Добровольцы-интернационалисты

С ИСПАНИЕЙ В СЕРДЦЕ

Шло лето 1936 года. У меня — тогда командира пулеметного взвода — дни проходили в напряженной службе в одном из подмосковных военных лагерей. И, разумеется, я не думал, что назревавшие на далеком Пиренейском полуострове события привлекут внимание всего мира и сыграют роль в моей службе.

18 июля 1936 года в Испании вспыхнул контрреволюционный мятеж. Заручившись поддержкой фашистских диктаторов Гитлера и Муссолини, мятежники начали открытые военные действия.

Весь испанский народ встал на защиту своих завоеваний. «Но пасаран! — Они — фашисты — не пройдут!» — клич, брошенный в эти дни Долорес Ибаррури соотечественникам, стал лозунгом всех прогрессивных людей мира. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» — говорила она, соратница легендарного Хосе Диаса. И эти слова тоже облетели весь земной шар.

Я узнал подробности этих событий 3 августа 1936 года на Красной площади, где состоялся стотысячный митинг. Москвичи пришли с лозунгами: «Руки прочь от революционной Испании!» Тысячи людей из многих стран приняли вызов, брошенный фашизмом. И наряду с представителями трудящихся других стран в Испанию собрались ехать многие советские добровольцы. В их числе был и я.

…Дежурный по полку Саша Собакин сообщил мне, много дней томившемуся в ожидании:

— Тебе приказано завтра к 17 часам прибыть…

Он назвал улицу и номер дома.

В назначенное время явился по вызову. Волнуясь, открыл дверь кабинета. Из-за стола поднялся и подошел ко мне комдив Семен Петрович Урицкий. Пожал руку, предложил сесть.

— Нам известно, — начал он, — что вы более трех лет командуете пулеметным взводом в полковой школе… Мы согласны, Александр Ильич, удовлетворить вашу просьбу. Поедете в Испанию. Там нужны пулеметчики. Готовьтесь. В газете «Правда» от 1 сентября опубликовано обращение молодежи Испании «Молодежь мира, слушай!». Читали?

— Да.

— Туда едут лучшие люди. Держитесь, как подобает советскому человеку. Документы получите завтра в 12 часов.

На следующий день, уже в гражданском костюме я вновь предстал перед Урицким.

— Ну вот и камарада Павлито явился, — встретил он меня. — Запомните это. До Парижа вы Родимцев, а в Испании — Павлито Гошес. Вместе с вами отправится еще один товарищ, ленинградец Николай Никифиров.

— Как мы встретимся?

— Он найдет вас на вокзале.

Удостоверение личности, партийный билет комдив предложил сдать на хранение. Прощаясь, он крепко пожал руку, пожелал счастливого пути и потом, немного помедлив, добавил:

— Ждем Героем на Родину.

— Служу Советскому Союзу!

…Я приехал на Белорусский вокзал за пятнадцать минут до отправления поезда. В ожидании попутчика прогуливался по платформе, посматривая на часы, разглядывал отъезжающих.

— Павлито! — раздался за спиной негромкий голос.

Незнакомый человек знает мое новое имя? Пройдя несколько шагов, я остановился: может, это тот самый? «Вас встретит наш товарищ…» Обернулся: коренастый широкоплечий парень, с гладко зачесанными назад каштановыми волосами пристально смотрел на меня, словно хотел убедиться, что перед ним действительно Павлито.

— Разрешите познакомиться?

Я протянул руку, он вручил мне железнодорожный билет и деньги. Поезд уходил через пять минут.

— Торопись, — шепнул он.

Едва я успел войти в вагон, как паровоз дал гудок и состав медленно отошел от перрона. Открыл дверь в свое купе — у окна за столиком сидел тот самый парень.

— Входи, чего растерялся?

За разговорами незаметно летело время, спать не хотелось. Поезд мчался на запад. Когда состав остановился на небольшой станции и мы увидели скромную вывеску: «Ст. Негорелое», в купе вошли таможенники, спросили документы, просмотрели их. Все оказалось в порядке. Они пожелали нам счастливого пути.

Здесь мы пересели в вагон прямого сообщения до Парижа. А там я расстался с московским попутчиком. Мне вручили удостоверение личности и предупредили, что на пути в Барселону меня встретят и скажут, что делать.

В поезде Париж — Барселона ко мне подошел улыбчивый, жизнерадостный человек:

— Будем знакомы: Петрович, Кирилл Афанасьевич. В Испании, Павлито, станем работать вместе. Задания будешь получать от меня.

Много позже я узнал, что энергичный Петрович — это Кирилл Афанасьевич Мерецков, впоследствии Маршал Советского Союза.

На испано-французской границе нас пропустили свободно: документы были вполне исправными.

В Барселоне посадили в автобус и вместе с другими добровольцами повезли в центр города. У небольшого скромного дома в тихой улочке машина остановилась.

— Выходите, — приветливо распорядился шофер.

В доме уже были такие же, как и мы, «гости». Одни, утомившись после долгой и трудной дороги, отдыхали на узеньких диванчиках, что стояли вдоль стен. Другие, столпившись возле единственного телефона, уговаривали строгого дежурного соединить их немедленно с земляками, чтобы как можно быстрее отправиться в часть, на передовую. Группа французских добровольцев расстелила на полу карту и, склонившись над ней, разбирала положение на фронте. На втором этаже было устроено нечто вроде походной столовой. Нам предложили по куску холодной баранины, по стакану вина и апельсины.

— Долго пробудем в Барселоне? — спросил я Петровича.

— Сегодня едем.

На второй день поезд доставил нас в Мадрид.

Картинно красива река Мансанарес. Она словно соревнуется в праздности и беззаботности с раскинувшимися по ее берегам кварталами Мадрида. Бросается в глаза зеленый небольшой островок — парк Каса дель Кампо — излюбленное место отдыха горожан. А дальше, за ним, слышны народные испанские песни. Это поют рабочие предместья Карабанчель. Черноголовые юркие ребятишки целыми днями вонзают здесь деревянные кинжальчики в тряпичных худосочных быков. Профессия тореадора в Испании и романтична, и денежна. Бой быков — это не только развлечение, тем более для бедных, тех, кому ради куска хлеба надо рисковать жизнью на корриде. Это и верный способ сделать карьеру, стать знаменитым. В Испании матадор так же знаменит, как во Франции кинозвезда.

В Мадриде огромный университетский городок. Правда, за учебу надо платить большие деньги. Я бродил по улицам, наблюдал за студентами и не мог, конечно, представить, что скоро здесь, в аудиториях, придется держать оборону. Впрочем, прогулки по городу продолжались недолго: Петрович предупредил, что нас вызывают в военное министерство.

Туда мы отправились втроем, с переводчицей Хулией. При входе, у ворот, нас встретил офицер штаба Центрального фронта. Часовой у контрольного пункта важно перелистал наши документы и, улыбнувшись, похлопал меня по плечу: «Салюд, камарада!»

Мы прошли во двор, потом по широкой мраморной лестнице поднялись на второй этаж к командующему Центральным фронтом генералу Посасу, только что назначенному на этот пост. Пожилой, седеющий, бодрый, он принял нас вежливо и немного шумно, как обычно все испанцы.

В углу его кабинета стояли маленький круглый стол, красивые кресла. В миниатюрные, почти игрушечные чашечки ординарец налил ароматный кофе. Генерал начал свой рассказ о положении дел в стране и на фронте. Он говорил не спеша, с расстановкой, подробно характеризуя состояние войск, техники, вооружения. Хулия быстро переводила.

Командующий сетовал, что у республиканцев нет организованной армии, наспех сформированные и необученные бригады несут большие потери. Разрозненные дружины и милиция еще не окрепли и не выдерживают натиска отборных войск Франко. Дисциплина слабая, отмечаются самовольные уходы солдат с фронта домой. Особенно плохи дела на тех участках фронта, где оборону держат анархисты. Генерал подошел к висевшей на стене карте:

— Фашисты прорвали во многих местах первую линию обороны Мадрида. Они перерезали железнодорожную магистраль у Сиемпосуэлос и при поддержке артиллерийского огня и авиации развивают наступление по Толедской дороге на Хетафе. Остановить этот натиск нечем. Резервов нет. Только коммунисты не опускают рук. Они быстро формируют батальоны и бригады из 5-го коммунистического полка, который стал кузницей, своего рода массовой академией по подготовке кадров для воинских соединений.

Правительство до сих пор медлило с реорганизацией отдельных отрядов милиции в регулярные части, плохо занималось созданием новой революционной народной армии. И коммунисты на примере 5-го полка показали, какой должна быть новая армия. Они не остановились только на том, что собрали людей под одно знамя. Члены партии проводили с новобранцами кропотливую политико-воспитательную работу. В 5-м полку печатались свои листовки, газеты.

Генерал говорил, что не все еще потеряно. Перед самым городом тысячи мадридцев строят вторую линию обороны — роют траншеи, сооружают укрепления, оборудуют огневые позиции. Он считал, что если жители поверят в надежность укрытий, созданных своими руками, то они будут защищать Мадрид до последней капли крови.

Мы узнали от командующего, что в армии не хватает офицеров и младших командиров. На роты и взводы назначаются преданные республике рабочие и крестьяне. Они храбрые, отважные бойцы, но в военном деле разбираются слабо.

— Надо их научить воевать, — сказал генерал.

— Хорошо, — согласился Петрович. — Мы поможем создать учебный центр.

Много разных и неотложных дел свалилось на нового командующего. Его предшественник генерал Асенсио мало занимался военными вопросами, его больше привлекало общество красивых женщин. И новый командующий генерал Посас пытался наверстать упущенное.

Обстановка складывалась крайне тяжелой и сложной для республиканской Испании. Посас показал на карте район, где готовится контрудар. Он планировался в направлении Толедской дороги.

Вечером Петрович дал мне первое задание:

— Завтра рано утром, Павлито, поедешь в Альбасете. Это небольшой городок, около пятидесяти тысяч жителей. Он на линии железной дороги Мадрид — Аликанте. В Альбасете — военный арсенал и учебный центр по формированию интернациональных бригад. Займешься обучением испанцев пулеметному делу.

На следующий день я приехал туда. Меня поместили в номере гостиницы. На всех этажах слышалась разноязыкая речь. Здесь жили англичане и французы, поляки и румыны, болгары и немцы, венгры и чехи, люди других национальностей — добровольцы, приехавшие, чтобы в рядах интернациональных бригад защищать от мятежников республиканскую Испанию.

В гостинице я встретился со своим давним другом Дмитрием Александровичем Цюрупой. В начале тридцатых годов мы вместе учились в кавалерийском дивизионе Объединенной военной школы имени ВЦИК. Мы крепко обнялись, расцеловались и наперебой стали выкладывать друг другу свои заботы, новости, впечатления. Зашли в ресторан поужинать, заняли столик у окна. Митя шепнул, что к нам сейчас обязательно сядут испанцы. Они искренне восторгаются русскими, приехавшими из Советского Союза. Израсходуют последние песеты, но обязательно будут угощать нас. И нельзя отказываться: это обидит их.

Вскоре появилась молодая пара. Высокий парень пригладил черные волосы, поправил небрежно закрепленную на боку кобуру с пистолетом. С ним — девушка в черном платье с белой повязкой на рукаве, с черно-красным галстуком. Они огляделись и направились к нашему столику. Попросили разрешения, сели. Познакомились:

— Франческа, — назвалась девушка.

— Павлито, — ответил я.

— Мигель, — приподнялся парень.

— Фридо, — улыбнулся Митя.

Кивая на меня, Франческа заметила Мите:

— Очевидно, камарада прибыл сюда недавно, я его до этого не видела?

Митя утвердительно кивнул. Мы разговорились.

Полушутя, наши новые друзья рассказывали, как они познакомились, как дружили. Франческа изъяснялась по-русски, а когда ей не хватало слов, обращалась к родному языку. Тогда я просил Митю перевести.

Известие о начале контрреволюционного мятежа генералов во главе с Франко застало Мигеля и Франческу на пляже. Они не обратили внимания на странное сообщение радиостанции, которая передавала сводку погоды. Диктор настойчиво повторял: «Над всей Испанией безоблачное небо» — это был условный сигнал к действиям фашистов.

Примчавшийся на пляж друг Мигеля отозвал его в сторону и по секрету, не желая расстраивать девушку, сообщил о мятеже. Ничего не сказав Франческе, парни убежали. Она обиделась и легла загорать. Неладное заметила только тогда, когда пожилая женщина с гурьбой ребятишек стала шумно собираться домой.

— Разве будет дождик? — спросила Франческа.

Та ответила:

— Хуже!.. Война…

Франческа решила стать пулеметчицей. В большом мрачноватом здании были шум, гам, неразбериха. Немедленной отправки на фронт требовали все. И группа пожилых рабочих-анархистов, и журналист какой-то провинциальной газеты, и стареющий тореадор. Все они энергично размахивали руками, совали в нос друг другу какие-то документы и умоляли выдать им оружие.

Дождавшись очереди, Франческа подошла к дежурному и как можно смелее изложила свою просьбу зачислить ее в пулеметный расчет.

Дежурный смерил взглядом хрупкую девушку с ног до головы и предложил пойти в прачечную воинской части. Она готова была разреветься от такого предложения. Ей казалось, что ее унизили, оскорбили. Ради республики она не боялась черной работы, но стирать белье, когда нужны бойцы в окопах!.. Кто-то пытался шутить:

— Небось — графиня, где уж ей стирать солдатские подштанники!

Она резко одернула обидчика:

— Эй ты, долговязая жердь, прикуси язык! — И твердо повторила дежурному: — Или ты запишешь меня в пулеметчики, или я найду место, где к моей просьбе отнесутся более внимательно.

Франческу зачислили на курсы пулеметчиков. Две недели занятия должны были проходить в Мадриде, а затем вся группа собиралась в Альбасете. Но настроение омрачалось: она ничего не знала о Мигеле. Ее возлюбленный занимался партийными делами, выполнял много поручений, участвовал в создании отрядов милиции, собирался на фронт. И только за день до отъезда они встретились, и оказалось, оба направлены в Альбасете.

Беззаботно и весело было на вечерних улицах этого городка. Работали рестораны, кафе, театры. Возле киосков и табачных лавочек, у кино толпился народ. Будто и никакой войны нет, будто фашистские летчики не бомбят республиканские города. Только кобуры да винтовки добровольцев напоминали, что где-то идут сражения.

Утром я отправился с переводчицей в арсенал на работу. В огромном сарае цепочкой вытянулись узкие столы из шершавых досок, у стен — верстаки. Всюду толпились молодые люди, одетые кто во что горазд. Трудно разобрать: то ли это слесари-сборщики, то ли солдаты. Одни щеголяли в новеньких синих комбинезонах, другие пришли в обыкновенных пиджаках и, боясь их запачкать, надели длинные замасленные фартуки. Третьи разжились полувоенными элегантными костюмами цвета хаки… Добровольцы из разных стран…

Работа шла полным ходом. Кто расколачивал и вскрывал длинные ящики с новеньким вооружением, кто укладывал на стеллажи детали и счищал густую заводскую смазку. Большая группа работала на сборке. На столах валялись пулеметы различных систем и марок мира: «сент-этьен», «гочкис», «шош», «льюс», «викерс», «максим» и другие. Республиканское правительство успело закупить оружие в разных странах, пока не начал свою подлую деятельность лондонский «Комитет невмешательства», который играл на руку фашистам.

Мы шли с переводчицей Хулией по арсеналу, всматриваясь в лица добровольцев. Что чувствуют эти люди, разные по национальности, по характерам, по политическим убеждениям и взглядам? Что привело их в Испанию? Почему они оставили за тысячи километров свои семьи, променяли домашний уют на тревожные фронтовые дороги?

Наверное, причина та же, что и у меня, у всех приехавших в Испанию советских добровольцев — Родиона Яковлевича Малиновского, Кирилла Афанасьевича Мерецкова, Николая Гурьева, Дмитрия Цюрупы, Ивана Татаринова, Дмитрия Погодина, Павла Батова, Николая Воронова, генерала М. С. Шумилова и многих других, — ненависть к фашизму. Эта ненависть и объединила многих людей мира.

У одного стола, собравшись в кучу, бойцы горячо спорили, жестикулировали, что-то доказывали друг другу. Там я увидел Франческу и Мигеля и направился к ним. Хулия шепнула мне:

— Павлито, поздоровайся по-испански: «Салюд, камарада!»

Я несколько раз повторил про себя эту фразу и все же вместо «салюд» громко и неловко произнес — «салут». Но Франческа, звонко засмеявшись, подбодрила:

— Ничего, Павлито, скоро ты научишься говорить по-испански.

Многие вообще не обратили на это внимания: они знали испанский не лучше, чем я. И их занимал вопрос, как собрать замок пулемета «максим». Каждый предлагал свой вариант, но не получалось.

Я взял детали и, не торопясь, показывая всем каждую, медленно собрал замок. Для доказательства спустил курок, он щелкнул: все правильно. Я снял плащ, который мешал работать, засучил рукава и начал собирать весь пулемет. Естественно, что сделал это быстро.

Добровольцы, окружавшие меня, хлопали по плечу, улыбались, жестикулируя, что-то говорили мне, тянули за рукав к другим разобранным пулеметам. Переводчица Хулия объяснила, что камарада Павлито — военный специалист-пулеметчик, профессор своего дела. Для того и приехал, чтобы научить защитников республики хорошо владеть пулеметом.

— А с вашей стороны нужны внимание и дисциплина, — словно строгая учительница, сказала им Хулия. — Вы готовитесь к жестокой, бескомпромиссной войне, к борьбе не на жизнь, а на смерть… Для того чтобы выиграть ее, на фронте должна быть железная дисциплина для всех — для командиров и для рядовых.

Все закивали.

Я предложил, чтобы кто-нибудь попробовал разобрать и собрать замок пулемета. Многие замялись, неуверенно отодвинулись. И смелости набрался мой знакомый Мигель. Подталкиваемый Франческой, он неуверенно взял замок и, тяжело вздохнув, принялся осторожно разбирать.

Воцарилась тишина.

Когда наконец замок пулемета с большим трудом был разобран, Мигель облегченно улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня. Я сказал, что теперь осталось так же аккуратно и правильно собрать. Он кивнул и сосредоточенно начал ту же операцию в обратной последовательности. На лбу у него от напряжения выступил пот.

К радости всех собравшихся, он успешно справился. Друзья наградили его шумными аплодисментами, восторженным похлопыванием по спине.

Воодушевленная его успехом, вышла и осмелевшая Франческа:

— Разрешите мне?

— Пробуй. Не боги горшки обжигают, — подбодрил я девушку.

Шум сразу стих. Все собравшиеся следили за тонкими ловкими пальцами Франчески. Она быстро разобрала замок и сразу, даже как-то артистично начала собирать. Вокруг поднялся гул одобрения. Стали подтрунивать над Мигелем: он уступал девушке в скорости. Вот присоединена последняя деталь, остается нажать спуск. Франческа, улыбаясь, давит пальцем на кнопку, но щелчка нет. Она жмет двумя пальцами — не получается. Девушка растерянно оглядывается на Мигеля, на меня. Я осматриваю замок — собран правильно, но она забыла спустить предохранитель. Мигель протянул руку, чтобы помочь ей, но она не дает, сердится:

— Отойди. Сама догадаюсь.

И она снова удивительно быстро разобрала и собрала замок. Но щелчка опять не последовало. В глазах ее появились слезы. Она никак не могла определить свою ошибку и обескураженно вертела замок в руках. Я хотел выручить ее, объяснить, но она отстранила меня:

— Пожалуйста, Павлито, молчите, я сама.

Все умолкли, пораженные упорством Франчески. Все волновались за нее. Она снова, теперь помедленнее, что-то шепча про себя, разобрала замок, затем так же сосредоточенно собрала и спустила предохранитель. Зажмурилась и нажала на курок. В напряженной тишине раздался глухой щелчок.

Все бросились поздравлять девушку. А она стояла счастливая, улыбающаяся и старательно, чтобы скрыть волнение, протирала ветошью и без того уже начищенные до блеска детали пулемета.

Жизнь в арсенале Альбасете была напряженной, но спокойной: сборка пулеметов, учеба, отправка сформированных пулеметных расчетов на фронт. Франческа и Мигель работали на сборке. Прошло несколько недель. С приездом большого количества советских добровольцев нам удалось подготовить и собрать значительную партию вооружения. Отпала острая нужда держать в арсенале много инструкторов. И Петрович командировал меня обучать пулеметные команды для действующей армии. Учебный центр был в 10—12 километрах от Альбасете.

Я укладывал свои нехитрые пожитки, в дверь постучали.

— Входите.

На пороге появились смущенные Мигель и Франческа. Они узнали, что их не посылают в учебный центр, а оставляют в арсенале. Они не попадут на фронт. Казалось, Франческа вот-вот заплачет. Я пытался успокоить их: они в совершенстве владели пулеметом и должны поделиться своими знаниями с другими. Хорошие инструкторы очень нужны.

— О чем ты говоришь, камарада! — кричал Мигель. — Разве затем мы приехали сюда, чтобы отсиживаться в тылу? Да меня мой старый отец на порог не пустит, если узнает, что я не был на передовой.

В один голос Мигель и Франческа стали просить, чтобы я посодействовал их переводу в учебный центр, взял их к себе в группу. На следующий день, за несколько часов перед отъездом, мне удалось уговорить начальника арсенала направить молодых людей в учебный центр. Мигель и Франческа были счастливы.

Полчаса езды… На огромном поле — войсковое стрельбище. Занятия по подготовке к стрельбе боевыми патронами из винтовки и пулеметов. Место для метания боевых ручных гранат. Штурмовой и инженерный городки, где добровольцы обучались преодолевать всевозможные препятствия и ходить в штыковые атаки, рыть окопы и строить блиндажи. В общем, для первоначального элементарного обучения военному делу бойцам были созданы приличные условия.

Мне пришлось нелегко. Передо мной были испанцы разных возрастов: и молодые, и пожилые. У многих богатый жизненный опыт, но они впервые видели пулемет, винтовку. Преподавать материальную часть оружия оказалось довольно-таки сложно. Я объяснял слушателям назначение той или иной детали, переводчица старалась точнее перевести, однако специальные термины сильно затрудняли ее. И чувствовалось, что бойцы плохо понимают.

Поэтому, когда через три дня я увидел в учебном городке своих молодых друзей Франческу и Мигеля, понятно, обрадовался.

— Назначены к вам инструкторами, — сияя, доложил Мигель.

Работа пошла лучше, поднялось настроение и у меня. По вечерам, как и раньше, мы собирались втроем где-нибудь в укромном местечке и разговаривали. Я знал, что у Мигеля и Франчески были свои разногласия. Когда Испания стала республикой, Франческа вступила в партию анархистов. А Мигель стал коммунистом. Они часто спорили, каждый отстаивал позиции своей партии, иногда перепалки кончались ссорами. Однажды мы ждали Франческу, и, когда совсем обеспокоенные, собрались искать ее, она появилась растерянная, раздраженная, злая. Несколько минут мы молчали. Потом она воскликнула:

— Вот подлец!.. Негодяй!.. Хотел меня купить!..

Оказывается, когда группа Франчески ушла на полигон, а она задержалась на складе, к ней подошел незнакомый человек. Он стал уговаривать ее вступить в подпольную организацию. Он попросил девушку оказать услугу «истинной» Испании: вывести из строя пулеметы, предназначенные для интернациональных бригад. Сточить напильником бойки затвора — и «максим» будет щелкать, а выстрелов не получится.

— И ты слушала этого гада? — рассвирепел Мигель.

— Я закатила ему оплеуху.

— Он же мог убить тебя на месте!

— К счастью, в этот момент из склада вышел кладовщик.

— Куда пошел этот тип, ты запомнила его приметы? — спросил я Франческу.

— Я не доносчица.

— А он, если тебя встретит, не пожалеет: повесит на первом оливковом дереве, — сказал Мигель.

— У меня свои принципы, я уважаю свободу личности, — ответила она.

— Опять ты за старое, несешь чушь!

Франческа отвернулась от нас.

— Да это же предатель, предатель испанского народа, как ты не понимаешь? — поддержал я Мигеля. — Разве может честный человек умышленно обрекать на смерть сотни людей? Ты представляешь, в какое положение попали бы республиканцы с испорченными пулеметами! Ждали бы наступления фашистов, готовились бы открыть огонь, а пулеметы в критический момент — молчали. Ты подвела бы и нас, советских добровольцев.

— Вот за это я и влепила ему оплеуху, — гордо ответила Франческа.

Она никак не могла понять, что одними пощечинами «пятую колонну» не уничтожишь. И мы не смогли в тот вечер разубедить ее.

— Жизнь рассудит нас, — холодно попрощалась она с нами.

Мигель, боясь, как бы что не случилось с ней, пошел следом. Я слышал его удаляющиеся шаги и думал о том, как дальше сложится их дружба, насколько серьезна очередная ссора. Мигель всегда очень тяжело переносил такие разговоры. Он испробовал уже всякие методы, стараясь как можно доходчивее объяснять цели и задачи коммунистов. Но Франческа в штыки встречала эти, как она выражалась, лекции: «Опять хочешь обратить меня в свою веру? Нет уж, если любишь — люби такую, как есть. А не нравлюсь — скажи прямо». Каждый день Мигель и Франческа точно по расписанию проводили занятия, учебные стрельбы, а по вечерам дополнительно оставались с теми, кому нелегко давалось пулеметное дело. Оба всецело отдавались работе, не жалели сил, не считались со временем. У меня тоже нагрузка увеличилась: прибыли новые группы иностранцев. Обстановка на фронте ухудшалась, мы готовились отправляться на передовую. Появился приказ о распределении по боевым частям. Франческа попала к анархистам, Мигель — в 5-й коммунистический полк. Я был назначен инструктором в батальон капитана Овиедо.

Мятежники готовились к решительному штурму Мадрида. Крестьяне-перебежчики сообщали, что в районе Толедо фашисты сосредоточили отборные войска и лучшую технику, присланную из Германии и Италии.

О падении Мадрида фашистские радио и печать говорили как о недалеком будущем. Международная реакция расхваливала мощь контрреволюционных мятежников и их наемников, прибывших в Испанию «спасти христианскую религию от красной публики». Проскальзывали сообщения, что у генерала Франко в конюшне уже приготовлен белый конь для победного въезда в город.

Весь ноябрь шли ожесточенные бои за Мадрид. Решалась судьба республики. Уверенные в своих силах франкисты со дня на день намеревались нанести смертельный удар столице. Главное направление этого удара ожидалось с юго-запада, из района Толедо. Стянув сюда большие силы и развивая наступление по дорогам Толедо — Мадрид и Эстремадур — Мадрид, франкисты заняли Навалькарнеро. Их атаки следовали одна за другой. В бой они вводили артиллерию, итальянские танки, немецкую авиацию, марокканскую кавалерию, части иностранного легиона, отряды фалангистов. Генерал Варела — начальник главной колонны мятежников — издал приказ о штурме Мадрида.

Этот секретный приказ попал в руки республиканских разведчиков. Они извлекли его из сумки убитого офицера франкистов. Планы врага стали известны. Но в этот тяжелый и трудный момент правительство республики во главе с Ларго Кабальеро вдруг признало дальнейшую борьбу за Мадрид бесцельной и ночью, покинув столицу, выехало в приморский городок Валенсию. В тихую курортную Валенсию потянулись тяжело груженные фургоны, хозяйственные обозы. Правительство все до мелочей захватило с собой, даже хрустальные люстры.

Защиту Мадрида возглавил Комитет обороны, в который вошли представители всех республиканских партий. Настал и для нас, добровольцев, час испытаний. На баррикадах Мадрида были коммунисты, социалисты, анархисты, радикал-социалисты. Разные дороги привели их в окопы. У каждой партии своя платформа, свои политические убеждения. Но сейчас всех объединяла ненависть к фашизму. Разве что с нас, коммунистов, спрос больше. История потом подтвердила, что самые главные, самые последовательные борцы с фашизмом — именно коммунисты.

Мы приготовились в дорогу. Рано утром едва начало светать, раздалась команда: «По машинам!» Шумные, говорливые испанцы и их друзья-интербригадцы расселись по местам. Солдаты, одетые в новое обмундирование, вооруженные карабинами, пистолетами, пулеметами, обсуждали предстоящее сражение. Огромные грузовики тронулись в путь по Альбасетско-Мадридской автостраде.

Все напоминало наш Крым. То неожиданно скалистые горы, то ровная долина с рисовыми полями, виноградниками, фруктовыми садами. В одной долине машины остановились. Вездесущие мальчишки засуетились возле колес, деловито оглядывали солдатское снаряжение, щупали военные френчи, гладили кобуры пистолетов. К нашему грузовику на дорогу вышел седой сгорбленный старик, медленно поднял кулак — в знак солидарности:

— Салюд, камарада!

Позади него нес огромную кошелку с апельсинами худенький парнишка лет четырнадцати. Дед начал раздавать золотистые апельсины пулеметчикам.

— Бери, бери, камарада, — говорил испанец. — В нашем селе много. Вырастим еще больше… И возьмите с собой моего внука Валентина Розалеса. Смекалистый парень, будет хорошим бойцом.

Мы замялись.

— Может быть, возьмешь к себе подносчиком патронов? — тихо спросил я Мигеля, с которым мы оказались рядом.

Он пожал плечами. Старик настаивал. Положил костлявую руку мне на плечо, умоляюще заглянул в глаза:

— Уважь, камарада. Возьми. Я не могу держать винтовку, он за меня будет мстить врагам.

— Ну ладно, Павлито, давайте его ко мне в расчет, — согласился Мигель.

Валентин Розалес вместе с нами отправился в Мадрид. Дорога, седая, пыльная, отчаянно бросалась под колеса машин. Вот возникли загадочные предметы впереди, можно было подумать, что какой-то шутник воткнул в землю гигантские спички. Когда подъехали ближе, я увидел обыкновенные трубы. Трубы на поверхности, а вся деревня спряталась под землю. Люди жили в темных сырых землянках.

Наш путь близился к концу, когда налетели самолеты противника. Они спикировали на машины и прошили всю колонну пулеметными очередями. Шоферы, выскочив из кабин, бросались врассыпную. Чертыхаясь, выпрыгивали из кузовов пулеметчики, падали на землю. Загорелась головная машина. К счастью на ней не было боеприпасов. И когда самолеты улетели, мы, рассадив «погорельцев» по другим грузовикам, поехали дальше.

Мы забрались в машину вместе с испанцем майором Лопесом. Рядом с нами, сердито отряхивая пыль с френча, сидел грузный французский докер Поль Боде. Докер достал сигарету, сунул такую же мне и блаженно закурил. Огромные руки бережно держали крохотную сигаретку, словно он боялся пропустить хотя бы одну затяжку. Затем он быстро очистил от пыли винтовку, обернул ее в одеяло. На окраине Мадрида, укрепленной окопами, проволочными заграждениями, на дорогу выскочил с ног до головы увешанный гранатами и пулеметными лентами анархист. Револьверным выстрелом остановил колонну, потребовал документы. Он медленно читал наш пропуск. Когда все было изучено и сверено, разрешил ехать дальше.

Едва добрались до места, мой майор Лопес куда-то исчез. Ожидая его, я знакомился с ближними улицами. На углу фашисты только что разбомбили магазин, и возле возник стихийный митинг. Испанцы гневно и темпераментно осуждали фашистов, убивших мирных жителей, стариков, женщин, детей.

Ко мне подошел незнакомец:

— Вы русский?

— Гошес, — сказал я.

— Да, я понимаю, — улыбнулся он. — А меня зовут Миша.

— Где вы учили русский язык?

— С детства знаю.

Разговорились. Родился он в Польше, в районе Волковыска. Мать белоруска, хорошо знала русский язык. Отец — поляк. Сам он приехал в Испанию добровольцем. Служит в интернациональной бригаде артснабженцем. С первых дней на обороне Мадрида.

Не знаю почему, но Миша мне понравился.

— Пойдешь ко мне переводчиком? — спросил я.

— Добре, — быстро согласился парень. Но вспомнил, что он все-таки военный, и добавил: — Доложу своему командиру.

— А кто командир?

— Генерал Вальтер. Тоже наш, поляк. Боевой генерал, хорошо говорит по-русски.

— Ну что ж, попробуем его уговорить. Пообещаем дать ему несколько хороших современных пулеметов с боеприпасами, и он наверняка согласится.

— Конечно, он меня отпустит, если вы дадите пулеметы, — подтвердил Миша.

Он предложил немедленно поехать к генералу. Уверял, что их штаб находится совсем близко, в нескольких километрах от Мадрида. Я объяснил, что пока не могу покинуть команды испанцев, которые приехали со мною. И он недоумевал:

— Что они, маленькие? Подождут!

Едва уговорил его повременить. Тут появился и мой майор Лопес.

— Где вы так долго были? — заметил я ему. — Ничего не сказали, не предупредили…

Но он в ответ только улыбался и повторял:

— Все хорошо, камарада.

Он познакомил меня с офицерами и девушкой, пришедшими с ним. Совсем молодая, низкого роста, одетая в военную форму, она первая протянула мне руку:

— Энкарнасион Фернандес Луна.

— О, какое красивое имя! — растерялся я.

— А вы кто?

— Павлито.

— Превосходно, будем знакомы. Мне поручено принять от вас пулеметный взвод. Остальные направляются в Овиедо. Это командир батальона в пятом полку.

«Значит, удастся побывать на передовой, — подумал я, — посмотреть, как воюют наши ученики, вооруженные «максимами». Записал в блокнот, как найти Овиедо, и пошел передавать пулеметы.

Сержант-испанец принял оружие по списку. Теперь можно было поехать с Мишей.

Шофер, черноволосый, немного сутуловатый от большого роста, испанец Пепе со смелостью мотогонщика нажимал акселератор, и автомобиль стремительно несся по дороге. Удивительный народ испанские шоферы. Неважно, широкая ли это автострада или крутая горная дорога — энергия и темпераментность, присущие испанцу, у водителя почему-то удваиваются, утраиваются.

Пролетели тридцать километров. Впереди появилась зеленая оливковая роща, в ней два дома. Штаб генерала Вальтера оказался неподалеку от монастыря. Он разместился на территории какого-то родового поместья.

Как только машина подъехала к ажурным, металлическим воротам, появился веселый молодой парень. Он весело подмигнул Мише и, перекинувшись с ним парой фраз, пропустил машину в ворота.

— Минуточку подождите, — попросил Миша. — Пойду узнаю, дома ли генерал.

Из казармы то и дело выходили люди. Чуть дальше на плацу унтер обучал новичков владеть винтовкой. Добродушный толстячок неуклюже приставлял приклад к плечу, долго прицеливался, потом снова опускал винтовку и, смахнув пот со лба, начинал процедуру заново. Слышался рассерженный бас унтера:

— Легче Вислу наперстком вычерпать, чем тебя научить стрелять.

— Так я ведь портной, — виновато оправдывался толстяк.

— Бартош — скрипач, а смотри, как стреляет!

Вернулся Миша: генерал Вальтер приглашал к себе. Мы поднялись на второй этаж. Навстречу вышел человек среднего роста, плечистый, в испанской генеральской форме. Он поздоровался, предложил сесть. Во всех его движениях, в словах, рукопожатии чувствовались удивительная простота и искренность.

— Очень рад видеть вас, товарищ Павлито, — улыбнулся генерал. — Не удивляйтесь, что называю вас так. Звонил Петрович, просил помочь вам, но, честно говоря, мы даже не знали, где искать вас. Вот командировал Мишу на поиски. Вы везете пулеметы, а это для нас ценный «товар».

Он сделал паузу, отпил из стакана апельсиновый сок.

«Вот чертяга, этот Миша, — подумал я. — Сделал вид, что встретился случайно, согласился перейти ко мне переводчиком, а сам доставил меня прямо к Вальтеру».

Я был недоволен собою. С таким же успехом меня могли привезти и в другое, совсем неподходящее место. Забыл о бдительности, осторожности, о которой предупреждал меня еще в Москве комдив.

— Ну-ну, не расстраивайтесь, камарада. — Генерал подсел рядом и стал рассказывать о положении на фронте. Обстановка в Мадриде, по его мнению, складывалась тревожная. В городе действовала «пятая колонна» — контрреволюционная группа троцкистов, предателей всех мастей, шпионов и диверсантов. Фашисты, наступавшие на Мадрид четырьмя колоннами, считали эту контрреволюционную группу своей агентурой в столице. Это выражение с тех пор стало нарицательным для обозначения предателей, изменников, находящихся на содержании у враждебных государств и используемых ими для диверсий и разложения тыла той или иной страны.

Провокаторы сеяли панику не только среди жителей, но и среди бойцов республиканской армии. Имея в столице большую разведывательную сеть, фашисты, были хорошо осведомлены о действиях командования республиканских войск. Получая от своих агентов оперативные, сугубо секретные данные, они умело использовали их в своих целях.

Кроме того, в республиканской армии воевали люди разных политических взглядов: коммунисты, анархисты, радикалы и другие. Это нередко вносило разногласия в действия командования. Да, пожалуй, и темпераментность, порывистость, откровенность испанцев мешали им хранить военную тайну. Еще не научились.

В этой сложной обстановке Коммунистическая партия Испании делала очень многое для обороны Мадрида. На улицах города сооружались баррикады, в каждом доме, в каждом квартале создавались комитеты обороны из трудового народа. В армию со всех концов страны записывались добровольцы. Но, к сожалению, не хватало оружия. В некоторых частях бойцы получали винтовки только после того, как их товарищи отправлялись в госпиталь. Да и то возникали споры: раненые не желали расставаться с винтовкой даже на носилках.

Мы долго беседовали с генералом Вальтером.

Вальтер с любовью вспоминал Москву, где жил последнее время.

— Может быть, моя Катя сейчас в Большой театр пошла, — размечтался и я.

Он сразу вернул меня к действительности:

— А нам скоро снова в бой. Франкисты готовят большое наступление.

Вальтер начал подробно расспрашивать о пулеметах, которые мы привезли в Мадрид, о людях, прошедших подготовку в Альбасете. Я рассказал, что все добровольцы направлены в пулеметный батальон капитана Овиедо.

— Лучше бы их к Листеру, — добавил я, жалуясь.

Но Вальтер в ответ только улыбнулся:

— Да, правда: Листер храбрый и умный командир. Но ты напрасно волнуешься за своих питомцев. Если их командир — коммунист да еще из пятого полка — не сомневайся: пулеметчики попали в надежные руки. Овиедо — это уже у Листера.

Затем я набрался храбрости и попросил генерала отпустить со мной Мишу.

— Согласен, — улыбнулся он. — Но придется взять большой, так сказать, калым. Часть пулеметов, которые привезли, остаются у меня.

Я, конечно, понял, что он шутит и что о пулеметах он договорился с Петровичем. Да это и понятно. В руках интербригадцев, умеющих хорошо обращаться с автоматическим оружием, наши «максимы» принесут большую пользу. Тем более если соединением командует такой опытный генерал, как Кароль Сверчевский, воевавший в Испании под именем Вальтера[1].

— Согласен. Берите пулеметы, — ответил я в тон ему. За окном сгущались сумерки. Я поглядел на часы.

— Оставайтесь ночевать, — предложил Вальтер.

— Честно говоря, я еще не договорился о ночлеге.

— Считайте, что апартаменты вам найдены.

После ужина Вальтер предложил сыграть в шахматы:

— Часто проигрываю, но почему-то всегда тянет снова к ним. Злюсь на проигрыш, а сам играю. Шахматы — это и отдых, и учение, и спорт, и искусство.

— Плохо играю, — пытался я отказаться.

— Тем лучше, значит, я наверняка выиграю на этот раз. — И Вальтер принялся расставлять фигуры.

— Какими желаете начинать?

— Мне безразлично.

— Тогда уступите мне белые: я тут один дебютик разучил. Может, удастся.

Фигуры расставлены. Вальтер сделал ход пешкой. Я двинул пешку навстречу. Он быстро выставил правого коня:

— Как вам нравится?

— Ничего страшного. — Я парировал аналогичным ходом.

— Быть может, вас заставит задуматься вот этот выпад? — Он пустил в действие второго коня.

Я ответил тем же.

— Что же вы ходы повторяете? — удивился он.

— Так ведь я второй раз только за шахматной доской.

— Опять я не смог применить свою новинку. Хотите, научу этому дебюту?

И он принялся втолковывать мне шахматные азы. Спать легли за полночь.

На рассвете Миша разбудил меня. Генерал Вальтер пригласил выпить чашку кофе. Провожал он нас до машины и все время шутил:

— Кончится война, приезжайте в Варшаву. Там я уж вас обязательно обыграю в шахматы. Ну, желаю удачи!..

Машина резко взяла с места. Миша задумчиво забился в угол. Я следил за убегающей дорогой и, чтобы прервать неожиданно воцарившееся молчание, спросил своего нового переводчика:

— Где ты выучил испанский язык?

— А кто тебе сказал, что я его знаю? — улыбнулся он.

— Не шути.

— Я говорю по-французски, да и то не в совершенстве.

— Не может быть, — только и вымолвил я. — Как же объяснялся там, при мне, в Мадриде?

— Говорил по-французски.

И мы оба расхохотались.

— Какой же ты помощник? — проворчал я. — Впрочем, делать нечего: приобрел кота в мешке — молчи.

— Да ты не волнуйся, — успокаивал Миша. — Разберемся.

Итак, Овиедо, Листер.

Штаб и больше половины личного состава бригады Энрике Листера располагались бивуаком на окраине заброшенной деревушки. Несколько обшарпанных домов, сильно пострадавших от артиллерийских снарядов. Окна выбиты, крыши снесены.

Отправились искать самого Листера. Наткнулись на группу отдыхающих испанцев. На небольшой зеленой лужайке тесным кружком полулежали, полусидели бойцы и пели тягучую, хватающую за душу песню. Среди них мы и увидели Листера. Коренастый, смуглый. Высокий, выпуклый лоб, черные, с коричневатым отливом волосы, длинные, выгоревшие на концах и небрежно откинутые назад. Он улыбнулся, и на щеках появились ямочки, придававшие лицу добродушное, почти детское выражение. По-русски, с небольшим акцентом, сказал:

— Здравствуйте, Павлито. Давно жду. Еще с утра звонили, что вы выехали. Спасибо за пулеметчиков.

Он познакомил со своим комиссаром, начальником штаба, с офицерами. Все они сердечно трясли мою руку, хлопали по плечу, протягивали сигареты. Мне даже показалось, что они все владеют русским языком. Позже выяснилось, что это было всего несколько слов: «Идите сюда», «Хотите кофе?», «Курите»… Но это не помешало нам стать искренними друзьями.

Энрике Листер говорил много, охотно и темпераментно. Иногда делал короткую паузу, словно собирал силы, и продолжал с еще большей энергией. А под конец полушепотом предупредил меня, чтобы я был осторожен: среди солдат и офицеров есть люди «пятой колонны».

Потом по секрету сказал мне, что завтра утром бригада пойдет в бой:

— Надо захватить монастырь Серро-де-лос-Анхелес. По данным разведчиков, туда вчера вошел франкистский отряд. У них пять итальянских пулеметов, двести человек солдат и офицеров. — Рассказал мне план атаки и спросил: — Как, Павлито, выйдет у нас или нет?

— Выйдет, — говорю. — Только надо во всех деталях ознакомить офицеров на местности: кто, что и когда будет делать. А будет артиллерийская подготовка?

— Нет, не будет, — грустно ответил он. — У нас нет ни одного орудия. Поддержим пулеметным огнем. Атаковать будем на рассвете, когда противник еще спит.

Вечером мы вышли на рекогносцировку местности. Чтобы не привлекать внимания противника, все переоделись в крестьянскую одежду. Ползком вылезли на высоту в полукилометре от монастыря. Листер показал, где и сколько пулеметов поставить, с каким сектором обстрела, посоветовал, где расположить разведывательные группы. Ротам первого эшелона — когда и где взять исходное положение, по какому сигналу и в каком направлении наступать, что атаковать. Были отданы распоряжения и второму эшелону и резерву. Командиры уточнили свои задачи.

Я сказал Листеру уверенно:

— Должны быть хорошие результаты.

Он скептически щелкнул языком:

— Если агенты «пятой колонны» не узнают наш план действий, то песенка неприятеля спета и мы быстро с ним расправимся. Но если узнают… Впрочем, им все равно крышка.

В штаб вернулись поздно ночью. Солдат уже кормили легким завтраком. Выдавали патроны и ручные гранаты. Листер приказал без опозданий выйти в исходный район для атаки. Командиры и комиссары были отпущены в подразделения, я забежал в комнату, отведенную мне. Волнуясь, кое-как поел и прилег чуть-чуть отдохнуть. Но тут раздался осторожный стук в окно. Я встал, погасил свет и, крадучись, подошел к окну. На дворе была темень, южная густая темень.

Я распахнул дверь и, встав у косяка, сказал:

— Кто там? Входи.

— Павлито, — услышал я знакомый голос.

— Мигель? — радостно крикнул я и бросился навстречу.

— Ох и силен же ты, Павлито! — пытался вырваться Мигель из объятий. — Как медведь…

Мигель, оказалось, служит в бригаде Листера. Был уже в бою. Товарищи в батальоне хорошие, надежные, «максимы» действуют безотказно.

— А Франческа где? Ты что-нибудь о ней знаешь?

— Воюет. Вот сегодня получил… — Он быстро достал из кармана френча конвертик. — На, почитай. Почему не хочешь читать?

— Я же по-испански читать не умею.

Мигель начал читать сам, стараясь перевести поподробнее:

— «Дорогой мой и любимый, здравствуй!.. Дела у меня идут хорошо… Жаль вот, в бою еще настоящем ни разу не была. А очень хочется испытать себя, попробовать свои силы. Пока учу пулеметному делу других. Все мои воспитанники тоже рвутся в бой. Мы должны отстоять республику… Нас теперь много. Нам помогают все честные люди мира, и особенно советские добровольцы… Очень прошу, напиши, как у тебя дела. Здоров ли ты, участвовал ли в боях? Напиши обо всем. Может быть, ты слышал что-нибудь о нашем Павлито? Я очень жду письма. Твоя Франческа…»

Вскоре за мной пришел адъютант Листера, и мы отправились на наблюдательный пункт командира бригады, на небольшой высотке. Там были две наспех вырытые ямы. Испанцы не любят зарываться в землю, считая это признаком трусости. Вместо бруствера — мешки с землей, между ними телефонный аппарат — провод к начальнику штаба. От каждого батальона были посыльные: один офицер и два-три солдата, они сидели за скатами высоты.

В назначенное время начали. Видимость была плохая. Послышались ружейная стрельба и взрывы гранат: очевидно, приступили к работе разведчики. Но прошло вполне достаточно времени, чтобы расправиться с охраной, а сигнала от разведчиков не было. Стрельба усиливалась, раздались пулеметные очереди противника. Охрана фашистов, по-видимому, сумела предупредить спящий гарнизон.

Наконец взвились белая и красная ракеты разведчиков — значит, охрану-то они перебили, но и сами себя обнаружили и отходят в намеченное раньше укрытие. Листер дал три красные ракеты в сторону монастыря. Все наши пулеметы открыли шквальный огонь по противнику, а пехота встала в рост и, стреляя, с криком «ура», пошла вперед. Листер поднялся, тоже закричал что-то на испанском языке (я только понял «вива» и «камарада») и под пулями противника побежал вперед, увлекая за собой бойцов.

И вот мы уже на высотке в ста — ста пятидесяти метрах от монастыря. Видно, как гарнизон врага в панике бросал оружие и бежал — кто в чем был. Но бежать противнику некуда. Листер предусмотрел все детали боя. Когда солдаты и офицеры мятежников выскакивали из помещений, они попадали под губительный пулеметный огонь.

Комендант гарнизона, несколько офицеров захвачены в нижнем белье. На допросе комендант спросил:

— Откуда у вас возможности для ночной атаки? Нам говорили, что регулярных войск у республиканцев нет, только разрозненные отряды. Когда началась перестрелка, я оставался в постели. И только когда услышал сильный огонь ваших пулеметов совсем близко, понял, что дело плохо, но было уже поздно. Мне оставалось только поднять руки. Жаль, что я в таком виде…

Пленных увели.

Я не удержался, заметил Листеру:

— Так нехорошо. Какая-нибудь шальная пуля ранит вас и выведет из строя на долгое время, а вам ни одного дня нельзя быть в госпитале. Да и партия не позволит так действовать. Следовало бы поднять всех солдат и офицеров, пусть личным примером, чтобы увидели, что их командир не трус. Но потом — взять все управление в свои руки и руководить боем. Вы читали книгу Фурманова о Чапаеве?

— Нет, но видел фильм. Знаю, знаю: Чапаев показывал на картошках, где и когда должен быть командир во время боя. — И он виновато обнял меня.

Самое главное качество этого человека — высокое чувство ответственности за людей, которые идут вместе с ним в бой, и за порученное ему дело. У него своеобразная манера говорить. Если он кем-то недоволен, расходится во взглядах по принципиальным вопросам, то не скрывает этого. Губы кривятся в усмешке — сейчас начнет переубеждать собеседника. И до тех пор, пока тот не поймет его.

Энрике Листер был очень молод, но его биография удивляла и восхищала каждого, кто с ней знакомился. В 1931 году, когда Испания стала республикой, его, рабочего-каменотеса, избирают председателем профсоюза, он вступает в ряды Коммунистической партии Испании. Монархия была свергнута, но буржуазия по-прежнему наступала на интересы рабочих, борьба продолжалась. После очередной стачки Листеру пришлось скрываться от жандармов. Ищейки следовали по пятам, и ему пришлось покинуть родину. Он приехал в СССР, учился военному делу, работал проходчиком на строительстве первых линий Московского метрополитена, занимался самообразованием.

Домой он возвратился лишь в 1935-м и с головой ушел в партийную работу. В первые же дни фашистского мятежа, в июле 1936 года, Листер отправляется на фронт Сьерры Гвадаррамы рядовым бойцом, дружинником народной милиции. Когда положение стало особенно тяжелым, он сформировал из разбитых групп роту. За храбрость и находчивость ему присвоили звание младшего лейтенанта. Потом произвели в капитаны. А в августе 1936 года за боевые заслуги на Гвадарраме — в майоры.

Таков командир 5-го коммунистического полка, ставший командиром бригады, затем дивизии, корпуса. Исключительная сила воли. Безграничный авторитет у солдат, офицеров, гражданских жителей. И огромное личное обаяние — общительность, веселый характер.

После боя за монастырь бригада перебрасывалась на другой участок фронта. Подготовка, марш-бросок, короткая рекогносцировка — и подразделения снова в бою. Началось тяжелое, изнурительное сражение за Мадрид. Франко, несмотря на потери, рвался к столице, стремился любыми средствами взять ее. Используя преимущества в технике и живой силе, мятежники бросали все новые и новые резервы. Франкистская авиация висела над Мадридом, нанося мощные удары не столько по военным объектам, сколько по жилым кварталам.

Энрике Листер день и ночь был на ногах. Его видели в самых опасных местах. Он появлялся в критические моменты боя и своим примером воодушевлял солдат. И главное — он не ждал, когда его подчиненные приобретут боевой опыт, а делал все, чтобы как можно скорее научить их военному искусству. И строго взыскивал с тех, кто ленился учиться.

Помню такой случай. Во время короткой передышки мы сразу организовали учебу. Листер строго следил за тем, чтобы все офицеры посещали занятия. И однажды на тактические учения из пятидесяти двух офицеров на занятия приехало двадцать.

— Отменять? — спросил дежурный офицер.

— Будем проводить занятия, — громко сказал Листер, чтобы все слышали. — Мы с начальником штаба тоже будем учиться. — И он прилежно стал выполнять все указания.

По условиям предстояло форсировать быструю и глубокую реку. По команде все бросились сколачивать из подручных средств плотики. В ход пошли бочки, доски от старого дома. Офицеры переправлялись на другой берег и там штурмовали «неприятельские» позиции. А одна группа кое-как сколотила хилый, невзрачный плотик, надеясь, что в воду лезть не придется. Ожидания их не оправдались: им, как и всем, приказали. На середине реки, там, где течение особенно быстрое и часто встречаются водовороты, плотик стал расползаться под незадачливыми офицерами. Через несколько секунд бревна стремительно неслись по течению, а оказавшиеся в воде стали кричать:

— Спасите, помогите!..

Я уже собрался было кинуться к ним, но Листер остановил:

— Пусть выбираются сами. Это для них урок.

Те едва не утонули, с огромным трудом им удалось добраться до берега.

Разбор проведенных занятий делал сам Листер.

— «Тяжело в ученье — легко в бою», говорил великий полководец Суворов, — напомнил он своим подчиненным.

На следующий день всех офицеров, которые не явились на занятия, Листер отчислил в резерв. Попросту — выгнал.

— Кто воспитал этих болтунов, тот пусть с ними и воюет, — объяснил он свой приказ.

Положение на участке бригады вскоре снова осложнилось. Я направился в пулеметное подразделение, которое держало оборону в Университетском городке, у моста на реке Мансанарес. Много раз фашисты пытались штурмом взять его, но пулеметчики стойко оборонялись. Особенно мужественно действовал расчет моего приятеля Мигеля. Мигель сильно переживал трагедию своей Испании. Он верил в победу республиканцев, но одно его постоянно тревожило.

— Как ты думаешь, Павлито? — обратился он ко мне. — Ведь плохо, что силы республики распылены? Анархисты, радикалы, социалисты — у всех своя платформа. Конечно, мы считаемся единым фронтом, но не действуем еще по-настоящему едино. Вот взять хотя бы анархистов. Конечно, есть у них части, которые воюют просто здорово, командир Дурутти настоящий патриот, жизни не пожалеет за Испанию. Что правда, то правда. Но их идеология… Посмотри: Франческа на что уж была убежденная анархистка, а что мне пишет…

Мигель показал письмо. Франческа с горечью писала о мародерстве анархистов в освобожденной ими деревне: «Они дискредитируют своими действиями мечту простых тружеников о социализме… По теории выходит — так и надо… Что-то не все правильно у наших теоретиков… Надо будет в этом еще разобраться…»

— Я уверен, что она в этом скоро разберется, — грустно улыбнулся Мигель. — Это будет мой самый счастливый день.

Нашу беседу прервала команда: «К бою!» Мигель бросился к пулемету. Я — на наблюдательный пункт, достал бинокль. Перед нами цепью наступала марокканская пехота мятежников. Высокие шапки, белые шаровары с широким поясом, огромные кинжалы, дикие крики — все производило удручающее впечатление. Подвыпившие, они скачками приближались к мосту. Семьсот, пятьсот, триста метров — Мигель открыл огонь.

Он стрелял короткими очередями по первой шеренге, потом по последней. Десятки трупов легли на дороге к мосту. На мгновение марокканцы растерялись и залегли. Но сбоку по нашим ударил тяжелый крупнокалиберный пулемет врага. Помощник Мигеля уткнулся головой в землю. Потом со стороны противника стала бить пушка, и третий снаряд разорвался рядом с пулеметом. Ранило Мигеля. Он пытался приподняться, но потерял сознание. Пулемет молчал. Подбежавший к нему испанец никак не мог исправить «максим», и марокканцы снова поднялись в атаку.

До моста им оставалось совсем немного. Республиканский солдат, отчаявшись наладить пулемет, взялся за винтовку. Вот уже первый вражеский пехотинец показался в створе моста. Я бросился с наблюдательного пункта нашей группы к пулемету. Ленту заело, перекос. Я с силой ударил ладонью по рукоятке — и лента встала на место. В прорезь прицела увидел набегавших марокканцев, они что-то воинственно кричали. Нажал на пуговку — один марокканец ткнулся в настил моста. Еще одна короткая очередь!.. Это вам за Мигеля. «Максим» работал безотказно. На мосту образовалась свалка: первые ряды марокканцев отпрянули и столкнулись с задними. Некоторые, спасаясь, стали без раздумий прыгать в реку.

Ко мне подполз раненый Мигель. Левая рука висела, по щеке струилась кровь. С трудом опираясь, он стал снаряжать ленты, стараясь помочь мне.

— Полежи! — крикнул я ему.

— Ничего… Мы не должны отдать мост… Мансанарес наша… — процедил сквозь боль Мигель и продолжал готовить запасные ленты.

Марокканцы отступили, и мы получили короткую передышку. В отряд пришло пополнение. Молодые веселые бойцы, присланные Листером, деловито занимали боевые позиции, окапывались, устанавливали на флангах два дополнительных пулемета. Я достал из кармана бинт, перевязал Мигелю руку, обтер рану на щеке. Прибежал санитар — огромный испанец с большими руками.

— Собирайся, рыцарь, — поднял он Мигеля. — Подлечим тебя немножко в госпитале, а там снова можешь воевать.

Подоспел второй санитар — Мигеля положили на носилки: оказалось, что он ранен и в ногу.

— Поправляйся скорей, — успокаивал я друга. — До скорого свидания.

Мигеля унесли, и мы услышали стон на мосту. Три наших бойца поползли туда и быстро нашли раненого марокканца. Он лежал у перил и прижимал сумку. В ней оказались денежные знаки различных государств. Наемник! Он пришел в Испанию не ради какой-нибудь идеи, он не был движим высоким чувством. Когда санитары стали класть его на носилки, он беспокоился о сумке с деньгами больше, чем о своих перебитых ногах.

— Это все мое состояние. Если умру, пошлите домой, у меня жена и трое детей, — стонал он.

— Плохой ты выбрал способ заработать на жизнь, — проворчал санитар и положил сумку ему под голову.

Глубокой ночью ко мне подполз посыльный от Листера. Комбриг вызывал меня в штаб. Я оставил своих товарищей, продолжавших держать оборону, и отправился. Листер уже знал о бое у моста и приветствовал меня:

— Вива Русия!.. Молодец!. О твоей работе скажу Петровичу…

Позже я узнал, что за боевые действия у моста на реке Мансанарес меня наградили первым орденом — Красного Знамени. Родина чутко следила за своими добровольцами.

В штабе бригады Листер ознакомил меня с обстановкой на фронте, показал донесения из частей, приказы командования корпуса. Неделя этих боев была удачной для республиканских войск. На многих участках наступление франкистов удалось приостановить. А кое-где республиканцы решительным контрударом отбросили мятежников на несколько километров от предместий Мадрида.

Листер по секрету сообщил, что готовится крупная наступательная операция республиканских войск, подтягиваются резервы. Мы договорились, что разработаем детальный план подготовки к наступательным боям и начнем немедленно осуществлять его. Вскоре нашу бригаду перевели на другой участок фронта. Мы получили новое пополнение, вооружение.

Бесконечные напряженные бои под Мадридом. Частые передислокации. Неотложные дела…

Но однажды утром Энрике Листер вызвал меня и спросил:

— Хочешь поехать в Мадрид?

— Если надо… — начал было я.

— Надо, — коротко подтвердил Листер. — Поедем на митинг, который состоится в театре. А потом полдня в твоем распоряжении. У тебя же друг там, в госпитале.

— Но ведь время горячее.

— Знаю, знаю, дорогой Павлито! — Листер погрустнел. — И у меня тоже есть друзья, которых я еще не смог навестить. Словом, едем. Собирайся.

Час быстрой езды — и шофер Хосе Мартинес торжественно произнес:

— Вот он, наш красавец Мадрид.

Когда мы подъехали к зданию кинотеатра «Монументаль», шум и гам вокруг стоял невероятный. Сотни людей толкались возле подъезда, все что-то кричали, пытались приступом взять дверь.

— Как же мы пройдем? — изумился я.

Листер махнул рукой: мол, не беда, пошли.

Мы двинулись. И толпа, узнав Листера, приветливо расступилась, образовав живой коридор. Пройдя вестибюль, мы очутились в просторном зале театра. На трибуне кто-то выступал.

И тут по залу приглушенной волной пробежал шепот: «Листер! Энрике Листер!..» Эта волна все нарастала, пока шум не перерос в мощный рокот. Захлопали сиденья откидных кресел. Большинство присутствующих встали. Бурные аплодисменты. Овация. Зал скандировал: «Ви-ва, Листер! Ви-ва, Листер!»

Энрике, с поднятыми руками, сцепив пальцы, выражал свою признательность неистовавшим в восторге соотечественникам. Крики не смолкали до тех пор, пока Листер не подошел к столу президиума, куда его пригласили, и сел.

Выступало много делегатов: анархисты, левые республиканцы, коммунисты, члены социалистической партии. Каждая речь бурно комментировалась залом, и председатель каждый раз подолгу призывал аудиторию к порядку.

Предоставили слово и Листеру. Когда он начал, сразу — и по затихшим балконам, и по тому, как часовые, стоявшие у входа, вошли в дверные проемы, — почувствовалось, что он повел речь о самом наболевшем…

После собрания Листер предложил подвезти меня до госпиталя. Но только мы выехали на боковую улицу, нас на большой скорости обогнали два автомобиля. Они резко остановились, и наш шофер Хосе Мартинес с трудом избежал столкновения. Они настойчиво продолжали мешать нашему движению — то снова набирали скорость, то резко тормозили, пытаясь опрокинуть нашу машину.

— Старые знакомые! — Листер чертыхнулся. — Провокаторы-анархисты, у нас с ними давние счеты. Ну, подождите.

Он достал пистолет и несколько раз выстрелил в воздух. Испугавшись, «лихачи» немедленно скрылись.

Возле госпиталя я поблагодарил Листера и направился к проходной. Он уехал. А мое внимание привлекла идущая невдалеке девушка. Когда она подошла поближе, я узнал ее. Это была Франческа.

— Ой, как хорошо, что ты здесь, Павлито. Вот Мигель обрадуется, когда нас обоих увидит.

Мы вошли, надели белые халаты. Франческа остановила первую встречную сестру, пошепталась с ней, потянула меня на второй этаж.

Мигель спал. Мы принесли два стула и тихо сели возле. Мигель зашевелился, захлопал ресницами, широко открыл глаза:

— Я, наверное, или брежу, или вижу сон.

— Да нет же, это я, твоя Франческа, — нагнулась к нему она. — А рядом со мной Павлито. Ты узнаешь нас, мой милый?

— А это что за царапина? — спросил ее Мигель.

Я тоже заметил на правой щеке Франчески красную царапину.

— Да так, пустяки, ветка хлестнула, — ответила она.

— Ты что же, в город не по дороге, а лесом ходишь? — хмыкнул парень.

Франческе ничего не оставалось, как рассказать о своем нелегком пути из части в Мадрид.

Вначале ей повезло. Первые восемь километров проехала на попутном грузовике, что вез ящики со снарядами. Потом, к вечеру, в маленькой деревушке она решила раздобыть лошадь или, быть может, пристроиться на попутную крестьянскую подводу. Постучала в окно крайнего дома. Седой сгорбленный старик пригласил войти. Долго рассматривал гостью, потом, невесело вздохнув, положил на стол кусок сыра, хлеба и пару апельсинов. Предложил остаться, дождаться утра. Но Франческа спешила и уговорила дать ей ослика. Все шло хорошо. Но когда до Мадрида оставалось почти рукой подать, неожиданный удар натянутой поперек дороги проволоки сбросил ее с ослика в кювет.

Подымаясь, она увидела перед собой ствол винтовки. Франкистские солдаты задержали ее. Франческа прикинулась наивной горожанкой, навещавшей дедушку, и они уже собирались ее отпустить. Но подошедший к ним офицер оказался тем самым негодяем, который пытался завербовать ее в Альбасете. Он узнал Франческу. Отпираться было бесполезно. И он решил собственноручно расстрелять ее — повел к ближайшему кустарнику.

Будто смирясь, Франческа незаметно извлекла из кармана вальтер. И в тот момент, когда они подошли к кустарнику и фашист навел ей в лицо луч электрического фонаря, она резко подняла руку и трижды выстрелила. Фонарь погас, фашист с хрипом повалился на землю. Франческа бросилась бежать. Темнота помогла ей.

К утру она вышла на большак. Бойцы-республиканцы, ехавшие на грузовике в Мадрид, увидели ее и взяли с собой.

Рассказ Франчески взволновал нас с Мигелем. Даже если б этот случай оказался ее наивной выдумкой, он обретал глубокий смысл.

— Теперь-то ты поняла, как надо расправляться с врагами? — спросил я ее. — Или ты его, или он тебя.

— Поняла. Одними пощечинами войну не выиграешь.

— То-то и оно, — влюбленно глядя на нее, подхватил Мигель.

Я понимал, что Мигель и Франческа давно не виделись, и оставил их вдвоем.

В часть я вернулся, когда она готовилась к напряженным оборонительным боям. Командир бригады Энрике Листер, как всегда энергичный, шумно приветствовал меня, познакомил с последним приказом командования.

— Да, едва не забыл, — рассказал он. — Какая-то чертовщина получается у наших пулеметчиков. Жалуются, что словно кто-то заколдовал их «максимы» — бьют неприцельно.

— Не может быть! — возмутился я. — Пулеметы — что надо. Может, не умеют стрелять?

— Ну-ну, не кипятись, — стал успокаивать меня командир бригады. — Никто не думает снимать с вооружения твои любимые «максимы». Очевидно, какое-то недоразумение.

— Хорошо, проверю, — ответил я.

И тут же, выйдя от Листера, решил выяснить: что происходит с нашими пулеметами, почему они бьют неприцельно?

Придя в роту, попросил показать «больные» «максимы». Командир роты Гомес выкатил пулемет, ткнул пальцем: «Например, вот этот». Я внимательно, со всех сторон осмотрел его. «Максим» был в полном порядке.

— Кто врет, что он стреляет неприцельно? — негодовал я. — Из него стрелял ваш самый лучший пулеметчик Мигель.

— Зачем обижаешь, Павлито? — насупился Гомес. — Я всегда только правду говорю. Какой смысл мне врать?

— Давай мишень — докажу, что ты не прав.

Солдаты установили мишень, и мы с Гомесом легли за пулемет. Прицелившись, я дал короткую очередь: перед мишенью вздыбились бурунчики пыли. Прицелился тщательнее и дал длинную очередь. Почувствовал, что пули прошили мишень. «Ну, подождите, сейчас я вам докажу, что такое «максим»!» Гомес перезарядил ленту, я нажал гашетку и слегка повел стволом по фронту. Верхняя часть мишени, срезанная, словно бритвой, рухнула на землю.

— Вот так надо стрелять!.. — Отряхивая пыль с брюк, я похлопал по плечу своего испанского друга. Но ротный стоял насупившись, не поднимая глаз:

— А марокканцев пулеметы не берут. Что хочешь со мной делай, а не берут. Каждый день из окопов противника выходят солдаты-марокканцы на глазах у нашей роты. Мы стреляем, а им хоть бы что. Мятежники засекают наших пулеметчиков и открывают по ним огонь из минометов и орудия. Уже два расчета вывели из строя…

— Ясно, понял, — остановил я Гомеса. — Готовь пулемет.

Мы хорошо замаскировались и стали внимательно следить за окопами противника. Ровно в полдень показалась голова солдата в каске. Я прильнул к прицелу, но солдат исчез. Потом появился несколько правее и медленно пошел по окопу.

— А вон и второй, — подсказал Гомес.

В том же окопе, метрах в семистах от нас, поднялся второй. Осмелев, высунулся по пояс. «Ну, подожди, гад, сейчас проучим за такую наглость», — заволновался я, установил прицел семь, подвел по кольцу, навел по ходу движения вражеских солдат. Как только они подошли к прицельной точке, я выпустил короткую очередь. Я нисколько не сомневался, что пули лягут точно по идущим фигурам. Но они как ни в чем не бывало продолжали шагать своей дорогой.

— Промазал, шайтан их возьми, — с досадой выругался я.

— Что такое шайтан? — шепотом спросил Гомес.

— Черт, значит. На Урале так говорят.

Еще точнее навел пулемет, прицелился и выпустил длинную очередь. Один солдат мятежников, взмахнув руками, упал в окоп.

— Буэно! — похлопал меня по плечу Гомес. — Машина работает. Давай другого накрой.

Но минут двадцать никто не появлялся. На всякий случай мы незаметно перебрались на запасную позицию, замаскировались, стали ждать. Вскоре осторожный марокканец слегка приподнял голову над окопом. На каске привязана трава. «Ну, ничего, трава тебе не поможет», — и я дал очередь. Солдат был невредим. Я разозлился и выпустил по нему всю пулеметную ленту. И опять — мимо. Что за чертовщина…

Было неудобно перед друзьями — не смог снять вражеского наблюдателя. А тот осторожно показывался над бруствером, часто менял позиции. Наконец, «нагулявшись» окончательно, он сполз в окоп. И перед нами стали рваться снаряды мятежников. Они успели засечь нашу позицию и повели по ней огонь из двух батарей. Артналет длился минут пять. Наконец, очевидно, противник решил, что наш пулемет и мы сами уничтожены. Только благодаря хорошему укрытию нам удалось сохранить «максим» и самим остаться невредимыми.

Долго я думал о загадочных марокканцах, которых не берут пулеметные очереди. Уж не изобрел ли противник какие-то кольчуги? Или действительно с пулеметом что-то случилось? Может быть, пули долетали до бруствера окопа и, ударившись о камень или о сухой грунт, летели мимо вражеских голов? Неопытность? Сильно переживал я неудачу. Обидно было за нашего «максимку».

Но вскоре наша бригада захватила окопы противника. Мы, сгорая от нетерпения, кинулись туда, где «разгуливали» марокканцы. Обшарили все стенки, дно, ниши — ни одного убитого не увидели. Лишь в заброшенном углу нашли чучела, сделанные мятежниками из картона и фанеры в натуральную величину, при полной экипировке. Изготовили их так умело, что даже за триста метров трудно было отличить макет от человека.

Чучела имели много пробоин, а два оказались настолько продырявленными, что развалились. Так противник обманул нас и успешно засек наши огневые точки. Испанцы сфотографировали меня на память с одним из «заколдованных марокканцев». На всю жизнь запомнил я этот урок. Потом приходилось с подобными штуками встречаться и во время Великой Отечественной войны. Но у нас уже был опыт.

Быстро летело время. Бойцы-республиканцы, обретая боевой опыт, стали более умело использовать современное оружие. И пример в этом им подавали хорошо подготовленные советские добровольцы. Они учили своих испанских друзей воинскому мастерству.

Однажды с Колей Гурьевым, когда шли упорные бои в районе Лас-Росас и Махадаонда, мы сидели на наблюдательном пункте и ждали сигнала атаки. Из-за сильного тумана ее отложили на полчаса. Коля пристроился у бруствера и, пользуясь заминкой, писал письмо домой, в Москву. Чернила в ручке кончались, и он сердито встряхивал ее. Я листал словарь — пытался выучить еще несколько испанских слов. Неожиданно началась беспорядочная стрельба перед фронтом, где должна наступать наша бригада. Била республиканская артиллерия.

— Что они делают? — кинулся я к Коле. — Ведь этот, же артиллерийский огонь должен обеспечивать действия нашей бригады.

— Ничего не понимаю, — пожал он плечами. — Смотри, смотри, они бьют по пустому месту, там ведь и противника нет. Может, Листер приказал.

— Не может быть. По нашему приказу артиллеристы должны начать стрелять только через десять минут.

— Ничего не понимаю, — разводил руками Коля. — У нас же снарядов с гулькин нос.

— Ты можешь приостановить, огонь? — спросил я его.

— Это не в моей власти. Но попробую уговорить.

Он вызвал по телефону командира дивизиона капитана Переса и стал умолять прекратить бесцельный огонь. Но Перес стоял на своем:

— У меня есть приказ высшего командования, и я его выполняю.

Тогда я решил рискнуть. Выхватив, у Коли, трубку, как можно строже крикнул Пересу:

— Говорит капитан Павлито. Энрике Листер приказывает прекратить огонь.

Стрельба умолкла. Мы с Колей вызвали по телефону Листера и рассказали о случившемся. Он выслушал и лаконично произнес: «Правильно сделали. Сейчас приеду».

Мы с Колей пошли на наблюдательный пункт. Но едва добрались туда, как батареи вновь открыли огонь, теперь уже перед самым наступлением пехоты. Смотрим и глазам не верим. Опять пушки бьют мимо намеченных целей. Артиллеристы из дивизиона снова делали все по-своему, всерьез думая, что, кроме их специалистов, некому подготовить необходимые данные. Кое-как остановили их. Тут-то и показал свое мастерство Коля.

По просьбе Листера он стал готовить данные для дивизиона по наблюдаемым целям. Снарядов было мало, Коля это понимал и поэтому все делал особенно тщательно. И когда артиллеристы вновь получили приказ открыть огонь, снаряды пошли точно в цель. Разрыв — замолкла пулеметная точка. Несколько залпов — и затихла вражеская батарея. Меткость Коли поразила испанских артиллеристов. Они даже растерялись. А упрямый капитан Перес уверял, что «камарада Коле просто везет».

— Держу пари, — рассердился Коля, — каждый снаряд будет рваться в радиусе не далее 100 метров от цели.

— По рукам. За каждый точный разрыв плачу сигару, — согласился командир дивизиона.

Пари состоялось. В самом худшем положении от него оказались франкисты. Они никуда не могли спрятаться от точного огня Коли-артиллериста. Все цели были поражены.

На следующее утро к нам на НП солдаты доставили небольшой ящичек сигар. В нем нашли записку:

Образцы воинской выдержки, мужества, стойкости показывал каждый из наших добровольцев. Легенды слагали испанцы о советском танкисте Поле Армане, наводившем своими смелыми рейдами ужас на противника. Поль Арман, командуя пятнадцатью танками, прорвал фашистскую оборону, уничтожил несколько сотен врагов, подавил много орудий, пулеметов, расстрелял несколько неприятельских танков. Фашисты после таких действий были вынуждены приостановить наступление. А он с открытым люком подъехал к штабу противника и с нарочитым акцентом, мешая французские и испанские слова, стал переругиваться с подполковником-фалангистом, чтобы выиграть время, пока подтянутся остальные боевые машины. Потом подал водителю сигнал: «Вперед!» — и танки принялись гусеницами утюжить фашистский штаб.

Вспоминается и такой случай. К командиру 11-й бригады немецкому коммунисту Гансу Кале для помощи в организации взаимодействия и выяснения обстановки на поле боя я был отправлен в разгар сражения под Гвадалахарой. Эта часть с приданным ей взводом танков получила задачу: прочно занять и оборонять рубеж, в центре которого находился 82-й километр Французского шоссе.

С высотки, где находился НП, можно было наблюдать за расположением республиканских войск, а также хорошо просматривалась и местность в районе действий противника. Мы заметили, что северо-восточнее 82-го километра занимает огневые позиции итальянская артиллерия. На нас двигались также две батальонные колонны по шоссе, они стали принимать предбоевые порядки — каждая развернулась в линию ротных колонн. Вдали показалось и несколько танков.

Командир бригады распорядился: батальонам первого и второго эшелонов быть готовыми отразить атаку. К этому времени на наблюдательном пункте появились два танкиста. Один из них был советский доброволец Баранов. Я дал ему бинокль и ознакомил с обстановкой. Он сказал, что у него на подходе рота танков, готовая вступить в бой.

Вскоре на шоссе появились итальянские танки, пошли на наши позиции. Они были уверены, что у республиканцев нет противотанковых средств. Стальные машины, беспечно двигаясь вперед, оторвались от своей пехоты. Генерал Кале заволновался, хотя его бойцы уже не раз участвовали в сражении с танками.

— А как вы думаете, Павлито, наши танки встретят их или нет? У нас в батальоне нет противотанковых средств, и люди могут дрогнуть?

— Танкисты Баранова не подведут, — уверил его я.

За машинами противника развернулись в цепь два итальянских батальона. Кале отдал распоряжение командиру артгруппы открыть сосредоточенный огонь трех батарей по наступающей пехоте. Я насчитал более двадцати вражеских танков. А где наши? Вовремя выйдут или нет? Видят ли они наступающих на нас?

Расстояние между линией обороны республиканцев и первой наступающей пехотной цепью становилось все меньше и меньше. Итальянцы перешли на ускоренный шаг, ведя огонь с ходу. Впереди каждой роты бежал офицер с поднятым облаженным, клинком. Вражеская артиллерия перенесла огонь в глубину нашей обороны, не забыв напоследок прихватить и наш наблюдательный пункт. Послышались крики, стоны. Один снаряд разорвался совсем близко от нас.

Ганс Кале, стряхивая с себя землю, проговорил:

— Да, Павлито, так могут и убить.

Я посмотрел на него:

— На войне все может быть.

Развеялись пыль и дым — и мы увидели, что итальянцы в беспорядке бегут назад, а наши танкисты пулеметным огнем на ходу расстреливают их.

Мне рассказали, как погиб стойкий антифашист механик-водитель Фриц. Прямым попаданием снаряда была подбита его машина. Легко раненный, он лег под танк и не подпускал к нему врага. Остальные члены экипажа погибли. Вторым снарядом Фрицу оторвало ногу. Истекая кровью, он отстреливался до последнего патрона.

Мы выиграли этот бой. Не многим итальянцам из двух наступающих батальонов удалось вернуться назад: большинство было уничтожено, а часть взята в плен.

Я пробыл в бригаде Ганса Кале несколько дней. А собираясь назад, в бригаду Листера, встретился со своим другом — артиллеристом Николаем Гурьевым.

— Сходим к моему командиру Воронову на чаепитие, — пригласил он.

— Согласен.

Я давно соскучился по чашке хорошего, крепкого чая. Вечером, часов в десять, мы подъехали к утопающему в зелени зданию, где жил доброволец, советник Николай Николаевич Воронов, в будущем Главный маршал артиллерии Советской Армии. Дверь нам открыла высокая стройная блондинка в очках. Тася — так звали девушку — знала Колю и очень обрадовалась его приходу. Девушка принялась собирать на стол, а Коля помогал ей.

Вскоре появился и Николай Николаевич. Он одобрил мысль устроить чаепитие, но внес небольшую поправку:

— По русскому обычаю надо хорошенько покушать.

Быстро накрыли на стол. Немного замешкавшись, Николай Николаевич достал из неприкосновенных запасов бутылку водки:

— Ну, сегодня понемногу можно.

После плотного ужина принялись «гонять чаи». Заварка, которую Николай Николаевич готовил собственноручно в маленьком фарфоровом чайнике, была просто великолепна. За веселыми разговорами выпили по нескольку чашек. Мы с Колей напились, а Николай Николаевич, обозвав нас маломощными, продолжал чаепитие. Он пил, смакуя каждую чашку и приговаривая: «Еще одну — и баста». Наконец перевернул чашку вверх дном, смеясь, положил сверху оставшийся кусочек сахара и мечтательно произнес: «Эх, хотел бы я пить этот чай в Москве».

Поблагодарив Воронова за угощение, мы с Колей Гурьевым отправились ночевать к Коле. Он занимал небольшую комнатку, где стояли две кровати, гардероб и несколько стульев.

— Кто с тобой живет?

— Переводчик Пенио. Веселый добрый парень, но сильно грустит по дому, по жене.

— Он испанец?

— Кубинец, но жил в Москве. Там и женился на русской девушке Татьяне. Так что мы вроде бы с ним земляки.

Заснули мы поздно, до подъема оставалось четыре часа. Но и этим временем нам не удалось воспользоваться. Гул авиационных моторов поднял нас на ноги, послышался пронзительный свист, потом раздался сильный взрыв. Все пошло ходуном. Я оказался на полу. Комната наполнилась дымом. Попытался крикнуть — язык не повиновался, голова кружилась.

Дым рассеялся — и мы увидели, что у комнаты осталось три стены. Четвертую словно ветром сдуло. В угол дома, где мы ночевали, попала стокилограммовая бомба. Настроение было подавленное. Из подъезда соседнего дома выносили раненых и убитых.

Мы попрощались с Колей, я добрался до штаба бригады. Дежурный передал мне весточку от Франчески. Она написала, что жива, здорова, в совершенстве овладела пулеметом, командование доверяет ей самые трудные задания. Мигель все еще лежит в госпитале, но здоровье идет на поправку. Обещали скоро выписать, и Франческа собиралась его встречать.

Начались сильные, продолжительные бои. Республиканцы с большим трудом удерживали натиск превосходящих вражеских сил. В этой горячке я на некоторое время забыл о Мигеле и Франческе.

Наша бригада располагалась в живописном местечке. Кругом зелень, красивые аллеи, аккуратные скамеечки. Как-то в минуты затишья я бродил по парку, заглянул в беседку. И там, к своему удивлению, обнаружил Франческу и Мигеля.

— Хороши друзья! Приехали и прячутся, — упрекнул я их.

Молодые сидели мрачные, отвернувшись друг от друга.

— Чего надулись как индюки?

— Диктатор какой-то… — начала Франческа.

— Тоже мне вояки — «анархия — мать порядка», — передразнил ее Мигель.

— Независимость личности — прежде всего! — горячилась она.

— А кто ее у вас отнимает? — поднялся парень.

— Вы, вы, вы!.. — Франческа была готова расплакаться.

— Ну, хватит, — как можно мягче произнес я. — Лучше расскажите, где так долго пропадали и почему не давали о себе знать?

…Обычный для тогдашней Испании эпизод.

В день выписки Мигеля из госпиталя в Мадрид приехала Франческа. К вечеру они выбрались из города и стали голосовать перед каждой машиной. Остановили грузовик. В кузове сидело и лежало человек десять — и военные, и крестьяне с корзинами фруктов. Намаявшись, Мигель и Франческа прижались друг к другу и задремали. Но через несколько километров грузовик задержали.

Два франкистских офицера заставили всех сойти. Шофера застрелили. У всех стали проверять документы. Крестьян, что везли фрукты, отпустили, отобрав и корзины и кошельки. Остальных, в том числе Мигеля и Франческу, обыскали, повели к себе.

Утром начали допрашивать. Мигеля — первым. Следователь требовал сообщить все, что Мигель знает о дислокации республиканских войск, о вооружении, о своей части. Парень отвечал: «Ничего не знаю». Заканчивая допрос, следователь осведомился: правда ли, что Франческа — его невеста? Мигель отрицал, но неудачно. На фотографии, изъятой у него, они с Франческой выглядели явно влюбленными. Мигель сказал, что она — гражданское лицо и задерживать ее они не имеют права.

— Проверим, — ответил франкист.

Почему они с Франческой не побеспокоились, прежде чем их растолкали по разным подвалам, условиться, как вести себя на допросах, досадовал Мигель.

Вызвали Франческу. Спросили, кто она: коммунистка или анархистка? Она ответила, как было: анархистка. Следователь стал повежливее. Пытался узнать, почему она собирается связать свою судьбу с Мигелем, коммунистом. Спрашивал, участвовала ли в боях. Но скрыть, что она пулеметчица, Франческе не удалось: в документах Мигеля оказалось ее письмо — фронтовая жизнь, последние бои… Ее пытались шантажировать этим письмом: дескать, Мигель предал ее. Но Франческа не верила, и сломить ее не удалось.

Франкисты снова взялись за Мигеля. Показали: ему подложное письмо Франчески: она уговаривала его перейти на сторону генерала Франко. Но в письме вместо ласкательного Мигль, как обычно писала Франческа, стояло — Мигель. Он понял, что это фальшивка. И он верил в свою Франческу.

Их приговорили к расстрелу. Перед казнью обоих поместили в сарай, где раньше держали скотину. Они не пали духом, Мигель читал ей наизусть множество стихов — веселых и грустных, шутливых и печальных. А ночью послышались отдаленные ружейные выстрелы. И в дверь сарая начал стучать конвойный, который охранял их. Испугавшись наступления республиканцев, он решил выпустить приговоренных. Но предусмотрительно, прежде чем открыть дверь, потребовал написать ему справку о том, что он спас от расстрела бойцов республиканской армии.

В щель он просунул клочок бумаги и карандаш. Мигель торопливо написал:

«Мы, бойцы республиканской армии, приговоренные к смертной казни… такой-то и такая-то, совершили побег благодаря оказанной нам помощи рядовым Альваресом Персонесом».

Конвойный прочитал, выпустил узников, отвел в сторону и бросил в дверь две гранаты:

— Теперь все ясно: кругом стреляют — вот дверь взрывной волной и сорвало…

Мигель и Франческа вначале спрятались в ближайшей лощине, густо поросшей мелким кустарником, — надеялись, что республиканцы выбьют врага из деревушки. Но ожесточенные атаки франкистам удалось выдержать. И только после двухдневных мытарств Мигель и Франческа, измученные, сумели выйти к своим.

— Теперь нам никак порознь воевать нельзя, — горячился Мигель. — Нечего нам больше расставаться.

Мы уговаривали Франческу остаться в нашей бригаде.

— Война, она и есть война, — убеждали мы ее. — А в армии мы все равно в одной — республиканской.

— Напрасно тратите красноречие, — остановила нас Франческа. — Парни вы стоящие и коммунисты, по всему видно, хорошие. Но я не могу нарушить слово, данное своим боевым товарищам, — сражаться вместе с ними до победного конца. И давайте на этом кончим. Завтра я возвращаюсь в свою часть.

Она всегда была верна себе. На следующий день мы прощались. Молча. Раскрасневшаяся Франческа чмокнула каждого из нас в щеку и ушла.

Такие в Испании женщины.

Я, например, всю жизнь не могу забыть как к нам на фронт, в 11-ю дивизию, приезжала Долорес Ибаррури.

Словно в ожидании праздника, комиссар Сантьяго Альварес, начальник штаба Родригес и Энрике Листер сообщили:

— Из штаба Центрального фронта получена телеграмма. Завтра у нас будет Пасионария.

Я уже много раз слышал здесь об этой героической женщине. Долорес Гомес Ибаррури (Пасионария) родилась в Басконии, дочь горняка (1895). С 20 лет — революционерка, один из основателей Коммунистической партии Испании, организатор женского движения. Выступала в рабочей печати под именем Пасионария (Пламенная). Выдающаяся деятельница испанского и международного рабочего и демократического движения, популярнейшая женщина нашей планеты.

Шесть раз Ибаррури подвергалась арестам и тюремному заключению, но власти всякий раз вынуждены были освобождать ее по требованию народа. Особенно большую роль она сыграла в создании антифашистского народного фронта в Испании (1935—1936) и в период освободительной войны испанского народа против фашистских мятежников и итало-германских интервентов, которых поддерживали империалисты Англии, Франции и США. Пасионария — истинно пламенный народный трибун, талантливейший организатор, великая дочь рабочего класса. И вот она должна быть у нас. Все ждали ее приезда.

С нею приехали комиссар Центрального фронта Франциско Антон и прославленный в боях командир Модесто. Как всегда жизнерадостная и веселая, Пасионария была в приподнятом и хорошем настроении. Она пошла на передовую к бойцам, в окопы:

— Как, Павлито, можно? Это не сложно?

Пройти на передовую — всегда риск, и я ответил:

— Конечно, можно, но не обязательно. Вы же не агитатор бригады и не комиссар дивизии. Вы руководитель партии.

Мой ответ ее не удовлетворил. А Листер согласился идти вместе с ней. Ну а Листер пойдет — пойдут и все остальные. Значит, наберется большая группа людей. И, конечно, каждый станет вести себя героем, не будет маскироваться, и там, где нужно, может быть, переползти, пошагает в рост. Наблюдатели противника увидят их и вызовут артиллерийский огонь.

Долго шел спор. В конце концов решили идти вчетвером: Долорес, Листер, Антон и я. Многие командиры, естественно, обиделись, не попав в нашу группу. Но потом убедились, что так лучше.

Пасионария переоделась так, чтобы издали ее можно было принять за мужчину. На голове — пилотка, та самая «испанка» с кистью, которую многие наши советские ребятишки носили в 1936—1939 годах в знак солидарности с Испанией.

И вот мы в первой траншее. Не успели спуститься, как Пасионарию сразу окружили солдаты и офицеры, громко приветствуя. Она знала, что во 2-м батальоне есть две девушки-пулеметчицы, сражающиеся уже более трех месяцев и особенно отличившиеся в последних боях. Пасионария пробралась и к ним в окоп. На вид им казалось всего 16—17 лет. Радостные и счастливые, они разговаривали с нею.

Вокруг стало столько оживления, веселья и шума, что итальянцы из фашистского экспедиционного корпуса, который противостоял нашей 11-й дивизии, почувствовали что-то подозрительное. Неподалеку стали рваться мины и снаряды. Надо было немедленно уходить, пока итальянские артиллеристы не сделали точную пристрелку. Но Пасионария и слышать об этом не хотела. Она продолжала беседовать с солдатами и офицерами — горячо говорила о неминуемом часе, когда интервенты покинут Испанию или найдут себе здесь могилу вместе с фашистскими мятежниками.

— Сейчас командиры итальянского экспедиционного корпуса, в том числе и генерал Манчини, издают много приказов, пишут срочные и весьма срочные документы о низком политико-моральном состоянии своих войск, принимают всевозможные меры к тому, чтобы восстановить дисциплину, — рассказывала Ибаррури. — Они снимают командиров частей, которые со своими подчиненными позорно бежали с поля боя во время нашего наступления. Многие части и подразделения сейчас расформировываются, потому что понесли большие потери и не способны вести боевые действия. А у нас ведь совсем не так! Правда?..

Сердечно и проникновенно Пасионария говорила о солдатах, унтер-офицерах 2-й бригады, мужественно дравшихся с итальянскими войсками. Для бойцов это был большой, радостный и впечатляющий день. Они видели рядом с собой на передовой линии прославленную Пасионарию и, затаив дыхание, слушали пламенного революционного трибуна.

…Мужество женщины!.. Пред ним преклоняешься всегда.

Как-то нашей бригаде предстояло действовать на вспомогательном направлении, во втором эшелоне. Вместе с начальником штаба Родригесом мы составили план учебы на три дня. Переписав начисто, пошли к Листеру.

— Так быстро? — удивился он и недоверчиво посмотрел на нас.

Он читал не спеша, подолгу останавливался на каждой странице, переворачивал ее, начинал другую, потом снова возвращался назад. Изучив план до конца, прижал его ладонью:

— Когда же людям отдыхать, Павлито? Ни минуты свободной.

Я понял, что план сильно перегружен, но попытался оправдаться:

— Военным людям отдыхать не положено. Разобьем Франко — тогда отдохнем. И потом, вообще есть поговорка: «Больше пота в ученье — меньше крови в бою».

Листер вслух перевел пословицу на испанский, подумал, улыбнулся:

— Все это правильно, Павлито. План хороший, но отдыхать людям тоже надо. И не забудь, что испанцы любят хорошо повеселиться, попеть песни, поговорить за стаканом вина. Когда бой идет — мы воюем, а затишье — мы гуляем. Годами сложившиеся обычаи, нравы, привычки сразу, даже если они плохие, не сломать. А вообще-то, ты прав: к дисциплине наших солдат и офицеров надо приучать и приучать.

Коррективы в план были внесены. Для учебы с офицерами предусмотрены тактические занятия в поле. На следующее же утро и начали. Но второй эшелон — не тыл. Боевые задачи оставались.

Перед нами шли кровопролитные бои. На этом участке я, между прочим, снова встретил друга-земляка Колю-артиллериста — Николая Гурьева.

Теперь он рассказал, как воюет в составе 35-й бригады, как его командировали в подошедшую сюда 11-ю интернациональную. Она не имела своей артиллерии, и ей надо было помочь огоньком.

— Жарко было здесь, — вздыхал Коля. — У франкистов численное превосходство, лезут, невзирая на потери. А в 11-й бригаде всего около полутора тысяч человек. Но зато все дерутся здорово… На днях остались мы со своим НП в тылу противника. Видим, как франкисты пошли в атаку, а ничего сделать не можем: перерезаны провода, нарушена связь с огневыми позициями. Мы впятером — три испанца, я и переводчик — дождались темноты и начали ползком пробираться к нашим батареям. К утру оказались на опушке невзрачного парка. Начался сильный минометный огонь. Фашисты били по одному и тому же месту впереди. Закончат обстрел — и марокканцы с гиком бросаются на перепаханный минами окопчик. Но их встречает мощный огонь «максима». Окруженный пулеметный расчет несколько часов упорствовал. Вдвоем ведь… Их накроют огнем, а они после этого опять атаку отражают. Сколько марокканцев перемолотили!.. Фашистам надоело, и они обошли пулеметчиков стороной. Тогда наши ребята развернулись и ударили им в тыл. Мы следили за этим поединком, но чем помочь? У нас одни пистолеты… И фашисты пустили на них три танка. Первый они подожгли, а два других расправились с ними…

Подразделение Коли-артиллериста находилось в первом эшелоне, а наша бригада — во втором. Но в этой обстановке мы тоже быстро получили «первоэшелонную» задачу. Наступать!.. Энрике Листер решил ввести свои подразделения в бой во второй половине дня, как только будет прорвана линия вражеской обороны. Нам предстояло пробиваться меж двух опорных пунктов — Лас-Росас и Махадаонда — в направлении телеграфа.

Массивное здание телеграфа на небольшом холме считалось ключом обороны противника. Четыре этажа противник сумел хорошо приспособить к круговой обороне. Многочисленный гарнизон готовился к длительному сражению. Но в случае падения телеграфа нам можно было легко захватить и два других важных опорных пункта.

Приготовились. Пулеметчики — среди них и мой друг Мигель — еще раз проверили «максим». Артиллеристы замаскировались, нанеся на карту вражеские цели. Санитары с хорошо укомплектованными сумками затаились в томительном ожидании атаки. А сигнала все не было. Прошел час, второй, третий… Вечер, ночь, утро…

Оказалось, части 3-й и 21-й бригад, что начинали наступление (и после успеха которых вступали в бой мы), у самой линии обороны противника наткнулись на проволочные заграждения. Саперы были застигнуты врасплох, специально выделенных людей проделывать проходы не предусмотрели. Пока стали перестраиваться, противник открыл ураганный огонь, прижал их к земле. Атака захлебнулась. Мятежники вызвали на подмогу авиацию, помолотили бомбами, артиллерийским и минометным огнем, а затем сами перешли в наступление.

Этот контрудар пришелся в стык нашей бригады и бригады анархистов. Наши стойко сдерживали натиск врага, штурмовавшего до самой ночи. К утру обещали подкрепление. И тут с фланга к командиру прибежала запыхавшаяся девушка в военной форме. Сквозь слезы горечи, обиды и стыда она сообщила, что батальон анархистов, в котором она служила, снялся с места и оставил позиции. Ушли тихо и незаметно. Командир анархистов сказал, что держать оборону, да еще ночью, — безумие. Это походило на предательство.

— Трусы, лжецы, хвастуны, — плача, возмущалась девушка. Она попросилась остаться.

Наши приняли срочные меры, чтобы прикрыть оголенный фланг — сформировали небольшую группу и выдвинули ее с пулеметами. Девушку-анархистку назначили вторым номером к коммунисту-пулеметчику Мигелю. Надо ли уточнять, что это была его Франческа.

Но недолго пришлось влюбленным воевать вместе. Через несколько дней возобновили подготовку к штурму здания телеграфа. В ночную разведку послали группу бойцов, включили в нее и Мигеля с легким пулеметом. Они должны были установить проходы в проволочных заграждениях перед зданием телеграфа, выявить пулеметные точки. Долго ждали их возвращения. Истекли все обусловленные сроки, а от них ни слуху ни духу. Правда, успокаивала тишина возле телеграфа. Значит, прошли незамеченными.

Но вскоре раздались пулеметные очереди, разрывы гранат, винтовочные выстрелы. Противник принялся освещать ракетами передний край. Через некоторое время в окоп ввалились запыхавшиеся разведчики. Приволокли с собой франкиста-офицера. Вернулись все, кроме Мигеля.

Здоровяк сержант виновато доложил:

— Остался там… Наткнулись на засаду, когда возвращались обратно… Фашисты накрыли нас на голом месте… Ну, Мигель и вызвался прикрыть наш отход… Он с пулеметом… Может, еще вернется…

Всю ночь ждала Франческа Мигеля, но он не вернулся. На рассвете республиканцы были готовы к бою. Франкистский офицер, притащенный разведчиками, рассказал, где расставлены мины, где есть проходы, где главные огневые точки. Можно было увереннее избежать больших потерь. Словом, не зря ходили разведчики в поиск.

После двадцатиминутной артиллерийской подготовки бригада атаковала здание телеграфа. Осажденные франкисты самонадеянно сопротивлялись. К ним пытался прорваться отряд подкрепления, он появился неожиданно, и на какое-то время в наступлении произошла заминка, растерянность. Но тогда заговорил «максим». Это Франческа со своими товарищами, хорошо замаскировавшись, встретила противника метким огнем, прижала франкистов к земле. Враг залег. Затем поднялся на отважных пулеметчиков, не считаясь с потерями.

Высокий фашистский офицер, размахивая пистолетом и громко крича, ринулся со своими солдатами на окопчик, где засела Франческа. Она стреляла не торопясь, расчетливо, короткими очередями. Перед нею ткнулись в землю несколько солдат, один, раненый, пополз назад, и озлобленный офицер застрелил его. Франческа прицелилась — офицер упал, и франкисты повернули назад, оставив его на поле боя.

Меткий огонь Франчески воодушевил бойцов. Они с новой энергией бросились в атаку. И взяли телеграф штурмом. Ворвались в здание с боем.

Разведчики, хорошо знавшие дороги, начали искать своего друга Мигеля. Франческа кинулась с ними. Они бегали, осматривая все закоулки, все комнаты, здания, переходили с этажа на этаж, выбивая гранатами кое-где еще сопротивлявшихся фашистов. Но поиски были безрезультатны. Сержант, увидев забившегося б угол с поднятыми руками фашистского солдата, поднес к его испуганной физиономии огромный кулак:

— Говори, собачья душа!.. Куда девали нашего разведчика?

Солдат слезливо моргал глазами:

— Я скажу… Но я человек маленький, я его не пытал… Там, во дворе, в подвале…

Разведчики бросились во двор. Бежавшая впереди Франческа увидела в дальнем углу полуподвальное помещение за решетчатой дверью.

Она кинулась туда, резко рванула дверь. Раздался оглушительный взрыв. Клубы дыма скрыли Франческу. Когда подоспели разведчики, они уже ничем не могли помочь. В нескольких метрах от подвала нашли пудреницу Франчески. Обнаружили в ней короткую записку. Сержант прочел вслух:

— «Я поняла, что мое место с коммунистами. Ты был прав, Мигель. Зачем мы так часто ссорились…»

Похоронили Мигеля и Франческу в одной могиле. Мы долго стояли над скромным холмиком и молчали. Потом сержант вышел вперед и, вскинув руку, громко сказал:

— Мы отомстим за вас, камарада. Но пасаран!

Через несколько часов противник стал подтягивать силы. Явно собрался отбить потерянное здание телеграфа. Наблюдая с четвертого этажа за местностью, мы заметили совсем неподалеку, под чахлыми деревцами, танки. Чьи они? В нашей группировке машин не было. У противника они не такие. Подошла какая-то республиканская часть? Но до чего по виду они мне знакомы… Смутно догадываясь и поэтому волнуясь, я мигом — с четвертого этажа и к парку. Там стояло с десяток стальных машин.

— Где командир? — запыхавшись, крикнул я.

И услышал за спиной спокойный голос:

— Тебе чего, Саша?

Ко мне шел мой друг Митя Погодин. Мы встретились так, как где-нибудь в Подмосковье.

Я рассказал, что фашисты готовят контрнаступление на телеграф, стянули свои танки. Наш батальон, который находится в здании, понес большие потери, обескровлен. А подкрепление ожидается по крайней мере часа через два.

— Вся надежда на твоих танкистов, Митя, — втолковывал я другу.

Он ответил невозмутимо и неторопливо:

— Сделаем, Саша, не беспокойся. Дадим копоти. Для того и приехали.

Он дал команду своим танкистам: «По машинам!» — а мне сказал: «Ну, будь жив».

Энрике Листер уже знал о танкистах, повеселел, сообщил об их прибытии защитникам телеграфа. Появление танков вызвало у солдат необыкновенную приподнятость духа. Испанцы всегда с благоговением относились к бронированным машинам, особенно если их вели в бой советские добровольцы.

В здании телеграфа и возле него закипела работа. Стали зарываться в землю, устанавливать в проемах пулеметы, незаметно выдвинулись вперед, замаскировались. Я успел связаться с Колей Гурьевым, который находился на соседнем участке. Коля-артиллерист пообещал подготовить сосредоточенный огонь двух дивизионов западнее нашего здания.

И вот в небе со стороны противника появились шесть бомбардировщиков. Они держали курс на телеграф. Приблизившись, ведомый самолет сделал небольшой крен на левое крыло, развернул машину, и от его брюха оторвались три бомбы. Они разорвались перед нашими передними окопами. Принялись сбрасывать свой смертоносный груз и остальные самолеты. Бомбы ложились слева, справа, сзади и не попадали в здание телеграфа. Но упавшая поблизости бомба накрыла своей взрывной волной всех, кто находился на НП, прижала к земле. Гулко стукались о бруствер комья сухой земли, звенело в ушах, непривычно горько и сухо стало во рту. Сквозь грохот послышались стоны раненых. В туче поднятой пыли санитары бесстрашно стали выполнять свои обязанности.

За первой группой самолетов последовала вторая. Все повторилось снова.

Видно, за телеграф мятежники взялись основательно. После самолетов открыли огонь их артиллерийские батареи. Затем показались вражеские танки. На малой скорости, словно приноравливаясь к ухабистому полю, они двинулись на нас. За машинами с винтовками наперевес тремя плотными шеренгами шагала в полный рост пехота врага. Она шла открыто, словно на параде. Но мы уже не раз видели эти психические атаки и знали, чем они кончаются.

— Давайте топайте, — шептал возле меня командир батальона. — Обратно вы у нас поползете на четвереньках.

Не доходя метров пятисот до здания, танки открыли с ходу огонь и прибавили скорость. Пехота старалась не отставать от них, ведя бесприцельную стрельбу.

Мы молчали. Не обнаруживали себя танкисты. Берегли снаряды артиллеристы. Ближе, ближе, ближе…

Первыми вступили в бой наши танкисты. Они стали почти в упор расстреливать бронированные машины врага, отсекать огнем пехоту. Открыли огонь и наши пулеметчики. Марокканцы заметались. Артиллерийские снаряды, посылаемые Колей Гурьевым, закрыли им дорогу для отступления.

Тогда вражеские солдаты бросились к зданию телеграфа. Многие из них прорывались к центральному подъезду. Проскочили и два их танка. Республиканцы в упор расстреливали наступающих. Но некоторым марокканцам все же удалось ворваться в здание.

Положение обострялось. Держаться становилось труднее и труднее. Левее нашего НП пробились два вражеских танка с ротой пехоты.

— Шайтан их возьми, — непроизвольно вырвалось у меня. — Так недолго и в плен попасть.

Бой ожесточился. И перед зданием, и за ним, и в нем самом. Сбоку разгорелась схватка наших и вражеских танкистов. Кругом кромешный ад.

И вот сквозь грохот сражения послышались радостные крики: «Вива, камарада! Наши! Наши!..» Прорвавшиеся сквозь огонь вражеской артиллерии бойцы второго эшелона шли к нам на выручку. Я не выдержал — выкатил стоявший рядом станковый пулемет, расчет которого погиб, направил ствол на солдат противника, лавиной штурмовавших подъезд телеграфа.

Большая часть наступавших марокканцев была в конце концов уничтожена, а остальные подняли руки. Телеграфом снова полностью владели республиканцы.

За бой у телеграфа я был награжден вторым орденом Красного Знамени.

Победа досталась дорого.

Здание телеграфа за несколько часов превратилось в искромсанную коробку с закопченными пороховой гарью проемами окон. Кругом следы рукопашных схваток, мертвые тела.

На полуразвалившейся лестнице, у вырванной снарядом дыры в стене, мы столкнулись с Митей Погодиным:

— Жив? — Он крепко взял меня за плечи: — Уж не чаял тебя видеть. Я считал, что ты в здании. И когда увидел, как сюда ворвались эти… сердце оборвалось.

Он стянул танковый шлем с потной головы, кивком показал на поле. Там догорали вражеские танки. Все усеяно трупами противника.

Мы тоже понесли большие потери. Рядом с испанцами, сражавшимися за республику, полегли и добровольцы из многих стран мира.

…В жизни мне приходилось много раз отдавать последний салют павшим товарищам. Но к смерти невозможно привыкнуть. Умирая, наши герои остаются молодыми в памяти живых. Такими вечно молодыми бойцами против фашизма остались в моем сердце и венгерский писатель Мате Залка, и испанские патриоты Мигель и Франческа, и многие, многие другие воины интернациональных бригад. Память о них живет в моем сердце, рядом с памятью о павших позже героях Сталинграда, всех, кто бился с фашистами в Великой Отечественной войне.

В феврале 1968 года мне выпала большая честь — принимать участие в закладке фундамента Музея обороны города-героя Волгограда. После торжественной церемонии мы с моим хорошим, еще «испанским», другом генералом армии Павлом Ивановичем Батовым отправились в сквер к памятнику-обелиску нашему соратнику по оружию — сыну испанского народа, сыну пламенной Долорес, Герою Советского Союза Рубену Ибаррури, павшему смертью храбрых в боях за Сталинград.

Мы стояли молча у обелиска, и каждый из нас вспоминал тяжелые годы борьбы с фашизмом, товарищей, не доживших до светлых дней.

Тяжела была схватка с «коричневой чумой».

В 1936 году республиканская Испания первая приняла на себя удар фашизма в Европе. Столкнулись два лагеря — лагерь демократии и фашистской агрессии. Своей героической борьбой рабочий класс Испании, ее народ, поддержанный Советским Союзом и всем прогрессивным человечеством, расстроил планы фашистов, задержал гитлеровскую агрессию против других народов.

Ради этого отдали свои жизни многие молодые люди. А те, кто остался жив, поклялись посвятить свою жизнь борьбе с фашизмом.

Нам, воинам-интернационалистам, пришлось через несколько лет снова вступить в схватку с фашизмом, отстаивать свободу и независимость своего Отечества. Но где бы ни доводилось воевать, я всегда встречал испанских добровольцев, слышал об их героических подвигах.

В Крымских горах и лесах Белоруссии, в Венгрии и Чехословакии плечом к плечу с советскими партизанами дрались испанские партизаны, громя того же врага, с которым они бились у себя в Испании.

И мы выполнили клятву. Фашизм не прошел. Советская Армия разгромила полчища гитлеровцев и их сателлитов. Едва сумели унести ноги и остатки разбитой испанской «голубой дивизии», которая по приказу генерала Франко зверствовала на нашей земле. Мы выиграли войну с фашизмом и поклялись перед могилами своих погибших товарищей, что никогда не позволим возродиться «коричневой чуме».

В третьей части планеты капитализм уже не существует. Во многих странах Европы и Азии народы строят социализм. Но еще многие люди планеты вынуждены гнуть спину на капиталистов, жить в нищете и бесправии.

Реакция царит пока еще и в Испании. Но годы, истекшие после национально-освободительной войны, не прошли бесследно. Рабочие Испании борются за демократизацию своей родины.

Недавно мне пришлось встречаться с приезжавшим в Советский Союз прославленным командиром дивизии Энрике Листером. Он все такой же энергичный, веселый, неутомимый, страстный. Энрике рассказал мне, что многие наши товарищи по испанской дивизии — в строю, и каждый на вверенном ему посту продолжает свое дело.

— Не о всех по соображениям конспирации можно пока говорить, — улыбнулся Листер. — Но поверь, Павлито, мы не сидим сложа руки.

Он рассказал мне о демонстрациях мадридских студентов, о деятельности рабочих комиссий на заводах Испании, о бойкоте избирателей при выборе в кортесы, о работе в подполье.

И мне было радостно пожать руку мужественному коммунисту Энрике Листеру:

— Буэно, камарада!