Дневники

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ПРОЦЕСС «САМОЛЕТЧИКОВ»

15-24 декабря 1970 г. в Ленинградском городском суде (председательствующий – председатель Ленгорсуда Н.А. Ермаков; обвинители – прокурор Ленинграда С.Е. Соловьев, Н. Катукова; общественный обвинитель – летчик ГВФ[28] Метаногов) проходил судебный процесс по обвинению М.Ю. Дымшица, Э.С. Кузнецова, С.И. Залмансон, И.М. Менделевича, И.И. Залмансона, Ю.П. Федорова, А.Г. Мурженко, А.А. Альтмана, Л.Г. Хноха, Б.С. Пенсона и М.А. Бодни в совершении преступлений, предусмотренных след. ст. УК РСФСР:

64-а «Измена родине, т.е. деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб государственной независимости, территориальной неприкосновенности и военной мощи СССР…».

15 «Ответственность за приготовление к преступлению и за покушение на преступление».

70 «Антисоветская агитация и пропаганда, (т.е.) агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений…».

93 ч. I «Хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах».

Судебные заседания проходили в зале на 300 мест. Из них лишь 20-30 мест были заняты родственниками подсудимых, которых пропускали по списку. Остальные проходили по специальным пропускам. У здания суда было много милиционеров, которые разгоняли желающих попасть на процесс. Публика в зале суда была настроена враждебно к подсудимым. Во время перерыва высказывалось мнение, что «повесить их всех надо». В газете «Ленинградская правда», вышедшей на следующий день после начала процесса, подсудимые уже названы преступниками.

Согласно обвинительному заключению, подсудимые хотели, использовав двенадцатиместный пассажирский самолет АН-2, вылетающий по маршруту Ленинград-Приозерск, улететь на нем в Швецию. Подсудимые М.Ю. Дымшиц, С.И. Залмансон, И.И. Залмансон, Б.С. Пенсон и М.А. Бодня признали себя виновными. Подсудимые И.М. Менделевич, Э.С. Кузнецов, А.А. Альтман, А.Г. Мурженко и Л.Г. Хнох признали себя виновными лишь частично. Подсудимый Ю.П. Федоров на вопрос: «Признаете ли себя виновным?» ответил: «Не по тем статьям».

Из 11 подсудимых девять (кроме Мурженко и Федорова) показали, что единственной целью намеченного ими захвата самолета было – попасть в Израиль. С.И. Залмансон и ее муж Э.С. Кузнецов, И.М. Менделевич, А.А. Альтман, Б.С. Пенсон и М.А. Бодня неоднократно пытались выехать в Израиль официальным путем, но либо им отказывал ОВИР, либо на работе не выдавали характеристики, без которой ОВИР не принимает заявление.

Первым допрашивался подсудимый Дымшиц.

Марк Дымшиц родился в 1927 году. Вплоть до ареста был членом КПСС, после ареста был исключен. Окончил летную школу, служил в военной авиации. В 1960 г. демобилизовался. Не мог найти работу по специальности в Ленинграде, где жила его семья, и уехал в Бухару, два года служил там в гражданской авиации. По возвращении в Ленинград поступил в сельскохозяйственный институт. Окончил его и работал инженером. Марк Дымшиц заявил, что он не мог в СССР дать еврейское воспитание своим детям.

Он рассказал о трех мотивах, приведших его к мысли уехать в Израиль:

1) Антисемитизм в СССР.

2) Внешняя политика СССР на Ближнем Востоке.

3) Внутренняя политика СССР по национальному вопросу в отношении евреев.

В 1948 г. СССР ратовал за образование государства Израиль и агрессорами, когда началась война, были арабы. Продолжается одна и та же война и агрессор не может меняться. Вопрос только в том, кто первый нарушил перемирие.

Сам додумался, что надо ему уезжать из СССР. Никогда в ОВИР не подавал. Хотел сделать воздушный шар, потом самому строить самолет. Потом угнать. Когда пришел к этой мысли, понял, что одному не справиться и стал искать людей. Одновременно стал изучать иврит – сам не смог. Все эти планы созрели у него в 1967-68 гг. В 1969 г. осенью познакомился с Бутманом и тот ввел его в ульпан. Бутман знал о его планах и они вместе стали искать людей. Жена Дымшица вначале не соглашалась, а потом он «создав в семье обстановку деспотизма и давления» (по словам обвинителя) уговорил ее и детей. Дочери были введены в план побега. Было три последовательных варианта:

1) Захват самолета ТУ 124 (48-52 пассажира) с маршрута Ленинград-Мурманск. Этот вариант назывался операция «Свадьба». От него отказались в двадцатых числах апреля, а назначен он был на 1-2 мая. Тогда же ленинградский центр решил запросить Израиль, как они на это смотрят, а Дымшицу было запрещено до ответа что-либо придумывать. В связи с этим вариантом Дымшиц получив от Бутмана 50 рублей летал в Москву, но летел бесплатно в кабине летчиков (на самолете летчиком был его бывший сослуживец по Бухаре). Тогда он знакомился с устройством этого типа самолетов. 35 руб. вернул Бутману, а 15 р. пошли на пропивон. Бутман не знал, что он летал бесплатно.

На вопрос обвинителя, что будете делать в Израиле, Дымшиц ответил, что служить в гражданской авиации, или работать шофером, или трактористом.

2) 2-й вариант придумал Дымшиц в конце мая и для проверки его вызвал в Ленинград Кузнецова. Это был план захвата самолета ночью на поле аэродрома. Предполагался самолет типа АН-2 (двенадцатиместный), Дымшиц и Кузнецов (с ними была жена Кузнецова – Залмансон Сильва) в последних числах мая ездили на аэродром «Смольное» и поняли, что это невозможно (собаки, прожектора и прочее). Кузнецов уехал в Ригу, считая, что все на этом кончено. Но 5 июня ему в Ригу позвонил Дымшиц и попросил приехать, так как есть еще вариант. Это было 5 июня. Кузнецов приехал, вызвал в Ленинград Федорова и 8 июня они вместе (трое) летали в Приозерск и приняли па 15 июня третий вариант.

3) Третий вариант – захват самолета АН-2 на аэродроме «Приозерск». Дело в том, что все «дело» должно было начаться а Приозерске. До Приозерска лететь должны были просто пассажирами 12 человек (Дымшиц, Кузнецов, Менделевич, Залмансон И., Залмансон В., Дымшиц-жена, Дымшиц-дочь Лиза, Дымшиц-дочь Юля, Федоров, Мурженко, Альтман, Бодня). После остановки самолета в Приозерске должны были связать первого и второго летчиков – без единой царапины, положить их в спальные мешки под тент, взять на борт четырех ждавших в Приозерске – Хноха А., Хнох М., Залмансон С, Пенсон Б. и лететь в сторону Швеции.

Таким образом попытка угона еще даже не началась, когда 12 человек арестовали в 8 ч. 30 мин. на аэродроме «Смольное», а четырех – около Приозерска в 3 часа ночи.

Единственный в группе пистолет, найденный у Федорова, принадлежал Дымшицу. Сделал его сам еще в Бухаре.

Допрос подсудимой Залмансон С.

Сильва Залмансон, 1943 г. рожд. Жила в Риге и работала инженером. В январе 1970 г. вышла замуж за Э.С. Кузнецова. Подтвердила, что перепечатывала первый номер литературного журнала «Итон» («Газета»).

Она заявила, что она сионистка. На вопрос прокурора, знает ли она, что марксистско-ленинской идеологии враждебен сионизм, ответила, что нет, не знает, но считает, что в сионизме есть стороны не враждебные нашей идеологии, главное же – воссоединение евреев в едином государстве. С 1968 г. подавала в ОВИР, получила отказ, в 1970 г. снова получила вызов и на себя и на своего мужа Кузнецова, но ей не дали характеристику, необходимую для подачи в ОВИР. Примерно с 1968 г. по поручению Шпильберта печатала сионистские материалы. Привозила в Ленинград Дрезнеру (?) чемодан с литературой, с которой не ознакомлена. Когда Бутман и Дымшиц приехали в Ригу с планом побега, она познакомила их с Кузнецовым, а последнего с рядом лиц, намеченных как участники побега, так как Кузнецов человек в Риге новый и никого не тает. Она очень дружила с младшим братом Израилем Залмансоном, но, считая, что Кузнецов более для него авторитетен, поручила ему переговоры с братом, который вскоре и дал согласие. В мае приехал из в/ч второй брат Вульф, и после кратких переговоров с сестрой также дал согласие бежать. На вопрос обвинителя, осознала ли она, как враждебна нам идеология сионизма, Сильва Залмансон ответила, что пока этого не считает и остается сионисткой. (Вообще сама говорила мало и невнятно, главным образом отвечала на вопросы прокурора, подсудимых и адвокатов). Залмансон С. на вопрос, что будет делать в Израиле, сказала, что работала бы кем угодно.

Допрос Менделевича Иосифа (1947 г. рождения). Он рассказал о себе, что вырос в семье, дорожащей еврейскими традициями, всегда глубоко интересовался историей и судьбой еврейского народа и давно для него и для его семьи был решен вопрос о том, что своей духовной и исторической родиной они считают Израиль. Он и его семья имели неоднократные вызовы из Израиля и разрешение на въезд от МИД Израиля. Трижды они подавали документы в ОВИР и получали отказы. Когда ему сказали о готовящемся полете у его семьи были поданы документы в ОВИР и он сказал, что в случае отказа – примет участие. Отказ пришел через несколько дней. Был студентом III курса Политехнического института, ушел сам, так как несмотря на тягу к образованию считал, что не совсем нравственно учиться на советские деньги. Считал, что это не слишком большая жертва, так как при подаче заявления все равно выгонят. Издавал в Риге журнал «Итон». Писал статьи. Вел вопросник-картотеку. Автор письма, которое они хотели оставить на случай провала. Письмо это обвинитель считает клеветническим антисоветским документом. На вопрос считает ли он себя «лицом еврейской национальности или сионистом, ответил: Я еврей. Кроме того, говорил, что никаких претензий к СССР не имеет и что государство это его вообще не интересует. Единственно, чего он хочет, это попасть на свою Родину. Прокурор на это сказал, что вам русский народ выделил Биробиджан и поезжайте туда, но Менделевич сказал, что позвольте мне самому решать какое государство, а не область является моей Родиной. Кроме собственного выступления, много отвечал на вопросы обвинителя, очень резкие и грубые, и вопросы адвокатов. Держался очень достойно, не выгораживая себя и никого не обвиняя.

Еще сказал, что купил олово для кастета, так как перед этим был разговор (с кем не помнил), что олово не достать. Шел мимо магазина, увидел и купил. Занес домой к Залмансонам и положил на стол. Кто сделал не знает, но видел, что кастет был завернут и тряпку и резину, а потом обтянут пластырем для смягчения удара, и что это не записано в деле в заключении эксперта.

На вопрос о цели побега, ответил: У меня – попасть в Израиль. У других – не знаю. На вопрос, что делал бы в Израиле, сказал, что материальная сторона его не интересует, но он твердо знает, что может жить только там. По ходу допроса выяснилось, что на один месяц во время следствия был отправлен в Ригу на псих. экспертизу.

Судебное заседание от 16 декабря 9 часов утра началось с допроса подсудимого Кузнецова Э.

Эдуард Самойлович Кузнецов, 1939 г. рождения. В 1960 г. блестяще сдал экзамены на философский факультет МГУ. На втором курсе был арестован и в 1961 г. осужден по ст. 70 и 72 на 7 лет. В Мордовском лагере подвергнут суду лагерной администрацией и половину срока провел в камере Владимирской тюрьмы вместе с Игорем Огурцовым. После освобождения в 1968 г. жил под гласным надзором в Струнине Владимире кой обл. После женитьбы на С. Залмансон переехал в Ригу. Работал в больнице.

При установлении личности подсудимого на вопрос о национальности Кузнецов ответил: еврей, на что обвинитель заявил, что в паспорте записано – русский. Кузнецов ответил: Вы меня спрашиваете не о записи в паспорте, а о моей национальности.

Постарался обрисовать ситуацию, приведшую его на эту скамью. Наша группа имела целью пересечь советско-финскую границу, нацеливаясь на Швецию. Рассказывает о плане пересечения границы. Вопрос прокурора: рассказывайте факты. «Дело не в фактах, а в совокупности обстоятельств, приведших к нему. Соображения мои об этом носят общечеловеческий характер. Хочу остановиться на пунктах предъявленного мне обвинения. В вину вменили многое, в том числе распространение антисоветской литературы. По поводу мемуаров Литвинова могу сказать, что сомнительное авторство никем не доказано, но не считаю этот документ антисоветским и речь в нем идет об окружении Сталина и о нем самом – документ не более обличительный, чем материалы XX Съезда КПСС.

Вопрос: Где и при каких обстоятельствах и для чего Вы сделали фотокопии книги Шуба «Политические деятели России»? Сделал, получив пленку от друга, а копию сделал сам, чтобы прочесть. Не считаю ее особенно интересной.

Вопрос: А антисоветской?

Ответ: Да.

Вопрос: Кому в Ленинграде отдали? Ответ: Абраму Шифрину, который в настоящее время в Израиле.

Вопрос: Что можете сказать по поводу обращения (завещания)?

Ответ: Обращение могло быть пущено в ход лишь в случае нашей гибели. Вот что касается ст. 64- 15: о плане побега узнал от Коренблита, а потом в те же дни в Риге от Бутмана, который до этого говорил с моей женой Залмансон С. о том же. Я не рассматривал Бутмана как представителя организации, а как частное лицо. Производил он несерьезное впечатление. Однако я дал согласие на поездку в Ленинград для обсуждения плана. Бутман, Коренблит и я обсудили I вариант (Ленинград-Мурманск) – захват в воздухе. Кроме того, знали уже тогда об этом Сильва, Альтман и Изя. I Вариант отпал – считали невозможным захват в воздухе. От идеи не отказались. Наметили II вариант – захват на поле аэродрома ночью. Этот вариант тоже отпал. В это время запросили Израиль и Израиль просил этого не делать. Тогда без Бутмана и Коренблита решили попытаться с III вариантом. Дымшиц позвонил 5 июня и я приехал в Ленинград. Летали в Приозерск втроем: Дымшиц, я и Федоров. Назначено дело на 15 июня. Федорова я уговорил в 20 числах апреля и я предложил позвать Мурженко.

Что же побудило меня на все это – считаю себя евреем. Мой отец умер в 1941 году.

Мать в 16 лет уговорила меня записаться русским. Мне тогда было просто все равно. В лагере для меня впервые встал этот вопрос. После выхода просил записать меня евреем, но мне отказали.

Вопрос: Считаете ли себя гражданином СССР?

Ответ: Формально.

Вопрос: А на следствии сказали, что не считаете, и не хотите жить по законам этой страны. Это верно?

Ответ: По существу – да.

Вопрос: Но Вы жили и работали в этой стране.

Ответ: Да. Жил, работал и сидел! После лагеря жил очень трудно под гласным надзором в Струнино. Прописать к больной матери отказались. Приезжал в Москву на один день и был вынужден ночевать у друзей. В январе 1970 г. я женился на Сильве Залмансон и переехал в Ригу. Дальше я решил воспользоваться правом нашей Советской Конституции на выезд за пределы СССР, но не смог подать документы в ОВИР, так как мне и моей жене не дали характеристики. Так что право оказалось только на бумаге. Не один я оказался таким бедолагой, жертвой отношения к евреям, желающим выехать в Израиль. В отличие от многих изменников не собирался сообщать за границей никаких сведений о советском военном потенциале. И потому не мог нанести (и не собирался) какой бы то ни было ущерб независимости СССР. Поэтому эта часть обвинения мне не понятна. Видимо, речь идет не об ущербе, а о престиже государства, который был бы затронут в случае проведения удачной акции. За побег судят только в странах коммунистического блока.

Судья: Ну давайте, Кузнецов, о других странах не говорить. Сами знаем. Говорите о деле.

Кузнецов: Что касается статьи 93, 1-15 – это определение тех действий, которые мы собирались совершить. Если преступление не совершено, то о каком хищении может быть речь. Старый еврейский закон: нет преступления – нет наказания.

Хочу остановиться на статье, гласящей, что я вел антисоветскую агитацию и пропаганду; просто находились любопытствующие, с которыми я делился своими взглядами.

Вопрос прокурора: В армии служили?

Ответ: Да.

Вопрос: Вам известна Ваша характеристика?

Ответ: Да.

Прокурор зачитывает: Политические занятия не посещал. Как Вы думаете, это типично для советского гражданина?

Ответ: Я не стремился быть типовым гражданином и не любил казарму. Политические занятия избегал, так как в армии их проводили безграмотно.

Вопрос: А чем вы собирались заниматься в Израиле.

Ответ: Это мне было безразлично.

Вопрос: Что можете сказать о посылках из-за рубежа, которые получали?

Ответ: Видимо это от моих родственников из Израиля, с которыми у меня спорадические (?) отношения. Был удивлен и не знал, что с ними делать.

Вопрос общественного обвинителя: Если бы погода была нелетная в Швеции, что бы вы делали?

Ответ: Я доверял в этом Дымшицу.

Вопрос адвоката: Вы совершили это преступление по политическим мотивам?

Ответ: Нет, мною руководили соображения духовного и морального характера.

Адвокат: Собирались нанести ущерб СССР?

Ответ: Ни в коей мере.

Вопрос адвоката: Не волновали ли Вас, как это воспримут враги Советского Союза?

Ответ: Я не виновен, что существуют враги.

Адвокат: Собирались устроить в Швеции конференцию?

Кузнецов: О данном факте упоминал Бутман, но я считал, что это игрушки и конкретно об этом разговора не было.

Прокурор: Кому Вы говорили о намерении привлечь Федорова?

Кузнецов: Дымшицу и Бутману.

Прокурор: Какую характеристику Вы дали Федорову?

Кузнецов: В общих чертах, что давно знаю.

Прокурор: Кого Вы лично привели к этой акции – т.е. к государственной измене?

Кузнецов: Федорова, Менделевича, Изю, Сильву и практически всех остальных.

Прокурор: Объясните смысл слова «Сионизм».

Кузнецов: Я не согласен с общим определением марксистско-ленинской философии «Сионизм – агентура империализма».

Прокурор: Не считаете, что антисемитизм порожден сионизмом?

Кузнецов: Сионизм существует с XIX века, а антисемитизм – вечно. Разве Вам это неизвестно.

Прокурор: Где, какую юридическую литературу вы читали и у кого получали инструктаж?

Кузнецов: Советскую. Дайте процитировать. (Достает записку).

Прокурор: Нечего цитировать.

Кузнецов: Я собирался привести цитату из «Нюренбергского процесса», Москва 1970, под редакцией Руденко.

Прокурор: Вот Вы обижены на Советскую власть, но ведь Вас осудили за преступление, а Вы не исправились. Ваша характеристика из мест заключения говорит, что Вы отлынивали от работы и Вас перепели в тюрьму, почему?

Кузнецов: Я люблю заниматься самообразованием, есть люди, которые это любят, а в тюрьме хорошая библиотека и время для занятий.

Вопрос: Вы делали кастет?

Кузнецов: Да.

Вопрос: Залмансон Сильва говорит, что делала она.

Кузнецов: Она слишком много на себя берет.

Вопрос: Кто Вам говорил, что Федоров и Мурженко должны быть привлечены для прикрытия национального характера этой акции?

Кузнецов: Бутман. Но я Федорова и Мурженко привлек до этого разговора, который состоялся 1-2 мая, тогда, как я говорил с Федоровым в 20 числах апреля.

Вопрос: Вы говорили Федорову о том, что в группе одни евреи? Кузнецов: Да.

Вопрос: Как к этому отнесся Федоров?

Кузнецов: Так, как мог отнестись Федоров (в смысле, что Федоров не антисемит – пояснение автора).

Допрос Залмансона Израиля (21 год).

Израиль Залмансон, брат Сильвы Залмансон, 1949 г. рожд., самый молодой из подсудимых. Студент Рижского политехнического института, в июне 1970 г. сдал все экзамены за IV курс.

Он говорит о том, что хотел попасть в Израиль потому, что он еврей. Его семья уже получала вызов в 1965 г., но тогда отец решил не уезжать, и лишь потом появилось предположение улететь, тем более, что согласие дали сестра Залмансон С, ее муж Кузнецов и позже его брат Вульф. Он не считает, что наносил вред СССР, он не видел другого пути. Считал, что материального ущерба СССР не понесет, так как самолет вернут и вообще об этом не думал. Подписи под обращением (завещанием) поставил не только за себя, но и за других, потому что не придавал этому значения, и вообще не прочел внимательно. Отвечая на вопросы, старался выгородить свою сестру Сильву в печатании литературы и Кузнецова в изготовлении дубинок – сказал, что их делал он сам.

Во второй день суда, хотя много говорили об обращении, текста его зале и суду не зачитали.

Допрос Мурженко

Алексей Мурженко, 1942 г. рожд. Жил и работал в Лозовой, учился заочно. Начал с причин, побудивших принять участие: неустроенность, не попал в институт, нескладно в семье. Обвинение основывается на моей первой судимости, но я не согласен, так как никогда после освобождения не занимался распространением антисоветской литературы, не высказывал антисоветских убеждений, не читал самиздат. Не согласен с обвинением: 1) Действовал, исходя из антисоветских убеждений – причины были чисто личные, 2) что занимался подготовкой дела – не было этого, впервые в Ленинграде в день свершения – 14/VI, 3) что собирался присвоить самолет – был уверен, что самолет вернут.

Все узнал через Федорова и без подробностей. Результаты моих неудачных попыток устроить жизнь после лагеря явились решающими в моем желании покинуть СССР. Никаких инструктажей не получал, когда утром Кузнецов дал мне дубинку, я спросил: Зачем? И тот ответил: «На всякий случай». На вопрос, что я должен делать, Кузнецов сказал «сориентироваться на месте».

Судья сказал, что «так не бывает», а Мурженко ответил: «но так было».

Судебное заседание от 17 декабря 1970 г.

Допрос подсудимого Хнох Арье, 25 лет, 1944 г. рождения.

Рабочий. А. Хнох воспитывался в семье, где говорили по-еврейски, соблюдали все традиции и праздники. Считает, что будущее евреев как нации реально только в Израиле. Подавал заявление в ОВИР, но получил отказ. Один из работников ОВИРа сказал ему, что он слишком молод и его не выпустят. Считает, что отказ евреям в выезде в Израиль является нарушением Всеобщей декларации прав человека. Был соавтором писем Косыгину, секретарям компартии и У Тану, но уверен, что в этих письмах не было ничего клеветнического и антисоветского. Был задержан вместе с тремя другими – Хнох Мери, Пенсон, Залмансон Сильва в 3 часа утра 15/VI в лесу около Приозерска.

Считаю себя евреем, всегда хотел и хочу жить на своей Родине. СССР считаю родиной только формально. О полете узнал от Менделевича и сразу согласился. Раньше заявления в ОВИР не подавал по личным мотивам (только 23 мая женился на Мери Менделевич – ныне Хнох).

Виновным по статье 64 не признаю, так как родина моя Израиль. Уверен, что другие, так же как и я не собирались присваивать самолет и потому не признаю себя виновным в ст. 93. Касаясь фактов, хочу рассказать о той группе, которая ждала в Приозерске. Мы выехали из Ленинграда в Приозерск на поезде с Финляндского вокзала днем 14/VI. По дороге чувствовали за собой слежку и поэтому дважды выходили из поезда и садились в следующий. Думали вернуться, но сомневались и продолжали путь. По дороге из рюкзаков вынули все компрометирующее – карту, которую дал Дымшиц и две дубинки, которые обнаружил у себя в рюкзаке Пенсон. В Приозерск прибыли значительно позднее предполагаемого, т. к. высаживались дважды на промежуточных станциях. Вышли из города, попали в лес, заблудились, не знали, где аэродром, где вокзал. Развели костер и легли спать. Один (вначале Пенсон, потом Хнох) дежурил у костра и в 3 часа ночи были задержаны. Эта приозерская группа получилась потому, что было слишком много людей и в «Смольном» не могли все сесть (самолет двенадцатиместный). Решили, что в Приозерске безопаснее и там должны быть женщины (непонятно до сих пор – как же дети и жена Дымшица, вероятно, что Хнох не знал о них). Хнох сам опоздал на распределение ролей. А Пенсон сам попросился в эту группу. Очевидно боялся.

Далее Хнох отвечал на вопросы по ст. 70, 72, виновным в которых тоже себя не признавал. О статьях «Нехама вернулась» и о родном языке (название неточно) сказал, что антисоветскими их не считает. В одном из изданий вариантов статьи о языке в одной фразе есть преувеличение (что в 30-е годы был уничтожен в СССР весь цвет еврейской нации), так «весь» это преувеличение – в остальном ни клеветы, ни антисоветского ничего нет. Прокурор задавал много вопросов, на которые Хнох отвечал так: этого у меня в обвинении нет и на вопрос отвечать не буду. В вопросах этих были какие-то фамилии – какие не запомнились. Через пять-шесть таких ответов судья резко оборвал его, сказав «почему это он решил так отвечать суду». Хнох ответил, что имеет на это право, но не помнит согласно какой статьи. Адвокат Сарри в своем вопросе спросил, не имел ли он в виду статью 254 УПК, при этом зачитал статью. (Вероятно, это пошло на пользу всем подсудимым). На какие-то вопросы прокурора Хнох отвечал, что они расходились несколько в формулировках с протоколами допросов, и тогда Хнох заявил протест о ведении следствия, что хотя ему не угрожали и вели следствие корректно, он часами не мог добиться, чтобы следователь записывал его ответы точно. Добиться того, чтобы писать протоколы самому, он не смог.

Допрос подсудимого Пенсона Бориса (23 года).

Борис Пенсон, 1947 г. рожд. Имеет близких родственников в Израиле. Художник, был ранее судим. (Присутствовал при групповом изнасиловании).

Изложу мотивы. Мой отец 72 лет, пенсионер, больной, его близкие родственники в Израиле и мечтает перед смертью соединиться с близкими. Моя мать родилась в маленьком еврейском местечке, очень плохо говорит по-русски и ассимилироваться, акклиматизироваться в СССР не может. Мы несколько раз подавали документы в ОВИР, но получали отказы. Я полагаю, что из-за меня, так как я молод и здоров, а одних стариков выпустили бы. Поэтому, узнав о готовящемся, я сразу не колеблясь дал согласие – если я буду на родине, то стариков легко выпустят туда. Узнал в конце мая или начале июня, но все время боялся – очевидно, черта характера, поэтому попросился в Приозерскую группу, думая, что если передумаю, то оттуда смогу уйти, никого не подводя. Сам просил кого-то, может быть Израиля Залмансона, подписать за меня обращение, т. к. куда-то торопился. На вопрос прокурора: куда Вы дели две дубинки, ответил, что выбросил в окно, когда мы заметили, что за нами следят, но должен сказать суду, что Кузнецов мне их не давал. Я видимо их сам подложил в свой рюкзак по ошибке приняв за колбасу, которая так же как дубинки была завернута в газету. Все время, пока в Приозерске были в лесу, боялся и хотел уйти, но не мог бросить костер, т. к. был дежурным.

В статье 64 признал себя частично виновным. Про статью 93 сказал: это же вообще ерунда какая-то, кто может поверить, что мы собирались украсть самолет.

Допрос подсудимого Бодня Михаила (32 года).

В 1944 г. наша семья потерялась, куда пропала мать с моим братом мы не знали. Я остался с отцом, который вскоре женился. Моя мачеха русская женщина, я очень благодарен ей за заботу и доброту, которые она ко мне проявляла, но я всегда хотел найти мать и брата. В 50-х годах мы узнали, что они после многих мытарств и мучений оказались в Израиле. С тех пор я неоднократно подавал заявления на выезд в Израиль и неоднократно получал отказы, последний совсем недавно. Поэтому узнав о готовящемся, я сразу же дал согласие. (На вопросы прокурора и адвоката отвечал, что он металлист, рабочий, инвалид труда (попал осколок в глаз и один глаз ослеп, а второй слепнет), пенсионер, получает пенсию 35 руб. имеет много грамот и поощрений за годы работы на заводе, был председателем месткома и спортивного коллектива). Я не собирался изменять Родине, но я хотел и хочу соединиться со своей матерью.

Допрос свидетелей 17/XII с 14 часов.

1) Бутман Гиля, 38 лет, инженер, женат, 1 ребенок, член Ленинградского центра. С Дымшицем познакомил его некто Ваня (кто этот Ваня суд не уточнял), живущий недалеко от него, осенью 1969 года. Тогда же вскоре Дымшиц стал говорить ему о плане организованного побега. Бутман ввел Дымшица в Ульпан, где преподавал язык Коренблит Л.Л. Подтвердил все, что известно из предыдущих допросов.

Первый вариант («свадьба») был им принят, но от него отказались и Ленинградский центр. Дымшиц все же хотел продолжать поиски и решил запросить Израиль. Запрос был передан через иностранного туриста и оттуда пришел решительный запрет (неясно, действительно был запрос или нет). Дымшиц обещал Бутману, что больше не будет искать, но все же не успокоился. Предложил Кузнецову второй вариант, а 5-6 июня – третий. Бутман в целях подтверждения того, что Дымшиц откажется от своих планов, просил его поставить подпись под письмом – телеграммой – соболезнование матерям детей, погибших при обстреле школьного автобуса. Дымшиц отказался, но просил достать документы для ОВИРа – будет пробовать уехать официальным путем. Бутман обещал найти фиктивных родственников.

2) Коренблит Л.Л., около 50 лет, привезен из тюрьмы, где находился с 15/VI, ст. научный сотрудник, физик, член Ленинградского центра, главный редактор «Итон» и преподаватель языка в одном из ульпанов. Очень похудел и выглядит больным. Однако, отвечал на вопросы в своей манере говорить (интеллигент, образованный человек), добился того, чтобы прокурор не очень на него орал. Знал о 1 варианте, был против и варианта и прессконференции, если полет состоится и удастся – считал, что такая конференция не поможет тем евреям СССР, которые хотят выехать, потому что привлечет внимание мировой общественности не к ним, а только к уголовной стороне вопроса.

В последний раз видел Дымшица 24 или 25 мая, имел с ним разговор на повышенных тонах, убеждал отказаться от планов побега, но не убедил.

На следующий день Бутман сообщил ему, что Дымшиц отказался от своих планов, Коренблит успокоился. Еще раз видел Дымшица, но с ним не разговаривал – на занятиях у себя в ульпане. Дымшиц его ученик. Отвечая на вопросы прокурора, говорил о работе по редактированию и совещаниях в связи с этим, где от Риги присутствовал Менделевич. Также сказал, что Менделевич автор двух статей в «Итон» № 1 и передовой об ассимиляции в «Итон» № 2. Считал, что попытки захвата самолета не будет, раз Дымшиц дал на это согласие.,

Коренблит, Мафцер или Шпильберг, на вопрос почему именно Менделевич был Редактором ИТОНа от рижан, ответил, потому что обладал журналистскими способностями и знает два еврейские языка. Обвинитель переспросил несколько раз и создалось впечатление, что для него непонятно «два еврейские языка».

Шпильберг Арон, 36(?) лет, инженер, житель Риги, в тюрьме с 4 августа 1970 г. Заявил, что никакой антисоветской, а также клеветнической и сионистской деятельностью не занимался. Все время хотел договориться с судом, особенно с прокурором Соловьевым о том, что они и что он понимает под словом «сионизм», но ему не давали сказать. Сказал, что ездил на какую-то станцию взморья, где оставил чемодан с литературой. Сильву Залмансон, которой инкриминируется этот эпизод, взял с собой просто потому, что приятно ехать с милой дамой. Содержимое чемодана ни сионистским, ни клеветническим, ни антисоветским не считает. Ему не дали перечислить названия книг, которые были в чемодане, но он успел назвать три: 1) Сборник стихов еврейских поэтов Маршак, Бялик и третий – (фамилию не вспомнил), 2) Отдельно стихи Бялика, 3) Исход. Четвертого названия не успел произнести (Приехавшие из Риги родственники подсудимых говорили, что это был учебник еврейского языка).

Сказал, что он поручил Сильве отвезти чемодан в Ленинград и отдать одному из общих знакомых. Фамилий не называл. Но Сильва сказала, что отдала Дрезлеру (?). Старался доказать, что Сильва никогда не получала от него 20 экз. брошюры «о родном языке» и следовательно никогда их не имела и не распространяла. Сильва подтвердила, несмотря на слова Шпильберга, свои показания на предварительном следствии, что получила от Шпильберга и распространяла названную брошюру.

Держался Шпильберг хорошо, даже красиво, очень мужественно и вообще от него исходит ощущение большой стойкости, ума и силы. Был ему еще задан вопрос, откуда узнал о закрытом чемодане с литературой. Сказал, что от друга, который уже давно находится в Израиле (назвал фамилию?).

Мафцер Борис, свидетель, 26(?) лет, инженер, в тюрьме с августа 1970 г., житель г. Риги. Рассказал, что у него на иврите печатался «Итон». Принимали участие в этом Альтман, Менделевич, Израиль Залмансон (?).

Свидетель Коренблит Миша. Врач-стоматолог, арестован в августе (сентябре) 1970 г. С Дымшицом познакомил его Бутман. Втроем очень дружили и приняли первый план «свадьба». Он и был женихом. Но в двадцатых числах апреля от этой операции отказались и о других планах Дымшица не знал. Показания его очень сложны. Его все время перебивали и очень резко, грубо перебивал обвинитель. Чувствовалось, что он хочет рассказать о Дымшице и его жене многое, но ему не давали. Прорвалась единственная фраза – раньше я считал Дымшица порядочным человеком, страдающим за еврейский народ, но – тут прокурор прервал. Говорил Дымшицу после отмены «свадьбы», чтобы тот не увольнялся с работы. Но однажды услышал от Дымшица, что тот уже уволился и сказал Коренблиту, что теперь все равно должен продолжать начатое дело, так как без работы, даже спросил: «Что же мне теперь делать?» На что Коренблит ответил «устраиваться на работу и немедленно». Потом от Бутмана узнал, что Дымшиц отказался от своих планов. 13/VI когда ленинградские евреи подписывали письмо У Тану, то Могилевер, исходя видимо из того, что Дымшиц отказался от своих планов, предложил Коренблиту съездить к Дымшицу и дать подписать письмо. Всегда был в доме Дымшица своим человеком, поэтому был поражен, что его не впускали в дом, потом закрыв двери в комнаты, впустили в кухню «и я увидел… (возможно, увидел в смысле «понял»). Тут его перебили и буквально выталкиваемый успел крикнуть: «Я побежал звонить Каминскому и в центр и сказал: Надо звонить Эдику в Ригу, все всё знают…» Его увели, не задав вопросы адвокатам и подсудимым о том, есть ли у них к свидетелю вопросы.

Допрос свидетеля Залмансона Вульфа, 28 лет, инженер-механик, но последнее время служил в армии – командир подразделения. Арестован 15/VI на аэродроме «Смольное» как участник акции, но идет по делу свидетелем, т. к. будет судим отдельно военным трибуналом после слушания данного дела[29]. Очень хорошо держится, отвечает четко, коротко и твердо. О деле узнал от своей сестры и дал согласие. В подготовке участия не принимал. Прибыл в Ленинград 14/VI вместе со своим братом Израилем и Иосифом Менделевичем. Сказал, что ему было дано задание на аэродроме в Приозерске вместе с Бодней связать второго летчика.

Прокурор спросил: А кто должен был связать первого?

Ответ: Не знаю, мне была ясна моя задача. Видимо, все остальные.

Вопрос прокурора Катуковой: «Если все остальные, то могла ведь быть неразбериха и дело могло сорваться из-за плохой организованности?»

Ответ: Так и было! (В зале явная реакция на эти слова).

Вопрос: Вы отпросились у командира перед отъездом?

Ответ: Нет, дезертировал.

Вопрос: Что делали бы Вы в Израиле?

Ответ: Работал бы инженером-механиком.

Вопрос: Может быть, служили бы в армии?

Ответ: Нет, недостаточно подготовлен.

Вопрос: Что же, по вашему, Советская армия дает плохую подготовку?

Ответа не последовало.

Вопрос: Вы не согласны с политикой Советского Союза?

Ответ: Да.

Вопрос: В какой области?

Ответ: В национальной политике.

Вопрос подсудимого Менделевича: в национальной политике по отношению к еврейскому вопросу?

Ответ: Нет, вообще в национальной политике.

Судебное заседание 18/XII – четвертый день суда.

1. Допрос свидетелей – все находятся на свободе.

1) Федорова Пелагея Сергеевна – мать Федорова Юрия, живет в Москве. Рассказала, что после первого заключения у Юры было болезненное состояние, не выходил из дома, нарушился сон, временами без причины уезжал (ездил на юг к морю), жаловался на то, что его преследуют на улицах. Частично ей этот страх кажется болезненным, но частично обоснован. Она сама проверяла и видела, что на улицах за ним следят. Врач невро-псих. больницы, где Юра лежал больше месяца и был выписан с диагнозом психостения (после лагеря это видимо норма), говорил, что Юре нужен только покой. В связи с этим ходила на Лубянку и просила оставить в покое ее сына. По характеру добр и склонен к книжным занятиям. Привела такой пример – однажды Юра видел, как она перед тем как чистить карпа, била его молотком по голове. После этого Юра сказал, что приготовление карпа живодерство и собирался не есть рыбу, мясо, хотя вегетарианцем себя не считал.

Свидетель Федорова вызвана адвокатом Тороповой, которая просила суд назначить повторную псих, экспертизу. Суд принял ее прошение и ее вопросы экспертам:

1) Нуждается ли в стационарной экспертизе?

2) Болен ли (психически) и чем?

3) Вменяем?

2) Дымшиц Алевтина Ивановна живет в Ленинграде, работает лаборантом. Много и долго говорила о том, как ее муж уговаривал уехать, но не соглашалась, потому что она русская и здесь ее родина. Из-за этого разошлись. Но всегда была с мужем очень и очень счастлива (однако, он жил в Бухаре, а она в Ленинграде). Муж очень любил свое летное дело, но она его боялась (дела), и хотела, чтобы он жил на земле, а не в воздухе. 19 апреля муж пришел в день ее рождения (неясно, сам или она его позвала) и она согласилась ехать с ним лишь бы восстановить семью. Сама сказала дочерям об отъезде. Читала книгу Шуба и мемуары Литвинова, которые ей дал Кузнецов, что Ленин говорил по национальному вопросу. На вопрос Кузнецова: Дал книгу или было по-другому, сказала, что вообще-то не давал, а вынул из портфеля и положил на стол, когда шел за покупками и она сама посмотрела, что это за книги.

Из ее допроса выяснилось, что у нее с мужем развод был оформлен и у нее уже фамилия не Дымшиц, а какая непонятно.

3) Допрос Дымшиц Елизаветы, 19 лет, работает швеей. Ничего нового не добавила, сказала, что о полете знала.

4) Дымшиц Юлия, 15 лет, ученица 9 класса. Сказала, что об отлете знала. И летала по просьбе отца в Приозерск, чтобы занять рейс и посмотреть обстановку.

5) Козлова Оля, ученица 9 класса. С Юлей очень дружила, летала с ней в Приозерск. (Не спросили, знала ли от Юли – зачем? и не ясно, зачем ее вызвали, т. к. никаких вопросов обвинитель не задавал).

6) Человек средних лет, преподаватель техникума, учился с Дымшицом в средней школе, иногда встречались. Весной Дымшиц принес ему два или три чемодана вещей и просил оставить на сохранение, т. к. сказал, что уезжает с семьей на юг и боится оставлять дома – живут на первом этаже. Дымшиц взял у него в долг 500 руб. в облигациях 3% займа, сказав, что деньги нужны, чтобы в Тбилиси попытаться купить визу в Израиль. (Опять все неясно).

7) Женщина средних лет (фамилия не запомнилась). Знакомая Бодни. У нее он ночевал с 13 на 14/VI сказав, что приехал в Ленинград в командировку. 13/VI они гуляли по городу, вместе обедали. Об отлете он ей не говорил. (Зачем ее вызывали?).

8) Командир звена летчик, который был на самолете АН-2 и должен был лететь. Рассказал о технических данных самолета. Прокурор попросил говорить о деле, на что получил ответ – а о деле? Пожалуйста, я подрулил к посадке, повели пассажиров и у самолета их арестовали. Вот и все дело. (В зале реакция, смех). Прокурор сердится. Вопрос: Понравилось бы Вам, если бы засунули кляп в рот. Ответ: А Вам бы понравилось?

Вопрос подсудимого Кузнецова: Я буду задавать больше конкретные вопросы. Скажите, когда второй пилот выходит встречать и высаживать пассажиров, дверь в кабину остается открытой?

Ответ: Когда как.

Вопрос: А по инструкции?

Ответ: Должна быть закрытой. (В зале реакция).

Вообще допрос этого летчика произвел впечатление, что у него никакого раздражения не вызывают подсудимые, а прокурор вызывает, возможно, никчемностью своих вопросов. Еще на вопрос прокурора ответил, что считает вполне возможным, чтобы его связали без всяких кровопролитий, учитывая момент внезапности. (Раньше в допросах подсудимых говорилось, что если дверь будет закрытой операция отменяется).

9) Летчик, с которым Дымшиц летал в Москву. Ничего нового по делу не дал. Но дал характеристику Дымшицу по совместной службе в Бухаре как очень хорошему летчику. Говорил, что когда в каком-то ленинградском авиаотряде потребовался летчик, то сам ездил туда с Дымшицом и не понимает почему его не взяли, ведь есть другие евреи, которые работают в авиации.

10) Девушка, познакомилась с Дымшицом за две недели до 15/VI Дымшиц говорил ей о полете и даже звал. Отказалась, говорит, что Дымшиц ей был симпатичен своей страстью к авиации.

11) Борис, стоматолог, лет 26-27. На вопрос прокурора: вы состоите членом антисоветской организации, ответил, что состоит членом просветительной организации, задачей которой является изучение языка, истории, культуры еврейского народа. С Дымшицом познакомился в конце 1969 г., знал о готовящемся, но не собирался лететь. По просьбе Дымшица купил стартовый пистолет.

Вопрос прокурора: огнестрельное оружие?

Ответ: Стартовый пистолет – это спортивный инвентарь и может быть оружием не больше чем палка.

12) Жена Мурженко – Люба. Имеет дочь 1 года. О полете не знала. Из Москвы получила прощальное письмо уже после 15/VI.

В этот же день были предъявлены вещественные доказательства – несколько кусков белой бельевой веревки и два кляпа – носки, в которые засунута вата. Пистолеты и другое оружие не представлялись.

Обвинитель в своей речи уделил много внимания «проискам международного сионизма» и сказал, что в СССР нет и не может быть еврейского вопроса. «Некоторые говорят, что этот процесс против евреев, но это неправда. Этот процесс не об евреях. Это уголовный процесс, в котором большинство преступников евреи. Но Кузнецова я евреем не считаю. Считаю, что Кузнецов – русский. Считаю, что это групповое дело и суд должен решать не по эпизодам, вменяемым каждому в отдельности, а в целом». Прокурор Соловьев указал, что обвиняемый Бодня показал искреннее раскаяние. По его мнению, Бодня, в отличие от остальных подсудимых, не имеет антисоветских убеждений. В заключение обвинитель сказал: «Считаю мотивы действий всех подсудимых, кроме Бодни, антисоветскими. Прошу признать всех подсудимых кроме Бодни, виновными по ст. 64 (через 15), 93 ч. I (через 15), 70 и 72. Что касается Бодни, то, учитывая его чистосердечное раскаяние, искренность и откровенность, а также личные мотивы преступления, прошу признать его виновным по ст. 83 (незаконный выезд за границу) и 93 ч. I. Прошу суд применить к Бодне ст. 43 УК РСФСР» (назначение более мягкого наказания, чем предусмотрено законом). Прокурор Соловьев потребовал Кузнецова, Федорова и Мурженко признать особо опасными рецидивистами; Кузнецова и Дымшица приговорить к высшей мере наказания – смертной казни, Федорову дать 15 лет особого режима, Мурженко – 14 лет особого режима, Менделевичу – 15 лет строгого режима, Хноху – 13 лет строгого режима, И. Залмансону, Альтману и Пенсону по 12 лет строгого режима, С. Залмансон – 10 лет строгого режима и Бодне – 5 лет усиленного режима.

Все защитники заявили, что ст. 93 ч. I совершенно не годится для квалификации действий их подзащитных, т. к. подсудимые, очевидно, не собирались похищать самолет. Защитник С. Залмансон адвокат Дроздов просил снять из обвинения ст. 93 ч. I, а все другие защитники просили переквалифицировать обвинение со ст. 93 ч. I на ст. 91 (разбой с целью завладения государственным или общественным имуществом).

Защитники Менделевича, И. Залмансона, Альтмана, Федорова, Мурженко, Хноха и Бодни (адвокаты Ария, Ильина, Лесько, Торопова, Сарри, Свистунов) указывали, что у их подзащитных не было прямого умысла подрывать мощь Советского Союза или нанести ущерб его внешней безопасности, а без подобного прямого умысла не может быть ст. 64. Защитник Менделевича адвокат Ария сказал: «С 1968 г. у моего подзащитного было четкое стремление уехать в Израиль, который он ошибочно считает своей родиной… И если б Менделевич убежал в Израиль молиться своему богу, и, может быть, даже хулить СССР, это не могло бы принести ущерба нашей внешней безопасности».

Защитники С. Залмансон, Менделевича, И. Залмансона, Альтмана и Хноха считали, что действия их подзащитных, за которые они обвиняются по ст. 70, оценены неверно. Защитник Хноха адвокат Сарри сказал: «Абсурдно думать, что советский государственный строй может быть ослаблен распространением таких документов, как «Нехама приехала» и «Ваш родной язык», а тем более их хранением. Мотивы, по которым Альтман участвовал в издании журнала «Итон» (журнал об истории и жизни Израиля, вышло всего два номера), его защитник Лесько не считает антисоветскими. По всем этим причинам защитники С. Залмансон, Менделевича, И. Залмансона, Альтмана и Хноха просили переквалифицировать обвинение со ст. 70 на ст. 1901. Защитник Мурженко Ильина обратила внимание суда на то, что никаких доказательств антисоветских убеждений у ее подзащитного, кроме прошлой судимости, обвинение не указало. То же самое говорила и защитник Федорова адвокат Торопова.

Защитники просили учесть смягчающие обстоятельства.

Защитник Кузнецова адвокат Лурьи обратил внимание суда на слова, сказанные его подзащитным Бодне: надо постараться обойтись без насилия, летчики должны быть без царапинки. «Поэтому, заявил Лурьи, – из обвинения надо исключить умысел на угрозу жизни летчиков». По поводу исключительной меры наказания, которую потребовал обвинитель, Лурьи сказал: «Нужно ли применять эту меру, если преступление не совершено, благодаря органам госбезопасности самолет на месте, летчики здоровы? Я думаю, что такую исключительную меру применять нельзя».

Подсудимые произнесли свои последние слова:

М.Ю. Дымшиц:

Очевидно, каждый преступник считает свое наказание слишком суровым. И все же я хочу высказать свое мнение относительно предполагаемого наказания. Я считаю чрезмерно жестоким то, что запросил прокурор. Прокурор часто употреблял слово «если». Гражданин прокурор, я думаю, исчерпал весь запас самых страшных предположений. Если б мы сели в Финляндии и нас бы выдали, то тогда?… Если бы были пассажиры? Я не либерал и хорошо понимаю, что такое борьба. Подобная строгость наказания вам нужна для того, чтобы и другим неповадно было. Я сам предложил первый вариант, но мы его сами и отставили. Гражданин общественный обвинитель говорил от имени летчиков. Жаль, что рядом с ним не сидели те из отдела кадров, к которым я безуспешно обращался за работой. Они-то могли бы меня остановить – до осени 1969 г., а потом меня могли остановить только органы КГБ. Мы, группа подсудимых, люди разные по характеру. Многие из нас познакомились в последние дни. Отрадно, что мы не потеряли человеческий облик и здесь. И не стали кусать друг друга, как пауки в банке. Я благодарю органы за гуманность, проявленную к моей жене и дочке. Прошу суд отнестись ко мне справедливо и гуманно.

Сильва Залмансон:

Я не могу придти в себя… Я ошеломлена теми сроками, которые требует для нас прокурор. Сейчас прокурор предложил снять головы за несодеянное. Если суд согласится, то погибнут такие замечательные люди, как Дымшиц и Кузнецов. Я считаю, что советский закон не должен рассматривать как измену чье-либо намерение жить в другой стране, и убеждена, что по закону нужно было бы привлечь к суду тех, кто незаконно попирает наше право жить, где нам хочется. Пусть суд хотя бы учтет тот факт, что если бы нам разрешили уехать, не было бы этого «преступного сговора», доставившего нам столько боли… и еще больше боли нашим родным. Израиль – страна, с которой мы, евреи, связаны духовно и исторически. Надеюсь, что правительство СССР в скором времени положительно решит этот вопрос. Нас никогда не покинет мечта соединиться со своей древней родиной. Некоторые из нас не верили в успешность этой затеи, или верили очень мало. Еще на Финляндском вокзале мы заметили слежку. Но мы уже не могли вернуться. Вернуться к прошлому, к ожиданию, к жизни на чемоданах. Наша мечта о жизни в Израиле была несравнима со страхом той боли, которую нам могли причинить. Своим отъездом мы никому не причинили ущерба. Я хотела жить там семьей, работать. Политикой я бы не стала заниматься. Весь мой интерес к политике исчерпывается просто желанием уехать. Я и сейчас ни минуты не сомневаюсь, что когда-нибудь я все-таки буду жить в Израиле. Эта мечта, освященная двумя тысячами лет надежды, никогда меня не покинет. В следующем году в Иерусалиме! И сейчас я повторяю:

Если я забуду тебя, Иерусалим,

Пусть отсохнет моя правая рука!

(Повторяет эти слова по-еврейски. Прокурор прерывает ее). Я кончила.

Иосиф Менделевич:

Я хотел бы еще сказать вам, что свои действия, направленные на захват самолета и нарушение государственной границы, я признаю преступными. Но моей виной является и то, что я позволил себе быть неразборчивым в средствах для достижения своей мечты. Эти полгода научили меня тому, что эмоции надо подчинять разуму. Я понимаю, что я должен понести наказание, и призываю суд к великодушию по отношению к моим товарищам.

Эдуард Кузнецов:

Государственный обвинитель исходит из предположения, что за границей я стал бы заниматься деятельностью, враждебной по отношению к Советскому Союзу. При этом он исходит из моих якобы антисоветских убеждений, которые я, однако, никому не высказывал. У меня не было умысла нанести ущерб Советскому Союзу. Я всего лишь хотел жить в Израиле. Возможная просьба о политическом убежище не расценивалась мною как враждебный политический акт. Об этом неверно говорится в обвинительном заключении. Я не высказывал желания выступить когда-нибудь на пресс-конференции и ни с кем не обсуждал этого вопроса. Не вдаваясь в прочие причины отсутствия у меня таких намерений, скажу только, что присущий мне иронический склад ума надежно застраховал меня от всяких политических выступлений. Я искренне сожалею, что дал согласие на участие в этом деле, и считаю себя лишь частично виновным по ст. 64-а (через 15) и по ст. 72 УК РСФСР. Прошу суд о снисхождении к моей жене Сильвии Залмансон. Прошу и о справедливости к себе. Живешь ведь один раз.

Израиль Залмансон:

Единственное, что толкнуло меня на это – желание жить и работать в государстве Израиль – моей духовной родине. Желание это сделалось главной целью моей жизни. Под следствием я понял ошибочность моего поступка. Я хочу заверить вас, что впредь никакие обстоятельства не заставят меня переступить закон.

Алексей Мурженко:

Прежде чем говорить о себе, я прошу суд о снисхождении к Кузнецову и Дымшицу.

Я полностью согласен с моим адвокатом. Прокурор утверждает, что я антисоветчик и поэтому принял участие в этой акции. Но это неверно. Первая судимость была причиной полной неустроенности моей жизни. А то, что я принял участие в этом предприятии, – следствие моей жизненной неопытности. Моя жизнь – это 8 лет Суворовского училища; 6 лет лагерей для политических заключенных и только два – свободы. Проживая в глуши, я не имел возможности применить свои знания и должен был их похоронить. Вы решаете мою судьбу, мою жизнь. 14 лет заключения, которые потребовал обвинитель, означают, что меня считают неисправимым и решили поставить на мне крест. Я никогда не преследовал преступных целей. Я прошу суд определить мне такой срок наказания, который оставил бы мне надежду на счастье, на будущее мое и моей семьи.

Юрий Федоров:

Размышляя о том, что мы совершили, я убедился, что у нас была единственная цель – покинуть СССР. Ни у кого не было цели вредить СССР. Считаю, что нами были приняты все меры, чтобы обезопасить жизнь летчиков. Я признаю себя виновным лишь в попытке нарушить государственную границу и готов за это нести ответственность, но по совести виновным себя не считаю – ничего не совершил. Обвинитель не поскупился на сроки, но знает ли он, что значит хотя бы три года в лагере… Речь общественного обвинителя направлена против захвата самолета и с ней можно согласиться. Что касается револьвера, то он был взят на случай финляндского варианта. С антисоветскими убеждениями я расстался еще в лагере. Идя же на захват самолета, мы не подозревали, что кто-то из нас более виноват, а кто-то менее. Каждый делал, что мог. Вдруг оказалось, что во всей акции больше всех виноваты Дымшиц и Кузнецов. Дымшиц по крайней мере собирался пилотировать самолет, но не могу понять, почему Кузнецов вдруг оказался виновнее всех нас остальных. В отношении возможных последствий я могу сказать, что раз уж акция не состоялась, то не стоит и гадать о том, как бы она прошла. Прошу суд проявить милосердие к Кузнецову и Дымшицу. Хочу подчеркнуть: я сам настоял на своем участии, а Мурженко привлечен мною даже вопреки желанию Кузнецова.

Анатолий Альтман:

Граждане судьи, я обращаюсь к вам с просьбой сохранить жизнь Кузнецову и Дымшицу и назначить минимальное наказание единственной среди нас женщине – Сильвии Залмансон. Я выражаю глубокое сожаление, мне искренне жаль, что я и мои товарищи оказались на этой скамье. Надеюсь, что суд найдет возможным наказать нас не очень сурово. Я не имею возможности отвести от себя наказание за участие в преступлении, но одно обстоятельство вызывает у меня недоумение. Дело в том, что в 1969 г. я подавал заявление на выезд в Израиль, т.е. хотел изменить родину. В том случае мое желание вызвало ко мне презрение и только, а в настоящем случае – суд. Мое недоумение не праздное, потому что речь идет об изоляции, о лишении свободы и о боли наших близких. Я родился в советское время и всю жизнь провел в советской стране. Классовую сущность сионизма я не успел изучить, но я хорошо знаю, что народы и страны в разные времена переживают различные политические состояния и не становятся от этого хуже или лучше. Сегодня, в день, когда решается моя судьба, мне прекрасно и тяжело. Я выражаю надежду, что Израиль посетит мир. Я шлю тебе сегодня поздравления по этому поводу, моя земля. Шолом-Алейхем! Мир тебе, земля Израиля!

Лейб Хнох:

Граждане судьи, я прошу проявить милосердие к двум нашим товарищам и снисхождение к единственной среди нас женщине. Я могу только еще раз сказать, что мои действия не были направлены против государственной безопасности СССР. Моя единственная цель – жить в государстве Израиль, который я давно считаю родной страной, страной, где в свое время возник мой народ как нация, где было и развивается сейчас еврейское государство, еврейская культура, где говорят на моем родном языке, где живут мои родные и близкие. Никаких антисоветских взглядов у меня нет. Два свидетеля неправильно истолковали мои взгляды. Очевидно, они живут в тех районах СССР, где евреи не обращаются в ОВИР. И тот и другой говорили суду, что я не касался сущности социалистического строя. Моя единственная цель – жить в Израиле, истинной родине евреев.

Борис Пенсон:

На протяжении всего следствия я давал показания о своих намерениях, и напрасно гражданин прокурор утверждает, что я их якобы изменил, это не так. Просто первые дни я совсем не давал показаний, а дав их, уже не изменил. Я все время сомневался в успехе, и в том, стоит ли такое делать вообще. Но велико было желание сделать счастливой свою семью, и я не понимал степени риска, я все же пошел на это. Однако, оказавшись в лесу, я решил уйти, но не успел, нас арестовали. Я прошу суд учесть, что я раскаиваюсь в своих действиях – надо было добиваться отъезда законным путем, хотя организация, которая этим занимается, не оставляет никакой надежды на выезд в Израиль. Я готов нести ответственность за то, что не совершил. Прошу учесть суд, что у меня престарелые родители. Прошу у суда снисхождения для Сильвии Залмансон и милосердия к Кузнецову и Дымшицу.

Мендель Бодня:

Прошу суд о милосердии и снисхождении. Я только хотел увидеться со своей матерью. Прошу суд учесть, что я обещал впредь никогда не преступать закон.

**********

Судебная коллегия Ленинградского городского суда приговорила:

Дымшица М.Ю. – к высшей мере наказания – смертной казни – с конфискацией имущества.

Кузнецова Э.С. – к высшей мере наказания – смертной казни – без конфискации имущества за отсутствием такового. Признать особо опасным рецидивистом.

Менделевича И.М. – к 15 годам строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

Федорова Ю.П. – к 15 годам особого режима без конфискации имущества за отсутствием такового. Признать особо опасным рецидивистом.

Мурженко А.Г. – к 14 годам особого режима без конфискации имущества за отсутствием такового. Признать особо опасным рецидивистом.

Хноха Л.Г. – к 13 годам строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

Альтмана А.А. – к 12 годам строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

Залмансон С.И. – к 10 годам строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

Пенсона Б.С. – к 10 годам строгого режима с конфискацией имущества. (У Пенсона в самом начале предварительного следствия были изъяты в качестве личного имущества все его картины, этюды и рисунки).

Залмансона И.И. – к 8 годам строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

Бодню М.А. – к 4 годам усиленного режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

После оглашения приговора раздались аплодисменты «общественности» и крики родственников: «Фашисты! Как вы смеете аплодировать смертным приговорам!», «Молодцы», «Держитесь!», «Мы с вами!», «Мы ждем вас!», «Мы будем в Израиле!», после чего аплодисменты прекратились.

**********

Общественные выступления после процесса.

27 декабря председателю Президиума Верховного совета СССР Н.В. Подгорному направили письмо В.Н. Чалидзе, А.С. Вольпин, А.Н. Твердохлебов, Б.И. Цукерман и Л.Г. Ригерман. Они просили не допустить убийства Кузнецова и Дымшица. Отпустить всех, кто хочет уехать. Признать право евреев на репатриацию.

28. декабря акад. А.Д. Сахаров послал письмо президенту США Р. Никсону и председателю Президиума Верховного совета СССР Н.В. Подгорному – в защиту Анджелы Дэвис и осужденных в Ленинграде Дымшица и Кузнецова.

30 декабря 1970 г. к генералиссимусу Франко и председателю Президиума Верховного совета СССР Подгорному обратилась с заявлением группа граждан СССР, «глубоко обеспокоенных и потрясенных той волной жестокости, которая нашла свое проявление в смертных приговорах, вынесенных в Бургосе и в Ленинграде». Они призывают сохранить жизнь приговоренных.

**********

Неожиданно на 30 декабря, в нарушение ст. 328 УПК, было назначено рассмотрение кассационных жалоб подсудимых и их адвокатов. Поскольку копии приговора были вручены подсудимым 26 декабря, в соответствии со ст. 328 УПК и ст. 103 УПК, кассационное разбирательство должно было начаться не ранее 5 января.

В небольшом зале собрались человек 20 «общественности», среди них – немногие родственники подсудимых, успевшие приехать в Москву. Заседание 30 декабря продолжалось до 14 часов 30 мин. Затем оно неожиданно было прервано на полтора часа. После перерыва заседание продолжалось еще 20 минут. Потом был сделан перерыв до следующего дня. (Напомним, что именно в этот день, 30 декабря, генералиссимус Франко отменил смертную казнь приговоренным в Бургосе).

На заседаниях 30 декабря было доложено дело и выступили адвокаты.

31 декабря заседание продолжалось всего полчаса. Прокурор Похлебин (Прокуратура СССР) высказался за смягчение приговора. Затем кассационная коллегия удалилась на часовое совещание. Около 11 часов утра судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР в составе председателя Верховного суда РСФСР Л.Н. Смирнова и членов Верховного суда М.А. Гаврилина и В.М. Тимофеева огласила свое определение:

Учитывая, что преступная деятельность Дымшица и Кузнецова была пресечена в стадии покушения, а смертная казнь является исключительной мерой наказания, коллегия Верховного суда сочла возможным не применять к Дымшицу и Кузнецову смертной казни.

Коллегия Верховного суда определила:

1) Дымшица М.Ю. – к 15 годам строгого режима с конфискацией имущества.

2) Кузнецова Э.С. – к 15 годам особого режима без конфискации имущества за отсутствием такового. Признать особо опасным рецидивистом.

Кроме того, коллегия определила:

3) Менделевича И.М. – к 12 годам строго режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

4) Хноха Л.Г. – к 10 годам строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

5) Альтмана А.А. – к 10 годам строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

Для остальных подсудимых был оставлен в силе приговор суда первой инстанции. Однако в телеграмме из Верховного суда РСФСР в Ленинградский городской суд для И.И. Залмансона указывался срок 7 лет строгого режима (а не 8).