ГЛАВА ПЕРВАЯ

Человек стоял у «зебры» перехода, чего-то ждал. Вначале Слава не понял, что задержало его взгляд, попытался переключить внимание, но мешало странное беспокойство. И тут стало ясно, что беспокойство — не его собственное: человек каким-то образом передавал ему свой страх. Хорошо замаскированный, страх был в глазах этого прилично одетого молодого человека, держащего в руках небольшой чемоданчик-дипломат. Поодаль, слегка заехав передними колесами на тротуар, разлеглась шикарная белая Ауди «сотка» с темными слепыми стеклами. Человек искоса бросал быстрые взгляды в сторону машины, переминаясь с ноги на ногу и по-петушиному подергивая головой. Очень знакомые движения: они напомнили Славе его друга детства Пашку, романтика и циника, лучшего приятеля, выпертого из школы за оскорбление директриссы (в чем состояло оскорбление, так и не стало известно. И Пашка молчал). Слава с тех пор его не встречал, но слышал о нем кое-что. Минут пять Слава находился в замешательстве: оставшиеся до экзамена полчаса неплохо бы потратить на дружескую болтовню, но он мог ошибиться, да и захочет ли Пашка его узнавать? Кажется, дела у него поважнее, да не важные: Слава увидел, как из машины вышли два мужика в тренировочных костюмах, Пашка дернулся — хотел, видно, что-то сказать или крикнуть. Машина съехала с тротуара и, лениво свернув, покатила, плавным движением напоминая сонную акулу, которая в час прилива, не возбужденная еще запахом крови, отдыхает в прогретых солнцем прибрежных водах. Двигаясь, как зомби, Пашка в сопровождении двух бандитов прошел мимо миниатюрной голубенькой церкви (слегка похожей на коммерческий ларек) и стал спускаться вниз; взгляд его потерял быстроту, спрятался за глупой мутью. Один раз Слава уже наблюдал похожие изменения во взгляде. Он был вдвоем с братом, тот запретил ему вмешиваться, оценивая происходящее трезво-профессиональным взглядом: «чужая разборка, не твоя — не лезь! Мордовать зря не станут.» Тогда Слава почувствовал себя неловко и сейчас ощутил ту же самую неловкость, замешкался. Люди ушли далеко, за деревьями было плохо видно. Тревога пересилила замешательство, Слава все же бросился вниз, но когда спустился, парк оказался совершенно пустым и безжизненным. — Пашка!!! — заорал он изо всех сил, — Пашка!!! — движимый возрастающим охотничьим возбуждением, рванул вправо.

— Эй, парень? Ты чего? — откуда-то пред ним возник один из бандитов, здоровый мужик лет сорока. Ровный, едва отросший слой густых черных волос покрывал его чуть приплюснутый череп, по-восточному грубые черты лица в сочетании с внешним спокойствием подчеркивали свирепость. — А ну,тихо! — от него пахло легким перегаром и чесноком. Слава невольно попятился, совершенно не представляя, что делать дальше.

— Атабек! — выставив впереди себя измазанную кровью ладонь, вышел следом другой бандит. Лицо его было иссиня-бледным. — Черт! Этого — куда?

Первый рассеянно пожал плечами, затем мрачно кивнул:

— Не в свою разборку встрял.

— Ребята, ребята, э… — испугавшись, Слава со всего размаху стукнул второго бандита, доставшего нож, кулаком куда-то между глаз — вроде, попал. Слава не успел увидеть, что стало с противником, согнулся пополам от страшной боли где-то в животе и под ребрами, не дающей ни вдохнуть, ни охнуть. Потом адский шум обрушился на голову: на минуту мир завертелся в полной темноте, но только на минуту. Слава дрался с братом часто, сильно, до крови, а пару раз и до переломов, были и сотрясения мозгов. Поэтому дальше разум отключился полностью, тело двигалось автоматически — направо и к земле, чтобы квадратный шерстистый (и, кажется, грязный) кулак пролетел в сторону — теперь крутануться на правой согнутой ноге, а левой попасть туда, где жирно блестящие тренировочные штаны «адидас» аккуратной резинкой охватывают голенища высоких кроссовок «пума»… Купился восточный герой на фирмовое название, не удержала его «пума»: подошва кроссовка скользнула по траве, и бандит устремился вслед за своим кулаком, под откос, по направлению к Москве-реке. Но движение продолжается. Быстро опереться на левую ногу, носком правой засветить в бледную рожу второго бандита (вот он снова получил промеж глаз и окончательно передумал вставать), тут же легонько пнуть нож — чтобы отлетел подальше — и вниз, в погоню за первым, можно — по воздуху, одним прыжком. Слава приземлился обеими пятками первому на спину, тот проплевал одними губами что-то на своем языке и еще по-русски: «Я твой мама за ногу два раза, да…» — и резко укатился из-под славиных ног. Слава упал, больно стукнувшись ладонью о кусок кирпича. Никогда еще он так не радовался боли. Сделав ногами обманчивое движение, вместо того, чтобы попытаться вскочить, он по резкой дуге махнул рукой, и кусок кирпича полетел прямо в длинные гнутые губы, сказавшие что-то про маму. Кровь и пара непонятных слов — но бандит остался стоять. А Слава остался лежать и уже не успевал подняться. Позади зашелестело — это бледный пришел в себя и спешил присоединиться к победе…

Окуда-то снизу донесся автомобильный гудок. Властно, отрывисто прозвучав несколько раз, заставил бандитов прекратить драку и, не обращая больше на Славу никакого внимания, спуститься к обочине. Отсрочка? Нет! «Коренной перелом»! Слава бросился следом, но успел только увидеть, как эти двое спокойно сели в машину и уехали.

Так, а ради чего война-то случилась? Хотел помочь другу детства, вроде. Где же друг? И был ли друг? Друг лежал недалеко за кустами и тихонько поскуливал, уткнувшись лицом в прелые листья. Невольно взглянув на часы — до экзамена оставалось всего десять минут, Слава постарался как можно аккуратнее перевернуть раненного:

— Пашка!

— Я не Пашка. Я — Александр! Зачем вы… зачем ты… они же тебя замочат, на нож подвесят! — В глазах молодого человека страха уже не было, только тоска. «Шок,» — определил Слава.

— Куда они вас пырнули? — По картине кровяных разводов Слава попытался определить рану. — Живот? Грудь?

— Нет, нет! Отстань… Оставьте меня в покое!!! — вдруг взвизгнул пострадавший, — я сам! Ничего они мне… — тут он вздрогнул и поморщился. Слава понял, что у Александра исполосована ножом вся задница, но не глубоко, а так…

— Вы идти-то сможете?

— Меня из-за вас убить могли!

— Так вам помочь, или нет?! — Слава начинал опаздывать, да и кровью мазаться не хотелось.

Расхохотавшись, Александр опять повалился в прелые листья. «Псих», — решил Слава, поднимаясь по лестнице.

Единственным человеком в туалете оказался Левка Шуйский, трепло, зануда и халявщик, но ничего другого не оставалось:

— Левка, на мне крови нет?

Ныкающий по карманам выпрошенные чужие шпаргалки Левка чуть не поперхнулся: — Ты что, по дороге лишился девственности? — Человека убил!

Левка сильно вдруг побледнел и внимательно осмотрел костюм:

— А ты руки вымыл?

— Вымыл.

— А жопу подтер?

Тут все происшедшее с ним за утро нахлынуло с новой силой: окровавленная одежда, нож, мордобой… «Проветрил голову перед экзаменом, называется!» — с ужасом он понял, что все совершенно вылетело из головы — забылось, куда-то делось, ничегошеньки в башке не осталось, все выбили проклятые бандюги…

— Левка, гони шпоры!!!

— А у меня нет…

— Убью!!!

Сокурсник пулей вылетел из сортира так, что Слава не успел перехватить.


* * *

«Ленин кыш, Ленин тыш, Ленин тохтамыш» — неслось в голове нестройными волнами. Последний экзамен, последний экзамен, семь скромненьких футов российской земли. Зарыли, песенку спели, сдали — как посуду. С понедельника — размеренная работа в конторе. В семь часов подьем, холодный душ, легкий завтрак. Слава Зарайский напряг по очереди мышцы сначала на правой, затем на левой руке: «В качалку буду ходить вместе с братом, правда, он потом свалит в Саяны на месяц, турист-альпинист хренов — не терпится ему пойти по стопам родителей.» Родители погибли в Саянах пять лет назад, уже пять лет, а как один день, тот, который он так плохо запомнил…

Впрочем, слабо представляя себе время полного одиночества, Слава больше пугался предстоящей полной самостоятельности: брат, Савватий, собирался, наконец, жениться. Тупо осмотрев непривычно пустой коридор, Слава постоял перед кнопкой лифта, не решаясь нажать ее. Странно: он думал, что испытает хоть какие-то чувства, прежде чем покинет на два месяца эти такие безопасные и почти родные стены юридического факультета — Альма матерь.

Чуть задержавшись под выставленным на жаркое солнце языком козырька, собрался шагнуть в палящую пропасть ступеньки, но что-то с силой дернуло сзади. Неловко оступившись, Слава оглянулся.

— Извините, молодой человек, у вас жетона не найдется?

Когда на улице или в вагоне метро грязные, плохо говорящие по-русски, одетые нарочито неряшливо и бедно дети собирали деньги, теребя граждан за рукава рубашек и края брюк — по его телу пробегала брезгливая и сытая судорога ненависти. Это были ЧУЖИЕ, чуждые всему его миру, которых он хотел уничтожить, легко и спокойно, можно своими руками, из автомата. Слава не любил «черных» любых разновидностей. Каждому было отведено свое географическое место на земном шаре, это место — его, НАШЕ. Он ничего не мог, да и не хотел с собой поделать. Университет тоже был его, их — «Лумумба». Его голубые глаза спокойно глядели на коричневую, сшитую из кусочков, кожаную куртку, совершенно немыслимую в такую жару, на вязаную крупной сеткой хламиду, сквозь которую блестела слишком смуглая, почти негритянская кожа — под цвет куртки. Непроизвольно уставившись в круглую воронку пупка, Слава пошарил в кармане, жетона там не могло быть, он никогда никому не звонил с улицы.

— Дай денег! — хриплый голос пробудил ту жаркую судорогу, которая овладевала им в метро и от телевизионного кривлянья «коричневых мартышек».

— Не дам. Отвали!

— Слава, как ты с девушкой разговариваешь? Не обижай детей! Ей жить негде, — пьяный в стельку Левка Шуйский стоял, по необходимости широко расставив ноги, и помахивал полупустой бутылкой пива. — Вот, Людмила, это очень хороший и надежный человек. Он самый добрый и глупый и замечательный человек на всем нашем первом, уже втором курсе, — Левка подтолкнул девочку вперед, а сам сел на скамейку. — Ох, развезло на жаре! — протянул Славе бутылку. — Будешь?

Слава отрицательно покачал головой. Нелепое существо, покрытое кучей косичек в разноцветных платмассовых колечках — копна сена, да и только — жадно выхватило бутылку и весело развалилось рядом с Левкой, закинув ногу на ногу.

— Это Мила, ей тринадцать лет, — не унимался сокурсник, — она сбежала из дома, всем говорит, что пятнадцать, но ты не верь! — Левка почему-то сразу стал трезв. — Ты ее в общагу только не пускай, — он торопливо вскочил со скамейки и нырнул вглубь здания.

Слава хмуро осмотрел неожиданный «подарок»: тощая и смуглая, похожа на помойную кошку с кучей косичек. В косички была убрана только половина волос, а другая половина создавала вокруг угловатой головы жиденький ореол. Но улыбка — нежная и даже где-то материнская, хоть и не очень уверенная.

— Ты что — от родителей сбежала?

— А я сиротинушка. Стоит дракончик, плачет, подходят к нему люди добрые, спрашивают: «Где твоя мама?» «А я ее съел», отвечает. «А папа?» — «И его съел!» «А братья и сестры у тебя есть?» «Я их тоже съел!!!» «Так что ж ты плачешь?!» «Так я ж теперь сироти-и-инушка!!!!»

Из глубины похожих на пластмассовые шары голубоватых белков вывернулись две огромные капли и повисли на ресницах. Глаза моргнули — капли, не коснувшись щек, упали на асфальт перед славиными ногами и стали потихоньку испаряться.

— Я есть хочу.

— Пошли.

Девочка радостно вскочила:

— Я тихая, только на одну ночь… — но тут Слава крепко сжал ее запястье.

— Тебя надо отвести домой. Где ты живешь? Фамилия твоя как?

Мила попыталась вырваться, но Слава уверенно заломил тоненькую лапку, и девочка заплакала, слегка поскуливая.

— Зарайский, как вы себя ведете?! — от неожиданности Слава ослабил хватку, девочка убежала.

Лицо преподавательницы английского языка горело возмущением, вынесенным из внимательного многолетнего увлечения Диккенсом: пудра слегка осыпалась с дряблых складок, тяжелые накладные ресницы чуть отклеились по краям быстро моргающих век.

— Да вы хулиган!!! Вас надо немедленно исключить! Вы способны так издеваться над слабым! Вы — будущий юрист!!! Может быть, даже следователь! Выворачивать руки существу гораздо слабее вас! И где! На ступенях…

— Она сама из дома убежала, — ощутив незваный румянец стыда, разлившийся по щекам и шее, Слава вновь почувствовал себя безобразным школьником, подвернувшимся под руку вздорной директрисе — Зульфия Джавдедовна, она бродяж…

— Ты даже за год не смог запомнить своих преподавателей! — Торжественно икнув, Зухра Юсуфовна Карачарова отвернулась и пошла своей дорогой. За глаза ее дразнили «Божьей чаркой».

Темные, расходящиеся круги невольно поплыли перед глазами, от неожиданности Слава опустился на скамейку.

— Классно она тебя — девочка сидела на ступенях и допивала пиво, — нету у меня родителей, тетка есть. Она меня на лето выгнала, раз я такая…

— Какая?

— Умная, — сама проживу.

— Ну так и живи.

— На, отводи, — розовая ладонь уперлась ему в нос — Отводи, она все равно выставит. Вместе с тобой и выставит. И еще денег от тебя потребует. Или в суд подаст, за со-вра-ще-ние!

Непонимающе Слава оглядел ее фигуру, почти идеально прямоугольную, если смотреть анфас. В профиль, видимо, все намного интереснее — но об этом трудно судить: грудь была густо обмотана черным платком и помечена двумя «фанатскими» значками — один в честь Джима Моррисона, другой — в честь Боба Марли. «Тоже мне, рок-звезда!»

— Значит в милицию, в детприемник.

— Эй, ты что, на солнце перегрелся? — она погладила его по голове, — у тебя с мозгами плохо, студент? Мне только на один раз, я к другу пойду. Не дозвонилась, позавчера из Питера, а его нет. Я вообще из Прибалтики. У меня мама — блядь, а отца, сам понимаешь, нет, — она провела руками сверху донизу, демонстрируя себя. — Я красивая буду, тетка хотела мною торговать, а я убежала. Говорю же — си-ро-ти-ну-шка! Меня надо покормить и спать положить.

— Может, еще и баньку истопить?

— Дурак, мне отступать действительно некуда, — опять слезы выкатились на нижние ресницы и выжидательно замерли.

— У меня брат, — честно предупредил Слава, — он националист, негров не любит.

— А я русская, Людмила Ивановна, между прочим.

— Да? А фамилия как?

— Махно!!! Ты меня покормишь или нет?!

— Не ори. — Слава понял, что от « подарка» так просто не отделаешься. — Идем.

Они поели пирожков, сходили в кино два раза, Мила выпросила банан — неграм и мулатам бананы необходимо есть каждый день, а то сдохнуть можно… Перед обитой дорогим дермантином дверью славиной квартиры девочка вдруг оробела и неожиданно спросила:

— А у вас курить можно?

— Нет, — Слава обрадовался поводу свалить от «социальной нагрузки», — Может, тебе лучше к Левке пойти? Слушай, а где он тебя такую откопал?

— Не, — Мила спокойно села на ступеньку, стряхнув окурки в лестничный пролет, — Я там уже неделю тусуюсь, — она достала пачку сигарет и закурила, сильно затягиваясь, — сегодня он будет занят с третьим номером.

— Чего?

— Бюста. С филфака. — Она вздохнула.

— Курить в твоем возрасте вредно.

— Да, сисек больших не будет.

Вдруг Слава представил себе Милу в своей комнате, и ему стало страшно.

— Давай, я тебе лучше денег вынесу.

— И много? — было видно, как она устала, казалось, на ступенях сидит старая-престарая старуха в своем разбитом корыте, — Неси…Я — Лихо Одноглазое, чумазое, — докурив сигарету, встала и вызвала лифт, — На улицу неси.

Растерявшись, Слава смотрел на закрытую дверь. Что-то ушло, было проглочено в длинную кишку и уносилось вниз, к анусу стеклянных дверей подьезда. «Я прямо как солитер, а острица убежала.»

В комнате брата был слышен разговор, и Слава захотел пройти к себе потихоньку, но задел вешалку, что-то упало.

— Что поздно? — Савватий грозно хмурился, стараясь уловить алкоголный запах. Слава неопределенно пожал плечами. — Проблемы?

— Нет.

— Экзамен сдал?

— Да. Слушай, денег дай.

— Я пойду, — из-за плеча брата выскользнула Анна, — Сав, проводишь? Славик, привет! Что задержался? Мы тут волноваться начали, — она завернулась в розовую кофточку.

— Деньги там, где им и положено быть. — Савватий распахнул дверь. — Ты моего прихода-то дождись, лады?

— Лады.

Румяный, смачный антрикот жирно скворчал по сковородке; покрытый взрывающимися пузырями, он напоминал что-то до удивления непотребное, страдания грешников в аду, наверное. Приятно было ощутить себя некоторым Люцифером — карающим возмездием за злые дела: от таких настроений текли слюнки и улучшалось попорченное было утром мировосприятие — все непонятно-тревожащие мысли куда-то улетучивались вместе с капельками жира. Поставив на стол пару сервизных тарелок, Слава разложил пищу себе и брату.

— Ты чего такой странный?, — в прихожей брат сбросил обувь и прошел на кухню босиком.

— А ты чего без тапок? — Слава поднес ко рту первый кусок, но на минуту замер.

— Там, внизу у подъезда говно чумазое сидит, хамит. Проучить бы надо, — Савватий широко потянулся, так, что был слышен хруст позвонков, — Набежит сюда ворья этого…

— Ей ночевать негде… — в ответ на удивленный взгляд брата Слава положил недоеденный кусок на тарелку и выпалили одним духом, — однокурсник привел из общежития, ей негде жить, говорит, что из Питера, мне кажется, врет. Надо найти родителей и вернуть, ей лет одиннадцать-двенадцать… Милой зовут… — чувствуя себя полным идиотом, Слава был готов отстаивать неясную общечеловеческую правоту, но Савватий молчал, а потом просто расхохотался:

— Ладно, веди. Постелим в гостиной.

— Она наглая только очень, — тяжесть, лежащая на сердце целый день, почему-то не улетучилась, а даже наоборот, стала острее и мучительнее, как в фильмах, когда играют жуткую музыку в трагических эпизодах.

— Ты ей только скажи, если вшивая — обреем, — продолжая ухмыляться, Савватий быстро доедал ужин, — Да, мы с Анькой тут женимся, жить у них будем…

— Я понял, — внутренне приняв сказанное братом уже давно, Слава почти не обратил на его слова особого внимания. Не дождавшись лифта, перепрыгивая через ступеньки, мчался вниз и на втором этаже, поскользнувшись, упал на свернувшегося калачиком человека.

— Бомжи сраные, — готовый дать в морду вонючему пьяному отбросу общества, он развернулся и получил не сильный, но резкий толчок в грудь. Человек кинулся мимо него на улицу.

Небо еще не почернело до конца, а было вкусного свежесинего цвета — цвета тишины. Но здесь, внизу, синева переходила в полную тьму: огромный дом обнял двор ласковым полукругом, оберегая от шума и фонарей — только окна висят уютными квадратиками да абстрактные контуры деревьев слегка размечают темное пространство.

— Милка, — Слава обошел несколько раз вокруг песочницы и качелей. — Мила! — Звал не громко. Минут через десять ему надоело и он собрался идти домой.

— Слава? — Неясная тень уплотнилась на фоне полуразрушенной детской крепости, голос был тихий, испуганный и незнакомый.

— Ой, ооо-о-оо-о… — девочка кинулась к Славе и прижалась изо всех сил, всхлипывая и что-то бормоча. — О-о-о-ннн…

— Кто? — он попытался отстраниться, но Мила вцепилась в рубашку и расплакалась по-настоящему.

— Ооо-о-онннн х-х-хххх-ооо-телллл ууу-убить ме-меня… По правде хотел, — немного успокаиваясь, она противно всхрюкивала и, наконец, сморкнувшись на землю, смогла что-то обьяснить. — Ты представляешь, он на самом деле хотел меня убить только за то, что я сижу возле подьезда!

— Он что, за тобой погнался?

— Я спряталась, я умею. Как индеец!!! — еще раз сморкнувшись, Мила окончательно пришла в себя. — Деньги принес?

— Давай к нам ночевать.

— Давай, а то он меня чуть в подьезде не поймал: я решила, что ты уже не придешь, ну легла на ступеньку, картонки уложила. Надо было на чердак идти, а я тебя ждала, а он по лестнице спустился, а я спала… Хорошо, на картонке поскользнулся, я вырвалась, потом слышу — ты зовешь.

— Дура, это я был на лестнице, — Слава отпер дверь и втолкнул девочку внутрь, — вот мой брат, Савватий, — заметив, как она вся напряглась, он посмотрел на брата, тот улыбался, как кот, поймавший за хвост мышку:

— Славик, постели ребенку постель, а я пока ужином угощу, — Савватий нависал горой над девочкой, вжавшейся внутрь просторной кожаной куртки.

— Ну, убивай, ну…

— Поздно уже, спать пора, тебе на работу завтра. Сав, ты что, очумел совсем?

— Вот и пойди и постели ей, как я сказал, — он сгреб девочку за шкирку и втолкнул на кухню, — а мы пока побеседуем о вежливости и, ну ты меня понял?

— Ты на «понял» не бери, — с облегчением сбросив груз ответственности, Слава ушел в свою комнату. Брат просто шутил…

С кухни стали доноситься голоса — хоть и не должны были: звукоизоляция в квартире прекрасная, и если все равно что-то слышно — значит, там орут:

— … Этническая доминанта!..

— … Россия!..

— … Так прабабушка-то!..

— … Заткнись, говно! Сволочь!!!

— Что у вас тут? — Слава зашел на кухню как раз вовремя, чтобы вклиниться между девчонкой и братом, — Ты ему что сказала?

— А ничего, ну просто, если прабабушка по материнской линии была еврейка, значит — и он тоже считается еврей, и имя Савватий…

— Сучка! — Брат попытался вскочить, чуть стол не опрокинул, но наткнулся на Славу и остановился. Только дышал через стиснутые зубы. Мила успела проскользнуть в ванную и заперла дверь:

— …Библейское! Полотенце чистое есть?

— Отведи ее спать, — слова Савватий цедил с осторожной ненавистью. — Завтра выгонишь.

— Возьми зеленое, это мое, — Слава вдруг понял, что стоит посреди кухни совершенно голый. — М-да.

— Если ты собрался тащить это в свою койку…

— Нет, — Слава попытался обмотаться кухонным рушником.

— Не погань тряпку, ею посуду вытирают.

Увернувшись в последний момент от удара, Слава пропустил брата в его комнату.

— Спокойной ночи.

Утро оказалось совсем хмурым, Слава вспомнил, что брат будил его и что-то втолковывал, но время уже — одиннадцатый час, значит, предварительную явку на работу уже проспал… Глаза сами собой закрылись…Странно: лень была побеждена еще в далеком детстве открытой форточкой, зарядкой и холодным душем. Сейчас форточку кто-то закрыл. В ожидании непонятной опастности напряглось тело. Что говорил ему Савватий? Он уезжает? Уходит? Анька! Вспомнил, Савватия не будет недели две… Лениво откинув легкое одеяло, Слава, не торопясь, слез с кровати. Махнув пару раз руками вверх-вниз, чтобы разогнать застоявшуюся за ночь кровь, он направился в туалет, но вдруг остановился на пороге большой комнаты: на софе кто-то спал. Еще не совсем проснувшись, он непонимающе глядел на негритянские косички в пластмассовых кружочках, тонкий темный профиль на подушке, зажатый в кулачке маленький острый нож. Длинные ряды ресниц вздрогнули и раскрылись, покрытое витым узором лезвиие сдвинулось к подбородку, прижав пушистый серый плед.

— Э, привет.Ты кто? — тут Слава вспомнил.

— Винни-Пух! — девочка подтянула колени и села, готовая прыгнуть на него с ножом в руке.

— Ты что, рехнулась? — он с интересом рассматривал лезвие — явный самопал.

— Не подходи!

— А я и не подхожу, — Слава сел на освободившийся край софы и протянул руку, — дай посмотреть.

— Не дам, — выскочив из постели, она схватила брюки и стала одеваться.

— Откуда у тебя моя рубашка?

— Нашла в стиральной машине.

— Значит, она грязная.

— Ничего, сойдет. Я есть хочу. Ты почему не одеваешься?

— Сними грязную рубашку!

— Не подходи, я в окно выпрыгну!!!

— Вот дура-то, — он рассмеялся, — ты ж не женщина, так… Ребенок! А о чем ты раньше думала?

— Сам дурак! Жрать пошли.

— Не командуй! Ишь, тоже мне тут!!! Поди на кухню и приготовь что-нибудь на двоих, живо!

— А что приготовить? — было видно, как она растерялась.

— Да хоть яичницу! Бутерброды, ты холодильник-то открой.

От резкого, нестерпимого запаха Слава проснулся окончательно, выскочив из ванной с зажатой во рту зубной щеткой. Мила сидела на табурете посреди кухни и тупо смотрела на пол:

— Она стреляет.

— Кто? — пена капала со щетки и изо рта на линолеум.

— Сковородка.

— А что воняет? — он распахнул пошире окно.

— Молоко, оно туда плеснуло, когда на меня брызгнуло. Я обожглась, и из стакана пролилось на плиту…

— Вон отсюда! — он тоскливо оглядел засранный стол и конфорки. Девочка встала и, потирая глаза, хотела выйти. — Стой! ТЫ ПОЦАРАПАЛА НОЖОМ ТЕФЛОНОВУЮ СКОВОРОДКУ!!!!

— Чего?

— Тефлоновую сковородку!

— Ну и что?

— Уйди, — Слава сплюнул пену в раковину. — Ты испортила дорогую, хорошую вещь — любимую сковородку Савватия, он хотел ее подарить Аньке. Отец привез Из Англии для мамы, мы берегли…

— Ну и висела бы она на стенке!

— Замолчи! — Слава чувствовал, как во все стороны от него открывается бездна человеческого отчаяния, — теперь на ней все будет подгорать, раньше ничего не подгорало, ничего… — говорил он в пустую кухню.

Размешивая в стакане какао, Слава задумался, как поступить с «подарком» дальше, держать это в доме не следовало, просто не хотелось. Что там такое сумел вытащить из нее Савватий?

Слава смутно припоминал, что брат просил его утром перед уходом не отпускать девочку одну до его звонка, или ему это приснилось? Кажется, Савватий был чем-то здорово встревожен, как в нелепом кошмаршом сне. Раньше кошмары Зарайским не снились. Никогда.

— Слав, а Слав! — совершенно неожиданно возникла фигура в дверном проеме, легкомысленно поигрывая давишним расписным ножиком, зажатым между средним и безымянным пальцами, в другой руке она несла любимую книгу его матери, — Откуда у вас Колридж? Светила ночи — неба жемчуга! Зачем это вам?

— Откуда у тебя этот нож? Зачем он тебе?

— Финарь? — только сейчас девочка обратила внимание на свои руки. — Так, подарок. Подари книжку, а?

— Нет. Пока я не узнаю о тебе все…

— Твой братец выпотрошил меня ночью до последнейй корочки. Что вам еще нужно?! — Нож выскользнул из смуглой руки и, подрагивая, очутился возле славиной головы, воткнувшись сантиметра на два в дверцу шкафа.

— Не порть, пожалуйста, мебель. Если ты не нуждаешься больше в моей помощи — убирайся. Чем скорее, тем лучше.

— А если нуждаюсь?

— Говори!

— А если я совру?

— Повтори все, что наплела ночью брату.

— А брат у тебя кто? — она замерла, будто готовая прыгнуть в пропасть, вот-вот зажмурится… — Кто он? — в глазах был хорошо запрятанный страх, истинный, не поддельный. Именно это выражение лица заставило его вчера встрять в глупую разборку.

— Он в охране работает.

— У кого?

— В фирме.

— Чьей? — темно-синие провалы, не моргая, смотрели прямо, его ответ должен был что-то разрешить, какую-то задачу в глубине этого странного, вероятно, просто больного мозга. «Вчера ее глаза были почти черные, — он попытался вспомнить, но не мог, — Откуда взялись эти сине-зеленые черточки?»

— Не знаю, у приятеля своего какого-то. Он и меня в контору устроил на лето, к нотариусу. — Слава вдруг спохватился, что впервые в своей жизни что-то проспал, и здорово разозлился, — я, Вячеслав Олегович Зарайский, 1976 года рождения, студент юридического факультета МГУ, русский, родители погибли пять лет назад в Саянах при невыясненных обстоятельствах. Мама была врачом, отец работал в министерстве финансов. Живем мы здесь уже лет пятнадцать. Что тебе здесь от нас надо?!!!!

— Да не ори ты на меня, — толстые губы знакомо задрожали, вот опять две слезинки готовы повиснуть на ресницах. — Фамилию все равно не скажу. У меня мама пропала, мне ее найти надо.

— А отец? — явная нелепость вопроса озадачила даже его самого.

— В Африке мой отец — бананы ест! Отчим у меня, — решив, что выдала страшную тайну, она запнулась. — Да, сбежала я из дома! Сбежала! Будешь приставать — буду плакать, а от тебя все равно не отлипну, хоть ты лопни! — попыталась всхлипнуть жалостливо, но вышел только слабый хрюк, — даже твой этот братец лучше, чем…

— Кто?

— Ну не тяни за язык, самому же спокойней будет. Я сейчас уйду, мне нельзя здесь. Если твой Савватий меня вычислил, — она по-взрослому нахмурилась, — мне бежать надо.

— Куда это?

— На Тибет, в Шамбалу, или в Индию к раджнешам. Там они меня точно не найдут.

— Из дурдома ты сбежала, — теперь Слава точно вспомнил, что просил его брат: без звонка не уходить, дверь никому не отпирать, «подарок» беречь всеми способами вплоть до грубых… Телефон сработал как нельзя кстати, Слава не успел даже удивиться непривычно-сухому голосу брата:

— Хватай презент и двигай сюда, как можешь быстрее. Бери тачку.

— Куда сюда?

— В ко-н-то-ру! — гудки отбоя противно резанули в ухе.

— Поехали, — он поднялся. На улице ровный дождь все еще освежал пыльную землю, но кое-где небо начинало проясняться. По тротуарам расплылись огромные лужи.

— И кто это «они» и зачем тебя ищут? — раскрыв черный зонтик, Слава обратил внимание на сношенные, начинающие уже продираться на носках парусиновые туфли девочки. — Давай, тебе обувь купим поприличнее? У нас тут хороший комок рядышком, — они свернули в соседний стеклянный подъезд.

— Гномы меня ищут, я знаю, где у них сокровище.

— Какое сокровище? — опешил на минуту Слава, но по слегка напрягшейся руке девочки угадал опасность. К подъезду, из которого они только что вышли, подкатила белая Ауди «сотка», из нее вылезли трое, одного он точно видел, — Ты знаешь их? — смутное подозрение прошлепало по поверхности сознания и, не оформившись в четкую мысль, вернулось на дно.

— Кого? — рассеянно бросив равнодушный взляд в окно, она резво протолкалась поближе к прилавку. — Смотри какие! — почти сразу нашла то, что нужно.

Когда, перемерив массу бессмысленных вещей и обшарив соседние отделы снизу до верху, они вышли на улицу совершенно озверевшие оба, машины уже не было. Но непрятный холодок на коже все-таки оставался, Славе почему-то расхотелось ехать к брату. И чего они все к этой девчонке привязались? Ну пубертатный период у человека начался — так весь мир на нее волком смотрит. Помочь надо…

— Послушай, сколько тебе лет? Только честно.

— Скоро четырнадцать. Я просто мелкая такая, — может, и не соврала. — Поеду я, наверное.

— Куда это?

— Не скажу, — она забросила старые туфли в помойку. — Спасибо тебе.

— Стой. Одну не отпущу, не нравится мне все это.

— Я далеко поеду.

— Поехали. В Шамбалу! Раз тебе так хочется.

Они сели в набитый битком автобус. Слава был уверен, что вечером их встретит дома новый антрикот, и ему было хорошо, впереди два выходных, что-нибудь обязательно придумает.

— В Африке гориллы, злые крокодилы, не ходите, дети, в Африку гулять, — мурлыкала Мила, пересаживаясь уже в который раз, Слава совсем потерял этому счет. Ориентироваться перестал еще раньше, поэтому смело шагнул навстречу судьбе, когда двери открылись у какой-то совсем негородской обочины.

Вернувшись метров сто по проселочной дороге, Мила уверенно пошла по шоссе, изредка останавливаясь, чтобы поднять руку — Слава понял, что она хочет остановить машину. Загородив ее фигурку своей мощной спиной, небрежно оттопырил палец и слегка помахал, как привык в городе. Дождя здесь уже не было, и выглядел он с зонтиком довольно нелепо, но странная эйфория не покидала и заставляла раз за разом сигналить кистью навстречу машинам. Уцепившись за рукав пиджака, Мила дернула с силой вниз и повисла на его плече, махая над головой черной косынкой. Странное сооружение из двух машин — одна над другой, проехав метров десять вперед, замерло, подобно поверженному джинну из арабской сказки.

Подбежав к отворившейся дверце, Мила что-то быстро спросила и махнула Славе, влезая на подножку. Ни разу в жизни Слава Зарайский не ездил на грузовых машинах. Но в то, что дело стало приобретать действительно серьезный размах, еще не было сил окончательно поверить. Даже когда серая плоскость асфальтовой полосы покатила в глаза, убегая куда-то под ноги, разделенная на двое белой, изредка рвущейся лентой краски, он только впал в сонное оцепенение, как в трехлетнем возрасте по пути в детский сад. Все — и дорога, и придорожные канавы, лес, кабина, водитель, болтающая о чем-то девочка, казались ему игрушечными, или, в лучшем случае, выведенными на экран дисплея.

Над ними иногда пролетал маленький желтый вертолет, похожий не то на сумасшедшую канарейку, не то на распухшую суетливую золотую рыбку с почерневшими плавниками; мирно зависая впереди, сзади, с боков, он нес странное ощущение уюта и защищенности. Мимо проезжали другие, такие все разные, большие грузовики и легковые, кажется даже проскользила опять та, знакомая, с темными стеклами. Мила спала у него на коленях, Слава сам не заметил, как разговорился с водителем. На одной из стоянок водитель вышел, чтобы набрать воды, место это было известное — чистый родник, машин стояло много. Здорово затекли ноги, но Слава решил не выходить, не хотел будить девочку. Надо бы как-то возвращаться назад, солнце стояло во второй трети горизонта. Часы остались дома, хорошо, если паспорт с собой, во внутреннем кармане этого пиджака. Назад, скорее назад! Черт бы с ней, с бомжовкой этой. Убьют ее. Пусть убьют. А потом изнасилуют. Или наоборот. Тоже — пусть. Домой хочется, и спать хочется, но надо возвращаться! Возвращаться… А теперь, ядрена цаца, на тебе хочу жениться… Дорога почему-то оказалась горной, опасно накренившейся в сторону бездонной пропасти; повсюду, даже на желтом небе, росли пальмы, причем не просто так росли, а ухмылялись деревянными негритянскими лицами — почти как у Милы, только старыми и бородатыми. А рядом сидел чукча в чалме, играл на домбре и пронзительно пел:

— Пусти, дурак! Навалился, как мешок говна!..

Слава вздрогнул, даже подскочил слегка. Чукча выпорхнул наружу и вдруг оформился в четкий силуэт давешнего бандита — Атабека; Атабек стоял, привалясь к белой Ауди. Слава с удивлением отметил, что Мила не спит, а вжавшись почти под самые его ноги, испуганно смотрит на дверцу, словно ожидая возможного удара.

— Эй, зачем…

— Потом. Где мы?

— Не знаю, стоянка какая-то то. Водитель, вроде, за водой ушел, ты спала, я не хотел… — в это время открылась дверца. Хмуро бросив флягу куда-то вглубь, водитель недовольно буркнул:

— Поехали.

Поймав его слегка удивленный взгляд, Мила некоторое время сидела молча.

— Куда едете-то? — глаза водителя ни на минуту не отрывались от дороги, он решал какую-то важную проблему, — Мне километров пять и сворачиваю. Все.

— Ну, высадите нас у своего поворота. Нам еще дальше.

— Про вас там спрашивали, про девочку. Неприятный такой народ. — Он посмотрел задумчиво на Славу, — но серьезный. Без вещей вы? Как ночевать-то будете?

— А до стоянки далеко?

— Километров двадцать-пятнадцать.

Мила забеспокоилась:

— Может повезет еще, до темноты кто и подбросит. А эти, кто такие?

— Да вот, с ментами ходили. Косички, куртка, одна, говорят, едет. Тебе бы еще внизу посидеть, пост сейчас будет…

Нехороший холодный пот пополз вниз от затылка, Слава отчего-то не хотел, не мог сказать, просто объяснить: происходящее казалось нелепым бредом. Бешено устали веки, ломило спину, внезапно он почувствовал, что необходимо облегчиться, но кругом оказалась безлесная часть какого-то полудеревенского пригорода, оставалось только терпеть и покориться судьбе. «Мифологема судьбы…» — было написано на книжке в руках у одного волосатого первокурсника какого-то другого факультета, он потом долго выспрашивал у своих знакомых, что такое мифологема, пока Левка ему не обьяснил. « Судьба это не мифологема» — открылось вдруг ему.

— Чего? — Мила смотрела на него с боязливым выражением.

— Чего чего?

— Ты что сказал?

— Ничего. Пост скоро?

Тут как раз грузовик притормозил, водитель чертыхнулся, достал из бардачка бумаги и лениво вылез из кабины. Слава тупо смотрел, как он подошел к группе других водителей, окруживших усталого гаишника. Они о чем-то спорили, гаишник документы не проверял. Водители быстро возвращались к своим грузовикам. Рядом с группой стоял еще человек, почему-то сразу выделявшийся среди остальных, он криво ухмылялся, еще двое болтались возле пустых машин, не проявляя, впрочем, особой прыти.

— Кто это? — спросил Слава водителя. Мила, возможно, знала ответ, но теребить ее не хотелдось.

— А хрен их разберет! Поехали, — злобно бросил водитель. — У нас тут та-акое творится, — какое «такое» объяснять не стал, а Славе было не любопытно.

Сразу после поворота они не остановились, Мила высунула голову и села рядом. Миновав поселок, они проехали еще немного и встали у последнего дома, почти на краю леска, обрамлявшего обширную плоскость полей.

— Вылазьте, — водитель сам спрыгнул на землю и сунулся в другую кабину. Оказавшись снаружи, Слава вспомнил, на чем они ехали: одна машина передней частью погружена на другую, а задние колеса остались на земле. Савватий весной ходил с Анной в зоопарк и там — повезло! — они увидели, как спариваются слоны. У Савватия, жалко, не было фотоаппарата, но рассказывал он об этом еще недели две, так что Слава мог себе представить слоновью любовь достаточно подробно. «Наверное, у машин — то же самое».

Разминая совершенно одеревеневшие мышцы, он хотел отойти к лесу. Достав из кабины тугой сверток, водитель прошел в дом и пробыл там немного, вышел минут через десять с пожилой толстой женщиной, о чем-то с ней эмоционально беседуя. Под мышкой он держал небольшую корзинку без ручки.

— Идите, у тещи переночуете. Она в сарай пустит. Ты дров-то наколешь? — он насмешливо осмотрел славин финский пиджак и бывшую утром еще чистой голубую рубашку.

— Да, конечно, — Слава рассеянно кивнул, колоть дрова его научил отец в далеком-далеком детстве.

Топором Слава махал почти до самой темноты, кормила их хозяйка на улице, в дом не пустила. Легкие запахи стружек и земли поднимались, всплывали, а тяжелое тело оставалось внизу — можно только смотреть, как сквозь тихое лиловое небо проступают первые звездочки.

— Возвращаться надо, — с приключениями пора было кончать, и так забрались черт знает куда.

— Возвращайся, — голос девочки был почему-то слышен еле-еле.

— Давай-ка посмотрим на вещи реально… — Слава полулежал на жесткой сетке панцирной кровати, подстелив вниз затхлый ватник.

— Не хочу.

— Ты же понимаешь, как сейчас волнуются твои родные, — что-то в собственном тоне его явно не устраивало, ныли руки, ладони были истерты.

— Отстань, ты просто не врубаешься.

— Ну тогда объясни, наконец!

— Это не так просто.

— Почему про тебя знает столько народу? Кто эти люди?

— Шестерки! — она вот-вот была готова взорваться, но почему-то сдерживалась. — Братва!

— Матросы?..

— Кретин. Сейчас, слово подберу… Ага! Мафия!!! — она выжидательно посмотрела в его сторону. Слава расхохотался.

— Я же просила тебя не смеяться надо мной!

— Девочка, ты хоть понимаешь, что стоит за этим словом? Мафия! — Слава фыркнул.

— Я знаю КТО за этим стоит, — последние слова она прошептала, скорее, для себя, чем для него.

— Ну и кто же? — чувство триумфа, полной победы здравого смысла и собственной правоты наполняли голову легким зудом.

«Девушка, если ты встала на этот путь, то пройди его до конца, ибо ты уже погибла!» — вспомнилось испанское стихотворение. Левка его цитирует, когда лапает однокурсниц, а потом добавляет: «Коготок увяз — всей птичке пропасть!»

Мила набрала в легкие побольше воздуха:

— Мой отчим.

— Так, он все-таки есть. Это уже кое-что.

Сверчок где-то тренькал, Слава слышал сверчка во многих фильмах: природа, вечер и сверчок. И здесь то же самое — природа, вечер, сверчок, сарай, милая девочка гонит пургу, хочется плакать — а я не могу… Чушь, чушь, все — чушь, в отличие от сверчка. Слава еле-еле удерживал свое внимание на странном разговоре.

— Да, — она обиженно замолчала. На улице сверчку тихонько подыгрывал дождь.

— Ну же,… — вдруг яркая догадка, бродившая с утра внутри замороченной событиями головы, засверкала перед самым носом, грохнула, заглушив и дождь, и сверчка, и накативший было сон, нарисовалась четко и окончательно:

— Кто такой Атабек? — девочка вздрогнула и поежилась, живая судорога страха; Слава даже приподнялся на локте, чтобы лучше рассмотреть маленькое побледневшее лицо.

— Бек? — она явно была в затруднении. — А ты с ним знаком?

— Угу, — решил играть в открытую Слава. — Навешал ему… И зуб выбил. Кирпичом.

— Че-го? — Мила довольно хихикнула, — правда, что ли?

— Ну, да. Перед экзаменом.

— Тогда он тебя точно грохнет, — от спокойной уверенности ее голоса по коже поползли мурашки.

— Он такой крутой?

— Личный зам моего отчима по стремной части…

Она замолчала. Но и он ничего не говорил, ждал.

— У них там какая-то заваруха, и я деру дала. Надоели они мне. На сегодня с тебя хватит, я думаю, давай спать, а?

— Нет, нет, постой. Все только начинается. Заварила, так выкладывай. Отчима как зовут?

— Ты его все равно не знаешь, — она зевнула.

— Хорошо, тогда без имен, но по порядку. Твоя мать вышла замуж за твоего отчима, когда ты уже родилась, так?

— Так, мне было полтора года, и я еще не ходила в школу…

— Прекрати шутить и говори толком!

— А я че, гражданин начальник? Я ниче, и говорю все как есть! — Ситуация явно веселила ее, сон прошел. — Моя мама вышла замуж за своего друга детства, которого не любила, потому что человек, которого она любила — мой отец, не вернулся через две недели, как обещал. Это трагедия. Ты знаешь, когда она рассказывает это, всегда смеется и поет.

— Кончай врать! Если все настолько серьезно, и за тобой бегает вся мафия…

— Ну, не вся. Этого я не говорила. Просто меня, по идее, нужно грохнуть, потому что я могу кое-что знать и рассказать. Я пообещала, что всем все расскажу, но, честно говоря, не знаю ничего… м-м… Я была тогда несколько не в себе, но это не важно. Он пообещал укатать меня в дурку.

— Что?

— За наркоту. Сам меня с десяти лет элэсдухой пичкал! А мать на кок посадил, еще тогда, давно. Она теперь совсем никакая. Из крезы просто не вылазит, а я не знаю даже, где она. Моего отца ждала, а он ей баки забил про любовь, что, мол, меня воспитает, ну ты понимаешь. Она филолог, шесть языков знает! То блядью работала, то школьной учительницей, — поерзав у Славы под боком, Мила устроилась поудобнее, — давай хватит об этом, ладно?

— Извини, но реально, тебя ищет какой-то убийца, по твоему определению. Как они могут искать вместе с милицией?

— Менты на него работают — а почему бы и нет? Искать пропавшую дочь — вполне законное дело.

— По-моему, нам надо вернуться, у брата есть какие-то связи…

— Вот поэтому возвращаться и не надо, бесполезно это. Лучше умереть так, чем у отчима… — она осеклась.

— Где?

— Где-где… Я залезла туда, сказку про Синюю Бороду помнишь? А там человек висит — на своем юрфаке, небось, таких никогда и не видал? Потрошеный весь, и без лица… — Милу затрясло, — они вошли, другого эти притащили, а я спряталась. Потом такое началось!!! Он кричал… Я вырубилась. Меня Лора нашла. Это секретарша его, бывшая. Она ему сразу не сказала, я на приходе выдала. Знаешь, что он с ней сделал?! Это не Бек, тот просто грохнет и все, профессионал. А этот — изобретатель!

— Твой отчим садист-убийца?

— Нет, просто по необходимости, для острастки. Я не знаю, может быть, я и действительно с ума сошла, а? Похоже?

— Очень. Параноидальные фантазии.

— Тогда давай спать, и не думай об этом больше, — через некоторое время ее дыхание стало совсем ровным и спокойным. Но сон на панцирной кровати в страшном чужом сарае не шел, из темноты выглядывали бесформенные чудища, которые сейчас как ухватят за горло или за не прикрытую одеялом ногу, да как потащат к себе в нору… Под ракитовый кусток. Насколько это все может быть серьезно? Если бы не тот странный случай в парке, сведший его с Атабеком, то он мог бы просто отбросить милин расказ как и все остальное, что она успела наплести ему за два дня. Опять в памяти возник непонятно-сухой голос брата. Слава поймал себя на идиотском желании поверить во все и начать драку, бросить вызов неведомым темным силам, встать на защиту слабого…

Проснулся он от непривычного чувства одиночества и пустоты, было холодно. Повернулся на бок и вспомнил, что действительно чего-то не хватает: Мила пропала. «Я сошел с ума, — что казалось естественным, — у меня была галлюцинация… — он точно вспомнил отрывок из учебника судебной психиатрии, который читал интереса ради еще года два назад, там описывались похожие состояния. — И еще я забыл в машине зонтик.»

Загрузка...