До Адама

ГЛАВА X

Придя в себя мы с Вислоухим снова помчались по деревьям и позавтракали на черничном болоте. Это было то же самое болото, к которому я совершил свои первые путешествия, открывая для себя мир, несколько лет назад в сопровождении своей матери. Я мало видел ее за прошедшее время. Обычно, когда она посещала пещерную орду, я был далеко в лесу. Раз или два я мельком видел Болтуна у подножия утеса и имел удовольствие состроить ему рожу и позлить его, стоя у входа в свою пещеру. Я расстался со своей семьей без особой печали. Их жизнь меня не очень интересовала, а мне и без них было неплохо.

Наевшись ягод, с двумя полными гнездами перепелиных яиц на десерт, Вислоухий и я осторожно пробрались через лес к реке. Там был мой старый древесный дом, из которого меня выгнал Болтун. Он был все еще занят. Семейство разрасталось. К моей матери крепко прижимался младенец. Кроме того, была еще девочка, сильно подросшая, внимательно наблюдавшая за нами с нижних ветвей. Это, очевидно, была моя сестра или, точнее, единокровная сестра.

Моя мать узнала меня, но издала предостерегающий крик, когда я попытался взобраться на дерево. Вислоухий, намного более осторожный, чем я, ударился в бегство, и я не смог убедить его вернуться. Позже, однако, моя сестра спустилась на землю, и там среди соседних деревьев мы возились и играли весь день. И затем произошла неприятность. Она была моя сестра, но это не мешало ей обращаться со мной отвратительно, поскольку она унаследовала всю злобу Болтуна. Она внезапно набросилась на меня из-за какой-то ерунды и стала меня царапать, рвать волосы и сильно укусила за руку маленькими острыми зубами. Этого я снести не мог. Я не поранил ее, но это был несомненно самый увесистый шлепок, который она когда-либо получала.

Как она вопила и орала! Болтун, который весь день был далеко и как раз был на пути домой, услышал шум и бросился к месту происшествия. Моя мать тоже устремилась туда, но он добрался первый. Он застал меня и Вислоухого врасплох. Мы бросились наутек, а Болтун охотился за нашими жизнями по деревьям.

После того, как преследование прекратилось, а Вислоухий и я перестали смеяться, мы обнаружили, что опустились сумерки. Наступила ночь со всеми ее опасностями для нас, а о возвращении в пещеры не могло быть и речи. Красноглазый сделал это невозможным. Мы нашли убежище на дереве, которое стояло в стороне от других деревьев, и провели ночь на высокой развилке веток. Это была печальная ночь. Первые несколько часов шел сильный дождь, потом похолодало и задул ледяной ветер. Промокшие до костей, дрожащие и стучащие зубами мы обнялись и свернулись калачиком в клубок. Мы потеряли удобную, сухую пещеру, которая так быстро нагревалась от теплоты наших тел.

Мы проснулись несчастными, но полными решимости. Больше у нас такой ночи не будет. Вспоминая древесное убежище взрослых, мы принялись за работу, чтобы сделать такое же для себя. Мы собрали грубый остов гнезда, и на верхних ветках даже сумели установить несколько растяжек для кровли. А потом выглянуло солнце, и под его теплом мы забыли ночные невзгоды и ушли в поисках завтрака. После этого, демонстрируя безалаберность первобытной жизни, мы с головой ушли в игры. Мы должно быть, потратили целый месяц, работая время от времени, чтобы построить свой древесный дом и, когда он был закончен, мы не прожили в нем ни дня.

Но я забежал вперед. Когда мы принялись играть, после завтрака, на второй день после ухода из пещер, Вислоухий преследовал меня по деревьям к реке. Мы выбежали к ней там, где большая топь выходила из черничного болота. Устье трясины было огромным, а в ней самой почти не было тока воды. В стоячей воде, прямо в горловине, сбилось в кучу множество древесных стволов. Некоторые из них, давно находившиеся в воде и то несшиеся с потоком, то выбрасывавшиеся течением на песчаные островки, где их калило и сушило солнце, были лишены веток. Они сидели высоко в воде, и качались то вверх, то вниз и переворачивались, когда мы наступали на них.

Тут и там между стволами виднелась вода, и в ней были видны стайки маленьких рыб вроде гольяна, снующих взад и вперед. Вислоухий и я тут же превратились в рыбаков. Улегшись на бревна, мы замирали, ожидая пока рыба не подойдет совсем близко и в мгновение ока хватали ее руками. Сырую извивающуюся добычу мы поедали тут же на месте. Соль нам была не нужна.

Устье топи стало нашим любимым местом игр. Каждый день мы проводили здесь помногу часов за ловлей рыбы и играя на бревнах, и в один из дней здесь же, мы получили свои первые знания в навигации. Бревно, на котором лежал Вислоухий, мирно покачивалось на стоячей воде у берега. Он свернулся на нем в клубок и уснул. Легкое дуновение ветерка стало медленно сносить ствол от берега, и когда я заметил, что происходит, расстояние было уже слишком большим, чтобы он смог допрыгнуть до берега.

Сначала мне это показалось просто забавным. Но когда один из рассеянных в воздухе страхов, обычных в те времена постоянной опасности, проник в меня, я с ужасом понял, что остался один. Я внезапно осознал, что Вислоухий на расстоянии в несколько футов от меня в таком же одиночестве и издал громкий предупреждающий крик. Он проснулся испуганный, и опрометчиво вскочил на бревне. Оно перевернулось, увлекая его под себя. Еще трижды он оказывался под ним, пытаясь забраться на него. Наконец, ему это удалось, он присел на него и испуганно залопотал.

Я ничего не мог сделать. Также как и он. О возможности плавать мы не знали ничего. Мы были уже настолько далеки от низших форм жизни, что потеряли инстинктивную способность к плаванию, в то же время мы еще не настолько приблизились к человеку, чтобы воспринимать это как задачу, которую нужно решить. В печали я метался по берегу, пытаясь оставаться к нему как можно ближе, в то время как он продолжал плыть по воле ветра, издавая жалобные вопли, которые должны были собрать здесь всех хищников в радиусе мили.

Время шло. Солнце поднялось в зенит и начало спускаться на запад. Ветерок утих и оставил Вислоухого на бревне, плывущем в сотне футов от берега. И тут, не знаю уж как, но Вислоухий сделал великое открытие. Он начал шлепать по воде руками. Сначала его перемещение было медленным и беспорядочным. Затем он выправился и начал старательно подгребать все ближе и ближе. Я не понимал, что происходит. Усевшись, я наблюдал за ним и ждал пока он достигнет берега. Теперь он знал нечто такое, что мне было недоступно. Не прошло и часа как он нарочно отошел от берега на бревне. А потом убедил и меня присоединиться к нему, и я тоже научился трюку с шлепаньем по воде руками. Несколько дней мы не могли оторваться от болота. Мы были так поглощены нашей новой игрой, что почти не ели. Мы даже устраивались на ночлег на ближайшем дереве.

И забыли о существовании Красноглазого.

Мы постоянно испытывали новые бревна и узнали, что, чем меньше бревно, тем быстрее мы можем заставить его плыть. Также мы выяснили, что небольшие бревна легче переворачиваются и окунают нас в воду. Потом мы узнали еще кое-что о маленьких бревнах. В один из дней мы гребли рядом, каждый на своем бревне. И затем, совершенно случайно, во время игры, мы обнаружили, что когда держимся рукой и ногой за другое бревно, они становятся устойчивыми и не переворачиваются. Когда мы находились в таком положении, наши руки и ноги снаружи оставались свободными для гребли. Наше последнее открытие состояло в том, что такое расположение позволяет нам использовать еще меньшие бревна и таким образом достичь большей скорости. И на этом наши открытия закончились. Сами того не понимая, мы изобрели простейший катамаран. Нам так и не пришло в голову связать бревна вместе гибкой виноградной лозой или волокнистыми корнями. Нам было достаточно удерживать их нашими руками и ногами.

Только после того, как мы преодолели наш первый восторг перед плаванием и начали возвращаться к нашему древесному убежищу для ночлега, мы столкнулись с Быстроногой. Я увидел ее первый, собирая незрелые желуди на ветках огромного дуба неподалеку от нашего дерева. Она была очень робкой. Сначала она притаилась, но когда поняла, что ее заметили, спрыгнула на землю и умчалась прочь. Изо дня в день она мелькала у нас перед глазами, и мы пытались искать ее, когда шли от нашего дерева к устью болота и обратно.

И пришел день, когда она не убежала. Она ждала нашего прихода, и встретила нас мягкими миролюбивыми звуками. Все же она не подпустила нас близко. Когда ей казалось, что мы слишком приблизились, она внезапно отбегала подальше и с безопасного расстояния снова издавала нежные звуки. Это продолжалось в течение нескольких дней. Потребовалось много времени пока она не привыкла к нам, но в конце концов это произошло, и она иногда присоединялась к нашим играм.

Я полюбил ее с первого взгляда. Она была очень привлекательна. И имела кроткий вид. Ее глаза были самые кроткие, из всех которые я когда-либо видел. В этом отношении она очень отличалась от остальной части девочек и женщин нашего племени, рождавшихся сварливыми. Она никогда не издавала резких, злобных криков, и казалось, что она лучше убежит подальше от неприятности, чем станет бороться.

Кротость, которую я упомянул, казалось, исходила от всего ее существа. Ее внешность была тому доказательством. Ее глаза были больше, чем у остальных, и не так глубоко посажены, в то время как ресницы были более длинные и пушистые. А ее нос не был таким толстым и приземистым. У него даже была переносица, а ноздри открывались вниз. Ее резцы были небольшими, а верхняя губа не свешивалась вниз и нижняя не торчала вперед. У нее было мало волос на теле, они росли только с наружной стороны рук и ног и на плечах и, хотя она была худощава, ее икры не были искривлены и бугристы.

Я часто вглядываюсь в нее из своего двадцатого столетия через свои сны, и мне приходит в голову, что, возможно, она принадлежала к Людям Огня. Ее отец или мать, вполне могли происходить из более высокоразвитого племени. Хотя такие явления были редкостью, они все же происходили, и я собственными глазами видел этому доказательства, вплоть до превращения членов орды в отступников и их ухода к Древесным Людям.

В результате, они не принадлежали ни к тем, ни к другим. Быстроногая в корне отличалась от любой из женщин орды, и я сразу почувствовал к ней симпатию. Ее мягкость и доброта привлекали меня. Она никогда не была грубой, и никогда не дралась. Она просто убегала, и именно поэтому она получила свое имя. Она лазила по деревьям лучше Вислоухого и меня. Когда мы играли в салки, мы никогда не могли поймать ее, разве что случайно, в то время как она могла поймать нас, когда хотела. Она была замечательно быстрой во всех ее движениях, и обладала гениальной способностью оценивать расстояния, сравнимой только с ее отвагой. Чрезмерно робкая во всех других делах, она была бесстрашна, когда нужно было карабкаться и бежать по деревьям, и мы с Вислоухим были неуклюжими, тяжеловесными и трусливыми по сравнению с ней.

Она была сиротой. Мы никогда не видели ее ни с кем и понятия не имели сколько она прожила в одиночестве.

Она, должно быть, рано, еще в беспомощном детстве, узнала, что ее спасение в бегстве среди деревьев. Она была очень мудра и очень осторожна. Поиски ее жилища стали своего рода игрой для меня и Вислоухого. Ясно, что у нее было убежище на дереве, причем не очень далеко, но сколько мы не пытались выследить ее, найти его так и не смогли. Она была согласна присоединиться к нам в играх днем, но тайну своего жилища она охраняла ревниво.