Доктор Фальк. Тайна серого монаха

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Всякий обыватель, ищущий беспокойства, имеет право пристроиться на даче»

Из дореволюционного «Положения о дачах»

Как известно всем жителям столицы, как коренным, так и приехавшим в поисках лучшей доли, всяк уважающий себя петербуржец на лето должен переехать на дачу. И даже если дела заставляют тебя остаться в городе, как минимум семью на природу ты вывезти обязан! Еще в марте-апреле самые прозорливые дачники (из тех, что не имеют возможности содержать собственный дом) начинают подыскивать себе удобные варианты на лето. Страсть, сколько мелочей нужно учесть! Желательно бы у моря. И чтобы от Петербурга недалеко. И станция чугунки под боком. И цивилизованные развлечения обязаны быть (а то в глуши недолго с тоски околеть). И соседей бы попредставительнее – дочки на выданье сами себя не пристроят. В общем – сущий кошмар!

Дачная деревушка Зеленый луг, затерявшаяся на берегу Финского залива, в число наижеланнейших направлений не входила. По мнению отдыхающих, близость Петербурга неблагоприятно сказывалась на здешнем воздухе. Любителей цивилизации более привлекал знаменитый Сестрорецк. Многие отправлялись в Великое Княжество Финляндское, в Терийоки, например (хотя и этот поселок, поговаривают, испортился за последние несколько лет) или дальше, за Выборг.

Таким образом, Зеленый луг вполне успешно избегал того дачного сумасшествия, что начиналось весной. Нет, гости, безусловно, прибывали, и в больших количествах, но вели себя на удивление чинно и прилично. Многие наезжали несколько лет подряд, а потому образовали уже особую, отпускную касту, вопреки неписанным правилам, гласившим, что всесословная дачная дружба, не признающая чинов и статусов, заканчивается по возвращению в Петербург. Идиллия, правда, объяснялась довольно легко – общество «зелененьких» изначально оказалось довольно монолитным. Сюда на лето выбирались профессора, врачи, адвокаты и чиновники не первого, но и никак не последнего разряда. А значит продолжать общение в осенне-зимние столичные деньки считалось незазорным.

Однако на дачу еще нужно добраться! И в этот воскресный майский день 1908 года задачка представлялась не из простых. Сотни людей самоотверженно штурмовали угловатое здание песочного цвета – Финляндский вокзал. Всеобщая толчея, гомон и накал страстей вызывали в памяти (не к ночи будь помянут) революционный 1905-й.

К самому несчастному и бесправному контингенту относились «дачные мужья» – страдальцы, перевозящие за город свои семейства, а сами вынужденные возвращаться обратно в Петербург. Для них адские муки пригородных поездов стали еженедельными. Каждое воскресенье они ехали в столицу, снаряженные длинным списком заказов от жены, детей, часто – тещи и тестя, иногда – друзей и соседей. Каждую пятницу, согбенные под весом перевозимых вещей, словно раки-отшельники, несущие свои дома, эти жалкие существа вновь ввинчивались в привокзальную толчею и тщетно пытались найти свободное место в поезде для себя и своего скраба.

Не таков был Василий Оттович Фальк, из тех Фальков, что держали врачебную практику и аптеку на Владимирском острове. Облаченный в легкий светлый костюм щеголь лениво лавировал между дачными страстотерпцами, отягощенный одной-единственной легкой дорожной сумкой. Все необходимые для пригородного прозябания вещи были отправлены заранее на двух ломовых извозчиках под присмотром кухарки Клотильды Генриховны. К тому же жил Василий Оттович бобылем (хотя за использование подобного просторечия в его присутствии доктор одарил бы вас презрительным взглядом), женой и детьми не обзавелся, а значит и от семейных капризов был избавлен.

Неженатый статус уже довольно солидного 34-летнего господина не имел никакого отношения к внешности. Наоборот, дамы из окружающей толпы нет-нет, да провожали Василия Оттовича оценивающими взглядами. И кто бы их осудил? Костюм на высоком и стройном докторе сидел изумительно, блестящие от бриллиантина волосы безукоризненно зачесаны на пробор, а правильную форму усов можно было использовать в качестве пособия по геометрии. Словом – Василий Оттович был чудо, как хорош!

Но стоило дамам познакомиться с доктором Фальком поближе, как им открывалась его страшная тайна! Ибо Василий Оттович, даже по меркам представителей своей профессии, людей, зачастую, желчных и циничных, слыл совершеннейшим занудой и педантом.

– Васенька, а поедемте на вечернюю прогулку? – предлагает ему очередная пассия. Но какая же тут вечерняя прогулка? Ровно в 20:00 необходимо поужинать. Ровно в 20:30 – встать из-за стола. С 21:00 до 22:00 выкурить сигару и выпить бокальчик коньяку в кабинете. В 22:30 – отойти ко сну, чтобы встать ровно в 6:30 утра. Все расписано буквально по минутам! А вы тут со своей вечерней прогулкой!

– Васенька, а давайте сходим на концерт? – зовет его новая воздушная девушка, пришедшая на смену позорно сбежавшей предыдущей. Конечно же, сходим, душа моя! Но не сегодня. Для концерта выделено время в воскресенье. И слушать будем орган. В кирхе.

Тут, правда, стоит встать на защиту Василия Оттовича – музыку он, безусловно, любил, особенно ценил оперу. Данный каприз следует считать попыткой аккуратно подвести излишне надоедливую молодую особу к самостоятельному разрыву с доктором. Довольно успешной попыткой, стоит отметить. Словом – Василий Оттович знал о своей репутации, не стремился ее изменить, а временами даже откровенно ею пользовался.

К тому же строгий режим дня несколько сдвигался летом, когда доктор Фальк перебирался на дачу. Отпуском данное путешествие могло считаться лишь отчасти – по сути, Василий Оттович просто менял столичную практику на пригородную. Учитывая обитателей Зеленого луга, ни сословный состав пациентов, ни расценки самого врача сильно не менялись. Хотя, в порывах благотворительности, окрестных крестьян Фальк также принимал каждый второй и четвертый вторник.

В означенный день Василий Оттович отправился на Адмиралтейскую сторону, забрал из колониальной лавки давно заказанную коробку сигар, а затем погрузился на шустрый пароходик-«финляндец» и доплыл до Финляндского вокзала в самом что ни на есть благодушном и отпускном расположении духа. Весна стояла теплая, солнечные блики озорно играли на Невских волнах, а ветерок с залива безуспешно пытался растрепать тщательно зачесанные волосы. Удалось освободить из плена бриллиантина лишь одну прядь, которая лишь придала его образу очарования.

Утренний воскресный поезд также был выбран неслучайно. Желающих на него попасть было куда меньше, чем в пятницу, а основной поток людей он повезет уже обратно, с дач. Поэтому Василий Оттович быстро нашел купе первого класса (в столицу он возвращаться ближайшие пару недель не планировал и позволил себе шикануть), где благополучно продремал практически до самого Зеленого луга.

Сойдя с подножки на длинную дощатую платформу, Фальк глубоко вдохнул загородный воздух, полный аромата прибрежных сосен, и довольно зажмурился. Наслаждение выдалось недолгим – вышедший следом неприятный господин средних лет грубо пихнул доктора в сторону и заспешил прочь, недовольно что-то бормоча себе под нос. Фальк проводил его испепеляющим взглядом, но почел ниже своего достоинства кричать что-то вслед.

Дебаркадер, как всегда, был оккупирован зеленолужским дамским обществом. Одни сударыни ждали мужей и кавалеров, другие – использовали платформу в качестве дефиле. Усердствовали в этом плане мамочки с дочерями на выданье. Они напоминали строгих гусынь, за которыми следовали их птенчики. Прелестницы не забывали стрелять глазками в сторону незанятых сударей. Пары взглядов, естественно, удостоился и Василий Оттович. Хотя, к огорчению мадемуазелей, привычный к женскому вниманию доктор не повел и бровью.

– Василий Оттович! – раздался за его спиной обрадованный визг, от которого Фалька перекосило, будто от зубной боли. Он хотел было ускорить шаг, но на его руке уже повис груз в лице Анжелики Ивановны Любимцевой. По ее румяному лицу и кустодиевским формам сложно было поверить, что светловолосая дама считает себя сосредоточением всех возможных хворей.

– Ах, Василий Оттович, миленький, как хорошо, что вы приехали! – воскликнула Анжелика Ивановна. – Вы не поверите! Я здесь просто чахну. Чахну! Не спасает даже морской воздух!

– Возможно, он был бы более полезен, если бы вы дышали им на берегу, а не на станции в паровозном дыму? – осведомился доктор.

– Да, Василий Оттович, вы безусловно правы. Но я не могу, я жду супруга, – муж Анжелики Ивановны, средний руки чиновник министерства иностранных дел, в Зеленом луге появлялся редко и, похоже, был только счастлив сплавить жену за город.

– А разве он собирался приехать? – аккуратно осведомился Фальк.

– Нет, он работает все выходные, но почему это должно меня останавливать? – резонно возразила Любимцева. Действительно, нахождение на платформе было исключительно статусным женским занятием, а значит наличие уважительных причин для сего променада не требовалось.

– Что ж, не буду вам мешать, Анжелика Ивановна, – Василий Оттович галантно освободился от цепкой хватки Любимцевой. – Если солнечные ванны и чистый воздух не помогут – непременно обращайтесь, мы обязательно придумаем как поправить ваше пошатнувшееся здоровье.

– Непременно, Василий Оттович, непременно! – пообещала дама и вернулась к неторопливому хождению вдоль перрона под прикрытием кокетливой парасольки.

Жизнь перед станцией кипела. Вновь прибывшие дачники озирались, пытаясь вспомнить (или даже угадать) направление в сторону снятого дома. Извозчики наперебой предлагали собственные услуги. Если в соседней Финляндии представители данной профессии представляли собой чинных мужчин на солидных экипажах с обязательными бляхами и твердыми таксами, то здешний транспортный парк отличался редкостной эклектикой. Открытые коляски соседствовали с очаровательно экзотичными для столичного жителя телегами, присыпанными грязной соломой. Некоторые «ваньки» даже пытались предложить заезжим гостям собственные дачи, непременно с садом и террасой. Судьба доверчивых отдыхающих, купившихся на радужные обещания, была незавидной.

За столпотворением, усевшись на заботливо вынесенный стул, с ироничным прищуром наблюдал колоритный старик в старой, неоднократно латанной, шинели и армейской фуражке. Росту он был огромного, а окладистая седая борода солидно спускалась до самого живота, почти скрывая медаль за беспорочную службу на железной дороге. Вокруг мужчины расхаживали куры и петухи, которым он рассеяно подбрасывал зерна.

– Здравствуйте, Фома Михайлович, как здоровье? – вежливо поприветствовал старика Фальк.

– А, доктор! – обрадовался тот. – Здравствуйте, здравствуйте! Вашими заботами. Микстурка, что вы мне прописали, просто чудодейственная! Перезимовал в лучшем виде.

Фома Михайлович Аксенов трудился на станции Зеленый луг с самого ее открытия. Лишь возраст вынудил его передать работу сыну (у того уже подрастал собственный ребенок, следующий представитель железнодорожной династии). Но дело всей жизни Фома Михайлович не бросил. И в зной, и в дождь, и в мороз он обретался близ станции, наблюдая за жизнью столь милого сердцу железнодорожного мирка. Аксенов знал в лицо каждого старожила Зеленого луга так же, как расписания и модели поездов, проходивших через станцию. От взгляда его наблюдательных и чуть насмешливых бледных от старости глаз не укрывалось ничего. Неудивительно, что Фома Михайлович пользовался большим уважением среди постоянных гостей и обитателей Зеленого луга, а подчас выступал натуральной картотекой адресов и фамилий.

– Какими новостями поделитесь? – спросил Фальк.

– Да какие у нас новости? – махнул рукой Аксенов. – Все по-старому. Хотя нет, голова моя дырявая… Объявились тут, давеча, солидные господа. Столичные. И планов громадье. Поселились у Серебряного ручья, в старом доме барона фон Гарта. Собрались, значит, пансион там открывать.

– Ого! – поддержал разговор Фальк. Пансион был для здешней местности в новинку. Помимо дач гостей в Зеленом луге привечали две гостиницы, «Бристоль» на станции и «Швейцария» поближе к морю. В первой Василий Оттович не рекомендовал бы останавливаться даже бедным студентом, а вот вторая была хороша – комфортабельная, с предупредительной обслугой и чудесным рестораном, к которому даже прилагался французский повар. Пансионы же слыли модными все в той же Финляндии, где набирали популярность. Открытие подобного в Зеленом луге грозило несколько встряхнуть устоявшийся сонный уклад деревни. Удивляло только выбранное место – загородный дом, принадлежавший умершему фон Гарту, стоял на удалении от моря и цивилизации, в мрачноватом уголке с речушкой, прозванной Серебряным ручьем.

От этих мыслей Фалька отвлек истошный и многоголосый собачий лай. Со стороны деревни к станции, усиленно крутя педали, мчался велосипедист. За ним неслась брехливая стая барбосов различной степени одомашнености. Один серый пес даже предпринял попытку в прыжке цапнуть мужчину за пятку, но получил по носу и временно выбыл из гонки. Велосипедист, одетый в крайне обтягивающий спортивный костюм, заложил вираж и покатил в сторону магазинов. Стая азартно последовала за ним.

– Что это было? – спросил Василий Оттович, проводив кавалькаду удивленным взглядом.

– Не узнали? – вместо ответа поинтересовался Аксенов. – Это ж инженер Платонов. Третий год снимает дачу у Карамышевых. Приехал две недели назад. Велоциклистом, значит, заделался.

– А собаки откуда? Отродясь же в центр деревни их не пускали.

– А собаки хозяйские, – хихикнул Фома Михайлович. – Он же, стервец, не просто катается, а в костюме своем срамном.

– Почему срамном? – не понял Фальк.

– Потому, что костюм срам скрывать должон, а этот не скрывает. Этот, значит, подчеркивает. Вот особо ретивые поборники целомудрия и объявили Платонову войну. То палками норовят огреть, когда мимо их дачи катит. То вот, как сейчас, собак спустят. Помяните мое слово, ежели за ум не возьмется – скоро вашим пациентом станет.

– О времена, о нравы, – констатировал Василий Оттович. – Ладно, Фома Михайлович, приятно было свидеться, пойду я.

– Будьте здоровы, доктор, – Аксенов козырнул и вернулся к созерцанию станционной суматохи.

Извозчика Фальк брать не стал – дорога до дачи занимала каких-то двадцать минут. Перекинув через плечо сумку, он направился вслед за велосипедистом и собаками вдоль магазинов, облепивших круглую Вокзальную площадь и одноименную улицу. Помимо деревянного здания станции тут располагались булочная (в которой помимо хлеба и ароматнейшей выпечки предлагали летние лимонады), лавка портного, винная лавка, магазинчик колониальных товаров (где можно было найти приличный кофе, но сигары продавались ужасные) и аптека. Чуть дальше, на более тихом перекрестке, стояли уже упомянутый «Бристоль» и довольно сносный ресторан. В самом конце улицы располагалась погребальная контора Семена Белякова. Сам основатель давно уже воспользовался услугами собственного заведения, однако вырастил достойную смену. А учитывая, что дело свое он любил с откровенно нездоровым энтузиазмом, то и наследников обозвал соответственно – разодетые во все черное Харон Семенович и Аида Семеновна, завидев Фалька, вежливо (и до жути синхронно) поклонились. Василий Оттович ответил своим кивком. Отношения между ним и Беляковыми пребывали в стадии тихой и цивилизованной войны. Проще говоря, Харон Семенович и Аида Семеновна пребывали в уверенности, что своими усилиями доктор Фальк отбивает у них клиентов.

С главной дороги Василий Оттович свернул вбок. Эта аллея, петляя между сосен, вела в сторону моря. То тут, то там уже попадались дачи. Некоторые скромные – одноэтажные, без веранд и украшений. Другие, наоборот, хвастались архитектурными украшениями, искусной резьбой, громадными террасами или остроконечными башенками. Большинство домов не разделялись заборами – это было просто не принято.

Обитатели дач занимались своими делами. Где-то дамы ухаживали за цветниками. Где-то дети сновали по гимнастическим снарядам или катались на качелях. Кто-то наслаждался полуденным чаепитием за длинным столом, накрытым белоснежной скатертью. Бывалые дачники Василия Оттовича узнавали, справлялись о делах или зазывали в гости. Доктор Фальк, со всегдашним тактом, вежливо приветствовал соседей, но от приглашений вежливо отказывался.

Его собственная дача располагалась крайне удачно. Да, не прямо на берегу залива, но это и хорошо – в ветренный день не так сильно задувает песком с дюн. Зато на участке течет ручеек, стоит белая ажурная беседка, а если подняться в комнату на изящной башенке (самое любимое место в доме), то можно с удовольствием пить чай или кофе, наслаждаясь ничем не закрытым видом на море. Можно было бы начинать отдыхать, если бы не одно «но». «Но» прохаживалось по террасе перед входной дверью и звалось Верой Павловной Шевалдиной.