Дневник мертвеца

Я действовал рефлекторно, как привык за многие месяцы: прикладом разбил зеркало в прихожей и положил крупные осколки снаружи перед дверью, чтобы услышать хруст стекла, если кто-то подойдет к ней. Один большой кусок я оставил ― мне хотелось иметь возможность увидеть свое лицо, если возникнет такое желание.

Закрыв дверь на щеколду, но не удовлетворившись этим, я соорудил перед ней баррикаду из мебели. Потом зашел в комнату, рухнул на кровать и крепко уснул; сегодняшний бесконечно длинный и бесконечно ужасный день закончился.

XIII.

Я проспал, наверное, целые сутки ― без часов на руке время превратилась в абстракцию, не имеющую к моей личной реальности никакого отношения. Мне снились кошмары: я убегал от кого-то, в меня стреляли, я тонул, прятался под машиной и она, вдруг опустившись, раздавливала меня ― в общем, погибал многообразными способами и никак не мог выбраться наружу, в мир бодрствования. Когда я с трудом разлепил глаза, в комнате царил полумрак. С трудом поднявшись ― все тело болело ― я подошел к окну, отодвинул пыльную штору и выглянул во двор. Судя по предзакатному свету солнца, уже вторая половина дня ― вот только какого? Я чувствовал себя так плохо, что не удивился бы, узнав, что мой сон длился целых два или даже три дня. Я ощущал попеременно то озноб, настолько сильный, что приходилось набрасывать на себя все одеяла, что я нашел в квартире, и лежать под ними, стуча зубами, то жар ― и тогда я сбрасывал с себя все и лежал в одном белье, истекая потом. Временами я впадал в блаженное полубессознательное состояние, когда удавалось забыться и уснуть.

Затрудняюсь сказать, сколько времени прошло, пока меня болтало в липком тумане, на границе между полных кошмарами безумных снов и горячечным бредом бодрствования. Но однажды утром я почувствовал , что мне стало лучше. Согласно субъективному ощущению, со дня моего прихода в эту квартиру прошло дня два-три, не больше ― вот только подтвердить это ощущение было нечем. Я даже пожалел о том, что отдал Славе свои часы. Порывшись в шкафах и тумбочках моего случайного убежища, я нашел электронный будильник. Он не работал, в нем не было батарейки.

Рана почти перестала чесаться ― вначале, в первые часы после укуса, я испытывал такой сильный зуд, что с трудом подавлял нестерпимое желание сорвать повязку и раздирать рану до тех пор, пока проклятая чесотка не прекратится. Я все же сдержался, хотя это и стоило мне немалых усилий, поскольку понимал, что забинтовать ногу обратно так же хорошо, как это сделал Слава, не сумею.

Вспомнив о препаратах, которые он заставил меня взять, я вскрыл аптечку и сделал себе укол промедола. Получилось не слишком удачно, я колол себя впервые в жизни; но хуже, по крайнем мере, сразу, не стало. Абсолютно не веря в действенность промедола против зомби-вируса, я следовал, скорее, психологическому суеверию: если у меня есть лекарства, особенно такие, которые нужно принимать по часам ― значит, нужно их принимать. Это вносило в жизнь элемент упорядоченности.

При том, до укуса я уже давно, много лет назад, перестал принимать любые лекарства, и это никак не отразилось на частоте или тяжести случавшихся у меня болезней. Скорее, я стал болеть реже и легче, чем обычно; исчезли осложнения, всегда ставившие врачей в тупик своей неизлечимостью. Вопреки устоявшемуся мнению, прекративший принимать лекарства человек не умирает от первой же простуды, а живет точно также, как и всегда. Привычка не зависеть от лекарств оказалась очень полезной после начала эпидемии. Конечно, я иногда заходил в аптеки, чтобы взять там, например, витамины (абсолютно бесполезные, как выяснилось) или пластыри (полезная вещь), но спустя год сроки годности многих лекарств подходили к концу, а добыть новые было уже негде.

Я давно считал, что все без исключения лекарства, даже официально признанные крайне полезными, действуют исключительно благодаря самовнушению пациентов. Успех крайне прибыльной фармакологической индустрии представлялся мне целиком построенным на своего рода вуду-эффекте: человеку дают препарат, относительно которого создано глубокое и неистребимое убеждение в том, что он реально помогает. Он принимает его ― и выздоравливает, исключительно благодаря вере в то, что препарат принесет ему облегчение.

Я даже видел сайт в Интернете ― когда еще существовал Интернет ― где остроумно обыграли эту идею. Сайт содержал текст с кратким обзором человеческих суеверий, связанных с болезнями и лечением. Обзор включал историю медицины, описание шаманских практик, народного целительства, гипноза и многое другое.

Именно история медицины, от древней до современной, подействовала на меня отрезвляюще: читая, я понимал, что самые прогрессивные методы лечения сегодняшего дня в будущем обязательно будут отвергнуты как ошибочные и даже варварские, как это уже случалось множество раз. Вот только вряд ли случится снова, ведь медицины-то больше нет ― она исчезла вместе со всеми атрибутами цивилизации, хотя должна была спасти человечество, быстро создав эффективную вакцину. По-моему, по телевизору говорили, что вакцину создали ― должно быть, не хватило времени убедить население в том, что она действует.

В конце текста делался вывод, что прием лекарств представляет собой ни что иное, как ритуал, в эффективность которого пациент глубоко верит ― и не более того. Там же приводились списки побочных действий популярных современных препаратов. Создатели сайта предлагали пользователям не покупать лекарств, направив сэкономленные деньги на поддержку их проекта. Взамен они обещали провести виртуальный ритуал, служащий выздоровлению и не оказывающий побочных действий на печень, почки или что-то еще ― в отличие от традиционных препаратов.

Помню, идея показалась мне забавной. На сайте была страница отзывов. Рискнувшие прибегнуть к ритуалу взамен лекарств могли проголосовать; на выбор предлагались лишь два варианта: "помогло" и "не помогло". К моим удивлению и радости, перевес тех, кому "помогло", был огромным. Думаю, авторы сайта хорошо заработали на своей идее ― хотя сейчас их, конечно, уже нет в живых.

Вскоре после укола мне все-таки стало хуже, и это подтвердило мое мнение о вредности лекарств ― хотя кто-нибудь мог бы сказать, что виноват не промедол, а инфекция, пожиравшая меня изнутри. Но никого нет, никто и ничего мне уже не скажет; я лежал в комнате один. Слабость, охватившая меня, была столь сильна, что я не мог пошевелиться. Все, что мне оставалось ― это лежать на кровати и смотреть в потолок. Я лежал, прокручивая в голове события проклятого дня, когда меня укусили.

Как ни странно, думал я не о себе. Мои мысли занимали враги, обрекшие меня на мучительную, нечеловеческую смерть. Точнее, даже не они сами, а то, что я убил их. Именно факт убийства, а не что-то иное, был темой моих размышлений. Как я уже писал, до этого мне никогда не приходилось убивать людей ― зомби не в счет. Мне всегда казалось, что человек, совершивший убийство, переходит в другое качество. Не знаю, смогу ли я это правильно выразить. В нас, людях, ― как, впрочем, и в большинство других видов, особенно хищных, ― природой встроен психический механизм, не позволяющий убивать себе подобных. Может, тут дело в биологии; а может, этот механизм имеет своим источником более высокую инстанцию, не знаю. Если что-то не дает нам убивать себя, как в моем случае, оно же может не позволить нам убивать других.

Когда этот механизм по разным причинам ломается, как ломаются из-за воспитания и давления общества многие инстинктивные структуры, человек становится способен лишить жизни себе подобного. Он превращается в кого-то другого ― отличного от того, кем он был бы, не соверши он убийства. И другим его делает не сам факт убийства, как нарушение табу или религиозных заповедей, ― в своих рассуждениях на эту тему я был далек от морали, ― а то, что в нем разрушен механизм запрета на убийство. Он может никого за свою жизнь и не убить, но внутренняя способность и готовность сделать это служит признаком того, что он ― другой. Не хуже и не лучше прочих людей, разница лишь в том, что некая часть его психики повреждена. Он человек с психическим дефектом, бракованный. И это тоже не хорошо и не плохо, потому что психически здоровых было мало до пандемии, а сейчас их и вовсе нет. Но он ― другой. У него, условно говоря, не такой дефект, как у большинства людей; и это его от них отличает. Я думал, что подобный человек должен иметь совершенно особенный взгляд на мир, свою внутреннюю извращенную реальность, позволяющую ему отбирать чужие жизни и оставаться в согласии с самим собой. Такой субъект казался мне чем-то вроде марсианина, чью внутреннюю логику и чувства обычному человеку никогда не постичь.

До эпидемии я никогда не задумывался, к какому типу людей с этой точки зрения я отношусь ― меня занимали совершенно другие заботы и подобная мысль даже не могла прийти мне в голову. После же, будучи свидетелем страшных вещей, я стал часто размышлять об этом. Судьба хранила меня, за весь прошедший год мне не пришлось убить ни одного человека (нескольких мародеров я все же ранил, но они, полагаю, выжили). Я льстил себе, относя себя к неспособным убивать. И вот в одночасье я превращаюсь в убийцу ― в дефектного и противоестественного человека, согласно моим собственным представлениям. Конечно, я убил, не планируя преступление заранее, холодно и рассчетливо; налицо состояние аффекта; да и первый выстрел произошел нечаянно ― это был несчастный случай; а старшего я убил, защищаясь, иначе он выхватил бы пистолет и застрелил меня на месте. Но факт произошедшего не отменить ― на моих руках, метафорически и буквально, была кровь двух человек.

И что же я после этого чувствую? Ничего! Ни сожаления, ни раскаяния, ни даже радости от осуществленного возмездия. Вообще ничего! Ранив зайца, я переживал сильнее. Быть может и вправду, убийство зомби ― бывших людей и в каком-то смысле тоже гуманоидов ― притупляет со временем все чувства. Когда часто и помногу стреляешь по человеческим фигурам, силуэтам, формам, оболочкам, пустым сосудам ― как их не назови ― у них так же, как у живых людей, льется кровь, повреждаются внутренние органы и разрушается организм. Они даже умирают по-настоящему, если поврежден головной мозг, или что там у них вместо него. Наверное, к этому просто привыкаешь, и перейти потом от стрельбы в зомби к стрельбе по живым людям становится очень легко. Мог ли я из-за этого очерстветь настолько, что незаметно для себя пересек незримую черту, отделяющую нормальных людей от убийц? Или я все же нормальный, а произошедшее ― не более, чем трагическая случайность? Вот и гадай после этого, к какому типу себя отнести.

От размышлений о погибших уголовниках ― теперь я практически уверен, что они были госпитальерами ― я незаметно перешел к себе: своей судьбе и тому, что мне теперь делать. Я не мог выбросить из головы слова младшего о том, что они привяжут меня к дереву и будут наблюдать, как я превращаюсь в зомби, медленно и необратимо. Я все время думал об этом ― не о дереве, конечно, а о неизбежном превращении. Вопрос, который волновал меня, был таков: каким образом намерен я встретить свою смерть?

Я твердо решил не обрывать свое существование принудительно, хотя все возможности для этого были. Я мог застрелиться из пистолета, взорвать себя гранатой или отравиться ― Слава любезно положил мне в рюкзак таблетки, передозировка которых при смешении с другими таблетками (их он тоже положил) приводит к гарантированной и безболезненной смерти во сне. Однако по причине, изложенной ранее, я не собирался ничем из этого воспользоваться. Разве что в самом конце ― когда страдания, моральные и физические, достигнут пределов моей способности выносить их.

Бессильно лежа в кровати, я размышлял над заслонившим весь мир вопросом. В какой-то момент я отвлекся, а потом мысли, по своему обыкновению, потекли собственными причудливыми путями. Затем они исчезли и я впал в медитативное состояние, вызванное медленным ритмом моего дыхания. Я провел в нем, должно быть, немало времени, потому что, вспомнив себя вновь, обнаружил, что солнце село и снаружи стало совсем темно. А очнулся я от мысли, явившейся внезапно откуда-то из глубин моего подсознания; и эта мысль была ответом на мучивший меня вопрос.

Я понял, что есть способ встретить свою смерть так, чтобы до конца остаться человеком ― настолько, насколько это будет возможным. И способ этот крайне прост: я должен проследить и задокументировать, если сумею, те изменения, что произойдут во мне по мере того, как дьявольский вирус сначала медленно убьет меня, а потом превратит в бессмысленно бродящее по земле мертвое чудовище.

В таком исходе было нечто даже не героическое, но, скорее, осмысленное. Делая записи, я смог бы не только принести пользу другим людям, если они найдут их ― но и продлил бы, возможно, тем самым свое существование в качестве живого разумного человека. Может быть, совершая пусть нехитрые, но все же интеллектуальные усилия, я сумею хоть немного отсрочить свою гибель как индивидуума и мыслящего существа. Я читал когда-то, что люди, занимавшиеся до старости интеллектуальным трудом, гораздо дольше сохраняли ясность мысли и те качества, которые делают нас личностями, чем их сверстники, смирившиеся с судьбой и автоматически вставшие на путь физической и умственной деградации. Возможно, аналогия не вполне корректна в силу различий между природами разрушительных сил, действующих на меня и на обычного старика, но я очень надеялся, что она сработает.

Чем больше я над этим думал, тем яснее видел, что такой способ умереть для меня ― идеальный. В нем было достоинство; а это последнее, что могло иметь для меня хоть какое-то значение. Все остальное в своей жизни я безвозвратно потерял.

Был еще один довод в его пользу. Совсем недавно я с увлечением вел дневник, погубленный впоследствии моими врагами. Мне было бы легко возобновить занятие, само по себе приятное и отвлекающее от страха и неизбежных физических страданий. Никто не знает, что испытывает превращающийся в зомби человек; принято считать, что он страшно мучается, прежде всего от физической боли. Я боялся того, что меня ждет, а работа над дневником могла бы занять меня и отчасти сгладить предстоящие страдания.

Обдумав эту идею со всех сторон, я решил, что так и поступлю. Прочие варианты по сравнению с этим выглядели менее цельными, за исключением, пожалуй, самоубийства. Но к нему я всегда смогу прибегнуть, если положение мое станет совершенно невыносимым.

Я уже не раз замечал, что лучшие решения волнующих нас проблем приходят, когда ум молчит. Рациональный разум не способен дать ответ так точно, как это делает интуция, имеющая источником самые глубокие слои нашего подсознания. Жаль, в прошлом я прислушивался к ней нечасто. То, что последнее в моей жизни решение принято в полном согласии с ее безмолвной мудростью, служит мне теперь некоторым утешением.

XIV.

Приняв решение, я немного повеселел и пришел в настолько хорошее расположение духа, что нашел в себе силы поесть. Для осуществления моего плана нужны были две простые вещи: тетрадь и ручка. Этого добра было полно в славином убежище, но там меня занимали другие проблемы, так что теперь придется тратить время на их поиск.

Решив вести дневник, я стал остро ощущать, что единственное, чем я располагаю, мой главный и последний ресурс ― это время. Собственно, так было всегда на протяжении всей моей жизни; самое ценное, что есть у любого человека ― это его время. Но люди обычно не понимают этого и тратят жизнь на чепуху. Я сам поступал подобным образом много лет. И только теперь, когда от смерти меня отделяют несколько дней, или, быть может, недель, я понял эту очевидную истину. Слишком поздно; по-хорошему, ее должны были вбивать детям в головы еще в детских садах.

Перерыв квартиру, в которой ночевал, вверх дном, я не нашел ничего подходящего. В стенке обнаружилось закрытое бюро, в нем лежал ноутбук. Не питая особых надежд, я открыл его и несколько раз нажал кнопку включения. Ничего не произошло, батарея безнадежно разряжена. Более бесполезную вещь, чем ноутбук, сейчас трудно даже вообразить.

Пришлось разобрать баррикаду у двери и выйти в подъезд. Я прошел несколько этажей вверх, найдя пару квартир с незапертыми дверями. Их уже грабили, причем не раз; и все же мне повезло. В одной из них я обнаружил большой блокнот с закругленными краями и ленточкой-закладкой, в другой ― несколько шариковых ручек и фломастеров в ящике письменного стола. Я попробовал расписать их; за год все высохли, кроме одного паркера. Там же я нашел карандаши и лезвие для заточки. Их я тоже взял с собой, на случай, если паркер выйдет из строя. Так странно: раньше с подобным вниманием я относился лишь к оружию; а теперь выбираю письменные принадлежности так, словно от них зависит моя жизнь. Еще я надеялся найти работающие часы, но с этим мне не повезло.

Уже выходя из комнаты, я заметил на полке предмет, привлекший мое внимание. Это была небольшая бронзовая статуэтка на подставке из зеленого камня, изображавшая ангела. Не знаю, почему я остановился возле нее. Может быть, тусклый луч света, проникший сквозь грязное окно, как-то по особому осветил ее. Я смотрел на нее в неподвижности и молчании. И вдруг, словно получив внезапный удар изнутри, вспомнил: я видел ее раньше! Я уже стоял здесь, в этой квартире, в той же самой позе; и точно также смотрел на нее. Это был сон, который приснился мне много лет назад, задолго до эпидемии ― так давно, что я начисто забыл его; но сейчас вид этой статуэтки зацепил что-то в моей памяти и вытянул наружу целый ворох воспоминаний.

Я вспомнил сон целиком, со всем подробностями, словно видел его только вчера: это был жуткий кошмар о том, как наш мир пал жертвой неизвестной болезни, превращавшей людей в одержимых убийством чудовищ! Причем меня тоже заразили и я стал одним из них! Получается, это был сон-предсказание о грядущей катастрофе ― но тогда я этого еще не знал; а потом забыл его так надежно, что не вспомнил даже после начала эпидемии.

Сейчас он вновь ожил в моей памяти. Сон был очень длинным; в нем я провел несколько месяцев в мире, пораженном вирусом зомби и даже сам побывал им. Не буду пересказывать его весь ― он слишком большой. Приведу лишь основные моменты: это зло принесено к нам из параллельного мира ужасным дьяволом; я смог запечатать проход между мирами, склеив из кусков магическую статуэтку ― бронзового ангела на зеленой малахитовой подставке. Это была ненадежная преграда, но, пока я сжимаю ее в руках, наш мир остается в безопасности. Я побывал зомби и понял, что если при жизни человек обладал волей и интеллектом, то он не станет бессмысленным тупым мертвецом, а с большой вероятностью превратится в весьма смышленного зомби, обладающего мотивацией и собственными интересами, посвященными главным образом спасению близких.

Потрясенный этим невероятным, почти мистическим совпадением, я решил взять статуэтку с собой. Она и сейчас стоит на прикроватной тумбочке в спальне, где я пишу эти строки. Иногда я в задумчивости смотрю на нее, будучи не в силах разгадать загадку, которую она таит в себе ― вещь, существующая одновременно в двух мирах, мире яви и мире сновидений.

Мне хотелось остаться в квартире с письменным столом, где я обнаружил ангела. К сожалению, на двери не было внутренней щеколды, а ключа от нее я не нашел. Пришлось спускаться вниз, к месту моих ночевок. Эта нехитрая операция при моей нынешней слабости заняла уйму времени, оставив меня почти без сил. Придя "домой", ― очевидно, эта квартира теперь станет моим последним домом, ― я рухнул в постель и провалился в сон.

Наутро следующего дня ― а может, второго или третьего, кто теперь знает? ― я открыл глаза с рассветом и пением птиц. В голове еще мелькали туманные обрывки бредовых сновидений, но я заставил себя поесть, сделал укол и принял какие-то таблетки, заботливо положенные Славой. Позже я стал считать, что напрасно делал это ― возможно, действие промедола и других препаратов, а также их сочетаниий могло исказить мои ощущения, которые я старался добросовестно описывать. Но в тот момент я просто не подумал об этом. Мне было плохо и я пытался помочь себе всеми средствами, какими располагал, хотя и не слишком верил в их действенность.

После "лечения" я вновь почувствовал себя хуже, поэтому смог начать дневник только к вечеру. Соорудив на кровати нечто вроде кресла из диванных подушек, я устроился в нем и принялся за работу. Чтобы было удобнее писать, я подложил под блокнот пластиковый поднос, найденный на кухне. Первые несколько страниц блокнота были исписаны предыдущим владельцем. Напоминания о делах, звонках и список вещей к предстоящему отпуску казались полной бессмыслицей, не имеющей никакого отношения к реальности окружающего меня мира. Без сожаления я вырвал исписанные листы и кинул на пол. На странице, ставшей теперь первой, нетвердой рукой я вывел: "Дневник Игоря Берника". Затем я перевернул ее, задумался ненадолго и начал писать; усеивая страницы мелкими строчками, я излагал дневнику свою жизнь за прошедший год.

По причинам, упомянутым ранее, мне хотелось вначале восстановить хотя бы в самых общих моментах мой первый ― уничтоженный ― дневник. По большому счету, почти все события, произошедшие со мной, не являются особенными и поэтому не имеют большого значения. Пожалуй, самыми важными были лишь две вещи, и их я узнал от Славы: новые формы, которые приобрела общественная жизнь после эпидемии; и доказанный факт существования иммунитета к вирусу. И все же я посвятил не один и не два, а много дней описанию и других событий, а также своих впечатлений и размышлений. Неизвестный читатель этих строк может быть удивлен тем, что я тратил на них драгоценное время оставшейся мне жизни.

Я буквально физически ощущал, что мое время уходит, как песок утекает сквозь пальцы, оставляя в руке пустоту. Но я не тратил его понапрасну. И причины тому две. Первая: эти события, особенно пропажа моей семьи, возвращение в места детства и встреча со Славой очень много значат для меня. Или я уже должен писать в прошедшем времени, "значили"? Я подумал, что не будет ничего плохого, если я сохраню память о них, ― о людях, которые были и остаются мне дороги, ― неважно, живы они сейчас или мертвы.

Вторая причина проста. В течение времени, что заняло у меня написание всего вышеизложенного, со мной почти ничего не происходило. Соответственно, нечего было и записывать, так что я мог со спокойной совестью предаться воспоминаниям. Я продолжал слабеть, мало ел, редко вставал с кровати и писал ― утром, днем, вечером; в любое время, когда был в состоянии это делать. Изменения, ради описания которых я затеял хлопоты с дневником, все же были; но столь незначительные, что я могу перечислить их все в нескольких строках. Кроме слабости, могу отметить перемены во внешности, как самые очевидные: я быстро худел, кожа моя заметно побледнела, под глазами появились темные круги. Изменения можно списать и на то, что я почти не ел ― не из принципа, просто не хотелось.

Злополучная рана, столь досадно перечеркнувшая мою жизнь, больше не доставляла беспокойства. После чесотки первых дней она почти перестала ощущаться ― словно мне сделали в это место обезболивающий укол. Я даже осторожно приподнимал край повязки, чтобы посмотреть, что с ней. Она не заживала, но и не причиняла хлопот.

Пожалуй, единственная вещь, показавшаяся мне необычной ― непроходящая глухота. Она возникла из-за стрельбы в убежище и до сих пор не оставила меня. Обычно заложенность в ушах после выстрела полностью проходит без следа дня за три-четыре; без часов я потерял счет времени; по моим ощущениям, я пишу уже около двух недель ― а может, и больше. Слух полностью так и не вернулся.

Все больше сожалею о том, что оставил себя без часов. Эти записи были бы ценнее, подкрепи я их точной хронологией ― в какой день, во сколько и что именно со мной происходило. Оказалось, я совершенно не в состоянии определить, даже приблизительно, временные отрезки больше дня. Если по положению солнца и общей освещенности еще можно сообразить, день сейчас, утро или вечер, то оценить даже примерное количество дней, прошедших с момента моего прихода сюда, я не могу. Нет никаких ориентиров. Иногда из-за внезапной слабости я теряю сознание и проваливаюсь в небытие; всплытие обратно тоже происходит неожиданно. Несколько раз я обнаруживал себя лежащим на полу в коридоре и в кухне, а один раз ― даже в подъезде на другом этаже; последний случай сильно напугал меня.

Я начал "делать зарубки" ― рисую черточки на последней странице блокнота. Каждая "зарубка" соответствует одному дню, который я могу ясно вспомнить и отделить от других, точно таких же. Сейчас их тринадцать, но меня не покидает ощущение, что между ними потерялось еще много дней ― возможно, почти столько же, сколько я могу засвидетельствовать сознательно.

Как, наверное, всякий выживший, раньше я нередко задумывался о том, каково это ― превратиться в зомби, стать одним из этих существ? Нас страшит даже обычная, нормальная человеческая смерть: от старости, пули или, как в прошлом, в автокатастрофе; но совсем другое дело ― заразиться зомби-вирусом. Такая перспектива вселяла в людей ужас, от одной мысли об этих тварях шел мороз по коже.

Смерть ли это, некая странная форма жизни или нечто худшее, чем смерть? Без сомнения, это второй главный философский вопрос нашего времени, вытеснивший все прочие: что значит быть зомби? Что они чувствуют, если чувствуют; как они видят мир, если видят? Вопрос номер один ― как выжить, разумеется; но передо мной он уже не стоял ― не решив его, я плавно перешел к вопросу номер два.

Давным давно, наверное, еще в школе, я читал одну пьесу Мольера. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, это был Мольер. Память не сохранила ничего из нее, кроме одной фразы. Я почему-то вспомнил ее сегодня и она показалась мне очень смешной; я смеялся так сильно, что едва не упал с кровати. Одна из героинь, французская великосветская дама, никак не могла понять, что бывают и другие виды самоотождествления, кроме бытия великосветской дамой или господином. Она возмущенно восклицала: "Как это можно ― быть персом?!". Видимо, в те времена уроженцы Персии были во Франции экзотикой ― куда большей, чем сейчас зомби. Я подумал, что скоро узнаю сам, как можно быть "персом" и каково им быть ― ну разве это не смешно?

XV.

Выжившие люди располагают некоторыми знаниями о зомби, полученными благодаря наблюдениям и обмену опытом. Эти знания более или менее надежны. Так, например, всем известно, что зомби не любят солнечный свет, поэтому вероятность встретить их днем ниже, чем ночью. Этим можно пользоваться, планируя перемещения в дневное время. Но почему они не любят солнца, никто не знает.

Какие еще сведения есть у нас об этих ужасных созданиях? Я решил перечислить все, что мне известно о них ― чтобы в дальнейшем, исходя уже из собственного опыта пребывания "на другой стороне", попытаться объяснить, если смогу, их поведение и привычки.

Главный вопрос таков: что зомби представляют собой по сути? Я не занимался их вскрытием, только уничтожал. Встретившиеся мне однажды люди рассказали, как им довелось пообщаться с выжившим врачом, который пытался изучать инфицированных. Он вскрыл десятки экземляров ― как уничтоженных выстрелом в голову, разрушившим головной мозг, так и пойманных "живыми". Согласно его словам, никакой разницы между ними не было. В обоих случаях перед ним лежал человеческий труп ― по всем признакам это были мертвые тела. Все жизненные процессы в них остановились, обмен веществ отсутствовал. Во всяком случае, насколько можно было судить визуально, без приборов ― потому что врач их не имел. Тем не менее, до разрушения мозга эти трупы необъяснимым образом двигались: ходили и даже бегали. Их движения отличала зловещая карикатурность ― нормальные люди так никогда не двигаются, разве что танцуя хип-хоп. Как известно, для овладения подобными танцами нужны долгие тренировки; довольно непросто овладеть этими судорожными телодвижениями, противоестественными для обычного человека.

Что именно оживляло тела ― неизвестно. После разрушения тканей мозга зомби становился простым трупом и стремительно разлагался. В ином случае зараженные организмы отличались завидной живучестью. Слово "живучесть" я употребляю в том значении, в каком его применяют к военной технике; к биологической жизни оно в данном случае не относится. До сих пор можно встретить первых зомби, инфицированных в самом начале эпидемии ― почти год назад. Вид у них крайне изношенный, но это не мешает им продолжать бродить в поисках добычи. Непонятно, сколько еще они могут протянуть в таком режиме. Ясно одно: пока мышцы и связки их ног не полностью распались, они продолжают ходить.

Их поведение, при заметном однообразии, отличается целесообразностью. Вся активность зомби направлена на добывание еды, что роднит их с прочими проявленими хищной природы. Они атакуют все живое: людей, кошек, собак, крыс, птиц ― все, что только могут достать. Они едят даже насекомых, листья и мох. Я видел зомби, грызущих стволы молодых деревьев. Единственное, что не вызывает их реакции ― другие мертвецы; друг к другу они совершенно равнодушны и, кажется, даже не замечают наличие рядом себе подобных. Неясно, чем обусловлена такая избирательность.

У них полностью отсутствует инстинкт самосохранения. Они не понимают опасности и не пытаются избежать ее. Очевидно, зомби не чувствуют боли и, наверное, вообще ничего не чувствуют. Похоже, у них полностью отказали органы чувств и нервная система. Вернее, даже не отказали ― эти системы у них полностью разрушены. Мне довелось видеть матерого зомби лицом к лицу. Он явно был инфицирован давно и долгое время провел на улице, причем зимой. Так вот, у него не было зрения. Он не видел меня; его глаза просто не могли видеть, потому что разложились и вытекли. И все же он как-то воспринимал меня, устремившись именно туда, где я стоял.

Все прочие функции, присущие обычным людям, которыми они были до инфицирования, у зомби отсутствуют. Сознание, речь, социальное поведение ― утрачено абсолютно все. Ни у кого, кто хоть раз видел зомби, не возникнет вопроса: возможно ли их излечение и возвращение в прежнее, человеческое состояние? Очевидно, ответ ― нет.

В отличие от всех прочих существ зомби, будучи неживыми, лишены способности к размножению. Со стороны, однако, кажется, что они именно плодятся, причем стремительно. Стоит хотя бы одному человеку заразиться, как количество инфицированных вокруг растет по экспоненте. Однако в действительности размножается паразитирующий на людях вирус, ― если он существует, ― используя человеческую популяцию как питательную среду. Насколько я помню последние телепередачи и новости в интернете, сам вирус выделить не смогли ― или не успели. Хотя сообщения о созданной вакцине поступали из нескольких стран, никаких результатов ее применения нет; либо о них ничего не известно.

Как происходит инфицирование, знают все. Чтобы человек заразился, вирус должен попасть в кровь или на слизистые оболочки; в последнем случае есть шанс спастись, если сразу же тщательно вымыть испачканное место. Чаще всего заражение происходит через укусы: зомби старается сожрать человека, зубами отрывая куски всюду, куда может дотянуться. Это стопроцентный смертный приговор, как в моем случае. От Славы я узнал, что человек может заразиться также половым путем или употребляя в пищу плоть инфицированных; подобное трудно вообразить, но, благодаря истории госпитальеров я теперь знаю, что бывает и такое.

Раны и порезы от ногтей не приводят к заражению, если в них не попала кровь инфицированных. Я знаю это, потому что видел сильно исцарапанных людей, буквально разодранных в клочья. Но их не укусили, и, когда раны заживали, они продолжали жить.

Если от укуса или иных травм человек умирает сразу, то перевоплощение трупа в зомби происходит очень быстро, иногда просто мгновенно ― за считанные секунды. В ином случае, если зараженный не умер, процесс затягивается. Я слышал, что некоторые люди в группах выживших скрывали укусы, опасаясь, что их сразу выгонят или убьют. Им удавалось прятать проблему по нескольку недель и более. Заканчивалось это всегда плохо: они все равно умирали, после чего происходило мгновенное перевоплощение; оживший труп вскакивал и набрасывался на своих бывших товарищей.

В моем случае рана была небольшой и сама по себе не опасной для жизни. Следовательно, мое перевоплощение может растянуться надолго ― оно займет дни, может быть, недели или даже месяц.

Про возможность иммунитета я подробно писал ранее. Полагаю, мне не следует надеятся, что я стану вторым или третьим счастливым обладателем этого дара ― после Валентина Ивановича и Холеры.

Вот, пожалуй, и все, что мы знаем о феномене зомби на сегодняшний день. Самое печальное, что все, о чем я только что написал, было известно уже спустя месяц после начала пандемии. С того времени прошел без малого год, а наши знания об этом зловещем явлении остались прежними, нисколько не увеличившись. Чтобы исследовать его глубже, нужны специалисты, медицинское оборудование и безопасное место для проведения опытов. Без вышеперечисленного наши познавательные возможности немногим отличаются от таковых пещерного человека. Конечно, мы обладаем способностями к обобщению и анализу, чего не было у наших далеких предков; но, по правде говоря, они пока не очень-то помогают нам преуспеть в деле выживания.

Итак, что я имею после прошествия условных тринадцати дней? Правильнее было бы написать ― тринадцати черточек в блокноте, потому что действительное количество дней, как я уже отмечал, увы, неизвестно.

Глухота так и не прошла, а даже напротив, усугубилась. Сначала это сильно беспокоило меня; я привык полагаться на слух, доверяя ему жизнь. Очень важно, особенно в многоэтажных домах или в лесу, где нет прямой видимости, заранее услышать возможную опасность. Но я почти не выходил из квартиры, поэтому со временем привык к новому положению вещей. Сейчас мои уши словно заложены ватой. Самое неприятное, что я не слышу своих собственных действий и вызываемого ими шума. Тот, кто не лишен слуха, подобно мне, может легко вычислить мое местонахождение. Теперь я стараюсь действовать бесшумно, насколько это возможно при отсутствии обратной связи. Еще мне жаль, что я лишился возможности слушать пение птиц. Я любил эти звуки; особенно радовали меня соловьи, начинавшие свои песни незадолго до рассвета. Они напоминали мне о том, что я все еще жив.

Зрение тоже изменилось; в моих глазах словно сбилась настройка. Все стало размытым, как бывает, когда смотришь в бинокль с ненаведенной резкостью. Вещи, на которые я смотрю, лишились резкости. Их силуэты двоятся и троятся, отчего границы предметов выглядят нечеткими. В местах размытости я вижу цвета, которых, как я знаю, на самом деле нет ― нечто вроде туманной радуги. Иногда в воздухе прямо передо мной возникают цветные пятна. Они маленького размера, иногда едва видимые, но чаще это точки ослепительно яркого света, как искры или молния. Я четко воспринимаю их, но не могу назвать цвет ― слова для его обозначения не существует, потому что такого цвета нет в доступном человеческому зрению спектре. Они появляются внезапно, по две-три штуки сразу и некоторое время висят неподвижно, после чего исчезают без следа. Они производят странное впечатление. Не знаю, как точнее выразить его; но мне кажется, эти сияющие точки не относятся к реальности нашего мира. Они иные, словно вдавлены в ткань пространства из другого измерения. Это прозвучит странно, но я скажу так: они реальнее, чем фон, на который они наложены ― реальнее, чем наш материальный мир. Я затрудняюсь выразить это яснее. Еще одна странность: я написал "маленького размера" и "некоторое время", однако понимаю, что эти понятия к ним не применимы, как и слово "точка". Я не знаю, что они такое, но сияющие точки словно лишены атрибутов времени и пространства. Это невозможно выразить словами, однако ощущается именно так.

Заметив произошедшие изменения, я решил проверить остальные органы чувств и с неприятным удивлением обнаружил, что лишился обоняния. Даже не знаю, как это произошло. Насморка у меня нет, и все же я не могу различить запах вещей, которые по определению должны иметь его, даже если я засуну их себе в нос. Я проводил опыт со свежими листьями и травой, ― ради этого мне пришлось покинуть квартиру и выйти наружу, ― но ничего не почувствовал.

Вкусовые ощущения также исчезли. Хотя сухие пайки, сколько я их помню, всегда отличались безвкусием, а другой еды, чтобы проверить, у меня нет. Но, когда я ем, то ощущаю, что во рту что-то находится.

С осязанием все непросто. Самые заметные изменения произошли как раз с тем, как я ощущаю свое тело. Если абберации зрения и проблемы со слухом и вкусом еще можно объяснить крайней усталостью и измотанностью, то в отношении тела такие объяснения не работают. Кажется, что возникшее в месте укуса онемение постепенно распространяется. Я впервые заметил это, когда понял, что не чувствую боль от ушиба в лодыжке левой ноги ― той, в которую был укушен. Сначала я решил, что ушиб прошел, но визуальный осмотр показал, что это не так: лодыжка была глубокого лилового цвета. Когда видишь подобный ушиб, то боишься даже прикоснуться к нему, настолько сильную боль он должен вызывать. Я же постукивал по лодыжке ручкой, но ничего не ощутил.

С этого момента я внимательно слежу за тем, что происходит с моим телом. Через пару дней-черточек я с ужасом обнаружил, что почти перестал ощущать всю левую ногу от бедра до стопы. Я даже пробовал осторожно колоть ее в разных местах кончиком ножа, но боли не было. Продолжаю наблюдать.

XVI.

В моем блокноте уже семнадцать черточек. Изменения происходят стремительно. Я полностью оглох. В течение последних нескольких дней я не слышал ни единого звука. Чтобы убедиться в перемене, я нашел несколько тарелок на кухне и с размаху разбил их об раковину. Вместо ожидаемого звона ответом была тишина. Ощущение, должен отметить, странное. Я никогда не нырял с аквалангом, но если попытаться выразить тишину, затопившую окружающий мир, то я сказал бы так: чувствую себя как на дне океана ― словно я и все вокруг меня находится под огромным давлением, и это давление вызывает эффект безмолвия. Да, будто я нахожусь на самом дне океана безмолвия.

Однако, когда я проваливаюсь в сон или бессознательное состояние ― что, по моим ощущениям, происходит все чаще ― то по-прежнему слышу звуки. Обычно это голоса ― я разговариваю там с кем-то. Иногда это нежный мелодичный звон, похожий на музыку. Он очень тихий, порой его едва слышно.

Вкусовые ощущения и обоняние я, похоже, окончательно утратил.

Зрение, к счастью, почти не пострадало. Правда, эффект расфокусировки усилился. Я чувствую себя близоруким человеком, потерявшим очки. Помимо сияющих вспышек я теперь иногда вижу большие световые пятна, похожие на широкие полупрозрачные ленты или полосы. Они наложены на реальные объекты и пронизывают их, как какие-нибудь завихрения в воздухе. Про их цвета ничего сказать не могу, за исключением того, что они разные. В русском языке названий для них нет ― и, тем не менее, я отчетливо их воспринимаю, хотя совершенно не в силах описать. По поводу размеров пятен затрудняюсь что-то сказать, но они ощущаются довольно большими: как, например, автомобиль или автобус. Еще я стал лучше видеть в темноте, тогда как солнечный свет мне словно мешает. Он слепит и не дает разглядеть детали предметов.

Вспомнил, что у меня есть зеркало ― большой осколок, который я специально оставил, чтобы отслеживать изменения внешности. Оказывается, я изменился очень сильно. Мое лицо теперь настолько безжизненное и бледное, что выглядит почти серым. Местами на нем появились темные пятна, вроде пигментных ― если мне это не кажется. То же самое по всему телу. Несмотря на то, что я ни разу не брился, щетина замерла на отметке "пять дней". Отмечаю сильную худобу; глаза ввалились, черты лица обострены. Должен признать, вид у меня малосимпатичный. Я по-настоящему начинаю смахивать на зомби, какими они бывают на ранних стадиях.

Вдруг понял, что забыл, какого цвета мои глаза. Но рассмотреть их не смог; все, что сумел разглядеть ― что зрачки темные и очень сильно расширенные.

Неожиданный результат визуального осмотра: испытываю острое желание разбить зеркало, чтобы больше себя в нем не видеть. Пока воздержусь. Раз уж я ставлю эксперимент над собой, попробую довести его до конца.

Самые большие изменения произошли с ощущениями тела. "Анестезия" распространилась, я утратил все ощущения, включая осязание. Я больше не чувствую предметов, к которым прикасаюсь. Так, я не ощущаю блокнот и ручку в своих руках; поэтому, когда пишу, вынужден полагаться исключительно на зрение ― которое тоже слабеет. Я пробовал трогать и колоть тело в разных местах, а также дергал, щипал себя и даже с силой нажимал на глаза ― безрезультатно. Пожалуй, это напоминает общий наркоз, но при частичном сохранении сознания. Частичном ― потому что я часто теряю его и проваливаюсь в яркие сны, которые потом не могу вспомнить. Или местный наркоз, как в стоматологии, только распространившийся на все тело целиком.

В качестве эксперимента попробовал еще одну вещь. Когда-то я пытался заниматься йогой и с тех пор помнил несколько асан. Я попробовал сделать те из них, которые у меня никогда не получались. К моему удивлению, тело легко приняло нужные положения. Потом я сообразил, что наверняка травмировал при этом мышцы, связки или суставы, но ничего не почувствовал. Решил больше не испытывать себя таким образом, чтобы не разрушить тело раньше времени. Но все равно, это очень любопытно: теперь я могу принять самую замысловатую и неудобную позу; например, стоять на одной ноге и как-нибудь хитро согнуться, отставив другую ногу и разведя руки; в таком положении я могу находиться очень долго (хотя что это теперь значит ― "очень долго"?) без малейших признаков усталости. Это удивительно.

"Исчезновение" тела вызывает смешанные чувства. Я понимаю, что стремительно скатываюсь вниз ― к тому, чтобы вскоре перестать быть человеком. Одновременно я испытываю огромное облегчение ― почти радость ― от того, что потерял чувствительность. Ведь это означает, что я никогда больше не испытаю физическую боль. Боли я боялся больше всего, наряду с сумасшествием. Я не чувствую своих ран и ушибов, не чувствую усталости ― это восхитительно, почти волшебно! Только сейчас я осознал, что прожил всю свою жизнь под гнетом тирании организма и его бесконечных, чаще неприятных, ощущений. "Анестезия" испытывается как своего рода освобождение.

Но есть, как водится, и обратная сторона медали. Теперь мне приходится быть очень осторожным, чтобы случайно не повредить тело. Мне стало сложно выполнять самые элементарные действия: есть, писать дневник, одеваться и раздеваться, ходить. Раздеваться-одеваться я перестал для экономии времени. И потом, теперь, когда я не ощущаю одежду или ее отсутствие, а также температуру окружающего воздуха, это не имеет никакого значения.

Я хожу, как деревянная кукла. Чтобы переместиться в пространстве, я должен в безмолвии сформулировать намерение попасть в нужное мне место ― например, в другую комнату. Иногда я говорю это мысленно, а следом возникает намерение. Затем тело вскакивает ― оно делает это само, как автономный от меня объект ― и нелепым деревянным шагом идет туда, куда я его направил. Поскольку я не ощущаю движений и шагов, мне кажется, что я лечу или парю в пространстве. Ощущение себя локализовано в том месте, где должна быть голова. Это не удивительно ― ведь у меня осталось только зрение, а глаза расположены на голове. Иногда тело теряет равновесие и падает, тогда я намерением заставляю его встать и продолжать идти. Никакой боли от падений, я, конечно, не испытываю.

Неожиданная сложность возникла с отправлением физиологических потребностей. Я больше не испытываю голода, холода и жажды ― и это прекрасно! Но также я не знаю теперь, когда мне нужно сходить в туалет. С едой вопрос решается просто ― я вспоминаю, что, кажется, давно не ел; распечатываю сухой паек и засовываю в рот галеты и прочее, находящееся в упаковке. Далее я намерением приказываю себе жевать и глотать; поскольку осязания больше нет, я использую зеркало, чтобы убедиться, что жую и глотаю. Но вот с дефекацией и мочеиспусканием возникают очевидные проблемы. Мне кажется, если я совсем перестану об этом беспокоиться, тело будет жить и так. Возможно, оно уже мертво, а я этого не знаю из-за отсутствия обратной связи. Зомби, насколько мне известно, не ходят в туалет. По крайней мере, никто не видел их за этим занятием.

Еще один эксперимент ― осторожно надрезал кожу на руке. Боли, естественно, не было. Выступило немного крови: темной, очень густой на вид. Она почти сразу свернулась; раньше мне пришлось бы немало повозиться, чтобы унять кровь от такого пореза.

Продолжаю делать уколы промедола; заодно попробовал разные таблетки из военной аптечки. Теперь, без ощущений, такие вещи делать легко. Я мог бы даже глотать гвозди и все равно ничего бы не почувствовал. То, что я делаю себе уколы и принимаю медицинские препараты, немало удивляет меня самого. Я не могу объяснить, для чего это делаю. Наверное, ребята с анти-медицинского сайта были правы: прием лекарств ― действительно ритуал; к нему привыкаешь, а потом боишься прекратить его. Это подобно боязни черных кошек, какое-то фармакологическое суеверие.

На сегодня все, устал писать. Вернее, не устал ― я теперь не чувствую усталости. Скорее, надоело, потому что процесс письма сопряжен с вглядыванием в мои мелкие строчки, а это быстро надоедает. Да, наскучило ― более адекватный термин.

***

Двадцать черточек. Вчера вечером (а может, несколько дней назад) произошло удивительное событие. Я выходил во двор и встретил зомби. И он напал на меня!

Я вышел, чтобы проверить свои изменившиеся ощущения. Все было ожидаемо, но меня огорчило, что я не чувствую дуновений ветра. Я видел, как он колышит ветви деревьев и траву, но ничего не чувствовал. Так жаль, раньше я любил ощущать, как легкий летний ветерок обдувает мое лицо.

Солнце уже почти село. Я увидел зомби случайно; он или она ― я не смог разобрать ― стоял, покачиваясь, посреди детской площадки. Я огляделся в поисках других; никого больше не было. Прежде я полагался в этом на слух. Он заметил меня, но ничего не предпринимал ― просто стоял и смотрел, словно не мог ни на что решиться. Потом вдруг сорвался с места и бросился на меня. Нас отделяло всего метров двадцать. Я подпустил его совсем близко и выстрелил очередью в голову. Так странно: не было ни грохота выстрелов, ни отдачи. Я должен был уже привыкнуть, но пока не могу.

Раньше подобное событие вызвало бы у меня страх, огорчение, досаду. Сейчас же я испытываю радость пополам с гордостью. Еще бы ― ведь он принял меня за человека!

***

Сегодня, выпав из особенно глубоко забытия, я обнаружил, что последняя страница с черточками вырвана. "Сегодня" ― пора перестать употреблять это слово, оно лишилось смысла; когда бы я не обнаружил себя в сознании ― это всегда оказывается сегодня. Я нашел страницу на полу, разорванной. Соединив клочки непослушными пальцами, я увидел, что пользы в ней более нет.

Она вся изрисована черточками; их здесь, наверное, сотни. Некоторые черточки перечеркнуты другими таким образом, что получились кресты; а в одном месте неровные линии соединились столь причудливо, что в получившемся рисунке угадывается свастика.

Выходит, я пытался писать в бессознательном состоянии, как лунатик. К счастью, основной текст не пострадал; я не перенес бы потерю еще одного дневника. Идея вести записи была не такой уж плохой ― это занятие действительно удерживает меня в привычной реальности, не давая умереть или затеряться в удивительных мирах, которые я порой вижу в своих галлюцинациях.

***

Потерян еще один ценный инструмент. Я разбил зеркало. Когда я пришел в сознание, было раннее утро ― если судить по яркому солнечному свету, заливавшему квартиру через разбитые оконные стекла. Задергивая остатки штор, я случайно заметил, что руки покрыты какими-то бурыми пятнами. Попытавшись потереть их по привычке, я ничего не почувствовал, поэтому мог лишь догадываться, что это за пятна и откуда они взялись. Тут мне пришло в голову, что стоит посмотреть на свое лицо, тем более что я давно этого не делал.

Я дошел до кровати, на которой рядом с блокнотом лежат мои вещи: оружие, еда, лекарства и большой кусок зеркала. Взяв его обеими руками и приблизив к лицу, я увидел страшную образину. Восковое лицо в пятнах, ввалившиеся внутрь, безумно сверкающие глаза; нижняя челюсть противоестественно движется ― то ли жует, то ли пытается говорить. Но самое ужасное: рот и подбородок испачканы той же жидкостью, что и руки. Нет сомнений, что это именно жидкость, а если точнее ― чья-то кровь.

Поднеся зеркало вплотную к лицу, я пытался рассмотреть жуткое зрелище подробнее. К своему ужасу, я увидел свисающий изо рта шнурок. Поймав его не с первой попытки своими бесчувственными пальцами, я потянул за него и вытащил наружу клочок шерсти и небольшую лапку, похожую на маленькую человеческую руку. Когда я понял, что это был хвост некогда живого существа, меня стошнило. Произошло это как-то странно, очень гладко и безболезненно. Я почувствовал мысленный спазм ― именно мысленный, он был у меня в голове; организм по-прежнему ничего не чувствовал. Тело согнулось и извергло содержимое желудка прямо мне в руки, опять без каких-либо ощущений; я обнаружил в своих ладонях фрагменты тела мелкого грызуна ― мыши или крысы. Покрытые чем-то черным, похожим на блестящую плесень, они выглядели так, словно были не переварены, а разорваны на части, которые затем частично сгнили.

С меня было довольно. Мысленно закричав в отчаянии, я всплеснул руками, отчего зеркало слетело с моих колен на пол и разбилось на мелкие кусочки. Пытаясь поднять самый большой из них, я делал это так неловко, что изрезал себе все пальцы, но успеха не достиг. Теперь я не смогу увидеть себя со стороны; к тому же испачкал блокнот рвотой и кровью из порезанных рук. Хотя ― разве дневник зомби может быть иным? Как это все печально.

XVII.

Не помню, когда последний раз выходил на улицу в ясном сознании. В сомнабулическом состоянии, похоже, делаю это часто. Вся моя одежда покрыта коричневыми пятнами, даже ботинки; пол в квартире испачкан следами того же цвета. Проверить, что это, не могу; но не сомневаюсь, что чья-то кровь. Судя по этим зловещим признакам, в фазе провалов памяти я ― довольно успешный охотник. Могу лишь надеятся, что это кровь животных, а не людей.

От вылазок наружу в ясном сознании меня удерживает неожиданная и неприятная мысль. Я вдруг подумал, что Слава, имея опыт службы в спецназе, вполне мог понять мою хитрость со сменой направления. Тогда он без труда вычислит мое местонахождение и выследит меня. Его единственной целью будет мое уничтожение, это понятно. Но меня беспокоит вовсе не угроза смерти от его руки. Я не хочу предстать перед ним в своем нынешнем виде. Мой теперешний облик мне самому кажется отвратительным и я не сомневаюсь, что Слава тоже должен признать меня чрезвычайно отталкивающим. Я стесняюсь собственной внешности! Надо полагать, я первый в истории стеснительный зомби, испытывающий неловкость и стыд из-за то, что он ― зомби.

***

Я иногда задумываюсь: почему никто до меня не пытался сделать подобное ― будучи зараженным, не отслеживал происходящие в себе изменения? Со случаями мгновенного превращения все ясно ― человек гибнет сразу и вести дневник уже некому. Но ведь многие превращались постепенно, подобно мне сейчас; почему же они не попробовали?

Мне приходит в голову единственное объяснение: страх смерти настолько завладел их сердцами, что они могли думать лишь о неизбежности собственного конца. Как и для меня вначале, весь мир для них сузился до размеров раны, нанесенной укусом.

У меня есть еще одно предположение. Что, если промежутки относительно ясного сознания, во время которых я могу писать, вызваны действием промедола, тарена и прочих препаратов, которые я регулярно принимаю? Или их случайным сочетанием? Впрочем, регулярность ― не то слово, учитывая, что я потерял всякое представление о времени. Однако, что произойдет, если я перестану их принимать ― не скачусь ли я немедленно к бессмысленному состоянию, свойственному типичному зомби?

Необходимость писать при сильно сдавшем зрении обременяет меня, поэтому идея прекратить прием лекарств кажется заманчивой. Но, если мое предположение верно, героический эксперимент будет на этом закончен. Нет, пожалуй, не стану этого делать. Тем более, что вскоре все произойдет естественным путем ― Слава был щедр ко мне, но запас препаратов не безграничен, рано или поздно они закончатся.

***

Моя жизнь, если ее еще можно назвать жизнью, явственно разделилась на две части. В одной из них мое сознание отсутствует; разум, освобожденный от организма, путешествует в неведомых далях, которые сам не в силах постичь. В то же время тело, подобно мистеру Хайду, бродит где-то и совершает ужасные вещи ― то есть ведет себя, как и положено зомби. Вторая часть, "доктор Джекил" ― я, пишущий эти строки. Когда сознание возвращается, я будто выныриваю из царства сказочно прекрасных сновидений в этот мир кошмаров и обнаруживаю себя заточенным в полуживую конструкцию, жуткое подобие человека. Я не могу вспомнить ничего из моих снов; в памяти остаются лишь быстро гаснущие обрывки, которые вскоре исчезают. Также я не помню и не знаю, что происходит с телом во время моего отсутствия.

Пожалуй, эта разделенность сознания ― единственное, что отличает меня от обычного зомби. А может, они все испытывают ее, просто мы ничего не знаем об этом. Я прилагаю огромные усилия воли, ведя этот дневник; верю, что это помогает мне оставаться в какой-то мере собой, пусть и временами. Я также верю, что эти усилия удерживают меня от того, чтобы уснуть окончательно и потеряться в снах навсегда.

Меня держит цель, а обычный человек, превращающийся в зомби, такой цели не имеет. Жизнь в умирающем ― или уже мертвом ― теле страшит его, поэтому он только рад возможности покинуть жестокий мир, утонув навеки в своих фантазиях. Разумеется, это лишь мое предположение о том, как происходит процесс превращения. Но думаю, оно очень близко к истине.

Мне подумалось еще вот о чем. Разве не подобным же образом обычный человек проживает отпущенный ему на земле срок? Вся его жизнь, от рождения до смерти, так же разделена на "сон" и "бодрствование". Когда он спит и видит сны, то понятия не имеет о мире яви. А когда просыпается, то забывает свои сновидения.

***

Давно хотел об этом написать. Из-за исчезновения внешних звуков стали слышны мысли. Конечно, я слышал их и раньше, как все нормальные люди. Но сейчас все не так. В наступившем безмолвии мысли стали звучать необычайно громко, заменив собой исчезнувший фон внешнего мира. В полной тишине моя мысль становится отчетливой, яркой. Иногда ее словно произносит чужой ― не мой ― голос. Он может быть мужский, женским или детским; или даже вообще не человеческим. Я уже не уверен, мои ли это мысли?

Теперь у меня целая толпа в голове и оркестр в придачу. Я могу мысленно говорить сам с собой или, к примеру, напевать мелодию. Стоит мне только начать, инициировать первый мысленный акт, не произнеся еще мысленно ни слова, но только намереваясь это сделать, как в голове возникает целый фейерверк: этот первый толчок производит движение, словно ломает лед ― от первой трещины во все стороны разбегаются множество других. Это похоже на бильярд. Первый шар бьет по другому, они разлетаются, ударяют еще несколько шаров ― и вот уже все пришло в движение, развивающееся по собственным законам, не зависящим от моей воли. Мышление стало непредсказуемым. Я начинаю думать о чем-то, не ведая, куда это меня заведет. Или так было всегда, просто раньше я этого не замечал?

То же с музыкой. Стоит мне напеть мысленно хоть пару нот, описанный выше процесс превращает их в целую симфонию. Все звучит так объемно, так мощно и величественно, что я не перестаю изумляться. Никогда в прежней жизни я не слышал ничего похожего. Все звучит так, словно доступный моему слуху диапазон вдруг бесконечно расширился, причем не только в обе стороны спектра, но и непостижимым образом внутрь ― в глубину, в третье измерение.

Еще одна странная вещь: теперь я могу видеть эти внутренние звуки. А внутренние ли они? Чем дальше я иду по этому пути, тем сложнее мне пользоваться языком. Предвижу день, когда я сяду в замешательстве с блокнотом и ручкой в руках, будучи не в силах написать ни единого слова ― настолько неадекватными станут все слова перед лицом открывающейся мне новой реальности. Не знаю, как передать это словами, но звук стал доступен моему зрению. Отдельные ноты, мелодии и фрагменты, оказываются, имеют форму, цвет и объем! Только это не те формы, цвета и объем, которые мы видим в нашем обычном мире. Но как же они божественно прекрасны! Я могу сосредочиться на каком-нибудь из них, погрузиться в него полностью ― и тогда он становится дверью, вратами, через который я проваливаюсь в еще один бесконечный мир, полный волшебства. Это... немыслимо. Я не подозревал ни о чем подобном, даже не знал, что так может быть.

***

Боже, каким страшным стал мой почерк! Удивительно, впрочем, что я все еще в состоянии писать. С трудом разобрал предыдущую запись. Я уже не читаю, а, скорее, угадываю, что там написано, пользуясь своими новыми способностями к постижению.

Хочу добавить кое-что по поводу расширившегося восприятия. У меня появилась теория на этот счет. Мне кажется, из-за отказа органов чувств освободились присущие сознанию способности непосредственно воспринимать реальность. Или того, что я принимаю за реальность. Оглядываясь назад, я вижу, что эти способности нарастали постепенно, по мере угасания ощущений тела.

То, что я принимал за ухудшение зрения, было им; но на него накладывались картины, доставляемые сознанию другими способами, о которых в обычном состоянии мы не имеем понятия. То, что казалось цветными пятнами и лентами, было фрагментами иного мира, который наложен на наш и пронизывает его из своего, более высокого, полагаю, измерения. Я не понимал этого и не мог видеть его целиком, воспринимая лишь кусочки, казавшиеся мне ошибочными сигналами умирающего зрения. Сейчас мне открывается величественная картина бытия, но она слишком непонятна, слишком чужда человеческому разуму, чтобы можно было привычно развесить ярлыки и описать ее в виде доступной сознанию схемы. Говоря коротко, я вижу (еще одно негодное слово) грандиозный мир, который не в силах упорядочить и описать.

***

Мне удалось увидеть (за неимением лучшего продолжу использовать это слово), как возникает то, что мы считаем нашим обычным миром ― миром, в котором прежде мы ходили на работу, а сейчас сражаемся с зомби. Я вспомнил, что много раз видел это, когда был маленьким ребенком и еще не умел говорить. Сначала есть (снова неадекватное слово) лишь пустота, в которой, словно водоворот, стремительно вращается нечто. Этому нечто нет названия; оно представляет собой все, что есть ― как бы первичный материал бытия. У него нет качеств, свойств, формы, но его можно воспринимать ― хотя того, кто может его воспринять, тоже пока нет; сначала должен появиться мир, в котором будет наблюдатель. Оно видится, но нет того, кто его видит. Нет, наш язык определенно никуда не годен. Затем, в какой-то внезапный момент, по неизвестной причине водоворот вдруг меняет свое движение, фрагменты этого нечто соединяются ― словно слипаются ― определенным образом, и возникает наш мир. Это происходит мгновенно, без усилий и какого-либо движения, при том что водоворот, как кажется, движется. Точно так же мир распадается обратно. Но это не выглядит разрушением. Я сравнил бы это с тем, как бывает, когда дети вечером разбирают созданные в течении дня сооружения из конструктора и укладывают детали в коробку, чтобы наутро начать все заново.

Процесс создания-распада повторяется постоянно, каждый раз, когда человек засыпает и просыпается. За долгие годы я слишком укоренился в теле и утратил способность видеть это, но сейчас, со смертью тела, она снова ко мне вернулась.

***

Обнаружилась удивительная штука. Если изменить фокусировку восприятия, намеренно сосредоточившись, то поразительные по красоте и загадочности вещи, которые я вижу, но не понимаю, вдруг обретают смысл; мне хочется верить, что я научился непосредственно воспринимать суть явлений. Смысл ― будто еще одно измерение вещей, координатная сетка, которую мы набрасываем на реальность (очередное бессмысленное слово!), чтобы поймать ее и объяснить. В понимании, как мне сейчас кажется, нет никакой пользы, но с ним мы чувствуем себя спокойнее.

Небольшое усилие ― и прекрасный калейдоскоп волшебного немыслимого нечто оборачивается скопищем объектов и явлений, подчинненных стройным законам и связанных между собой строго определенными взаимодействиями. У них есть признаки, особенности, причины и следствия; а у самых продвинутых из них ― людей и некоторых других существ ― даже намерения и воля. Так интересно! Конечно, объектный мир скучнее, в нем совсем нет волшебства; зато его можно исследовать, классифицировать и описывать. Это тоже очень увлекательно.

Но, может статься, ― и эта мысль пугает меня, ― что добытый подобным образом смысл является полностью... бессмысленным. В таком знании может скрываться бездна практической пользы, но, обладая им, мы все равно будем бесконечно далеки от истинного понимания сути используемых нами вещей и явлений. Еще больше я боюсь того, что слова "истинное понимание" являются столь же безнадежными, что и прочие. Похоже, в реальности нет ничего, на что их можно было бы навесить. Вдруг мир устроен так, что возможность истинного понимания, или даже просто понимания, в нем не предусмотрена; а то, что мы называем "пониманием" ― лишь успокаивающая нас имитация? Тогда ничто в принципе нельзя понять. Ох, кажется, от усилий выразить это разболелась моя воображаемая голова!

XVIII.

Продолжая эксперименты с восприятием, я смог "увидеть" причину своего нынешнего состояния. Не знаю, действительно ли это вирус... Я буду называть это вирусом за неимением лучшего слова. Не уверен, что именно оно предстанет человеческому взору в окуляр микроскопа, но я воспринимаю это так: полуживое, нечто среднее между простейшим живым организмом и неорганикой. Оно "видится" мне как субстанция черного цвета со вспыхивающими внутри багровыми искрами. Это не чернота в обычном понимании, когда нет отраженных лучей, а, напротив, активное свечение ― только угольно черного цвета. Наверное, ее можно представить, вообразив фильм, в кадре которого встает солнце, освещая все вокруг своими яркими лучами; но пленка не обычная, а негатив, поэтому лучи ― черные.

Чувства, которые вызвал у меня вирус, когда я увидел его в себе первый раз ― страх и омерзение; как если бы я вляпался в черное зловонное пятно на поверхности прекрасного озера. Однако, наблюдая его снова и снова, я постепенно привык к нему. Он уже даже не кажется мне таким отвратительным. Когда воспринимаешь его "вблизи", он выглядит немного иначе: как черная пушистая плесень, переливающаяся маслянистым сиянием. Он похож на заколдованный лес, качающийся на ветру, в глубине которого то тут, то там зажигаются красные огоньки. Это зрелище так завораживает, что можно забыться и смотреть на него целую вечность; будто оказался в причудливом чужом мире, полностью отличном от того, к чему мы привыкли.

Вирус "растворен" в крови и других жидкостях в форме маленьких точек, напоминающих споры плесени ― я видел их однажды по телевизору. То, что я воспринимаю как "лес", концентрируется в некоторых внутренних органах, особенно в желудке, солнечном сплетении, головном и спинном мозге.

Благодаря тому, что мне открылось, я теперь знаю, что голода зомби не существует! "Голод зомби" ― всего лишь устойчивый стереотип, появившийся у выживших людей от страха и непонимания того, как действует вирус. Выжившим кажется ― я раньше тоже так думал, ― что зомби должны постоянно испытывать муки жуткого, инфернального голода; что именно голод заставляет их пожирать все живое, что встречается им на пути. Это совершенно не так. Голод присутствует, но испытывает его не человек, а завладевшая им плесень!

Вирус попросту "вышвыривает" сознание инфицированного наружу и завладевает телом, используя его для своих нужд, которых всего две: питаться и размножаться, убивая все живое вокруг. Пока тело, одержимое вирусом, творит страшные вещи, сам человек пребывает в блаженных сновидениях, оставаясь связанным с телом чем-то наподобие тонкой ниточки из серебряного света. Так это воспринимается, во всяком случае. Связь не рвется, потому что вирус не позволяет этому произойти. Допусти он это, и зомби превратится в обычный труп, который в ту же секунду рухнет на землю и постепенно разложится в положенный срок; тогда вирус внутри постигнет та же участь.

Раскрылась, наконец, загадка нелюбви зомби к солнечному свету. Свет безразличен трупу, но смертелен для вируса. Казалось бы, поскольку вирус внутри организма, бояться ему нечего. Но тела большинства инфицированных так изувечены, что граница между внутри и снаружи почти исчезла.

Плесень способна пожирать жизнь непосредственно, без химических реакций. Умом я понимаю, что это невозможно, но так это "выглядит". Она отнимает жизненную силу у жертв зомби и присваивает ее себе почти целиком, оставляя телу-носителю буквально крохи, достаточные лишь для того, чтобы оно не умерло окончательно и продолжало хоть как-то функционировать. Зомби не до конца мертвы. В них есть жизнь, но ее так мало, что никакие приборы не смогут зафиксировать ее проявлений на фоне активности вируса.

***

Странности нарастают. Я обнаружил, что могу воспринимать себя находящимся одновременно в разных местах и даже в разных временах! Например, часть меня лежит в этой комнате на кровати; другая часть в этот же самый момент пребывает в другом городе, причем в прошлом ― именно тогда, когда я в нем жил. Меня словно размазало в пространстве-времени. Признаюсь, ощущение очень занятное и ни на что не похожее. Я попробовал перемещаться в разные эпизоды своей жизни и у меня легко получилось! Это не работа памяти ― я действительно переживаю эти моменты так реально, словно они происходят сейчас; и они на самом деле происходят сейчас, хотя и относятся к далекому прошлому. Это еще одна вещь, которую я не в силах объяснить.

Ведомый любопытством, я захотел побывать не только в прошлом, но и в будущем. Яркий солнечный день; я бреду куда-то, держа в руках бронзового ангела, и вдруг весь мир переворачивается и гаснет. Вместо солнечного света ― заполненная звездами чернота космоса. Они начинают вращаться и я исчезаю в этом вращении. Последнее, что я испытал перед тем, как окончательно исчезнуть ― бесконечный, всепоглощающий покой. Это было чувство, превосходящее любое доступное человеку счастье. Если бы мне пришлось определить его одним словом, я назвал бы его... удовлетворением.

Вдохновленный этим видением, я решил пойти в своих опытах еще дальше и узнать что-нибудь о своих друзьях, оставшихся в убежище. Скажу заранее ― мне это удалось; подробности постараюсь написать завтра. Какое смешное слово: "завтра".

***

Обещанные подробности. Сначала я захотел узнать, что мои друзья делают в данный момент. На меня обрушился поток видений, в которых я едва не утонул. Смысла в воспринятом было не много, однако общее ощущение таково, что у них после моего ухода ничего не изменилось. Маша все так же болеет, Фролов хлопочет около нее; Слава бродит где-то, изнывая от нетерпеливого желания поскорее отправиться в путь.

Тогда я подумал, что нужно сосредоточиться на ком-то одном из них и выбрал для начала Фролова. Сначала мелькали непонятные картины, относящиеся, видимо, к его прошлому. Потом поток образов замедлился, почти остановившись ― так действуют мои попытки сфокусировать восприятие. Я "увидел", как он встречает свою жену на пригородной станции. Прибывает электричка из города, в ней множество укушенных, раненых и забрызганных кровью людей; бедолаги еще не знают, какая страшная судьба им уготована. Когда двери открылись и люди начали выходить, укушенные стали превращаться и нападать на живых. На его жену набросились; Фролов пытается защитить ее и его кусают в предплечье. Все в точности так, как он рассказывал.

Затем я "увидел" вирус в его крови. После ранения он стремительно распространился по всему телу, но по непонятной причине не стал активным, а пребывал в латентном, словно спящем состоянии. Он даже отсвечивал не как обычно, ― цветом тьмы, ― а едва заметным темно-серым сиянием. В таком виде он еще больше напоминал споры плесени.

Из рассказа Фролова следовало, что утром в комнату его жены проник зомби и укусил ее; от этого она обратилась и он был вынужден ее убить. Теперь я знаю, что это не так ― я увидел, что он сам заразил ее! Разумеется, не специально ― тогда еще ничего не знали о способах передачи инфекции. Они провели вместе ночь. Жена была слаба здоровьем и вирусу хватило одной ночи, чтобы завладеть ею. Наутро Фролов проснулся и обнаружил в своей постели живого мертвеца. Остальная часть его рассказа была правдой ― он сумел убить ее и убежал из пансионата.

Еще я увидел, что сейчас он спит с Машей ― они действительно любовники ― и вирус уже передался ей, но пока не действует в полную силу. Она обречена, причем Фролов знает об этом; знает, что станет виновником ее смерти, но не может ничего с собой поделать. Он слишком увлечен ею, чтобы думать о последствиях.

Странно, но то, что я увидел, никак не затронуло меня. Оставась в глубине своей души человеком, я должен был бы переживать за друзей: расстроиться из-за обмана Фролова, испугаться угрожающей Славе опасности или грустить о жуткой участи, ожидающей Машу ― но все во мне осталось спокойным и равнодушным. Я всегда был очень чувствительным, а сейчас словно погрузился в анабиоз. Значит, эмоциональная сфера разделила судьбу прочих систем моего организма*. Я даже не успел заметить, когда это случилось. Интересно, как все происходит: сначала отказало тело, теперь настал черед психики ― будто меня, словно робота, отключают по частям.

***

Мне захотелось узнать их ближайшее будущее. Сначала Фролов. Я увидел его у окна столовой с автоматом в руках. Приседая, он прячется от пуль; стреляют снаружи. Рядом с ним Маша, он пытается спасти ее. Но ― поздно, враги уже в здании. Они поднялись по лестнице и заполнили коридор ― тот самый, где я убил двух уголовников. Фролов хочет защитить Машу: он стреляет в них, они стреляют в ответ; он падает, сраженный насмерть пулями в грудь.

Потом я увидел Машу. Она в полутемном подвале, тусклая лампочка светит ей прямо в лицо. Я вижу, что это лицо зомби ― вирус пожрал ее, она окончательно превратилась в мертвеца: землистая кожа, уродливо искаженные черты, бессмысленные глаза, полные яростной злобы. Сквозь изломанные губы вырываются глухое рычание и вой. Она сидит в кресле, крепко привязанная ремнями. Вокруг нее какие-то люди; они стоят во тьме и я не могу их рассмотреть.

Затем Слава. Сначала я решил, что не хочу видеть его смерть; но любопытство взяло верх и мне захотелось узнать, что ждет его впереди. Я увидел, как он сломя голову мчится через лес; вслед ему, сбивая ветки, свистят пули. Слышен лай собак, выстрелы и крики преследователей. Он отрывается и пытается сбить их со следа; прячась по оврагам, уходит все дальше вглубь леса. Вскоре крики и лай стихают, только редкие пули с глухим стуком впиваются в стволы деревьев над его головой. Наконец, он оторвался от погони, переплыв речку; и теперь лежит, обессиленный, на траве, глядя на пушистые облака, проплывающие в бездонном синем небе. Я понял, что ему удалось уцелеть в грядущей передряге.

Что же ожидает его дальше? Я догадался, что вижу далекое будущее. Скалистый берег моря, покрытые галькой пустые пляжи на много километров вокруг. Над обрывом висит маленький, словно игрушечный, замок из серого камня. Ялта? Над крышей замка хлопает на ветру красный флаг. Я вижу серп и молот на нем ― это флаг СССР. Ветер доносит обрывки какой-то песни, льющейся из стоящих в окнах замка огромных колонок. С трудом разбирая слова, я узнаю старую песню Аллы Пугачевой.

Дорога, ведущая к замку, перегорожена. Это похоже на блокпост: домик-коробка из бетонных блоков, из окна торчит пулемет; рядом с домиком стоит танк стволом к дороге. Все подходы к замку опутаны колючей проволокой, оставлен лишь небольшой проход между танком и домиком; его перегораживают сваренные из стальных прутьев ворота. Сидя верхом на танке, несколько обвешанных оружием молодых ребят весело болтают о чем-то, смеясь и подшучивая друг над другом. Я не могу разобрать их разговор, слышны лишь прерывающие его время от времени взрывы хохота. Потом я вижу внутренние помещения замка. Он заполнен людьми: мужчины и женщины, они заняты какими-то делами; некоторые отдыхают. В замке много детей, их голоса слышны повсюду.

Приглядываясь, я понимаю, что многие из них чем-то неуловимо похожи друг на друга. Я догадываюсь, что вижу большую семью: все эти люди ― родственники: сестры, братья, дети, дяди и тети, тести, тещи, шурины и девери. Это даже больше, чем семья ― тесно сплоченное племя, состоящее из близких друг другу людей.

Наконец, я вижу другую сторону замка, скрытую от дороги. Под тенистым навесом стоит мягкий диван с видом на море. На нем удобно устроился седой, как лунь, пузатый старичок с усами; на его коленях, свернувшись, спит кот. Одной рукой старик гладит кота; другой держит трубку, которую иногда осторожно, чтобы не потревожить кота, вставляет в рот, удерживает ненадолго и извлекает обратно; потом выпускает густые клубы дыма и ветер тут же уносит их прочь. Вокруг дивана бегают друг за дружкой двое сорванцов; старик смотрит на них с умилением. Я понимаю, что он ― патриарх, глава семьи и хозяин всего вокруг. Я вглядываюсь в его лицо и узнаю своего друга ― это Слава. Прошедший через ад, перенесший немыслимые ужасы, состарившийся ― но нашедший, в конце концов, свое счастье.

XIX.

Меня так вдохновляют мои новые способности, что я уже просто не могу остановиться. На этот раз мне захотелось узнать, как все началось ― откуда пошла уничтожившая нас пандемия. Когда я безмолвно "вознамерился" узнать это, то обнаружил себя уже не сидящим на кровати с блокнотом, а перенесшимся в совершенно другое, незнакомое мне место. Это было не видение, а непосредственное присутствие в происходящем.

Я сижу на полу платформы метро, прислонившись спиной к стене. Рядом со мной слева сидит бомж, очень агрессивно настроенный, но слишком слабый, чтобы бросаться на людей. Они обходят его, а он злобно рычит и шипит им вслед. Один из пассажиров вызывает у него особенно сильную ярость, он ползет за ним следом. Когда он проползает мимо меня, я вижу, что нижней половины его тела нет: торчит кусок позвоночника, мясо и прочая дрянь. Понимаю, что этот бомж ― первый зомби, с которого все началось. Кажется, в эпидемиологии для обозначения первого заболевшего используют термин "нулевой пациент"; именно его я и видел. Не знаю, где происходила эта сцена, но у меня осталось четкое ощущение, что в каком-то американском городе. Причем город этот достаточно большой, раз там есть метро.

При всем впечатлении, которое произвело на меня увиденное, это было не совсем то, что я рассчитывал узнать. Меня интересовали не подробности, а причины произошедшего. Почему, за что человечество постигла такая страшная участь?

После многочисленных опытов с восприятием я постиг столь многое, что уже не могу наивно полагать, будто "истинные причины" чего бы-то ни было существуют и, тем более, могут быть открыты. Меня больше не вводят в заблуждения слова вроде "истины", "сути", "причины" или, например, "правильности", "пользы", "достоинства". В действительности ― в природе ― не существует ничего, что можно назвать ими. Все эти слова, и вообще все слова и человеческий язык в целом ― это вредная абстракция, уводящая нас от непосредственного восприятия того, что есть. И я понимал, что ответы на волнующие меня вопросы относятся именно к этой категории. Ведь мне известно, как сознание, повинуясь малейшей прихоти моих желаний, способно буквально из ничего в мгновение ока творить бесконечные миры, полные удивительных подробностей. Эти миры столь же реальны, что и наш; иногда похожи на него, а иногда нет. Я знаю, что если захочу получить ответ на вопрос, на который в принципе не может быть ответа, сознание все равно решит задачу ― оно тут же создаст мир, в котором искомый ответ есть. Но какова будет ценность такого ответа? Вот он, вред языка: чтобы объяснить ложность слова "истинное", я вынужден был обратиться к такой же бессмыслице ― "ценности"!

И все же, вполне осознавая, что ответы на эти вопросы не принесут мне объективного понимания, я желал получить их. Такова, видно, природа человека: получать извращенное удовольствие от бесконечного запутывания в своих тщетных попытках знать все обо всем. Тщетность ― вот главное человеческое слово. В нем наша суть.

***

Итак, я пожелал знать причины. В то же мгновенье я постиг их: постиг истинную суть произошедшей катастрофы, ее источники и скрытые предпосылки, все неуловимые влияния и факторы, приведшие к тому, что случилось. Это знание потрясло меня. Оно было столь грандиозным, что понятия добра и зла совершенно неприменимы к нему. Но, ― и это главное, ― пытаясь вербализировать его, чтобы перенести узнанное на бумагу, я обнаружил, что не могу написать ни слова! Это знание настолько нечеловеческое, что его невозможно перевести в наши понятия. И все же я попытаюсь ― а что мне еще остается?

Причины пандемии ясны, как день, но человеку они могут показаться неприятными и даже возмутительными ― мы не любим, когда что-то оказывается вне нашего контроля.

Пандемия была неизбежна и предопределена давным-давно, когда человечество еще не существовало. Катастрофа произошла из-за нарушения баланса; и баланс этот не имеет отношения к нашей планете, и нарушен он был не человеком. Первичное нарушение произошло где-то в центре мироздания, причем оно не было нарушением в том смысле, как мы это понимаем. Оно было необходимым событием, включенным во всеобщее, никогда не нарушаемое равновесие ― ненарушаемое, потому, что никто и ничто не в силах его нарушить. Нарушение, однако, требовало компенсации; и она произошла, согласно законам природы, действующим ныне.

Волны от компенсации достигли нашего мира, ― а он, как мне открылось, находится на онтологической периферии относительно Источника Всего, поэтому воздействия достигают нас не сразу и в сильно преломленном виде, ― где приняли характер эпидемии зомби-вируса, выкосившей человечество под корень. В силу присущей вселенной непостижимой гармонии событие это оказалось долгожданным и необходимым на нашей планете.

Назревшим ― пожалуй, удачное слово. Человечество и почти все сухопутные виды были стерты с лица земли менее чем за месяц, потому что в силу естественного порядка вещей (или божественного замысла, если угодно) планета должна была быть очищена для чего-то другого. Так уже происходило прежде, когда гибли неандертальцы, мамонты, динозавры и множество более ранних видов, следы пребывания которых на Земле полностью исчезли еще до появления человека.

Мудрецы древних эпох были правы, считая, что мы живем в конце периода Кали-Юги ― Темной Эпохи. Однако это знание неверно интерпретировали. Ожидалось, что Кали-Югу сменит золотой век ― Эра Водолея, и человечество воспользуется ее плодами: жизнь на земле станет как в раю. Так оно и будет ― но только без людей. Мне открылось, что нашей эпохой была как раз Кали-Юга. Окончание Кали-Юги означает конец эры людей.

Еще одно удачное, хотя и не вполне передающее суть слово ― Жатва. Существа, жившие на планете, в очень тонком смысле, который мне трудно выразить, "созрели", чтобы быть сжатыми, как жнут урожай. Мы не в силах понять и принять, что можем быть пищей для кого-то другого; это неприятный факт, однако так оно и есть. Кто-то (или что-то) получил пользу от сопровождаемой чудовищными страданиями гибели человечества и других видов; хотя мне не нравится слово "польза", лучшего тут, наверное, не найти. Можно посмотреть на это с другой стороны: природа, из-за присущей ей экономии и гармонии, устроила так, чтобы наша гибель принесла пользу чему-то еще.

И все же, при всей жестокости эпидемии, с более широкой, нечеловеческой перспективы произошедшее видится мне правильным и необходимым. Катастрофа стала частью мировой гармонии и равновесия, и потому полностью соответствует порядку вещей. Увы, космос ничего не знает о человеческой справедливости.

Когда я постиг это, мне тут же захотелось узнать, кто ― или что ― получил выгоду от нашего истребления? Я ясно видел, что это не вирус, а нечто иное, более значительное; эта сила, безмерно превосходящая человечество, использовала вирус как орудие. Он был выбран как самый изящный и экономичный способ ― просто потому, что природа любит экономию.

За вирусом стояло нечто, что я не в состоянии описать ― человеческий язык не предназначен для подобного. Согласно законам природы, человек не должен видеть таких вещей, поэтому в его языке нет слов для их обозначения.

Эта сила не разумна в нашем понимании. Она столь велика, огромна и могущественна (при всей относительности этих слов), что не нуждается ни в каком разуме. И хотя она может притвориться разумом, воплотившись в человека ― ей, самой по себе, разум не нужен. Мне кажется, старая теологическая формула "покой превыше всякого разумения" означает именно это ― ее абсолютное превосходство над всяким разумом и даже сознанием, а вовсе не то, что ее невозможно постичь разумом. Конечно, ее невозможно постичь, это верно тоже.

Я могу попытаться описать ее лишь метафорически. Если вообразить, что эта сила могла бы отбрасывать некую тень; а та, в свою очередь, тоже отбрасывала бы тень, которая тоже отбрасывает тень... и так далее; то, выбрав тень в условной середине этого бесконечно расходящегося ряда, я мог бы попытаться обозначить ее, ― тень, а не саму силу, ― используя слово "Жизнь". А если взять тень еще дальше, ближе к концу ряда (хотя конца у него нет, ибо он бесконечен), я увижу ветхозаветного бога, карающего своих непослушных детей за совершенную когда-то чепуху, о которой они уже и не помнят.

Или, если представить, что существует иерархия реальности, в которой явление или сущность тем реальнее и занимают тем более высокое положение, чем ближе они расположены к первопричине, или Источнику всего ― то эта сила находилась бы за пределами иерархии: вне ее, превыше ее и реальнее ее. Хотя слово "находилась", как и все прочие слова, звучит по отношении к ней крайне неуместно.

Я понимаю, что мои попытки описать ее выглядят жалко; но это все, что в моих силах. Человеческий разум пасует перед этой задачей и отступает ― не сконфуженный, нет ― практически полностью уничтоженный.

Резюмируя, могу кратко выразить полученное мною откровение так: человечество погибло, потому что ему суждено было погибнуть. Наверное, такое объяснение будет вернее всего. Банально, но сказать лучше не представляется возможным.

***

Физиологическия я полностью ослеп, глаза мои больше не видят. Как же я пишу эти строки и пишу ли их вообще, или мне это только кажется? Я точно знаю и нисколько не сомневаюсь, что пишу; это не галлюцинация. Как же я могу быть уверен, не видя, не ощущая руками блокнота и ручки, что это происходит на самом деле ? Я "вижу" это. Попробую объяснить. Самое простое описание: я вижу себя как бы со стороны, сидящим на кровати с блокнотом в руках и сосредоточенно водящим ручкой по странице. Такое несложно представить, однако это лишь метафора того, что на самом деле происходит. В действительности я не завис под потолком в углу комнаты, наблюдая за своим телом, как это иногда описывали в книгах о посмертном опыте. В действительности... Нехватка адекватных слов вызывает у меня настоящие мучения. Я "смотрю" на этот мир и свое пишущее тело будто из другого измерения, отличающегося глубиной. Как если бы я разглядывал лежащий на столе комикс о своих злоключениях. "Обычный" Игорь Берник ― плоская картинка, переживающая свои проблемы в нарисованной истории. Но картинка нарисована на листе, а он трехмерный. И я, листающий трехмерную тетрадь в объемном мире, настоящий трехмерный я, могу видеть все его приключения; и даже могу, открыв тетрадь в произвольном месте, заранее узнать, что будет дальше.

Другой способ описать это. Теперь я без сомнения знаю, что все в мире взаимосвязано, и это не красивый образ ― это буквально так и есть. Каждый атом любой, самой ничтожной, вещи связан со всеми остальными атомами целой вселенной. Когда мы наступаем на жука, в тот же момент об этом узнает вся вселенная. Не содрогается и не сотрясается, но ― знает об этом. Совершенно точно так же в момент, когда я пишу ручкой в своем блокноте, словно мириады невидимых нитей связывают мои пальцы, ручку и блокнот со всем сущим. Это вызывает своего рода дрожание, специфические вибрации, свойственные именно этим объектам. Я воспринимаю эти вибрации, отраженные от всего, что есть и "вижу" таким образом себя, пишущего этот дневник.

Или если вообразить, что я, как призрачная летучая мышь, издаю беззвучный крик и улавливаю его отражение от вещей, событий и явлений этого мира, что позволяет мне иметь представление о происходящем в нем ― то принцип становится понятным.

Как много слов, и все ради тщетной попытки объяснить слово "вижу"... Так или иначе, но я более уверен в реальности происходящего, чем если бы видел это своими собственными глазами. Единственное, в чем я не уверен ― это почерк, насколько он теперь читабельный. Я могу писать, но прочесть написанное не в силах. Все-таки мир, в котором я пребываю сейчас, и другой, в котором мое мертвое тело пишет дневник ― слишком разные. Но мне и не нужно читать ― я непосредственно воспринимаю чистый смысл и не нуждаюсь больше в косноязычном посредничестве речи.

***

Утратив тело и его органы чувств, я потерял привычный мне внешний мир. Все мое внимание сосредоточено теперь на мире внутреннем, потому что кроме него у меня больше ничего нет. И выяснилась удивительная вещь: то, что я всегда считал внешним, парадоксальным образом находится внутри меня! Мое тело, другие тела, деревья, облака, материки, вся Земля и даже бесконечно далекие звезды ― все они существуют во мне. Нет и не было никогда никакого "снаружи"! Была лишь иллюзия, замысловатая галлюцинация.

Только один вопрос занимает меня теперь. Потеряв все, что я считал собой, ― оказалось, это было моим, но не было мною, ― я не знаю теперь, кто я такой; или, скорее ― что я такое? Я думал, что я ― Игорь Берник: тело, отзывающееся на данное ему когда-то имя. Но тела больше нет, а я ― есть! Может быть, я ― чистое сознание, ум без опоры в чем-либо? Но мой ум, это скопище мыслей, идей, умственных привычек, вкусов и предпочтений, лишившись якоря в виде тела, стремительно рассеивается, как песочный замок на сильном ветру. Он почти исчез, а я все еще есть!

Что же я такое?! Я знаю: стоит мне хоть на миг сосредоточить фокус внимания на этом вопросе, как ответ будет немедленно получен. Там, за ширмой моего маленького "я", лежит Ответ на все вопросы; там находится Удовлетворение всех нужд. Это Врата и Ключ ко всему, хотя они и выглядят маленькой дверцей. И я, как кот вокруг сметаны, хожу вокруг них, сужая круги, но все не решаюсь войти. Что-то удерживает меня. Когда я приближаюсь слишком близко, меня охватывает страх, заставляющий отпрянуть прочь; словно древний опыт прежних воплощений удерживает меня от окончательного шага внутрь ― ведь я точно знаю, я чувствую это: там меня ждет подлинная Смерть; не гибель тела или разума, но смерть моей души. Это плата, которая взимается за вход; и никто не в силах попасть туда иначе. Осмелюсь ли я однажды войти?

***

Последняя Истина открылась. Разум в беспомощности застывает перед ней, я не в силах выдавить ни слова ― любые слова будут жалкой клоунадой и кощунством. Даже я сам... мое "я" в этом Святом Отсутствии выглядит неуместным. Это... невыразимо.

XX.

Это была последняя запись, сделанная рукой Игоря Берника. Читатель мог бы предположить, что он утратил способность писать и потерял интерес к ведению дневника. Или, окончательно превратившись в живого мертвеца, ушел из ставшей его последним пристанищем квартиры, чтобы присоединиться к миллионам своих собратьев, все еще бродящих неприкаянными по нашей земле...

К счастью, дальнейшая судьба Берника известна. Дневник был найден на территории некогда тщательно охраняемого, а ныне опустевшего и заброшенного секретного объекта. Очевидно, это то самое место, что упоминается в дневнике как "Замок". Блокнот находился в папке с наклейкой "Дело И. Берника", листы были пронумерованы и прошиты, концы ниток склеены биркой с подписью, датой и печатью. Помимо блокнота, в папке хранились подшитые доклады, рапорты, справки, копии приказов и отчеты. Все бумаги касались содержания дневника и отражали работу по проверке приведенных в нем сведений, скрупулезно проделанную хозяином папки ― высокопоставленным сотрудником госбезопасности.

Особенный интерес представляют несколько последних листов, написанных им от руки. К сожалению, они испачканы выцветшими коричневыми пятнами неизвестного происхождения, из-за чего многие страницы склеились и пропали, а текст на остальных не везде читаем. И все же эти листы заслуживают того, чтобы войти составной частью в Дневник Берника, потому что являются, по сути, его продолжением, хотя и написанным другим человеком.

Текст приведен ниже. Сведения, содержащися в нем, относились к высшей категории секретности, поэтому все имена и названия заменены литерой "N", как это раньше было принято у военных.

12 сентября 20-- года

Адъютант принес т.н. "Дневник Берника". Сказал, что текст давно ходит по рукам среди офицеров и сотрудников. Мнения о нем разделились. Некоторые считают, что это подлинный дневник зомби, другие полагают, что розыгрыш. Текст довольно объемный, тетрадь выглядит аутентично. Неужели наши люди настолько свободны, что располагают временем на сочинение подобной ерунды? Посмотрю на досуге.

15 сентября 20-- года

Прочитал, впечатления противоречивые. Местами смахивает на подделку, однако отдельные эпизоды заслуживают внимания. Он упоминает наш Объект под названием "Замок" и вспоминает Кафку в связи с этим. Если бы он побывал тут, то удивился бы, узнав, насколько прав. Или это розыгрыш и автор действительно работает у нас? Тогда он тем более прав, наблюдая каждый день здешнее царство бюрократического абсурда.

И все же, ряд сведений вполне проверяем. Решил пока придержать тетрадку у себя. Ход делу давать не буду, чтобы не попасть в нелепое положение, если текст все же окажется розыгрышем.

16 сентября 20-- года

Навел справки по т.н. "Госпиталю". Мой источник в бригаде спецназа сообщил, что они действительно участвовали в ликвидации поселения на территории бывшего госпиталя РВСН ― он находился всего в нескольких километрах от нас. Причина ликвидации ― как обычно, угроза инфекции. За этими словами может скрываться что угодно.

Утром говорил с генералом N, он, помимо прочего, курирует подразделение биозащиты и лаборатории. Спросил про их контакты с миром "за периметром". Он внес некоторую ясность. У них был большой проект снаружи, но летом его закрыли ― даты закрытия и ликвидации поселения совпадают. N сообщил, что они неофициально испытывали там новые образцы вакцин. Без подробностей, ― сослался на секретность проекта, ― но кое-что рассказал.

Поселением руководил их агент, он вел там большую работу. Они ставили массовые опыты, которые нельзя проводить на Объекте из-за присутствия охраняемого Первого лица и Семьи ― отсюда неофициальность проекта. Агент был инфицирован и держался только за счет нашей экспериментальной вакцины. Когда процесс зашел слишком далеко, он мутировал. Поселение осталось без присмотра, замены агенту не нашли и проект решили закрыть от греха подальше. Если бы обо всем узнало Первое лицо, кое-кто не сносил бы головы.

История легендарного "уголовника Холеры" обрастает плотью. Но это еще ничего не доказывает ― автор текста может работать в лаборатории или иметь там знакомых, от которых узнал о проекте.

17 сентября 20-- года

Собственно, какая разница ― настоящий дневник или нет? От ответа зависит, cтоит ли мне тратить служебное время на это расследование. Пока я веду его в частном порядке.

Разница есть. Если блокнот подлинный, то, отбросив всю метафизику, которая есть ни что иное, как галлюцинации, вызванные передозировкой тарена, имеем два факта:

1. Человек превратился в зомби и в этом состоянии вел дневник.

2. Естественный иммунитет возможен, более того ― буквально у нас под боком находится человек, им обладающий.

Оба факта имеют огромное практическое значение. Изучив оба случая, наши специалисты-медики могли бы создать, наконец, действующую вакцину и решить эту проблему раз и навсегда.

Решил действовать в обоих направлениях, пока неофициально. Не хотелось бы стать объектом насмешек, если это все же розыгрыш.

18 сентября 20-- года

Похоже, не розыгрыш. Через знакомого в Управлении N, полковника N, вышел на командира группы, которая патрулировала местность вокруг периметра. Он помог найти бойцов, добывших дневник и принесших его на Объект. Попросил адъютанта переговорить с ними, чтобы они написали отчет об этом происшествии. Адъютант доложил: писать отчет они отказались, но устно сообщили, что встретили инфицированного, который вел себя необычным образом. Во-первых, он встретился им днем. Он шел им навстречу и нес в руках предмет ― кажется, статуэтку (!). Они ликвидировали его согласно инструкции. При обыске на теле обнаружили блокнот, который шутки ради принесли на базу. Там его читали солдаты по очереди, потом он попал к старшему офицеру и пошел по рукам дальше.

Через полковника N надавил на командира этих бойцов, жду их отчет завтра. Очень просил описать статуэтку подробно.

19 сентября 20-- года

Отчет лежит у меня на столе. Читаю: "<...> имфицированный держал в руках статуэтку. <...> Согласно инструкции, сержант N открыл огонь на поражение. В результате огня статуэтка была повреждена пулями и разрушилась. Статуэтка представляла из себя фигуру ангела в одежде типа балахон (что у них за язык!) и длинными крыльями до пола. Ангел сделан из бронзы и установлен на подставку из зеленого камня ― скорее всего, малахита. <...> На теле ликвидированного имфицированного в кармане куртки обнаружен блокнот, который сержант N принял решение изъять и доставить на базу. <...>"

Они все ужасно не любят слово "инфицированный". Слишком сложное для них. А писать "зомби" в официальных отчетах запрещено.

Открываю дело. Пытался выбить из них точное место инцендента, но где там ― столько времени прошло! Говорят, статуэтка даже в виде обломков была очень красивой ― чувствуется, дорогая вещь. Они выбросили ее в кусты, а труп, согласно той же инструкции ― Инструкции о поведении личного состава в условиях чрезвычайной ситуации биологического заражения ― посыпали хлоркой и зарыли под каким-то деревом. Что ж, в этом направлении тупик. Попробуем другое.

20 сентября 20-- года

Изучив документы и карты до-эпидемиологического периода, обнаружил три возможных местонахождения упоминаемого в дневнике убежища. Это допофисы и филиалы банков. Поблизости от нас их много, больше десятка ― все-таки элитный район, но меня интересуют только эти три. Они расположены приблизительно на той удаленности от Объекта, что указана в дневнике.

Договорился с генералом N, начальником Управления N, о выделении в мое распоряжение группы спецназа. Дали 20 человек и служебных собак на три дня. Думаю, этого более чем достаточно. Если сведения в дневнике верны, им придется иметь дело с пенсионером, больной женщиной и бывшим коллегой. Как-нибудь справятся. Все же надеюсь, до насилия не дойдет. Послал с ними своего офицера для ведения переговоров.

21 сентября 20-- года

Группа обследовала все три банка, на это ушел день, потому что передвигались пешком и скрытно. Два здания разрушены и пусты, в третьем, похоже, живут наши герои. Командир группы доложил, что удаленный осмотр здания подтвердил наличие в нем живых людей. Через оптику они наблюдали в окнах двух мужчин и женщину. Бинго!

Командир группы по рации запросил разрешение на задержание. Он хотел провернуть дело побыстрее, чтобы отдыхать оставшиеся два дня. Разрешение не дал. В конце концов, это не арест преступников. Завтра утром мой офицер войдет в здание, вступит в контакт и убедит их добровольно проследовать вместе с ним на Объект. Спецназ нужен лишь для усиления впечатления ― для большей убедительности.

Договорился с N, начальником группы биозащиты. По его приказу к завтрашнему утру для приема предполагаемого Фролова подготовят отдельную лабораторию и бригаду специалистов. Если дело выгорит, мы будем иметь вакцину уже совсем скоро!

22 сентября 20-- года

Бараны! Идиоты! Командир группы силой отстранил моего офицера от операции и провел ее самостоятельно, без приказа. Блистательный итог: предполагаемый пенсионер, обладатель иммунитета ― убит, женщина ранена и задержана, третий мужчина ― видимо, Слава ― сумел сбежать.

Я этого так не оставлю! Буду требовать ареста командира и служебного разбирательства. В условиях чрезвычайного положения такие выходки не должны сходить им с рук. Подозреваю, дело не обошлось без участия генерала N, командующего бригадой спецназа. Так он вредит мне за то, что пять лет назад в Карелии я отстранил от должности его протеже, майора N. Я отстранил его правильно, он был дуб дубом и не тянул работу совершенно. Комиссия по кадрам подтвердила несоответствие занимаемой должности. Но N до сих пор думает, что я сделал это специально, чтобы насолить ему. Он думает, что мстит мне ― а нагадил всему человечеству. Хотя на человечество ему точно наплевать: все знают, что его семья после начала пандемии осталась за периметром. Но что я теперь предъявлю людям в лаборатории?

Почти час ругался по рации с командиром группы. Требовал, чтобы он доставил тело убитого ими мужчины на Объект. Они хотели посыпать его хлоркой и сжечь ― лишь бы не утруждать себя переноской! Он наотрез отказался подчиняться моим приказам. Пришлось звонить на самый верх, дошел до замначальника службы безопасности Объекта! Сразу все забегали, как тараканы. Женщина уже в лазарете, труп в лаборатории. Пишу рапорт о происшедшем.

23 сентября 20-- года

Весь день выслушиваю упреки от завлаборатории N. Конечно, он прав ― мне следовало присутствовать при задержании, а не доверять такое важное дело офицеру, а тем более этим головорезам. Но ничего уже не исправишь, нужно работать с тем, что имеется в нашем распоряжении. К вечеру N зашел ко мне в кабинет и доложил результаты исследования тела. Официальный отчет обещал написать к утру. Общий смысл его доклада: активность вируса в теле подавлена, но чем это вызвано ― неизвестно. Говорит, чтобы они смогли узнать это, им должны были доставить живой организм. Все подробности будут в отчете.

24 сентября 20-- года

Продираюсь через медицинскую терминологию. Хотя общий смысл и так понятен. "<...> Предположительно подавляющие активность вируса антитела не вырабатываются организмом в состоянии смерти <...>". В случае неудач отчеты пишутся в основном для того, чтобы снять с себя ответственность. Но как здесь отделить попытки оправдаться от объективных причин неудачи? Я ведь не медик. Консультироваться не с кем, завлаб N ― самый авторитетный ученый-микробиолог, его доставили на Объект одним из первых. Никто из нашего медицинского начальства не решится спорить с его выводами.

Ирония судьбы ― этот Фролов рассчитывал найти лабораторию, чтобы послужить науке. Такой лаборатории, как у нас, нет больше нигде ― их и в мирное время можно было по пальцам пересчитать. И он находился рядом с ней, вот только попал туда мертвым ― и все из-за этих идиотов.

Каковы итоги? По телу автора дневника результатов нет, по Фролову ― тоже. Остается девушка. Но у нее нет иммунитета, значит, она бесполезна. И все же нужно отработать и это направление, чтобы довести дело до конца.

27 сентября 20-- года

Девушка чувствует себя лучше. Анализы показали, что она не инфицирована. Выходит, Берник ошибся. Как я и полагал, несмотря на некоторые впечатляющие совпадения, все эти его видения ― не более чем галлюцинации.

Я лично участвовал в допросе. Нам потребовался переводчик, она действительно не говорит по-русски. Ее зовут Мэри Клэр Уотсон, гражданка Великобритании, уроженка Манчестера, 34 года. Все, что она рассказала, полностью подтверждает содержащиеся в дневнике сведения. Единственное, о чем она отказалась говорить ― ее отношения с Фроловым. После применения спецсредств она подтвердила и их.

Сейчас решается вопрос о ее статусе и дальнейшем пребывании на территории Объекта. Для ее нахождении здесь нужны основания, а их нет. Или скоро не будет, потому что руководство намерено закрыть дело Берника. Значит, англичанка зависает в воздухе, а ответственность за это лежит на мне, ведь она попала сюда по моей инициативе.

3 октября 20-- года

Дело И. Берника официально закрыто. Я оформил Уотсон как временно задержанную. Раз она чистая, немедленная ликвидация ей не грозит. А дальше будет видно.

13 октября 20-- года

Думал, мне уже не придется писать в эту папку. Неожиданное известие, как снег на голову: повторные анализы подтвердили наличие вируса в крови временно задержанной гражданки Великобритании М. К. Уотсон. Она немедленно заключена в изолятор тюремного блока, проводится разбирательство. Это первый случай за год, когда вирус попал внутрь периметра ― и произошло это по моей инициативе. Начальство уже смотрит косо. От этого дела кругом неприятности, а полезный выход равен нулю.

Разобрались ― оказалось, первый раз по ошибке перепутали образцы крови. Виновный лаборант выявлен и подвергнут аресту. Вопрос о его дальнейшей судьбе решается.

18 октября 20-- года

Задержанная мутировала и была ликвидирована согласно Инструкции. Ее изучение ― и живой, и трупа ― новых результатов в понимании механизма действия вируса не дало. Проще говоря, она оказалась обычной зомби, одной из многих тысяч, изученных нашими специалистами.

1 ноября 20-- года

Дело Берника никак не желает уйти в архив. От источника в Службе внутренней безопасности узнал про ЧП в роте охраны тюрьмы. Меня это не слишком интересует, но, раз там сидела "моя" заключенная, решил на всякий случай выяснить подробности.

4 ноября 20-- года

Источник узнал о произошедшем в тюрьме. Было выявлено несколько случаев инфекции среди рядовых роты охраны. Их немедленно задержали и поместили под стражу. Проверка показала, что все они в разное время несли дежурство в блоке, где содержалась Уотсон. После допросов с применением спецсредств они признались, что в ночное время, когда руководство тюрьмы отсутствовало, изнасиловали заключенную. Согласно их показаниям, они не знали, что она инфицирована. Это может быть правдой, сведения о ее состоянии сразу были засекречены, хотя в последние дни ее жизни достаточно было просто посмотреть на нее, чтобы признать в ней зомби.

Дальнейшие допросы показали, что все рядовые, несшие дежурство в этом блоке ― а их оказалось аж 15 человек ― принимали участие в изнасилованиях. Их сразу арестовали. Анализы показали, что все они инфицированы. Их ликвидировали в тот же день согласно Инструкции. Начальник тюрьмы и помощник по воспитательной работе арестованы и ждут трибунала. В других обстоятельствах дело замяли бы по-тихому, но тюрьма находиться на территории Объекта ?1, где присутствуют Первое лицо с семьей и члены кабинета. Не исключено, что они уже получили информацию о происшедшем ― вопрос только, какую именно и от кого. Назревает дикий скандал. Скоро полетят головы. В том числе, с большой вероятностью, и моя.

6 ноября 20-- года

Внешне пока все тихо. Однако новости из тюрьмы очень тревожные. Источник сообщил, что пятнадцать ликвидированных солдат до ареста имели многочисленные контакты внутри периметра. Контактов так много, что отследить их все не представляется возможным. Хуже того ― все пятнадцать дежурили в нарядах по кухне и теоретически могли заразить более трех тысяч человек. Руководство в панике. Неизвестно, доложили ли о ситуации Самому, но что-то назревает. Незаметно изолировать и ликвидировать такое количество людей, имеющих по службе доступ к оружию, невозможно. А если они узнают, что их подозревают в инфекции, на их верность присяге можно не рассчитывать.

8 ноября 20-- года

Случилось самое страшное, что только могло случиться. Ситуация развивается по наихудшему сценарию. В течение последних двух дней зафиксированы десятки случаев мутации, персонал в панике. При попытке изолировать тюрьму рота охраны взбунтовалась и взялась за оружие. На территории тюрьмы идет бой. Первое лицо, семья и кабинет укрылись в подземном противоядерном бункере. Конечно, им уже обо всем доложили. Мне конец в любом случае. Даже если удастся переломить ситуацию, я буду назван главным виновником ― больше обвинить некого, ведь насильники и начальство тюрьмы уже расстреляны.

Сейчас 20:05. Вся территория Объекта охвачена хаосом. Инфицированных уже сотни, если не тысячи. Повсюду стрельба из всех видов оружия, здания горят. Дорожки и газоны вокруг завалена трупами. Я нахожусь в бомбоубежище под зданием, где был мой кабинет ― его больше нет после танкового выстрела. С собой успел взять только табельный пистолет и эту папку. Вместе со мной двое коллег: генерал N из Управления связи и полковник N, замначальника соседнего отдела, он тяжело ранен в бедро. Остальные сотрудники с нашего этажа погибли от взрыва танкового снаряда. Не думаю, что выстрел был сделан специально по нам. Наверное, стрелок промахнулся и попал в здание случайно.

Генерал N сказал ― по его сведениям, в бункере, где находится Первое лицо и его окружение, сработала автоматическая система безопасности, предусмотренная на случай ядерной войны. Створки ворот закрылись и откроются теперь только через двадцать или тридцать лет, он не знает точно, когда. Мы остались без руководства.

Сидим в бункере уже пять часов. N истек кровью и умер, хотя мы сделали ему перевязку, как могли. Судя по звукам наверху, бой постепенно затихает. Вот так нашему Замку пришел бесславный конец ― из-за горстки похотливых скотов в роте охраны!

9 ноября 20-- года

Шум боя наверху окончательно стих. Зато стали слышны другие звуки. Как правильно писал Берник, эти рев и вой ни с чем нельзя перепутать. Я пробовал открыть дверь наружу и посмотреть, что там происходит. Это был мой самый страшный кошмар ― их там тысячи. Все, с кем я работал на протяжении года, мертвы или мутировали. Они заметили меня, но я успел захлопнуть дверь перед самым их носом. Теперь они знают, что мы здесь. Они бьются в дверь и страшно кричат.

Выхода нет ― мы заперты здесь, как в мышеловке. У нас нет ни еды, ни воды, ни лекарств. Странно, но тут, кажется, вообще ничего нет ― даже туалетов. А ведь все это должно быть в нормальном бомбоубежище. Я уверен, что есть. Тут имеется еще одна дверь, она заперта с другой стороны. Кажется, я понял ― кто-то успел забежать туда раньше нас и заперся изнутри. Получается, мы застряли в пустом тамбуре между поверхностью и основными помещениями. Я и N пробовали стучать в дверь и кричать, но никто не открывает. Никаких звуков оттуда не доносится.

11 ноября 20-- года

Кошмар продолжается двое суток без перерыва. Снаружи слышны только рев и скрежет ногтей по металлу. Внутренняя дверь не поддается. Кто бы там ни был внутри, он не собирается открывать ее ради нас.

17:10 N покончил с собой. Перед тем, как застрелиться, он рассказал мне, что всего три дня назад присутствовал на совещании по текущей обстановке. Я никогда не бывал на них, а он ходил регулярно ― его допуск выше. Они называют их политинформацией. На последнем совещании им рассказали о международном положении. Эти сведения секретны, но сейчас это уже не имеет значения.

На сегодняшний день дела в мире обстоят так. Правительства основных мировых держав (США, Великобритании, Франции, России, Китая и еще нескольких) уцелели, но у них больше нет населения. Остались только они сами и все, что на момент начала пандемии плавало в море на атомном ходу: подводные лодки, авианосцы и крейсеры, ледоколы. Правительства сидят в закрытых бункерах, подобных нашему Объекту ? 1. У них налажена связь между собой, они регулярно проводят переговоры и телеконференции, на которых обсуждают текущие дела и делят опустевшие территории. Самая актуальная тема в сегодняшней повестке дня ― следует ли переучреждать ООН и если да, то где должна находиться новая штаб-квартира. Случается, у них происходят ЧП и тогда некоторые участники обсуждений покидают ряды. Только что это произошло с нами.

13 ноября 20-- года

Двое суток сижу запертый в компании с парой трупов и слушаю вой и скрежет снаружи. Они могут рваться сюда годами, дверь не поддастся. Но у меня нет воды. Внутренняя дверь по-прежнему закрыта. Может, там и нет никого, ее просто заклинило. В этих ужасных условиях я не знаю, что еще мне предпринять. Как сотрудник Федеральной службы охраны и русский офицер, я вижу единственный достойный выход из создавшегося положения ― и намерен воспользоваться им прямо сейчас. Господи, спаси мою душу!

Эпилог.

Спустя 12 лет после описываемых событий

"Итак, только что вы прослушали в прямом эфире "Дневник Игоря Берника", классику современного реализма, литературный памятник, увековечивший произошедшую с человеческой цивилизацией катастрофу ― первое и единственное произведение, написанное в разгар пандемии зомби-вируса, этой страшной чумы, которая едва на стерла нас с вами с лица этой чудесной планеты. Как вы знаете, оригинал дневника был обнаружен на территории секретной военной базы, где предположительно укрывались высшие должностные лица некогда существовавшего на нашей территории государства ― как мы с вами помним из уроков истории, оно называлось "Российская Федерация".

Напоминаю вам, друзья мои, что с вами в студии находится Геннадий Альбамут, основатель и ведущий одноименного Свободного радио. Сегодня 20 апреля 12-го года от Последнего Дня, время в студии ― 12 часов 28 минут по Гринвичу плюс три часа. Я вещаю на поселения и общины Центральной и Западных областей ― ну, и на остальные, где меня слышат. Это передача для детей "Школьный час", у нас с вами был урок родного языка и литературы, на котором я зачитал вам "Дневник Берника". Когда вы подрастете, мои маленькие друзья, ― да, когда вам исполнится двадцать лет, и никак не меньше, ― только тогда вы сможете попросить родителей дать вам полную версию этого текста, без купюр ― но лично я бы вам не советовал. Уж больно это страшное, скажу я вам, чтиво.