Дочь сатаны

Глава ЧЕТВЕРТАЯ

Память об этой ночи не оставляла Тамар.

Он не захотел уходить до рассвета, и она не просила его об этом. Она лежала тихо и покорно.

Она плакала от досады, и он поцеловал ее слезы. Но его нежность тут же обернулась насмешкой:

— Ты обманываешь себя, Тамар! Ты так же сильно желаешь меня, как я тебя. Я не уйду отсюда, покуда не захочу, останусь здесь на всю ночь. Такова наша сделка. Какая ты требовательная ведьма! Обычно женщины просят драгоценностей, а ты уступила ради жизни человека!

— Ты унизил меня, — ответила она, — неужто этого мало? А теперь уходи, прошу тебя.

— Полно! Ты сама знаешь, умоляя меня уйти, ты просишь меня остаться. — Он приблизил губы к ее губам. — Люди скажут: «У Тамар в постели мужчина. Да чего еще можно ждать от нее? Может, это сам сатана? Нет, сатана — ее отец. Это, верно, чертенок из преисподней?»

— А если они придут и увидят тебя здесь?

— Тогда я скажу им, как сюда попал: «Я влез через окно. Тамар открыла его для меня». Ведь это правда, сама знаешь. Когда я раздвинул полог, ты ждала меня. Не правда ли?

— Я думаю, ты — сам дьявол.

— Тогда мы с тобой пара. Разумеется, это правда. Теперь мы знаем это. О Тамар, я так сильно люблю тебя. Это только начало. Оставь завтра окно открытым, и я приду к тебе снова.

— Об этом мы не договаривались, — быстро сказала она.

— Не договаривались? Кто говорит о сделке? Ты знаешь, почему я здесь.

— Да! Потому что ты — предатель… фальшивый друг…

— Ричарду? Я никогда не предал бы Ричарда, дорогая, и ты отлично знала это. Я просто дал тебе подходящий повод, чтобы тебе было удобнее сдаться.

— Ты мне отвратителен. Я ненавижу тебя. Ты даже хуже, чем я думала. Уходи сейчас же… Сию же минуту, слышишь?

Но он прижал ее к себе и с тихим смешком легонько укусил за ухо.

— Ты знала, что я никогда не предам Ричарда. Он старый ворчун, но я люблю его. Да и кто позволил бы этому грязному низкопородному охотнику на ведьм подозревать человека с таким положением! Я сказал же, что дал тебе удобный повод. И ты знала это. Ты не сумеешь обмануть меня. И ты была в восторге.

Она почувствовала, что не сможет вынести подобного унижения.

Когда он наконец ушел, она соскочила с кровати и закрыла окно. А он, стоя внизу, отвесил ей насмешливый поклон.

Когда позднее в то утро Аннис раздвинула полог кровати, она с удивлением увидела, что Тамар крепко спит, побледневшая и измученная.

Тамар открыла глаза и посмотрела на горничную.

— Ах, мисс, что беспокоит вас? — воскликнула Аннис. — Вы какая-то… другая.

— Не мели чепуху. Как это я могу стать другой?

Она поднялась, и воспоминания минувшей ночи нахлынули на нее.

— Что ты уставилась на меня? — крикнула она горничной. — Помоги мне одеться.

Аннис стала неловко застегивать платье госпожи, а та ударила ее, но, увидев слезы на глазах девушки, сама заплакала и обняла ее.

— Прости меня, Аннис. Ты права. Я не в себе.

Аннис тут же улыбнулась.

— Я такая неловкая. И расстроилась из-за того, что вы сердитесь на меня. Что у вас болит, дорогая госпожа? Что стряслось с вами нынче ночью?

— Нынче ночью? — воскликнула Тамар. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, — быстро ответила Аннис, — просто вчера вечером, когда я уходила от вас, вы были какая-то странная, а сейчас и вовсе переменились.

Тамар поцеловала Аннис в щеку.

— Пустяки. Я немного нездорова. Не выспалась, вот и все.

Аннис кивнула, и Тамар поняла, что девушка решила, будто она занималась ночью какой-то чертовщиной. «И это мне пришлось бы куда более по душе, чем то, чем я в самом деле занималась», — с горечью подумала Тамар.

В это утро Бартли осмелился приехать в Пенникомкуик. «Выпить бокал вина с хозяйкой дома», — как он объяснил Тамар, когда Аннис проводила его в комнату. Тамар смерила его ледяным взглядом. Он был весел и самодоволен, как всегда. Она подумала, что для него такие ночи, как эта, — не новость.

— Как ты осмелился явиться сюда? — с возмущением спросила Тамар.

— Я осмелился бы на многое, лишь бы увидеть тебя. Я думал, ты примешь меня тепло после вчерашней ночи.

— Мы не были друзьями и прежде, а теперь мы злейшие враги.

— Ты не можешь быть моим врагом, а я никогда не буду твоим. О Тамар, ты так красива и я обожаю тебя. Я пришел с честными намерениями. Я пришел просить твоей руки. Обычай требует, чтобы я пришел к Ричарду, сказал о своем намерении и выразил надежду, что достоин стать мужем его дочери. Однако я знаю, что для Тамар этого недостаточно. Ее нужно умолять, нужно добиваться ее благосклонности. И потому, прежде чем идти к твоему отцу, я пришел к тебе.

— Я сама выберу себе мужа, и если бы я дожила до пятидесяти лет и во всем мире не было никого, кроме тебя, я и тогда не вышла бы за тебя.

— Давай не будем ссориться. Нам обоим пора вступать в брак. Там почему нам не пожениться?

— Потому что женщина не должна выходить за мужчину, которого ненавидит.

— Ты хочешь сказать, что и в самом деле ненавидишь меня?

— Всем сердцем.

Он мгновенно изменился, лицо его приняло надменное выражение. Бартли подошел к окну и выглянул в сад. Тамар осталась стоять возле стола. И в это время в комнату вошел Ричард.

Бартли отплыл из Плимута несколько дней спустя. Тамар сама не знала, почему она пришла поглядеть, как он отплывает.

На пристани, как всегда при отплытии кораблей, царила суета.

Шла погрузка, моряки перекликались, поднимали якоря, ставили паруса.

Она надеялась, что Бартли не заметит ее, но его зоркие глаза увидели ее. Он подошел к ней улыбаясь.

— Стало быть, ты пришла проводить меня.

— Убедиться, что ты в самом деле уплыл, — язвительно ответила она. — Я радуюсь, что теперь долго не увижу тебя.

— Я скоро вернусь, милая, и тогда…

— Прошу, оставь свои клятвы. Уверяю тебя, та позорная ночь больше не повторится.

— Моя прелестная Тамар! Я сохраню твой образ в своем сердце. Думаю, мое путешествие будет скучным, ведь для меня нет радости, если ты так далеко!

Он поцеловал ее в губы, потом, поклонившись, ушел. Тамар отправилась в Хоу пешком, провожая глазами корабли, покуда они не превратились в точки на испещренном солнечными бликами море. Сердце ее переполняли гнев, унижение и нечто, похожее на сожаление.

Вернувшись домой, она увидела Хьюмилити Брауна, который работал в саду. Она подошла к нему. Ей казалось, что, дразня его, она возвращает себе самоуважение.

— Добрый день, Хьюмилити.

— Добрый день, — ответил он, не глядя на нее.

— Прошу вас, перестаньте работать, когда я обращаюсь к вам, — резко сказала она. — Взгляните на меня, улыбнитесь, скажите: «Добрый день!»

Он серьезно взглянул на нее, и она вдруг покраснела до корней волос, ей показалось, что он заметил в ней перемену, и образ Бартли возник перед ее глазами.

— Что вы уставились на меня?

И тут он улыбнулся.

— То вы требуете, чтобы я смотрел на вас, а когда смотрю, вам это не нравится. Вы сегодня не в духе.

— А какое вам до этого дело?

— Никакого. Просто мне жаль, что вы не в себе.

— Вам жаль меня?

— О да. Мне очень жаль вас.

— И отчего же?

— Потому что на вашей душе лежит тяжкий грех.

— Кто это сказал? Вы видите отпечаток греха на моем лице?

— Вы предпочли добродетели злую силу, которая в вас от нечистого. Вы просили у него красоту, чтобы соблазнять мужчин, и получили ее.

— Она дана мне от природы, я ее не просила. Неужто она соблазняет вас, Хьюмилити Браун?

Его губы зашевелились, шепча молитву.

— Перестаньте! — крикнула она. — Перестаньте! Я вам приказываю!

— Моя бедная заблудшая дочь, — сказал он, — покайся в своем грехе. Вымой душу свою добела в крови Агнца Божия.

— Видно, это сделали вы сами! — засмеялась она. — Но ведь вы, поди, никогда не грешили.

— Все мы грешники.

— Странно, что вы причисляете себя к сонму грешников. О Хьюмилити Браун, иногда я жалею, что не оставила вас умирать в сарае.

— Ах, иной раз я тоже сожалею об этом. Тогда все мои страдания были бы позади… Я оказался бы в царстве Божием.

— А ведь могли бы оказаться и в геенне огненной.

Он снова склонил голову и принялся шептать молитвы.

— Ах, я вовсе так не думаю! — раскаялась она. — Вы — хороший человек, и врата небесные будут распахнуты для вас. Я в том не сомневаюсь.

— Дочь моя! — воскликнул он. — Покайся, пока не поздно.

— Покаяться в чем?

— В своих грехах.

— Быть может, я согрешила не по своей вине.

— По своей вине грешит лишь один дьявол. Добрый Пастырь охраняет своих овец.

— Вы уверены в этом?

— Столь же уверен, как в том, что стою здесь.

Она промолчала, а Хьюмилити, опираясь на лопату и пристально глядя на Тамар, продолжал:

— Я знаю, вы — грешница. Вы не следуете заветам Святого Евангелия. Многие верят в то, что вы якшаетесь с ведьмами. Вы в беде, душа ваша в опасности.

— И что же мне теперь делать?

— Хоть вы и грешница, я хочу доверить вам тайну. Я покажу этим, сколь сильно доверяю вам, ежели позволите мне.

Он возбудил ее любопытство, впервые после той памятной ночи она перестала думать о Бартли.

— Вы никогда не предадите друзей, даже ежели сочтете их глупцами.

— Вы правы.

— Вы великодушны и щедры… добры к слабым. Подобную доброту внушает нам Господь наш — Иисус Христос. Коль скоро вы добры, у вас есть надежда. Но вы тщеславны и горды, к тому же в вас таится какое-то странное зло. Я желаю спасти вашу душу, как вы спасли мое тело.

— Объясните мне, что вы имеете в виду.

— Мы, несколько человек, тайно собираемся на молитвы.

— Вот оно что!

— Вы знаете, что я имею в виду. Уильям Спиерс, я и другие… — продолжал он. — Мы желаем молиться Господу должным образом.

— Это опасно, Хьюмилити. Если об этом узнают, вас ждет тюрьма, а быть может, пытка и казнь.

Он улыбнулся, улыбка осветила его лицо, и оно показалось Тамар почти красивым.

— Вы глупец! — сказала она сердито, ей вдруг стало страшно.

— На все воля Божия, — ответил он. В это утро она была настроена сентиментально, на глазах у нее выступили слезы.

— Вы — храбрый человек. Прошу вас, будьте осторожны! Мне не хотелось бы, чтобы вы попали в беду после того, как я постаралась спасти вашу жизнь.

— Мы встречаемся в хижине… По дороге в Стоук. В имении сэра Хэмфри.

— Берегитесь! Сэр Хэмфри без колебания выдаст вас, если узнает… Он — изувер! И таков же его сын! Они не знают жалости… не знают…

— Я знаю это. И все мы знаем. Мы собираемся во имя Правды, во имя Господа. Мы знаем, что подвергаемся опасности, и готовы к ней. Ежели Господу будет угодно, чтобы те, кто преследует нас, узнали про наши тайные встречи, мы будем готовы претерпеть все муки во славу Его.

— Почему вы говорите мне это?

— Чтобы вы присоединились к нам и, быть может, нашли мир в своей душе.

— Чтобы я… молилась вместе с пуританами?

Она с любовью посмотрела на богатый шелк своего платья и погладила его.

— Вы поймете, что нелепо ценить земные сокровища. Вы поймете, что надобно покаяться в своих грехах.

Тамар отвернулась от него и поспешила в дом. Она поняла, что пойдет на их тайные встречи. Ей были необходимы волнующие чувства новизны, теперь, когда этот мерзкий Бартли был далеко.

Однажды Тамар пришла на место встреч пуритан. Эти сборища были явно не для нее. Она казалась там райской птичкой в стае воробьев и чувствовала, что пуритане относятся к ней враждебно. «Для чего Хьюмилити пригласил меня сюда?» — не понимала она.

Заканчивая проповедь, Хьюмилити сказал:

— Среди нас нет такого, кто не мог бы обрести спасения, желая этого.

Тамар знала: он сказал это для нее.

Но она стояла в стороне, ей были чужими люди, среди которых она жила в детстве. Один лишь Хьюмилити хотел стать ее другом. Она слушала его проповедь, видела выражение искренности на его лице. Здесь перед ней открылся храбрый человек, вовсе не такой, каким казался в саду. Здесь он был настоящим лидером.

Она испытывала гордость за то, что спасла ему жизнь. Тамар была вправе окинуть ироническим взглядом лица собиравшихся с сознанием того, что никто из них не осмелился бы сделать для него то, что сделала она.

Больше она не ходила на их встречи.

Симон Картер уже покинул Плимут. Исклеванные воронами тела нескольких мужчин и женщин гнили, болтаясь на виселицах.

«Если бы не я, — думала Тамар, — Ричард мог бы быть в числе этих несчастных».

Она вспоминала также ту ночь, которая стала для нее самой памятной в жизни и самой позорной. Глядя на море, она думала о Бартли. Где-то он теперь? Где-то в Испанском море? Быть может, он высадился на берег. Может, заманивает других женщин, как заманил ее? В гневе она отворачивалась от моря, но зеленая трава напоминала девушке тот день, когда он увидел ее нагую на траве и набросился на нее. Она не могла избавиться от мыслей о Бартли.

Однажды, когда Аннис вошла к ней в комнату, Тамар поняла: что-то случилось.

— В чем дело, Аннис? — спросила она. Аннис опустила глаза.

— Беда, мисс, беда приключилась со мной.

— Я знаю, — ответила Тамар, — ты беременна.

Аннис подняла на нее изумленные глаза.

— Так вы это заранее знали, мисс?

Тамар выслушала эти слова не без удовольствия.

— И надо же было этому случиться со мной! — вздохнула Аннис.

— Так ведь ты, поди, много раз миловалась с Джоном в старом сарае!

— Стало быть, вы сняли приворот, мисс?

— Ты не могла быть столько раз с парнем и не забеременеть. Скажи об этом Джону, он должен жениться на тебе.

Аннис ударилась в слезы.

— Да ведь Джон живет в доме вместе с Уиллом Спиерсом и Даном Лэйманом. Он не может привести туда жену.

— Теперь ты можешь попросить, чтобы тебе дали отдельный дом.

— Пустых домов у нас нет.

— Твой отец с матерью должны позволить вам жить на ферме. Разумеется, они позволят, как только узнают об этом.

— Моя мать говорила, что свернет мне шею, если со мной приключится такое. А отец запорет меня до смерти.

— Это они прежде говорили, Аннис. А теперь они поймут, что за тобой будет нужен уход. Они должны помочь вам с Джоном.

Аннис заревела еще пуще.

— Да ведь я говорила Джону, что приворот поможет и бояться нам нечего. Вроде до поры так оно и было. А теперь я не смею сказать ему это.

— Аннис! — воскликнула Тамар. — Ты просто дура!

— Так ведь все женщины таковы, думается мне.

— Перестань реветь, Аннис. Я что-нибудь придумаю.

Аннис опустилась и обняла колени своей госпожи.

— Избавьте меня от этого, мисс. Говорят, ведьмы могут сделать это.

— Нет, Аннис, этого я не могу сделать.

Надежду словно ветром сдуло с лица Аннис.

— Было бы неправильно делать это. Но ты не бойся, я позабочусь о тебе. Постараюсь помочь. А ты должна доверять мне.

— Ах, я верю вам, мисс. Верю всей душой!

— Ты знаешь, что затеял этот дурак, Хьюмилити Браун? — спросил Ричард. — Он устраивает сборища пуритан! Более того, он ходит по округе и пытается обращать людей в свою веру. Это крайне опасно!

— Он очень храбрый, но недальновидный человек, — ответила Тамар.

— Я поговорю с ним. Пошли за ним кого-нибудь из слуг.

— Я схожу сама и приведу его к вам.

Она вышла в сад.

— Хьюмилити Браун, ваш хозяин желает поговорить с вами. Я вижу, вы удивлены. Он узнал, что вы собираетесь на тайные сборища. Мало того, что подвергаете себя опасности, вы можете накликать беду и на других. Он очень сердит на вас.

— Ежели они хотят спасти свои души, это касается только их самих, — ответил он, — тело бренно, а душа бессмертна.

— Вы должны сами поговорить с ним. Я только желала сказать вам, что не предавала вас.

— Я ни одного мгновения не сомневался в этом.

— Спасибо, а сейчас ступайте к нему. Ваш господин не любит ждать.

Она невольно восхитилась тем, как благородно он держался перед Ричардом, как смело и умно отвечал на вопросы. Храбрый человек… этот Хьюмилити Браун! Она сравнила его с Бартли, и при воспоминании о том, что было трудно забыть, ее рот крепко сжался.

— Я знаю, — сказал Ричард, — что вы уверены в своей правоте. Но вы нарушаете закон нашей страны, а это не может быть справедливым.

— Я знаю только один закон, сэр… Закон Божий.

— По-видимому, у каждого свое мнение, — холодно заметил Ричард, — на чьей стороне Бог — на вашей или на стороне англиканской церкви. Но я послал за вами не для того, чтобы разводить дискуссии. Я лишь желаю задать вам вопрос: быть может, вы и родились, чтобы стать мучеником, но можете ли вы требовать это от других?

— Ежели они желают спасти свою душу, то должны молиться Господу как подобает праведникам. Сын Плотника проповедовал скромность и простоту, а церемонии англиканской церкви почти столь же пышны, как у папистов. Чем англиканская церковь отличается от римской? Ответ один: во главе одной стоит король, во главе другой — Папа.

— Вы придаете слишком большое значение методам и ритуалам богослужения. Я не одобряю тех, кто посылает людей на смерть за то, что они поклоняются Богу иначе, чем они сами. По моему мнению, люди, которые говорят: «Вы не правы, потому что поступаете не так, как я!», — слишком самонадеянны. Самонадеянность есть грех, не так ли? И этим грешат как католики, так и пуритане… и прочие секты. Иисус сказал: «Не каждый, кто назовет Меня Господом, войдет в царствие небесное, но тот, кто исполняет волю Отца Моего». А разве на вас не лежит грех гордости, коль скоро вы постоянно благодарите Бога за то, что вы не такие, как другие люди? Что, если я сообщу о вас и ваших сборищах?

— Сообщите, ежели вы считаете это своим долгом.

— Ричард, — вмешалась Тамар, — вы всегда говорили, что люди вольны сами выбирать, как им молиться Богу.

— Говорил и верю в это. — Он повернулся к Хьюмилити. — Все, что я требую от вас — быть осторожнее!

— Спасибо, сэр, мы будем осторожнее. И мы были бы польщены, если бы вы пришли на наше богослужение.

— Что? — крикнул Ричард. — И вы осмеливаетесь приглашать меня?

— Вам надобно спасать свою душу, сэр.

— Да он намного лучше вас при всем вашем благочестии! — возмутилась Тамар.

— Я не утверждал обратное, — ответил Хьюмилити.

— Но вы подумали это. Я прочла это в ваших глазах.

Тамар и Ричард в ярких богатых нарядах и Хьюмилити в скромной темной одежде составляли резкий контраст.

— Не главное иметь доброе сердце, — сказал Хьюмилити, — главное — быть храбрым и терпимым. И непременно надобно молиться должным образом.

— То есть на пуританский манер! — не без сарказма заметил Ричард.

— Да, сэр.

— Можете идти. И помните мое предостережение.

— Благодарю вас, сэр.

Он поклонился с торжественным и печальным видом, но, уходя, повернулся к Тамар.

— Покайтесь, прошу вас. Покайтесь, пока не поздно. Я буду молиться за вас обоих, за спасение душ ваших.

Когда он ушел, Тамар сказала Ричарду:

— Я никогда еще не видела человека, столь уверенного в правоте своего дела.

— Фанатичный дурак! — воскликнул Ричард.

— И все же я отчасти восхищаюсь им.

— Потому что ты тоже фанатична и глупа, моя дорогая. — Он мрачно усмехнулся. — Он — пуританин, а ты — язычница. И у кого хватит смелости сказать, кто из вас прав, а кто нет? У кого-нибудь, кто мудрее меня.

— Вы умнее нас обоих, но вас мучают сомнения. — Помедлив, она продолжала: — Мне будет досадно, если Хьюмилити попадет в беду. Не для того я спасала ему жизнь, чтобы он погубил ее.

— Если этот парень попадет в беду, то по своей вине. Я искренне надеюсь, что он не навлечет несчастья на других.

Тамар удалилась в свою комнату, и несколько минут спустя послышался стук в дверь. Это была Аннис, вид у нее был веселый.

— Я видела, как Хьюмилити Браун выходил из кабинета хозяина.

— Ну и что с того?

— Я подумала… спасется ли хозяин?

— Спасется от чего?

— Спасет ли он свою душу? Спасет ли Хьюмилити его душу?

— Душа твоего хозяина давно спасена. Он — лучший человек на свете и войдет в царствие небесное прежде пуританского проповедника!

Аннис не стала противоречить госпоже, но Тамар прочла в ее глазах недоверие.

— Я вижу, Аннис, ты наслушалась этого Хьюмилити.

— О мисс, я не хотела говорить вам. Это было несколько дней назад. Мы были на богослужении, Джон и я… И потом… мы поняли, что спаслись.

— Ты и Джон… пуритане?!

— Да, мисс.

Тамар рассердилась. Она всегда чувствовала, что Хьюмилити ее соперник. Ведь Аннис принадлежала ей. А теперь… дезертировала.

— Хм, — усмехнулась она, — стало быть, вы с Джоном попадете на небеса?

— Да, мисс, попадем. Нам только надобно молиться Богу как положено, и мы спасемся.

— Молиться, как велит Хьюмилити Браун, разумеется?

— Не знаю, мисс. Как положено, это все, что я знаю.

— Значит, ты больше не хочешь служить у меня?

Аннис побледнела.

— Ах, мисс, я ни за что не хотела бы расставаться с вами.

— Пуритане не захотели бы иметь дело с тем, кто хоть как-то связан с дьяволом.

— Нет, мисс, это не так… Вы хорошая, хотя не спаслись еще. Я молюсь за вас… каждый вечер. Я уж лучше не спасусь, но не оставлю вас. Никто не был так добр ко мне, как вы. Я не стану ходить на их богослужения, коли вы не велите.

Тамар победно засмеялась.

— Нет, Аннис, можешь продолжать быть пуританкой, если хочешь. Мне это безразлично. Я все равно останусь твоим другом.

— Хорошо, мисс. Это все Джон. Он сходил к ним и спасся. Потом он пришел ко мне и сказал: «Аннис, я спасся, и тебе тоже надо спастись. Не хочу, чтобы душа твоя мучилась в аду». А я ответила: «Ладно, Джон, у нас с тобой все должно быть одинаково, если ты спасешься, значит, и я должна спастись». И он отвел меня к ним, и я тоже спаслась. Мастер Браун так красиво говорит… просто уносит тебя куда-то. Джон говорит, то, что мы делаем на сеновале, тоже грех, и что теперь не должны больше это делать.

— Вам надобно быстрее пожениться, Аннис. Пуритане не должны себя вести так, как вы.

— Я знаю, мисс, но мне думается, Господь добр, он простит нас. Он знает, мы не могли отказаться от этого, покуда не спаслись.

— Ты сказала Джону, что ждешь ребенка?

— Я намекнула ему, сказала: «Джон, если мы спасемся, то поженимся, и тогда то, что мы делаем, не будет грех». А Джон ответил: «Да, Аннис, то, что мы делали, это блуд, а мастер Хьюмилити Браун говорил, будто блуд — большой грех». А я ему: «Мы поженимся и спасем наши души от вечных мук». А он мне: «А как же мне-то быть? Ведь я грешил еще с двумя».

— А ты не сказала ему, что беременна?

— Я не посмела, мисс.

— Ты должна сказать, Аннис. И когда Джон согласится жениться на тебе, я постараюсь помочь вам.

— Мисс, вы очень добры ко мне. Надеюсь, вы спасетесь. Не знаю, какие были бы небеса без вас.

— Не заботьтесь обо мне. Когда мое время придет, я сама позабочусь о себе.

И Аннис кивнула ей в ответ.

Аннис горько плакала, положив голову на колени Тамар. Ее постигло страшное горе.

Джон, самый большой простак из всех пуритан, слишком много болтал. Его арестовали и посадили в тюрьму.

Узнав об этом, Аннис пришла в отчаяние, через шесть месяцев ей предстояло рожать, а, судя по всему, Джона вряд ли выпустят к тому времени.

— Не знаю, что делать, мисс, я чуть не рехнулась от горя.

— Понимаю. И все же, думается мне, твой хозяин сумеет помочь тебе. Я замолвлю за тебя словечко. Надеюсь, Джон скоро вернется, и тогда, клянусь, я заставлю его жениться на тебе. Если ты не расскажешь ему всю правду, я сама это сделаю.

Аннис продолжала громко рыдать.

— Ах, мисс, как вы добры ко мне!

— Добрее, чем Хьюмилити Браун со всеми его прекрасными разглагольствованиями? Если бы не этот человек, Джону не пришлось бы сидеть в тюрьме. Ты не думала об этом?

— Он говорит, на то воля Божия!

— Божья воля! — отрезала Тамар. — Быть может, ты теперь попросишь Бога помочь тебе? Бога или Хьюмилити Брауна…

— Никто не был ко мне добр так, как вы, — примирительно сказала Аннис.

Тамар пошла к Ричарду.

— Вы слышали эту новость? — спросила она.

— Этот олух Джон Тайлер слишком много болтал. У него на плечах не голова, а сноп соломы.

— Ричард, а вы не можете помочь ему?

Ричард пожал плечами.

— Думаю, они увидят, что такой простофиля, как он, не представляет опасности.

— Ему нельзя слишком долго оставаться в тюрьме, он должен жениться на Аннис.

Ричард скорчил ироническую гримасу и засмеялся:

— Ах, эти девки и парни!

Но она тут же принялась защищать Аннис:

— Хьюмилити Браун, без сомнения, сказал бы: «Пусть тот, кто без греха, бросит в нее камень».

— Да, ты права. Скажи Аннис, что я постараюсь сделать все, что могу.

— Я уже сказала ей это.

Ричард удивленно поднял брови.

— Как странно, что ты, настаивающая на своем родстве с сатаной или, по крайней мере, какой-то зависимости от него, столь сильно печешься обо всех и каждом!

— Если миссис Элтон будет бросать на Аннис презрительные взгляды, я возьму ее палку и отлуплю эту старуху. Почему вы не хотите избавиться от этой старой карги? Я ее ненавижу.

— Иногда я сам задаю себе этот вопрос. Но она хороший повар и изучила мои вкусы. Заменить ее нелегко. Боюсь, у меня не хватит на это энергии.

— Тогда пусть остается, только пусть знает свое место. Я не хочу, чтобы она издевалась над Аннис, девушка и без того страдает. Прошу вас, сделайте что-нибудь, чтобы поскорее освободить Джона. Я хочу, чтобы он женился на Аннис. Она любит его и будет присматривать за ним, а за ним точно надо смотреть. И еще вот что. Аннис боится своих родителей и не хочет после замужества жить с ними на ферме. А я хочу, чтобы она осталась со мной. Я привыкла к ней и мне не хотелось бы брать другую горничную. Нельзя ли построить для них домик. Есть одно место недалеко от Своннов. Они могли бы жить там, Джон ходил бы работать на ферму, и Аннис осталась бы при мне. Ричард, вы не могли бы сделать это ради меня?

Он поколебался, а потом засмеялся:

— Ты не перестаешь меня удивлять!

Она бросилась порывисто целовать его. Он был счастлив, хотя не переставал удивляться самому себе.

— Стало быть, вы сделаете это! Я так и знала. А теперь, пожалуйста, поезжайте в город и постарайтесь освободить Джона.

Тамар пошла провожать его. Он уехал, а она стояла и смотрела ему вслед.

Но события складывались не так удачно, как желала Тамар. Во-первых, Ричард не добился освобождения Джона. Парень вел себя как бунтарь, хулил церковь и государство.

Тамар, как могла, утешала Аннис:

— Не надо убиваться, девочка. Он скоро вернется.

Но он все не возвращался, недели превращались в месяцы… Миссис Элтон злорадно поглядывала на Аннис.

— Хорошенькие дела! — сказала миссис Элтон, обращаясь к Молл Свонн. — Согреши, и тебе будет уготована хорошая жизнь. Это в награду-то за худое поведение! Роди бастарда, и тебе построят дом.

Стоило Тамар повернуться к домоправительнице спиной, как та строила ей рожи, чтобы это могли видеть полоумная Молл и ее сестра Джейн. Это было все, что она осмеливалась делать. Видя, что Ричард Мерримен потакает дочери во всем, она боялась, как бы ей не указали на дверь. Миссис Элтон понимала, ее здесь еще держат лишь потому, что она отлично ведет хозяйство и старается, чтобы хозяина лишний раз не беспокоили, коль скоро он этого не любит. Она знала, что ей надо вести себя осторожно, но никак не могла заставить себя не судачить об Аннис. До чего же ей хотелось, чтобы Аннис работала в кухне под ее началом. Уж она показала бы ей тогда, почем фунт лиха! Как бы там ни былоо, она без устали перемывала ей косточки.

— Эта Аннис, — говорила она Молл и Джейн, — слишком о себе возомнила с тех пор, как хозяйке дома, дочери господина, взбрело в голову взять ее в горничные. Тоже мне горничная! Ей бы постыдиться надо, а не задирать нос, юбка-то на ней уже трещит по швам!

Аннис боялась идти домой. Отец грозился привязать ее к столбу во дворе и выпороть так, чтобы она своих не узнала. А мать заявила, что поможет ему в этом. Миссис Элтон, предвкушая это удовольствие, облизывала губы и старалась обманом спровадить ее домой, но Тамар не велела ей туда идти.

Тамар с жаром защищала Аннис. Она ненавидела и миссис Элтон, и Хьюмилити Брауна за то, что они безжалостно осуждали девушку. Она удивлялась, что прежде считала Хьюмилити благородным.

Однажды, выйдя из конюшни, она остановила его и сказала:

— Как вы смеете так относиться к Аннис?

Он промолчал.

— Я просто ненавижу вас за это. Бросаете на нее столь презрительные взгляды, словно жаждете насладиться зрелищем, когда она станет гореть на медленном огне, раздуваемом чертями.

— Сие, без сомнения, будет ее уделом.

— Я не смогла бы любить Бога, который допустил бы это.

— Вы богохульствуете.

— Быть может. А вы — тиран. Неужто вы не можете понять, что ее сердце разбито?

— Она — блудница. Согрешив, она не сможет избежать наказания.

— Аннис уже наказана. Она любит Джона Тайлера, а его держат в тюрьме. Аннис боится за Джона. И боится, что его не выпустят до того, как родится младенец. Разве этого наказания не достаточно? — Он не ответил, а она продолжала: — Это вы… вы должны были сидеть в тюрьме, а не Джон Тайлер. Вы заманили его на свои сборища, а теперь он в тюрьме, а вы на свободе!

— Если бы Господу было угодно, чтобы арестовали меня, то в тюрьме сейчас сидел бы я.

— Вы просто бесите меня! Стало быть, это по воле Божией Аннис приходится страдать?

— А как могло быть иначе? За грех положено наказание, а она совершила тягчайший грех.

— А вы никогда не совершали подобного греха?

Он покраснел и бросил на нее испуганный взгляд.

— Нет! — крикнула она. — Вы этого не делали! Разве можно назвать вас мужчиной?! Вы бросаете исподтишка взгляды… мечтаете… надеетесь… но бежите прочь, потому что вы не мужчина, а… пуританин!

— Вы оправдываете свою горничную, а быть может… заодно и себя.

Не сумев совладать со своей яростью, она подняла хлыст и ударила его, и он отступил назад. Удар пришелся ему по руке, на которой мгновенно вздулся красный рубец. Она тут же опомнилась, ей стало стыдно.

— Вы… вы доводите меня до бешенства! — воскликнула она.

— Это дьявол стоял возле вашего локтя, — ответил он, и ей показалось, что он смотрит на красный рубец с некоторым удовлетворением.

Она снова вспыхнула:

— Если вы посмеете говорить со мной подобным образом, я хлестну вас снова… и снова!

Затем она повернулась и побежала к дому.

Аннис родила сына и назвала его Кристианом.

— В надежде, — сказала она со слезами на глазах, — что он станет праведнее своих грешных родителей.

Джона выпустили месяц спустя после рождения ребенка, он и Аннис тут же поженились и поселились в новом домике неподалеку от Своннов.

Жители окрестных деревень ворчали, что этой паре повезло больше всех, мол, видно, награду заслуживают грешники, а проповедник Браун не тому учил их. Да и церковь не тому учит. И все-то это дело рук Тамар. Уж она-то довольна! Еще один внебрачный младенец! Еще один родился, чтобы служить дьяволу!

Что же до миссис Элтон, то она была вне себя от злости и судачила об этом с каждым, кто желал ее слушать. Лишь только когда ей задавали вопрос, почему же она продолжает работать в доме, хозяйку которого считает ведьмой, миссис Элтон умолкала.

Хьюмилити Браун был еще больше возмущен, чем миссис Элтон. Во время беременности Аннис он пытался убедить Тамар не давать Тайлерам дом, а она, глядя на его руку с красным рубцом, продолжала чувствовать себя виноватой и отвечала ему вежливо. Но вскоре после того, как рубец окончательно исчез, между ними разыгралась бурная сцена.

— Что бы вы сделали на моем месте? — спросила она. — Скажите мне, что бы я должна была сделать, будь я доброй пуританкой?

— Молиться за эту девушку.

— Молитвами дом не построишь. — Тамар иронически засмеялась. — Мои слова шокируют вас, вы ожидаете, что небеса разверзнутся и поразят меня громом. Вы говорите, Аннис согрешила, а я отвечу вам то, что говорю другим: «Пусть тот, кто без греха, бросит в нее первый камень». Быть может, этим первым будете вы, Хьюмилити Браун? Скорее всего, так и будет. Хьюмилити!4 Это имя вам не подходит. Вам следовало бы дать имя Прайд5. Видно, гордыня тех, кто спасся, таких, как вы, превыше гордыни обреченных на муки вечные, какой вы считаете меня.

— Вы поощряете грех, — объяснил он, — неужто вы не можете подарить дом честным людям, вступившим в брак непорочными?

— Но я люблю Аннис, а она попала в беду. Однако вам этого не понять. Вы ничего и никого не любили, кроме добра, а ненавидели одно лишь зло. Вы на моем месте выгнали бы Аннис, не правда ли? Отослали бы ее к жестоким родителям, которых вы, без сомнения, считаете хорошими людьми. Мне кажется, ваша церковь увела вас далеко от учения Иисуса.

— Вы восхваляете зло, — ответил он.

Тамар удалилась, разгневанная.

В один прекрасный день Бартли возвратился домой. В городе, как обычно при прибытии кораблей, царили волнение и суета.

В тот же самый день он прискакал в Пенникомкуик. Услышав стук копыт, Тамар поспешила к окну, ведь она уже узнала о его возвращении. Она увидела, как Бартли вышел из конюшни и быстро зашагал к дому вальяжной походкой. Он посмотрел на ее окно, и Тамар отпрянула в глубь комнаты. Она сама удивилась, заметив, как дрожат ее руки, когда она звонила в колокольчик.

На зов явилась Аннис, которая продолжала служить у Тамар. Она каждый день приводила из дома своего годовалого сынишку. В этот момент Кристиан, только что научившийся делать первые шаги, ковылял по лужайке перед домом. Бартли схватил малыша и поднял его высоко над головой. Тамар услышала радостный возглас ребенка.

Она тут же снова отошла от окна, заметив, что Бартли, держа Кристиана, смотрит на ее окно.

Не прошло и пяти минут, как в комнату вбежала Аннис.

— Мисс, хозяин послал меня за вами.

— Я велела тебе сказать, что меня нет дома.

— Мисс, это неправда, а я не хотела врать.

Тамар засмеялась с недовольным видом.

— Это все работа Хьюмилити Брауна. Надо же! Она не может соврать, даже если я велю ей сделать это!

— Мисс, я сказала, что пойду к вам, и, если вы у себя, передам просьбу хозяина спуститься вниз. Ах, мисс, там джентльмен, которому, как сказал хозяин, вы обрадуетесь.

— Я знаю, кто он! — воскликнула Тамар.

Аннис опустила глаза. Она, следуя примеру Джона, стала доброй пуританкой, и каждый намек на тайную власть ее госпожи вызывал в ней мрачные предчувствия. Хьюмилити Браун предостерегал ее от нечистой силы так же, как охотник на ведьм. И все же та, кого Аннис и ее семья любили, обладала странной, загадочной силой.

Внезапно, что было типично для Тамар, ее гнев остыл, и она, понимая чувства Аннис, сказала:

— Я видела его из окна. В этом нет никакого колдовства. И коль скоро ты не хочешь лгать, скажи, что я у себя, но спускаться к нему не хочу.

Аннис улыбнулась, и ее простодушная улыбка, как всегда, тронула Тамар. Девушка вышла, но вскоре вернулась.

— Хозяин говорит, что мистер Кэвилл вернулся из морского похода, и он полагает, узнав это, вы измените свое решение.

— Ступай и скажи, что я не изменю своего решения.

Тамар оставалась в своей комнате более часа, покуда не увидела, что Бартли уехал, и лишь тогда спустилась вниз.

Ричард сидел в большой комнате у окна, задумчиво глядя в сад. Увидев ее, он поднял брови.

— Это было крайне невежливо с твоей стороны, — сказал он.

— Я не желаю видеть его.

— Он — наш сосед, мы дружим долгие годы. Он отсутствовал очень долго… целых два года, и когда он приехал навестить тебя, ты отказываешься почтить его своим присутствием.

Она пожала плечами.

— Тамар, — продолжил он, — почему ты продолжаешь столь яростно ненавидеть этого молодого человека? Неужто ты не можешь простить ему то, что он пытался сделать с тобой много лет назад?

— Не могу…

— Но ведь это случилось так давно, когда он был еще беспутным мальчишкой!

— А теперь он беспутный мужчина.

— Я хотел бы, чтобы ты вышла замуж. Тебе уже двадцать лет, самая пора. Ты видишь, как счастлива Аннис с Джоном. Ты любишь Кристиана. Неужто тебе не хочется иметь собственных детей?

— Думаю, я почувствую, когда для меня придет время выходить замуж, а если не почувствую… — Тамар снова пожала плечами, — значит, не выйду. Почему вы всегда заговариваете со мной о замужестве, когда приезжает Бартли? — с яростью спросила она.

— Быть может, потому, что он подходящий жених для тебя.

— Как вы можете думать такое? Каково же ваше мнение обо мне, если вы считаете его достойным меня. Ведь он всего лишь авантюрист, пират! Ах да… он поступает весьма законно, ведь он грабит только испанские корабли, разоряет и сжигает только испанские города и насилует испанских женщин! А быть может, и не только испанцы бывают его жертвами?

— Боюсь, я не смогу тебя переубедить. Твоя гордость — твой злейший враг. Ты убеждена, что права, когда ненавидишь Бартли и защищаешь людей, подобных Хьюмилити Брауну. Но знаешь ли ты, что твое представление о том, что хорошо и что плохо, диктуется эмоциями. Бартли — пират, стало быть, его надо презирать. Я, Аннис, Джон Тайлер тоже грешили, но нас ты отчаянно защищаешь. Мне хотелось бы, чтобы ты смотрела на Бартли более разумно.

— Он не нуждается в моем добром отношении.

На следующий день Тамар села на лошадь и поехала на прогулку по вересковой пустоши. Мысли о Бартли не давали ей покоя с того самого момента, как он вернулся домой. Внезапно она услышала позади стук копыт. Это был Бартли.

Тамар придержала лошадь и остановилась перед ним. Он порядком изменился, немного постарел. Ему было почти двадцать семь, он стал взрослым мужчиной. У глаз появились морщинки, кожа стала бронзовой от загара, шрам на щеке выделялся более отчетливо. Но глаза по-прежнему горели, как сапфиры. Он смотрел на нее с легкой иронической усмешкой, и в ее душе поднялась прежняя ненависть.

— Приятная встреча, Тамар.

— Сомневаюсь в том, что приятная.

— Разве так встречают любовника?

— Ты не мой любовник.

— А ты забыла, что мы вместе провели ночь?

— Я сделала все, чтобы стереть этот срам из своей памяти.

— По крайней мере ты слишком горячишься, стало быть, я тебе не безразличен, — он широко улыбнулся, — и это дает мне надежду.

— Надежду? На что? Что ты снова заманишь меня в ловушку?

— Полно, Тамар. Не лги себе. Ты тогда разгадала мою уловку. Я поступил благородно… дав тебе убедительный повод, чтобы уступить мне, повод поверить, будто ты делаешь это не потому, что находишь меня неотразимым, а ради другого человека.

— Мне надоел этот разговор, я возвращаюсь домой.

— Нет, ты останешься и поговоришь со мной. Может, нам спешиться? Давай привяжем наших лошадей вон к тому кусту. Тогда нам легче будет потолковать о будущем.

— У меня с тобой не предвидится никакого будущего.

— Жаль, а у меня есть план, и я хотел бы посвятить тебя в него.

— Мне это ни к чему.

Он наклонился к девушке, схватил ее лошадь за уздечку и заглянул ей в лицо.

— Ты боишься слезать с лошади. Боишься, что я схвачу тебя, как в тот день… Помнишь, как тогда, когда ты увидела, что я иду к Ричарду, и улеглась голая на траве, сама не своя от желания соблазнить меня.

Тамар бросила на него надменный взгляд.

— Почему ты все время стараешься разжигать мою ненависть к тебе?

— Потому что твоя ненависть мерило твоей любви.

— Я вижу, ты преуспел в искусстве плести интриги во время своих испанских побед. Позволь сказать тебе, что ты не имеешь ни малейшего понятия обо мне и о моих чувствах.

— Знаешь, испанские и английские женщины по сути дела одинаковы, их можно разделить на податливых, кротких и на таких, как ты, диких, которых необходимо приручать.

— Твои глупые речи мне омерзительны. Я не лошадь, чтобы меня приручать.

— Ты права. Как я тебе уже говорил, ты женщина, за которой нужно ухаживать… теперь, когда я добился тебя.

— Ты полагаешь, что добился, потому что поступил со мной подло? И это дает тебе право говорить со мной подобным образом?

— Ах, Тамар, хотел бы я, чтобы ты сейчас взглянула на свое лицо. Ты взволнована. Ты надеешься, что я поступлю, как в прошлый раз. Даже если ты немного боишься, все равно надеешься. Загляни себе в душу, моя красавица, и скажи, что ты там видишь. Скажи мне правду. Скажи, что ты лелеешь в сердце малейший штрих той ночи любви. Ты помнила об этом все это время так же, как и я.

Она с такой силой хлестнула лошадь, что та вырвала уздечку из руки Бартли и помчалась галопом. Бартли скоро нагнал ее.

— Я думал, что малыш в саду — наш! — крикнул он. Она продолжала смотреть вперед.

— Я был разочарован! — снова крикнул он. Тамар снова придержала лошадь и воскликнула:

— Я скорее убила бы себя, чем стала рожать твоего ребенка!

— Ты слишком легко говоришь о смерти и слишком часто упоминаешь о ненависти.

— Убирайся прочь! Оставь меня!

— Я должен поговорить с тобой.

— Ты не можешь сказать ничего, что представляло бы для меня хоть малейший интерес.

— Ты боишься меня.

— Я слишком хорошо тебя знаю. Ты — грубиян, насильник, пират, грабитель. И все эти качества мне отвратительны. К тому же я не доверяю тебе. Физически ты сильнее меня, и я не желаю оставаться наедине с тобой в пустынном месте.

Он засмеялся.

— О Тамар, разве я когда-нибудь принуждал тебя? Разве ты не приняла меня без протеста в свою постель?

Горячие слезы стыда выступили у нее на глазах. Она со злостью хлестнула лошадь.

— Давай, скачи быстрее, — шепнула она. — Давай оторвемся от него.

Но взмыленные лошади бежали рядом.

— Не бойся, Тамар! — крикнул Бартли. — Мы будем вместе навсегда… до смерти.

Они оставили позади открытую пустошь и въехали в узкую лощину, где пришлось ехать шагом, и Бартли вновь заговорил:

— Выслушай меня, Тамар. Я уже не молод и хочу жениться. Мой отец хочет увидеть моих детей, прежде чем умрет. Я часто думал об этом, когда был далеко от дома. Я люблю море, но тебя я люблю сильнее. Ты, как море, Тамар… ненадежная, ласковая и нежная с одним, дикая и неукротимая с другим. Я хочу тебя, Тамар.

— Твои слова напрасны. Если хочешь моего совета, послушай: женись и заведи детей. У нас в округе много девушек столь же знатного рода, как ты, из которых выйдут отличные жены. Какая-нибудь из них, без сомнения, будет мириться с твоими грубыми манерами и изменами, лишь бы стать леди Кэвилл.

— Я не хочу никого, кроме тебя.

— Это оттого, что ты желаешь то, чего не можешь получить.

— Я не буду век плавать, — продолжал он, — мы будем растить своих детей. Что ты на это скажешь, Тамар?

— Скажу, что ты дурак. Твоя семья решит, что я недостойна тебя, а это не может принести счастье.

— Как только я женюсь на тебе, моя семья забудет странные слухи о твоем рождении.

— Эти слухи никогда не забудутся.

— Это потому, что ты так ведешь себя. Ездишь на лошади с распущенными волосами, тебя и в самом деле можно принять за ведьму, при виде которой у мужчин возникает пожар в крови, а женщины умирают от зависти.

— И ты женился бы на мне, зная, что я отличаюсь от других женщин?

— Я хочу жениться на тебе, — твердо сказал он.

— Бартли, — уже мягче сказала она, — ты веришь, что я не обычная смертная женщина? Веришь в то, что у меня есть неземная власть? Веришь, что в ночь двадцать один год назад сатана взял силой мою мать?

Он отвел глаза.

— Откуда мне знать, во что верить?

— И все же ты хочешь жениться на мне? Просишь меня стать матерью твоих детей!

— Прошу, — торжественно ответил он, — в моей жизни есть и всегда будут оставаться две любви. Одна из них — море. Ты знаешь, я убежал из дома и уплыл а море, когда мне было четырнадцать. Я поступил против воли отца. Я знал, что он может лишить меня наследства, как угрожал, но мне было наплевать на это. Я должен был стать моряком. Мне было наплевать, что какое-то время я буду простым матросом. Я знал, что подвергаю свою жизнь опасности, знал, что могу умереть, но не мог отказаться от этой мечты. А моя вторая любовь — это ты, Тамар. Непокорная, как море… и столь же опасная. Я знаю это, но ты должна быть моей. Я смотрел в лицо опасности на море и хочу встречать любые опасности с тобой… женщиной… ведьмой… сатаной… кто бы ты ни была.

Она была тронута, ведь прежде он никогда не говорил с ней столь серьезно. Более того, она испытывала чувство гордости из-за того, что он был такой покорный. В какой-то степени это искупало его вину за то, что ей пришлось перенести из-за него.

И Тамар сказала ему почти ласково, как еще никогда с ним не говорила:

— Если то, что ты сказал, правда, мне жаль тебя. Но я никогда не выйду за тебя. Ты должен ограничиться своей первой любовью — морем. Ты глуп, Бартли, а я никогда не смогу полюбить дурака. Если бы ты был добр ко мне, я, возможно, начала бы испытывать к тебе дружеское чувство. А если бы ты продолжал быть добрым ко мне, я, быть может, и вышла за тебя. Но насилие… бесстыдное насилие… с каким ты обошелся со мной, я никогда не смогу простить.

— Стало быть, ты продолжаешь ненавидеть меня?

— Я никогда не полюблю тебя.

— Ты забываешь, я чувствовал, как ты трепещешь в моих объятиях.

— От ненависти.

— Нет, от страсти.

— Тогда почему я не приняла то, что ты считаешь огромной и великодушной жертвой — предложение стать твоей женой?

— Потому что ты не знаешь саму себя. Ты вознамерилась ненавидеть меня и цепляешься за эту ненависть, как утопающий за плот, зная, что он скоро уплывет от него.

— Знай же, ты сделал то, чего я тебе никогда не смогу простить. Ты знаешь, что я не похожа на других женщин. Ты сам сказал, что во мне сидит дьявол.

Он улыбнулся ей, и в его глазах вспыхнула столь сильная страсть, что в одно мгновение она могла растопить холодное отвращение Тамар и заставить сдаться.

— Мне нечего больше сказать тебе, — проговорила она и поскакала вперед.

Всю осень и зиму Бартли постоянно приезжал в Пенникомкуик, а его семья принимала Ричарда и Тамар в Стоуке. Сэр Хэмфри сильно одряхлел и с нетерпением смотрел за тем, как Бартли обхаживает дочь Ричарда. Ему не нравилось, что избранница рождена вне брака, но он прекрасно сознавал, что она очаровательна. Тамар была высока ростом и прекрасно сложена. Эта девушка могла нарожать ее сыну отличных сыновей. А коль скоро Бартли желал взять ее в жены, сэр Хэмфри был недоволен, что они медлят со свадьбой. Ведь если он хотел увидеть своих внуков, времени терять уже было нельзя.

Глядя на старого Кэвилла, Тамар думала: «Таким будет Бартли через тридцать лет. Слишком много хорошего вина, слишком много вкусной еды, слишком много женщин; одна или две раны, нанесенные испанцами, они зажили, но оставили свою мету; похотливые, жадные взгляды на хорошенькую юную горничную, раздражительность, ноги, распухшие от подагры… Да, именно таким будет Бартли через тридцать лет. Оба они сельские джентльмены и в то же время — пираты!»

И все же за эти месяцы ее отношение к Бартли изменилось. Временами он переставал иронически улыбаться, вспоминая о своих приключениях. Часто вся компания — Тамар, Ричард, сэр Хэмфри — сидели на верхней галерее, где со стен на них смотрели с портретов предки Кэвиллов, а Бартли живо описывал сотни опасностей, которые встречались ему на пути, про то, как они брали на абордаж испанские корабли и грабили их сокровища. Сэр Хэмфри тут же рассказывал забавные истории о его собственных приключениях, и Тамар казалось, будто дом превращается в корабль и она плывет вместе с ними в открытом море. Она видела их глазами испанский корабль на горизонте, слышала крики: «Парус! Парус!» Слышала голос Бартли, как он, сверкая глазами, кричит: «Поставить марсель! Просигналить ему: „Откуда ваш корабль?“ И страшный, но долгожданный ответ: „Из Испании“. Она видела, как простреливают корабль насквозь, как его охватывает пламя. Как после наступления темноты лекарь осматривает раненых. Слышала, как Бартли снова командует: „Обойдите его с подветренной стороны, да смотрите не потеряйте его в темноте!“ Представляла продолжение битвы на следующий день, слышала бой барабанов, звуки труб, крики: „Да здравствует Англия!“

Тамар невольно приходила в восторг. Как сверкали его глаза во время рассказа! В них загорались ярко-голубые огоньки, как в минуты, когда он сильно желал ее. Он был человеком, каким Хьюмилити Браун никогда не мог бы стать.

Во время Рождества в Стоуке был веселый праздник, на котором Тамар и ее отец бьши почетными гостями. Хозяева устроили охоту, во время которой Тамар и Бартли ехали рядом и первыми подстреливали зверя. Он был с ней нежен и больше не вспоминал про ту ночь, когда влез в ее спальню. Он внимательно слушал ее, а она была мила с ним.

Встречая Кристиана, ковыляющего по саду, он всегда останавливался поболтать с ним, приносил ему то конфеты, то фрукты, ребенок издавал радостные возгласы, завидев его. Бартли брал малыша на руки, подбрасывал его в воздух, сажал на лошадь и катал возле дома. Кристиан просто обожал его.

Аннис, ожидавшая второго ребенка, смотрела на эти сцены со слезами на глазах.

— Он хороший человек, — прошептала она, обращаясь к Тамар, — ведь только хорошие люди добры к детям и к слабым.

Тут Тамар вспомнила, что он всегда был добр к слабым. Но права ли она, все время ища обвинения против него? Неужто нельзя простить его, если он уже давно раскаялся?

Теперь он ухаживал за Тамар с особым усердием. Казалось, развлекая ее в доме своего отца, он хотел показать ей: «Вот, что я могу предложить тебе. Однажды этот дом и все имение станут моими».

Однажды по дороге на охоту Бартли сказал ей:

— Мы с тобой отлично бы жили вместе.

Балуя маленького Кристиана, он словно намекал: «Погляди! Как счастливы мы были бы, если бы имели своих детей!»

Но Тамар было нелегко забыть, как она ненавидела его. Многие картины из прошлого отчетливо возникали перед ее глазами.

«Я не доверяю ему», — уверяла она себя.

И все же дни, когда Бартли не было рядом, казались ей скучными. Она словно бы оттаяла и, возможно, стала бы еще более благосклонной к нему, если бы он сумел подольше вести себя подобным образом.

Каждый раз, увидев, как она разговаривает с Хьюмилити Брауном, Бартли высказывался о нем пренебрежительно, а Тамар из духа противоречия начинала горячо защищать его.

Однажды, в начале весны, Бартли, приехав в Пенникомкуик, увидел, что Тамар беседует с пуританином. А позднее, во время верховой прогулки, он сказал ей:

— Я вижу, ты увлечена этим парнем.

— Увлечена?

— Ты не можешь скрыть от меня свои чувства, повторяя мои слова. Ты увлечена им! Я видел, как ты смотрела на него.

— Ты видишь слишком многое, даже то, чего нет.

— Ты кокетничала с ним, клянусь Богом!

Его лицо исказилось от ревности, и он с вызовом воскликнул:

— Я думаю, он твой любовник.

— Мне казалось, в последнее время твои манеры стали немного улучшаться, — холодно ответила она, — но, по-видимому, я ошибалась.

— Ты не можешь этого отрицать. Ты увиливаешь. Тебе не скрыть от меня правду.

— Даже если бы твое грязное подозрение оказалась правдой, с какой стати я стала бы скрывать это от тебя? Какое тебе до того дело?

— Стало быть, все это время, покуда я разыгрывал роль смиренного поклонника, он наслаждался любовью в твоей постели!

— Если бы ты стоял поближе, схлопотал бы пощечину!

— Тебе ни к чему защищать этого пуританина с хитрой рожей. Я всегда подозревал этих коварных людей с показной кротостью. Они этим обезоруживают глупых женщин, таких, как ты. Признайся, он читает молитвы, прежде чем заняться любовью?

— Замолчи! — взвизгнула она. — Я ненавижу тебя! Какая дура я была, вообразив, что ты не такой мерзкий, каким я представляла себе! Как смеешь заявлять мне подобное? Ты думаешь, все мужчины столь же порочны, как ты!

— Тамар, я вижу, что был не прав, — смиренно сказал он, — прости меня.

— Не прощу. Я больше с тобой и словом не обмолвлюсь. Сделай милость, прибереги свои пошлости для разнузданных матросов, а я буду беседовать, с кем пожелаю.

Тамар уже собиралась хлестнуть свою лошадь, но Бартли схватил уздечку.

— Неужто ты не можешь простить ревнивого любовника?

Она бросила на него надменный взгляд.

— Я не смогла бы простить никого, кто осмелился бы говорить со мной подобным образом.

— Послушай, Тамар, я признаю, что был не прав. Я вел себя глупо. Просто приревновал тебя. Для меня невыносимо видеть, как ты улыбаешься кому-нибудь, кроме меня.

— Довольно слов. И прошу, отпусти уздечку. Я хочу ехать домой.

— Вначале скажи, что простила меня. Скажи, что у нас все останется по-прежнему.

— Хорошо, — холодно ответила она, — мы остаемся друзьями, потому что живем по соседству и наши отцы хотят, чтобы мы дружили.

Она увидела, что глаза его метнули молнии гнева, но ничего больше не сказала и вернулась в Пенникомкуик.

На следующий день он приехал снова. Она увидела его в саду с маленьким Кристианом и обратила внимание на то, как он красив, высок и силен, каким тщедушным кажется Хьюмилити Браун в сравнении с ним.

Бартли поднял Кристиан, и малыш радостно улыбнулся ему. Он любил детей и в их присутствии становился мягче, хотя и не слишком. Он относился к числу мужчин, которых дети любят, даже если те вовсе их не замечают. Из него вышел бы прекрасный отец, которым дети гордились бы. «Мне двадцать, — подумала она, — и за кого бы я вышла, кроме Бартли? Но ведь любовь должна быть нежной, ласковой, а не бешеной, жестокой, из-за которой возникают бесчисленные ссоры. Нет, я не могу любить Бартли, но он волнует меня».

Тамар вышла в сад посмотреть, как играют Бартли и Кристиан. Мимо них к сараю с цветочными горшками прошел Хьюмилити, и она улыбнулась ему, думая, какой разительный контраст с Бартли представляет собой этот пуританин. Но Бартли неверно истолковал ее улыбку, выражение его лица изменилось, а Тамар почувствовала, как в ней закипает гнев.

— В начале лета будет морская экспедиция, я вызвался плыть капитаном на одном из кораблей, — сказал Бартли.

— Тебе это будет интересно, — ответила она.

— Да. Жизнь на берегу надоедает.

Они вернулись в дом, и Тамар удивилась, как защемило сердце при мысли о разлуке с ним.

Позднее она часто думала о том, что ее жизнь могла бы сложиться совсем иначе.

Она была дикая, страстная, ненадежная и забыла, что Бартли точно такой же.

Если самым большим грехом Тамар была непомерная гордость, его главным недостатком были нетерпение и гнев. Он по природе своей был чувственный и страстный и слишком долго сдерживал свои эмоции. Достаточно ей было улыбнуться Хьюмилити Брауну, самому беззащитному из всех мужчин, чтобы страсть, которую Бартли сдерживал все эти месяцы, снова вспыхнула.

Он отыскал ее и сказал, что должен поговорить с ней. Не согласится ли Тамар прогуляться с ним?

Он прошел с нею на полянку к ручью, к тому месту, которое они так хорошо помнили оба. Как только они оказались там, девушка поняла, что рядом с ней прежний Бартли. Нежный возлюбленный, готовый угождать, испарился, перед ней был чувственный мужчина, привыкший добиваться своего. Он грубо взял ее за плечи.

Его глаза загорелись, и Тамар вздрогнула, испугавшись страсти, которую они излучали. Бартли крепко поцеловал ее в губы, и этот поцелуй обжег ее.

Страх, дремавший в ее душе, снова превратился в порыв ненависти.

— Сейчас же отпусти меня!

Но он продолжал держать девушку за плечи, глядя ей в глаза.

— Знала ли ты, — спросил он, — что этот человек, Хьюмилити Браун, осмелился устраивать свои сборища на земле моего отца?

Она почувствовала странный холодок в желудке.

— Да, да, — продолжал он. — Этот ловкач имел наглость собирать свою паству в одной из хижин в отцовском имении. Этот кроткий святоша сам и есть грешник. Он нарушает закон. Нынче придумали премиленькие наказания для нарушителей законов.

— Почему ты говоришь это мне?

— Погоди, сейчас услышишь. Я велел одному из моих конюхов прикинуться на время пуританином, и он сказал мне, когда следующее сборище. Так что мне известны их секреты.

— Я спрашиваю, почему ты решил, будто мне есть до этого дело? И что ты грозишься сделать?

— А что, ты думаешь, я, как честный гражданин своей страны, должен сделать?

— Ты не сможешь сделать это, Бартли! — воскликнула она. — Все эти люди, которые жили среди нас, — наши друзья!

— Нарушители законов! А Хьюмилити Браун — самый худший из них. Его упекут в тюрьму. Я слыхал, что там делают с подобными людьми. Их гноят в темницах, морят голодом и пытают. А для таких закоренелых преступников, как Хьюмилити Браун, дело может кончиться веревкой! А может, даже костром, кто знает?

— Ты не посмеешь это сделать!

— Это почему же?

— Я не допущу. Я предупрежу его.

— Я все равно доберусь до него. Он не сможет отрицать то, что он сделал.

— Ты в самом деле столь жесток или просто хочешь заставить меня поверить в это?

Бартли встряхнул ее за плечи, а глаза его продолжали гореть от ненависти к Хьюмилити Брауну и от страсти к ней.

— Мне неприятны твои чувства к этому человеку.

— Ты не в своем уме.

— Я видел вас вместе.

— Он всего лишь садовник. Для чего он мне?

— Я не слеп. Он человек образованный, а работает в саду, потому что потерял все на корабле, что отправлялся в Вирджинию. Он выжидает момент, когда сможет снова попасть на борт судна. Тогда… он, без сомнения, возьмет тебя с собой. Ричард приглашает его к себе в кабинет, беседует с ним. Это не похоже на отношения хозяина и слуги.

— Разве Ричард не может поговорить со слугой?

— Отчего же тогда он не приглашает к себе других слуг? О нет! Ричарда и его дочь интересует парень, который мне не нравится.

— Я ненавижу тебя, Бартли!

— Потому что любишь этого пуританина?

Она подняла руку, чтобы ударить его, но Бартли схватил ее.

— Ты делаешь мне больно.

— Я делаю это нарочно, чтобы ты знала, я могу причинить боль тем, кто предпочитает сладкоречивого проповедника мужчине. Когда они будут вешать его, я приглашу тебя на этот спектакль. Ручаюсь, соберется большая толпа, чтобы проводить его в ад.

— Бартли! — взмолилась Тамар. — Ведь ты не сможешь поступить столь жестоко и подло?

— Ты увидишь, что я могу сделать ради моей страны.

Он бросил на нее лукавый взгляд, мол, пусть думает, что хочет; потом отпустил ее руку и пошел прочь. Она побежала за ним.

— Прошу тебя, не делай этого, Бартли.

Он повернулся к ней, и губы его медленно расплылись в улыбке. Эта улыбка заставила ее задрожать, она напомнила ей тот, другой день.

— Милая, — ответил он, — я ни в чем не могу тебе отказать. Если ты… хорошенько попросишь меня… я могу изменить свое намерение.

Он обнял ее и прижал к себе так сильно, что ей показалось, будто их тела слились в единое целое.

— Нет ничего на свете, в чем я мог бы отказать тебе.

— Что? — начала она устало.

— Оставь свое окно открытым нынче ночью, и я клянусь Богом и своими родителями, что позволю пуританам собираться хоть каждый вечер и не стану им мешать.

Тамар презрительно взглянула на него.

— Ты думаешь, что сможешь снова провести меня, прибегнув к той же уловке?

— В тот раз это была уловка, ты права. Я никогда не предал бы Ричарда, своего друга. Я люблю Ричарда. А Хьюмилити Брауна терпеть не могу, презираю. А улыбки, которые ты даришь ему, сделали его моим врагом!

— Ты хочешь, чтобы я ненавидела тебя еще сильнее?

— Если ты не можешь отдаться мне по любви, я согласен на то, чтобы ты сделала это из ненависти. Потому что так или иначе я должен обладать тобой.

— Стало быть, просить тебя бесполезно?

— Я тебе уже все сказал.

Она сердито тряхнула головой и пошла к дому.

Она лежала и ждала его.

Тамар убедила себя в том, что иного выхода не было. В прошлый раз он обманул ее, но на этот раз он говорил серьезно. Он грубый, бессердечный, развратный. Как она могла думать о нем как о будущем муже?

— Я предпочла бы умереть! — бормотала она, уткнувшись в подушку. — Но что я могу сделать? Разве я могу позволить ему предать Хьюмилити Брауна? Ведь пострадают и другие!

Она закрыла глаза и попыталась представить себе Хьюмилити Брауна стоящим в яме подземелья по колено в воде, отгоняющим крыс, пытающихся вцепиться в его исхудавшее тело. Но она видела перед собой лишь Бартли, приближающегося к ней… шепчущего ее имя. «Я ненавижу его, — убеждала она себя. — Это ужасно и постыдно! Но пусть уж лучше это случится, чем мои друзья погибнут в тюрьме или на виселице!»

Вот он идет. Это повторяется. Полог кровати раздвинулся, и она услышала в темноте его легкий смех.

Его руки стали ласкать ее…

— Ну вот, любимая, ты снова ждала меня.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу! — сказала она. — И буду ненавидеть всегда за то, что ты сделал со мной.

Он, как и в прошлый раз, стал подсмеиваться над ней.

— Как ты хотела меня! Неужто ты думаешь, что сможешь скрыть от меня свои чувства? Меня трудно провести, Тамар. Я слишком хорошо знаю женщин. Почему ты упрямо твердишь, что ненавидишь меня? Ты хочешь меня до боли. Тебе известно, что мне наплевать на пуритан. Чтоб их поразила чума с оспой! Плевать я хотел на них! Пусть устраивают свои сборища хоть каждую ночь. Пусть молятся, пока не охрипнут. Я никогда бы не стал предавать их. Неужто я похож на человека, который стал бы утруждать себя ради каких-то жалких пуритан?

— Я верю, что ты способен на любую жестокость.

Он улыбнулся.

— О, это была восхитительная ночь, не правда ли? Лучше первой… Ведь тогда ты все же немного сопротивлялась.

— Ты груб и жесток, я ненавижу тебя.

— Ты не устала повторять одно и то же?

— Я буду твердить это снова и снова.

— Выходи за меня, Тамар. Я обещаю быть верным… насколько могу.

— Выйти за тебя? Да я скорее умру.

— А что, если родится младенец? Тогда ты, поди, уж точно согласишься. Чтоб я пропал!

— Если родится младенец, это ничего не изменит.

— Поживем — увидим. Когда эта гнусная домоправительница станет разнюхивать и подглядывать! Спорю, тогда ты переменишь свое мнение.

— Ты забыл, что я ненавижу тебя?

Он вздохнул.

— Это ты уже говорила, Тамар. Когда же ты наконец будешь правдива, искренна и благоразумна? Когда мне уже не надо будет изощряться, придумывая способ побыть с тобой?

— Более такого случая не представится.

— Я надеюсь, что ты забеременеешь. Боже, как сильно я на это надеюсь! Еще есть время до отплытия моего корабля. Я знаю, если родится ребенок, ты передумаешь. Тебе придется сделать это. Это будет для тебя хорошим поводом, а ведь тебе всегда необходим повод! Ради младенца ты согласишься выйти за меня так же, как ты любезно согласилась заняться со мной любовью сперва из-за Ричарда, потом из-за Хьюмилити Брауна!

— Выйти за тебя? — Она презрительно засмеялась. — Сама мысль об этом меня просто смешит! Впрочем, смеяться не стоит, ведь это была бы трагедия. Не прошло бы и недели нашего замужества, и я придумала бы, как тебе досадить!

— Не бойся! Я укротил бы тебя. Ты стала бы кроткой и любящей… образцовой женой еще до конца недели.

Тамар чувствовала себя раздавленной, израненной, униженной… Он волновал ее, возбуждал, теперь она это поняла. Лежа в его объятиях она наслаждалась и ненавидела его, и ей было стыдно сознавать это.

Последующие недели она была сама не своя от волнения. Она ужасалась при мысли о том, что у нее может родиться дитя, а иной раз страстно этого желала. Она представляла себе, как скажет ему: «Ради младенца…»

Но тут же гордость снова брала верх. Чтобы ее, которую уже в детстве люди боялись обидеть, он мог так унизить, переспать с ней, как поступает хозяин со служанкой, когда ему вздумается!

Нет, ни за что! И ненависть закипала в Тамар с новой силой из-за того, что он посмел так обойтись с ней. И снова ужасалась при мысли о том, что у нее может родиться ребенок.

Но этого не случилось.

Она посмеялась над ним, когда он приехал в следующий раз.

— Когда ты уплываешь?

— Быть может, в следующий раз я поплыву с тобой по Темзе в Лондон. Как ни странно, я решил предпочесть женитьбу морю. Морем я уже насытился, а тебя только попробовал на вкус.

— Я ненавижу тебя и никогда бы не согласилась стать твоей женой, даже если бы ждала ребенка. Но ребенка не будет.

Тамар снова засмеялась, довольная, что он помрачнел. Наконец-то Бартли понял, что она в самом деле ненавидит его.

Летом он уплыл, и она убеждала себя, что рада этому. Но когда всего несколько недель спустя после его отъезда в Саунд приплыл изрядно потрепанный корабль с известием, что лишь он один-единственный уцелел после атаки алжирских или турецких пиратов, Тамар была на молу в толпе горожан. И когда она узнала, что Бартли был одним из тех, кто не вернулся, ее гордость испарилась.