Дневники

Дневник - 1906

4 января 1906. Ясная Поляна. Все эти дни все поправлял и переделывал "Правительство, революционеры, народ", и все не кончил. "Народ" плохо оттого, что хотел внести неподходящее: "Три неправды". Надеюсь, что выйдет. И что будет полезно. Читаю "Мысли мудрых людей" ежедневно и с большой пользой для души. Эти последние два или три дня, не переставая, без людей, работаю над собой: не позволяю себе дурных мыслей, легкомысленных поступков, вроде гимнастики, гаданья. И хорошо. Кабы удержаться так до смерти! [...]

6 января 1906. Ясная Поляна. Все поправляю "Правительство, революционеры и народ" и, кажется, кончил или близок к концу. Очень мрачно себя чувствую. Стараюсь и не могу победить. Ничем не выражаю своей недоброты, но чувствую и мыслю недоброе. [...]

16 января 1906. Ясная Поляна. Отослал в Москву и Англию "Правительство, революционеры и народ" и последнее время поправлял "Круг чтения" и "Мысли мудрых людей". Это радостная работа. [...]

18 января 1906. Ясная Поляна. Все нездоровится. Занимаюсь понемногу "Кругом чтения".

Думал нынче о том, что мне, старику, делать? Сил мало, они слабеют заметно. Я несколько раз в жизни считал себя близким к смерти. И - как глупо забывал, старался забывать это - забывать что? То, что я умру, и что во всяком случае - 5, 10, 20, 30 лет, смерть все-таки очень близка. Теперь я уже по годам своим естественно считаю себя близким к смерти, и забывать это уже не к чему, да и нельзя. Что же мне, старому, бессильному, делать? спрашивал я себя. И казалось, что нечего, ни на что сил нет. И нынче так ясно понял ясный и радостный ответ. Что делать? Уже показано, что умирать. В этом теперь, в этом и всегда оно было, мое дело. И надо сделать это дело как можно лучше: умирать и умереть хорошо. Деле перед тобой, прекрасное и неизбежное, а ты ищешь дела. Это мне было очень радостно. Начинаю привыкать смотреть на смерть, на умиранье не как на конец дела, а как на самое дело.

Читал вчера и нынче Максимова "Сибирь и каторга". Чудные сюжеты: 1) подносчика в кабаке, наказанного кнутом, чтоб скрыть стыд купеческой дочки; 2) чудный сюжет: "Странник".

22 января. Ясная Поляна. Здоровье хорошо. Делал "Круг чтения". Вчера и третьего дня писал рассказ из Максимова. Начало недурно. Конец скверно. Соня приехала из Москвы. "Правительство, революционеры, народ" очень, как и должно было быть, не понравилось всем и немыслимо напечатать. Сейчас написал Саше длинное письмо. Живу довольно внимательно к себе. [...]

30 января 1906. Ясная Поляна. Здоровье было нехорошо: тупость мысли. Но вот 3-й день хорошо. Немного продолжал рассказ - лучше. "Круг чтения" и много, хорошо думал. Многое - пока - забыл.

[...] 4) Видел во сне: живет человек и работает на земле, как Робинзон или русские крестьяне, и обстраивается, одевается, кормится с семьей. Приходят люди и говорят: дай часть твоего труда на то, что мы считаем для тебя нужным. По какому праву? И зачем ему отдавать?

2 февраля 1906. Ясная Поляна. Здоровье порядочно, с перерывами. Писал "За что?". Один день порядочно, но все не могу кончить. Очень хочется "Круг чтения" для детей и народа. Но все руки не доходят. [...]

Читал нынче Канта Religion in Grenzen blossen Vernunft. Очень хорошо, но напрасно он оправдывает, хотя и иносказательно, церковные формы.

6 февраля 1906. Ясная Поляна. [...] Нынче немного поправил "За что?". Порядочно. Утро было очень радостно. И все радости опасные, мирские, не для бога; письмо милое от Саши и "Круг чтения" и "О жизни". Fais ce que doit, advienne que pourra [делай что должно, пусть будет, что будет (фр.)].

Читал вчера или третьего дня прекрасную брошюру Д. Хомякова. Все хорошо. Горе в том, что он считает христианство и православие равнозначащими и к духовным требованиям жизни причисляет быт. Это уже совсем неверно и явный софизм. [...]

10 февраля 1906. Ясная Поляна. Нездоровилось последние дни. Писал "За что?". Нехорошо. Живу, слава богу, порядочно. Помню. Несколько экзаменов было. В некоторых случаях 4, но нигде не провалился вполне. Кое-что думал, и, кажется, важное. Записать надо:

[...] 2) Особенно живо и ясно понял, лежа в темноте в постели, щупая свой череп, что то, что мне кажется крепким, как мой череп, только таким мне кажется. Вспомнил на оружейном заводе молот, легко, мягко продавливающий в блин толщиною стальные кружки. Для существа с органами такой же силы череп мой мягок, а есть существа, для которых паутина крепка. Гладко, шершаво, велико, мало, даже зелено, красно, коротко, долго и т. п., все это условно. Только скучно повторять, а надо бы всякий раз говорить: для меня. Само же по себе оно ничто. [...]

Нынче 18 февраля 1906. Ясная Поляна. Все время, то есть с 10-го, был в тяжелом (физически) настроении, но на душе очень хорошо. Все не теряю настроения жизни только для бога, для преумножения данного (таланта). Письма от дочерей и письма от Шеермана и Токи-Томи очень приятные. Были Сережа и Андрюша, и слава богу. Много есть что записать, и, кажется, стоящее того. Все исправляю "За что?". Медленно, но становится сноснее. Записать:

[...] 5) Трудно победить дурное расположение духа и недоброжелательство к человеку, но можно. И если хоть раз удастся, то испытаешь такую радость, что захочется испытать ее и другой раз.

[...] 9) Мы не помним прежней жизни потому, что воспоминание есть свойство только этой жизни.

[...] 13) В глубокой старости обыкновенно думают и другие и часто сами старики, что они только доживают век. Напротив, в глубокой старости идет самая драгоценная, нужная жизнь и для себя, и для других. Ценность жизни обратно пропорциональна в квадратах расстояния от смерти. Хорошо бы было, если бы это понимали и сами старики, и окружающие их. [...]

2 марта 1906. Ясная Поляна. Двенадцать дней не писал. И дурно и хорошо физически себя чувствовал; больше дурно. Живу кое-как. Работаю внутри себя, и, кажется, хорошо. В том-то и горе и то-то и хорошо, что как на баллоне летишь, но чувствуешь ни ветра, ни движенья, потому что движешься с ветром, не чувствуешь своего улучшения, потому что оно - только то, что должно быть, что есть. Чувствуешь ветер только, когда остановишься, то есть скверно живешь. Экзаменов было мало. Только вчера был очень в физически угнетенном состоянии и не мог преодолеть себя - не в наружном проявлении - в наружном я ничего не сделал, но в душе, в мыслях не мог победить недоброжелательство, не мог вызвать любви, вызвать в себе живое сознание своего отношения к богу. Поправлял за это время "За что?" и отослал набирать и корректуры второго тома "Круга чтения". Записать, кажется, много и недурно.

[...] 9) Говоря с Дориком о том, какая должна быть нравственная жизнь без роскоши, без прислуги, не богатая, а бедная, подумал, что надо бы объяснить ему, почему я не так живу. А потом подумал: зачем? Он, если правда то, что я говорю, несмотря на то, что я не делаю того, что говорю, будет жить, как я говорю; потому что найдет в этом благо. Меня же за то, что я не делаю того, что говорю, он осудит (и поделом, а если не поделом, то это на пользу мне), или сам без моего объяснения поймет, почему я не так живу, и оправдает.

10) Когда человек умен, он не знает, что он умен, - ему кажется так естественно, что он понимает, что понимает, что он не может приписывать этому значения. При том же ему так многое еще непонятно. То же - если человек силен телесно и даже духовно; то же особенно, когда человек истинно добр, он не видит своей доброты, как летящий на баллоне не чувствует своего движения.

[...] 13) Ехал верхом лесом, и было так хорошо, что думал: имею ли я право так радоваться жизнью? И отвечал себе: да, имел бы право на радость жизнью всякий человек, если бы не было греха, не было страданий, производимых одними людьми над другими. Теперь же, когда есть грех и ость жертвы его невольные, должны быть жертвы вольные, и мы не имеем права радоваться жизнью, а должны радоваться жертвой, вольной жертвою.

Людям дана возможность полного блага жизни. Если бы не было греха, они бы владели, пользовались им. Теперь же, когда есть грех, люди должны стараться жертвою исправить его. И в этом исправлении греха есть - при теперешнем состоянии мира (другого и не было, мир без греха только в идеале), в исправлении греха, в жертве -истинное благо жизни людей.

14) Философские системы - это плохо сложенные своды, замазанные известкой с тем, чтобы не видна была их непрочность. Свод из неотесанного камня, если держит, то наверное прочен. Мало того, свод самый прочный тот, который строился бессознательно, как природные пещеры. [...]

5 марта 1906. Ясная Поляна. Пишу утром. Эти дни ничего не писал существенного, кроме писем, и то ничтожные. Занят детским "Кругом чтения", то есть изложением закона божия. Плохо идет. Я слишком легко смотрел на это.

Вот это-то именно случай: Avoir le temps de la faire plus courte [Иметь время написать короче (фр.)]. Вчера ездил верхом по лесам, и очень хорошо думалось. Так ясен казался смысл жизни, что ничего больше не нужно. Боюсь, что это грех, ошибка, но не могу не радоваться спокойствию и доброте. [...]

1) Можно и должно приучить себя к любовному отношению ко всем людям, ко всем живым существам. Для этого надо не только в сношениях с людьми и животными быть добрым, любовным, а это будет только тогда, когда обо всех, всех, всех людях будешь думать любовно, не только о тех, с которыми живешь и с которыми встречаешься, но о тех, о ком слышишь, читаешь, о живых и умерших. Можно приучить себя к этому. И тогда какая радость!

[...] 3) Влюбленье настоящее, поэтическое только тогда, когда влюбленный не знает о различии и назначении полов.

9 марта. Дурное состояние. Только поправлял заметку о правительстве, о власти. Заглавие надо так:

Из дневника. О возникновении и самоуничтожении власти.

Нет, нехорошо. [...]

[10 марта] Целый день тупое, тоскливое состояние. К вечеру состояние это перешло в умиление - желание ласки - любви. Хотелось, как в детстве, прильнуть к любящему, жалеющему существу и умиленно плакать и быть утешаемым. Но кто такое существо, к которому бы я мог прильнуть так? Перебираю всех любимых мною людей - ни один не годится. К кому же прильнуть? Сделаться маленьким и к матери, как я представляю ее себе.

Да, да, маменька, которую я никогда не называл еще, не умея говорить. Да, она, высшее мое представление о чистой любви, но не холодной, божеской, а земной, теплой, материнской. К этой тянулась моя лучшая, уставшая душа. Ты, маменька, ты приласкай меня.

Все это безумно, но все это правда.

10 марта 1906.

11 марта. Дня четыре ничего не пишу. Вчера особенно подавленное состояние. Все неприятное особенно живо чувствуется. Так я говорю себе; но в действительности:

я ищу неприятного, я восприимчив, промокаем для неприятного. Никак не мог избавиться от этого чувства. Пробовал все: и молитву, и сознание своей дурноты. И ничего не берет. Молитва, то есть живое представление своего положения, не доходит до глубины сознания, признание своей ничтожности, дрянности не помогает. Чего-то не то что хочется, а мучительно недоволен чем-то, и не знаешь чем. Кажется, что жизнью: хочется умереть.

К вечеру состояние это перешло в чувство сиротливости и умиленное желание ласки, любви; мне, старику, хотелось сделаться ребеночком, прижаться к любящему существу, ласкаться, жаловаться и быть ласкаемым и утешаемым. Но кто же то существо, к которому я мог бы прижаться и на руках которого плакать и жаловаться? Живого такого нет. Так что же это? А все тот же дьявол эгоизма, который в такой новой, хитрой форме хочет обмануть и завладеть. Это последнее чувство объяснило мне предшествующее состояние тоски. Это только ослабление, временное исчезновение духовной жизни и заявление своих прав эгоизма, который, пробуждаясь, не находит себе пищи и тоскует. Средство против этого одно: служить кому-нибудь самым простым, первым попавшимся способом, работать на кого-нибудь.

1) Читал записки Ашенбренера о Шлиссельбурге. Как ясно, что жизнь в себе, а границы внешней свободы, как бы ни казались одни тесны, а другие пространны, почти и даже совсем безразличны.

18 марта. Продолжается нездоровье - слабость, апатия и нынче даже особенно дурное расположение духа. Сейчас чуть было не огорчился за спор на Таню. С утра расстроила то прекрасное настроение, в котором я встал, какая-то глупая старушка, рассказывавшая мне про видения, свои воспоминания и про то, что меня ненавидят и ругают на станции Козловке. Это, к стыду моему, очень огорчило, гнетуще подействовало на меня. Прочел "Круг чтения" на 18 марта как раз на эту тему. Да, надо благодарить бога за это, за то, что проверяет меня, мою жизнь в боге. Очень все слаб я. В утешение могу сказать только то, что временами, а не всегда. Был Фельтен. Мне скорее неприятно, чем приятно, распространение моих сочинений. Нынче поправил: "Революционеры". Записать немногое, но, как думается, очень важное. Едва ли осилю теперь. Лучше до вечера, если буду жив.

19 марта 1906. Ясная Поляна. То же дурное, тяжелое состояние. Борюсь с ним. Кажется, победил чувство недоброты, упрека людям, но апатия все та же. Ничего не могу работать. Вчера ездил верхом и все время спорил сам с собой. Слабый, дрянной, телесный, эгоистический человек говорит: все скверно, а духовный говорит: врешь, прекрасно. То, что ты называешь скверным, это то самое точило, без которого затупилось, заржавело бы самое дорогое, что есть во мне. И я так настоятельно и уверенно говорил это, что под конец победил, и я вернулся домой в самом хорошем настроении. [...]

1) Думал о том, что нишу я в дневнике не для себя, а для людей, преимущественно для тех, которые будут жить, когда меня, телесно, не будет, и что в этом нет ничего дурного. Это то, что мне думается, что от меня требуется. Ну, а если сгорят эти дневники? Ну, что ж? они нужны, может быть, для других, а для меня наверное - не то что нужны, а они - я. Они доставляют мне - благо. [...]

[...] 3) Вспомнил, как безрукий человек рассказывал мне о том, что он не может заснуть до тех пор, пока воображаемые пальцы на отсутствующей руке не сложатся в кулак, и что никакие личные усилия не могут содействовать этому. Неужели то же и с дурным расположением духа, и надо только терпеливо ждать, когда душа сложится в покойное состояние? И да и нет. Заставить себя работать духовно - не могу. Но быть довольным своим положением - могу, очень могу.

[...] 6) (Очень казалось мне важным.)

Помню, Страхов (Николай Николаевич) показывал мне какую-то материалистическую книгу, объяснявшую душевную жизнь клеточек, в которой для недостающего объяснения вводилось понятие воспоминания, как явление самое простое и вполне понятное. Помню, что и тогда нелепость этого введения самого таинственного для объяснения самого простого поразила меня, теперь же уже вполне понял, что такое воспоминание, память.

Способность воспоминания, память, это то таинственное для нас явление, объясняющее все остальное, но ничем не могущее быть объяснено, посредством которого мы знаем то, что знаем, посредством или вследствие которого мы живем духовной жизнью, вследствие которого мы познаем себя и мир, доступный нам, вполне, без времени. Воспоминание происходит во времени, но познаем мы, благодаря воспоминанию, вне времени. Я познавал себя час за часом во времени, но знаю я теперь себя независимо от времени, всего, какой я есмь: и ребенок, и мальчик, и юноша, и муж, и стареющийся, и старик, все вместе в одном. Так же знаю и Россию, и Францию, и др., и род человеческий, и весь мир со всем, что я знаю об его изменениях. То, что мы называем разумом, есть только сжатое, концентрированное воспоминание или вывод из него. Правда, можно в разумной деятельности выделить способность делать выводы из воспоминаний, но все-таки основа и разума и всей духовной жизни есть способность воспоминания. (Не полно.) [...]

2 апреля 1906. Ясная Поляна. Пасха. Все последнее время (две недели) чувствовал себя дурно. Почти ничего не писал. Слабость и физическая тоска. -Но странное дело. В тех редких просветах мысли, которые находили, мысль работала глубже и яснее, чем в периоды постоянной работы мысли. Невольно приходит в голову, что раскрытие жизни совершается равномерно. Если мне и кажется, что жизнь стоит во мне, она не стоит, но идет подземно и потом раскрывается тем сильнее, чем дольше она задерживалась. Правда ли это, будет видно по тому, что я записал и теперь впишу за эти две недели. Записать:

1) Совершенно ясно стало в последнее время, что род земледельческой жизни не есть один из различных родов жизни, а есть жизнь, как книга - Библия, сама жизнь, единственная жизнь человеческая, при которой только возможно проявление всех высших человеческих свойств. Главная ошибка при устройстве человеческих обществ и такая, которая устраняет возможность какого-нибудь разумного устройства жизни, - та, что люди хотят устроить общество без земледельческой жизни или при таком устройстве, при котором земледельческая жизнь - только одна и самая ничтожная форма жизни. Как прав Бондарев!

2) Удивительное дело! Стоит только рассказать, как-нибудь раскрыть людям то доброе, которое чувствуешь, делаешь или хочешь делать, и тотчас же та внутренняя сила и радость, которую давало это сознание добра, - исчезает. Точно как выпущенный пар из паровика. Если делаешь для бога, то делай только для бога. Держи тайну с богом, и он поможет тебе. Как разболтал людям, он отворачивается от тебя. "Ты, мол, сказал людям, от них и жди помощи".

3) На эту тему хотелось бы написать рассказ "Сон": человек видит, как после смерти его судят и на весах вешают его дела. Он ждет, что принесут и положат его труды для народа, благотворительность, его научные труды, его семейные добродетели, их несут, и все это ничего не весит, иное производит обратное действие: весы поднимаются. Для славы людской. И вдруг несут то, что он забыл: как он подавил в себе досаду в споре, поднял игрушку девочке... (придумать надо лучше), - все то, что люди не знали, не ценили. Можно еще сопоставить двух юродивых: одного, признанного юродивым, профессионального юродивого, и другого, про юродство невольное которого никто не знает. И как первый не угоден, а только второй угоден богу.

[...] 13) Мир - высшее матерьяльное благо общества людей, как высшее матерьяльное благо личности - здоровье. Так всегда полагали люди. И мир возможен только для земледельцев. Только земледельцы кормятся прямым трудом. Горожане неизбежно кормятся друг другом. Среди них возникло государство и возможно и нужно. Земледельцам оно излишне и губительно.

14) Жизнь всех народов везде одна и та же. Более жестокие, бесчеловечные, гулящие люди кормятся насилием, войною, более мягкие, кроткие, трудолюбивые предпочитают терпеть. История есть история этих насилий и борьбы с ними.

15) Отчего это я испытываю совершенно новое, странное смешанное чувство благоденствия, когда, потушив свечу, лежу в постели? Ничто не болит, тепло, тихо, спокойно. Мне радостно, хорошо и страшно, что я люблю жизнь и не перенесу без противления смерть. Отчего это?

16) Хотелось бы написать рассказ о том, как политический деятель, после 20, 30 лет труда в одном направлении, достигнув своей цели, вдруг хватился, что у него есть душа, которой надо бы служить и которую он оставил в небрежении, и она ссохлась, загрубела и не отзывается и не дает и не воспринимает радостей. (Он заболел или в тюрьме.)

17) В книгах с важностью пишут, что там, где есть права, там есть и обязанности. Какой это смелый вздор - ложь. У человека есть только обязанности. У ЧЕЛОВЕКА ЕСТЬ ТОЛЬКО ОБЯЗАННОСТИ.

18) Говорят и спорят о системе Генри Джорджа. Дорога не система (хотя я не только не знаю, но не могу себе представить лучшей), но дорого то, что эта система устанавливает общее и равное для всех людей отношение к земле. Пускай найдут лучшее.

17 апреля 1906. Ясная Поляна. Должен повторить совершенно то же, что писал 2 апреля. Так же дурно физически себя чувствовал и так же не дурно духовно, хотя по времени много прошло без жизни. Все вожусь с "Две дороги". Плохо подвигаюсь. Но важность предмета все больше и больше выясняется и привлекает к себе внимание. Поправлял несколько недель "Круга чтения". Написал несколько писем. Нынче получил от Трегубова о преследовании за отказ от военной службы, и надо послать и написать от себя Записать много надо и, кажется, не ничтожное.

1) Возвеличиваемым людям - царям, героям - нельзя совершать обыкновенные человеческие отправления, нельзя резвиться. Выходит страшный, отвратительный контраст. Елисавета к Троице. Екатерина...

2) Западные народы бросили земледелие и все хотят властвовать. Над собой нельзя, вот они и ищут колоний и рынков.

3) Только при земледельческом труде всех может быть разумная, нравственная жизнь. Земледелие указывает, что самое, что менее нужное. Оно руководит разумной жизнью. Надо коснуться земли.

4) Умиление и восторг, которые мы испытываем от созерцания природы, это воспоминание о том времени, когда мы были животными, деревьями, цветами, землей. Точнее: это - сознание единства со всем, скрываемое от нас временем.

[25 апреля 1906. Ясная Поляна] Не дописал. Нездоровье очень долго продолжалось. Но не жалуюсь на нездоровье. Ход мыслей, расцвет сознания продолжался. Не было достаточно силы внимания, чтобы писать. (Да и незачем, довольно написано), но урывками приходили мысли, как кажется, более важные или, по крайней мере, выкупающие с излишком остановку постоянной работы. Так что нездоровье для духовной жизни не вредно. Я начинаю приучаться не тяготиться нездоровьем, но не дошел еще - что нужно - до того, чтобы радоваться ему, как радуешься вообще жизни.

Нынче 25 апреля 1906. Ясная Поляна. Мне физически лучше, и как раз я давно, за все время нездоровья, не был в таком духовно слабом состоянии. Читаю газету о приеме Горького в Америке и ловлю себя на досаде. Читаю рассуждения и критику моих писаний Великанова, и мне неприятно. Затем присланную печатную статью о том, что чуть ли не я выписываю в Ясную Поляну казаков, и мне больно. Хорошо еще, что я чувствую, что это слабость, несвойственная мне. За это время поправил - плохо "За что?" и продержал плохо же корректуру "Круга чтения". Правда ли то, что во время нездоровья мысли были таковы, что выкупают отсутствие работы, покажет то, что надо записать:

1) Эпиктет говорит: ты не сердишься на слепого за то, что он не видит... Да, но трудно не сердиться, когда слепой уверен, что он видит, а что ты слепой, и тянет тебя в яму. Надо не идти за ним, но все-таки сердиться незачем.

[...] 12) Нынче тоже ясно пришла мысль о том, что то свойство людей передавать власть, право насилия другим не есть черта добрая и христианская, и что поэтому плоды се: насилия, убийства - грехи еще худшие, чем при личном участии. Это очень важно.

[...] 24) Видел сон, что я выгоняю сына; сын - соединение Ильи, Андрея, Сережи. Он не уходит. Мне совестно, что я употребил насилие, и то, что не довел его до конца. Тут присутствует Стахович, и мне стыдно. Вдруг этот собирательный сын начинает меня своим задом вытеснять с того стула, на котором я сижу. Я долго терплю, потом вскакиваю и замахиваюсь на сына стулом. Он бежит. Мне еще совестнее. Я знаю, что он сделал это не нарочно. Сына нет. Приходит Таня в сенях и говорит мне, что я не прав. И прибавляет, что она опять начинает ревновать своего мужа. Вся психология необыкновенно верна, а нет ни времени, ни пространства, ни личности. [...]

30 апреля. 1906. Ясная Поляна. Стараюсь по-прежнему работать, но силы оставляют. И прекрасно. Не жалуюсь и искренно доволен и даже часто радуюсь. Немного работал над "Две дороги" и ясно вижу все последующее, но не имею сил записать. Несколько дней был бодрее. Нынче очень слаб. Думается очень хорошо. Записать надо:

1) 300 лет тому назад пытки так же казались необходимы, как теперь кажется насилие. Как посредством пыток достигались скоро желаемые результаты, так же они достигаются и насилием.

2) Власть одного человека над другим губит прежде всего властвующего. Богатство, деньги есть такая же власть, как и прямая. Она так же губит прежде всего тех, кто обладает им, и губит хуже, потому что грех ее скрыт. [...]

Нынче 3 мая 1906. Ясная Поляна. Три дня очень тяжело болела печень по-новому; думал, что освобождение, и скорее был рад. Сожаления же не было нисколько. Боялся только резких страданий и вследствие их ослабления духовных сил. Боль печени готовилась за несколько дней, и был в очень дурном расположении, а тут сыновья Сергей и в особенности Илья с самоуверенностью, равной только его же невежеству, и я не выдержал и недобро говорил с ним. И как раз в то время, когда я только что твердил себе, что надо две: не думать о мнении людей и добро относиться к ним, сразу нарушил оба. Долго было больно и стыдно. Только нынче стала проходить резкая боль раскаяния. Хочу записать записанное, а кроме того, нудит совесть написать к народу о том страшном распутье, на котором он стоит. [...]

Нынче уже 22 мая 1906. Ясная Поляна. Все время был в дурном, слабом состоянии. Все писал, переделывал "Две дороги". И все не совсем ясно. За последнее время было много радостного: старичок из Коломны, еврей, отказывающийся от военной повинности, и юноша Офицеров, весь охваченный возрождением. Письма тоже были. Нынче от Мироновых из Самары. Боюсь, что воздействие на них Добролюбова не просто и не прочно. Письмо от Davidson Morisson и от Токи-Томи.

В это последнее время минутами находило тихое отчаяние в недействительности на людей истины. Особенно дома. Нынче все сыновья и особенно тяжело. Тяжела неестественность условной [близости] и самой большой духовной отдаленности. Иногда, как нынче, хочется убежать, пропасть. Все это вздор. Записываю, чтобы покаяться в своей слабости. Все это хорошо, нужно и может быть радостно. Но могу жалеть тех слепых, которые мнят себя зрячими и старательно отрицают то, что я вижу. [...]

29 мая 1906. Ясная Поляна. Очень мне тяжело от стыда моей жизни. И что делать, не знаю. Господи, помоги мне. Все копаюсь над "Двумя дорогами". Довольно хорошо изредка думаю и часто прямо желаю смерти. Это хорошо. Записать надо очень много:

[...] 7) Человек посредством сознания может избавиться от зла - все претворить в благо для себя и для мира.

8) Как я больно, мучительно чувствую нелюбовь людей, вроде как болит член тела. И как восторженно, радостно, умиленно чувствую любовь. Первое - хорошо, второе - дурно.

9) Все мы живем и грабежом, и милостыней, и трудом. Дело только в том, сколько чего %. Я весь живу милостыней и грабежом. И мучаюсь.

[...] 13) Смотрю, Верочка служит няней, работает, а мои болтаются, играют. Кто счастливее? Разумеется, нет сравнения.

[...] 16) Три главные черты в людях в разных долях составляют все различия характеров:

1) Разумность - знание, инстинкт того, что важно, о чем больше всего думать, и что не важно;

2) умственная ловкость, память, сообразительность и

3) чуткость, способность переноситься в другого и чувствовать за него.

17) Проповедовать христианство надо не столько рабочим, сколько неработающим господам.

18) Безумие теперешнего правительства, при свободе печати позволяющего себе репрессии. [...]

6 июня 1906. Ясная Поляна. Чувствую себя хорошо. Мало сплю и слаб: и это хорошо. Как будто подвигаются "Две дороги". Был корреспондент, и я кое-что и о Генри Джордже написал и ему сказал о Думе и репрессиях. Здесь Денисенки. Начал читать с Оней "Круг чтения". Не глубоко, но хорошо думается и чувствуется. Со всеми сыновьями хорошо, любовно, с Андреем ужасно трудно. Какая язва их общая самоуверенность! Как они много лишаются от этого. Все борюсь с заботой о людском мнении и стараюсь установить прямое отношение к богу. Редко - могу.

Записать:

[...] 5) День не есть та минута, которую я переживаю, но есть все, что совершается от восхода до захода солнца Дано мне это представление и опытом, и воспоминанием, и разумом. То же и представление о моем 40-летнем сыне. Это не тот плешивый человек, который сейчас рассуждает о политике, а это то существо, которое рожалось, играло, училось, заблуждалось, мужало и которое будет стареться и умрет. И так все.

6) Самое обычное заблуждение - что люди растут до 20, 25 лет одинаково и физически и духовно. Ошибка в том, что рост физический останавливается, но духовный не перестает до глубочайшей старости и смерти.

3 июля 1906. Ясная Поляна. Давно не писал. Болел желудком. Урывками работал "Две дороги". Духовное состояние очень радостное, свободное, в воле бога чаще всего. Записать:

[...] 4) Богатые землевладельцы осуждают рабочих, крестьян. Да ведь все, что они могут сделать дурного, все лучше того, что делаете вы. Вы своей жизнью, основанной на грабеже, разрушаете всякую нравственность в людях, а потом жалуетесь на их безнравственность.

[...] 13) Мы часто смотрим на древних, как на детей. А дети мы перед древними, перед их глубоким, серьезным. незасоренным пониманием жизни.

[...] 15) Если русский народ - нецивилизованные варвары, то у нас есть будущность. Западные же народы - цивилизованные варвары, и им уже нечего ждать. Нам подражать западным народам все равно, как здоровому, работящему, неиспорченному малому завидовать парижскому плешивому молодому богачу, сидящему в своем отеле. Ah, que je m'embete! [Ах, как я бешусь от скуки! (фр.)]

Не завидовать и подражать, а жалеть.

[...] 21) Индусы покорены англичанами, а они свободнее англичан: они могут жить без англичан, а англичане не могут жить без них.

22) Какая ужасная привычка приказывать! Нет ничего более развращающего, нарушающего отношение естественного, доброго, разумного человека к человеку. Бедные и подвластные не знают этого греха; и это незнание с избытком искупает невыгоду их положения. Надо всем отвыкать приказывать. [...]

Нынче 30 июля 1906. Ясная Поляна. Очень давно не писал. Думаю, что кончил статью "Две дороги", и кажется, что не дурно. Даже был очень доволен. Как Фет "Двумя липками". Здесь Чертков, и мне очень приятно. Решил отдать с изменениями "Правительство, революционеры, народ". Много есть чего записать.

[...] Записать надо:

1) Есть ли бог? Не знаю. Знаю, что есть закон моего духовного существа. Источник, причину этого закона я называю богом.

2) Чем больше служишь другим (с усилием), тем радостнее; чем больше служишь себе (без усилия), тем тяжелее жизнь.

3) Дело, предстоящее русскому народу, в том, чтобы развязать грех власти, который дошел до него. А развязать грех можно только тем, чтобы перестать участвовать во власти и повиноваться ей.

[...] 6) Люди малообразованные бывают часто дерзки и упорны в мыслях. Это оттого, что они не знают, какими разными путями может работать мысль. [...]

24 августа 1906. Ясная Поляна. Двадцать четыре дня не писал. Провел это время хорошо. Да теперь, слава богу, все лучше и лучше. За это время при езжал Чертков. Я ездил с ним к Маше. Чертков очень был приятен, но боюсь, что много оттого, что он очень высоко ценит меня. Был и Меньшиков и, слава богу, совсем с другой стороны был настолько приятен, что с удовольствием вспоминаю об отношении с ним. Хотел написать, что Маша мне очень мила, да все читают мои дневники. Да и лучше.

Много работал над "Двумя дорогами" и, кажется, совсем кончил. Думаю, что нужно, может быть полезно. Но знать не могу. А знаю, что мне нужно было написать. Состояние сознания раба божия немного не ослабело, а потеряло новизну, но укоренилось, и, слава богу, живу им. Часто или на прогулке, или когда потушу свечу, лежа в постели, испытываю новое, радостное чувство жизни, благодарности, спокойного довольства. Замарал: спокойного, потому что чувство не беспокойное, но очень живое, сильное. Записать:

[...] 2) Прочел у Менделеева, что назначение, идеал человека размножение. Ужасно нелепо. Вот глупость (не свойство, а поступок слова) последствие самоуверенности. Животные поедают друг друга, и потому им надо размножаться, и размножение может быть идеалом кроликов. Поедание и размножение взаимно ограничиваются. У людей же, освободившихся от поедания другими животными, размножение ничем не может быть ограничено, кроме сознанием добра, совершенствованием. Совершенствование включает целомудрие. Оно-то и ограничивает. Как ужасно безнравственно и просто глупо менделеевское размножение. Ведь если люди выдумают химическую пищу, то размножение все-таки дойдет до того, что будут стоять плечо с плечом. Поедание и размножение животных есть экилибри [равновесие (от фр. - equilibre)], устанавливаемый в области эгоистической телесной жизни. В области духовной жизни - любовь, приручение и целомудрие.

[...] 7) Думал о том, что теперь делать правительству, и стало совершенно ясно, что главное прекратить все репрессии, согласиться на все требования, и не для того, чтобы стало лучше (хуже не будет, и очень может быть, что станет лучше), но для того, чтобы не участвовать в зле, не быть в необходимости сдерживать, карать.

[...] 14) Меня причисляют к анархистам, но я не анархист, а христианин. Мой анархизм есть только применение христианства к отношениям людей. То же с антимилитаризмом, коммунизмом, вегетарьянством. [...]

1 сентября. Ясная Поляна. 1906. Не писал шесть дней.

Болезнь Сони все хуже. Нынче почувствовал особенную жалость. Но она трогательно разумна, правдива и добра. Больше ни о чем не хочу писать. Три сына: Сережа, Андрюша, Миша здесь и две дочери: Маша и Саша. Полон дом докторов. Это тяжело: вместо преданности воле бога и настроения религиозно-торжественного - мелочное, непокорное, эгоистическое. Хорошо думалось и чувство шлось. Благодарю бога.

Я не живу, и не живет весь мир во времени, а раскрывается неподвижный, но прежде недоступный мне мир во временя. Как легче и понятное так! И как смерть при таком взгляде не прекращение чего-то, а полное раскрытие...

2 сентября 1906. Ясная Поляна. Нынче сделали операцию. Говорят, что удачно. А очень тяжело. Утром она была очень духовно хороша. Как умиротворяет смерть! Думал: разве не очевидно, что она раскрывается и для меня, и для себя; когда же умирает, то совершенно раскрывается для себя. - "Ах, так вот что!" Мы же, остающиеся, не можем еще видеть того, что раскрылось для умирающего. Для нас раскроется после, в свое время.

Во время операции ходил в елки. И устал нервами. Потом пописал о Генри Джордже - нехорошо. Записать.

[...] 9) Западные народы далеко впереди нас, но впереди нас на ложном пути. Для того чтобы им идти по настоящему пути, им надо пройти длинный путь назад. Нам же нужно только немного свернуть с того ложного пути, на который мы только что вступили и по которому нам навстречу возвращаются западные народы. [...]

5 сентября 1906. Ясная Поляна. Ужасно грустно. Жалко ее. Великие страдания и едва ли не напрасные. Не знаю, грустно, грустно, но очень хорошо.

15 сентября. Здоровье Сони хорошо. Видимо, поправляется. Много пережито.

Кончил и статью, и о земле, и начал письмо китайцу, все о том же.

Хочется писать совсем иначе. Правдивее. Записывать много есть чего. Но не буду нынче. Ездил далеко в лес по метели. Состояние не бодрое, но хорошее, доброе. До завтра.

24 сентября 1906. Кончил все начатые работы и написал предисловие к Генри Джорджу. Последнее время был не совсем здоров желудком, и мало и лениво думается. Начал "Круг чтения", но лениво идет и не хорошо. Даже нынче кажется, что не могу. Написал ядовитое письмо в ответ на запрос о приезде англичан и рад, что не послал. Вот этого-то нет во сне: нет нравственного усилия. Так, нынче видел длинный сон и не помню о чем, солгал и потом вспомнил, что не надо было лгать, но не мог удержаться. Наяву же всегда можно удержаться. И в этом вся жизнь и отличие бдения от сна.

Написать надо:

[...] 12) Насколько дело жизни - прямого отношения с людьми дороже, важнее писания. Тут ты прямо действуешь на людей, видишь успех или неуспех, видишь свои ошибки, можешь поправить их, там ты ничего не знаешь, может быть, подействовал, может быть, нет; может быть, тебя не поняли, может быть, ты не так сказал, - ничего не знаешь.

13) Тайна в том, что я всякую минуту другой и все тот же. То, что я все тот же, делает мое сознание; то, что я всякую минуту другой, делает пространство и время.

30 сентября 1906. Ясная Поляна. Просмотрел привезенные корректуры. Начал было рассказ о священнике. Чудный сюжет, но начал слишком смело, подробно. Не готов еще, а очень хотелось бы написать. Философский, метафизически-религиозный вопрос нудит и требует выражения более ясного. И кажется, что нынче, если не нашел решения, то приблизился очень к нему.

Читаю Гете и вижу все вредное влияние этого ничтожного, буржуазно-эгоистического даровитого человека на то поколение, которое я застал, - в особенности бедного Тургенева с его восхищением перед "Фаустом" (совсем плохое произведение) и Шекспиром, - то же произведение Гете, - и, главное, с той особенной важностью, которая приписывалась разным статуям Лаокоонам, Аполлонам и разным стихам и драмам. Сколько я помучался, когда, полюбив Тургенева - желал полюбить то, что он так высоко ставил. Из всех сил старался и никак не мог. Какой ужасный вред авторитеты, прославленные великие люди, да еще ложные!

Записано:

[...] 2) Что такое порода? Черты предков, повторяющиеся в потомках. Так что всякое живое существо носит в себе все черты (или возможность их) всех предков (если верить в дарвинизм, то всей бесконечной лестницы существ) и передает свои черты, которые будут бесконечно видоизменяться, всем последующим поколениям. Так что каждое существо, как и я сам, есть только частица какого-то одного, временем расчлененного существа - существа бесконечного. Каждый человек, каждое существо есть только одна точка среди бесконечного времени и бесконечного пространства. Так я, Лев Толстой, есмь временное проявление Толстых, Волконских, Трубецких, Горчаковых и т. д. Я частица не только временного, но и пространственного существования. Я выделяю себя из этой бесконечности только потому, что сознаю себя.

3) Есть большая прелесть, соблазн в восхвалении, в пользовании славой, но едва ли не большая еще есть радость в самоунижении. Я как-то по глухоте не расслушал и сделал глупый вопрос и совершенно искренно сказал: я, кажется, от старости стал и глух и глуп. И, сказав это, мне стало особенно приятно, весело. Думаю, что это всегда так.

4) Записано; о ложном пути народов, устраивающих свою телесную жизнь. Совсем было забыл, что это значило, и сейчас вспомнил всю эту мысль, которая, и когда записал ее, и теперь, кажется мне особенно, необыкновенно важной.

Мысль эта в том, что мне думается, что люди пережили или переживают длинный, со времен не тольк о Рима, но Египта, Вавилона, период заблуждения, состоящего в направлении всех сил на матерьяльное преуспеяние, в том, что люди для этого преуспеяния жертвовали своим духовным благом, духовным совершенствованием. Произошло это от насилия одних людей над другими. Для увеличения своего матерьяльного блага люди поработили своих братьев. Порабощение это признали законным, должным, и от этого извратилась мысль, наука. И эту ложную науку признали законной. От этого все бедствия. И мне думается, что теперь наступило время, когда люди сознают эту свою ошибку и исправят ее. И установится или, скорее, разовьется истинная, нужная людям наука духовная, наука о совершенствовании духовном, о средствах наиболее легких достижения его. [...]

1 октября 1906. Ясная Поляна. Второй день ничего не пишу, чувствую слабость, сонливость, но на душе хорошо, даже очень. Читаю Гете. Соня слаба и жалка тоже очень. [...]

2 октября 1906. Ясная Поляна. Сейчас было тяжелое испытание с слепым. Приехал и стал упрекать меня, что не отдал землю, не выкупаю ее теперь, уверяя, что у меня есть деньги. Я ушел от него. Можно было мягче. И я не выдержал вполне испытания. Продолжаю быть в усталом состоянии, но думается хорошо, и кажется, что уясняется определение жизни. [...]

10 октября 1906. Ясная Поляна. Желания своего не исполнил. Поразил разговор на большой дороге с ломинцовским молодым крестьянином-революционером, и на Другое утро чтение газет с двадцатью двумя казненными, и я начал писать об этом. И вышло очень плохо, но я три дня писал понемногу об этом, и все плохо. Хочется ответить на вопрос: что делать?

Записать надо многое:

[...] 5) Записано так, после очень тяжелого настроения: Уж очень отвратительна наша жизнь: развлекаются, лечатся, едут куда-то, учатся чему-то, спорят, заботятся о том, до чего нет дела, а жизни нет, потому что обязанностей нет. Ужасно!!!! Все чаще и чаще чувствую это.

6) Ходил гулять. Чудное осеннее утро, тихо, тепло, зеленя, запах листа. И люди вместо этой чудной природы, с полями, лесами, подои, птицами, зверями, устраивают себе в городах другую, искусственную природу, с заводскими трубами, дворцами, локомобилями, фонографами... Ужасно, и никак не поправишь...

7) Очень важное. Люди нашего времени гордятся своей наукой. То, что они гордятся так ею, лучше всего показывает то, что она ложная. Истинная наука тем и познается, или, скорее, несомненный признак истинной науки - сознание ничтожности того, что знаешь, в сравнении с тем, что раскрывается. А что наука ложная, в этом нет никакого сомнения. Не в том, что то, что она исследует, неверно, а в том, что это не нужно: некоторое относительно, в сравнении с тем, что важно и не исследовано, а многое и совсем не нужно. И я твердо уверен, что люди поймут это и начнут разрабатывать единую истинную и нужную науку, которая теперь в загоне - НАУКУ О ТОМ, КАК ЖИТЬ.

Хорошо бы посвятить остаток жизни, чтобы указать на это людям. [...]

11 октября 1906. Ясная Поляна. Пишу о революции. Но плохо идет.

[...] Записать:

1) Дурно отнесся к нищему или еще что-то сделал дурное - не помню, но стало совестно, больно, почувствовал раскаяние. Особенно по-старому больно, что нельзя поправить, что тот, с кем надо было обойтись хорошо, ушел, и уже не догонишь. Это ложное чувство. Не в том дело, что непоправимо последствие моего поступка (оно может быть и поправимо); а в том, что непоправим самый поступок, что время, в котором он совершен, не возвратится. Но поправим я сам. Я могу, сознав свой грех, быть осторожным в повторении его. Важны не последствия, а поступок, дающий привычку злую или добрую.

[...] 4) Надо бы "Круг чтения" составить так, чтобы в каждом дне была одна мысль религиозная, метафизическая, определяющая положение человека в мире, а другая - правило полезное, помогающее жить доброй жизнью.

5) Иногда ставят истину идеалом. Это неверно: истина ость только отсутствие лжи.

[...] 11) Хотел написать о перенаселении и спасении от него в свойственном разумному человеку целомудрии.

12) Ничто не может помешать каждому существу делать предназначенное ему дело (последствия дела могут быть не те, которые мы предполагаем, но делу ничто помешать не может). Ничто не может помешать грибу расти, мыши плодиться, яблоне цвести и человеку делать свойственное разумному существу дело: разумное добро. Ничто не может помешать человеку быть добрым, любить.

13) Человек несвободен только, когда действует противно своей разумной природе. [...]

[...] 15) Что такое та особенная живость воспринимания мысли, которую я иногда испытываю, в особенности во время прогулок? Бывает, что понял мысль, передал се, считаешь ос справедливою - и остаешься холоден к ней; или вдруг она охватит тебя всего, чувствуешь, что это не слова, а дело, что ты должен жить по ней, ею. И это бывает очень радостно.

16) Мы удивляемся перед растением (как мухоловка), которое проявляет признаки разума. Так же удивительно, когда разумное существо проявляет только признаки жизни животной или растительной.

17) Время дает возможность свободы отдельному существу.

14 октября 1906. Ясная Поляна. Еще три дня писал под впечатлением встречи на большой дороге, и мало, и плохо, и нынче, кажется, решил бросить. Все эти дни чувствую себя очень слабым: плохо движусь и еще хуже мыслю.

[...] Вчера был милый Иван Иванович. Перечел свои печатающиеся статьи с удовольствием. И о воспитании и учении. Неприятно было письмо Черткова, его отзыв обо мне. Нездорово это, и прямо чувствую боль - вред. [...]

20 октября 1906. Ясная Поляна. [...] Здоровье все хуже. Все это время возился с заключительной главой. И так плохо, что бросил. Читал Чамберлена об евреях. Нехорошо, хотя много мыслей вызывает. Очень хочется писать и художественное и религиозно-метафизическое. [...]

10) (Очень важное.) Я по старой привычке ожидаю событий извне, своего здоровья, и близких людей, и событий, и успеха. И все это не только глупо, но вредно. Перестань только думать, заботиться о внешнем, и ты невольно перенесешь все силы жизни на внутреннее, а оно одно нужно и одно в твоей власти.

11) Рассердился на собаку (она погналась за овцами) и хотел побить ее. И почувствовал, как поднялось во мне злое чувство, и подумал: всякая потачка, попустительство злому, похотливому чувству - хотел сказать: не только, но надо сказать: только тем и дурны, что усиливают то, от чего надо избавляться. Всякая такая потачка подобна тому, что сделаешь, отстранив препятствие, задерживающее падение предмета.

23 октября 1906. Ясная Поляна. Последний раз записал, что продолжаю радоваться сознанию жизни, а нынче как раз должен записать противное: ослабел духовно, главное, тем, что хочу, ищу любви людей - и близких и дальних. Нынче ездил в Ясенки и привез письма, все неприятные. То, что они могли быть мне неприятны, показывает, как я сильно опустился. Две дамы-рассудительницы, неясные, путаные и прилипчивые (и к ним можно и должно было отнестись любовно, как я и решил, подумав), и потом фельетон в харьковской газете, того маленького студента, который жил здесь летом. [...] Он осуждает меня за то, в чем я не виноват. Но если бы он знал все те гадости, которые были и есть у меня в душе, то справедливо осудил бы меня много раз строже. Если же мне досадно за то, что он осуждает, в чем я не виноват, и судит ложно, то можно только жалеть его, как жалел бы, если бы он ошибался и говорил неправду о другом человеке. Ах, ах, как хорошо бы никогда не терять этого прямого отношения к богу, исключающего всякий интерес к людским суждениям. И это можно. Можно быть в сильном и слабом состоянии, в состоянии бездействия, но надо не поддаваться соблазну желания любви к себе. Это страшный соблазн, зачинающийся в первом детстве и до сих пор держащий меня или, скорее, постоянно подчиняющий меня своей власти. Сейчас я свободен благодаря фельетону. Но надолго ли?

Все это время возился с Послесловием, и все кажется то плохо, то порядочно, и не могу решить. И в этом деле только отрешись от всякого соображения о мнениях и чувствах людей, и решение просто.

За все это время очень дурное, желчное физическое состояние, настраивающее на раздражение, нелюбовь. Радуюсь тому, что не пропускаю этого себе и в мыслях борюсь с недобрыми суждениями - останавливаю их. Очень хочется писать священника, но опять думаю о том, какое он произведет впечатление. [...]

24 октября 1906. Ясная Поляна. Получил гору писем, и одно здоровое ругательное от Великанова, и опьяняющих письма два хвалебные. Точно стакан вина. Не пью. Хорошее настроение. Кажется, что кончил "Послесловие". Ездил верхом Саломасова и через Засеку домой. Очень хорошо. Как будто помню свое дело и работу в мыслях. Какой сложный процесс жизни. Если бы описать то, что никто не высказывает, иногда и не знает. Теперь 12 часов, ложусь.

Нынче 26 октября 1906. Ясная Поляна. Окончил все дела. Послесловие плохо, но послал. Письма все написал, даже отографы. Вчера огорчила Саша, и до сих пор тяжело, потому что не соберусь поговорить с ней. Сейчас вечор, и очень дурное расположение. Хочу и не могу вызвать живого сознания своего духовного начала. Думал, вспоминая свое прошедшее, о страшной слепоте молодости. Я осуждаю Андрюшу, Сашу. А что был я в 27 лет? Это Кавказ, турецкая война, Севастополь. А уж что я был в 22 года? Это игра, Чулково, охота. Да, жизнь есть делание, совершение себя, и оно идет, пока может, в этой форме. А есть предел. Продел - полное самоотвержение, а оно невозможно для человека животного. И потому надо умереть, то есть перейти в другую форму. Да так ли?

Очень хочется написать все, что думается человеком; хоть в продолжение шести часов, но все. Это было бы страшно ново и поучительно. [...]

Нынче 9 ноября 1906. Ясная Поляна. Был несколько дней нездоров - животом. И была большая слабость физическая - душевное состояние изрядно. Писал письмо Sabatier - нехорошо, но решил послать перед богом. Слава богу, не иду назад. Записать:

[...] 3) Грех богатства, не только богатства, но излишка, а тем более большого богатства, кроме своего внутреннего греха пользования трудом, отнимания для себя труда других людей, еще и в том - и ужасный грех - в возбуждении зависти и нелюбви людей.

4) Мысль только тогда движет жизнью, когда она добыта своим умом или хотя отвечает на вопрос, возникший в своей душе; мысль же чужая, воспринятая только умом и памятью, не влияет на жизнь и уживается с противными ей поступками.

5) Братство, равенство, свобода - бессмыслица, когда они понимаются, как требования внешней формы жизни. От этого-то и была прибавка: "ou la mort" [или смерть (фр.)]. Все три состояния - последствия свойств человека: братство это любовь. Только если мы будем любить друг друга, будет братство между людьми. Равенство - это смирение. Только если мы будем не превозноситься, а считать себя шике всех, мы все будем равны. Свобода - это исполнение общего всем закона бога. Только исполняя закон бога, мы все наверно будем свободны. (Хорошо.)

[...] 7) Как можно приучить себя класть жизнь в чинах, богатстве, славе, даже в охоте, в коллекционерстве, так можно приучить себя класть жизнь в совершенствовании, в постепенном приближении к поставленному пределу. Можно сейчас испытать это: посадить зернышки и начать следить за их ростом, и это будет занимать и радовать. Вспомни, как радовался на увеличение силы телесной, ловкости; коньки, плаванье. Так же попробуй задать себе хоть то, чтобы не сказать в целый день, педелю ничего дурного про людей, и достижение будет также занимать и радовать.

[...] 10) Человек упорно держится своих мыслей, главное, потому, что он дошел до этих мыслей сам, и может быть, очень недавно, осудив свое прежнее. И вдруг ему предлагают осудить это свое новое и принять еще более повое, то, до чего он не дошел еще. А тут еще одно из самых смешных и вредных суеверий, что стыдно изменять свои убеждения. Стыдно не изменять их, потому что во все большем и большем понимании себя и мира - смысл жизни, а стыдно не переменять их.

[...] 12) Да, как атлет радуется каждый день, поднимая большую и большую тяжесть и оглядывая свои все разрастающиеся и крепнущие белые (бисепсы) мускулы, так точно можно, если только положишь в этом жизнь и начнешь работу над своей душой, радоваться на то, что каждый день, нынче, поднял большую, чем вчера, тяжесть, лучше перенес соблазн. Только любоваться нельзя, да и не на что, потому что всегда остается так много недоделанного.

[...] 17) Удивительно, что люди не видят того, что и внутренняя глубокая причина и последствия совершающейся теперь в России революции не могут быть те же, как причины и последствия революции, бывшей больше ста лет тому назад. [...]

Сегодня 10 ноября. Было досадно, что не вышла статья. Вот и не поднял гирю.

17 ноября 1906. Ясная Поляна. Целая неделя. Написал "Что видел во сне" (порядочно) и поправлял корректуры присланного "Что делать?" и немного серьезнее с Дориком. Живется хорошо. Сознание смысла жизни в исполнении не проходит, а скорее усиливается. Ох, боюсь похвастаться. Чертков болен, и мне было очень страшно потерять его. Неужели и это забота о себе? Умилившее меня письмо Суткового. Начал нынче было писать "Отца Василия", но скучно, ничтожно. Все больше и больше думается о значении дилеммы, разрешаемой революцией. Очень хочется написать. Записать:

1) Что сновидения - воспоминания, видно из того, что не знаешь, что было прежде и что после. Связываешь же все воспоминания в последовательный ряд событий в момент пробуждения. От этого и кажется, что длинный сон кончается и сливается с звуком действительным, пробуждающим.

[...] 7) Понятны верования буддизма о том, что, пока не дойдешь до полного самоотречения, будешь возвращаться к жизни (после смерти). Нирвана - это есть не уничтожение, а та новая, неизвестная, непонятная нам жизнь, в которой не нужно уже самоотречения. Не прав только буддизм в том, что он не признает цели и смысла этой жизни, ведущей к самоотречению. Мы не видим его, но он есть, и потому эта жизнь так же реальна, как и всякая другая.

18 ноября 1906. Ясная Поляна. До сих пор не очень дурно. Нет доброты. Ничего не хочется работать. Написал два ничтожные письма, и Дорику плохо, и теперь записываю:

1) Все заблуждения философов - от построении объективных. А несомненно только субъективное, не субъект Ивана, Петра, а субъективное общечеловеческое, познаваемое не одним разумом, но разумом и чувством - сознанием.

2) Надо приучаться спокойно переносить дурные, превратные о тебе суждения, даже не переносить, а быть совершенно равнодушным. [...]

21 ноября 1906. Ясная Поляна. [...] Вчера написал для "Родника" "К юношам". Порядочно. Не поправлял еще. Нынче интересная статья о революции в японском журнале, а вчера в индийском о желтой и белой цивилизации.

23 ноября 1906. Ясная Поляна. В очень хорошем душевном состоянии любви ко всем. Читал Иоанна послание. Удивительно. Только теперь вполне понимаю. Нынче было великое искушение, которое так и не преодолел вполне. Догнал меня Абакумов с просьбой и жалобой за то, что его за дубы приговорили в острог. Очень было больно. Он не может понять, что я, муж, не могу сделать по-своему, и видит во мне злодея и фарисея, прячущегося за жену. Не осилил перенести любовно, сказал Абакумову, что мне нельзя жить здесь. И это не добро. Вообще меня все больше и больше ругают со всех сторон. Это хорошо. Это загоняет к богу. Только бы удержаться на этом. Вообще чувствую одну из самых больших перемен, совершившихся во мне именно теперь. Чувствую это по спокойствию и радостности и доброму чувству (не смею сказать: любви) к людям. Все почти мои прежние писания последних лет, кроме Евангелия и некоторых, мне не нравятся по своей недоброте. Не хочется давать их.

Маша сильно волнует меня. Я очень, очень люблю ее.

Да, хочется подвести отделяющую черту под всей прошедшей жизнью и начать новый, хоть самый короткий, но более чистый эпилог.

[27 ноября 1906] 26 ноября 1906. Ясная Поляна. Сейчас, час ночи, скончалась Маша. Странное дело. Я не испытывал ни ужаса, ни страха, ни сознания совершающегося чего-то исключительного, ни даже жалости, горя. Я как будто считал нужным вызвать в себе особенное чувство умиления горя и вызывал его, но в глубине души я был более покоен, чем при поступке чужом - не говорю уже своем - нехорошем, не должном. Да, это событие в области телесной и потому безразличное. Смотрел я все время на нее, как она умирала: удивительно спокойно. Для меня - она была раскрывающееся перед моим раскрыванием существо. Я следил за его раскрыванием, и оно радостно было мне. Но вот раскрывание это в доступной мне области (жизни) прекратилось, то есть мне перестало быть видно это раскрывание; но то, что раскрывалось, то есть. "Где? Когда?" - это вопросы, относящиеся к процессу раскрывания здесь и не могущие быть отнесены к истинной, внепространственной и вневременной жизни. Записать надо:

[...] 5) Как в минуты серьезные, когда, как теперь, лежит не похороненное еще тело любимого человека, ярко видна безнравственность и ошибочность и тяжесть жизни богатых. Лучшее средство против горя - труд. А у них нет необходимого труда, есть только веселье. А веселье - неловко, и остается невольно фальшивая, сантиментальная болтовня. Только что получил фальшиво сочувственные письма и телеграммы и встретил дурочку Кыню, она знала Машу. Я говорю: слышала наше горе?

- "Слышала", - и тотчас же: "Копеечку дай".

Как это много лучше и легче.

29 ноября 1906. Ясная Поляна. Сейчас увезли, унесли хоронить. Слава богу, держусь в прежнем хорошем духе. С сыновьями сейчас легче. [...]

23 декабря. Ясная Поляна. 1906. Несколько дней нездоров, хорошо думается, радостная готовность к смерти. [...]

28 декабря 1906. Ясная Поляна. Нездоровье прошло, но осталась сердечная слабость. Сильные перебои. И хорошо. Очень серьезно хорошо. Странно, только теперь, когда я накануне смерти, я начинаю жить настоящей жизнью:

для себя, для бога, независимо от людей. И какая это сила. Я не вполне еще овладел ею, но чувствую со временами. Писал за это время: исправленный "Круг чтения" и закон божий для детей. Очень трудно, но если бог позволит - могу сделать. Много нужно записать, и хорошего, но сейчас не могу - поздно, вечер.

Живу и часто вспоминаю последние минуты Маши (не хочется называть ее Машей, так не идет это простое имя тому существу, которое ушло от меня). Она сидит, обложенная подушками, я держу ее худую милую руку и чувствую, как уходит жизнь, как она уходит. Эти четверть часа - одно из самых важных, значительных времен моей жизни.

29 декабря 1906. Ясная Поляна. Здоровье тела слабо, душевное хорошо. Вышло "Что же делать?". Неприятно, слабо, а несомненно правда. Хотел не писать больше статей, а статья о значении революции и письмо офицера и нынче заметка о "Что же делать?" требуют. Главное, надо написать о том, что все их теории историко-экономические, все это только оправдание скверной жизни, все это только топтание в тупике, из которого нет выхода. Записать:

[...] 2) Ужасно, когда человек, вообразивший свою жизнь в теле, видит, что тело это разрушается, да еще с страданиями! Для человека, понимающего свою жизнь в духе, разрушение тела есть только усиление духа; страдания же необходимые условия этого разрушения.

3) Записано: "Спартанство и изнеженность..." Не помню, должно быть, что в нашем обществе потеряно сознание греха изнеженности. Все или большая часть изобретений, которыми мы гордимся, от железных дорог до телефонов, направлены на усиление изнеже fff нности.

4) То, что в нашем мире считается единственной и самой важной наукой: естественные науки, политико-экономия, история (как она изучается), юриспруденция, социология и пр., совершенно такие же ненужные и большей частью ложные знания, какова в старину была "наука", включавшая в себе богословие, алхимию, аристотелевскую философию, астрологию.

[...] 8) Как кажется несомненным то, что богатым жить лучше, чем бедным, а между тем как это несомненно несправедливо. И несправедливо не только до известной степени, но всегда и до конца: самая большая бедность лучше небольшой бедности, и самое большое богатство хуже среднего. Всем совершенно равно, и потому тому, кто понимает это, незачем изменять свое положение. Как вода везде на одном уровне, так и возможность счастия людей в зависимости от богатства или бедности.

[...] 11) Часто удивлялся на путаницу понятий таких умных людей, как Владимир Соловьев (сказал бы: Булгаков, если бы признавал в ном ум), и теперь ясно понял, отчего это. Все от того же (как и во всей теперешней науке) признания государства, как чего-то независимо от воли людей существующего, предопределенного, мистического, неизменного.

12) Я огорчаюсь тем, что не увижу при жизни последствий своей деятельности, а вместе с тем огорчаюсь тем, что не нахожу в жизни случая такой деятельности, при которой я бы был совершенно уверен, что мною не руководит желание славы людской. У меня есть то самое, что мне нужно, а я жалуюсь.

13) В современной литературе нам с одинаковой притягательностью предлагается все, что производится. Чем дальше назад, тем меньше предлагаемое: большая часть отсеяна временем; еще дальше - еще больше. Оттого так важны древние. Предлагаемая литература имеет вид конуса вершиной книзу. Близко к этой вершине браминская мудрость, китайская, буддизм, стоицизм, Сократ, христианство; дальше, расширяясь, идут Плутарх, Сенека, Цицерон, Марк Аврелий, средневековые мыслители, потом Паскаль, Спиноза, Кант, энциклопедисты, потом писатели XIX века и, наконец, современные. Очевидно, и среди современных есть такие, которые останутся, но трудно попасть на них, во-1-х, потому, что их так много, что нельзя пересмотреть всех, а во-2-х, потому, что так как толпа всегда глупа и безвкусна, выставляется на вид только самое плохое.

[...] 16) Для детского закона божия записывал простые правила: 1) Не осуждать. 2) Не объедаться. 3) Не разжигать похоти. 4) Не одурманиваться. 5) Не спорить. 6) Не передавать недоброго о людях. 7) Не лениться. 8) Не лгать. 9) Не спорить. 10) Не отнимать силой. 11) Не мучить животных. 12) Жалеть чужую работу. 13) Обходиться добром со всяким. 14) Старых людей уважать. 15)

[...] 28) Как трудно различить, служишь ли людям для их блага (ради внутреннего стремления любви), или для благодарности, похвалы от них. Поверка одна: будешь ли делать то же, зная, что никто не узнает. При каждом поступке не животного побуждения, спроси: для кого?

29) Можно так определять характеры.

1) Чуткость большая, меньшая и до... тупости.

2) Ум - больший, меньший и до... глупости.

3) Страстность большая, меньшая и до... апатии, холодности.

4) Смирение большее, меньшее и до... самоуверенности.

Можно присоединить еще правдивость и лживость, хотя это свойство не такое основное. И характеры определять проводимыми чертами.

30) Человеку свойственно стремиться к увеличению. Это может быть увеличение количества рублей, картин, лошадей, увеличение чинов, мускулов, знаний, а увеличение одно только нужно: увеличение доброты. [...]

31 декабря 1906. Ясная Поляна. 12-ый час. Все болею, и все хорошее состояние. Нынче было испытание - письмо Великанова. Ясно стало, что надо быть благодарным, так очевидно показало тщету заботы об мнении людей. Писал детский закон божий. Не дурно. [...]