Дочь змеи

Глава 4

Тюлень знал, что он слишком большой и Ренн не сможет его убить. Когда она подплыла ближе, он как ни в чем не бывало лежал на льдине и нежился на солнце, а у него за спиной отдыхала стая моевок[2].

День был солнечным, а Море спокойным, но тюлень вдруг соскользнул с льдины и нырнул под воду. Ренн вняла предупреждению и свернула. Моевки с криками взлетели в воздух, и льдина с треском перевернулась, послав волну, и чуть не перевернула каноэ.

Пока Ренн гребла между осколками льдины, моевки опустились на другую, которая издалека казалась голубой. Морские птицы, в отличие от людей, могут отдыхать где угодно. Ренн уже несколько дней почти не спала и потеряла счет времени. Продвигаясь вдоль побережья на север, она проплывала мимо укрытых снегом гор и бескрайних пустынных долин. Здесь не было Леса, где можно укрыться, и не было ночей – холодное белое солнце никогда не опускалось за горизонт.

Полоска гальки под скалами была слишком узкой для каноэ, но Ренн больше не могла откладывать. Она рассчитывала, что щитки с прорезями для защиты глаз от яркого света послужат неплохой маскировкой. Надо было плыть дальше, иначе какой-нибудь назойливый охотник заинтересуется, что делает на Дальнем Севере девчонка из Леса.

Рип и Рек пролетели мимо, распугивая моевок. Они громко каркали, и Ренн это не нравилось – их крики только усиливали жутковатые ощущения от странных земель.

Надо было сделать то, от чего ее просто воротило. Она села на корточки под отвесной скалой, смешала на плоском камне порошок из лишайника с сухой бузиной, потом насыпала все это в туес из бересты и развела морской водой, после чего втерла получившуюся черную краску в длинные рыжие волосы. От ветра мокрая голова замерзла, и Ренн, хоть и была в теплой одежде из шкуры северного оленя, невольно содрогнулась.

Теперь надо было скрыть татуировку племени Ворона – три сине-черные полоски на щеках. Она смешала в раковине моллюска древесный уголь с оленьим жиром и замазала щеки так, будто горюет по умершему.

Дальше – пришитые к парке перья птицы ее племени. Ренн не смогла их сорвать и просто пришила поверх перья морского орла. И наконец нарисовала на тыльной стороне ладоней четырехпалые метки племени Морских Орлов.

– Вот так, – срывающимся голосом сказала она. – Теперь ты не Ренн из племени Ворона, а Реу из племени Морского Орла.

Она выбрала это племя, потому что Морские Орлы ладили со всеми, но это не помогло. Никогда прежде Ренн не маскировалась так тщательно. И вот теперь она предала свое племя и проявила неуважение к чужому, а изменив имя, пошла еще дальше. Твое имя – это ты в звуке. Изменив имя, меняешь судьбу.

Но что еще ей оставалось? Она знала: Торак пойдет за ней, и должна была сделать все, чтобы он ее не нашел.

На мелководье вынырнул тюлень, тот самый, который предупредил ее об опасности: мудрые карие глаза и кустистые усы, как у недовольного старика. Он внимательно посмотрел на Ренн и нырнул обратно, взмахнув задними ластами. Ему не понравилось то, что он увидел.

Ренн свистнула, подзывая Рипа и Рек. Вороны слетели со скалы, но у самой земли сменили курс и с криками «Рап! Рап! Чужак!» полетели прочь.

– Это я! Я не чужак! – закричала Ренн.

Но было поздно, вороны ее не узнали.

Траурные метки засохли на щеках. Ренн стало тошно. Ее душа-имя отделилась от нее. Чтобы как-то успокоиться, Ренн повязала голову лентой-повязкой Торака. Возможно, он даже не догадывался, что она ее украла, а ей нужно было взять с собой хоть частичку его.

Вода лизала башмаки, это Мать-Море выдыхала и посылала прилив.

«Ты не можешь здесь оставаться».

Вставая, Ренн увидела в воде свое отражение. На нее смотрела бледная девушка с длинными черными волосами. Ренн не узнала себя.

Она превратилась в свою мать – Сешру, колдунью Гадюку.

– Ты – не твоя мать, – сказал Дарк.

– Но в моих костях – ее суть. Может, поэтому все и происходит.

– Ты этого не знаешь.

– Я видела гадюку в рябине. Гадюки не ползают по деревьям.

Дарк сдул сланцевую пыль с фигурки сосновой куницы, которую вырезал во время разговора.

– Когда я родился, моя мать причислила меня к племени Лебедя. Мне не нравилось быть Лебедем. Они меня бросили. Но я – это я, мне этого не изменить. Я могу изменить лишь то, что я делаю.

– Твоя мать не была Пожирательницей Душ. Она не убивала людей.

Дарк посмотрел на нее сквозь челку белых и тонких, как паутина, волос.

– Это из-за нее ты уже два лета не колдовала? Все еще боишься стать такой, как она?

– Мне не обязательно заниматься колдовством…

– Ты ошибаешься. – Голос Дарка прозвучал так сурово, что Ренн даже вздрогнула. – Те, кто болеет, нуждаются в излечении. Людям нужна твоя помощь в поисках добычи. Как будут выживать племена, если мы откажемся от колдовства?

– Что-то внутри меня хочет причинить вред Тораку. Я должна узнать, что это, и остановить его.

– В этом тебе поможет колдовство.

– Чтобы понять, куда идти, мне не нужны обряды и заклинания, я вижу знаки повсюду!

– Будь осторожна, Ренн. Колдовство – сила, подобная реке, если его сдерживать, оно становится опасным.

Возможно, он был прав. Но спустя несколько дней Ренн приснился сон, который заставил ее уйти.

Она стояла в ледяной пещере и держала в руках сердце Торака…

Ренн тяжело навалилась на весло и тут же проснулась, как от толчка. Надо было поскорее найти место для стоянки, если тянуть, можно запросто свалиться за борт.

В последний раз она была здесь зимой, тогда Море затянуло льдом, а над белой от снега землей без конца завывал ветер. Теперь же она ничего не узнавала. Даже плыть вдоль берега было тяжело, а все эти каменистые острова торчали из воды, словно осколки кремня, которые рассыпал Всемирный Дух, пока затачивал топор. Без Северной Звезды Ренн ориентировалась по солнцу, а когда не видела солнца – по чахлым и съежившимся от ветра кустам.

Сила и злость ветра – вот что оставалось неизменным. Здесь ему не мешал Лес, он срывался с гор и нападал на пустоши, где карликовые ивы и березы клонились к земле и даже валуны и камни, казалось, предпочитали жаться друг к другу.

Солнце стало припекать сильнее, и вскоре Ренн почувствовала, что вспотела. Когда солнце уйдет, она замерзнет, один охотник из племени Песца как-то сказал ей, что убивает не холод, а влага.

Ренн плыла мимо шумных от морских птиц скал, в воздухе нещадно воняло пометом, а места для стоянки так и не было. В следующей бухте на берегу гнила серая туша кита. Здесь воняло так, что Ренн чуть не вырвало, но она все равно сомневалась, пока из-за туши не выглянул почуявший ее огромный белый медведь.

Тучи скрыли солнце, пошел снег. На Дальнем Севере погода меняется внезапно – весна, лето, осень и зима успевают сменять друг друга в один день.

Наконец Ренн подплыла к черному, усыпанному льдинами берегу. На гряде за линией прилива она увидела три валуна, которые могли послужить неплохим укрытием.

Гряда оказалась выше, чем казалась с моря. Уже стоя возле нее и глядя наверх, Ренн поняла, что валунов стало четыре.

Она заметила движение и отступила назад.

Тайный Народ живет на реках и среди скал. Выглядят его представители как обычные люди, но только до того мгновения, пока не поворачиваются спиной, а спины у них пустые, словно стволы прогнивших деревьев. Тайный Народ не любит, когда кто-то его замечает, и лучше его не злить, устраивая стоянку поблизости от скал, где он обитает.

Ренн приложила кулак к сердцу и поклонилась:

– Простите меня, я уйду.

Появился пятый валун. Нет, не валун, а существо, каких она никогда прежде не видела. Большое, как бизон, с очень косматой шерстью, мрачную коричневую морду обрамляли опущенные вниз и загнутые кверху рога, полинявшая на горбатых плечах шерсть свисала до самых на удивление мелких копыт.

Дарк рассказывал Ренн о мускусных быках.

– Если будешь держаться подальше, – говорил он, – они, скорее всего, не нападут. Но нрав у них вредный, так что иногда они все-таки нападают и безо всяких причин. Собирать с кустов клочья их шерсти – это хорошо, но не вздумай на них охотиться, они принадлежат Тайному Народу.

Ренн отступила и сказала, обращаясь к обитателям скал:

– Я не охочусь за вашей добычей.

Мускусный бык фыркнул и, опустив голову, топнул ногой.

Ренн подняла руку:

– Смотрите, я иду к своему каноэ.

Появился второй мускусный бык. Потом еще три. Они стояли, выстроившись в ряд, и смотрели на девушку сквозь клубы дыхания.

Ренн, тяжело ступая, перебиралась через горы бурых водорослей. Мускусный бык легко, как олень, спрыгнул с гряды и пошел в ее сторону.

– Простите меня! – крикнула Ренн, забравшись в каноэ, и опустила весло в воду.

Быки злобно смотрели ей вслед, пока она не исчезла из виду.

Снег перешел в дождь со снежной крупой. Дождь жалил лицо и забирался в рукавицы из шерсти северного оленя. Ренн уже отчаялась найти место для стоянки и тут наконец выплыла к лысому острову с небольшим мерцающим озером посередине.

Едва не падая с ног от усталости, Ренн подтащила каноэ к нескольким валунам возле озера, предварительно убедившись в том, что это не мускусные быки. Присутствия Тайного Народа она не ощущала, но всякое могло случиться.

Дождь со снегом почти прекратился. В воздухе гудели тучи мошкары. Ренн уже съела все лесные припасы, так что пришлось взять рыболовные снасти и тащиться обратно к Морю. Там на берегу она насадила на крючки морских улиток и закинула лесы в воду.

Ренн знала, какие обычаи диктовало Море: когда она в девять лет осиротела, Фин-Кединн отправил ее на некоторое время в племя Кита, чтобы она поучилась законам и обычаям Морских племен. Но сейчас она только в последнее мгновение вспомнила, что, смешивая взятое из Леса с тем, что берешь у Моря, ты наносишь оскорбление Матери-Морю.

Все ее снаряжение – из Леса: лук из тиса, стрелы из кизила, парка и штаны из шкуры оленя, башмаки из шкуры бобра, спальный мешок, сумка и каноэ. И рыболовные снасти: крючки из крепко связанных еловым корнем колючек, лесы из конского волоса и поплавки из сосновой коры. Единственное, что не оскорбляло Мать-Море, – это наживка и грузила из камешков.

Закусив губу, Ренн вытащила из воды лесы и побрела к озеру, чтобы начать все с начала. Она понимала, что от усталости плохо соображает – надо было сразу закинуть лесы в озеро.

На берегу не было коряг, зато полно костей – пятнистый череп медведя и белые скелеты чаек. Ренн разожгла костер и первым делом прокоптила в дыму одежду и снаряжение, чтобы меньше пахли Лесом. Потом съела пригоршню мидий, которые нарвала с камней, и немного слизких водорослей. Развернула лук и смазала его маслом лесного ореха из рожка со снадобьями.

– Ну хоть ты у меня остался, – пробормотала она.

Ренн все еще тосковала по луку, который для нее сделал Фин-Кединн, и теперь бережно ухаживала за новым, чтобы он не чувствовал себя брошенным и ненужным.

Она неуклюже перевернула каноэ, привалила по бокам несколько камней и забралась во временное убежище. Серый дневной свет просачивался сквозь оленью шкуру. На мелководье позвякивал лед, но больше ни звука – только зловещая тишина Дальнего Севера.

Рип с Рек не вернулись. Она полагалась на воронов – они могли предупредить об опасности. Но зачем им делать это теперь, когда она отреклась от племени?

Ренн представляла, как из-за камней появляются демоны и Тайный Народ, а на берег из воды крадучись выходят белые медведи.

Мысли о Тораке причиняли боль, поэтому она думала о Волке и Темной Шерсти, вспоминала, как они на реке учили волчат охотиться. Лосось – хорошая добыча для начинающего охотника, у рыбы нет рогов или копыт, которые могут поранить тельца волчат.

Она сняла с головы повязку Торака, вдохнула его запах – запах пота, волчьей шерсти и сока сосны. Он наверняка уже узнал, почему она ушла. Но понимает ли он, как тяжело было на это решиться? И как ей теперь больно?

Ренн представляла, как он идет по ее следу. Она видела его темные волосы и худое загорелое лицо с татуировкой племени Волка – две линии из точек на скулах, но поверх одной тонкий шрам, специально, чтобы ее скрыть. Видела зеленые крапинки в светло-серых глазах, которые появились после того, как его душа ходила в деревьях.

Сможет ли он ее простить за обман?

Ее разбудили удары крыльев и гогот лебедей. Чесался шрам на тыльной стороне кисти, а пальцы стали шершавые. Когда она выбиралась из спального мешка, под коленом хрустнул кусок древесного угля.

Солнце висело низко над янтарным Морем. В кострище тлел по краям кусок березовой коры. Кто-то углем нарисовал на нем лесные метки Торака, причем не раз и зло, с нажимом.

Ренн, вскрикнув, схватила кусок коры и забросила его в озеро. Она едва успела уничтожить заклятье – Торак бы сильно пострадал, если бы огонь сожрал хотя бы одну метку на коре.

Ренн с ужасом посмотрела на свои руки – ладони были черными от угля.

– Я не делала этого! – закричала она.

Но кто еще мог это сделать? И где на голом острове она нашла кору и древесный уголь?

Ренн побежала к Морю и яростно стерла в воде сажу с ладоней.

Ее лесы вернулись на отмель. Это было неправильно, она ведь забросила их в озеро. И все же они были здесь, и что-то попалось на крючки.

Рыдания застряли в горле. Это был тот самый усатый морж. Мертвый.

И все из-за нее. Теперь надо было разделать тушу и использовать каждую ее часть. Оскалив зубы, Ренн достала нож и вспорола серое брюхо моржа. Вскочила на ноги. Из кучи кишок выползла гадюка. Гадюка зашипела и исчезла в бурых водорослях.

Такого не может быть.

У костра спиной к Ренн сидела какая-то фигура.

Когда Ренн подошла ближе, фигура развернулась, показав прекрасное и безжалостное лицо матери.

– Ты умерла, – сказала Ренн. – Тебя убили три лета назад. Я видела, как ты умираешь.

Черные губы Сешру скривились в улыбке.

– И что с того?