Дочь Велеса

История четвертая. Время проклятых

Небо, и без того едва виднеющееся сквозь редкие просветы сомкнувшихся древесных крон, заволокло тяжелыми свинцовыми облаками. С мрачной, тихой обреченностью зарядил нудный, моросящий дождь. Будто скованная железными тисками неведомого заклинания, шумная, полная жизнерадостных мелодий чаща вдруг замерла в тревожном оцепенении, замолчала, растворившись в окутавшей ее меланхоличной, дремотно-сонной тишине. Лишь редкий глухой треск ветвей, потревоженных мимолетным дыханием своенравного ветра, да угрюмый шепот сумрачной листвы нарушали тяжелое, удушливое безмолвие, опустившееся на затерявшуюся среди вековечных древесных стволов потаенную тропку, с трудом различимую в хмуром полумраке древней чащобы.

С терпеливым упорством пробираясь сквозь трепетные объятия зеленых исполинов, тяжелые, набухшие капли холодной воды срывались с широкопалых лап молчаливых великанов и, покорившись воле издревле установленного порядка, безропотно устремлялись вниз, к замершей в нетерпеливом вожделении земле.

Словно испугавшись промозглой сырости, неугомонный до этого меша, вприпрыжку носившийся вокруг задумчиво бредущей ворожеи, притих и неприветливо нахохлился. Едва поспевая за хмурящейся Яликой, бесенок раздраженно загребал часто семенящими копытцами прелую прошлогоднюю листву и едва слышно бормотал себе под нос всевозможные проклятия в адрес бестолковой неумехи, против воли затащившей его в позабытую всеми богами безрадостную глушь. Когда очередная капля, сорвавшись с низко нависающих ветвей, звонко шлепнула нечистого по лбу, попав ровно посередине между двух обломанных рожков, меша окончательно вышел из себя. Остановившись, как вкопанный, он негодующе замотал головой и, бросив разъяренный взгляд в спину даже не заметившей этого ворожеи, продолжившей, как ни в чем не бывало, идти вперед, в сердцах топнул ногой.

— Ну, и куда ты меня завела? — завопил он, сердито размахивая ручонками.

Ялика обернулась и непонимающе посмотрела на не на шутку разошедшегося бесенка.

— Сидели бы сейчас в теплой корчме, ели бы да пили вкусно, — продолжил тот, нисколько не обращая внимания на изумленную ворожею. — Так нет, потащились в глухомань эту! Мокнем теперь незнамо где, будто зверье какое! А из-за чего?

Меша вдруг осекся на полуслове, заметив, как ворожея вскинула бровь и с неподдельным любопытством чуть наклонила голову набок, словно желая лучше расслышать яростные причитания бесенка.

— Из-за чего, Митрофанушка? — с наигранной лаской в голосе переспросила она, пряча ехидную улыбку.

Нечистый, демонстративно сложив руки на груди, отвернулся и что-то пробурчал неразборчиво.

— Уж не из-за того ли, друже, — ехидно поинтересовалась Ялика, — что кто-то маленький, с копытцами да рожками, повадился в погреба со снедью на постоялом дворе лазить, где его за воровством жена корчмаря и застала?

— И что? — сердито выпалил бесенок, резко развернувшись и требовательно уставившись на ворожею.

— А то, что полдеревни, как об этом прознало, так за вилы и похватались.

— Подумаешь, — безразлично пожал плечами меша. — Чай, не впервой. Убежал бы как-нибудь.

Терпеливо вздохнув, Ялика наклонилась прямо к мордочке нечистого и, глядя ему прямо в черные глаза-бусинки, заговорщически спросила:

— А к кому же ты, дружочек, кинулся после того, как тебя за воровством поймали, о заступничестве и помощи умоляя? Да еще и на глазах всей корчмы!

Резко выпрямившись, молодая ведунья наставительно подняла указательный палец — так же, как любила делать ее наставница, старушка Яга, отчитывая свою ученицу за шалости и проступки.

Пристыженный, меша опустил глаза.

— Наше счастье, — примирительно заметила девушка, — что чтят и боятся в наших землях ворожей, а то мигом бы и тебя, и меня, за дружбу с нечистым, на вилы подняли.

— Прости, — только и нашел, что буркнуть все еще дующийся бесенок.

— Ладно уж, — ведунья ласково потрепала мешу промеж рожек. — Пойдем, нечего под дождем зазря мокнуть. Чай, недалеко уже…

Истеричное лошадиное ржанье и полный отчаяния человеческий крик, донесшиеся откуда-то из-за древесного частокола впереди, заставили ее осечься на полуслове и внимательно прислушаться. Уж не послышалось ли? Малодушный вопль повторился. На этот раз куда тише и дальше, словно кричавший кинулся бежать, не разбирая дороги, в отчаянной попытке скрыться от угрожающей ему опасности. А вслед ему понеслось многоголосное злобное хихиканье и угрожающее взрыкивание. Встревоженно переглянувшись, ворожея и меша бросились на звуки, нарушившие величие дремотной лесной тишины.

Кажется, неведомая угроза настигла жертву. Агонизирующий, наполненный предсмертными страхом и болью стон попавшей под удар лошади, как ударом хлыста, разорвал и без того уже потревоженную дремоту лесной чащобы. Точно с таким же отчаянным воем умирают на скотобойне под рукой неумелого мясника несчастные, приговоренные к неминуемой казни животные. Пробудившееся вдруг эхо, будто злорадно насмехаясь, многократно повторило этот безысходный плач погибающего в страшной муке создания. Смолк и человеческий крик.

Боясь не успеть, ворожея неслась сквозь лесную чащобу, подобно медведю-подранку, ломая некстати подвернувшиеся ветви и продираясь через заросли плотно переплетенного кустарника. Тяжело дышащий бесенок, то ли от усердия, то ли от быстрого бега, высунул мигом пересохший язык и изо всех сил старался не отстать от стремглав несущейся девушки. Быть может, страх остаться одному, лишившись защиты перед обманутым не без помощи бесенка Кадука, прибавлял ему силы. А может — иные, неведомые никому, кроме него самого, причины подталкивали в спину задыхающегося мешу. Как бы там ни было, но бесенку удавалось ни на шаг не отставать от своей спутницы, несмотря на то что ему то и дело приходилось в отчаянном рывке перепрыгивать через поваленные давним буреломом полусгнившие древесные стволы.

Стремительный бег вдруг оборвался на берегу небольшого, начавшего постепенно зарастать тиной и осокой озерца, заполненного мутной стоячей водой, по растревоженной тошнотворно-зеленоватой глади которой расходились концентрические круги.

Запыхавшаяся Ялика, чуть не угодив прямо в неприветливые водные объятия, неподвижно замерла на берегу, тревожно вглядываясь в непроглядную муть. Не успевший остановиться меша налетел на нее и кубарем откатился в сторону. Вскочив на ноги, он тут же занял оборонительную позицию, сжав перед собой крохотные кулачки и отважно водя мордочкой из стороны в сторону в поисках коварно затаившегося где-то рядом неприятеля.

Не встретив никакого сопротивления, меша шумно с облегчением выдохнул и, подозрительно оглянувшись, спросил возмущенно:

— Ну? И где?

Требовательный жест ворожеи заставил бесенка замолчать. Будто бы силясь разглядеть в мутной воде что-то, видимое только ей одной, Ялика медленно опустилась на корточки.

— Богинки, — тут же вскочив, прошептала она с тревогой в голосе и опасливо попятилась назад, подальше от берега.

В то же мгновение вода на середине озера вспучилась горбом, нехотя выпуская из своей темной глубины мужчину, лицо которого, облепленное тиной и илом, перекосила гримаса смертельного ужаса. Перепугано оглядевшись, он, совершая рваные, судорожные движения, торопливо поплыл к берегу.

— Быстрее, — крикнула Ялика, — в воде я не смогу тебе помочь!

Услышал ли ее несчастный — осталось загадкой, но, когда следом за ним со звонкими шлепками из мутной пучины показались три отвратительные мертвенно-серые морды, отдаленно напоминающие женские, из разверстых пастей которых во все стороны торчали кабаньи клыки, мужчина, обреченно вскрикнув, стал плыть быстрее.

С отвратительным хихиканьем богинки, загребая трехпалыми когтистыми лапами, бросились догонять ускользающую жертву.

Казалось, беглец не успеет, как вдруг Ялика, мучительно выдохнув, отрывисто взмахнула рукой. С пальцев ворожеи сорвалось бледно-зеленое свечение, которое, попав в воду за спиной мужчины, растеклось широкой слабо мерцающей дугой. Богинки вздрогнули, как от удара, натолкнувшись на возникшую из ниоткуда преграду, злобно шипя и отфыркиваясь, чуть замедлились, но преодолели ее без особого труда. Впрочем, секундной задержки оказалось достаточно для того, чтобы жертва, суматошно перебирая ногами и руками, выбралась из воды и без сил рухнула у ног ведуньи. Схватив обезумевшего от страха мужчину за воротник куртки, Ялика, напрягая все силы, на которые только была способна, поволокла его прочь от берега.

С воем разочарования и ярости озерные чудовища выползли на сушу. Припав огромными вздутыми животами к земле, нелепо расставив в стороны неестественно вывернутые руки, богинки прямо как были, на четвереньках, неуверенно замерли у края воды. Потом одна из них, должно быть, самая смелая или голодная, выпрямилась, встав на ноги. С громким отвратительным шлепком обвисшие, доходящие до самого живота груди чудища размашисто качнулись. Видимо, это кошмарное, неестественное движение того, что обычно является предметом вожделения мужчин, стало для спасенного последней каплей. Он пронзительно заверещал, нещадно брыкаясь в попытке вырваться из рук волокущей его Ялики, и вдруг, судорожно ойкнув, безвольно обмяк.

Яростно сверкая мутными, с мертвенной поволокой, глазами, вытянувшаяся во весь свой немалый рост, куда выше обычного человека, богинка, с трудом проталкивая звуки человеческой речи через звериную пасть, прохрипела:

— Добыча. Наша. Уйди.

Оглянувшись, в поисках меши, которого и след простыл, Ялика упрямо мотнула головой и резким движением выхватила из висящих на поясе ножен бесценный подарок Мортуса, навсегда ушедшего в хладное царство величественной Мары. Выкованный из серебра и небесной стали клинок, в котором дремала часть силы Праотца Сварога, отрывисто сверкнул в неверном свете пасмурного дня. Сорвавшиеся с лезвия искры, будто отблески огня неземной кузницы, ярким пламенеющим хороводом медленно закружились вокруг угрожающе выставившей пред собой кинжал ворожеи.

— Попробуй забери, тварь, — коротко бросила Ялика, загораживая собой безвольно распростершегося у ее ног мужчину.

Плотоядные оскалы растянули и без того отвратительные морды богинок, превратив их тошнотворные рыла в порождения ужасающего ночного кошмара, от которого с истошным криком просыпаешься посреди ночи в холодном поту, не в силах унять пробирающий озноб. Хрипя и рыча, чудища двинулись в сторону застывшей в напряжении девушки, неспешно обходя ее с трех сторон, намереваясь, по-видимому, окружить и, накинувшись разом, растерзать нахалку, дерзнувшую отобрать законную добычу.

Ополоумев от голода и жажды крови, терзавших чудовищную плоть, одна из богинок не выдержала и молниеносно, без подготовки, прыгнула. Выставив вперед длинные костлявые руки и широко раскрыв отвратительную зубастую пасть, она попыталась дотянуться до горла ворожеи. Ялике не оставалось ничего другого, как, пригнувшись, отскочить вбок и наотмашь, не глядя, полоснуть кинжалом. Сомкнувшиеся с глухим стуком челюсти чудовища промелькнули буквально в полупяди от лица ведуньи, обдав ее смрадом разлагающейся плоти и гнилостного болотного зловония. С раздирающим уши воем кошмарное создание приземлилось чуть в стороне от Ялики сразу на все четыре конечности, но, в итоге, не совладав с инерцией, пропахало когтями длинные рваные борозды в податливой рыхлой почве и кубарем покатилось в кусты, оставляя за собой пятна дымящейся черной крови. Остальные твари вместо того, чтобы прыгнуть, застыли уродливыми изваяниями. В глазах чудовищ отразились вполне человеческие страх и удивление. А сквозь жуткий оскал одного из них на секунду будто бы проступило мертвенно-бледное девичье личико. Раненая богинка с каким-то обиженным рыком выбралась, наконец, из кустов. Зажимая лапой длинный кровоточащий порез на боку, она с ненавистью уставилась на ранившую ее Ялику, но напасть снова не решилась.

Молчаливое противостояние, длившееся, казалось, чуть ли не вечность, нарушил меша. Вынырнув словно из ниоткуда, бесенок, зажав что-то в кулачке, ловко вскарабкался на голову истекающего кровью чудовища и впился маленькими зубками ему в ухо, свободной лапкой принявшись с остервенением вырывать из головы богинки клоки спутанных волос.

Страшилище взвыло от боли. Медленно пятясь и мотая головой, оно попыталось достать лапами впавшего в воинственное исступление мешу. Но отважному бесенку удавалось ловко уворачиваться от мелькающих рядом когтей. Сообразив наконец, что происходит, богинка рухнула спиной на землю, беспорядочно перекатываясь из стороны в сторону в попытке подмять под себя наносящего раны неприятеля.

Ее товарки, очнувшись от сковавшего их оцепенения, неуверенно, словно сомневаясь, сделали робкие шаги в сторону ворожеи, скаля клыкастые пасти и угрожающе порыкивая.

Катающейся по земле богинке удалось, наконец, схватить кусающегося бесенка. С размаху приложив его о землю, она встала, распрямляясь во весь рост, и отшвырнула в сторону досадную помеху. Шлепнувшись на землю, тот вскочил и, прихрамывая, кинулся к Ялике. Без сил рухнув у ног ворожеи, бесенок протянул ей раскрытую ладонь, на которой лежала смятая горстка цветов и листьев зверобоя.

— Ох, друже, — выдохнула ворожея, схватив принесенную мешей добычу.

Крепко зажав соцветия в кулаке, она широко замахнулась и выкинула руку вперед, раскрывая ладонь. Навстречу ринувшимся в атаку богинкам взмыл кружащийся вихрь золотистой пыльцы. Едва чудовища с разбега влетели в воспарившее перед ними облако, как оно, ярко вспыхнув, разлилось янтарной стеной прожигающего плоть тварей пламени.

Скуля и подвывая от полученных ожогов, богинки, сломя голову, кинулись к озеру. Обугленная до пепла кожа серой пылью вилась за ними следом.

Когда гудящее пламя осело, чудовищ и след простыл. Только расходящиеся по воде круги красноречиво говорили о том, что кошмарным созданиям удалось избежать смерти, укрывшись в спасительной пучине.

С тяжелым вздохом Ялика опустилась на колени рядом с бесчувственным мужчиной, и, устало проведя ладонью по волосам в безуспешной попытке пригладить растрепавшиеся пряди, с тревогой посмотрела на мешу. Тот, лежа на спине, широко раскинул лапки. Отсутствующий взгляд блуждал где-то в пасмурной выси. Бока бесенка ходили ходуном от частого судорожного дыхания. На промокшую от мороси черную шерстку налипла густая темно-бурая грязь.

— Тяжко тебе пришлось, родненький? — обеспокоенно спросила ворожея, и, протянув руку, ласково погладила измученного неравной схваткой бесенка промеж рожек.

Тот медленно, будто бы неуверенно, кивнул и, повернув голову набок, попытался сконцентрировать взгляд на Ялике.

— Ох, мать, не трогала бы ты меня, — со стоном выдавил он из себя. — Не ровен час, помру.

Ворожея испуганно отдернула руку, а меша, мечтательно вздохнув, вдруг добавил:

— Эх, ухи-то как хочется, да чтоб наваристой, да с цибулей золотистой. А лучше, жура с клецками.

— Да чтоб тебя лешие драли, — беззлобно выругалась Ялика. — Дурень ты, Нафаня.

Оскорбленный меша обиженно засопел.

— А кто тебе зверобоя приволок? — проворчал он.

— Твоя правда, — легко согласилась Ялика, мягко улыбнувшись. — Это ты ладно придумал. Я что-то и позабыла о том, как богинок верно спровадить.

— То-то же, — осклабился довольный похвалой бесенок. — Говорил же, пригожусь на что путное.

Тихий, едва слышный всплеск воды заставил обоих вздрогнуть. Меша, мигом забыв о своих страданиях, чуть ли не подлетел, вскакивая на ноги. Его встревоженный взгляд испуганно заметался по зеленоватой мути озера.

— Нам бы ноги уносить, — нервно заметил он, понизив голос до взволнованного шепота. — Да побыстрее.

Переведя настороженный взгляд на безвольным кулем валяющегося спасенного, так и не пришедшего в себя, бесенок недовольно заворчал:

— Ну ни дать, ни взять, аки ключница, мышь в подвале углядевшая. Его спасают, а он разлегся тут, да дрыхнет бессовестно!

— Оно и к лучшему, — серьезно заметила Ялика. — Так он тебя не углядел, и то ладно. Перекинулся бы ты, что ли?

— Где ж я тебе пенек-то найду, — искренне удивился Нафаня, смешно округлив глаза. — Чай, мы не на делянке дровосека.

— Так и ты не серый волк — через пеньки прыгать-то, — эхом отозвалась ворожея.

Митрофан обиженно насупился.

— Стараешься тут, стараешься, — пробубнил он, — а тебе слова доброго не скажут.

Бесенок, раздосадовано вздохнув, опустился на четвереньки и выгнул спину дугой. По вздыбленной шерсти пробежала легкая дрожь, и похожий на призрачную вуаль серый дымок на мгновение сделал его нелепые очертания зыбкими и расплывчатыми. А уже в следующую секунду вместо раскорячившегося в неуклюжей позе Митрофана рядом с Яликой солидно потягивался крупный черный кот, сверкая внимательными пронзительно-голубыми глазами. Зевнув, он с достоинством сел, грациозно обвил лапы пушистым хвостом и с невозмутимым видом принялся вылизывать лоснящуюся шерсть, очищая ее от налипшей грязи.

Удовлетворенно кивнув, Ялика склонилась над находящимся в беспамятстве мужчиной.

— Ворожить будешь? — совсем по-кошачьи промурлыкал меша.

— Еще чего! — возмутилась ведунья и наотмашь, со всей силы, залепила неудавшейся жертве богинок звонкую пощечину.

От удара мужчина дернулся, широко раскрыл ничего не понимающие глаза и, лихорадочно засучив конечностями, спиной вперед пополз прочь от склонившейся над ним ворожеи. Не спуская испуганного взгляда с не ожидавшей такой реакции Ялики, он попытался было закричать, но из перекошенного рта вырывалось лишь беспомощное хриплое сипение.

— Тихо ты, тихо, — успокаивающе произнесла ворожея, поднимаясь с земли. — Уходить надо, богинки могут и вернуться. Кто знает, сколько их там, в озере этом. С тремя-то еле сладила.

Похоже, самообладание все-таки вернулось к спасенному. Его взгляд прояснился, а он сам вскочил, суетливо отряхиваясь, и хрипло спросил:

— Ты сама-то кто будешь?

— Потом вопросы, — бросила Ялика через плечо, уверенно зашагав в сторону леса. — Через час-другой закат. Нечисть как раз после захода в полную силу входит. Так что, лучше нам к этому моменту оказаться как можно дальше. Ну, что встал? Или жизнь не мила?

Бросив обеспокоенный взгляд в сторону озера, мужчина решил не спорить и торопливо последовал за скрывшейся в густом подлеске ведуньей. На берегу изящным, горделивым изваянием застыл черный кот, пристально вглядывающийся в непроглядную муть злополучного озера.

С тихим всплеском над водной поверхностью приподнялась голова богинки. Левая сторона морды чудища оказалась обуглена. Сквозь страшные ожоги отвратительно белели кости черепа.

— С-сука! Велесово отродье, — прохрипела она, пуская по воде пузыри. — Скоро все изменится. Недолго тебе землю топтать.

Задержавшийся на берегу кот угрожающе выгнул спину, вздыбив шерсть на загривке, и агрессивно зашипел, яростно сверкая голубыми угольками глаз. Богинка предпочла ретироваться, нырнув на глубину.

Митрофан победно распушил хвост и стрелой кинулся вдогонку за ушедшими спутниками.

Спасенного звали Мстиславом. Было ему едва за двадцать. Жил парень в расположенном неподалеку торговом городе со странным названием Пересечень и зарабатывал тем, что содержал лавку, торгующую всякими мелкими вещицами, столь необходимыми городским красавицам для наведения внешнего лоска — навроде гребешков, заколок да зеркал.

— Так какого лешего тебя к тому озеру-то понесло? — спросила Ялика, не сбавляя быстрого шага.

— Ну, — замялся вдруг Мстислав, стараясь не отставать от ворожеи. — Я и не хотел.

— Ясное дело, что не хотел, — согласилась Ялика.

— Там, — парень неопределенно махнул рукой. — В Лопухах, деревенька такая недалече, Аленушка живет. Зазнобушка моя драгоценная. Я как раз к ней ехал, вдруг на тропке лесной девицу в срамном виде повстречал. Она мне рукой помахала, да зазывно так, ну и в кусты нырнула…

— И ты, конечно же, следом, — саркастически заметила ворожея, чуть заметно нахмурившись. Едва порозовевшие после пережитого щеки парня вдруг залились пунцовой краской.

— Ну, она, того, — промямлил он, — позы там всякие принимала.

Ялика усмехнулась.

— Да не смейся ты! — обозлился Мстислав, замолчал и, наконец, стыдливо опустив глаза, с трудом выдавил из себя:

— У меня там… ну, ты понимаешь… будто пожар буйный разгорелся, да естество мое силой такой, как никогда прежде, налилось… И перед глазами словно пелена какая опустилась. Я с коняги слез, под уздцы взял, да с тропки и сошел… А там она, ждет-дожидается. Облик девичий скинула… Я на коня — и тикать. В два прыжка, страховидла паскудная, догнала… Коню брюхо когтями страшными распорола, меня в охапку — и к озеру своему кинулась…

Паренька передернуло от неприятных воспоминаний. Он судорожно сглотнул, помолчал и печально протянул невпопад:

— Конягу-то как жалко. Добрая скотина была.

— Ох и дурень! — Взъярилась вдруг Ялика. — Коня он жалеет. Радовался бы, что жив остался. Рассказать бы твоей Аленке. Как кобель, за бабой голой увязался. Где ж ты видел, блудоум, чтобы девица, в чем мать родила, по лесной чащобе разгуливала?

Позади них раздался сухой треск ветвей и тихий шелест листвы. Глаза Мстислава округлились от ужаса, а он сам задрожал так, что осиновый лист на ветру удавился бы от зависти.

— Вернулись, страховидлы, — моментально бледнея, пролепетал он.

Сокрушенно вздохнув и остановившись, ворожея обернулась.

— Митрофанушка, прекращай пугать, — притворно-ласково позвала она и грозно подбоченилась. — Наш сластолюбец сейчас, того и гляди, дуба от страха даст или портки намочит.

Черная молния стремительно пронеслась среди нависающих ветвей и, спрыгнув с высоты, мягко приземлилась на левое плечо ворожеи. Кот тут же принялся тереться мордочкой о шею Ялики и едва слышно промурлыкал ей на ухо:

— Они у него после купания с девицами и без того мокрые.

Строгое выражение на лице ведуньи сменилось добродушной улыбкой. Погладив умостившегося на плече бесенка, она кивнула Мстиславу:

— Вот что, друже. Нам бы на тропу выбраться, а то, не ровен час, совсем заплутаем. Места знакомые?

— А как же, — обрадовался парень, изо всех сил стараясь унять постыдную дрожь в коленях. — Я-то думал, ты знаешь, куда ведешь, а оно вот что, значит, получается… Тут до Пересеченя совсем рукой подать, еще до заката будем.

Большие города с их вечной суетой, криками и толкотней Ялика недолюбливала. Куда милее ей были вольные просторы лугов, полей или первозданный сумрак лесов. Там тебя не толкали в плечо, сбивая с ног, там не орали прямо в ухо приставучие зазывалы, предлагая купить ненужные безделицы или посетить какую-нибудь харчевню с неаппетитным варевом вместо снеди. В конце концов, там не было всепроникающего и дерущего горло печного дыма, сизыми струйками вьющегося чуть ли не из каждой трубы, а над головой вместо скатов крыш нависали величественные древние исполины могучей чащи или, и вовсе, расстилалось безграничное приволье небесных далей. Большие города даже пахли отвратительно. Отравляя воздух запахом сотен и тысяч человеческих тел, животных, испражнений и нечистот, смешивающихся в городском чреве в едва переносимый смрад, они казались ворожее чем-то вроде гигантских чудовищ, чье зловонное дыхание, едва ли не сбивая с ног, заставляло легкие съеживаться в мучительных спазмах, а сердце биться куда быстрее в отчаянной попытке насытить кислородом изголодавшуюся по нему плоть.

С каждым шагом по тесным улицам, забитым снующим, казалось, без дела людом, настроение Ялики портилось, делаясь все более хмурым и тоскливым, под стать угрюмой погоде. Обернувшийся вокруг шеи ворожеи на манер пушистого воротника меша нелюдимо позыркивал по сторонам, раздраженно помахивая хвостом. Выразительный взгляд перекинувшегося в кота бесенка не предвещал ничего хорошего тому, кто отважился бы дотронуться до его лоснящейся черной шкурки.

Мстислав же, наоборот, едва путники миновали городские ворота, приободрился. Сумрачная печать пережитого на его насупленном лице уступила место жизнерадостной бодрости.

— Пересечень — не стольный град, конечно, — воодушевленно принялся рассказывать парень притихшим спутникам, — но и у нас народу хватает. Здесь, как раз, тракт торговый проходит, поэтому и людно так. Даже с далекого севера купцы, бывает, захаживают. Недавно вот поднатужились мы всем городом, и двор купеческий построили, а рядом палаты белокаменные. Там теперича городской глава да нарочитые мужи, старцы градские, заседают.

— А скажи-ка, милый друг, двор-то постоялый есть какой? — мрачно поинтересовалась Ялика, брезгливо отстраняясь от оборванца, попытавшегося ухватить ее за подол сарафана. Меша угрожающе зашипел, недвусмысленно демонстрируя острые зубы и когти. Нищий испуганно отшатнулся и тут же затерялся в толпе.

— Есть, и не один, — не без гордости отозвался Мстислав и принялся перечислять, — «Старая Телега» Драгослава Седого. Ох, до чего же и вкусную медовуху он варит. Еще «Под дубом». Его Пересвет держит. Правда, дуба там, отродясь, не было…

Он вдруг запнулся, смущенно почесал затылок и спросил:

— Слушай, а я ведь и не ведаю, как тебя звать-то?

— Ялика, — кивнула в ответ ворожея.

— Ялика, значит, — протянул Мстислав. — А почто тебе двор постоялый? У меня и остановишься. Неужто монеты зазря тратить будешь?

— Ну, уж нет, — улыбнулась ведунья, лукаво сверкнув глазами. — Не ровен час, твоя Аленка прознает. Обоим головы не сносить. Знаю я племя наше бабское. На постоялом дворе и спокойнее как-то, да и привычнее.

Мстислав призадумался, нервно теребя отворот куртки, а потом вдруг, просияв, от души захохотал, вызвав недоуменные взгляды прохожих, и без того искоса поглядывающих на путников. Видимо, яркий цветастый сарафан ворожеи сильно выделял ее из толпы горожан, в одеяниях которых преобладали блеклые, выцветшие от печного дыма и золы тона. Да и здоровый черный кот, вольготно устроившийся у Ялики на плечах, невольно приковывал к себе любопытные взгляды.

— И то правда, — наконец произнес Мстислав, посерьезнев. — Ох, и обозлилась бы зазнобушка. Ревнивая уж больно. Ни в жисть бы не отбрехался.

Спешащая немолодая женщина налетела вдруг на не успевшую увернуться от столкновения Ялику и, от неожиданности громко охнув, выронила из рук крынку. Ударившись о землю, сосуд обреченно звякнул и разлетелся на осколки, обдав прохожих белесой волной молочных брызг. Неприятно наморщившись, женщина тут же накинулась на опешившую ворожею, гневно потрясая в воздухе кулаками.

— Ты чего это, шлында, на людей честных кидаешься? — противно заверещала баба. — Кто мне теперича за молоко пролитое заплатит? Ну, чего зенки бесстыжие раскрыла? Давай, монету гони.

— Бабушка, — начала было не ожидавшая такого яростного напора ведунья.

— Крынку разбила, так еще и старухой древней обзывает! — скандально возмутилась тетка. — Монету, грю, гони за молоко разлитое!

Нахально схватив растерявшуюся ворожею за рукав, она потянула ее куда-то в сторону.

— Ну, по-хорошему не хочешь, — продолжала орать женщина, — так, поди, голова разберется.

Пришедший на помощь Мстислав, ничуть не стесняясь, грубо отпихнул скандалистку в сторону так, что той пришлось выпустить рукав ворожеи из своей крепкой хватки.

— Ааа! — закричала чуть ли не на всю улицу женщина, картинно заламывая руки. — Среди дня белого убивают!

— Пойдем, — спокойно обронил Мстислав, с неприязненным взглядом исподлобья вложил в ладонь скандальной тётки медяк и настойчиво, точно нашкодившего ребёнка, взяв Ялику за руку, увёл её прочь.

Едва за спиной у них стихли злобные причитания и проклятия не на шутку разошедшейся бабы, как парень облегченно выдохнул, отпуская ладонь девушки.

— Ох, сразу видно — не городская ты, — произнес он, сочувственно глядя на чуть ли не плачущую от несправедливой обиды Ялику. — Вот как поступим. Сперва ко мне заглянем, я хоть переоденусь после купания, а опосля тебя до «Поющего Алконоста» провожу. Постоялый двор такой. У Горбыля, хозяина, стало быть, не так, чтобы богато, но чисто, снедь хорошая, да и за постой берет немного. Там и потолкуем, как тебе быть дальше.

Дом Мстислава располагался на одной из примыкающих к торжищу улочек, так что путникам сперва пришлось миновать рыночную площадь, тесно заставленную разномастными лотками, между которыми, несмотря на клонящийся к закату день, в поисках необходимого деловито сновали горожане, цепкими взглядами рассматривая выложенный на прилавки товар. Гвалт при этом стоял невообразимый. Одни пытались торговаться, сбивая цену, другие ругались на чем свет стоит, не сойдясь в качестве купленного, третьи рвали глотки в попытках завлечь покупателей. Но над всем этим многообразием голосов, сливающихся в нечленораздельный гул, преобладал один, подобно медвежьему рыку в лесной чащобе разливаясь над торжищем.

— Истинно говорю Вам! — Истерично надрывался едва видимый в обступившей его плотной толпе зевак невысокий мужчина.

Лицо его скрывалось в тени широкого капюшона странной, доходящей до самых пят грубой рубахи неопределённого бурого цвета, перетянутой под внушительным брюхом простой пеньковой веревкой.

— Внемлите же! Боги предали нас, отвернувшись от сыновей своих перед лицом грядущего! Ибо грядет страшное. Мир погрязших в грехе, лености и блуде богов падет. И только пробудившийся Единый, первородный из всех созданий, проведет идущих по его следам праведников через огонь очищения к перерождению в новом, лучшем из миров.

— О чем это он? — тихо спросила Ялика шедшего чуть впереди Мстислава, во все глаза рассматривая говорившего, казалось, пребывающего в каком-то неистовом экстазе.

Ее провожатый не успел ответить. Рука проповедующего взметнулась вверх, и крючковатый сухой палец с грязным нестриженым ногтем указал прямо на ворожею.

— Ты! — зло выкрикнул мужчина, уверенно направившись в сторону опешившей Ялики. — Ты, служительница немощных богов! Где будут твои боги, если я прикажу внимающим мне разорвать тебя в клочья прямо здесь? Защитят ли они тебя от праведного гнева обманутых ими? Отвечай же, как есть, перед лицом тех, кому суждено решить твою участь!

Ничего не понимающая ворожея изумленно молчала, продолжая разглядывать подошедшего вплотную к ней проповедника, от которого разило застарелым потом и гнилостным зловонным дыханием.

— Видите, — торжествующе вскричал тот, поворачиваясь к возмущенно загудевшей толпе. — Молчит, паскудница, ибо знает, что время старых богов ушло, и не в силах они спасти её. Истинно говорю я вам! Склонитесь же перед праведностью первородного, пастыря нашего единого, пред ликом гнева его, пламенем очищающего, ибо только в этом сможете обрести спасение.

— Заканчивал бы ты, Тихомир, честной люд баламутить, — раздался за спиной Ялики, уверенный мужской бас.

От неожиданности ворожея вздрогнула. Обернувшись, она уперлась взглядом в нагрудную пластину кольчуги. Изображенная на ней золотистая рысь, тускло посверкивая в приглушенном свете пасмурного вечера, вытянулась в стремительном прыжке, угрожающе раскрыв зубастую пасть. Чтобы разглядеть говорившего, ворожее пришлось задрать голову высоко вверх. Массивные черты лица незнакомца, обрамленные упрямо топорщащейся на щеках густой темно-русой, с редкой проседью, бородой чем-то неуловимо походили на хищную морду животного, запечатленного на эмблеме. Сурово сошедшиеся на переносице брови и цепкий взгляд внимательных янтарных глаз дорисовали разыгравшемуся воображению Ялики образ дикого и опасного лесного хищника.

— Иди по добру, по здорову, — добродушно пророкотал здоровяк разом поникшему горлопану, демонстративно расправляя богатырские плечи.

— Что, Добрыня, правда не нравится? — дерзко выкрикнул Тихомир и, сдернув капюшон, продемонстрировал собравшимся блеклые незрячие глаза, подернутые белесой, как у дохлой рыбы, поволокой. — Я, может, и слеп, да истину вижу, — ехидно продолжил он, гордо вздернув опухший нос, покрытый частой сетью синюшных прожилок.

— Ну, как знаешь, повторять не буду, — угрюмо отозвался Добрыня, разминая шею огромными жилистыми руками. Смутьян хотел было сказать что-то еще, но передумал, должно быть, расслышав хруст, с которым здоровяк наклонял голову из стороны в сторону. Сообразив наконец, что никто из присутствующих не собирается вставать на его защиту, Тихомир суетливо подобрал полы своей странной рубахи и трусливо кинулся бежать, расталкивая прохожих, даром, что был незрячим.

— Вот и славно, — миролюбиво заметил Добрыня, отрешенно поглаживая бороду широченной ладонью. Ободряюще кивнув Ялике, он развернулся и, как ни в чем не бывало, пошел прочь.

Ворожея, казалось, впала в задумчивое оцепенение, провожая пытливым взглядом спину гиганта, подобно мощному волнолому рассекающего галдящее людское море.

— Погоди! — Наконец выкрикнула она и кинулась следом, тут же затерявшись в толпе. Оставшийся в одиночестве Мстислав удивленно захлопал глазами, а потом, спохватившись, ринулся следом за девушкой.

Догнать здоровяка оказалось непросто. И если перед ним спешащий по своим делам люд почтительно расступался, уступая дорогу, то Ялике приходилось лавировать в толпе, ежесекундно уклоняясь от столкновений с прохожими и рискуя налететь на некстати оказавшийся на пути прилавок. Всполошившийся меша, оглашая площадь диким кошачьим ором, изо всех сил пытался удержаться на плечах бегущей ворожеи, больно впившись когтями ей в спину. Распушенный хвост бесенка, отчаянно пытавшегося удержать равновесие и не сверзиться вниз, то обвивал шею Ялики на манер удавки, то нещадно хлестал ее по щекам.

В итоге запыхавшаяся Ялика просто впечаталась в спину Добрыни, остановившегося, чтобы купить у очередного лоточника, торгующего снедью, горшочек ягодной кулаги. Громко охнув, она растянулась на холодной земле у его ног.

— Ну, ты чего? — удивленно пробасил Добрыня, протягивая руку и помогая подняться.

— Потолковать надо, — коротко ответила Ялика, потирая ушибленную поясницу.

— Ну так бы и сказала, — согласился здоровяк и, расплатившись с лоточником, сунул прямо под нос ворожее горшочек ароматно пахнущей снеди, из которого торчала крохотная деревянная ложечка. — Будешь?

— Нет, — отказалась ворожея, однако протестующе заурчавший живот с ней не согласился. Добрыня усмехнулся и чуть ли не силком всучил ей лакомство.

— Да ешь, мне не жалко, — произнес он.

Кулага оказалась вкусной. Приятная сладость с бодрящей кислинкой патокой разлилась по языку и небу оголодавшей девушки, заставив ее на мгновение обо всем забыть. Оказавшийся на земле меша жалобно мяукнул и принялся тереться о ноги, всем своим видом демонстрируя то, что тоже не против полакомиться.

— Сама оголодала и зверя своего не кормишь, — неодобрительно заметил Добрыня. — Смотри как зыркает, того и гляди дырку на тебе прожжет.

Несмотря на протесты торговца, он отломил от колечка кровяной колбасы, на веревке подвешенной к крыше лотка, здоровенный ломоть и кинул возбужденно помахивающему самым кончиком хвоста коту. Довольно урча, тот нетерпеливо накинулся на угощение.

— Ну, так о чем потолковать хотела? — спросил Добрыня, окидывая странную парочку внимательным взглядом.

— Ты же дружинник? — осведомилась Ялика с набитым ртом.

— А ежели и да, то тебе-то с этого что?

— Тут озерцо недалеко в лесу, — торопливо пояснила ворожея, — там богинки гнездовище себе свили. Вот, насилу путника неразумного у них отбила.

Здоровяк нахмурился.

— Это того, кто тебя сейчас выглядывает? — Кивнул он в сторону растерянно озиравшегося в толпе парня.

— Его, — согласилась ворожея и помахала рукой, привлекая внимание Мстислава, потерявшего девушку из виду. Тот, заметив жест, обрадованно поспешил к ним.

— Значит, богинки, — задумчиво протянул Добрыня, вновь принявшись поглаживать непокорную бороду. — А сама-то как жива осталась, да еще и парня спасла?

— Ворожея я, — честно созналась Ялика. — Одна бы я и не справилась, да друг верный помог.

Загадочно улыбнувшись, она наклонилась и ласково погладила кота, с довольным видом умывающего после сытной трапезы лоснящуюся шерстку, старательно выглаживая ее розовым язычком.

— Ну, раз ворожба не справилась, чем мечи да топоры добрые помочь могут? — Деловито поинтересовался Добрыня.

— Их трое было. Может, в озере и еще прятались, но вряд ли, — сообщила ворожея, — они обычно всем выводком охотятся. Я их здорово потрепала. Если против них с десяток-другой дружинников будет, то они и напасть не решатся. На дне попрячутся. Коли в сети вплести побеги зверобоя, а сети эти поперек озера растянуть, то можно нежить выловить. Там и зарубить, пока они, опутанные, барахтаются. Богинки страсть, как зверобоя боятся, поэтому сети разорвать не смогут, а железо для них — верная смерть.

Чуть поразмыслив над сказанным, Добрыня решительно кивнул своим мыслям.

— Так и поступим. Соберу ребят, завтра с рассветом пойдем к озеру этому, — посмотрев на Ялику он спросил. — Дорогу покажешь?

— Я покажу, — храбро вызвался подошедший Мстислав, услышавший объяснения ворожеи и, похоже, всерьез вознамерившийся отомстить своим обидчицам за минуты пережитого страха и последовавшего за ним позора.

— Добро, — не стал возражать Добрыня, — едва солнце взойдет, чтоб у ворот городских был.

Мстислав лишь коротко кивнул, подтверждая серьезность своих намерений.

Переведя взгляд на ворожею, Добрыня приветливо подмигнул.

— Ну, пресветлая, боги дадут, свидимся, — произнес он. — За предупреждение да совет добрый благодарю.

— Меня Яликой звать, — опомнилась вдруг девушка.

С достоинством поклонившись, богатырь, принявшись тихо насвистывать какой-то задорный боевой мотив, растворился в толпе.

Всю дорогу до постоялого двора раздухарившийся Мстислав ни на секунду не замолкал, предвкушая завтрашнее сражение с монстрами, из которого он, без сомнения, выйдет храбрым победителем. Изрядно подуставшая от его нескончаемого хвастливого монолога Ялика лишь невпопад кивала, размышляя о странной проповеди, услышанной на торжище. Узнав о причине ее задумчивости, Мстислав лишь отмахнулся.

— Нашла, о чем печалиться, — равнодушно пожал он плечами, когда Ялика прямо спросила о Тихомире. — Пьяница запойный. Уж не знаю, чем он там потравился, но чуть богам душу не отдал. Насилу отошел, ослеп только. Мнит теперь себя провидцем. Народ стращает день деньской. Да кто ж его слушает-то? Он и раньше с головой не дружил, а теперь, видать, и вовсе умом тронулся.

Снятая ворожеей на постоялом дворе комната пусть и не отличалась изяществом убранства, но действительно, как и уверял хозяин, оказалась чистой и уютной. Кроме того, сюда не долетали пьяные крики и песни завсегдатаев из расположившегося на первом этаже трактира. Выпроводив не понимающего намеки Мстислава, уставшая за день от обилия впечатлений Ялика уснула, едва ее голова дотронулась до подушки. Так и не сменивший кошачьего обличия меша немного потоптался у нее в ногах, устраиваясь поудобнее, и, свернувшись калачиком, умиротворенно засопел.

Ворожее показалось, что она едва сомкнула глаза, как вкрадчивый стук в дверь вырвал её из томных объятий беззаботных сновидений, заставив всматриваться отсутствующим взглядом внезапно разбуженного человека в густую темень. Хозяйка-ночь укутала реальность мягким невесомым пологом призрачного сумрака, будто бы напевающего едва слышную колыбельную. Лишь узкая полоска дрожащего света, пробивающегося из-за закрытой двери, робко вторгалась в безмятежное царство дремы, чуть рассеивая бархатистую вуаль умиротворяющего мрака.

Стук повторился, на этот раз немного настойчивее.

С обреченным вздохом ворожея встала с кровати, растревожив тем самым недовольно заурчавшего мешу. За порогом, в отблесках трепещущего пламени свечи, неуверенно топтался сонный растрепанный хозяин постоялого двора.

— Там тебя требуют, — буркнул он неприветливо.

— Зачем? — не менее хмуро поинтересовалась Ялика.

— А мне почем знать? — пожал сутулыми плечами Горбыль, — дружинник какой-то. Говорит, дело срочное. Велел будить.

Спустившись вниз, ведунья застала ночного посетителя возбужденно меряющим шагами опустевшую корчму.

— Меня Добрыня послал, — обрадованно встрепенулся незнакомец, заметив Ялику. — Я с ног сбился, тебя, пресветлая, разыскивая. Чуть ли не во всех постоялых дворах побывал. Ох, и брани наслушался…

— Знамо дело, ночь ведь на дворе, — хмыкнула ворожея.

— Добрыня сказал, чтоб я без тебя не возвращался, — смущенно улыбаясь, заметил незнакомец.

— А почто я ему?

— Вот уж чего знать не знаю.

— Ох, что ж это за дела-то такие? — обреченно вздохнула Ялика, с трудом подавив зевоту. — Обожди, я хоть куртку накину. Зябко.

Город, как и большинство его обитателей, дремал, окунувшись в вязкий омут тягучих сновидений. Лишь изредка можно было услышать разудалые песни припозднившихся пьянчуг, приглушенные зыбучим пологом ночи, да разглядеть проблески теплого света, застенчиво пробивающегося из-за прикрытых ставней некоторых домов, чьи жители по известным только им самим причинам так и не отправились странствовать по бескрайнему царству снов.

Дружинник торопился. То и дело позевывающая Ялика едва поспевала за размашистым шагом провожатого. Увязавшийся за ней меша, разбуженный суетливыми сборами ворожеи, то отставал, с любопытством исследуя опустевшие проулочки, то забегал далеко вперед, бесследно растворяясь в ночной темени, чтобы через мгновение снова, подобно неугомонному призраку, возникнуть рядом, как ни в чем не бывало. Подобные выходки меши начали раздражать невыспавшуюся ведунью, каждый раз нервно вздрагивающую при очередном появлении вовсю развлекающегося бесенка. Она собралась было одернуть разыгравшегося Нафаню, как дружинник остановился.

— Пришли, — довольно возвестил он, распахивая неприметную в густой темноте дверь.

Гостеприимный поток неяркого света тут же залил кусочек улицы, разрушив своим согревающим волшебством пугающе сверхъестественные очертания окружающей реальности. Едва Ялика переступила порог, как в нос ей ударил металлический запах свежей крови. В дальнем конце скудно освещенного помещения, на простой деревянной лавке, прислонившись спиной к стене, полулежал мужчина, баюкая у груди изувеченный обрубок правой руки. Измученное лицо раненого покрывали крупные бисерины пота. Скатываясь по ходящим ходуном от нестерпимой боли скулам, они срывались с подбородка и падали вниз, на заляпанную пятнами полузасохшей крови кольчугу, украшенную эмблемой застывшей в прыжке золотистой рыси. Над раненым, опустившись на одно колено, склонился Добрыня и неразборчиво говорил что-то размеренным успокаивающим тоном.

Даже не обернувшись на осторожный скрип закрывающейся двери, здоровяк жестом подозвал к себе ворожею.

— …страшно, — услышала она обрывок сипящего стона раненого, подходя ближе.

Неприятный, но вполне терпимый запах крови рядом с изувеченным мужчиной превратился в невыносимый смрад, в котором разом смешались и запах смерти, и зловоние разлагающейся плоти, и вонь гниющих нечистот, и что-то еще, будто бы смутно знакомое. Сплюнув тягучую кислую слюну прямо на пол, Ялика едва совладала с накатившей волной тошноты.

— Кто это сделал? — мягко спросил Добрыня, аккуратно промокнув лоб раненого рушником.

— Не знаю, — давясь, прохрипел тот. — Это… Это налетело. Темно… Оно светится…

Он поперхнулся вдруг, закатывая глаза.

— Дальше, — встряхивая начавшего терять сознание мужчину, твердо приказал Добрыня.

— Да ты что? Ума лишился? — гневно выкрикнула Ялика, попытавшись отпихнуть в сторону здоровяка. — Ему помочь надо, а не допрашивать!

— Не мешай, дура! — прорычал Добрыня.

Проследив за его мимолетным взглядом, Ялика осеклась, тут же растеряв весь свой пыл.

Крови почему-то почти не было. Лишь заживо гниющая плоть, смрадными осклизлыми лоскутами сползающая с обломка неестественно чистой, белеющей кости перекушенного чуть ниже локтя запястья.

Раненый застонал, судорожно выгибаясь дугой, и откинул голову назад, обнажая шею, по которой змеилась частая сеть иссиня-черных пульсирующих прожилок.

— Оно… Оно. Всех… убило… — мучительно прохрипел он, страшно закатывая глаза. — Меня… конь… вынес… без памяти…

— Ничего, брат, все уже позади, — успокаивающе произнес Добрыня, незаметно вытаскивая нож. Раненый вдруг замолчал, прекратил кривиться и чистым, незамутненным взглядом посмотрел на Добрыню.

— Убей! Убей эту тварь! — попросил он. — Она ребят сожрала, меня… Она всех сожрет. Убей…

Новая волна спазмов выгнула страдающее от невозможной, нечеловеческой боли тело мужчины.

— Ты можешь ему помочь? — безнадежно спросил Ялику Добрыня, глядя ей прямо в глаза.

— Я… Я не знаю, что это, — призналась та. — Никогда такого не видела.

— Ясно, — коротко бросил здоровяк и прежде, чем ворожея успела его остановить, с размаха вонзил нож в ухо страдающего. Сверкнувший в неярком свете клинок с каким-то противоестественным, мерзким хрустом вошел в череп. Мужчина судорожно дернулся последний раз и затих. На его лице застыла странная улыбка, будто бы он в оставшееся мгновение своей жизни испытал ни с чем не сравнимое облегчение, избавившись наконец от невыносимой боли, нещадно терзавшей измученную плоть и сознание.

Добрыня аккуратно прикрыл умершему остекленевшие, лишенные искры жизни глаза.

— Он бы все равно умер, — словно оправдываясь за содеянное, пояснил здоровяк, вставая. — Незачем множить страдания.

— Может, и так, — тихо пробормотал Ялика, уставившись в пол. Хладнокровный взгляд дружинника стал ей неприятен. Было в нем что-то отталкивающее, неправильное. От человека, только что собственноручно оборвавшего жизнь боевого товарища, ждёшь чего угодно, но не решительной отчужденности.

Добрыня понимающе вздохнул.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — произнёс он наконец, когда напряжённая тишина сгустилась настолько, что тихое, вкрадчивое потрескивание свечей стало вдруг подобно оглушительному грому. — Но не ради твоего осуждения я тебя позвал. Смотри.

Тело мёртвого дружинника вдруг дернулось, выгибаясь дугой. Рот раскрылся в беззвучном крике, исторгнув из чрева мертвеца призрачное сияние. С отвратительным чавканьем голова мертвеца отделилась от туловища, упала на пол и подкатилась к ногам испуганно взвизгнувшей ворожеи. Широко распахнутые, остекленевшие, подернутые мутной пеленой глаза безучастно уставились на обмершую девушку.

«Совсем как у того безумца на площади», — отстранённо подумала Ялика, некстати вспомнив незрячий взгляд Тихомира. Обезглавленное тело забилось в конвульсиях. Грудь мёртвого дружинника, будто бы от противоестественного, невозможного дыхания, то раздувалась, с трудом умещаясь в сковывающей её прирост кольчуге, то безвольно опадала. С печальной обреченностью звякнула не выдержавшая металлическая сетка доспеха, уступив чудовищному напору обезумевшей плоти. Что-то мерзко хрустнуло, ломаясь. Невероятно раздувшаяся грудная клетка мертвеца лопнула, и из образовавшегося разлома хлынули потоки чёрной пузырящейся слизи. Внутри ужасающей раны, среди ошметков плоти и осколков переломанных ребер, заворочалось нечто пугающее, пытаясь выбраться из своего кошмарного вместилища.

Ялика с трудом подавила крик ужаса и отвращения, разглядев создание. Она уже видела похожее существо раньше. На одиноком хуторе, сожженном Мортусом. Правда, тогда оно было куда больше и массивнее. Вестник запредельного, иномирового кошмара, не знающий ни жалости, ни пощады, ни сочувствия, ни снисхождения, столь же ненасытный, как и его хозяин. С той лишь разницей, что пищей для одного служила мертвая плоть, а другому не хватило бы и целого живого мира, чтобы унять вечный голод.

Походившее на лишенную шерсти крысу создание агрессивно зарычало, скалясь частоколом изогнутых клыков, и злобно уставилось на отшатнувшуюся назад Ялику. Казалось, оно узнало ворожею. Удовлетворённо взрыкнув, чудовище прыгнуло.

Не ожидавший ничего подобного Добрыня только и смог, что оттолкнуть оцепеневшую девушку в сторону, отчего та, неловко споткнувшись, растянулась на дощатом полу.

Разочарованно скуля, существо проворно развернулось и приготовилось снова напасть.

Словно из ниоткуда возникший кот бесшумно налетел на крысеныша-переростка и, вцепившись тому зубами в горло, начал раздирать когтистыми лапами безволосую шкуру. В одно мгновение все было кончено. Перекусив гортань существа, меша оставил недвижимый труп противника и принялся отхаркиваться, с отвращением сплевывая черную кровь, заполнившую пасть.

— Ты это хотел показать? — задыхаясь от возмущения, спросила Ялика, поднимаясь с пола. — Не трогай!

Услышав гневный окрик ворожеи, Добрыня, собравшийся было за хвост поднять труп создания, немедленно отдернул руку.

— Он, — здоровяк бросил сумрачный взгляд на изуродованные останки товарища, — не единственный, кто ушёл живым от напавшей твари. Был ещё один. Умер до того, как я успел хоть что-то вызнать. Тоже после смерти превратился в страховидло. Поэтому-то за тобой и послал, едва понял, что и второй не жилец. Ялика, кивнув и сочувственно глядя прямо в глаза отчего-то замявшегося Добрыни, произнесла:

— Наверняка подумал, что если я не помогу, то ты спасешь хотя бы его душу, убив до того, как он обратится.

Здоровяк промолчал, но глаза не отвел. Взгляд Добрыни снова сделался твёрдым и собранным. На скулах заиграли желваки.

— Ты ведь видела этих тварей раньше? — с пугающей настойчивость в голосе спросил он.

— Да, видела, — не стала отпираться ворожея.

— И?

Ялика задумалась. Неужели жертва Мортуса оказалась напрасной? Он так и не смог освободиться от оков своего греха, надолго ставшего для него невыносимым проклятием? А ненасытное чудовище, затаившееся где-то за гранью приговоренного мира, вновь протянуло свои лапы к содрогнувшейся от животного ужаса реальности? Нет, она своими собственными глазами видела, как величественная Мара увела за собой освобожденного Мортуса в вечное царство смерти. Видела, как рухнули цепи, накрепко сковывающие его душу. Видела, как разрывалась связь между ним и тем чудовищем, что, подобно кукловоду, прячущемуся за ширмой, обрекла этого несчастного человека на вековечное служение, умело дергая за ниточки жажды неотвратимой мести и безграничного отчаяния.

Врата должны быть наглухо запечатаны.

Однако смердящий изуродованный труп воина и вылезшее из его заживо сгнившего чрева кошмарное создание красноречиво говорили об ином. Только на этот раз жаждущий разрушения вечно голодный монстр, притаившийся где-то за пределами реальности, нашёл иную лазейку.

— Добрыня, ты узнал, где напали на твоих ребят? — спросила Ялика наконец.

Нахмурившийся здоровяк покачал головой.

— Первый умер, так и не сказав ни слова, — горько произнёс он и, запнувшись, добавил, — Что со вторым случилось, ты и сама видела.

— Значит, лошадь вынесла… — задумчиво протянула ведунья. — Ее и спросим.

— Ты умом тронулась? — округлил глаза Добрыня.

— Может и тронулась, — неопределённо пожала плечами Ялика. — Лошадь где, спрашиваю? Я ведунья, как-никак. Иль запамятовал?

Когда забившаяся в дальний угол стойла перепуганная кобыла рыжей масти, несмотря на все ласковые уговоры, наотрез отказалась подойти ближе, Ялика уверенно перелезла через ограду. Лошадь истерично заржала, вставая на дыбы.

— Тихо, моя хорошая, — принялась уговаривать ее ворожея, протягивая кобыле раскрытую ладонь с припасенным лакомством.

Кобыла недоверчиво шевельнула ушами, всхрапнула и во все глаза уставилась на медленно приближающуюся ворожею.

— Не бойся, — едва слышно прошептала Ялика, делая ещё один аккуратный шажочек. То ли ласковые увещевания девушки подействовали, то ли угощение оказалось слишком заманчивым — но лошадь вдруг успокоилась и позволила аккуратно погладить себя по морде.

Обрадованная Ялика тут же что-то зашептала ей на ухо. Слушая девушку, кобыла то прядала ушами и тревожно всхрапывала, то вдруг, будто соглашаясь, качала головой. Скептически настроенный Добрыня, ждавший на дворе, не поверил своим глазам, когда ворожея вышла из конюшни, торжествующе ведя под уздцы оседланную лошадь. Ту самую, что ещё совсем недавно чуть не затоптала конюха, безуспешно пытавшегося успокоить перепуганное животное.

Ловко забравшись в седло, Ялика лукаво подмигнула недоверчиво выпучившему глаза Добрыне.

— Я верхом поеду, ты рядом пойдешь, а она, — ворожея ласково обняла кобылу за шею, — дорогу покажет.

Усмехнувшись, Ялика вдруг спросила, оглядываясь по сторонам:

— А куда это Митрофан-негодник опять запропастился?

Чёрный кот не заставил себя ждать. Спрыгнув с крыши конюшни прямо на плечи ворожеи, он заурчал и доверчиво потерся мордочкой о её щеку.

Добрыня благодушно хмыкнул и, вдруг вспомнив о чем-то, спросил, хмуря брови:

— Я вот что, пресветлая, мыслю, — он взял лошадь под уздцы. — Никуда ты не поедешь.

— Почему? — удивилась ворожея.

— Ну, сама посуди, — пробасил здоровяк. — Там чудище неведомое целый дозор порвало, а ты в одиночку, считай, туда собралась.

— Много ты понимаешь! — упрямо взмахнула головой девушка и, свесившись с лошади, попыталась отобрать поводья.

Не спуская с девушки неодобрительный взгляд, хмурый Добрыня, уклоняясь, сделал шаг в сторону. Кобыла нетерпеливо переставила ноги, отчего Ялика чуть не вывались из седла.

— Будет тебе, — примирительно вымолвил богатырь, протягивая для помощи руку.

Проигнорировав жест Добрыни, раздосадованная Ялика гневно уставилась на гиганта.

— Ты забыл, кто я? — сердито выпалила она, негодующе сверля богатыря взглядом.

— Нет, — покачал головой тот.

— Так вот послушай, друже, — девушка молниеносным движением вырвала-таки поводья из рук не ожидавшего такой прыти богатыря. — Я не умалишенная какая, в логово этой твари сломя голову кидаться не собираюсь. А вот осмотреться издалека надобно. Ты верно заметил, что со страхолюдиной этой целый дозор не справился. Сколько их там было? Пять? Десять?

— Двенадцать, — нехотя буркнул Добрыня.

— Целых двенадцать вооруженных всадников с этой тварью не сладили, — продолжила девушка, — а значит, сталь да железо тут мало помогут. Может, ворожба сдюжит. Только вот, для начала, нужно хотя бы понять, с чем дело имеешь. А посему — я еду, а ты можешь оставаться. В конце концов, тебе еще с богинками сладить надобно.

— Без меня справятся, — сердито насупившись, буркнул здоровяк, — А вот тебе помощь лишней не будет.

— Вот и славно, — сменив гнев на милость, согласилась Ялика, мягко улыбнувшись.

— Идем, что ли, — серьезно заявил Добрыня и схватился за рукоять меча, висящего на поясе. Обнажив лезвие на пядь, будто проверяя оружие, он с тихим шелестом отправил его обратно в ножны.

— Идем, — сухо повторил здоровяк и, немного обиженно повернувшись спиной к прячущей лукавую улыбку ворожее, направился в сторону городских ворот.

Уже почти рассвело, когда кобыла вывела путников из тихо перешептывающегося за спиной леса. Почти сразу за опушкой вставала стена вихрящегося непроглядного тумана, белесые клубы которого медленно перекатывались в воздухе и, будто бы едва заметно, пульсировали. Испуганно всхрапнув, лошадь встала, наотрез отказываясь идти дальше.

— Здесь это было, — прошептала Ялика, словно боясь громкими звуками потревожить зловеще сгустившуюся тишину.

— Ну, много разглядела, пресветлая? — хмыкнул Добрыня, настороженно оглядываясь по сторонам. Ялика спешилась. Нахмурившись, она опустилась на колени и, закрыв глаза, приложила раскрытые ладони к земле, запрокидывая голову назад. Кот, всю дорогу проспавший у нее на плечах, примостился рядом, выжидательно прислушиваясь.

— Плохое место, — раздался откуда-то сзади сухой старческий голос.

Добрыня среагировал молниеносно. Лезвие меча тускло замерцало в предрассветном сумраке, уткнувшись острием в шею низенького старичка с длинной, до самой земли, седой бородой, покрытой мхом и лишайником. Оперевшись на сухой крючковатый сук, который служил ему чем-то вроде посоха, незнакомец обиженно посмотрел на дружинника.

— Эх, — тяжело вздохнул дед и растворился в воздухе.

— Такой большой вымахал, а ума не нажил, — услышал Добрыня, рухнув на землю от ловко нанесенного старичком удара суком под коленки. В следующую секунду старичок возник рядом с навострившим уши мешей. Дотронувшись ладонью до лба животного, старик ворчливо произнес.

— А ты не прикидывайся.

Фигурка кота подернулась дымкой. Вернувшийся в истинное обличье бесенок принялся недоуменно разглядывать свои ручонки, будто и не видел их никогда до этого.

— Не люблю притворство, — сообщил старичок, усаживаясь на трухлявый пенек неподалеку и сложив руки на своем странном посохе.

Помолчав минуту, он продолжил, как ни в чем не бывало: — Вот лес, он никогда не притворяется. Всегда такой, каким ему быть положено. Весной — молодой да цветущий, летом — живой, полный сил…

Ялика жестом остановила вскочившего на ноги Добрыню, который, насупившись, угрожающе направился в сторону незнакомца.

Старичок и бровью не повел, словно это не ему грозила участь быть зарубленным разгневанным дружинником.

— Умудренный увяданием осенью, — продолжал он, глядя прямо перед собой. — Зимой спящий праведным сном. Всегда настоящий. Это вы, люди, хотите казаться лучше, чем есть, оттого и множите зло вокруг. Один за золото покупает себе прощение от грехов, другой, вроде, добро творит по своему разумению, да вот для других худо выходит, а третий настолько душой черен, что мёртв давно внутри. И все трое никак суть свою разглядеть не могут, притворяются, и себя, и других обманывая. Так во лжи и помирают, от правды прячась. А ложь остается.

Седобородый незнакомец вздохнул с горькой досадой и кивнул в сторону тумана.

— Вот, это место — мертвое, — сообщил он печально. — Не должно быть таким, но мертвое.

Старик шмыгнул носом и замолчал. Ялика перевела взгляд на медленно перекатывающиеся туманные валы. Из глубины вязкого марева глухо доносился заунывный басовитый гул, изредка прерываемый какими-то тяжелыми поскрипываниями и скорбным металлическим дребезгом. Странный звук пульсировал, переливаясь из стороны в сторону, подчиняясь тому же прерывистому ритму, что и танцующие клубы тумана. Как ни прислушивалась ворожея, но никакие иные звуки не нарушали пугающего молчания объятой чувством всепожирающего ужаса реальности. Казалось, мир, стараясь скрыть свое присутствие, испуганно отпрянул от незримой границы, за которой притаился невообразимый кошмар, грозящий неминуемой смертью всякому осмелившемуся переступить невидимую черту.

Словно почувствовав пристальный взгляд на своей изменчивой бугрящейся плоти, стена тумана вдруг качнулась вперед, обдав смердящей волной затхлости и разложения всех собравшихся на опушке.

— Что здесь произошло? — наконец спросила незнакомца Ялика, с трудом оторвав взгляд от завораживающего танца белесой мари.

Тот промолчал, лишь неопределённо пожав плечам.

— Да кто это? — не выдержал Добрыня, выразительно указав мечом на старика, который, впрочем, не обратил на этот жест абсолютно никакого внимания, продолжив с отсутствующим видом изучать пространство прямо перед собой. Подивившись несообразительности товарища, ворожея, разочаровано качнув головой, коротко пояснила:

— Лесовик.

Рассеянно почесав бороду, сидевший на пеньке дед важно кивнул, подтверждая слова девушки.

— А это? — недовольно пробасил Добрыня. — Ты, вроде, ворожея, а с поганью водишься…

Лезвие меча плавно качнулось в воздухе и указало на поперхнувшегося от возмущения бесенка.

— Это кто тут погань-то? — взъярился тот и ринулся к Добрыне, гневно размахивая кулаками. Лишь по счастливой случайности молниеносно отреагировавшей Ялике удалось предотвратить драку. Проворно извернувшись, она схватила мешу за лохматый загривок и приподняла над землёй. Тот, отчаянно брыкаясь, беспомощно замотал в воздухе копытцами, воинственно скалясь и продолжая махать кулачками. Выдохшись, он безвольно обвис в руках ворожеи.

— Меша я, дубина, — огрызнулся бесенок, буравя опешившего Добрыню яростным взглядом.

— Ну хватит, — оборвала его Ялика, недовольная выходкой товарища.

Предусмотрительно придерживая бесенка за шиворот, ворожея вернула его на землю и строго посмотрела на дружинника.

— А ты меч бы убрал пока. Чует моё сердце, намашешься ещё железякой своей, — сердито сказала она и, поочередно кивнув на притихшего мешу и лесовика, безразлично наблюдающего за происходящим, добавила уже мягче: — Тебе от этих двоих вреда никакого не будет.

Недоверчиво покачав головой, Добрыня все-таки решил не спорить и нехотя убрал оружие.

Убедившись, что ворожея не смотрит в его сторону, меша скорчил плотоядную гримасу и погрозил дружиннику кулаком, словно говоря этим, что не простил незаслуженной обиды.

Добрыня равнодушно пожал плечами.

— Здесь деревня была, —заявил вдруг старик горестно, — люди жили. Не лучше и не хуже, чем другие. Со своими горестями и радостями. Ни плохие, ни хорошие. Обычные люди. А потом сюда зло пришло. И не стало ни деревеньки, ни людей, ни, кхм… Других.

Лесовик замолчал, скорбно вздохнув. В печальном взгляде старика промелькнула невысказанная обреченность, тут же сменившаяся молчаливой мольбой.

— А зло откуда взялось? — осторожно спросила Ялика, внимательно разглядывая колышущуюся стену туманного варева.

— Я лесовик, — невесело заметил дед, покачав головой. — За лесом слежу, почём мне знать-то? Я в деревню эту и не заглядывал даже. Какое мне дело до людей и дел их? Был бы домовым или овинником каким, может и подсказал чего дельного, только вот и те, и другие заодно с людьми в месте этом проклятом без следа сгинули.

— Но что-то ты знать должен, — нетерпеливо оборвала его причитания ворожея. — Иначе из леса своего и носа не показал, а тем более не стал бы с нами беседы вести.

Старичок скривился, словно его поймали за чем-то неподобающим, шмыгнул носом и, рассеянно достав из бороды сучок, согласно кивнул, принявшись внимательно разглядывать свою добычу.

— Твоя правда, — недовольно буркнул он. — Кое-что и мне ведомо. Приходил сюда мужичок некий, к мастеру одному, что кукол дивных творил своим умением. Зачем приходил? То мне неведомо. Только выставил его мастер взашей, не солоно хлебавши. А наутро суженую его мертвой нашли. Мастер ее хоронить наотрез отказался, видать, умом от горя повредился. Дома с хладным трупом заперся, никого не пуская. А следом хворь непонятная по деревне пошла, жизни собирая. Мнится мне, что не хворь это была, а колдовство черное, проклятием гнилым наведенное.

Добродушно улыбнувшись, лесовик бросил хитрый взгляд на ворожею. Сучок в его руках вдруг ожил, пустив свежие отростки, тут же покрывшиеся молодой изумрудной зеленью. Воткнув саженец в землю, старичок удовлетворенно хмыкнул и лукаво подмигнул.

— Пусть растёт мне на радость, — заявил он, отряхивая руки.

— Пусть растёт, —терпеливо согласилась Ялика. — А дальше что было?

— Дальше? — непонятливо переспросил лесовик.

— После того, как хворь появилась? — стоически подсказала Ялика.

— Так, ведомо, сельчане мастера на вилы поднять хотели. Только туман этот клятый случился. Видать, в нем все головы и сложили, — старик попытался отряхнуть замызганную рубаху, но, видя тщетность своих попыток, досадливо скривился и продолжил. — Вчера вот дружинники по утру заявились. Уж как я ни старался их предупредить, чтобы сюда носа не совали — и тропинки путал, и ноги коням корнями оплетал, и стращал зверем лесным, а все одно деревню эту, окаянные, нашли на свою голову. В туман сунулись, только двое подранными обратно и вернулись. Уж не знаю, что за чудище там поселилось, но, видать, мечи для него все равно, как щепка супротив доспеха доброго.

— Ну, так чего ты им сам-то все не рассказал? Стращал он! — вмешался в разговор разгневанный Добрыня.

— Так не положено! — по-простецки заявил дед, осуждающе нахмурившись. — Где ж это видано, чтобы лесовик перед людом за просто так являлся?

— Ох, и дурень, — критически заметил меша, бросив выразительный взгляд на дружинника. — Он перед тобой-то появился только из-за того, что ты вместе с ней пожаловал, — меша кивнул на ворожею.

— Хватит, — оборвала начавшуюся перепалку Ялика, устало закатив глаза.

Добрыня и меша тут же насупились, принявшись перекидываться гневными взглядами.

— Дедушка, — обратилась ворожея к незлобиво посмеивающемуся лесовику. — А откуда ты-то это знаешь?

— Овинник рассказал, — пояснил тот печально. — Еще до того, как туман пришел. Теперича-то он, должно быть, в лапы чудищу попался. А я говорил ему — уходи, пока не поздно, а он заладил, мол, на кого хозяйство брошу… Дурень неразумный.

Ялика нахмурилась, пытаясь уложить в голове рассказанное лесовиком. По всему выходило так, что появление неведомого чудища, погубившего и деревню, и сунувшихся туда дружинников, было как-то связано с таинственным незнакомцем и печальной судьбой мастера-кукольника, потерявшего возлюбленную. Неужто и вправду все случившееся — результат черного проклятия, как и говорил лесовик? Вот только откуда взялись те создания, что так походили на вестников демона, когда-то давно пленившего Мортуса? Неужели это порождение хаоса и смерти все-таки нашло лазейку в незримом барьере, прежде надежно защищавшем реальность от вторжения извне? Может, не так уж и не прав был полусумасшедший провидец, говоря о скором конце этого мира? Неужто, Боги действительно бросили своих детей на поругание неведомому чудовищу?

— Я иду туда, — наконец-то решилась ворожея, откидывая прочь пелену тяжелых раздумий.

Остолбеневшие меша и Добрыня даже не успели ничего возразить, как белесая стена колышущегося тумана поглотила сделавшую отчаянный шаг Ялику.

— Пусть идет, — как ни в чем не бывало, заявил лесовик, останавливая ринувшихся следом товарищей ведуньи. Старик небрежно махнул рукой, и взметнувшаяся вверх трава мгновенно оплела ноги бесенка и дружинника, повалив на землю.

— Пусть идет, — добродушно повторил лесовик. — Она вернется, а вот вы — нет. Она ворожея, а, значит, побольше вашего знает и может. Да и защищает ее кое-что, вам неведомое. Может, и найдет она там что-то, что поможет чудовище побороть. А вот вы только сгинете зазря.

Едва туман с голодным чавканьем сомкнулся у Ялики за спиной, как отчаянная решимость, еще секунду назад толкнувшая ее на безрассудный шаг, испарилась, не оставив и следа. Налетевшая волна страха и какого-то запредельного отчаяния заставила сердце ворожеи сначала испуганно замереть, а потом сорваться в безумном галопирующем ритме, перебивающем дыхание и будто бы разрывающем грудную клетку. Ноги отказались идти вперед, наливаясь неподъемной тяжестью и прирастая к земле. Больше всего хотелось развернуться и бежать. Бежать, сломя голову, не разбирая дороги и не оглядываясь. Все равно куда, лишь бы подальше от вьющихся подобно выводку ядовитых змей языков тумана, сковывающего тело и оплетающего разум невидимыми, но вполне осязаемыми путами липкого страха.

Больше всего окружающая действительность походила на изнанку мира. Здесь тоже безраздельно властвовала смерть. Но не дремотное спокойствие упокоения, которым рано или поздно заканчивается земной путь всего живого, а чуждое самой жизни кошмарное ощущение бессмысленной, жестокой погибели, за которой последует лишь безграничная тьма всеобъемлющей, вечной пустоты, лишенной какого бы то ни было сострадания или жалости. Безвозвратная смерть не только тела, но и души. Смерть без надежды на избавление от медленно пожирающего человеческую сущность мрака.

С великим трудом преодолев сковавшее взбунтовавшееся тело оцепенение, Ялике удалось сделать крохотный шаг вперед. Сразу стало легче. Отступил завладевший плотью озноб, а к обезумевшему от страха сознанию вернулась способность ясно мыслить.

Словно испугавшись вновь разгоревшейся решимости ворожеи, туман вдруг поредел, отпрянул куда-то в сторону, застыв молчаливой стеной на самом краю видимости.

То ли разыгравшееся воображение сыграло с ней злую шутку, то ли среди клубов невесомой дымки и вправду скрывалось нечто, но Ялика вдруг разглядела в бурлящей пелене какое-то дерганое, ломаное движение. Впрочем, тут же прекратившееся, стоило только сосредоточить на нем взгляд. Послышалось невнятное металлическое дребезжание и стремительно удаляющийся дробный перестук, будто бы что-то многоногое пробежало где-то рядом, старательно не показываясь на глаза. Прогнав прочь остатки страха, Ялика быстро зашагала по тропинке, вспыхивающей мертвенным светом у нее под ногами с каждым сделанным шагом.

Деревенька встретила ворожею молчаливыми остовами сгнивших домов, неприветливо разглядывающих незваную гостью пустыми глазницами окон. Казалось, сама тьма, поселившаяся в глубине оконных проемов, провожала взглядом безрассудную чужачку, осмелившуюся нарушить границы ее мрачных, скованных мертвым оцепенением владений.

К немалому удивлению ворожеи, один из домов оказался совсем не тронутым царящим вокруг гнилостным разрушением. Окна избы лучились теплым мягким светом, ласково приглашая войти внутрь.

Ничуть не сомневаясь в том, что перед ней дом того самого мастера, Ялика толкнула тихо скрипнувшую дверь и обомлела. Прямо посреди тускло освещенной горницы на грубо сколоченном столе неподвижно лежала девушка в красном свадебном одеянии. Без сомнений, она была мертва. Ялика настороженно подошла ближе, не сводя пристального взгляда с мертвенно-бледного, лишенного малейших признаков жизни лица покойницы. У изголовья мертвой девушки, медленно покачиваясь в такт едва заметным движениям воздуха, горела полуоплывшая свеча, света которой едва хватало на то, чтобы рассеять густой затхлый мрак, наполнявший горницу. Вокруг стола в беспорядке, будто бы от неожиданно ворвавшегося урагана, валялись исписанные листы пожелтевшей бумаги.

Наклонившись, ворожея взяла один из них.

«За что? — прочитала она, с трудом разбирая в слабом свете написанные мелким торопливым почерком слова. — Почему она? Неужели существо из моих ночных кошмаров оказалось настолько мстительным, получив отказ, что решилось отобрать у меня то единственное, в чем и заключался смысл жизни, вознамерившись сломать мою волю? Или это был тот слепец, что приходил просить за своего отвратительного хозяина, скрывающегося на дне мировой бездны? Уже неважно. Она мертва. А скоро умру и я. И тогда голодный демон, поселившийся во мне, наконец-то вырвется на свободу, на веки вечные завладев моей душой и получив столь желанную ему плоть, мою плоть. Может, он и первородный, как говорил незрячий — но точно не бог, способный подарить спасение, а ненасытное, изнывающее от вечного неутолимого голода зло…»

Озаренная внезапной догадкой, Ялика отбросила прочитанный лист и суетливо подняла другой, в надежде найти подтверждение своим предположениям.

«Больше всего я боюсь, что, получив отказ, оно заберет у меня то единственное, ради чего я продолжаю жить, мучимый непрекращающимися кошмарами, каждую ночь сводящими меня с ума. Раньше оно только наблюдало. Молчаливый черный силуэт на фоне языков пламени, жадно тянущий ко мне свои руки… И зачем я ему? Вместилище… Так сказало оно однажды…»

Увлекшись чтением, ворожея не заметила, как тело мертвой девушки беззвучно дернулось, медленно повернуло голову и, мерцая, растворилось в воздухе, чтобы в следующую секунду появиться уже сидящей на краю стола. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь размеренным дыханием углубившейся в чтение ворожеи, ноги покойницы опустились на пол. Она встала, неторопливо, будто прислушиваясь, склонила голову набок и судорожно открыла рот, будто бы пытаясь выдохнуть.

Свеча, мигнув, погасла. Ялика отбросила листок, с тревогой вглядываясь в жадно накинувшуюся на нее тьму. Где-то зашуршало. Донеслись чуть слышные шлепки босых ног по полу. Ворожея испуганно попятилась назад, к двери. Тихий, едва уловимый шепот, больше похожий на частые сбивчивые выдохи, пронесся по окутанной непроницаемой темнотой горнице. Невнятный, обволакивающий, проникающий в сознание — он будто бы доносился со всех сторон разом, пульсируя в голове подобно морскому прибою.

Потухшая было свеча вдруг снова вспыхнула, неумолимо вырвав окружающее из цепких лап непроглядной тьмы.

Кто-то нещадно схватил ворожею за плечи и резко развернул. Прямо напротив обмершей Ялики оказалось бледное лицо покойницы. Ворожея вскрикнула и попыталась вырваться из ее объятий, сдавивших, словно тисками. Мертвая девушка нечленораздельно захрипела, силясь что-то сказать. Из ее глаз хлынули черные вязкие слезы, которые, медленно стекая по щекам, срывались с подбородка и тягучими дымящимися кляксами расползались по платью покойной.

— Освободи меня, — наконец разобрала Ялика замогильный шепот, пульсирующий в голове.

В следующую секунду мертвая девушка отрывистым движением запрокинула голову назад и безвольной грудой плоти рухнула на пол. Из открытого рта, перекошенного нечеловеческой мукой, вырвался поток извивающихся, покрытой гнилостной слизью личинок. Ком отвратительных созданий в мгновение ока скрыл под собой тело покойницы.

Пламя свечи медленно опало, едва не погаснув. Отступившая было тьма вновь затопила окружающее почти непроглядным сумраком.

В неверном свете, среди копошащихся у ее ног личинок, испуганная Ялика разглядела деревянную куклу в красном свадебном платье, удивительно похожем на облачение покойницы.

Поддавшись неизвестно откуда взявшемуся наитию, ворожея, преодолевая отвращение, подняла игрушку, силясь разглядеть черты кукольного личика. Но ни глаз, ни рта на гладко отполированной деревянной поверхности не оказалось. А в следующее мгновение кукла осыпалась пеплом прямо в руки ворожеи. Мелким песком серый прах заструился меж пальцев и исчез, не долетев до пола.

С оглушительным звоном лопнули стекла на окнах. В горницу ворвался порыв ледяного ветра, окончательно потушивший и без того еле тлеющее пламя свечи. Это оказалось последней каплей. Не помня себя от страха, беспощадно сжавшего зашедшееся в безумном галопе сердце, Ялика кинулась прочь из дома. «Бежать!» — пульсировала в голове единственная мысль, пока ворожея, не разбирая дороги, стремглав неслась сквозь густую пелену тумана, скрывшего за своей клубящейся плотью реальность.

«Освободи», — вторгался в сознание настойчивый шепот.

Опомнилась Ялика только тогда, когда вырвалась из тумана, рухнув, как подкошенная, к ногам перепуганных товарищей, ждущих ее на опушке.

— Жива? — обеспокоенно спросил подлетевший меша, вглядываясь в лицо ворожеи, безвольно распластавшейся на земле. Краем глаза Ялика заметила, как Добрыня выхватил меч и тут же встал настороженный, готовый отразить удар неведомого противника. Раздраженно отпихнув в сторону лапку меши, заботливо погладившего ее по голове, Ялика, тяжело дыша, вскочила на ноги.

— Ты знал? — тут же накинулась она на беззаботно жующего травинку лесовика.

— О чем? — спросил тот. — О том, что чудища там нет? Знал. Оно еще вчера ушло куда-то. Как раз опосля того, как тех дружинников подрало.

— Так какого лешего ты, нечисть лесная, ее туда послал? — Взъярился вдруг Добрыня, гневно насупив брови, и угрожающе направил меч на старика.

— Лесовик я, не нечисть, — наставительно заметил дед, спрыгивая с пенька. — Она сама пошла. Так надо было.

— Кому? — спросила растерявшаяся Ялика.

— Тебе, — ответил старик, ловко уклонившись от подкравшегося меши, который попытался схватить его за подол рубахи. Получив по носу суком, служившим лесовику посохом, меша обиженно взвыл и кинулся к ворожее, ища у нее защиты и спасения.

— Ты ответы искала, — продолжил старичок, глупо хихикнув. — Нашла же ведь?

Растерявшая весь запал Ялика нехотя кивнула и, нахмурившись, сказала, обращаясь к товарищам:

— Пойдем отсюда. Здесь нам делать уже нечего.

— Нечего, — согласился лесовик и показал пальцем куда-то за спины сгрудившихся вокруг него товарищей. — Вон, и туман уже ушел. И вы идите.

Тягучая пелена марева, и правда, отступила. Ялика не без содрогания посмотрела на чернеющие чуть вдалеке остовы домов и, ни слова не говоря, взяв под узды сочувственно всхрапнувшую лошадь, уверенно зашагала прочь по тропинке, сразу за злосчастной опушкой, ныряющей в лесную чащу. Недоуменно переглянувшись, Добрыня и меша последовали за ней, оставив глупо улыбающегося старичка в одиночестве.

— Ну вот, я сделал то, что ты просил, — произнес он, едва троица скрылась среди деревьев. Так и не дождавшись ответа, он тяжко вздохнул, выплюнул травинку и, нырнув куда-то то за пенек, исчез, скрывшись в высокой зеленой траве.

В город возвращались в тягостном молчании. Лишь бодро трусившая за хмурой Яликой кобыла изредка всхрапывала, радуясь скорому возвращению домой. Быстро уставший меша, которому из-за маленького роста все время приходилось чуть ли не бегом догонять спутников, на ходу перекинулся котом и забрался на плечи ворожеи, казалось, даже не заметившей этого. Добрыня лишь неодобрительно хмыкнул, но говорить ничего не стал. Несколько раз ему чудилось, что кто-то, скрывающийся в густой чаще, преследует их, выдавая себя треском сухой ветви или возмущенным шелестом потревоженного подлеска. Тогда дружинник на мгновение замирал, настороженно положив руку на эфес меча, и внимательно прислушивался, с напряжением вглядываясь в густую чащу. Лишь единожды он краем глаза уловил какое-то размытое движение, будто бы мимо, избегая чуткого взгляда, промелькнул бдительный зверь, тут же скрывшийся среди древесных стволов. Добрыня успокоился и прекратил обращать внимание на, как он решил, скрытую от людского взора жизнь лесных обитателей.

У городских ворот путников встретили что-то возбужденно обсуждающие стражники.

Заметив приближающегося Добрыню, один из них тут же кинулся к командиру, не обратив никакого внимания на Ялику.

— Беда в городе, — выпалил он. — С ног сбились, тебя разыскивая.

— Что стряслось-то? — эхом отозвался мигом подобравшийся Добрыня.

— Мор, — коротко выпалил стражник. — Говорят, чуть ли не с десяток горожан за ночь богам души отдали.

— Что за мор?

— Ну, — неуверенно протянул стражник, — сам-то я, конечно, не видел, но толкуют, что в погань обращаются сразу после смерти. Вроде, на крыс похожи, но куда как больше, зубастее и отвратнее. Городской глава тебя к себе требует. А тебя и след простыл. Наши говорили, ты к гнездовищу богинок отправился до зари. Только ребята вернулись, а тебя с ними нет.

— Что еще? — все больше хмурясь, спросил Добрыня.

— Вроде, указ головы вышел, всех захворавших под контролем держать, а как помрут, вылезшую из них погань рубить нещадно…

— Не поможет, — прервала стражника очнувшаяся от раздумий Ялика.

— Добрыня, а кто это с тобой? Велено никого в город не пускать, — заметив, наконец, девушку, растерянно выпалил тот.

— Та, кто подсобить может, — пояснил здоровяк и, переведя испытующий взгляд на ворожею, с тенью надежды, промелькнувшей в голосе, спросил: — Так ведь?

Ялика быстро кивнула, соглашаясь, и коротко рассказала Добрыне о том, что ей удалось узнать в погибшей деревне. Слушавший ее богатырь с каждым словом мрачнел все больше и больше, сердито сдвигая брови и нервно поглаживая бороду. Совсем опешивший стражник лишь недоуменно таращил от удивления глаза.

— Тихомир, значит, — выслушав сбивчивый рассказ Ялики, заключил Добрыня, придя к тем же выводам, что и сама ворожея. — Вот давно я голове говорил, что нужно этого поганца из города гнать — так нет, мол, ежели всех неугодных высылать, так и купцы ходить перестанут. А теперь…

Здоровяк досадливо махнул рукой.

— Ты лошадь в конюшню отведи, — приказал он стражнику и, тяжело посмотрев из-под нахмуренных бровей на ворожею, добавил, обращаясь уже к ней: — Значит, так. Я сейчас к голове пойду, раз требует. Расскажу ему, что к чему, впредь наука будет, как смутьянов покрывать. Своим ребятам прикажу во что бы то ни стало Тихомира изловить. Ты же пока меня на постоялом дворе обожди. Как он там называется?

— «Поющий Алконост», вроде, — неуверенно отозвалась ворожея, совсем не обратившая внимания на название постоялого двора, где сняла комнату. — Хозяина Горбылем кличут.

— Горбыль? — как бы между прочим, уточнил Добрыня, и, не дожидаясь ответа, кивнул. — Там и свидимся, как управлюсь.

Остаток дня Ялика, изнывавшая от безделья и тягостной неизвестности, провела то бесцельно меряя снятую комнату шагами, то неподвижно замирая у единственного окна, тревожно вглядываясь в открывавшийся из него вид на задний двор. Не сводящий с нее внимательного взгляда меша, устроившись на подоконнике, сначала заклевал носом, а под вечер, когда почти стемнело, и вовсе, уютно свернувшись калачиком, заснул. Позавидовав беззаботности бесенка, которого все случившееся, похоже, не особо и тревожило, изводящая себя тягостными переживаниями Ялика решила спуститься в корчму, хотя есть ей не хотелось совершенно.

Горбыль, рассеянно протиравший и без того девственно чистые столы в пустой общей зале, сначала встретил ворожею неприветливым взглядом, но потом, заметив хмурое выражение ее лица, смягчился.

— Плохо дело, — пробубнил он, обведя грустным взглядом осиротевшие столы, — мор этот гостей почти всех распугал. Только ты из пришлых, считай, и осталась. Остальные, как прознали, тут же испарились, некоторые — так и вовсе за постой не заплатив.

Убрав тряпку за пояс, корчмарь задумчиво пожевал губу и, как бы невзначай, бросил:

— Коли уехать решишь, так и знай, деньги, хоть и вперед плачено, не верну. Мне еще убытки покрывать, а то, не ровен час, и самому бежать придется. Не дождавшись ответа от Ялики, пропустившей его слова мимо ушей, он удовлетворенно кашлянул, и, как ни в чем не бывало, спросил:

— Чем тебя потчевать-то?

— А? — переспросила ворожея, с головой погрузившаяся в тягостные раздумья, — не надо, не хочу.

— Так почто явилась? — недовольно буркнул корчмарь.

— Пить. Морс ягодный, — мягко улыбнулась Ялика, устраиваясь за первым попавшимся столом.

Бурчащий себе под нос что-то нелицеприятное о скупых гостях Горбыль скрылся за дверью, ведущей на кухню, а через мгновение возник на пороге, уже держа в руках глиняную кружку.

Не успел он поставить свою ношу на стол, как откуда-то со двора донеслись разгневанные окрики и неразборчивая брань.

Тут же забыв обо всем, Ялика ошалело бросилась на улицу, едва не снеся при этом Горбыля, которому, не смотря ни на что, удалось таки не расплескать содержимое кружки.

— Совсем ополоумела, что ли? — раздраженно бросил он вдогонку. Однако, ворожеи уже и след простыл. В ответ лишь протестующе хлопнула тяжелая входная дверь.

Выбежав из корчмы, Ялика чуть было не впечаталась носом в широкую грудь Добрыни, волочившего за собой какой-то брыкающийся куль, из которого доносилось невнятные стенания.

— Ну, будет тебе, — ласково произнес он, ловко поймав свободной рукой оступившуюся от неожиданности ворожею.

— Тихомир? — с надеждой спросила та, указав глазами на мешок.

— Он самый, поганец, — подтвердил Добрыня. — В трактире одном нашел. Лыка не вязал. Где только набрался, ума не приложу. Заявился в трактир закрытый, да буянить удумал, сивухи требуя, вот трактирщик за моими ребятами и послал, чтобы смутьяна утихомирить. А раз вся дружина по домам ходит, хворых ищет, то сам я и пошел. Насилу вдвоем с трактирщиком связали. И откуда только силы взялись?

С этими словами здоровяк развязал мешок, из которого к ногам ворожеи вывалился раскрасневшийся то ли от гнева, то ли от недостатка воздуха Тихомир, связанный по рукам и ногам. Нелепо извиваясь дождевым червем, он непрестанно мычал, безуспешно пытаясь вытолкать кляп, и безумно вращал слепыми глазами, отчего казалось, что те вот-вот выскочат из орбит.

— Пойдем внутрь, — указав головой на дверь корчмы, бросил Добрыня и, легко подняв слепца за шиворот, угрожающе добавил: — Потолкуем с ним, да расспросим хорошенько, что это за заразу он в город притащил, откуда, и как с ней бороться.

Едва они переступили порог, как на них тут же накинулся Горбыль.

— Это чего это вы удумали? — запротестовал он, загораживая собой проход. — Что люди подумают? Где это видано, чтобы ко мне в корчму всякий сброд связанным тащили? А вдруг кто прознает? Кривотолков потом не оберешься. Одни убытки будут.

— Ты бы, Горбыль, помолчал, — с угрозой в голосе заметил Добрыня. — А не то все твои посетители мигом прознают, как ты медовуху подслащенной водицей разбавляешь. То-то кривотолков да убытков будет.

— Ну не здесь же, не в зале, — заканючил хозяин.

— И вправду, Добрыня, — удивилась Ялика, — зачем ты его сюда притащил? В темнице, небось, разговорить сподручней было бы.

Здоровяк нахмурился.

— Нет темницы, лазарет там теперь для помирающих, — буркнул он. — Так сподручнее тварей вылупляющихся бить, а то ведь к каждому стража не приставишь.

Добрыня замолчал, но, догадавшись по недоумевающему выражению лица Ялики, что объяснений недостаточно, счел за лучшее растолковать.

— Тут ведь, Ялика, дело такое, что твари эти хворь и разносят. На людей кидаются, кого покусают или оцарапают — тот сам вскоре хворым делается. Пока суть да дело, пока разобрались, что к чему, многие пострадать успели, а посему решено было всех хворых в темницу свозить да за решетками держать.

— Решили, что твари так выбраться не смогут? — уточнила Ялика. — А вылупившихся сразу же на месте и забивать?

Добрыня кивнул, подтверждая ее догадки.

— Не поможет, — с сомнением покачала головой ворожея. — Не в них дело. Первопричину искать надо.

— Вот в этом-то наш друг любезный и поможет, — согласился дружинник. — Горбыль, где бы нам потолковать с этим человеком?

Трактирщик нехотя провел их на задний двор, где, указав на старый покосившийся дровяник, которого за другими хозяйственными постройками не было видно с улицы, тут же предпочел ретироваться, сделав вид, что ему нет никакого дела до того, что будет с пленником.

Недолго думая, Добрыня решил привязать Тихомира к одному из массивных столбов, служивших опорой для навеса, под которым когда-то хранились дрова. Едва он вытащил кляп изо рта слепца, как тот тут же попытался заорать во весь голос, за что немедленно получил от дружинника под дых.

— Значит так, — угрожающе процедил Добрыня, наклонившись к самому уху пленника. — Здесь рядом ворожея, и она будет задавать тебе вопросы, а ты, милый друг, на них будешь отвечать. Понял?

Тихомир лишь молча сплюнул ему под ноги и отвернулся. Усмехнувшись, Добрыня занес руку для удара.

— Не надо, — испуганно выдохнула Ялика.

— Ты знаешь иной способ по-быстрому его разговорить? — Хмуро переспросил дружинник.

— Нет, — честно созналась ворожея. — Требуемый для этого настой готовить долго, да и необходимых трав под рукой нет…

— Тогда молчи и не мешай, — оборвал ее Добрыня, нанося здоровенным кулаком удар в живот пленника.

Сколько еще потребовалось ударов, Ялика не считала. Отвернувшись в сторону, она лишь вздрагивала каждый раз, как до нее доносились болезненные стоны и судорожные выдохи пленника. А когда тот заговорил, ворожея услышала совсем не то, чего добивался Добрыня.

— Вам его не остановить, — прохрипел Тихомир, сплевывая кровь, наполнившую рот из-за разбитой губы. — Он все равно получит то, что хочет.

— И что же ему нужно? — притворно ласково поинтересовался Добрыня.

— Вы, люди, этот город, весь мир. Он пришел, чтобы сделать его чище. И я — его скромный слуга, приближающий час его триумфа, когда вы и подобные вам будете ползать на коленях у меня в ногах, моля о снисхождении.

Блаженная улыбка расползлась по лицу Тихомира.

— Сейчас я страдаю, но знаю, ради чего, — продолжил он, глядя куда-то перед собой, будто и вправду был способен видеть нечто, недоступное иным. — Он непременно защитит меня, и даже если я умру от ваших рук сейчас, он воскресит меня, когда явится в этот мир, чтобы я, его верный слуга, встал бок о бок с ним и справедливо вершил суд над теми, кто пойдет против его воли. Он очистит этот мир от скверны, сожжет его в очищающем пламени, чтобы возродить иным, девственным и нетронутым гнилью человеческого бытия. И только подобные мне, несущие слово его, заслужат милостивого прощения, обретя после смерти блаженство вечного рая.

— Это я уже слышал, — равнодушно перебил его Добрыня, доставая нож. — А теперь ты послушай. Сказывают, что далеко на востоке, под лучами восходящего солнца, живет дивный народ, а среди них есть множество храбрых и умелых воинов, знающих, в отличие от тебя, червя, что такое честь и верность.

Он приставил тускло сверкнувшее в густеющих сумерках лезвие к брюху Тихомира так, чтобы тот мог почувствовать его острую грань даже сквозь рубаху.

— Когда такой воин опозорит чем-нибудь себя или господина, которому служит, то сам вспарывает себе живот, да так, чтобы нутро не повредить, а затем достает потроха и обматывает их вокруг дерева. Так и висит на собственных кишках, пока не умрет в страшных муках, тем самым смыв с себя пятно позора.

Тихомир побледнел и нервно сглотнул, но промолчал. Добрыня чуть надавил на нож.

— Так вот, собака подзаборная, — зло процедил он. — Не ведаю, воскресит ли тебя тот, кому ты служишь, но обещаю, коли не заговоришь, провернуть с тобой подобное. И уж поверь, крови я не боюсь, много ее повидать пришлось на службе.

С каким-то неестественным хрустом лезвие распороло рубаху, оставив на бледном пузе пленника еле заметную царапину.

Тихомир дернулся, стал похож лицом на выбеленное полотно, и вдруг трусливо заплакал.

— Вам не изменить того, что предначертано, — давясь слезами, просипел он.

Гневно сведя брови, Добрыня чуть сместил лезвие, оставившее на коже пленника неглубокую рану, из которой тут же выступила кровь. Тихомир забился в истерике, как-то совсем по-собачьи подвывая и скуля.

— Я привел чудище в город, как и велел хозяин, — едва слышно сознался он и обреченно повис на удерживающих его веревках, бессильно опустив голову на грудь.

— Мастер-кукольник в него обратился? — вмешалась Ялика, отпихнув в сторону довольно хмыкнувшего Добрыню.

— Да, — ответил Тихомир. — Хозяин сказал прийти в деревню и забрать из дома мастера куклу. Где кукла лежит, туда и чудовище явится, хворь насылая.

— Ты его видел? — выпалила Ялика, схватив пленника за грудки. — Как с ним сладить?

— Не знаю, — промычал слепец. — Знаю только, что куклу нужно было в город пронести да схоронить где-то. Только я сперва с Богданом поквитаться решил за то, что над моими рассказами смеялся.

— Кукла где?

— У меня, не успел… — начал было пленник, но вдруг, подняв голову, уставился куда-то за спину ворожеи и истошно заверещал: — Не надо, хозяин, не надо! Я же все сделал, как ты просил.

Тихомир дернулся, выгнулся, так что затрещали связывающие его веревки, и забился в страшных конвульсиях.

Ялика испуганно отпрянула назад.

— Не надо! — умоляюще завыл слепец.

Его глаза налились вдруг чернотой, из ушей и носа побежали ручейки крови. Отвратительная гримаса нечеловеческой боли исказила его и без того малоприятное лицо. Не переставая выть, он так сильно сжал челюсти, что, казалось, раскрошил себе все зубы и начал неистово биться затылком о бревно, к которому был привязан. Череп не выдержал и с отвратительным хрустом лопнул, высвободив хлюпающее содержимое. Пару раз дернувшись, Тихомир обмяк и уставился невидящими глазами куда-то за спину пораженной произошедшим Ялики.

— Кукла, — прошептала она одними губами. — Нужно найти куклу.

Словно расслышав бормотание ворожеи, Добрыня тут же принялся деловито обыскивать безвольно повисший труп.

Вытащив из запазухи мертвеца какой-то тряпичный сверток, он немедля протянул добычу Ялике. Та, не сводя взгляда с Тихомира, медленно развернула сложенную ткань.

Внутри оказалась точно такая же кукла, как и в видениях, посетивших ворожею в деревне. Деревянная кукла, лишенная лица и облаченная в красное подвенечное платьице.

— И что нам с этим делать? — растерянно спросил Добрыня.

— Ох, знала бы я… — неуверенно откликнулась ворожея. Не успела она договорить, как старый дровяник, будто бы жалобно охнув, дрогнул и рассыпался в щепки, сметенный одним могучим ударом. Что-то, плохо различимое в темноте, схватило Добрыню сзади, стремительно подняло в воздух и, приложив о землю, отбросило в сторону. Беспорядочно махая руками в воздухе, дружинник перелетел через двор и впечатался в бревенчатую стену сарая, оказавшегося на пути.

Непонятно почему, вдруг вспыхнул труп Тихомира, поджигая остатки дровяника и выхватывая из мрака чудовищные очертания мерзкого создания, застывшего на самой границе света и тьмы. Должно быть, некогда оно и было тем самым мастером-кукольником, несчастной жертвой гнусного замысла чуждого всему живому кошмара, пришедшего из неведомой бездны, старого, как сама ткань реальности, безмерно голодного и движимого единственным желанием — уничтожить все, до чего только удастся дотянуться. Мало что в чудовище теперь напоминало о том, что некогда оно было живым человеком, ныне превратившегося в некое странное, уродливое подобие паука. Переломанное тело выгнулось грудью вверх, выставив неимоверно раздувшийся живот и вылезшие сквозь кожу обломки ребер. Ноги будто бы кто-то разрезал вдоль от паха до пят и вытянул так, чтобы каждая половина, обвитая ошметками плоти и лоскутами кожи, стала напоминать лапы насекомого. Увеличившийся до поистине гигантских размеров орган, размерами коего обычно безосновательно гордятся мужчины, покрытый сетью пульсирующих красных прожилок, обзавелся чем-то вроде скорпионьего жала и, извиваясь подобно змее, волочился следом за чудовищем. Многосуставчатые руки, каждый из пальцев которых превратился в острый изогнутый коготь, существо держало прижатыми к груди на манер богомола. Рот чудовища был открыт настолько широко, что верхняя часть головы запрокинулась назад, а из разверзшегося чрева, в окружении многочисленных, покрытых тягучей слюной саблевидных зубов, торчал огромный язык, усеянный отвратительными, бугрящимися наростами и кровоточащими язвами. Беспокойно покачиваясь из стороны в сторону, он будто бы ощупывал пространство перед собой.

Волна затхлого зловонного воздуха докатилась до остолбеневшей Ялики, которая, застыв на месте, не смогла ни отвести взгляд в сторону, ни броситься бежать. Ноги ворожеи словно приросли к земле, отказываясь подчиняться.

Неторопливо приблизившись и распрямив руку, чудовище вдруг нежно, словно дотрагиваясь до щеки возлюбленной, провело устрашающим когтем по голове куклы, которую девушка продолжала держать в руках. И без того перепуганная, Ялика чуть было не задохнулась от ужаса, когда монстр склонил голову набок так, чтобы хотя бы одним налившимся кровью глазом видеть оцепеневшую от страха ворожею. Медленно, как во сне, то, что некогда было кукольником, занесло над головой девушки свое отвратительное, истекающее дымящимся ядом жало.

«Глаза! — пронеслось в голове у Ялики. — Она же заперта в этой кукле».

Лишь каким-то чудом ворожея, рухнув на землю, уклонилась от нацеленного ей в грудь удара. Откатившись в сторону, она вскочила на ноги, и, пока чудовище медлительно разворачивалось, со всех ног кинулась к пылающим останкам дровяника. Подобрав обжигающий пальцы уголек, она, стараясь не обращать внимания на боль, суетливыми размашистыми движениями нанесла на лицо куклы две черные размазанные точки.

Вырвавшаяся из нарисованных глаз вспышка нестерпимо яркого света отбросила Ялику назад, заставив выпустить из рук игрушку.

А в следующее мгновение перед упавшей на землю Яликой уже стоял призрак девушки. Той самой, чей фантом она видела в доме кукольника. Душа убитой Тихомиром невесты мастера, заточенная в одну из его незавершенных работ. Плененная, чтобы сломить волю кукольника, лишив его желания жить и бороться, а затем превратить в кошмарного монстра, распространяющего вокруг себя смерть и порождающее других чудовищ, наконец-то обретших в реальности столь желанную плоть.

Медленно и абсолютно беззвучно девушка подошла к испуганно отпрянувшему созданию, любовно обняла, а затем одним стремительным движением вырвала из его груди дымящееся горячей кровью сердце.

Не издав ни единого звука, монстр тут же рухнул, как подкошенный, грудой мертвой плоти, сразу покрывшейся пульсирующими буграми пузырей, которые с тихими хлопками лопались, высвобождая мутный гной.

Спустя пару секунд от тела чудовища не осталось ничего, кроме мутной зловонной лужи. Все также не говоря ни слова, фантом девушки рассеялся в воздухе под налетевшим порывом ветерка, в клочья разорвавшего призрачную плоть. А следом, как по волшебству, унялось и пламя, неторопливо пожиравшее сломанный дровяник.

Вскочив на ноги, Ялика тут же бросилась к Добрыне, который неподвижно распластался у стены сарая. Убедившись, что богатырь жив и даже в сознании, она облегченно выдохнула.

Тот ласково обнял ее, прижав к могучей груди.

Веки девушки вдруг налились свинцом, и ей нестерпимо захотелось спать. Кажется, она так и провалилась в сон, прильнув к Добрыне и внимательно прислушиваясь к его дыханию и биению сердца.

Проснулась она уже в кровати. Должно быть, здоровяк перенес ее в комнату. Было темно. Молчаливо вглядываясь в ночной сумрак, исполняющий перед глазами замысловатый танец, Ялика безуспешно гадала, сколько она проспала, и та ли это ночь, когда ей пришлось столкнуться с чудовищем, или же уже следующая.

— Митрофан, — тихонько позвала она, устав терзать себя догадками.

— Чего тебе? — сонно отозвался меша с подоконника.

— Сколько я проспала?

— С тех пор, как тебя Добрыня принес, часа три-четыре миновало.

— А ты так на подоконнике и продрых? — с укоризной в голосе спросила девушка.

— А чего бы и нет? — беззаботно пробормотал бесенок, протяжно и с удовольствием зевнув.

— Тоже мне, помощничек нашелся, — фыркнула ворожея.

— Да видел я все, — недовольно заметил меша, спрыгивая на пол. — Помнишь, на подоконнике спал? Хотел было на подмогу кинуться, да ты и сама быстро управилась.

Ялика задумалась, а потом, спохватившись, спросила:

— А как там с хворью этой?

Запрыгнув на кровать, меша потоптался у ног ворожеи.

— Тот, кто хворым, но живым был, излечился в одночасье, как и не было ничего, — пробурчал он, бесцеремонно вытянувшись во весь рост. — А тем, кого Мара призвала, уже не поможешь.

— Почем знаешь?

— Так Добрыня заходил тебя проведать, вот все и рассказал.

Меша замолчал, а потом, встрепенувшись, вдруг спросил:

— Я вот что тут подумал: а как девица эта так ловко с мастером расправилась? И секунды не прошло.

Ворожея долго молчала перед тем, как ответить.

— Надеюсь, они снова встретятся в царстве Мары, — наконец пробормотала она едва слышно. — Во зле, что мастером сотворено, нет его вины. Они с невестой были всего лишь жертвой, не более. Любовь их и приговорила, и спасла — ведь может она как добром обернуться, так и горечью великой стать. Прав был покойный Тихомир, что-то грядет… Что-то страшное. И я как-то с этим связана.