Дочь короля

Глава 4

Мари-Жозеф шла по безмолвным рассветным садам Версаля. Садовники исчезли с первыми лучами солнца, но придворные еще спали, а посетители еще не явились. Пока ей одной принадлежала эта красота, облака белоснежных цветов, напоенный апельсиновым благоуханием воздух.

Она шагала по Зеленому ковру к фонтану Аполлона, размышляя, как спланировать день. Она покормит русалку, потом вернется во дворец, времени у нее останется еще предостаточно, разбудит Ива и позавтракает с ним хлебом и шоколадом. Он будет присутствовать на церемонии пробуждения его величества. Она не сможет его сопровождать, ибо женщинам запрещено принимать участие в этом ритуале, зато будет ждать его в караульне, вместе с другими дамами и мужчинами, которым не посчастливилось так, как Иву, а потом в свите его величества отправится к мессе.

Утро было восхитительное. Мир был восхитительный. «Если я сейчас подобью ногой камешек, – подумала она, – то несколькими росчерками пера, сделав всего несколько расчетов, смогу описать его взлет и падение. Я могу исчислить, с какой силой он упадет на следующий камень, а отскочив – на следующий. Открытия господина Ньютона позволяют мне описать все, что я хочу, даже пути звезд и планет в далеком будущем. А теперь, когда я вышла из монастыря, никто мне этого не запретит!»

Легкий ветерок зашелестел листьями апельсиновых деревец в кадках. Мари-Жозеф подумала, как рассчитать колебание трепещущих листьев, и, хотя и не сумела тотчас найти верное решение, была убеждена, что рано или поздно это будет ей под силу.

«Господин Ньютон наверняка быстро справился бы с такой простой задачей, – подумала она. – Осмелюсь ли я написать ему еще раз? Удостоит ли он меня ответом, если однажды соблаговолил написать мне, а я тогда не смогла ответить? Вот бы узнать, что было в письме».

Версальский дворец стоял на невысоком холме; Зеленый ковер вел под уклон к шатру русалки.

Насколько легче идти, чем вчера вечером, заметила она. Сегодня она надела амазонку, куда более удобную, чем придворный роброн.

Когда она подходила к лабораторному шатру, несколько массивных повозок, осевших под тяжестью бочек, как раз катили по Королевской аллее к фонтану.

Граф Люсьен легким галопом пустил своего серого арабского скакуна мимо повозок. Горячий конь, взметнув гравий из-под копыт, весело вскинув черный хвост, подскакал к шатру. Граф Люсьен приветствовал Мари-Жозеф взмахом трости. Под его надзором рабочие развели полог шатра, а возчики выстроили в ряд телеги.

Мари-Жозеф вошла в шатер, подняла засов на дверце клетки и, торопливо пройдя к краю фонтана, стала искать взглядом русалку.

Длинные темные волосы и переливчатые кожистые хвостовые плавники мерцали под копытами Аполлоновых солнечных коней.

– Русалка!

Морская тварь взмахнула хвостом и забилась глубже под статую. Мари-Жозеф потянулась было за рыбой, но потом передумала. Вокруг корзины стояла лужица растаявшего льда, разило несвежей рыбой.

– Лакей!

В отличие от русалки, слуга опрометью кинулся на ее зов, с почтительным выражением лица, не поднимая глаз.

– Да, мадемуазель?

– Немедленно выкиньте эту зловонную гадость! Где свежая рыба? И где обещанный лед?

– Сейчас доставят из кухни, мадемуазель, вот-вот, уже несут.

Он махнул рукой в сторону входа, откуда показались трое слуг: один с плетеной корзиной, двое других – с тачками, полными льда.

– Хорошо. Спасибо.

Он отвесил торопливый поклон и бросился давать указания остальным. Те отнесли корзину рыбы в клетку и принялись лопатами выгружать мелко наколотый лед, высыпая его на образец для вскрытия.

Мари-Жозеф выбежала в центр фонтана, на край помоста. Доски были сухие, а значит, русалка больше не пыталась бежать.

«Наверное, она вне себя от ужаса, – со вздохом подумала Мари-Жозеф. – Испуганных животных трудно приручить».

Она шлепнула рукой по воде, вспомнив, как похлопывает по одеялу, приманивая Геркулеса.

– Плыви сюда, русалочка. Хорошая, хорошая русалочка.

Русалка следила за нею из-под колесницы Аполлона.

Мари-Жозеф взяла за хвост рыбу и поболтала ею в воде. Русалка подняла голову, открыла пасть и высунула язык, словно пробуя воду на вкус.

– Да, хорошая, хорошая русалочка. Плыви сюда, ко мне, я дам тебе рыбку.

Русалка с шумом выплюнула воду.

– Вы можете заставить ее есть?

Мари-Жозеф обернулась:

– Граф Люсьен! Я не думала, не ожидала…

Он стоял на бордюре фонтана, рассматривая русалку. Мари-Жозеф не слышала, как он подошел. Он холодно взглянул на нее.

– Вы что же, не узнали меня, – спросил граф Люсьен, – оттого что я сбрил усы?

Он говорил столь сухим тоном, что Мари-Жозеф не решилась рассмеяться: вдруг она неправильно поняла его шутку?

Он действительно сбрил свои пшеничные усы. Может быть, кто-то объяснил ему, что придворные теперь отпускают усы только во время военных кампаний и сбривают тотчас по возвращении в Версаль, чтобы походить на гладко выбритого короля. Он сменил свой простой шейный платок на кружевное жабо с лентами, а простой, подвязанный на затылке по обычаю военных парик – на модный, с локонами, ниспадающими на плечи расшитого золотом синего жюстокора. Большинство придворных предпочитали черные парики, любимые его величеством, однако граф Люсьен выбрал золотисто-каштановый, выгодно подчеркивавший нежный цвет его лица и светло-серые глаза.

– Я вас узнала, – чопорно ответила Мари-Жозеф, – но вы же адъютант его величества и состоите в свите. Я не ожидала увидеть вас в шатре русалки.

– Коль скоро русалка занимает мысли его величества, я обязан за ней присмотреть, мадемуазель де ла Круа, – возразил он. – Русалка вверена попечению вашего брата…

– Сударь, пока мой брат изучает мертвую русалку, живая вверена моему попечению.

– В таком случае нам с вами придется видеться часто. Вы сможете заставить ее есть?

– Надеюсь, что да.

– Ваш брат кормил ее насильно.

– Уверена, что приучу ее брать пищу у меня из рук.

– Его величеству не требуется ручная русалка. Его величеству потребна русалка, хорошо откормленная.

Он откланялся и стал неуклюже, как маленький ребенок, спускаться с края фонтана на землю по низенькой лесенке, опираясь на трость. Мари-Жозеф смотрела ему вслед.

С другой стороны фонтана задним ходом подогнали к клетке повозку. Рабочие стали скатывать по настилу оглушительно грохочущие бочки. Откуда ни возьмись появился садовник и принялся разравнивать граблями следы колес, оставленные на гравии.

Рабочий выбил кувалдой днище бочки, вдавив его внутрь, и в бассейн хлынула морская вода.

Пробили одну бочку, другую, третью, и вот уже в воздухе разлился прохладный запах океана. На поверхности воды в бассейне заплясали пузырьки, задрожала рябь.

С силой ударив мощным раздвоенным хвостом, русалка взлетела над водой. Вода полилась из ее открытой пасти, с темных волос, заструилась по телу. Спутанная прядь на лбу окрасилась светло-зеленым.

«Интересно, почему поблекла прядь? Уж не заболела ли русалка?» – забеспокоилась Мари-Жозеф.

Русалка вывела музыкальную трель и опустила голову под воду.

Гибким, плавным движением, даже не взрезав водную гладь, она нырнула на дно, а когда всплыла на поверхность, в зубах у нее билась живая серебристая рыба. Русалка подбросила скользкую увертливую рыбу в воздух и поймала ее пастью. Рыбий хвост какое-то мгновение трепетал меж ее губами. Потом русалка сглотнула. Рыба исчезла.

– Живая рыба! – воскликнула Мари-Жозеф. – Ей нужна живая рыба!

Русалка снова нырнула и устремилась к повозкам, в чистую морскую воду. Доплыв до решетки, она вцепилась в прутья и принялась трясти их. Металл загремел и зазвенел, точно рыцари скрестили копья на турнире. Русалка закричала, одним броском просунула руку меж стальными прутьями и схватила возчика за лодыжку.

– А ну, отпусти, черт бы тебя побрал! – Не ожидавший нападения возчик в ужасе отпрянул, попятился и опрокинулся навзничь, подбив бочку, бочка покатилась, завертелась и разлетелась в щепки, ударившись о прутья решетки. Клепки и стальные обручи градом посыпались в воду. Русалка снова бросилась на решетку и трясла ее, пока прутья не задрожали и не зазвенели.

Возчик в панике схватился за кнут и, со свистом рассекая воздух, чуть не ударил русалку по рукам.

– Проклятая нечисть!

Снова просвистел кнут.

С пронзительным криком ужаса русалка нырнула под воду, подняв сноп брызг.

– Не смейте!

Мари-Жозеф выбежала из клетки и бросилась вдоль края фонтана наперерез возчику. Огромные лошади-тяжеловозы с фырканьем забили копытами.

– Не смейте! – снова задохнулась от негодования Мари-Жозеф.

Русалка в испуге заходилась то криком, то свистом.

Вне себя от страха и ярости, возчик опять взмахнул кнутом, на сей раз готовясь нанести удар Мари-Жозеф. Мари-Жозеф замерла, не столько испуганная, сколько пораженная.

Воздетая рука возчика застыла высоко в воздухе, но не опустилась для удара – ее перехватила эбеновая тросточка графа Люсьена. Обезумевший великан попытался отбить ее, не соображая, что его удерживают от совершения преступления.

– Возчик! – возвысил голос граф Люсьен.

Возчик наконец осознал, что чуть было не ударил благородную даму, на которую уже поднял руку.

Граф Люсьен опустил трость и снова сел в седло. Его серый арабский скакун стоял не шелохнувшись, лишь прядая ушами, то закладывая их, словно прислушиваясь к всаднику, то настораживая при стонах и щебете русалки, и беспокойно косился на возчика.

– Мадемуазель де ла Круа поручена забота о русалке его величества! – сказал граф Люсьен.

– Месье, мамзель, прошу прощения…

Охваченный ужасом и раскаянием, возчик бросил кнут наземь.

– Вы уволены, – произнес граф Люсьен тоном, не допускающим возражений.

Ростом возчик превосходил графа Люсьена в два раза, весом – раза в три, а нож у него на поясе был куда длиннее графского кинжала. Однако смелостью и самообладанием явно уступал. Возчик мог ожидать и куда более сурового наказания, которое непременно последовало бы, если бы он не успел убраться до того, как к фонтану прибегут мушкетеры. Он схватил вожжи и с проклятиями принялся понукать лошадей. Упряжка рванулась с места. Повозка с грохотом покатилась прочь. Откуда ни возьмись снова появился садовник и разровнял на гравии следы копыт и колес.

– Граф Люсьен… – Мари-Жозеф с трудом переводила дыхание, колени у нее подгибались, она не находила слов от волнения.

– Вас больше не побеспокоят.

Он кивнул ей. На скаку он наклонился, подцепил тростью брошенный кнут, свернул его нетугим кольцом и повесил на луку седла.

К ней подбежали запыхавшиеся мушкетеры.

– Что случилось, мадемуазель? – спросил лейтенант.

– Вы же видите, – Мари-Жозеф махнула рукой на разбитую бочку и лужу морской воды, – не удержали.

Во дворце Люсьен проследил, чтобы конюх отвел его серую арабскую кобылу Зели в стойло, а потом неуклюже поднялся по ступенькам на второй этаж, где располагались королевские покои. В воздухе чувствовался аромат апельсиновых деревьев.

Несмотря на все его великолепие, жить в Версальском дворце было неуютно и тягостно, ведь он был построен на болоте: летом в нем донимала жара и духота, зимой мучил холод и дымили камины. Ради славы король Франции пожертвовал комфортом.

Мушкетеры с поклоном пропускали графа де Кретьена; не услышав ни одного вопроса, никем не останавливаемый, Люсьен дошел до коридора позади опочивальни его величества. Пользоваться этим потайным входом дозволялось только сыновьям короля и нескольким особо приближенным придворным.

Лакей распахнул потайную дверь. Люсьен вошел в покой и занял свое место возле королевского ложа под пышным пологом, за золотой балюстрадой, отделявшей монарха от подданных, свидетелей его пробуждения.

В прохладной, сумеречной парадной спальне царило безмолвие. Шпалеры белого шелка, расшитые золотом, мерцали как осеннее рассветное солнце. Полог постели был увенчан султаном из белых перьев.

Люсьен поклонился месье, монсеньору, августейшим внукам. Ответил на приветствие Лоррена. Учтиво, но холодно кивнул лейб-медику Фагону и лейб-хирургу Феликсу.

Часы пробили восемь. Слуги раздвинули занавеси, и из открытых окон в покой хлынули свет утреннего солнца и холодный воздух. Солнце позолотило и без того сияющие золотом шпалеры и парчовый полог ложа, заиграло на золотистом паркетном полу, осветило прекрасные картины и зеркала, тенью подчеркнуло выпуклость барельефа, изображавшего Францию, стерегущую сон монарха.

Люсьен и Лоррен развели полог пышного ложа. Главный камердинер склонился к королю и прошептал: «Сир, пора».

Разумеется, к этому времени король давно проснулся. Он всегда представал перед своими подданными величественным; не пристало ему являться перед ними лысым, пыхтя, почесываясь и протирая глаза, как простому смертному. Он редко спал в собственной постели, а мадам де Ментенон никогда не спала в королевской парадной опочивальне. Его величество имел обыкновение спать в ее покоях и поутру возвращаться в свою постель для ритуала пробуждения.

Его величество приподнялся, а месье поддержал его, в чем не было нужды.

– Доброе утро, дорогой братец, – произнес Людовик. – Я пробудился.

– Доброе утро, сир, – ответил месье. – Рад видеть вас этим утром в столь добром здравии.

Месье передал брату чашку шоколада. Король обладал здоровым аппетитом, но никогда не вкушал ни крошки по утрам. Шоколад в чашке остыл и подернулся пенкой, ведь его несли через весь дворец из далеких кухонь; в Версальском дворце блюда неизменно подавались на стол холодными.

Его величество намеренно отказался от удобств ради великолепия и точно так же пожертвовал уединением частной жизни, чтобы не спускать глаз со знати и держать ее в узде. Любой аристократ мог считаться потенциальным врагом, как Людовику было хорошо известно со времен гражданской войны, развязанной против него собственным дядей. Отчасти Люсьен был обязан своим фавором при дворе той непоколебимой верности, с которой служил Людовику его отец.

«Когда я достигну зрелых лет, – подумал Люсьен, – и, увечный, как отец, вернусь в Барантон, надеюсь, что буду в такой же чести, как он».

Люсьен отвел полог ложа. Месье протянул руку его величеству, помогая ему встать. Его величество милостиво соблаговолил принять помощь. В ночной рубашке и в коротком парике, окруженный придворными, которые удостоились великой благосклонности – права первого входа, он вышел из алькова, где помещалось его пышное ложе.

Лоррен подал его величеству шлафрок.

Стоя в дверях первого покоя, церемониймейстер ударил об пол своим жезлом и возвестил:

– Его величество пробудился.

Духовник его величества преклонил колени рядом с ним возле ложа. Не переставая болтать, придворные глядели, как молится король.

Люсьен, Лоррен, месье, лейб-медик, лейб-хирург образовали маленький эскорт, сопровождавший его величество к закрытому седалищу с судном. Люсьен внимательно следил за его величеством, боясь заметить малейшие симптомы его давнего недуга. К счастью, со времен операции утренние омовения перестали причинять королю боль. Люсьен опасался за жизнь своего монарха. Людовик привык стоически, безмолвно терпеть страдания. Однако за год болезни тело жестоко его измучило.

Немало потерзал его и хирург.

Люсьен не мог не признать, что Фагон и Феликс исцелили его величество от анального свища. Прежде чем приступить к лечению короля, хирург изрядно попрактиковался на крестьянах и узниках. Многих из них он отправил на тот свет и распорядился похоронить под покровом ночи. Он также запретил сопровождать погребение колокольным звоном, дабы никто не узнал о его неудачах.

«Вместе с тем, – думал Люсьен, – не буду спорить, кое-кого он спас. Он вернул нам короля. Что будет, когда его величество опочиет и на трон взойдет монсеньор?..»

Как его величество мог произвести на свет монсеньора, столь жалкого и бесцветного наследника, было выше понимания Люсьена.

Люсьен утешал себя тем, что его величество пребывает в отменном здравии. Король был стар, но бодр, крепок и деятелен в самой своей старости.

Месье поднес его величеству чашу с винным спиртом. Его величество омочил в ней кончики перстов. Люсьен поднес ему полотенце. Его величество отер руки.

Фагон осмотрел короля, что делал каждое утро.

– Ваше величество находится в добром здравии. – Фагон говорил намеренно громко, так чтобы его слышали придворные. – Если его величеству угодно, я могу побрить сегодня его величество.

– Весьма польщен, – откликнулся Людовик. – Давно ли вам приходилось брить чей-либо подбородок, Фагон?

– В последний раз, когда я был учеником, но бритва моя с тех пор не затупилась.

Королевский цирюльник отошел в сторону, скрывая разочарование оттого, что его сместили в столь важный день. Доктор Фагон побрил его величество. Он снял с короля маленький утренний парик и сбрил коротенький седой ежик точными, рассчитанными, плавными движениями.

– Отличная работа, сударь. Быть может, в вас погиб превосходный цирюльник.

Если Фагона и оскорбила эта острота, он не подал виду.

– Все мои таланты навеки в распоряжении вашего величества.

Ритуал утреннего пробуждения шел своим чередом, и церемониймейстер отворял двери королевской опочивальни все прибывавшим и прибывавшим придворным. Когда в спальный покой вступили удостоившиеся права пятого входа, Люсьен с негодованием заметил, что отец де ла Круа пренебрег приглашением его величества.

«Любой, не оценивший подобную честь по достоинству, поступает мерзко, – подумал Люсьен. – Но для иезуита столь грубое нарушение этикета просто непростительно».

Месье совлек с его величества шлафрок и передал ему рубашку. С ее воротника и обшлагов хлынул водопад кружев. Его величество надел чулки тончайшего французского шелка и панталоны черного атласа. Ножны украшал жемчуг, а эфес шпаги – затейливый орнамент. Жюстокор был заткан золотыми лилиями. Все ткани, из которых были сшиты его одеяния, были произведены на лучших французских мануфактурах ради сегодняшнего триумфа, ибо сегодня надлежало произвести неизгладимое впечатление на итальянцев, похвалявшихся, что это их-де сукно, их кружево и кожа и украшения задают тон в мире моды.

Месье стал на колени перед братом и помог ему надеть башмаки на высоких каблуках. Хотя его величество отказался от цветов пламени и солнца, к которым питал пристрастие в первые годы царствования, он по-прежнему являлся на официальных приемах в красных туфлях. На их массивных золотых пряжках сияли бриллианты. Благодаря высоким каблукам рост его величества увеличивался до пяти с половиной футов.

Лакей принес небольшую приставную лесенку; Люсьен вскарабкался по ней. Изготовитель королевских париков передал ему новый, изысканный парик его величества, львиную гриву, сплетенную из блестящих черных человеческих волос. Люсьен возложил его на голову монарха и расправил на его плечах длинные завитые локоны. Парик добавил королю еще три дюйма роста. Где-то в предместье Парижа крестьянская девица продала на парик свои волосы, выручив столько же, сколько ее отец – за год непосильного труда.

Монсеньор великий дофин передал королю шляпу. Белые страусовые перья словно мерцали в утреннем свете.

Гул одобрения волной прокатился по выстроившимся за балюстрадой придворным; точно по команде, они одновременно отдали поклон королю.

Его величество возглавил торжественную процессию и, сопровождаемый членами семьи и фаворитами, отправился навстречу новому дню.

Невзирая на приглушенный ропот рабочих, Мари-Жозеф заставила их процедить морскую воду из нескольких последних бочек. В сачке остались клочья водорослей, несколько улиток и пять-шесть живых рыбок.

– Просто вылейте воду в бассейн, мадемуазель, – посоветовал лейтенант мушкетеров. – Демон же ловил рыбу, поймает и этих.

– Я хочу научить русалку брать корм у меня из рук, – сказала Мари-Жозеф.

– Берегите пальцы, – скривился мушкетер.

– Если бы она хотела, то могла бы укусить или даже утопить меня вчера ночью, – возразила Мари-Жозеф, – а она мне ничего не сделала. Так что мне нечего бояться.

– Кто знает, что у этих демонов на уме, – философски заметил он, как будто имел немалый опыт общения с демонами.

– А вы не могли бы доставить мне еще живой рыбы? – спросила она одного из рабочих.

– Рыбка-то живая, мамзель, не скоро ловится.

Он провел рукой по жидким темным волосам.

– Если привезете живой рыбы, граф Люсьен вам хорошо заплатит.

– А если не привезете, как следует отхлещет… – стал насмехаться над приятелем загорелый молодой парень в повязанном по-пиратски платке. – А кнутик-то одолжит у Жоржа.

– Никогда он не сделает ничего подобного! – воскликнула Мари-Жозеф, но потом спохватилась и подумала: «А вдруг может? Решит, что кто-то непочтителен к его величеству, и отхлещет».

– Сколько вам понадобится живой рыбы, мамзель, и сколько вы заплатите?

– Привезите столько, сколько зараз можете съесть за обедом, если, кроме рыбы, нет ничего другого.

Рабочие выловили из бассейна последние клепки разбитой бочки и пошвыряли их на дно повозки. Испугавшись грохота, русалка забилась еще глубже под одного из Аполлоновых дельфинов. Рабочие притронулись к шляпам, забрались в повозки и укатили.

Снова откуда ни возьмись примчались несколько садовников, снова разровняли следы колес и копыт на гравии, снова убрали все до единого конские яблоки и исчезли, расставив по одной безупречной линии деревца и кустарники в кадках и оборвав все увядшие цветы.

Мушкетеры принялись опускать полог шатра, чтобы Мари-Жозеф осталась наедине с русалкой. Она сидела в тишине не шелохнувшись, а сверху и с боков на нее лился шелковистый солнечный цвет. Русалка под водой подплыла ближе.

Мари-Жозеф придирчиво осмотрела живых рыбок. Они бились и трепетали. Если она не сумеет быстро подманить русалку, придется бросить их в бассейн, иначе они уснут. Мари-Жозеф закатала расшитый рукав амазонки до локтя, опустила руку в кувшин и схватила одну рыбку.

Поплотнее сжав ее извивающееся тельце в кулаке, Мари-Жозеф стала на колени и потрясла ею под водой:

– Ну плыви сюда, ну пожалуйста!

Русалка устремилась вперед, но в последний миг повернула в сторону. Вокруг запястья Мари-Жозеф заиграла рябь.

– Ну плыви сюда, ну пожалуйста, смотри, какая вкусненькая рыбка!

Русалка плавала вперед-назад, со ступенек до нее почти можно было дотянуться рукой.

– Ну пожалуйста, ну, русалочка! Тебе надо есть.

Рыбка в кулаке у Мари-Жозеф слабо забилась. Русалка стрелой метнулась мимо нее, слегка оцарапав когтями кончики ее пальцев. Мари-Жозеф ахнула от восторга. Русалка выхватила у нее рыбу и проглотила.

– Умница, вот и умница, русалочка!

Вне себя от радости, Мари-Жозеф выловила из кувшина вторую рыбку.

– Русалочка, плыви ко мне!

Испуганная собственной смелостью, русалка отплыла к Аполлону и скрылась под копытами его солнечных коней.

«Может быть, Аполлон гонит колесницу против солнца, чтобы остановить время, – подумала Мари-Жозеф. – Может быть, если он будет двигаться с запада на восток, время потечет вспять, и мы никогда не умрем и будем жить вечно».

Она оглянулась и только сейчас заметила сияние солнца, проникавшее сквозь прозрачный шелк шатра.

У нее перехватило дыхание. Солнце поднялось уже высоко, намного выше, чем она ожидала. Она швырнула рыбку в бассейн, взбежала по лестнице, хлопнув дверью, кинулась вон из клетки и бросилась во дворец.

«Когда же ускакал граф Люсьен? – недоумевала она. – Всего несколько минут тому назад!»

Она неслась по Зеленому ковру к Версалю, стараясь уверить себя, что еще не так поздно.

Она ворвалась в комнату Ива, надеясь, что в постели никого не будет, что он уже ушел, что его разбудила Оделетт. Но он, тихонько похрапывая, лежал в темноте.

– Ив, пожалуйста, проснись, умоляю, прости меня!..

– Что? – пробормотал он. – В чем дело, что случилось?

Он сел в постели, всклокоченный и смешной.

– Что, уже семь?

– Уже половина девятого, прости меня, я пошла кормить русалку и забыла обо всем на свете.

Уж лучше бы он разозлился и накричал на нее, чем молча глядел с убитым видом.

– Прости, – повторила она.

– А мне ведь так нужно было туда явиться, – протянул Ив.

Мари-Жозеф опустила голову. Она глубоко осознавала собственную вину и оттого чувствовала себя не взрослой девицей, а нашалившей маленькой девочкой и не находила ни оправданий, ни отговорок.

– Я знаю, – прошептала она.

Ее тяготило молчание.

– Где Оделетт?

– Я отправила ее прислуживать мадемуазель вместо меня, – сказала Мари-Жозеф. – Откуда ей было знать, что тебя следовало разбудить! Это я виновата, я не сдержала обещания.

Ив обнял ее за плечи.

– Ничего, – возразил он с деланой бодростью, – уж лучше поспасть подольше, чем проснуться ни свет ни заря и благоговейно взирать, как старик встает с постели и отправляется на седалище с судном.

Мари-Жозеф попыталась было рассмеяться, но вместо этого прикусила губу, сдерживая слезы.

– Да никто и не заметит, что меня там не было! – с жаром заявил Ив. – А русалка стала наконец есть?

– Проглотила несколько рыбок, – грустно произнесла Мари-Жозеф.

– Да это же прекрасно! – воскликнул Ив. – И куда важнее королевских милостей! Я знал, что у тебя получится.

– Ты слишком добр ко мне, – сказала она. – Я такое натворила, а ты не сердишься и даже готов похвалить!

– Вздор, пустяки, забудь, – перебил ее Ив. – А сейчас уходи, дай мне одеться в благопристойном одиночестве.

Она поцеловала его в щеку. Проходя по гардеробной, соседней с их спальнями, она услышала его голос:

– Сестрица, а нет ли у нас хлеба и шоколада? Я умираю с голоду.