Глава 2

Следующие несколько недель были похожи на прыжок в пещеру с исправным парашютом, которым я отказался воспользоваться. Школа, мать, Джекс, друзья – все они были рядом, за них я мог ухватиться, но единственным, ради чего я выходил из дома каждый день, была возможность нарваться на неприятности.

Раздраженный, озлобленный, я тащился на урок английского, пытаясь понять, какого черта вообще продолжаю ходить в эту школу. Меньше всего мне хотелось просиживать свой зад в этом проклятом месте. Коридоры всегда были битком набиты народом, но при этом казались пустыми.

Выглядел я тоже дерьмово. Мой левый глаз был фиолетового цвета, а нос рассекала царапина, подаренная мне кем-то в драке, которой я даже не помнил. Плюс к этому сегодня утром я оторвал рукава от своей футболки, потому что не мог дышать.

Не помню точно, о чем я тогда думал, но на тот момент мне казалось, что это поможет.

– Мистер Трент, не садитесь, – распорядилась миссис Пенли, когда я с опозданием вошел в класс. Все уже сидели на своих местах, и я остановился и посмотрел на нее.

Я относился к Пенли не хуже, чем к остальным, но все равно не мог скрыть скучающей гримасы, которая, уверен, появилась на моем лице.

– Простите? – сказал я, глядя, как она ставит подпись на розовом бланке.

Я вздохнул, зная, что означает этот цвет. Вставив ручку в пучок на макушке, Пенли протянула мне бумагу.

– Вы меня слышали. Идите к директору.

Я оживился, уловив в ее голосе раздраженные нотки.

Опоздания и прогулы вошли у меня в привычку, и Пенли наконец-то разозлилась. Однако она еще долго терпела. Большинство других преподов выставили меня за дверь уже на первой неделе занятий.

Я улыбнулся, меня охватила эйфория при мысли о возможном столкновении.

– А где же «пожалуйста»? – с издевкой спросил я, выхватив бумагу у нее из рук.

Послышались приглушенные смешки и фырканье, и Пенли сузила свои темно-карие глаза.

Но, надо отдать ей должное, не дрогнула.

Развернувшись, я швырнул розовую бумажку в корзину для мусора и с силой распахнул деревянную дверь. Мне было все равно, закроется ли она за мной, когда я вышел из класса.

До меня донеслись удивленные оханья и перешептывания, но это было мне не в новинку. Большинство одноклассников в последнее время предпочитали держаться от меня подальше, но мое пренебрежение правилами уже успело приесться. По крайней мере, мне. Когда я вел себя как последний мерзавец, сердце больше не начинало учащенно биться. Мне не терпелось поднять ставки.

– Мистер Карутерс! – раздался голос Пенли, я обернулся и увидел, что вслед за мной в коридор вышел и Мэдок.

– У меня критические дни, миссис Пенли, – произнес он самым серьезным тоном. – Я скоро вернусь.

На этот раз класс просто взорвался хохотом.

Мэдок был не такой, как я. Всеобщий любимчик, душа компании. Преподнесет вам порцию дерьма, а вы попросите кетчуп.

– Знаешь что? – Он припустил бегом и, поравнявшись со мной, ткнул большим пальцем в противоположном направлении. – Кабинет директора в той стороне.

Я глянул на него, вскинув бровь.

– Ладно, ладно. – Друг потряс головой, словно прогоняя безумную мысль, что я действительно собираюсь неизвестно сколько времени торчать в канцелярии. – Так куда мы?

Я вытащил ключи из кармана джинсов и надел солнцезащитные очки.

– А тебе не все равно?

* * *

– И что ты собираешься делать с деньгами? – спросил Мэдок, рассматривая свою новую татуировку.

Мы забили на школу и разыскали тату-салон, где не обязательно было предъявлять документы. Место называлось «Черные Дебз» – где «дебз» оказалось сокращением от слова «дебютантки». Я сначала не мог взять в толк, что означает это название, а потом осмотрелся и заметил, что абсолютно весь штат этого заведения женского пола.

Нам еще не исполнилось восемнадцать, поэтому по закону мы не могли сделать татуировку без согласия родителей, но здесь всем вроде как было наплевать.

Девица по имени Мэри только что закончила выводить на спине у Мэдока слово Fallen[3], причем буква «e» была объята пламенем. По мне, так она больше походила на «o», но я ничего не сказал[4]. Мэдок не спрашивал, что означает моя татуировка, и я тоже не собирался лезть к нему в душу.

– Возможностей не так и много, – ответил я, издав звук «гхм», когда игла проткнула кожу над ребром. – Большую часть денег мать отложила на колледж. Я смогу воспользоваться ими только после выпускного. Но мне удалось получить кое-что уже сейчас. Я подумываю купить новую машину, а GT отдать Джексу.

В прошлом году умер мой дед по материнской линии, оставив мне в наследство участок земли и домик рядом с озером Дженива в штате Висконсин. Эта лачуга разваливалась, к тому же не была для нашей семьи чем-то особым, никакие воспоминания с ней связаны не были, поэтому мама согласилась продать ее каким-то застройщикам, которых интересовала только земля. Большую часть денег она положила на счет в банк.

На самом деле, я даже гордился тем, что она настояла на этом. Ей было несвойственно принимать такие ответственные, взрослые решения.

Но при этом я совсем не хотел думать ни о каком колледже.

Мне не нравилась сама мысль о том, как после окончания школы все изменится.

У меня зазвонил телефон, но я отключил звук.

Прикрыв глаза, я слушал трек Cold группы Crossfade, звучавший в салоне, и наслаждался ощущением вонзающейся в кожу иглы. Войдя сюда, я вдруг расслабился и, кажется, даже думать перестал. Мои конечности казались мне невесомыми, и тонна дерьма, которая давила на мои плечи, будто испарилась.

А я могу к этому пристраститься.

Я улыбнулся, представив себя через десять лет сплошь покрытого татуировками просто потому, что мне нравилась боль.

– Хочешь взглянуть? – наконец спросила Аура, тату-мастер, чья голова была украшена дредами.

Я встал и подошел к зеркалу на стене, разглядывая надпись у себя на боку.

Вчера длится вечно. Завтра не наступает никогда.

Эти слова возникли в моей голове буквально из ниоткуда, но они показались мне такими правильными. Шрифт был достаточно неразборчив, и фраза читалась с трудом – именно эту цель я и преследовал.

Татуировка предназначалась для меня, ни для кого больше.

Я покосился на маленькие капельки крови, словно выступившие в самом конце слова «Никогда».

– Об этом я не просил, – проворчал я, бросив грозный взгляд на Ауру в зеркале.

Она надела темные очки и сунула незажженную сигарету в рот.

– Это искусство, малыш, тебе не понять.

И вышла через заднюю дверь на улицу. Судя по всему, покурить.

Впервые за несколько недель я рассмеялся.

Это что-то, когда женщина может так тебя опустить.

Мы расплатились, потом купили в магазине еды и приехали ко мне. Мать отправила мне сообщение, предупредив, что после работы встречается с друзьями, а значит, дома какое-то время никого не будет. Когда мать пила, то не возвращалась, пока не набиралась до беспамятства.

Но, войдя в дом, я увидел – как будто мое настроение и без того не было фиговым, – посылку из Франции.

Она была адресована отцу Тэйт и к нам, похоже, попала по ошибке. Мама, заехав на обед, машинально вскрыла ее. И теперь написала мне записку с просьбой, когда я вернусь домой, отнести коробку соседу.

Ага, не раньше, чем я удовлетворю свое проклятое любопытство.

Когда Мэдок ушел в гараж, захватив с собой еду, чтобы мы перекусили прямо за работой, я отогнул края картонной коробки и тут же закрыл ее снова. Кровь буквально вскипела, и я почувствовал голод, которого не испытывал уже много недель. Я так и не понял, что было в этой коробке, но уловил запах Тэйт, и мое тело сразу же пришло в полную готовность.

Моя непродолжительная эйфория от набитой татуировки медленно испарилась, сменившись бешеной энергией.

Я отнес посылку к соседнему дому и бросил ее на крыльцо, а потом направился в гараж, чтобы с головой окунуться в работу над машиной.

– Подержи фонарь, – скомандовал я Мэдоку.

Он залез под капот еще глубже, в то время как я пытался выкрутить свечи зажигания.

– Перестань давить, – предостерег он. – Иначе они сломаются.

Я замер, крепче сжав в руке разводной ключ, а потом, прищурившись, посмотрел на него.

– Думаешь, мне об этом не известно?

Друг хмыкнул и отвел взгляд, и я кожей чувствовал его осуждение.

Почему я спускаю на него собак?

Покачав головой, я с еще бо́льшим усилием надавил на свечу. Раздался щелчок, и моя рука тут же сорвалась, а тело резко подалось вперед.

– Черт, – проворчал я и швырнул разводной ключ под капот, и он затерялся в царившем там бедламе.

Проклятье.

Я оперся на края капота.

– Экстрактор.

Потянувшись к верстаку с инструментами, Мэдок повторил мои собственные слова:

– И где же «пожалуйста»?

Он протянул мне экстрактор, чтобы я мог вытащить свечу зажигания.

Задачка оказалась та еще, и Мэдок наверняка был жутко доволен собой – ведь он меня предупреждал.

– Слушай… – начал он со вздохом. – Я держал рот на замке, но…

– Вот и не открывай.

Мэдок резко выдернул руку с фонарем из-под капота, и я отпрянул назад, уворачиваясь, когда он замахнулся и швырнул его через весь гараж. Фонарь разбился об стену.

Твою мать!

Его обычная расслабленность сменилась гневом. Взгляд стал колючим, а дыхание учащенным.

Мэдок был в ярости, и я понял, что перегнул палку.

Стиснув зубы, я облокотился на машину и приготовился к вспышке. Они случались нечасто, а потому воспринимались мной серьезно.

– Ты идешь на дно, чувак! – заорал мой друг. – Ты не ходишь на занятия, ты всех задолбал, мы постоянно деремся с какими-то придурками, у меня уже синяков и царапин немерено! Какого хрена?! – Его слова буквально повисали в воздухе, заполняя помещение. Все было так, как он говорил, но я не хотел смотреть правде в глаза.

Все казалось каким-то не таким.

Я ощущал голод, но есть не мог. Мне хотелось смеяться, но ничто меня не радовало. Все привычные развлечения больше не заставляли мое сердце биться чаще. Даже этот район с его чистыми подстриженными газонами, который всегда был для меня уютным и родным, теперь казался обнищавшим и безжизненным.

Меня словно закрыли в чертовой банке, и я задыхался – у меня было все, чего я хотел, только воздуха не было.

– Она вернется через восемь месяцев. – Тихий голос Мэдока прокрался в мои мысли, и я заморгал, не сразу осознав, что он говорит о Тэйт.

Я покачал головой.

Нет.

С чего это он?

Она тут ни при чем. Она. Мне. Не. Нужна.

Сжав разводной ключ в кулаке, я выпрямил спину, мне хотелось запихнуть эти слова обратно ему в глотку.

Мэдок перевел взгляд на мою правую руку с зажатым в ней инструментом, а затем снова посмотрел мне в лицо.

– Что? – бросил он с вызовом. – Что ты собираешься сделать?

Мне хотелось ударить – что угодно, кого угодно. Даже если этот кто угодно был моим лучшим другом.

Из этого тупика меня вывел звонок – телефон завибрировал в кармане. Я вытащил его, не сводя взгляда с друга, и резко бросил:

– Да?

– Эй, приятель, я целый день пытаюсь до тебя дозвониться, – услышал я приглушенный голос своего брата, Джекса.

Я по-прежнему тяжело дышал, а таким я брату был не нужен.

– Я не могу сейчас говорить.

– Отлично, – резко ответил он. – Тогда пошел ты! – И нажал отбой.

Твою мать!

Я сжал телефон в руке, и мне хотелось, чтобы он рассыпался в прах.

Покачав головой, Мэдок накрыл верстак тряпьем и вышел из гаража.

– Черт, – прошипел я, набирая номер Джекса.

Мой брат – единственный человек, ради которого я должен был держаться. Он нуждался во мне. Два года назад, после того как я сделал ноги из отцовского дома, я заявил в полицию о жестоком обращении. Не со мной, с братом. Джекса тогда забрали у отца и отдали в приемную семью – его родная мать так и не нашлась.

Все, что у него было, – это я.

– Прости, – выпалил я, не дожидаясь, пока он скажет: «Алло». – Я слушаю. Что случилось?

– Заберешь меня?

Да, отличная идея – без свечей зажигания. Но Мэдок, возможно, еще не успел укатить.

– Где ты? – спросил я.

– В больнице.

Загрузка...