Доказательство

Где бы я когда-либо ни был, везде есть голуби.

Даже здесь. В тюрьме.

Крысы с крыльями, так заключенные их называют.

Это не принижает их, вовсе нет. Вы не можете не уважать крыс. Никто их не любит, но они все равно продолжают приходить.

Как я.

Даже здесь.

Они выпустили меня в среду. Они вернули мне мои часы, одежду, в которую я был одет, когда я поступил, наличные, которые были у меня, на книги. Семьдесят семь долларов и немного мелочи. Я был единственным белым парнем в очереди домой. Когда я садился, было иначе.

Автобус повез нас в город, в этот маленький тупой городок, где только и были депо да пара баров. Если бы не было тюрьмы, люди, которые тут живут, умирали бы от голода — это единственная работа здесь.

Никто не знакомился у депо. Мы ничего друг другу не говорили. Я не знал их, они не знали меня. Мы все сели в первый автобус до города. Тем же путем мы ехали сюда — только на этот раз не было никаких металлических решеток на окнах и мы не были пристегнуты к сиденьям.

Остальные парни сильно шумели. Это звучало, как если бы они разговаривали друг с другом. хотели носить, обо всех делах, о больших достижениях. Только не о них самих. То же самое было в тюряге.

Пара из них уже были гашенные, под героином. Тюрьма прямо как улица. Единственная разница — внутри наркотики стоят дороже.

Я выглянул в окно.

Порт Ауторити была такая же, как тюремный двор — волки поджидали каждую новую кучку людей, чтобы посмотреть, если ли там овцы.

Я прошел сквозь терминал, следуя правилам: смотри вниз или твердо. Может быть у меня и не было тут друзей, но никто не хотел и связываться со мной. Побывав там, где я был, учишься довольствоваться и этим.

Я прошел весь путь назад по знакомым местам. Магазин сладостей все еще был на углу, но там висел новый знак в окне. Лото.

Старик стоял спиной ко мне, расставляя что-то на полке за прилавком. Я взял три батончика «Милки-вэй», подождал пока он повернется.

— Сколько они сейчас стоят? — спросил я его.

Глаза старика сверкнули под очками.

— Для тебя, они стоят, все так же, четвертак, — сказал он.

— Спасибо, — сказал я ему. Протянул ему деньги. Спросил:

— Где я могу найти Минго?

— Все там же, — сказал он.

Я прошел три квартала. Улица была наполнена весенними звуками, но единственные птицы, которых я мог видеть, были голуби, выклевывающие кусочки из бетона. Может, они звучали иначе, снаружи Стен. Я никогда не слушал их, до того как попал за решетку.

Середина дня, дети сбегались в квартал, вываливаясь из школы.

Дверь подвала была того же оттенка ржавчины. Я толкнул ее, и она открылась. Он был за карточным столом, в углу, одетый в панамку и черные очки, даже в полутьме.

— Привет, амиго! Когда ты вышел? — поприветствовал он меня.

— Этим утром, — сказал я ему.

— Твои вещи у меня.

— Я ценю, что ты придержал их для меня.

— Эй, нет проблем, мужик. Ничего не изменилось.

Все было в вещевом мешке, том самом, который я сказал ему забрать и придержать для меня, когда он навестил меня в тюрьме.

Минго был последним посетителем, который ко мне приходил.

Я взял комнату неподалеку. Свежее постельное белье два раза в неделю, туалет вниз по коридору.

Я пошел в «У грека» тем вечером. Парень, который владел этим местом был большой, с бритой головой. Люди называли его Греком из-за Коджака, когда тот вышел впервые. Вообще это обычный ресторан.

Я занял столик в углу, заглянул в меню. Это было странно, видеть меню. Выбор.

У официантки были темные волосы, большие глаза. Я сказал ей, что я хочу говяжий стейк. Она ничего не записала в свой блокнот, просто стояла там, уперев руки в бедра и смотрела на меня.

— Что? — спросил я ее, стараясь, чтоб мой голос звучал вежливо. Когда кто-то пялится на тебя так Внутри, ты должен быть вызывающим, но я не хотел, чтоб она так обо мне подумала.

— Ты не знаешь меня?

Я снова посмотрел на нее. Прямо ей в лицо. Все изменилось, кроме глаз, и как только я увидел их, я знал.

— Алиша?

— Да уж. Все выросло теперь, а?

— Я… думаю.

— Ты не видишь никакой разницы? — сказала она, улыбаясь.

— О… конечно. — Я не хотел смотреть на разницу, выпирающую спереди из ее белой блузки. Когда я видел ее последний раз, ей было 13.

— Почему ты никогда не отвечал на мои письма? — спросила она меня.

— Я… не мог.

— Почему? Они не разрешали тебе писать оттуда?

— Они разрешали. Я имею в виду… ты можешь. Но… я не знал, что сказать.

— Потому что я была ребенком?

— Я собирался пробыть там долго. Я не хотел…

— Чего?

— Я не знаю… связи. Мне нужно было просто работать над тем, чтоб продержаться там. Пройти сквозь это. Я знал, что ты перестанешь. Рано или поздно.

— Много знаешь, да?

— Почему ты злишься на меня? — спросил я ее. — Я ничего тебе не сделал.

— Мне? Нет, ничего. Вообще-то, я кое-что сделала тебе, да? Ничего. Ну и почему ты тогда это сделал?

Кто-то крикнул что-то Алише с одного из столиков. Она их проигнорировала. Я слышал звонок на двери, повар крикнул «забирайте!», Алиша просто стояла и смотрела на меня. Ждала ответа.

Я не знал ответа.

Я не знаю, почему она сделала то, что сделала. Я не знаю, почему я вляпался в это.

Случилось так, что как-то после закрытия тюрьмы ко мне подошел мужчина, к месту, где я работал. Я вор. Он подошел прямо ко мне, туда, где я сидел в кабине, рядом с дверью. Все замолчали.

— Ты взрослый человек, — сказал он мне. — Ты волочишься за моей маленькой девочкой, я забираю твою жизнь, ясно?

Я был взрослым мужчиной. 22. Но я не знал, о ком он говорит. Поэтому я ничего не сказал. Мы смотрели друг на друга с минуту, потом он развернулся и ушел.

— Кто это был? — спросил я Минго.

Он сказал мне. Но это имя ничего для меня не значило. У меня даже девушки не было, поэтому это не имело смысла. Но я ни от чего не отказывался, когда тот мужчина говорил все это — иначе это выглядело бы слабостью.

Несколько дней спустя я вернулся на то самое место. Тогда Минго сказал мне, что он поспрашивал тут. И у мужчины, который приходил и орал на меня, была падчерица — Алиша. И эта Алиша была маленькой девочкой, и она повсюду рассказывала всем, что я ее парень. Должно быть, с этого все началось.

Я пошел и нашел ее. Я знал, где она может быть. Все дети ходят в одни и те же места, куда и я ходил, когда был ребенком. Потому что кварталы были все теми же, как и тогда. Но мне даже не пришлось спрашивать ни у кого. Когда я зашел в магазин сладостей, эта маленькая девочка с темными волосами и большими глазами вышла прямо на меня. Она взяла мою руку и вытащила меня на улицу. Я позволил ей это сделать.

Там была аллея рядом с магазином сладостей. В обед там пусто. По вечерам иногда нет.

— Почему ты сказала ему это? — спросил я ее. — Что я твой парень?

— Ну, так чтоб он оставил меня в покое.

— Я не понимаю.

— Он… достает меня. Я пожаловалась матери на него, но она ударила меня просто за то, что я это сказала. Мне нельзя ходить на свидания. Он… контролирует все. Я хотела его остановить. Поэтому я сказала ему, что ты мой парень.

— Почему я? Я слишком стар.

— Я знала, что он бы — прости — я знала, что он попытается заставить тебя оставить меня в покое. Но я видела тебя. Я спрашивала о тебе. Ты был… в тюрьме, верно?

— Ну да. И что?

— Ну, я решила, что ты не испугаешься его. Может, он бы испугался тебя, даже. Он никогда не был в тюрьме.

— Я не могу быть твоим парнем, — сказал я ей. — Ты просто ребенок.

— Моим парнем понарошку, — напомнила она мне, глядя на меня из-под длинных ресниц.

— Даже и понарошку нет.

Она скривилась, как будто собиралась заплакать. Но она не заплакала. Просто сказала: «Прости» — и пошла прочь.

Я сначала пошел за ней, но когда я сошел с аллеи, ее отчим был там. Он был зол и шумел. Она стояла перед дверь магазина сладостей, вокруг уже была маленькая толпа. Он ударил ее, и она упала на землю.

— Я предупреждал тебя, — сказал он мне, одна рука его скользнула в карман куртки.

Я мог с ним тогда поговорить.

Но так случилось, что я убил его.

Юристы сказали мне, что если бы у меня не было приводов, я бы мог побороться. У него был нож, у меня был нож. Мы боролись, и он умер.

Но у меня был привод. Причем связанный с ножами. Это случилось при разборках банд. У большинства были цепи и трубы, так что многие люди кричали и толкались и было трудно сказать, что случилось. Пара искр высеклась, но никто не паниковал, вы должны серьезно задеть кого-то, чтоб это случилось. В середине схватки мы с Сонни Трайоном отделились от остальных. Он был предводителем из другой банды. Я знал о нем, но он жил в нескольких кварталах оттуда. Это другая страна.

Все вроде бы остановились — они смотрели за нашей схваткой. Моя кровь кипела так, что я видел его сквозь красное облако. Сонни порезал меня, но я ткнул его под ребра, и он умер. Мне было 15, поэтому они не могли отправить меня во взрослую тюрьму, поэтому они посадили мне Внутрь.

У всех там были ножи. Они называли их черенки, их делали из всего — ложек, папок, даже туалетных щеток, — но они все работали одинаково.

Когда я вышел, я вырос. И я знал, как воровать. Я был слишком стар для банд. Я имею в виду, банды все еще были там, но они даже не ожидали, что я вернусь к ним.

Я никогда не использовал нож до того момента, на аллее. Но я всегда носил его с собой.

Юристы сказали мне, что я могу подать заявление. Что это было непредумышленное убийство. Мне бы дали пять лет. Если я пойду в суд, если они подадут на убийство, это будет пожизненно.

Я выбрал пять лет. Я был выпускником школы гладиаторов, так они называли воспитательное учреждение, поэтому я знал, что это будет, как Внутри. Опять ножи.

Чего я не знал, так это того, что пять лет, о которых говорили мне в юридической помощи — ну, это были пять лет до того, как я могу подать на условно-досрочное, не пять лет до того, как я выйду.

Ты, может быть, можешь обмануть инспектора по условно-досрочному, притвориться, что ты стал религиозным или еще что-то. Я, вообще-то, не знаю этого точно, но некоторые парни говорили, что можно. Что я узнал, что это ты не можешь обмануть других обманщиков. Ты не можете просто притвориться, что ты силен в этом. Ты должен это доказать. Они заставят тебя это доказать.

Так что, Инспектор продолжал давать мне отказы, держа меня за решеткой. У меня были хорошие записи, за последние несколько лет, перед тем, как я увидел его, но мне приходилось использовать черенок пару раз, когда я только пришел. Я не злился ни на кого. Это было просто для того, чтоб меня оставили в покое. Просто, как и в первый раз.

Внутри так же, как на улице — ты должен постоянно доказывать это.

Это работает так, что ты должен быть достаточно убедительным, чтоб они тебя отпустили. У меня это заняло немногим больше восьми лет, когда это случилось со мной, когда они позволили мне выйти.

Когда я только сел, у меня ничего не было. Я ничего не ждал. Минго был моим партнером, и я знал, что он позаботится о моих вещах, но это все.

Письмо от Алиши пришло несколько месяцев спустя. Это заняло у нее много времени — найти, где я был. Она написала письмо, как будто я был ее парнем.

Она была просто ребенком, тринадцатилеткой. Мне было 22, мужчина. Но я не поэтому не отвечал ей. Я помнил последний раз, когда я был Внутри. Если у тебя была девушка, чтобы писать тебе, навещать тебя, это заставляло тебя чувствовать себя лучше. Но когда она переставала — а они все переставали, раньше или позже, — тогда ты чувствовал себя хуже.

Некоторые парни спятили из-за этого. Повесились в своих камерах. Или спрыгнули с перил верхнего яруса. Остальные просто опечалились. Глубоко опечалились.

Я просто хотел пройти через это. Я не хотел сходить с ума или опечалиться.

Я не знал, как сказать ей все это сейчас, глядя прямо ей в лицо. Но я сделал все, что смог.

— Он не дал мне другого выбора, — сказал я.

— Конечно, дал, — сказала она, склонившись над столом, так, что ее лицо оказалось рядом с моим. Она пахла, как персиковый сироп в банках. — Он просто пыхтел. Ты мог ему сказать, что это я все придумала. Ты даже меня не знал. И этого бы никогда не случилось. Для тебя, во всяком случае. Меня он бы еще ударил несколько раз и… ну, ты знаешь.

— Я…

— Ты знал это, — сказала она снова.

Грек вышел из-за кассы и подошел к столу. Он потянул ее за руку.

— Какого черта ты думаешь, что ты?..

Он остановился, когда увидел меня.

— О, ты вернулся. Боже, Алиша, прости. Я знаю, как долго ты ждала.

— Теперь дождалась, — сказала она тихо.

Грек смотрел на меня.

— Я не бычу на тебя, — сказал он. — Я просто стараюсь вести дела.

Алиша сняла фартук, протянула его Греку.

— Ты должен мне за три дня, — сказала она.

— Ты хочешь уйти прямо сейчас? Посреди…

— Он дома сейчас, — сказала ему Алиша.

Грек вернулся за стойку. Достал ключи, чтоб открыть кассу. Протянул Алише какие-то счета.

— Если ты хочешь несколько дней выходных, ты всегда можешь…

— Идем, — сказала она мне.

Здание было только в четырех кварталах отсюда.

— Я никогда не переезжала, — сказала она мне. — Я хотела быть уверена, что ты сможешь меня найти.

Я просто шел рядом с ней.

У нее был ключ от квартиры. Когда мы вошли внутрь, какая-то женщина сидела на диване, смотрела ТВ. Она была невысокая и толстая, одетая в домашний халат. В одной руке она держала бутылку пива. Когда она увидела меня, она сказала:

— О, он вернулся. И сейчас ты собираешься…

Алиша просто прошла мимо нее, как будто та была мебелью, таща меня за руку, чтоб я шел следом. В конце коридора была комната с замком на ней. У нее был ключ. Это была спальня. Ее. Она была действительно маленькая. Там было зеркало на комоде. Моя фотография, которую напечатала одна газета, когда меня арестовали последний раз, она была приклеена скотчем в нижнем углу. Она достала чемодан из ванной, начала паковать вещи. У нее немного их было.

У нее было четыре стопки обувных коробок, уже связанных вместе резинкой, может, по пять в каждой стопке. Она разрезала одну резинку маленькими ножницами, затем поставила еще одну коробку сверху и связала их вместе. Они были объемными, но не выглядели тяжелыми.

— Ты бери чемодан, — сказала она мне. Она взяла коробки.

— Кто заплатит за?.. — сказала толстая женщина, когда мы прошли мимо нее к выходу. Алиша не ответила.

— У тебя есть жилье? — спросила она, когда мы были на улице.

Я сказал ей, где я остановился.

— Идем, — сказала она.

— Нужно доплатить за двоих, — сказал старик за столом, когда он увидел Алишу и чемодан.

— Сколько доплатить? — спросила Алиша строго.

— Ну, 25 в неделю.

Она протянула ему деньги, не спрашивая меня.

Мы поднялись в мою комнату. Алиша поставила коробки. Я поставил ее чемодан на пол.

— Здесь только один…

— Ничего, — сказала она. — Я хочу чтоб ты сел там, в любом случае.

— Почему?

— Да сейчас поймешь.

Я сел на стул. Алиша достала маленькие ножницы и разрезала резинку. Потом она дала мне одну из коробок.

— Смотри, — сказала она мне.

Внутри были конверты, целые длинные стопки конвертов. На каждом было мое имя. И адрес тюрьмы. Но без марок.

— Я писала тебе каждый день, — сказала она. — Каждый день. Я рассказывала тебе, что я делала. Сейчас ты можешь прочитать их. И понять для себя.

— Сколько их?..

— 2941, — сказала она. — Я не писала тебе сегодня еще. Я всегда это делаю после того, как приду с работы.

Я не знал, что сказать.

— В последней коробке немногим меньше, чем 13 тысяч долларов. Я откладывала понемногу, каждую неделю.

— Боже.

— Ты так и не получил свою еду. У Грека, я имею в виду. Я пойду, принесу что-нибудь из еды, — сказала она. — Ты можешь остаться и читать письма.

— Но тут…

— После того, как ты прочитаешь их, каждое, решишь.

— Решу, что? — спросил я ее.

— Решишь, правда ли ты был моим парнем. Был моим парнем все эти годы. Верно ли я тебя ждала. Любила ли я тебя.

— Алиша…

— Если ты решишь, что да, что я ждала тебя все это время, мы можем быть вместе, снять квартиру. Я уже не малолетка. Если ты решишь — нет, деньги твои. Я копила их для тебя. Так что ты можешь начать все сначала.

— Как ты смогла?..

— Для меня это никогда не было понарошку, — сказала она. — И вот доказательство.