«Джентльмены, и особенно младшіе и самые слабые здоровьемъ воспитанники, будутъ пользоваться постояннымъ присмотромъ и нѣжною заботливостью миссъ Зои Бирчъ, сестры содержателя, которая поставитъ себѣ пріятнѣйшимъ долгомъ замѣнять для нихъ (сколько это возможно) отсутствіе материнской дружбы.» Уставъ Родвель-Роджисской школы.
Статья прекрасная въ циркулярѣ доктора, и миссъ Зоя Бирчъ (прелестная двадцати-пяти-лѣтняя березовая [2] распуколка, съ носомъ краснымъ и лицомъ кислымъ какъ дикое яблоко) представлена чуднымъ созданіемъ. Но я желалъ бы знать, кто согласился бы назвать миссъ Зою своей матерью?
Въ домѣ было только два существа, которыхъ она не пугала: миссъ Флора и я…. нѣтъ! я тоже боялся Зои, несмотря на то, что мнѣ извѣстны были о ней разныя исторіи; ню все остальное трепетало передъ нею, отъ доктора до бѣднаго Франциска, слуги, которому часто доставалось отъ нея.
Докторъ былъ величественный и по наружности строгій человѣкъ, но въ душѣ онъ былъ слабъ и добродушенъ; онъ любилъ болтовню и бутылку съ портвейномъ. Я, впрочемъ, сошелся съ нимъ гораздо лучше, нежели мистеръ Принсъ, который немного унижалъ его и считалъ его литературныя произведенія безстыднѣйшимъ шарлатанствомъ. Часто въ солнечные послѣобѣденные часы докторъ, бывало, говоритъ мнѣ: «Мистеръ Т., не выпить ли намъ, сэръ, еще по стакану этого винца за жолтою печатью? вы, кажется, такъ его любите» (а самъ онъ любилъ его еще больше), и мы дѣйствительно выпивали еще по стакану, если только не появлялась между нами эта старая Зоя и не совала мнѣ подъ носъ своего жалкаго, жиденькаго кофе. Она вѣчно ворчитъ, бранится, толкается, кричитъ на горничныхъ, нападаетъ на миссъ Раби, мучитъ маленькихъ воспитанниковъ и бранится съ большими. Она знаетъ, сколько съѣстъ въ одинъ разъ каждый мальчикъ, она подчуетъ жирнымъ кушаньемъ тѣхъ, которымъ оно вредно, и предлагаетъ недожаренную говядину тому, кто ея не любитъ. Лучшее для нея время то, когда она утромъ является въ спальню маленькихъ воспитанниковъ, съ чашкою англійской соли и ломтикомъ хлѣба. Фи! отъ одного воспоминанія меня пронимаетъ дрожь. Я видѣлъ только разъ, какъ она давала это лекарство маленькому Бильсу, и ея непріятное присутствіе сдѣлалось для меня еще противнѣе.
Если же мальчикъ заболѣетъ серьезно, то, вы думаете, она просидитъ у его постели хоть одну ночь? Какъ бы не такъ! Когда былъ боленъ маленькій Чарлей Дависонъ (тотъ самый, котораго мягкій локонъ хранитъ у себя миссъ Раби) — полковникъ, отецъ его, былъ на ту пору въ Индіи — не другой кто, какъ Анна Раби ходила за нимъ; она сидѣла надъ нимъ, когда онъ лежалъ въ бреду; она никогда не оставляла его, пока онъ былъ живъ, и сама закрыла ого глазки, которые никогда уже не будутъ блестѣть, никогда не подернутся слезою. Да, Анна была его сидѣлкою, Анна оплакала его, а миссъ Бирчъ написала письмо о его смерти и получила золотую цѣпочку съ медальономъ, которую полковникъ прислалъ ей знакъ своей благодарности. И отчего умеръ Франкъ Дависонъ? отъ вѣчнаго преслѣдованія миссъ Зои. Я увѣренъ, что еслибъ онъ уѣхалъ въ Индію, чтобы вступитъ въ тотъ полкъ, которымъ командовалъ его храбрый отецъ, то ужь не присылалось бы оттуда больше каждый годъ шалей и подарковъ доктору и миссъ Бирчь и, что если она мечтала, что полковникъ когда нибудь воротится въ Англію и женится на ней (за ея нѣжность къ его осиротѣвшему ребенку, какъ онъ выражался всегда въ своихъ письмахъ), то послѣ этого она должна была бы разстаться съ такой мечтою. Но всѣ эти событія произошли очень недавно — только семь лѣтъ назадъ — и я слышалъ о нихъ только кой-что отъ миссъ Раби, которая была тогда еще дѣвочкою и только что пріѣхала въ Росвель-Реджисъ. Она никогда не можетъ говоритъ безъ душевнаго волненія объ этомъ рѣдкомъ мальчикѣ. Его смерть сдѣлала глубокое впечатлѣніе на ея нѣжное сердце.
Да, миссъ Бирчъ выжила изъ заведенія въ теченіе одиннадцати лѣтъ девятнадцать учителей и въ томъ числѣ половину учителей французскаго языка — я думаю съ горя отъ разлуки со своимъ любимцемъ, мистеромъ Гринчемъ, съ его золотыми часами и проч.: но это только догадка, заимствованная мною изъ насмѣшекъ миссъ Флоры; во время одной ссоры за чаемъ.
Впрочемъ, у меня есть въ запасѣ еще одна узда на миссъ Бирчъ. Когда она дойдетъ до особенной дерзости въ обращеніи къ миссъ Раби, мнѣ только стоитъ ввернуть въ разговоръ малиновое варенье, и крикунья тотчасъ сдерживаетъ свой языкъ. Она меня понимаетъ; мнѣ нѣтъ надобности говорить больше.
Приписка, 12 декабря. Теперь я могу говорить обо всемъ свободно. Я бросилъ свое мѣсто и не забочусь о немъ. Итакъ, выскажу все прямо, не опасаясь никакихъ послѣдствій. Я видѣлъ эту женщину, эту мать воспитанниковъ, какъ она ѣла варенье ложкою, пропавшею изъ шкатулки мастера Уйджинса въ гардеробной, и готовъ подтвердить это самой Бирчъ въ глаза.