Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия

Глава 1, в которой волки гонятся за невестой, лейтенант Летфорд считает русские залпы, а Джейн мечтает о путешествии в сказочную страну

Из всех чудес папиного кабинета загадочнее всего была картина, висевшая над столом. Смотреть на неё Джейн могла бесконечно.

Кроме картины, в кабинете было немало других удивительных вещей. К примеру, кусок красно-синей ткани с рваными и обгорелыми краями, он напоминал кухонную тряпку, попавшую в плиту. Но Джейн знала: это флаг, реявший на мачте пиратского корабля.

– Мы перехватили их в ста милях восточнее Кюрасао, – рассказывал папа. – Ворчун Джейк – старший канонир, помнивший лорда Нельсона[1], – узнал лягушатника сразу. «Моэт нуар» – «Чёрная чайка», приватир[2], который в своё время топил наши корабли во славу Наполеона и собственного кармана, а когда кончилась война, занялся работорговлей. Мошенник навострился уходить от наших патрулей и пятнадцать лет исправно возил негров из устья Конго в устье Амазонки, пока ему не посчастливилось встретиться с «Йорком». Позже мы узнали, что «Чайка» сменила капитана: новый пожадничал и загрузил трюмы чёрным деревом под самую палубу.

Джейн не переспрашивала, потому что знала: «чёрным деревом» называют несчастных африканцев, купленных за пригоршню пуль или пару пёстрых ожерелий для продажи в Бразилию.

– Мошенник понимал, – продолжал отец, – ему не уйти, даже если вывалить груз в море, на радость акулам. Поэтому он имел нахальство поднять британский флаг, благо своих обыскивать обычно не приходится. Конечно же, трюк не прошёл. Кроме старины Джейка, на «Йорке» служили ещё два моряка, что узнали бы «Чайку» даже выкрашенную в зелёный цвет и оснащённую парусами с китайской джонки.

Когда мы спустили шлюпку для досмотра, месью Пройдоха, знавший, что пахнет петлёй (предчувствие его не подвело), пробовал стрелять. Конечно, недолго – девятифунтовые пушки нашего правого борта быстро объяснили, у кого преимущество в артиллерии. Наши дали сигнал, что лягушатник сдаётся и можно причаливать. Когда мы поднялись на борт, палуба была разворочена ядрами, а команда «Чайки» стояла с поднятыми руками и наперебой клялась на нескольких языках, что, мол, никто не знает, какой груз сейчас стонет в трюмах. Бесполезный флаг был уже спущен и догорал у грот-мачты. Я затоптал его и отнёс капитану, но сэр Элиот отказался от остатков трофея и предложил мне оставить у себя: «Мистер Летфорд, это первый морской бой, в котором вы участвовали, возьмите на память».

– А что вы сделали с неграми? – спросила Джейн.

– Высадили в Гвиане, каждый получил мотыгу, семена, три унции соли и клочок земли.

– Величиной с остаток флага? – спросила Джейн.

– Побольше, – рассмеялся отец. – Может быть, даже больше, чем наша Недвижимость.

Пепельница, стоявшая на обрывке флага, так и не спасшего работорговцев, тоже была не простой. Когда-то она являлась гранатой. «Плохой гранатой, – уточнил отец, – потому что не взорвалась».

Плохая граната вылетела из китайской пушки, упала на палубу отцовского корабля, покрутилась, успокоилась, погасла, а потом стала пепельницей. Теперь её можно было положить на ладонь.

Ещё можно было подержать, только, конечно, осторожно, обломок африканского копья. Джейн держала его правильно, зато Лайонел порезался. Отец мгновенно перевязал рану, попутно посоветовав сыну всегда точить лезвия так, чтобы они резали и через десять лет после заточки. Джейн смотрела на мелькавшую руку отца и удивлялась: соседка Энн как-то сказала ей, что девчонки должны охать и падать от вида крови, а она не боялась.

– Вот такими копьями воевали древние греки с троянцами, а зулусы сражаются до сих пор. Лал, в вашей школе проходили «Илиаду»?

Лайонел ответил, что уже читали. Отец потребовал произнести несколько фраз на греческом. Лайонел, шепнувший сестре, что лучше порезаться ещё раз, все же произнёс начало какого-то стиха. Отец кивнул, но сказал, что сейчас греки говорят по-другому.

Зато Мистера Риббит-Риббита, или Ква-Квака, можно было хватать без опаски. Мистер Риббит-Риббит, как и граната, пришёл с китайской войны. Отцу Мистер Риббит-Риббит – улыбчивый жаб из голубого нефрита – достался безымянным и безглазым; из какого камня были глаза, так и осталось неизвестным. Вытащивший их солдат решил, что эти камешки дороже самой скульптурки. Джейн назвала жаба Мистером Риббит-Риббитом и вставила новые глаза – две оловянные пуговицы. Ей показалось, будто после этого морда Мистера Риббит-Риббита стала ещё радостнее.

Томми, в отличие от мистера Риббит-Риббита, гранаты-пепельницы, флага и даже картины, пришёл не из иных краёв, а иных времён – из папиного детства. Звали оловянного солдатика Томми, потому что победитель при Ватерлоо лорд Веллингтон велел впечатать в типовую вербовочную анкету имя Томми Аткинс. С тех пор английских солдат так и звали.

Раньше папа надеялся, что Томми достанется в наследство Лайонелу, но оказалось, что из всех чудес кабинета он интересен Лайонелу меньше всего. Он больше любил книги и, как ни странно, газеты. Зато Джейн подружилась с оловянным солдатиком. Да так прочно, что Томми, в отличие от остальных экспонатов кабинета, получил разрешение папы покидать его вместе с Джейн, в её кармане.

В отличие от гранаты, копья, и тем более Томми, на картину можно было только смотреть. А на картине было вот что.

По огромному заснеженному полю летели расписные сани, запряжённые тремя конями. Кони были в лентах, разноцветных попонах и такие быстрые, что стая волков (Джейн сначала приняла их за собак), мчащихся следом, зря высовывала длинные красные языки и скалила зубы. Кучер знай себе подхлёстывал лошадок, а двое в санях – парень в белой рубашке и девушка в белом платье – целовались, не замечая волков.

Было понятно, куда летят сани. Дорога, еле видная в заснеженном поле, вела к странной, одинокой башне с луковичным куполом. Над куполом сверкал крест. Свадьбу уже ждали – конечно же, в тройке были жених и невеста. На крыльце церкви стояли гости: дамы в роскошных платьях и джентльмены в сюртуках. Кто-то из них держал поднос, с хлебом и солью (Джейн раньше думала, что это такой пудинг).

За церковью было село – деревянные дома, занесённые снегом едва ли не по самую крышу. А ещё дальше, за селом, высился такой же заснеженный лес.

Конечно же, свадебная тройка неслась ночью, но светила луна, и было так тихо, светло и спокойно, что Джейн не раз хотелось пойти по этому снежному полю. Наверное, проваливаясь в снег. Настоящий снег, а не те полфута, которые выпадали в Портсмуте в cамые холодные зимы и быстро таяли.

Она даже не боялась волков. Ведь волки умчались за тройкой.

Когда-то Джейн спросила отца: «А что за сказка нарисована здесь?» – Нет, – ответил отец, – это не сказка. Это Россия.

Картина досталась отцу случайно. «В бою много случайного, – говорил он, – особенно раны. Не было бы раны, не было бы и картины».

Бой, в котором отец заработал рану и картину, случился двадцать шесть лет назад. Началось все с того, что покойный король Георг IV послал эскадру в Средиземное море.

– Для чего? – спросила Джейн, когда отец первый раз рассказывал ей эту историю.

– Лейтенант редко знает ответ на такой вопрос, но тогда его не знали и капитаны. Говорят, что сэр Эдвард Кодрингтон, наш адмирал, сказал что-то вроде «мы должны сделать так, чтобы турки опять не сделали греков своими рабами, и при этом чтобы греков не освободили русские». Это называется политика.

Джейн кивнула. Она знала, что политика – это что-то вроде геометрии: разобраться в ней могут только взрослые, и то не все.

– Сначала мы бороздили море одни, потом к нам присоединились французы, потом русские, и мы подошли к бухте Наварино[3]. Там уже стоял и турецкий, и египетский флот. Если посчитать их пушки вместе, то было бы раза в полтора больше, чем у нашей соединённой эскадры. Юнцы вроде меня надеялись, что дойдёт до драки, а ветераны времён Нельсона ворчали, что раз нельзя сразиться с лягушатниками, так пусть хотя бы с турками, хотя турки после французов – как голландская пивная кислятина после эля.

– Взвод морской пехоты, в котором я служил, находился на «Азии», нашем флагмане. Ранним утром, когда мы стояли у входа в бухту и было непонятно, пустят нас турки или нет, сэр Эдвард решил, что мы должны нанести русским визит вежливости. Перед тем, как мы спустились в шлюпку, адмирал обратился ко мне: «Я надеюсь, у любителей кальяна и шербета хватит ума не стрелять, но если начнётся заварушка, я хочу, чтобы вы остались на палубе русских – для связи, а кроме того, Адмиралтейству важно знать, как быстро они перезаряжают пушки во время драки»[4]. У меня нет сомнения, что и остальные члены делегации подготовились к подобным наблюдениям.

– Название ближайшего русского корабля было похоже на наше – Azov. Едва мы поднялись на палубу, как русский капитан Лазарефф отдал приказ поднять все паруса. Мы вошли в бухту вместе с медведями и лягушатниками – сэр Эдвард, как старший по званию, возглавил эскадру. Не прошло и нескольких часов, как началась стрельба – никто толком не знал, как это получилось. Мне говорили, что бешеные турки застрелили офицера с «Дартмута», посланного для переговоров, и начали палить по французскому корвету. После этого, хотел ли наш адмирал сражаться или лишь напугать турок, не имело значения.

– Поначалу я жалел, что попал на русский борт, думая, что на нашей «Азии» было бы интереснее, но скоро понял, что ничего не потерял. Русские любят турок примерно так, как мы французов, и загодя сблизились с детьми Аллаха на пистолетный выстрел.

Джейн однажды видела, как папа стреляет из пистолета по мишени на старом вязе. Поэтому она выглянула в окно и решила, что русский корабль с папой на борту подошёл к турецким кораблям на расстояние примерно как от подоконника до тележки молочника, дребезжавшей по дождливой улице неподалёку от дома.

– Папа, тебе было страшно? – спросила она.

– Конечно, – коротко ответил отец. – Представь, что на кухне из печи выпал горящий уголь, сбежало молоко, с полок падает посуда, за окном бушует гроза, гремит гром, ливень хлещет через разбитые окна. И это все одновременно. А ты стоишь у стола, чистишь картофель и не имеешь права отойти, пока не окончишь свою работу. Даже если кухня сгорит или утонет.

Джейн представила.

– И это продолжается четыре часа. И не забудь, я впервые оказался на такой кухне. Уже позже мне объяснили, что это был худший вид боя: с прижатым к стене противником. Прорваться турки не могли, а сдаться превосходящая эскадра не хотела. Им оставалось или убить нас, или погибнуть самим.

– К счастью, зрителями мы были недолго, каждому нашлось дело. Я помогал у орудия на правом борту. С целями было просто: напротив нас стояли четыре или пять турецких кораблей, в том числе и флагман. Заряжали русские часто, но я так и не смог позже уверенно сказать, кто проворнее, мы или они. Я смотрел только на нашу пушку. Вот она била беспрерывно. Поначалу понять русские команды мне помогал мичман Логунов, но ему оторвало руку, и ко мне приставили другого мичмана, по имени Батурин. В таком бою о чинах быстро забываешь – в нашей батарее картечью перебило половину расчёта, и очень скоро я, сам того не заметив, заменил одного из канониров. Сколько времени длился бой, я не знал: часы были в кармане, но мне не хватило бы времени даже дотронуться до него. Потом стало особенно громко – турецкий фрегат, стоявший напротив нас, разлетелся на части. А потом, наоборот, стало тихо, и к тому же на этот раз я уже ничего не видел. Точнее, я видел лишь чёрные пороховые облака, через них пыталось светить солнце. Шевелиться было так трудно, что я оставил эти попытки и подумал: чёрт возьми, умереть от турецкой бомбы, в греческой бухте, на борту русского линейного корабля – это слишком смешно, чтобы быть правдой. Мичман Батурин потом сказал, что я и правда смеялся, когда меня несли на нижнюю палубу в лазарет. Потом, конечно, мне было не смешно. К тому же я оказался в худшем положении, чем русские моряки. Когда корабельный доктор осматривал меня, повторяя «slava Bogu, slava Bogu», я не знал, что это далеко не самый худший диагноз. Позже раненых навестил капитан Лазарефф и на вполне сносном английском сообщил мне, что турецкий флот разгромлен начисто, мы не потеряли ни одного корабля, а я буду жить, вдобавок сохранив ноги и руки, но врач считает опасным переносить меня в шлюпку, поэтому мне желательно продолжить путешествие на «Азове». Я не очень огорчился, узнав, что мы направляемся на Мальту, в Ла-Валлету, и до прибытия на английскую территорию оставалось около недели. К счастью, выяснилось, что бомба лишь порядком оглушила меня, да ещё подарила несколько осколков. Любезный врач сохранил один из них для меня.

Во время первого рассказа Джейн попросила папу показать осколок. Кусок рваного металла был маленьким, проржавевшим и казался не опаснее, чем черепушка от разбитого кувшина. Осколок хранился в крохотной буковой шкатулочке, вместо кольца или кулона.

– Уже на четвёртый день я смог подниматься в кают-компанию и обедать с офицерами «Азова». Русская кухня, конечно, непривычна на вкус, но когда ты молод, трудной кухни не бывает. Зато было непросто говорить. Русские неплохо знали морские термины по-английски, но если мы начинали беседу о чем-то, кроме устройства корабля, словаря не хватало. По-французски они говорили куда лучше, но оказалось, что, когда два собеседника говорят каждый со своим акцентом, понять друг друга непросто. Честно сказать, в то время как раз мой французский оставлял желать лучшего… старые моряки говорили, что офицеру Его Величества он не очень-то и нужен: тот, кто уступает в каждой драке, должен сам знать язык сильного. Англичанину достаточно знать: «сдавайтесь, прохвосты!» (rendez-vous, salauds!), «поднимайтесь на борт!» (montez à bord!), «мне нужен ваш капитан» (j’ai besoin de votre capitaine).

– С тех пор я на этот счёт поумнел, слава Богу…. и вы учите как следует, никогда не знаешь, когда может пригодиться.

Во время своего рассказа папа говорил эту фразу всегда. Джейн и Лайонел согласно кивали: конечно, надо учить как следует. Они ждали продолжения.

– За день до прибытия на Мальту мичман Батурин сказал мне, что офицеры корабля решили преподнести британскому гостю подарок, чтобы он составил хотя бы некоторое представление о России. Оказалось, что на корабле служил бывший подмастерье из иконописной мастерской, который полюбил водку больше, чем искусство. У нас такие предпочтения часто приводят на виселицу или в Австралию, на каторгу, а в России – в Сибирь, но и у нас, и у русских можно получить последний шанс под королевским знаменем. Художник оказался на корабле, где морской ветер и дисциплина отучили его от любимого напитка.

Папа несколько раз объяснял детям, что изображено на картине: «Вот это – troika, это volki, это izba». И рассказывал все, что запомнил: о том, как зимой избы снег засыпает под самые крыши, о том, что зимой из села в село можно доехать только на тройке, иначе догонят волки, о том, что русские совсем не боятся мороза.

Честно говоря, русские офицеры посмеивались, поглядывая на картину. «Как я понял, – объяснял папа, – художнику позволили пожертвовать правдоподобием ради красоты, но он злоупотребил своим правом. Боюсь, я никогда не узнаю, правда ли русские невесты красуются зимой в бальных платьях и можно ли проехать по русской дороге, чтобы за тобой не погнались волки».

– Папа, ты думаешь, что никогда не попадёшь в Россию? – однажды спросила Джейн.

– Вряд ли попаду, дочка. Я бываю только в тех странах, которым Правительство Её Величества объявило войну, а с Россией Англия не воюет и, насколько можно судить, не собирается.

Глава 2, в которой миссис Дэниэлс и Уна появляются на сцене, Джейн и Лайонел учатся служить под началом нового адмирала, Джейн проявляет склонность к рискованным экспериментам, а миссис Дэниэлс наказывает команду за дерзкий поступок

Кроме России в мире было много других стран. О большинстве из них Джейн не знала, пока папа не уходил, а если говорить точно – уплывал на войну. Папа служил в морской пехоте, поэтому участвовал во всех войнах, о которых писали в газетах, а иногда и в тех, о которых в газетах не писали.

Войны случались исключительно в жарких странах. Если папу удавалось упросить что-нибудь рассказать, то его рассказы были горячими, как пудинг, вынутый из печи. Папа говорил о размякшей смоле, о солончаках, о раскалённых от солнца стволах мушкетов и, конечно, о жажде. Солнце было для папы неизбежным, но докучливым сослуживцем, от которого охота отдохнуть. Гуляя по Портсмуту, он всегда старался ходить по теневой стороне улицы.

Когда Джейн была маленькая, она спросила папу: не приходилось ли ему воевать в Гренландии? Папа ответил, что в Гренландии нет британских интересов.

Джейн часто жалела, что папа не берет её с собой на войну. Судя по рассказам, там было очень интересно, и к тому же жарко и сухо. А вот в домике на Парусной улице, где они жили, – холодно, сыро и темно.

Дом был не только сырым и холодным, но и чужим. Папа его снимал – как предполагала Джейн, за не очень большие деньги. Пару раз Джейн спрашивала его: почему бы им не построить свой дом на собственной земле? Папа улыбался, чертил в воздухе замкнутую геометрическую фигуру и пояснял: «Наша Семейная Недвижимость – пустырь, примерно такой же формы и размеров. Такая недвижимость бессмысленна без движимого имущества, без коляски и пары лошадок – путешествовать в город, а ещё лучше – лодки, потому что в разлив реки Недвижимость заливает. Но такого имущества у нас нет, и обзаводиться им я не планирую».

Джейн согласно кивала. Она знала, что их Недвижимость мала, далека от города и не приносит почти никакого дохода. Деньги, на которые они живут, – это офицерское жалованье отца и деньги в банке, оставшиеся от мамы.

Каждый раз, когда Джейн думала об этом, она грустила. Насколько было бы лучше, если бы у них в банке не было денег. А мама была бы жива и жила с ними в доме, когда отец уплывал на свою войну.

Маму Лайонел не помнил совсем, а Джейн помнила очень плохо. Настолько, что рассказать младшему брату ей было почти нечего.

Вместо мамы дома была миссис Дэниэлс. Она поселилась в доме благодаря папе, так как кто-то должен был следить за порядком, вести хозяйство и руководить штатом домашней прислуги. Прислуга состояла из молодой шотландки Уны, которая, как и положено «служанке на все работы», помогала миссис Дэниэлс на кухне и с уборкой, бегала в лавки, субботними вечерами кипятила бельё в тазу и отжимала его между валиками.

Миссис Дэниэлс появилась в доме не просто так. Сначала папа познакомился с её мужем. Сержант Дэниэлс служил под началом папы, но пропал на войне. Папа знал сержанта Дэниэлса пять лет и был уверен, что сержант погиб и его не нашли. Генерал сэр Реджинальд Б. совсем не знал сержанта Дэниэлса, но зато считал, что очень хорошо разбирается в людях, поэтому решил, что сержант дезертировал. Папа был в чине капитана, победила точка зрения сэра Реджинальда Б., и миссис Дэниэлс осталась без пенсии, полагавшейся вдовам погибших солдат.

Тогда была совсем неудачная пора: одиноким немолодым женщинам не удавалось найти место поломойки или поварихи. Миссис Дэниэлс стала вышивать платки и продавать их, но и с этим не заладилось. В городе было много вдов, чьи мужья погибли, сражаясь за короля и страну, некоторые ещё при Ватерлоо, в последней битве с проклятым Наполеоном. За годы вдовства многие научились вышивать платочки лучше, чем миссис Дэниэлс, так что её товар оставался без покупателей.

Папа тоже не купил ни одного платочка. Зато он предложил миссис Дэниэлс поселиться в его доме. И почти сразу уплыл опять.

Миссис Дэниэлс стала домохозяйкой в доме на Парусной улице за неделю до Рождества, поэтому не раз потом говорила, что никогда в жизни не получала лучшего рождественского подарка. А для Джейн и Лайонела это были не самые лёгкие дни. И вовсе не потому, что в доме поселилась миссис Дэниэлс или им не дарили подарков. Просто эти рождественские дни оказались для них днями войны, причём при численном превосходстве противника.

Джейн и Лайонел были в ссоре с Энн и Терри, из соседнего дома. Вообще-то, они обычно играли вместе, но пару месяцев назад Энн, о чем-то заспорив с Джейн, сказала: «Зато у меня есть мама». Джейн попросила её извиниться и, без долгих ожиданий, вцепилась в волосы. Лайонел, из солидарности, тоже подрался с Терри, но ненадолго, так как из дома вышли взрослые.

Так началась война. Силы были равны до рождественских дней, когда к соседям приехали гости: два кузена и кузина, того же возраста.

Рождество оказалось снежным, и, когда Джейн с Лайонелом вышли на улицу, на них обрушилась туча заранее слепленных снежков. Сопротивление было недолгим и неудачным.

На второй день повторилось то же самое. Выдержать перестрелку не удавалось, а идти врукопашную против пятерых противников не хотелось.

Лайонел предложил сидеть дома, пока не растает снег или не уедут соседские кузены, Джейн назвала его трусишкой. Тогда он предложил кидаться снежками, пока не дойдёт до синяка («Его должен получить я», – подумав, уточнил он), синяк заметит миссис Дэниэлс и вмешается. Но у Джейн была лучшая идея.

– Мы должны сделать гранату, – сказала она.

– Но ведь гранаты делают в арсенале.

– Папа говорил, что у греков не было арсеналов, а они все равно мастерили гранаты, – ответила Джейн.

Лайонел согласился – тем более что Джейн объявила, что все сделает сама.

Джейн нашла остатки картонной коробки, нарезала кусочки картона, полила их воском, чтобы не намокли. Склеила маленькую коробочку. Намочила в масле кусок бечёвки. Всыпала в коробку две унции пороха (тогда папин кабинет ещё не закрывался), вставила фитиль, защитив его от снега таким же вощёным футлярчиком. Утащить спички с кухни оказалось труднее, чем порох из кабинета, но она справилась и с этим.

– А вдруг ничего не выйдет? – предположил Лайонел, когда они вышли из дома.

– Тогда постарайся заработать синяк, да такой, чтобы его было видно в комнате без зажжённой лампы, – ответила Джейн, и брат пожелал ей удачи.

Синяк, кстати говоря, он получил, так как их опять ждали и налепили снежки, ещё с вечера. Снежки подмёрзли и были как чёрствые пирожки.

Пока Лайонел отстреливался в передней линии, Джейн аккуратно облепила коробочку снегом. Подожгла фитиль, подождала и кинула.

Джейн чуть-чуть поторопилась, Энн нагнулась к странному снежку, от которого шла тоненькая струйка дыма. Джейн, понимавшая по рассказам папы, что может произойти с веснушчатым личиком соседки, завизжала так, что не только Энн выпрямилась, но и все остальные обернулись к ней.

В эту секунду визг Джейн заглушил другой звук, короткий и громкий. После него Джейн уже молчала, зато визжала Энн. Терри, оба кузена и кузина визжали тоже. Их визг заметно затихал, так как они неслись в сторону дома. На снегу дымились кусочки картонной коробки.

– Нам тут тоже делать нечего, – заметила Джейн, и Лайонел с ней согласился.

На крыльце своего дома им пришлось выслушать расспросы миссис Дэниэлс. Несмотря на шипение рождественской стряпни, она услышала непривычный звук и пыталась понять, что же это могло быть. «Не мушкет и не пистолет, но и не бомба, – спрашивала она саму себя, – тогда что же?»

К дому уже спешила соседка миссис Эллис, и Джейн поняла, что минуту спустя миссис Дэниэлс удовлетворит любопытство. Она и Лайонел бочком протиснулись в дом. Брат приоткрыл дверь чулана. «Все равно найдёт, – вздохнула Джейн, – но пусть хоть не сразу».

Из чулана разговор соседки и миссис Дэниэлс был не слышен, пришлось чуть-чуть приоткрыть дверь. Все равно удавалось что-то разобрать, лишь если спорщики повышали тон. «Я ещё раз повторяю, – говорила миссис Дэниэлс, – их было двое, а ваших – пятеро».

Потом она сказала несколько очень громких и разборчивых слов, но Джейн все равно поняла не все. К примеру, «свинья», «крыса» и «портовый кабак» она разобрала хорошо, а вот остальное не удалось. Лицо Лайонела чуть не вспыхнуло от горделивого чувства причастности к тайне: он шепнул, что некоторые из этих слов слышал в школе, но объяснять не будет, «потому что девочкам их не говорят». Джейн была так удивлена и напугана, что даже не смогла как следует на него рассердиться.

Соседка пыталась спорить, но недолго и неудачно. Свой монолог миссис Дэниэлс договаривала уже без ответных возражений. Потом замолчала и она.

– Возвращается, – шепнул Лайонел, выглядывая из чулана. – Сердитая.

Миссис Дэниэлс прошла мимо. Но когда Джейн попыталась выглянуть ещё раз, выяснилось, что, проходя, она заперла чулан.

Дом был тёмен сам по себе, а уж чулан был самым тёмным закутком после подвала. Все равно, когда настал вечер, стало понятно сразу. Было грустно и чуть-чуть страшно.

Чтобы отвлечься, Джейн полушёпотом фантазировала о том, какое впечатление на Энн произвёл её снежок. Лайонел опять зашептал про свою школу: если там такое выкинуть, знаешь, чего бы было? Джейн сочувствовала брату и предполагала, что сегодня вечером им будет то же самое.

Потом она рассудила, что даже если впереди будет очень плохо, то всё равно, сидя в запертом чулане, ничего уже не изменить. Поэтому она нащупала мягкий мешок, привалилась и слушала школьные истории Лайонела с закрытыми глазами. Когда истории о проказах исчерпались, брат начал рассказывать школьные истории про шотландских ведьм и ирландских банши, про призраков, оборотней и всякое такое прочее, очень подходящее для тёмного места. Сквозь дремоту Джейн запустила в него луковицей, выкатившейся из корзины, и заснула окончательно.

Проснулась она от скрипа открываемой двери.

На пороге стояла миссис Дэниэлс. Она держала поднос с кувшином воды, двумя кружками и тарелкой с нарезанным хлебом.

– Вы предпочитаете поужинать здесь или в столовой? – спросила она.

– В столовой, – пробормотал Лайонел, тоже заснувший и теперь ответивший, даже не открыв глаза.

В столовой брата и сестру ждало удивление. На столе стояла кружка воды и нарезанный хлеб. Другие угощения отсутствовали.

– Сегодня вся команда наказана за дерзкую и опасную выходку, – сказала миссис Дэниэлс, прочитала молитву и села за стол.

Лайонел последовал её примеру, Джейн тоже, но все же не удержалась от вопроса.

– А в чем виноват капитан?

– Первый помощник, – поправила миссис Дэниэлс. – Я была на вахте и не уследила за порядком на корабле.

Немножко растерянная Джейн кивнула и вцепилась зубами в горбушку, так как за полдня изрядно проголодалась.

Когда обед завершился, миссис Дэниэлс сказала:

– Надеюсь, вы знаете, какие взыскания существуют в Королевском флоте. Надеюсь, эта история не повторится, иначе я вынуждена буду их применить.

«Надеюсь, конопатой дуре хватило одного снежка», – прошептала Джейн, но Лайонел, понимая опасность дискуссии, дёрнул сестру за платье.

Предположение Джейн оправдалось. Через три дня соседские кузены уехали в Бристоль, а Энн помирилась с Джейн и даже извинилась за свою нетактичность. Терри долго упрашивал Лайонела сделать ещё один дымящийся снежок, но отцовский кабинет был уже заперт, и главного ингредиента не нашлось.

Взрослые помирились тоже. Впрочем, соседка, поглядывая издали на миссис Дэниэлс, каждый раз удивлённо качала головой.

Глава 3, в которой терпентин, жавель и мышьяк попадают под запрет, Джейн и Лайонел слышат вещи, которые предпочли бы не слышать, а дядя Генри становится наследником Недвижимости

Про снежок-гранату миссис Дэниэлс вспомнила лишь один раз, полгода спустя. В этот день к ним в гости заглянули дядя Генри и тётя Элизабет.

Когда Джейн была маленькой, ниже папиного стола, она решила, что тётя Элизабет и, особенно, дядя Генри – очень глупые люди. Они постоянно говорили про папу и маму и, когда папа приближался, понижали голос. Но когда рядом была Джейн, они и не думали говорить тише. Будто Джейн ничего не слышала!

Тётя Лиз постоянно вспоминала свою сестру, то есть маму Джейн. Конечно, она её не ругала. Она её жалела, что было гораздо хуже.

– Бедная, бедная Мэри, – зачем-то обращалась она к мужу, который её даже и не слушал, – как она могла совершить такую ошибку?! Я так её любила…. Я так часто её предупреждала: сестрёнка, не торопись! Да, у этого красавчика-щёголя Летфорда есть герб, но этот герб только на его носовом платке. У него нет усадьбы с воротами, украшенными гербом, нет кареты с гербом на дверце, даже нет ножей и вилок с гербом. Почему ты не подождала немного, тебе нашлась бы подходящая пара. Нет, она почему-то выбрала нищету, которая сгубила её!

И тётя Лиз делала вид, что всхлипывает. Это удивляло даже маленькую Джейн: она же знает, что её никто не слушает. Может, репетирует слезы?

Дядя Генри своей жене не отвечал и ничего не говорил про маму. Лишь раз он ответил ей. В тот день папа, показывая гостям кабинет, зачем-то вышел, и Джейн отлично расслышала слова дяди Генри.

– Нет, дорогуша, выйти за лейтенанта морской пехоты – не самый глупый выбор. Твоя Мэри не виновата в том, что прогадала. То, что мой дорогой кузен ещё не дорос до полковника, как-то можно объяснить. Но с его доходами и только что не оборванными ребятами дома следовало бы оставить чистоплюйские замашки. Посмотри на эту безделушку, пылящуюся без толку, – дядя брезгливо поднял мистера Риббит-Риббита, будто тот был живой жабой, – в любой ювелирной лавчонке за него дали бы добрую пару гиней. Наполнить свой багаж товаром, выменять его на виски у солдат, а ещё лучше – просто войти к ним в долю, пообещав не щупать их ранцы, даже если раздулись после боя, как вымя дойной коровы… Две таких войны, дорогуша, и мой кузен принимал бы нас в лучших условиях, чем эта сумрачная дыра.

– Может, он не понимает? – участливо спросила тётя Лиз.

– Я уже говорил с ним, – махнул рукой дядя, – и окончательно убедился, что твоя несчастная Мэри не разглядела дурака в смазливом юнце с гербом.

Лайонел тоже слышал этот разговор. Он и позже делился наблюдениями с сестрой, утверждая, что дядя и тётя то и дело жалеют маму и обзывают папу «глупцом».

И все равно однажды Джейн на несколько дней поссорилась с Лайонелом, сказавшим, что если бы мама была жива, то дядя Генри и тётя Элизабет приходили бы к ним в гости гораздо чаще. Если бы мама была жива, она бы согласилась, чтобы дядя Генри и тётя Лиз жили с ними в одном доме.

До очередного отплытия папы оставалось три дня, когда визит дяди Генри и тёти Лиз украл один из них.

Джейн и Лайонел искренне завидовали миссис Дэниэлс: они с Уной были на кухне, а туда гости не заходили. Шёл привычный дождик, не погулять. Приходилось бродить по дому, конечно, натыкаясь то на дядю, то на тётю.

Оставалась ещё одна надежда, но она не успела перейти в план из-за наблюдательности миссис Дэниэлс.

– Я видела, какими глазами вы смотрели на гостей, когда они переступили порог, – сказала она ребятам, заглянувшим на кухню. – Так вот, запомните, любая шутка с порохом, солью, уксусом, перцем или нюхательным табаком…

– Хорошо, – сказала Джейн.

– …швейными иголками, дёгтем, булавками, натянутой бечёвкой, керосином, подпиленными ножками стульев и намасленными ступеньками…

– Я усвоила, – кивнула Джейн.

– …а также если вы возьмёте жавель, терпентин, слабительную соль, гвозди, коробку с муравьями, свечу, вымоченную в рыбьем жире, то имейте в виду…

– Простите, миссис Дэниэлс, вы нарочно не упомянули мышьяк? – спросил Лайонел.

– …что все кончится очень плохо, – закончила миссис Дэниэлс, полностью игнорируя их слова. – Я предупреждаю один раз. Если ваш отец ничего не заметит, то увижу я. На этот раз горбушкой и чуланом вам не отделаться.

Брат и сестра переглянулись, печально кивнули и пошли дальше бродить по дому. Увы, дом был мал и на гостей они натыкались повсюду, а если и не натыкались, то слышали их разговоры. Дядя Генри и тётя Лиз не менялись.

После утомительного обеда от гостей удалось отдохнуть: они ушли в кабинет вместе с папой. Впрочем, отдых в гостиной не удался. Папа и гости говорили слишком громко, и было слышно. Если, конечно, не заткнуть уши. Ни Джейн, ни Лайонел делать этого не собирались.

– Подслушивать нехорошо, – сказал Лайонел.

– Без тебя знаю, – ответила Джейн. После этого они подслушивали оба.

По правде говоря, удовольствия от услышанного не было никакого. «Они его просто душили», – сказал позже Лайонел, и Джейн не смогла возразить.

Громче всех говорила тётя Лиз. Она почти рыдала.

– Бедная, бедная Мэри. Дорогой, ты должен помнить о моей несчастной сестре, даже когда считаешь, что закон на нашей стороне.

– Я хорошо помню о твоей сестре, моя голубка, – грубовато отвечал дядя Генри. – Если бы не она, то сейчас с твоим уважаемым родственником говорил бы наш адвокат.

Джейн почти не расслышала ответ папы, но ей показалось, что он сказал: «Лучше бы я общался со стряпчим».

Поднапрягшись, Джейн поняла, что папа должен дяде Генри большую сумму денег. Джейн стало страшно. Она вспомнила соседку напротив, миссис Райт. Её муж не смог выплатить долг и был отправлен в долговую тюрьму.

«Неужели это возможно с папой?» – подумала она и так испугалась, что не смогла сразу прислушаться к разговору за стеной. А когда смогла, то услышала вот что:

– Что вы, капитан Летфорд. Даже если бы я не являлся в некотором роде родственником… Но принцип справедливости важнее всего… Я рад, что вас тоже устраивает этот вариант… Как видите, я не отбираю у вас средства к существованию…

– А всего лишь намерены отобрать их у моих детей, – перебил его папа. – Я весьма благодарен вам за деликатность ваших претензий. Остаётся скрепить договор у нотариуса.

Позже Джейн узнала, что папа ничего не должен дяде Генри и договорился с ним очень просто. Папа завещал ему всю свою Недвижимость. Джейн поняла, что это и есть тот самый клочок земли, который заливает в разлив, и нисколько не огорчилась. Она никогда его не видела. – Ну вот, у нас теперь нет Недвижимости, – печально сказал Лайонел. – Ничего, папа когда-нибудь обязательно станет полковником, и Королева назначит его комендантом тропического острова, а мы все туда уплывём, – ответила Джейн. – Конечно, будет немножко жалко папу, но вот лично мне солнце никогда не надоест.

Глава 4, в которой Джейн и Лайонел прощаются с Парусной улицей и переезжают из лачуги во дворец, чтобы потеряться и найтись опять, Джейн принимают за родового призрака, а Джека-садовника так и не бросают на съедение акулам

Королева не торопилась назначать папу комендантом тропического острова, но скоро произошло событие, имевшее не менее важные последствия. Умер дядя Хью.

Джейн огорчилась, хотя с трудом могла вспомнить, когда видела дядю Хью последний раз.

– Почему мы так редко бываем у него в гостях? – как-то спросила она папу. – Ведь у дяди Хью так интересно.

– Потому что он опять будет объяснять мне, как я ошибся, женившись на твоей маме, и непременно пообещает найти мне подходящую невесту, которая будет способна утешить меня и стать новой матерью для «твоих крошек». Я уже отвечал ему, что жду примера от старшего брата: пусть найдёт сначала невесту для себя самого.

С той поры Джейн немножко побаивалась: вдруг папа прислушается к этим советам и женится на невесте, которую подскажет дядя Хью. Джейн была уверена: человек, который плохо говорил о её маме, непременно найдёт глупую и злую мачеху. Поэтому она даже радовалась тому, что папа почти не встречается со старшим братом.

Теперь встреча стала невозможна. Лайонел флегматично заметил: в том, что дядя умер внезапно и быстро, есть свои преимущества. Во-первых, дядя Хью не страдал, во-вторых, их не успели привезти к нему попрощаться.

Между тем у дяди Хью было очень интересно. Он жил не в таком домике, как у Джейн и её папы. В таком домике у дяди Хью жили слуги. Причём не все, так как всем одного домика не хватило бы.

Владения дяди Хью даже имели своё имя: Освалдби-Холл. Главным в этой усадьбе были, конечно, не домики для слуг, а старинный особняк, для хозяев. Ещё был парк, с огромными деревьями, среди которых можно заблудиться. А еше конюшня с лошадьми для упряжки и седла: дядя Хью любил ездить по парку. Ещё была оранжерея, и в ней росли пальмы и цветы, которые папа часто видел в джунглях, конечно же, без кадок и не за стеклом.

Теперь все это принадлежало отцу Джейн и Лайонела, который за одну ночь превратился из простого капитана Летфорда в сэра Фрэнсиса.

За пару дней до отъезда к папе пришла миссис Дэниэлс.

– Сэр Фрэнсис, я благодарна вам за вашу доброту. Надеюсь, вы напишете мне достойную рекомендацию, которая…

– Вас не устраивает место экономки в моем доме? – спросил папа.

– Устраивает. Но я не уверена, что вы теперь нуждаетесь в моих услугах.

– Нуждаюсь, – коротко ответил папа. Миссис Дэниэлс поблагодарила его и прекратила разговор, так как покойный муж приучил её к коротким ответам. Она повеселела и приступила к занятию, не требовавшему долгого времени – сбору вещей.

Джейн поняла, что прощание – грустное дело, даже если переезжать из лачуги во дворец. Было грустно расставаться с соседями. На прощание Джейн отмерила порцию песка, чтобы показать Терри, какую порцию пороха надо закладывать в снежок. Правда, ещё раз посоветовала не делать этого. «Но если сделаешь, то больше пороха, чем показала я, не клади. И когда подожжёшь фитиль, не ковыряй в носу слишком долго».

Энн попросила прощения ещё раз, и они расцеловались.

Лайонел, обычно говоривший глупости, на сей раз оказался прав. Они приехали в Освалдби-Холл и заблудились. Причём не в парке, а в самом доме.

До этого был Переезд – путешествие с не очень большим багажом, зато на большое расстояние, Джейн не помнила, когда ездила так далеко. Она привыкла смотреть на поезда, теперь же впервые села в вагон. Удовольствие не портили даже рассуждения Лайонела о том, что максимальная скорость паровоза – шестьдесят миль в час, а они едут вдвое медленнее.

Потом был Лондон, через который надо было долго ехать в кебе с одного вокзала на другой. Лайонел объяснял что-то о будущей подземной железной дороге, которая свяжет вокзалы, а Джейн смотрела по сторонам почти с испугом. Город казался бесконечным, весь из одинаковых двух– и трёхэтажных домов, стоящих плотно друг к дружке, как папины солдаты на параде.

Из Лондона направились на север. Джейн задремала и проснулась, когда поезд въехал в арку в городских стенах Йорка – более высоких и куда более чистых, чем портсмутские.

Путешествие до Освалдби-Холла продолжилось в экипаже, присланном из усадьбы. Кучер был молчалив и важен, но время от времени оглядывался на пассажиров, будто пытаясь к ним привыкнуть.

– Мы теперь новые хозяева, – шепнула Джейн, и Лайонел кивнул.

Если кучер оглядывался умело, скрывая, будто новые хозяева ему интересны, то Джейн и Лайонел вертели головами откровенно, удивляясь все больше и больше. На самом деле удивлялась Джейн. Брат постоянно намекал, что ему все-все знакомо и нет ничего удивительного, к примеру, в том, что от границ Освалдби-Холла до самого дома надо ехать почти полчаса. А вот Джейн – удивлялась.

Ещё больше Джейн поразилась, когда прямая, как струна, обсаженная дубами аллея привела экипаж к самому особняку. Огромные дома она видела и раньше. Но те стояли среди других больших домов. А двухэтажный особняк напоминал старый дуб среди кустов терновника.

Когда новые хозяева Освалдби-Холла вошли в дом, стало понятно, что дела есть у всех, кроме Лайонела и Джейн. Взрослые принялись разбирать вещи, командовать слугами и говорить о разных неотложных делах. Ребятам объяснили: главное, что от них требуется, это не болтаться под ногами. Этим они и занялись – постарались уйти туда, где голоса отца и управляющего, мистера Ф., были бы почти не слышны.

Тишину они нашли лишь на втором этаже. И скоро поняли, что заблудились.

Вернее, это понял умник Лайонел. «Мы заблудились», – несколько раз повторил он. «Не заблудились, а продолжаем исследовать наш новый дом», – каждый раз отвечала ему Джейн. Лайонел кивал в ответ. Идея сдаться и докричаться до взрослых не нравилась ему самому.

Заблудиться в доме было нетрудно. Казалось, Освалдби-Холл строили два архитектора. А может, строил один, потом перестроил другой, и делал это, постоянно споря с первым архитектором. Ходил по дому, ворчал, переиначивал работу предшественника: закрывал лестницы, заколачивал прежние двери и прорезал новые, делал новые коридоры.

Историю про двух архитекторов выдумал Лайонел. Он же предположил, что возмущённый призрак первого архитектора сейчас бродит по зданию, ищет, на ком же сорвать досаду. «В отличие от тебя, он бы не только напугал, но и вывел, куда нам надо», – ответила Джейн.

Все же их путешествие было не совсем бесполезным. Они обнаружили кабинет дяди Хью – комнату, что в потёмках казалась раза в четыре больше отцовского кабинета, а может, так и было. Шкафы поднимались до потолка и были плотно заставлены книгами. А ещё на журнальном столе и полках ближайшего шкафа лежали пачки газет.

– Ух! – восторженно шепнул Лайонел. – Да тут вся британская пресса. И за этот год, и не только. А на нижней полке, должно быть, совсем старые подшивки. Точно! Так, сейчас посмотрим, есть ли здесь «Манчестер Гардиан» за 1834 год. Да, есть! А это, не иначе, «Чартист Стар» за сороковой год… а в сорок первом она закрылась… это же редкость!

– Кошка и мышь! Осел и мешок моркови, – возмутилась Джейн. – Завтра начитаешься, когда солнце взойдёт.

Но вырвать мышку из кошачьих когтей – не простое дело. Лайонел не успокоился, пока не подтащил облюбованную подшивку к подоконнику, сунул в неё нос и оторвался, лишь когда Джейн пригрозила продолжить поход в одиночестве.

Зато в следующей комнате они задержались оба. Шкафов здесь почти не было, зато на стенах висели ковры, а на них – оружие. Тут уж Лайонел что-то сказал про собаку, попавшую в колбасную лавку. Впрочем, он и сам немедленно принялся рассматривать сабли, шпаги, копья, ятаганы, алебарды и прочие приспособления для рубки и колки противника. Рассматривали они, конечно, руками: снимали со стены, пробовали взмахнуть, что было нелегко, а потом вешали на место, что было ещё труднее. Джейн решила, что этой комнаты хватит на целую абордажную команду. Одних пистолетов она насчитала не меньше дюжины. Джейн снимала и пистолеты, целилась в щиты на стене, в чучела птиц, верно подстреленных самим дядей Хью, но не в Лайонела – папа запрещал целиться в людей даже из незаряжённого оружия.

Наконец, когда Лайонел попытался сделать «мельницу» старинной глефой[5] и уронил её на ковёр (к счастью, в стороне от сестры), Джейн закончила экскурсию.

– Завтра опять сюда придём. Ты – в газетную, я – в алебардную.

Когда они покинули алебардную, стало ясно, что уже наступил ранний ноябрьский вечер. В комнатах стало окончательно сумрачно, а уж коридорами приходилось идти на ощупь.

Немножко потомив брата, Джейн сказала ему, что подготовилась к путешествию как надо, достала из кармана свечу и спички. Когда в тёмном коридоре загорелся дрожащий маленький жёлтый огонёк и окрестная полутьма окончательно превратилась в темноту, Лайонел прекратил свои истории о призраках, которые ну непременно должны водиться в этом доме. Он же предложил оставлять какие-нибудь знаки, хотя бы от свечной копоти, чтобы не ходить кругами. Джейн возразила: завтра, при свете, эти знаки увидят взрослые и решат, будто мы просто баловались.

Очередная попытка найти главную лестницу привела их в конец коридора, к очередной заколоченной двери. Джейн обиделась на эту неудачу, сунула свечу в руки Лайонела и навалилась на дверь, дёргая ручку и толкая вперёд.

Дверь обиженно скрипнула и отворилась.

– Похоже, плотник пожалел гвозди, – тихо сказал Лайонел. Джейн кивнула, пропуская брата вперёд.

Новая лестница оказалась винтовой и очень старой. Экскурсия по дому окончательно превратилась в Исследование.

Коридор на первом этаже был узкий и столь же запущенный, как лестница. Лайонел остановился, подумал, сверился, как сказал, с «компасом в своей голове» и двинулся вправо.

Компас его не подвёл. Крыло дома, по которому они шли, явно было жилым.

– Уф, у меня от сердца отлегло, – раздалось из-за стены. – Как я рада, что у сэра Фрэнсиса нормальные слуги. А я боялась, что он привезёт с собой из Новой Зеландии туземца-каннибала..

– Жаль, что я не вижу, кто так говорит про папу, – шепнула Джейн. – Эту миссис надо бы укусить ночью за такие предположения.

Лайонел заметил: увидеть было бы интересно, а заодно и понять, в какой части дома мы находимся. Но подходящей замочной скважины или щели не оказалось.

Зато спустя десять шагов вперёд удалось и увидеть, и услышать. Замочная скважина была такой большой, что тусклый свет из комнаты даже просвечивал в коридор. Лайонел глядел несколько секунд, потом Джейн его оттолкнула и посмотрела сама.

За дверью была гостиная. Слуга, парнишка лет пятнадцати, быстро мыл пол, а невидимый, но слышимый собеседник подбадривал его:

– Не ленись, Джек. Иначе новый хозяин Освалдби-Холла тебя знаешь как подтянет. Он ведь не просто джентльмен, но и военный моряк. Говорят, что того, кто плохо драит палубу на корабле, могут опустить на канате в стаю акул и вытащить с откушенной ногой.

– Да уж, замечательная репутация у нашего папы, – сказала Джейн. Лайонел шёпотом согласился и двинулся дальше, мужественно собирая всю пыль и паутину, скопившуюся в коридоре.

В конце концов Лайонел громко чихнул.

– Ну вот, а ты не верил в призрак Лунной Леди, – раздался из-за стены не столько испуганный, сколько укоризненный женский голос.

– Ну вот, теперь я точно не верю, – прошептала Джейн.

– А может, тут водятся и другие призраки, – поспешил предположить Лайонел.

Пройдя до конца коридора, они упёрлись в ещё одну дверь, такую же старую и рассохшуюся, как большинство дверей дома. Из-за щелей ощутимо тянуло прохладой.

– Обратно, что ли, идти? – сказала Джейн, и сказала так печально, что Лайонел, оставив шутки насчёт призраков, принялся за работу. Он отдал свечу сестре, нашёл заржавевшую щеколду и, пыхтя, смог её отодвинуть. Навалился плечом, покряхтел и попыхтел опять. Джейн уже хотела предложить ему оставить это занятие, как вдруг скрип стал протяжным, а в коридоре стало немножко светло и совсем холодно. Они выбрались!

– Ура! – сказала Джейн. – Лайонел, ты Геркулес.

И тут до них донёсся звук гонга, а вслед за ним и голос миссис Дэниэлс:

– Кто сейчас же не найдётся,

Без обеда обойдётся!

– Не хочу без обеда, – сказал Лайонел. – Если бы я был Геркулесом, то сейчас слопал бы коня-людоеда из конюшни царя Диомеда. Побежали.

– Соверши последний подвиг на сегодня, – попросила Джейн, потушив свечку, – прикрой нашу тайную дверь.

Лайонел не без труда закрыл дверь, и они побежали с заднего двора к парадному входу.

Обед пришлось ненадолго отложить. Миссис Дэниэлс ворчала, счищая паутину с исследователей, но Лайонел заговорил ей зубы, пересказав миф о Тезее в лабиринте Минотавра.

Глава 5, в которой новые хозяева знакомятся с реальностью и легендами Освалдби-Холла, мсье Тибо сочетает приятное с полезным, выясняется, что отставка не всегда прилагается к наследству, а Джейн становится хозяйкой имения и совсем этому не рада

Так началась жизнь в Освалдби-Холле. Конечно же, не такая, как в Портсмуте.

Джейн заметила, что если по старому дому она ходила медленно – куда торопиться, от комнаты до двора несколько шагов, – то по огромному особняку пришлось ходить быстро, чуть ли не бегать. А ещё быстрая ходьба согревала. Освалдби-Холл оказался и тёмным, и холодным. Если в прежнем домике становилось тепло, даже когда топилась кухонная плита, то на новом месте согреваться удавалось лишь возле камина. Уж очень большими были комнаты и высокими потолки. По коридорам, когда темнело, приходилось ходить со свечой или с лампой.

Непривычным был не только дом, но и обитатели Освалдби-Холла, доставшиеся папе с поместьем. Конечно, каждый из них мог взять расчёт, но сделал это лишь камердинер дяди Хью. Остальная прислуга осталась.

Остался управляющий – мистер Ф. Поначалу он косился на миссис Дэниэлс, но папа распределил обязанности, назначив прежнюю экономку гувернанткой Джейн. Постепенно, однако, как-то само собой получилось так, что мистер Ф. уступил ей и большую часть забот по дому, а сам смотрел больше за парком и угодьями, а главное, по-прежнему был главным по отношениям с арендаторами. Вносимая ими плата и составляла основную часть доходов имения.

Жена мистера Ф., Энджел, оказалась именно той дамой, что громко делилась радостью в разговоре с женой старшего конюха, что новый хозяин поместья не привёз слугу-каннибала. С папой она была вежлива, и Джейн решила не кусать её, и даже не заставлять Лайонела как-нибудь изобразить такого слугу, используя ваксу и вставную челюсть.

Ленивый Джек, которому было обещано купание в стае акул, оказался помощником садовника. Пугал его родной отец, садовник при усадьбе. В тот вечер они были позваны управляющим помочь убрать дом перед приездом новых владельцев.

Несколько дней спустя Джейн, повстречав пожилого садовника в оранжерее (а там, действительно, росли и ананасы, и мандарины, и орхидеи!), сказала ему.

– Мистер Томпсон, извините, но у вас не совсем верные сведения о дисциплинарных взысканиях Королевского флота. Я выяснила у отца: в дисциплинарном Уставе об акулах не сказано ничего.

Садовник, подрезавший папирус, не растерялся и даже не стал ничего выяснять.

– Не говорите, пожалуйста, об этом моему Джеки, мисс Джейн. Меня оболтус особенно и не боится, пусть хотя бы боится сэра Фрэнсиса. Если его не шевелить, так ещё заснёт с лопатой в руках.

– Хорошо, мистер Томпсон. Я непременно скажу ему, что любители заснуть на палубе просыпаются в волнах, – ответила Джейн. Сама же подумала, что Джек, если забыть о его лени, неплохой малый.

Очень скоро у неё появилась возможность в этом убедиться. Пока Лайонел корпел за очередной газетой, Джейн забрела в розовый сад – в Освалдби-Холле был специальный сад, где не росло ничего, кроме роз, зато несчётных сортов и всех цветов радуги, которые Джек как раз удобрял золой. С роз разговор перешёл на местный климат, а кончилось тем, что Джек – явно предпочитавший беседу своим прямым обязанностям – рассказал Джейн о призраке Лунной Леди. История была старинная и, конечно же, очень грустная. Кто-то из стародавних обитателей Освалдби-Холла несвоевременно вернулся домой и застал в парке жену с незнакомцем. Незнакомец вскочил на коня и был таков, а вот леди пришлось задержаться для неприятного разговора.

«Что ты делала здесь»? – спросил муж.

«Любовалась луной», – ответила супруга.

«Ты сможешь любоваться луной и дальше. А рассвет увидишь не раньше, чем назовёшь имя своего спутника, чтобы я мог послать ему вызов».

Муж слыл лучшим фехтовальщиком графства и непременно заколол бы наглеца.

«Ты никогда не узнаешь его имя», – ответила леди.

«Тогда ты никогда не увидишь рассвет», – ответил муж.

И запер жену в подвале. А на другой день поселил её в комнате, чьи окна были заколочены ставнями, а двери заперты на крепкий замок.

Не раз, когда спускалась темнота, муж брал леди за руку, гулял с ней по парку и просил её, иногда с угрозами, а иногда и с мольбою, назвать имя кавалера. Но оба оказались упрямцами. Поэтому обидчик так и не отведал шпаги, а леди так и не увидела солнца до своего последнего вздоха. Теперь её призрак каждую лунную ночь бродил по дому, умоляя нынешних жильцов найти её комнату и открыть дверь, чтобы узница увидела солнце. Увы, новый архитектор просто упразднил злосчастную комнату, и открыть несуществующую дверь было невозможно.

Горничную, не верившую в Лунную Леди (но поверившую после чиха Лайонела), звали Сюзи, а укорила её в неверии миссис Смит – супруга старшего конюха. С ней самою Джейн почти не познакомилась, зато подружилась с её супругом. Джейн постоянно посещала конюшню, перезнакомилась со всеми лошадьми и даже стала учиться верховой езде – мистер Смит оказался замечательным учителем. И двух месяцев не прошло, как Джейн однажды встретила папу на полпути от станции и расспрашивала его о новостях, кружась вокруг коляски на белой кобылке Диане. Папа смотрел на юную наездницу с тревогой (искусно скрываемой) и не говорил ни слова.

Лайонел тоже хотел научиться гарцевать, как сестра. Но у него было мало времени. Все свободное время он тратил на учебники. Лайонелу предстояло отправиться в Итон[6]. Лайонел не раз говорил папе: «Мне известно, что ученикам Итона необходимо уметь ездить верхом и фехтовать». Папа на это отвечал: «Мне известно, что поначалу у тебя на это просто не будет времени. Но от уроков ты никуда не денешься, поэтому готовься». Лайонел готовился.

Если для верховой езды у него не оставалось времени, то фехтовать он все же пробовал. Конечно же, с Джейн, конечно же, в оружейной комнате, на шпагах, снятых с ковра. Джейн проверила, чтобы шпаги были одинаковой длины, и битва началась.

Первый раз на звон клинков заглянула горничная и только покачала головой. Потом пришла миссис Дэниэлс. Несколько секунд она наблюдала молча – Джейн и Лайонел так увлеклись битвой, что не слышали. Потом остановила поединок, отобрала шпаги, заменила их рапирами, найденными тут же, на стене. Некоторое время наблюдала за возобновившейся схваткой, потом сказала:

– Так можно. Продолжайте.

– А как нельзя? – спросил Лайонел.

– Целить в лицо. Вы это знаете, потому и разрешила.

Вообще, и миссис Дэниэлс, и даже Уна легко подружились с остальными слугами. Казалось, они давно жили в Освалдби-Холле и вернулись сюда после долгой отлучки.

И только у мистера Риббит-Риббита и Томми не появилось новых знакомых. При переезде эти два жителя папиного кабинета как-то незаметно отделились от остальных и поселились в комнате Джейн. Ей было немножко стыдно: уже почти взрослая девочка, а играет в игрушки. Джейн даже воровато оглядывалась на дверь: не застанет ли её Лайонел или миссис Дэниэлс за этим занятием. И продолжала играть. Иначе мистеру Риббиту-Риббиту и Томми будет скучно.

Лайонел собирался в школу, но и Джейн не осталась без образования. В усадьбе появился новый обитатель – мсье Тибо. Он должен был определить, готов ли Лайонел к Итону, а заодно учить и Джейн, пока папа не подберёт подходящий пансион.

Мсье Тибо был невысок и пузат, а также весел и восторжен, причём по любому поводу. Он постоянно отпускал шутки на французском, понятные не всем, а также комплименты, понятные и без перевода. Он так восторгался знаниями Лайонела, что папа даже несколько раз расспрашивал его подробно, пытаясь выяснить, так ли все замечательно. Тогда мсье Тибо становился серьёзным и уверял его, что мальчик, действительно, готов не то что к Итону, а даже к Оксфорду.

Вообще, с точки зрения мсье Тибо, в мире существовали только две прекрасные страны: Франция и Англия. Но если Англия была прекрасной страной без подробностей, то насчёт Франции мсье постоянно уточнял: прекрасная кухня, прекрасное образование, прекрасная погода.

– А ваш король? – однажды спросила Джейн.

Мсье начал объяснять, что Наполеон – это не совсем король. Наполеон III[7] хотя и два года назад стал императором, но на самом деле он император-президент, избранный французским народом. Это делает Францию самой прекрасной страной мира, потому что в других странах королями становятся по наследству, а это приводит к тирании. Но все равно Англия – прекрасная страна.

О Наполеоне Джейн пришлось поговорить не только с мсье Тибо, но и с конюхом.

– Извините, мисс, – обратился он, – это правда, что во Франции опять Наполеон на трон залез?

– Да, но это его племянник, – ответила Джейн.

– Все равно, яблочко от яблони… – встревоженно ответил конюх. – Мой братишка старший в солдаты подался, да в первом же бою и погиб, при Ватерлоо. Я тогда был помладше вас, мисс, думал, будто Бонапарт – это чудовище такое заклятое, которое убить нельзя, только на остров далёкий увезти. Теперь, значит, племяш явился. Это что, опять воевать теперь придётся?

– Нет, наверное, – ответила Джейн. – Вы лучше спросите Лаойнела, он читает газеты.

Конюх спросил, и Лайонел объяснил ему, что новый Бонапарт с Британией воевать не собирается. «Все равно какая-нибудь война будет», – качал головой конюх.

Лайонел покинул поместье в начале января и направился в Итон, так и не научившись толком гарцевать и фехтовать. Джейн сразу стало грустно. В Портсмуте Лайонел каждый вечер возвращался домой из школы. На этот раз он должен был вернуться лишь на пасхальные каникулы.

Без Лайонела огромный Освалдби-Холл казался уже совсем-совсем огромным и пустым. Джейн скучала и даже начала листать свежие газеты – шорох страниц напоминал о брате.

Папа несколько раз ездил в Лондон. Джейн знала, что он, во-первых, ищет школу для неё, а во-вторых, хочет получить отставку в Адмиралтействе. Миссис Дэниэлс была уверена, что школа для Джейн найдётся не сразу, зато с отставкой проволочек не будет.

– Не волнуйся, куда не надо, сэр Фрэнсис тебя не загонит. Я не знаю, есть ли хорошие школы для девочек, но если есть, папа непременно найдёт. А может, махнёт рукой, поселится в поместье и станет следить, чтобы учёный лягушатник учил тебя, а не рассуждал про Наполеона. Тогда и без школы обойдётся. Они нужны только мальчикам.

– А папе дадут отставку?

– Конечно, дадут. К такому наследству отставка должна прилагаться.

Миссис Дэниэлс ошиблась.

Однажды, вернувшись из Лондона, папа сказал Джейн:

– Тебе предстоит стать хозяйкой Освалдби-Холла. Её Величество объявила войну России[8]. Мне не нужно говорить тебе, почему моя отставка исключается.

Джейн была так поражена этой новостью, что сама удивилась заданному вопросу:

– Так ты на этот раз поплывёшь на север, а не на юг?

– Не знаю, дочка. Может, нас пошлют на Балтийское море, а может, и на Чёрное. Нас могут послать на Северное море и на Тихий океан. У России много берегов.

Джейн задала второй, пожалуй, не менее глупый вопрос:

– А как же ты воевал при Наварино вместе с русскими против турок, а теперь будешь вместе с турками против русских?

– Говорят, лорд Пальмерстон сказал по этому поводу, что у Правительства Её Величества нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, а только постоянные интересы… Выход России в Средиземное море в число этих интересов не входит… А у капитана морской пехоты не спрашивают его мнения – присяга есть присяга.

Это Джейн уже слышала не раз и потому без особой надежды спросила последнее, что вертелось у неё на языке:

– Как ты думаешь, может, русские сдадутся и война закончится быстро?

– На этот вопрос, дочка, мне ответить проще. Я не знаю, что на уме у русского царя, но я был на русском корабле. Такой противник не сдаётся.

Глава 6, в которой за Тревогой приходит Беда и приводит Неприятность, выясняются лечебные свойства шоколада, сэр Фрэнсис Летфорд отправляется служить Королеве и Стране, дядя Генри падает с лестницы, а Джейн попадает под арест

Настала весна. В Освалдби-Холле она, пожалуй, была чуть попозже, зато пышнее, чем в Портсмуте. Городские звуки не мешали гомону птиц. На клумбах и лугах за усадьбой вовсю расцветали сначала белые подснежники и крокусы, потом нарциссы с тюльпанами. Трава аккуратно подстриженных газонов, и без того круглый год зелёная, наливалась ещё более изумрудным оттенком. Казалось, даже ночные звезды дарят земле весенний аромат.

От всего этого Джейн было особенно грустно. Весна наполнилась разлукой. И если бы только разлукой!

Папа собирался на войну. Было известно, что ему предстоит воевать в эскадре адмирала сэра Чарльза Нэпира, посланной в Балтийское море. Сам адмирал уже отплыл к русским берегам, но его эскадре требовались подкрепления. С одним из них и полагалось отправиться сэру Фрэнсису Летфорду.

Итак, папе полагалось плыть на север, и это было единственной новостью, которая радовала Джейн. Она не сомневалась, что после такой экспедиции папа полюбит солнце не меньше, чем она.

Впрочем, скоро мнение Джейн изменилось, и она пожалела, что Её Величество не послала папу в тропики. У их семьи появился не только новый дом, но и новые соседи. И эти соседи, приглашённые в Освалдби-Холл, обсуждали предстоящую войну, а главное, роль папы в ней.

– Сэр Фрэнсис, вас ждут великие дела, достойные офицеров самого лорда Нельсона, – говорил сквайр Н. – Я читал в газетах, что на банкете в «Реформ-клубе» адмирал обещал взять Петербург за три недели. Я уверен, сэр Фрэнсис, именно вам отведена особо важная роль в этой войне. Ведь именно морской пехоте придётся брать штурмом укрепления Кронштадта, без чего, как я читал в газете, невозможно захватить Петербург.

Джейн читала в другой газете, что укрепления Кронштадта взять почти невозможно. Поэтому она предпочла, чтобы отец совершил три кругосветных путешествия, а не штурмовал непреодолимые укрепления далёкого Кронштадта.

Но Королева послала папу именно в Балтийское море, и Джейн тревожилась.

Вслед за Тревогой пришла Беда, а беда привела Неприятность.

За три дня до отъезда папы в Освалдби-Холл вернулся Лайонел, на пасхальные каникулы. В дороге он утомился и чуть ли не сразу пошёл спать, отбиваясь от расспросов сестры про жизнь в Итоне: «Потом расскажу, а сейчас высплюсь всласть, впервые за три месяца».

– «Потом, потом». Уедешь и ничего не расскажешь, – сказала Джейн. И ошиблась.

Следующим утром Джейн встала раньше брата и решила прокатиться верхом. Мистер Смит уже подготовил по её вечерней просьбе Герцога – вороного жеребца-двухлетку, но, поводив его, сам же и раскритиковал эту идею.

– Мисс Джейн, лучше не надо. Герцог с утра норовить изволит, разыгрался невесть с чего. Хоть вы уже и намастачились, всяко вам будет лучше на Диане прокатиться. Мне её выседлать и трёх минут не займёт.

Джейн хотела было не согласиться с конюхом, тем более что на норовистом Герцоге ей приходилось и ездить рысью, и даже скакать. Но мистер Смит так быстро принялся седлать Диану, что она, уважая его старания, решила проехаться на покладистой кобылке.

Выезжая из конюшни, Джейн заметила, что конюх решил было расседлать Герцога, однако, обнаружив какое-то более нужное занятие, оставил коня.

Вернулась Джейн через четверть часа. Конюх куда-то отлучился, зато в конюшне был Лайонел.

– Братик проснулся по итонскому расписанию? – спросила она.

– Ага. Если ты не накаталась, давай прогуляемся ещё. Мне нужно работать над итонской посадкой.

– Давай. Только поменяемся лошадьми. Говорят, что Герцог сегодня не в духе. Как бы итонская посадка не обернулась йоркширским падением.

Последняя фраза по праву относилась к категории лишних. Не успела Джейн покинуть своё седло, как Лайонел уже был на Герцоге. Ему пришлось воспользоваться тумбой для подсадки, но решимость превзошла неумелость. Джейн, не ожидавшая такой прыти от брата, глядела с испуганным восторгом, Герцог, тоже не ожидавший такого поступка от незнакомца, начал взбрыкивать.

– Ты бы лучше спрыгнул, – неуверенно сказала Джейн.

– Спрыгну, только доеду до ворот и обратно. Поскакали!

И пришпорил Герцога.

До ворот доскакать не удалось. Ярдах в сорока от конюшни Герцог взбрыкнул особенно резво, и Лайонел вылетел из седла. Упал он на дёрн, но, как поняла Джейн ещё до того, как сама спрыгнула на землю, не очень удачно.

– Ты как? – подскочила она к брату.

– Все в порядке, – прошептал Лайонел побелевшими от боли губами. А потом, противореча своему ответу, потерял сознание.

Врач, утешая отца и Джейн, заметил, что за тридцать лет его практики случаев из категории «бывает и хуже» было бессчётно. Кто, упав с лошади, ломал себе спину, кто сворачивал шею. На таком фоне сломанное бедро заслуженно казалось пустяком. «Если бы мастер Лайонел был в преклонных годах, проблемы были бы неизбежны, – добавлял доктор, – но в столь юном возрасте все обойдётся. Покой, уход и благоприятные условия – вот, что сейчас нужно ему».

Лайонел был столь же оптимистичен, как и врач, и, похоже, даже рад. Он немедленно занялся созданием «благоприятных условий». Уговорил положить его в кабинете, попросил миссис Дэниэлс вызвать столяра, чтобы тот сделал ему два пюпитра, один для чтения книг, другой – для перелистывания газетных подшивок.

Ещё одним «благоприятным условием» стала ваза с колотым шоколадом, тоже поставленная в пределах доступа руки. «Миссис Дэниэлс, я читал, что шоколад – самая полезная пища для быстрого срастания костей», – заявил он. Миссис Дэниэлс, про это не читавшая, спорить не стала. «Никому из ребят с моего курса не достались такие отличные каникулы», – говорил Лайонел.

Одним словом, настроение у Лайонела было отменное, хоть делись. Он и делился им с Джейн. Та, понятное дело, грустила: все же каникулы брата продлились по её вине. К тому же, если жизнь брата наполнилась болью, книгами и шоколадом, то её ничто не отвлекало от тревоги за уезжающего отца.

И все же в день отъезда, самый грустный день, случилось событие, которое отвлекло и Джейн. И немудрёно: в Освалдби-Холл пожаловала тётя Лиз.

Едва гостья узнала о беде, случившейся с племянником, она огорчилась, да так, что чуть не забыла о главной цели визита – прощании с сэром Фрэнсисом. Она ходила вокруг кровати Лайонела, вздыхала, убеждала его, что он поправится, главное, не двигаться и слушаться взрослых.

Зато, выйдя из комнаты больного, она не сдержала слез. В отличие от сельского врача-оптимиста, память тёти Лиз хранила множество других примеров, когда даже более простые переломы ног приводили к совсем-совсем печальным последствиям. «Меньше всего я хотела бы, чтобы мальчик остался прикованным к этому ложу навсегда», – говорила она столь страстно, что иной раз в её речи проскальзывало «мой мальчик».

Сэр Фрэнсис не сразу понял, чего хочет тётя Лиз. А когда понял, то принялся убеждать её, что миссис Дэниэлс – отличная сиделка. «Не спорю, – отвечала гостья, – но ведь неизвестно, как пойдёт болезнь. Может быть, придётся пригласить другого врача, а его рекомендации будут отличаться от уже полученных советов. Страшно сказать, но иногда кости приходится ломать заново, если они начали неправильно срастаться. Даже самый лучший и преданный слуга на свете не может принять такое решение. Для этого нужен родственник».

Папа продолжал убеждать тётю Лиз в квалификации миссис Дэниэлс, и тогда родственница окончательно пустилась в слезы. «Поймите, капитан… сэр Фрэнсис, вы сами, в первую очередь, не простите себе, если мальчик останется калекой. Но и я не прощу себя за свой мягкий характер и то, что мне не хватило сил проявить настойчивость, борясь за его интересы. И вообще, вы будете в долгой отлучке, а за домом нужно присмотреть».

Джейн, присутствовавшая при разговоре, отметила: уж что-что, а настойчивость тётя Лиз проявила. И этой настойчивости хватило. «Я буду признателен вам, если вы на некоторое время останетесь здесь, чтобы проследить за тем, как поправляется Лайонел, – сказал папа. – Миссис Дэниэлс – отличная служанка, но она будет его баловать; смотрите, чтобы её заботы не пошли во вред его здоровью. Как только сочтёте нужным, пригласите специалиста: я оплачу счёт от любого врача».

Все это папа говорил второпях, ему надо было успеть на дневной поезд. Он только и успел, что объяснить слугам о новой временной хозяйке в доме, попрощаться с Лайонелом и сообщить ему о новой сиделке (тот хотел было что-то сказать, но прикусил губу, будто опять упал с лошади).

Джейн проводила папу до коляски. Улыбнулась, попросила привезти из России медвежонка: «У нас теперь такое большое поместье, что, даже когда он вырастет, будет где держать». Рассмеялась вместе с папой. И лишь когда коляска выехала за ворота, чуть ли не бегом бросилась в дом, прокралась на заброшенную лестницу и разревелась.

Джейн плакала и злилась на себя. Ведь она понимала: плачет не только из-за папиного отъезда. Она хотела выплакать вину из-за брата, сломавшего ногу по её вине (а по чьей же ещё?!). А ещё плакала от горя и обиды за себя – ну зачем черти всех стихий принесли в Освалдби-Холл тётю Лиз?

Так Беда, случившаяся с Лайонелом, привела Неприятность. Неприятность, как и положено, оказалась больше, чем следовало ожидать. А уж если быть совсем точным, то печальные предчувствия, посетившие Джейн и Лайонела, сбылись. И очень скоро.

Два дня спустя после того, как в усадьбе поселилась тётя Лиз, пожаловал дядя Генри. Супруга, как временная хозяйка, приняла его и поселила. «Спасибо, что не в отцовскую спальню», – подумала Джейн.

Сказать, что дядя Генри пожаловал в гости, было бы, по меньшей мере, неверно. Он сразу же повёл себя как хозяин, вернувшийся в родной дом после долгой отлучки. Хотя и был в Освалдби-Холле первый раз в жизни.

Садовник Джеки по большому секрету рассказал Джейн, что все неспроста. Тётя Лиз, получившая доступ в отцовский кабинет, показала хозяйственные бумаги своему мужу. Дядя Генри, хорошо понимавший в бухгалтерии, выяснил, что управляющий допустил небольшую ошибку, в свою пользу, «потеряв» сто фунтов. Дядя Генри сообщил об этом мистеру Ф., добавив, что пока не собирается делиться открытием с хозяином поместья. С тех пор управляющий делал вид, будто не замечает, что гость ведёт себя как хозяин. Остальные слуги не замечали тоже.

Об этом следовало бы написать отцу. Но в какое море послать письмо?

Оставалось наблюдать, как тётя и дядя гуляют по усадьбе и судят вкусы покойного владельца. Вердикт обычно был в пользу сэра Хью.

– Безусловно, последняя реконструкция пошла зданию на пользу, – говорил дядя Генри. – Разве что недостаточно света, но этот изъян устранить просто. Достаточно прорезать два дополнительных окна в центральном корпусе, не говоря уже о светильниках. Да ещё привести в порядок перила на центральной лестнице.

– Дорогой, ты, как всегда, прав, – щебетала в ответ тётя Лиз.

Правда, ничего перестраивать гости пока не стали. Зато принялись «наводить порядок» в доме.

Уже скоро Джейн привыкла к двум фразам. Тётя Лиз часто повторяла: «Разве тебе не говорили, что дети не должны…?» Удивление тётя проявляла часто. И когда Джейн в одиночку каталась на Диане или Герцоге (Джейн нарочно села на него, чтобы победить страх, да ещё показать глупому жеребцу, что не сердится на него). И когда Джейн гуляла пешком по парку. И даже когда Джейн гуляла по дому.

Джейн и подумать не могла, какое до этого у неё было счастливое детство! Оказывается, дети, даже в её возрасте, не должны одни выходить из дома. Не должны заходить в любую комнату, кроме своей спальни, не объяснив взрослому, зачем им нужно войти в эту комнату. Не должны заходить на кухню, чтобы поговорить с кухарками. И уж тем более не должны уносить с кухни морковку для кроликов в вольере и пригоршню овса для фазанов.

Если Джейн возражала тёте Лиз, что ей ничего такого не говорили, то тётя вздыхала, шепча разборчивым шёпотом про «бедных детей, не получивших нормального воспитания». Иногда этим и ограничивалось, иногда в разговор вступал дядя Генри, если был в доме, а не в Лондоне, куда часто ездил.

В отличие от супруги, он не спрашивал. Он утверждал: «Запомни раз и навсегда, что взрослые должны…» Джейн скоро убедилась, что взрослые должны знать, где находятся дети, знать, чем заняты дети, знать, что намерены делать дети. Самое же главное: взрослые должны добиться от детей «настоящего послушания». Пусть папа из-за своих морских плаваний не смог правильно воспитать своих детей, исправить эту ошибку никогда не поздно.

Взрослыми, конечно, считались дядя Генри и тётя Лиз. Лишь отчасти это право признавалось за миссис Дэниэлс.

Джейн уже скоро перестала возражать и пропускала нотации мимо ушей. Ответила она лишь однажды.

Разговор, как всегда, начала тётя Лиз. На этот раз он касался права Джейн самой отнести Лайонелу наколотый шоколад, если тот закончился. «Разве тебе не говорили, что дети не должны сами брать еду из буфета?» – спрашивала тётя. Дядя Генри стоял рядом, готовый поставить точку в разговоре: «Запомни раз и навсегда…»

Тётя Лиз, любящая рассуждать, объясняла Джейн, почему она должна следить за её поведением даже в мелочах.

– Пойми, мы самые близкие твои родственники. Мы очень надеемся и верим, что сэр Фрэнсис вернётся с войны живой и невредимый. Но он отправился на очень опасную войну. И если он не вернётся домой, тогда мне придётся заменить тебе мать, а Лайонелу….

– Запомните раз и навсегда, – Джейн не узнала свой голос, настолько он был громкий и резкий. – Запомните раз и навсегда, что мой папа возвращался с любой войны, и непременно вернётся после войны с русскими. Поэтому вы никогда не будете моей матерью, а ваш муж не будет моим отцом!

С этими словами она повернулась и направилась к буфету.

– Я советую тебе отказаться от таких дерзких замашек, – заметил дядя Генри. – Они могут кончиться очень плохо!

Тётя Лиз лишь вздохнула, чуть не пустив слезу.

Что же касается Лайонела, его нога поправлялась без проблем и осложнений. Так считал прежний врач, раз в неделю посещавший Освалдби-Холл. Тётя Лиз явно доверяла доктору и не собиралась созывать обещанный консилиум. Она даже не навещала больного. Дядя Генри чаще заходил в кабинет, правда, чтобы взять свежие газеты, прочитанные Лайонелом.

– Почему ей не стыдно так врать? – говорила Джейн брату. – Ведь она втёрлась к нам, чтобы присматривать за тобой…

– И за домом, – продолжил Лайонел, посасывая очередной кусок шоколада. – Я рад, сестрица, что она выполняет только вторую часть обещанной программы.

– Ну да, ты лежишь, поэтому она присматривает за мной, – вздохнула Джейн.

Летом 1854 года тёплые недели чередовались с прохладными. Был очередной холодный и дождливый день. К тому же дядя Генри вчера вернулся в Освалдби-Холл из Лондона, что делало погоду особенно противной.

Джейн, накинувшая шаль, ожидала почтальона на крыльце вместе с Уной. За Лайонелом пока ещё признавалось право первым читать свежие газеты.

Почтальон проявил обычную пунктуальность. На этот раз он улыбнулся Джейн особенно задорной улыбкой.

– Здравствуйте, юная леди! Хорошо, что сегодня вы меня встречаете лично. Сегодня я принёс не только новости с военных театров, но и корреспонденцию, адресованную лично Вам.

И протянул Джейн письмо, которое та, естественно, немедленно схватила вместе с газетами, поблагодарив почтальона и дав ему от себя два пенса.

И помчалась в дом, засунув газеты под мышку и не слушая укоризненных слов Уны «так не положено, мисс Джейн, я должна принести вам почту на подносе» …

«Лайонел переживёт минут пятнадцать без своих газет. Вообще-то, он тоже оставит газеты, ради письма. Ладно, прогляжу сама, ведь письмо адресовано мне. Потом отнесу ему».

Скажем честно, Джейн так не терпелось прочесть письмо, что было просто лень дойти до комнаты Лайонела. Она вбежала в тёплую гостиную, подошла к окну. Поцеловала конверт, аккуратно, без ножа, отодрала полоску грубой бумаги и потянула тонкий белый листок.

Джейн не сразу расслышала шаги. А когда оторвалась от чтения, то увидела дядю Генри.

– Пришло письмо? – не здороваясь, спросил он.

– Да. Я получила письмо, – уточнила Джейн.

– Это письмо от отца?

– Да.

– Запомни раз и навсегда. Когда приходят письма от взрослых, дети не читают их, а отдают взрослым. Взрослые сами читают письма и решают, что можно сообщить детям, а что – нельзя.

У Джейн перехватило дыхание. Она глубоко вздохнула, пришла в себя и почувствовала лёгкий толчок. Дядя Генри выдернул письмо из её руки.

Толчок вывел Джейн из оцепенения.

– Мистер Стромли… Взгляните на конверт. Письмо адресовано мне!

– Какое это имеет значение? – рассеянно ответил дядя, глядя не на Джейн, а на письмо.

– Такое, – сказала Джейн так же громко, – что папа написал письмо мне. Мне! А вы… Он даже не знает, что вы сейчас живёте в нашем доме! В этом письме нет ни строчки, адресованной вам!

Дядя Генри все же отвлёкся от чтения и поднял взгляд на Джейн.

– Дерзость перешла все границы. Я долго терпел, но дальше терпеть невозможно. Ты не прочтёшь это письмо, дерзкая девчонка. Кстати, ты наказала и своего братца, пусть скажет тебе спасибо. Если ты будешь вежливой, может быть, я отвечу на твои вопросы о содержании…

Все, что дядя Генри сказал после обещания никогда не показать Джейн письмо отца, она не слышала. Но уже не потому, что не могла дышать и думать. Наоборот, мир стал для неё таким же ясным и простым, как в ту самую секунду, когда дымящийся снежок летел под ноги задиристым соседям.

Они, считающие, что папа может не вернуться с войны, будут читать его письмо?

– Хорошо, – спокойно, чуть ли не смиренно, сказала Джейн, – но вы не прочтёте его тоже.

Она шагнула к дяде и вырвала у него из рук и письмо, и конверт. Дядя Генри настолько не был готов к атаке, что даже не пытался удержать письмо в руке.

– Отдай его! Отд… Что ты делаешь, маленькая мерзавка?!

Джейн успела сделать многое. Она добежала до камина, последний раз взглянула на письмо с родными, привычными строчками, поцеловала его и кинула в огонь. Потом схватила кочергу и вмяла и бумажку, и конверт в пламенеющие угли. Поэтому дяде Генри, попытавшемуся выхватить листок из пламени, досталось лишь облако искр, устремившееся ему в лицо.

Если дядя и был опалён, то разгневан ещё больше. Впрочем, как показалось Джейн, он и тут был верен себе: обернулся к ней не раньше, чем убедился, что спасать из огня уже нечего.

– Так… дерзкая дрянь, – медленно проговорил он, – вот сейчас ты отучишься от своих привычек раз и навсегда!

И кинулся на Джейн, опрокинув тяжёлый стул.

Джейн метнулась к двери. Оттуда в коридор, оттуда на второй этаж.

Какие только дурацкие мысли не лезли ей в голову на бегу! К примеру, она радовалась, что эта история приключилась не в их портсмутском домишке, а в Освалдби-Холле. Здесь было так просторно, будто она мчалась по городской улице.

Ещё Джейн поняла, как замечательно она изучила усадьбу покойного сэра Хью. Она не только находила правильный маршрут, исключавший тупики, но и подсказывала дяде Генри.

– Осторожно, мистер Стромли… Здесь за углом шкаф. Будьте осторожны, дальше стёртые ступеньки. Мистер Стромли… держитесь за перила!

Дядя Генри почему-то считал эту заботу издевательством и отвечал на каждое предостережение угрозой, с каждым разом все злее и злее. В конце концов он не удержался на ступеньках и чуть не догнал Джейн, правда, не сбежав вниз, а скатившись кубарем. Джейн проследила с безопасного расстояния, что он упал удачнее, чем Лайонел, и встал на ноги.

Пожелав дяде быть осторожнее, Джейн поднялась по боковой лестнице, направляясь в свою комнату. Где и заперлась.

Некоторое время спустя дядя Генри постучался в дверь. Он остыл, но был столь же решителен.

– Открой и выйди. Если мне придётся вызвать слесаря, тебе достанется гораздо больше.

– Если дверь взломают, я выпрыгну в окно, – сказала Джейн.

Надо заметить, перед этим она взглянула на место предполагаемого падения и пришла к выводу, что, скорее всего, останется жива. Или будет лежать в соседней комнате с Лайонелом. Что было бы не так и плохо.

– Можешь не беспокоиться, – спокойно сказал дядя Генри, – я лично к тебе не прикоснусь. Тебя накажет тётя Элизабет – она дама и твоя родная тётя. Поверь, для неё это очень неприятная, но необходимая обязанность.

– Да, я была вынуждена согласиться на это, – сказала тётя Лиз так грустно, будто наказание грозило ей самой.

«Внизу цветник, может, даже ногу не сломаю, – подумала Джейн. – Тогда сразу на конюшню за лошадью. Будем надеяться, Диана осёдлана. Вот только дальше-то что?»

– Простите, мистер Стромли, – раздался за дверью голос миссис Дэниэлс. – Но все неприятные и необходимые обязанности такого рода возложены сэром Фрэнсисом исключительно на меня.

– Вы неправильно понимаете ваше положение в этом доме, – сказала тётя Лиз.

– Напротив, понимаю очень хорошо. И своё, и не только своё, – громко ответила миссис Дэниэлс. – Но сейчас главное не это. Я повторяю и готова подтвердить под присягой хоть констеблю, хоть королевскому прокурору: из всех взрослых, находящихся в этом доме, только я имею право наказывать мисс Джейн, если это будет необходимо. И так будет до того дня, пока я не получу письменное подтверждение от сэра Фрэнсиса о том, что воспитательские права переданы кому-то другому.

– В этом доме, миссис Дэниэлс, письменные подтверждения попадают в камин непрочитанными, – слегка хохотнув, ответил дядя Генри. «Он что, умеет шутить?» – подумала Джейн.

Дальнейшее обсуждение продолжалось в стороне от двери, приглушёнными, рассерженными и злыми голосами. Слышны были только дядя и тётя. «Неслыханная дерзость, заслуживающая самого строгого внушения». «Рано или поздно ей придётся выйти». «Нет, это слишком мягкое наказание». «Дорогой, ты предлагаешь держать её в комнате до следующего письма от отца?»

Джейн могла бы дойти до двери, сесть на пол и, прижавшись ухом к замочной скважине, лучше расслышать голоса в коридоре. Она не сделала этого, так и оставшись сидеть на подоконнике. Недавняя секундная ненависть, когда она смогла бы затолкать в камин самого дядю, превратилась в холодную и застывшую злую решимость. «Будь что будет, – думала она. – Признают, что права миссис Дэниэлс – выйду. Взломают дверь – выпрыгну. А пока и с места не сойду!»

– Джейн, – раздался громкий и беспокойный голос тёти Лиз, – Джейн, пожалуйста, подойди к двери. Ты слышишь?

«Боится, что я уже выпрыгнула?» – подумала Джейн и направилась к двери неторопливым шагом. Все же очень уж не медлила: вдруг миссис Дэниэлс волнуется тоже?

– Я здесь, – сказала она.

– Вот и отлично, – голос тёти Лиз заметно повеселел, – а ещё отлично, что ты сама подсказала нам, как тебя следует наказать. Как дерзкая, непослушная, невоспитанная, не уважающая взрослых девчонка, ты будешь сидеть в этой комнате. А учитывая уникальные обстоятельства твоей дерзости, ты просидишь здесь месяц. Если же ты…

– Я согласна, но с одним условием, – перебила её Джейн, – я смогу видеться с Лайонелом.

Ещё пару минут за дверью продолжался педагогический совет, сопровождаемый словами «немыслимая дерзость» и «излишняя жестокость». Потом заговорила миссис Дэниэлс.

– Джейн, тебе разрешат видеть Лайонела два раза в день. Мы будем ходить к нему вместе, и я ручаюсь, что тебя никто не тронет пальцем.

– А я ручаюсь, – рявкнул дядя Генри, – что если в течение месяца увижу тебя, шастающую по Освалдби-Холлу в одиночку, то тебя не защитит никто.

– Спасибо, миссис Дэниэлс, – громко сказала Джейн. – А вы… А вы помните, мой папа непременно вернётся! Запомните это раз и навсегда!

И, не слыша голосов из-за по-прежнему запертой двери, подошла к окну. Села рядом и заплакала.

Глава 7, в которой Джейн и Лайонел делают неприятнейшее открытие и убеждаются в том, что независимо от них его сделал дядя Генри, выясняется, что сэр Фрэнсис нуждается в присмотре, как и его сын, а солдатику Томми даётся важное поручение

К счастью, тёте Лиз и дяде Генри не пришло в голову уточнить продолжительность посещений Лайонела. Джейн приходила к брату и утром, и вечером, а бывало, так задерживалась с утра, что было непросто сказать, в каком же помещении она была заключена под домашний арест: в собственной спальне или же в комнате брата.

Лайонел наслаждался жизнью. Не будь Джейн свидетельницей истории с Герцогом, она бы сказала, что он упал нарочно. Лайонел просто зарывался в своих любимых газетах. Свежие он читал и вырезал из них заметки, а старые тоже читал, но не касался ножницами, а делал выписки и наклеивал в различные блокноты.

– Знаешь, – не раз говорил он Джейн, – я думаю, когда-нибудь правительства всех стран перестанут тратиться на обычных шпионов. Вместо этого достаточно выписывать все основные национальные газеты и тщательно их просматривать. Если не лениться, то там можно найти все нужные сведения. Главное, уметь увидеть то, что нужно.

– Звучит забавно. А как проверить? – говорила Джейн, выуживая из вазы очередной кусок шоколада.

Контроль над кухней окончательно перешёл к тёте Лиз. Джейн как-то не придавала этому значения, но после того, как попала под домашний арест, выяснилось, что дополнительным (хотя и не объявленным) наказанием стал полный запрет на сладкое. Она не жаловалась, но Лайонел об этом как-то пронюхал и требовал дополнительную порцию шоколада, повторяя, как он полезен при переломах. Тётя Лиз не спорила.

– Да очень просто, – отвечал Лайонел. – Ты этого не знаешь, а я отвадил дядю Генри именно газетами. Он уже третью неделю со мной не общается.

– А раньше общался? – с укором спросила Джейн. После истории с письмом такие отношения казались ей предательством.

– Ну да, – ответил Лайонел. – Когда он заходил ко мне за газетами, то говорил со мной о колониальной торговле. Узнав, что я интересуюсь динамикой цен на кофе и пробую делать прогнозы… Нет, не надо, я же больной!

Напоминание было своевременным. Лайонел привык, что, когда он употребляет слово, незнакомое сестре и не извиняется перед этим, она может запустить в него любым подходящим предметом. Вот и сейчас Джейн схватила сливовую косточку, прицелилась брату в лоб, но, вспомнив, что сейчас ему не увернуться, опустила руку.

– …Динамикой цен на кофе, – продолжил Лайонел. – Это когда отслеживают, как изменились цены на кофейные урожаи в прошлом году, позапрошлом, предыдущем и так далее, а потом эти данные обобщают и предполагают, сколько кофе может стоить в будущем году.

– Скукотища, – заметила Джейн, положив косточку и вытерев пальцы салфеткой. – И как же ты его отвадил? Сделал прогноз на такую динамику, что он умчался в Лондон на биржу покупать акции?

– Нет. Я выяснил, что он, как бы это сказать, не очень надерзив, не всегда помнит свою собственную биографию. А именно её индийский период.

– Как это?

– Недели три назад он зашёл сюда. Я просматривал книгу «Выдающиеся британцы», кстати, рекомендую и тебе. Он увидел заголовок и сказал, что встречал немало выдающихся наших соотечественников вживую. Дядя тщеславен, это я замечал и прежде. Среди прочих он назвал и генерал-губернатора Индии лорда Генри Гардинга – героя войны с Корсиканцем[9] и победителя сикхов[10]. Когда я спросил его, где же он видел лорда Гардинга, дядя ответил, что встречался с ним в Индии, на границе с Пенджабом. А неделю спустя у нас зашёл разговор о железнодорожном сообщении в колониях, дядя Генри заявил, что не застал строительство железной дороги в Индии, так как покинул полуостров в 1834 году и больше туда не возвращался. Я удивился и переспросил его – именно в 1834 году? Он подтвердил, и тогда я сказал: но ведь лорд Гардинг прибыл в Индию в 1844 году!

– И что сказал наш тщеславный дядюшка?

– Буркнул что-то и быстро вышел из комнаты. С того дня он ни разу не заводил со мной разговоры. Однако эта загадка заинтересовала меня. Её следовало бы разгадать!

– Особенно лёжа в постели, – заметила Джейн.

Лайонел, что было для него характерно, не обиделся.

Конечно же, у брата и сестры хватало других тем для разговоров, кроме динамики цен на кофе и загадок дяди Генри. Они вместе читали газеты, особенно статьи про войну, и гадали, где же сейчас находится папа и чем он занят вместе с эскадрой сэра Чарльза Нэпира.

Отдадим должное покойному дяде Хью: кроме огромной библиотеки и подшивок старых газет, в его кабинете было много самых разных карт. Лучше всего был «Атлас европейских берегов». С этим атласом можно было спланировать военную операцию против любой прибрежной страны, от Португалии до Швеции. Взять Петербург с моря очень непросто, – авторитетно утверждал Лайонел во время очередного картографического путешествия из Северного моря в Финский залив. – Море там мелкое. Видишь эти маленькие цифры? («Вижу, это показана глубина», – отмахнулась Джейн от всезнайки.) Нашим кораблям придётся пройти мимо Кронштадта, а там сильные береговые батареи и к тому же стоят на якоре немало вражеских кораблей. Я читал, что русские не выходят в море, но и стоящий на якоре корабль, если на борту хорошие канониры, – опасный противник. А ещё между Кронштадтом и берегом несколько фортов, построенных русскими совсем недавно. Они поступили очень остроумно: зимой, когда море замёрзло, да, не удивляйся, в России замерзает даже море, разрубили лёд, забили сваи и бросили на дно огромные ящики с песком и гранитные плиты[11]. Так появились новые острова-крепости, с пушками и гарнизоном.

– Значит, если море замёрзнет, то папа вернётся домой ещё до зимы? – с надеждой спросила Джейн.

– Да. Ведь наша королева умнее, чем Наполеон, причём не нынешний, а его дядя. Она не будет воевать с русскими среди сугробов. Разве что мы захватим в Балтийском море или Финском заливе остров, устроим там базу и вернёмся весной, когда будет тепло. – И Лайонел, хвастаясь своими знаниями, начал перечислять острова, которые можно захватить: Готланд, Эзель, Даге, Аландские острова, где у русских есть крепость Бомарзунд. И даже Толбухин маяк, хотя он совсем близко от Кронштадта.

– Помнишь, как ты мечтала о том, что Королева назначит папу генерал-губернатором тропического острова? – сказал он.

– Да, – ответила Джейн и подумала: может, лучше было мечтать, чтобы папа просто не уплывал на свои войны? Вдруг эта мечта сбылась бы! Тогда не нужен и Освалдби-Холл, хватило бы и старого портсмутского дома. Там, кстати, её помещали под чуланный арест лишь однажды, и то на один вечер.

– Вдруг Её Величество и правда назначит нашего папу комендантом одного из русских островов?

– Брр, там же холодно! А вдруг море замёрзнет и на остров по льду прискачут казаки?

Лайонел приумолк – о такой драматической возможности он не подумал. А Джейн догадалась, как извлечь из неё пользу.

– Когда дядя Генри и тётя Лиз узнают, что у папы появилась новая Недвижимость, – продолжила она, – то непременно сядут на корабль и приплывут на этот остров. А папа, узнав о приближении казаков, успеет получить приказ об эвакуации и уйдёт со своим гарнизоном. А дядю и тётю не предупредит. Нет, тётю лучше забрать с собой, – поправилась она, – все же она почти ничего плохого не сделала и к тому же наша родственница.

– И тогда казаки заберут дядю Генри! – восторженным шёпотом продолжил Лайонел. – А ведь ещё могут прискакать калмыки, они даже в войну с Наполеоном сражались луками и стрелами. А может, русский царь призовёт на войну якутов. Они запрягают в свои сани собак и оленей. Правда, я читал, что каннибалы в России не живут.

– И они увезут дядю Генри в свои вигвамы! – столь же восторженно, но громче подхватила Джейн. – А так как тётя Лиз осталась в Англии, они заставят его жениться на самой мудрой и старой женщине своего племени. И она будет постоянно ему говорить: «Запомни раз и навсегда, что взрослые должны…»

– А он будет постоянно ворчать, как ворчит у нас в столовой: «Эти дикари не умеют поджарить ростбиф как следует», потому что…

И вдруг Лайонел замолчал, будто кто-то заткнул ему рот. Джейн даже испугалась и взглянула на дверь – не вошёл ли дядя. Дверь была открыта для свежего воздуха, к тому же в скрипучем коридоре шаги были бы слышны ещё от лестницы. Нет, они явно были одни.

– Джейн, какой же я осел! – сказал Лайонел. – Почему я об этом не подумал! Ведь дядя и тётя получают в наследство всю нашу недвижимость! Если…

– Об этом «если» я и не думаю, – отрезала Джейн.

– И я не хочу думать. А вот они, похоже, хотят. Не верю, что они появились в Освалдби-Холле, чтобы ухаживать за мной!

– Теперь я понимаю, почему папа собирался перед отъездом переписать завещание…

– Вот именно, что собирался, – чуть не застонал Лайонел, – и переписал бы, не приди в голову мне дурацкая идея покрасоваться на Герцоге! Ведь мы же говорили об этом предыдущим вечером. Но утром… Конечно, все вылетело у папы из головы. Я во всем виноват! Но все равно на месте папы, когда у нас на пороге появилась тётя Лиз, я поскакал бы к нотариусу даже с риском опоздать на корабль. Хотя ведь завещание можно изменить и на борту, а заверит его капитан.

– Папа как-то сказал мне, что, когда корабль отплыл в военную экспедицию, составлять завещание считается плохой приметой, – сказала Джейн. – Ладно, давай об этом не говорить.

– Давай. Просто я только сейчас понял, что мы ждём папу домой, а рядом с нами живут люди, которые его совсем не ждут. И, наверное, обрадуются, если он не вернётся.

Джейн махнула рукой, и они вернулись к спору о том, какой порт на русских берегах будет захвачен в первую очередь.

Неделю спустя миссис Дэниэлс отлучилась в Ливерпуль, навестить больную мать. Как нетрудно догадаться, дальнейшие события стали возможны исключительно из-за её отъезда.

Джейн хорошо помнила условия своего ареста – выход из комнаты лишь под руку с миссис Дэниэлс. Она догадывалась, что дядя Генри помнит их не хуже, поэтому не решалась выходить из комнаты одна. Действительно, когда они пару раз встречались в коридорах, дядя Генри бросал на неё такие взгляды, будто говорил: «Тебе повезло, что рядом миссис Дэниэлс».

Теперь она отбыла на три дня. Перед отъездом сопроводительная миссия была передана Уне. В первый день она выполнила свою миссию. На второй постучалась в комнату Джейн так рано, что даже разбудила её.

– Извините, мисс Тшейн, но миссис Стромли сказала мне, что у меня сегодня будет много дел, и если вы хотите с утра пообщаться с мастером Лайонелом, то я толшна сопроводить вас именно сейчас.

– Открыть глаза и умыться… – спросонья пробормотала Джейн, – зайдите через час…

Через час Уна не пришла. А также через два часа, и через три. Джейн выглянула в коридор и позвала, но никого из слуг на этаже не оказалось. Выйти и пройти в другой конец коридора она не решилась: вдруг дядя подстерегает её поблизости.

«Это напоминает мне суд над Орлеанской девой, о котором недавно рассказывал Лайонел, – подумала Джейн, – ей тоже подстроили какую-то каверзу, чтобы она дала повод для смертной казни. Шекспир, конечно, прав: она зналась с нечистыми духами; жаль, мсье Тибо с этим не согласен. Все равно не стоило казнить бедняжку».

Джейн в очередной раз задумалась над парадоксом, не раз отмеченным Лайонелом: англичане всегда воевали с французами, а теперь объединились с ними против русских. Она ещё не знала, что сегодня ей придётся ещё раз вспомнить Орлеанскую деву и даже ощутить себя ею.

Такие размышления отвлекали её, но Уна не шла, и надо было решаться. К примеру, пройтись по коридору без обуви. А если дядя Генри выскочит из своей предполагаемой засады, то добежать до комнаты Лайонела.

А если он войдёт туда и осуществит угрозу?

Джейн в очередной раз выглянула в окно, надеясь увидеть кого-нибудь из слуг. Но вместо них увидела незнакомца, идущего к усадьбе.

Делать пока что было нечего, и Джейн вспомнила совет Лайонела: если видишь человека, то попробуй представить, кто он такой, а потом узнай, права ты или нет. Поэтому Джейн стала наблюдать за незнакомцем.

Это был высокий широкоплечий бородач, в большой шляпе. Такому человеку естественно идти быстрым и размашистым шагом. Однако незнакомец брёл медленно, и было очевидно, что не от усталости, а от раздумий. Когда до крыльца оставалось шагов тридцать, незнакомец остановился и закурил трубку. На это он потратил добрые пару минут, после чего окончательно сбавил шаг.

«Он прошёл восемь миль от станции, но так и не решил, нужно войти ему в дом или нет, поэтому затягивает время, – подумала Джейн. – Понять бы, почему так. Одет как джентльмен или как человек, желающий походить на джентльмена. Но пришёл пешком. Кстати, к кому же он явился в гости? Не к слугам же. А если к дяде Генри, то тот встретит его и будет беседовать в левом крыле».

Это был шанс спокойно дойти до комнаты Лайонела. Конечно, шанс ненадёжный. Джейн поняла, какая большая разница, когда ты просто играешь в размышления и когда должна подумать и действовать.

Подождав, пока незнакомец войдёт в дом, Джейн выглянула в коридор. Взяла туфли в руку и направилась к Лайонелу.

Она прошла уже больше половины, когда на лестнице заскрипели ступени. Судя по звукам, поднимался дядя Генри.

От испуга Джейн выронила туфельку. Нагнулась, подняла. И поняла: отступление уже отрезано. Пара секунд, и дядя окажется в коридоре, увидит её. Поможет ли ей, если она успеет умчаться и закроется у себя или у Лайонела? Ведь сейчас в Освалдби-Холле нет миссис Дэниэлс и никто не помешает дяде взломать дверь.

«Маленькая невоспитанная дрянь! Наконец-то я смогу научить тебя, как уважать взрослых! На этот раз ты получишь по заслугам!»

Все эти соображения, как и вполне возможные слова дяди Генри, промелькнули в голове Джейн за одну секунду. А заодно промелькнула мысль: чтобы успеть что-то сделать, у неё как раз одна секунда и осталась.

И тут Джейн вспомнила про лестницу Лунной Леди. Вообще-то, пока Лайонел был на ногах, они ещё дважды исследовали её, собирая впотьмах остатки паутины. Ни скелетов, ни золота не нашлось, поэтому они забросили это занятие.

А если дверь заколочена? Прыгать в окно?

«Хоть бы и в окно», – подумала Джейн, толкая дверь. Та скрипнула и поддалась на полдюйма.

Джейн слышала, что умирающий человек вспоминает всю свою жизнь. Наверное, она тоже умирала в эти секунды, так как вспомнила многое из прошлого. В том числе последний визит на Лунную лестницу, когда Лайонел на прощание закрыл дверь и прижал её сверху согнутым гвоздём. Значит, достаточно…

Джейн отыскала гвоздь и, не обращая внимания на боль в большом пальце, отогнула его вверх. Толкнула дверь ещё раз. Та открылась.

«Интересно, знает ли он про эту дверь? И если не знает, то не поймёт ли, что ею только что воспользовались? – подумала Джейн, осторожно закрывая дверь за собой. – Кстати, комнату я не закрыла, и если он обнаружит, что меня там нет…»

– Дорогой!

Голос тёти Лиз звучал приглушённо, но все же различимо.

– Дорогой, можно тебя на пару слов… мне доложили – у нас гость…

В голосе тёти была непривычная интонация. То есть непривычная по отношению к мужу, но вполне обычная в обращении со слугами и, конечно, с самой Джейн. Это была смесь сарказма и неудовольствия.

Опять раздался скрип ступеней. Он медленно затихал – дядя Генри спускался по лестнице.

«Теперь никто не помешает мне пройти к Лайонелу, – подумала Джейн, облизывая саднящий палец. – Однако что же это за странный визитёр? Может, мне пойти и узнать, кто он такой?»

И Джейн, удерживая туфли в одной руке, а другой держась за перила винтовой лестницы, поднялась в закрытый коридор. Из редких щелей бил свет, но его, конечно, не хватало.

Зато слышно было ничуть не хуже, чем в первый вечер, когда они с Лайонелом открыли для себя эту лестницу и коридор. Поэтому голос тёти Лиз Джейн услышала скоро и отчётливо.

– Дорогой, я никогда не вмешивалась в твои дела. Но сейчас я не могу скрыть удивление. Если служанка не перепутала фамилию, то мистер С. – это тот самый Счастливчик Джон, о котором ты говорил. Позволь спросить, что понадобилось в нашем доме каторжанину?

«В нашем доме?» – со злостью подумала Джейн. И тут же ей показалось, будто дядя Генри угадал её мысли.

– Дорогая, ты плохо расслышала мои недавние слова. Я никогда не говорил, что это наш дом. Я лишь говорил тебе, что этот дом может стать нашим. Но это возможно лишь при соблюдении некоторых условий. Первое из них: ты не вмешиваешься в мои дела. Могу успокоить тебя: Счастливчик Джон у нас ненадолго. И если ты хочешь, чтобы он покинул наш дом в самое ближайшее время, не отвлекай меня. Лучше посиди в холле, так, чтобы ты видела дверь гостиной. Любое постороннее ухо – неуместно.

– Я поняла, дорогой.

– И хорошо. А теперь пригласи Счастливчика. Томить ожиданием даже такого гостя не совсем учтиво.

И Джейн поняла, что визит к Лайонелу отложен на неопределённое время.

Дядя Генри и Счастливчик Джон говорили тихо. К счастью, они расположились у стены. Поэтому Джейн слышала каждое слово.

– Мистер Стромли, я слышал, что вы хотели встретиться со мной, – сказал гость. Его голос был сильный, хрипловатый и при этом немного беспокойный. – Вы хотели поговорить о чем-то важном, но не о моем долге, – последние слова были добавлены с очевидной поспешностью.

– Да, именно так, – после некоторой паузы (томительной паузы, как поняла Джейн) произнёс дядя Генри. – Конечно, мистер Счастливчик, было бы неверно думать, будто я забыл про долг – я никогда не забываю о долгах. Но важно не это: если мы договоримся, я готов не только забыть о долге, но и выдать вам безвозвратный кредит.

Казалось, дядя Генри продолжит. Но он замолчал, ожидая, что скажет собеседник.

– Я даже немножко удивился, когда мне сказали в Ливерпуле, что меня разыскивает некий джентльмен, а это оказались именно вы. Вы, мистер Стромли, действительно остались джентльменом – и, как я погляжу, теперь чуть ли не сквайр.

– Кем я стал, не ваше дело, – ответил дядя Генри, – но джентльменом я остался, в отличие от вас. Вы понимаете причину, мистер Счастливчик? Причина в маленьком отличии между нами. Нам обоим пришлось быть в одном шаге от причала, с которого отходит корабль в Ботани-Бей[12]. Но я избежал последнего шага. Поэтому я являюсь джентльменом и могу ходить по земле родной страны с гордостью, в отличие от некоторых моих знакомых, вынужденных по возвращении оглядываться через плечо.

«Достойнейшим джентльменом! – подумала Джейн. – Ну почему никто, кроме меня, не слышит этот разговор?!»

– Но хватит обо мне, поговорим о вас, – продолжил дядя Генри. – Надеюсь, вы догадались, почему я не тратил слишком много времени на поиски вашей особы, а дождался, когда вы отзовётесь на моё приглашение?

– Потому, – ответил гость, – что джентльмену не следует таскаться по притонам в поисках прежних компаньонов, не сумевших остаться джентльменами.

– Это верно. Но была ещё одна причина. Я хотел понять, сохранили ли вы способность находить нужных людей. Результатами проверки я удовлетворён и беру вас к себе на службу. Да, именно на службу, а не в компаньоны, как бывало прежде. Мистер Счастливчик, как я убедился, вы, действуя самостоятельно, ошибаетесь. А вот исполнять поручения вы умеете. Я хочу дать вам поручение.

– Какое?

– Ваша задача – отправиться на театр боевых действий. Нет, не умирать за Королеву и Страну[13]. Дураков на это дело много, но ни я, ни вы к ним не относимся. Ваша задача – найти капитана морской пехоты сэра Фрэнсиса Летфорда. Этот достойный джентльмен в данный момент осаждает одну из русских крепостей на Балтике. Мне нужен надёжный человек, который отыщет его и присмотрит за ним.

– Вы хотите, чтобы он…

Из-за стены донёсся энергичный, но почти не слышный звук. Джейн показалось, что дядя Генри тихо прошипел: «Тсс!»

– Ох, Джон Счастливчик, вас постоянно губила – и, боюсь, погубит – поспешность и пристрастие к ненужным словам. Что такое «вы хотите»? Если ещё раз спросите меня о том, что я хочу, то в дальнейшем мы будем говорить о вашем долге. Нет, я буду говорить только о своих чувствах. Я ничего не хочу и не планирую. Я только предчувствую свои будущие чувства. Поняли?

– Да, – со вздохом ответил Счастливчик.

– А чувства мои такие. Конечно, как верноподданный Её Величества, я буду рад, если отважный офицер придёт с войны живым и невредимым. Но в силу определённых личных причин к этой радости будет примешана грусть. Очень сильная. А вот если этот офицер падёт в боях за Королеву и Страну, то чувство радости во много раз превысит чувство грусти. Надеюсь, вы меня поняли?

– Да, – ответил гость.

– А теперь, чтобы вы не только поняли, но и прониклись важностью вашей миссии. Если я получу известие, что оберегаемый вами офицер не вернулся с войны, мои чувства будут столь велики, что я смогу с вами поделиться радостью. Наши прежние денежные недоразумения будут забыты. Кроме того, я смогу устроить вашу судьбу и найти вам такое место, где вам не станут докучать ни сыщики, ни кредиторы.

– Я благо…

– Подождите. Но если капитан Летфорд вернётся, подозреваю, что эта новость ввергнет меня в грусть. Она будет столь велика, что я поделюсь ею с вами. И, подозреваю, вам достанется большая доля. Я достаточно высоко ценю свои чувства и не смогу пощадить человека, который не пощадил их. Вы пожалеете, что вообще сегодня явились сюда!

Последние слова дядя Генри просто выкрикнул и ударил кулаком по журнальному столику. Кстати, своевременно, так как Джейн не смогла сдержать стон и поторопилась прикусить руку.

– Я понял, – произнёс гость.

– Вот и отлично. Тем более вы как минимум дважды оказывались в подобных ситуациях и выходили из них с честью.

– Трижды.

– Тем более. Видите, я, как всегда, прав более чем наполовину. Мистер Счастливчик, тянуть время нежелательно. Я дам вам сумму, которая с лихвой покроет ваши дорожные расходы. Чтобы попасть на корабль и отплыть к действующей эскадре, вы можете стать врачом, негоциантом, священником, журналистом, не мне вас учить. Советую отказаться от индийских воспоминаний: на борту могут быть офицеры из колоний. Чаще употребляйте ваш американский акцент: янки на корабле окажутся вряд ли.

– Да, вот ещё. При благоприятном, точнее печальном, исходе постарайтесь изучить бумаги покойного. Если вы доставите их мне, то размеры моей благодарности увеличатся. Если не сможете – не надо, но убедитесь, что от них остался пепел. Это тоже очень обрадует меня. А теперь – в путь…

Видимо, отношения, сложившиеся между дядей Генри и Счастливчиком Джоном, не допускали промедлений. Послышался скрип отодвинутого кресла, секундная пауза – Счастливчик взял деньги – и удаляющиеся шаги.

Джейн встала, щипнула себя, желая убедиться, что не спит, и двинулась по коридору. Хотя дядя и пошёл проводить гостя, терять время она не собиралась. Впереди уже маячила секретная дверь, и тут у Джейн язык прилип к нёбу, а волосы не то чтобы встали дыбом, но ощутимо зашевелились. Сквозь щели двери пробивался слабый свет, и в этом свете была явственно видна неподвижная женская фигура в белом, стоявшая у подножия лестницы. Фигура двинулась к Джейн – как показалось той, не шевелясь и не касаясь ногами пола. Крик застыл у Джейн в горле…

– Мисс Тшейн… – тихо произнесла фигура. Джейн чуть не упала в обморок от облегчения. Лунная Леди, если она существовала, была явно уроженка Йоркшира или уж по крайней мере англичанка, и говорить с гэльским акцентом ей было не с чего.

– Уна?

– Мистер Стромли попросил меня сопроводить вас в комнату мастера Лайонела. Я не нашла вас в вашей комнате и испугалась – вы ше знаете, вам нельзя…

– Как вы… Как вы нашли…

– Слуги всегда знают больше, чем думают хозяева, мисс Тшейн… Идёмте, я толшна вас проводить, мистер Стромли велел…

– Мой дядя всегда трогательно заботится о своих родственниках, – рассеянно сказала Джейн. Они осторожно вышли в коридор, и тут Уна внимательно посмотрела на Джейн и тихо спросила:

– Простите, вам не плохо, мисс Тшейн? На вас лица нет…

– И больше ты ничего не запомнила? – в очередной раз спросил Лайонел.

– Ничего, – в очередной раз ответила Джейн.

У Лайонела была досадная привычка повторять одни и те же вопросы. К примеру, он успел спросить сестру самое меньшее пять-шесть раз, попыталась ли она разглядеть обратный адрес на отцовском конверте перед тем, как бросить его в огонь, или нет. «Может, ты не присмотрелась, но просто взглянула, и эта картинка отпечаталась в твоей голове? – рассуждал он вслух. – Как бы сделать так, чтобы ты вспомнила?» Джейн даже предложила подвергнуть её какой-нибудь простой пытке, вроде щекотки, но Лайонел отверг идею.

Сейчас он был огорчён тем, что Джейн не запомнила мистера Счастливчика.

– Если бы я был преступником, скрывающимся от закона, то носил бы самую пышную бороду, которую только бы смог отрастить, и самую большую шляпу, которую только можно купить в шляпной лавке, – заметил Лайонел. – Ладно, спасибо, что запомнила про американский акцент. Теперь переходим к самому трудному: решаем, что делать. Я вижу три варианта. Первый – самый простой и самый глупый: не делать ничего и ждать нового письма. Когда же оно придёт, немедленно предупредить папу. Так ты может быть все-таки…

– Я. Не. Запомнила. Адрес. На. Сожжённом. Конверте, – отчеканила Джейн.

– Да, извини. Теперь второй вариант, тот самый, который ты предложила, едва войдя в кабинет. Ты по-прежнему считаешь, что надо обратиться к властям?

– Не уверена, что поверят, – вздохнула Джейн.

– Зато я кое в чем уверен. Давай устроим маленький домашний спектакль. Ты играешь саму себя, я – всех остальных. Итак, Джейн Летфорд пришла в полицию…

Голос Лайонела изменился, стал нарочито взрослым и официальным:

– Мисс Летфорд, сообщите, что привело вас в полицию. Не волнуйтесь, будьте уверены, я, как и присутствующие здесь ваши родственники («Основной допрос пройдёт в присутствии тёти Лиз и дяди Генри», – заметил Лайонел своим обычным голосом), желаю вам только добра. Свидетелем какого происшествия вы стали в минувшую среду?

– Господин констебль, наш дом посетил скрывающийся от каторги преступник, – сказала Джейн.

– Уважаемая юная леди, это очень важное заявление. Будьте добры, уточните нам его имя. Счастливчик Джон. А приметы? Большая шляпа и пышная борода?

– Сэр, надеюсь, теперь вам понятно, что перед нами плод болезненной детской фантазии?

Джейн вздрогнула, настолько удачно Лайонел смог воспроизвести интонацию дяди Генри.

– Подождите, пожалуйста, мистер Стромли. Мисс Летфорд, продолжайте. В чем заключалась суть состоявшегося преступного разговора?

– Он сказал… Он сказал, – Джейн запнулась, пытаясь найти максимально чёткую формулировку. – Дядя Генри сказал, что если мой папа не вернётся с войны, то он будет этому рад, и просил гостя отправиться на Балтийское море и присмотреть за папой.

– Извините, ваша честь, – Лайонел заговорил участливым и взволнованным до лёгкой истеричности голосом тёти Лиз, – извините, но, может, не стоит утомлять допросом бедное дитя? Это очень впечатлительный и нежный, но, к сожалению, также избалованный и капризный ребёнок, выросший без отца и матери, в обстановке полной безответственности за свои поступки. Недавно Джейн выхватила письмо из рук своего дяди и бросила в камин лишь за то, что родственник захотел прочитать это послание первым. Ваша честь, как бы вы наказали свою дочь за такой поступок?

– У меня нет дочерей, но сын, безусловно, пожалел бы о такой дерзкой выходке, – сказал «констебль».

– Вот, вот, – продолжила «тётя Лиз». – А мы ограничились тем, что посадили её в комнату, под домашний арест. Похоже, такой воспитательный метод оказался слишком жестоким для впечатлительного ребёнка, и наша племянница попыталась избавиться от наказания, опираясь на свои причудливые фантазии.

– Это существенно меняет дело, – сказал Лайонел голосом полицейского инспектора. – Я надеюсь, вы будете добры и снисходительны к ребёнку, чей отец сейчас сражается за Королеву и Страну. Впрочем, я также надеюсь, что вы избавите полицию от необходимости выслушивать детские фантазии.

– Непременно, ваша честь, – «дядя Генри» почти не пытался скрыть свою радость, но, обращаясь к Джейн, почти скрыл злость: – Пойдём, милая, нам есть о чем поговорить дома.

– Вот, – сказал Лайонел своим привычным голосом. – Все будет так или примерно так.

– Лайонел, ты говоришь как взрослый, – тихо сказала Джейн.

– Нет, сестричка. Просто я ещё не совсем взрослый и поэтому хорошо понимаю взрослых. Ты согласна, что остаётся только один выход?

– Да.

– Ты должна сама отправиться к Балтийской эскадре и найти отца раньше, чем до него доберётся наёмный убийца, – спокойно сказал Лайонел.

– Я сразу подумала об этом. И больше всего боялась, что ты будешь меня отговаривать.

– Не стал бы. Если ты отправишься в путь, у тебя в любом случае останется вторая возможность. Ты можешь дать показания о подслушанном разговоре в любом городе Англии и на борту любого британского корабля. Может, на корабле к тебе и прислушаются и, даже отправив домой, пообещают передать письмо отцу. Но если ты дашь показания в нашем графстве, шанса на второй вариант не будет. Твой арест затянется не на один месяц, и наш дорогой дядюшка станет запирать дверь комнаты на ключ, а может, и поставит решётку на окна. Он выпустит тебя на свободу только в одном случае…

Лайонел замолчал, и Джейн поняла почему. Брат подумал о том самом случае, при котором дядя Генри сочтёт, что племянница для него больше не опасна.

– Теперь, – сказал Лайонел, – приступаем к делу.

– Приступаем, руководи.

– А что мне ещё остаётся? – грустно сказал Лайонел. – Наверное, первыми штабными офицерами были воины со сломанными ногами – ни на что иное, кроме как составлять планы для других, они не годились. Тебе понадобятся деньги. Перед отъездом отец оставил мне тридцать фунтов. Возьми их себе, у меня останется мелочь на разные потребности. Кстати, насчёт мелочи. Видишь, на полке стоит мистер Пигги-Пенни? Будем считать, что уже настала осень и его пора заколоть. Черт, погоди, дай полюбоваться! Я откармливал его два года, мечтал приобрести «Британнику»[14]. Вот она, здесь, на полке, вообще у нашего замечательного покойного сэра Хью столько книг, что мечтать мне больше не о чем. Разбей о пресс-папье. Отлично. Возьми немного мелочи, она тебе понадобится. Остальную мелочь всыпь в эту карандашницу и поставь рядом.

– Спасибо.

– Вот уж, действительно, не за что. Хорошо, что тебе не понадобится что-нибудь продавать. Девочки, продающие на улице дорогие вещи, всегда вызывают особый интерес, впрочем, мальчики тоже. Кстати, надо будет решить с одеждой. Ты должна взять платье, в котором путешествуешь, и положить его на стул в своей комнате. Так, чтобы и служанки, и дядя, и тётя не сразу заподозрили, будто ты отправилась в дальнее путешествие. Ты сбежала из-под ареста в домашней одежде, решила погулять и заблудилась в парке. Чем позже дядя Генри поймёт, что тебя надо искать не в окрестностях Освалдби-Холла, а в дальних краях, тем лучше для всех.

– Лайонел, ты прекрасный лидер. Какие ещё идеи?

– Тебе надо как следует выспаться до вечера. Если ты уйдёшь в полночь, то сможешь сесть в утренний поезд и выспаться уже там.

– Хорошо. Но если моё отсутствие обнаружат утром… Уна ведь приносит мне завтрак… Кстати, где она – мы уже сколько времени разговариваем.

Тут дверь спальни тихо открылась, и Уна появилась на пороге собственной персоной – без стука и не попросив разрешения войти, неслыханная вещь для служанки.

– Мисс Тшейн, мастер Лайонел… Простите, я никогда не стала бы подслушивать, но я видела ваше лицо… я поняла, что что-то случилось, а миссис Дэниэлс в отъезде… Мисс Тшейн, я слышала, о чём вы сейчас говорили… если хотите, я поеду с вами. Я…

– Стоп, Уна, – перебил Лайонел, – с какого места вы начали слушать и что именно вы слышали?

– Что сэру Фрэнсису угрошает опасность и мисс Тшейн долшна найти его. Только я не поняла, какая опасность… он ведь и так на войне…

– Уна, а разговор мистера Стромли с его посетителем вы слышали?

– Нет, мастер Лайонел, не слышала, врать не буду. Но почему…

– Жаль. Но делать нечего. Уна, не обижайтесь, но вы и правда очень плохо умеете врать и притворяться, так что я не могу вам сказать всю правду. Просто поверьте, мы знаем, что делаем.

– Мошет быть, я фсё-таки…

– Спасибо, Уна, но это исключено. Тогда ваше отсутствие заметят сразу, а вы, как взрослая, чего доброго, попадёте под суд, – немедленно возразил Лайонел. – Но вот если бы вы могли скрыть исчезновение Джейн хотя бы на день… даже на полдня – чтобы утренний поезд наверняка ушёл. Просто не поднимайте тревогу утром – оставьте завтрак и всё.

– Ну, если это помошет… Мисс Тшейн, вы ведь собираетесь в Россию… Мошно я вас попрошу… У меня брат в девяносто третьем полку – полку Аргайлских и Сазерлендских горцев. Понимаете, фактор его Сфетлости обещал, что нам оставят наш надел, если Мэрдо запишется в полк… только он нас обманул, и не нас одних. Весь остров согнали с земли – в наших краях офцы нынче приносят больше дохода, чем арендаторы… Большинство уехали прямо в Канаду – говорят, в Нова Скотии[15] скоро будут говорить по-гэльски больше народа, чем в старой Шотландии… А мы с мамой не мошем уехать, пока Мэрдо слушит. Я нарочно ничего ему не писала поначалу – боялась, что он дезертирует, если услышит, а это знаете, чем пахнет… А потом их полк послали под Севастополь. Если вы вдруг его найдёте, передайте письмо от меня… а он вам, глядишь, и помошет. Спросите Мэрдо Кэмпбелла, сына Иана Кэмпбелла из Охенкраггана на острове Сгиах. Только не перепутайте, Охенкрагган есть и на острове Мулл, и на острове…

– Но Уна, мне ведь надо вовсе не под Севастополь, а на Балтику.

– Ох, мисс Тшейн, и то, и другое Россия, мошет, и встретитесь. Так вы запомните: девяносто третий полк, Аргайлские и Сазерлендские горцы, Мэрдо Кэмпбелл, сын Иана Кэмпбелла из Охенкраггана на острове Сгиах. Я напишу записку вечером… днём у меня ни минутки свободной нет…

– Джейн, это глупо.

– Лал, ты повторяешь это в третий раз. Я не могла уйти, не попрощавшись.

– Сестричка, я рад, что ты зашла. Но у нас нет времени. Если кому-нибудь придёт в голову заглянуть сейчас в мою комнату, наш план рухнет. Прощайся и уходи.

Пожалуй, Лайонел был прав. Джейн поймала себя на том, что со страхом прислушивается: не донесутся ли из коридора звуки приближающихся шагов. Кстати, она второй раз за день нарушила условия домашнего ареста.

Но если бы этого страха и не было… Ещё недавно, днём, когда в комнате гостили солнечные лучи, план казался таким простым и лёгким, как прогулка по вязовой тропинке до озера. «Нам повезло, что отца отправили на Балтику, а не на Чёрное море», – говорил Лайонел, показывая на карте будущий маршрут Джейн.

Днём все было просто. Сейчас, когда за окном утвердилась душная и тревожная вечерняя тьма, все, что осталось понятного и привычного в мире, – кровать Лайонела, освещённая лампой, его немного похудевшее лицо, его книги и тетрадь, полная мудрых каракулей, и пустая вазочка с крошками шоколада.

Кстати, когда она уедет, кто будет приносить ему шоколад?

На одну секунду – конечно же, только на одну – Джейн захотелось стать тем самым констеблем и решить, что все услышанное ею утром – это фантазии нервного и впечатлительного ребёнка. Сказать Лайонелу: «Я пошутила», пощекотать его, если он надуется, поцеловать, услышать слова прощения и ещё полчаса проговорить о якутах и маори, о паровозах, о подводном телеграфе, даже о динамике цен на кофе. Лишь бы не думать о темноте за окном. И дороге в этой темноте.

Джейн прикусила губу и отвернулась, чтобы не всплакнуть.

– Джейн, Томми с тобой?

Джейн не сразу сообразила, что брат говорит с нею о её верном солдате.

– Да, а что?

– Дай, пожалуйста. Я хочу дать ему поручение.

Джейн протянула ему солдатика. Лайонел бережно его взял, поднял к свету.

– Томми, я знаю, что ты вместе с Джейн отправляешься в дальнюю дорогу. Очень дальнюю и очень трудную, но ведь солдатам не привыкать, правда? Надеюсь, Джейн тебе все объяснила. Если нет, то она исправит упущение, время у вас будет. Томми, пожалуйста, следи за ней и не позволяй сестричке Джейн делать глупости. Хотя бы не посоветовавшись с тобой. Береги её и помоги найти папу. Замётано, Томми? Джейн, прощай и иди. Чем позже я получу весточку о тебе, тем больше шансов, что у тебя все будет в порядке. Не думай обо мне. Думай о том, как добраться до Балтийского моря. Пока.

– Пока, Лал. Ты даже не догадываешься, как мне повезло с братом.

– Зато знаю, как мне повезло с сестрой. Полный вперёд!

Ночь оказалась не такой уж и душной, и не такой тёмной, как чувствовалось в доме. Поблёскивали августовские звезды, скоро должна была взойти луна.

«Пройти в полночь Лунной лестницей, Закрытым коридором и не испугаться. Наверное, я берегу свой страх для чего-то более серьёзного», – подумала Джейн, выходя из потайной двери.

Прошла несколько шагов, оглянулась и только сейчас поняла, как сильно успела полюбить Освалдби-Холл, со всеми его комнатами, живыми и прошлыми обитателями. Поэтому она поспешила отвернуться, чтобы подавить желание остаться. Только успела разглядеть огонёк в комнате Лайонела.

Где-то за горизонтом ворчала гроза.

«Наверное, там, куда я отправляюсь, тоже будет громко, – подумала Джейн. – Кстати, надо поторопиться. Начинать путешествие под дождём не в моих интересах».

И быстро зашагала по аллее.