Эта женщина будет моей

Глава 4 Валентин Ледников. Bruler la chandelle par les deux bouts. Жечь свечу с обоих концов

Ледников неторопливо брел по Монпарнасу, направляясь к Люксембургскому саду, и пытался разобраться в своих впечатлениях от неожиданной встречи у Ренна. Что-то случилось!.. Filer un mauvais coton! То есть покатилось под гору, как говорят французы. И уже не остановишь. Это он понимал прекрасно. С усмешкой бормотал про себя из Пушкина: «Но узнаю по всем приметам болезнь любви в душе моей!..» Ну уж сразу и любви, одернул он себя. Просто парижский воздух действует. И женщина, конечно, необычная – первая леди Франции как-никак! Но при этом – явно подавленная, растерянная, глаза молят о помощи.

Ренн очень скоро оставил их вдвоем, был ничего не значащий разговор, где важны были не слова, а какие-то иные смыслы и чувства, из которых вдруг неопровержимо выплыло это самое «Что-то случилось!» И теперь все возможно… Во время разговора она вдруг неожиданно оживлялась, а потом уходила в себя, словно прислушиваясь к себе и пытаясь разобраться, что с ней происходит.

А потом было прощальное пожатие рук, и опять ясное ощущение и понимание того, что расстаться просто так уже невозможно и новая встреча неминуема. Потому что первое же прикосновение ее узких пальцев было страшно узнаваемо, словно они уже несчетное число раз касались друг друга. Bruler la chandelle par les deux bouts… Свеча явно зажглась сразу с обоих концов…

Пора, пора мне быть умней! Опять вспомнился Пушкин. Пора, но как? Был такой французский автор XIX века Гастон Данвиль, написавший «Psychogie de l’amour», то есть «Психологию любви». Так вот мсье Данвиль утверждал, что в мозгу каждого человека складывается свой особый «образ любви». И слагается он из ощущений и представлений времен, когда в человеке просыпается половой инстинкт. Мы ничего о нем не знаем, но именно в нем воплощен «тип любви» каждого. И всякий раз, когда мужчине встречается женщина, обладающая чертами «образа любви», хранящегося в подсознании, внезапно и страстно вспыхивает любовь. А вот некий доктор Фере определял любовь с первого взгляда как «импульсивную боль – род подавленности, дрожь, спазм, электрический удар, головокружение», что-то вроде «недомогания, которое испытывают лозоходцы, когда их жезлы указывают источники подземных вод»… «Импульсивную боль лозоходца» он при встрече с Николь явно не испытал, а вот что-то вроде узнавания «образа любви» в духе мсье Данвиля точно было… Было-было, не отпирайтесь!

Ледников уже собирался свернуть на бульвар Распай, когда его окликнули.

– Валентин Константинович!

Ледников обернулся. Молодой светловолосый мужчина с тонкими чертами лица, длинноватым носом и безвольным мелким подбородком, который не скрывала даже небольшая бородка, махал ему рукой. Такие лица обычно бывают у субтильных, нервных, сутулых юнцов, мучающихся от своей физической немощи. Но у этого были совершенно неожиданные для такого лица могучая шея, мощные плечи. Словно к телу настоящего атлета каким-то мудреным способом приделали чужую голову. Видимо, развивал свое слабое от природы тело изнурительными упражнениями, а вот с лицом неврастеника сделать пока ничего не смог. Впрочем, время у него еще есть, как известно, человек начинает отвечать за свое лицо где-то после сорока…

Лицо мужчины показалось Ледникову знакомым, но и только. Ни имени, ни фамилии в памяти не всплыло.

Мужчина, развязно и одновременно конфузливо улыбаясь, подошел поближе.

– Не узнали… – протянул он.

По лицу можно было понять, что он страшно разочарован и даже обижен. Помолчав, уже с упреком, сказал:

– А я вас сразу узнал.

– Напомните, если вам нетрудно, где мы с вами встречались, – с нарочито холодной вежливостью предложил Ледников. Встречи на парижских улицах с неведомыми соотечественниками вовсе не входили в его планы.

Мужчина скривил губы. Опять обиделся, отметил Ледников. Судя по всему, тип вполне психопатический. С такими людьми мучительно сложно – их можно обидеть чем угодно.

– Карагодин… Виталий… Когда мы с вами познакомились – капитан отряда спецназа ГУИН тогда еще Министерства внутренних дел Российской Федерации…

– Да-да, конечно! Теперь – спецназа Министерства юстиции, – продемонстрировал свою осведомленность Ледников.

Он действительно вспомнил капитана Карагодина. Это было в Доме приемов МВД. Ледников представлял там одну из первых книг о российских прокурорах, которую они выпустили с отцом. Отец, естественно, на прием не поехал, и Ледникову пришлось отдуваться одному – рассказывал, как собирался материал, а чтобы публика не скучала, вставлял разные прокурорские анекдоты, потом раздавал автографы… Карагодин тогда приклеился к нему намертво. Оказалось, он учился в юности на историческом факультете, потом бросил, попал в армию, оттуда в спецназ, но увлечение историей не прошло, он и сам хотел бы работать в таком же жанре исторических расследований…

Ледников слушал Карагодина, а сам думал о том, что человеку, который прошел спецназ ГУИН, уже вряд ли какая другая история будет интересной. В тюрьмах и колониях, особенно когда там вспыхивают волнения или бунты, такое творится, что нормальным людям этого лучше и не знать…

– Вы тогда были без бороды, – решил объяснить свою забывчивость Ледников.

– Я тогда и капитаном был, – махнул рукой Карагодин.

– А теперь?

– А теперь я никто! Торгую здесь китайскими шмотками… Вот такая у меня история, Валентин Константинович.

История действительно классическая – встретить в Париже на улице русского человека с незадавшейся судьбой и не знающего, к кому обратиться за помощью.

– Давайте присядем где-нибудь, поговорим, – предложил Ледников, понимая, что избежать тяжелого разговора уже не удастся.

– Только сразу хочу сказать – денег мне от вас не нужно, – несколько даже высокомерно сказал Карагодин.

Значит, обойдемся сочувствием и советом, подумал Ледников, но вслух говорить ничего не стал.

Устроились за столиком ближайшего уличного кафе, подальше от остальных посетителей. Ледников заказал кофе, Карагодин пиво. Жадно осушив бокал, он закурил и рассказал, что с ним случилось на родине. Случилось банальное – вспылил, разругался с начальством. В результате вместо награды и повышения – выговор, снятие с должности под предлогом «неполного служебного соответствия», рапорт об отставке и превращение в простого российского безработного. Жена вскоре бросила.

– А как вас в Париж-то занесло? – поинтересовался Ледников.

Карагодин нервно дернул щекой.

– Жизнь свою никчемную надо было спасать. Только я со службы ушел, у меня сразу «крестники» появились! Те, кого я в тюрьмах и колониях во время бунтов опять в камеры загонял. Те, кто в бега уходил, а я их отлавливал и опять на нары сажал…

Карагодин замолчал, видимо, вспомнив из прошлого что-то особенное.

– Чувствую, не жить мне, потому что один я теперь перед ними, никого за мной нет, государству я больше не нужен. А они это по-звериному чуют… Несколько раз я смерти чудом избежал. Вот и свалил. Отправился сначала в Германию, в славный город Кельн, потом в Лондоне кантовался… Теперь вот здесь, на Елисейских Полях… Сбылась мечта идиота – походить по камням, которые еще король Генрих IV с королевой Марго топтали. Только я сейчас, Валентин Константинович, все больше Варфоломеевскую ночь вспоминаю, когда трупы невинно убиенных некому было убирать с улиц, а король расстреливал своих подданных из окон дворца из аркебузы…

«С такими нервами и фантазией тебе не в спецназ ГУИН надо было идти и даже не в ночные сторожа, – подумал Ледников. – В садовники тебе надо бы – цветы поливать».

– Ну да это все лирика, – вдруг жестко прервал себя Карагодин. – Сдается мне, что я влип в историю похуже, из которой мне уже не выбраться. Вот разве вы что посоветуете, Валентин Константинович. Как юрист, историк и бывший следователь прокуратуры в одном…

– Спасибо за доверие, – вяло пошутил Ледников, не испытывавший никакого желания влезать в темные дела малознакомого человека.

Но было уже поздно.

С месяц назад на рынке, где Карагодин обычно торговал, к нему подошел человек, осмотрел с усмешкой карагодинские богатства – кроссовки, спортивные костюмы, игрушки, сказал, что зовут его Тарас, а Карагодина он помнит по давним событиям в Красноводской колонии. История такая в жизни Карагодина действительно была. В Красноводске взбунтовались заключенные, недовольные порядками, которые стал устанавливать новый начальник, и Тарас оказался в числе работников колонии, которых зэки взяли в заложники. Карагодин тогда спас ему жизнь – вместе со своими спецназовцами разблокировал санчасть, в которой Тараса держали.

Карагодин этот случай тоже хорошо помнил. Всем спецназом они тогда крыли последними словами Тараса и его начальника, которые поперлись к разъяренным зэкам на переговоры. Хотя должны были знать, что, раз не удалось подавить бунт в зародыше, надо выждать, пока у заключенных иссякнет запал, выплеснется первая злость и начнутся неминуемые внутренние раздоры.

Тарас запомнился Карагодину по красноводским событиям шебутным, болтливым мужичком, много о себе думающим, легко возбуждающимся и в этом возбуждении способным на любые глупости и подвиги. В Париже он таким и остался. Послушать его, так он теперь был чуть ли не главное лицо в некой серьезной организации, занимающейся всякими рискованными делами – охраной, безопасностью, разведкой, силовыми операциями – и ворочающей огромными деньгами. Но тут же на Тараса налетала злобная жалость к себе, и он начинал жаловаться, что его не ценят, не дают развернуться, платят не те деньги, на которые он рассчитывал и которых достоин.

– Нетрудно догадаться, что сей Тарас предложил вам бросить свой неблагородный промысел и стать членом этой самой таинственной конторы, – грустно улыбнулся Ледников. – И вы согласились.

– А что мне оставалось? – тут же обиделся Карагодин. – Умереть, торгуя китайскими кроссовками?.. К тому же Тарас сказал, что сейчас они готовятся к очень серьезной акции, по завершению которой все участники получат такие деньги, что можно будет зажить уже по-новому.

Ледников вздохнул.

– Господи, Виталий, вы же профессионал! Как можно покупаться на такие банальные разводки?

– А бедность, дорогой Валентин Константинович? Знаете, что такое бедность? До чего она может довести? Да какая бедность – нищета! Отчаяние, тоска, злоба на себя и весь мир! Я, капитан спецназа Виталий Карагодин, у китайцев на посылках!

«Эх ты, историк», – мелькнуло в голове Ледникова. Мог бы знать, что тут не капитаны спецназа, а потомственные российские князья на такси работали да в ресторанах на потеху публике музицировали…

– Мне тут, знаете, – зло прищурил глаза Карагодин, – тоже иной раз очень хочется, как тем арабам из предместий, что-нибудь поджечь. Закатить такой погромчик покруче.

– Не вздумайте, – холодно остановил его Ледников. – Арабов-то простят, им еще денег за это выделят – на социальную адаптацию. А вам отвесят по полной программе.

– Да знаю я все! Задолбали господа французы своей политкорректностью!.. Но организация эта, куда меня Тарас потянул, серьезная. И деньги у них есть, и штаб.

– Так вы уже туда вступили, что ли?

– Прохожу испытательный срок. Тарас меня рекомендовал, сейчас они наводят обо мне справки. Объяснили, что и в Москве у них есть люди, через которых они достанут любую информацию. Ну, мой послужной список должен их устроить, я думаю. Тарас говорит, у них там полный интернационал – украинцы, прибалты, кавказцы, арабы…

– Если хотите моего совета, Виталий, – без всякой улыбки сказал Ледников, – то завязывайте вы с ними к черту, пока не влипли в какую-нибудь грязную историю.

Карагодин в ответ невесело усмехнулся. Ясное дело, уже взял какие-то деньги, а потом этот Тарас объяснил ему, что у них там действует знаменитое бандитское правило – за вход рубль, а за выход десять. А может, выхода и вовсе нет. Не предусмотрен.

– А ведь я книгу мечтал написать, у меня и темы есть хорошие…

Карагодин поник головой, нахохлился. Вот тебе и гордый капитан спецназа!

Но уже через мгновение Карагодин ухарски махнул рукой, посмотрел на Ледникова с вызовом. Русский человек во всем своем великолепии. Я царь, я раб, я червь, я бог… И все вместе, и все тут же, и все в одном лице.

– А может, и правильно все! Денег срублю, уеду на какие-нибудь теплые острова и засяду там за роман из российской истории! Я такие сюжеты накопал. Мне же только начать, а там бы пошло-поехало.

Ну да, молочные реки, кисельные берега, золотая рыбка, исполняющая все желания, и конек-горбунок тут же под окном бьет в нетерпении копытом… Эта извечная русская мечтательность, ни на чем, кроме беспечности и веры в чудеса, не основанная.

– Вы извините, Виталий, я уже опаздываю.

– А вы сюда, в Париж, надолго?

– Честно говоря, даже не знаю. Как дела пойдут…

– А можно я вам позвоню? Мне бы так хотелось с вами про свои замыслы о романе поговорить. Может, посоветовали бы что… Мне толчок нужен, Валентин Константинович. Я от одного сюжета к другому бросаюсь и никак не могу остановиться. Если бы вы мне сказали – пиши вот про это, я бы вам сразу поверил. Я ведь и вашего отца знал.

– Это еще каким образом?

– А ГКЧП помните?

– Ну, в какой-то мере…

– Я тогда в «Матросской Тишине» «путчистов» охранял. Они все передо мной тогда прошли… Диктаторы! А в тюрьме были просто больные, перепуганные старики… Жалко было смотреть! А отец ваш тогда их допрашивал…

– Это я знаю, – холодно прервал его Ледников.

Вот еще тема для разговоров в Париже! Отец обо всей этой истории, кстати, тоже вспоминать не любил – уж слишком много тогда осталось за кадром, что называется.

– Виталий, давайте мы так поступим, – тоном, не допускающим возражений, сказал он. – Диктуйте мне свой телефон, я позвоню вам сам, когда выясню, как у меня тут дела складываются. Я могу и уехать из Парижа на несколько дней…

Карагодин поначалу, судя по насупившемуся лицу, решил обидеться, но потом справился с собой и продиктовал номер мобильного.