицензирование института закончилось. Нас очень похвалили. Я, правда, об этом уже знал от Надежды Васильевны. Она рассказала о панегириках на ученом совете. Рассказала, что Борис Леонов в своем выступлении сказал, что, дескать, и до этого мы работали очень неплохо. В свою очередь я Михаилу Юрьевичу тоже сказал, что лицензирование так удачно закончилось в том числе и потому, что я сдал институт в полном порядке. Но он, кажется, это понимает. В частности, комиссия несколько раз была на кафедре, смотрела папки и заведенный у нас порядок. Но здесь я совершенно не тревожился. Достаточно хороший порядок был здесь заведен и раньше. Став ректором и заведующим кафедрой, я его уточнял и не давал никому спуску ни при каких обстоятельствах, особенно если это касалось студента. Но вот понимают ли наши основные руководители, что теперь главное – качество именно творческой работы? Паскаль в Литинституте, конечно, нужен, но еще больше – отчаянный дух веселого творческого соревнования, в котором участвовали бы и студенты и преподаватели.

Все утро, как и вчера вечером, пока ехал в метро, бился над приведением в порядок своего романа. Я постепенно возвращаюсь к первоначальному замыслу и первоначальной стилистике. В попытке кое-что даже интересное вживить в роман Боря ковырнул нечто для меня важное, просел сам текст. Но кое-что из фактов, перекручивая, я все же сохраню.

Витя уехал на машине вместе с С.П. на дачу, я поехал в больницу. Вчера Витя купил мяса и наварил бульона, немного, но крепкого. По дороге читал «Труд», который снова меня порадовал бесстрашием своего анализа. Во-первых, состоялся Русский национальный собор, который подтвердил ту удивительную нищету, в которой живет народ. Там говорили о невероятном перепаде в уровне жизни не только между богатыми и бедными, но и между уровнем жизни крупных городов и городов небольшиз. Я порадовался, что опять подняли вопрос о необходимости дифференцировать налоги. То, что у нас происходит – 13 процентов со всех и с любых доходов, – это безобразие. «Нам кажется, что налоговая политика должна играть главную роль в выравнивании дисбаланса между богатыми и бедными» Это митрополит Кирилл. Но есть и еще одно не слабое предложение. Оно исходит уже от Евгения Примакова: «Почему бы не взять из стабфонда 500 миллиардов рублей и не построить дороги? Ведь 50 тысяч населенных пунктов России не связаны дорогами твердого покрытия».

«Труд» также напечатал об изменении в рейтингах наших миллиардеров. По миллиардерам мы вышли на третье место после Америки и Германии. Самый богатый у нас не Дерипаска, а Абрамович.

В больнице меня ожидало поразительное известие от Дины Ивановны. Утром В.С. сама села в кровати. Потом она даже сделала несколько шагов к каталке. Уже от сестер я узнал, что температура у нее сегодня утром была 36,6. Она съела йогурт, опростав две баночки. Я сразу же позвонил по этому поводу Диме.

Болезнь В.С. отодвинула все другие мои дела и заботы на дальний план. Практически я занят теперь только ею. Но это приносит свои плоды и мне, будто кто-то распорядился помогать, как только возможно. В больнице сижу целый день и, пока В.С спит, занимаюсь романом. Здесь у меня даже выработаны оптимальные маршруты, все лежит на своих местах, и, в отличие от дома, я знаю, где что: где чашки и ложки, где салфетки и продукты. куда подключать чайник, а куда компьютер.

11 марта, воскресенье. Упорно и долго вчера вечером и сегодня утром занимался романом. Редактировал главу за главой, сократив, что надо, и вписав, что хоть как-то роман обогащает, и уже готовые тексты переносил в Витин компьютер. У меня оба компьютера засеяны множеством текстовых обрывков.

Интересно, что без В.С. я почти не смотрю телевизор. Только несколько дней назад, а может быть даже вчера ночью видел по «Культуре» замечательный фильм о царствовании Людовика ХVIII и его отношениях с возлюбленными. Жаль, что не с начала. От фаворитки мадам де Монтеспан у него было семеро детей, которых тайно воспитывала где-то на окраинах Парижа мадам де Монтенон, будущая законная королева. Вечером смотрел по телевизору балет Ролана Пети «Пиковая дама». Сосредоточился на музыке Чайковского. Кто-то, похожий на Николая Цискаридзе, с блестящей игрой и великолепной техникой, очень хорошо танцевал партию Германна. Но почему-то показалось, что Цискаридзе так танцевать не может. Вспомнились все разговоры вокруг него, обычные жестокие и подлые разговоры вокруг бывшего кумира. В балете это всегда более безжалостно, чем в других видах искусства, где переход из одного амплуа в другое вполне естественен и не подразумевает окончания профессии и жизни в тридцать семь лет. Тем не менее это был Цискаридзе!

С половины второго до семи пробыл в больнице. Я прихожу всегда к обеду. На этот раз В.С. выпила почти чашку бульона и съела сваренное вкрутую яйцо. Утром я его сварил вместе с гречневой кашей. Процесс кормления значительно упростился. Раньше чашка бульона, маленькими ложечками, уходила чуть ли не за час. Боже, когда-то свою милую я почти носил на руках, помню, как звенели ее каблуки по асфальту, когда мы еще только жениховались и она приходила ко мне вечером на улицу Качалова. А теперь я кормлю ее с ложечки и покупаю памперсы. Куда делась жизнь?

Каждый день звонит Слава Басков, справляется о здоровье В.С. Я каждый день ем по плитке недорогого шоколада, который в свое время он купил для В.С. Того самого, о котором, вспоминая В.С. еще в пору ее сравнительного здоровья, одна из медсестер недавно сказала: мы-де всегда пили чай с ее шоколадками «Аленка». Иногда простой человек так памятлив.

12 марта, понедельник. На работу поехал на машине. Но еще с вечера Витя приготовил на всякий случай домашние котлеты из купленного в «Перекрестке» фарша. Он, с его терпением и неторопливой методичностью, достиг в этом определенной виртуозности. К тому же, в отличие от меня, он редко занимается двумя или тремя вещами сразу. У меня, когда я что-то делаю, в голове решается еще две или три задачи.

В институте вроде бы все нормально. Надежда Васильевна напоила меня чаем, я забрал работу для обсуждения на семинаре и поехал в «Литгазету» вычитывать статью о Распутине. На полосе нас разлеглось четверо: я в компании с Леней Бородиным, Татьяной Дорониной и Валентином Курбатовым. Немножко поговорили с Леней и Андрюшей. Кроме своей, прочел еще и статью Андрея о Гатчинском фестивале. В силу того что он не все фильмы видел, но зато наблюдал со стороны, статья получилась очень занятной, здесь даже упомянуты мои студенты.

Когда я зашел в палату к В.С., она тихо и скромно сидела на стуле возле двери. Но на этом ее подвиги не закончились. Утром она самостоятельно встала и, держась за кровать и стул, сама сходила в туалет, благо все удобства установлены непосредственно в боксе.

По своей недавно приобретенной привычке я сразу же начал кормить В.С. обедом. На этот раз это была банка «ролтена», приобретенная за 30 рублей тут же, в больнице, на первом этаже, домашние котлеты, приехавшие в моем рюкзаке, причем она съела их полторы штуки, что я считаю крупным достижением. Еще позавчера В.С. ложку бульона выпивала после длительных уговоров. Сегодня же она приняла вдобавок к обеду полкусочка хлеба с икрой и очищенную дольку яблока.

Я уже привык, что кормить, вернее, помогать кормить, надо сразу двух женщин. Дине Ивановне навел какой-то ее консервированной лапши. Потом дамы решили попробовать еду друг друга. Потом все ели кисель, а я тем временем съел тарелку гречневой каши с мясным рулетом. Такой рулет готовят только в больнице, масса больше напоминает замазку. Это вызывает мысли о том, что, кроме мяса, там еще намешано нечто. Есть ли мука, крахмал, еще какие ингредиенты? Впрочем, все это мне показалось достаточно вкусным. Съел с благодарностью.

Сейчас, когда я пишу эти строки, В.С. спит. Она все, кажется, помнит и понимает, но подыскивает слова с трудом. Кажется, что она этого стесняется. Я вспоминаю времена, когда, начав поразительный по напористости и интеллектуальной силе монолог, она не умолкала часами. Тогда это меня раздражало, потому что требовало постоянных подтверждений или возражений. Как бы я хотел сейчас услышать от нее что-то подобное.

13 марта, вторник.Весь вечер накануне попеременке читал «Великосветские беседы» Лотмана и его соавтора Погосяна, взятые случайно в нашей книжной лавке, и наконец-то открытую книгу П.А. Николаева, от которой до сих пор отпугивал и радикально красный цвет, и некоторый официоз в названии: «Культура, как фактор национальной безопасности». Хорошо, что начал читать с середины, с главы, посвященной поэзии в Великую Отечественную войну. Такое можно создать, только если поэзией занимаешься всю жизнь, а не избираешь тему единовременно. Еще раз поразился редкой эрудиции и памяти академика. Читал выдержки и цитаты, и так становилось хорошо на сердце от простых и ясных слов, напоенных смыслом. Но Николаев не был бы знаменитым ученым, если бы кое о чем еще и не рассуждал. На остроту он имеет право. Впрочем, особенность любого «крутого» текста заключается в том, что его всегда можно и понимать и интерпретировать по-разному. Вот цитата.

Для наиболее полного представления о тематическом разнообразии военной поэзии следует обратить внимание на строки, посвященные национальной теме. Наиболее болезненной в ту пору была еврейская.

Известно, что в 20-30-е годы люди, желавшие идти во власть, стремились жениться на еврейках или пытались изменить имена своих жен с русских на еврейские. С такой женщиной (женой министра путей сообщения Ковалева) мне довелось однажды откровенно разговаривать о том, почему она свое девичье имя Дарья сменила на Дору: муж сказал, что не сделает карьеру, если она оставит свое русское имя.

И вдруг однажды все переменилось (может быть, дружба с Гитлером и одинаковые эстетические вкусы: в окружении Гитлера и Сталина писали одинаково – как под копирку – статьи о социалистическом реализме), вместо поклонения всему еврейскому в 40-е годы в общественном сознании стали внедряться сверху, разумеется от вождя, антисемитские воззрения на мир. Более того, евреев стали обвинять в смертных грехах, в том числе в нежелании защищать страну в годы войны. Естественно, поэты еврейского происхождения болезненно реагировали на это безобразное духовное направление населения.

Утро началось со звонка Ларисы Георгиевной Барановой-Гонченко. Но вопрос с нею уже был несколько дней назад решен. Я уже написал заявку на преподавателей следующего года, в которую включил и ее. В разговоре я поинтересовался, почему она ушла с кафедры новейшей литературы. Ответ был ожидаемый: дело даже не в том, что Вл. Павлович иной человек в работе, нежели когда он только приятель, или в перегрузке программ Серебряным веком и русским зарубежьем, отчего ребята плохо знают или не знают вовсе Твардовского, Симонова, Леонида Мартынова, Смелякова, фронтовую поэзию. Главное заключалось в том, что, когда Лариса Георгиевна пришла читать старшекурсникам заявленный спецкурс о поэзии 80-90-х годов прошлого века, ребята встретили его в штыки. Понять их можно, они-то решили, что уже все знают о современной поэзии, как она развивается и что им дальше писать, а здесь – новый поворот… В процессе разговора возник еще один аспект, вернее я его спровоцировал. Каким-то образом речь зашла о наших писателеях, и тут я впарил следующую мысль: дескать, я прекрасно знаю, что в Общественную палату меня на последнем этапе забаллотировали именно наши писатели. Совершенно спокойно Л.Г. на это отреагировала: «Я слышала об этом». Как бы мне хотелось продолжения этого разговора…

День был большой и переполнен впечатлениями. Во-первых, конечно, семинар. На этот раз обсуждали подбору Нины Евдокимовой. Весь материал я разделил на две части. Всю мелочь, где изображается тонкость чувств автора – в сторону и как следует все высмеял. Это экстатическое изображение своих душевных страданий, тонкости и особенности чувств становится особой модой у нашей начинающей молодежи. А вот разбор более серьезной части работы Нины – это важно. Она написала небольшое сочинение от имени мальчика-гея, который влюбился в девочку. Они встречаются, живут вместе, расходятся, чуть ли не появляется ребенок. Все это уже заслуживает внимания.

Но до этого разбора я заставил ребят прочесть и проанализировать два небольших рассказика Ксении Фрикауцан и ……… Абрамовой. Темы этих рассказиков родились как-то во время общей дискуссии. Одной досталось «Молодая женщина в провинции без навыков карате», а второй – «Почему руководитель семинара неотрывно смотрит на мой живот». Оба опуса получились. Мне понравилось, что самые бойкие наши девицы, Фрикауцан, Абрамова, Столбун, организовали в общежитии пул и вслух разбирают прочитанные работы. Кто хочет научиться, тот учится. У меня отчислено несколько ребят, не сдавших зимнюю сессию, в том числе Володя Репман.

Вечером с С.П., который любит подобные мероприятия, пошли на презентацию альбома на дисках, с записью «Отелло». Это студийная запись того концертного исполнения, которое я слышал в консерватории. Презентация проходила в гостиной музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко. Вела ее Наталья(?) Хачатурова, которой можно только восторгаться. Умна, знающа, тактична. Все было сделано с немыслимой роскошью и изысканностью Начиная с билета, который приглашал от имени венецианского сената и губернатора Кипра… Ирина Константинова Архипова была с золотой цепью ордена Андрея Первозванного. Гостей встречали копьеносцы, а квартет был одет в средневековые одежды…

Я сидел как раз за Виктором Антоновичем Садовничим, который на этот раз меня узнал и поговорил. Так как я держал в руках свою книгу «Далекое как близкое», которую собирался подарить Пьявко, то пришлось показать. А там есть снимок и самого Садовничего. Дальше разговорились о том, что я пишу, и вышли на «Марбург». А Садовничий, оказывается, хорошо знает и Барбару Кархоф. Пообещал на днях эти книги ему завезти.

14 марта, среда. Сегодня к В.С. поехал Витя, ему ее кормить и развлекать. Она уже ходит и значительно лучше говорит. У меня в три часа защита дипломных работ. Все осложнилось тем, что приболел Андрей Михайлович. Защищались драматурги и публицисты. На этот раз мне показалось, что публицисты сильнее. Пьесы многословные, жидкие, зато атмосфера, в которой защищались драматурги, была самой апологетической, все семинаристы наперебой расхваливали Вишневскую и ее семинар. Саша Демахин вспомнил, как подходил ко мне, когда поступал сразу и к нам, и в РГГУ. Все-таки я довольно прочно держусь в памяти наших студентов.

Турков все прочел, и мне передали его мнение, что работы «с отличием» он здесь не находит. Я с ним согласился, но под давлением коллектива Демахину «с отличием» все же дали. Он просто самый работающий, собранный и точный, пожалуй, еще и наиболее преданный своей профессии. На защите много говорили о статьях и эссе, которые драматурги приложили к своим работам. Я подумал, что сделали они это не от хорошей жизни.

В «Литгазете» моя статья о В.Г. Распутине. Этот номер – раз на раз не приходится – хорош. Занятно написал о фестивале в Гатчине младший Колпаков, совсем не журналист. Для того, чтобы заниматься этой профессией, у него есть главное: незлобливость и удивительная добросовестность. Понимает также молодой человек в юморе: перечислил всех наших литинститутских студентов и даже написал: «стихи звучали даже в зале игровых автоматов». Фразочка с двойным дном – это прикол, именно из зала игровых автоматов увезли на милицейском броневике Виталика Бондарева.

Небольшой статейкой «Литературка» ответила на мои собственные размышления по поводу последнего КВН. Я тоже обратил внимание, что подыгрывают казахам, меня неприятно кольнуло использование в передаче детей. Вкладывая в детские уста подобные сентенции, боюсь, мы калечим их навсегда. Раздражает и самоуверенное жюри и самоуверенный Масляков.

15 марта, четверг. Утром пешком пошел в МГУ относить для Садовничего книги с двумя надписями. На дневниках: «Виктору Антоновичу Садовничему – хранителю российского образования, с признательностью за прошлое и будущее». На «Марбурге»: «Виктору Антоновичу Садовничему в память о Марбурге, его истории и с приветом от нашей общей приятельницы Барбары Кархоф». Еще раз, когда проходил тропинками мимо зданий факультетов, разглядывая мемориальные доски и памятники, порадовался всем этим комплексом. Именно нечто подобное вызывает чувство гордости за Родину. Подумал, как счастливы те ребята, которые учатся здесь, в этой замечательной атмосфере постоянного вызова времени. Разглядывал доску объявлений с зазывами в кружки, на концерты, в поездки. Сколько же поучительного окружает этих ребят, воспитывает, и дай Бог, они это не забудут и понесут в жизнь.

Снизу от входа позвонил секретарю, мне выписали пропуск. Процедура передачи книг заняла одну минуту. Потом я долго ходил по аванзалу перед приемной. Здесь висит довольно много картин в стилизованных дубовых рамах. Это все живопись 40-50-х годов, пейзажи ломоносовских мест, пара портретов классика, Манежная площадь перед старым зданием университета. Это все то, что мы называли реализмом, а исходя из времени – и социалистическим реализмом. Но таким очарованием и такой красотой веет от этой живописи!

На обратном пути купил продукты для больницы. После диализа В.С. чувствует себя неважно. На кресле ее привез совсем молодой парень Сережа, санитар с седьмого этажа. Здоровый, сильный, накаченный, но одновременно ловкий и умелый. Он как-то удивительно бережно снял ее с кресла и посадил на койку. Что-то в этом было особенное по отношению к старикам. Тут я подумал, что надо бы сделать так, чтобы не было ни одного освобожденного от армии парня, который бы не прошел хоть какой-то альтернативной службы в больнице.

Устаю, ложусь рано, кое-что доделываю в своем романе. Что-то не возникает идей для следующей работы.

16 марта, пятница. В одиннадцать началась конференция Международного союза общественных объединений книголюбов. Меня опять выбрали главой этой организации. Причем на этот раз, по просьбе Минюста поменяв устав, должность назвали – президент. Фигура, конечно, декоративная, влияние только интеллектуальное. Что это Общество, когда-то всесильное, удержалось и не рассыпалось – само по себе чудо. Теперь оно один из инструментов, которым страна пытается удержать интерес к книге и чтению. Интересно и то, что пытается это сделать государство, которое утратило могучий рычаг прежнего «распространения» – дефицит. В докладе, Л.В. Шустровой прозвучала цифра «госпомощи» – 289 тысяч рублей на два года. Это при том, что министерство культуры тратит 145 миллионов рублей на театральный фестиваль «Золотую маску» О «Маске» чуть позднее, а пока констатирую, что Общество действительно кое-что делает для оживления интереса к чтению. Есть отделения, даже в Москве, где эта работа часто по клубам, по интересам все же идет, и люди находят ее нужной. Я в своем сообщении сказал, что в этой работе нам не следует чураться ни школы, ни магазина, ни колонии, как это сделал в свое время Каледин.

Собралось из разных регионов и республик 46 человек. Одновременно это и обмен опытом, некое совещание по методике. Одно выступление мне не забыть. Приехала с Камчатки женщина, которой удалось совместить свою поездку с оплачиваемой научной командировкой. Она рассказала, не сумев удержать слез, как довольно случайно обнаружили на севере Камчатской области поселки, «в которых не то что книг нет, нет вдоволь хлеба». Рассказ о том, как для этих поселков они собрали библиотеку, но доставить ее не смогли, потому что авиабилеты баснословной цены. Билет может стоить до 30 тысяч рублей. Здесь нет ни радио, ни телевидения, связь с Большой землей по рации два раза в день. Роженицу не могли вывезти на вертолете три дня. «Лишили всех корней, а взамен ничего не дали».

Теперь несколько слов о «Золотой маске». В «Труде» статья под названием «Антигона и Мария Сюарт обиделись…» рассказывает о том, как несколько номинантов на премию отказались от высокой чести участвовать в фестивале. Это в первую очередь Юрий Любимов, который понял, что его возможное премирование будет связано именно с его 90-летием, ибо «отборщики» 12 лет перед этим театра не замечали. Отказались участвовать в этом мероприятии и БДТ с «Марией Стюарт», и театр Васильева, неоднократный лауреат. Заметку написала Любовь Лебедина, которая всегда формулирует все точно. Театр Васильева отказался из-за интриг с московским правительством, тем не менее две мысли ясно читаются – открытий в театре за последнее время все меньше и меньше, и премия со своим экспертным советом, «раздираемым противоречиями», заигралась. Лебедина «радуется» за Табакова, его и «Табакерки» четыре спектакля номинированы. Но под этим ощущение жуткой театральной интриги и коррумпированности всего фестивально-театрального дела, все схвачено, идет раздача слонов среди своих. Для меня это особенно очевидно, потому что здесь проглядывается общая тенденция искусства. А недавнее жюри «Букера»? Если бы у меня и был роман, этому жюри я бы его уже не отдал.

После собрания книголюбов сразу поехал к В.С. Она уже сидит на стуле и, орудуя чайной ложкой, сама пьет чай. Мне кажется, возвращается не только ее речь, но и интеллектуальные возможности. Сколько за это время было передумано, но одно мне ясно: как бы ни было мне тяжело и какие бы трудности впереди не возникли, я хочу жить так, и только так, и именно с этими людьми.

17 марта, суббота. Как всегда, пришел в больницу к обеду. Утром еще успел поработать. Витя прошелся по всем разрозненным главам романа и собрал все в один файл, который и вывел на бумагу. Но тут я вспомнил еще о нескольких фрагментах и собрал еще одну главу. Читать все буду вечером.

После всех эти мероприятий мне как-то стало даже боязно, почему не появляются никакие новые идеи. Охватила тревога: а что я буду делать дальше? Правда, тут же мысль перебежала на незаконченную работу по кафедре, на письма, которые надо бы написать, и в первую очередь Авербуху.

В.С. сразу же мне похвасталась, что сама почистила зубы. Я с огромным трепетом наблюдаю за ее выздоровлением. Мне кажется, даже врачи в этом случае полны удивления.

После больницы поехал к Юре Авдееву посмотреть его замечательную собаку. Чудный пес, еще щенок, но каких-то очень благородных кровей: французский мастиф. Очень хорошо говорили, я ел салат из лосося, Юра что-то выпивал. По телевизору шли трагические сведения – в Самаре разбился пассажирский самолет.

18 марта, воскресенье. Сегодня во МХАТе празднуют юбилей В.Г. Распутна, день будет тяжелый. Я уже наметил: к обеду в больницу, предварительно зайдя в магазин, потом домой и вечером – во МХАТ. Тем не менее утром, проводив в 8.30 Витю на машине в Обнинск, сел за большой компьютер и снова переделал всю концовку романа. Ту небольшую главу, которую накануне вставил перед двумя последними главами, я снова выбросил и несколько эпизодов – «замедление в романе», «действительность и фон», «резвый поэт» – вставил в главу предыдущую, переакцентировав на видение героиней. Кажется, все или почти все. По крайней мере, завтра отдаю читать Леве Скворцову. Какая-то боль, которая была у меня в связи с ним, переболела.

В метро, как всегда, обстоятельно и внимательно читал. На этот раз, когда ехал до «Бабушкинской» – у меня одна пересадка и чуть ли не 17 остановок – моей тихой жертвой стала работа совсем незаметной девочки, тоненькой и молчаливой Саши Осинкиной. Вот так и живем, была совсем незаметная птичка, скромненькая, робкая, у которой и мнения, казалось бы, нет, а уже к Бабушкину превратилась в бесспорную писательницу. Саша как бы ответила на мои беспокойства, которыми я поделился с семинаром: мы все берем только верхний, поверхностный, событийный пласт жизни и забываем, что есть еще и жизнь духовная. Саша написала прекрасный рассказ с плохим названием «Возвращение». Это финал дворовых событий провинциального дома, где прошло детство героини. Здесь сестры-близняшки, одна из которых попала в аварию вместе с родителями, другая сестра ведет московскую одинокую в принципе жизнь с неким Мишей, который полулюбит, полусамоутверждается в своей взрослости. Самое интересное это характер основной героини, Риты. Весь очень не внешний, а построенный на какой-то русской фатальности и умении слышать свой внутренний голос.

На обратном пути из больницы читал дипломную работу Жени Ильина. Какой он молодец, и прежняя моя к нему любовь вдруг опять ожила. Что я напишу в представлении его работы, я еще не знаю: он очень разный, но весь внутренний, на перепадах слова. Его не схватишь на какой-нибудь внешней характерности.

В.С. безусловно лучше. Она уже сама ходит по коридорам, я ее застал в другом крыле, где она слушала радио. За время моего хождения в больницу выработался стереотип, и я не так теряюсь перед вопросом: что покупать. Я теперь не оставляю несъеденное в палате, а, как правило, везу обратно домой, в холодильник, и завтра все это поедет к В.С. опять. Сегодня покупал кусок ветчины, которую она любит, две коробочки «данона», банку икры, коробку паштета, воду, банку готового киселя, сметану. От сметаны В.С. отказалась наотрез, хотя дома иногда сметану ест.

Вернулся домой, сготовил солянку из квашеной капусты, старого сала и остатка вареного мяса. Час, наверное, сидел над дневником. Я его запустил, слишком многое навалилось. А уже к семи часам был во МХАТе им. Горького.

На этот случай я вызвонил Юру Авдеева, наказав ему одеться в тройку. Он так и сделал, прицепив еще и галстук от Армани. Я долго раздумывал и надел старый немецкий костюмчик с френчем, под который пошла белая рубашка и черная бабочка – красота получилась немыслимая, несмотря на седые патлы и старую кожу. Юра по дороге прихватил охапку алых роз, о судьбе которых мы согласно решили: это не Распутину – ему достанется моя очень неплохая статья с полуукраденным у него же заголовком, – а Татьяне Васильевне. Она же опять нас удивила, но об этом чуть позже.

В вестибюле, как и ожидал, встретил своего ректора с Ужанковым. Представил им Юру, что получилось занятно. «Это мой друг, меценат и миллионер». – «Есин, как всегда врет, не миллионер, а миллиардер». У вечера было две составляющие – это сам Распутин и замечательное художественное действие, которое устроила по этому поводу Доронина. На сцене декорация самая незатейливая, один дощатый стол и две скамейки. Здесь будет разворачиваться действие трех небольших драматических сцен из «Прощания с Матерой», «Женских разговоров» и, видимо специально подготовленой к событию, инсценировки «Иван, сын Ивана». Здесь ничего особенно неожиданного не было, как всегда хороша была Стриженова и прекрасна Мартасова. Вокруг этого еще были отрывки из публицистики и прозы Распутина, стихи Николая Зиновьева, Кузнецова, Рубцова… Вот об этом стоит поговорить.

Хотя, еще входя в театр, я уже сказал кому-то из организаторов, что все изложил в своей статье и мне не хотелось бы на сцене повторяться, я знал, как иногда случается, и тезисы для собственного выступления у меня были. Я бы начал с того, как лет тридцать назад я стоял на этой сцене у самого закрытого занавеса спиной к зрительному залу, а передо мною находилось практически все политбюро. Я заговорил, и немедленно все стали рассаживаться, потому что через две с половиной минуты начиналась трансляция по радио торжественного заседания, связанного с какой-то годовщиной Горького. Тогда знали, зачем транслировали на всю страну подобные мероприятия. На этот раз никто ничего транслировать не собирался, а жаль, потому что давно я не видел церемонии подобной широты и благородства. Слева выходило четверо мужчин во фраках и с папками, подобными тем, с какими выходят певцы в консерватории. Справа вышли трое мужчин и с ними, первой, в бальном платье-мантии Татьяна Васильевна Доронина. Как бы хотелось, чтобы страна услышала эти стихи и это исполнение. Ничего не прятали и не хитрили: конечно, готовились, но читали с листа, заглядывая в текст.

Я все-таки опытный зритель и многое видел, но есть особые театральные переживания, когда душа твоя собирается в единый комок. У меня их немного, и первое – это несколько реплик Капиталины Васильевны Ламочкиной в спектакле «Оптимистическая трагедия» Ташкентского театра ТуркВО, а вот самое последнее и внушительное – это финальное чтение Дорониной знаменитого стихотворения Николая Тряпкина о Богоматери. Я твердо знаю, что во время вечера-приношения Валентину Распутину случилось крупнейшее театральное событие. Мужики тоже были хороши. Особенно Клементьев, ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,.

Валентин Григорьевич много и замечательно говорил о языке, о крестьянском поле, где в работе вызревает этот язык. Новым здесь была мысль, что язык немедленно начинает мельчать, когда «земля не работает».

В конце вечера вышел, держа свою папочку, все тот же народный артист России Клементьев и под аплодисменты объявил, что в зале присутствуют… Список был небольшой и открывался госпожой Слиской и господином Бабуриным, потом шел главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков, с которым я сидел рядом во втором ряду, потом –«профессор Литературного института, писатель Сергей Есин»… К сожалению, не назвали моего ректора, полагаю, что он не сочтет это для себя обидным, потому что, наверное, понимает, что дело не только в должности, но и в специфике творчества, которая автоматически не распространяется не только на всех членов Союза писателей, но даже и на членов правлении этого Союза.

Самое поразительное: полный до последнего местечка зал и аплодисменты стоя, которыми был встречен Валентин Григорьевич.

На банкет я не пошел, потому что это писательский банкет, я люблю Распутина, но далеко не всех писателей. Уже позже я узнал, что рядом отмечали праздник и артисты, вот туда бы, пожалуй, я отправился вместе с Юрой, который уже порядочно выпил и начал бы, безусловно, учить всех, как играть на сцене. Но вместо этого мы пошли с ним пешком и забрели в ресторан «Венеция» на Пушкинской площади. Он находится в том дворе, через который я в юности ежедневно бегал в театр Станиславского… Неужели это было не вчера?

19 марта, понедельник. Отдал Леве Скворцову роман, в девять часов вечера мы с ним созвонились, и он сказал, что, наверное, я написал лучший свой роман. Почему мы знаем, что лучше, а что хуже? Главный здесь вопрос, какой роман следующий.

В институт приезжала Соня Рома, и мы с ней очень тепло поговорили. Она изменилась, лицо приобрело особую значительность, какую дает только искусство. В Москве ее впрягли в работу – переводить на английский стихи Цветаевой. Очень занятно Соня рассказывала о режиссере Иоффе, с которым она сотрудничает по театру им. Маяковского. Я ей дал два совета: сделать сборничек переводов на английский Цветаевой и написать жесткий рассказ под названием «Московская премьера».

Уже в первом часу поехал в больницу. Моя должность теперь муж-кормилец. Писал ли я, что нянечки подошли ко мне и сказали, что теперь надо платить не по 500 рублей в день, а по 200? Я сказал: ладно, буду вам платить по 250. Это показатель, что дело идет на поправку. Вчера, по словам нянечки, В.С. занималась газетами, а меня она попросила привезти очки. На тумбочке я увидел крем для лица, видимо, извлеченный из недр ее сумок.

Три новости по телевидению: разговоры о недавней аварии самолета; судят милиционеров, которые устроили торговлю правительственными номерами и спецсигналами; и опять трагедия – взрыв на шахте в Кемерово. Ни дня без происшествий.

Поздно вечером, уже в постели, прочел великолепную статью Личутина о языке. Личутин, младший деревенщик, щеголяет даром, которым его наградила судьба – знанием северного, поморского наречия, целый ряд его примеров поражают. Восхащает сам строй, сама манера так серьезно думать о русском и по-русски.

20 марта, вторник. День рождения В.С., она тоже пошла на следующий десяток. Но поехать к ней я смог только к вечеру. Днем у нее диализ, куда ее отправляют без меня, катетер еще не снят, работает ли у нее фистула, я не знаю.

А днем у меня семинар, обсуждали Сашу Осинкину. Семинар прошел как обычно, хотя я предполагал, что будет скучно. Всегда скучно бывает, когда работа хороша и полна, хвалить трудно и совестливо, а вот когда ругать, то тут мы все расходимся донельзя. Я начал с вопроса: кто за, кто против. Есть и статистика: что «это хорошо», сказали только четверо, семеро, что «плохо», остальные – боязливое болото. Лена Которова, ученица Приставкина, которая уже целый год каждый вторник ходит на мой семинар, сказала, что этот рассказ для нее «как глоток воздуха». Но, возможно, это восприятие более старших, уже потолкавшихся в жизни. Теперь буду думать, как этот рассказик напечатать в «Колоколе». И опять все лучшее – не у москвичей, Саша Осинкина откуда-то из Мурманской области.

Еще до семинара продиктовал Екатерине Яковлевне две рецензии – на Катю Литвинову (Фролову) и Женю Ильина.

Две проблемы возникают при чтении дипломной работы Евгения Ильина. Первая – заголовок работы, претенциозный и вместе с тем небрежный, «Я чувствую». Но кто не чувствует? Кто не читал литературы, полной заголовков, намертво впечатывающихся в сознание? О второй проблеме – чуть позже, пока о главном.

Евгений Ильин обладает редчайшим даром слова. Он пишет легко, свободно. Если бы не было занято Окуджавой выражение – «пишет как дышит», – я бы так и определил его письмо. В его несложном синтаксисе и в невычурном словарном запасе заложена какая-то удивительная и естественная правда, благодаря которой веришь всему, о чем пишет этот талантливый парень. Сразу оговорюсь, что писать он мог бы и больше, чуть активнее заставлять себя садиться за письменный стол. Зато он работает, исходя из собственного ритма, и, по сути дела, всё, что он написал, – это то, что он прочувствовал. Думаю, что лучшее его сочинение – «Лето», пронизанное не только солнечным сваетом, атмосферой чуть отсыревших дач, шепотом молодежных встреч, запахом шашлыка и вкусом пива, но и ощущением быстрого взросления, диалектикой развития души, формированием характера – открытого, неозлобленного и московского.

Иногда Ильин, как бы вспоминая о том, что литература это не столько сладкие мгновения «дольче вита», обращается к более сложным сторонам существования, к тому, чемиспокон века занимается литература: описанием любви и смерти. И вот здесь, сквозь эти спокойно и ясно поставленные слова, проглядывает нечто иное, такое космическое равнодушие в осмыслении любви и такая удивительная цепкость и зоркость в осмыслении смерти. Я имею в виду два рассказика – «Как умирал дедушка» и «Чай и солнце». Обе эти вещи незаурядны.

Теперь, собственно, о второй проблеме, хотя, должен отметить, Женины поражения – скорее его победы. Это так и не дописанная повесть «Откровение Глебова». Я прочитал ее несколько раз, все время задавая себе прагматичный вопрос: о чем это? Какая-то неясная страна, какое-то путешествие туда на паровозе, где там день, где там ночь, где труд и где шалость… Какие-то внутренние мотивы первого рассказа Жени про Лето, но другие люди, с огромными руками, на ладонях которых иногда возникает лишняя фаланга. Мне не очень ясно, что за жена прячется за занавеской у хозяина трактира «Жирный гусь», но такая гармония присутствует в этом сказочномгосударстве, такая дачная свобода, такое поразительное счастье дней, что я начинаю понимать героя, желающего отсюда убежать и в то же время во что бы то ни стало здесь остаться… Это удивительная вещь, которая читается не как сюжетная история, а как чередование абзацев, возвышающих душу и говорящих нам о том, что есть жизнь и помимо наших унавоженных смрадом городов.

Мы вполне могли бы заменить в этой дипломной работе такие туманные откровения Глебова блестящей ранней повестью Жени о Гагарине. Но, видимо, что-то более определенное, чем прагматизм защиты диплома, заставило нас оставить всё как оно есть. Я не знаю, выпускаем лимы литературного работника, или профессионала, но прощаемся с писателем, для которого у меня есть лишь один совет: Женя, сядь за стол, напрягись. Будущее за тобой.

Работу Жени тоже обязательно надо напечатать, по крайней мере, три его рассказа: «Лето», «Как умирал дедушка», «Чай и солнце».

У Кати другое – это будущая блестящая беллетристка.

Вечером был у В.С., как всегда ее покормил. Сразу, как приехал, отнес большой торт и бутылку шампанского наверх, в диализный центр, «сестрам и братьям», младшему персоналу. Поговорил с Виталием Григорьевичем Безруком, у которого тоже сегодня день рождения. Он сказал, что они, врачи, сами удивляются, как быстро Валентина Сергеевна выходит из своих «заболеваний». Мы оба вспомнили ее «приступы» два года назад в Матвеевском, когда она справилась чуть ли не с безумием, все предполгали, что у нее был «незафиксированный инстульт». Сейчас, по словам Безрука, она уже «входила в кому», но вот каким-то образом потихоньку, всем на удивлением, из нее выходит.

Завтра у меня дипломы, к В.С. поедет Витя, я с вечера приготовлю ему все продукты.

21 марта, среда. Без идеи нового замысла романа я прожил два или три дня. Уже сегодня ночью я забеременел новой романной идеей. Завтра возьму мемуары де Кюстина – написать роман от его имени. Путешествие по сегодняшней России. А? Но моего Кюстина, вернее его новое обличие при реинкарнации зовут по-другому – Кастрюлин. О замысле сегодня сказал С.П. исключительно потому, чтобы не проболтаться кому-нибудь другому. Какая редкая возможность сказать все, что хочется!

В стране объявили день траура. У нас это стали делать комплексно, аварии и катастрофы скапливаются. В Краснодарском крае в одной из станиц сгорел интернат одиноких стариков, вернее сказать, брошенных родителей. Погибло тридцать с лишним человек. Из-за экономии пожарная машина не выехала из соседнего, в 15 километрах, поселка. Потом в Самаре упал самолет. Опять показали морг, процедуру опознания. В Кемерово на шахте в завалах от взрыва метана погибло чуть ли не сто человек. Во всем виноват рынок и бесхозяйственность, экономия, доведенная до преступления. «Труд» прямо пишет, что даже когда самолет идет на второй круг, компания косо смотрит на эти действия пилота – у нее убытки, лишняя горючка.

К В.С., как и в прошлую среду, поехал Витя, я его снабдил всем необходимым, включая выстиранную вчера пижаму.

В три часа началась защита дипломов. Перед защитой Андрей Михайлович вспомнил об интервью Тарасова «Литгазете». На подобные вещи он очень памятлив. А.М. сказал, что, возможно, на это интервью он еще письменно ответит.

Я сделал маленький конспектик защиты.

Первым шел Валех Ельчиев. Его замечательный подарок, заложенная между двумя стеклами персидская миниатюра, висит у меня над телевизором. Валех замечательный парень, я его брал в институт на платной основе, он чуть старше своих товарищей по курсу. А начинал он еще у Тани Бек, теперь заканчивает у Евгения Сидорова. О Жене Сидорове попозже, если не забуду.

Валех определенно рассчитывал на диплом с отличием, был уверен и решителен, много и громко читал своих стихов, но «отличия» не получилось. Это назывная, «устная» поэзия. «Эй, самец, оторвись от сирени». Что-то в этом пафосе мне напомнило Луговского, но это не Луговской. Все его очень хвалили, хотя уже у Сидорова промелькнуло кое-что важное: «слишком всечеловечен». Андрей Михайлович Турков был, как всегда, немыслимо точен. Поэт со своей манерой. Планетарность вещь хорошая, но иногда опасная. В стихах что-то от взгляда космонавта, возникает размытость мира. Прозвучало даже: «мысль отсутствует», «декларативность. мешает увериться в нем, как он сам уверен в себе». Мне лично кажется опасным и то, что Валех, уйдя от своей национальной азербайджанской и вообще восточной поэзии, не пришел и к русской.

Прошина Елена. «Это у меня холодная война». Представляла Олеся Николаева. Как всегда, все огрехи в собрании лучших цитат были перекрыты роскошным голосом самой Олеси Александровны и ее манерой чтения. Впервые на защитах выступил Геннадий Красников, но точно и по существу. «Свободный стих переходит в рифмованные строки». «Все качается, как на весах». «В поэтическом мелькании и чередовании много необязательного». Цитаты даже не хочу приводить. «Красиво, замысловато, но стихотворение не работает». После А.М., который справедливо говорил об опыте, я тоже сказал несколько слов. Не всегда в поэзии опыт приходит с возрастом, он иногда возникает из обостренной жизни в поэзии и только в ней. Я вспомнил Рембо, который покончил с поэзией в возрасте, когда наши студенты только защищаются, полагая, что у них все впереди.

Самым интересным для меня был, как всегда унылый, Григорий Сахаров. Г.И. Седых даже заговорила о фатальности имени Григорий в институте. Вспомнила даже Гришу Петухова. Очень точен был Женя Сидоров. Я его давно не видел в деле, все его суждения на этой защите были образцовыми, как, кстати, и его заметки, вышедшие сегодня в «Литературной газете». Когда он вышел в наблюдатели и мыслители такого калибра? В.С., между прочим, первая в нем что-то разглядела, а я долго отказывал. Теперь приходится снимать шляпу. Женя говорил об обочине русской школы поэзии. Вот тут я понял, как мало я сам знаю. Школа звукорядцев. Игровая манера. Словотворчество на фонетическом уровне. Звучали цитаты, которые мне лично очень нравились.

а ля гер

ком а ля гер?

а ля гер

ком а ля Гер!

а ля гер

ком а ля гер.

а ля хер

так а ля хер.

Или (это уже любовная лирика) :

Денисова Настя

Щастье

Денисова Настя

Щастье

Денисова Настя

Щастье

Щастье

Денисова Настя.

О сегодня:

Обстоятельно

Делаю

Вид

Что дышу,

Обстоятельно

Делаю

Вид

Что решу,

Обстоятельно

Делаю

Вид

Что прошу,

Обстоятельно

Делаю

Вид

Что пишу.

Честно говоря, после обсуждения мне очень хотелось дать Сахарову «отличие», но мне сказали, что я просто мало читал такого рода стихов, что их значительно больше, чем я себе представляю, и что Сахаров раньше писал лучше, не зря у него несколько литературных премий. Прищлось во имя консенсуса пожертвовать Сахаровым ради Сидоровой.

Хотя три рассказа Ольги Сидоровой «На перекате», мне показалось, все же не дотягивают, у них привычный язык и вся проза направлена на девятнадцатый век. Когда Толя Королев приводил цитаты – мне бы ему сказать, что анализировать надо беспощаднее, без оглядки на руководителя, – в их убаюкивающем тоне я почти засыпал.

Свой отзыв о стихах Натальи Явлюхиной, второго моего кандидата на «отличие», Сидоров начал с констатации некоторого их жеманства. Говорил потом о нанизывании смыслов. И тут же в цитатах возникали очень неплохие фрагменты. При обсуждении А.М. отзывался об этих стихах, как о живых. Главная лирическая тема – поиск пути. Ирина Ивановна Ростовцева говорила о «новой искренности» в стихах дипломницы, отметив тем не менее, что основным ключевым словом в них является «пустота». «Особая платформа, десакрализирующая мир». Но все это живо, живо, живо…

После защиты Евгений Юрьевич Сидоров на кафедре много интересного рассказал о своей жизни министра. Попозже бы вспомнить и к этому вернуться.

22 марта, четверг.Весь день до пяти часов сидел дома, а потом поехал в английское посольство на Смоленской набережной. Это тот самый дом в конструктивистском духе, на который я давно уже с интересом поглядывал. У В.С. сегодня в гостях Алла, присмотрит.

На прием я попал благодаря приглашению нашего выпускника Олега Борушко. Он бывал у меня несколько раз, и его идею устроить фестиваль для русских и русско-говорящих поэтов, живущих в Европе и в других регионах, где, конечно, главенствует Израиль, я нашел превосходной. Говорят и пишут по-русски, но что поделаешь, если живут там, хотя мне это не очень нравится. О фестивале я слышал и от Лени Колпакова и от Юры Полякова, оба побывали на нем в жюри. Уровень очень низкий, но ведь дело не в этом. С их легкой руки я даже был номинатором Олега на премию «Хрустальная роза». Дали ему диплом и наградили медалью.

Прием был посвящен презентации пятого фестиваля «Пушкин в Британии». Что здесь знаменательного? Все было очень мило, но мой опытный взгляд обнаружил, как Олег превратил все это в прием в его честь! Он долго говорил, все время подчеркивая, что фестиваль проводится за его счет. Впрочем, сейчас он, кажется, крепко прибился к кассе федерального агентства по культуре и к английским спонсорам и властям – все хотят демонстрировать дружбу и заставить своих новых граждан заниматься чем-то культурным, помимо воровства и политики. Занятно новое, пятое, жюри, которое объявил Борушко: Римма Казакова, Вктор Ерофеев, Юрий Поляков, Лев Аннинский, Владимир Бондаренко, Михаил Попов, Мария Гордон, Гай Фридман, Данила Шарапов, Олег Борушко. Кажется, это тот американский Фридман, специалист по Эрдману, о котором мне рассказывала Соня. У меня, пожалуй, относительно каждого есть своя характеристика и почти каждый замечен в сервильности. Две последние фигуры в этом списке находятся в отношениях отца и сына. Вот так все и протекало в границах небольшого, но сытного междусобоя. Я даже немножко разозлился и в какой-то момент просто сунул ему медаль в руки. Торжественно вручать, доставать где-то микрофон, пока герой приема будет разыгрывать счастливое недоумение, у меня не хватило терпения. Леня меня одобрил.

23 марта, пятница. Мне кажется, В.С. уже полностью восстановилась. По крайней мере, с речью у нее лучше, чем перед болезнью, уже почти нет слов, которые бы она вспоминала с трудом.

Утром на машине поехал в институт: Витя должен поменять зимнюю резину на летнюю и вернуться домой. Я уже привык ездить на метро, это сильно экономит время; как обычно, во время этих поездок я много читаю.

В институте кое-что сделал по кафедре, взял в библиотеке два тома Кюстина и «Материалы к биографии Бориса Пастернака». Казалось бы, для меня тема закрыта, но дело в том, что утром во вступительной статье Солнцевой к томику Сергея Клычкова я наткнулся на показавшуюся мне сначала странной фразу: «…Сурков, готовя третий пленум правления Союза советских писателей, писал Горькому в ноябре 1935 года о необходимости пересмотра оценок, данных поэтам на Первом съезде писателей: ведь Клюев, Клычков и Мандельштам – «советские только по паспорту». Здесь же дана сноска на «Материалы». Захотелось проверить. Это что же получается, в недрах самого писательского сообщества подготавливалась «сдача» наиболее способных и авторитетных конкурентов? Клычкова посадили, если мне не изменяет память, в 37-м, а Клюева внезапно взяли, когда у него уже заканчивался срок высылки, тоже примерно тогда же, почти такая же история с Мандельштамом. Не очень во все это верилось, но факты… Я уж не говорю о письме Ставского по поводу Мандельштама прямо в органы и рецензии прозаика Павленко на поэта. Захотелось посмотреть источник цитирования. Эти слова в «Материалах» есть, правда без кавычек.

Пока был в институте, написал письмо Авербуху, которое пошлю по электронной почте, и небольшое письмо Т.В. Дорониной.

Дорогая Татьяна Васильевна!

Письмо мое будет коротеньким, но тем не менее не могу не высказать своего впечатления.

На прошлой неделе я, по Вашему приглашению, был в театре на вечере-приношении В.Г. Распутину. Татьяна Васильевна! Я отчетливо сознаю, что присутствовал не только на знаковом событии русской культуры и литературы, но и на знаковом событии театральной жизни. Меня поразила и сама композиция, и строй Ваших прекрасных актеров, и Ваше удивительное мужество – выйти вместе с ними и затратить столько сил… Но было также несколько минут, когда Вы читали прозу Распутина и стихи (если я не ошибся) Николая Тряпкина. Это до конца дней останется ярчайшим впечатлением всей моей театральной жизни. Это тот случай – и здесь, я думаю, со мной согласился бы весь зал, – когда и з д у ш и в д у ш у.

Спасибо. Не-за-бы-вае-мо.

Ваш С.Есин

Вечером устроил большую готовку, которая меня успокаивает. Пока Витя ходил в институт, сварил борщ и нажарил килограмм печенки. В.С. я вчера отнес кусочек жареной печенки, которую купил в кулинарии по цене красной икры, и мне так захотелось самому попробовать.

24 марта, суббота. Все-таки решил не ездить сегодня на дачу, хотя вроде бы получалось. Впереди тяжелая неделя: в понедельник коллегия министерства, которая может закончиться нескоро, во вторник семинар, а в двенадцать открытие памятника драматургам во дворе «Табакерки», в среду – защита дипломов. Значит, придется одалживаться и кого-то просить съездить в больницу. Отправил на дачу Витю и С.П., наказав доделать вторую теплицу. В качестве компенсации тридцать минут походил, пытаясь «разносить» коленки, по стадиону и пошел в магазин за продуктами.

В Бабушкинский район и обратно – вот день и прошел. На городском транспорте это почти два часа. Прочел материалы к семинару, все очень необязательно, расстроился. Девочки по-прежнему делают извлечения лишь из своего богатейшего внутреннего мира. В.С. постепенно оживает, речь абсолютно выправилась, помнит все, что я ей говорил вчера или позавчера.

Начал читать Кюстина, боюсь, это очень непростая книга, как бы мы его по имперской традиции ни ругали. На первой же странице довольно жесткое описание наследника престола, будущего Александра Второго, русских, как обслуги вокруг наследника, что мне напомнило райкомовско-обкомовскую публику, даже слуг и лакеев с их подобострастным пренебрежением к господам. Здесь же ясное упоминание о немецкой крови русских государей. Могло ли подобное понравиться и челяди и господам?

25 марта, воскресенье.Вечером ходил в театр Маяковского на пьесу Эдв. Олби «Шаткое равновесие». Ну, кто переводил – В.Я. Вульф с соавтором. Он мне позвонил накануне, просил посмотреть и заказал хорошие места. В театрах сейчас по преимуществу идут переводные пьесы и по возможности такие, за которые не надо платить авторские. Это постепенно перерастает в тенденцию.

Денёк у меня, конечно, оказался сложным. К двум часам был у В.С. в больнице, традиционно покормил, аппетит хороший, уже без всяких ски-док говорили о том, что пишут в газетах. В.С. снова становится моим координатором по прессе – говорит мне, что я в обязательном порядке должен прочитать. Дома успел съесть большую пиалу щей, сваренных несколько дней тому назад. На всякий случай делюсь рецептом: среди компонентов есть фасоль обычная и стручковая, зеленый горошек, замороженные помидоры и перец; свеклу и морковь тру на терке, получается то ли рагу, то ли суп, но очень вкусно.

Что сказать о спектакле? И пьеса очень интересна, и актеры хороши, в главных ролях – Евг. Симонова, Филиппов, Ольга Прокофьева, Зоя Кайдановская. Еще Виктор Запорожцев и Надежда Бурцева – чтобы уж назвать всех. Типичная западная семья, проблемы алкоголизма, внутренняя пустота, у дочки четыре мужа. Чувствуются какие-то сокращения в тексте оригинала. Вот когда я читаю почти любую пьесу Островского, написанную иногда полтора века назад, у меня возникает ощущение, что она про наши дни, про меня и про сегодня. А здесь, несмотря на огромное количество узнаваемых деталей – пьянство, одиночество, супружеская измена и в этой атмосфере равновесия и безобразной терпимости семья все же сохраняется, – создается ощущение какой-то параллельной жизни, не нашей, не моей, а из компьютера. Особенно хороша была чуть комедийная Ольга Прокофьева. Евгения Симонова несколько раз плакала – не понял почему, – но зал всё слушал молча, притаившись, как мышь. Зал, видимо, соскучился по морально-этическим проблемам, показанным напрямую. В конце спектакля были овации. Вообще овации сейчас почти в любом театре, зритель тоже ведь хочет действовать и выражает свое просвещенное внимание и понимание. Но для меня показательно, что эти овации бывают будто срезаны ножницами – по-бушевали положенные минуты – и все, одеваемся и расходимся по домам.

Достижение ли это театра, поражение ли? Когда смотрел «Мертвые души» здесь же, у того же Сергея Арцибашева, было восхитительно интересно. Но, правда, не перестаю думать об этом сегодняшнем спектакле.

26 марта, понедельник.К В.С. сегодня поедет Витя. А у меня утром коллегия министерства. Кажется, еще просится навестить В.С. и С.П., и я рад этому, они всегда очень горячо о чем-то разговаривают, а для нее разнообразие.

На коллегии первым стоял пункт, связанный с внесением поправок в Закон о сохранении объектов культурного наследия. Докладывал В.Б. Евдокимов, директор департамента правового обеспечения. Суть заключалась в следующем: дать некоторым коммерческим и общественным организациям возможность помогать наследию выжить. Ввели новый замечательный термин: «историко-духовный объект». Пример – Соловецкий архипелаг, остров Валаам. Здесь, конечно, имеет значение «уклад жизни», он тоже требует сохранения. Все это, с моей точки зрения, попытки оградить культуру, боязнь любой организации, приходящей в культуру даже вроде бы с намерением сделать добро. Но, как часто оказывается на опыте, доброе намерение кончается попыткой что-то оттягать. Практически мы идем к новой централизации, к стремлению вернуть госконтроль, утерянный за последнее время. Ощутимо недоверие к местным властям, сомнение в их компетентности и честности – это в подтексте. Много говорилось о земельных участках, связанных с культурным наследием, употреблялось выражение «территория культурного наследия». Записал далеко не все, помню, что разговор велся об археологии и отсутствии специалистов в провинции. Порхает слово «регламент». Убедительно – чего ей не занимать – выступала Лена Драпеко. Хорошо и правильно говорил владыка Клемент, я заметил то же, что и ему бросилось в глаза, – гуманитарный характер терминологии.

Министр А.С. Соколов, достаточно, как мне показалось, подкованный в первом вопросе, с чувством удовлетворения занялся потом вторым – музыкой. В повестке дня – подготовка Конкурса П.И. Чайковского. Для меня были интересны подробности, я всегда внимателен не только к ходу государственной машины, но и к производству культуры. Вот опубликованная данность. 46 стран, более 400 заявок. В результате отбора и прослушивания у пианистов осталось 34 кандидата на 34 места. Но здесь самый жесткий отбор. А всего осталось 200 человек из 34 стран. Практически всё сложилось следующим образом: половина российских участников и половина из стран Юго-Восточной Азии. Впрочем, теперь это тенденция, складывающаяся вроде бы по всему музыкальному миру. Те, которых называли азиатами, быстро освоили европейскую музыкальную культуру и успешно работают в этой сфере. На конкурс государство предусмотрело 65 млн. рублей, но 1,2 млн. долларов дает «Тойота». Российские спонсоры себя не проявляют – вот новое русское меценатство! Правда, некая компания «Титан» выделила 100 тыс. долларов, что с «Тойотой» малосовместимо. Для конкурса куплено два рояля, их еще нужно доставить из Европы. Члены жюри будут получать по 5 тыс. евро. Какая-то умная голова, дабы не мучиться, заложила в бюджет цифры расходов предыдущего конкурса… Первая премия – 20 тыс. долларов, дипломанты получают по 2 тыс. долларов. Главная проблема, по словам устроителей, конечно, деньги.

Третий вопрос – это пожары. В повестке дня он формулировался так: «укрепление пожарной безопасности федеральных государственных архивов». В технику лезть не стану. Естественно, Минэкономразвития денег на противопожарную охрану отпускает мало, мы всегда схватываемся лишь тогда, когда бывает поздно. Будто в 1982 году не горел знаменитый архив Костромской области. Справка, представленная архивами, тоже не молчит. «В последние годы в странах СНГ имели место факты гибели архивов в результате пожаров. В апреле 2003 огонь уничтожил и повредил более 100 тыс. дел Каменец-Подольского городского архива (Украина). Ранее почти полностью погиб Государственный архив Абхазии». Хотя формально государства вроде бы и чужие, я считаю, что сгорело мое собственное добро.

На обратном пути заехал на два часа на работу – посмотреть, как идут кафедральные дела. Встретился с посланцем из Гатчины, привезшим мне очень занятные фотографии.

Весь день в метро и в паузах читаю Кюстина, очень здорово, делаю пометки, а потом примусь и за выписки.

27 марта, вторник. У меня на сегодня было назначено заседание кафедры, но пришлось отменить. Кажется, еще в пятницу «от имени инициативной группы» за подписью Олега Табакова пришел факс: во вторник будет проведено «открытие скульптурной композиции из трех фигур выдающихся мастеров русской драматургии – Александра Вампилова, Александра Володина и Виктора Розова». Все это будет сегодня, в день театра, во дворе «Табакерки» на улице Чаплыгина. На этом доме, кажется, установлена мемориальная доска Эрнесту Теодоровичу Кренкелю. С Люсей Кренкель я когда-то работал в «Кругозоре». Сколько поводов вспомнить кого-то из ушедших товарищей. Сразу же в памяти, как живой, появился ее муж Женя Храмов: очки, голос, походка. Все же решил кафедру отменить.

Поехал утром на Чистые пруды в машине с Витей. Он потом довезет меня до института, там проведу семинар, а потом уже своим ходом в больницу к В.С. К четырем еще обещала заскочить на пять минут Зарифа Салахова. У нее юбилей, она на два дня приехала в Москву, я подарю ей мои дневники с ее портретом. Но утром, решил все же позвонить Инне Люциановне, проработавшей с Розовым всю жизнь. Она меня и огорошила: умер М.А. Ульянов. Вот уж, действительно, потеря невосполнимая. Пока он был жив, мы иногда чуть-чуть о нем злословили, а вот теперь его нет, и в пространстве искусства образовалась черная дыра. По «Маяку» в машине все время вспоминали о покойном. Хорошо и точно говорил Швыдкой, потом Вера Максимова, не забыв упомянуть, что в ее последней книге два очерка про Ульянова. Потом уже в институте, в библиотеке, мне сказали, что умер еще Геннадий Бортников. Наступил отлив, океанское дно обнажается. А ведь это один из кумиров. Тут же по «Маяку» сказали, что горит кафе «Пушкин» на Тверском, пришлось поменять маршрут и ехать не бульварами, а Садовым. Писатель всегда думает ассоциациями, невольно вспомнил и холеного Эрнста, который ходит в совладельцах этих мест, и обещание денег институту, пока прокладывали газовую трубу в кафе. Интересно, поступили они в нашу кассу или где-то по пути растворились? В институте у нас сейчас все тайна. Вспомнились и многообещающие разговоры с Эрнстом в Париже об «Имитаторе», что, естественно, ухнуло в пустоту. Он забыл, я нет. Пусть теперь мой дневник охраняет мои интересы.

Народа было немного, но эта одна из самых душевных церемоний подобного рода. Было человек сто, из литературы только Поляков, Тарасов, я и, кажется, почти все. Хороший памятник: в полный рост три бронзовые фигуры, укрепленные прямо на дворовой брусчатке. Архитектор Иван Саутов сказал, что фигуры всегда можно переставить, развернуть и композиция заговорит по-другому. Отчетливо, серьезно, хотя, может быть, и чуть грустно, говорил Олег Табаков. Печаль, идущая от возраста, придала его выступлению и силу и некий трагизм. Среди прочего – опускаю слова, которые должны были быть сказаны и были сказаны о формировании поколения, его вкусов, его морали – Табаков сказал, что не следует забывать: именно эти люди долго кормили актерский цех. Сдернули белые занавесы, появились цветы…

Так было приятно, что повидался с хорошими и любимыми мною людьми. Сначала встретился с Женей Мироновым, который, как всегда, проявил сердечность и редкую доступность. Вспомнили с ним коллегию Минкульта, от которой его уже освободили, он чуть жаловался, что Театр наций, который ему дали, не хотят ремонтировать. Потом поговорил с Володей Андреевым, который все же прочел «Марбург» и много мне о нем сказал хорошего. Потом Олег, когда церемония заканчивалась, крикнул мне своим мгновенно отличимым от любого другого голосом: «Серега, не уходи, пока мы не выпьем». Хорошо о Союзе писателей и обо всем прочем поговорили с Поляковым, с которым вместе и рядом так все время и простояли. Чаще надо общаться с благородными и умными людьми.

Не было С.И. Худякова, но потом я вспомнил вчерашний разговор с Парватовым, во время которого пытался договориться о внесении в список премии Москвы энциклопедии Кондратова, и понял, что Худяков по-прежнему занят сгоревшим баром под театром Ленкома. Там погибло во время пожара десять человек. Теперь управление культуры трясут, и оно трясет все организации культуры, которые что-то сдают в аренду.

Вот уж никогда не думал, что буду писать панегирик Табакову, но я, может быть, непоследователен и неумен, но искренен. Меня восхитила эта идея с памятником, ее возникновение в сознании человека, который для всех, казалось бы, занят только собой и театральной коммерцией. И разве кто-нибудь, кроме Табакова, выгрыз бы этот проект у жизни? Как мало мы знаем людей и как поверхностно о них судим.

С Табаковым я так и не выпил, но выпил с Андреевым. После открытия памятника в зрительном зале «Табакерки» выдавали премии Фонда Табакова, а потом уже выпили и закусили. Я бы сказал, что, несмотря на утро, была проявлена щедрость. Замечательный, вкусный и обильный стол. Вместе с Володей Андреевым выпили чуть-чуть водки и съели роскошную курицу, завернутую в кусок ветчины.

Все время в метро, пока путешествовал взад и вперед по Москве, читаю Кюстина – редкая умница, но отношение сложное. Как не хочется смотреться в зеркало…

28 марта, среда. В «Литгазете» замечательный снимок, сделанный со вчерашнего открытия памятника. Карзанов умудрился снять композицию через груду цветов с нижнего ракурса, получилось выразительно. В каком-то смысле «Литературка» вставила фитиль всем дружественным изданиям. Никто не ожидал, что в час дня газета еще будет стоять сверстанной, но не подписанной из-за окна на первой полосе. Но как славно все получилось.

На той же полосе, кстати, и заметка о выходе моих дневников. Кто-то очень точно подобрал из меня же цитату. С чувством восхищения узнал, что в томе у меня 846 страниц. Начинается заметка с такого пассажа: Поденные записки Сергея Есина, неизменно вызывающие неоднозначный резонанс в литературной среде, публикуются в периодике, но вот перед нами книга. Она охватывает 2001-2003 годы. Предыдущему периоду была посвящена аналогичная – «На рубеже веков», вышедшая пять лет назад. Всю газету еще не прочел. Номер от номера отличается, бывают номера и пустоватые, но Ростропович недаром еще десять лет назад говорил: «…читаю «Литературную газету» от корки до корки. Это долгое дело».

Утром же Витя признался мне, что когда он возвращался из института домой, то на проспекте Вернадского объехал стоящую на дороге аварийку, пришлось колесом задеть разделительную полосу. Тут же появился милиционер, который при помощи несложных манипуляций и косвенных угроз вытряс из мальчонки 500 рублей. Когда Витя пытался дать ему только 200, а потом 300, милиционер выразительно говорил «это несерьезно». Фиксирую этот эпизод как иллюстрацию к принятому Думой последнему закону, ужесточающему наказания за нарушения на дорогах. Не зря говорили, что этот закон увеличит поборы милиции, так оно и случилось.

Сегодня к В.С. опять ездил Витя – у меня защита дипломов. Надежда Васильевна поставила на защиту Морозову, Каверина и Никитина. Все отмечали, что дипломы очень современные, то есть про сегодняшнюю жизнь. Очень хорошо говорили даже о дипломе Морозовой, который стилистически мог бы быть лучше, Аня даже не выправила всего, что я отметил. Правда, произошла и некоторая переакцентировка – это, по словам Апенченко, не диплом о реставрации усадьбы, а о реставрации капитализма. Как и о любой неординарной работе, говорили о ней довольно много. Всех своих ребят я защищал и отбивал. Чтобы не выступать сразу после Андрея Михайловича, я перед началом обсуждения следующей работы стал говорить о предыдущей. Жалко, что не удалось «выбить» отличие для Никитина – этот-то как раз станет писателем. Зато «с отличием» получил Каверин. Рецензентами у него были Горшков и Скворцов. Мне показалось, что Александр Иванович поверхностно, не вникая в суть жизни и не зная ее, рассмотрел эту работу. Сегодня же защитились и два парня, которым я сочувствую, Виталий Бондарев и Сережа Бочков. Замечательную рецензию на Бочкова написал Федякин, а Джимбинов хорошо и содержательно говорил о его поэзии. Вообще, защита была интересной и возвышенной. Я опять изменил своему правилу, которому следовал, когда был ректором, и посидел после защиты с ребятами, не упустившими возможности пображничать. Как было интересно!

Удивительно, но у Андрея Михайловича я нашел полную поддержку своих взглядов на Кюстина. Мы обсудили даже вопрос, за что его «тогда» ругали и за что не надобно бы ругать уже сейчас.

29 марта, четверг. В двенадцать часов довольно неожиданно попал к Петру Алексеевичу: позвонил Ирине, чтобы узнать, как дела, а нарвался на приглашение: «Сейчас придут Турков с Ваншенкиным, приходи обедать». Все было довольно скромно и не известно, по какому поводу, но очень изысканно: какой-то легкий, по словам Иры, «французский» суп и замечательная селедка с вареной картошкой, бутылка ледяной, как любит Ваншенкин, водки, но выпили в лучшем случае по рюмке. И опять, как и обычно у П.А., я попал в атмосферу невероятного интеллектуального праздника. Говорили об истории и о литературе, а о чем еще мы могли говорить? Здесь и война, и страшнее 30-е годы, и Пастернак, и Марков, и Сурков, и Маяковский. Петр Алексеевич рассказывал о войне и немного о Сталине, с которым виделся и даже разговаривал; о том, как ездил в Париж, чтобы посмотреть на предмет публикации переписку Эльзы Триоле и Лили Брик. Когда он увидел, что Лиля писала сестре о Маяковском, отказался и читать дальше, и от плана издания. Не так хорош наш рослый красавец оказался, по словам Брик, в постели. Видимо, Лиля был дамой довольно мерзкой, но какая власть над мужчинами!

К пяти поехал в больницу. Ира меня выручила, дала с собой для В.С. баночку супа и одну котлетку из мяса индейки. Опять час на метро туда, час обратно. Внимательно читаю книжку Андрея Михайловича о Блоке. Это практически книга цитат: в основном, сам Блок. То, что я мечтал сделать в своей теоретической книге о мастерстве писателя, но не смог до конца. Я ведь Блока очень плохо знаю, и здесь двойной интерес: и поэт со стихами, и личность. И эта личность для меня и моего поколения трудно постижима. В нас нет ни того благородства, ни того свободного полета мысли, ни той высокой думы о народе. Все живем низко.

Поднялся на седьмой этаж в диализный центр и в холле минут двадцать ждал, когда В.С. высвободят из цепких лап аппарата. Это было время пересменки, уезжали больные одной смены и приходили к освобождающимся аппаратам другие. Такое большое количество жестоко страдающих людей меня поразило. Стало безумно жаль их, прикованных к чуть ли не ежедневной мысли о мучительстве, без которого нет спасения.. Поговорил немного с двумя врачами В.С. – Вяч. Юрьевичем Шило, которого знаю давно, и Вяч. Григоревичем Безруком. Этого я тоже хорошо представляю по рассказам В.С. Оба здоровые, сильные, уверенные в себе и своей профессии.

Валю вроде собираются выписывать, по крайней мере, сегодня ровно месяц, как она в больнице. По этому поводу у нас случилась маленькая размолвка. Потом все потихонечку образовалось, я довольно долго у нее побыл, походил с ней по коридору. Моменты удивительной интеллектуальной ясности соседствуют у нее с бытовой словесной неразберихой. Она очень раздражена свой соседкой Диной Ивановной, которая, на ее взгляд, сдает: кричит по ночам, зовет нянечку. Но разве нянечек ночью дозовешься! Я долго объяснял В.С., что, когда пришел к ней в палату четвертого марта, она была значительно хуже, чем Дина Ивановна, которая, правда, и тогда не вставала, но помогла мне тем, что всегда держала в сознании, где и что лежит, к кому из сестер сходить и у кого что попросить. Она говорила мне, как соседка, то есть В.С., спала ночью, и, самое главное, оценивала: лучше сегодня ее состояние или нет. И поскольку больница стала В.С. раздражать, это значит, что она выздоровела.

Сергея Миронова, спикера Совета федерации, вновь избрали от Ленинграда в сенат, а там дружным электронным голосованием снова сделали своим председателем. Он сразу же предложил поправку в конституцию о возможности избрания президента на третий срок и не на четыре года, а на семь лет. Перспектива веселая – по 21 году у нас в России и монархи-то не все правили. Полагаю, что не только верноподданническое чувство руководило здесь Сергеем Михайловичем. Новый президент – наверняка новые, более удобные для власти, назначения. А вдруг президент окажется не из Ленинграда, а из Твери, Владивостока или Перми, как изменится и власть и московское представительство этих землячеств.

30 марта, пятница. Еще позавчера позвонил Олег Борушко: не поассистирую ли я ему в пятницу во время беседы по московскому радио. Это поразительно, как Олег умеет координировать свои интересы, он всех знает, со всеми связан, все ему готовы помогать. Пришлось вставать очень рано, передача начиналась полдесятого. Я согласился на это потому, что ехать надо до Новокузнецкой, а там мимо радиокомитета идти по Татарской улице. Район моей молодости. Сразу вспомнил Визбора, Петрушевскую, Саркисяна, Юру Копылова, как он ждал меня у бюро пропусков, Ирану Казакову, покойного Хессина и Семена Беркина, так прозорливо определившего, что я буду писать. А еще был Саша Путко и Таня Винокурова.

На этот раз Татарская, несмотря на пятницу, была совершенно пуста. По пятницам в мечети, которая находится во дворе дома, где живет Елена Алимовна, бывает намаз, и вся улица забита машинами. В связи с этим вспомнил эпизод, рассказанный мне Еленой Алимовной. Она собралась выехать из своего двора и вдруг заметила, что напротив ворот паркуется «мерседес». На просьбу передвинуть машину молодой человек, явно татарин, ответил нашей институтской этнической мусульманке: «Везде вы, жиды, расплодились, никакого от вас житья». Эпизод сам по себе безобразный, но знаменателен тем, что считалось, будто в России к антисемитизму расположены лишь русские, все остальные нации угнетены русскими и немедленно блокируются между собой именно против русского шовинизма.

Передача была скучной, Олег рассказывал только то, что я уже слышал и что наверняка известно широкой публике. У него нет способности обострять ситуацию, драматизировать рассказ. Во время часовой передачи не нашлось ни одного человека, который захотел бы задать ему по телефону какой-нибудь вопрос. Когда в эфире бываю один, таких звонков десятки. Ой, боюсь, не интересуют никого наши соотечественники за рубежом. А ведь там их живет уже 12 миллионов – это население целой страны, и с этим надо считаться. Я тоже на этот раз помалкивал и даже дал возможность Олегу рассказать знакомый сюжет, как, бескорыстно потратившись на фестиваль, он не смог купить себе посудомоечную машину. Как и в литературе, у каждого человека есть свои «бродячие сюжеты».

В.С. завтра выписывают. Я видел последние данные из ее истории болезни, они производят жуткое впечатление. Похоже, врачи нашли и легкий инсульт. Приехал я довольно рано, чтобы она не волновалась. Она услышала мой голос еще в коридоре: «Какое счастье!». Потом мы довольно долго гуляли мимо палат и разговаривали. Дина Ивановна очень плоха, и в этот момент возле нее никого нет. Родные приносят ей все, что она просит, даже телевизор доставили, только не могут жертвовать временем и вниманием. Смерть тяжела не как конец твоей жизни, а своим приходом в твое одиночество.

Вечером уткнулся в телевизор, который теперь, когда роман закончен, смотрю менее направленно. Набрел, не различая каналов, на какую-то молодежную передачу, где двенадцать очень юных парней и девушек – злые или недовольные зрители – разбирали новые видеоклипы. Среди прочего показали клип, где танцевальная музыка, которая сейчас чуть ли не основа всего, иллюстрируется видеорядом. На этот раз он состоял из эпизодов фильма «Девятая рота». Ребята к клипу отнеслись прохладно. Но в этой передаче были еще два персонажа, как бы «старшие судьи». Один из них внук Эдиты Станиславовны Пьехи – Стас Пьеха. Он очень интересно высказался о фильме, а особенно о мужественности командира роты, которого изображал Федя Бондарчук. Это мужественность как бы из салона красоты, после разных примочек и притирок. Стас даже воспользовался неким косметическим образом – огурцом, нарезанным кружочками, которые, по его мнению, только что облепляли породистое лицо Федора.

Я так устаю, такая весенняя слабость, что засыпаю уже около одиннадцати.

31 марта, суббота. К двенадцати часам пошел в Центральный молодежный театр. Это ради премии Москвы, позвонила Любовь Михайловна, которая когда-то работала в этом театре и теперь за него болеет. Пусть все болеют, меня это не волнует, лишь бы не во вред остальным. На этот раз шел спектакль «Чисто английское привидение». Пьеса некой Елены Нарши, как написано в программке, по Оскару Уайльду. На программке же и дата премьеры – 17 декабря 2005 года. Какие здесь проходные параметры – не знаю, но есть болельщики. Сюжет все же знаком, если мне не изменяет память, у Уайльда это «Кентервильское привидение». Здесь все чрезвычайно осовременено, что-то среднее между открытым цирком и буффонадой. Все – клоуны. Может быть, это было бы и неплохо, но многое рассчитано на аплодисменты, на вульгарные чувства молодого зрителя, текст плоский без уайльдовского блеска. Представлен, собственно, один актер – Алексей Блохин, играющий рыцаря-привидение, которому пятьсот лет и которого измучили назойливые американцы, купившие замок. Все довольно виртуозно, но поверхностно, без какой-либо глубины и внутренних переживаний. Инне Люциановне, которая в качестве эксперта тоже присутствовала на спектакле, все понравилось значительно меньше, чем мне. Я-то понимаю, что все это трудно играть и придумывать. На спектакль я пригласил с собой Юру, который радовался, как ребенок, а в антракте выпил шампанского и угостил меня кофе и бутербродом с красной икрой.

Вот о чем я задумывался в этом театре. Я уже посмотрел в нем именно с прицелом на премию как минимум пяток спектаклей. И все это – в российском молодежном академическом театре! – зарубежные авторы. Перечисляю: «Городок» Уайльдера, «Дневник Анны Франк», «Береника» Расина и комедия еще одного американского автора про молодого лорда Фаунтероя. И ничего по русской классике. Не слишком ли? А почему не «Тимур и его команда», почему не «Малышок» или «Васек Трубачев и его товарищи»?

По дороге в театр в метро открыл свою любимую газету «Труд». Там довольно обширный комментарий по поводу недавней инициативы Миронова. Я был на верной мысли, но всего до конца не додумал. Газета пишет обо всем устами экспертов определеннее. Конечно, выглядит все это, мягко говоря, странно: Путин неоднократно говорил, что не намерен в третий раз выставлять свою кандидатуру на президентских выборах, а Миронов с маниакальной настойчивостью продолжает заявлять о необходимости продления срока президентства Путина. На самом деле Миронов выражает мнение огромной армии бюрократов, которым реально принадлежит власть в России. Для очень многих из них уход Путина – трагедия. Ведь без него, вполне возможно, их лишат «кормушки», а иных и посадят. Вот они и продолжают оказывать мощнейшее давление на нынешнего главу государства.

Лично меня очень волнует слово «посадят», хотя я редко кому желаю зла. Перед глазами стоит ряд вполне телевизионно узнаваемых лиц. Должен сказать, что к только что процитированному мнению одного из экспертов газеты, Александра Коновалова, директора российского Института стратегических оценок, журналисты присовокупили еще и небольшой комментарий с историей вопроса, вот отрывочек: К слову, в свое время с подобной инициативой отметились законодатели из Чечни, Приморья, Тверской и Ивановской областей. За третий срок Владимира Путина высказывались экс-президент Михаил Горбачев и госсекретарь Союза России и Белоруссии Павел Бородин и ряд глав регионов.

В семь приехала В.С. Выбралась-таки, хотя один из врачей на гемодиализе и не хотел отпускать ее из больницы. Фельдшерица позвонила из подъезда снизу, и я пошел встречать беглянку. Сразу стал кормить рыбным супом, который вчера сварганили с Витей. Две банки рыбных консервов, картошка, морковь, фасоль, томатная паста, лук. Ела с удовольствием. Выписка из истории болезни В.С. не так хороша, как мне хотелось бы. Повторный инфаркт головного мозга, синдром правой средней мозговой артерии. Церебро-васкулярная болезнь.

Вечером смотрели телевизор, делая упор на разных животных. На слонов, рептилий, львов, выдр и прочих редких.

1 апреля, воскресенье

Утром ходил в аптеку за лекарствами, потом пришла Алла, помогать В.С. мыть голову.

Весь день говорил по телефону, строил планы и читал Кюстина. Делаю в книге пометки, которые потом превращу в выписки на карточках, но не представляю, как эти цитаты без общего контекста будут прочитаны. Кое-что у Кюстина лежит в его «схеме» – России он целиком отказывает в европейскости, мы – азиаты, византийцы, холопы. Но все, что он пишет о деспотии, низкопоклонстве, чиновничьих попытках везде и во всем шагать за просвещенной Европой, все, что он пишет о нашей любви к царям и неискренности по отношению к власти вообще, о нашей боязни шпионов вполне справедливо.Цитаты. Особо надо сказать о его журналистском и человеческом мужестве. Это мужество правды. После доверительных и «ласковых» бесед с царем Николаем и императрицей он так безжалостно напишет об их государстве. Для этого требуется мужество.

Инна Люциановна рассказывала мне по телефону о похоронах Ульянова. Вел гражданскую панихиду в Вахтанговском театре Швыдкой, несколько, как считает И.Л., у которой он учился в ГИТИСе, «развязно». Самое величественное во всей этой процедуре – солдаты на плечах пронесли гроб с великим артистом на руках через весь Арбат до Смоленской площади. Народа, конечно, было море. В почетном карауле стояли и Табаков и Соломин, но какое-то выстраданное слово сказал Лавров, специально прилетевший из Ленинграда. Здесь, наверное, еще и ожидание собственной близкой судьбы. Лаврова ввели в зал буквально под руки. Отчего-то не было ни Соколова, ни Лужкова, ни кого-либо из первых лиц власти.

2 апреля, понедельник. Скорее по чувству долга, нежели по необходимости приехал на работу. А тут обнаружилось, что сегодня день рождения Б.Н.Т. Удачно, что еще на той неделе я купил новый том Дневников и вот передал их через секретаря с надписью: «Борису Николаевичу Тарасову, держателю эстафеты, в день его шестидесятилетия с пожеланием удачи и дерзости. Сергей Есин». Суматохи в институте не было, подписывали большой поздравительный адрес. Ну, и пьянки вроде бы не намечалось, и хорошо, в нашем возрасте она противопоказана.

Написал поздравительные письма, которые пойдут из Ленинграда за подписью губернатора Ленинградской области. Меня всегда восхищают чиновники: они хотели бы иметь нестандартные адреса и поздравления, чтобы именно таковые рассылал их патрон. Но вот вопрос: умеют ли они сами писать как надо? А если не умеют – чего суются?.. С чувством глубокого удовлетворения вставляю в Дневник для будущих поколений эти три письма разным лицам, которые мы с Е.Я. маханули за десять минут, ведь если умеешь, то и не трудно. А для этого надо иметь сердце и разум. Стиль не живет отдельно, он живет рядом с человеком, надо учиться не чистописанию, а воспитывать себя.

Для благодарственного письма Е.В. Богородицкой

Дорогая Елена Всеволодовна!

Для фестиваля «Литература и кино», который проводится в тринадцатый раз в городе Гатчина, оказалось очень значительным присуждение приза «Хрустальная роза Виктора Розова» и приложенного к нему денежного вознаграждения. В конце концов, Бог с ними, с.деньгами, но имя Виктора Сергеевича Розова способно осветить любое культурное событие и придать ему новый импульс.

Сердечно Вас благодарю, и в Вашем лице весь благотворительный Фонд, за помощь, которая поступает от имени покойного Виктора Сергеевича,

С уважением –

Для письма С.А. Кондратову

Дорогой Сергей Александрович!

Позвольте мне поблагодарить Вас за ту неоценимую помощь, которую Вы оказываете кинофестивалю «Литература и кино» в городе Гатчина с первых мгновений его возникновения. Подумать только – он прошел уже тринадцать раз! Так получилось, что несколько наших с Вами лауреатов по-дарили свои вполне честно заработанные призы библиотекам района. Теперь у наших читателей есть возможность пользоваться репринтными изданиями Энциклопедии Брокгауза и Эфрона и 90-томника произведений и писем Л.Н. Толстого и новейшей 62-томной Российской энциклопедией. Что же, можно только гордиться тем, что во всех этих случаях указан один издатель – «ТЕРРА», и это дает мне основание по-благодарить Вас, дорогой Сергей Александрович, не только, как говорится, от имени администрации, но и от имени огромного числа наших зрителей, у которых фестиваль «Литература и кино» неизменно пользуется большой любовью.

С уважением и признательностью –

Для письма С.С. Федотову

Глубокоуважаемый Сергей Сергеевич!

Позвольте выразить Вам благодарность за неоценимую помощь, которую Вы оказываете фестивалю «Литература и кино» в городе Гатчина. Нам всем особенно приятно, что денежное выражение приза, присуждаемого от имени Российского авторского общества за музыку к кинофильмам, носит имя выдающегося композитора-ленинградца Андрея Петрова. Мы хорошо помним об участии Российского авторского общества в ХП и ХШ фестивалях. Надеемся, что наше сотрудничество будет продолжено. Я не уверен, что в России существует еще один такой же фестиваль, с по-настоящему народной «подпиткой». Всё это дает мне основание по-благодарить Вас, уважаемый Сергей Сергеевич, и от своего имени и от имени зрителей.

С уважением и признательностью –

В два часа ходил договариваться относительно участия РАО в Ленинградском книжном салоне. У Веры Владимировны сидел Володя Матецкий. Я полагаю, у них давно уже идут какие-то свои переговоры. Но меня это не интересует. Свою судьбу я не очень-то связываю с РАО, но пока оплачиваемый свой долг выполняю. Договорились довольно быстро. В Ленинграде будет юридическая консультация по авторскому праву и небольшая выставка по так называемым большим правам. В основном дело касается драматургии. Кстати, довольно долго объяснял очень умному и толковому Володе, что драматургия – это также книги и также литература. Конечно, он прекрасно это понимает и сам, но делает вид, что в жизни это не совсем так. Почему – мне понятно. В нынешнем РАО царит не литература, а, следовательно, Есин им, наверное, не нужен, Есин занимает место, на которое хорошо бы посадить кого-нибудь другого.

Тем не менее с Володей хорошо поговорили. У него здравые рассуждения о современной эстрадной музыке, о песне, о литературе. И тем и другим в наше время могут заниматься все, по его словам – любой двоечник, потому что существуют компьютеры, пишущие по заказу музыку, а для жен олигархов литобработчики и секретарши готовы за деньги расшифровать то, что те наболтали на свои мобильные телефоны. Доступ к искусству облегчен, и здесь Матецкий абсолютно прав. Наконец главное: в обществе нет настроя на ожидание искусства. В свое время мы жили в ожидании новой повести Распутина, нового романа Бондарева, нового балета Родиона Щедрина, музыки Шостаковича или Свиридова. Сейчас этого нет.

Вернувшись из РАО, вспомнил знаменитого героя Трифонова Кандаурова, считавшего что всё надо добивать до конца. Поехал к Борису Семеновичу Есенькину в «Библио-глобус». У меня, конечно, была и своя, прагматическая, идея: чтобы магазин заказал мои новые Дневники, но они уже благополучно стояли на полке. Об этом чуть позже.

Борис Семенович снял с меня пальто и показал весь магазин от начала и до конца. Это поразительное заведение, с огромным оборотом, с большими наценками и невероятным диапазоном книг, есть также и антиквариат и всё, сопутствующее делу писателя или читателя. Сердцем всего этого являются новые технологии, невероятные компьютерные системы информации, когда можно подойти к любому табло, которых довольно много, набрать фамилию автора и название книги – и получите точные сведения, где найти книгу. Я набрал «Далекое как близкое», автор Сергей Есин – и получил: 12-й зал, 129-й стеллаж, первая полка. Если бы такие системы стояли в вузах хотя бы Москвы, это сильно облегчило бы преподавате-лям и студентам поиски книг. Вдобавок ко всему за сравнительно небольшую сумму книгу вам могут доставить на дом, кажется это стоит всего-навсего 100 рублей, если книга не превышает по весу двух килограмм.

Пропускаю много других подробностей, думаю, что о книжной торговле надо написать статью, и она может быть интересной. В нее я обязательно включу эпизод, связанный со 129-м стеллажом.

Пришли мы в 12-й зал, я нашел стеллаж. И что обнаружилось? Что книги мои стоят на самой высокой полке, откуда их не достать ни одному человеку, не говоря уже о невозможности прочитать название… А на уровне моего плеча стоят книги мемуаров Миши Ардова, других современных авторов. Борис Семенович вызвал товароведа, некую Ларису, и тут я отыгрался за все. Мой монолог звучал примерно так: «Дорогая Лариса! Я не имею права делать вам замечаний, требовать от вас, чтобы вы иначе поставили мою книгу. Но каким образом новое, хорошо иллюстрированное издание, – я пролистал книгу и показал ей фотографии, – оказалась на верхотуре, откуда ее нельзя достать? Это что, скрытая нелюбовь к автору?..» Лариса этой книжки вовсе не видела. Она, наверное, книжку переставит, но я сказал ей, что имею право донести до публики мои размышления об увиденном. И я это делаю вот на этой самой странице, увековечивая Ларису в будущей книге, которую она, возможно, поставит на более выгодное место. Вот такие пироги.

Приехал домой поздно. Еще заезжал в институт за машиной и уехал после шести. По дороге слушал «Маяк», очень толковый редактор журнала «Эксперт» Александр Привалов отвечал на вопросы слушателей. Говорилось об инициативе Миронова по избранию Путина, о Палестине и об Иране. Привалов сказал, что, судя по космическим наблюдениям третьих стран, англичане действительно нарушили водное пространство Ирана.

B.C., собираясь на завтрашний диализ, отыскала старое замшевое пальто, примерила. В ней проснулось женское, и это вселяет надежду на благополучный исход болезни.

Стал готовиться к семинару, вычитывать верстку новой порции дневников в «Российском колоколе».

3 апреля, вторник. Совершенно бездарно сегодня провел семинар по рассказам Александры Денисенко. Такой детский лепет, идущий от полного незнания литературы. Сносной оказалась только сказка, написанная про Лису, которая съела Колобка. Здесь есть небольшой элемент стиля и некоторое сатирическое начало. Я оснастил свои доводы примерами из большой литературы, даже принес с собой несколько книг, от Лимонова до Стендаля. Не знаю, будет ли результат от этих попыток.

Днем звонила В.К. Харченко с очень интересной вестью. Завтра у них в Белгороде аспирантка защищает диссертацию с мудреным названием. По крайней мере, в заголовке работы есть слова, которые мне сложно сразу усвоить: «самоидентификация» и «фрустрация». В общем, ни фамилии аспирантки, ни точного названия я не запомнил, но зафиксировал в памяти имена четырех писателей, на чьих материалах проведено исследование. Это классики: отравленный когда-то гэпэушниками и ныне презираемый либералами М.Горький, гонимый, вплоть до тюремной отсидки, за нетрадиционную ориентацию О.Уайльд, погибший на странной дуэли М.Лермонтов, а также… затурканный жизнью и критическим забором С.Есин.

Вторым событием, мимо которого не могу пройти, стала любопытная статья в моем любимом «Труде» о Феде Тарасове: «Слова и музыка. Зачем без пяти минут доктор наук стал студентом консерватории?» Автор, кажется, наша студентка Ольга Рычкова. В статье не указано только одного: у сына филолога папа профессор и доктор филологии, ныне ректор. Здесь у меня четкая и определенная зависть. Я всегда думал о том, чего бы я достиг, если бы в юности был хоть один толчок, хоть какая-либо помощь извне. Единственное, что было, – это, наряду со званием «сын репрессированного», московская прописка и жилье. Спасибо тебе, мама. Мне нравится, что отец тянет сына и сейчас, какие нужны связи, чтобы появилась подобная статья. Но любопытно и другое: какой безошибочный выбор и прагматическая точность в научной карьере сына. Здесь есть чему поучиться современной молодежи: в 23 года окончил аспирантуру МГУ, защитил диссертацию «Евангельский текст в художественных произведениях Достоевского» и был приглашен на должность старшего научного сотрудника в Институт мировой литературы. В тридцать лет Федя поступил в докторантуру. Художественную карьеру, тоже описанную в этой заметке, опускаю. Скоро Федя будет защищать докторскую на тему «Пушкин и Достоевский: евангельское слово в литературной традиции». Вспомнил в связи с этим Ирину Константиновну Архипову, которая до оперы участвовала, как архитектор, в проектировании нового здания МГУ. Все бросила – только пение. Но филологический след есть и здесь: кажется, Ирина Константиновна занималась у жены знаменитого нашего ученого-филолога В.В. Виноградова.

4 апреля, среда. Утром ездили – за рулем был Виктор – в «Метро» за продуктами и всякой хозяйственной мелочью. Хорошо рассчитанный график чуть ли не полетел из-за невероятных пробок на дорогах.. Еле-еле дотащили все купленное до машины. Неужели мы все это съедим? Мешок сахара, а сколько мяса, овощей, масла и прочего! Успели даже поесть жареной картошки с намаринованными прошлой осенью помидорами и перцем. О том, чтобы ехать в институт на машине, как предполагал, не могло быть и речи. До защиты дипломов – оставалось полтора часа, но совершенно не факт, что за это время можно было добраться. Правда, в старое время на это потребовалось бы двадцать минут. Выручило, как обычно, московское метро.

Что касается наших транспортных пробок, то они «достали» даже иностранцев. В «Труде» под рубрикой «Они – о нас» есть заметочка с таким заголовком: «О высокой смертности». Здесь кричит каждое слово.

Показатели смертности в России по причине промышленных аварий вчетверо выше, чем в Америке. Один российский чиновник недавно сказал, что две трети всех несчастных случаев на дорогах Европы приходятся на Россию. Учитывая соотношение к общему количеству машин, получается, что российские дороги самые опасные. Заказные убийства и убийства на национальной почве – это только одна из очевидных причин того, что уровень убийств в России в 20 раз выше, чем в Западной Европе, а самоубийств в пять раз выше, чем, например, в Великобритании. Общий уровень насильственных смертей в России беспрецедентно высок. В сочетании со СПИДом, туберкулезом и другими болезнями это ведет к небывалому демографическому спаду.

Защищалось шестеро моих студентов. Двое из них – Алена Бондарева и …. получили «с отличием». Мне казалось, что несправедливы были к Роману Подлесских, неверно прочитав его гротескные рассказы. Мне они определенно нравились. Рома, как мне кажется, обиделся, даже не остался на посиделки. Защиты прошли довольно легко, хотя несколько расстроила рецензия Самида по диплому …….. На мой взгляд, он, во-первых, не вполне понял довольно интересные пассажи этой повести, во-вторых, зря стал цепляться за сцену с кавказцем, ну здесь я еще его болезненность могу понять, но все же, думаю, что его раздражение связано с собственными писательскими и домашними проблемами. Я и вообще не люблю, когда треплют студента только для того, чтобы самоутвердиться и что-то доказать коллегам. Могла быть помягче и рецензия Руслана Киреева на «специфический» роман Насти Тагуновой. Но, конечно, почти любого литератора в силу нашего менталитета напугает роман двух девушек. Во время защиты мне очень понравились спокойная и точная речь Аниты Борисовны Можаевой и рецензии Болычева. У Можаевой был не только очень добрый взгляд на все, что представили студенты, но еще и конкретные предложения, в частности, анализируя Бондареву, она кое-что ей посоветовала. Болычев очень точно определил киношные пристрастия Насти Тагуновой, сериальность ее текстов. Поделом мне досталось от Алексея Варламова за Илью Черныха.

После защиты неплохо посидели с ребятами. Меня тронуло, что на этот раз к ним присоединились и родители: мать Насти, которая подарила мне букет гладиолусов, мать Алены. На вечеринку пришел Б.Н.Т., чтобы принести мне приглашение на его вечер в четверг 19 апреля, и немножко застрял в этой гульбе. Поэтому не совсем ловко было, когда обе женщины при нем говорили, что они обязаны мне и благодарят за своих детей. Они, дескать, помнят, какими их дочки были на первом курсе, и видят их сегодня. Одна из матерей даже сказала, что прочла вместе с дочерью все до одной работы, которые мы обсуждали на семинарах. Я старался перевести разговор на институт, на систему постановки в нем дела, но у меня ничего не получалось, мамаши твердили, что все это именно моя персональная заслуга. Ну, уж на все сто процентов я в это, конечно, не верю.

Но на этом день еще не закончился, потому что к семи мне надо было идти в Центральный молодежный театр на спектакль по книге Бориса Васильева «А зори здесь тихие». Это опять на премию Москвы. На этот раз возникло некоторое разнообразие. С нами шел новый член комиссии актер Стеблов, тот самый, который прославился, сыграв в фильме Хуциева «А я иду, шагаю по Москве» Мы должны были снова посмотреть того же актера Алексея Б………, так не понравившегося нам в воскресенье. Играли, как уже было на спектакле «Дневник Анны Франк», не в большом зале, а на малой сцене. Полагаю, это вызвано несколькими обстоятельствами. Спектакль почти взрослый, много народа не соберешь, потому что не самая ходовая тема, и все еще помнят фильм Ростоцкого. Да и подобный текст, с массой достаточно заштампованных и угадываемых ситуаций, трудно играть и произносить на большой зал. Васильев писатель средний, но вот все же создал один из самых значительных за последнее время мифов. Я еще раз убедился, что, как правило, мифы создаются на основе письма внестилевого. Старшину Васкова актер играл довольно уверенно, хотя, как и в воскресенье, крика было много, но этот спектакль понравился мне больше. Все очень ровно, есть несколько находок, достаточно уверенно разведены актрисы, за их старанием не так бросается в глаза слабый текст, но неоспоримо другое: невероятное внимание, с каким молодые – 16-17 лет – зрители смотрят этот спектакль. Я-то в эту коллизию не верю, видя здесь хорошую конструкцию, прогибающуюся именно в тех случаях, когда это надо, но они в конкретных образах и предметах, видимо, впервые узнают тяжкую правду о той войне. Значит, некое белое историческое пятно у молодого зрителя сужается.

Вернувшись из театра, сел читать верстку дневников для «Колокола».

5 апреля, четверг. Новости: английские военные, из-за которых чуть ли не началась война, вернулись из иранского плена на родину. Их, выпровоженных из Ирана со всей показной радушностью, встретили родные, близкие, но завтра им надо будет ответить на ряд вопросов сослуживцев и прессы. Об иранском гостеприимстве, о своих извинениях, о том, в чьих же территориальных водах они попали в плен. Для российского зрителя здесь важно то, что этим ребятам все же сначала дали встретиться с родными. Я представляю в этой ситуации нашу административную реакцию.

На Украине продолжается противостояние властей. Об этом телевидение и радио говорят целый день. Есть тревога, что на этот раз все может вылиться в трагические формы. В этом смысле для Украины дело привычное: брат на брата.

Накануне совершенно незначаще сказал Валере, своему студенту, не хочет ли он покопать землю у меня на даче. Абсолютно уверенный, что он не приедет, решил не ждать у метро «Университет» ни минуты после назначенных десяти часов утра. К моему удивлению, он появился точно в срок. На дачу я решил поехать еще во вторник, когда стал почти задыхаться. С В.С. и Витей рассудили так: он провожает ее на диализ утром в субботу, а я, к этому времени уже вернувшись с дачи, ее встречаю. Витя же с С.П. на другой машине поедут в Обнинск.

Мне даже сначала не верилось, что я два дня сумею подышать. Однако Н.В. на всякий случай все же купила мне килограмм лука сеянца и разнообразных семян трав. По дороге заехали в «Перекресток» и, несмотря на пост, произвели излишние траты. Среди прочего купили на диске музыку Свиридова, от которой и получали удовольствие до часу ночи. Виталий прекрасно мне помогал по кухне, в магазине, было нескучно, а потом мы еще посадили целую грядку лука. Но самое главное, это его рассказы о жизни в деревне, о его молодости, об общежитии, по недомолвкам и деталям пытаюсь понять истинную жизнь молодежи. Никогда не стоит забывать, что у литературы почти всегда молодой герой.

6 апреля, пятница. Встал рано, мыл на кухне посуду, все отчищал от зимней грязи и слушал «Серебряный дождь». Была большая многочасовая передача ответов и вопросов с Александром Гордоном, знаменитым телеведущим. Хорошо и интересно говорил он о кино и литературе. И там и там, правда, у него свой интерес и свои преференции. Фильм Алексндра «Пастух», сделанный по повести отца, я прекрасно помню, сцену похорон запомнил до единого кадра. Новый журнал «Коростель», который они сейчас выпускают, я пока не видел. Обратил внимание, что там и Распутин, и в качестве действующего лица – Леша Варламов. Мне нравится, что эти простые тихие ребята, казалось бы ни в чем не заинтересованные, ткут свои ковры и сети. Мне понравилось, может быть, потому что такой же взгляд и у меня: ощущение интернета, как огромной свалки и пропасти. У меня еще к нему и чувство брезгливости, которым я изредка вынужден пренебрегать.

Погода внезапно испортилась, по крайней мере похолодало. Странно было видеть целый выводок синих подснежников у кухни, на которые падал снег. По этой погоде пришлось везти Виталия на электричку, потому что ему кто-то позвонил. Но все это прошло быстро, вернувшись, я часа два сажал в теплицу «зелень»: петрушку, укроп, салат, редиску. Сверху все это закрыл много лет назад купленной пленкой, пропускающей воду, но сберегающей тепло. Сколько же дача всего забирает, и как хорошо и просто приходить на дачу родителей, к уже накопленному. А здесь приходится самому покупать каждую ложку, каждый гвоздь, каждое полено. Мне всю жизнь пришлось строить и оборудовать свое летнее гнездо.

Объявили, что неугомонный лидер Совета Федерации внес предложение о квоте оседлости для сенаторов. Ой, не знали сенаторы, кого они только что выбирали. Миронова понять можно, обжегшись на Чахмахчане и других «пришельцах», выбранных в сенаторы на «диких землях», он требует, чтобы сенатор прожил десять лет в местах, откуда избирается, или теснейшим образом должен быть связан с регионом. Тяжелое это дело, боюсь, что может и не пройти. Впрочем, можно ведь купить в Калмыкии совхоз или в Белгороде завод. Но, полагаю, это предложение Миронова уже согласовано, значит верхняя власть хочет почистить хотя бы одно стойло в Авгиевых конюшнях.

Вечером сквозь сон принялся смотреть на диске «Ивана Грозного» С. Эйзенштейна. Тоже купил в «Перекрестке». Здесь все странно, величественно и непонятно. Понятно только одно: это никакая не история Грозного, а лишь биография Сталина, одетая в бумажные ризы. Есть все: даже реквием по Аллилуевой, «расставание» с верными ленинцами – друзьями по партии, есть сталинские «причины» возникновения репрессий и перерождения сыска в опричнину. Опричь – никому не верю. Даже уход в Александров и «моление» народа – это съезд партии после смерти Ленина. По большому счету истории – все неправда: интерьеры, костюмы, религиозные обряды. Но ничего не поделаешь, – правда искусства. С какой смелостью фантазирует режиссер! Здесь изобретена новая стилистика и тот пафос и риторика, которые кино противопоказаны, но здесь работают. Обидно, что эта довольно увлекательная стилистика показа русской истории в кино больше не появлялась. Кино на древнюю русскую тему у нас уныло и одето исключительно в лапти. А вот у Эйзенштейна русская история не менее увлекательна, нежели неправда французов про эпоху Людовиков – от Одиннадцатого до Пятнадцатого. И, конечно, только советская власть могла дать в 43-м военном году такие деньги на эту кинонеправду. Занятно, что, с одной стороны, виднейший русский писатель той поры Алексей Толстой оправдывал И.В. в образе Петра, а виднейший кинорежиссер все оправдал в образе Грозного. Что касается второй серии, то здесь больше уже собственных эйзенштейновских проблем, туман истории, дидактика, не спасает даже гениальная цветная часть – пляска опричнины. Тоже картинка весьма определенная и по смыслу – гуляй, Ванюха, мы теперь главные и по режиссерскому тайному видению.

Вспомнил, как в сорок четвертом, никак не позже, к нам в школу 50 в Москве на Померанцевом переулке привезли этот фильм и в спортивном зале внизу крутили на узкой ленте. Помню и экран, и сам примитивный, на узкой пленке киноаппарат. Что мы тогда поняли? Правда, с той поры запомнил отельные картинки.

7 апреля, суббота. Утром позвонил Володя Крупин. Я встретился с ним в среду в магазине «Метро» – он тоже был с тележкой, приезжал за продуктами. Там же, в торговом зале, мы договорились, что во вторник он приедет, чтобы выступить у меня на семинаре. Я не забыл, что именно его семинар я взял, когда пришел в институт, помню также, что Володя хороший проповедник и в литературе несет то, что я высоко ценю: духовную и семейную идею. Я давно уже обратил внимание, что вот этого самого духовного начала у меня в семинаре недостает, как йода в организме россиянина. Володя сразу легко и охотно согласился. А вот теперь он звонит, приехать не может, умерла мать, он едет ее хоронить на родину, в Вятку. Особенного горя, казалось, в голосе я не ощутил. Володя объяснил, что, по человеческим меркам, она прожила просторную жизнь, скончалась в 90 лет. А вот дальше я обратил внимание на две вещи. Во-первых, как сказал сам Володя, умерла под пасху, как праведница. Во-вторых, с некоторой даже радостью за мать Володя сказал: «накануне причастилась».

И вот с этого утреннего разговора я все время думаю о завтрашнем празднике, о Боге, об Иисусе Христе, о русском человеке и его отношениях с религией, о себе, о своем безбожье и о своем страстном желании обрести веру. Но только веру-то я хочу не поверхностную и ритуальную, а выстраданную и полную, без сомнений и умствований. Не так, как наше начальство раньше верило в КПСС, а теперь верит в церковь, президента и патриарха и даже может перекреститься.

Уехал с дачи довольно рано, потому что не был уверен в «трафике», так оно и получилось, по дороге видел три или четыре страшные аварии. Куда они несутся и зачем, просто не понимаю. А надо было во чтобы то ни стало приехать до возвращения В.С. с диализа. Она, конечно, за последнее время окрепла, но я по-прежнему за нее очень боюсь.

Эти аварии радио связывает с ухудшением погоды. В Москве даже бушует снежная буря. Действительно, накануне сильно похолодало, а утром и над нашими участками пролетел сильный снежный разряд. Так неожиданно было видеть синие подснежники, всегда по весне вылезающие из земли возле кухни. Вот так и сама жизнь всегда подвергается угрозе.

Последний день поста, я все эти недели старался его придерживаться и каждый раз страдал, что не всегда мог, скорее не по собственной слабости, а по обстоятельствам вокруг меня, строго держаться принятых норм. Но, может быть, несмотря на слабость и искушения, то, что я казнюсь, думаю именно так, и ведет меня к желаемому результату? Я уже не отговариваюсь тем, что болен, все это можно было бы и преодолеть, но мирское служение, а может быть и честолюбие, связанная с этим моя усиленная работа не дают мне до конца выполнять правила. Все эти девять или семь недель я думал о своей слабой вере, пытался умом примерить всю историю с историей христианства. Я много думал о христианской, определенной Иисусом, вере и вполне рукотворной и мирской Церкви. Очень серьезно думал о благодатном огне, который в канун Пасхи зажигается в Иерусалимском храме. Но, может быть, настоящая, грешная и совестливая вера и живет в таких рефлексиях?

Несколько дней назад я звонил своему ученику Олегу, который давно работает в отделе внешних церковных сношений Патриархата, но у него не было билета в храм Христа Спасителя, последний свой билет он отдал директрисе детского садика, куда собирается устроить дочь. Я всю вторую половину дня маялся, кружил по дому, читал прессу. В одном из номеров «Российской газеты» нашел в материале о Бродском свои высказывания о фильме «Ангело-почта». А вот в «Труде» некие данные о наших пенсионерах. Например, размер пенсии народной артистки СССР Нонны Мордюковой. Весь материал называется «Пенсионеры особого значения». Есть и подзаголовочек: Почему пенсия «слуги народа» в десятки раз больше, чем у самого народа? Это, конечно, и про меня: почему я, десятилетия проработавший сначала начальником главка в министерстве (Гостелерадио, главный редактор), а потом ректором, не являюсь госчиновником, а современная милочка в министерстве уйдет на пенсию с большим окладом.

Но – к Нонне Мордюковой.

4 421 руб. 61 коп. – основная пенсия.

1 000 руб.– надбавка от президента РФ особо выдающимся деятелям культуры.

856 руб. 11 коп. – это, прокомментировала Нонна Викторовна, так называемая «лужковская» надбавка.

1500 руб. раз в квартал актриса получает от Союза кинематографистов России.

Подбивайте итог, сравнивайте…

Вечером стал смотреть прямую трансляцию из храма Христа Спасителя. С делами небесными в России, мне кажется, успехи попринципиальнее. Впрочем, я всегда эту трансляцию смотрю. И вот что удивительно: ничто никогда меня здесь не раздражает. Видел все, включая и крестный ход, когда очень смешно, зная, что именно здесь наверняка попадут в объектив телевизионных камеру, за патриархом, по традиции замыкающим процессию клириков, толпились наши штатские иерархи, весь этот думский и губернаторский чин. Рядом с патриархом, в почти светском шептании, с погасшей свечой в руке шел Лужков. По-моему, в толпе я увидел и самую богатую женщину России, Елену Батурину. Говорят, что сейчас она скупает землю в Белгородской области. Во время службы показывали несколько раз Путина с худым и, как мне показалось, невеселым лицом. В конце службы он подарил патриарху и Церкви чудодейственный список Владимирской Божьей матери, который чуть ли не прижился за рубежом. Патриарх подарил ему, Фрадкову, и еще каким-то трем или четырем начальствующим лицам пасхальные яйца.

Во время трансляции очень часто показывали лица простых верующих, людей из толпы. Каждое из этих лиц было одухотворено и по-своему прекрасно. Куда девались нагловатые продавщицы, черствые бизнес-вуменши, ловкие бармены и хитрованы-таксисты? Это было замечательное просветленностью лицо народа.

8 апреля, воскресенье. Накануне долго не мог заснуть. Потом около восьми, уже почитав Кюстина в постели, вскочил и решил ехать в храм Христа Спасителя. Но тут встала В.С., и я впервые начал осваивать профессию парикмахера – покрасил ей голову. Очень удачно получилось. Через полчаса промыл волосы слабым раствором уксуса, и только после этого побежал к метро. Уже знаю: если не схожу, буду потом мучаться. Все-таки живет во мне какая-то незримая и независимая от меня пружина, какая-то внутренняя рефлексия, способная сделать то, чему не могут помешать никакие обстоятельства.

Так вот, утром полетел на метро в храм. Как я люблю эти утра, с ощущением безлюдья и собственного избранничества! Естественно, большой собор был закрыт, но в такой любимой мною нижней церкви народу было много. Я по-своему веду свои духовные дела, оговариваясь, что не поехал, например, на кладбище, но много думал, вспоминал… Такое же отношение приблизительно и к Церкви, хотя постепенно всё больше осознаю, что это гордыня, что и организационно надо быть ближе к порядку, устраивать свое расписание таким образом, чтобы регулярно ходить на службы. Прочитал уже какие-то правила, всю службу стоял на одном месте, сосредоточившись на себе, на пении, очень сожалея, что не знаю ряда молитв. Один из смыслов Церкви, видимо, еще и тот, что в ней и объединение с собственным народом, а не только соединение с Высшей силой. В церкви стояли люди, не присутствовавшие, по-видимому, на главной службе, но посчитавшие своим нравственным долгом прийти сюда. Церковь – это не только очень древняя традиция, но и объединение нашего этноса, свидетельствующее о родовой общности крови. Может быть, я что-нибудь путаю, мудрствуя лукаво…

Дома сел за компьютер, что-то написал, а в два часа пошел на обед к Николаеву. Ну, что говорить о столе – на нем стояли такие куличи, которые я прежде никогда не пробовал, такая пасха, которой, наверное, и царь не едал. В этот раз там был еще младший брат Петра Алексеевича, Татьяна Александровна с сыном и две постоянные барышни – Лена и Ира. Петр Алексеевич удивительно интересно говорил о поэзии Бродского, читал его стихи. Он теперь иногда странно кое-что выговаривает, мне сложно было понять. Но вот что значит культурная традиция по-настоящему русского человека: он отчетливо воспринимает эту поэзию и считает её даже великой. Иногда я думаю, что после Твардовского, если мерить теми же масштабами, стоит не Евтушенко, а Бродский.

К 7 часам поехал в «Современник», где в малом зале смотрел спектакль «Букет» Коли Коляды. Вот почему я никогда не протестую против общественной работы: она тяжела, но дает иногда возможность для познания необычного и неожиданного. Ну, где бы еще я увидел такой спектакль, привезенный из Свердловска! А у меня с Ю. Голубицким к тому же было задание: вручить Николаю знак «Хрустальная роза», медаль Виктора Розова и деньги. В театре встретил нашего Сашу Гриценко и, по-моему, был к нему несправедлив. Теперь мучаюсь. Я понимаю, что парень он экстрапройдошливый, стремящийся везде скорее проскочить, но не буду по этому поводу раздражаться, хотя мы в его возрасте такими не были. Не могу всех научить своему принципу: не суетиться! Всё придет и без лишних телодвижений. Правда, Саша немножко перебарщивает. После того, как я его отчитал, он подошел к Юре Голубицкому и будто бы сказал ему, указывая на меня: «Чего вы так лебезите перед Есиным? Это отыгранный материал». Во, блин, излагает!

Спектакль по пьесе «Букет», мне кажется, был грандиозным, речь шла о неких жильцах дома-музея неизвестного советского писателя. Всё это маргинальное дно, которое существует, параллельная жизнь, сделанная виртуозно и убедительно. Я даже не уверен, что где-то еще может собраться такой ансамбль, действующий как спортсмены по синхронному плаванию. И все-таки это не Большой стиль театра. В пьесе есть даже цитаты из «Вишневого сада», но это не «Вишневый сад» с его страстным ощущением будущего. Здесь – прошедшее, которое грозит стать нашим будущим. Дай Бог, чтобы этого не случилось.

Днем звонил Колпакову. Он читает первую главу романа. Пока хвалит.

9апреля, понедельник. Утром читал Кюстина, потом Туркова, потом собрался на работу. В это время В.С. сказала, что хочет сегодня варить суп. Я расценил это как милостивый знак Божий, тут же стал чистить картошку, скоблить морковку и очищать лук. Сделал всю подготовительную работу, даже все нарезал. Основой супа должен был стать литровый пакет томатного сока, который я привез с дачи. Вечером попробовал – суп превосходный.

На работе немножко повздорили с Александром Ивановичем Горшковым. Пришла целая папка документов на открытие специальности «литературное творчество» в Томском университете. «Как же так, Сергей Николаевич, мы не можем решить дело без вашей кафедры». Пришлось объяснять, что вопрос здесь скорее политический, нежели творческий. Отказать кому-либо нет сложности, нет трудности и обосновать одобрение. Но как это отразится на нашем институте? Ведь талантливых людей не так уж много, с чем останемся сами? Однако и ложиться поперек чужой инициативы негоже.

Об открытии специальности «литературное творчество»

в Томском государственном университете

Позиция в этом вопросе у меня двойственная: с одной стороны, сохранить монополию Литературного института при современном укладе жизни и современной идеологии – невозможно. С другой стороны – а почему бы и нет?

Как показал опыт, открытие специальности в бывшем Свердловске принесло свои плоды, возникла целая плеяда молодых литераторов, в том числе уже знаменит В. Сигарев. Правда, давали добро на открытие специальности под громкое уже тогда имя Николая Коляды, известного драматурга, учившегося в семинаре И.Л. Вишневской и покойного ныне В.С. Розова.

И вот теперь самое сложное. Томичи представили в качестве кандидатур на руководителя квалифицированных и сложившихся писателей. Это: В.Н. Макшеев, Э.В. Бурмакин, С.А. Заплавный, Б.Н. Климачев. Судя по докумен-там, по крайней мере представлениям, в Томске открывают только отделение прозы. Хотелось бы напомнить, что в свое время в Литинституте семинары были смешанные, где были проза, критика, поэзия и драматургия, и только потом семинары разделились. Но общая масса студентов была всегда вовлечена в разнообразные специальности, и это мне кажется принципиально важным. Хотя и здесь возможны некоторые объяснения: ведь все это происходит на филологическом факультете. Повторяю, представленные кандидатуры хороши, в конце концов не боги горшки обжигают, это люди грамотные, профессиональные, много работавшие в литературе. Трогательным мне кажется упоминание в представлении на Бурмакина письменного мнения Астафьева о повести «Дверь», опубликованной в журнале «Новый мир» в 1998 году.Но если говорить по существу, хотелось бы иметь в качестве руководителя писателя ранга Астафьева. Такого нет. По известности нет и писателя ранга поминавшегося выше Коляды.

Хотел бы также отметить, что эти претенденты обладают основными навыками преподавательской и педагогической работы. Э.В. Бурмакин – доктор филологических наук, В.Н. Макшеев руководил секцией прозы на межрегиональном конкурсе детского и юношеского творчества. Б.Н. Климачев руководит Томской писательской организацией. Смущает, конечно, то, что люди это далеко не первой молодости. Макшеев 26-го года рождения, Климачев – 30-го, Бурмакин – 34-го, Заплавный – 42-го. Радует, правда, что к документам приложен так называемый резерв: список выпускников Литинститута им. А.М. Горького, работающих и проживающих в г. Томске. Это В.Я. Колыхалов, С.К. Яковлев, Д.М. Коростелев, М.В. Андреев.

Мне кажется, что Томский университет подошел достаточно внимательно к открытию специальности, и ее можно открыть.

Светлана Викторовна и Мария Валерьевна посвящали меня в какой-то конфликт между деканатом и ректором. Издан даже смешной приказ, в котором сказано, что «двойку» следует считать «тройкой».

10 апреля, вторник. Леня Колпаков сдвинулся с первой главы и довольно далеко проник вовнутрь, говорил о наслаждении, которое он испытывает, читая роман, о верно выбранном тоне. Сегодня же в институте получил рецензию другого читателя, Анны Константиновны Михальской. Она говорит о трех моментах: об ощущении забытого языка, о слаженности и гармоничности всего чтения и главное о совершенно новой энергетике. Этой энергетики, по мнению Анны Константиновны, в «Марбурге» не было. Это все меня окрыляет, но где печатать роман, я не знаю. Приблизительно догадываюсь о причинах, по которым Руслан не взял «Логово» для «Нового мира». Я его ни в коем случае не осуждаю. Осталось два журнала: «Российский колокол» и «Юность».

Днем довольно подробно и удачно провел семинар. Обсуждали сразу двух девушек: Светлану и Марину. У той и у другой есть по одному интересному материалу, вокруг этого и говорили. А перед этим я долго размышлял о месте религии в душе каждого человека, о сегодняшнем дне, о Пасхе. Я твердо держусь своего курса – современность и духовность.

Вчера ночью смотрел по каналу «Культура» большую передачу о Тютчеве. Насколько я помню, у него, кроме великой любви к Денисьевой, было еще три жены-немки. Одна из них оказалась во время пожара на корабле «Николай 1», когда то ли ехала в Россию, то ли плыла из России. Интересно, что об этом пожаре я несколько дней назад прочел у Кюстина. Начну постепенно внедрять его в свое повествование. Историю пожара на корабле Кюстин излагает довольно подробно. Обычное разгильдяйство. «Получив подробный отчет о случившемся, Император разжаловал капитана, русского по национальности, и заменил его голландцем, который, однако, судя по слухам, не пользуется уважением команды» Но соль вся дальше, и звучит это сегодня выразительно: «Соседние державы посылают в Россию лишь тех людей, которых не хотят оставить у себя».

11 апреля, среда. Утром пришлось обойти четыре аптеки в поисках капель для В.С. Заодно сфотографировался на зарубежный паспорт, срок моего истекает. Особенно даже и не почитал, уехал в институт на машине. Я всегда езжу на машине, когда чувствую усталость.Пришла «Литературка» – статьи Николаева по-прежнему нет.

Как всегда, в три часа началась защита дипломных работ. Это последняя порция дневной группы, все прозаики: Катя Агапова из семинара Рекемчука, а все остальные – Юра Глазов, Женя Ильин, Катя Литвинова, Алексей Упатов, Саша Юргенева и заочник Александр Труханов – мои. К сожалению, защита Агаповой ознаименовалась местного значения скандалом: Саша Сегень написал «академическую» рецензию, где оценил ее повесть «Такое кино» как произведение почти случайное. Это повесть об обучении героини на режиссерском факультете в частном вузе. Естественно, разные люди, разные стороны жизни, которые писателю не хочется принимать, но стороны эти есть. Чем-то рецензия напомнила мне выступление Евгения Шишкина на одной из прежних защит. Эдакий ригоризм с точки зрения дома с колоннами на Комсомольском проспекте. Особенно расстроился по этому поводу Александр Евсеевич – Саша Сегень его ученик, – хотя в рецензии ему был отмерен развесистый комплимент. Я, и не читав повести, почувствовал, что Саша в ощущении себя небожителем, беседующим с «нижними людьми», несколько пересолил. В общем, скорее вследствие этого крошечного конфликта, нежели по существу, Кате Агаповой дали «с отличием». Что касается моих, все прошло довольно гладко. Катя Литвинова, Саша Юргенева и Леша Упатов получили «с отличием». Почти дотягивал до «отличия» и Саша Труханов, но не повезло. Обидно было за Женю Ильина, который, как мне кажется, пишет лучше всех, но – ленив!

После защиты замечательную «поляну» накрыла в аудитории Светлана Киселева, пришедшая сегодня в роскошном синем платье: ей исполнилось 55 лет. На фоне какой-то своеобразно-тайной в последнее время институтской жизни народ стал потихонечку снова сплачиваться.

Во время защиты позвонил Вилли, друг Барбары: приехал в Москву. Надо обязательно придумать ему какую-нибудь программу.

12 апреля, четверг. Вот в чем и заключены трудности написания поденных, как у меня, записок: что-нибудь забудешь, потом мучаешься. Все ночь ворочался и думал: включить компьютер или не включить, чтобы записать совершенно необходимое: грузины устами одного из своих депутатов договорились до того, что прах Грибоедова, захороненный в пантеоне великих деятелей Грузии на горе Мтацминда, должен быть перенесен. Подвела великого поэта национальность, не грузин. И плевать, что молодая княжна Нина Чавчавадзе сохранила память о любимом муже, не связав больше ни с кем своей судьбы. Что же происходит? И это на фоне правовых инициатив московской гордумы: не «клеймить» преступника в суде объявлением его национальности – это не политкорректно. Если авторами большинства в Москве бытовых преступлений и разбойных нападений являются выходцы с Кавказа – не говорить об этом. Не упоминать и о национальном окрасе большинства финансовых махинаций. Все это, дескать, наши российские, русские!

Вечером в филиале Малого театра шел спектакль «Три сестры». студии Фоменко Я ходил на спектакль вместе с Юрой Поляковым и его женой Наташей. До этого уже слышал о спектакле не самые лучшие отзывы. Интеллигенция долго не любит иметь кого-нибудь в героях. Кажется, из этой категории уходит и Петр Фоменко. Возможно, это связано с особой к нему любовью Лужкова, который строит для его театра здание.

Играл, как говорится, звездный состав: Галина Тюнина и обе Кутеповы, Кирилл Пирогов. Пожалуй, Пирогов понравился мне больше всего – веселое остзейское вырождение. Весь спектакль произвел впечатление. Невероятно, что полный зал филиала с таким вниманием четыре часа наблюдал за перипетиями провинциальной жизни начала прошлого века. Еще, в который раз, подумал, издевается ли Чехов над интеллигентами, или любуется ими? Как нелепо выглядит их постоянный стон о работе! Ой, боюсь, что этот умный человек был от интеллигенции не в восторге. Здесь у Фоменко свой ход: на сцене вроде бы сидит автор, который время от времени читает ремарки. Эта знаменитая «пауза» нынче становится смешной. Одна сестра работает на почте, другая вначале что-то вроде классной дамы в гимназии, третья просто замужем за учителем латинского языка. В наше время сестренки, несмотря на собственный дом, не дотягивали бы и до среднего класса, просто жители московского спального района, вроде Отрадного.

13 апреля, пятница. Сегодняшний день я бы назвал «днем отката». У меня истекает срок заграничного паспорта, давно пора было его менять. Я полагал, что, как всегда, мне оформит новый Нина Александровна, которая в этих сферах дока, как мышь в сыре, сделает, памятуя наши прежние взаимные вспомоществования. В общем-то, я не люблю ни думать, ни говорить об отплате за добро, и если все же упоминаю, это свидетельствует лишь о степени моего раздражения – несправедливостью, неблагодарностью? – не знаю, какое слово тут уместнее. Сколь беспощадно было впервые отправлять по бюрократическим мытарствам человека старше 70 лет. (Неужели это я? Неужели это мне столько? Как плохо вяжутся эти цифры с моим собственным ощущением.) Ниночка, правда, написала мне анкету в двух экземплярах, и за это ей огромное спасибо. Но дала не совсем точный образец квитанции, и, доверившись ей, я заплатил за паспорт вместо 400 рублей тысячу. Но дело было сделано. Как?

Вчера утром я заглянул в районную организацию, где выдают заграничные паспорта. Очередь была такая, и такой в коридоре творился между накаленными клиентами скандал, что я быстренько убрался, решив приехать на следующий день раненько, чтобы оказаться в очереди первым. Так оно и произошло. Сегодня встал около пяти и, благо близко, уже без десяти шесть стоял действительно первым у металлической двери учреждения. Забегая вперед и во имя справедливости, скажу, что открылось учреждение, как и положено, ровно в девять, внутри было тесновато, но чисто и довольно уютно, девушка, которая принимала документы, была доброжелательна, уже пятнадцать минут десятого я был свободен. Но я пишу не об этом. Ах, эти разговоры в очереди!

Естественно, постепенно народ к металлической двери стал прибывать. Как всегда бывает в подобных случаях, поначалу возникло отчуждение, а потом каждый начал говорить о своем. Пропускаю все туристские страдания, самое интересное здесь – взгляд на нашу бюрократию. В основном, по рассказам женщин, которые замужем за русскими, имеющим виды на жительство, все время требующими продления. Часто и женщины-то русские, только из стран ближнего зарубежья. Первый их тезис: все разговоры Путина о помощи соотечественникам – полный блеф, поскольку наталкиваются на мощный бюрократический заслон. Например, каждому человеку, получающему или продлевающему вид на жительство, надо «подтвердить свое состояние здоровья». Женщина из Латвии рассказала, как добывала справку, что у нее нет лепры. Под Москвой последний больной лепрой умер лет сорок назад, но некое учреждение, которое может подобную вправку выдать, сохранилось. Потом справку об отсутствии туберкулеза. Процедура здесь такая – приходишь в диспансер, платишь 800 рублей, и тебе без звука сразу же выдают справку. Но в случае с нашей держательницей латвийского гражданства этот номер не прошел. «Я заплатила, – твердо сказала дама, – осматривайте меня, делайте рентген и все подробно опишите в справке». К такой постановке вопроса в диспансере были совершенно не готовы и даже обиделись. Нужны только деньги!

В десять часов я уже был дома и принялся читать «Труд». Деньги, как понятие и как сожаление, преследуют всех нас, небогатых людей. Но кто бы мог подумать, что и спикер Совета Федерации тоже человек небогатый. Определенно С.М. Миронов нравится мне все больше и больше. Очень это, по какой-то бесшабашности, мой тип. «Труд» на первой полосе помещает большую едкую статью о декларациях министров за прошедший год. Как, оказывается, высший комсостав этого не хочет. «Труд» выступил с призывом: «Заплати налоги – возроди страну». Поучаствовать в акции нескромный «Труд» пригласил несколько министров и политических деятелей. Обнародуйте собственные декларации и покажите, как вы пополняете казну. Есть тонкость: все госчиновники обязаны представлять декларации, но публиковать их газеты могут только с согласия налогоплательщика. Не рискнул представить декларацию, естественно, министр Зурабов. Внятный ответ на предложение газеты не дал Герман Греф, регулярно «позвоните завтра» отвечает помощник министра финансов Кудрин. На этом фоне прост, как правда, Сергей Миронов. Его заработок по основному месту работы – 1 497 901 руб. Тратит, видимо, С.М. достаточно, не копит. Прирост его банковского счета – 17 233 руб. Теперь имущество председателя верхней палаты: квартира в Ленинграде – 251 кв. метр, автомобиль, купленный в 2001 году, и мотовездеход, приобретенный в 2003-м. Публикуя эти данные, Миронов делает еще одно заявление: Я неоднократно предлагал сделать достоянием гласности доходы не только политиков и высокопоставленных чиновников, но также членов их семей. Ай да Миронов!

К статье «Труда» приложена еще справка, как с этим обстоит дело в других странах. А не так, как в нашей. Так, например, когда бывший премьер-министр Йордана Персон собрался строить загородный дом, то выяснилось, что смета затрат заметно превышает финансовые возможности главы кабинета… Что, интересно, может выясниться у нас?

Но я продолжаю рассказы об откатах. Во второй половине дня поехал в Общество книголюбов, чтобы оформить командировку в Баку. Здесь быстро решили вопросы о передвижных выставках экслибрисов, о библиотечке для подводных лодок, а, когда пили чай, Людмила Шустрова поделилась со мною, как ее дочка пыталась усыновить ребенка. Были произнесены слова «узаконенная торговля детьми». В ее рассказе много эпизодов. Все началось, когда будущие приемные родители отказалась дать взятку в пять тысяч долларов. Это московский сюжет. Сразу же в анализах у будущего отца – здесь тоже необходимо подтверждать свое здоровье – оказался чуть ли не сифилис. Потом этот феномен объяснился: «простите, мы перепутали пробирки». Следующим оказался список детей, где все до одного ребенка были с церебральным параличом, других детей как бы и не существовало. Тогда молодая семья через знакомых узнала, что в Алтайском крае вроде бы с усыновлением все обстоит менее криминально. Там договорились, и ребенка даже отпустили в Москву, но вместе с ним пока дали лишь копии документов, по которым усыновить нельзя, то есть в любой момент ребенка могли отобрать. За оригиналы директор детского дома потребовала ту же магическую сумму – пять тысяч долларов. 5. 000 долларов.потребовала 5ма потребовала 5магическую сумму . менее криминально.высокопоставленных чиновников, но также чле

14 апреля, суббота. Заботы опять сжевали день. Витя уехал на дачу в Сопово, жечь с Толиком костер из сучьев с яблонь. Это зимняя наша чистка сада. Они должны еще привести в порядок дверь: дом потихонечку садится, и стал плохо закрываться. Я остался проводить и встретить В.С. Писал ли я, что в четверг после диализа она упала прямо в больнице и разбила голову, ее даже не хотели отпускать домой? Теперь за ней нужен глаз да глаз, а она порывается выйти в аптеку.

У меня еще правка дневника, какие-то детали, пропущенные впечатления. Чуть-чуть разобрался в доме, в своей комнате, читал Кюстина, дочитал первай томи пометил на полях, чтобы сделать потом карточки. В чем же поразительный интерес этого чтения? Вспомнил вчерашний вечерний звонок Саши Рудакова, который говорил, что ему принесли выпечатанные из интернета мои дневники за 2005 год, и он не мог от них оторваться. Я тоже не понимаю, почему эти дневники оказываются много интереснее, чем мои романы. Это опять со слов Саши, который, правда, читает специфически – ищет сюжеты для кино. В послесловии В.Мильчина есть такой мотив: «Итак, один из источников долголетия книги Кюстина – в том, что она не только оценивает поездку по реальной России реального маркиза-писателя, но осуществляет своеобразный суд над всей идеей, над мифом о России, якобы призванной спасти старую Европу от демократической революции. Но в неменьшей степени успеху книги способствовала такая чисто стилистическая особенность Кюстина-писателя, как его пристрастие к моралистическим афоризмам, к фразам-сентенциям». Надо заметить, что фразы-сентенции не возникают просто так, на них тоже приходится тратить сердце. Это я, естественно, уже не о Кюстине, а подбираясь к собственной творческой технологии.

Вечером приехала В.С., я ее кормил и потом тупо смотрел телевизор. Самое интересное: передача по НТВ о том, как люди разных профессий – врачи, инженеры, учителя – нынче работают в секс-шопах, стриптизершами, слесарями; оперный певец, по первой специальности стоматолог, чтобы не бросать пение и театр, где он получает около четырех тысяч в месяц, открыл стоматологический кабинет.

15 апреля, воскресенье. В два часа начался День открытых дверей. В зале наполовину сидели старые бабушки и дедушки, беспокоящиеся, как пристроить своих внуков в институт. Я посмотрел на лица – на этот раз не увидел здесь «своего контингента». Сначала все вел Стояновский, потом говорил Тарасов, потом посмешила всех Вишневская. Я говорил о передаче «мастерства» от учителя к ученику, а потом наверху во время «круглого стола» говорил о мастерах и кафедре. Вопросы были чисто прагматические, все сводилось к процедуре и к тому, как попасть в институт. Между двумя «техническими» отделениями под руководством Леши Антонова была самодеятельность. Это было что-то путаное по мотивам «Властелина колец». Сам Леша играл роль памятника Герцену во дворе «желтенького дома».

Перед началом всей процедуры разговаривали на кафедре с Е.Ю. Сидоровым. Он, конечно, удивительно много знает и по-настоящему следит за литературой. Я-то лично больше пишу. Посмеялись над выборочной ротацией на нашей институтской доске новых публикаций. Есть статьи, которые висят чуть ли не по году. Кстати, верхняя часть стенда занята новыми книгами профессуры. Постояв две недели, оттуда исчезли мои последние «Дневники». Я полагаю, что их взял кто-то из комсостава для чтения.

Приехавшего из Германии Вилли встретил в институте уже почти в половине седьмого, еле-еле успели дойти до МХАТа на другой стороне бульвара – билеты я попросил Зинаиду Ивановну взять заранее, – там демократически всегда начинают пораньше, понимая, что завтра всем идти на работу. Театр для небогатых. По дороге и потом в машине, когда я отвозил Вилли на улицу Волгина в общежитие, обменивались в основном впечатлениями о том, как больные женщины восстанавливаются после инсультов и операций. Симптомы схожие, и обоих эта схожесть успокоила. Кстати, Барбаре лучше, она уже ходит и кое-что делает по дому, но, в отличие от В.С., более осмотрительна. В.С., несмотря на то что два дня назад хлопнулась об пол в больнице и разбила голову, вчера снова попыталась отправиться в аптеку за лекарствами.

В театре давали «Униженные и оскорбленные». Зрителей был только партер, но к действию все относились просто свято. Люди ходят в театр за переживаниями. Играли мои любимые актеры – Матасова, Дохненко, Чубченко, я внимательно посмотрел К….. перед экспертным советом, где он выставляется на звание народного России. В этих, казалось бы, архаичных сценах из быта позапрошлого века много неестественного и по накалу, и по ситуации. Но почему тогда это все так помнится и так врезается в сознание? Я впервые понял, что ранний Достоевский, конечно, ориентирован и по духу своему и по показу на самого демократического читателя – это почти бульварная по канве литература. Как все неестественно и подтасовано с этой Нелли-англичанкой и князем, современная бульварная литература такого бы себе не позволила. Но что-то в этой литературе есть от духа, мимо чего и русский человек не проходит и посторонний, глядя на русского, не пробежит. Бог и человеческая душа – вот главные герои литературы.

Кажется, началась предвыборная кампания – во время «марша несогласных» арестовали чуть ли не 250 человек. Потом, естественно, отпустили – всего лишь метод запугивания. Не думаю, что все это по команде Путина, но его окружению, чтобы остаться у власти после смены президента, необходимо «чистое» поле. Я ведь тоже несогласный, хотя бы потому, что существует такая литература, в которой, прикрываясь рынком и свободой, действуют Григорьевы, Литвинцы и отец их Сеславинский.

16 апреля, понедельник. В двенадцать часов дня наконец-то дозвонился до Александра Федотовича Киселева, директора «Дрофы», благодетеля, как я теперь его про себя называю. Что бы я без него делал, когда ушел с должности! Ведь писатель, которого не печатают, может совершенно свободно закончить жизнь самоубийством. И в этом нет ничего странного, рухнули отношения между читателем, писателем и издателем, которые создавались многие века. Издатель вообще решил, что писателю можно не платить ничего, он будет продолжать работать из тщеславия.

Через два часа мы встретились, и все решилось немедленно и быстро – и моя судьба, и судьба моего романа, и горизонты моей будущей жизни. «Дрофа» берет и мою монографию о писателях, и роман, который я соединяю с дневниками 2005 года. Решили все без рукописи. Правда, я не спрашивал об оплате, мы вообще с Александром Федотовичем об этом никогда не говорили. Я в таком приподнятом состоянии вышел из издательства, что побоялся: не доеду до дома, руль дрожит в руках. Заехал по-соседски к Юре Авдееву. Ели суши в ближайшем от него кафе, и я все рассказывал, рассказывал, успокаиваясь.

Чтобы не забыть, любопытная выдержка из «Российской газеты». Статья-интервью Альвиса Харманиса, латвийского режиссера, в этом году получающего «Золотую маску». Его мысль обжигающе похоже на то, что я сам думаю об искусстве:…в наши дни весь творческий процесс сводится к минимуму: покурил, придумал гениальную идею, поставил за неделю, побежал дальше… Однажды в Испании я был поражен, когда в одной из церквей сказали: вы видите перед собой алтарь, который десять лет делалаи сорок мастеров. И его красотой вот уже столько веков восхищаются люди. Долгота жизни произведения искусства зависит от скорости его создания.

17 апреля, вторник. Это опять день, как бой. Семинар, потом в четыре часа экспертный совет по наградам, вечером я иду с Вилли в «Современник» на старый спектакль «Дама с камелиями».

Я полагал, что семинар пройдет скучно. Оксана Гордеева опять написала очень насыщенный и полный материал «Фотографа», где действуют три героя и много чего, что сопровождает нашу жизнь. Есть замечательные сцены с рядом кавказцев, торговцев наркотиками. Потом в своем воображении героиня видит, как ангелы поливают их горящей серой. На обсуждении наши студенты, воспитанные телевидением, говорили о политкорректности. Все недостатки Оксаны идут от ее достоинств, от стремления вложить в материал как можно больше проблем. Ребятам показалось, что кое-что здесь распадается, но это не совсем так. Материал полный и интересный от рождения. Я долго рассказывал ребятам о трех спектаклях, которые видел в последнее время. Мысль такая: если сравнить фабулы повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие», «Трех сестер» Чехова и даже «Униженных и оскорбленных» Достоевского, то окажется, что везде неестественность, везде литературщина, везде жизненная неправда. Особенно этим отличается Достоевский. Содержание и высокий смысл всех этих сочинений составляет комплекс морально-нравственных проблем, которые писатель внедряет в сознание своего пользователя. На фоне этого зачина разбор «Фотографа» пошел легко и содержательно. На занятии отсутствовало 10 человек, я передал список в деканат, пусть сначала поувещевают они.

Экспертный совет прошел очень быстро, вел Надиров, а он всех знает и особенно не мелочится. Интересным оказалось другое. Нам раздали список, так сказать, регионов, из которых исходили пожелания наград. Здесь выяснилось, какая зависть по отношению к человеку, который мог бы выделиться, царит в провинции. Я не верю, что там так пусто, но любой человек со званием или наградой из Москвы уже потециальный «враг», «доноситель» на местные беспорядки. Это человек, который уже может если не утвердить, то хотя бы продемонстрировать свое видение мира. Цитаты.

Но существует еще и другое – невероятный бюрократизм, который нас всех съедает, пожирая наше время.

Вечером ходил с Вилли в «Современник» и получил письмо от Марка.

18 апреля, среда.Как ни удивительно, к утру В.С. немножко отошла. По крайне мере заговорила. Я все время старался быть с нею, смотрел телевизор, вызывая ее на комментарий. Иногда в ее голосе вдруг просыпались прежние властные и решительные интонации. Я вообще люблю ее голос, ее речь, всегда содержательную и плотную, никаких сюсюканий. Она начинает фразу, но потом голос вдруг останавливается и умирает на полусмысле. Ей не всегда хватает слов, и часто в ход идут жесты, смысл которых я угадываю. Иногда вместо точного слова она пользуется описанием: «Ну то, что подарила Дарико». Это означает фен. Самое прекрасное у В.С. это ее мысли, ее слова, ее умение нетривиально думать и рассуждать. Раньше ее бесконечные, особенно по утрам, разговоры, когда я собирался на работу, меня раздражали. «Ну, дай мне спокойно уйти и ничего не забыть». Когда же в последний раз звучала эта полная и осмысленная в каждую секунду звучания речь? Неужели все это было в последний раз и больше не повторится! А я-то думал, что интеллект не стареет.

Вечером, воспользовавшись тем, что Витя был дома, пошел с Юрой Авдеевым на «Мадам Бавари» в Театр им. Пушкина. В спектакле играет дочь одного из Юриных приятелей, Саша. Ее отца я знаю – это режиссер Урсуляк, человек невероятно талантливый, чей последний фильм по Трифонову не получился лишь потому, что устарела проблематика. Что сказать о спектакле? По крайней мере, он на голову выше увиденной вчера «Дамы с камелиями» в Театре «Современник», Актеры, большинство молодые, работают замечательно. И, безусловно, Саша Урсуляк талантливая актриса. Несколько путаная и абстрактная режиссура Аллы Сигаловой, жены главного режиссера Козака. Однако зал с удовольствием смотрел, и было на что: два раза показали обнаженную женскую грудь и раза три, хотя и условно, соитие. Но вот какое пришло мне на ум соображение: для сцены, на которой эту самую роль играла легендарная Алиса Георгиевна Коонен, нужно было что-то другое, где женская прелесть и человеческое обаяние покрыли бы и супружескую неверность, и женскую преступную расточительность. Я, кстати, вспомнил, что когда вышел роман Флобера, то даже состоялся суд по обвинению писателя в порнографии. Ничего, конечно, не доказали. Но вот этот спектакль, боюсь, все же «про это».

Когда пришел из театра, В.С. мирно спала.

19 апреля, четверг. Занимался телефонными звонками по своему роману и поехал в ЦДЛ на вечер Б.Н.Т. Какой замечательный выпустили билет, какой замечательный портрет на обложке: писатель, философ, ректор. Какой замечательный список выступающих: Панко Анчев (Болгария), Леонид Бородин, о. Владимир Вигилянский, Игорь Виноградов, Юрий Воротников, Валерий Ганичев, Валентин Гуркаленко, Владимир Гусев, Владимир Егоров, Сергей Есин, Владимир Захаров, Игорь Золотусский, Владимир Ильяшевич (Эстония), Владимир Костров, Феликс Кузнецов, Валентин Курбатов, Наталья Нарочницкая, Петр Палиевский, Юрий Поляков, Светлана Семенова, Евгений Сидоров, Владимир Смирнов, Андрей Тарасов. Какое я от этого скопища умов мог получить удовольствие! Но человек предполагает, а располагает-то все же Бог…

В парадном костюме я сгонял в Общество книголюбов за адресом для Б.Н.Т., вернувшись, вместе с Замшевым выпил кофе, прошелся по залу, и тут раздался телефонный звонок. Это В.Г. Безрук из диализного центра: фельдшерица «скорой помощи» отказалась везти В.С. домой, она не так уж хороша. Врач предложил устроить ее двумя этажами ниже, в неврологию, если я не смогу сейчас приехать. Предупредил, что практически В.С. придется нести на руках. Я понял, что одному мне не справиться, да и был-то уже не в том состоянии: руки затряслись, никак не мог попасть на телефоне в нужную кнопку. Помог Витя, он немедленно прискакал ко мне, и вместе мы отправились в 20-ю больницу.

Все повторилось, как уже было. В.С. с блаженногой улыбкой сидела на 7-м этаже в холле. Я успел даже просмотреть и холодную отписку фельшерицы. В.Г. сразу же мне прокомментировал: ей не хотелось на кресле везти В.С. до машины, и она не знала, встретят ли ее дома. Я заранее возненавидел эту равнодушную и обозленную на весь мир женщину. По дороге вниз я остановил лифт на 5-м этаже, где в палате на койке уже лежали вещи В.С. Я просто содрогнулся, когда увидел эту палату на шесть или восемь человек, где под каждой койкой мрачно поблескивало судно. Спросил про Дину Ивановну. Она, увы, умерла. Уже по тому, как за нею ухаживала прислуга, как редко навещали занятые родственники, я понял, что ее назначили, как в свое время В.С., на запланированное умирание.

А вот теперь я опять возвращаюсь к формуле «как уже было». Через десять минут после того, как мы с трудом внесли В.С. в квартиру, раздели и посадили в кресло, она встала и медленно, но своим ходом, пришла на кухню. Ну, что за женщина!

20 апреля, пятница.Чем же я занимался целый день? Ходил в ОВИР, потому что Нина Алексеевна анкету мне заполнила неверно. Чтобы поставить печать на анкету, которую мне сделала девушка в ОВИРе, заехал в институт. Это по дороге в Полиграфический университет, куда меня позвал В.А. Пронин выступить перед его студентами-заочниками. Набилась целая большая аудитория. Хорошие лица, в основном девичьи, хорошие вопросы, я был в ударе. Тем более, что перед этим Пронин на кафедре накормил меня отличным пирогом. Я сам уже соскучился по аудитории и по собственному духовному взлету. Получилось. В том числе воспользовался и заготовкой, которую проиграл на своем семинаре, о трех московских театрах и внимании публики.

Среди занятий целый день пытался растормошить В.С., она уже самостоятельно передвигается по квартире, и речь почти связная. А когда она говорила по телефону со своим другом Сумашедовым, мне показалось, что речь к ней вернулась полностью.

Вечером варил бульон из курицы и занимался дневником.

22 апреля, воскресенье.Эта запись будет посвящена всем прежним «огрехам» дневника. Вот я уже не знаю, с чего и начать. Во-первых, пишу утром на даче. Сейчас семь часов, на улице довольно холодно – пять или шесть градусов. Вчера, в субботу, проводил В.С. на диализ. Встал около семи, час разносил вещи по местам, убирал на кухне, грел кашу, принимал лекарства. И тогда же решил: если вечером за В.С. не придется ехать в больницу самому, как в четверг, и ее вернут домой в более или менее нормальном состоянии, то у меня появляется единственный в ближайшее время свободный денек. Надо посмотреть, как взошли лук и редиска, которую я посеял в теплице. Съездить на дачу!

Витя уже недели две как работает. Он устроился через какого-то своего приятеля по институту. Слушая его рассказы о занятиях, еще раз пришел к выводу, какая это халтура – платная учеба. Не думаю, что Витя так талантлив, чтобы все знания, как средневековый студент, постигать исключительно через лекции. Ходит он в институт, правда, регулярно два раза в неделю, и за двухлетний почти период пропустил занятия лишь дважды: когда болел и вот в прошлый вторник его вызвал с дороги Сергей Петрович. В тот день мы с С.П. распределились так: он встречает В.С. из больницы, а я веду Вилли в театр. Но. В.С. приехала в таком состоянии, что С.П. испугался и вызвал привычного ассистента. Я же позвонил домой уже только в антракте, телефон во время спектакля был отключен. Так вот, наблюдая за тем, как Витя успешно сдает зачеты и экзамены, не читая ни одной книжки, а только окунаясь иногда в компьютер, я еще и еще раз убедился, насколько поверхностно это платное образование или же как от природы талантлив Витя. Но дело не в этом.

Витя устроился развозить товар по аптекам со склада. Хотя и платят за каждую поездку по Москве от 300 до 400 рублей, но лишь при наличии у шофера собственной машины. А чего должны были простаивать мои «Жигули», если я теперь езжу на «шевроле»? Вот Витя немножко и зарабатывает, чтобы съездить на родину, к Лене, своей девушке, которая в августе уже рожает. Как мы полагаем, появится маленький Витя. Билет он взял на 27-е, вернется уже 6-го, чтобы не пропускать занятий. Все это время вахту по встрече и отправлению В.С. я целиком беру на себя, и, значит, вчерашний вечер и сегодняшний день – при условии, что В.С. приедет в приличном состоянии, – это единственное время, когда я свою вахту могу кому-нибудь передать. Смогу ли я вообще в этом году ездить на дачу?

Выехал, прихватив в девятом часу вечера С.П. Он тоже задыхается в Москве. Вернусь или сегодня вечером, или завтра утром – к 12 часам дня в понедельник «Юность» просит привести дискетку с романом, они сразу все засылают. Параллельно, видимо, роман пойдет и в «Российском колоколе». Об этом мы с Максимом договорились еще в четверг перед заседанием по поводу юбилея Б.Н. Тарасова, когда ходили в ресторан пить кофе. То есть рассиживаться на даче некогда.

Итак, сегодняшнее утреннее писание я решил посвятить всем огрехам, которые я допустил при ведении дневника в предыдущие дни. Во-первых, пришло письмо от Марка Авербуха. Марк ответил мне уже седьмого числа, буквально через несколько дней после того, как я ему послал роман, и письмо, к сожалению, пролежало у меня в электронном почтовом ящике чуть ли не полторы недели. А письмо замечательное. Во-первых, есть факт признания такого опытного читателя, как Марк. При его талантливом многочтении он вряд ли ошибается. Есть ряд замечаний, которые уже не исправишь, длинноты, неровность повествования, есть претензии к героине. Есть ряд фактических ошибок, частью уже замеченных другими читателями и мною исправленных, частью ожидающих правки. Во-вторых – и для меня, живущего в литературной осаде, это, может быть, основное, – мнение Марка о лучших сторонах романа. Здесь я не могу не поцитировать.

Наконец-то я покончил с самой трудной для меня частью письма, теперь перейду к той, к которой рвусь уже вторые сутки: что меня поражает, впечатляет, от чего я, говоря языком улицы, – в восторге.

Начну с абсолютной раскрепощённости во владении текстом: в выборе сюжета, приёмах и способах его подачи, масса изобразительных средств, как из рога изобилия, оснащающих страницы романа. Выбор героев Вашего повествования (Сани и его красавицы) и конечно же его главного героя, Литинститута, – но об этом я ещё скажу.

Очень мне нравится Саня, несомненно Вашa lterego. Так и представляю Вас, когда Вы десятилетия назад, как у Евтушенко, «шатались в толкучке столичной\ над веселой апрельской водой, \возмутительно нелогичный,

\непростительно молодой…» Как молоды мы были, не так ли? Вот как Саня у Вас сейчас.

Власть над словом. Одно из моих любимейших стихотворений – маршаковский перевод Киплинга «Если». Вот строчки из него:

И если ты своей владеешь страстью.

А не тобою властвует она…

В применении к Вашей прозе я бы перефразировал: и если ты своим

владеешь словом, а не тобою властвует оно…Я всё думаю, как же на самом деле происходит такая феноменальная, непостижимая власть над словом? Компьютер это сделать не может, любой толковый словарь этому не помощник. Очевидно, природа наградила этим феноменом, а уж Вы не пренебрегли даром природы и развили его. И главное ведь, с возрастом эта способность словопостижения не иссякает, а наоборот, как вино, набирает силу и букет.

Огромное количество кусков-шедевров. Я назову только два, где я непроизвольно ахал, но их очень много. Абзац на стр.106: «Тут Саня поднял глаза к потолку…» (как же надо знать и любить этот дом, чтобы написать такое!). Стр. 134: «Но в это же время метаморфоза произошла и с Пузырём…» (Я на полях написал: БЛЕСК! ). Ну и конечно, заключительный force finale.

Разговор Сталина с Пастернаком. Бесчисленная литература, домыслы и розмыслы посвящены этому разговору, но никому не удавалось привнести столь убедительный аналитический контекст этому эпизоду истории. По-моему, это новое слово в этом деле, поздравляю Вас.

Наконец, последнее. Множество выдающихся людей пребывало на должности ректора Литинститута. Всех я их не знаю, ну, скажем: Ф. Гладков, И.Н. Серёгин, спасавший Колю Рубцова, Пименов, Е. Сидоров, Егоров (если не ошибаюсь). Но лишь ректор С.Н. Есин совершил свой гражданский и общественный подвиг – создал знаковое произведение литературы, посвящённое этому Храму Истории, Литературы и Искусства. Это величественная Ода, торжественная Оратория во славу русской литературы, во славу людей, её творивших. Фактически ректор С.Н. Есин выдал этому Храму охранную грамоту, ибо теперь ни одна чиновничья душа не посмеет посягнуть на священный и освящённый кусок земли в центре российской столицы.

Вот и думаю я, ну зачем Вам булькающий диссонансный ряд в названии книги – Твербуль и т.д. Прикиньте следующее:

ТВЕРСКОЙ, 25 – ОХРАННАЯ ГРАМОТА

Повествование места

Непременно повествование, оставим роман губернатору А. или режиссёру В.

Таковы, дорогой Сергей Николаевич, мои мысли по прочтении Вашего последнего романа.

Довольно много телефонных разговоров о вечере, который устроил Б.Н.Т. в ЦДЛ. Отношение к этому мероприятию разное, все зависит от интересов того или иного человека и приобщённости к культуре. Я постепенно понял из всех разговоров тайную цель юбиляра – это Большая академия и попытка стать главою направления. Что касается академии, то, может быть, и получится, но всего остального нет, слишком много подпорок, мысль движется от цитаты к цитате, скучен стиль и слишком много расчета. Заголовки статей и нескольких книг, которые все время крутились в фильме перед началом вечера, который я успел посмотреть, меня не убедили. Оригинальная масса собственных вещей слишком мала, но иногда цепкость делает чудеса.

Дорогой Марк!

Ну, кто же мог предположить, что Вы напишете полный ответ за четыре дня, а Ваше письмо лежало у меня на связи уже с 10-го числа. А потом я не то что десять дней обдумывал ответ, а просто крутился в бытовых неурядицах, иногда почти трагического характера.

По поводу Вашего лицемерного вопроса – будет ли мне интересна Ваша книжка. Да мне в этом мире всё интересно, а особенно книжка по этому вопросу, да еще при том, что я знаю историю ее создания! Если мне не изменяет память, а вернее – интуиция, она и возникла в известной полемике со мной, «антисемитом». У нас ведь, в российской культуре, сложилось так: если выскажешь личную пристрастную точку зрения, что Мандельштам, скажем, лучше Пастернака – уже антисемит. Напишешь наоборот – антисемит вдвойне. Так что книжку жду, прочту и отреферирую.

Опускаю все Ваши похвалы – хвалят меня в нашей либеральной стране нечасто, и поэтому Ваш сюжет уже перекочевал в мой Дневник. Все Ваши поправки я, конечно, учту, хотя многое было замечено моими товарищами при параллельном чтении. Теперь относительно – и это тоже интересно –судьбы романа. На этот раз он, кажется, будет печататься одновременно в трех журналах с разной периодичностью, а когда я окончательно его вычитаю, полагаю, будет напечатан в Америке. Но это не исключает большой толстой книги, которая выйдет в Москве в очень серьезном издательстве, причем здесь возникает некий артефакт: я собираюсь напечатать роман в одном томе с Дневником за 2005 год, когда я, собственно, и начинал этот роман, по крайней мере читателю станет ясно, что меня на него подвигло. Первую страницу я написал 17 июля 2005 года и поначалу роман назывался очень просто – «Писательница». Что касается заголовка, то во многом я с Вами согласен, но живем в коммерческоевремя, и еще раз воспользоваться заголовком из Бориса Леонидовича не удастся. Но вот что касается «повествования места» – в набор пошло именно это жанровое определение.

Обнимаю Вас и Соню. Особых подробностей не пишу, наверное, пришлю кусок Дневника, и тогда всё будет ясно.

Ваш С. Есин

В субботу днем, пока В.С. на диализе, ездил за кольцевую дорогу в магазин «Оби». Мне интересно было посмотреть сауну для дачи в Сопово. Я бы поставил ее в кухне, и тогда зимой, когда в Обнинске выключают свет, можно было бы жить здесь и даже получать маленькие зимние удовольствия. Ведь отчетливо понимаю, сколько мне лет, чем и как болен, и отсюда, что кино скоро может закончиться. И все же что-то прикидываю и пытаюсь усовершенствовать свою жизнь. Плюнуть на все, поехать в Париж и быстренько прогулять завалявшиеся две тысячи долларов! Было и еще неожиданное впечатление от этого огромного магазина: когда видишь стеллаж с тысячью разнообразных дрелей, или короб, в котором несколько тысяч каких-нибудь сковородников, понимаешь как нас, жителей, горожан и просто народа, много. Глядя на обычную толпу, как правило, этого не понимаешь.

Нигде я так хорошо не сплю, нигде я так много за день не делаю, как в Обнинске. В этот раз я четыре часа работал на участке: ремонтировал теплицу и сажал лук и редиску. А потом долго и восторженно читал книгу Киселева «Кафедра. Профессорские розы». Делаю пометки и обязательно напишу рецензию.

23 апреля, понедельник. В метро опять – дело весеннее, пора думать о поступлении в вузы – появились молодые люди с плакатами «Дипломы», «Аттестаты». Я всегда думал, что если бы государство наше хотело навести порядок и уничтожить мафиозностъ, связанную со справками, видами на проживание, дипломами, отсрочками среди призывников, поддельными завещаниями – то достаточно было бы просто пройтись по вагонам метро и списать все эти объявления. Но государство не хочет, потому что со всего этого «государевы люди» что-то имеют. Или вернее так: не хочет не государство, а правительственная клика. Ведь теоретически «государство» и «правительство» – абсолютно разные понятия, так же как «государство» и «самодержавие». Государство – это общая жизнь народа; у власти всегда были конфликты с государством, а теперь правительство и аппарат, представляющие собой государство, слились воедино, обеспокоены лишь собою и собственным благом, до народа им нет никакого дела.

Утром сразу поехал на работу, а потом в «Юность», отвез дискетку с текстом романа. Потом пошел на научную конференцию по телевидению в Институт искусств, где работает Инна Люциановна. Дело даже не в том, что там выступал с докладом С.П., а в том, что когда я рассматривал программу конференции, целый ряд докладов меня заинтересовал.

Со спокойного ритма меня чуть не сбило два обстоятельства. Первое – утром в доме отключили свет, а оставлять В.С. без электрочайника и высокочастотной печки, где она может что-то подогреть, то есть оставлять ее один на один с газовой плитой было бы опасно. Утряслось одно, а уже по дороге позвонили из Авторского общества: президиум совета состоится сегодня в 16.30, явка обязательна – какие-то срочные дела.

На конференции успел послушать замечательный доклад С.М. Макарова, доктора искусствоведения, по цирку на телевидении. Он рассказал о тех передачах, в которых показаны звезды телевидения, пробующие себя в цирковом искусстве. Было смешно и в то же время трагично, потому что на телевидении полно всяких подмен, а трагично из-за того, что телевидение считает нас, зрителей, простофилями, которым можно подсунуть и фуфло.

Кое-что пропускаю – специфически телевизионное и слишком популярное. С блестящим, на мой взгляд, докладом выступил С.П.: «"Видеоуниверсум» как источник интертекстуальности в произведениях современных английских писателей». Здесь был показан как бы общекультурный фон нашей и зарубежной литературы, на котором разворачивалась ничтожностъ телевидения. Мне даже показалось, что на телевизионном фоне, о котором рассказывал С.П., наше телевидение, в отличие от английского, – телевидение воюющей страны. Действительно, если мы воюем, то воюем со своим народом, потому что крутим и крутим ему голову в надежде обмануть, превратить в массу. В общем, с русским народом дело обстоит не так просто.

В РАО символический пожар по поводу давно назревавшего конфликта. Это связано с существованием уральского филиала и особыми обстоятельствами его возникновения. Как мне кажется, здесь старые откаты и особые отношения у побывавшего уже в суде прежнего руководства. Некая самостоятельная охранная структура заодно собирает и взносы Общества, при этом ее руководитель снимает за немыслимые деньги помещение у себя же. Причем, в офисе сидит восемь человек, а инспекторов, собирающих деньги, семь. Естественно, нерентабельно, а приводить все в норму свердловчане не хотят. В ответ на попытку проверки из центра ответили театрализованной «забастовкой». Ситуация похожа на то, что постоянно происходит в России. На президиуме совета приняли решение о закрытии филиала и ликвидации его имущества. Народу было немного: Эшпай, который, как всегда, что-то гениально рассказывал, Саша Клевицкий, Олег, юристы, С.С., его заместители и Вера Влад.

Вернувшись в институт, во дворе увидел М.О. Чудакову. Радостный подошел к ней, но она сказала: «Мне трудно говорить, полчаса назад умер Ельцин». Это, конечно, главное, коренное событие дня. Ехал домой с включенным «Маяком». Пока выступали все «свои», призванные соратники: Крашенинников, Немцов, Волчек, Марк Захаров. Сейчас, когда Ельцин мертв, отношение к нему меняется. О мертвом или ничего, или только хорошо. Все говорили об интуиции, демократии, которая пришла с этим персонажем, и о свободе. Верю, что для Захарова и Волчек свободы не хватало, мне и так было ее достаточно, хотя спросите: хотел бы я жить «там» или «здесь», я бы ответил «здесь». Но Ельцин виноват в обличии этого «здесь». Сколько он всего бросил в распыл своему самолюбию и своему карьеризму. Он так душил даже все лучшее, что было в стране советского, будто хотел, чтобы все забыли, что сам он порождение этого советского строя. Мы все говорим об «американской мечте», но что может быть выше «мечты русской» – крестьянский неграмотный отрок становится президентом. Немцов, как бы набрав в легкие воздуха, говорил о том, что режим Путина уничтожает все лучшее, что принес с собой Ельцин. Немцову мало свободы, везде он видит цензуру. Я тоже вижу цензуру, но экономическую, этническую, групповую и с нею связываю таких приятелей Нецова, как Сеславинского и Григорьева.

Парадоксально, но точнее всего о личности Ельцина в ее трагических для народа чертах, говорит радиостанция «Ewropa nuws». Она вспомнила ему все: и разгон парламента, и развал Союза, и приватизацию крупной промышленности в обмен на выборы, и ГКО – буквально все, о чем мы не скажем. Может быть, это и есть свобода прессы. Или свобода прессы возникает только на чужой территории?

Можно отчетливо представить, что с уходом Ельцина Путин освобождается от многих обязательств, и теперь мы сможем увидеть его настоящее лицо, повернутое не на словах, а на деле к народу. Как же он по– настоящему относится к простым людям и к народному ограблению, к заграбаставшим все олигархам. И все же, и все же… Каким Ельцин уйдет в историю нового времени? Уйдет ни Николаем Вторым, ни Лениным, ни Сталиным, фигурами по их историческому значению определенными, хотя и спорными, уйдет скорее всего фигурой Керенского, фигурой размытой и непроясненной в его не всегда достойных амбициях. Ельцина любили Захаров, Немцов и Волчек, но любил ли его народ?

Вечером занимался чтением книжки А.Ф. Киселева «Кафедра. Профессорские розы» Александр Федотович написал пять или шесть портретов профессуры своей кафедры истории СССР, на которой он проработал много лет. Это некий венок и уже ушедшим и еще живущим. Но поразительно даже не это – дан фон жизни людей науки, обстоятельства, судьбы и состояние исторических исследований. Я бы сказал даже, что состоялась реабилитация исторической науки. Многое бы я отдал, чтобы писать так серьезно. Впрочем, возможно что-нибудь подобное я напишу о Литинституте.

24 апреля, вторник. Утром звонили из «Маяка», просили сказать несколько слов о Ельцине. Но потом неожиданным для меня оказался ракурс: «Скажите о культуре при Ельцине». Я-то подготовился к разговору в общем. Неожиданным оказался и посыл ведущего передачу Гриши Заславского: «В книжке, которую вы мне подарили, уже было намечено ваше критическое отношение к Ельцину». Ну, я и пошел говорить… Я мог бы наговорить и больше и жестче, если бы заранее точно сказали о теме. Весь предыдущий вечер промаялся над рассказом Саши Кузнецовой «Японская опера». Начинал, бросал, снова начинал. Ощущение сценария фильма, состоящего из фрагментов фильмов, которые я видел раньше. Может быть, теперь и не надо собирать жизненный материал, а просто смотреть фильмы и из них вынимать какое-то подобие сюжетов? Не скажу, что все плохо написано, но есть ощущение некой всеобщности и пустоты. Этим полтора часа и занимался на семинаре. Кстати, причем здесь японская опера, объяснения я почти не получил. Сама Саша оказалась твердой девушкой, пытающейся все досказать в литературе. У нее уже сложилось убеждение и в своей правоте, и о литературе вторичной, маргинальной. Я полтора часа говорил ей одно, она мне полтора часа другое. Немедленно при этом объединилась плохо пишущая часть семинара. Но может быть, я просто стар и молодежь лучше меня знает, как выражать действительность?

Утром занимался отправкой на диализ В.С., которая встала очень рано, погремела кастрюлями, разбудила меня и задолго до отъезда была одета. Теперь отъезд и прибытие у нее главная страница, она, как собака, которую должны вывести гулять, уже за час сидит на табуретке у двери. Меня это жутко нервирует.

На кафедре довольно долго вел разные разговоры с преподавателями. Все охотно рассказывали о юбилейном вечере Тарасова. Оказывается, к окончанию в зале сидела уже только половина народа. Все говорили о том, что было скучно и занудливо. Это, конечно, можно было предугадать, особенно, когда выяснилось, что вести вечер будет Юра Лощиц. Парень он прекрасный, но темперамент кабинетный. Потом я хорошо знаю психологию писателей: каждый только о себе, о юбиляре быстро забывают, но тем не менее жаль, что так получилось.

Несколько дней назад мне звонили от Ильи Глазунова с просьбой выступить на пресс-конференции по поводу выхода книги его воспоминаний с несколько претенциозным названием «Россия распятая». Я, в свою очередь, попросил привезти книжку. Оказалась, что у книжки есть и еще один недостаток – она тяжелая, и ее трудно читать лежа. Но когда я утром в нее вперился, ожидая вместе с В.С. «скорую помощь», оторваться уже было невозможно. Эпизоды есть замечательные, потому что Глазунов хорошо и до деталей знает историю. Вернее, разные истории, которые, правда, порой интерпретирует своеобразно. Как жалко, что мало собственного, свободного чтения, много и писания и чтения рабочего. Приблизительно так я и составил свое выступление на пресс-конференции.

После конференции пили чай в кабинете мэтра. Это двухэтажный эркер на углу здания, что против Пушкинского музея. Замечательная старинная мебель, обитая гобеленом с орлами и коронами. И.С. сказал, что один из диванов принадлежал Александру П. На стенах старые картины и скульптурные медальоны. На чаепитии были Саша Проханов, Леня Монастырский, А.Е. Карпов, Володя Гусев, не наш, а из «Современника» и еще несколько человек – спонсоры и дарители. Гусев редактор и вдохновитель книги. Было интересно. Как всегда, Глазунов что-то рассказывал, я поражался его памятливости. В частности, об одном эпизоде, рассказанном Евтушенко. Как друзья поэта написали Горбачеву донос по поводу его поездки в Париж. Прозвучала фамилия Приставкина.

Когда я вышел из картинной галереи, в храме Христа Спасителя как раз началось прощание с Ельциным. Уже дома я видел эту церемонию по «Ewropa nuws». У меня не возникло ощущения, что возле храма и внутри народа было очень много. Впрочем, позже телевидение рассказывало, что люди стояли чуть ли не целую ночь. Оказалось, что это даже не Сахаров.

25 апреля, среда. Чтобы лишний раз не раздражаться, утром стараюсь не смотреть телевизор. Долгая возня по хозяйству, все время держу в памяти, что сегодня похороны: как ехать, будут ли пробки? Расписание такое: в 12 совет РАО – все те же действия по уральскому филиалу, о которых мы говорили еще в понедельник. В час дня надо быть в Комитете по культуре – сегодня там секция театра, кино и литературы делит премии. Серг.Серг. обещал дать машину от Бронной до Кузнецкого моста. Но как все пойдет? Наконец, решаю выехать из дома на машине, оставить ее в институте даже и на ночевку. На четверг расписание еще круче: ученый совет, секция прозы, вечером клуб в Даниловом монастыре – машина, чтобы переезжать, здесь будет в самый раз.

Но воистину располагает Бог – и покойный Ельцин. Уже после метромоста начались пробки, и как раз напротив Союза писателей на Комсомольском я сумел развернуться, въехал в проезд возле Хамовнических казарм и, оставив машину у тротуара, махнул в метро. Прошел в РАО от Пушкинской площади мимо института, так в него и не заходя. Не было Антонова и Пахмутовой с Добронравовым, не приехал Макаревич. Кстати, сегодня в «Литературке» поместили маленькую рецензию на книжку его бывшего соратника Петра Подгородецкого «Машина с евреями». Вот дают ребята! 285 страниц! Тем не менее книжонку бы надо посмотреть.

Единственное, что было нового в вопросе об уральском филиале, это моя реплика, которую как ремарку отметил в своем выступлении С.С.: почему мы все так долго терпели кабальные условия договора? С.С. мужественный парень, как только он начал говорить, что в Новгороде сменили руководителя бюро, который чуть ли не принадлежал к криминальным структурам, я хорошо понял, какое наследство он получил. Что же у нас за страна – где деньги, там криминал! Сколько за последнее время посажали мэров, сенаторов и даже губернаторов…

В комитете довольно быстро разобрались с премиями., Трудными местами стали новые претензии детских писателей и книжка Коноплянникова. Книжка скорее мне нравилась своим материалом, Юра, как и я, ездил в Афганистан. Но при первом же взгляде был виден ее скорее журналистский характер. На этот раз я не стал все брать на себя, пустил книжки по членам комиссии, и ответ был быстро получен: нет! О детских писателях – ни в коем случае. Как всегда, была раздражительна с попыткой устроить истерию Вера, но здесь и понятно, она пропустила сроки и ее собственная очень неплохая книжка не прошла. Я еще и еще раз убедился, что все у нас крепко забюрократизировано, и это сильно мешает.

Не дали премию спектаклю «Три сестры» Фоменко, который был отклонен и в прошлом году. Вспомнили здесь русскую пословицу: «не мытьем, так катаньем». Вчитываясь в список представленных на премию актеров, я обратил внимание на то, что нет Кирилла Пирогова, игравшего Тузенбаха. В своем неприятии спектакля театроведы были единодушны. Какая-то двойственность возникла, когда стали говорить о двухтомнике писем Бокшанской к Немировичу-Данчнко, составленном И. Базилевич. Всем хотелось бы «собственного текста», меня привлекал здесь общий культурный контекст и ценность этого сборника для культуры. Какое богатство для понимания эпохи! В результате всех манипуляций освободилось еще одно место, и пришлось отдать его Гале Евтушенко. Лоббировал Марк Закс, совершенно неоправданно связав два достаточно уязвимых и неравнозначных ее фильма, я лоббировал неизвестного мне Н. Досталя с его спокойной ясной и очень русской картиной «Коля – перекати– поле». Компромиссом стали два номинанта по рубрике «кино».

Выходя вместе с Владимиром Алексеевичем Андреевым из комитета, наткнулись внизу у проходной на шоферов, смотрящих трансляцию из храма Христа Спасителя. Патриарх не служил, но пение было грандиозное. В толпе у гроба мелькнула фигура Клинтона и старшего Буша, с открытым от задышки ртом. Все слетелись, но, думаю, не только из любви к покойному, похороны это всегда еще и возможность для политического зондажа. Потом, всем было интересно: устанавливался новый большой чин кремлевских похорон. Молодые честолюбцы прикидывали все это на себя и репетировали роли. Уже дома видел по телетрансляции все перипетии церемонии. Величественно, дорого и красиво, как в лучших постановках Большого театра. Такой значительной трансляции российское телевидение давно не вело. Чувства в этот момент у меня были не религиозные. Все-таки мы, русские, уповаем на Божий суд! Вдова, дети, всех жалко, хотя все время думаешь о неком постороннем компоненте. Каково Тане жить в Лондоне?

Хорошо по этому поводу высказался, даже смелее и лучше, чем это сделал бы я сам, мой афганский приятель Геннаий Николаевич. Привожу фрагмент из только что полученного от него по интернету письма. Письмо, правда, от вчерашнего числа. По стилю – питерская школа!

Ну, вот Вам, Ваше Превосходительство, и иллюстрация вопроса о превратностях судьбы, оказывается и Б.Н. Ельцин тоже смертен. Никогда бы не подумал, что в расцвете творческих и прочих сил, при такой харчовке и уходе – надо же – ласты склеил.«Вот беда-то какая»,– сегодня у меня под окном бабушки на лавочках, прямо-таки в неподдельном горе чуть ли не запричитали.Неизбывная русская доброта и незлобливость, вся она в этом живом и искреннем сочувствии.

Не знаю, как тебе это событие, но по мне – жаль, что этотгерой демократии ни за развал Союза, ни за парад суверенитетов,ни за начало чеченской войны так ведь и не ответил. А надо бы…Не говоря о море многих мелких брызг, кои по сию пору в воздухе носятся и природу озонируют. «Отец российской свободы», –наверняка будет в эти дни сказано именно так или что-то схожее из того же синонимического ряда. Только вот свободы от чего? И какой ценой? Никто и никогда не обещал несвободы, все только за нее и ратуют, покуда к власти рвутся, а дорвамшися до таковой…

Теперь уж пусть апостол Петр ему дорогу дальнейшуюуказует, а Господь судит судом праведным, а не Басманным.Трогателен на этом фоне Миша Меченый, даже соболезнуя семье покойного, не преминул напомнить не токмо о совместной борьбе(друг против друга, надо понимать), но и о крупных ошибках покойного, ах ты ласковый Миша, просто чудо как мило именно в такой ситуации. (Не потому ли, семья и близкиепокойного переиграли место с участком захоронения, поменяв его на менее населенный и удаленный по возможности от Раисы Максимовны?)

А уж Коля Карлович Сванидзе сегодня в панегирике «БН»самого себя превзошел в воспевании демократии от Б.Н.

Ладно, Бог ему судья, в бозе почившему первому Президенту России, а история сама когда-нибудь свое мнение скажет.Интересно, насколько оно совпадет с твоим нынешним мнением относительно этой фигуры?

Я думаю, что после смерти Б.Н. Ельцина у Путина совершенно развязаны руки и он свободен он всех политических обязательств, взятых на себя еще в бытность премьер-министром. Посмотрим, как теперь он обойдется с народом, олигархами и понятием «социальное государство». Иногда в инстинкте ему не откажешь: в частности, днями он наложил «вето» на проект Думы убрать со Знамени Победы рабочий символ – серп и молот. Дума, естественно, дружно проголосовала вслед за указкой президента, будто по этому поводу у нее раньше не было мнения. Но лучше бы подобным чутьем президент пользовался во время прохождения социальных проектов.

Интересна и жизнь памяти и памятника Ельцину на Новодевичьем кладбище. Какая сейчас война начнется под землей! Примут ли Гоголь, Чехов, Булгаков и Шукшин настырную ельцинскую аргументацию? Ушел не прощенный, как воплощение тупого крестьянского самолюбия.

26 апреля, четверг. Утром, еще не вставая с постели, читал стихи Александра Ревича об Италии, войне и предвоенном быте. Замечательная, негромкая, но такая хватающая за сердце поэзия.

Шагнуть бы в эти сумерки и споро

подняться по ступеням, а затем

нырнуть в знакомый хаос коридора,

где сундуки соседские вдоль стен,

где на крюках висят велосипеды…

Это на фоне выдержек из поэзии Кибирова во вчерашнем номере «Литературки». Встреченный накануне на Бронной Сережа Казначеев был расстроен, что из статьи выкинули сладкую часть – настоящую фамилию, правда, оставили национальность – осетин. Литература – это сырая почва для собственного материала! И не говорите мне, что национальность, генетическое самочувствие писателя ничего не определяет в подходе к языку, к чувству родины, к описанию действительности. Хотя примеры из Ревича тут же это и опровергнут.

Убогий быт, несчастная эпоха,

но как ее теперь ни назови,

все это было в дни царя Гороха

порой надежд, печалей и любви.

Иногда начинаешь собирать урожай с, казалось бы, плохого посева. Во вторник, как уже писал, я расстроился, когда, лишь начав интервью Грише Заславскому, узнал тему: «Ельцин и культура», готовился же к другому. В комнате тут же сидела В.С. и, по своему обыкновению, нервничала – придет ли машина на диализ, или не придет. Да еще Гриша несколько выбил меня из седла, некорректно ввернув, что, дескать, в подаренном ему романе «Марбург» проглядывает мое специфическое отношение к Ельцину. Ну, что-то приблизительное я все же набормотал.

Теперь, после этого предуведомления, я передвигаюсь к сегодняшнему ученому совету. Ко мне подошел профессор Б. Леонов и сказал, что слышал мое интервью по «Маяку» и находит его великолепным. Я, мол, единственный, кто на этом полуправительственном радиоканале позволил себе в корректной форме определенную критику.

Сбор урожая продолжился вечером в Клубе Рыжкова в Даниловом монастыре. Там примерно то же самое сказал мне В.Н. Ганичев, слышавший мое интервью в машине: «Жестко, но корректно». Он, правда, не самый любимый мой герой, но было приятно.

Завершу тему позднейшей вставкой – когда я диктовал написанное Е.Я., она не преминула откомментировать: «Вы сказали правильно. Они его так представили, будто он спаситель народа…»

Должен сказать, что средства массовой информации, как всегда, разошлись с народом. Вечером Соловьев устроил довольно большой перекрестный допрос, в котором участвовали и те, и другие, ельцинисты и «наши». С апологетикой «спасителя» выступил Немцов, а Илюхин объяснил, почему коммунисты не встали в Думе, чтобы почтить память президента. Я лично, как человек мягкий, все-таки встал бы. Но ведь по мне Ельцин не стрелял, а по Илюхину и по другим коммунистам и некоммунистам, которые тогда находились в Белом доме, стреляли по приказу президента. Многие помнят и эту кровь, и рывок вниз в демографии. Кто виноват, ребята? Ну, да ладно! Спи спокойно, дорогой товарищ! В истории ты не был ни Лениным, ни Мининым, ни Пожарским! И мне неизвестно, кому нужна эта свобода, о которой так много говорят. Мне она не нужна, я как писатель всегда был свободен.

Итак, этот день. В три часа ученый совет. Много говорили о науке, в том числе о науке для студентов. Конечно, каждый делает акцент на том, что ближе ему. Но я понимаю, что для вызревания чего-то важного в будущем писателе нужно, в том числе, и свободное время. Нужны свободные мозги, лень, безделье, угрызения совести, переживания, что не сделана контрольная или курсовая… Творчество – это более высокий этаж отражения жизни, нежели наука. В конце концов, сначала именно писатели открыли спутник на Марсе, а потом уж наука навела на спутники свой телескоп. Мне вообще кажется, что институт перегружен контрольными, курсовыми, и нет никому дела, сколько часов на них тратят студенты. Для нас иногда важнее бывает, что за проверку работы нам ставят в нагрузку час времени. Думаю, есть определенная перегрузка, мы ведь, как на филфаке, изучаем диалектологию, старославянский язык. Это, конечно, нужно, но в свое время мы на этом сакцентировались, так как именно эти предметы расползались и теряли свое значение даже в центральных гуманитарных вузах. А теперь дело поправилось, и уже нечего спасать филологов-русистов, каждый должен заниматься своим. Раньше я с гордостью говорил, что мы даем хорошее филологическое образование, а теперь с гордостью говорю, что у нас вырастают хорошие писатели – прозаики, поэты и драматурги.

На второй вопрос повестки дня не остался: как всегда в последний четверг, проводят еще и бюро в Московском отделении. Прошло оно довольно быстро, поговорили о Ельцине, о жизни… Завтра день рождения у Максима Замшева. Не пожалел, подарил ему том Дневников, а другой том из купленных в нашей лавке повез, чтобы вручить Лене Богородицкой. Но, как известно, человек только предполагает…

От Большой Ниитской до Даниловского доехал довольно быстро. Я так привык к нашему Клубу, что встречаю всех как родных. На этот раз был полный сбор, человек 70, потому что главным гостем был С.М. Миронов, председатель Совета Федерации. А вот Лены то не было, она не вернулась с Кипра. Перед самым началом заседания позвонил Витя: «скорая» опять не берет B.C., он съездит в больницу сам. Естественно, что бы вокруг ни говорилось, я все время держал в памяти В.С. и Витю. Как он там один справится?

Что говорил Миронов? Сначала он объяснил суть парламентаризма. Мы-то все знаем о так называемом парламентаризме не по сути дела, а по жуткому поведению нашей Думы. В общем, с чем в нашем, российском, парламентаризме Миронов не согласен? Вот такая им была произнесена фраза: «Наличие парламента не свидетельствует о наличии парламентаризма». Еще фраза: «Нынешнее законодательство не обеспечивает полного народного представи-тельства».

Миронов против отмены порога явки. Пример: из 44 субъектов Федерации только в 16 явка на последних выборах дала свыше 50 процентов избирателей. Голосует и избирает меньшинство. Какая при таком положении может идти речь о народном представительстве? Кажется, Миронов и против выборов исключительно по спискам. Если ты хочешь баллотироваться – будь членом партии или проси ее выдвинуть тебя. Он рассказал, что где-то на Урале на выборы пришло два человека, один голосовал, а другой был выдвинут – и выдвинутый прошел. В разговоре возникло четкое понятие легитимности. Миронов считает, что утрата пункта «против всех» – недостаток нашей избирательной системы. Человека, обладающего активной жизненной позицией, не устраивает происходящее в стране, но, придя на избирательный участок, он не может высказать свою точку зрения. В 98-м году необходимость графы «против всех» обосновал Верховный суд.

Свои рассказы, в том числе о снятии депутатов или партий с выборов, Миронов называет новеллами. Наказание должно соответствовать нарушению. Он говорит, что часто снять с выборов могут за техническую ошибку. Говорил, что уже ввели или собираются ввести в выборную систему понятие «империал», когда партия, получившая наибольшее количество голосов, премируется. Система действовала в мировой практике только единожды: в Италии при Муссолини. По мнению Миронова, порог для партии в 7 процентов не способствует демократизации власти. В Европе порог для партии 2-4 процента. Миронов полагает, что в России порог надо сделать в 5 процентов, а в регионах он должен опуститься до двух. Сегодня в России 16 партий. Сбор подписей превратился в бизнес для специально созданных контор, денежный залог для партии в 60 млн. руб. – слишком высокая сумма, считает Миронов. В Санкт-Петербурге договорились даже до 90 млн. руб.

Много говорил Миронов о законодательной деятельности, о бессистемности в ней. Свод наших законов он представляет лоскутным одеялом. Какое министерство первым добежит – тот закон и продавливается. Он говорил о законодательной инициативе, прописанной в Конституции. В списке субъектов инициативы: Президент, Совет Федерации, члены Госсовета, депутаты Госдумы. Но есть еще и правительство. Так вот, основные законы, принимаемые Думой, инициированы правительством. Естественно, оно делает так, чтобы прошли законы, удобные ему. Законы, внесенные в интересах провинции, составляют 5 процентов. Почему? Потому что в них прописана статья: «Новый закон требует финансирования». Естественно, правительство дает отрицательное заключение. В этой связи интересно одно наблюдение Миронова: за последние три года президент уже трижды говорит о северных надбавках, а закона нет. Госдума не хочет ссориться с правительством, Миронов также упоминал о контрольных функциях, которыми парламент почти не пользуется.

На том листике, где я всё это писал, есть такая пометка: Миронов говорит как человек, хорошо знающий проблему и дело. В конце он рассказал об интересном эпизоде, когда Дума приняла закон о Знамени Победы, на котором исключены из символов Серп и Молот, а сделано по-аме-рикански: знамя и звезда. Выступая по телевидению, любимая мною г-жа Слиска сказала: мы преодолеем вето Союза Федерации. Но не тут-то было: вето наложил и президент.

Когда Миронову стали задавать вопросы, молодцом показал себя В.Н. Ганичев: поднял вопрос о творческих союзах, который сами они не могут внести в Думу, потому что, по Конституции, не имеют права законодательной инициативы. И он спросил: а может быть, мы передадим бумаги в Совет Федерации, а уж он внесет их в Госдуму. Миронов ответил, что в прошлом году это предложение было вносить рано, в будущем – может быть поздно, а вот сегодня – как раз.

Я также не знал подробностей истории с мироновской декларацией, он рассказал об этом. Не думаю, что хотя бы один из руководителей Федерации хотел бы, чтобы его декларацию публиковали… Я задался вопросом: как ему живется и работается в атмосфере скрытого неодобрения и ненависти коллег?

Когда первая половина вечера закончилась, и все уже садились за патриарший стол, а я, грешный, предвкушал вкус филе из судака с крабами, тем более, что именно сегодня внес членские взносы, – опять позвонил Витя. Он дома, В.С. заперлась в ванной. Я сразу все понял и, естественно, бросился домой. Через двадцать минут был у себя на улице Строителей.

Состояние В.С.– это особый разговор. Думаю, что женщины из породы ящериц: у той обрубают хвост, а он опять вырастает. Уже часов в одиннадцать В.С.заговорила, была абсолютно осмысленной.

27 апреля, пятница. Утром В.С. самостоятельно встала, прошла на кухню, критически вспомнила вечерние события. Но аппетита у нее, правда, нет. Очень боюсь, что она отплывает. Стараюсь об этом не думать, но, как говорится, объективная реальность стучится в дверь. Уже второй раз ее не берет обратно «скорая помощь», она почти перестала есть и похожа на мою мать, когда та уходила из жизни. Еще одно – она стала совсем бесплотной. Уж такая легкая, что даже я могу почти без усилий поднять ее и посадить в ванну. Передвигается по квартире хотя и медленно, но будто летает, не издавая ни единого звука. Но я до сих пор помню ее отчаянно молодой, энергичной и решительной. Мне кажется иногда, что я люблю ее еще больше, может быть, отношение к ней соединилось с любовью-тоской по моей матери и даже нашим неосуществившимся детям.

Тяжелый день, ознаменованный потерями.

В шесть вечера уехал в Пермь Витя. К тому, что он заработал сам за последнее время, я дал ему еще две тысячи и снабдил массой разных подарков для родни, благо их у меня скопилась тьма. Старый мой лозунг: подарки должны оборачиваться. Если уж зашла речь о Витиной работе – развозке медикаментов по аптекам, что он делает на моем старом «Жигуленке», – два дня назад он попал в небольшую аварию: его подбил несшийся на огромной скорости молодой джигит. Витя рассказывал, как долго гаишники, посадив его в свой автомобиль, вымогали у него деньги, вместо того чтобы признать очевидное – виновата другая машина, превысившая скорость. Они даже не стали замерять для протокола тормозной путь лихача. Денег у Вити не было, в отместку стражи путинского порядка признали обоих участников ДТП одинаково виновными – значит, страховка не работает. В связи с этим у меня возникло такое предложение: организовать тайное общество автомобилистов, нацеленное на всенародное возмездие гаишникам. За беззастенчивый грабеж мстить им по всем направлениям жизни: врачи станут плохо лечить им зубы, педагоги без снисхождения относиться к их детям, поступающим в вузы, журналисты не будут говорить о них ни одного доброго слова, в банке станут путать их квитанции на оплату коммунальных услуг, в кассах – продавать худшие билеты на поезд и в театр. Если они господа на дорогах, то пусть станут париями в обществе.

Днем проводил дополнительный семинар. На этот раз обсуждали Ваню Пушкина. Здесь все заемное, все из иностранной «психологической» литературы, недаром любимый писатель Вани Герман Гессе. Но вот ставить слова в соответствии со своими торжественными психологемами Ваня может образцово. Обычная трагедия творческой молодости, через которую прошел, возможно, и я: умею, но не о чем писать. Приблизительно зная, о чем сам буду в дальнейшем говорить, начал семинар со стихов Всеволода Ревича. Стихи были о разном: и нашем российском, и об Италии, о Сократе, об Овидии. После этой неслыханной поэтической простоты все занялись Ваней Пушкиным. Ребята довольно жестко отнеслись ко всему им написанному. Мои «платные» девочки Столбун и Матвеева очень точно обо всем говорили. Были произнесены такие слова, как «бесплодно», «творческий тупик». Но закончил я семинар опять чтением того же автора: его «Поэмой о ненаписанном стихотворении».

Вечером читал газеты и вглядывался, ища смысла, в телевизор. У Порошутинской веселая дискуссия: оставаться ли Путину на третий срок? В открытую высказывается против подобного нарушения Конституции только Григорий Явлинский. За скобками диалектическая парадигма: народу, может быть, и хотелось бы, чтобы привычный Путин остался, следующий царь или генсек может оказаться и хуже, с другой стороны – люди думающие понимают, что перемен больше всего боятся чиновники и олигархи, погрязшие во взятках и почти космическом, как ни в одной стране мира, воровстве. В случае нового президента многие могут и сесть.

28 апреля, суббота. С вечера думал, как бы мне изловчиться и пойти на коллегию министерства, которая начинается в 10. Возник сумасшедший план: «призвать» утром Толика или С.П. Оба не отказались, но как бы и не изъявили резвой готовности. Пропала, кстати, и не звонит ближайшая подруга В.С. Алла. Но все мои ответственные и серьезные планы просто лопнули. В.С. была очень слаба, я довольно долго ее собирал, потом грузил в машину «корой помощи». Какая уж здесь коллегия, а пойти было надо, переговорить с Голутвой или с Лазаруком относительно гранта на фильм по моему роману. Подал заявку Игорь Черницкий, я, правда, не желая ему вредить, тут же подумал, что Коля Романов роли не вытянет. Вот и не пошел, когда на кону стояли собственные интересы.

Чтобы сразу закрыть главную тему – о В. С., скажу, что в семь вечера ее привезли почти неживой. А до этого звонил врач В.Я. Безрук: нет, нет, не волнуйтесь, сегодня диализ она перенесла, может быть лучше, чем прежде, но у нее, кажется, желтуха и снова необходимо класть в больницу. Практически он спрашивал у меня разрешения положить ее прямо сегодня. Я сказал, что ни за что не положу В.С. на праздники, когда почти нет врачей, пусть везут домой. Договорились, что положат ее в среду. С Безруком мы должны будем созвониться во вторник. И тут у меня мелькнула замечательная мысль: а почему бы не давать фельдшерам, которые каждый раз возят В.С., хотя бы по 100 рублей – за особые услуги.

По телевизору долго говорили о новой утрате, которая постигла русскую жизнь. Умерли, чуть ли не с разницей всего в два часа, два народных артиста СССР – Кирилл Лавров и Мстислав Ростропович. Оба были людьми публичными, и каждый по-своему ответственным. Хрупкий, высохший, как мальчик, Лавров приезжал на фестиваль в Гатчину. Его сопровождала молодая уверенная в себе женщина. Больного Ростроповича совсем недавно вытаскивали на юбилей, который состоялся в Кремле. Наверное, надеялись, что это празднество даст ему силы. Не дало. Ему бы в то время полежать, а не ходить под ручку с президентом в галстуке-бабочке.

Кстати, и Ельцин заработал свой очередной инфаркт во время предвыборных плясок – тоже, наверное, потащили соратники, обязанности, семья… К нему, в связи со многими утратами, вернулись на ТВ еще раз и показали кадры, раньше не бывшие в эфире. Это личный юбилей Ельцина, который по предложению Путина был проведен в Кремле. Народа очень немного, но были два «личных гостя», которые меня по-своему заинтересовали: Галина Волчек и Марк Захаров. Недаром так материально благополучен неважный творчески театр «Современник». И Волчек на похоронах Ельцина я видел не в группе вип-гостей, а среди тесно сплоченной семьи. Видимо, она подруга Наины Иосифовны, они и по типу похожи, обе плотной стати.

Вечером же объявили, что гроб с телом Ростроповича после девяти часов установят на всю ночь в храме Христа Спасителя. Если бы В.С., даже не поев, не попив чаю, не свалилась замертво на постель, я бы обязательно сходил. Лаврова похоронили в Ленинграде на одном из кладбищ рядом с могилой жены.

29 апреля, воскресенье. Ночью раза два заходил в комнату к В.С., зажигал свет, и каждый раз боялся, что не увижу, как одеяло на этом хрупком плечике чуть приподнимается. А утром произошло чудо. Как ни в чем ни бывало В.С., сама встала, и я увидел ее в кухне заваривающей чай. Дай Бог, чтобы это состояние продолжалось у нее подольше. Я принялся допрашивать, что бы она хотела съесть, и помчался в магазин. Гвоздем программы стал кисель, который уже давно начали продавать в банках. Тема киселя еще появится в сегодняшних заметках.

На радостях я тут же начал писать рецензию на очень хорошую книжку А.Ф. Киселева «Кафедра. Профессорские розы». Это не только довольно увлекательная книжка, но и некий венок, который ученик преподносит своим учителям. Как я написал в рецензии, и, думаю, справедливо, это еще и реабилитация исторической науки, которая при помощи Волкогоновых и Сванидзе сведена к служанке предыдущего режима. К вечеру две страницы текста одолел. Продолжаю читать второй том Кюстина.

По телевизору слежу за событиями в Таллине. Там местные власти переносят памятник советскому солдату из центра города на военное кладбище. Это большая и хитро задуманная политическая многоходовка. В Таллине уже произошла стычка русских и эстонцев, протестующих против переноса, с местной полицией. Под шумок этого события кто-то громил магазины, переворачивал машины. Убили ножом какого-то русского парня. Эстонцы знают, что мы не осмелимся предпринимать что-либо, потому что одна треть русской Эстонии у них в заложниках. Естественно, важным стало разрядить конфликт таким образом, чтобы показать, мол, русские – свиньи и хулиганы. Хорош и их моложавый премьер, высказавшийся в том смысле, что, дескать, неизвестно, кто под памятником ежит: может быть, мародеры и насильники. В связи с этим я вспомнил «Труд», наверное, двухдневной давности, который опубликовал список захороненных под памятником бойцов и командиров. Я внимательно прочел его: столько погибло молодого народа, чтобы освободить чухонцев от свастики! Почему-то, читая этот список, так важно было знать, когда человек родился, в какой деревне и какое получил образование.

Днем – между телевидением и компьютером – ставил эксперимент с киселем. Уже года два в холодильнике стоит несколько банок с подкисшим вареньем. Я наконец-то из одной банки сварил кисель. Получилось очень неплохо. Руководство по варке взял с пакета сухого киселя, который купил в магазине. В отличие от магазинного у меня только нет красителей.

Под вечер сбегал к академику Николаеву. Ира снабдила меня рецептом, как делать котлеты из индейки, и в качестве образца – двумя котлетами для В.С.

30 апреля, понедельник. И плохо спал, и встал рано. Сегодня хоронили Витю Шелягина. Еще в субботу позвонила Галя Берлина – мы все практически из одной коммунальной квартиры. С каких же пор я Витю знаю? Скорее всего, еще до смерти Сталина, хорошо помню, как мы заканчивали школу. Витя с блеском выигрывал какие-то математические олимпиады и поступил в физтех. Я был неудачником: в комнате Шелягиных меня провожали в армию. Есть даже фотография, где на их сундуке сидят моя мама, Татьяна Лукьянова, за которой я тогда ухаживал, и Игорь Любинский . А сзади горельеф с какими-то конями. Я потом описал и наш дом, и эту коммунальную квартиру. Зал в дворянском особняке разгородили по вертикали, сделали два этажа, и наверху, в квартире с горельефом, жили Шелягины. Рядом с ними – в общем коридоре – жили два брата Берлиных с семьями. Галя Берлина мне первой и позвонила.

Навсегда провожать Витю я поехал в морг 7-й горбольницы. Никого из компании, кроме Гали и Игоря Любинского, не узнал. Витю тоже не узнал, хотя виделся с ним последний раз лет пять назад. На похоронах не было ни его сестры Таьяны, которая стала певицей, ни его брата Сережи, родня разругалась насмерть из-за дачи в Удельной, которая осталась от родителей. Дача, как бы в отместку всем, потом сгорела.

1 мая, вторник

Ночью В.С. опять рвало, я это понял по застывшим тоненьким слоем черным следам на паркете возле дивана, будто это место присыпали торфом, но меня будить она не стала. К утру ей чуть получшало, и с моей помощью она дошла до машины. Я уже все рассчитал: сегодня ее все же привезут, а завтра утром на своей машине, как мы договаривались в субботу с В.Г. Безруком, отвезу ее в больницу на исследование. Но утром раздался телефонный звонок от В.Г.: постарайтесь быть в больнице через час. Я сразу же позвонил С.П. и попросил срочно приехать.

Когда через полчаса мы с В.С. спустились на лифте, С.П. уже стоял у двери. К счастью, в эти праздничные дни транспорта было мало, как сказал бы англичанин, с трафиком мне повезло. Помощь С.П. в больнице, учитывая все обстоятельства, была неоценима: В.С., которая почти не ходит, ее сумка и куртка, процедура усаживания в кресло-каталку, уже спущенную с 7-го этажа, и моя машина, которую следовало вывезти за ворота…

Мы часто ругаем нашу медицину, а она, замученная до тяжкой усталости, отчего подчас выглядит равнодушной, лениво отбрехивается. Конечно, везде безремонтная разруха, старая мебель, с бьющими в глаза размашисто начертанными на самых видных местах инвентарными номерами, – но всё же в закутках, за расшатанными столами специалисты работают очень неплохо. ЭКГ, терапевт – всё это буквально слету, но я не могу сказать, что невнимательно. Запомнилась молодая женщина-терапевт с недорогим египетским золотом на шее – какой-то картуш, видимо с ее именем. Здесь есть некоторый контраст с Ирой, старшей нянечкой на пятом-шестом этажах, в нефрологии. То же недорогое золото, но им унизаны все пальцы. Встреча с Ирой произойдет чуть позже, и даже два раза.

Пока скорее на 7-й этаж – те же медлительные больничные лифты и переходы, по которым года три назад я блуждал. Сегодня в переплетении их нахожу прочную логику.

Перед тем как отнести сумку В.С. вниз, на 5-й этаж, куда ее перевезут после диализа, несколько минут разговариваю с В.Г. Безруком. Он пока не может объяснить, что за черная рвота идет уже два дня: кровавая ли это рвота из желудка, или это желчь? Он боится, что это уже онкология. Будем, говорит он, искать. Хоть бы они нашли что-нибудь другое! Меня несколько утешает его фраза: «Я много лет наблюдаю диализников, но не видел больного с такой витальной силой». Про себя отмечаю, что я совсем не таков.

Все последние дни думаю о смерти. Живу в ее окружении, и о её существовании, как зверь в лесу, мне всё время напоминает рык, раздающийся из чащи. Он то громче, то тише. Часто я думаю о себе, о своем – оно уже не за горами – трагическом будущем. Дай, Боже, Твоей праведной и справедливой волей по заслугам и смерть. Пошли своего ангела, и пусть он появится внезапно для меня и на бегу… Один раз публичное бесстыдство: на асфальте – запрокинутая голова с разбитой при падении бровью, слетевший с ноги ботинок обнажил носок с дыркой… Но ни о чем не думать и ни перед кем не унижаться из-за стакана воды и не просить сменить стариковский памперс…

Я договариваюсь с Ирой о месте на пятом этаже. У нее в глазах блеск: к лету конвейер больных мелеет, а жизнь и инфляция идут, и идут в рост. Она привычно и смиренно говорит: платите, сколько не жалко. Я чувствую, что деньги ей нужны. Говорю: «За мной не заржавеет». Гвоздь в сознание вбит, я ничего больше сделать не могу. Тут еще обнаружил, что не взял, когда собирался в больницу, ни пижаму, ни халат, так и осталась стоять на подоконнике кружка с ложечкой. Приезжать еще раз сегодня – не приезжать? Завтра утром рано приехать надо обязательно: договариваться насчет отдельной палаты.

Дома усилием волн заставляю себя сесть за компьютер и написать введение к книге для «Дрофы». Попутно размышляю о переделке монографии. При обостренном душевном чувствовании работа иногда получается. Ставлю точку на этом своем, как мне кажется получившемся, предисловии, и в этот момент раздается телефонный звонок. Почему-то понимаю, что это Ира и что зря не расплатился сразу. Знать, недаром я оставил в сумке В.С. сотовый телефон и записку с моим номером. Ира говорит, что после диализа у В.С. началась рвота, вызвали дежурного врача, и тот отправил В.С. на УЗИ. Но Иру конечно, волнует, что утром ей уезжать в свое Подмосковье, а деньги не получены. В больнице она насмотрелась всякой внезапности.

Опять благодарю праздничные обстоятельства – еду, как и утром. по пустому третьему транспортному кольцу – и поминаю добром двух людей: Лену Богородицкую, подарившую мне машину, и Ю.М. Лужкова. В медленном чтении Астольфа Кюстина, имя которого для примитивного патриота проклято, я подошел к тому моменту книги, когда автор переезжает в Москву. Масса интереснейших, но часто не известных ранее подробностей. Например – меня всегда интересует технология обыденной жизни, – устройство тракта из Петербурга в Москву. Скорость движения 5-6 лье (8 км) в час, но император, по утверждению Кюстина, движется быстрее – 7-9 лье. Интересно? Или особая параллельная дорога, устроенная для того, чтобы во время императорских гонок отправлять по ней обычных ездоков. Разве это не похоже на наш московский трафик, где зеленый свет лишь для нашего народного правительства? Так вот, когда я ехал по третьему кольцу, а мимо мелькали лужковские монстры городского строительства, я понял, что старая, великая и праздничная Москва, воспетая и осененная, пропала навсегда.Цитата.

2 мая, среда. Вот тебе и наша руганая медицина, вот тебе и печально знаменитая реанимация 20-й больницы, о которой так много писали журналисты. Когда я приехал, койка В.С. была пуста. Медсестра Нелли сказала: все утро гоняем, сделали рентген грудной клетки и сейчас снова отвезли на УЗИ. Чуть позже, когда привезли В.С. и историю болезни, Нелли первая мне сказала: думали на онкологию, но, похоже, камень. Тут я вспомнил Вячеслава Григорьевича Безрука с его снайперским попаданием: «механическая желтуха».

На консилиум пришло человек пятнадцать. По возрасту – и молодежь, и старцы – мне показалось, что это моя кафедра. Кто-то мне шепнул: профессор, заведующий клиникой и заведующий хирургическим отделением. Совещались минут тридцать, сначала в ординаторской, потом в палате, потом снова в ординаторской. Наконец, вызвали меня: камень в протоках, необходимо удалять желчный пузырь, развилась механическая желтуха. Предупредили – риск очень большой, а что меня предупреждать, ведь иначе смерть. Пока разговаривали со мною, параллельно диктовали акт консилиума и его подписывали. Согласились с мнением Валерия Юрьевича Шило, что по жизненным показаниям делать операцию надо не сейчас, а завтра утром, пропустив сегодня больную через диализ. Всю терминологию опускаю, ощущение полной ответственности.

В.С., когда к ней еще раз зашел профессор, встретила весть очень мужественно и разумно. Возник термин «информированное согласие». Как всегда, В.С. нашла слова очень точные и определенные.

К 12-ти я сам повез В.С. на диализ. Было трагически интересно наблюдать, как собираются в холле эти обреченные люди. Сидя в кресле, В.С. иногда комментировала. Один раз даже произнесла слово «сука». Это по поводу молодой женщины, которая в свое время каким-то образом выперла В.С. из палаты. Раньше я, зная характер В.С., многие ее такие отзывы воспринимал с иронией: дескать. вот она, хваленая солидарность обреченных, «диализное братство», как выражалась В.С. Но увидев эту чуть играющую в молодость женщину, понял, что интересуется она только собой и нет у нее ни капли милосердия или сочувствия к кому-либо, и про себя повторил это поганое слово.

Уходит предыдущая смена, подтягивается следующая, пока всё напоминает зал аэропорта, откуда улетает хорошо знакомая тусовка. На этот раз я прошел вместе с В.С. весь цикл: взвешивание (50 кг. 200 гр.), потом усадил ее в кресло, нашел крючок, куда она вешает свою сумку. Вот зал, растянувшийся в длину на половину больничного корпуса, схож уже с салоном самолета. Почти все пассажиры сидят в креслах. Каков будет этот полет?

4 мая, пятница. Видимо, в природе человека, в русле его психологии по возможности отводить от себя известия о несчастье. Спал перед oперацией b.c., конечно, плохо. Засыпал при включенном телевизоре, в три проснулся и снова смотрел. С трудом, но все же запомнил в передаче о Фаберже большой пассаж о Хаммере. Воистину, этот предприимчивый американец крепко нажился на несчастьях России: именно он был посредником в распродаже художественных ценностей, реквизированных у прежних хозяев. В телевизоре мелькали фотографии и звучали имена юных героев ЧК. Эти имена – позже я понял, что они все сплошь специфические – я слышал в молодости от Фаины Абрамовны Наушю…., вернувшейся из лагерей. В передаче распознавались курьезы. А что могли ценить эти 18-летние еврейские мальчики! Пишу и вспоминаю слова В. Андреева – только бы не стать антисемитом. Например, за военные заслуги революционному Примакову был подарен золотой портсигар, который Николай II преподнес Матильде Кшесинской. Но это попутно, в передаче было сказано, что ленинградские чекисты, так сказать, брали золотишком с богатых за свободу. Возник скандал, когда об этом стало известно. Самая для меня любопытная деталь – это дружба Хаммера и Микояна. Именно Микоян передал Хаммеру клейма, принадлежащие Фаберже, которыми отмечено большое количество подделок.

После этой передачи снова заснул, потом, когда совсем проснулся, опять тянул время, чтобы отдалить от себя любые известия.

Вот и сейчас на узкой площадке 7-го этажа перед входом в «операционный блок» пишу эти заметки, исключительно чтобы не думать, хотя кое-какие известия уже есть. Из окна – газон, где косят траву с желтыми цветочками. Что у меня, интересно, на даче?..

По дороге в метро прочел большую статью A.M. Туркова. Это ответ на две статьи в «Литературке» – Б. Тарасова, с либеральной трактовкой личности Николая I и его милого окружения, и И. Золотусского, который интерпретирует Чацкого как антидекабриста. Особенно убийственна часть, посвященная нашему ректору, потому что здесь не только анализ текста, здесь в ход идут документы. Рикошетит и по Казначееву, который брал у Б.Н.Т. интервью.

Цитаты.

Статья для публики и для меня очень важная, потому что написана человеком твердых убеждений и универсальных фундаментальных знаний. По себе знаю, как иногда начинаешь колебаться от новой информации, рефлектировать и думать: может быть, так оно и есть.

В больницу я приехал около одиннадцати. К этому моменту профессор Александр Константинович Ерамишенцев, сделавший операцию или основную её часть, спустился с 7-го этажа и переодевался. Я застал его натягивающим штаны. Не передаю всё прямой речью, потому что не уверен в точности и терминах. По смыслу: основная часть операции закончилась. Опухоли, которую ожидали, нет, вырезан камень диаметром в два см.

Потом я встретился с Игорем Борисовичем, завотделением хирургии, тот уточнил: подтвердились полностью и диагноз, и необходимость операции. Я еще раз подумал, что, может быть, наветы на нашу медицину несправедливы. В нашем русском менталитете есть какая-то удивительная творческая решимость и умелость. И не только у юных слесарей и плотников, но и у врачей. И тут же себя охолонил! Как в кинотеатре на экране, появился новый кадр и послышались голоса. Я увидел профессора, прыгающего на одной ноге, в момент, когда вошел к нему в кабинет, и услышал наш с ним разговор. «Кое-что мы еще умеем. Но эта больница…» – дальше шло слово, которым Ленин охарактеризовал интеллигенцию. Профессор посмотрел в окно: «Цветники хорошие. Денег не дают, всё рушится. Они , – и ему и мне было понятно, кто имеется в виду, – все только говорят об освоении новых технологий! Дайте деньги на покупку приборов, мы освоим». Было ли в ответ на «только говорят» произнесено классическое: «твердите вы и только» – не помню. Иногда привычные собеседникам диалоги идут как бы без артикуляции: это диалог двух сознаний.

В 12.30 я сел возле лифта на втором этаже той галереи, которой соединяются 5 и 3 корпуса, уже зная, что В.С.проснулась после наркоза. Её вывезли из лифта трое мужчин. Сначала я подумал, что санитары, но оказалось, что третий человек в белом халате – врач-анестезиолог. В какой-то момент, на соединении двух галерей, я ее окликнул, она открыла глаза. Узнала ли она меня? Потом быстро распахнулась железная дверь в реанимацию, и каталка утонула в новом коридоре.

Из больницы заехал к Юре Авдееву, который попытался скрасить мое горе в японском кафе напротив своего дома супом маскарпони, суши и сладкими блинчиками с зеленым чаем. Обсудили друзей, жизнь и все другие проблемы.

Потом побывал в институте – забрал работу для обсуждения, по дороге домой заглянул на Петровку в Комитет по культуре, где взял материалы к конкурсу «Открытая сцена».

На нашем рынке опять открыл палатку совхоз «Московский». Я стараюсь именно там покупать зелень, и не потому даже, что она дешевле, а потому, что все еще доверяю советской продукции, её качеству, нашему пришедшему в упадок российскому земледелию. Весь вечер варил большую кастрюлю грибного супа.

5 мая, суббота.Я понимаю, что когда человек попадает в больничный конвейер, то сбоев почти не может быть. Но с утра крутятся мысли: во что оденут В.С., чтобы везти из реанимации на диализ? чем ее кормят? кто наладит ей помощь, если утром переведут в хирургию?

Поехал не на метро, а на машине – суббота. Начал с реанимации. Вышел средних лет врач. Мы сразу узнали друг друга. Это тот самый Александр Николаевич, который ровно два месяца назад принимал здесь В.С.Первые известия: уже утром в реанимации побывал Игорь Борисович. Что-то ему не понравилось с дренажом, возможно хирурги вмешаются еще раз. Самочувствие у В.С.вроде бы стабильное. А.Н. предложил мне прийти часам к 5, когда В.С. вернут к ним с диализа. У меня два решения: останусь до 12.30, до начала диализа, а вечером приду в качестве Деда Мороза с дарственным мешком. И никакая эго не взятка. Это скорее некая жертва, которая приносится высшим богам, Асклепию, что ли. Ну и что, если бога окружают жрецы? Жрецы ничего не требуют, даже взглядом. Это моя священная воля, плата за мои несвященные грехи.

В 12 открылись с металлическим грохотом священные двери реанимации. Далее довольно рутинно – по галерее в другой корпус, на 7-й этаж. Везли какие-то девушки, я помогал. У лифта есть царская особенность: ехать только по собственной воле. Перед тем как подкатить, лифт несколько раз, будто тяжелый гусь крыльями по воде, хлопает, открывая и закрывая, массивными дверьми. В диализном зале место для колесницы, на которой мы привезли B.C., было уже приготовлено.

До четырех часов, пока продолжался диализ, я по традиции ходил в магазин: опять купил кучу продуктов в реанимацию – закуски, фрукты, водку, вино, воду, сладкое, – уложился почти в ту же самую сумму, что и в прошлый раз. Уехал только после того, как В.С.перевезли с диализа. В последнюю минуту сообразил вызвать фельдшера из блока: вышел молодой наглый парень с лакированной прической и алчным блеском глаз – Ваня. Я дал ему 500 рублей, отчетливо понимая, что это бесполезно.

6 мая, воскресенье.Вчера, несмотря на усталость, прямо из больницы поехал на спектакль «Хомо эректус» в Театр сатиры. Еще раньше я обещал Ю. Полякову, и он заказал мне пропуск. Все мои друзья и знакомые на даче, одно место пропадало. Я представляю, как критики, оттопырив губу, ругают и пьесу, и спектакль. Но зал-то полон, смотрят на едином дыхании. А Сергей Житинкин очень здорово спектакль поставил. У Полякова хватило мужества писать не «времянку», а острую и подробную пьесу о сегодня. Как бы назло всем снобам: и секс есть, и полный набор героев дня. Депутат, предприниматель, журналист, коммунист, проститутка, бывший военный, модный культуролог. Все хороши, все приложили руку к грабиловке и растлению. Замечательное количество прекрасных реприз, встречаемых аплодисментами, и масса точных и образных выражений. «Не путайте петтинг и митинг» Пишу в больнице, нет с собой программки, поэтому не могу поименовать актеров, впрочем, все хороши и смешно, с интересом играют.

Не успел я, добравшись, наконец, домой со спектакля, съесть своего грибного супа, как раздался звонок. Это звонила Таисия, жена Олега, цыгана, который попал в нефрологию. Сама Таисия после операции лежит в хирургии. Оказывается, В.С.поздно вечером перевезли из реанимации в хирургию. Таисия рекомендует мне приехать, все же первая ночь. Я тоже представляю, как В.С.будет всё время стараться вскочить с койки.

Около полуночи я уже был в больнице. Целая эпопея, как прорывался в корпус через охрану. Двери в палату открыты, сон, тишина. Всю ночь прокимарил на стуле. Ощущение непритязательной молодости и любви. Пишу все это уже в восемь часов утра.

Дома достал из компьютера письмо Марка. Последнее мое письмо ему в одном аспекте было подловатым. Марк не оставил этого без внимания.

– Филадельфия

Дорогой Сергей Николаевич!

Это за какие же такие мои грехи презумпция невиновности была отправлена в поднебесные недостижимые дали? (Я толкую о втором абзаце Вашего последнего письма.) И обсыпан я прозрачными намёками на моё восприятие («антисемит», «антисемит вдвойне» и т.д.) в отношении личности, с которой я имею бесценную привилегию общаться «словом и делом» вот уже более трёх лет. Если бы не было этого общения, если бы не был я убеждён, что кого-то другого Вы имели в виду, излагая горькую боль души своей, то я – человек хоть и застенчивый, но с осознанным чувством собственного достоинства – посчитал бы излишней попытку объясниться по этому поводу, т.е., что не ношу и никогда не носил камень за пазухой в отношении кого-либо, тем более в отношении людей мною ценимых и любимых. Но именно сейчас мне не просто не стыдно, но крайне необходимо изложить именно Вам, в связи с книгой и вне всякой связи с ней, мои мысли иидеи, относящиеся к межнациональному гордиеву узлу, перевитому сложнейшей нервной паутиной, где тронь любое нервное окончание – и боль идёт прямо в мозг.

Начну с того, что я – Марк Авербух, а не Леопольд Авербах, бесславный рапповский проработчик, вешатель ярлыков и созидатель формул, обличитель напостовцев, попутчиков, к стопам которого вынужден был пасть ценимый и Вами, и мной обезоруженный Маяковский.

Продолжу тем, что я Марк Авербух, а не Марк Дейч, и, оставляя за ним право высказывать свойственные ему обличения, подписываюсь далеко не под каждым из них.

Я не признаю теорию коллективной вины и ответственности за исключением тех очень редких случаев, которые сам и определяю. Об этом я напишу ниже. Но зачем же, если кто-то с фамилией на …ман или …сон приписывает Вам вражду ко всему народу только за то, что Вам не по вкусу бредятина Рубинштейна или Айзенберга, то и Марк Авербух, согласно второму абзацу, оказывается автоматически занесенным в стан этих хулителей? Я – не они, и хотелось бы, чтобы пре-зумп-ция индивидуальной невиновности относилась и ко мне.

Следующий, ещё более важный момент. Я определяю понятия антисемитизм, русофобия и вообще все формы ксенофобии однозначно и узко. Это форма вражды, неприятия народа или расы в целом, а не отдельных её представителей или даже групп. Правильно ведь сказал Сталин: «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский остаётся». Он отказался считать немцев народом-преступником. Человечество изыдет, если оно начнёт исповедовать противоположную философию. Это, кстати, и пытался проповедовать и воплощать в реальность Гитлер, к счастью, не преуспев.

Вот и я всегда слежу за своей мыслью и речью, когда на основании секундных эмоций у меня мелькает скоропостижная мысль поименовать кого-то этим слишком ёмким и несущим громадную тяжесть словом: «антисемит». Это каким же непосильным грузом я обременяю своё сознание, обличая конкретного человека в ненависти к целому народу! Должны быть слишком веские факты и деяния, он обязан преодолеть рекордную планку нетерпимости к народу, нации, чтобы я почувствовал себя вправе судить о человеке в этих категориях.

Да, в Дневниках встречаются отдельные сентенции в отношении евреев, «библейцев» и т.д., когда поневоле бровь вздымается ввысь, и чувствуешь себя приглашённым к аргументированной дискуссии. Некоторые броские формулы, несмотря на всю их блистательную афористичность, при пристальном рассмотрении не выглядят столь уж бесспорными. В этом письме не место начинать эту дискуссию, надеюсь, что у нас ещё достаточно времени впереди, когда трагические обстоятельства Вашей жизни гармонизируются, и мы спокойно и уважительно порассуждаем на эти темы, так живо нас обоих интересующие.

Но главное заключается всё же в том, что, как раскрепощённый мыслитель, Вы не нуждаетесь в подсказках со стороны, когда создаёте культурно-истори-ческую летопись своего времени. А во-вторых, между Вашими «еврейскими» замечаниями и несправедливым ярлыком, который на Вас пытаются навесить, – бездонная пропасть непреодолимого размера, и я хочу Вас уверить, что не вхожу в число авантюристов, пытающихся сигануть через неё – как диктует новомодное клише – в два-три прыжка. Я надеюсь, что объяснился хоть и пространно, но достаточно ясно: не следует меня записывать в число своих хулителей.

Нет, антология «Вокруг евреев» не является результатом ни явной, ни вир-туальной «полемики» с Вами. Прочитав моё книжное вступление «От составите-ля», в этом будет легко убедиться. Она – результат совершенно иной концепции, идеи: дать возможность оппонирующим сторонам бесцензурно высказать свои мысли, доводы. Поэтому в своё время и просил Вас поучаствовать, книжку это, несомненно, обогатило бы. А так именной указатель остался без С.Н. Есина.

Я здесь ответил местной газетке на несколько вопросов, они довольно точно характеризуют мой замысел. Вот часть этого интервью.

– Как, когда и почему пришла тебе идея выпуска этой книги?

Трудно уложить создание этой книги в определённые хроноло-ги-че-ские

рамки. Ответ разнится в зависимости от динамики созревания и воплощения этого замысла.

Можно сказать, что началом послужило жестокое юношеское разочарование почти 50 лет назад, когда я испытал несправедливость по отношению к себе, имевшую этническую подоплёку. Именно тогда, случайно, мне попалась затерявшаяся в многотомнике собрания сочинений М. Горького заметка из его дневника (она помещена в нашей книге), наполнившая меня чувством уверенности, что есть в мире люди, способные понять меня и дать достойный отпор позору антисемитизма.

Можно сказать, что это случалось 30, 20, 15 лет назад, когда, читая мемуары, эпистолярное наследие крупных русских писателей, их художественные произведения, я встречал множество сюжетов и иллюстраций русско-еврейских отношений, и взял за правило не выбрасывать их из ячеек своей памяти.

Можно сказать, что это случилось лет 12 назад, когда мелькнула счастливая мысль о названии книги: «Вокруг евреев», наиболее точно отражающем замысел идеи, и я начал систематизированный сбор и целевой поиск новых материалов на эту тему.

Наконец, можно сказать, что это случилось месяцев 9-10 тому назад, когда я приступил к практическому воплощению в жизнь проекта длиною почти в 50 лет.

– Расскажи о разделах книги и как они составлялись.

Книга состоит из трёх разделов.

Раздел I «Власти предержащие и властители дум» содер-жит посвящённые еврейской теме места из мемуаров, дневников, писем государственных деятелей и писателей.

Раздел II «Исполнители и действующие лица» представляет как главы, так и фрагменты из публицистики и повес-тей, где авторами (исполнителями) описаны сюжеты, действующими лицами которых являются их соотечественники-евреи.

В Разделе III «В центре событий» собраны тематически объединённые художественные произведения.

В целом книга представляет собойантологию, посвящённую русско-еврейским отношениям в России ХIХ –ХХ вв. Несмотря на солидный размер, 625 стр., она, как и всякая антология, не может претендовать на исчерпывающую презен-тацию всех материалов на эту тему. Я – не научно-исследовательский институт, не архив, не библиотека. Но есть однасущественная особенность нашего издания, относящаяся кспецификевопроса, которому она посвящена. Я считалсвоимдолгом представить точки зренияобеихсторон без цензуры и комментариев. Я это называю PRO и CONTRA. Мне представляется крайне полезным дать возможность непредубеждённому читателю (для предубеждённого этокнига вряд ли представит интерес) на обеих сторонах баррикад выглянуть поверх её высот, послушать иуслышатьдоводы другой стороны, ведь каждая из них имеет свои выстраданные резоны, и постараться, где возможно, извлечь уроки на будущее.

Кроме того, «Вокруг евреев» – книга для вольного, свободного чтения. Это – не роман, где, пропустив какие-то страницы, потеряешь нить сюжета. Чтение можно начинать и обрывать практически в любом месте.

Наконец, смею думать, что ряд представленных в ней материалов носит характер раритетов, буквально возрожденных из пепла и тем не менее носящих в себе все признаки настоящих художественных открытий… (конец интервью).

Своё же личное мироощущение в вопросе русско-еврейских отношений я, за неимением лучшего термина, назвал бы дуалистическим. С одной стороны, я всеми потрохами принадлежу своему народу, почитаю за честь быть его частицей, не питаю никакой симпатии к его недругам. С другой же – леденящий ужас охватывает душу от осознания, что руководителем расстрельной команды в Ипатьевском доме, совершившей без следствия и суда убийство отца, матери, трёх прекрасных, не поживших ещё молодых девушек и немощного юноши, был мой единоплемен-ник.

Или я чувствую себя связанным одной цепью с доцентом Астафьевым (из романа М.А. Осоргина «Сивцев Вражек», отрывок из которого помещён в книге), сидящим в застенках ЧК в ожидании смерти, куда его приводят после допросов у тщедушного, больного туберкулёзом после каторжных отсидок следователя Брикмана. Написанный в 1928 г. по свежим следам событий, роман – суровый свидетель подлинной истории кошмара тех времён.

Лучше всего моё самоощущение описано великим Твардовским: «я знаю, никакой моей вины… и не о том же речь, что я их мог, но не сумел сберечь…речь не о том, но всё же, всё же, всё же…»

Достаточно на эту тему, Вы, небось, устали читать. Книжку вышлю в ближайшее время. Ваше согласие её «прочесть и отреферировать» стоит дорогого.

Касаясь другой части Вашего письма, «я весь горю,но позналотчего»: страшно тронут, что воспользовались советом относительно «повествования места». СПАСИБО!..

Когда выйдет второй том Дневников, и какие годы он включает? Я уже заждался его.

Также жду обещанную в последнем письме часть дневника о нынешнем трудно-сложном периоде Вашего бытия. Двинулся ли вперёд новый замысел? Сердечный привет В.С., С.П. и Максиму Лаврентьеву, он вроде обещал прислать сборник своих стихов, но его пока нет.

Не нужна ли помощь любого свойства?

На этом разрешите откланяться. Обнимаю,

Ваш Марк.

7 мая, понедельник.Впервые за многие годы я и не пишу ничего, и даже не могу регулярно вести дневник. Дело не только в ситуации, в которой оказалась В.С., но и в том, что я и сам интеллектуально распался. Может быть, это от невероятной усталости. Но и думаю, и говорю, и рассказываю скорее по инерции. Не ясное и понятное эмоциональное чувство, а привычка выполнять интеллектуальные действия. Ощущение перегрузки сознания и чувств. Но, видимо, в физически задавленном человеке исчезают чувства и разум. Если формально, то так: около восьми сварил кисель, на метро поехал в больницу.

Меня поражает мой собственный параллелизм: с одной стороны, надо собрать все силы, чтобы сохранить человека, с другой – я не забываю думать и о своих главных, писательских, делах. Что и кому доказываю? Тем не менее оставался крошечный шанс дозвониться до А.Ф. Киселева и днем заехать в редакцию. Именно поэтому, собираясь в больницу, положил в рюкзак плотную и очень увесистую рукопись новой книги. Позже вместе с Игорем Львовичем мы на компьютере померили объем: роман – около 500 тыс. знаков с пробелами, дневник – 1,5 мил. знаков.

В больнице застал обход, молодого врача зовут Евгений Дмитриевич. При мне он посадил В.С. и очень удивился, когда она сумела сама встать. Получил новую рекомендацию по кормлению: бульон и протертое мясо. Я сразу же позвонил Альберту Дмитриевичу в институтскую столовую. К трем часам он обещал сварить немного бульона и протереть мясо.

Тяжелое это дело – в качестве просителя дозваниваться до большого начальника, но я до А.Ф. все же дозвонился, и уже около двух вывалил ему на стол килограмма три своих рукописей. Тут же Александр Федотович переключил меня на заведующего одной из редакций. Я предполагал, что Дневники придется резко сократить, чтобы привести в равновесие с не очень большим романом. Но здесь, хотя бы на первых порах, повезло: Игорь Львович по образованию историк. «Я не люблю сокращать дневники, – сказал он. – Так бывает интересно следить за тем, как у человека меняется точка зрения».

На работе всё более-менее благополучно. Завтра кафедра, Надежда Васильевна считает отработку на следующий год, Е.Я. учится набирать на компьютере. Ощущение, что все успокоились и угомонились.

С пяти до семи снова был в больнице. Второй день без диализа, В. С. осела и выглядит измученной. Читаю журнал «Русская жизнь». Возможно, это один из лучших наших новых журналов. Что интересно – без болтовни. Ряд коротких протокольных материалов-случаев, русский фон. Большой материал Галковского о брестлитовских военных переговорах. Детали невероятные: власть и земли переходили из рук в руки случайно и часто во время пьянок. Все интересно – всё щетинится против режима.

8 марта, вторник. Сегодня в больнице нес вахту Витя. Вчера вечером я купил курицу, и он повез туда бульон и фарш.

В половине первого состоялось заседание кафедры. Я говорил о нагрузке на следующий год. Судя по всему, мечта деканата осуществилась: в нагрузках кафедру уравняли со всем остальным педагогическим персоналом. Зато по министерским стандартам. Я думаю, это связано с глубинным, тотальным непониманием и природы писательского мастерства и процесса созревания писательского дара. Боюсь, что писателями наши студенты будут становиться вопреки общим учебным усилиям. Понял, что это такое, кажется, только один Сидоров. Говорили о внимательном чтении рукописей, а также давали рекомендации на голосование на ученом совете за Ростовцеву и Сегеня. Дьяченко заявление на конкурс не подавал, контракт у него закончился, значит будем делать его почасовиком.

На семинаре разбирали рассказы Александры Нелюбы. Один из них просто превосходный, о том, как некий Суслик потерял фонотель. Словечко Саша придумала гениально. Это нечто подобное тому, что у современного человека называется телефоном или телевизором. Но жить-то без этого можно. Второй рассказ – «Теплое солнце» – о любви-нелюбви к собственной бабушке послабее, сентиментальнее.

9 мая, среда.К завтраку уже был в больнице. Ехал на машине – Москва вся у телевизоров, самолеты разогнали утренние дождевые облака. У В.С.настроение тяжелое. К вечеру температура поднялась до 38-ми. Вполне осознанно она сказала: «С этим пора кончать». Эту фразу повторила несколько раз, и оба мы прекрасно понимали, что имеется в виду. Что-то в душе у меня оборвалось. Я вижу ее страдания, ощущаю ее затухающую волю к жизни. Прекрасно понимаю бесперспективность моего положения. Но пусть так, пусть боль и страдания, но не по-другому, я готов терпеть, только не один. Я все время ругаю себя за постоянную рефлексию, за расчетливость, за то, что не полностью ушел в ее болезнь, а думаю еще о своем, даже иногда по-обыватель-ски прикидываю: что лучше?

Всю жизнь В.С.звала меня по фамилии. Во время болезни стала звать по имени: «Сергей, скажи, пожалуйста…» Никогда не предполагал, что мне так дорог этот истлевший дух, этот серый воробышек, поселившийся в истерзанном теле. На груди у В.С.врощен зонд – небольшая прозрачная трубочка с запором, через нее регулярно, чтобы не искать истончившиеся вены, вливают лекарства.

Из больницы я сразу же, не заезжая домой, поехал к П.А. Николаеву, который, как обычно 9 мая, собирает друзей. Собрались все мне знакомые: Т.А. Архипова с сыном, Ира, Лена, его издатели. Ира – гениальный автор роскошного праздничного стола, который она готовит неделю: печеночный торт, голубцы, блинчики с капустой, салат из говяжьего сердца, селедка, картошка, овощи, сладкий торт. Как хотелось попировать, но я помнил – к шести мне снова в больницу. А перед тем придется забежать домой: надо взять на всякий случай рекормон для диализа, кисель и сменное белье.

Руководил застольем старый друг Николаева – Борев. Он очень точно назвал 9 мая главным праздником народа. Поздно вечером, когда снова ходил к Николаеву, я вспомнил эти слова – так много на улице было празднично ликующих людей. Редкое совпадение идеологических посылов государства и глубинного ощущения народа.

Петр Алексеевич сидел во главе стола в пиджаке, шуршащем металлически, как кольчуга, от многочисленных орденов и медалей. Он говорил о своей юности, о первой учительнице, об участии в освобождении Ясной Поляны – сюжеты для меня уже известные, – потом о своем неожиданном назначении Сталиным, который ткнул в него пальцем: «Этот будет заместителем министра». Стон: «Я хочу быть профессором МГУ» – остался гласом вопиющего в пустыне.

Замечательно говорил Леонид Макарыч, вспомнивший ряд знаковых событий своей жизни – женитьбу, рождение детей. защиту докторской диссертации… «И все же главным была война, – сказал он, – и мое в ней участие».

Настала очередь сказать мне. Я припомнил начало войны, увиденное глазами пятилетнего мальчика, и ее окончание, когда мальчику было уже девять. Но все тяготы страшного четырехлетия не дали нам с братом почувствовать старшие – учителя и, в первую очередь, наша мать.

Два часа провел у В.С.Нашей, сейчас уже могу сказать, очень неплохой медицине не хватило пороха на средний персонал. Работают люди из Подмосковья: либо старые, у которых уже не хватает сил, либо молодые, циничные и наглые. Та нянечка, которой Витя вчера дал деньги, практически ничего не сделала. Сегодня у меня на испытании другая, полная, но живая старуха. Она из Александрова. Рассказала об огромном текстильном комбинате, который давал работу городу и который приватизировали. «Вывезли все станки, остались только столы». Я на мгновение увидел этих не старых, но холодных и бестрепетных приватизаторов. Дети Арбата. Или дети Гайдара. Он, как самка крокодила, держал их до поры до времени в пасти.

Вроде бы договорился с соседкой B.C., что она соберет ее на диализ, но, наверное, приеду и завтра утром.

По дороге из больницы пишу в метро дневник. Дома читал Кюстина, книга которого с каждым днем кажется мне все интереснее. Включил в паузе телевизор и засмотрелся. Прекрасная картина: сопротивление в Голландии немецкой оккупации, сделано здорово и увлекательно, почти так же плотно, как у Лиозновой. Правда, большая часть сюжета вертится вокруг спасения еврейских семей, да и героиня еврейка, но все точно, художественно оправдано и не вызывает отторжения. Дождался титров и увидел – почерк титана чувствуется всегда – Поль Верховен. В этот самый момент задребезжал телефон. Звонит Ира. Похоже, у П.А. Николаева инфаркт. Я собрался и пошел через дорогу к нему.

Это последний мой взгляд на живого Петра Алексеевича: он сидит без рубашки на диване. Огромный, мощный. Я подумал, что все-таки он полноват. Голый череп и плечи неестественно белого, уже безжизненного цвета, врач «скорой помощи» заставляет его дышать через респиратор кислородом. Два уже использованных баллона стоят здесь же. Позже приехал еще и реанимобиль кардиоцентра. Ира несколько раз принималась плакать навзрыд. Это отчаяние, так же как и стиснутые зубы и отчаяние Лены, многоаспектно. Чтобы отвлечься – вернее, во мне работает какой-то механизм самосохранения, включенный только в 70 лет, – я ушел на кухню мыть посуду.

Вскоре после моего ухода от праздничного стола П.А. почувствовал себя плоховато. Ирина перевела гостей в другую комнату, где они еще пару часиков сидели. Думали, что простое утомление, звонили врачам, что-то капали, потом вызвали неотложку.

Я уже домыл посуду, когда из большой комнаты вышел врач: «Мы были почти уверены, что сделать ничего не сможем, но пытались». Я понял, что борьба шла серьезная. В этот момент фельдшер прошел в ванную комнату мыть катетер в каплях крови. Через открытую дверь я увидел П.А., уже лежащего на полу. На ногах шерстяные толстые носки, кажется, из тех, что я подарил ему на какой-то из праздников. Теперь надо ждать сначала милицию, потом врача из поликлиники – такова процедура.

Я ушел, когда приехали вызванные по телефону родители Лены, она вместе с Ирой – главные наследницы. По крайней мере, у Лены есть от покойного генеральная доверенность.

Но это всё уже вчерашнее. Давно за полночь. Сегодня обязательно: поездка к В.С.утром и вечером; день рождения Светланы Михайловны, встреча с редакцией журнала «Континент» – и интересно, и ректор просил, на последнем семинаре я предупредил об этой встрече всех своих студентов.

10 мая, четверг.К сожалению, очень недолго был на объявленной встрече с «Континентом». Она проходила в зале заочного отделения. Взглянув на президиум, я невольно охнул: либеральное однообразие членов редколлегии и прочих работников журнала не скрывалось. Народа в аудитории набралось довольно много, с нашей кафедры был лишь Толя Королев, наш ласковый теля, с кафедры Смирнова – Болычев и Федякин.

Виноградов: Православный журнал в секуляризированном мире. Мысль Ильина о переходном периоде от капитализма к демократии – период тотализированный. Сейчас это журнал противопоставления. Ольга Седакова – поэт и культуролог-мыслитель. Сергей Каледин – постоянный автор. Ермолин Евгений Антонович – зам, занимается библиографией, так сказать энциклопедией общественной мысли. Андрей Борисович Зубов – патрон религиозного отдела… 125-й номер журнала посвящен молодым – Валерия Пустовая, Сергей Чередниченко.

Пошли записки. Вопросы свидетельствуют о том, что студенты наши не дураки.

Шендерович о христианстве и о любви к базовым ценностям. Он «как чукча, чувствует добро и зло». Говорит с тоской, что при «управляемой демократии» его программа теперь не на ТВ, а на радио и в интернете. Надо писать на хорошем русском языке. «Апеллирую к культурному коду». Если сатиру через год или два можно читать – это значит всё было написано хорошо.

Основное и главное действие сегодняшнего дня разворачивалось параллельно – в столовой, где Светлана Михайловна давала большой бал по случаю своего юбилея. Было все управленческое звено во главе с Л.М. Царевой и М.Ю. Стояновским. Присутствовали оба декана, Ашот, Алексей Козлов, Св. Викторовна и вся бухгалтерия. Вместе с огромным букетом белых лилий – я видел еще раньше – прошмыгнул вечно радостный Вл. Еф. Говорили хорошо, чуть, как требует юбилей, завышая градус. Сама героиня, в почти прозрачной кофточке, была мила и обаятельна. Закуски и вина доставало, царствовали домашние пирожки, которые всегда печет дочь.

В больнице все-таки успел встретить В.С. с диализа у лифта. Покатили по всем этажам и переходам. Она была без сил, даже не могла сидеть в кресле-каталке, все время спадала, и мне с нянечкой Леной снова и снова приходилось ее приподнимать и сажать выше.

Уже в палате, когда померили температуру, оказалось, что у нее 39,5. Пришел врач Евгений Дмитриевич, выразил свои опасения, связанные с хирургией, потом ввели антибиотики и жаропонижающее. Я уехал, сознавая, что, возможно, наблюдаю уже затухание жизни.

11 мая, пятница.Еще вчера вечером решил, что, несмотря ни на что, вычитаю сегодня гранки романа. Давно знаю, что надо остерегаться оставлять что-либо «на потом», неизвестно, что может случиться. Читал упорно, почти без перерывов до часа дня и уехал из дома, когда осталось нечитанными несколько листочков. Их я решил дочитывать уже в метро. В метро же встретился с Максимом, который снимет ксерокс с полос, чтобы потом не читать еще один раз, и отнесет сегодня же в редакцию.

Ну, что сказать? В.С. опять и меня и всех удивила. Вчера, когда вместе с медсестрой Леной я вез ее с диализа по галереям, у нее не хватало сил, чтобы держаться в каталке. И врач Евгений Дмитриевич, осмотрев ее, не отрицал необходимость нового хирургического вмешательства. Я приготовился к новым испытаниям. И что же я увидел? В.С. в своей зеленой трикотажной пижаме сидит на койке, и вид у нее почти счастливый: боли отошли, температура снова оказалась нормальной. Все женщины в палате, и особенно Галя, ходят вокруг нее, как явления чудесного. А если чудо как таковое есть, то почему оно не может снизойти и на кого-нибудь рядом. Мне тут же доложили, что у нее проснулся и аппетит.

В палате несколько женщин. Я уже писал о жене Олега, величественной цыганке Таисии. Мы с нею хорошо поговорили о цыганах. В том числе и о слишком категорическом высказывании кого-то из цыганских звезд эстрады: я руки не подам тем из моих соплеменников, кто занимается гаданием. Роскошная и величественная, как африканская королева, очень любит мужа и постоянно заботится о нем. Сама она закончила три класса, ее обаятельный муж Олег не умеет даже расписаться, хотя, как я уже писал, сын какого-то сибирского цыганского барона. На пальце перстень, который можно, кажется, обменять на автомашину. Оба они мне нравятся помимо всяких национальных прибамбасов.

Я давно заметил, что медленно и мучительно меняю свои взгляды на национальный вопрос, как-то ко всему начинаю относиться спокойнее. Ну что же, большая страна с очень доверчивым населением, некое поле, где легко можно найти клад, вот они все и едут. Почему только, довольно таки хищнически относясь к стране, дающей заработать и жить, они еще и нагло подчеркивают свою национальную самость, отличную от русских. Вчера вечером в одной из телевизионных передач о ЧП, кажется по московскому каналу, опять показали двух неопрятных грузин, занимавшихся вымогательством.

Таисию сегодня выписали, она перекочевала к мужу в нефрологию. На ее месте теперь лежит молодая беременная женщина с подозрением на аппендицит. Вместо Жени, которая занимала среднюю кровать, в праздники положили Александру с обострившейся язвой. Милая женщина терпелива, но, кажется, пьет. Как мне сообщили, она поступила в больницу «с тремя плюсами по ацетону в крови». Видимо, довольно регулярно пьет и взрослая дочь пожилой Зои Сергеевны, у которой в один день с В.С. соперировали желчный пузырь. Зоя Сергеевна переживает, когда та навещает ее навеселе. У окна койка еще одной страдалицы с такой же фамилией, как и у В.С., – Галина Иванова, кажется, из Тамбова. Вот она-то больше всех и занимается В.С. У нее сложное заболевание пищевода, которое лечится какими-то прижиганиями. В пищевод опускаются специальные кольца, которые каким-то образом сохраняют его цельность. Подобное в их областном городе делать не могут. Галя с грустью описывает ту нищету и запустение, которые царят в провинциальных больницах, через которые на прошла.

Я вообще много думаю о больнице и стараюсь определить, как я ко всему этому отношусь. По крайней мере, лекарства есть, и меня не просят что-то покупать. Кормят, конечно, неважно, сама больница обшарпана, невероятно старые продавленные кровати, ужасные стулья, тумбочки, медицинские кресла, вся медицинская утварь. А можно ли выхаживать людей, когда средний медперсонал получает буквально гроши? Все это контрастирует с победными реляциями, звучащими из уст нашего лидера и его министра. И это в Москве.

12 мая, суббота. Вечером я все же решил, что на сегодня В.С. оставляю на Витю. Тем более, что с воскресенья я опять становлюсь на вахту. У меня уже давно ощущение, что я и сам скоро не выдержу, а держался столько лет лишь потому, что каждую неделю два дня ездил за город, на чистом воздухе нагружая себя посильной физической работой.

Эту свежесть мой организм почувствовал сразу же, как только я вышел на даче из машины: что-то закрутилось быстрее и менее печально. Так иногда едешь и мучаешься, потому что залили тебе в бак «паленый» бензин, а потом подзаправишься на хорошей колонке новьём, и машина опять резво побежала. Везде зелень, но весна какая-то потаенная, неуверенная. Столько предстоит земляной работы, может быть в смысле конечного результата и бессмысленной, но мне интересной. По дороге купил семена петрушки, огурцов, моркови и кабачков. Сегодня, конечно, всего посадить не успею, а завтра уже будет и поздно.

И тут же, на участке, меня ударило известием: умер в 42 года Андрюша, сын Татьяны и Валентина Матвеевых – рак поджелудочной железы. После него осталось трое детей.

Весь день провел на огороде. Вечером позвонил Вите: В.С. после диализа опять очень слаба, но температуры нет.

14 мая, понедельник.Утром поехал в МГУ на похороны Петра Алексеевича Николаева. Только что жил человек – и уже нет. Квартира его еще кому-то станет нужна, а вот огромная библиотека книг с автографами осталась без хозяина, и никому не будут нужны фотографии на стенах, предметы быта, которые были освещены смыслом только при жизни П.А.

Гражданская панихида состоялась в большом фойе на втором этаже, там, где клубная часть. Я пришел первым, когда катафалк еще не прибыл, и внимательно рассматривал зал, мебель, колонны. Вот уж где подходит название «дворец», так это здесь. Высокая степень продуманности соседствует тут с идеологией. По обе стороны роскошных, покрытых, как в Колонном зале, искусственным мрамором стен стоят крупные, в рост, фигуры Пушкина и Горького, а вдоль стены, выходящей к центральному входу, – бюсты классиков от Тараса Шевченко и Гоголя до Шота Руставели и Низами, всё соблюдено. Здесь невольно думаешь, как умела империя строить с любовью и на века и еще давать работу своим художникам. Какие все это были дорогие заказы и какое качество требовали худсоветы от исполнителей. Написал ли я, что вся эта скульптура из мрамора? Здесь невольно просятся сравнения. Уже сейчас от всех новых московских построек, в том числе и от банков, разит не искусством, а лишь деньгами. Думаю, с годами этот запах будет усиливаться.

На панихиде было немало людей, но не так много, как покойный, имевший многочисленных учеников, заслуживал. Студентов не было, гроб вносили рабочие. Не было на панихиде и ректора, как я ожидал.

Из хорошо знакомой мне публики, от писателей, были А.М. Турков и К.Я. Ваншенкин, чуть позже появился И. Волгин и простоял всю панихиду. Говорили Ремнева, Шанский, Гоц от института философии. Блистательно отсутствовали на похоронах членкорра Академия наук представители самой Академии. В одной из речей был рассказан эпизод выборов Петра Алексеевича. Вот она подлинная советская действительность! После того, как П.А. избрали полным академиком, к нему подошел президент Академии и попросил уступить место кому-то с нашего Кавказа – вмешалась политика. Конечно, при этом было обещано, что очень быстро президиум решит вопрос и П.А. снова станет полным академиком. Естественно, всё осталось без изменений. У начальства каждый день собственный Кавказ.

К сожалению, в речах было много слов общих, говорилось об особенностях покойного, которые хорошо известны: воевал, замечательный оратор, доброжелательный человек, откликался на события. Почти вне этого посмертного анализа остался интеллектуальный и научный подвиг П.А. Николаева – его словарь «Русские писатели XX века», так и не законченный многотомник «Русские писатели XIX века».

Конечно, я не мальчишка, но мне будет очень не хватать этого замечательного человека и собеседника.

Заезжал в издательство. Отвез « Пред…..» и книги.

Вечером был в больнице. Чуда не произошло: В.С.не поднялась. Если ей и становится лучше, то очень медленно. После диализа ее завтра переведут обратно в нефрологию.

Уже два дня читаю к конкурсу «Открытая сцена» материалы, связанные с Политковской. Меняется отношение к героине, меняется отношение к ряду событий: Чечня, Кавказ, телевидение. Всё прогнило, государством командуют из солдатской курилки.

К сожалению, перепутал числа: не пошел на экспертный совет и не открывал выставку экслибрисов, а обещал.

Ощущение, что пора сбавлять жизненные обороты. Пока В.С.в больнице, я, конечно, ничего не смогу писать.

О Васе Буйлове.

15 мая, вторник. Еще до семинара говорил с Апенченко по моему дневнику – в отличие от первого тома, второй, несмотря на ошибки, Юрию Сергеевичу нравится больше, этот «конечно, как ты и пишешь, роман». Про себя я подумал: нет, уже целый сериал, который не могу закончить. Рекемчук рассказал мне о статье в «Новых известиях» Этуша, который жалуется, что, назначив его после ухода с поста ректора художественным руководителем училища, ему дали не тот кабинет. У А.Е. было также соображение, что надо бы создать в институте пост президента. Но этого, в первую очередь, должен захотеть ректор. Мне и так хорошо.

На семинаре народ сразу разделился на две группы. Одни принимают то, что написал Вася, для других это мудрствование. С идеей мудрствования выступил Андрюша Ковалев, замечательный краснобай, который мало и скромно пишет. В своей пространной речи он вспомнил даже о переписке Шолохова, в том числе и со Сталиным. Боюсь, в его выступлении была неосознанная зависть к объему и глубине исследования Василия. Хорошо говорила Лена Котова. Ее мысль была простенькой: за год мы здесь нахлебались всякой маргинальной литературы, про подвалы и музыкантов, здесь же другие идеи и другое отношение к миру. С большим интересом я ждал выступления Антона Соловьева, вкусу которого иногда доверяю больше, чем себе. До этого мы с ним о работе Васи не говорили. Антон сказал, что это самая значительная работа на семинаре за год. Я тем не менее попенял Василию, что это его конкурсная работа, с которой он поступал в институт. А что он делает сейчас?

После семинара поехал в больницу. Сразу пошел в нефрологию, в ту же 54-ю палату, где В.С. лежала раньше. Но свободной там была лишь койка, на которой умерла Дина Ивановна. Каково В.С. на нее ложиться? На прежней койке В.С. крупная женщина, лет под шестьдесят. Кажется, она, как и покойная Дина Ивановна, инженер по профессии. Но с диализа В.С. еще не привезли. Не тратя времени, я побежал в хирургию и, благо захватил из дома красную диализную сумку, все перетащил на новое место.

Хотя я уже привык, что после диализа В.С. чувствует себя плохо, но здесь все было ужасно. Ее трясло, у нее не было сил говорить и даже открывать глаза. Померили температуру – 38, 5. Пришел врач, что-то укололи, температура снизилась сначала до 38, потом до 37.

По дороге домой заезжал в институт, где у меня стояла машина, и, оказалось, успел на памятный вечер Татьяны Бек. Народа было не очень много, но сидел Виталий Вульф, который уже выступил, что-то сказав между прочим и про меня. Последним говорил Сережа Арутюнов, как всегда, облекая все в нагруженные литературные формы. Среди необязательных деталей сказал и о своей роли рядом с Татьяной: некий мальчик-муж, мальчик-поэт. Нужны уверенность в себе и бесстрашие, чтобы сказать такое.

Такая стояла чудная погода, так прекрасен был наш институтский дворик. Посидел на лавочке с Евгенией Александровной. Музе сделали операцию на ухе, она теперь ходит, как испанский вельможа, в большом воротнике раструбом. Е.А. передала пришедшую на мое имя открытку из Кисловодска. Это один из откликов на выступление по радио во время похорон Ельцина. «А не пора ли конкретизировать основное звено, за которое нужно ухватиться, чтобы спасти нашу культуру от судьбы североамериканских индейцев». Было еще чисто советское предложение организовать в газетах специальную рубрику и возобновить межбиблиотечный абонемент. Значит, и это рухнуло! Подпись – кандидат технических наук.

16 мая, среда. Утром взялся за «Литературную газету», в ней большой некролог, посвященный Петру Алексеевичу. Я подумал, что это расстановка сил в литературе с точки зрения газеты, ан нет, прислали из ИМЛИ, сказал мне встреченный в театре Леня Колпаков. Кроме академиков и крупных чисто филологических имен, поименованы и все руководители институтов, имеющих отношение к литературе, отсутствует только Литинститут. А из писательских имен лишь Ваншенкин, Распутин, Есин. Не почувствует ли себя кто-либо из наших институтских болезненно ущемленным?

Вот я и дожил до того, что охраняю чужое самолюбие. Два дня назад наша библиотека одумалась, что в свое время не вывесила знаменитую статью Туркова, прополаскивающую рыцарственное самодержавие. А.М. формально наш преподаватель, значит статью надо было вывешивать. Спохватились, что здесь падет некая тень, засуетились. Я, услышав об этом, через Надежду Васильевну передал: «Уже поздно, не надо, мы имеем дело со студентами, неправильно могут понять». В святилище надо охранять алтарь и мифы первосвященника – это внешний мотив. В коллективе и так напряженная атмосфера, я не хотел бы, чтобы она усугублялась. Вспомнил вчерашний разговор с Рекемчуком. По его мнению, институт сейчас находится в пиковом положении.

Съездил в больницу. Жар у В.С. спал, вчера, после моего ухода, она даже разговаривала с соседкой. Я смог ее посадить, и потом она сделала несколько шагов с моей помощью. Врач надеется, зная волю В.С., на лучшее, но я вижу, что запас ее жизненных сил иссякает, и есть опасение, как бы снова не вспыхнуло воспаление легких, с признаками которого ее и перевели. Моих надежд все меньше и меньше. Два чувства: невероятная жалость к В.С. – неужели она меня покидает? – и трагическая жалость к себе, потому что меня ожидает участь еще хуже и горше. Вот она, жизнь без детей.

Вчера после семинара Леша Антонов попросил меня прочесть его только что законченную пьесу «Пифагоровы штаны». Не могу привыкнуть к своему положению метра. В метро – от дома до «Бабушкинской» я еду семнадцать станций, из института чуть меньше – обычно пишу дневник в записной книжке, а здесь сил после двух семинаров уже не было, взялся читать пьесу. Закончил как раз на пути из больницы домой. Талантливый Леша человек и жалко, что пьет, хотя последнее не мешает ему прекрасно заниматься и вот еще и писать. Читал с интересом, новое здесь – участие в создании текста старой нашей классической литературы. Видимо, это тенденция времени, мы, современные люди, засорены таким огромным количеством готовых прекрасных формул, что невольно мыслим и разговариваем ими. Но здесь еще и Лешина прекрасная эрудиция. Пьеса о первых послевоенных днях, о поколениях, которые защищали страну или «идеологически обслуживали войну». Много военного материала из Севастополя. В чем-то пьеса по внутренним тенденциям похожа на пьесу Полякова, которую я только недавно посмотрел. Неплохо бы устроить ее в театр, но сделать это довольно трудно: все же военная, уже достаточно разработанная, тема, нюансы никого не интересуют.

Фамилия Полякова попала в текст не случайно. Утром он позвонил: сегодня у него премьера в Театре сатиры, позвал в театр. Из дома пораньше решил ехать на машине: заодно забрать из института компьютер и напечатать материал, присланный Геной Клюкиным. Пока ехал, слушал радио. Здесь две интересные проблемы. Во-первых, наш мэр собирается взимать плату за въезд автомашин в центр Москвы, начиная с третьего транспортного кольца. Я уже не говорю о недемократичности этого решения: богатеи живут не на окраинах, – власть и начальство расчищают центр, чтобы им, и только им, было не жалеть о крахе собственной градостроительной политики. Мне сразу померещились фигуры Ресина и его чиновничьего корпуса. По радио сказали, что в подобных Москве мегаполисах под дороги отведено 20 процентов площади города, у нас – всего 7. Вот почему в Нью-Йорке и в Мехико я удивлялся все же достаточно свободному трафику. Таковы наши русские законы и наша русская, точнее московская, демократия. У меня последнее время будто открылись глаза. Власть никто и ничто не контролирует. Московский парламент состоит из 32 человек, а ведь в Моссовет входило чуть ли не 600 человек. Естественно, комнатный парламент, так сказать ресинский.

Второе интересное это встреча Путина с Общественной палатой в НовоОгареве. В Москве жара – к вечеру температура до 27 градусов. Президент пригласил к себе, в прохладную и благословенную тень. Опускаю общие, вернее политические соображения, по которым президенту кажется, что эта палата способна спасти нас от коррупции. Декорации это всего лишь декорации. Интересен был крошечный эпизод, очевидно по недогляду прошедший в эфир. По «Маяку» были переданы слова знаменитого детского доктора Рошаля, сказанные им о министре Зурабове. Смысл их был таков: почему вы не увольняете Зурабова, о котором знает каждый человек в России и который уже давно вредит делу и вашему престижу как президента. На эту вполне конкретную инвективу Путин ответил уклончиво, призвав вспомнить, сколько сделано было правительством, и резонно заметив, что министров не следует тасовать, как колоду карт. О Зурабове ни слова. Самое интересное, что ни в одной из вечерних телепередач, где приводилась фраза о картах, о Зурабове не было уже ни слова. Вот это друг! Эти отношения мне кажутся таинственными и так же непонятны, как отношения Тарасова и Лидии Васильевны.

В институте концерт классической музыки. Эти концерты регулярно организует все тот же Вася Буйлов. Он в свое время закончил музыкальное училище и подрабатывает сейчас тем, что настраивает пианино и рояли. Пока Соня Луганская бегала за букетом для Полякова, я зашел в зал и послушал. божественный звук виолончели. Играли девочки из консерватории. Надо обязательно начать ходить на эти Васины среды. Но в зале сидело четыре человека, – вот он, интерес наших студентов.

На доске объявлений увидел разбивку студентов-выпускников на группы перед экзаменами. Сразу подумал: сегодня-завтра позвонит Виталий. Он всегда звонит, когда у него что-то не получается: с экзаменами, с дальнейшей жизнью. Последний раз я рекомендовал его Серг. Ивановичу Яшину, писать стихи для детского спектакля. Протеже обещал на следующий день позвонить, и не позвонил.

Зато позвонил, как я и предполагал, сегодня. Говорил я с ним резко. Хотя парень он очень талантливый, но мое бескорыстие, попираемое всеми кому не лень, надоело мне самому. Вечером он прислал эсэмэску. Не прощу.

На премьере пьесы Юры Полякова «Женщина на все времена» овации, как всегда в последнее время, были бурные, но не продолжительные. Вышел Ширвиндт, который спектакль поставил. Мне показалось, что сделал он это очень неважно, вдобавок ко всему кое-что прихватив из предыдущего спектакля Полякова. Идея была очень дерзкая: совместить на сцене влюбленного человека и его покойную жену. Это почти как у меня в романе: живые действуют рядом с покойниками.

После спектакля встретил в фойе стайку наших критиков. Все крутят губы, кроме того что трудно обойти ничтожность самодеятельной режиссуры Ширвиндта, надо еще понять и довольно безжалостную фреску Полякова. Герои не сахарные: дама, оказывается, хочет от молодого человека лишь «зачатия» – у нее уже давно семейные отношения с начальницей, руководителем фонда «Женщины без границ». Он – обычная жертва нимфеток, отсидевший за это в лагерях и ставший теперь председателем фонда «Жертв тоталитаризма». Критикам, привыкшим к отношениям ломаным и «психологическим», понять эту гротесковую социальную протестность трудновато. Но предыдущий спектакль по Полякову мне понравился больше.

На выпивку не пошел, потому что был с Соней. Соня вручила Полякову на сцене очень трогательный букет.

17 мая, четверг. В моем расписании ежедневно: от дома или института на станцию метро «Бабушкино», но есть уточнение: во вторник, четверг и субботу неизбежно к пяти часам – именно к этому времени у В.С. заканчивается диализ. Всегда вопрос: будет у нее температура или нет? Сегодня, перед тем как подняться в диализный центр, планировали с нянечкой Люсей, как удобнее ввезти каталку в палату, чтобы переложить с нее В,С. на кровать. Она лежала на своей каталке в коридоре седьмого этажа. Я заметил, что рекармон, который накануне привез из дома и который В.С. обязательно нужно вводить, забыт в палате. К этому и в диализном центре отнеслись спокойно: принес – ну, хорошо, мы сейчас ей прямо в коридоре вколем. Но оказалось, что забыли ввести и обязательный антибиотик, который был просто привязан к ее каталке. Люся сказала, что когда утром она привезла В.С., то предупредила об антибиотиках секретаря, сидящего на рецепции. Забывчивость могла дорого стоить больной. Но чего говорить о деталях? Я о них уже много раз упоминал.

Пока вез В.С. на скрипящем лифте с седьмого этажа на пятый, разглядывал коляску. Спасибо тебе, международное сообщество, которое этот центр организовало. Спасибо тебе, Израиль, который принимал участие в создании этого центра. Какая же это замечательная конструкция! Плоскость коляски поднимается при помощи гидравлического рычага, есть тормоз, все это подогнано и легко поворачивается. И тут мне стало окончательно ясно, в какой материальной нищете живет наша собственная медицина, как все убого.

У В.С. опять температура, но мне кажется, что после этого диализа она приехала несколько свежее, чем в прошлый раз.

18 мая, пятница. В почтовый ящик Ашот положил мне вырезку из газеты «Коммерсантъ» со статьей Елизаветы Бессоновой «Мастера художественной позы» Российские писатели показали себя на Женевском книжном салоне. Это даже не издевательское, а презрительное сочинение о поездках за государственный счет на разнообразные выставки и ярмарки никому не нужных писателей, а главное, чиновников. Причем, из статьи стал явным и тот «понт», который эти чиновники себе позволяют. Об этом мне рассказывали еще в Париже, когда руководитель агентства и его «правая рука» жили в номерах такой классности, которую не обязательно желают даже американские миллионеры. Заботились, видите ли, о чести страны! Я не могу, чтобы не списать картинки. Неужели за псевдонимом Бессонова Лиза Новикова? Вот молодец!

Начну с конца, где выступают два тихих героя литературы – Сеславинский и Григорьев, которых лично я считаю ответственными за ничтожное положение отечественной литературы. За два часа до отлета на родину, ранним швейцарским утром господа Сеславинский и Григорьев ворвались в местный часовой магазин. Перебудив всех продавцов и нещадно торгуясь, они приобрели женские часы Chopardиз последней коллекции господина Элтона Джона. «А они действительно женские?» – интересовался Григорьев, намекая на нетрадиционную ориентацию сэра Джона. «Женские, женские», – уверенно отвечали швейцарские часовщики, но скидок не давали. Часы чиновники приобрели в подарок своей близкой знакомой и намекнули, что сверять их точность она будет с боем курантов на Спасской башне.

Автор статьи старается не забыть ни одного писателя, но и ни одно слово не сказано у нее даром. Писатели «честно отрабатывали экскурсию на швейцарскую землю…» Дальше : «На следующий день писательская делегация отправилась в курортный город Монтре – пройтись по памятным местам Владимира Набокова, где он прожил последние 17 лет жизни…» В самом начале статьи представляя членов делегации и перечисляя их, одного представила во всей его исключительности. «Делегация российских писателей во главе с руководителем Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Михаилом Сеславинским приняла активное участие…» Пропустим скучное перечисление писательских имен, начинающееся Василием Аксеновым и заканчивающееся знаковым, как след кобеля на покрышке автомобиля во дворе, именем главреда журнала «Саквояж» Александра Кабакова. Есть детали. Статья, правда, вся состоит из поразительных деталей, например, разговор знаменитого библиофила Венгерова и господина Сеславинского в каком-то придорожном кабачке. Эпизод начинается с восклицания библиофила: «Вы посмотрите на этих чиновников…»

Но есть абзацы особой выразительности:

Больше всех восхищался Швейцарией Эдвард Радзинский. В белых кроссовках и в широкополой шляпе он каждый вечер совершал длинные пешие прогулки. «В какое удивительное время мы живем: люди переселились из общежитий в замки. С дачных шести соток – на огромные яхты. Это потрясающе».

Василий Аксенов особой радости по этому поводу не испытывал… Но при этом почему-то оправдывал миллиардера Михаила Прохорова. «Как же его угораздило так попасться… Но ничего, мы за него».

Статья Елизаветы Бессоновой снабжена замечательной цветной фотографией, где запечатлены и главред журнала «Саквояж», и руководитель федерального агентства. Почему-то не вошли в кадр два крупнейших знатока литературы, которые, пожалуй, испортили жизнь всех остальных русских и российских писателей, не поименованных в этой статье: на снимке нет «большого знатока швейцарских предместий Владимира Григорьева», которого «сопровождала литератор Лола», и нет советника президента РФ по СМИ Михаила Лесина, прилетевшего «буквально на один день на выставку – поддержать писательскую делегацию». Но зато под снимком замечательная подпись: «Прежде чем обратить внимание на часы и шоколад, Михаил Сеславинский, Василий Аксенов, Александр Кабаков и Валерий Попов немножко выпили».

Телевидение передало: сняли наконец-то с должности президента Всемирного банка Поля Верховина – за протекционизм и за большую зарплату своей любовнице.

Утром упорно занимался дневником, который уже веду без прежнего интереса. Делал вставки, что-то дополнял, все это трудно, потому что приходится многое держать в памяти. Возможно, делаю все без энтузиазма потому, что потерялось что-то в жизни, от многого приходится отказываться, многое стал воспринимать поверхностно. Болезнь В.С. сильно меня приземлила, вот уже не еду в Ленинград на салон, а это мне было бы интересно. Раздражает, что очень много трачу времени на пристраивание написанного, романа ли, дневника ли. Все это надо читать, вычитывать, искать ошибки, редактура везде отсутствует, а я с советского времени привык к редактору, к его советам и тщательности.

Ушел из дома где-то в первом часу. Уже несколько дней в метро читаю роман Леши Карелина «Эталон веса». Это обычная и банальная беллетристика, но жутко написанная. Леша так хорошо говорит, ловко, иногда даже точно, но пишет по стилистике невероятно плохо, даже показательно плохо. Я даже представить не могу, как ему достанется. Вот тебе и отлынивание от занятий по русскому языку. Надо узнать, кто у него ведет практическую грамматику и стилистику. Он везде лезет со своими услугами массажиста. Возможно, кто-то из преподавателей спустил ему полное непонимание словоупотребления.

На этот раз уже никаких сил не было читать что-то необходимое, поэтому взялся за «Труд», который, уходя, вынул из почтового ящика. Он меня, как всегда, порадовал. Интересны были две статьи. Газеты уже протрубили о невероятной милицейской коррупции в Волгоградской области, где были сразу арестованы начальник УВД по области генерал Михаил Цукрук и начальник областного ГАИ полковник Флорид Салимьянов. В новой статье совсем невероятные истории о взяточничестве Цукрука. Но сейчас внимание привлечено к внезапной смерти Салимьянова, который не только считался одним из свидетелей против Цукрука, но и начал уже давать признательные показания. У статьи символический заголовок«Полковнику помогли умереть?» И подзаголовок: «В Волгограде разгорается медицинский скандал».

В больнице все довольно спокойно. Посадил В.С. и чуть похлопал ее по спине,она, как мне кажется, потихоньку сдается, не хочет сидеть, этого допускать нельзя. Теперь я борюсь с могущими появиться пролежнями и с застоем в легких. К сожалению, у нее никак не наладится желудок, это влияние антибиотиков или операции на желчном пузыре. Сегодня у нее был хирург: вроде бы в понедельник снимут швы. А вот после такой же операции ее соседка Зоя Сергеевна уже выписалась.

Приехал домой и только хотел заняться чем-нибудь полезным, как позвонила Эмилия Алексеевна – надо взять верстку и быстро ее прочесть. Пришлось опять на метро пилить на площадь Маяковского. Оттуда позвонил Авдееву и пошел пешком к нему в гости, повидаться, как мы шутим. с его собакой. Не соблазнился метро с его огромными переходами и пересадкой, пошел пешком. Старую Москву центра еще, оказывается, разрушили не всю, шел прелестными переулочками, сначала от улицы Горького вниз к Дмитровке, потом к Каретному ряду мимо сада Эрмитаж, читал и разглядывал мемориальные доски. После Петровки, 38 вышел на легендарный, по песне Высоцкого, Большой Каретный переулок. Конец мая – это лучшее для меня, счастливейшее время года…

19 мая, суббота. По радио передали о раскрытии попытки покушения на Валентину Матвиенко, губернатора Санкт-Петербурга. Уже задержано два подозреваемых из пригородов, у них нашли две гранаты и полкило пластида. Матвиенко мужественно сказала, что ее не запугать, своего стиля жизни она не изменит. Поблагодарила, в частности, силовые структуры за рвение в работе. Наверное, все правда, но у меня однако мелькнула мысль о новой избирательной компании, и даже возникло видение некоторой преемницы Путина. А почему и нет, после Меркель?

По случаю субботы ездил в больницу на машине, мне казалось, что обязательно путь будет свободным, но не тут-то было, на проспекте Мира все же постоял. Машину взял еще и потому, что решил, если успею, съездить, как обещал, на концерт фонда Ирины Архиповой. Это, как всегда, на Арбате, в Центре Павла Слободкина.

В больнице сразу же поднялся на седьмой этаж и отдал рекармон. Сам перевез В.С. с седьмого этажа на пятый. Теперь разглядывал роскошное кресло, на котором В.С. делали диализ и. которое можно передвигать по залу. Оно при помощи сервомоторов поднимается и опускается. Но, повторяю, все это оборудование в специальном «международном» центре. Сюда хорошо водить гостей, чтобы показывать достижения нашей медицины. Почти такая же легкая. надежная, свободно управляемая была и коляска, на которой я спустил В.С. на пятый этаж. И сразу попал в, казалось бы, приличные, но, по международным меркам, страшные условия российского, зурабовского здравоохранения. Тем не менее отмечу, прошлый раз я отвозил В.С. на передвижной кровати, сесть она не могла, теперь уже на кресле. Мне показалось, что ей все же после диализа лучше, чем всегда, меньше отекает и левая рука. Всем все дал, всех наградил, покормил В.С. куриной котлетой из кулинарии на улице Строителей – одна котлетка 36 рублей – и поехал на концерт.

Как ни странно, успел и даже в переулке возле МИДа переоделся в машине в другие штаны и рубашку. Концерт был небольшой, но это особенность концертов фонда – всегда прелестные молодые голоса. Пели романсы Глиэра, Прокофьева, Шостаковича, Щедрина, Свиридова, Минкова, Хренникова и Дунаевского. От всего ощущение свежести и старой возвышенной культуры. После подобных концертов всегда чувствуешь себя человеком. В концерте пел внук Ирины Архиповой Андрей, который сейчас консерваторский аспирант. Фамильное здесь – умение держать сумрачное и трагическое состояние. Запомнился также прелестный тенор Василий Ефимов, певший известные мелодии Дунаевского. Потом он вместе с Ксенией Волковой спел чудную, любимую мною с юности, песню «Когда умчат тебя составы…» Впервые я ее услышал, когда был с театром ТуркВО на гастролях в Марах – это, наверное, 56-й год.

Сидел рядом с Ириной Константиновной, она рассказала мне, что ее сын, отец Андрея, – умер. Я опять подумал о трагическом одиночестве современного человека. Да чего там говорить, подумал и о себе. Винить ли мне В.С. в этом моем одиночестве с квартирой, библиотекой и дачами, которые некому будет оставить? Пока я подумал о том, что хорошо, что В.С. миниатюрная и сухонькая женщина, вот Ирину Константиновну мне бы не поднять и с кресла на койку не передвинуть.

На этих концертах – сюда бесплатно приглашают пенсионеров и ветеранов – старые люди чувствуют себя опять в недрах культуры, ощущая и свою к ней причастность. Стоит каждый концерт около 250 тысяч рублей, но деньги эти надо еще достать у московского правительства и у спонсоров.

Объединились Русская Православная и Русская Зарубежная Церкви. Путин по этому поводу дал в Кремле большой прием.

20 мая, воскресенье. Утром дочитывал верстку и варил кисель из кизилового варенья. Положил в рюкзак сверток фольги, чтобы от солнца закрыть окно в палате у В.С. – по радио предрекли сегодня жару. Рассказывали также о какой-то перестрелке в центре Москвы, на Бережковской набережной. И это только утром, что же еще может случиться дальше? Дочитав верстку, поехал в больницу. Все, как обычно.

Вечером разбирал фотографии, чтобы найти что-нибудь подходящее для «Российского колокола», и написал письмо Марку Авербуху в ответ на присланную им из Филадельфии книгу.

Дорогой Марк, как человек литературный Вы очень точно написали о

некоторой наркотической зависимости, заключённой в нашей переписке. Я

догадываюсь о причинах этой тяги, и мои основные – это внутреннее одиночество и Вы, как единственный человек в мире, воспринимающий меня со всеми потрохами – и с недостатками, и с той самой проблемой, которая меня не отпускает, потому что именно в ней, купленной-перекупленной в определенной литературной и подлой среде, своей и чужой, в такой же мере и чужесвоей, то есть не мелкоеврейской – простите, но я с Вами откровенен, – а еще и в моей невежественной, за исключением нескольких людей с всероссийскими и всеевропейскими именами, с которыми я дружу, и оттого подлой вдвойне – в этом во всем я вижу силу, которая и не пускает меня к публике, и не дает мне как следует работать. Вы, Марк, все это пропускаете, Вы воспринимаете меня таким, какой я есть, без подлости и умолчания, каким, надеюсь, я предстаю в моих дневниках.

Письма Ваши я сначала, как и свои, собирал небрежно, но теперь уже

понял, что для них необходимо определить строгий характер хранения. Если бы я оказался настолько знаменитым, чтобы наши с Вами письма

сохранились. Впрочем, я особенно писать письма не могу, потому что рядом стоят и другие дела: и верстка, и чтение по работе, и писание дневника, и новые замыслы. Признаюсь только вам: возможно, я напишу новый роман, как версию записок Кюстина «Россия в 1839 году». Но то, что во многих моих размышлениях присутствуете Вы и Ваши слова, это абсолютноискренне.

Не пишу сейчас пока ничего нового о Вашей книге, кроме общих

впечатлений – точно, здорово и по-своему не хуже, чем у Солженицына.

Недаром он – честолюбивый автор, Вы же от авторства открещиваетесь, хотя оно вам принадлежит в большей мере, чем кому-либо. Вы – автор взгляда, идеи, мировоззрения, терпимости, вы ушли от местечковости, как мы все время уходим от мелкого противостояния. С книгой – не торопите меня-я поступлю так. Самым внимательнейшим образом, не пропуская ни одной странички, прочту и напишу рецензию, не помешает. Напишу все то, что я думаю. Впрочем, как всегда. В моем возрасте уже не лгут.

Завтра постараюсь выслать Вам Дневники. У них огромный недостаток – нет словника.

Ваш С.Е, родные Вы мои люди.

21 мая, понедельник. День начался со слушанья «Эха Москвы». Доренко замечательно рассказывал о воровстве, в частности о схемах с Райфайзенбанком. Упоминалось масса известных даже мне имен из правительства и администрации.

Утром в институте встретился с Львом Ивановичем, посидели с ним на лавочке. В этом году наш институтский садик красив, как никогда, – сейчас цветут тюльпаны. Он мне рассказал, что все время вспоминает мой старинный роман «Эффект близнецов», который вышел в начале перестройки и почти не был замечен публикой по причине ничтожного тиража и повального тогда увлечения Волкогоновым и Черниченко. Это роман о надвигавшейся на перестройку атмосфере всеобщей слежки и о куполе, которым соседние страны накрыли нашу, чтобы тоталитарная зараза не расползалась. Лева сказал, что только сейчас разглядел провидческое начало романа. Как ни приятно слушать подобное, но расцениваю его скорее в качестве запоздалого комплимента.

Утром заглянул к Стояновскому. Там сидели архитекторы, с которыми я делал эскиз будущего проекта института, и Харлов. Значит, что-то, наверное, получается со строительством нового корпуса. Дай-то Бог. Но почему меня не зовут обсудить мою же идею? Все это как-то подловато, меня оттеснили от участия во внутренней жизни института, ну и хрен с вами, но ведь не только обидно, но и непрактично – я мог бы еще принести пользу. Вообще, сложилось ощущение какой-то большой бюрократической таинственности, которая заполонила институт. Никакой информации не поступает даже на ученый совет.

В три часа я уже приехал на метро в больницу. Положение к лучшему меняется очень медленно. Опять немножко – 10 шагов – походил с В.С. по палате. Посадил ее на стул возле раковины, и она сама чистила зубы и мыла руки.

Из больницы, сделав пересадку на «Третьяковской», повез в «Юность» верстку. Поговорили с Эмилией Алексеевной о разных литературных делах, в том числе о повести Самида, которую редакция не хочет печатать. Потом – в институт.

На выпускном экзамене блистательно, чуть ли не получив двойку, проваливался мой Каверин. Светлана Викторовна с укором мне об этом сказала, на что я ей ответил, что я-то учил хорошо, потому госкомиссия и оценила его диплом на отлично, а вот деканату надо было спрашивать с мальчика за каждый прогул, тогда и не пришлось бы за него краснеть. Ведь общеобразовательные предметы – это забота деканата.

Бегал на почту отослать Марку «Дневники». За пересылку взяли на двадцать рублей больше, чем стоит книга – 440 рублей.

Вечером напротив Театра Пушкина, то есть рядом с институтом, догорала машина, дорогой «мерседес». Когда я вышел ворота, чтобы посмотреть, откуда дым, пожарные уже протянули рукав через бульвар от доронинского МХАТа. Полилась вода, и стали трещать, рассыпаясь, автомобильные окна.

По дороге домой слушал по «Маяку» рассказы Привалова о «маршах несогласных», о том, почему у Германии меньше энтузиазма по поводу строительства газопровода через Балтику, и о саммите в Самаре.

22 мая, вторник. Больница, чтение Кюстина. Надо бы вставлять в дневник цитаты. Но вечером уже нет сил, хотя понимаю, что писать дневник надо ежедневно, события уплывают, меняются масштабы буквально через несколько часов.

На службе нашел запискуот В.И. Гусева.

Дорогой Сергей Николаевич, никак не могу тебя застать. Если сможешь, приходи, пожалуйста,23-го, т.е. завтра, в 5 часов в МСПС – там будут сатурналии в честь моих 70. В. Гусев. 22.5.07.

Жутко трогательно, но день завтра – забит под завязку.

23 мая, среда. Пришлось ехать в больницу на метро и рано, поэтому день показался огромным. Больных еще не кормили. Слава Богу, температуры сегодня нет, и вчера она была почти в норме. Заставил В.С. сесть, и сидела она довольно долго – значит, силы прибывают. Ходил разговаривать с Натальей (Надеждой) Ивановной, заведующей отделением. Вернулся и на волевом усилии заставил В.С. подняться и сделать с десяток шагов – до двери в коридор и обратно. Во время кормления обратил внимание, что аппетит тоже усилился. Ну что же, будем закреплять вчерашние успехи: сама возле раковины помыла руки, потом сама почистила зубы. Все время я ее ругал: что ты ведешь себя, как старуха! Вот тебе расческа, причесывайся сама, сама. И тут у меня возник смелый план. Дежурила как раз Люся, довольно милая, сговорчивая и чуть искусственно ласковая нянечка. Я решил, что В.С. надо помыть голову. Люся притащила «свой» шампунь, а потом ее «задействовали» везти какого-то старика на четвертый этаж и, подождав минут десять, я сам вымыл В.С. голову над раковиной. После достал из тумбочки ее крем и чуть смазал лицо. Изволь теперь, говорю, каждый раз так за собой следить.

На обратном пути, была не была, заехал в баню. На даче не парился уже месяца два, кости истомились. В бане в принципе все знакомо, но сильно повысили цены. У дежурной взял тапочки, простыню и сдал на хранение документы. С собой в раздевалку прихватил и второй том Кюстина: буду, как в молодости, читать между заходами, чтобы не частить с парилкой. Вот так у меня раньше, лет в тридцать пять, очень хорошо писалось – и публицистика, и проза. Фраза, абзац медленно обдумывались, а потом все говорили, что Есин, дескать, пишет одним махом.

Кюстин – это особая статья, читаю, отмечаю страницы, потом сделаю выписки. Каждый работает, как может. Жаль, что в эти выписки заглядываю реже, чем следует. Каждое такое возвращение к прочитанному тексту очень будоражит сознание, заставляет вновь погружаться в атмосферу напряжения собственной диалогической мысли, которая сопутствует чтению. Сейчас, когда прошел практически последний семинар и обязательного чтения стало меньше, я Кюстина читаю и в метро. Он, конечно, западник, но ему нравятся русские. Он даже как-то отдельно вычленяет, именно исконно славянский тип. У настоящих русских есть нечто особенное в умонастроении , в выражении лица и в манерах. Походка у них легкая, и все движения высказывают незаурядность натуры. Глаза у них глубоко посаженные, прорисованные в форме удлиненного овала; во взгляде почти у всех есть отличительная черта, придающая лицу выражение лукавой чувствительности. Греки на своем языке называли их «сиромедами», что означает «ящероглазые»; отсюда произошло латинское слово «сарматы».

Кстати, именно в этот раз почему-то возникла еще одна идея, связанная с формой изложения. Может быть, некий студент или студентка пишет курсовую по Кюстину и удивляется, как полуторавековой текст точно ложится на сегодняшний день. В защиту Кюстина. Надо, кстати, прочесть отзывы на эту книгу Герцена.

Ну, да ладно, не затем я вписываю в дневник сюжет о бане. В недавнем разговоре со мною Апенченко недаром сказал, что, конечно, это не только дневник, но и роман. А разве я это скрываю, я об этом даже и писал, вернее первым сказал это о своих дневниках – роман совпадений и дней. Так вот, когда я расплачивался с дежурной, она посчитала так: 160 рублей тапочки, простыня и хранение плюс 30 за то, что вы на десять минут задержались. Побойся Бога, дорогая, сказал я, какие там десять минут. Я давно уже смекнул, что и тапочки, и «хранение», и, может быть, эта сдаваемая на прокат без единого квитка или чека простыня – все это самодеятельность персонала. И тут, наверное от обиды, у не очень молодой дежурной вырвалось сокровенное: «Берете вы простынь или не берете, а с каждого билета я должна начальству отдать 50 рублей». Не хочется нажимать, но, похоже, коррупция, действительно, разъела все государство.

У метро «Бабушкинское» на столбе висит объявление: «Сдам комнату. КАВКАЗ не рассматривается». Это, естественно, не национализм, который, в принципе, русским не свойственен. Это уже современный бытовой опыт от столкновения с джигитами. Кому-то не заплатили, тайно съехав, где-то не спускали за собой унитаз, полагая, что и так хорошо, где-то поговорили по междугороднему и не признались. С русскими это, конечно, тоже может случиться, но свое, конечно, не так пахнет.

Последнее время я стал слушать «Эхо Москвы», получилось это случайно, хотя В.С. давно слушает по своему маленькому приемничку именно эту станцию. Вскоре я понял, что «Маяк», при всей его, казалось, крутизне, это, конечно, ангажированный голос власти. «Эхо» сегодня рассказывало о коррупции, которая пронизала все стороны нашей жизни. Мне бы надо записывать, кто говорит, но какая бездна в России замечательно умных и наблюдательных людей. Власть, конечно, знает, как к ней относится население, но она отчетливо представляет, насколь велико терпение русского народа.

Приехал домой, вынул из почтового ящика газеты, мечтая о грибном супе, которого у меня в холодильнике большая кастрюля. Пока грел, начал с «Литературки», но статьи покойного Петра Алексеевича Николаева, написанной еще в прошлом году о литинститутском издании моих дневников, нет как нет. Лене Колпакову об этом уже давно не напоминаю, но сам довольно паскудно по этому поводу думаю. Да, уже не ректор, у газеты и у друзей теперь другие приоритеты.

На этот раз номер газеты, кажется, интересный. Вечером прочту первым делом статью Ии Савиной. Огромный материал, на полосу, Ф.Ф. Кузнецова, опять про Шолохова. Суп доел, газета в хлебных крошках на столе. Надо во что-то парадное себя одевать: в 4.30. начнется очередное заседание клуба Н.И. Рыжкова, к которым я привык настолько, что заменить удовольствие от них мне уже нечем. Если поначалу клуб покорил меня престижным своим характером, то теперь, и уже давно, я вижу в нем другое: необходимую составляющую моей духовной жизни.

На этот раз в повестке доклад директора ФИАНа им. П.М. Лебедева Геннадия Андреевича Месяца, он же и вице-президент Академии. К счастью, это еще и рядом – на Ленинском, дом 53, почти напротив универмага «Москва». Для людей моего поколения ФИАН был так же загадочен и так же закрыт и секретен, как КГБ. Впрочем, в самом начале «перестройки» я с группой писателей побывал на Лубянке, и даже в кабинете председателя. Правда, тогда писатели еще что-то стоили. Но сменим оптику.

И вот сытый, довольный, умиротворенный я уже дома. После заседания и всех разговоров теперь записываю увиденное и услышанное. Это невероятно трудно. Как сложить впечатления от гениальной игры актеров? Начну с привычного для меня – с хорошей кормежки, академической, якобы простой: стейк из красной рыбы с соусом, где плавали звездочки красной икры; вино красное и белое – я, правда, был за рулем, выпендрился, мог бы проехать три остановки на троллейбусе – французское марочное, «Маркиз Александр» в моем переводе. Еда подавалась в том же роскошном, с колоннами, парадном зале, где проходило заседание. Кого только этот зал не видел, чьи голоса не звучали под этими сводами!

ФИАН – одно из самых престижных научных заведений мира. На стене парадного холла семь написанных маслом портретов – лауреаты Нобелевской премии. У портрета Сахарова бывший директор ФИАНа Ю.М. Александров – Месяц директорствует только три года – рассказывал, как Сахаров попал в знаменитый проект по теоретическому воссозданию атомной бомбы. Он был аспирантом Тамма и нуждался в жилплощади. Его вызвал Вавилов: хочешь получить комнату, поезжай в группу Арзамаса-16. Еще эпизод – по дороге на работу молодой Сахаров покупал батон и бутылку кефира и, когда потом на доске писал и писал мелом формулы, отламывал от батона, запивая кефиром.

Другим аспектом «свободной дискуссии» у портретов были какие-то ценные для меня штрихи об Академии и институте. Например, о давлении на Академию, чтобы она исключила из своих рядов Сахарова в период его ссылки в Горький. Нет, не получилось, академики, не в пример сегодняшним дням, держались. Вспомнили единственный случай исключения из академии: Эйзенштейна во время прихода к власти Гитлера. Сахаров остался и академиком и сотрудником ФИАНа, работающим в Горьком. К нему туда на консультации ездили аспиранты.

Меня обожгла мысль одного из выступающих после доклада: именно изобретение советскими учеными атомной бомбы позволило миру сохранить свою стабильность и чуть ли не шестьдесят лет жить без войны. Опять вспомнил реплику Н.И. Рыжкова. «Мне железная леди, госпожа Тетчер, говорила, когда я начинал разговоры о ядерном разоружении: вы ошибаетесь, господин Рыжков, – это оружие сдерживания, позволяющее нам сохранять мир». Н.И. говорил это, явно только теперь понимая доводы новой баронессы.

Итак, со стороны Ленинского проспекта сначала роскошная металлическая решетка, потом невысокий дом с колоннами. Мой Кюстин злобствует по поводу античных колонн в России, но он не прав. Иногда это получается неплохо. Итак, колонны, потом под портиком тяжелая, уходящая к потолку дверь. Ворота-трои. На третьем этаже – парадный, почти квадратный зал с четырьмя опять огромными колоннами по каждой стороне. Все парадно блестит. Высокие светильники и люстры в имперском стиле, почти как раньше в ЦК или в берлинской рейхсканцелярии. Здание, для которого летом кондиционеры не нужны. За этим домом в огромном парке корпуса лабораторий и мастерских. После заседания, спускаясь не на лифте, а по лестнице, я заглянул в одно из окон. Бросился в глаза обломанный карниз на соседнем, во дворе, здании. Правда, идет ремонт. Проект, оказывается, принадлежал академику Щусеву. Но академик, по словам специалистов, слукавил – это почти ремейк Академии наук в Афинах.

Говорили в двух направлениях. О том, что сделано этим знаменитым институтом, и о его истории. История начинается почти одновременно с историей Академии наук, с Петра Первого. И много говорили о бедственном положении сегодняшней науки. В частности, о стремлении власти отказаться от наработанного, о противостоянии Академии и правительства. Наука уже лишилась отраслевых институтов, сейчас есть попытка убрать определенное число академических. У нашей власти ощущение, что надо сделать, как в Америке, где, действительно, наука сосредоточивается на университетских кафедрах. Но там другой образ жизни и по-другому выстроенная традиция. Минфин требует – это мне знакомо, потому что и в творчестве я встречался с этим безумием – перспективного планирования, какие деньги подо что и под какие результаты. Здесь Месяц точно сказал, что результаты в науке вещь часто случайная – Менделеев «увидел» свою таблицу во сне. Эффект радиации открыл фотограф. Науке, как творчеству, нужны условия и свободы. Правительство этого понять, по определению, не может. Кстати, когда во время ужина наш доблестный Михаил Иванович «выдернул» меня на тост, я говорил о том, что даже цари интуитивно понимали, как это важно – наука, Академия. Привел, примеры не только с Петром, но и со скоростным строительством при Елизавете Петровне химической лаборатории для Ломоносова. Но к такому остервенелому отношению к Академии, когда она практически лишилась автономии, приложили руку и просто академические недоброжелатели. Здесь играет свою скрипку министр Фурсенко, который дотошно выполняет требования Кудрина и Грефа. Но он, оказывается, в свое время был выдворен из института Алферова и мечтал его разделить. Почему же у этого бесцветного человека такая карьера? Этот питерец – просто сосед Путина по даче. Данные эти я, старый сплетник, собрал во время перерыва, как говорится, в кулуарах. Кстати, в своем выступлении Н.И. Рыжков попенял академикам за то, что они так быстро сдались. Теперь не только финансами Академии распоряжаются бухгалтера из Минфина, но и ею избранного президента утверждает президент страны. Петр Первый Академию по примеру европейских стран сделал самоуправляемой. Самодержавие за работой.

На выходе из института обменялись подарками с А.А. Степанцом: мне он, только что вернувшийся с Украины, преподнес тамошний «наркотик» – переложенный пергаментом ломтик сала, я ему – «Дневники»: Клара Лучко, чьи фотографии в книге, тетка его жены.

24 мая, четверг. Витя опять подменил меня в больнице после диализа В.С., а я отправился полоть и поливать грядки. Описать величественную тишину и благотворность природы невозможно. Я, будто животное, проснувшееся от спячки, весь день копался в земле и чувствовал, как силы возвращаются. Вечером – а вечер для меня на даче в семь или восемь часов – лег, чтобы уже не вставать до утра. Смотрел телевизор и читал.

Много чего случилось в политике. Во-первых, поездка Путина за туркменским газом – нашего уже начинает не хватать для экспорта. Ведь эти ребята чем сильны? Снятием пенок. Геологию, как очень затратную отрасль, отменили, разрушили, а все месторождения, что были, уже на исходе. Начинается визит Путина в Австрию, параллельно в прессе идет невероятный напряг, связанный с отмыванием денег, и называются люди путинской команды. Освободили из тюрьмы Мавроди, и в прессе все время говорят о бесконечных посадках то мэров, то милицейских генералов. Поэтому две передачи – «Петровка, 38» и «ЧП» – обожаю.

После целого дня топтания на участке с лопатой внимательно прочел статью в «Литературной газете» Ии Савиной. Это статья о лжи в прессе. Шаг за шагом она рассматривает один из очерков – фамилия автора не приводится, – написанный о ней, и разоблачает ложь за ложью, причем, ложь мелкую, так сказать, для «понта», ложь ради желтизны. Вторая статья, приковавшая мое внимание, о практике современного шолоховедения. Творчество ее автора, Феликса Феодосьевича Кузнецова, меня никогда не привлекало, но здесь говорится прямо-таки о зоологической злобе, вызванной появлением в наше время из, так сказать, «некультурного народного слоя» гениального писателя. Проблема Шолохова вырастает в проблему Шекспира. Ну, не могло такого быть не из «нашей» специфической среды. Прости меня, Марк! Как ни странно, здесь опять начинает подрагивать некий сакраментальный вопрос, связанный с именами инициаторов. Вот уж не думал, что стану когда-нибудь цитировать Кузнецова. Цитаты.

25 мая, пятница. Вот я и выспался. Ночевать решил в маленькой комнате, выходящей в спортивный зал над гаражом. Проснулся утром в семь часов от света, распахнул окно. Цветет сирень, и рядом показались белые, как куски ваты, соцветия черноплодной рябины. Ночью видел какой-то трагический и сладкий сон, связанный с Татьяной Васильевной Дорониной. Она сказала: «Женитесь на мне». Это было мучительно и приятно, но утром заставило меня долго переживать: не заболела ли Доронина? Как там у В.С.? Я так часто вспоминаю последнее время Татьяну Васильевну, может быть, потому, что не раз поглядываю на прекрасные швейцарские часы, подаренные ею…

В Думе представили трехлетний бюджет. Как старый человек, проживший советскую эпоху, я помню многое, в том числе и «семилетний план» вместо пятилетнего. Такие новации всегда свидетельствуют о непорядке в экономике. У нас так, видимо, и есть, несмотря на бодрые рапорты начальства.

Вечером, когда возвращался из больницы, заехал в институт за машиной. На Пушкинской площади шел митинг последователей Фридриха Ницше. Было человек сорок с плакатами и «матюгальниками», стояла эта молодежь напротив Пушкина, по другую сторону Тверской, на институтской стороне. Вполне русские интеллигентные лица. С чувством удовлетворения я и небольшая кучка зрителей прослушали лекцию о наследии Ницше. Под маркой Ницше, конечно, чувствовалось национальное разочарование. Лозунги типа «Русский, проснись!» это подтверждали. Ностальгия по империи. Да здравствует Путин, да здравствует Ницше! Разговоры о сверхчеловеке и о великих целях.

В газетах сообщения о новой трагедии на одной из шахт Кузбасса. Погибло более 200 человек. Взрыв метана. На этот раз Путин даже не объявил траура – привыкли. Вся российская жизнь в трауре. В «Труде» заметка об этом событии называется «Где еще рванет?» В «Российской газете» пространная статья: «Собственник шахты опять ни при чем?». Эта же газета интересуется «делом Невзлина» – бывшего ректора РГГУ, выдадут его России или нет. Но израильтяне своих не выдают.

26 мая, суббота. Был в больнице – определенно В.С. с каждым днем все лучше. Встретил ее в диализном зале, температуры, обычной в это время, нет. Отвез в кресле на пятый этаж, потом заставил почистить зубы, погулять по коридору. Опять, когда вез на коляске, похожей на строительные леса, думал о поразительно плохом оснащении наших больниц. В связи с этим вспомнился вчерашний «Труд», где помянут наш дорогой во всех отношениях министр Зурабов, народный заботник. Отыскал газету, над небольшой заметкой громоздится многострочный постер: Минздрав предупреждают… Это очень крупно, потом помельче: Академики РАМН не хотят делиться с Михаилом Зурабовым полномочиями и имуществом…Теперь еще мельче, но еще не шрифтом, которым написана статья: Сегодня заканчивается общее собрание Российской академии медицинских наук (РАМН), которое единогласно утвердило проект нового Устава академии. За этим решением долгое и упорное противостояние «строптивых» академиков и главы Минздравсоцразвития. «За последние месяцы было много эпизодов, когда возникала реальная угроза существованию академии, – сказал на открытии собрания президент РАМН Михаил Давыдов. – Отношения с министром достигли такого уровня, где грань приличия уже не просматривается».

Так вот, в прямой связи с громоздкой коляской, на которой я, законопослушный налогоплательщик, всю жизнь исправно отстегивавший часть своей зарплаты, вез сейчас жену, а также с теми скрипящими телегами, на которых сестры три раза в день развозят питание по огромной больнице, я невольно думаю, на каком транспорте ездит этот министр, любимчик ни в чем не повинного Путина. Кстати, подхалимы так охраняют имя президента не из любви к нему, а из надежды на продолжение своего бесчинства. В России слово «чиновник» стало синонимом слова «вор».

В восемь часов решил ехать в Обнинск – Витя за рулем. Затрат, конечно, жалко, но в Москве жить невозможно: завтра 31-32 градуса жары.

27 мая, воскресенье.Сколько же я успел сделать! И, пока Витя готовил ужин, весь вечер накануне что-то прикидывал, наполнял водой бочки, поливал теплицы, даже заселил кусочек уже вскопанной раньше земли огурцами, – из скольких же мелочей состоит хозяйство! Вот телевизора не смотрел, открыл окна на террасе и лег в маленькой комнате. Рюкзак с компьютером, газетами и книгами уже рядом – все приготовлено, чтобы, проснувшись, сразу взяться за работу.

Уехали из Обнинска где-то около часа дня. Перед этим Витя сделал гениальную окрошку. К четырем оказался уже в больнице. Главная радость для В.С. – я принес памперсы, которых всегда не хватает.

По-прежнему читаю Кюстина. Как все-таки похожа наша русская власть и как циклична русская жизнь в ее правительственных шалостях. Оказывается, и раньше у нас был своеобразный дефолт. Его в свое время устроил Николай 1, предложив считать по-разному серебро и ассигнации. Цитата.

Почему не читается ничего больше?

28 мая, понедельник. Жизнь института перенесена на улицу, в наш скверик. Идут зачеты, и студенты обсуждают учебные проблемы, рассевшись не только на лавках, но и на газонах. Это довольно пестрое и яркое зрелище. Такие все молодые, красивые, отвязные. С обозначением талантливости дело хуже. Девушек для института нашего профиля многовато.

Атмосфера внутри менее радужная. У меня на столе бумага с прогулами студентов, есть и мои. Деканат, как всегда, грозит отчислениями. Полагаю, здесь есть и экономическая константа: вместо одного отчисленного очника можно взять десять заочников, потому что таковы министерские нормы. Общая масса оплаты здесь чуть ли не в четыре раза больше. Как и зимой, ожидаю чистку. Зимой, кстати, ребят отчислили, даже не посоветовавшись со мною. В этом смысле наш новый деканат – злой рок.

Езжу все время на метро – это нынче и прохладнее. и быстрее. С удовольствием наблюдаю в вагоне за молодежью. По поездному радио часто повторяется одна и та же фраза: «Граждане пассажиры, будьте взаимно вежливы. Уступайте места пассажирам с детьми и инвалидам, а также лицам преклонного возраста». Как талантливо юные делают вид, будто спят или так заняты своими мобильными, что не могут разглядеть стоящих перед ними стариков и старух. Иногда они читают газеты. По крайней мере, печать одухотворенности всегда присутствует на их лицах. Все, естественно, прекрасно одеты. Многие из этих мальчиков и девочек могли бы быть моими студентами. Теперь я представляю картину моего или наших педагогов «принципиального отношения».

Перед тем как уехать в больницу зашел в огромный универсам «Алые паруса» у нас на Большой Бронной. Цены здесь на порядок выше, чем в «Перекрестке», где я постоянно покупаю продукты. Здесь роскошная кулинария, экзотические фрукты, импортные овощи, целые прилавки рыбы, мяса и деликатесов. Выбрал в отделе кулинарии два блинчика с мясом. Утром я уже наварил киселя, купил в аптеке пачку влажных салфеток, в рюкзаке у меня и яблочный сок в двухсотграммовых пакетиках. Блинчики обошлись мне в 42 рубля, утренние салфетки – в 120. Покупая салфетки, вспомнил недавнее сообщение в прессе – фармацевтика стоит на первом или на втором месте среди других коррумпированных областей нашей жизни. А в очереди у кассы, ожидая, когда «настоящим» покупателям посчитают содержимое их тяжело нагруженных тележек, я подумал, какая же бездна людей стала у нас хорошо и дорого питаться. Впрочем, это район дорогих офисов, даже центральный офис НТВ рядом.

Но как же одна мысль цепляется за другую, только вслушиваясь во все контексты, можно составить более или мене полное представление о подлинном положении дел. Сегодняшний день у меня прошел под знаменем тотального чтения «Труда» и «Российской газеты». Так уж получилось: утром в метро до института, потом от «Тверской» – до «Бабушкинской». Но и в больнице я довольно долго читал, а одну статью даже вслух прочел В.С. Это у меня тактика – заставлять ее сознание работать, вспоминать профессию, слова, говоренные не только утром, но и вчера. Так вот, в газетах сегодня много не только интересного, но даже сенсационного. Об этом позже.

Не обязательная для меня статья в «Труде» об иностранных гастролерах. В ней высказывания Надежды Соловьевлй, одного из крупнейших современных импресарио: …звезды дорого стоят, а окажутся ли они по карману нашей публике? Ведь сегодняшняя цена билетов на Мадонну была около 150 у.е. Ну, правда, нынешние гости чуть поскромнее: на Осборна или «Металлику» можно попасть и за 40, а на «Аэросмит» – за 60. И все равно есть опасность, что эти шоу тоже могут остаться не полностью распроданными. Но эта цитата в моем понимании проблемы не существует без другой, которая делает картину менее благостной. И обе связаны со случайной мыслью в переполненном продуктовом магазине «Алые паруса»: все ли мы стали лучше жить и питаться? Итак, снова Надежда Соловьева: С грустью замечу: все вышесказанное относится прежде всего к Москве и Петербургу. В глубь России большинство западных звезд не заезжают – в одной из богатейших стран мира зарплаты таковы, что ни на какую Мадонну у публики не хватит денег.

Две еще очень интересные статьи в «Труде» – о 20-летнем юбилее посадки немецкого мальчика-пилота Руста на Красной площади и об одежде наших войск. Войска сегодня экипированы из рук вон плохо. Никакого сравнения с военной формой советской поры и быть не может. Всех ограбили и раздели: и солдат, и генералов с офицерами. А вот полет Руста нынче рассматривается гениально спланированной акцией, позволившей, как и в 37-м году, вычистить командный состав армии. Каждая строка в этой большой статье несет интереснейшую информацию. И как не было бы мне все это интересно, но не переписчиком же цитат я работаю. Тем не менее. Начну с мнения специалиста.

Генерал армии Петр Дейнекин, главком ВВС РФ в 1991-97 годах:

Нет никаких сомнений, что полет Руста был тщательно спланированной провокацией западных спецслужб. И что самое важное – проведена она с согласия и с ведома отдельных лиц из тогдашнего руководства Советского Союза. На эту печальную мысль – о внутреннем предательстве – наводит тот факт, что сразу после посадки Руста на Красной площади началась невиданная чистка высшего и даже среднего генералитета. Как будто специально ждали подходящего повода…

Теперь некое подтверждение о руке собственной власти. Все это не укладывается в голове. Мысленно перебирая соратников Горбачева, вижу одутловатого приземистого человека, выдающего себя за крестьянина. А может, их там таких было несколько? Кто у нас в высшем эшелоне власти особенно хотел отделиться, чтобы стать мини-президентом?

«Когда ко мне подошли промышленники с просьбой выключить АСУ, – вспоминал потом В.Б. Резниченко, – я даже опешил. В воздухе несколько целей без «ответа», среди них то ли «воздушный противник», то ли «нарушитель режима полетов», а я возьму и аппаратуру отключу?! Кроме того, в войсках работала группа проверяющих из Генштаба, которая в любой момент могла «запустить» контрольную цель. Нет, АСУ я наотрез отказался выключать…»

Промышленники стали настаивать, и генерал-майор Резниченко потребовал от них официальную бумагу с подписью как минимум Главнокомандующего войсками ПВО. Оперативный дежурный был уверен, что такой документ ему вряд ли покажут. И очень удивился, когда «представители завода» буквально в считанные минуты принесли ему бумагу, подписанную главкомом…

«Я ведь и после этого не собирался выключать АСУ, – волновался от нахлынувших воспоминаний Владимир Борисович, – но мне стали угрожать: дескать, позвоним, куда надо, и неприятностей не оберетесь. Эх, если бы знать только, во что это потом выльется…»

И опять мнениеспециалиста. Игорь Морозов, депутат Государственной думы РФ, бывший полковник спецслужб, участник специальных операций в Афганистане:

Я считаю, что это была блестящая операция, разработанная западными спецслужбами. Спустя 20 лет становится очевидным, что спецслужбы, и это ни для кого уже не является секретом, смогли привлечь к осуществлению грандиозного проекта лиц из ближайшего окружения Михаила Горбачева, причем со стопроцентной точностью просчитали реакцию Генерального секретаря ЦК КПСС. А цель была одна – обезглавить Вооруженные силы СССР, значительно ослабить позиции Советского Союза на международной арене.

На обратномпути из больницы прочел дипломную работу Вадима Керамова. Как-то незаметно под сенью моего обучения прозаиков вызрел очень интересный поэт. Дипломная работа у него состоит из корпуса сильных и определенных стихов и нескольких страниц «этюдов». И даже в этой мелкой прозе есть вещи виртуозные и гениальные. Например, собака сапожника, обернувшаяся его женой. О стихах даже и говорить не приходится. Мощь и стоицизм постоянной мысли о смерти. Я невольно начинаю сравнивать эту поэзию со стихотворениями Максима, здесь меньше упора на Серебряный век, больше трагизма дня сегодняшнего. Есть строки просто прекрасные, но ведь не пробьется, потому что этот замечательно владеющий русской интонацией дагестанец – национально не самобытен. Так и будет раздвоен, со своим упорным бытовым мусульманством и страстью стать кем-нибудь в русской культуре. Собственно, он уже стал, но дальше не пустят, не пробиться. Все раздраженье выльется не на культуру, а на русских.

В больнице дважды за два часа походил с В.С. по коридору. Держится она уже почти неплохо. Если бы теперь полностью вернулось сознание. Там, на островах полного умирания, что-то при возвращении еще и осталось.

29 мая, вторник. Утром – в институте. Сегодня надо было не только принять зачет у моего семинара, но еще и сходить на семинар Рейна. У Е.Б. опять какая-то депрессия, ребята бесхозные, но, судя по стихам, которые мы слушали две недели назад с Г.И. Седых, очень небесталанные. Поставил всем зачет, кроме Алексея Дьячкова – его на предыдущем семинаре не было. Я слышал, что Алексей неплохой поэт, но зачет не поставил скорее из педагогических мотивов: что же я буду ставить оценку исключительно, как говорится, за красивые глаза? И очень рад, что не поставил. Дьячков тут же дал мне свой маленький сборничек стихов «Некий беззаконный человек». Меня поначалу очень раздражило название издательства: «Ново –Тихвинский женский монастырь», Екатеринбург. Ну вот, подумал я, еще одни религиозные слюни, а с чего бы женскому монастырю печатать иное. Я так уже привык, что самые бездарные и исторически, и генетически, не способные к настоящему творчеству, раньше писали про секретарей обкомов, а теперь что-то про божественное. Еще подумал, какой конъюнктурный парень – ходы нашел. Но, как следует из моего повествования, будет какое-то противопоставление. И оно есть.

Поздно вечером, уже в Обнинске, открыл сборник, и такая прекрасная и искренняя тишина повеяла от каждого стиха, что можно было только удивляться, как такой парень нашелся и созрел в бедламе наших дней. Такое пронзительное детство…

Я не могу вместить, я не могу понять,

как это может быть? Такому не бывать!

Спустя минуту, год, ну ладно, много лет,

наступит миг, и вот – меня на свете нет?

Зачем же был тогда продутый детский двор,

деревья иногда нашептывали вздор,

качеля на одной заржавленной петле

по вечерам со мной скрипела во дворе?

Зачем поверх пальто завязывали шарф,

на Первомае – о! – накачивали шар?

И как бы невзначай выскальзывала нить,

и он летел – прощай! – нет, не остановить,

и он летел, и я – летел из-за того,

что целая семья любила одного.

Так для чего, зачем? Я не пойму, к чему

я переполнен всем и все-таки умру?

Из-за сдачи зачетов семинар на этот раз вел долго и нудно. Но, похоже, я нашел новую не только довольно мощную, но и полезную и для меня, и для студентов технологию. Основное здесь – в жесткой форме в конце года высказать каждому из семинаристов свое мнение о его работе. Сначала они написали самоотчет о том, что каждый за год сделал, что обсуждал, как часто выступал на семинаре, какие написал рецензии на работу товарищей, какие планы на лето, что видел в Москве и т.д. А потом на основе этого субъективного материала я тут же, вслух, диктовал свою характеристику. Конечно, в требовании написать о собственных недостатках определенный садизм был. Я смотрел на свой семинар, откуда с легкой руки деканата уже после первого семестра выбыло четверо парней. А ведь для них институт – его общие параметры, дисциплина, оценки, посещение – всегда труднее, нежели для девушек. Не могу не помнить о том, что бездна отличниц закончила институт и растворилась в литературных нетях. А вот Рубцова выгоняли и восстанавливали в институте восемь раз. Я не уверен, что кто-нибудь из нашего руководства сегодня даже попытается в двоечнике и выпивохе поискать поэта или писателя. Это материал, который доставляет хлопоты и не позволяет заниматься своими делами. У литературной власти ныне медалисты и отличники.

Вечером был у В.С., физически она, может быть, и лучше, но дело сейчас не в этом. Отвез ей две паровые котлеты, которые сделали в столовой у Альберта Дмитриевича. Здесь я до сих пор ни в чем не знаю отказа, вот что значит никогда не брать взяток.

В одиннадцать вечера в Обнинск уехал поливать огород, вернусь завтра часа в три, чтобы снова съездить в больницу.

30 мая, среда. Полил огород, посидел за компьютером, в час дня уехал в Москву. К пяти уже был в больнице. Что меня больше всего беспокоит: у В.С. и сил нет, и куда-то ушла ее воля. Прошлый раз на окно, из которого безжалостно палит солнце, наклеил фольгу, которую принес из дома. Сегодня постирал ей майку – я уже приохотился стирать здесь же, в ванной, чтобы не таскать домой и обратно вещи.

В метро прочел в «Труде» статейку «Куплю тараканов. Дорого», а дома по ТВ слушал, как Путин выступил на президентском совете по культуре. Опять все тот же смысл – провести мероприятие. Мысль Дондурея о том, что уровень культуры это еще и решение вопросов демографии, Путин не понял. Ему надо объяснять прямыми ходами о необходимости повышения благосостояния граждан, без которого и культуру не двинешь. Про тараканов – просто сенсация. Они пропали в некоторых городах Украины. Почему? Потому, что стали есть отбросы, в которых модифицированная соя. Тараканы поставили на себе эксперимент: они, как и мухи дрозофилы, мгновенно репродуцируют следующее поколение. Популяция тараканов, которая питалась этой соей в отбросах колбасы и продуктов, – вымерла. Но мы первое поколение, которое ест модифицированную сою.

31 мая, четверг. В больнице я на этот раз решил пойти против обстоятельств. Уже давно заметил, что В.С. постепенно теряет желание делать физические усилия, ее устраивает и лежание на кровати, и то, что ее возят на диализ на каталке. Здесь не только отсутствие сил, но и угасание желаний. И вот я примчался утром с коварным планом: самому переодеть В.С. в фирменную пижаму, заставить почистить зубы, а потом не в коляске, как она привыкла, а своим ходом, пешком вывести на улицу.

В холле седьмого этажа все на нее смотрели, как на некое чудо. С одной стороны, каждый больной, конечно, понимает, что следующим может оказаться он сам, с другой – тешит себя надеждой, что пока смерть и судьба не разделаются с текущей своей жертвой, не возьмутся за него. На весах у В.С. перед диализом оказалось 48,1 кг.

Усадил в кресло, расплатился с нянечками и полетел в институт. Ради ученого совета, на который внезапно поставили мой отчет.

Еще накануне принялся волноваться по этому поводу – мне предстояло сделать сообщение о защите дипломов. Главный тезис у меня был: наши лучшие дипломники не всегда оказываются лучшими на государственных экзаменах. Я даже приготовил цитату из Фаулза – ту, которую уже использовал в романе, – об особенностях писательской памяти, которая по сравнению с профессорской совершенно другая. Всё это для меня имело особое значение, потому что срезалась на госах – вернее, ее «не вытащили», как многих любимцев – Настя Тагунова, плохо, с невероятным скрипом проходил Игорь Каверин. Мария Валериевна после зимней сессии, даже не переговорив со мною, исключила из семинара пятерых, причем четверых мальчишек. Вроде бы их не видели на других дисциплинах. В эту сессию я опять ожидаю, что рухнут последние мои мальчишки, по крайней мере у Андрея Ковалева и Димы (?) Иванова были сложности с посещением. Мальчишки вообще сложнее, чем девушки, которые в науках более аккуратны и дисциплинированны. Но ведь и Татьяну Глушкову и Аллу Кирееву не раз исключали и восстанавливали в институте.

Всё это подхлестывалось и назначением за тридцать минут до ученого совета заседанием президиума УМО: после того как, скорее по неосмотрительности, мы дали разрешение на открытие специальности в Бурятии – причем не только, как я предлагал, на родном языке, но и бакалавриата на русском, – нас засыпали подобными представлениями. Мною всё это заранее было просчитано. Даже произошла определенная стычка с Александром Ивановичем. Я был раздражен очевидностью ситуации: давать разрешение на открытие специальности можно только под безусловно крупное имя, а их очень мало. Раздавать такие разрешения бывшим институтам культуры, переименованным в академии, которые, чтобы выжить и набрать платный контингент, готовы на любое облегчение приема, это значит и самим в центре остаться без студентов.

Но здесь весь наш не очень любящий размышлять, полагаясь на ректора, президиум оказался перед лицом опасности остаться без работы и стал единым, даже слишком единодушным: никому, даже Томскому и Ярославскому университетам, не давать разрешения. Масла в огонь подлило справедливое соображение Людмилы Михайловны: Томск-де сейчас по национальной программе образования получит такие деньжищи, что к нему могут перейти и все наши права. Что-то вроде того, что закроют Литинститут в Москве и откроют в Сибири. Я был настроен менее агрессивно, поскольку некоторые основания были и у Томска и у Ярославля, где в руководители предлагался С. Чупринин (это, конечно, московская фикция), а также очень интересный моло-дой критик ……

Ладно, проехали…

Свое выступление, которое долго вынашивал, я сразу же перепланировал, когда из больницы приехал на работу. Все ведающая Надежда Васильевна приготовила мне не только общую статистику, но и отчет Андрея Михайловича Туркова. И сразу же я решил, что начну именно с этого отчета. Ну, почему мне не дан такой аналитический дар, такая память! Андрей Михайлович талантливейшим образом вспомнил и поименовал всё лучшее и, главное, определил тенденцию: в этом году творчество, как никогда, стало ближе к жизни. Студенты вырываются из придуманного, так называемого «внутреннего» мира. Без какой-либо моей подсказки, без какого-либо давления А.М. в основном перечислил, как положительный пример, моих студентов: Екатерину Литвинову, Александру Юргеневу, Рому Подлесских, Игоря Каверина, Алену Бондареву, Анну Козаченко, Александра Труханова, Алексея Упатова. Были названы в положительном смысле студенты и других семинаров: Ольга Сидорова, Екатерина Агапова, Наталья Явлюхина. Моих много еще и потому, что из 30-ти выпускников– очников этого года 15 моих, из них шестеро защитили диплом «с отличием».

Вот это все я зачитал, а уже под конец заговорил о том, что меня сегодня по-настоящему волнует: формализованность процесса обучения, перегруженность студентов, отсутствие у них свободного времени. Ах, Кюстин, Кюстин, он тоже пишет о той же самой свободе и свободном времени, из которого рождается искусство,

После ученого совета началось чествование В.И. Гусева, которому исполнилось 70 лет. Гусев щедро выставился. Вообще-то он редко что-то ставит, но когда делает это, то с размахом и даже некоторой роскошью. По поводу этого юбилея В.И. идут гуляния в разных местах уже целую неделю, хотя мы с ним, и он и я, слово «юбилей», похожее на гробовую крышку, не любим. Приглашены были не все институтские, но компания подобрана со вкусом. Это был случай, когда всем хотелось сказать что-то хорошее, потому что говорить можно было без натяжек. Прочли за столом полный набор правительственных телеграмм: от Путина и Фрадкова до Кобзона, и, чуть выпив, был хорош и обаятелен даже ректор. Какой же он на самом деле?

1 нюня, пятница

Просто каким-то чудодейственным образом застал меня звонок из Комитета по культуре. Рано утром я наконец-то пошел «покупать» заграничный паспорт. От нас это сравнительно недалеко – через Молодежную улицу до Университетского проспекта. Немножко волновался, потому что это последний день, когда надо сдать данные в Минкульт для поездки в Китай. Хочется. По пути, повинуясь не привычке везде давать, а скорее инстинкту, купил за 70 рублей большую банку гранатового сока. Её потом и отдал девушке, выдавшей мне паспорт. Никто от меня ничего не требовал, не «намекал» Но процедура заняла так мало времени, девушка-канцеляристка, которая выдала мне паспорт, была так мила. Когда я вынул, со словами «сегодня так жарко» банку, она замахала рукой. Я сказал: «Не будьте дурой, это не взятка, а кусочек прохлады».

Теперь надо было везти паспорт в институт, чтобы отослать копию с него в Минкульт. Походил по кафедре, услышал нехорошую новость: Андрей Ковалев забрал документы – его допекли с пропуском, с общежитием. На это я сказал Светлане Викторовне: «Ты снайпер, отстреливаешь лучших». На этом, расстроенный, запер кафедру и уже чуть не сел в метро, как раздался звонок из Комитета по культуре: «Сергей Николаевич, мы вас ждем». – «А разве сегодня?» Уже второй раз у меня складывается впечатление, что кто-то из связных просто не хочет, чтобы я присутствовал на экспертном совете.

Но сначала был президиум, а через полчаса и совет. Спорили до хрипоты и там и там. На президиуме я вцепился в некоторые ситуации, как бультерьер. К счастью, по спорным вопросам всё же шли единым фронтом: В.А. Андреев, С.И. Худяков и я. Когда почти все утряслось, начался второй круг. Но с совета вынужден был уйти Андреев. При возникновении вопроса о

«дизайне», который мы на президиуме решили на год отложить, я пустился в дискуссию. Вспомнил старое: как в цирке тигров перед выступлением рассаживают по тумбам. В процессе спора с чувством глубокого удовлетворения позволил вычистить из кинорубрики некоего композитора, из архитекторов – пару чиновников. С подачи Веры Максимовой все же дали премию актрисам театра Фоменко и даже вписали туда Кирилла Пирогова. Я не забыл подчеркнуть, что спектакль, который не очень понравился нашим театроведам, понравился мне и Юрию Полякову. Справедливость восторжествовала – из бывшего Центрального детского получит теперь премию не один. Не давите на комиссию!

К В.С. приехал уже около семи часов. Кормил, ходил по коридору, переодел, заставил почистить зубы.

2 июня, суббота.Утром ездил на «Бабушкинскую» – отдавал деньги нянечкам и отвозил, вернее, уже отводил В.С. на диализ. Делаю это, имея в виду несколько мотивов. Во-первых, расхаживаю ее в надежде, что она опять станет на ноги. Во-вторых, только в этом случае хоть как-то можно проконтролировать то, что ей введут. Я уже наблюдал случаи забывчивости персонала. В частности, сегодня опять пришлось напомнить сестре о необходимости ввести назначенное лекарство. В-третьих, мне интересно наблюдать эту трагическую публику «перед взлетом». Ожидая начала диализа, они внимательно приглядываются друг к другу. В.С., несмотря на нездоровье, шепчет мне реплики. Это характеристики, иногда убийственные.

Опять, как и в прошлый раз, появление В.С. «на ногах», а не на каталке или в коляске, воспринято было как событие особое. Значит, не всё потеряно, значит «оттуда» возвращаются.

Вчера вечером звонили из «Юности» – надо ехать на «Маяковку» за третьей порцией верстки. Забрал на обратном пути из больницы. И читал дома, предвидя все возможные скандалы, которые ждут меня после публикации.

Весь день ел, чтобы не прокисла, окрошку. Чего, собственно, не поехал на сутки с хвостиком на дачу? А потому что обещал Валерию Есину сходить на первый выпускной вечер хореографического училища при театре «Гжель». Сегодня в концерте выступает мой внучатый племянник Алеша.

Концерт был почти замечателен. По крайней мере, освежил в памяти музыку всей балетной классики. Конечно, ребята и девочки в своей массе до училища Большого театра не дотягивают. Недаром для Солора и Принца («Лебединое») пригласили двух прекрасных танцовщиков из Большого. Но тем не менее один «местный» номер был грандиозен. Это знаменитый балетный фрагмент на музыку Пуни «Океан и жемчужины». Не очень подготовленная публика, состоявшая, в основном, из родни танцующей молодежи и потому готовая хлопать каждому прыжку, здесь устроила немыслимую овацию. Фантастически танцевал парень, почти мальчик, Денис Родькин. Невероятный прыжок, грандиозное зависание; я вспомнил легенды о Нижинском. Каждый жест исполнен такой чистоты формы и такого изящества, что, невольно сравнивая со всеми другими, понимаешь – здесь не только выучка, но и нечто от божественной природы. Это, подумал я, событие не только в жизни Дениса, но и в моей собственной. Мне теперь никогда не забыть этого полета и этих божественных движений. Самое поразительное – я этого парня вспомнил. Год назад я был на дне рождения Наташи, жены моего племянника Валеры. Среди гостей был со своими родителями и друг Алеши Денис. Обычный худенький паренек. Они недолго просидели за столом. Минут через двадцать ушли играть в футбол, но сначала, переодевшись, покрасовались перед взрослыми: у одного на футболке было написано «Марадона», у другого – «Пеле».

3 июня, воскресенье. Я все-таки сделал то, что собирался еще несколько дней назад – вывел В.С. на улицу. Хотя вчера резко похолодало, температура опустилась больше, чем на десять градусов, а к ночи почти на двадцать, и, когда я возвращался после концерта домой, на улице в рубашке было просто холодно. Это меня больше всего и смущало. Но я так много планов держу в себе, перебирая их и рефлектируя, когда что-то не делаю или забываю, что, придя в больницу, решил: сделаю, несмотря ни на что. Была ни была. Позавчера, когда стояла жара, – не вывел, скорее, поленился, вчера, когда стало прохладнее, сослался себе в оправдание на то, как бы В.С. не простудилась. Сегодня опять заколебался, а в душе, знаю, что просто трушу, справлюсь ли, ведь надо спускать на лифте, везти и поднимать обратно на коляске, и, знаю, эта мелочная и робкая рефлексии будет продолжаться все время. Потом, по моей просьбе, приедет Витя и одним махом, безо всяких проблем вывезет, будто делал это всю жизнь. Свои колебания даже высказал вслух. Но дежурившая сегодня самая лучшая нянька тетя Надя, сразу мне сказала: я сейчас свою кофту принесу, вези. Она же откуда-то достала и сравнительно легкую коляску.

Все оказалось значительно легче, чем я предполагал. «Так трусами нас делают раздумья». Коляску я взял скорее для страховки. В.С. сама дошла до лифта, мы спустились на первый этаж, я сначала вывел на улицу ее, потом вытащил коляску, немножко покатал в ней В.С., давая привыкнуть к воздуху и солнцу, а потом пешком, оставив коляску, прошли с ней метров двадцать до беседки и посидели там.

Это главное и основное, что совершил. В остальном – сибаритствовал. Вернувшись домой, доедал окрошку, чтобы не закисла, дочитал верстку для «Юности». В последней главе много повторов, но оставлю все, как есть, в конце концов, текст должен и дышать, а слишком хорошо выправленный создает ощущение синтетики.

Почему политика перестала меня интересовать? Может быть, она просто мельче того, что сейчас происходит у меня в семье? А что политика? На Украине Ющенко и Янукович свели ее исключительно к борьбе за власть и за руководство денежными потоками. Раньше хотя бы это не всем было заметно, а теперь так обнажилось, что власть, как таковая, упала на дно пропасти с помоями. В Москве и в Лондоне спорят: кем убит Литвиненко и чьим шпионом он был. Американцы хотят поставить свои радиолокационные станции в Чехии, а Польша, которая не может нам простить четыре ее раздела и потерянные барыши от эмбарго на ввоз мяса, что, впрочем, для нее важнее, нежели история, согласна, чтобы америкосы разместили на ее территории ракеты, направленные на Иран. Может быть, президенты и высшие управленцы тоже натужно придумывают себе работу?

Что там еще? Напечатан короткий список «Большой книги». Я вполне мог бы там по идее оказаться со своими дневниками. Все те же авторы и тот же хоровод полужурналистов. Втайне, наверное, завидую, но уже давно, взяв в пример В.Г. Распутина, скорее охраняя себя, нежели принципиальничая, решил, что таким образом действовать не стану. Список, вернее вырезку статьи Лизы Новиковой, Ашот опустил мне в почтовый ящик. Даже не знаю с чего начать, сплошные приколы. Хороша уже первая фраза: Вчера в ГУМе были объявлены финалисты Национальной литературной премии «Большая книга». Книга в ГУМе – неправда ли, точно вдвойне, и как пристрастие устроителей, и как объект ширпотреба. Церемонию вел председатель совета Центра поддержки отечественной словесности Владимир Григорьев, не забывавший призывать гостей поднять бокалы «за великую русскую литературу». Много бы я дал, чтобы мне сказали, сколько «Центр» получил из бюджета. А кто распределяет эти деньги, я догадываюсь. Как получает, так и организовывает. За одним столом сидели эксперты, за другим – строгие судьи, например, Петр Авен, Александр Мамут и Светлана Сорокина. С судьями, которые будут «судить», опираясь на мнения экспертов, все ясно. Теперь надо залезть в интернет и посмотреть «экспертов», которые, конечно, будут похожи на судей, как близнецы. Сказано – сделано: из 18 человек этого ареопага у 8-9 есть основание относиться ко мне недоброжелательно.

Процедура будет проходить, по Новиковой, так: Академики – (это члены жюри во главе с Вл. Маканиным– С.Е.) – получат тяжелые коробки с книгами финалистов в июне, чтобы расписаться в «ведомости» в октябре. По календарю это будет «летнее чтение». То есть по календарю картинки складываются примерно такие: Александр Мамут или Александр Гафин штудируют «большие книги» на каком-нибудь подобающем заграничном курорте. Леонид Бородин и Владимир Бондаренко – а в этом году академия приросла квазипатриотическим крылом – знакомятся с современной словесностью уже на курорте российском. Здесь, пожалуй, стоит обратить внимание на брезгливость, с какой Новикова вписывает в свой репортаж две последние фамилии. Вот это опыт журналиста: и назвала, и обгадила, да как точно! Из существенных деталей еще один пассаж, свидетельствующий и о принципиальности и о разнообразии: Самая амбициозная литературная премия вновь предлагает огромному жюри из политиков и банкиров, издателей и журналистов прочитать главные тексты прошедшего года. Среди жюри в интернете назван еще и ректор нашего Лита, Б.Н.Т. Здесь я уже обойдусь без комментариев. Среди избранных, например, Виктор Пелевин, Дмитрий Быков, Людмила Улицкая, Александр Иличевский. Всего из 45 претендентов экспертами премии были отобраны 12 авторов. Среди не прошедших в финал авторов – Чингиз Айтматов, Василий Аксенов, Юрий Арабов, Михаил Елизаров, Новелла Матвеева. Судя по этому списку «молодые львы» ясно говорят: старую литературу мы успешно похоронили. Ура !

4 июня, понедельник.Утром ходил в аптеку за «оксисом», который уже много лет употребляю, борясь с астмой, и нашел в ящике долгожданное письмо.

3 июня 2007 Филадельфия

Дорогой Сергей Николаевич!

Получил на почте «Дневники». Трудно подобрать имя этому дару: Царский, Императорский, Божественный. Скорее всего, каждое в отдельности и всё вместе. Сердечное спасибо, Вы знаете, как они бесценны для меня. Теперь я обеспечен упоительным лекарством на долгий, долгий срок. Буду пить небольшими дозами, и переживать заново каждый день, т.к. жизнь на их страницах резонирует с миром литературы и окололитературы, который интересен мне до атомов, и Вы – человек из самого его центра – не заняты сухим переучётом фактов, но оставляете потомкам вселенную, насыщенную своим видением, болью, гневом, иронией, всем тем, что составляет эмоциональную атмосферу бытия.

Однажды, много лет назад уже здесь, в Америке, в какую-то нестандартную минуту я написал несколько строчек, которые – не согласитесь ли? – передают дух Вашего подвига жизни.

А я – конкретен, как кирпич,

одежду создающий зданьям,

Как пылью крашенный «Москвич»,

в стране, растерзанной страданьем,

Как бард, слагающий стихи,

где боль и гнев мы сердцем слышим,

Как неизбежные грехи,

Как воздух, коим все мы дышим.

Книжку буду читать до 15 июня, потом мы с Соней улетаем в Европу. Повторяемый маршрут: Будапешт, Прага, Карловы Вары. С собой книгу не возьму, больно боюсь её потерять, да ещё с таким драгоценным автографом, нет уж better safe than sorry (лучше перебдеть, чем недобдеть – таков вольный перевод местной идиомы).

Жизнь моя нынче не скучная. Знаю работников местной почты по именам, приходится частенько отправлять книжки по разным городам, весям и континентам. Да и с читателями, представьте, встречаюсь – несу знания в «массы».

О личных Ваших делах не спрашиваю, хоть, конечно же, всё время о них думаю. Что найдёте нужным, напишите сами, это между нами договорено. Писать (интер-нетом) мне можно, недолго ожидая ответа, т.к. в любой деревне я смогу добраться до своей интернетовской почты. Мои дети, будучи на корабле в неких крайних широтах, всё равно слали имейлы, правда короткие, без описания волн и акул, т.к. обдираловка на этот вид сервиса жуткая.

Приступили ли к следующей романной работе (де Кюстин)? Я уже давно изучил, что человек Вы, не в пример мне, бесстрашный. Так и надо. Жизнь даётся нам один раз, как завещал Н.А. Островский, и правильно завещал, я часто вспоминаю его с глубоким почтением.

Любопытно, что великолепный фотографический материал в «Дневниках» выходит за рамки хронологии самих дневников, скажем, празднование семидесяти-ле-тия. Есть ли в этом специальный замысел?

Кроме того, правильно ли я понял (писано в одном из Ваших предыдущих писем), что готовится к изданию том с «Твербулем» и дневниками 2005 года? Получается, что 2004 год выпадает. Или в последующем будет отдельное издание дневников с годами 2004-2006? Освободите тайну.

Не прощаюсь, но назначаю себе свидание с Вашим следующим письмом. Пишите, Вы мне очень дороги.

Всех благ и здоровья. Здоровья!

Обнимаю,

Ваш Марк

Собственно, чего еще мне от этого дня надо? Какие еще могут быть впечатления! Однако…

На работе отдиктовал к предстоящей защите диплома характеристику на своего ученика Вадима Керамова, потом конфликтовал с Б.Н.Т.

Скандал вышел из-за экспертного заключения, которое я написал на попытку Томского университета открыть у себя специальность. Суть в том, что я склонялся к отрицательному заключению, но было представление А.И. Горшкова, что томичам надо бы разрешение дать. И именно последнюю фразу я столь уклончиво написал. Никогда не лукавь и не иди никому навстречу! Теперь, как мне показалось, моим заключением кому-то хотелось бы прикрыться. Разговор состоялся довольно крутой, но я не силен в склоках, и нашим бюрократам всегда проигрываю.

Чтобы зализать раны, написал ответ Аврбуху.

Дорогой Марк!

Наконец-то я понял, почему до XX века люди так упорно переписывались. Надо обладать очень поверхностным мышлением, чтобы предполагать, что они простoснабжали друг друга необходимей информацией. Да, конечно, интересно, почем нынче овес в Саратовской губернии или како-ва цена девок на вывоз… Но в этой переписке было главное: некий аккорд, удар рукой по струнам, духовный импульс, идущий от одного к другому. И это было, может быть, основное.

Как Вы понимаете, эта комплиментарная фраза почти в Ваш адрес, по крайней мере, у меня, как и у Вас, возникло ясное ощущение о физиологической необходимости в нашей переписке. Вывод возник из Вашего вопроса: приступил ли я к следующей романной работе? Я, честно говоря, думал, не торопясь, почитывая Кюстина, что вот дочитаю и составлю план, а оказалось – Вы правы, давно пора садиться за компьютер и приниматься за дело. Прочитав Ваше письмо, я вышел погулять – это необходимо для моей психики, многое происходит именно на ходу, – и в течение десяти минут нафантазировал весь роман.

Открою еще одну психологическую особенность: когда я читаю, я помечаю страницы и цитаты, а потом Е.Я., которую Вы хорошо знаете по моим дневникам, распечатывает их на машинке. Вы в письме пишете о своих трех грациях: Жоржетте, Нинетте и Мюзетте. Если бы такие ангелы были у меня! Но у меня есть только Е.Я.

Вопрос о фотографиях – они, как Вы правильно заметили, не соответствуют в моей книге временному ряду. Это сделано специально: одни фотографии появляются из времен преддневников, другие – во времена после дневников. В результате возникает объем.

Теперь возвращаюсь к началу Вашего письма. Я думал, что Вы получите бандероль недели через две – как, все-таки, зашагало вперед время! Я несколько опасаюсь Вашего чтения, мною самим вёрстка не прочитана, наверное, там много ошибок. И нет, как я уже писал, словника.

В.С.чуть лучше, сознание приходит к бытовому уровню. В субботуя впервые вывез ее на коляске на улицу. Дай Бог, воли и дальше мы будем двигаться маленькими шажками вперед… На дачу почти не езжу, это меня не смущает особенно. Завидую Вашему путешествию – я никогда не был в Праге и в Карловых Варах. В Праге, кажется, родился Голем. Обнимаю Вас и Соню, желаю хорошего отпуска.

Ваш конкретный, только как кирпич, –

Сергей ЕCИH.

В больнице опять решительно вывел В.С. во двор, уже без страхующей коляски, обошли с нею, как два старичка, весь большой корпус по окружности. Кормил котлетой, чистили зубы.

Вечером сидел в институте и читал дипломы заочников к защите. Очень жеваные неясные стихи, я не люблю верлибр, это не для русской литературы. Когда возвращался обратно, на Пушкинской площади опять встретил некий пикет. Пикеты стали входить в какую-то систему развлечений на Тверской. На этот раз это был пикет из «несогласных» – лимоновцы, каспаровцы, наверное, коммунисты. Меня-то восхищает мужество подобных людей, что бы они ни защищали. Во мне этого нет, я конформист. В руках – «вежливые» плакаты, начинающиеся со слов «Господин президент». Дальше шли ужасные, с точки зрения несогласных, деяния: отсутствие правосудной системы, присутствие коррупции и т.д. Хотел было переписать лозунги, но тут из строя раздалось: «А вот известный писатель Есин!». И я ушел.

Днем отдал Леше Антонову читать свой роман. По телевизору два сериала, может быть, лучшее, что на телевидении когда-то создавалось Один – «Печорин» с Олегом Далем…

5 июня, вторник. В метро, когда ехал в больницу, читал «Труд». В заметке о квартирных кражах, которые каждый год начинаются в Москве летом, два интересных для меня момента. Во-первых, кражи в основном идут по очень богатым квартирам, и богатые люди неохотно о них и признаются и заявляют в милицию. Говорят, особенно это стало заметно после скандальной квартирной кражи у вице-спикера Госдумы Любови Слиски. Там бриллиантов и драгоценных камней набралось на полмиллиона долларов. А потом самой же обворованной депутатше пришлось всем объяснять, откуда у нее взялось столько камешков. Кража, кстати, до сих пор не раскрыта. Почему, причина понятна. Дело здесь не только в больших, видимо, доходах, на которые можно было приобрести украденное имущество, но и, наверное, в неуплаченных налогах . Приводится занятный список обиженных ворами людей. Жертвами квартирных воров в последнее время были: Анатолий Чубайс, Мисс Россия Виктория Лопырева, спикер Совета Федерации Сергей Миронов, министр финансов Алексей Кудрин . Второе – это особенность, контингент воров. Здесь опять нужна прямая цитата. В Москве, например, квартирные кражи – специализация грузинских воров. Бригады домушников как по графику приезжают на гастроли в столицу, обрабатывают несколько заранее присмотренных адресов и уезжают .

В последнее время я довольно часто читаю газеты, но все интересное как-то смазывается, уходит. Например, вот блестящая ироническая статья Юрия Арабова о нашем высшем образовании в «Литературной газете». Там же статья Анатолия Ткаченко к 70-летию Битова. Анатолий сравнивает Битова с Геродотом… и Чеховым. Не слабо.

Неловко писать об интимном, но правда требует. Когда в больнице я шел по галерее между корпусами, то встретил идущую за бельем сестру-хозяйку. «В.С. разбросала памперсы по палате». Сказала она мне это не без тайного садизма. Но, оказалось, все не так просто. В.С. сама утром встала, перебралась на стул, достала из тумбочки трусики, сама надела. Больше она в памперсах ходить на диализ не хочет. Мне показалось это обнадеживающим признаком. Все, как обычно: почистила зубы, потом я ее переодел, потом повел на диализ.

В институте поговорил с приехавшим из Иркутска заочником Рудаковым. Очередную главу его повести прочел накануне. Я как тоскую, что на следующий год иркутяне уйдут, это обезводит и мой семинар, и институт. Правда, Б.Н.Т. сказал как-то, что вот, дескать, через землячество попытаются убедить губернатора, чтобы он напрямую платил зарплату Румянцеву. Господи, почему так сложно?

6 июня, среда. Опять началась сессия защит дипломных работ, теперь уже заочников. Их в этом году много, нам с Андреем Михайловичем пришлось разделиться. А.М. остался в 23-й аудитории, а я с другой частью абитуриентов ушел в 24-ю, за круглый стол в зал заседаний ученого совета. Перед этим два почти дня читал работы. Порадовало то, что отношение у ребят к делу довольно серьезное. Есть работы, написанные без претензий – я заочница, я никогда не стану Джейн Эйр, но хочу, чтобы мой маленький голос звучал. Практически выходящая за привычный ряд работа была лишь одна – Анны Кац. Это уже зрелая, цветущего возраста женщина, студентка Волгина. Здесь свое зрение и свой мир, очерченный решительно и четко. Дали диплом с отличаем еще Евгении Щербаченко (мастер В. Балашов) и Наталье Осташевой (Роман Сеф). Когда, закончив церемонию, жал руки и поздравлял, то двум последним девушкам все же сказал – натянули. Защищались еще Фатима Богатикова с рассказами и стихами, Гришина с рассказами и сказками, и очень самоуверенная Людмила Рытикова с пьесами. Торопцев, как мастер, очень хорош уже тем, что сам выкладывает все недостатки своей студентки. Кажется, у Гришиной, по профессии врача, были очень интересные истории из врачебной практики. Главное, без малейших претензий.

Днем было еще совещание в приемной комиссии. Выявили и некоторые тенденции набора и общую для этого года закономерность – абитуриентов стало меньше. Или демографическая яма, или Литинститут недостаточно светится в средствах массовых коммуникаций. Ректора волновало, что мастера мало отобрали, возможно, не получится конкурса.

Если говорить о самих тенденциях, то они таковы. Е.Ю. Сидоров, который в этом году набирает (он прочел около 200 работ), отметил, что. на его взгляд, школа перестала учить любить стихи. Обычно в работах абитуриентов чувствовалось влияние Есенина, Маяковского, Некрасова, поэтов из школьной программы, теперь ощущение, что молодой человек начинает в полной пустоте. Сидоров отметил также вещь общеизвестную – провинция и сильнее и интереснее, чем Москва и Ленинград. В провинции возникло много разных журнальчиков и альманахов, и это уже благотворно сказывается. Это было самое любопытное сообщение. Впервые набирающая в этом году студентов-заочников Л.Г. Баранова-Гонченко, очень хорошо знающая именно провинциальную поэзию, говорила о том, что на этот раз «зрелая» периферия ничего не дала. Хорошо говорила ведущая перевод Мария Зоркая. В смысле языка в этом году улов только москвичей и петербуржцев. Говорили еще Киреев, Агаев и Фирсов, который все же добился согласия ректора оставить его еще на срок.

Вечерами смотрю сразу два сериала: один – «Печорин» по Лермонтову, другой – «Завещание Ленина», это жизнь Варлама Шаламова, и оба сериала мне, как ни странно, нравятся. Сериал по Лермонтову снят так, что возникает у меня, знающего, роман очень неплохо, ощущение, что показывают ту действительность и те события, из которых и возникли и сюжет и характеры. Ощущение первоосновы и реальности происходившего. Шаламов – это впервые на нашем экране спокойное рассмотрение трагического времени, у меня, почти очевидца той эпохи, тоже возникло ощущение именно такой правды…

7 июня, четверг. Сейчас около одиннадцати часов вечера, Печорин уже застрелил Грушницкого. Пишу вОбнинске, лежа в маленькой комнате возле спортзала. В этом году я даже не был еще на втором этаже. Уехал часа в четыре, перед этим побывав в больнице, в «Дрофе», куда заносил рецензию на книгу А.Ф. Киселева, заезжая и в офис МТС – у меня «перегорела» сим-карта.

В больнице чуть ли не пришел в отчаяние – В.С. опять очень плоха, потеряла силы, у нее опять расстроился желудок. Тем не менее самостоятельно дошла до диализного центра. Может быть, в этом виноват я. Осмотрев холодильник, я увидел: все, что принес вчера и позавчера, Надя, самая добросовестная нянечка, кажется, ей зараз скормила.

В метро читал «Труд», кажется, в Ставрополе, после убийства двух студентов университета, начинается новая Кондопога. Иногда меня восхищает бесстрашие «Труда». В прессе обо всем этом лишь глухие упоминания.

8 июня, пятница. День начался с удивительного известия: на 14 месяцев заключения лондонский суд приговорил Петра, сына вице-премьера Жукова, за драку и нанесение побоев. Это свидетельствует, во-первых, о том, что высокопоставленные чиновники держат и учат своих чад за границей, и, во-вторых, что чада неправомерно перенесли на английскую почву свои ощущения российской защищенности . Папа позвонит, папа отмоет! Но здесь это не прошло. Информация свидетельствует также и о том, что свободная пресса все же в России есть.

Пресса, в частности литературная, меня удивляет. Ашот подбросил в почтовый ящик несколько статей из «Коммерсанта», в том числе статью Лизы Новиковой о новом романе Василия Аксенова. Я-то ожидал некой апологетической рецензии, но что-то, видимо, происходит в восприятии обществом литературы. Может быть, сама жизнь, ее коммерческое начало, принуждают людей говорить правду. И вот артиллерия, как говорится, бьет по своим. Я действительно оказываюсь прав: кто читает этих лауреатов «Букера»? Получив раз по морде, я уже отчетливо понимаю, что эта премия или для начинающих, или исключительно «для своих». Кто, кстати, читает Бутова, который, кажется, этой премией распоряжается? Лживые литературоведческие статьи, видимо, престали быть ориентиром и играть на продажу тиража, подчас превращаясь в контраргумент. Судя по первым отзывам, мало кто из критиков дочитывает роман до середины, и многие успокоились, процитировав саморазоблачительное: «роман разваливается». Судя по рецензии, Аксенов унизился до «примет времени»: это роман об олигархе, который начинал комсомольским лидером. Я бы повесился, если бы даже подумал о чем-либо подобным. Как, оказывается, может деградировать талант. Кончается роман тем, что бывший миллиардер с заплечным мешком, в котором компьютер и миллион долларов купюрами, странствует по России и ищет, кому бы помочь, какой богадельне или какому детскому приюту. Не обошлась Лиза Новикова и без упрека «наотмашь». Это на его страницах рубили сук огромного большевистского дерева. Теперь он гадает олигархам на кофейной гуще и предвещает «возрождение российской цивилизации».

День у меня оказался довольно трудным.

9 июня, суббота. Вчера и сегодня читал верстку романа. Кажется, я на многократное чтение потратил больше времени, чем ушло на писание романа. Чтобы как можно больше сделать, к В.С. поехал на метро: читаешь, когда едешь туда, читаешь, когда едешь из больницы обратно. К вечеру одолел и одну треть «Логова», и кусок из дневников – в ближайшем номере «Российского колокола» это все идет параллельно. А еще весь день переговаривался с корректором из «Юности» – это уже по поводу последней прочитанной порции.

В.С. нашел все же лучше, чем она была вчера. Принес из аптеки влажные салфетки, что-то из лакомств врачу, медсестре и девушкам в диализный центр. Считаю это совершенно для себя не обременительным и ничем не похожим на мелкую взятку. Это мое задаривание судьбы и мое откупное за то, что не могу сделать сам. Сегодня дежурит Надя, маленькая женщина, у которой двое сыновей – одному 36, а другому 30. В их Александрове никакой работы нет. Но, впрочем, Надя каким-то образом все же сумела устроить младшего в охрану. Так вот Надя единственная из всей смены, которая всегда сделает все, что надо, даже если работает одна на два отделения. Пижаму она постирала, и к моему приходу В.С. уже была покормлена. Мне осталось только причесать ее, намазать кремом и организовать под давлением чистку зубов. Стараюсь что-то делать, чтобы к В.С. вернулась жажда прежней ее интеллектуальной жизни. Когда бываю, то обязательно говорю о политике, читаю что-нибудь из того, что в «Труде» о кино пишет Леня Павлючик. Принес в больницу ее очки, но пока заставить читать газеты не могу.

Ведя В.С. за руку по коридору к лифту, я вдруг ощутил, как невероятно дороги мне эти худенькие холодные пальчики и эта женщина, хрупкая, как птичка. В центре мы минут тридцать сидим в коридоре, пока не крикнут: «Третий зал!». В.С. любит эти минуты как бы некоего единства боли и хоть какого-то сообщества, спаянного общим интересом выжить. Ощущение безысходности этих притворяющихся и играющих в полноценную жизнь людей меня не покидает. Взлетающий самолет, который каждый раз не знает, приземлится ли он и сколько пассажиров окажется на борту.

10 июня, воскресенье. Как всегда, В.С. забыла передать лекарство медсестре на диализе, я обнаружил его сегодня у нее на тумбочке. Но я тоже хорош, не досмотрел! Она забыла вынуть лекарство из кармана, медсестры ей об этом не напомнили. Не выпила также утреннюю норму таблеток. Сразу же заставил выпить таблетки, попросил дежурную сестру все же сделать инъекции. Потом уже обнаружил, что нянечка не сделала кое-каких утренних процедур. Нянечка потом оправдывалась: я одна на два отделения, и технички в буфете в отпуске, у меня был завтрак. А когда-де я освободилась, вы с В.С. уже ушли гулять. За всем надо смотреть самому.

Я, собственно, и приехал-то так рано, к десяти часам, чтобы обязательно вывести В.С. на улицу. Может быть, она, действительно, чуть крепнет. Я с надеждой ловлю каждое ее осмысленное слово или движение. Сегодня сама взяла стакан, когда я заставил ее опять почистить зубы. Гуляли минут сорок, несмотря на не очень теплую погоду. В Москве температура понизилась и облачно. Посидели на двух или трех лавках, совершая между ними челночные выбросы. Я даже заставил В.С. сделать несколько примитивных упражнений: повернуть в обе сторону шею, вздохнуть, разведя руки. Иногда я думаю, может быть, два с половиной месяца назад врачи были в чем-то правы и я напрасно заставляю ее так мучаться? Но все равно – это промысел верховной власти, даже моя боязнь одиночества.

В палате быстро нашел Тоню, но сначала помыл В.С. руки. Вот это-то меня и возмутило: перемазанные руки – ведь это заметно. Мы быстро все привели в порядок. Судя по некоторым признаком, желудок у В.С., может быть, налаживается, я теперь заглядываю даже в использованный памперс.

В половине пятого я уже оказался на даче. Там полный сбор: С.П., Витя и Андрей, Витин деревенский одноклассниик, он служит в какой-то артиллерии в Наро-Фоминске, куда ребята вчера попутно заезжали. Для него это счастливая экскурсия, а у Вити 12-го день рождения. Андрея я сразу припахал очищать заросшую кустарником площадку перед воротами. По дороге опять купил за 100 рублей куст черной смородины.

Потом была баня с вениками. Я пил квас и в комнате возле террасы лег довольно рано. Дача единственное место, где я высыпаюсь.

11 июня, понедельник. Еще с вечера, только залег в постель, принялся читать дипломную работу Евгения Вяткина «Сережины мытарства». Читал и ночью, когда, по обыкновению, около двух часов проснулся. Я ведь часто читаю еще и потому, что самому интересно, а так ведь можно было бы и пропустить. К циклу про Сережу примыкают еще два рассказа – «Номер 6883» и «Лед и пламя». В первом работа паренька на огромном деревообрабатывающем заводе. Сегодняшняя жизнь во всей ее заниженности и безнадежности. Рабочая смена, обед, товарищи, отношение к начальству – все закрыто, как в раковине. Во втором рассказе любовная история. Тоже нелюбимая, но изматывающая работа, где отпуск, как прорыв в иной мир. Здесь же необязательная любовь. Девушка, у которой происходит смена привязанности, отказывается ехать с героем в Кунгурские пещеры. Немудреные развлечения бедняков. По дороге он встречает другую девушку. Человек, даже с его любовью, бредет по кругу, как шахтная лошадь. Все это прекрасно написано, выпукло, без красот, будто пишет сама жизнь. Здорово.

В связи с этой работой Жени Вяткина встает еще одна институтская проблема: кого мы готовим? Писателей или успешно сдающих экзамен за экзаменом студентов? Если мне не изменяет память, деканат вел с этим Вяткиным непрекращающийся бой. Даже на заочное отделение он ушел не по собственной воле. Талантливый человек всегда неудобен в учебе и в быту, с ним никто не хочет возиться.

Вернулся в Москву и стал готовиться к поездке в больницу. Пока варился бульон, слушал радиостанцию «Эхо Москвы». Здесь две очень интересные для меня проблемы. Вообще, кажется, я сменил приоритеты. Радио «Маяк» с недавних пор стало раздражать своей открыто буржуазной и проправительственной позицией. По «Эхо» заинтересовала некая сделка между бывшим нашим соотечественником красавцем Видовым и неким миллиардером Усмановым. Теперь здесь идет разборка и возможен даже суд. В 1991 году Видов купил права чуть ли не на 500 наших мультфильмов, сохранил их, отреставрировал, переозвучил на английский язык. Теперь эти права возвращаются в Россию и их приобретает Усманов. Идет не только торг: 5 или 10 миллионов долларов, но еще выясняется, что же было продано Видову. Попутно: как шустры наши соотечественники за рубежом. Ведь авторские права быть проданными без согласия авторов не могли. Что же он купил, чем теперь хочет торговать? Больше всего меня интересует, кто же продавал? Но об этом не говорят. Что еще было продано в эти вороватые 90-е годы! .

Второе, что меня очень интересовало, это марш несогласных. Я всегда полагал, что диссиденты и «несогласные» это только, как говорится, еврейские штучки, которые мешают нам, добропорядочным гражданам, жить спокойно. Чего же я начитался и что узнал, если сейчас полагаю, что эти несогласные борются не только за то, чтобы порулить самим и сесть возле денежных потоков, но и против невероятной коррупции в стране? Теперь и я уже ощущаю, как безнадежно эгоистична эта власть, как она плодит воров и сволочей. В этом направлении показателен поступок Тулеева: он отказался подписать акт о расследовании аварии на шахте «Юбилейная». Практически он сказал, что Госнадзор коррумпированная организация, которая только за взятки, не вникая в суть дела, дает лицензии и разрешения. Занятно Юлия Латынина говорила о председателе Госгеонадзора (?) Пуликовском, которого убрали из полномочных представителей президента и сделали начальником над порядками в геологии и добыче угля. Это что же надо было натворить, чтобы лишиться такого поста? Определенно, мое представление о неподкупности и честности чекистов рушится. Я предвижу, что скоро даже положительные движения власти будут расцениваться населением, как направленные сугубо на обеспечение только себя самой. Интересно, что по «Эхо» доказательно приводились исторические факты, как после свержения Стюартов в Англии парламент практически все растащил, пока Кромвель не взял все в свои руки, то же самое произошло с Директорией во Франции, пока Наполеон ее не разогнал. А разве наш парламент не главный инициатор развала России и разве не он создал законы, по которым были приватизированы и недра, и основные промышленные предприятия?

Как хотелось бы съездить на этот митинг и посмотреть этот марш! Я уже ничего не боюсь, но поездка в больницу для меня сейчас важнее всего.

В.С. с каждым днем слабеет. Выглядит она усталой и угнетенной. Правда, понедельник день для нее тяжелый – это не сутки, а целых двое без диализа. Несмотря на это и на ветреную погоду, я все же вытащил ее на улицу и минут сорок поводил по двору.

Вечером прочел еще одну работу. Это сборник дипломницы Светланы Татарниковой под названием «Ордалии». Вообще-то, – очень средние воспоминания детства. Детали, конечно, свои, у каждого неповторимые, но общий тон привычный, много раз уже звучавший в литературе. Но и здесь есть замечательная деталь – бабушка велела шабашникам спилить крону у берез – загораживали от солнца огород. Здесь обычная крестьянская заскорузлая жадность. Рассказик «Марта» довольно путаный, про девочку, которую где-то забыли, какая-то страшилка, сделанная довольно уверенно. Такого же неясного качества фантастическая проза «Путешествие Хигеля Семуса». Это совсем не мое, посмотрим, что скажут рецензенты. Но вот рассказ «Ордалии» это для меня что-то новое, хотя свидетельствует о безнадежности в восприятии действительности. Я постараюсь поместить его в «Российском колоколе». Содержание такое – работа некой дамы по защите прав человека. Оказывается, она помогает обиженным, правда, не без денег. не без корысти В рассказе показано, насколько беззащитен любой член общества перед произволом милиции, «русского права». А что касается словечка «ордалии», так это некие испытания «судом Божьим» –скажем, надо подержать раскаленное железо, и, если рука у тебя быстро заживает, значит ты прав, Бог за тебя. Но у прокуратуры и суда другие ордалии.

12 июня, вторник. Я теперь сам отвожу В.С. на диализ, и персонал к этому уже привык. Опять привез куриный бульон в термосе и немножко какого-то свиного деликатеса, который купил в магазине у метро. Крохотный кусочек этого рулета я дал В.С., но когда попробовал сам, то, несмотря на страшную цену, отдал его на съедение нянечке Наде – очень уж соленый. Пришлось, не успел я войти в палату, сгонять к метро за подгузниками – в аптеке был только комплект из 28 штук – 900 рублей. Несмотря на неважное самочувствие, я все же немножко с В.С. погулял взад-вперед по коридору. Потом отвел ее на диализ, и поговорил с В. Безруком. Весила В.С. сегодня – перед диализом больные обязательно взвешиваются – 47, 500. Это на 700 граммов меньше, чем в прошлый раз. Разговор с Безруком немного придал мне сил и вселил надежду. Кажется, он смотрит на ситуацию не так трагически, как я. Состояние работы желудка после операции, по мнению Безрука, вполне ожидаемое. Но ушел, совершенно не успокоенный.

Очень жалел, что вчера не ходил на митинг на Пушкинскую площадь. И на выставку Модильяни, которая закрылась сегодня, тоже не попал. День России. Москва гуляет за бюджетный счет. Потом по радио услышал: на четыреста или пятьсот человек митингующих вчера на Пушкинской площади, стянули чуть ли не три тысячи ОМОНа из разных центральных районов России. Была освобождена от машин прилегающая к Моссовету сторона Тверской, автобусы и разный подсобный транспорт, куда можно было затолкать несогласных, стояли даже на Манежной площади.

Сегодня Путин вручал премии деятелям искусства, науки и культуры. Интересно, что в отличие от начала пятидесятых годов, заткнуть деятелю культуры глотку премией теперь уже нельзя. У всех людей, занимающихся культурой, инстинктивное неприятие правящего режима. Премию из рук президента получат, но молчать не станут. Среди награжденных и Александр Солженицын – его отметили «за выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности». Самого «получателя» на вручении не было, и после церемонии Путин отправился поздравлять первого писателя России к нему домой в Троицко-Лыково. В резиденции Большой литературы. Почему отказавшийся перед этим от ряда наград, через 37 лет после получении Нобелевской премии Солженицын эту премию принял? Ему сейчас 88 лет и он, как никогда, наверное, задумывается о будущем. С моей точки зрения, причины две: это дети, которым может скоро потребоваться поддержка власти и, главное, – возраст, последние дни. Похороны Ельцина на всех и, видимо, на мэтра, произвели впечатление своей расписанной торжественностью. Дальше не продолжаю. Играет в этой ситуации с награждением, конечно, роль и статья Солженицына о февральской революции, только что напечатанная в «Российской газете» – буржуазная революция ни в коем случае не должна переливаться в социалистическую.

Прочел диплом Евгении Павловой, ученицы Олеси Николаевой. Стихи, как стихи, на этот раз, слава Богу, рифмованные, без современных выкрутасов. Есть нерв, есть тема. Видимо, девушка вышла замуж за какого-то турка, вот эта любовь через веру и свое прошлое и есть интересное. К сожалению, многое зашифровано и читается через силу. Великое дело в литературе – отображение физиологии любви.

13 июня, среда.Я теперь читаю эти дипломные работы постоянно: в постели, в метро, даже у В.С. в больнице, пока она дремлет. К тому времени, как приехал в больницу, уже прочел работу Анастасии Роговой «Добраться до гор». Просто замечательная работа, точное мужское письмо. Для себя пометил: это бы надо обязательно поместить в «Российском колоколе». Здесь поразительная и точная картина, изображающая некоего «поэта», которому что-то мешает выразиться, писать. Ему теперь совершенно необходимо попасть в горы, на природу. Там он возродится. Ну, и попал. Совершенно по-мужски, я просто завидую, описано то, куда этот поэт попал. Давно я не читал, чтобы так писали природу. Хорош и «образ» поэта. Естественно, никак парень не переродился. Здорово!

Когда сам подготовишься, то и защита проходит интересно, а в зале собралось народу много. За дверью 23-й аудитории вел госкомиссию А.М. Турков. Мы с ним разделились: он взял поэзию, которую я в целом-то не знаю, защищались студенты В. Фирсова, а у меня были прозаики Агаева и Михайлова. Что меня удивило, так эта какая-то завистливая робость наших руководителей. Они как бы даже не чувствовали, что из их семинаров выходят очень талантливые люди, с замечательными работами. А может быть, этих талантливых ребят преследовали, как, скажем, Евгения Вяткина, административные приключения. Сколько раз я ему объявлял выговоры и выгонял из института! То же самое и с Удодовым. И руководитель Михайлов нечто неясное говорил, и оппонент Толя Королев начал что-то крутить о юношеской литературе и искать жанр. Не хватает отваги понимания. Точно так же Самид не до конца понял, какую прекрасную повесть написала Рогова. У меня сложилось впечатление, что ясную и молодую точку зрения на литературу имеет лишь Володя Орлов. Когда он говорил, мне казалось, что он просто срывает мои мысли. В итоге дипломные работы четверых: Евгения Вяткина, Ивана Удодова, Анастасии Роговой и Натальи Груниной оценили, как отличные. Грунина написала повесть «Сучьи выселки». о неком острове-лагере, куда при царизме, а потом и советской власти высылались проститутки. Действие происходит в 43-м году, на остров в Каспийском море попадает баржа, на которой в Сталинград везут боеприпасы. Ситуация обратная васильевским «Зорям», но тем не менее близкая. Здесь я, может быть, дал слабину. Но Грунина очень талантлива – дали высокую оценку авансом.

Наконец-то защитилась и Катя Полякова. Она ли училась, бабушка ли ее, но дело сделано. Спасли положение Анита Мажаева и Сергей Казначеев, нашедший к очень слабым зарисовкам и картинкам литературоведческий термин «быль».

В девять часов, совершенно разбитый, уже лежал в постели.

14 июня, четверг. Сегодня на весах у В.С. оказалось 46. 00. За одну неделю потерян целый килограмм. В последние дни она сильно сдала: у нее опять пропали воля и интерес к происходящему. Она уже не хочет причесываться, сама держать кружку с бульоном, смотреть телевизор. Мне становится просто страшно, когда я представляю, что она думает, часами лежа одна в своей палате. Может, хорошо бы к ней кого-нибудь подселить?

Как обычно, поднялись на два этажа на лифте, и попали опять в обстановку, которая должна быть у нашей медицины – кондиционер, чистота, вымуштрованный персонал, четкость. Но это международный центр, встроенный в нашу сегодняшнюю совершенно изношенную, но все же неплохую больницу. Когда утром шел переходами, а навстречу мне скрипели жуткие коляски с больными и медикаментами, «инвентарь» еще из 30-х или даже 20-х годов опять гнев буквально пронзил мне душу. Стабилизационный фонд, Кудрин, Зурабов, бодрый Путин, взятки мэров и губернаторов, Венский бал, который опять состоялся в Москве, в Манеже. В «Российской газете» напечатали Лужкова в бабочке и с женой. Крупное уверенное лицо супруги градоначальника. Сетования, что дочери мэра по возрасту еще не могут быть представлены на этом балу. Дамы, по правилам, в длинных платьях, кавалеры – в смокингах и фраках и все при бабочках.

Сегодня в 16 часов экспертный совет по наградам, но из больницы пришлось заезжать на работу. Еще вчера Над. Вас. сказала мне, что защита в другом зале была почти скандальная. Андр. Мих. недоволен качеством представленного материала – защищались выпускники Фирсова. Здесь ситуация оказалась обратной той, что происходила в круглом зале. У меня руководители стеснялись, занижали оценки своим дипломникам, Фирсов же, наоборот, все время пытался поднять их в глазах комиссии и Туркова. Но Андрей Михайлович не такой человек, чтобы на него можно было надавить. В конечном итоге он – это по словам Над. Вас. – видимо. рассвирепел и начал уже конкретно тыкать в то, что вопиюще плохо. Так было бы интересно услышать все это непосредственно из его уст, но его телефон вечером молчит. Главное, что эта поэтическая защита оказалась неимоверно скучной. Я поначалу скорреспондировал ситуацию с тем, что, по слухам, там сидел Б.Н.Т., но, оказалось, что недолго и, наверное, всей сладости не вкусил. А в этом году Вл. Фирсов опять набирает семинар. Выпускаю здесь мой весенний разговор с ректором о кадрах кафедры.

Приехал я в институт еще и потому, что надо было забрать работы на следующую защиту, в среду, – теперь остатки семинара Фирсова придется разбирать мне. Как поется в популярной опере: «Ну что же, посмотрим, кто кого!».

В министерство от института ехал, как всегда, до «Китай-города». Специально вышел через дальний от министерства выход из метро – хотел посмотреть разрекламированную акцию: «Наши» должны были уговаривать представителей сексменьшинств – геев и лесбиянок – переместиться от часовни у Ильинских ворот куда-нибудь в другое место. Кажется, это одна из акций предвыборной компании. Никаких патрулей не обнаружил. Только стоял огромный, многозначительно темно-голубой на пылающем солнце, внедорожник с надписью «НТВ». Я еще подумал, бедные, как им, ведущим тайные съемки, жарко внутри. В самом сквере, через который я весело и быстро прошел, было хорошо. Лежали и загорали на траве какие-то ребята, сидели, ни о чем не помышляя, девчушки и посасывали пиво, парень, конечно, гей, взасос целовался с девушкой. Снимайте!

Экспертный совет прошел довольно быстро. Иногда я думаю, что так быстро мы проглядываем листы не случайно. Назиров, по словам Паши Слободкина, который держит ухо и руку на пульсе наших административных перемен, уходит из министерства и станет теперь директором Музея музыкальной культуры им. М.И. Глинки – ему 67 лет. Но, по словам нашего председателя, он-то проглядывает эти листы в третий раз. Тем не менее мы с Пашей дружно отловили с десяток разных «перехлестов». Ну, что же делать: не будет у нас пятка народных артистов и пятка заслуженных.

Вечером позвонил Лене Плаховой, жене Саши Егоронуна: подлизывался, дескать, у меня выходит новый роман, а она мне в ответ: какая у тебя замечательная последняя книга дневников, я уже напечатала на нее рецензию. Буду доставать. Пришло также очень теплое письмишко от бывшей студентки……

15 июня, пятница. В больницу еду только вечером, зато утром добрался, наконец, до своего любимого «Труда». Сколько за последнее время пропустил! Целую стопку газет, отложенных ранее – когда-нибудь прочту, сегодня все же отдал мусорному баку. Тем не менее вот вчерашние новости. Выписываю, как всегда, лишь быт и нравы, нежели политику. Карелия. Рекордную для республику взятку потребовал за лицензию с предпринимателя заместитель министра промышленности и природных ресурсов республики Валерий Панов – 36 миллионов рублей.Чиновник успел получить лишь 11 миллионов и был задержан сотрудниками милиции . Все-таки, может быть, нам нужно не Путина с его фетишем стабфонда, а Петра Первого или Сталина?

Номер газеты получился, как никогда, интересный. Для меня здесь еще совпадение моих интуитивистских ощущений с аналитическими выкладками журналистов, причем диапазон этих совпадений очень широк – от культуры до политики и внутренней жизни. Сегодня выбираю лишь две позиции. Во-первых, – здесь и аналитика, и приятельство – о только что закрывшемся «Кинотавре» пишет Леня Павлючик. Будто его подменили, еще никогда он так остро и наотмашь о кино не писал. Всегда был осторожен, помнил о внутриведомственной конъюнктуре, с ними мне жить, а тут «Слухи о взлете отечественного кино оказались явно преждевременными и сильно преувеличенными». Вообще, что происходит? В «Коммерснте» пишут разгромную рецензию на последний роман Аксенова и издеваются над поездкой в Швейцарию Григорьева и Сеславинского, а в «Труде» не находят «взлета» у отечественного кинематографа. Это значит, что без конца врать о достижениях в культуре не удается, всем надоело, прорехи на кафтане стали очевидны.

Вторая позиция связана с постоянным героем газеты Михаилом Зурабовым. Статья, в которой приводится интервью со специалистом по стратегическому анализу компании ФБК скромно называется «Ошибка Зурабова». Сначала о высказываниях министра, когда он начинал свою замечательную деятельность: «Я буду повышать зарплату до тех пор, пока профессора не придут в поликлинику».Этого не случилось. До сих пор выделяемые на нацпроекты «большие деньги» составляют лишь 3,2 процента от валового дохода, в то время как в Европе это соотношение в разы больше, от 6 до 9. Заканчивается статья соображением, подкрепленным выкладками: ситуация будет ухудшаться. Впрочем, Путин, судя по всему, менять министров не хотел бы!

Эти выписочки сделал утром, а в десять с заходом в магазины поехал в институт. Там в холодильнике я должен был оставить продукты и вечером ехать в больницу. Днем два «мероприятия»: вручение каких-то призов в «Акции», которую проводит Е. Миронов, а до этого еще один экспертный совет – премии правительства России. Уже в институте обнаружил, что в метро, пока я стоя читал в вагоне газету, у меня из наружного кармана рюкзака вытащили бумажник со всеми документам на машину и правами. На фоне моих последних несчастий я даже не очень сильно горевал: адрес известный, просто представил себе, как на жаре, сжав зубы, три дня проведу в ГАИ. Но когда вечером пошел на станцию метро «Тверская» в отделение милиции, к моему удивлению, документы сразу же нашлись. Мне повезло, что в бумажнике с правами не было денег. Вор, обнаружив, что поживы нет, в сердцах сразу бумажник бросил. На радостях я пытался даже дать дежурному милиционеру тысячу рублей. Молодой парень величественно мне ответил: «Это мой долг». Не взял, подлец (с оттенком восхищения)! Тогда я решил записать его имя на скрижалях – Петров Иван Владимирович. Сам он из Гжатска, деревенский, живет у какой-то московской девахи.

На совете все было как обычно, масса скорее людей шустрых, нежели талантливых. В разделе литературы три знакомых мне претендента на премию: Ганичев с «Ушаковым», Басинский с «Горьким» и Евгений Рейн. Трое других претендентов мне не известны. На всякий случай в корпус экспертов я порекомендовал ввести Леню Колпакова. В этом году провести меня при тайном голосовании, как в прошлый раз, никому не удастся.

Вручение театральных премий и грантов для молодежи происходило в недоперестроенном еще Театре наций. Вестибюль и буфет были роскошными. Довольно долго проболтал с Олей, женой Анатолия Королева. Сок, виноград и нарезанный дольками ананас – государственное угощение. «Акция», так называется процесс, ведется уже пять лет. Цель – найти талантливую молодежь, талантливые коллективы в провинции. Главное действующее лицо здесь театр. Щедро финансируется, конечно, в известной мере благодаря имиджу и авторитету Жени Миронова.

Самое интересное это анекдот, вернее быль, которую мне рассказали об Инне Вишневскй. Как-то ее подруга, известный критик, укорила ее, дескать, слишком часто, Инна, меняешь убеждения. Инна, которая никогда за словом в карман не лезет, отреагировала мгновенно: «Я это слышу от человека, сменившего фамилию…» Пауза. «…национальность…» Пауза. «…и – пол». Понятно, о ком речь? Узнал на этой же тусовке, кто был тот журналист, о котором в «Литературке» в блестящей статье написала Ия Саввина.

Сама церемония происходила на сцене. Она уже совсем готова, на ней с одной стороны установлены металлические амфитеатры, как в обычном «подвальном» театре, с другой – площадка для действия. Мне пришлось выступать чуть ли не первым прямо за Романом Должанским, одним из устроителей. Была у меня шпаргалка, но имена-фамилии назвал Роман, я должен был только завернуть какие-то слова. Перед этим, как всегда умно, говорил Швыдкой, его не переговоришь. Я начал со сцены, где я мальчиком видел Андровскую и Яншина. Вот здесь стояла Андровская, а вот здесь Яншин. «Голубок и горлица, никогда не ссорятся…» Потом сказал несколько слов о знаковых лицах этой церемонии, каждый из которых играет или играл роль в моей духовной жизни. Вспомнил даже того же Швыдкого, который звал меня работать в журнал «Театр».

На обратном пути из больницы завернул к Юре Авдееву. Сидели, разговаривали, потом сходили в японский ресторанчик тут же, на улице, я ел суп из сыра, потом наши традиционные четыре порции суши: креветки, угорь, семга, тунец. Я также освоил безалкогольное пиво. Вернулись к Юре домой, попили чаю, и я позвал его ко мне, есть окрошку. Доехали на какой-то левой машине довольно быстро. От цирка до меня – 400 рублей. Замечательно посидели с ним, откровенно поговорили, я кормил его окрошкой. Потом на машине отвез домой. Завтра вставать довольно рано.

17 июня, воскресенье. Уже позже всего случившегося сегодня я обратил внимание на дату – для меня, кажется, она мистическая. Именно 17 июня два года назад я начал писать «Логово». Но по порядку.

Накануне вечером позвонила Ира, медсестра и домоправительница покойного Петра Алексеевича: исполняется 40 дней со дня его смерти – не может найти, кто бы ее с ….. свозил завтра утром на кладбище. Ну, конечно, этим кто-то должен был оказаться я, и сам желающий съездить на могилу. Поехали рано, в девять часов. Благо воскресенье, добрались довольно быстро. Троекуровское кладбище мне знакомо – на нем хоронили Женю Велтистова и тут же в крематории прощались с Севой Копыловым, моим очень дальним родственником. Вот здесь можно и позавидовать – звание члена-корреспондента гарантировало это прекрасное кладбище, еще даже и незаполненное, с какими-то цивилизованными зарубежными порядками, чистотой и эстетикой. Что касается эстетики, то отсутствие вкуса у соотечественников дает себя все же знать – есть такие горы гранита и мрамора, что диву даёшься. Но общее впечатление прекрасное. Памятуя это, надо приложить силы и получить хотя бы еще один орден за заслуги перед Отечеством и какое-нибудь звание – ну, хоть лауреата премии правительства России, где я состою в комиссии. Ой, прав Ганичев, лезущий в лауреаты со своей мелкой литературой. Я теперь – туда же.

Постояли у могилы Петра Алексеевича. Ира привезла с собой банку, куда поставили желтые цветы. Зажгла свечу в припасенном подсвечнике, раскрошила традиционный блин. Какое-то умиротворение нашло и на меня. Возвращаясь обратно к машине, наткнулся на огромный и очень дорогой памятник покойному редактору «АиФа» Старкову. Сделано здорово, но я внутренне улыбнулся: покойный изображен в виде римского патриция, в тоге и сандалиях. Сбоку очень рельефно, как в заставке на телевидении, высечен земной шар. Судя по дошедшим до меня сведениям, патриций не чуждался сестерций и, как положено человеку в тоге и сандалиях, собственности за рубежом. Вспомнил также одну вечеринку со стриптизом, на которой мы вместе присутствовали.

Сразу же, доставив дам к родному порогу, поехал в больницу к В.С. По «Маяку» о литературе говорил знакомый голос – Максим Замшев. Прислушиваясь к нему, я еще подумал, какая все же нынешняя молодежь энергичная, и тут услышал свою фамилию. Когда писатель, сказал Максим, говорит о внешних препятствиях, которые мешают ему писать, то, по словам Есина, это означает, что можно начинать сомневаться, писатель ли это. Что-то подобное. Может быть, именно это мимолетное соображение меня и мобилизовало. В общем, именно сегодня я начал новый роман. Написал первую страничку. Но что это, совпадение или какая-то закономерность: «Писательницу» я тоже начинал 17-го и тоже в июне.

Лучше ли становится В.С. – не знаю, Но телевизор, кажется, ее немножко отвлекает и заставляет что-то вспомнить. По крайней мере, она, сидя не на постели, а на стуле, довольно внимательно его смотрела. Умыл, заставил почистить зубы, сделал бутерброд с икрой и маслом, кормил котлетой и пирожком, который дала мне Ира, поил сладким чаем, сменил майку, намазал кремом, три раза туда и обратно походили по коридору, поговорил с Безруком о диете. Первую страничку в роман я написал позже, уже уехав из больницы. Завтра дам ее перепечатать Е.Я.

В «Труде», в который я заглянул мельком. опять статья о мигалках у наших депутатов. Запамятовал, вносил ли я в дневники забавную статейку из любимой газеты, где рассказывалось, что и Грызлов, и его помощник по партии Володин, и многие другие думцы, все вернули себе мигалки, об избавлении от которых так много перед этим говорили. На всякий случай продублируем, теперь уже из новой статьи. Неделю назад корреспонденты «Труда» уже убедились, что многие из тех, кто прошлой осенью собственноручно свинчивали спецсигналы со своих машин, обещая навсегда отказаться от этой привилегии и париться в пробках вместе с электоратом, продолжают разъезжать по столице с проблесковыми маячками. Еще неделю назад они предательски подмигивали с крыши авто спикера нижней палаты Бориса Грызлова, его заместителей и соратников по партии Вячеслава Володина, Олега Морозова, Артура Чилингарова, первого зама руководителя фракции «ЕР» Владимира Катренко. Воистину, рыцари большого вранья и пиара. Я уже тогда говорил, что порядок на дорогах надо наводить по-другому, так же как прядок в оплате не путем гласного, на три копейки, понижения доходов депутатов.

Да ничего бы для них не жалко, если б только навели порядок в стране, но, по сути, с их разрешения страну-то и разграбили. Они забыли, что среди них был и крупный жулик Сергей Мавроди. Так вот, в «Труде» новый призыв и новая фотография. На фоне своего автомобиля мой улыбающийся тезка Сергей Николаевич Бабурин. Хорошая подпись под фотографией «Сергей Бабурин спокоен: мигалка на месте». Эта статья вызвала в моей памяти еще один интересный пиарский эпизод – совсем недавнее рассуждение Сергея Михайловича Миронова о зарплате депутатов: по его мысли, надо бы избранников уравнять с народом, и, глядишь, законы выходили бы другие. Тогда же последовал чей-то комментарий, что не с думских доходов живут, питаются и развлекаются сенаторы и депутаты. Сколько там у нас среди них миллионеров и миллиардеров?

Начал читать дипломниц Владимира Ивновича Фирсова, боюсь, как и у Туркова, впечатления у меня окажутся неважными. Сужу по началу, по диплому Екатерины Приходовской. Она, как пишет сама же в автобиографии, «автор трех тысяч стихов». Еще «выступает как пианист и концертмейстер. Это школьная по художественным средствам поэзия. Некая поэтическая дидактика. Ничего не запоминается..

18 июня, понедельник. Сегодня коллегия министерства. До отъезда из дома с помощью Вити сварил бульон и пожарил куриные котлеты. Правда, на этот раз поехал не с рюкзаком, а с портфелем. Там у меня термос, контейнер с котлетами и другие вещи. Все это мирно простояло под государственным столом коллегии. В связи с этим, наверное, такие возникли у меня мысли, которые я тут же, на коллегии, занес в записную книжку. «Дело даже не в том, что я живу трудно, раздражает, что живу не органически, сразу на двух этажах: с одной стороны, признанный писатель, заведующий кафедрой, доктор, профессор, член коллегии министерства, сноб, эстет, с другой – экономлю на бензине, чтобы купить ботинки, варю бульон, езжу в больницу, стираю и, стиснув зубы, думаю, как бы немножко где-нибудь подзаработать, как бы найти время, чтобы чуть-чуть посидеть над романом, как бы еще вдоволь выспаться». В этой же записной книжке еще одна мыслишка: «Иду от метро на коллегию министерства. Весь Китайский проезд забит автомашинами. Судя по маркам и сверкающему лаку и никелю, культура живет хорошо».

На этот раз заседание проходило на удивление внятно. Все было по делу и совершенно определенно направлено. В частности, рассматривался вопрос о законодательстве в сфере библиотечного дела. Здесь речь шла о так называемой Президентской библиотеке, которая вся должна быть построена на электронных носителях, о ее правовом обеспечении. В российском же законодательстве понятие «электронный документ» не входит в понятие «документ». Если о важных частностях, то, например, библиотеки имеют право «оцифровывать» свои фонды только после заключения соответствующих договоров с авторами и другими правообладателями. Дело это, наверно, хорошее и нужное, хотя я по своей консервативности на электрон, как основной элемент культуры, рассчитываю не сильно, и идея компьютеризации каждой школы не кажется мне панацеей. Выступая в дискуссии по этому вопросу, М.Е. Швыдкой выловил в документах коллегии и новом законе два очень важных и новых термина: «национальный библиотечный фонд» и «книжные памятники».

В моей записной книжке еще несколько записей, которые я делал по ходу заседания. «Коллегия стала старше, куда-то подевались ловкие и бойкие мальчики, которые здесь играли раньше свои государственные роли. Хорошо также, что в коллегии происходит постоянная ротация. Вот появился министр культуры Вл. Макаров из Челябинска и дама – председатель комитета по культуре Читинской области». Новая запись: «На президентскую библиотеку ищут средства и, кажется, опять забирают их из каких-то фондов культуры». В этом смысле инициатива В.В. Путина будет для культуры в качестве наказания.

Вообще-то, есть некоторое ощущение запуганности культуры министерством финансов. Как только речь заходила о каком-нибудь проекте, сразу возникали тактические соображения, как этот проект преподнести Минфину. У Минфина, наверное, стало привычкой наводить государственную экономию в первую очередь за счет культуры. Однако, подводя общий итог, должен сказать, что заметно медленное совершенствование жизни. Культуру пытаются законом оградить от произвола и воровства.

Я ввязался в драку после утверждения списка лауреатов премии Волкова. Утвердили его вполне благополучно, но уже после голосования я с репликой «пост скриптум» сказал о своем ощущении недостатков процесса присуждения, в котором участвую довольно часто. Совет практически не видит ни спектаклей, не слышит музыки, не читает книг. Я говорил также о разросшихся сообществах «присужденцев», чем больше в процессе участвует народа, тем больше немотивированных решений.. Только М.Е. Швыдкой смог выловить в моей речи выражение «внехудожественные связи» и оценить его.

В метро читал дипломную работу Светланы Севриковой. Это все очень средне, с массой штампов. Не цитирую, дабы не наводить тень на институт. Но есть и интересные фрагменты. Это поэтическое переложение отдельных эпизодов «Мастера и Маргариты». Дерзко, местами ладно.

19 июня, вторник. Какие у меня стали бы дни, когда б из них исчезли 4-5 часов, что мне нужны на поездку в больницу. В.С., кажется, лучше не становится, по-прежнему памперс, отсутствие желаний, резкая утомляемость, медленная потеря веса, но я радуюсь и тому, что положение вроде стабильно. Приехал в больницу сегодня только после диализа, но свое прежнее ощущение проверил: тихонько, с помощью, но все же своим ходом, а не в коляске В.С. может добраться до палаты.

На работу приехал на машине утром, потом пешком отправился в РАО на авторский совет. Он прошел довольно быстро: С.С. очень хорошо вел собрание, я уже начал им просто восхищаться. Читали документы, связанные с переизбранием совета в середине декабря. Список кандидатов большой. К моему удивлению. некоторые авторы сами звонили и предлагали себя в совет. Среди них была и Лариса Рубальская, которая пишет слова к мелодиям, становящимся потом поп-песнями, и замечательно ведет кухонные телепередачи. И по амбициям, и по качеству «творчества», какое несет в культуру Лариса Рубальская, она не одинока, есть еще подобные честолюбивые персонажи.

Около часа, когда повестка дня была исчерпана, Юра Антонов рассказал, как ему недоплачивают на Украине и в Казахстане. Конечно, здесь можно немножко иронизировать по поводу персоны, но проблема есть, и очень серьезная. Если уж наша страна живет в почти полном отсутствии правового поля, то что говорить о европейских и азиатских наших бывших окраинах. Украина не платит деньги и за произведения, исполняемые по жовто-блакитному телевидению. Я отчетливо понимаю, как трудно провести в жизнь все, что касается логики простого выполнения обязательств. Среди «разного» рассказали, как проверяют Уральский филиал, где практически, еще при прошлом руководстве, многое было чуть ли не приватизировано. Последний раз, когда в филиале, подвергшемся московской финансовой проверке, выдавали зарплату, у главбуха так дрожали руки, что она не могла попасть ручкой в отведенную графу.

В три часа состоялось торжественное вручение дипломов на очном отделении. К дипломам прилагалась моя книга «Власть слова». Своим ребятам я, кроме типовых пожеланий, сделал еще приписки. Виталию Бондареву – довольно безжалостную. Прощаться с ребятами было до боли тяжело, как все они выросли, парни возмужали, чудесными стали девушки, а ведь поступали в институт невзрачными мальчишками и девчонками. Говорил я хорошо, в основном о необходимости веры писателя в свою интуицию, а еще о рациональном и интуитивном в творчестве. Энтузиазм вызвал мой тезис: рано или поздно опять увидимся в энциклопедиях. На банкет не остался, хотя хотелось, надо было ехать в больницу. Когда вернулся в институт, где оставил машину, все уже разъехались.

Дома смотрел газеты и варил кисель. На сон грядущий прочел дипломную работу Елены Ширевой с претенциозным названием «Огни святого Эльма. Стихи, проза». Мне так обидно, что наши студенты часто уходят из института, не освоив основ ремесла, которые могли бы получить, с непривитым ощущением большой культуры. В стихах много случайного, неточного. Но, пожалуй, этим грешит большинство учеников Фирсова. На первой странице: «Стеклянной залы ожиданья – Пыль на поверхности часов». Как это понимать? Подобные непрожеванности в прозе еще заметнее.

20 июня, среда. Утром в больницу, оттуда – в институт. Волнуюсь.

Итак, огромная, по количеству, защита студентов семинара Фирсова в зале заседаний ученого совета. К счастью, я готов и все почти прочитал. Почему на глазах еще нет мозолей? Рукописи полны штампов и общих слов. Из восьми работ – ни одной, тянущей на «отличие». После определенных колебаний я все же перечислю их. «Медея, дочь царя Колхиды» Марии Ваймугиной, здесь все – драматургия, поэзия, проза, лучше всего получилась пьеса. «Тень рыбака» Ирины Овсянниковой, стихи. «Немного понимаю» Светланы Севриковлй, стихи. «В твое одиночество – гостьей непрошенной…» Дианы Хачатуровой, стихи. «Прикосновение к щеке» Марии Чапыгиной, стихи. По словам оппонента Эдуарда Балашова, автор зарыла свой талант в бездне отживших тропов.

Особой «чистке» подвергся корпус стихов Екатерины Приходовской под общим заголовком «В звездопаде многоточий». Здесь еще и занятная самохарактеристика – всякие победы на конкурсах, в запасе у автора, по ее словам, тысячи стихов. Все вместе вынудило оппонента Андрея Василевского сказать несколько вещих слов, которые не могу не процитировать: «В литературе не бывает вундеркиндов». Это справедливо: они есть в музыке, в математике, в шахматах. Еще Василевский сказал: «В ваших стихах ни одной собственной строчки. Огромное общее место». В одном Василевский не отказывает шестикурснице – в навыках версификации.

Защищалась еще Елена Ширяева со стихами. Восьмой шла Пенюкова – в моих записях не сохранились инициалы и название диплома. Восемь человек – это больше того, что может вынести психика. На двух последних защитах я уже почти ничего не понимал. Уши были забиты огромными парадными представлениями своих учениц Фирсовым. Но я все-таки выбрал момент, чтобы сказать, что кое за что, свойственное этим выпускницам Литинститута, отбивают руки еще на первых двух курсах.

21 июня, четверг. Сразу же после больницы, – мне все же кажется, что В.С. чуть окрепла – повез на дачу Диму Михайлова, фотографа, который снимал мой юбилей. Он после развода с женой никак не может прийти в себя. По дороге много рассказал про семейную жизнь и верность современной молодежи. Расчет ближний у меня был полить огород, а дальний – пусть Дима, если хочет, поживет и кое-что приведет в порядок. Судя по всему, он как настоящий фотограф педант.

Но не это главное, а то, что я услышал в дороге по радио. Глава налоговой службы Мокрецов жалуется, что очень плохо платятся налоги. 40 процентов всех по России зарплат выдаются в конвертах. Ну, во-первых, это значит 40 процентов всех работающих соучастники налогового преступления. И, во-вторых, а зачем же тогда с такой настойчивостью Дума и правительство пробивало это налог в 13 процентов, единый и для миллиардеров, и для скромных преподавателей. Как тогда министры распинались, что в этом случае налоги будут платить все. Вот тебе и правовое государство. В «неправовых» – в Германии, Дании, Щвеции – деловому человеку или местному олигарху приходится платить иногда до 80 процентов налога со своих доходов.

Прочел замечательную работу своего заочника Володи Машкова. Рецензия получилась слабоватой, потому что торопился. На кафедре что-то перепутали и отложили в папку мною уже читанных. Многое, правда, действительно, читано, в частности на семинаре мы разбирали прекрасный его рассказ «Рождество Матроса». Матрос – кличка собаки.

22 июня, пятница. Вот и этот день я уже пережил. Самое главное, это внезапно повисшие на мне три рецензии на сегодняшнюю защиту дипломов. Хорошо, что не изменил своей привычке и взял на дачу компьютер. Проснулся в половине шестого, и к семи уже были готовы рецензии на Майю Новик и Володю Машкова. Рецензию на Ксению Туманову написал, когда приехал в Москву. Параллельно варил бульон и освоил паровые котлеты. К счастью, у меня есть старая книга «О вкусной и здоровой пище». Нет рецептов пищи изысканной, но вкусная и здоровая – наличествуют. Потом я возьму изготовленное в институт и временно оставлю в холодильнике у Евгении Александровны, хозяйки Музы.

Пока занимался устройством продуктов в отделе кадров, подошедшая кассирша Светлана Михайловна рассказала, что у нее сегодня какое-то поветрие выпускников, которые не сдали вместе с обходными студбилеты и теперь платят штраф – 50 рублей. Кто-то ей признался: хотим-де сохранить студенческие с подписью Сергея Николаевич. Я-то лично думаю, что эти хитрецы хотят сохранить билеты для каких-то иных целей.

Последняя защита происходила и быстро и хорошо. На этот раз была одна комиссия; я всегда чувствую себя уверенно под крылом Андрея Михайловича. Должен также заметить, что этот рафинированный интеллигент, когда надо, способен не только держать фронт, но и рявкнуть как следует. Для меня неожиданным оказалось, что «с отличием» получили четверо из семерых моих студентов: Майя Новик, Володя Машков, Вадим Керамов и Ксения Туманова. Мне они все безумно нравились, но все же чуть-чуть не дотягивали Вадим и Володя. Ксения даже растерялась, потому что такой оценки сама не ожидала, несколько раз переделывая свою работу и защищаясь даже не со своим семинаром, а с заочниками.

Очень интересными были и две немолодые женщины, защищавшиеся у Юры Апенченко, с любопытными, но, к сожалению, по стилю не дотянутыми историческими очерками. На обратном пути из больницы я «взасос» – по Пастернаку – читал очерк о святой княгине Елизавете, сестре императрицы Александры Федоровны. Конечно, все это собрано, часто скомпилировано из источников, не самых по времени отдаленных, но если бы это еще прописать. Есть пассажи тяжелые.Примеры.

После защиты во время нашего совещания за этих «документальных» девиц вдруг невероятно, почти до скандала, вступился Сергей Казначеев. Мы его урезонивали вчетвером, включая Федякина и Апенченко. Ни в какую. Была сказана даже такая фраза: «Всегда поступают так, как говорит Андрей Михайлович или Сергей Николаевич!» На минуточку Сережа забыл, что Андрей Михайлович – председатель государственной комиссии.

Вечером выпил, потому что знобило, терафлю и, даже не почистив зубы, заснул в домашней майке и трениках – так устал. Последняя мысль была о том, что утром надо успеть сварить бульон.

23 июня, суббота. Ну, вот уже расположился поработать, а потом взяться за уборку квартиры и разбор бумаг. Ох, сколько за последнее время поднакопилось!..

Утром съездил к В.С., специально чтобы ее накормить перед диализом. С собой была икра, две котлеты, термос с бульоном, который утром сварил из купленного два дня назад в «Перекрестке» мяса. Перед этим дал ей еще и то снадобье, которое мне передала врач-диетолог. Опять ужаснулся новому весу В.С. – 44. Я уже стал ее совершенно свободно поднимать. Как обычно перед электронными весами, у нас произошел конфликт по поводу снимания тапочек. В.С., если мы в очереди или в атмосфере, как перед отправкой самолета, когда уже объявили «пристегните ремни», будто входит в какой-то ступор. На этот раз я не выдержал и, когда пауза с затянулась, просто взял В.С. в охапку и поставил на весы. Тут она закричала. Потом было непросто посадить ее на кресло. Чувствуя себя кругом виноватым, я ставил контейнер с тремя абрикосами и несколькими ягодами клубники, надевал на нее бахилы, подключал наушники, но до сих пор корю себя за свою нервность.

Дома долго занимался кухней, собрался уже что-то сделать существенное, а тут звонит Валера Колесников, который заказывал мне статью про Григоровича: не хочу ли я сходить на премьеру «Корсара» в Большой? Да как же не хочу! И все насущное полетело. Только чего надеть?

По «Эхо Москвы» передали о драке между чеченцами и, вероятно, русскими ребятами. Сергей Цой, пресс-секретарь мэра, уже определил происшедшее как конфликт на межнациональной основе, виноваты, конечно, русские. По этому поводу что-то говорил и Рогозин. Среди прочих комментариев возникло и радикальное, но справедливое мнение Зюганова: виновата неправильная экономическая политика. Чуть ли не 80 процентов чеченцев и ингушей не могут найти себе работу на родине. Со своей стороны добавлю, что московским строительным властям, да и вообще властям выгоден приток иногородних сезонников, которым можно платить гроши, потому что у них один расход: питание, а все остальное – домой, нет ни коммуналки, ни транспорта, ни представительских расходов на быт и одежду, ничего больше. Наши за эти деньги работать просто не могут, у них не получится, они дома, у них родители, у них девушки, у них цветы на кладбище, у них здесь свадьбы и дни рождения. И националы еще несут с собой свой стиль жизни людей в лесу, где все дозволено. Русские ребята смотрят на них, как на штрейкбрехеров. Кстати, вчера, когда возвращался из больницы, опять у метро видел объявления о сдаче квартир. И в одном случае – «только славян», в другом – «кроме Кавказа». И это не национализм, который русским, привыкшим жить в многонациональном государстве, не свойственен, это нежелание связываться с людьми иного быта и иной нравственности. Это уже бытовой опыт.

Не могу просто что-то читать или смотреть – сразу пытаюсь все превратить в некоторые отклики, в абзацы дневника или странички какой-нибудь гипотетической статьи. Так и после «Корсара», огромного по нынешним меркам спектакля, который закончился только в десять сорок вечера, я сразу же подумал, какую бы замечательную статью мог написать об увиденном. Но при всех моих размышлениях, иногда довольно едких, смотрел я спектакль с огромным удовольствием. В антракте встретился с Виталием Яковлевичем Вульфом. Поговорили о рецензии в «Литгазете» на его передачу о Троцком – ну, они, дескать, ничего не понимают. По В.Я., никто ничего не знает, рейтинг передача о Троцком получила огромный. Общеизвестно, что Путин смотрит все передачи Вульфа, будто бы даже телевизионную сетку составили так, чтобы ему было удобнее по времени. По крайней мере, таков миф. Я не стал разочаровывать В.Я. – ни относительно культурной начитанности президента, ни насчет специфики публики, которая посмотрела эту передачу. Я сам-то об этой передаче узнал из газеты. Но уж представление о полном невежестве публики попытался развеять. Я ведь хорошо помню мемуары Троцкого и, в отличие от В.Я., даже побывал в Мексике в доме музее и Троцкого и Фриды Кало.

Так вот, во время разговора в первом антракте В.Я., высказав замечания по спектаклю, даже засомневался, не уйдет ли он в следующем перерыве. Спектакль, действительно, необычный. Но в первом же акте показали совершенно не видимую мною ранее пантомиму, язык жестов, о котором я только читал. Достаточно иронично отнесся я поначалу к Николаю Цискаридзе. В целом– то в спектакле он танцует немного, практически только первый акт, потому что дальше в этом, почти лишенном драматургии, представлении начинают действовать какие-то другие силы, и в первую очередь кордебалет. Кордебалет Большого – это главное его сокровище. Я понял это еще несколько лет назад на «Баядерке». Кордебалет всегда на высоте.

Что касается Цискаридзе, у меня уже была припасена фраза, которую можно было бы произнести в антракте, и тогда уже потерять ее в дневнике. Николай Цискаридзе, чуть недотягивая в своих реверансах до грации Майи Плисецкой, раскланяся после первого акта. Итак, дуэт с Машей Александровой Цискаридзе протанцевал невероятно сильно и изысканно. Правда, когда в третьем акте появился в одном из номеров молодой Артем Шепулинский, с его поразительной статью и искренней мужественностью, мои восторги относительно Цискаридзе как кавалера поуменьшились. Но все равно полеты в вариации его были, почти как раньше, дерзки и совершенны.

С огромным удовольствием, скорее как культуролог, нежели как зритель, рассматривая происходящее, бесконечную смену танцев, я вдруг подумал, что, конечно, такой балет, и даже может быть два, в репертуаре такого театра, как Большой, нужен. Но это же, как тенденция, свидетельствует о кризисе искусства и о кризисе идеологии именно в этом театре. Что у них выходило, как премьера, последним? Одноактные балеты американских авторов. То есть опять некий римейк. С одной стороны, разрушаем или ставим под сомнение наследие – «Евгения Онегина» Чайковского, с другой – тщательно, по крупицам соединяем всю архаику, от которой отказалось время, балета Адольфа Адана. А какая своя есть у театра идея? Как и из чего она должна появляться? Это особый разговор. А вот в каждом балете Григоровича она появлялась. И не говорите мне, что он не хотел ставить балет про власть, а просто-де ему с детства нравилась музыка Прокофьева.

24 июня, воскресенье. Наверное, вчерашняя размолвка с В.С. вселив внутреннее беспокойство, подтолкнула меня рано поехать в больницу. Ничегошеньки В.С. уже не помнит. Утром открыл для себя еще одно блюдо – курицу под белым соусом. Кажется, получилось. Приехал сразу после завтрака, где нянечка Настя кормила В.С. кашей. Тут же увел ее гулять, и медленно, присаживаясь на скамейки, крошечными шажками пробродили по садику больницы целый час. Я еще раз понял буквальность выражения: качает от ветра, да и просто качает. Я не уверен, что В.С. становится лучше и что силы у нее прибывают. Когда сидели на скамейке, я стал спрашивать у нее о вчерашнем дне, она сказала «Не помню». И тут я заплакал.

Это просто удивительно, как я замкнулся в своем собственном мире и практически ничего, кроме окружающего меня и мне дорогого, не вижу. Наверное, не только я сам в этом виноват, но и обстоятельства.

В пятницу прошла последняя защита дипломов, последнее чтение очередной вереницы сочинений, а уже сегодня я вдруг будто очнулся от спячки. Другие облака и другое небо, и не могу сказать, что небо это мне чужое, что это не моя родина. Взял в руки шестой номер «Нового мира», который уже давно не читал. Спасибо Андрею Василевскому, вспомнил и принес журнал. Определил, что прочту обязательно Василину Орлову, потому что много о ней рассказывал Павел Быков, ее бывший муж, да и другие источники давали информацию, а пока схватился за статью Латыниной. Прекрасная статья о последних словарях Сергея Чупринина. Собственно, чего я на них взъелся? На Латынину, наверное, за то, что все время писала не обо мне, а о Маканине. Но, правда, имела место и ее строгая приверженность к специфической, интеллигентской и, по сути, к «своей» литературе. Здесь надо вспомнить статистику Юрия Полякова, тот его эксперимент, какой он проделал, придя в газету. Сосчитал, сколько раз на страницах за последние годы, пока отделом современной литературы руководила Латынина, упомянуто было имя Валентина Распутина – ни разу. Так чему же удивляться, если возникла неприязнь? Нет, нет, Есин, не все стоит забывать. А грязная статья, которая появилась в «Литературке» после публикации в «Нашем современнике» моей «Стоящей в дверях»? Ну, ладно, пронесло, будем забывать.

А Чупринин очень уж старался, откровенно и не скрываясь, чтобы меня не выбрали ректором. Кого угодно, только не Есина. Да и кое-что довольно гнусное он тоже обо мне пописывал. Но это все предыстория. Я не купил чупрининский новый словарь, о котором мне говорил Андрей Мальгин, а вот теперь о нем очень здорово пишет Латынина. Собственно, я восхитился термину и классификации, которые он ввел в нашу литературу – миддл-литература . Дальше говорит цитата: Этот термин, вводимый Чуприниным впервые, играет важную роль в построении литературной модели. Подобно тому, как средний класс в обществе занимает пространство между элитой и бедными слоями, миддл-литература, по Чупринину, должна занимать пространство между элитной, качественной, – и массовой, развлекательной. В миддл-сектор литературного пространства помещает Чупринин таких авторов, как Виктор Пелевин, Людмила Улицкая, Михаил Веллер, Дмитрий Липскеров, Борис Акунин, Андрей Геласимов, Евгений Гришковец. Браво. Чупринин!

25 июня, понедельник.Иногда я не понимаю, в какой стране мы живем. А может быть, то, что я читаю и слушаю, просто стекается и начинает своеобразно взаимодействовать? В четверг состоится презентация в «Библо-глобусе новой книги Николая Ивановича Рыжкова «Трагедия великой страны». Я начал ее читать и опять ахнул – здесь разъяснены с удивительной наготой все те эпизоды нашей новейшей истории, которые я и во время тех событий не поглотил просто так, а принялся задавать вопросы. В своем предисловии Валентин Распутин назвал новое сочинение Николая Ивановича Рыжкова «книгой скорбных воспоминаний», но оно имеет право и на другое название: книги всенародной справедливости. Н.И. осторожно и тактично, я бы даже сказал, вежливо, но бескомпромиссно выразил те оценки, которые на устах у всей страны. Слишком быстро все забывается, вернее, тонет в телевизионной демагогии и в газетном ворохе.

Какие предатели были на вершине власти! Какие сволочи! Какие замечательные и прямые люди! Каждому по делам его. И пусть внуки Шеварднадзе, Горбачева, Ельцина и Собчака не говорят, что их деды были кристально-честными людьми. То, что нами, обывателями, лишь угадывалось, Рыжков не только подтвердил, но и доказал с документами в руках. Много фактов, о которых мы и не ведали. Например, о массовом уничтожении евреев именно силами просвещенных и цивилизованных эстонцев. Множество точных пассажей, закрывающих те лакуны, которые у всех в сознании: каким образом был развален Союз. Замечательные страницы посвящены Э.А. Шеварднадзе. Особенно хороша цитата из его выступления по поводу доклада Брежнева на съезде. Кто бы мог предположить, что гордые и аристократичные грузины так умеют лизать сапоги начальства.

В «Труде» большая статья о нашем вступлении в ВТО и полном разрушении обувной промышленности России. Греф, как старый крот, делает свое дело. Складывается ощущение, что почти каждый чиновник обязательно хочет что-то изъять для себя «из тела» России. В той же газете некий рейтинг самых престижных вузов страны. Например, спросили об этом у Вульфа – он как элитарное учебное заведение назвал Щепкинское училище. Другие вип-персоны называли и ГИТИС, и МГИМО. Литинститута в этом показательном списке нет. У нас в этом году не так много абитуриентов, как было всегда. Есть внутренняя литинститутская тенденция сослаться на демографическую яму. Однако ни в ГИТИСе, ни в МГИМО, ни в Институте кинематографии этой ямы не чувствуется.

Был в больнице. Гулял с В.С. по садику. Мне кажется, что ходит она все хуже и почти не говорит. Но иногда открывает свой одинокий глаз, в котором всегда замечательная и торжественная голубизна, и глядит на меня. Что думает она в этот момент? Какие трагические мысли мятутся в этой, не умеющей не думать, старой голове. Что она понимает? Я почти уверен, что видит и свое положение, и его трагизм.

Утром позвонила Даша Мартынкина. Вышли все же «Новые известия» с нашим совместным интервью. Я, честно говоря, в это не верил. Тем более, Даша сказала, что ее родной орган интервью печатать не стал. Она предположила, что это какие-то личные проекции у начальства на меня. В «Новых известиях», правда, убрали все, что касалось «Твербуля». Судя по всему, это вот что: В свет вышел новый роман известного писателя Сергея Есина «Твербуль, или Логово вымысла». Книга эта об окрестностях Литературного института им. Горького, где автор служит профессором. Его героиня в крошечном парке под окнами дома МАССОЛИТа (он же Литинститут) встречает тени писателей, обитавших в центре Москвы в разное время. На страницах романа появляются Гоголь, Островский, Горький, Есенин, Фадеев, Пастернак, и некоторые из них не остаются равнодушными к студентке из ХХ1 века. Сергей Есин – автор хорошо знакомых читателю «Имитатора», «Соглядатая», «Затмения Марса», «Гладиатора», «Гувернера», «Марбурга» и других произведений – накануне выхода новой книги дал эксклюзивное интервью. Наверное, не хотели «рекламировать». Зато подали звонко: с моим портретом на первой полосе и слоганом: «Неужели наш читатель поглупел?»

27 июня, среда. Встал довольно рано, хотя спал плохо, я бы сказал, что у меня хроническое недосыпание. К этому добавилась быстрая, наверное возрастная, утомляемость. Я начал пять-шесть минут дремать в метро, а дома вечером, заснув в постели, просыпаться через двадцать, тридцать минут.

Утром шла аттестация моего семинара. Все уложилось в два часа, хотя не могу сказать, что без потерь. Уходит Андрюша Ковалев, мальчик он, конечно, не простой, но талантливые люди иными и быть не могут. Его можно бы спасти, но у него внутренние конфликты с М.В. и Св. Викт. – им трудно понять его взрослость и обоснованность некоторых претензий: за год, по словам Андрея, у него было семь бронхитов, потому что в комнате разбито окно, и он просил другую. Но всех не разберешь. Я предлагал дать пареньку шанс – разрешить сдавать, вопреки всем правилам, осенью. Интересно, что, когда после подобных сложностей ему однажды разрешили сдавать сессию первого семестра, он получил только «четыре» и «пять». У меня семинар Андрей почти не пропускал.

Ходил в больнице с В.С. гулять, мне все же кажется, что она крепнет. Я замечаю, что она как бы вспоминает ряд движений, которые забыла. Поправляет туфлю на ноге, сама уже без моей помощи чистит зубы, сама рукою ищет рукав, когда я надеваю на нее кофту. Есть и точные проблески в сознании.

Сегодня в «Труде» небольшая заметочка: в Одессе И.Д. Кобзона освистала группа хулиганов. Были также антисемитские выкрики. Радоваться здесь нечему. Его песни были частью нашего душевного мира, и не только нашего, но и мира родителей этой «подготовленной» молодежи. Отрекитесь от своих родителей! Я размышляю, не дать ли Кобзону телеграмму. При советской власти, при «тоталитаризме» ничего подобного случиться не могло.

Максим сегодня привез из «Юности» экземпляры «Твербуля» – 4-5-й номера. Пока дал читать только Евг. Александровне. Сегодня же библиотека выставила журнал на нашу общую доску публикаций. Не жарко ли?

28 июня, четверг. День спланировал между тремя обязательными мероприятиями. Во-первых, больница, потом надо успеть на ученый совет, а затем в «Библио-глобусе» презентация новой книги Н.И. Рыжкова, о чем я уже упоминал. Созывался весь клуб.

К сожалению, до меня в обсуждении дело не дошло, хотя я подготовился, как никогда. Моя мысль была о том, что русская литература на этот раз справилась с ответом на вопрос: кто виноват? Были также мысли по стилю «больших мемуаров» – почему их читают. Кстати, одна из составляющих успех книги Н.И. Рыжкова – она написана не рукой литраба, почерк которого я узнаю в большинстве книг политических деятелей и людей искусства, а самостоятельно. Здесь, конечно, проявилась его русская черта по отношению к подобной работе.

На ужин я не пошел, то ли от обиды, что не дали слова, потому что в клубе литература это, конечно, моя площадка, а здешний книжный магазин – мой «загон», но скорее все-таки потому, что надо было успеть на рынок и в магазин купить что-то в больницу на завтра. В планах у меня был бульон и котлеты. Занятно было, когда М.И. Кодин объявлял В.Н. Ганичева крупнейшим русским писателем. Впрочем, выступил он в самом начале очень неплохо, но как историк. Вообще, не о книге, а скорее по поводу и о самом Николае Ивановиче хорошо говорили все: адмирал Игорь Касатонов, Миша Ножкин, бывший министр иностранных дел Бессмертных, какой-то соратник М.И. еще по комсомолу, возглавляющий сейчас Русско-армянское общество – фамилию я, к сожалению, не припомню. Приятно было после презентации видеть длинную очередь, выстроившуюся за автографами.

Кстати, в этот день многое соединилось: Белгородский сейм утвердил Н.И. в звании сенатора и оказался именинником М.И. Кодин. Михаил Иванович, как обычно, вел собрание, и, надо сказать, у него колоссальный талант говорения. Он с блеском почти час держал паузу, пока Н.И. ехал с аэродрома. Можно, конечно, иронизировать по отдельным пунктам его речи и по приему повторов – Миша Ножкин в какой-то момент наклонился ко мне и сказал: третий раз пошел по одним и тем же местам, я ему ответил: четвертый, – но в целом это замечательный дар оратора, с которым надо родиться. И не злитесь, товарищ Есин, тут все могло случиться. Тем более, что М.И. казалось, нас снимает центральное телевидение, а я-то знал, что идет лишь трансляция на магазин.

В какой-то момент В.Н. Ганичев подвинулся ко мне и удивил, напомнив, что я вроде бы в комиссии, которая рассматривает его книгу об Ушакове на соискание премии. Я ахнул от этой милой просьбы о солидарности. Не раз приходилось убеждаться, что В.Н. ко мне относится не так чтобы лояльно. Я честно сказал, что комиссия голосует своеобразно и однажды даже забаллотировала бесспорную для меня Доронину. «Но ведь в комиссии только два писателя – вы и Ваншенкин». Считать подобные сведения достаточными для победы пристало только персонажам плохого западного романа времен Бальзака. И, чувствуя себя заранее виноватым, я ничего не смог ответить вслух, лишь протранслировав ему телепатически знаменитый афоризм Пастернака: «и пораженье от победы ты сам не должен отличать».

А до этого был ученый совет по итогам года, который прошел довольно рутинно. Я, как всегда, выскочил, когда речь зашла о студентах первого курса, не сдавших латынь и античку, и предложил сразу сделать расписание осенних пересдач. Мне, не забывшему свое студенчество, ситуация очень понятна. Да и вообще, студент должен иметь какие-то права, кроме обязанностей. Но М.В. Иванова сказала, что это невозможно, потому что пока нет данных о загрузке преподавателей. Значит опять, как и в предыдущем году, у студентов будет копиться «непосещение», пока они не сдадут за первый на следующем курсе. Постарался я также защитить нашего маленького кабардино-балкарца ………, вспомнил об исключении Андрея Ковалева. У меня есть ощущение деканатской спровоцированности его поведения. Сердце у меня по этому поводу болит.

Естественно, утром был в больнице. Вес у В.С. – 44 кг. Что делать?

Пока ехал в метро, смотрел газеты. Из новостей искусства занятна одна. Какая-то шведская фирма, успешно работающая в С.-Петрбурге по недвижимости, приобрела для Пушкинского музея в Москве графический портрет Ахматовой работы Модильяни. Сколько бы М.Е. Швыдкой не распинался о некоем «греческом повороте» и не пользовался элегантным термином «ню» – это голая молодая женщина. Так «Российская газета» и пропечатала. В этом есть какая-то непристойность: здесь «эротические ножки Пушкина».

29 июня, пятница. Я, как артист цирка, – пока не выполню номера, не ухожу с арены. Только что размагнитил целый килобайт, все записи за пятницу, и вот теперь – пишу в Обнинске, в субботу – пытаюсь восстановить. Начиналось, кажется, с кокетливого заверения, что я хотел бы бросить писать дневник, но кто, дескать, тогда станет фиксировать эти «мелочи» жизни?

Утром, перед тем как уехать в больницу, достал из почтового ящика газеты, и сразу бросился в глаза аншлаг на первой странице: Доклад экспертов ООН подтверждает: россияне живут меньше нормы на 16-20лет . К примеру, живут немцы 78,7 лет (общая продолжительность), мужчины – 75,5, женщины – 81,5; французы – 79,5 (общая), мужчины – 75,9, женщины – 83; русские– 65,3 (общая), мужчины – 58,87; женщины – 72,39.

И мы это считаем нормой? Ради чего тогда все городили? Ради этого выпущены тысячи слов? Ради этого с дорогостоящим почетом похоронили Ельцина? Это цена нашей демократии? А наши лидеры говорят, что жить стало лучше, жить стало веселей. Это результаты всех наших национальных проектов, о которых талдычат под разными соусами всю мою жизнь, и особенно последние двадцать лет?

Собственно, меня всю жизнь интересовала тема двойного счета. Как после таких цифр люди выходят перед телевизионной камерой и говорят о достижениях России? Видно, Есин, у тебя происходит смена любимцев. Не результат ли это чтения газет и слушания «Эха Москвы»?

В.С., несмотря на потерю веса, определенно лучше. Час гуляли с нею по скверику: она и увереннее держится, и прошла сразу в два раза больше, чем всегда. Не зря все же вытаскивал я ее, когда она почти не могла ходить.

Около трех часов уехал в Обнинск, договорившись, что самая пожилая нянечка Надя все возьмет на себя, но, думаю, не выдержу и вернусь.

30 июня, суббота. И вернулся, прискакал уже к двум часам дня.

Как интеллектуально оскудела моя жизнь. Почти никакого чтения, даже телевизор редок. Только какие-то бытовые заботы и застывший на месте роман. Правда, в него, если он осуществится, жизнь все время подбрасывает что-либо интересное. Спасибо тебе, газета «Труд», я и в дневники свои ее пограблю, там много социально интересного. Выкристаллизовалась еще одна главка: «семейные отношения». Но об этом чуть позже, будем считать, что я еще не открывал почтового ящика.

Утром, что-то меня кольнуло, и я рано уехал из Обнинска, хотя вроде договорился с нянечками, что приду только в воскресенье. Ну и что? Оказывается, нянечки забыли, что суббота день диализа и повезли туда В.С. только после напоминания сверху. Я сразу же, как приехал в больницу, побежал наверх. Диализ заканчивался, В.С. лежала очень слабая. Вдобавок ко всему, когда ее отключили, целый час пришлось держать, пережимая тампоном вену, чтобы кровь остановилась. Поскольку в этот момент я оказался в зале, то мне и предложили подержать. Но вместо 15 минут, когда сгусток крови обычно закрывает прокол в вене, держать пришлось целый час. Да и тут кровь все сочилась и сочилась, В.Г. Безрук помазал ранку раствором адреналина.

Зато, пока час стоял, опираясь на диализный аппарат, я все внимательно рассмотрел. Здесь работает целая промышленность: столько разных трубочек в системе, фильтров, приспособлений, материалов. Кое о чем мы также перебросились с Вячеславом Григорьевичем. Во-первых, у В.С. на 20 единиц поднялся гемоглобин, но поднят и калий (?). Поэтому надо меньше давать ей молочных продуктов. Я также узнал, что этот диализный центр, в котором обслуживается 360 больных, покрывает около 30 процентов всех московских потребностей, а всего в столице нехватка еще 30 процентов мест. Я, честно говоря, думал, что не хватает больше. И тут надо отметить, наверное, что наша медицина существует как бы помимо и Зурабова, и правительства в целом. Хотя Москва платит медицине – это я узнал уже из другого источника – за каждый сеанс диализа 150 долларов при втрое меньшей себестоимости такого сеанса. Цифры, естественно, не проверены.

Теперь пора все-таки залезть в почтовый ящик. «Труд», кажется, изобрел новое слово: «Кумсостав». Надо обязательно показать это Леве, он наверняка вставит его в новое издание своего словаря. В субботнем же номере есть данные актуального опроса «Существует ли в России оппозиция?» «Существует» – сказали 48 процентов населения. Мне почему-то кажется, что значительную часть этих «протестантов» организовала именно эта бесстрашная газета. Газета, как коллективный организатор. В наше время агитировать можно только фактами. Вот что пишет газета на первой полосе, собственно с этого абзаца, выделенного шрифтом, номер и начинается. Передовица! Наблюдательный совет Банка развития (Внешэкономбанк) во главе с премьером Михаилом Фрадковым утвердил новое правление. Руководить крупнейшей финансовой корпорацией будут 9 человек. Среди них – 29-летний Петр Фрадков, сын премьера. Ему достался пост первого зам. директора дирекции инвестиционно-банковских операций. За какие заслуги? Дальше мысль о том, что парень хорошо образован, но тем не менее в тексте появляется знаменитая цитата. «Как не порадеть родному человечку?» –

Из деликатности газета пропустила начало этого общеизвестного русского постулата: «Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, ну как не порадеть…» Вот что значит классика – она вечна, потому что выхватывает явления из гущи жизни. Дальше корреспондент Виктор Викторов рассказывает, что в советское время высокопоставленные отцы обычно отдавали своих сыновей в летчики. «Мода такая была», – иронизирует корреспондент, наверняка на всякий случай укрывшийся в нашей демократической стране за псевдонимом. – «Летали и воевали отпрыски Сталина, Хрущева, Микояна, Щербакова…»

Теперь мода изменилась. Очень ценится банковское дело. Здесь нынче передний край – неслучайно высокопоставленные чиновники устраивают своих детей и прямую родню в руководящие кресла банков. И Петр Фрадков здесь не одинок. Сын губернатора Валентины Матвеенко – вице-президент Внешторгбанка. Два сына недавнего министра обороны, а теперь первого вице-премьера правительства Сергея Иванова – тоже банкиры: старший – во Внешэкономбанке, младший – в Газпромбанке. Сын самарского губернатора Константина Титова – во главе совета директоров местного банка «Солидарность». Младший Жуков, сын вице-премьера, представляет в Лондоне Внешпромбанк, Дмитрий Патрушев, сын директора ФСБ, – в ВТБ.

Я опускаю размышления журналиста, что, видимо, все они вскарабкались вверх по трудной карьерной лестнице благодаря своим незаурядным талантам. Массовое восхождение. Пропускаю и другие весьма точные и этически верные соображения, сразу – к главной цитате. На этот раз очень серьезно по этому поводу высказался Георгий Сатаров: Люди, пришедшие к власти, выяснили, что не могут построить капитализма в масштабах страны. Тогда они стали строить капитализм для «людей своего круга». И размещение детей на высокие должности – это усиление контроля над основными богатствами страны, которые постепенно переходят в частные руки этих самых суверенных капиталистов.

Возможно, об истинных целях демократии свидетельствует другая заметочка в той же газете. У нее есть подзаголовок: «В России насчитали 120 тысяч миллионеров». Естественно, миллионеры долларовые.