До и после запрета КПСС. Первый секретарь МГК КПСС вспоминает...

Как развалили страну

О развале страны пишут и говорят очень много. Иногда объективно анализируя события, а чаще ищут виновных, старательно сваливая друг на друга.

Я постараюсь не перепевать многажды сказанное, просто расскажу о том, чему был свидетелем, о своем восприятии событий в то время и, конечно, о некотором их осмыслении с позиций сегодняшнего дня.

Как и многие, я ждал перемен и как мог способствовал тому, чтобы они пришли. Но перемены наступили стремительно, а результаты превзошли все ожидания. В худшую сторону. Появился катастрофический дефицит. Нельзя было купить обыкновенной еды, в огромных очередях ломали ребра, людей увозили с инфарктами. Исчезла одежда, даже нижнее белье — носки, трусы, майки — нельзя было приобрести.

В Москве, как и в других городах и республиках, ввели талоны. Началась дикая спекуляция. Исчезли винно-водочные и табачные изделия. В наших традициях отмечать вином праздники и горе. Поэтому, когда были свадьбы или похороны, запасались запиской или справкой, что кто-то родился или умер, и тогда в магазине отпускали водку или вино.

Почему это происходило? Повторяю, точный ответ до сих пор не найден. Но кое-что могу предположить. Мы действовали по принципу Мичурина: не надо ждать милостей от природы, взять их — наша задача. Независимо от того, соответствует ли это экономическим законам. Для любого общественного строя экономические законы обязательны, будь то социалистический или капиталистический — неважно. Первым из руководителей об этом напомнил Ю.В. Андропов.

Говорят, что тезис «экономика должна быть экономной» появился как результат случайной опечатки, а потом его превратили в лозунг. Не знаю, это анекдот или действительно так было. Но экономическое положение страны становилось все тяжелее, ситуация зачастую не поддавалась трезвому анализу.

Меня иногда спрашивают: «А Москва не могла обеспечить себя продовольствием? Его обязательно нужно было везти, например, из Рязани?» Отвечаю: обязательно.

Московская область не обеспечивала Москву всем необходимым количеством продовольственных товаров. Москва и Московская область — это регион, в котором проживало 16 миллионов человек. Производительность сельскохозяйственной продукции, номенклатура ее в Московской области были недостаточны для того, чтобы обеспечить Москву целиком. Поэтому продовольствие везли из Смоленска, Рязани, Поволжья. Да и приезжих, которые «отоваривались» в Москве, было два-три миллиона летом, а зимой каждый день приезжало порядка 1 млн. 200 тысяч человек. Так что реформирование экономики было необходимо.

У нас существовала, по определению экономистов, очень тяжелая экономическая структура. Машиностроение и оборонный комплекс составляли 75% от объема производства, а производство товаров для потребления — 25%. Это, в сущности, экономика военного времени.

Если брать развитые страны с высоким уровнем жизни, то там либо 50% на 50% , либо обратная пропорция — 75% товаров народного потребления и 25% — машиностроение и оборонка. Там был высокий уровень жизни. Я имею в виду европейские и североамериканские страны.

Требовались структурные изменения экономики. Но для изменения структуры нужны деньги. Нельзя на заводе, который выпускает ракеты, производить швейные машинки или керогазы. Для этого нужно совсем другое оборудование, другая технология. Да и в ряде случаев просто невыгодно применять высокую технологию в этих целях. Очень мешала секретность, закрытость оборонных отраслей.

У нас конверсия понималась так: вместо самолетов выпускать раскладушки и чайники. В Америке конверсия была иной. Там конверсия — это передача новейших технологий, разработанных в оборонном комплексе, для производства товаров массового пользования. Надо было менять нашу утяжеленную структуру промышленности и совершенно по-другому проводить конверсию. Но, повторяю, для этого требовались время и деньги. В один мах все не сделаешь.

Я приведу пример. Плодоовощные базы — обыкновенные слова, окрашенные в ту пору в крайне негативную эмоциональную окраску. В Ленинградском районе (район авиационный — генеральными конструкторами там были Микоян, Яковлев, Ильюшин) возмущались тем, что их сотрудников привлекают для работы на плодоовощных базах. Тогда секретарь райкома партии сказал им: «Ну, пожалуйста, мужики, приезжайте, посмотрите, разработайте технологию. Оборудование поставьте, и мы не будем привлекать ваших людей».

Оказалось, что разработать оборудование для хранения и переработки овощной продукции для авиационных предприятий не менее сложно, чем делать самолеты. А почему? Потому, что все к этому относились как к пустяку. А это далеко не пустяк — производство высококачественных товаров народного потребления: нужны специальная технология, специальное оборудование, опытнейшие специалисты для того, чтобы все это сделать.

В смысле производства товаров народного потребления Москва ни от кого не зависела. И обувь, и одежда, и предметы длительного пользования (холодильники, радиотехника) — все это производилось в городе в достаточном количестве, чтобы обеспечить москвичей. В большой степени вывозилось. Перерабатывающих предприятий пищевой промышленности тоже более или менее достаточно. Их число можно было увеличить без труда.

Но сельскохозяйственная продукция завозилась либо из-за рубежа, либо из других районов страны.

В Москве на асфальте ни коров нельзя пасти, ни картошку выращивать. Московская область не удовлетворяла полностью запросы населения, может быть, потому, что плохо работали в самой Московской области. Были неурожайные годы, когда приходилось закупать картофель в Польше, Германии. Все это из- за плохого ведения хозяйства.

Хотя я потом этим вопросом интересовался, изучал его, например, в Голландии. Когда у них дожди, армию тоже привлекают к уборке урожая, даже на частные фермы, так как и фермер не может спасти картошку. Были случаи, когда картофель полностью убирался армией.

Надо признать: у нас существовала неправильная система заготовки продукции сельского хозяйства для Москвы. В столице были построены большие плодоовощные базы. Во всем мире делается по- другому: хранится продукция на месте ее производства, а в город завозится по мере ее потребления. Тогда не нужно массы людей, огромного количества транспорта одновременно.

Мы попытались это сделать — стали строить базы в Московской области. Но если эти базы были не под контролем Москвы, то к весне, когда надо было завозить капусту или картошку в столицу, их уже там не было: все раскупали за зиму. Кстати, многие селяне приезжали в Москву из подмосковных районов за морковью, картошкой, потому что проще было купить в магазине, нежели вырастить и хранить. И хранилища, и перерабатывающая промышленность резко отставали, их нужно было развивать.

Москва по-прежнему оставалась зависимой от других регионов.

Сейчас столица в значительной мере освобождена от российской зависимости — хлынул поток товаров из-за рубежа. Но при этом Москва стала заложницей наших отношений с Западом. Если перекроют- ся эти каналы, в Москве начнется голод, потому что существовавшие ранее каналы связи с регионами обрублены.

Регионы начинают производить продукции столько, сколько нужно им самим, без расчета на поставки в Москву. Строят у себя перерабатывающие заводы, продают у себя же эту продукцию. Вряд ли они уже вернутся. Их только директивным или экономическим путем можно вернуть. А что значит экономическим путем? — Значит, цены на продукты питания надо резко повышать.

Наша ошибка в те времена заключалась в том, что нефтедоллары, которые мы получали, пускались не на развитие собственной перерабатывающей промышленности, а на закупку продовольствия и товаров за рубежом. Временно выходили из положения и вновь попадали в зависимость, не развивая свое производство.

Думаю, ситуация по стране не намного отличалась от положения в Москве.

Кризис наступал и на предприятиях, и в научно- исследовательских институтах. В Зеленограде, к примеру, начались волнения. Я приехал туда и спросил: «Вы можете мне объяснить толком, что здесь происходит?» Мне ответили: «Достаточно высокий интеллектуальный уровень и малая востребованность его». Люди были не удовлетворены ни зарплатой, ни тем, что могут делать больше, но не делают.

Безмерно были раздуты штаты на предприятиях и в оборонной промышленности, в первую очередь, — в научно-конструкторских и проектно-конструкторских бюро, которые работали не только на оборонку, но и на саму отрасль, так как многие отраслевые институты представляли собой придатки министерств. Там увеличивались штаты, а люди работали не на науку в данной отрасли, а на документацию министерства.

Конечно, это влияло разлагающим образом на определенную категорию людей. И не случайно основной поддержкой Демроссии и того же Ельцина в Москве выступили оборонные предприятия и научно- исследовательские и проектные институты.

Свою роль сыграла и достаточно «мудрая» политика Ельцина. Когда его сняли с должности первого секретаря горкома и перевели в Госстрой, он там курировал науку. В открытой печати приводился такой пример: директор одного НИИ Госстроя получил за год премию в размере шестидесяти месячных окладов. Все это делалось с подачи Ельцина — так он покупал своих сторонников!

И поэтому, если проанализировать доверенных лиц Ельцина на выборах, можно заметить, что команды, которые с ним везде ездили и создавали ажиотажную атмосферу на встречах с избирателями, в основном состояли из сотрудников НИИ Госстроя СССР.

Сравнивая советское время и нынешнее, можно с полной уверенностью констатировать, что техническая интеллигенция на оборонных предприятиях, научные кадры находятся сейчас в самом плачевном состоянии. В Куйбышевском районе есть очень крупное предприятие оборонного характера. Именовалось оно в те времена «почтовый ящик 765», а попросту его называли «Геофизикой». Раньше там было около шести тысяч работающих, а в конце 90-х — половина.

Я одно время состоял на партийном учете в том самом коллективе, который активно выступал против меня, где говорили, что я такой-сякой, партократ, когда я, секретарь горкома партии, баллотировался в депутаты.

Они же одни из первых потом поняли, что натворили, потому что у них, извините, не работала даже канализация на предприятии и нечем было заплатить за ее починку. Стоял вагончик во дворе, и три тысячи оставшихся работников пользовались этим вагончиком. Они на собственной шее познали «прелести» демократического правления.

Там работала Лариса Крапивина, зам. секретаря парткома, которая везде, где только можно, выступала на партконференциях, критикуя партократов, привилегии и прочее. Я ее как-то встретил в 1993 году на улице, и она мне говорит: «Юрий Анатольевич, знаете, чем я сейчас занимаюсь? У нас женщины на предприятии получают 1600 рублей (а это были копейки). В совхозе «Фаустово», над которым мы шефствовали и куда вы «гоняли» нас на уборку урожая, мы закупаем сейчас по дешевке продукцию и торгуем ею около «Геофизики», для того чтобы выручку отдать женщинам в вычислительном центре, где я работаю». Я в ответ говорю: «Вот ты боролась, чтобы интересы людей защищать. Теперь имеешь такую возможность. Поработай хотя бы таким образом». Промолчала. Ничего не сказала.

...Но вернемся к 1989 году. Обстановка тогда действительно была сложная. Для меня самым главным в ту пору было свои мысли (а я считал, что реформы надо проводить в стране и в экономике, и в государственном устройстве, и в самой партии) довести до коммунистов, до населения. Поэтому значительную часть моей работы в качестве секретаря горкома партии занимала политическая тема. При этом в полном объеме оставались прежние заботы о состоянии хозяйства в городе.

А решать хозяйственные вопросы стало значительно сложнее, поскольку председателем Моссовета был избран Гавриил Попов, и он уже тяжело воспринимал любые попытки горкома партии помочь ему в решении хозяйственных дел. Поэтому все вопросы приходилось решать в обход него, непосредственно обращаясь к коммунистам — руководителям тех или иных подразделений.

Но и непосредственное общение не всегда давало результаты. Был председателем исполкома, потом первым секретарем райкома партии Рудаков. При Попове он сменил Ю. М. Лужкова на посту заместителя председателя Исполкома Моссовета, отвечающего за снабжение города овощами.

Плохо было тогда. Сами ездили картошку копать. Пригласили его на бюро горкома. Он не захотел приходить. Ему сказали: «Ты коммунист. Мы тебя приглашаем не как руководителя подразделения хозяйства, а как коммуниста. Приди и расскажи, что ты делаешь для того, чтобы москвичи были в этом году с овощами».

Он пришел и выступил примерно так: «Вы тут семьдесят лет все разваливали, а теперь требуете, чтобы я работал».

Достаточно быстро поставили его на место. Я потом с Поповым разговаривал на эту тему. Вскоре и он пришел к выводу, что Рудакову не стоит занимать этот пост. Надо было работать, а не заниматься демагогией.

У меня было три-четыре встречи в неделю с трудовыми коллективами — обсуждали хозяйственные и политические вопросы. Ездил на предприятия оборонной промышленности, в воинские организации, в академии, а в основном на заводы — в самые разные коллективы. Старался выбрать, чтобы или коллектив был побольше, или где складывалась сложная ситуация.

Встречи проходили таким образом. Обычно выступление на 30—35 минут, а потом один-два часа ответы на вопросы людей. Вопросы были жесткие. Тем не менее удавалось склонять людей на свою сторону во время этих встреч.

Особенно сложно приходилось, когда Совет Министров СССР принял постановление о частичном повышении цен. Резко поднялись цены в столовых, за проезд на железнодорожном транспорте.

Я выступал против этого, но меня не поддержали. Я звонил Горбачеву, говорил, что нельзя повышать цены, особенно на детские товары, доказывал, что у нас иной менталитет, чем в других странах: у нас товары для детей дешевле, чем для взрослых, а в мире наоборот: детские товары дороже. Считают, что взрослый может долго ходить в одном костюме — размер его не меняется, а ребенок растет, и хочешь не хочешь, а ему надо покупать одежду и обувь. Но Горбачев отрезал: «Что ты тут демагогией занимаешься? Во всем мире так, а почему у нас должно быть по-другому?»

Безусловно, я понимал, что цены нужно повышать, но повышать не рывком, а постепенно приводить в соответствие. Я внимательно изучал работы лауреата Нобелевской премии Леонтьева. Этот американский экономист русского происхождения давал советы, что нам надо делать. Советовал не проводить шоковую терапию, как сделали Гайдар или Павлов, а постепенно приводить цены в соответствие с себестоимостью и с реальной потребительской стоимостью товаров. И делать это постепенно, в плановом порядке. Только после этого проводить денежную и ценовую реформу в стране.

А начали сразу с резкого повышения цен, которое ударило по трудящимся: цены возросли в два раза — на детскую одежду, в два или три раза — в столовых общепита и на проезд в пригородном железнодорожном транспорте.

То же — в заводских столовых. Я пришел на Электрозавод для разговора с людьми. Вопросы задавались суровые. Завод стоит рядом с платформой «Электрозаводская» Казанской железной дороги. Многие рабочие живут за городом. Что же у них остается от зарплаты для того, чтобы жить, да еще после дорогого обеда в заводской столовой?

Отвечать на такие вопросы было очень тяжело и непросто. Рабочие говорили: «Ты секретарь горкома, ты член Политбюро, почему ты не отстаиваешь наши интересы?»

...В это время в Москве все увеличивался поток так называемых лимитчиков. Ходили разговоры, что, мол, один Ельцин боролся с их притоком. Это не так.

Нужны ли были Москве лимитчики, руководствовались ли здесь политическими мотивами, или это была политика брать на грязную работу людей со стороны? Мне трудно сказать, что послужило первоисточником этого явления, поскольку, когда решался вопрос о лимитчиках и создавались условия для их привлечения в Москву, я был еще в низу партийной лестницы и не общался с теми людьми, которые принимали решения. Я работал тогда в райкоме.

Могу лишь предположить. Думаю, это была политика не самого Гришина. Москва являлась столицей Советского Союза, культурным, научно-техническим и управленческим центром. Соответственно кадры (а прописка в Москве была лимитирована) перекачивались в развивающиеся науку, культуру, в структуру управления. Работа в этих сферах была и более престижной, выше оплачиваемой, более чистой, требующей высокого уровня образования. В Москве этот уровень был достигнут. И соответственно все меньше и меньше людей оставалось для работы на промышленных предприятиях, в сфере обслуживания.

В столице проводилась реконструкция промышленности. Если бы было принято решение, что Москва, как любая столица мира, является только научным, управленческим, культурным, но не промышленным центром, тогда не было бы нужды в лимитчиках. Но кто-то, где-то, на каком-то уровне принял решение, что Москва должна быть и промышленным центром. И проводилась реконструкция предприятий для их расширения.

Скажем, было очень много споров, в том числе и в горкоме партии, о заводе «Серп и молот». Нужно ли иметь почти в центре Москвы крупный металлургический завод? Леонид Александрович Борисов, секретарь горкома партии по промышленности, отстаивал точку зрения, что его надо сократить до уровня завода по производству метизов, то есть винтов, гаек, болтов, шурупов и всего прочего, необходимого для московской промышленности, но не развивать как металлургический завод.

Виктор Васильевич Гришин поставил вопрос так: «Серп и молот» — это сердце крупного района Москвы, есть гужоновские традиции. А мы их уничтожим? Завод надо реконструировать, создавать новые цеха, чтобы делать высококачественные стали.

Победила точка зрения Гришина. Создали гигант металлургии в центре Москвы.

То же с ЗИЛом, который претерпел несколько реконструкций. Пытались модернизировать АЗЛК.

Подобное происходило с очень многими предприятиями. И все эти доделки-переделки приводили не к сокращению, а к увеличению численности рабочих. Строились цеха по производству новых видов изделий, увеличивалось производство продукции. Для этого требовалось все больше рабочих, строителей. А поскольку собственные трудовые ресурсы города были исчерпаны, появилась проблема лимитчиков.

То, что не было принято решение о Москве, как только об административном, культурном и научно- техническом центре страны, было, на мой взгляд, ошибкой.

А лимитчикам надо было где-то жить. Предоставить всем квартиры было невозможно, начали строить общежития. А что такое общежитие, рассказывать не нужно. Отношения людей между собой, отношение к помещению, где они живут, — с этим тоже все ясно.

Предприятия были ограничены в средствах, поэтому общежития старались делать как можно скромнее. Совсем немного общежитий были квартирного типа, но в каждой их этих квартир жило несколько семей. Так рождались коммунальные квартиры, создавались общежития коридорного типа. Жили, конечно, там люди разные.

Вопрос жилья — это была первая проблема. В Москве он всегда стоял остро. Когда секретарем горкома партии был Николай Григорьевич Егорычев, занимались реконструкцией промышленности, строительством. Именно при нем в хрущевские времена в массовом порядке стали строить пятиэтажки, получившие в народе название «хрущобы». Как бы их ни критиковали, но они давали выход из создавшегося положения. Это было много лучше подвалов и бараков.

И еще — надо прямо сказать — люди, которые имели глубокие корни, хорошие связи у себя дома, за редким исключением в Москву не ехали. А приезжали (не в обиду будет сказано) перекати-поле, те, у кого не было определенных занятий.

Конечно, часть из них прибывала с определенными амбициями: возможность жить в культурном центре страны, пойти дальше учиться, возможность роста. Таких было немало, но по отношению к основной массе лимитчиков они составляли незначительное число. В основном же это были те, кто где-то не прижился и подался в Москву за длинным рублем и «красивой жизнью».

Мы беседовали в общежитиях Волгоградского и Люблинского районов с парнями и девушками. Многие из них дальше завода и общежития нигде не бывали. Основное развлечение — гулянки, выпивки. Ни на Красную площадь, ни в театры, ни в музеи (а билеты не были тогда такими дорогими) они не ходили, Москву представляли себе довольно слабо. Завод — общежитие, общежитие — завод. Вот и все. Многие из них не учились и не стремились к этому. Это тоже создавало проблему: их общекультурный и моральный уровень были довольно низкими.

Высококвалифицированные кадры редко приезжали в Москву. Преимущественно это были люди с низкой квалификацией, низким образованием. Они шли на тяжелые работы, на малоквалифицированный труд, а это, соответственно, определяло их поведение в обществе.

Была еще одна проблема, которую породил уже Ельцин. Когда произошло объединение Вьетнама, обострилась проблема безработицы в этой объединенной стране, и Вьетнам начал направлять своих граждан в социалистические страны на разные тяжелые работы. Пытались направлять и в Советский Союз, но Москва не принимала. Гришин и Зайков были против лимитчиков по одной простой причине: практика показала, что из Вьетнама ехала не лучшая часть населения.

Я в Болгарии беседовал по этому поводу с руководителями. Приезжие вьетнамцы, жаловались они, плохо работали, ленились, занимались спекуляций, проституцией. Поскольку страна только что освободилась от колониального ига, из Юго-Восточной Азии привозили большое количество заболеваний.

Москве удалось на какое-то время остановить поток вьетнамцев, мотивируя тем, что есть проблема с лимитчиками. Но ханойские руководители настаивали, чтобы Москва их принимала. Приезжал секретарь горкома Коммунистической партии Вьетнама в Москву, и Ельцин дал согласие на привлечение ограниченного числа вьетнамцев. И тогда, помню, Сайкин, ругаясь, искал помещение им под общежитие. Распределяли прибывших по предприятиям легкой промышленности, на ЗИЛ. Так в Москве и появились вьетнамцы.

Поэтому говорить, что Ельцин выступал против лимитчиков, нельзя, хотя у него было прозвище «последний лимитчик Москвы», так как сам он, как известно, не москвич.

Широкий поток так называемых «гастарбайтеров» из стран СНГ и дальнего зарубежья делает эту проблему крайне актуальной и в наше время.

...Заявив «перестройку и ускорение», мы ввязались в драку, не имея программы, и все пошло путем проб и ошибок. У народа были большие ожидания. Перестройку люди встретили с огромным энтузиазмом — поверили, что жить станет лучше. Активно хотели в ней участвовать. Те, кто никогда не думал вступать в партию, стали подавать заявления. Но конкретные действия со стороны руководства партии и правительства не только не привели к повышению жизненного уровня, но и значительно его понизили.

К 1989 году начался спад производства (а никакой цельной программы все еще не появилось!). Было к тому времени издано 12 совместных постановлений ЦК и Совмина СССР по реорганизации экономики, но все они, подобно введению одновременно левостороннего и правостороннего движения в одном городе, привели к хаосу, неразберихе и сокращению объема производства.

Этих постановлений была целая группа: по дальнейшему совершенствованию работы промышленности, о социалистическом предприятии, о кооперации и другие.

Приведу лишь один пример — Закон «О кооперации». О значении этого шага как-то высказался «политтехнолог» Глеб Павловский: «Революция в

СССР (этим термином он обозначает контрреволюционный переворот 1991 — 1993 годов) финансировалась из государственного бюджета, в основном через систему кооперативов. Именно в кооперативной среде, в которую без значительных изменений перешла предшествующая ей неформальная среда, возникает механизм обналичивания безналичных денег. В этой системе могут возникнуть сообщества, через которые постоянно текут наличные деньги, скапливаясь в определенных местах. В 1980-е годы на кооперативы не распространялись отношения права».

Перед принятием закона «О кооперации» велись горячие споры, какая кооперация нам нужна — производственная или торгово-посредническая. Приоритет отдали последней, которая, в сущности, создала основу класса новых капиталистов.

Москва выступала против. И здесь надо отдать должное позиции Ю. М. Лужкова в то время. У нас тогда было создано примерно 80% производственнообслуживающих кооперативов, в том числе и торговых, и только порядка 15% посреднических, торгово- закупочных.

Но «новые русские» быстро сообразили, как легче делать деньги. Через год после того, как был принят этот закон, ситуация изменилась. В Москве производственных кооперативов, которые производили хоть какие-то товары и оказывали услуги, осталось 15—20%, а 80% стали чисто посредническими, которые из денег делали деньги.

Еще. Не был учтен опыт венгерских товарищей, которые предупреждали, что ни в коем случае нельзя на действующих предприятиях организовывать кооперативы, потому что идет перекачка безналичных государственных денег в наличные.

У нас все сделали наоборот. И что получилось? Скажем, поликлиника до 6 часов вечера работает как государственное предприятие, а после 7 вечера до 23 часов — на этом же государственном оборудовании — как частное. Или на предприятии создавался цех по выпуску дополнительной продукции, но он уже был кооперативным. Естественно, бюджетные деньги тратились на покупку оборудования, оснащения и т. д. Или просто отмывались. Лужков на совещании у Н. И. Рыжкова выступал очень резко по этому поводу. И все-таки организовывали так, как не надо было.

И о комсомоле. Его курировал секретарь ЦК КПСС Е. К. Лигачев. Научно-техническое творчество молодежи с его подачи было превращено в особую кооперацию, освобожденную от государственных налогов. Сколько же породил комсомол в этот период молодых волчат капитализма! В том числе Мишу Ходорковского. Они там получали определенный опыт, имели возможность много ездить за рубеж — учиться капитализму.

Не меньший вред нанесло постановление «О социалистическом предприятии». Оно позволило повышать рентабельность не за счет снижения себестоимости изготовления продукции, а за счет повышения ее стоимости. Пр ишьют к платью какой-нибудь бантик и резко повышают его цену.

Говоря о развале экономики, нельзя умолчать о забастовках, в первую очередь шахтеров. Тут ничего нового придумано не было. Если взять в качестве примера хотя бы Англию, то все волнения там начинались с шахтеров. У них ведь самые тяжелые условия труда из всех существовавших в то время профессий, большая неустроенность в бытовом плане.

То же самое и у нас. Шахтерские поселки возникали далеко от больших городов, в них почти не развивалась инфраструктура. На многих наших шахтах и бань-то приличных не было, я уж не говорю о хороших кинотеатрах, дорогах, магазинах.

И, кроме того, на шахты, особенно северные, шли работать люди после заключения для того, чтобы тяжким трудом заработать на все, что они потеряли за время «отсидки». И в Кузбассе, и в Воркуте эта категория людей составляла достаточно большую прослойку среди шахтеров.

Именно с ними в 1989-1990 годах проводилась большая работа по организации забастовок. Руководители наших шахтерских профсоюзов неоднократно вылетали в США на обучение к американским профсоюзным лидерам. В свою очередь, представители американских АФТ-КПП посещали Воркуту и Кузбасс. В Воркуту вылетали даже сотрудники американского посольства, один раз — сам посол, очень опытный разведчик. В Кузбасс ездил Ельцин.

Руководителем партийной организации Кузбасса был В. Бакатин. Может быть, это не имеет отношения к экономике, но когда Бакатин выступал на XIX партконференции, то его там чуть не освистали, потому что он закончил свое выступление восхвалением Горбачева, а уже тогда такие речи не приветствовались.

Потом Бакатин возглавлял МВД СССР. Кстати, по материалам НИИ МВД, в организации забастовок в Кузбассе значительную роль сыграли местные органы милиции. Они сыграли двоякую роль. Положительную в том, что там все-таки кровь не пролилась, отрицательную — они выступали в роли главных организаторов выступлений шахтеров. Один из сотрудников НИИ МВД из отдела чрезвычайных ситуаций мне рассказывал, что он был у Бакатина, когда пришел шахтер, Герой Социалистического Труда, и сказал: «Вадим, мы уже больше не можем бастовать». А Бакатин ответил: «Надо!»

Искусственно создавались постоянные дефициты. Вдруг исчез с прилавков сахар. Придраться вроде не к чему: на Кубе неурожай сахарного тростника, недопоставки. Но разве это было неожиданностью? Разве нельзя было заблаговременно закупить сахар в других странах, не хватать в пожарном порядке втридорога? И это плановое государственное хозяйство?!

Потом одновременно, якобы под давлением экологов, закрываются все предприятия, которые производят моющие средства. А как без них? Естественно, недовольство огромное. Одновременно ставят «на профилактический ремонт» летом все московские и все ленинградские фабрики по производству табачных изделий. Какая была необходимость в июле — августе закрывать одновременно все табачные фабрики? Больно вспоминать, что творилось тогда в Москве.

А как подрубили у нас птицеводство, самое передовое в мире? Тоже якобы под давлением экологов. Решением Министерства биотехнологии три или четыре завода по производству биологических добавок для питания птицы одновременно были закрыты. Точка удара была выбрана так, что сразу рухнуло все птицеводство.

Я глубоко убежден в непреднамеренности многих действий. Не обязательно было предложить главе правительства: «Вот мы тебе даем сто тысяч долларов, и ты подорви экономику». Ведь можно подставить советников, экономистов, которые «обоснуют необходимость и правильность» принятия какого-либо решения, которое потом пагубно скажется на стране.

Таких решений было принято достаточно много. В своей книге Николай Иванович Рыжков утверждает, что выступал против подобных решений, но Горбачев жестко, своей властью заставлял его подчиняться. Мне рассказывал Зайков о таких случаях, происходивших на заседаниях Политбюро: Рыжков выступал против, доказывал, но Горбачев его «додавливал», хотя сам в экономике не мог разобраться так хорошо, как Николай Иванович.

Все это привело в начале 1990 года к движению за выход из партии даже рабочих. С самого начала у меня было мнение, что не все так ладно, как говорится с трибуны, и я не раз высказывал свои сомнения Горбачеву, спрашивал его, почему нет конкретной программы перестройки, без нее непонятно, какое общество мы строим. Никакого вразумительного ответа я не получал.Такая точка зрения была не только у оппозиции Горбачеву. Я допытывался у Попова: «Гавриил Харитонович, ты мне скажи, к чему стремишься: капиталистическое общество строить, социалистическое реформировать?» И получил ответ «Будем строить, а что получится, там поглядим».

...Однажды мне позвонил Горбачев и сказал: «Я ухожу в отпуск (он всегда уходил в отпуск в августе), а тут Попов приходил с предложениями по реорганизации структуры городского управления. Ты встреться с ним и Яковлевым Александром Николаевичем, поговори, а потом дашь оценку».

Я встретился с Яковлевым заранее. Напросился на полчаса раньше, чтобы выяснить его настроение, позицию. Ходили вокруг да около, выясняли взаимные точки зрения, и очень осторожно Яковлев меня агитировал за капиталистический способ развития на примитивных примерах виденного им в Канаде, когда он там был послом: как ремонтировали дорогу около посольства, еще что-то там делали, и все быстро, добросовестно и качественно.

Я сказал, что Закон «О кооперации» был принят умышленно для того, чтобы развалить существующую экономику, и это был только первый этап, ибо кооператорам дали значительно больше преимуществ, чем было у госпредприятий. Говорил, что начался период первоначального 'накопления капиталов. Словом, дал понять, что догадываюсь, к чему идет дело. После этого Александр Николаевич перестал со мной откровенничать.

При шел Попов, стал рассказывать о своем видении системы управления городом. Стало ясно: он побывал в Париже и взял один к одному систему управления столицей Франции, но не учел одного момента, а это принципиально.

Как в Париже все происходит? Там у мэрии нет никаких подведомственных предприятий и служб, подчиненных городу. Они нанимают фирмы. Одни фирмы занимаются очисткой города, другие — теплоснабжением. С ними заключаются договоры. Хорошо выполняют — хорошо. Плохо выполняют — значит, нанимают другую фирму.

А в Москве все службы подчинены Моссовету. И отказаться от услуг одной службы и взять другую он не может. Моссовет отвечает за ее работу, он ее финансирует, ею командует и распоряжается ее деятельностью. Попов понятия не имел о том, что пытался перенять, он даже не осознавал существующую ситуацию.

Я понял, что Гавриил Харитонович, уже год пробыв председателем Моссовета, очень плохо себе представлял структуру управления городом, не вник даже в то, какие есть в городе службы и какое между ними взаимодействие. Он больше занимался политикой как сопредседатель Межрегиональной группы. Поэтому он в хозяйственные вопросы вникал мало.

И вторая задача, которую Попов себе ставил — он это мне сам недвусмысленно сказал: изменив структуру города, он пытался разрушить районные партийные организации, потому что административная структура города соответствовала политической структуре.

«Ну, Юрий Анатольевич, — спросил он, — когда будем районные комитеты партии ликвидировать?» Я ответил: «Мы не будем райкомы ликвидировать. Другое дело, что мы будем оставаться в рамках ваших административных образований и, может быть, какие-нибудь советы секретарей райкомов над этим создадим. Но ломать структуру не станем».

Часа два продолжалась беседа у Яковлева. Потом Попов ушел, а меня Александр Николаевич попросил задержаться. Сказал задумчиво: «Вот видишь, с Поповым можно нормально работать. Он прислушивается к нашей точке зрения. Так что давай, контактируй с ним более плотно».

Когда Горбачев вернулся из отпуска, я ему доложил о выполненном поручении. Рассказал все подробно, высказал свои соображения по поводу неправомерности такой реорганизации города, когда население ставилось в сложное положение: девять округов — значит девять управлений милиции, загсы и прочее. Все становилось значительно сложнее. Нужно было делать по-другому, более тщательно продумать. Кстати, именно таким путем в дальнейшем и пошли.

Я сказал тогда, что у меня сложилось впечатление, что Попов Александру Николаевичу Яковлеву значительно ближе, чем Прокофьев. На это Горбачев ответил: «Ты знаешь, у меня впечатление, что у него в голове такие мысли, которые он даже мне боится высказать». То есть он со мной, как я теперь понимаю, просто заигрывал и хотел как-то дистанцироваться от Яковлева. Но в действительности все было далеко не так.

А позиция такая была выбрана потому, что они скрывали свои истинные намерения и не хотели говорить о той идее, которая ими руководила.

На самом деле шла самая обычная капитализация нашего общества. Шла она под прикрытием лозунгов: вначале — «Больше социализма — больше демократии», потом — «социалистический рынок», потом просто «рыночные отношения», которые привели к первоначальному накоплению капитала, формированию криминальной экономики.

В 1990—1991 годах народ был доведен до такого состояния, что обывателю стало наплевать на то, какой у нас будет общественный строй. Важно было обеспечить семью едой, одеждой, обеспечить нормальное человеческое существование. Идеи уже никакой не было. Говорить о каких-то идеалах при резком падении жизненного уровня, при стагнации производства стало невозможно. В результате горбачевской перестройки довели людей до той грани, когда им стало наплевать на любые идеалы. Важно было лишь выжить. Таков итог деятельности Горбачева и тех людей, которые стояли у руководства экономикой нашей станы. Это результат их совместных усилий.

В то время постоянный долг Советского Союза составлял примерно 22—25 млрд. в год. Это абсолютно нормально при населении в 250 млн. человек. Был текущий долг, который регулярно оплачивался процентами и погашался. Но с 1985 по 1990 год, за пять лет, внешний долг подскочил до 85 млрд. У нас ничего значительного типа БАМа за это время не было построено, была свернута космическая программа...

Мой маленький внук, когда просил игрушку, а ему отвечали, что денег нет, интересовался: «Деда, а куда деньги деются?» Вот и я спрашиваю: «Куда деньги деются?» 60 млрд. долларов — куда они пошли, куда делись?! Даже на строительство дачи в Форосе или шести особняков под Москвой, на бриллианты для жены столько потратить невозможно.

Кто их присвоил, те знают, куда они делись. Это крупная экономическая диверсия. Такие суммы вроде бы получены страной! Но зарплата у людей не повышалась, жизненный уровень, наоборот, снижался...

К великому моему сожалению, говорить о том, как страна катилась в пропасть, можно долго. И о том, как рвались межреспубликанские связи, и о загадочной пропаже золотого фонда СССР, и о том, что демократизация в нашем обществе была невозможна без демократизации партии.

Можно анализировать злосчастные реформы, которые вели к подрыву экономики СССР. И о национальном вопросе, что был «пущен на самотек» и приобрел чудовищные, уродливые формы дикого национализма. Многое было подорвано нашей политикой в духовной жизни и экономике.

Нельзя забывать и специфическую заинтересованность Запада. Я никогда никому не поверю, что, скажем, руководство США или руководство транснациональных корпораций, руководители мирового капитала заинтересованы, чтобы мы хорошо жили. Ничего подобного! Они заинтересованы в том, чтобы как можно больше выкачать из России. И делают это!

Кризису содействовали неумелые и неумные реформы перестройки. Но есть и что-то неподвластное анализу, существует какая-то тайна, почему страна развалилась так стремительно. И, вероятно, неверно обвинять в этом только отдельные личности.

Называя себя партией диалектического материализма, КПСС по этим вопросам поступала, как самый заскорузлый догматик. В итоге принуждена была приступить к этой самой пресловутой перестройке, которая вообще скорее похожа на вредительство. А надо было учиться у Ленина: за военным коммунизмом — продналог, продразверстка, потом нэп. И все за какие-то пять-шесть лет! То есть меняется ситуация — меняется экономическая политика.

Коротко причину развала партии и государства можно изложить так: осуществляя глобальные проекты, оказывая поддержку мировому содружеству социалистических стран, КПСС и советское государство не уделяли достаточного внимания потребностям своих советских людей. Абсолютизация марксистско- ленинского учения сдерживала творческую инициативу народа.

По мере перехода от индустриального к постиндустриальному этапу развития экономики жесткое администрирование все больше сковывало гражданскую инициативу, способствуя появлению и росту «теневого» сектора и коррупции чиновников. Руководством КПСС не внедрялось то положительное, что имелось в рыночной экономке развитых стран, в то время как эти государства использовали многие методы управления экономикой, успешно зарекомендовавшие себя в СССР.

В 50—80-е годы прошлого века менялась социальная структура нашего общества, стремительными темпами повышался образовательный уровень советских граждан. Это требовало демократизации политической системы, большой честности и открытости во взаимоотношениях между обществом и властью. Однако господствующая в то время идеология оставалась практически неизменной.

Помимо внутренних причин, приведших к кризису социально-политической и экономической систем Советского Союза, значительное влияние на развитие негативных тенденций оказали внешние факторы.

Прикрываясь лозунгами «борьбы с коммунизмом» и «советской угрозой», агрессивные силы Запада и, в первую очередь, США поставили своей целью ослабление, территориальное разделение и, впоследствии, уничтожение Советского Союза.

Не надеясь победить СССР в открытом военном столкновении, США и их союзники организовали против нашей страны информационную агрессию. В зарубежных средствах массовой информации дискредитировались система Советов, политика КПСС, фальсифицировалась история, предавались осмеянию традиционные духовные ценности государствообразующего русского народа.

Антисоветскими силами активно поддерживались сепаратистские радикально-националистические движения в Прибалтике и на западной Украине, на Кавказе и в Средней Азии.

Роковым шагом руководства КПСС и Советского государства стало вовлечение Советского Союза в качественно новый виток гонки вооружений в ответ на военные программы, развернутые администрацией президента США Р. Рейгана. В результате этого экономика нашей страны стала фактически функционировать в режиме военного времени. Наряду с этим под давлением США ряд нефтедобывающих государств увеличили добычу углеводородного сырья, что привело к его значительному удешевлению на мировом рынке и серьезно ослабило экономику Советского Союза.

Руководство СССР во главе с Горбачевым не смогло адекватно ответить на новые вызовы. Этому в значительной степени способствовало открытое предательство национальных интересов отдельными представителями партийно-хозяйственной номенклатуры СССР. Целенаправленная информационная кампания западных и ряда отечественных СМИ, нарастающий социально-экономический кризис, рост межнациональных конфликтов лишили руководство СССР общественной поддержки, предопределили исход событий августа 1991 года. Неспособность союзных органов власти противостоять радикальным демократам в центре и национал-сепаратистам в республиках вскоре привела к развалу Советского Союза.

В общем, что было, то .было. Стало во многом гораздо хуже и только в чем-то лучше. Но какой ценой, сколько горьких потерь и разочарований в этом «лучше»!..